Прощальный вечер, Лейкин Николай Александрович, Год: 1897

Дачные страдальцы (1897)
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Скачать в PDF

H. А. Лейкинъ.

Дачные страдальцы.
Пять юмористическихъ разсказовъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Высочайше утвержд. Товарищество, печатня С. П. Яковлева’. Невскій, No 132.

1897.

Прощальный вечеръ.

I.

Два студента — тщедушный Кротиковъ въ срой тужурк, съ красной гвоздикой въ петлиц и рослый, носастый и прыщавый въ лиц, замтно выросшій изъ своего сюртука Глинковъ, пришли къ калитк палисадника дачи, занимаемой вдовой штабъ-офицершей Пелагеей Васильевной Яликовой. Студентовъ тотчасъ-же увидала дочь ея Надинь, сидвшая на террас и гадавшая на Цар Соломон, и крикнула въ комнаты:
— Maman! Накиньте скорй на себя платокъ! Къ намъ гости…
— Ну, вотъ… Господи! Кого это несетъ?— послышался изъ комнаты возгласъ.
— Студенты Глинковъ и Кротиковъ,— отвчала дочь.
— Боже мой! Да вдь это они опять попрошайничать! Спрячься, Надинь, спрячься, мой ангелъ, и пусть Матрешка скажетъ, что насъ дома нтъ.
Но было уже поздно. Студенты Глинковъ и Кротиковъ проникли въ палисадникъ и подходили къ террас.
— Надежда Кузьминишна…— слащаво произнесъ Кротиковъ, приподнимая фуражечку.
— Здравствуйте, Веніаминъ Михайлычъ, здравствуйте, Федоръ Петровичъ,— откликнулась Надинь съ террасы.
— Мы къ вамъ-съ…— басомъ брякнулъ Глинковъ…— Къ вамъ и къ вашей мамаш съ покорнйшей просьбой насчетъ нашего общаго дла.
— Войдите, войдите пожалуйста… Что такое? Милости просимъ на балконъ. А maman не одта.
— Закурить позволите?— шаркнулъ ножкой Кротиковъ, вынимая портсигаръ.
— Сдлайте одолженіе.
— Прощальный вечеръ дачниковъ, на который и вы подписались, состоится завтра,— отрапортовалъ Глинковъ, ища мста, гд-бы ссть.
— Не садитесь, не садитесь на этотъ стулъ, онъ сломанъ,— предупредила было Надинь, но Глинковъ уже тяжело плюхнулся на него и полетлъ вмст со стуломъ на полъ.— Боже, я говорила вамъ, чтобъ вы не садились! Этотъ стулъ не годится и я не понимаю, отчего Матрена не уберетъ его куда-нибудь. Матрена! Матрешка! Убери скорй этотъ противный стулъ. Вчера вотъ точно также одинъ офицеръ… Приходитъ съ визитомъ… Вы не ушиблись, мосье Глинковъ?
— Ничего-съ,— отвчалъ тотъ, потирая локоть.— Но я боюсь, какъ-бы это не послужило предзнаменованіемъ къ неуспху нашей покорнйшей просьбы…
— Ежели опять насчетъ денегъ, то maman пенсіона еще не получала. Принеси щетку, Матрешка, и почисти Федора Петровича,— отдала Надинь приказъ выбжавшей на ея крикъ двочк-подростку, замняющей горничную.
— Нтъ, нтъ, денегъ на этотъ разъ мы не попросимъ,— отвчалъ Кротиковъ:— хотя мы бдны, какъ Іовъ. Праздникъ послзавтра.
— Слышали, слышали. Но какая жалость, что онъ у васъ безъ спектакля и даже безъ живыхъ картинъ.
— Какія тутъ живыя картины, Надежда Кузьминишна! И на простой танцовальный вечеръ еле хватитъ. Дачники такъ скупы, такъ скупы…
— Спектакль можно было бы сдлать за деньги. Если-бы я играла хорошую роль, я вамъ сейчасъ-бы продала четыре билета перваго ряда по три рубля четыремъ офицерамъ. Даже пяти офицерамъ могла-бы продать.
— И не только пяти, а даже десяти,— проговорила мадамъ Яликова, выходя на террасу и драпируясь въ большой шелковый платокъ, тщательно стараясь прикрыть объемистый животъ.— Здравствуйте, кавалеры,— проговорила она, подавая руку студентамъ.— Да-съ, десяти… потому у насъ ужасно большой кругъ знакомыхъ среди офицерства… И букетъ-бы Надюш поднесли, но нужно, чтобы она, разумется, хорошую роль играла, а не какую-нибудь горничную, какъ вы ей предложили сначала.
