СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
А. В. ДРУЖИНИНА
(РЕДАКЦІЯ ИЗДАНІЯ Н. В. ГЕРБЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ
1865
Представляя читателямъ эти боле анекдотическія, нежели дловыя замтки о нсколькихъ любопытныхъ мсяцахъ въ моей жизни, я заране извиняюсь въ ихъ неполнот и легкости. Многаго я просто не могъ касаться, касаться кое-чего другого мн казалось не своевременнымъ и такъ сказать не великодушнымъ. Многое я долженъ былъ преднамренно затемнить, чтобы характеръ вымысла сохранился и не повелъ къ личностямъ. Посреди всякаго рода личностей, я просто держался анекдотической стороны дла, и если позволялъ себ общія соображенія, то позволялъ ихъ лишь относительно самого себя и своихъ собственныхъ промаховъ въ хозяйств.
I.
Выздъ изъ столицы съ путевыми мыслями и сценами.
Въ ясное и свжее утро, двадцатаго іюня 1861 года, я помстился въ одномъ изъ вагоновъ желзной дороги. Путь мой лежалъ до станціи ***. На станціи долженъ я былъ найдти коляску и лошадей, отдохнуть немного, и двинуться въ мое имніе Петровское, для составленія уставной грамоты. Утвердительно могу сказать, что изъ всхъ помщиковъ въ это время разлетавшихся изъ Петербурга съ тою же цлью, я былъ самымъ веселымъ и покойнымъ. Причинъ тому было много: я не имлъ ни семьи, ни долговъ, доходы cъ Петровскаго не были единственными доходами въ моемъ бюджет, само имніе принадлежало къ оброчнымъ, за исключеніемъ малой запашки и двадцати тяголъ на барщин. Сверхъ того, я безвредно пережилъ года, когда человкъ привязывается къ деньгамъ, и хорошо помнилъ, что лучшею порой моей жизни была весьма безденежная и крайне некомфортабельная молодость.
Поэтому не мудрено, что, не взирая на мои довольно солидныя лта я выходилъ изъ вагона при каждой остановк, разговорчивостью своей очаровывалъ кондукторовъ и съ удовольствіемъ раздумывалъ о цли своей поздки. Въ моемъ вагон было пусто, и уединеніе только питало мои розовыя фантазіи. Къ обденной пор я уже былъ готовъ глядть на себя какъ на мудраго практическаго человка, всю свою жизнь заботившагося о благ меньшихъ братьевъ и стремящагося къ конечному облагодтельствованію персонъ ему подвластныхъ, pour conronner l’difice, по выраженію ныншняго французскаго императора. Скверный обдъ, однакоже, разсялъ мои грезы.
Но только къ вечеру, когда я и мои вещи очутились на платформ уединенной станціи, когда поздъ со свистомъ исчезъ въ отдаленіи, и безпредльная лсная пустыня охватила меня справа и слва, я почувствовалъ тягость на сердц и спросилъ самъ себя: однако подготовился ли и какъ слдуетъ къ тому длу, за которое долженъ приняться? Вопросъ этотъ меня озадачилъ. Тихо вошелъ я на станцію, помстился на диван и опустилъ голову. Комары кусали меня безжалостно, но я не обращалъ на нихъ вниманія. ‘Да, повторялъ я самъ себ,— не мшаетъ узнать, готовъ ли я для того дла, за которое предстоитъ мн взяться?’
Экземпляръ Положенія о крестьянахъ, скрывавшійся въ моемъ дорожномъ мшк и уродливо оттопырившій всю правую его сторону, кинулся мн въ глаза на эту минуту. Со вздохомъ сознался я, что этотъ экземпляръ только одинъ разъ прочитанъ мною, что на немъ нтъ никакихъ моихъ отмтокъ въ отношеніи къ Петровскому, и что о подробностяхъ въ немъ заключенныхъ я больше знаю изъ вечернихъ разговоровъ съ пріятелями нежели изъ собственнаго, внимательнаго изученія.
Затмъ представились мн вс трудности, предстоящія мн вслдствіе необходимости личныхъ условій, личныхъ объясненій съ крестьянами. Я не умлъ говорить съ мужикомъ. Объясняясь съ нимъ, я или сыпалъ выраженіями ему непонятными, или вдавался въ простоту рчи, нелпость которой тотчасъ же меня самого коифузила. Двадцать лтъ владть хорошимъ имніемъ и въ двадцать лтъ не выучиться говорить съ его населеніемъ — надо сознаться, что то была плохая подготовка.
Отъ перваго вопроса о самомъ себ родились вопросы новые и въ большомъ количеств. А крестьянъ моихъ подготовилъ ли я къ новому ихъ положенію? Имю ли я право хотя на малйшую ихъ благодарность за все время моего управленія? Честно ли велъ я себя относительно людей, которыхъ благосостояніе столько лтъ зависло отъ моей прихоти?
Отвты шли исключительно невеселые.
Въ одномъ я могъ назваться честнымъ передъ своею совстью: я не притснялъ крестьянъ, ни оброчныхъ, ни находящихся на натуральной повинности. Тлесное наказаніе я помню у насъ одно, и только одно: Василій Сидоровъ, осьмнадцатилтній парень, по желанію міра былъ высченъ два года тому назадъ, за побитіе своего восьмидесятилтняго родителя. Крестьяне были зажиточны, оброкъ не великъ, на барщину рабочіе выходили въ восемь часовъ утра. Становые и иные, пьющіе кровь, лица по годамъ не заглядывали въ Петровское.
Треть оброка пропадала въ ежегодной недоимк, и никогда я ее не взыскивалъ.
Иные лнивцы, два бывшихъ ополченца, и родственники бурмистра, почти никогда не являлись на работу, никакихъ побудительныхъ мръ но этой части не принималось.
Кажется, все было какъ слдуетъ быть у снисходительно-гуманнаго землевладльца, съ дтства ненавидящаго крпостное право и съ восторгомъ встрчавшаго каждый слухъ о его уничтоженіи. И между тмъ я чувствовалъ себя, можетъ быть, въ первый разъ жизни, глубоко чувствовалъ себя человкомъ дряннымъ и несправедливымъ. Подъ гуманностью моею крылась мертвенная лнь, подъ кротостью — полная неправда. У сосда Петра Ивановича, въ жизнь свою не думавшаго ни о крпостномъ и ни о какомъ иномъ прав, крестьяне были далеко зажиточне моихъ, старушку Панкратьеву, исполненную самыхъ застарлыхъ понятій, ея крестьяне любили, мои же питали ко мн… какое-то чувство нечуждое сожалнія. Въ ихъ глазахъ я даже не былъ человкомъ неспособнымъ на зло, ибо моя вялость и безтолковая снисходительность приносили съ собой зло самое положительное. Честный ли мужикъ выигрывалъ отъ прощенной недоимки? Честный мужикъ мирно вносилъ свою часть, и даже въ затруднительныхъ обстоятельствахъ не лзъ ко мн за отсрочкой. Вся премія выдавалась гулякамъ и пройдохамъ, всякій труженикъ это зналъ и говорилъ, что у насъ нтъ правды. Отъ работъ уклонялись люди не имвшіе правъ на снисхожденіе, и смирный Иванъ пахалъ поле, хорошо зная, что кумъ его Власъ въ это время лежитъ на печк. Такъ шли дла у меня, и такъ, къ сожалнію, шли они у тысячи добрыхъ помщиковъ почти что презираемыхъ ихъ крестьянами. И я и помщики эти, мы были убждены, что иначе и быть не можетъ, что при крпостномъ прав всякое улучшеніе управленія невозможно, что просвщенный владтель человческихъ душъ обязанъ сидть сложа руки, и не допускать у себя лишь вопіющихъ беззаконій. Мы забыли святое правило о томъ, что подъ всякимъ, самымъ дурнымъ закономъ, до его отмны — человкъ долженъ оставаться существомъ трудящимся и твердымъ. Мы слишкомъ думали о принцип, покрывая себя стыдомъ во всхъ подробностяхъ практической жизни. Глядя на небо, мы не замчали, что націи ноги вязнутъ въ болот, между тмъ, какъ другіе путники, умющіе глядть себ подъ ноги, даже но болоту шли безопасно и ровно.
Мысли мои становились мрачне и мрачне, наконецъ они стали просто меня мучить. Я обрадовался когда дверь заскрипла, и въ комнатк показалась фигура моего кучера.
— Все готово-съ, сказалъ онъ, поднимая съ полу мой дорожный мшокъ, и заключавшееся въ немъ Положеніе.
— Постой, сказалъ я, поглядвъ на часы.— Я общался ночевать у посредника, еще додемъ засвтло. Здсь на станціи можно достать чаю, скажи, чтобы мн подали.
Кучеръ вышелъ и вернулся съ страннымъ извстіемъ. Новый смотритель Станціи не только объявилъ, что въ вокзал не дозволяется, что-либо пить и сть, но что я долженъ сейчасъ же очистить комнату, которая запрется.
Помня любезность и услужливость прежняго смотрителя, я отворилъ дверь и очутился передъ новымъ… То былъ красивый молодой человкъ, какъ кажется, проникнутый величіемъ своего званія и мундира съ серебряными украшеніями. На мой вжливый протестъ онъ отвчалъ положительнымъ отказомъ.— Вы пробыли въ вокзал (вокзалъ состоялъ изъ комнаты съ диваномъ и пятью стульями) боле получаса. Доле оставаться вы не можете. Чаю здсь нтъ, вы можете его найдти на постояломъ двор, рядомъ.
Онъ приложилъ руку къ фуражк, и исчезъ, какъ мимолетное видніе.
Убдясь, что длать нечего, я прошелъ на постоялый дворъ. шагахъ въ осьмидесяти сзади строенія станціи. Но увы! къ сожалнію, зданіе, украшенное ложнымъ именемъ постоялаго двора, было харчевней или попросту кабакомъ, имвшимъ обширную практику. Мсто увеселеній состояло изъ обширной, но грязной комнаты, раздленной на четыре части тоненькими перегородками, меня провели въ послднюю клтку, безъ двери, ея убранство состояло изъ огромной кровати съ ситцевымъ одяломъ, издававшимъ сильный запахъ деревяннаго масла. Въ остальныхъ комнатахъ происходили сцены обычныя въ подобнаго рода пріютахъ. Какой-то человкъ въ синей чуйк безъ чувствъ лежалъ на лавк, руки у него были связаны полотенцемъ, во избжаніе какого нибудь непріятнаго экспромпта. Дале, пьяная компанія изъ четырехъ молодыхъ крестьянъ говорила о своихъ домашнихъ длахъ, въ очень сильныхъ выраженіяхъ, отзываясь о какой-то Дуняшк,— особ, какъ можно было понять, отличавшейся довольно зазорнымъ поведеніемъ. Я вспомнилъ строгаго смотрителя съ серебрянымъ шитьемъ на мундир и подумалъ, что если онъ и другихъ прозжихъ выгоняетъ со своей станціи на постоялый дворъ,— то, по всей вроятности, благодаря ему, иной дам и двушк, въ ожиданіи лошадей, приходится присутствовать при разговорахъ не весьма назидательныхъ.
Наконецъ, въ третьей и послдней комнатк, два крестьянина, весьма нетрезвые и оборванные, нжно прощались съ какимъ-то путникомъ сомнительнаго вида, въ длинномъ коричневомъ сюртукъ съ продранными локтями. По наряду, ужимкамъ и складу рчи, этотъ почтенный незнакомецъ походилъ на писаря или младшаго конторщика, давно уже лишившагося должности и скитающагося по свту.
— Благодаримъ на угощеніи, говорилъ онъ, въ четвертый разъ вставая со скамейки.— Прощайте! добрые люди.
— Прощай, батюшка, прощай, Антипычъ, отвчалъ, заключая его въ объятіи, младшій крестьянинъ.— Такъ ты говоришь, за крустальною печатью будетъ?
— За хрустальною, за хрустальною печатью. Это ужь будетъ настоящая, третья воля.
— Ишь ты, скромно замтилъ старшій мужикъ.— Первая за золотою, вторая за серебряною…
— Первая за серебряною, вторая за золотою, сурово поправилъ Антипычъ.
— А третья за крусталыюю печатью, добавилъ младшій изъ собесдниковъ.— И коли работать придется, за день по новому серебряному рублю отвалятъ.
— Возьмешь и старый, холодно ввернулъ словцо старшій крестьянинъ.
— Нтъ, Иванъ Акимычъ, внушительно отозвался коричневый сюртукъ: — старыхъ рублей не будетъ, вотъ-те Христосъ, ни одного не увидишь. Всякую субботу съ Питера станутъ присылать новехонькіе. Ахти, кажись, и машина засвистала! Прощайте, братцы, вкъ не забуду вашего доставленія.
И коричневый сюртукъ ушелъ, оставивъ за собой слова, повтореніе которыхъ, можетъ быть, дорого обойдется Ивану Акимову и въ особенности его боле доврчивому товарищу. Наскоро выпивши свой чай, я оставилъ пріютъ россійскаго Бахуса въ самую пору, связанный молодецъ очнулся отъ своего усыпленія и заревлъ неистовымъ голосомъ. Когда я проходилъ мимо всей пирующей компаніи, меня поразило стоическое хладнокровіе хозяина и его прислуги: казалось, весь домъ долженъ былъ разрушиться, чуйка ревла, одинъ изъ пьющихъ занесъ пустой штофъ надъ головою другого, оборванный товарищъ Ивана Акимова ругался съ какимъ-то вновь прибывшимъ разнощикомъ, все шумло и кажется находилось на волосокъ отъ отчаянной драки, но никто не тревожился, никто не являлся примирителемъ, никто не ускорялъ шага и не останавливался въ спокойномъ исполненіи своей должности.
Съ наслажденіемъ очутился я на чистомъ воздух, съ наслажденіемъ въхалъ въ лсъ, отъ котораго пахнуло на меня такою свжестью и здоровьемъ. Солнце уже сло, но путь предстоялъ мн недолгій.
