Видите, он вылезает из дилижанса с той самоуверенностью, которую дает сознание собственного достоинства.
Ну, конечно, это провинциал.
Он первый остряк в своем городе, подписчик газеты ‘Конститюсьонель’, он и сам пописывает в местной газете, задает тон, выдумывает восхитительные шарады, а в любовных делах он так неотразим, что вскружил голову всем местным дамам и частенько бывает принужден притворяться жестоким.
Его родной город, заметьте, — родина одного академика, одного генерал-майора, одного художника, посланного в Рим на казенный счет, одного помощника столоначальника в министерстве культов, кроме того, город знаменит высотою готических башен своего собора, несчастным случаем, происшедшим в 1371 году с сыном короля, сломавшим здесь себе ногу, и смертью архиепископа, приехавшего сюда доживать свой век.
Вы чувствуете, что, имея за собой такое прошлое, новоприезжий отнюдь не маловажная особа, что он может являться куда угодно с высоко поднятой головой. И вот, едва приехав, он уже держится развязно.
— Боже ты мой! — восклицает он, спускаясь с подножки. — До чего дрянные в Париже дилижансы!
Он зовет носильщика и очень удивлен, что его вопросы выслушивают ухмыляясь и что прохожие с лукавой улыбкой оглядывают его с ног до головы. Прогуливаясь, он замечает, что отстал от моды, это он-то, ‘первый модник в своем городе’. Ему попадаются ‘иностранцы, смеху достойные по причине ихнего акцента’. Он глумится над эльзасцем и бретонцем и даже объявляет, что ‘у парижан дрррянное пррроизношение’.
— Мне бояться нечего, — говорит он, — разве только сам черт меня вокруг пальца обведет! Я столько читал, столько себя образовывал перед отъездом, со столькими советовался, да и сам я малый не промах!..
И вот он хочет высморкаться, а платок у него уже ‘позаимствовали’, он покупает цепочку для часов, а часы у него уже стибрили, он платит десять франков за золотые очки, а когда хочет их обменять, то с него требуют восемьдесят франков доплаты.
Пока он еще жертва мелких жуликов, а затем появляются непрошеные друзья, доказывающие свое уважение к нему способом самым убедительным из всех тех, какие приняты между светскими людьми: берут у него взаймы, потом на сцену выступают торговые фирмы ‘на вере’, подвергающие испытанию его доверчивость, потом — женщины, с виду чувствительные, а на деле дьявольски жестокие, потом — игорные дома с их завсегдатаями, которые иногда начинают с проигрыша, но всегда кончают выигрышем, наконец, услужливые чичероне, которые водят провинциалов по театрам, кафе и всякого рода достопримечательностям, никогда не позволяя себе платить за свои места.
В зоологическом отношении провинциал принадлежит ко второй разновидности класса двуруких. У него громкая речь, густой румянец, грубая кожа, солидная талия, слегка сутулая спина, приподнятые плечи, руки у него болтаются, а ноги вогнуты внутрь, и те и другие не пропорциональны туловищу, наверно, потому, что он непрестанно их упражняет. Для него ходьба — первое условие существования. Когда он в Париже, то ни один сосед по гостинице еще встать не успеет, а он уже обегал все набережные и бульвары, здесь он купит яблочное пирожное, там кусок торта, но это ничуть не вредит его желудку, в котором пищеварение изумительно ускоряется от столкновений со всеми парижскими уличными столбами.
Привычки и манеры у него не менее смешные, чем внешность, он считает себя обязанным по всякому поводу защищать местный патриотизм, как только он закашляет, сейчас же идет плюнуть в уголок, что при простуде крайне утомительно, прежде чем выпить, он кланяется сотрапезникам, и, прежде чем произнести каламбур, сам хохочет, садясь за стол, пододвигает его к себе, в ресторане Вэри заказывает суп и говядину с тушеной капустой, зовет официанта сударем , три раза в минуту поправляет волосы, рукава засучивает до локтей, а брюки — до колен. Он любит все яркое, пестрое, поэтому чаще всего вы увидите, что при сюртуке морковного или желтого цвета он носит туфли, начищенные до зеркального блеска, золотые серьги и зеленые перчатки!
Коротко говоря, провинциал — существо непостижимое, в 1831 году он еще ходит во Французский театр, попав к Франкони, считает, что пришел в Оперу [Имеется в виду знаменитый в то время цирк Франкони], в антрактах покупает ‘ячменный сахар’, торгуется в театральной кассе, статую Генриха IV принимает за статую Наполеона, Тальони — за госпожу Саки [Тальони — знаменитая балерина. Саки — канатная плясунья] и даже уверяет, что она плясала на канате в их городе, приходит в восторг от восковых фигур, украшающих витрины парикмахерских, зевает, слушая Паганини, раскланивается с капельдинершами, беседует с клакерами и аплодирует в театре Нувоте!
————————————————————-
Источник текста: Оноре Бальзак. Собрание сочинений в 24 томах. Том 23: Правда, Москва, 1960. С. 59—61.