— Роль горничной, которую я предлагалъ Надежд Кузьминишн, прелестная выигрышная роль,— проговорилъ Кротиковъ.— Эту роль первыя актрисы играютъ.
— Такъ вдь то все-таки актрисы, а Надюша штабъ-офицерская дочь. Ея отецъ былъ обвшенъ орденами, былъ раненъ въ руку и въ ногу. Нтъ, нтъ. Благородный спектакль совсмъ другое дло… Да-съ. Да покойникъ мн изъ могилы-бы…
— Ну, что объ этомъ говорить! Теперь все кончено,— перебилъ мадамъ Яликову Кротиковъ. Спектакля у насъ нтъ. У насъ только танцовальный вечеръ съ танцами подъ рояль, съ фейерверкомъ, съ иллюминаціей и съ даровыми прохладительными напитками, чаемъ, булками и десертомъ.
— Ахъ, даже и съ угощеніемъ?— воскликнула мать Надины, натягивая платокъ на животъ.
— Да-съ… Кавалеры сложились и длаютъ дамамъ угощеніе.
— Ахъ, сложились! Вотъ это я понимаю! Вотъ это всегда такъ длается. Вотъ у насъ больше офицерскій кругъ знакомыхъ, такъ и въ офицерскомъ кругу такъ длается.
— На десертъ будетъ дыня, груши, яблоки. Къ чаю печенье… Но вотъ бда, у насъ нтъ посуды. Насчетъ этого мы и пришли къ вамъ поклониться и просить.
— Посуды-ы?— протянула Яликова.
— Да-съ, посуды. Возвратимъ потомъ все въ цлости. Самовары свои даютъ Матерницкіе, докторъ Глобусовъ и вашъ знакомый Чайкинъ.
— Ну, какой-же онъ знакомый! Это такъ по дач… У насъ офицерскій кругъ знакомыхъ, а онъ учитель пнія и гимнастики и ничего больше.
— Такъ вотъ-съ, самовары у насъ есть, чайники тоже, а надо намъ стакановъ, чашекъ и хоть нсколько мельхіоровыхъ ложекъ.
— Ну, какія-же у насъ мельхіоровыя ложки! У насъ ложки серебряныя,— проговорила мадамъ Яликова.
— И серебряныя дадите, такъ не пропадутъ. Беремъ на свою отвтственность,— далъ отвтъ Блинковъ.— Убдительно васъ просимъ снабдить насъ.
— Нтъ, серебряныхъ я не могу дать. У насъ все серебро восемьдесятъ четвертой пробы. Покойникъ не любилъ дряни, покойникъ все любилъ хорошее.
— Ахъ, какъ жаль! Ну, тогда позвольте хоть стакановъ,— поклонился Кротиковъ.
— Стакановъ, стакановъ… У насъ вс стаканы здсь на дач перебила подлая Матрешка. Два, три стакана осталось. Покупать — скоро съ дачи съзжать будемъ.
— Хоть три стакана позвольте. Съ одного дома три, съ другого три… Потомъ чашекъ…
— Ахъ, нтъ, нтъ! У насъ чашки фарфоровыя, дорогія. Покойникъ, бывало…
— Тогда тарелокъ для фруктовъ, Пелагея Васильевна. Тарелокъ и ножей.
— Тарелокъ я, пожалуй, дамъ вамъ,— отвчала Яликова.— Штуки три довольно?
— Охъ! Дайте ужъ полдюжины тарелокъ и полдюжины ножей. Ну, что это такое! Длаемъ вечеръ, покупаемъ на свой счетъ угощеніе, и такое несочувствіе со стороны дачниковъ!
— Да чтобы вамъ напрокатъ взять!
— Ахъ, Пелагея Васильевна! Купило-то у насъ притупило — вотъ въ чемъ суть.
— Ну, хорошо, хорошо. Шесть тарелокъ я вамъ дамъ, а ужъ ножей не просите.
— Мы хотли, кром ножей, и салфеточекъ съ полдюжинки.
— Нтъ, нтъ! Ножи у насъ серебряные, а салфетки камчатныя.
— Все цло будетъ-съ. А ежели ужъ намъ не врите, то ко всему этому вашу Матрену приставить можете. Вдь намъ и безъ прислуги тоже нельзя обойтись.
— Ахъ, и Матрешку? Да вы ее защиплете тамъ, господа молодые кавалеры.
— Пелагея Васильевна! Да неужели мы?..— возмутился Кротиковъ.
— Ну, ну, ну! Берите Матрешку и берите полдюжины тарелокъ и ужъ больше ничего дать не могу,— проговорила Яликова.
— Хоть три стакана съ блюдцами.
— Извольте. Но ужъ больше ни-ни… Просите у другихъ. Вдь это-же складчина.
— Благодаримъ и за это.
Студенты переглянулись и, поднявшись со стульевъ, стали прощаться.
— Куда-жъ вы? Погодите,— останавливала ихъ Яликова.— Разскажите, кто будетъ на вечер. Можетъ быть вы такихъ наприглашали, что штабъ-офицерской дочери…
— Дачники, только дачники, Пелагея Васильевна!
Студенты стали уходить съ террасы.