Верстъ пять халъ я ***скимъ лсомъ, носившимъ нкоторые слды того замшательства, которое на короткое время случилось въ нашемъ кра вслдъ за обнародованіемъ манифеста. Мстахъ въ двухъ виднлись значительныя порубки, сдланныя наскоро и остановленныя въ расплохъ, оно было замтно по инымъ деревьямъ, уже поврежденнымъ топоромъ, но оставленнымъ на корн. Тамъ и сямъ виднлись такъ-называемыя головки, а немного подале сосна, поваленная, но не увезенная. Дорога казалась несравненно хуже нежели прошлаго года въ эту же пору, одинъ мостикъ совсмъ обвалился, и объзжать его пришлось по болоту. Но всего странне кинулось мн въ глаза крестьянское поле деревни Осиновки,— первое поле начавшееся за лсомъ. Только дв полоски въ цломъ пол имли на себ кучи вывезеннаго навоза, на остальныхъ или ничего не было, или удобреніе только начало вывозиться. Осиновка принадлежала къ имніямъ оброчнымъ, господа въ ней никогда не жили, всею землей располагали крестьяне. Я указала, кучеру на это поле, онъ только усмхнулся. ‘Совсмъ зашалили Осиновцы’, сказалъ онъ подъзжая къ деревеньк: ‘только одни старики и выходятъ на полосу’, Вообще въ нашемъ кра за это лто крестьяне и для себя самихъ работали плохо, но Осиновскіе мужики вели себя совершенно какъ сумасшедшіе. Половину своихъ яровыхъ полей они не засяли, а ржаное поле, опять за исключеніемъ двухъ или трехъ полосъ, оставалось невыжатымъ въ конц августа.
Около слдующихъ трехъ деревень все обстояло но старому, безъ признака перемны. И на господскія и на крестьянскія поля навозъ былъ вывезенъ, чему слдовало быть вспаханнымъ, было вспахано совстливо и добропорядочно, яровые посвы зеленли, ничто не говорило о безпорядкахъ, замедленіи или брошенныхъ запашкахъ. И вотъ наконецъ, въ свтломъ, все еще немного розовомъ сумрак, обозначился впереди меня знакомый блый домъ съ зелеными ставнями, знакомый старый садъ круто спускавшійся къ рчк нсколькими уступами, знакомыя хозяйственныя постройки за садомъ, знакомое село, выстроенное, какъ у Собакевича, изъ самаго крпкаго лса, неспособнаго покоситься мизернымъ образомъ. Близость желзной дороги сказывалась недавнимъ сооруженіемъ двухъ лавочекъ, чистаго постоялаго двора, не имвшаго ничего общаго съ кабакомъ, въ который отравленъ я былъ ***скимъ смотрителемъ да еще крестьянскою избой въ два этажа, такою нелпою по пропорціямъ, что она походила на какой-то обелискъ съ своею высокою пирамидальною кровлею.
Село принадлежало Владиміру Матвевичу Матвеву, нашему посреднику, и одному изъ тхъ людей, съ которыми, разъ сблизившись, невозможно ни разойдтись, ни стать въ холодныя отношенія.
Ближе и ближе подвигаюсь я къ этому милому дому, гд мн всегда бывало такъ привтливо и весело, гд имлъ я столько живыхъ бесдъ и ночей съ богатырскимъ сномъ, и тихихъ, свтлыхъ минутъ, какія даетъ намъ лишь близость человк, котораго мы почему нибудь считаемъ выше и лучше многихъ людей. Вотъ и веселыя комнаты, увшанныя ружьями и охотничьими принадлежностями, вотъ кабинетъ съ каминомъ никогда не угасающимъ. Хозяинъ идетъ мн на встрчу, не торопясь и какъ будто хмурясь, но привтливая улыбка не можетъ спрятаться подъ его блокурыми усами, будто нарочно спущенными книзу, чтобы маскировать добрую улыбку. Вотъ онъ, мой полуплшивый, бородатый Владиміръ Матвичъ, котораго уже столько лтъ всякій окрестный мужикъ знаетъ въ лицо и по имени, какъ умницу-барина и защитника въ случа нужды. Онъ измнился за этотъ годъ, похудлъ, но много оживился и выпрямился.
— Насилу-то пожаловали, говорилъ онъ цалуясь со мною: — а ужь у насъ говорили, что вы собрались въ Баденъ, оно же къ тому и самое время.
— Ну, ну, не начинайте бранью, Владиміръ Матвичъ. Какъ дла ваши, какъ посредничество? что въ узд?
— Конечно скверно, еще скверно и опять скверно.
Но подъ усами опять мелькнуло что-то сбавлявшее часть горечи съ несовсмъ-радостной оцнки. Я безъ труда составилъ заключеніе, что не все было скверно, по крайней мр въ участк нашего посредника.
— Странно, сказалъ я, садясь у камина и желая подразнить хозяина (это было лучшимъ средствомъ для его оживленія), — странно, почему бы дламъ быть такимъ сквернымъ. У насъ, вы сами знаете, помщики смирные, нмцевъ-управляющихъ не водилось, половина имній въ женскихъ рукахъ… Если гд были лишнія работы, он отмнены Положеніемъ, а народъ нашъ никогда не отличался буйствомъ.
— Да неужели вы думаете, возразилъ Влидиміръ Матвевичъ: — что безпорядокъ непремнно происходитъ или отъ притсненія старшихъ, или отъ буйства со стороны имъ подвластныхъ? Такъ позволяется судить людямъ книжнымъ или чиновникамъ, а вы кажется никогда не вдавались въ эту сторону. Безпорядки, дорогой мой сосдъ, родятся прежде всего изъ безтолковщины, а смю спросить, у кого изъ нашихъ, начиная съ васъ, не было большей или меньшей, но постоянной безтолковщины, въ имніи? Безтолковщина эта, столько лтъ таившаяся во мрак, теперь только вышла на свтъ и заявила себя торжественно, съ украшеніями и фіоритурами, дополненная новизной Положенія и нкоторыми недосмотрами въ данныхъ намъ правилахъ.
— То-есть, перебилъ я: — выходитъ что я, сидя въ Петербург причинилъ часть безпорядковъ и повиненъ въ томъ, что въ вашемъ сосдств полевыя работы идутъ плохо.
— И выходитъ, и повиненъ, весело сказалъ посредникъ, наливая мн стаканъ чаю.— Нашли вы какъ оправдываться, передъ человкомъ, у котораго ваше Петровское сидитъ вотъ тутъ, добавилъ онъ, стукнувъ себя рукой около затылка.— Вы въ свою жизнь лично не сдлали зла мух, я это знаю. А у фонъ-Зильбера, который довелъ оброки до безумной суммы и у котораго пришлось уничтожить множество безобразныхъ поборовъ, я не имлъ половины возни какую пришлось имть съ вашимъ Петровскимъ. Люди не выходили на работы,— а кто началъ? т самые, которые не выходили на работу столько лтъ и которымъ ваши власти мирволили. Кто ревлъ, городилъ чушь на сходк и силился выбрать въ старшины отъявленнаго пьяницу, едота Иванова, не платившаго вамъ оброка три года? Т крестьяне, на которыхъ вы распространили ту же привиллегію уклоняться отъ повинностей. Еслибъ вы прямо обратили всхъ вашихъ крестьянъ въ едотовъ Ивановыхъ, я бы не сказалъ слова: уравнять всхъ и не получать гроша съ имнія вредно для кармана, но оно не развращаетъ мужика и не отнимаетъ у него правды, какъ отнимаетъ ее наложеніе всей тяготы на людей добросовстныхъ и безотвтныхъ съ полною льготой для плута и лнтяя. Ну да успемъ поговорить объ этомъ. Надолго вы пріхали?
— А вотъ сперва составлю грамоту, такъ и ршу надолго ль. Можно будетъ принанять вашего землемра?
— При мн не имется землемра.
— И ни при комъ изъ посредниковъ?
— И ни при комъ изъ посредниковъ.
— Однако въ Положеніи…
— Вижу, что вы читали Положеніе.
— Ну есть же землемры у кого нибудь изъ сосдей?
— Ни одного въ узд не оказывается.
— Какъ же быть, Боже мой! вскричалъ я съ досадой.— Вдь планамъ Петровскаго боле сорока лтъ: что по нимъ сдлаешь? О томъ какъ мряютъ землю, я имю столько же понятія сколько о китайской азбук… а между тмъ, время пройдетъ понапрасну.
Веселый хохотъ посредника былъ отвтомъ на мои жалобы.— Да помилосердуйте, Сергй Ильичъ, перебилъ онъ меня, кусая губы, какимъ это образомъ вы, человкъ жившій въ деревн, могли подумать о составленіи уставныхъ грамотъ въ іюн мсяц? Или вы ужь ршились мшать и тмъ лтнимъ работамъ, которыя у васъ происходятъ? Вдь безъ ходьбы по полямъ и долгихъ разговоровъ съ крестьянами вамъ согласиться трудно. Да какъ же наконецъ въ самую горячую пору отрывать крестьянъ отъ ихъ собственныхъ полей, для того, что можно сдлать въ сентябр мсяц? Другое дло, еслибы вы были заняты, еслибы только одинъ іюнь былъ въ вашемъ распоряженіи…
— Правда, правда, дорогой сосдъ, отвчалъ я, вполн признавая себя побжденнымъ: — я еще разъ показалъ вамъ, что не рожденъ для самыхъ простыхъ обязанностей сельской жизни.
Затмъ разговоръ перешелъ къ уздной хроник, къ домашнимъ воспоминаніямъ, и мы разошлись на разсвт.
— Послушайтесь меня, сказалъ мн на прощанье Владиміръ Матвевичъ:— не мучьте себя, не забгайте впередъ, проживите мсяца два какъ наблюдатель. Ручаюсь вамъ, что такого любопытнаго лта вы еще не проводили нигд, даже на остров Вайт. Мы будемъ видться часто, я стану разсказывать обо всемъ, что сдлалъ, и что свершается въ кра, сосдей у васъ довольно, къ сестр вашей здятъ помщицы, а это тоже не малое преимущество. Не выходя изъ дома, вы составите себ понятіе обо всемъ, приглядитесь къ тому, что сдлано людьми боле опытными и положите основаніе своему плану. А теперь отдыхайте, я и самъ былъ въ разъздахъ дв послднія ночи.
— Еще одно слово, перебилъ я посредника, улыбаясь: — безъ сомннія вы на вашихъ сходкахъ говорите крестьянамъ вы и ‘господинъ Ефимъ Ивановъ’, ‘господинъ Семенъ едоровъ?’
Но этого чудака и поддразнить не легко было:— Я не подхожу подъ эти правила, отвчалъ онъ холодно,— мы съ здшними крестьянами знакомцы не новые. Мы десять лтъ говоримъ другъ другу ты, и на вы съзжать не видимъ надобности.
Мы простились, и когда я проснулся, было уже восемь часовъ утра.
II.
Нашъ мировой посредникъ.
Теперь предстоитъ сказать нсколько словъ о Владимір Матвевич, моемъ посредник и амфитріон.
Есть люди, у которыхъ все въ жизни идетъ такъ твердо, просто и ршительно, что въ самой скромной дол они глядятъ избранниками изъ массы. По моему мннію, безъ такихъ людей и пришлось свту, особенно въ наше время колебаній и духовнаго безсилія. Какъ ни оправдывай современнаго человка,
‘Съ его озлобленнымъ умомъ,
Кипящимъ въ дйствіи пустомъ.’
внутреннее чувство, намъ заявляетъ, что человкъ созданъ не для озлобленія, не для раздвоенія, не для сомннія и не для стремленій къ утопіямъ. Что Владиміръ Матвевичъ не былъ человкомъ такого разряда, доказывала вся жизнь его, въ своихъ малйшихъ подробностяхъ. Молодость Матвева была блистательна въ служебномъ отношеніи. Двадцати трехъ лтъ онъ былъ капитаномъ и адъютантомъ при одномъ изъ прежнихъ главнокомандующихъ на Кавказ, въ пору огромныхъ экспедицій, наградъ и отличій. Но за два дня до одной экспедиціи, весьма важной и занимательной, Матвевъ получилъ письмо, извщавшее его о тяжкой болзни отца, вмст съ самымъ критическимъ положеніемъ имнія. Стачоикъ Матвевъ, хлбосолъ и собачникъ стараго времени, давно уже жилъ не по состоянію, въ огромныхъ деревенскихъ палатахъ, занимая деньги гд могъ и не желая вдать о существованіи Опекунскаго Совта съ его претензіями. Существованіе это обнаружилось описью имнія. Кредиторы, при первой о томъ всти, подали векселя ко взысканію, а старикъ, безстрашный въ отъзжемъ нол, пришелъ въ такое отчаяніе, что параличъ стукнулъ его разомъ. Кром жены и Владиміра, онъ имлъ еще сына и дочь, малолтнихъ.
Молодой Матвевъ прочелъ письмо и просидлъ задумавшись минутъ пять, не больше. Затмъ онъ поднялъ голову, положилъ въ конвертъ вс деньги, которыя по счастію были у него подъ рукою, прибавилъ записочку къ матери и послалъ пакетъ на почту. Потомъ онъ написалъ своимъ ровнымъ почеркомъ дв просьбы, о немедленномъ отпуск и объ отставк, и понесъ ихъ къ начальнику. Онъ даже не думалъ о томъ, какъ можетъ быть перетолкована иными людьми отставка наканун похода. И онъ былъ правъ, его не запятнали тнью подозрнія. Напротивъ того, его увщевали и почти упрашивали, ему предлагали годовой отпускъ, Матвевъ благодарилъ и не подался. Черезъ мсяцъ онъ былъ въ отцовскомъ имніи, посреди растерявшейся семьи, праздношатающейся дворни и всякой гнусной чиновной челяди, подобно орламъ слетающимся всюду, гд пахнетъ разложеніемъ и раззореніемъ. Первые дни, при недостатк денегъ и добрыхъ людей, были ужасны, но Владиміръ Матвевичъ извернулся. Онъ продалъ лсъ, продалъ главную усадьбу, наскоро поправилъ домикъ въ одной изъ заброшенныхъ деревень, и перевелъ туда отца съ семьей. Изъ полуторы тысячи душъ оставилъ онъ триста, продажа была поспшна и невыгодна, но медлить не позволялось. Мало того, мой сосдъ самъ лишилъ себя порядочнаго куша денегъ, и никто, кром иного умнаго мужичка, даже не похвалилъ его за это. Когда еще не была заключена продажа, эстляндскій баронъ фонъ-Зильберъ прибылъ въ уздъ и надбавилъ за усадьбу Матвевыхъ пятнадцать тысячъ. Условіе съ прежнимъ покупщикомъ не было кончено, Владиміръ Матвевичъ могъ безъ грха его нарушить. Но онъ отозвался, что никогда ни одна изъ деревень, ему принадлежавшихъ не будетъ въ рукахъ фонъ-Зильбера. Баронъ понялъ отвтъ какъ нельзя лучше и даже говорилъ о дуэли, но сообразивши, что деревенскій скандалъ, чего добраго, заставитъ говорить столицу о гадостяхъ, совершившихся въ его имніяхъ, счелъ за лучшее успокоиться.
Лтъ семь тянулась для Матвева-сына жизнь почти что каторжная. Больной и прихотливый отецъ, мать съ вчными слезами, худое положеніе мужиковъ, слдъ стараго управленія, наконецъ удовлетвореніе разныхъ остальныхъ кредиторовъ, все это помогло назваться радостнымъ. Въ горькой школ молодой человкъ выучился, вопервыхъ, опираться лишь на самого себя, а вовторыхъ, спасать себя ежеминутно, непрерывною работой. Въ пол, особенно при уборк сна, онъ работалъ наравн съ рабочими, дома давалъ уроки брату, наконецъ, когда серьзная работа истощалась, пилилъ, стругалъ, точилъ, чертилъ планы. Его выбирали въ разныя должности по узду, онъ принималъ всякую, и во всякой велъ себя такъ, какъ будто бы все его благосостояніе отъ ней зависло. Онъ грызся за земскія суммы всегда почти безуспшно, онъ ни пяди не уступалъ начальству, коли оно было неправо, и за то имлъ много непріятностей. Но служебная непріятность огорчала его не боле сутокъ, нисколько ни усмиряя и не повергая въ апатію. Изъ десяти случаевъ, въ девяти онъ убждался, что плетью не перебьешь обуха, но иногда выпадали случаи полной удачи, и Матвевъ мастерски ими пользовался. Онъ не брезгалъ ничмъ, не пренебрегалъ старыми связями, и по мр того какъ его бывшіе боевые товарищи подвигались вверхъ по бюрократической лстниц, прибгалъ къ ихъ кредиту. Случилось наконецъ такъ, что одинъ губернскій магогъ, совсмъ было приготовившійся проглотить нестерпимаго Матвева, самъ полетлъ долой посл самой нечаянной ревизіи. Съ этихъ поръ, моего сосда уже никто не собирался глотать, а голосъ его сталъ слышне въ кра.
Я сблизился съ Владиміромъ Матвевичемъ уже посл его служебныхъ и домашнихъ треволненій. Родители его умерли, въ поко и довольств, сестра вышла замужъ, мужики совсмъ поправились,
Но привычка къ ежеминутной дятельности уже вошла въ жизнь. Благодаря ей, этотъ человкъ строгій и суровый по натур, оказывался услужливйшимъ хлопотуномъ, помощникомъ и ходатаемъ для всякаго, кто къ нему за чмъ нибудь обращался. Стоило только не быть отъявленнымъ негодяемъ для того, чтобы двери Матвева были для васъ отперты, а его хлопоты и кошелекъ къ вашимъ услугамъ. Всякая просьба, особенно со стороны сосда ***скаго жителя, исполнялась безотлагательно. Межевались ли вы, имли ли дло въ суд, собирались ли покупать землю, вы прямо шли къ Владиміру Матвевичу за совтомъ, содйствіемъ и помощью. И странно то, что его надували рдко, а еще рже принимали его услуги недостойнымъ образомъ. Можетъ быть оно происходило отъ того, что онъ умлъ одолжать по-братски, помогать ближнему безъ замашекъ la prince Rodolphe, какъ выразилась по этому случаю одна барыня.
Съ мужиками своего околодка, особливо подгородными, Матвевъ находился въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, безъ малйшей натяжки. Отношенія эти образовались сами собою, безъ всякаго участія книгъ и филантропическихъ порывовъ. Никогда Матвева, не питалъ особенно высокихъ понятій о народ, простомъ и не простомъ, но никогда не отказывалъ онъ въ услуг слабому и угнетенному. И услуги эти были весьма просты: служа но выборамъ, Матвевъ имлъ подъ своимъ начальствомъ одно присутственное мсто и пользовался вліяніемъ на другія, по этой-то части крестьяне впервые узнали и полюбили его. Мужикъ, вносившій подати за свою деревню, зналъ что съ него не станутъ требовать копйки лишней, свидтели по судному длу имли вру, что посл необходимыхъ опросовъ ихъ отпустятъ домой безъ промедленія, проситель въ лаптяхъ, имя правду на своей сторон, былъ убжденъ, что его отстоятъ и поддержатъ. Владиміра Матвевича, это имя часто произносилось по избамъ и клтямъ въ трудныя минуты, Владиміра Матвевича знали въ лицо вс ребятишки края, хотя въ обращеніи онъ былъ не ласковъ и не шутливъ (качество особенно цнимое крестьянами). Но я заговорился о нашемъ мировомъ посредник, совершенно забывъ, что ему самому предстоитъ еще много говорить и дйствовать. Уже пробило девять часовъ, когда я проснулся, одлся и вышелъ на широкій балконъ, гд въ лтнюю пору хозяинъ работалъ и принималъ просителей. Утро было великолпное. Ароматъ цвтовъ несся изъ сада, но на балкон еще не исчезъ запахъ отъ огромнаго количества сапоговъ, смазанныхъ дегтемъ, врный признакъ того, что на утренней посреднической аудіенціи находилось много народа. Одни изъ отпущенныхъ просителей тянулись по горк къ церкви, другіе еще гуторили гд-то за заборомъ сада. На балкон, кром Матвева, находились только два лица — мужичокъ, до крайности оборванный (въ нашемъ кра, гд даже голяки одваются щеголевато, оборванная одежда есть какъ бы признакъ великой и униженной просьбы), да еще высокій, молодецки сложенный иностранецъ въ синемъ сюртук изъ толстаго сукна, застегнутомъ до верху. То былъ швейцарецъ, Вильгельмъ Гильфъ, управляющій въ одномъ изъ сосднихъ имній.
Матвевъ говорилъ съ швейцарцемъ по нмецки. Языкъ онъ зналъ плохо, и все-таки его рчь отличалась бойкостію и вразумительностію.
— Такъ нельзя вести длъ, Вильгельмъ Иванычъ, говорилъ посредникъ: — по вашимъ жалобамъ приходится по взыскивать, а самихъ васъ тянутъ къ отвту. Вы требуете лишняго, и раздражаете крестьянъ чмъ только можете. Въ какой части Швейцаріи жили ы до прізда въ Россію?
— Въ кантон Аппенцель, отвчалъ Вильгельмъ Ивановичъ, видимо порадованный любезнымъ вопросомъ посл суроваго замчанія.
— Такъ и ведите себя такъ какъ вели бы себя на работахъ въ кантон Аппенцел. Тамъ бы васъ побили за ваши порядки, зачмъ же вы думаете что здсь все вамъ дозволится? Вы пробовали ужь хозяйничать и такъ и эдакъ, только все безъ толка. Ну теперь попробуйте жь быть съ мужикомъ какъ съ рабочимъ въ Аппенцел, можетъ быть такъ оно и пойдетъ лучше.
— О, нельзя, совершенно нельзя, милостивый герръ, отвчалъ Вильгельмъ Ивановичъ.— люди здсь другіе.
— А коли другіе, такъ не вамъ ихъ передлывать. Я буду у васъ на дняхъ, и самъ опрошу кого слдуетъ. И если я найду что вы, хотя въ какой-нибудь мелочи, позволяете себ править по прошлогоднему, и даете рукамъ волю, я буду просить объ удаленіи васъ изъ узда безъ всякаго отлагательства. Прощайте.
Гильфъ ускользнулъ съ балкона, и оборваный мужичокъ очутился передъ посредникомъ.
— Уже какъ хочешь, Владиміръ Матвичъ, сказалъ онъ вкрадчиво, а ежели мн съ женой будетъ обидно.
— Теб чего? спросилъ хозяинъ.— Вдь ужь теб было сказано?
— Да ужь бабу мою я не вышлю на барщину.
— Теб жь хуже, коли тебя выскутъ въ волости.
— Да ты, Владиміръ Матвичъ, старшин-то прикажи, чтобы ко придирался.
— Вотъ какой! А на бду я веллъ глядть за тобой въ оба!
— Да вдь первую мою жену сама барыня свободила.
— Первая жена у тебя была больная.
— Такъ ты мн скажи, для какого же бса я женился теперича? возразилъ мужикъ, видимо стараясь разсмшить посредника.
Но Владиміра Матвича разсмшить было трудно.
— Ты у меня шутомъ не прикидывайся, сказалъ онъ коротко.— Волостной знаетъ, что длать при первомъ ослушаніи. А ужь тамъ какъ знаешь, держи бабу или нтъ, самъ напрядешь, самъ и разпутывай.
— Такъ на что жь я женился, Господи ты Боже мой, еще разъ сказалъ проситель и медленно выползъ съ балкона, напередъ посмотрвши мн въ глаза, какъ бы отыскивая въ нихъ сочувствія своему горю.
— Надо признаться, довольно странный проситель! замтилъ я, когда проситель скрылся изъ виду.
— Не знаю что и сказать вамъ, отвтилъ Владиміръ Матвевичъ, мужикъ кажется не глупый и нелнивый, а вотъ протащился десять верстъ съ нелпою просьбой! И на всякомъ шагу вы увидите то же.
— Мн кажется, только одного глупостію и можно объяснить эти претензіи.
— Не думаю, отвчалъ посредникъ.— Вчера, одинъ изъ самыхъ дльныхъ мужиковъ въ околодк, грамотный еще въ добавокъ, просилъ что же?… чтобъ я разршилъ ему строить новую избу на лучшей десятин господскаго поля! Вы, конечно, воспитывались въ какомъ нибудь учебномъ заведеніи?
— Конечно, какъ и вс на свт.
— А хорошо помните время передъ выпускомъ?
— Еще бы не помнить!
— Это время, въ которое начальство дозволяетъ поспать подольше и покуритъ безпрепятственно?… Перенеситесь же памятью къ пор, про которую мы разсуждаемъ. Не хотлось вамъ иногда до точности измрить на сколько простирается терпимость начальника, превысить мру льготъ вамъ данныхъ, уйдти на цлый день, закурить трубку въ самомъ дортуар, пронести бутылку шампанскаго, и въ кружк товарищей распить ее не безъ трепета? Не только человкъ, сама лошадь устроена такъ, что едва ей отпустятся поводья, она инстинктивно попытается добыть больше воли нежели сколько ей положено. Вотъ что, по моему мннію, объясняетъ много нелпицы въ ныншнихъ сношеніяхъ крестьянина съ его властями. И вы, какъ помщикъ, не уйдете отъ самыхъ вздорныхъ требованій. Васъ закидаютъ просьбами о льготахъ, о которыхъ вамъ и въ умъ не приходило: это вамъ должно знать прежде всего, и быть готовымъ.
— Однако, замтилъ я, нельзя же во всемъ отказывать и отказывать.
— Однако, отвтилъ посредникъ, нельзя же давать безтолковую льготу одному передъ другими, за то лишь, что онъ смлй и умлъ забжать къ вамъ раньше сосда. Да и вообще, даже на льготы самыя разумныя подавайтесь съ осторожностію. Я говорю про мелкія льготы. Во всемъ дльномъ и основномъ, если вы желаете добра и любите крестьянина, будьте добры и щедры. Не жалйте хорошей земли при надл, обезпечьте мужика лсомъ, сдлайте все что можно для того, чтобы даже его дти современемъ помянули васъ добрымъ словомъ. Но мелкихъ льготъ не давайте. Копечныя пособія не помогали никому никогда, а раззориться на нихъ очень можно. Больше всего берегитесь… Однако, сегодня намъ трудно бесдовать, вотъ еще кто-то детъ.
Въ самомъ дл, на дорог, по которой сейчасъ шли мужики съ посреднической аудіенціи, въ облакахъ пыли показался экипажъ не совсмъ обыкновеннаго вида. Четыре лошади прекрасной породы, но старыя и запаленныя, везли коляску прекрасной работы, но ветхую и сверхъ того украшенную золотыми колесами. На купеческихъ свадьбахъ бываютъ дивные экипажи, но такихъ золотыхъ колесъ и тамъ не встртишь. Они ршительно сіяли, ихъ позолота или бронзировка побдоносно выдержала напоръ суроваго времени. Кучеръ имлъ кафтанъ съ галунами, но галуны не сіяли, а глядли блднй плохого басона. Въ коляск сидла дама лтъ тридцати-пяти, въ темномъ плать, загорлая, съ блыми глазами безъ всякаго выраженія. Я безъ труда узналъ въ ней Анну Васильевну Десятникову, сосдку сестры по имнію, имвшую обыкновеніе зазжать къ намъ въ самое неуказанное для визитовъ время, въ восемь часовъ пополуночи, въ пять часовъ пополудни и такъ дале. При вид Анны Васильевны, посредникъ видимо выразилъ маленькую досаду, однако онъ поспшилъ оправить жилетъ слишкомъ растегнутый, вышелъ на крыльцо, подалъ руку гость, и черезъ минуту оба они были на балкон.