ІІ.

Студенты Кротиковъ и Блинковъ входили къ Maтерницкимъ. Матерницкіе завтракали. Стоялъ кофейникъ, лежала колбаса на тарелк, въ глиняной латочк были остатки каши. За столомъ сидли: мать, дочь и сынишка.
— Виноватъ, что помшали! Здравствуйте!— пробасилъ студентъ Глинковъ.
— Мы къ вамъ на минутку и опять съ покорнйшей просьбой…— говорилъ студентъ Кротиковъ.
— Ежели за деньгами, то ни-ни… Мужъ самъ сидитъ на бобахъ. Онъ ждетъ денегъ отъ арендатора нашего имнія, но тотъ, какъ на зло, денегъ не присылаетъ,— заговорила Матерницкая-мать,— поднимаясь изъ за стола.
— Да нтъ-же, нтъ, Клавдія Максимовна.— За уроки, которые я давалъ Вас, отдадите, когда хотите. А у насъ другая просьба. Хоть мы и беремъ съ васъ для нашего вечера самоваръ и полдюжины чашекъ и стакановъ, но дайте ужъ и ножей. Ножей мы хотли у Яликовой взять, но не даетъ. Говоритъ, что у ней все серебряные восемьдесятъ четвертой пробы.
— Да что она вретъ, дура! Ея ножи съ серебряными-то рядомъ и не лежали!
— Ну, какъ-бы то ни было, а не даетъ. И ложекъ чайныхъ не даетъ. Общала только шесть тарелокъ и три стакана. Даже чашки у ней какія-то драгоцнныя.
— Господи! Какіе бахвалы! На черепкахъ дятъ. Я вдь знаю,— проговорила Матерницкая.— Вы водочки, Веніаминъ Михайлычъ и мосье Глинковъ, не хотите-ли? Вотъ и колбаской можно закусить,— предложила она студентамъ.
— Да отчего-же, если позволите,— отвчалъ Глинковъ.
— Такъ садитесь пожалуйста къ столу. А у меня особенная есть водка. На черносмородинномъ лист я настояла.
Глинковъ взялся за стулъ и уже на этотъ разъ попробовалъ его крпость, пошатавъ на ножкахъ, и сказалъ:
— Вотъ тоже и насчетъ стульевъ… ужъ будьте вы нашей благодтельницей и насчетъ стульевъ, Клавдія Максимовна.
— Да что-же вы съ насъ-то все… Съ одного вола двухъ шкуръ не дерутъ. Если ужъ у Яликовой такіе драгоцнные ножи и вилки, что ихъ нельзя дать, такъ пусть стулья дастъ.
— Какіе у ней стулья! Стулья о трехъ ногахъ. Глинковъ сейчасъ полетлъ съ ихъ стула. Ничего у нихъ нтъ. Дача-то пустая,— сказалъ Кротиковъ
— Да, да… А какъ носъ-то задираютъ!
— Сама Пелагея Васильевна все офицерами насъ запугивала,— проговорилъ Глинковъ, проглатывая рюмку водки.
Выпилъ и Кротиковъ, взглянувъ на Матерницкую-дочь и проговоривъ: ‘ваше здоровье, Варвара Петровна’ — и тутъ-же прибавилъ:
— Спрашивала насъ, какое общество на танцовальномъ вечер будетъ и можно-ли штабъ-офицерской дочери…
— Ахъ, она кухарка! Закусывайте пожалуйста колбасой-то. Колбаса хорошая,— предлагала Матерницкая-мать.— Ну, ужъ видно, надо мн быть вашей маткой на прощальномъ вечер и перетащить въ вашъ сарай всю нашу обстановку…
— Клавдія Максимовна! мы вамъ въ ножки поклонимся!
Студенты вскочили изъ-за стола и бросили умоляющій взоръ на Матерницкую.
— Чего у васъ недостаетъ-то теперь?— спросила она.
— Да всего недостаетъ. Никто ничего не даетъ. Докторъ Глобусовъ, впрочемъ, общалъ дать самоваръ. Чайкинъ даетъ самоваръ и три стакана. Три стула легкіе даетъ. Мы были у него. У него только три стула легкіе, да четыре мягкіе.
— Варя! Слышишь? А разсказывали, что отличная обстановка въ дач!
— Какое-съ! На клеенчатомъ диван спитъ,— сказалъ Глинковъ.