Не смотря на наше лвадцатилтнее знакомство, Анна Васильевна поклонилась мн такъ, какъ будто бы привтствовала въ моемъ лиц какого-нибудь лорда Пальмерстона. Потомъ она сла и вздохнула. Потомъ на нее видимо напалъ припадокъ робости: она завертлась на стул, и блые глаза ея приняли какое-то безпомощное выраженіе.
— Я къ вамъ по великой крайности, Владиміръ Матвичъ, наконецъ сказала она глухимъ шепотомъ: — я просто ночей не сплю, и какъ быть не знаю.
— Что же у васъ такое сдлалось? спросилъ посредникъ заботливо.
— Да я все по тому длу… ужь не знаю какъ и разсказать вамъ.
На лиц Матвева опять мелькнула досада.— Кажется мн, что по тому длу мы наговорились досыта, замтилъ онъ улыбнувшись.
— Позвольте, съ запинками продолжала Анна Васильевна: — еще поговорить съ вами въ вашемъ кабинет.
— Да неужели вы Сергя Ильича боитесь?
— Я знаю, что они будутъ смяться.
— Ну если и посмется, бда не большая.
— Нтъ ужь позвольте въ кабинет. Они будутъ смяться, я знаю.
Пока посредникъ и робкая дама бесдуютъ въ кабинет, я попробую взяться за трудное дло, изобразить типическую личность Анны Васильевны Десятниковой. Подобныя ей помщицы разсяны но всему лицу земли русской, ихъ кто-то очень врно окрестилъ именемъ вчно-несовершеннолтнихъ, а между тмъ ихъ еще никто не описывалъ. Знаю, что мой разсказъ выйдетъ сухъ и голъ, но и онъ можетъ навести на хорошую мысль какого-нибудь настоящаго художника.
Анна Васильевна родилась въ деревн и всю жизнь свою не показывалась ни въ одномъ город, даже уздномъ. Отецъ ея, мрачный чиновникъ, нажилъ себ пятьсотъ душъ, женился на своей ключниц, которая скоро умерла, и предался деревенскому far niente. Посреди домашняго гарема онъ думалъ о дочери мене чмъ о послдней двчонк своей усадьбы. Одинъ разъ, однако, онъ было выписалъ ей гувернантку-француженку, но воспитательница, едва осмотрвшись въ дом, завела легкую интригу съ поваромъ, что и повело къ ея изгнанію. Отецъ-дьяконъ выучилъ Анну Васильевну читать и писать по-русски, тмъ все и кончилось. Можно было надяться, что двочка, взросшая на свобод, въ красивомъ и здоровомъ сельскомъ уголк, пополнитъ недостатокъ образованія бойкостью, свжестью, тою простою, но привлекательною веселостью, которая иногда такъ краситъ самыхъ заброшенныхъ деревенскихъ барышень, съ румяными щеками и добрыми заспанными глазками. Ни чуть не бывало, изъ Анны Васильевны вышла такая длинная, хилая, вялая, слабаго здоровья двица, какія выходятъ изъ голодныхъ институтовъ сотнями. Только лицо ея оказалось не блднозеленымъ, а срожелтымъ,— изъ сапожнаго товара, какъ говорили уздные остроумцы. Она могла съдать огромное количество смородины, крыжовника и яблокъ, другихъ же достоинствъ или другихъ недостатковъ за ней не имлось.
Двушк исполнилось двадцать лтъ, когда умеръ ея отецъ, не посщавшій никого изъ сосдей и въ своемъ имніи принимавшій лишь станового пристава, да по большимъ праздникамъ священника и дьякона. Смерть старика была какъ бы сигналомъ для всхъ окрестныхъ холостяковъ, промотавшихся одинокихъ вивровъ и авантюрьеровъ красивой наружности. Даже изъ Петербурга иные искатели счастія направлялись къ **скому узду: пятьсотъ незаложенныхъ душъ со всми угодьями и строевымъ лсомъ имли свою пріятность! Но усилія селадоновъ были остановлены въ самомъ начал: пока они списывались съ сосдями, заказывали себ фраки и выискивали предлога къ знакомству, письмоводитель узднаго судьи, по имющій чина дворянинъ, Модестъ Десятниковъ, пришелъ, увидлъ, побдилъ, переговорилъ съ попадьей, бывавшей у Анны Васильевны, явился въ церковь къ обдн, весь завитой и напомаженный, проглотилъ двичье сердце, и черезъ два дня получилъ званіе жениха, вмст съ нкоторою денежною суммой на уплату своихъ холостыхъ должковъ. Господинъ Десятниковъ былъ дйствительно дороденъ, бдъ, румянъ, его лицо живо напоминало вывски въ хорошихъ цирюльняхъ: когда онъ собирался на побды или кутилъ съ друзьями, вамъ зрлся парикмахерскій кавалеръ, самодовольный, наряженный и расчесанный, но когда ему случалось быть съ дамами, хотя бы съ дьячихой или ключницей аптекаря, томная прелесть, разлитая во всей его фигур, рисовала передъ вами меланхолическаго щеголя на стул, съ протянутой рукой, изъ которой кровь легкою дугой струится въ тарелку. Про характеръ счастливца трудно было отозваться съ похвалою: почти всякую недлю, съ перваго года свадьбы, онъ жестоко билъ Анну Васильевну, имніе ея разстроилъ, и доходы съ него поглащалъ необыкновенно быстро. А между тмъ куда уходили эти доходы — совершенно неизвстно. Коляска съ золотыми колесами и четверня заводскихъ лошадей — дале этой роскоши Десятниковъ не пускался. Жилъ онъ свиньей, знакомство велъ лишь съ буянами, любившими выпить. Не надолго бы хватило имнія Васильевны, но къ счастію, на шестой годъ брака, въ одно жаркое утро, плотно закусивъ и выпивши графинъ настойки, Модестъ Пахомовичъ пошелъ купаться и погибъ скоропостижно, едва залзши въ воду.
Снова сосдка моя очутилась свободною, по увы! на этотъ разъ холостяки, уздные вивры не пришли въ движеніе. Изъ пятисотъ душъ осталось триста заложенныхъ, лсъ былъ почти весь проданъ, сверхъ коляски съ золоченными колесами, Модестъ Десятниковъ оставилъ четверыхъ дтей, трехъ мальчиковъ и одну двочку. Впрочемъ, Анна Васильевна не тяготилась свободою: по всмъ примтамъ, она была очень влюбчива, но ея натура, подавленная мрачнымъ отцомъ и мужемъ-буяномъ, никогда и ни въ чемъ не высказывалась. Она стала жить одна, иногда вызжая въ своей коляск къ ближайшимъ сосдямъ, тамъ она молчала, ла много ягодъ и безпокоилась о толь, что надъ ней будутъ смяться. Посмяться надъ ней было бы тяжело и гадко. Часто, встрчая ее у сестры, и забирался въ уголокъ и долго глядлъ на загорлое лицо Анны Васильевны, на ея довольно правильный профиль, на ея неловкую фигуру. И невольно во мн рождался вопросъ о томъ, для чего жила и живетъ эта женщина, какое, хотя бы самое маленькое, но ясно очерченное назначеніе дано ей на свт.
И дйствительно, трудно было представить себ жизнь боле безцвтную, безсмысленную и безполезную чмъ жизнь госпожи Десятниковой. Должно было ожидать, что хотя отъ нечего-длать, она сосредоточитъ вс любящія силы души на своихъ дтяхъ, но этого не было. Дти бгали оборванные и грязные, не учились ничему, кучеръ по десяти разъ въ день прутомъ гонялъ ихъ изъ конюшни, которая даже для двочки казалась какимъ-то земнымъ раемъ. Казалось, что съ дтства живши возл крестьянъ, Анна Васильевна станетъ хорошо ими править и будетъ способна къ хозяйству — и того не было, она не умла сказать двухъ словъ мужику, и едва отличала рожь отъ пшеницы. Наконецъ отъ женщины, съ дтства обращавшейся въ тснйшемъ круг домашней жизни, всякій могъ ждать хотя нкоторой домовитости, по Анна Васильевна а тутъ была несостоятельна. Въ ея дом все смотрло грязно и неряшливо до безобразія, съ ея обда даже не взыскательны я духовныя особы уходили голодными, тощая прислуга грубила и ничего не длила, толстяку исправнику, за непогодой, случилось одинъ разъ переночевать въ дом Анны Васильевны: объ этой ночи онъ до сихъ поръ разсказываетъ отплевываясь!
Не просидлъ я десяти минутъ на балкон въ одиночеств, какъ въ сторон кабинета послышались голоса и шаги особъ, державшихъ совщаніе. Аудіенція кончилась, какъ кажется, къ неудовольствію просительницы. Анна Васильевна, возвращаясь на балконъ, глядла совсмъ потерянною и шептала: — пожалуйста, ради Бога… А Владиміръ Матвевичъ худо скрывалъ свою досаду.
— И на будущее время я попрошу васъ, Анна Васильевна, говорилъ онъ:— я усерднйше попрошу васъ не обращаться ко мн помимо мирового посредника, у котораго вы въ участк. Если не врите мн, спросите Сергя Ильича, онъ скажетъ вамъ то же. Вашъ посредникъ извстенъ всему узду за честнаго человка, крестьяне ему довряютъ: чего же вамъ надо еще, для чего вы отнимаете у меня время, а себя мучите?
— Степанъ Алексичъ такіе гордые, отвчала Анна Васильевна: — да я ихъ и видла-то только одинъ разъ, въ церкви. Они будутъ смяться.
— Да въ чемъ дло, если мой вопросъ не нескроменъ, спросилъ я, видя, что посредникъ теряетъ терпніе при этомъ несчастномъ: они будутъ смяться.
— Дло довольно серіозное, отвчалъ Владиміръ Матвевичъ: — но по моему крайнему разумнію, уже ршеное и неисправимое. Вы слышали о томъ, въ какомъ положеніи находились дла нашего узда боле мсяца посл обнародованія манифеста и Положенія. Съ половины февраля предводитель хворалъ въ Петербург, судья временно правилъ его должность. Исправникъ былъ въ отпуску за тысячу верстъ, изъ четырехъ становыхъ двое были смнены, и мста ихъ оставались не занятыми. Ни волостей, ни посредниковъ, ни старшинъ еще не назначали, само собой разумется. Какъ удержался у насъ порядокъ, безъ жалобъ безъ экзекуцій, безъ призыва военной силы, я и самъ не знаю. Въ это странное безначальное время, крестьяне Анны Васильевны пришли къ ней, стали говорить, что теперь уже конецъ барщин, и пользуясь ея… неопытностью и совершеннымъ незнаніемъ Положенія выторговали себ на это лто дв трети ея луговъ, клочокъ строевого лса на вырубку, и половину поля (конечно съ хлбомъ) за то только, чтобы собрать остальной хлбъ и сно. Сдлка была добровольная, ни грубостей, ни угрозъ ни одинъ мужикъ себ не дозволилъ.
— Только одинъ рыжій, замтила Анна Васильевна,— сказалъ мн, уже теб ли, барынька, имньемъ-то у править!
— Кто же этотъ рыжій? спросилъ Владиміръ Матвевичъ.
Помщица опустила глаза и покраснла, она не знала въ лицо ни одного своего крестьянина.
— Условія были, конечно, неразумны, продолжалъ мировой посредникъ:— но они приняты добровольно, и до іюня мсяца Анна Васильевна никому на нихъ не жаловалась. Теперь у ней оказывается желаніе вернуться къ тмъ правамъ на работу, которыя даетъ ей Положеніе. По моему крайнему разумнію, это дло потерянное, но каково бы оно ни было, собственно я тутъ лицо чужое, а обращаясь ко мн, Анна Васильевна тратитъ время по пустому.
Гостья встала съ своего мста, на лиц ея выразилось такое безконечное уныніе, что оба мы почувствовали жалость. Столько лтъ въ ея глазахъ Владиміръ Матвевичъ былъ героемъ-олимпійцемъ, общимъ благодтелемъ, человкомъ всемогущимъ,— и вотъ, этотъ самый герой холодно отправляетъ ее къ другому мировому посреднику, который будетъ надъ ней смяться.
— Богъ съ вами, Владиміръ Матвичъ, сказала бдняжка, и не выдержавши характера, добавила: — я вамъ сегодня помшала, а вотъ завтра или посл завтра еще пріду посовтоваться.
— Завтра я на Ильинской волости, посл завтра на мировомъ създ. И попрошу Степана Алексича, чтобъ онъ побывалъ у васъ и въ чемъ можно васъ успокоилъ. Больше я ничего не могу и не сдлаю. До свиданія, Анна Васильевна!
Онъ проводилъ ее до коляски и вернулся ко мн, не теряя времени.
— Я думаю все это вамъ кажется ужасно скучно, сказалъ онъ садясь и закуривая трубку.
— Но только не скучно, а интересно до крайности, отвчалъ я посреднику.— Надо быть невыразимымъ дурнемъ, чтобы не интересоваться даже небольшими подробностями такого дла. Теперь вся жизнь края кипитъ по провинціямъ и сельскимъ участкамъ, ужь конечно не по столичнымъ канцеляріямъ, не по столичнымъ гостиннымъ, не въ столичной литератур, которой придется горько поплатиться за всю ея непрактичность, за ея толки о крайнемъ и нестройномъ прогресс, за вс ея фокусы, передланные съ французскаго. Скучно, говорите вы! Да я, со всею своею лностью и негодностью, счелъ бы за великое счастіе вглядться въ дла каждой сосдней деревни, побесдовать со всякимъ помщикомъ и крестьяниномъ, если бы только я умлъ говорить съ мужикомъ и мужикъ могъ бы оказаться передо мной откровеннымъ. Никогда еще не жаллъ я такъ о томъ, что мн не двадцать лтъ, и о томъ что я, кажется, въ конецъ испорченъ и книгами, и жизнію за границей.
— Браво, браво! перебилъ посредникъ улыбаясь.— И ужь если у васъ явилась такая охота до наблюденій, то я вамъ могу предложить сегодня же одну экспедицію. Вмсто того, чтобъ хать въ Петровское, не желаете ли, вмст со мною, обдать у сосдки моей Варвары Михайловны?
— Будто она здсь? Варвара Михайловна Краснопольская въ своемъ имніи?
— Да какъ же ей и не быть въ немъ, ей, жаркой ревнительниц, новыхъ порядковъ? Вдь изъ ея же гостинной вы почерпали свднія о ход крестьянскаго дла, со многими умствованіями, отъ которыхъ можно бы уволить и ее, и ея мужа, и ея друзей, важныхъ чиновниковъ? Какъ же ей теперь не сооружать у себя дома общаго благоденствія? Мужъ далъ ей въ пособіе одного чиновника, одного писаря (онъ хоть и молодой бюрократъ, но отъ старыхъ привилегій отказаться по хочетъ). Выписываютъ и землемра, по знакомству, въ вид командировки, съ оставленіемъ казеннаго содержанія. Ну да что толковать объ этомъ? Коли съ вами взятъ фракъ, переждемте жару и велимъ закладывать.
Двнадцать верстъ отдлявшихъ усадьбу Матвева отъ замка Варвары Михайловны, мы прохали скоро и пріятно. Воображеніе перенесло меня за десять лтъ назадъ, къ той пор, когда ея превосходительство была одною изъ прелестнйшихъ женщинъ Петербурга, а супругъ ея, нын участникъ великихъ вопросовъ, тайный совтникъ, Викторъ Петровичъ Краснопольскій, несъ скромную должность чиновника особыхъ порученій при министерств. Не знаю какъ и почему оно происходило, но этотъ истинно честный и превосходный чиновникъ особыхъ порученій, изъ всхъ городовъ и селъ Россіи отъ рожденія своего бывалъ только въ Петербург, Гатчин, Петергоф, Царскомъ Сел, и почему-то въ Колпин. Онъ отлично владлъ перомъ и работалъ скоро, и вотъ пагубная причина тому, что его вчно держали за бумагами. И теперь, на своемъ замтномъ посту, Викторъ Петровичъ считался человкомъ благонамреннымъ, либеральнымъ, неподкупнымъ, но позволительно думать, что изъ него вышло бы кое-что несравненно полезнйшее, еслибъ онъ не засушилъ себя перепиской, бумажными проектами, пустохвальными преніями въ гостинныхъ, впрочемъ превосходно убранныхъ, да еслибъ сверхъ того былъ познакоме съ своимъ любезнымъ и обширнымъ отечествомъ.
Варвара Михайловна и мужъ ея всегда жили хорошо, изящно и, что какъ-то не вяжется съ ихъ демократическими принципами, даже щепетильно. Питая любовь къ меньшимъ братіямъ, они всегда одвали свою прислугу въ ливрею съ гербами, и независимо глядя на общественные предразсудки, дулись на пріятеля, приходившаго къ нимъ вечеромъ не во фрак. Съ полученіемъ важной должности, образъ жизни ихъ принялъ размры боле широкіе. Появились англійскія привычки и англійская складка: обды въ восемь часовъ, особенная упряжь, даже достойный Викторъ Петровичъ, всю жизнь свою сидвшій сиднемъ, началъ здить въ извстные часы по Лтнему Саду, на очень долгоногой и куцой лошади. Домъ въ деревн былъ перестроенъ, снабженъ какими-то башенками, шпилями, выступами и кровельными зигзагами. Къ этому-то замку мы подъхали съ Матвевымъ. Трое хорошенькихъ дтей хозяйки встртили насъ на лужк передъ домомъ, голыя икры бдняжекъ были страшно искусаны комарами. Старшая дочь Варвары Михайловны, двочка лтъ двнадцати, замтно конфузилась отсутствіемъ чулокъ, хотя, кажется, имла довольно времени къ тому привыкнуть.
Дв гувернантки, англичанка и француженка, сидли на зеленой скамь, рядомъ, не мняясь ни однимъ словомъ. Должно быть entente cordiale между ними не имлось.
Не усплъ я перецаловаться съ моими маленькими пріятелями, какъ раздался возл насъ милый голосокъ хозяйки, и изъ ближайшей аллеи вышла сама Варвара Михайловна. Давно уже не случалось мн видть ее такою молодою, свжею и привлекательною. Высокая, стройная, гибкая, съ своими голубыми глазами, золотисто-пепельными волосами, ея превосходительство глядло не маменькой, а сестрицей шалуновъ уцпившихся за об мои руки. Она обрадовалась гостямъ, назвала Владиміра Матвевича идеальнымъ посредникомъ, и сообщила мн, что сочла бы меня своимъ врагомъ, еслибъ я посмлъ не захать къ ней по пути изъ города. Уже воображеніе мое готово было перенести меня за десять лтъ назадъ, въ годы теплой дружбы и пожалуй чего-то еще большаго, когда Варвара Михайловна разрушила вс иллюзіи, сказавъ внушительно:— Вамъ длаетъ честь, что вы дете въ свое имніе, я не говорю уже объ обязанностяхъ помщика, но провести это лто не въ деревн, значитъ отстать отъ всего на десять лтъ по крайней мр.
Тутъ уже слышался тонъ сановницы, у которой въ гостинной разсуждаютъ о крайне-важныхъ вопросахъ. Я довольно холодно принялъ одобреніе, и въ свою очередь спросилъ, какъ идетъ хозяйство Варвары Михайловны.
— Смшно разсказывать, отвчала она, покуда мы шли по лстниц и выступному балкону въ прохладную, установленную цвтами гостинную:— смшно разсказывать, потому что при общихъ и нелпыхъ помщичьихъ жалобахъ, можетъ показаться, что я просто выдумываю. Впрочемъ, Владиміръ Матвичъ будетъ моимъ свидтелемъ. Ни малйшей жалобы, ни малйшаго недоразумнія, я до сихъ поръ не видла. Работы идутъ превосходно, какъ не шли никогда, даже при прежнемъ, строгомъ управител. Скажу вамъ откровенно, что покорность крестьянъ и ихъ вчные отзывы ‘нтъ, ничего не надо, съ вами хотимъ мы жить по старому’, мн даже не совсмъ нравятся, я бы желала встртить больше самостоятельности, больше иниціативы, хоть бы и неправильной. Въ этомъ есть что-то сонное, впрочемъ, сонъ кажется проходитъ. И какъ хорошо иные крестьяне выучили Положеніе! Я уврена, что Сергя Ильича всякій изъ нихъ загоняетъ. Но что боле всего меня радуетъ, это успхъ вольнаго труда. Да-съ, mon trè,s cher pessimiste, у меня теперь уже двнадцать лошадей и двнадцать наемныхъ рабочихъ. Пишутъ, что вольный трудъ вдвое дйствительне обязаннаго, по моему мннію это неврно, надо бы сказать втрое.
— Не рано ли вы собрались увеличивать запашку? замтилъ я на этотъ потокъ радостныхъ свдній.— Я бы на вашемъ мст погодилъ немного.
— Да кто же вамъ сказалъ, что я ее увеличиваю?
— Такъ на что же вамъ двнадцать наемныхъ рабочихъ, если работы идутъ лучше прежняго? Или для чего жь у васъ осталась барщина, если эти двнадцать человкъ трудятся за троихъ каждый?
— Боже мой, какъ во всякомъ вашемъ слов сказывается человкъ, полъ-жизни прошатавшійся гд-то въ Италіи! весело возразила Варвара Михайловна.— Да разв можно сейчасъ же уничтожить обязанный трудъ, не подготовивъ ему замны? Я чрезвычайно довольна нанятыми людьми, но они еще не помщены какъ слдуетъ, выборъ ихъ сдланъ случайно… Колесо еще не пущено полнымъ ходомъ, хотя и нтъ сомннія, что оно завертится отлично. Обо всемъ этомъ я ужь писала въ Петербургъ, мужъ извщалъ меня, что мои письма ходятъ по рукамъ, а иногда заходятъ очень высоко. А кстати, Владиміръ Матвичъ, въ послдній разъ я писала о насъ очень много. Я прямо сообщала, что будь по Россіи двадцать-пять посредниковъ на васъ похожихъ, можно было бы вполн успокоиться на счетъ пользы этого учрежденія.
— И очень худо сдлали, что писали, отвчалъ Матвевъ:— въ особенности, если ваши письма читаются не однимъ Викторомъ Петровичемъ. Доказывать пользу учрежденія какимъ ни будь однимъ частнымъ примромъ, удачнымъ или неудачнымъ, значитъ имть очень мало вры въ самое учрежденіе.
— Да я и не имю въ него большой вры, замтила ея превосходительство.— И мн, и многимъ лицамъ, боле вліятельнымъ, учрежденіе мировыхъ посредниковъ вовсе не кажется чмъ-то ужь очень блестящимъ… Эти громкія одобренія, отовсюду привтствующія посредничество и посредниковъ, даже немного подозрительны: откуда идутъ одобренія? Со стороны помщичьей, а потому они и односторонни. Сословію, отъ котораго невозможно и требовать безпристрастія въ своемъ дл, предоставлены самыя важныя заботы но этому самому длу, самыя многочисленныя мста съ вліяніемъ — и какъ еще предоставлены? почти съ полною независимостью отъ администраціи!…
— Скажите лучше, отъ шаткой и придирчивой бюрократіи, возразилъ я въ свою очередь.
— Я ненавижу это слово ‘бюрократія’, сказала Варвара Михайловна, за него уцпились разные фантазеры, но предъ людямъ дйствительно трудящимся и направляющимъ общее движеніе. Бюрократія, бюрократы!… И всякій произноситъ эти слова съ отвращеніемъ, какъ будто бы просвщенный чиновникъ, головой и перомъ трудящійся въ столиц, не стоитъ какого нибудь помщика-рутинера, только умющаго помышлять о своихъ двадцати десятинахъ въ каждомъ пол!
— Согласитесь, однако, милая защитница чиновниковъ, что когда дло именно идетъ о сохраненіи собственныхъ десятинъ, о надл другими десятинами своихъ ‘меньшихъ братьевъ’, человкъ, сидящій на десятинахъ, окажется толкове мудреца умирающаго за горой бумажныхъ проектовъ.
— И соглашаюсь и не соглашаюсь, возразила хозяйка.— Спора нтъ, что нкоторое количество посредниковъ могло быть взято изъ помщиковъ, но большинству лучше бы состоять изъ людей совершенію новыхъ, испытанныхъ въ служб и способныхъ быть проводниками идей и стремленій администраціи…
— То есть вертться по втру, поминутно прислушиваться къ петербургскимъ толкамъ, при едор Степанович тснить одну сторону, а посл назначенія Михаила Васильича мирволить другой?… оно, конечно, покойне, но само дло отъ того не подвинется. И наконецъ, гд вы найдете такое огромное количество испытанныхъ, надежныхъ чиновниковъ, какое понадобится но числу мировыхъ посредниковъ въ Россіи? Всякій знаетъ, кмъ у насъ занимаются мста, если имъ случится открываться въ большомъ количеств. Всякій начальникъ оставляетъ лучшаго труженика при себ, а всю посредственность сбываетъ съ благословеніемъ на новую дятельность. Потомъ хватаются за юношей, чуть лишь кончившихъ воспитаніе, еще не раздлавшихся съ журнальнымъ вздоромъ, набившимся въ ихъ голову, юношей ретивыхъ и покуда еще честныхъ, но знающихъ жизнь не боле какъ ее знаетъ какая нибудь институтка. Затмъ все еще много не замщенныхъ вакансій, и вотъ, при помощи рекомендательныхъ инеемъ, ходатайства княгинь и сановниковъ, вербуется масса всякой неспособности изъ попрошаекъ, лнтяевъ и такъ дале. И этой-то неопытной, сбродной фаланг вы желали бы поручить исполненіе одной изъ труднйшихъ реформъ, когда либо предпринятыхъ! И отъ нея вы могли бы ждать единства, твердости и устойчивости! Да черезъ годъ половина фаланги стала бы жить грабежомъ, жалуясь, что ей сть нечего.
— Въ первый разъ слышу я, замтила Варвара Михайловна,— что содержаніе мировыхъ посредниковъ недостаточно.
— Оно достаточно для посредниковъ изъ класса помщиковъ мстныхъ, и совершенно недостаточно для посредниковъ вашего воображенія, для чиновниковъ пришлыхъ. У помщика уже есть домъ, есть хозяйство, есть экипажъ и лошади, при этихъ условіяхъ полторы тысячи подмоги значатъ много. Посредники, которыхъ навязала бы намъ бюрократія, потратя почти все жалованье на свое помщеніе, на канцелярію, на лошадей, на средства продовольствія, остались бы почти нищими, въ чужомъ кра, между людей къ нимъ нерасположенныхъ. А о томъ, къ чему можетъ привести чиновника недостаточность средствъ къ жизни, распространяться нечего…
Краснорчивые доводы мои были прерваны жесточайшимъ звономъ, раздавшимся гд-то въ самомъ дом. Желая узнать его причину, я оглянулся назадъ, потомъ направо и налво, но звонокъ умолкъ, и когда я собрался вернуться къ прерванному разговору, оказалось, что Варвары Михайловны въ гостинной не было. Зато мимо насъ съ шумомъ пробжали дти, крича своими звонкими голосками: dress for dinner! dress for dinner! Руководствуясь нашимъ боле чмъ скромнымъ знаніемъ англійскаго языка, мы съ посредникомъ догадались, что скоро будетъ обдъ, по поводу коего оказывается необходимымъ надть фраки. Мы вышли въ сосднюю залу, гд уже ждалъ насъ старичокъ въ бломъ галстук, повидимому первый мажордомъ ея превосходительства. Чрезъ галлерею съ цвтными окнами, онъ проводилъ насъ въ комнаты, назначаемыя для постителей. Окна моего апартамента выходили на красивый дворикъ со службами: комната Владиміра Матвевича приходилась рядомъ съ моею.