— И все, все про него наврали,— продолжала Матерницкая.— Сказали, что судебный слдователь и три тысячи жалованья получаетъ, а оказался учитель пнія, говорили, что отличная обстановка въ дач — а вотъ вы разсказываете, что даже на клеенчатомъ диван спитъ. Только, значитъ велосипедъ да труба мдная и имущества-то хорошаго!
— Да и велосипедъ-то, можетъ быть, въ разсрочку купленъ,— прибавилъ Глинковъ.— Нынче велосипеды съ выплаткой какъ-то продаютъ. Какъ швейныя машины. Купишь, а онъ считается не твой, а въ залог въ магазин, пока не выплатишь.
Къ Кротикову подсла Матерницкая-дочь и спросила его:
— А узнали, въ какомъ плать будетъ на вечер Надинь Яликова?
— Виноватъ, забылъ…— испуганно проговорилъ студентъ.
— Ага! забыли? Ну, хорошо, я вамъ это припомню!
Варя Матерницкая надула губки и отошла въ сторону. Кротиковъ, прожевывая колбасу, вскочилъ со стула и бросился къ ней.
— Не подходите, не подходите ко мн…— говорила она ему.
— Я вамъ завтра-же узнаю, Варвара Петровна
— Завтра не надо. Завтра будетъ уже поздно.
— Послушайте, мосье Кротиковъ.— Такъ что-же вамъ въ сущности нужно для вечера?— спрашивала Матерницкая-мать.
Кротиковъ стоялъ, какъ растерянный. За него отвчалъ Глинковъ:
— У насъ есть самовары, уголья, два чайника… Угольевъ мы цлый мшокъ купили.— Шесть стакановъ есть, шесть тарелокъ…— припоминалъ онъ.
— Ну, а Елеонскіе что дали?
— Да ничего. Отецъ Павелъ все отшучивается. ‘Благословенія, говоритъ, сколько хочешь бери, а насчетъ всего прочаго, такъ вдь мы на дач живемъ въ такихъ смыслахъ, что все равно, что евреи въ пустын, идущіе изъ земли египетской въ землю ханаанскую’. Впрочемъ, матушка мдный чайникъ общала дать.
— Стало быть, у васъ ничего нтъ?
— Ничегошеньки, Клавдія Максимовна,— проговорилъ Глинковъ.
— Ну, хорошо. Я пришлю что надо съ Афимьей и все это будетъ подъ ея присмотромъ,— сказала Матерницкая-мать.
— Намъ остается только въ ножки вамъ поклониться.
— Только смотрите, что разобьется — купить.
— Всенепремнно.
— Но откуда вы деньги-то возьмете?
— Клавдія Максимовна, я уроками могу… Осенью вашему Вас пять-шесть уроковъ изъ латыни закачу!— воскликнулъ Глинковъ.
— А я не желаю!— откликнулся сидящій тутъ-же Вася.— Мн Скрупышевъ Петя сказывалъ, что когда вы давали ему уроки, то били его за ариметику.
— Я билъ? Я? Ну, ужъ это враки! И вотъ за это я Петрушку Скрупышева, какъ встрчу, нарочно за уши оттреплю!
— Мосье Кротиковъ! Веніаминъ Михайлычъ! Да что вы тамъ съ Варей? Вы не обращайте на нее вниманія. Это она такъ фыркаетъ,— окликала студента Матерницкая-мать и спросила:— Послушайте, можетъ быть вы хотите, чтобы я была хозяйкой-распорядительницей надъ всмъ угощеньемъ?
— Клавдія Максимовна! сдлайте одолженіе! Примите на себя вс бразды правленія! Съ вами мы свтъ увидимъ. Чай, сахаръ, печенье, фрукты — все передадимъ вамъ.
Студенты бросились къ Матерницкой и стали ее благодарить.
— Хорошо, хорошо. Кром того, я могу вамъ пожертвовать банку клубничнаго варенья для чаю. Оно у меня кисло сварено и начало бродить, запнилось, но на вечер-то уйдетъ. Тамъ и не разберутъ. Получите посуду, стулья… Все, все…
Студенты прощались. Кротиковъ искалъ Варю. Вари не было. Вася подскочилъ къ нему и шепнулъ:
— Варьку бшеная муха укусила. Она ужъ давно злится.
Матерницкая провожала студентовъ въ садъ.

III.