Весь парадный костюмъ, словно для бала, оказывался въ полной готовности около моей кровати, но мн было жарко, меня разбирала лнь, и я ршился сдлать уступку хозяйк лишь относительно фрака, оставивъ на себ безъ перемны вс остальныя лтнія принадлежности. Старичокъ въ бломъ галстук объявилъ, что звонокъ къ обду раздастся черезъ полчаса, не ране. Мы его отпустили, я прилегъ на диванъ, Матвевъ ушелъ въ свою комнату, и вскор въ ней раздались чьи-то тяжелые шаги, а потомъ пошелъ разговоръ не лишенный занимательности. Дверь, насъ раздлявшая, не была притворена, и я, лежа въ полномъ спокойствіи, могъ наблюдать за всмъ, что происходило. Передъ посредникомъ стоялъ человкъ высокаго роста, геркулесовскаго сложенія, съ прекраснйшею сдою бородой и лицомъ съ котораго иной ловкій поставщикъ патріотическихъ картинъ могъ бы рисовать всхъ знаменитыхъ мужей старой Руси: Минина или Пожарскаго, Сильвестра или Адашева. Красиваго старика портило только толстое брюхо. Одтъ онъ былъ въ довольно длинный синій казакинъ, покроя особенно любимаго прикащиками и бурмистрами. Въ начало разговора я не вслушался.
— Ужь какъ ты себ знаешь, Владиміръ Матвичъ, говорилъ синій казакинъ: — а безъ тебя мы просто пропали… Эдакой напасти, прости Господи, я думаю и при Татарахъ не было. Говорить срамно, а у насъ еще навозъ не вывезенъ, ярового поля кусокъ незасяннымъ остался. Черезъ недлю добрые люди возьмутся за косу, а наши еще съ полемъ не управились, я изъ силъ выбился, на чужого человка взглянуть стыдно. Коли ты ихъ не приструнишь, батюшка, все наше хозяйство пойдетъ прахомъ.
— Разв могу я соваться въ ваши дла мимо помщицы? возражалъ посредникъ.— Варвара Михайловна всмъ довольна.
— Да вдь она-то сама все и путаетъ, батюшка! У насъ народъ не задорный, не великая на немъ тягота, кажется, дурить не изъ чего: а какъ не дурить, когда барыня во всемъ потакаетъ? Намедни барщина пришла въ поле въ десятомъ часу. Смотрю я, катитъ генеральша, ну, думаю, слава Богу, скажетъ имъ: нехристи вы эдакіе! Ну подъхала, вс къ ней, смются идучи, говорятъ: разговоръ будетъ! Оно и точно, стала говорить такъ сладко, про школу, да про то, что надо завести казну общую, нанимать рекрутовъ — самое дескать время къ такой рчи, поле не запахано, чего, торопиться! Шепнулъ я было, что на работу поздно выхали, а она твердитъ: это ничего, лишь бы дло шло живо. У самой словно глазъ нту — дло идетъ живо! Вечеромъ валятъ наши барщинники мимо мызы, солнце еще высоко, сами ушли безъ спроса, а она велитъ водку вынести, бабамъ даетъ пряники, двки набгутъ изъ деревни, псни затянутъ, какъ въ праздникъ. Веселое стало у насъ житье, Владиміръ Матвичъ, ужь какое веселое!
Трудно передать скорбь и злобу, съ какими сказана была эта послдняя фраза.
— У тебя есть нанятые рабочіе, у тебя цлыхъ двнадцать лошадей, замтилъ Матвевъ.
— Не двнадцать, а пять, отвчалъ прикащикъ: — а работали эти лошади всего два дни: то гувернантку до станціи свезти надо, то записки разослать къ сосдямъ, то фортепьяно доставить къ желзной дорог. Самъ знаешь, теперь работа конная, навоза не понесешь въ охапк, не станешь лопатой ковырять поля! И сидли безъ дла рабочіе, да и весь-то народъ разбаловался. Вришь ли, на прошлой недл Кирпа Васильева въ барскомъ лсу поймали — старый мужикъ, честная душа,— и тотъ лсъ воруетъ! Ужь коли ты намъ не поможешь…
— И, конечно, не помогу, отвчалъ Матвевъ.— Можно коня привести на рку, а насильно пить его не заставишь. Другое дло, коли сама барыня…
— Да разв ты не видишь, батюшка, что у насъ барыня-то ровно какъ шальная?…
Ровно какъ шальная! Бдная, бдная Варвара Михайловна! И вотъ твоя награда за вс добрыя намренія, за безропотное пожертвованіе своими интересами, за твои умныя письма изъ деревни, за все твое рвеніе къ крестьянскому длу, за безчисленные турниры, совершавшіеся въ твоей гостинной по поводу великаго вопроса! Ровно какъ шальная! И кто знаетъ на сколькихъ благонамренныхъ людей, слуги самые преданные смотрятъ какъ на ошаллыхъ? Мн стало очень грустно, но къ счастію, звонокъ къ обду не позволилъ мн очень расчувствоваться.
Столъ былъ накрытъ въ красивой легкой галлере, соединявшей главный корпусъ дома съ оранжереей. Изъ растворенной двери въ это жилище рдкихъ растеній несся ароматъ цвтовъ, даже черезчуръ пахучихъ. Другіе цвты стояли въ самой галлере, около красиваго переноснаго фонтана, хотя отчасти освжавшаго не кстати-тропическую атмосферу галлере. Уже мы собирались занять свои мста за столомъ, когда въ сняхъ раздался звонокъ, за тмъ по комнатамъ послышались шаги, и въ галлерею вошелъ мущина еще не старый, толстый, съ лицомъ умнымъ и веселымъ, но не симпатическимъ. Одтъ онъ былъ очень небрежно, въ блыхъ панталонахъ и жакетк изъ какой-то сроватой матеріи, въ рукахъ держалъ срую шляпу съ широкими полями. Лицо Варвары Михайловны немного омрачилось при вид такого презрнія къ декоруму, однако она дала руку гостю и приняла его привтливо.
— Не хмурьтесь, не хмурьтесь, ваше превосходительство, весело сказалъ гость посл первыхъ привтствій.— Одтъ я такимъ уродомъ, потому что на солнц больше двадцати пяти градусовъ, а во фракъ не облекся по случаю двухъ сотъ причинъ, изъ которыхъ первая — неимніе фрака. Предоставляю вамъ право изгнать меня съ поношеніемъ: я захалъ лишь на минуту взглянуть на васъ и спросить о Виктор.
— Садитесь, садитесь, отвчала хозяйка.— Гд вы скитались цлую недлю?
— Скитался я въ ***, у синяго моря. Знаете вы что цна хлбу дошла до десяти рублей за четверть?
Мы съ Матвевымъ невольно переглянулись: въ этомъ страшномъ возвышеніи цны, совпадавшимъ съ встями о бросаемыхъ помщиками запашкахъ, имлось нчто зловщее. Только къ концу лта оказалось, что не одна паника, но и усиленное требованіе хлба за границу, были причиной ужасающихъ цнъ, стоявшихъ въ *** за іюль мсяцъ.
— Я немного разумю въ цнахъ, спокойно сказала Варвара Михайловна,— да кажется мн, что и вы, Петръ Тимоеичъ, къ нимъ довольно равнодушны.
— Ну, нельзя сказать чтобъ равнодушенъ, весело возразилъ толстякъ, кончая свою тарелку супа.— Благодаря этимъ десяти рублямъ за четверть, я смотрю на себя, какъ на человка получившаго щедрый выкупъ и за крестьянъ, и за полный надлъ земли, къ нимъ отходящей.
— А этого ужь я вовсе не понимаю, отвтила хозяйка, глядя на Матвева.
— Петръ Тимоосичъ хочетъ вроятно сказать, улыбаясь замтилъ Владиміръ Матвевичъ: — что онъ продалъ въ нсколько тысячъ четвертей хлба. Безъ крестьянскаго дла не было бы десяти рублей за четверть, оттого онъ и смотритъ на свои барыши какъ на выкупную премію.
— Совершенно такъ, идеальнйшій и проницательнйшій изъ мировыхъ посредниковъ, съ хохотомъ прервалъ толстый поститель:— только щадя меня, уже и безъ того отъявленнаго ретрограда, вы умолчали о томъ, что вся операція была мною предугадана и подготовлена за два года назадъ. Два года я не продавалъ ни зерна, два года скупалъ хлбъ, гд только было можно, настроилъ лишнихъ амбаровъ, за то и подвезъ хлбъ безъ задержки. Конечно, это смлая спекуляція.
— И къ сожалнію, спекуляція на страхъ и дурные слухи, сухо прибавилъ Матвевъ.
— Да, спекуляція на страхъ и дурные слухи, но если ужъ нельзя безъ страха и дурныхъ слуховъ, то почему же выгода должна достаться не мн, а другому? Или вы думаете, что сосди мои, да и вс поставщики хлба скажутъ ***`скимъ торговцамъ: ‘что вы дурачитесь и даете такую цну?— для пользы рода человческаго, я отдамъ мой хлбъ по пяти за четверть!’ Будьте покойны, никто не окажетъ такого великодушія. А если кто виноватъ въ страх на хлбномъ рынк, такъ конечно не я, а ваше же начальство, сидвшее по своимъ норамъ въ самое критическое время, когда въ кра еще не было ни волостей ни посредниковъ. И если въ будущемъ году, и черезъ два года, и черезъ три года, хлбъ дойдетъ до двадцати рублей за четверть, я его буду припасать и сбывать безъ всякаго угрызенія совсти.
— Это едва ли вамъ удастся, серьезно возразила Варвара Михайловна.— Съ паденіемъ крпостного права, производительность усилится, хлбъ подешеветъ, и черезъ три года, вы не узнаете нашего края.
— Срокъ не великъ, съ усмшкой замтилъ Петръ Тимооеевичъ.
— Я еще кладу самый долгій, съ благородною пылкольстью отвчала хозяйка.— Видли ли вы окрестности Берлина и вообще восточную часть Пруссіи, гд земля гораздо хуже нашей, а климатъ только немногимъ лучше? И что же? Весь этотъ край покрытъ фермами, плодородными полями, онъ кормитъ столицу и никогда не знаетъ неурожаевъ: вотъ вамъ живой примръ тому, что значитъ вольный трудъ, тому, что можетъ совершить работа человка, не подавленнаго крпостнымъ правомъ.
— Конечно, конечно, говорилъ толстый гость съ своею поддразнивающею усмшкою.— Дивлюсь я только одному: какъ это у насъ земли удльныхъ крестьянъ, или деревни государственныхъ имуществъ не похожи на окрестности Берлина? Вдь тутъ не было никого, подавленнаго крпостнымъ правомъ…
— Cher monsieur Атабековъ, сказала ея превосходительство: — хорошо, что вы сидите между людьми, знающими вашу страсть представляться отсталымъ человкомъ. Не знаю, какъ на другихъ, но на меня ваши насмшливые отзывы по поводу всего, что похоже на реформу, производятъ самое унылое впечатлніе. Не такимъ я знала васъ, когда вы служили вмст съ Викторомъ, и когда даже онъ укорялъ васъ за экзальтацію вашихъ политическихъ мнній.
— Дло не въ политическихъ мнніяхъ, возразилъ толстякъ какъ будто замявшись: — а въ томъ, что ваша иллюзія о блаженств, которое прольется на насъ черезъ три года, и была и останется иллюзіей. Вамъ теперь очень пріятно говорить и воображать, что черезъ три года, ***скій уздъ сравняется съ самыми богатыми уголками Бельгіи, а по всей Россіи потекутъ медовыя рки, но смю спросить, что скажете вы, когда пройдутъ три года, и вы еще не дождетесь даже малйшаго осуществленія вашихъ предчувствій? А что осуществленія не будетъ въ такой короткій срокъ — это вамъ скажетъ всякій человкъ, если только онъ не изсохъ надъ книгой и не протухъ нравственно въ одной изъ вашихъ канцелярій. Если не врите мн, отчаянному скептику, спросите Владиміра Матвича, онъ ужь конечно не врагъ крестьянскому вопросу. Какъ вы думаете, дорогой нашъ посредникъ, обратится ли, въ три года, начиная отъ сего дня, то-есть къ 20-му іюня 1864 года, вся Россія въ цвтущія окрестности Берлина или Дрездена?..
— Хотя мн и не совсмъ но вкусу форма запроса вашего, сказалъ Матвевъ: — но я долженъ заявить, что эта мысль о немедленномъ появленіи благосостоянія, вслдствіе отмны крпостного права, кажется мн истинно пагубною. Предразсудки закоренлаго плантатора кажутся мн не такъ вредрыми, какъ преувеличенныя ожиданія, за которыми не минуемо послдуетъ отчаяніе въ добромъ начал. Сила обстоятельствъ и свой интересъ насильно вдвинутъ плантатора въ сферу людей порядочныхъ, но какая сила утшитъ и укрпитъ тхъ добрыхъ людей которые, разсчитывая, что ими уже достигнута грань обтованной земли увидятъ, что можетъ быть не имъ, а ихъ дтямъ придется увидть эту землю? Не могу безъ горести вспомнить, какъ въ прошломъ мсяц, въ Петербург, при мн, одинъ изъ благороднйшихъ людей, когда-либо мною встрченныхъ, профессоръ, умница, человкъ, положившій всю душу на вопросъ оконц крпостного права, съ восхищеніемъ говорилъ мн: ‘черезъ два года, мы не найдемъ словъ, чтобы выразить какъ переродилась Россія!’ Онъ былъ еще горяче Варвары Михайловны и давалъ два года тамъ, гд она даетъ три. А по моему искреннему убжденію и черезъ два и черезъ три года, и черезъ десять лтъ, мы ne увидимъ ни окрестностей Берлина, ни диковинныхъ фермъ, ни чудесъ вольнаго хлбопашества, какъ они описаны въ книгахъ. По всей вроятности, до конца жизни нашей мы увидимъ лишь трудъ и лишенія, жертвы и жертвы. И невозможно жалть объ этомъ тому, кто знаетъ, что люди живутъ въ мір не для спокойствія и не для увеселеній.
Пока мы бесдовали такимъ образомъ, поздній обдъ кончился, хозяйка, дти и господинъ Атабековъ вышли на балконъ подышать чуднымъ вечернимъ воздухомъ. Мы съ Матвевымъ немного отстали отъ компаніи.
— Не нравится мн этотъ человкъ, сказалъ посредникъ, глядя въ слдъ толстому помщику.— Я легко мирюсь со всякими убжденіями, очень хорошо знаю, что можно быть трехбунчужнымъ пашой въ душ и самымъ кроткимъ господиномъ въ дйствительной жизни, но этихъ себялюбцевъ и насмшниковъ переносить не умю.
— За то я къ нимъ достаточно присмотрлся, замтилъ я въ свою очередь.— Атабековъ — это представитель неудавшихся бюрократовъ, сгоряча оставившихъ служебную карьеру и бросившихся въ оппозицію всему хорошему и дурному, что только идетъ отъ ихъ бывшихъ сверстниковъ. Еслибъ этихъ людей поскоре сдлали генералами и со слезами упросили принять видныя мста, они пустились бы прославлять то, что теперь ругаютъ. Вы думаете, что онъ очень врождебенъ крестьянскому вопросу, а мн кажется, онъ боле злится на то, что Викторъ Петровичъ и Семенъ Михайловичъ и другіе сослуживцы имли въ немъ голосъ, а онъ не имлъ и не будетъ имть, хоть по уму онъ имъ равспъ, и во сто разъ больше чмъ равенъ. Изъ-за чего онъ съ такимъ торжествомъ сообщалъ о своей хлбной спекуляціи, можетъ быть преувеличивая ея размры? Ему просто хотлось кольнуть хозяйку, дать ей замтить, какихъ бдъ надлано ея друзьями, а намъ показать, что вотъ вы дескать, дураки, готовитесь къ жертвамъ, а для меня и трудное время даетъ выгоду!
Въ это время послышался съ балкона голосъ Варвары Михайловны, а дти прибжали съ извстіемъ, что насъ ждутъ пить кофе.
Приказавъ закладывать коляску, я пробрался къ ея превосходительству и гостямъ ея превосходительства. Солнце ужь стояло низко, небольшая свжесть разлилась въ воздух, за рчкой, отдлявшей садъ отъ деревни, собрался большой хороводъ женщинъ и двушекъ, парни въ синихъ кафтанахъ, накинутыхъ сверхъ рубашекъ бродили около прекраснаго пола и играли на гармоникахъ. День былъ праздничный: Варвара Михайловна дала знакъ рукой, и по ея мановенію, веселыя группы перешли мостъ, съ пснями двинулись въ нашу сторону и съ пснями вошли въ садъ, за хороводомъ и парнями притащилось до тридцати ребятишекъ.
За угощеніемъ дло не стало: лакеи и горничныя показались между народомъ, одни разносили водку, другіе надляли пвицъ пряниками и кренделями. Дти Варвары Михайловны забавлялись тмъ, что кидали лакомства въ толпу ребятишекъ, что производило свалку и крики, я подивился тому, что этотъ довольно обидный и ужь вовсе не демократическій способъ угощенія не былъ тотчасъ же остановленъ хозяйкой.
Однообразныя псни лились, двушки поочереди выходили въ кругъ, по двое, и танцовали, съ платочками, мужчины, подкрпившись водкой, бойко разсуждали съ Варварой Михайловной, видимо гордившеюся своей популярностью. Къ сожалнію, крестьяне, выходившіе впередъ для бесды, все оказывались одними и тми же какъ разговаривающіе актеры въ какой-нибудь комедіи изъ крестьянскаго быта. И надо признаться, что трое или четверо парней, бесдовавшихъ съ помщицей, совершенно походили на мужиковъ, какъ намъ ихъ показываютъ въ Александринскомъ театр, и подпоясывались они какъ-то странно, и кафтанъ наброшенъ съ шикомъ, и лица у нихъ были какія-то прилизанныя, нездоровыя. Настоящіе же, солидные мужики, съ золотисто-блокурыми бородами, загорлые и спокойные, только слушали въ какой-то и не враждебной и не одобрительной задумчивости.
— Матушка наша, ваше превосходительство, говорилъ хозяйк старшій изъ удалыхъ парней,— что же свтъ нашъ, Викторъ Петровичъ на лто къ намъ не заглянетъ?
— Служба совсмъ его замучила, былъ отвтъ Варвары Михайловны: — даже оставила я его больнымъ, теперь, слава Богу, пишетъ, что лучше.
— Слава Богу, слава Богу, поддержалъ парень.
— А хочется ему побывать здсь, продолжала помщица:— во всякомъ письм спрашиваетъ про васъ, говоритъ, нтъ ли мужичкамъ нашимъ въ чемъ обиды.
— Какая обида, раздалось въ групп четырехъ артистовъ съ рчами: — да мы за вами какъ за каменной стной.
— Отъ такой барыни быть обидъ!
Я посмотрлъ на смирныхъ крестьянъ безъ рчей: они молчали и слушали разговоръ, не производя никакой демонстраціи.
— И теб скажу, матушка ты наша, началъ самый рчистый артистъ, проникнутый какимъ-то лиризмомъ,— намъ съ тобою, да съ нашимъ соколомъ бариномъ никакихъ новыхъ порядковъ не надо. Рады мы всею вотчиной и землю твою пахать и служить вамъ во всемъ какъ служили. Другимъ, говорятъ, воля на радость, а намъ про волю и говорить-то не хочется.
— И очень худо, коли не хочется, внушительно перебила Варвара Михайловна.— Всякому человку дорога воля, воля дло прочное, а мы у васъ не вчные. Конечно, пока вы за мной и мужемъ, притсненій не будетъ, а разв безъ воли, вы не могли бы посл насъ попасть въ руки худому барину?
— Хоть ко мн напримръ, вмшался Атабековъ: — у меня четыре управляющихъ-нмца, и вс крестьяне по міру ходятъ.
— Полноте говорить вздоръ, строго возразила Варвара Михайловна и снова пустилась объяснять, на обще-доступномъ язык, почему надо дорожить дарованною волей, если не для себя, то для своихъ дтей и внуковъ.
Трудно сказать, почему именно, но эта бесда меня тяготила. Чмъ-то нескладнымъ, лживымъ звучало для меня каждое слово. Я совершенно врилъ, что Варвара Михайловна любила крестьянъ, не имлъ никакой причины думать, чтобы мужики ея не любили, а между тмъ разговоръ былъ съ обихъ сторонъ натянутъ, чувства, въ немъ выразившіяся до крайности приторны. И почему эти одни и т же четыре оратора занимали сцену, и для чего помщица, если дйствительно искала бесды но душ, не обратилась къ задней, молчаливой групп своихъ вассаловъ? Вся сцена пахнула горькою ложью, безнадежной фразой, сами говорившіе чувствовали, что ихъ рчь почему-то не клеится, что имъ нечего сказать другъ-другу. Атабековъ цинически улыбался и иногда ввертывалъ въ разговоръ злую шутку. Владиміръ Матвевичъ курилъ сигару, и, занимаясь съ дтьми, силился не видть и не слышать того, что длалось и говорилось. Что до меня, то я въ самомъ разгар разговора Варвары Михайловны ускользнулъ изъ сада, боковою калиткою вышелъ къ надворнымъ строеніямъ, и примтивъ, что моя коляска заложена, слъ въ нее и веллъ кучеру везти меня въ Петровское.
Всю дорогу меня разбирала грусть, а дорога тянулась до ночи. На мыз все спало, въ дом тоже. Запретивъ будить сестру, я пробрался въ свою половину и утомленный до крайности, заснулъ очень крпко.
IV.
Первый день испытаній.
Принимаясь набрасывать эти замтки, я далъ себ слово не скрывать ни одного изъ своихъ непохвальныхъ ощущеній, не прикрашивать ни одной подробности. Только полнйшая искренность можетъ придать цну моему разсказу, и я не стану отступать передъ нею, ни въ большихъ ни въ малыхъ случаяхъ.
Строго держась принятаго ршенія, я долженъ признаться, что мое первое пробужденіе у себя въ деревн не могло назваться очень пріятнымъ. Напрасно въ окна мои несся ароматъ цвтовъ и сна, скошеннаго на садовыхъ лужайкахъ, напрасно кидалась мн въ глаза свтлая обстановка веселой комнаты, гд я всегда спалъ такъ покойно — лтней и деревенской радости на душ не было. Не было въ душ и того полнаго спокойствія, которое въ старую пору деревенской жизни, съ первыхъ ея дней, возстановляло весь мой организмъ, прогоняло прочь помыслы о хлопотахъ и буряхъ жизни. И чувствовалъ себя обреченнымъ на какую-то тревогу. Мн словно не дали доспать и меня, неготоваго къ работ, тянули на работу не шуточную. Ощущенія мои были сходны съ ощущеніями чиновника облнившагося на спокойномъ мст, устыдившагося своей безполезности, напросившагося на важное порученіе и вдругъ испуганнаго мыслію о томъ, что кажется порученіе-то не по его способностями.. Такъ какъ большая часть моихъ читателей или служили, или служатъ, или много слыхали про службу, то надъ, юсь, что сравненіе для нихъ не окажется темнымъ.
Боле всего меня мучило и сокрушало отсутствіе всякаго плана для моего поведенія какъ землевладльца и помщика. Въ город мн все казалось такъ просто и гладко, здсь, при первомъ шаг къ практическому ршенію, я колебался постыднымъ образомъ. Поддержать ли усадебное хозяйство, бросить ли господскую запашку, что длать съ домомъ и садомъ, не перевести ли рабочія тягла на оброкъ и затмъ навсегда покинуть Петровское? Ни на одинъ изъ этихъ вопросовъ я не умлъ отвтить и признаюсь, горячо желалъ, чтобы какое нибудь постороннее обстоятельство, помимо моей воли, обозначило передо мною общія черты будущей дятельности.
Къ счастію, оно вышло, или къ несчастію, но мн не пришлось ждать долго, я пошелъ въ комнаты сестры и засталъ ее за чаемъ. Дти ея еще не вернулись съ купанья: Англичанка, не понимавшая ни слова по-русски, готовила для нихъ бутерброды. Посл первыхъ привтствій, сестра обратилась ко мн съ такимъ вопросомъ,
— А ты врно не знаешь, что изволилъ встревожить все Петровское?
Для сестры моей Петровское заключалось въ мыз съ принадлежностями и ея многочисленнымъ населеніемъ дворовыхъ. Садъ, скотный дворъ, птичникъ, все это она очень любила, но полевое хозяйство ее не занимало.
— Въ первый разъ слышу, что я способенъ кого-нибудь потревожить, отвчалъ я пожимая плечами.
— И еще какъ! Сегодня не успла я встать, какъ къ крыльцу пришли вс дворовые, en masse, съ дтьми, и даже столтнимъ Никономъ. Я вышла, и они стали умолять меня, чтобъ я ихъ не покинула и заступилась за нихъ передъ бариномъ. Кто-то прозжалъ съ желзной дороги и сказалъ имъ, что ты намренъ бросить мызу и распустить дворню. ‘Мы готовы работать лучше прежняго’, говорили они: ‘у насъ и мысли не было въ чемъ-нибудь вамъ перечить, за что же намъ покидать свой уголъ и шляться по міру?’ Само собой разумется, я дала и за себя и за тебя слово, что пока у насъ есть кусокъ хлба, мы не разстанемся съ людьми столько лтъ служившими нашему семейству.
— Этого, признаюсь, я не ожидалъ вовсе, замтилъ я съ удивленіемъ.— Довольство идетъ нашимъ дворовымъ весьма обыкновенное…
— А дти, а привязанность къ мсту, а врожденная неохота къ перемнамъ? У садовника четверо ребятишекъ, у пастуха шестеро и больная жена: какъ имъ двинуться съ такою ордою? Да и мн было бы горько не видать около себя стариковъ при которыхъ я родилась, лицъ, къ которымъ я привыкла… Да и гд, при теперешней безтолковиц, нанять хорошихъ людей для мызы?..
— Все это такъ, отвчалъ я, и самъ не зная отчего, почесалъ затылокъ: — но подумала ли ты, Вра, что своимъ ршеніемъ ты положительно связала и себ и мн руки въ хозяйственномъ отношеніи? Удерживая дворовыхъ, ты удерживаешь усадьбу въ ея настоящемъ вид, нельзя же кормить двадцать пять человкъ купленнымъ хлбомъ, и оставлять ихъ въ праздности. Удерживая усадьбу, ты удерживаешь всю запашку и вс покосы, стало быть оставляешь барщину на два лта, а потомъ длаешь необходимымъ наемъ большаго числа вольныхъ рабочихъ.
— Все это очень дльно, возразила сестра: — только я уврена, и еще какъ! что будь все на твоей вол, у тебя не достало бы твердости прогнать самого дрянного изъ дворовыхъ.
— Оно, можетъ быть, а все-таки слдовало бы обдумать, не торопиться ршеніемъ…
Но сестра видла меня насквозь.
— Не прикидывайся недовольнымъ, сказала она со смхомъ.— Ты первый радъ тому, что дло съ дворовыми опредлило твое будущее хозяйство. Ты халъ сюда и мучился, не зная что предпринять и на что ршиться.