Семейство Черномазовыхъ обдало. Въ дом происходилъ страшный переполохъ. Отецъ
I семейства, статскій совтникъ Олимпій Федоровичъ Черномазовъ, вернувшись со службы, забылъ привезти губной помады для старшей дочери и сервилатной колбасы для жены, и вслдствіе этого жена и дочь точили его, какъ ржа желзо. Онъ не вытерплъ, бросилъ салфетку и въ волненіи ходилъ по комнат около обденнаго стола, а жена кричала:
— Ну, губной помады теб не надо! А вдь колбасу-то самъ-бы жралъ! Лнтяй!
Въ это время въ стекл балконной двери показались студенты Кротиковъ и Глинковъ. Черномазовъ увидалъ и сказалъ жен:
— Угомонись хоть крошечку. Чужіе идутъ.
— И чужіе знаютъ, что ты лнтяй!
Въ это время дверь съ балкона отворилась и Кротиковъ произнесъ:
— Простите, что безпокоимъ васъ. Мы на минуточку. Здравствуйте, Олимпій Федорычъ… Татьяна Макаровна, мое почтеніе…
Студенты здоровались и протягивали всмъ членамъ семейства руки.
— А мы къ вамъ вотъ зачмъ…— сказалъ Глинковъ.— Не можете-ли вы намъ для вечера хоть скатерть дать, чтобы покрыть столъ съ десертомъ?… Для вечера намъ все общала Клавдія Максимовна, но у ней вс скатерти въ стирк.
— Видите, молодые люди: скатерть я вамъ дала-бы съ удовольствіемъ, но вдь она можетъ смшаться съ вещами мадамъ Матерницкой. Ежели ужъ все отъ нея, то пусть и скатерть будетъ отъ нея.
— Да нтъ у ней… Понимаете, Татьяна Макаровна, въ мыть.
— О, вретъ она! Она лукавая! Вы ее не знаете,— отвчала Черномазова, все еще злящаяся на мужа.— Она просто хочетъ посмотрть, какое у насъ столовое блье, чтобы потомъ насъ-же процыганить.
— Полноте вамъ, Татьяна Макаровна,— произнесъ Кротиковъ.
— Пожалуйста, пожалуйста, не защищайте ея, мосье Кротиковъ. Я очень хорошо знаю, что вы влюблены въ ея дочь и что при этомъ и мать ея кажется вамъ въ радужномъ свт.
— Я?— сконфузился студентъ.— И не думалъ, и не воображалъ!
— Да-съ, она ехидна! Вы знаете, что она вчера сдлала? Сидимъ мы вчера за воротами на скамейк и противъ меня стоитъ съ бадьей рыбакъ. Торгую я у него сига. Одинъ единственный сигъ у него только и остался. Рыбакъ проситъ за сига полтинникъ, я даю сорокъ копекъ Рыбакъ такъ-бы и отдалъ мн сига за сорокъ копекъ. Вдругъ идетъ она мимо съ своей накрашенной дочерью. Простите меня, это ваша пассія, но вдь она, не взирая на свою молодость, красится.
— Не знаю, не замчалъ.
— Влюбленные никогда ничего не замчаютъ.
— Да съ чего вы взяли, что я въ нее влюбленъ?
— Богъ мой! Да отчего-же вы отдали первенство на нашемъ праздник Матерницкимъ!
— И не думалъ отдавать.
— Да какъ-же… Вдь она у васъ дама распорядительница, хозяйка вечера.
— Просто отъ того, что она вызвалась дать намъ для вечера и посуду, и столовое блье, и ножи, и даже стулья. Мы сначала хотли, чтобы въ хозяйственныхъ предметахъ была складчина, обгали всхъ дачниковъ и везд отказъ.
— Въ первый разъ слышу!
— Какъ? Я къ вамъ обращался за стаканами.
— За стаканами — да. Но какъ я вамъ могу дать стаканы, если у насъ вс стаканы перебиты!
— Ну, вотъ видите. Такъ какъ-же я?..
— Позвольте… Но обратись вы ко мн съ предложеніемъ быть хозяйкой, матерью вечера, такъ сказать, очень можетъ быть, что я для васъ дюжину стакановъ и купила-бы. Нтъ, ужъ давать, такъ давать или все, или ничего.
Супругъ все время молчалъ и наконецъ началъ:
— Мн кажется, душечка, что скатерть…
— Ничего вамъ не можетъ казаться! Вы до хозяйства не касаетесь и потому ничего не знаете,— перебила его жена, бросивъ на него грозный взглядъ.
— Такъ не можете намъ дать скатерти?— спросилъ студентъ Кротиковъ.
— Не могу-съ… Что угодно другое — съ удовольствіемъ, но скатерти не могу, потому тутъ ехидство со стороны вашей мадамъ Матерницкой.
— Другого намъ ничего не надо. Она ужъ все дастъ.
— А канделябры?— подхватилъ студентъ Глинковъ,— Мы хотли попросить канделябры у Татьяны Макаровны.
— Ахъ, да…— спохватился Кротиковъ.— Но Татьяна Макаровна такъ раздражена на Клавдію Максимовну, что…
— Съ удовольствіемъ-бы вамъ дала канделябры. У насъ прекрасные бронзовые канделябры, но они, къ сожалнію, въ городской квартир,— отвчала Черномазова и спросила:— Вамъ на что канделябры-то?
— Освтить столъ съ десертомъ. Знаете, чтобы было поэффектне. А то самъ сарай, въ которомъ будетъ происходить праздникъ…
— Канделябры я вамъ дала-бы съ удовольствіемъ) если-бы Олимпій Федорычъ согласился ихъ привести изъ города…
— Чего-съ?!.— заоралъ во все горло Черномазовъ.— Нтъ, матушка, я и такъ каждый день, какъ навьюченный верблюдъ, совершаю маршрутъ въ городъ и изъ города! А вдь въ канделябрахъ нашихъ фунтовъ тридцать!
Черномазовъ даже побагровлъ и опять вскочилъ со стула.
— Вотъ видите, какой у меня мужъ,— проговорила мадамъ Черномазова:— такъ разв можно съ такими мужьями что-нибудь сдлать! Вотъ и вы женитесь, такъ будете такъ кричать на жену.
— Можетъ быть, можно кому нибудь изъ насъ създить въ вашу городскую квартиру и взять эти канделябры?— спросилъ Глинковъ.
— Кто-же вамъ ихъ выдастъ? У насъ квартира заперта, ее охраняетъ дворникъ.
— Значитъ и канделябры получить нельзя? Ахъ, какой этотъ несчастный вечеръ! Куда ни сунемся — везд неудача!— вздохнулъ студентъ Кротиковъ.— А вдь устраиваемъ для всхъ дачниковъ!
— Ну, полноте. Просто устраиваете для своей любезной Вариньки, чтобъ ей царить. Будто я не понимаю! Что вамъ до другихъ? Вамъ до другихъ дла нтъ.
— Послушайте, Кротиковъ, въ какомъ она будетъ плать на вечер?— спросила студента старшая дочь Черномазова.
— Не могу вамъ сказать, Марья Олимпіевна.— Объ этомъ разговора не было.
— Хитрите!— погрозила она Кротикову.
Студенты стали прощаться.
— Такъ вотъ-съ… Просимъ завтра на вечеръ,— приглашали они.
— Придемъ посмотрть, что у васъ тамъ будетъ,— ядовито произнесла Черномазова.
— Просимъ и васъ, Олимпій Федорычъ. Для отцовъ семейства мы хотимъ составить даже винтъ.
— Ну, ужъ какой тамъ винтъ!
— Палатка разбивается у насъ около сарая, такъ въ ней… Только-бы столъ карточный раздобыть и подсвчники.
— Пришлю,— оживленно сказалъ Черномазовъ.
Онъ совсмъ просіялъ и даже вышелъ проводить студентовъ на балконъ.
— Послушайте…— Мы мало подписали на праздникъ. Вдь поди, расходы-то большіе. Вотъ вамъ еще,— проговорилъ онъ и сунулъ студенту Кротикову въ руку дв рублевки.

IV.

Прощальный танцовальный вечеръ дачниковъ устраивался во двор дачи наслдниковъ Кукурузова въ большомъ деревянномъ ветхомъ сара. Когда-то тутъ помщались конюшни татерсаля. Потомъ стойла были выломаны на дрова и въ немъ складывалось сно, скашиваемое съ луговъ дачи. Нын луга были сданы опекуномъ малолтнихъ наслдниковъ въ аренду. Сарай остался пустымъ и стоялъ заколоченнымъ. Этимъ воспользовались распорядители прощальнаго вечера и сняли его за пять рублей у дворника. Дло это устроила молодящаяся вдова Наталья Васильевна Хохликова, проживавшая на дач наслдниковъ Кукурузовыхъ и приходившаяся какой-то родственницей Кукурузовымъ. Она-же дала изъ занимаемой ею дачи разстроенный рояль наслдниковъ Кукурузовыхъ. Рояль этотъ кое-какъ настроилъ учитель пнія Чайкинъ. Пожилая двица Морковина изъ екатерининскихъ институтокъ, жившая у вдовы Хохликовой въ качеств компаньонки, взялась за пять рублей играть весь вечеръ бальные танцы. Балетный танцоръ Дивановъ, тоже дачникъ, общался дирижировать танцами.
Сарай былъ тщательно выметенъ еще наканун. Выдавшіяся кое-гд въ полу доски дворникъ Панкратъ стесалъ топоромъ или прибилъ гвоздями. Полъ былъ немного покатый отъ стнъ къ середин, такъ какъ это были когда-то конюшни. Обстоятельство это очень смущало распорядителей, но балетный Дивановъ уврилъ, что это совсмъ не вредитъ, такъ какъ и на балетной сцен всегда бываетъ покатый полъ.
Съ вечера также внутреннія грязныя стны сарая убрали сосновыми втвями и задрапировали гирляндами изъ зелени, развсили десятокъ небольшихъ флаговъ и съ сотню бумажныхъ фонарей, которые должны служить освщеніемъ. Съ потолка была свсившись большая хоругвь и на ней было намалевано: ‘до свиданья въ будущемъ сезон’. Большой транспарантъ въ глубин сарая гласилъ: ‘да здравствуютъ наши дамы’! Это была работа Кротикова. Входъ въ сарай былъ также изукрашенъ двумя флагами. У входа направо и налво были разбиты дв парусинныя палатки на деревянныхъ рамахъ. Въ одной палатк стоялъ карточный столъ для винтеровъ, а въ другой былъ сколоченъ изъ досокъ столъ для открытаго буфета, какъ назвалъ его студентъ Глинковъ. Около этого стола въ день праздника уже съ пяти часовъ дня суетилась Клавдія Максимовна Матерницкая и вмст съ горничной Афимьей устраивала открытый буфетъ. Тутъ-же прыгалъ Вася и нылъ, выпрашивая у матери:
— Мама! Скажите студентамъ, чтобы они мн дали фейерверкъ пускать.
— И не думай, и не воображай. А будешь много хныкать, такъ я попрошу студентовъ и совсмъ тебя прогнать отсюда,— отвчала Матерницкая и стлала на столъ дв простыни вмсто скатерти.— Ей-ей, никто не замтитъ, что простыни,— говорила она горничной.
— Кому-же замтить, помилуйте…— бормотала Афимья.— Скатерть, какъ скатерть, а ежели мы еще по угламъ цвтами уберемъ, какъ вы говорите, то и никому будетъ не вдомекъ.
— А вотъ я всмъ буду разсказывать, что это простыня, а не скатерть, если мн не дадутъ фейерверкъ пускать,— подхватилъ Вася.
— А ежели скажешь, то теб уши нарвутъ!— пригрозила ему мать.
— Не поймаете. Не дамся.
— Студентовъ попрошу тебя поймать. А ужъ они поймаютъ, такъ нарвутъ не какъ я, а побольне. Ну, теперь ставь, Афимья, посередин вазу съ цвтами.
— Какая-же это ваза!— воскликнулъ Вася.— Это горшокъ изъ кухни.
— Не твое дло. Да уйдешь-ли ты отсюда, мерзкій мальчишка!
— Пусть дадутъ мн фейерверкъ пускать — уйду.
— Драпируй, Афимьюшка, горшокъ-то салфеткой, обвертывай его, а я приготовлю четыре георгина, чтобы съ четырехъ сторонъ салфетки булавками ихъ приколоть.
— Все равно замтятъ, что горшокъ, какъ ни скрывайте,— не унимался Вася.
Прибжалъ студентъ Глинковъ. Онъ былъ встревоженъ.
— Нтъ-ли у васъ боткинскихъ капель, Клавдія Максимовна?— спросилъ онъ.
— О, Господи! Какія-же у меня могутъ быть здсь капли! Да и на что он вамъ?
— Вообразите, у насъ таперша заболла!
— Лидія Павловна?
— Да, Морковина. Сегодня вдь она утромъ уже хотла на попятный дворъ насчетъ своего таперства. Рояль, видите, очень плохъ. Ну, мы начали уговаривать, что это такіе пустяки, что тутъ вдь не концертныя пьесы, а танцы, и чтобъ задобрить ее, Кротиковъ подарилъ ей корзинку сливъ…
— А она и съла ихъ?
— Вообразите, съла и получила разстройство желудка! Вдь это скандалъ, ежели она не будетъ въ состояніи играть вечеромъ.
Афимья уперла руки въ боки и хохотала.
— Чего ты дура?— крикнула на нее Матерницкая.
— Да какъ-же не хохотать-то? Цлую корзинку съла! Да какъ ее не разорвало! Вдь вотъ корзинка со сливами! Такую?— спросила Афимья студента.
— Такую мы ей подарили, такую, но вдь не всю-же она съла. Все-таки должно быть что нибудь да осталось. Клавдія Максимовна! Можетъ быть у васъ дома есть капли?
— Нтъ, нтъ. И дома нтъ.
— Тогда надо бжать въ аптеку. Купить ей разв еще мятнаго чаю?
— Конечно-же купите.
Студентъ Глинковъ помчался въ аптеку. Вася побжалъ сзади его и кричалъ:
— Мосье Глинковъ! Мосье Глинковъ! Позвольте мн хоть одинъ фонтанъ поджечь на фейерверк!
— Знаешь, во что мы положимъ груши и яблоки, Афимья?— сказала Матерницкая, обращаясь къ горничной.— Это замнитъ намъ вазы и будетъ оригинально.
— Во что, сударыня?
— Въ два деревянныя лукошка. Приподнимемъ ихъ на стол на простыхъ березовыхъ полньяхъ, въ середину положимъ два русскихъ полотенца и концы пустимъ по столу. Это будетъ въ русскомъ стил и совсмъ оригинально. Бги домой и принеси скорй два лукошка. Они стоятъ на террас и въ нихъ у меня рябина положена для настойки. Такъ ты рябину-то высыпь на бумагу, а лукошки принеси.
— А больше ничего не надо?
— Покуда ничего. Ахъ, да… Два полотенца захвати!
Горничная помчалась.
Подошелъ къ Матерницкой студентъ Кротиковъ.
— Какое происшествіе съ Морковиной-то!— сказалъ онъ, покачавъ головой.
— Сами виноваты. Не дарите сливъ,— отвчала Матерницкая.
— Да вдь кто-жъ ее зналъ, что она на нихъ накинется!
Вдали показались, приближаясь къ сараю, нарядно одтая дама и молоденькая двушка съ ней. Кротиковъ, стоявшій въ дверяхъ палатки, воскликнулъ,
— Боже мой! Елеонскіе идутъ. Попадья съ поповной… И чего это он съ этой поры на вечеръ лзутъ! Вдь было объявлено, что начало въ восемь часовъ, а он съ пяти. Фу-у-у! Что-же это такое!— протянулъ онъ съ неудовольствіемъ въ голос, покрутилъ головой и хлопнулъ себя по бедрамъ.