И она была права: я чувствовалъ, что съ сердца свалилась большая тягость. Мн была указана дорога, можетъ быть кривая и трудная, но все лучше какая нибудь дорога, нежели глухая степь при совершенномъ незнаніи мстности.
Дти прибжали, холодные и съ мокрыми волосами, я ихъ расцаловалъ несравненно крпче нежели расцаловалъ бы до вышеприведеннаго разговора. Потомъ я вышелъ изъ дома, поздоровался съ дворней какая оказалась на лицо, извстилъ ее, что не намренъ никого ни прогонять, ни удерживать у себя, переговорилъ съ прикащикомъ и получилъ отъ него краткое удостовреніе въ томъ, что полевыя работы идутъ такъ скверно, какъ ни у кого изъ сосдей.
Прикащикъ мой, Михайло Степановъ, принадлежалъ къ числу людей довольно распорядительныхъ, но крайне негодныхъ на какое-нибудь дло, выходящее изъ рутины. Какъ вс бурмистры и прикащики на Руси, онъ былъ непоколебимымъ столпомъ крпостного права, и на волю глядлъ въ высшей степени враждебно. По его словамъ, крестьяне, кром иныхъ стариковъ, были мн злыми супостатами, ему же, Михайл, оказывали такъ мало послушанія, что онъ ршился бросить свою должность. ‘Что же, брось’, отвчалъ я ему, и тмъ окончательно остановилъ потоки его краснорчія. Мой министръ только пугалъ меня угрозой отставки: догадавшись, что при сельскомъ старшин и при вроятномъ уменьшеніи запашки для полевыхъ работъ будетъ довольно и старосты, онъ прекратилъ жалобы и пошелъ къ своему длу.
Я прошелъ въ садъ, а изъ сада выбрался въ рощу раскинувшуюся по высокому холму подъ рчкою. Изъ этой рощи, открывался видъ на сосднія деревни, лсъ, покосы, и что главное, на господское паровое поле. Каменный скотный дворъ, изъ котораго въ настоящую пору вывозился навозъ на поле, стоялъ около рчки, въ весьма близкомъ отъ меня разстояніи. Свъ подъ первымъ деревомъ на высокомъ мст, я могъ не тревожа никого, наблюдать за ходомъ работы и такимъ образомъ проврять дйствительность только что принесенныхъ мн жалобъ.
Не прошло нсколькихъ минутъ наблюденія, какъ я долженъ былъ сознаться, что работы на моемъ пол, безъ малйшаго сомннія, идутъ такъ скверно, какъ ни у кого изъ сосдей. Не смотря на позднюю пору и близость другихъ занятій, удобреніе было вывезено лишь на самое малое количество десятинъ, и то ближайшихъ (тогда какъ у насъ оно свозится прежде всего на десятины отдаленныя и стало-быть нуждающіяся въ немъ боле). Самый ходъ работъ раскрывался передо мною, какъ на ландкарт: маленькія кучки людей копошились на пол и у скотнаго двора, покуривая трубочки, присаживаясь на колняхъ и немного шевелясь только посл усилій и увщаній Михайлы, который показывалъ большую дятельность, вроятно зная, что самъ плантаторъ неподалеку. Но всего удивительне и забавне было глядть на крестьянъ уже сложившихъ свой возъ удобренія, и возвращавшихся къ скотному двору за новымъ грузомъ. Такъ и видно было, что эти люди, привыкшіе къ труду сильному и честному, просто не умли лниться, и если позволено будетъ неправильное выраженіе ‘лнились на свою голову’. Солнце палило безъ жалости, дорога отъ поля къ скотному двору была гладка, какъ шоссе около Царскаго Села: въ видахъ собственнаго интереса, рабочему слдовало бы пустить лошадь рысью, и добравшись до двора, пріять долгій отдыхъ подъ деревомъ или тнью стны, въ кружк сосдей, но этотъ маневръ, ясный для всякаго настоящаго лнивца, не приходитъ мужику въ голову. Онъ плелся тихо, тихо, солнце жгло и его и бдную лошадь, какимъ-то неловкимъ и полусоннымъ подъзжалъ онъ къ скотному двору и довольно скоро вызжалъ оттуда, чтобы снова плестить шагъ за шагомъ и жариться на солнц. Смло можно было заврить, что лности боле неловкой, неразсчетливой и тяжелой для человка трудно придумать даже въ наказаніе. Вообще вся сцена оставила во мн впечатлніе самое странное: я ожидалъ найдти людей свжихъ, лнящихся con amore, празднолюбствующихъ съ удовольствіемъ отдыхающаго труженика. Вмсто того, я увидалъ толпу которая, если не лицами и тломъ, то вялостью движеній, напоминала больныхъ высланныхъ изъ госпиталя на прогулку съ сельскими упражненіями. И выраженіе лицъ оказывалось неимоврно кислымъ, только два или три старика, которымъ уже не подъ лта было перемнять свою методу работы, глядли весело и двигались, какъ живые люди.
Наступало время утренняго отдыха, и крестьяне, разбрасывавшіе навозъ на пол, направились къ мсту общаго сбора. Оставалось и мн, покинувъ наблюдательный постъ, направиться къ рабочимъ для серіозныхъ переговоровъ. Но когда я дошелъ до опушки рощицы, на меня напала обычная стыдливость неопытнаго помщика. Я дорого далъ бы за дозволеніе остаться подъ деревьями и послать къ крестьянамъ, вмсто себя, какого-нибудь искуснаго оратора. Что буду я говорить? Какое право имю я соваться съ упреками?— такія глупыя мысли лзли въ мою голову. Уже я думалъ отложить дло до завтра, а настоящій день весь посвятить отдыху, когда новый припадокъ стыда, и стыда справедливаго, стыда за свое малодушіе, покончилъ навсегда съ моими колебаніями.
‘Да что же такое въ самомъ дл?’ сказалъ я самому себ: ‘изъ-за какой причины мн волноваться и совститься? Не я отмнялъ Юрьевъ день, не я поддерживалъ крпостное право, даже не я пріобрлъ это имніе, больше пятидесяти лтъ, считающееся за семействомъ нашимъ. Отчего я буду мямлить передъ этими людьми? Я не желалъ имъ зла, не длалъ имъ притсненій, правда, я могъ править ими разумне, но слабое правленіе не есть еще грхъ великій. Даю себ честнйшее слово позабыть вс книжныя умствованія и держаться честной вседневной житейской правды. Вотъ поле, на которомъ, если я буду звать, выростетъ какая-нибудь чертовщина, вмсто хлба, къ будущему году. Вотъ рабочіе, которымъ я не могу дозволить губить лтніе дни безъ пользы для себя или для меня, нуждающагося въ рабочей сил. Всякая запинка съ моей стороны теперь признакъ безхарактерности. А потому нечего терять времени’.
Съ радостью почувствовалъ я свжесть въ голов и сердц.
Черезъ минуту я уже шелъ по дорог, нисколько не думая о томъ какъ и что буду я говорить. Крестьяне, понявши что сейчасъ будетъ объясненіе, стали кучкой у скотнаго двора, подъ большими тополями, посаженными около дороги еще моимъ отцомъ, великимъ любителемъ всякихъ рдкихъ въ нашемъ кра деревьевъ. При моемъ приближеніи, вс сняли шапки и поклонились мн съ привтливостію. Къ удивленію, разговоръ завязался безъ натянутости: было слишкомъ много предметовъ, о которыхъ требовалось спросить или условиться. Мн назвали сельскихъ старостъ по каждой деревн, разсказали о состав волостного правленія, я сказалъ крестьянамъ, что привезъ нсколько экземпляровъ Положенія, и за исключеніемъ одного, предложилъ ихъ желающимъ. О вол я говорилъ безъ всякой восторженности, предполагая, что крестьяне не врятъ искренности помщичьихъ поздравленій: правъ я былъ въ этомъ или нтъ, не знаю. Наконецъ, дло дошло до хода работъ, и я сообщилъ прямо, что такъ вести полевыя занятія нельзя и что съ настоящаго дня, съ общаго согласія, намъ необходимо принять надлежащія мры.
На этомъ мст крестьяне немного понурили головы, а одинъ изъ нихъ, боле меня знавшій, сказалъ бойко, однако, не поднимая глазъ:
— Наша воля, батюшка Сергй Ильичъ: — а у насъ все по старому, и кажись, въ работахъ никакой нтъ порухи.
Случайное обстоятельство избавило меня отъ спора и доказательствъ, тому чему доказательствъ не требовалось. Съ поля подъзжала къ намъ послдняя пустая телга, самымъ тихимъ шагомъ. На телг, какъ-то поперекъ ея, согнувъ ноги и совсмъ свсивъ голову лежалъ и спалъ сладкимъ сномъ Карпъ Андреевъ, дтина работящій и въ обыкновенную пору неспособный предаваться сну во время работы. Голова его болталась вправо и влво самымъ уморительнымъ образомъ. Лошадь, добравшись до другихъ лошадей, остановилась сама, но возница не просыпался.
Я указалъ на него и посмотрлъ на мужика утверждавшаго, что въ работахъ никакой нтъ порухи. Вс засмялись, и старикъ Дементій, находившійся съ края, въ вид любезной шутки, взялъ Карпа за ноги и вывалилъ его изъ телги, на кучу навоза. Послдовалъ новый смхъ, и кислое выраженіе лицъ пропало.
— Что грха таить, батюшка, сказалъ Дементій, окончивъ свой подвигъ, не возбудившій никакого неудовольствія въ низверженномъ Карп: — что грха таить: работа плоха, да и у другихъ-то она не лучше нашего.
— Лучше, лучше, задорно вмшался прикащикъ.— у сосда не въ примръ лучше, у другихъ озимое поле готово, у Матвева — косить собираются.
— Такая работа, началъ я: — и мн не выгодна, и у насъ время отнимаетъ. Я глядлъ на возку навоза: эдакъ намъ не кончить до іюля мсяца. Поэтому, вотъ что я предлагаю вамъ, и прошу васъ передать другимъ барщниникамъ. Вы на барщин по своей вол, кром двухъ или трехъ недоимщиковъ. Отчего для васъ барщина казалась выгодне оброка, я не совсмъ понимаю. Но можетъ быть, съ новыми порядками вы не хотите на ней оставаться. А потому, если кто хочетъ идти на оброкъ, я не мшаю — условія вамъ извстны. Объ одномъ я нахожу нужнымъ сказать вамъ, паспорты я начну выдавать съ половины іюля — вы понимаете, что мн придется нанять рабочихъ, а на это нужны дв или три недли. Дв или три недли хорошей работы, больше я не требую, а посл этого срока, идите кто куда хочетъ. Выгодно ли это для васъ? Идешь ли ты на оброкъ, Дементій?
Дементій Павловъ немного выступилъ изъ круга, поправилъ бороду и сказалъ:
— Мн, батюшка Сергй Ильичъ, въ Интер длать нечего, а сыновей пошлешь, такъ либо сопьются, либо придутъ назадъ со скверною болзнью. Знаю я оброчниковъ, а моя семья и безъ оброка живетъ порядочно.
За Дементьемъ еще нсколько человкъ отказались отъ оброка. У однихъ дти были малы, такъ что нельзя было семью бросить, другіе находили, что въ Питер заработки хороши, да на одни харчи ихъ уходитъ половина. Когда я замтилъ, что они, при своей семь и кой-какихъ зимнихъ промыслахъ, безъ Питера могутъ наживать деньгу, мн было сказано: ‘оно пожалуй и такъ, да дло выходитъ неврное. Ужь коли на оброкъ, такъ не обойдешь Питера’.
Оставались недоимщики, народъ готовый гулять и очень обрадованный моимъ предложеніемъ, но едва они заикнулись, какъ Дементій Павловъ и вся барщина, бывшая налицо, накинулись на нихъ съ неумолимостью. Оказалось, что недоимщики такъ любили Петеръ, что забравшись въ него, не высылали ни копйки въ семью, ни копйки на подати, что ставило міръ въ затруднительное положеніе. За одного недоимщика, деревня третій годъ платила подати, выжимая изъ него затраченныя деньги не безъ большихъ усилій.
— И, ни, ни, ни, ни, и думать не смйте! кричали бднымъ гулякамъ старики и въ особенности Дементій Павловъ.— Баринъ воленъ вамъ мирволить, у него карманъ толстый, а у насъ вы и безъ того на ше сидите!
Запуганные охотники до столичныхъ удовольствій не посмли возражать старшимъ. Въ результат вышло то, что барщина осталась въ прежнемъ вид, а для меня наступила самая трудная минута во всемъ совщаніи.
— И такъ вы остаетесь на прежнемъ положеніи, обратился я къ крестьянамъ: — но разсудите сами, какая мн будетъ потеря, если вы станете работать такъ же лниво и скверно, какъ до сихъ поръ работали. Я готовъ дать вамъ всякое разумное облегченіе, лишніе часы отдыха, но не могу дозволить, чтобы мыза осталась безъ хлба, а стадо мое безъ сна. Неужели вамъ веселе шататься по солнцу будто съ похмлья чмъ работать, такъ честно, какъ вы прежде работали?
Я думалъ уже, что впадаю въ безплодныя умствованія, но противъ ожиданія, рчь моя не пропала даромъ. Рабочіе прямо сказали мн, чтобъ я былъ покоенъ, что мн не будетъ стыдно передъ сосдями и что ни безъ хлба, ни безъ сна мыза моя не останется. При этомъ братъ Дементія, Спиридонъ Павловъ, сдлалъ замчаніе, выставившее въ весьма невыгодномъ свт и мою помщичью догадливость, и способности моего прикащика.
— Теб, батюшка Сергй Ильичъ, сказалъ Спиридонъ Павловъ:— кинулось въ глаза, что навозъ не свезенъ и поле не подпахано. Конечно, виноваты тутъ и мы, да виноваты не такъ много. Въ прежніе годы все дло кончалось день въ шесть, потому что оброцкія тягла два дни намъ помогали. А теперь безъ нихъ, можетъ быть, и на три недли протянется.