V.

— Я уйду куда-нибудь, Клавдія Максимовна.— А то Елеонскіе запрягутъ меня и стой около нихъ на пристяжк,— проговорилъ студентъ Кротиковъ и, приподнявъ парусину, выскочилъ изъ палатки.
Попадья и поповна Елеонскія заглянули въ палатку, гд копошилась уже одна Матерницкая. Он сухо ей поклонились, и попадья сказала:
— Ахъ, и вы здсь! А я ужъ думала, что мы первыя. Что это вы здсь длаете?
— Да вотъ согласилась быть за хозяйку,— отвчала Матерницкая, укладывая на блюдо пирамидку изъ крендельковъ и сдобныхъ булокъ.
— Охота!
— Да вдь надо-же кому нибудь. Молодые люди устраиваютъ вечеръ дачникамъ, хлопочутъ, стараются. Сдлали они, что могли, ну, а ужъ по части угощенія вотъ я взялась.
— На свой счетъ?— спросила попадья.
— Нтъ. Они собрали кой-какія деньги на угощеніе, но вдь надо-же все это положить, убрать, чтобы красиво было.
— Могли-бы офиціантовъ взять,— проговорила поповна.
— Все могли-бы, если-бы дачники не были такъ скупы. А то кавалеры наши и такъ-то еле концы съ концами сведутъ. У нихъ не хватило ни на спектакль, ни на живыя картины.
— Ахъ, и живыя картины не будутъ!— сказала поповна и сморщила носикъ.— Такъ на что-же смотрть-то?
— Да неужели вы, милочка, не знаете, что все это не состоялось за недостаткомъ средствъ,— произнесла Матерницкая.— Вдь студенты у васъ были и наврное сказывали!
— Ахъ, они такъ много болтали! Танцы-то все-таки будутъ?— спросила поповна.
— Будутъ, будутъ.
— Ну, то-то.
— Погоди, душечка, радоваться,— замтила ей мать.— Можетъ быть, будетъ такая публика, что теб и танцовать будетъ неприлично.
— Дачники будутъ,— сказала Матерницкая.
— Да, но какіе дачники! Ушаковъ, вонъ, пригласилъ Катышкову.
— Ну, такъ что-жъ такое? Приличная дама. Только что съ мужемъ разв не живетъ? Но вдь теперь это…
— Зачмъ съ законнымъ мужемъ жить, ежели есть три незаконныхъ!
— Полноте, полноте. Зачмъ злословить!
Попадья оживилась.
— Я злословлю?— воскликнула она.— Никогда. Должна вамъ замтить, что я врагъ сплетенъ, но позвольте васъ спросить, зачмъ-же инженеръ-то у ней до полуночи всегда на дач торчитъ?
— Родственникъ онъ ей.
— Знаемъ мы этихъ родственниковъ! Ну, да что тутъ! Вотъ посмотримъ, кто будетъ, и тогда только я дамъ дочери разршеніе танцовать. Мы нарочно пораньше сюда и пришли.
Попадья и поповна заглянули въ сарай.
— Боже мой! Еще никого и тамъ нтъ! Мы первыя. Мы да вы…
— Въ восемь часовъ назначенъ вечеръ, а теперь еще всего шесть,— проговорила Матерницкая.
— На дач и надо пораньше начинать. Съ какой стати полуночничать!— сказала попадья.— Это удобно для какой-нибудь Катышковой, которая привыкла полуночничать по Аркадіямъ то съ инженеромъ, то съ докторомъ, а не семейнымъ людямъ. Пойдемъ, походимъ мимо дачъ. Кстати, я зайду въ мясную лавку и скажу, чтобы мн соленый языкъ къ воскресенью приготовили.
Попадья и поповна повернулись и ушли.
Прибжала горничная Яликовихъ Матрена, заглянула въ Матерницкой въ палатку и спросила:
— Господина студента Кротикова здсь нтъ?
— А теб что отъ него нужно?— въ свою очередь задала вопросъ Матерницкая.
Горничная переминалась и улыбалась.
— Да нтъ, мн нужно отъ самого господина Кротикова узнать,— сказала она.— Барышня просили, чтобы отъ него.
— Говори, говори. Можетъ быть, я и знаю. Кротиковъ хлопочетъ. Ему некогда.
— Да про васъ-то, барыня, у него мн и велли спросить.
— Про меня?
— Про вашу барышню, про вашу дочку. Наша барышня приказала у Кротикова спросить, въ какомъ плать ваша Варвара Петровна будутъ одты.
— Дочь моя? Отлично. Такъ сообщи своимъ, что я ей новое голубое канаусовое платье сшила для сегодняшняго вечера,— отвчала Матерницкая.
— Новое, канаусовое, голубое?— переспросила горничная.— Ну, быть скандалу! Съдятъ он сегодня свою маменьку. Маменька имъ новаго платья не сшила.
Горничная побжала и вернулась.
— Да можетъ быть, барыня, вы это нарочно, чтобы ихъ раздразнить?— опять спросила она.
— Да нтъ-же, нтъ. Новое шелковое платье.
— Бда! И меня-то всю исщиплютъ и исцарапаютъ.
Горничная скрылась.
Показался студентъ Глинковъ.
— Ну, слава Богу, таперш нашей лучше,— сказалъ онъ радостно.— Сейчасъ снесъ ей боткинскія капли, а мадамъ Хохликова мшокъ горячаго овса ей на животъ положила. Черезъ часъ, впрочемъ, собираться будутъ и все ужъ хоть въ восемь съ половиной часовъ надо вальсомъ начинать. Мяты ей купилъ. Хохликова мятой ее напоитъ. И надо-же такъ случиться, что передъ самымъ началомъ вечера у насъ таперша обълась!
Подбжалъ Вася.
— Мама! Дай мн грушу!— сказалъ онъ Матерницкой.
— Посл, посл получишь. Вечеръ еще не начинался.
— Ну, тогда я буду разсказывать, что у насъ на стол не скатерть, а простыня постлана.
— Мосье Глинковъ! Будьте такъ добры, поймайте его и надерите ему уши.
— Да разв это простыня?— спросилъ Глинковъ.
— Ну, вотъ видите, вы даже не замтили. Да и никто не замтитъ. А я имла неосторожность проговориться при немъ и вотъ онъ теперь…
— И вмсто вазы горшокъ кухонный изъ подъ тста въ салфетку обернутый,— продолжалъ Бася, отскочивъ отъ Блинкова.— Да дайте мн грушу-то за молчаніе.— Ну, что вамъ!
— На! Подавись, скверный ребенокъ!
Мать кинула ему грушу, которую онъ тотчасъ-же и поймалъ на лету.
Шелъ Матерницкій, тощій старикъ съ сдыми бакенбардами и съ Владимірскимъ крестомъ въ петлиц сюртука. Сзади его плелся толстенькій, коротенькій пожилой человкъ, опираясь на сучковатую палку. Студентъ поклонился ему.
— Вечеръ офиціально начинается въ восемь,— говорилъ онъ, подавая руку студенту: — но мы, я полагаю, и не офиціально можемъ зассть за зеленое поле и начать винтить. Сейчасъ придетъ аптекарь и принесетъ подсвчники со свчами и явится Захаръ Иванычъ Гвоздевъ съ картами и млками. Столъ-то готовъ у васъ?
— Пожалуйте…— пригласилъ Блинковъ, указывая на вторую палатку.
— Ну, а это вотъ новое пожертвованіе въ сумму угощенія,— проговорилъ Матерницкій и, вынувъ изъ задняго кармана полъ-бутылки коньяку, подалъ ее жен:— Подадите намъ потомъ къ чаю.
— Отлично, отлично. Мало-по-малу у насъ всякаго жита прибавляется. Сейчасъ я встртилъ матушку попадью и она мн рубль пожертвовала.
— Устыдилась?— воскликнула Матерницкая.— Ахъ, сквалыжники! Но это я ее проняла, что она на рубль раззорилась.
Показался аптекарь въ соломенной шляп, съ двумя подсвчниками въ рукахъ.

VI.

Въ девятомъ часу начали сходиться на вечеръ дачники, и студенты Кротиковъ и Глинковъ (бросились зажигать иллюминацію. Вася кинулся за ними.
— Веніаминъ Михайлычъ! Позвольте ужъ и мн зажигать фонари!— упрашивалъ онъ Кротикова.
— Ну, хорошо, хорошо. Только пожалуйста не болтай никому, что наша таперша, мамзель Морковина, обълась сливъ и больна. Она будетъ играть, но просила меня, чтобы никто не зналъ о ея болзни,— сказалъ Кротиковъ.
— Ну, вотъ! Что мн! Очень мн нужно!— отвчалъ Вася и, поскакивая на одной ног, спросилъ: — Тогда и фейерверкъ позволите пускать? Мн, Веніаминъ Михайлычъ, хоть одинъ фонтанчикъ или ракетку.
— А ужъ это тамъ видно будетъ. Сначала мы посмотримъ, какъ вы будете вести себя.
Сарай снаружи и изнутри сталъ освщаться фонариками.
Пришелъ дьяконъ съ пожилой сестрой (онъ былъ вдовый) и съ ребятишками-гимназистами въ коломянковыхъ блузахъ и въ форменныхъ фуражкахъ. Дьяконовы гимназисты тоже начали помогать зажигать фонари. Они шепнули Вас:
— Мы принесли варенаго картофелю. Скользкій онъ. Какъ начнутъ танцовать, мы разбросаемъ по полу и пусть вс падаютъ. Мы у насъ въ гимназіи всегда разбрасываемъ, чтобы падали.
Вася улыбнулся и отвчалъ:
— А я хлопушекъ принесъ, чтобы пугать. Бросать будемъ.
Самъ дьяконъ явился съ сдобной бабой, купленной въ булочной и, подавая ее Матерницкой, произнесъ:
— Вотъ и отъ меня лепта сирой вдовицы въ общую сокровищницу.
Здсь онъ повстрчался съ Елеонскими.
— Какъ здсь все мрачно! Какъ здсь все убого! Скучища страшная…— говорила ему попадья.— Кричали: балъ, балъ, а на самомъ дл и поминки иногда бываютъ веселе.
— А отца Павла здсь нтъ?— спросилъ дьяконъ.
— Онъ въ городъ ухалъ. Онъ завтра очередной. Ему завтра литургію служить.
— Я, маменька, не буду танцовать,— проговорила поповна.
— И не танцуй. Хорошо и сдлаешь. Разв съ студентомъ Ушаковымъ. Онъ все-таки медикъ и къ Рождеству курсъ кончаетъ,— отвчала попадья.— И какой это балъ, отецъ дьяконъ, я васъ спрашиваю, ежели и кавалеровъ-то настоящихъ нтъ? Все гимназисты да студенты первокурсники. А Катышкову-то видли? Ужъ съ докторомъ… И путь не обнявшись, съ нимъ сидитъ.
— Не видалъ еще, ничего не видалъ,— проговорилъ дьяконъ.— Вотъ сейчасъ пойду и оріентируюсь, обозрю, семо и овамо.
Вскор сарай былъ освщенъ. На узенькихъ скамейкахъ изъ досокъ, прибитыхъ къ круглымъ полньямъ и поставленныхъ у стнъ, засли маменьки съ дочками и ждали начала танцевъ, но таперши еще не было у рояля. Слухъ, что она больна, уже распространился среди присутствующихъ, и толстая нмка аптекарша, прибывшая съ двумя дочерьми въ срыхъ матросскихъ платьяхъ, подозвала къ себ студента Кротикова и спрашивала:
— Да будутъ-ли танцы-то? Я слышала, что у васъ таперша заболла.
— Кто вамъ сказалъ?— удивился Кротиковъ.— Она хворала, но давнымъ давно ужъ выздоровла.
— А дти тутъ болтаютъ, гимназисты. Говорятъ, что сливъ она обълась.
— Ахъ, какіе врали! Все это было да прошло!
Студентъ Кротиковъ пожалъ плечами и бросился къ Матерницкой въ палатку.
— Скоро-ли Варвара-то Петровна придетъ?— спрашивалъ онъ.— Надо начинать танцы, гости жалуются, что не танцуютъ, а ея нтъ. Вдь ужъ половина девятаго.
— Одвается. Афимья тамъ при ней. Сейчасъ должна придти,— отвчала Матерницкая и прибавила:— Да что вамъ ее ждать! Начинайте безъ нея.
— Ахъ, нтъ, низачто! Вы столько для насъ сдлали, Клавдія Максимовна, что я считаю вашу дочь царицей бала и она должна открыть вечеръ. Я съ ней танцую вальсъ.
— Пошлите Васю за ней. Пусть она поторопится.
Но вдали показалась уже Варвара Петровна Матерницкая въ голубомъ канаусовомъ плать. Сзади ея слдовала Афимья.
— Идетъ, идетъ!— крикнулъ Кротиковъ, ползъ подъ столъ, досталъ маленькій букетикъ изъ трехъ розъ съ душистымъ горошкомъ и поднесъ ей, сказавъ: — Цариц бала отъ устроителей.
— Зачмъ это вы? Какія глупости!— отвчала Варя, самодовольно улыбаясь.— Погодите, задастъ вамъ за этотъ букетъ Надинь Яликова.
— Ихъ еще нтъ,— сказалъ студентъ.
— Штабъ-офицерша еще оберъ-офицеровъ поджидаетъ для свиты своей дочери,— прибавила Матерницкая-мать.
— Вашу руку… Ждемъ васъ, чтобы открыть балъ,— проговорилъ Кротиковъ и подставилъ ей свернутую калачикомъ руку.
— Ну, что ваша таперша?— спросила Варя, принимая его руку и направляясь въ сарай.
— Буквально воскрешена боткинскими каплями и горячими припарками изъ овса.
Ихъ встртилъ балетный танцоръ Дивановъ, дирижеръ танцевъ. Онъ былъ во фрак и въ бломъ галстух, въ шляп цилиндр.
— Можемъ начинать?— спросилъ онъ, здороваясь съ Варей.
— Да, да… Пошлите скорй за тапершей. Она тутъ рядомъ, на дач у мадамъ Хохликовой,— отвчалъ Кротиковъ.
— Ушаковъ уже побжалъ за ней.
— Я не понимаю, зачмъ вы ждали меня! Я нарочно медлила… И такъ ужъ говорятъ, что все я, я и я… Даже говорятъ, что я этотъ вечеръ и затяла-то. А черезъ это сплетни,— бормотала Варя.
— Позвольте васъ ангажировать на вальсъ…— поклонился Дивановъ.
— Нтъ, нтъ. Варвара Петровна ужъ мн общала,— сказалъ Кротиковъ.— Я съ ней первый вальсъ танцую, а вы просите поповну или аптекаршину старшую дочку.
— Ну, тогда я съ мадамъ Хохликовой.
Когда Варя Матерницкая вошла въ сарай, вс дамы и двицы устремили на нее глаза и заговорили:
— Ну, такъ мы и знали! Ее только и ждали! А мы, какъ пшки, сиди и жди, когда она прочванится. Ахъ, какая верченая двчонка!
— Вдь вотъ всхъ мальчишекъ она въ руки забрала,— прибавила попадья.
Аптекарша осматривала на Вар платье и говорила:
— Въ новомъ плать, въ новомъ плать и даже въ шелковомъ… Условливались, чтобы быть какъ можно проще одтыми, а она въ шелковое платье выпялилась.
— Все равно не убьетъ бобра. Марья Карловна, Нтъ здсь бобровъ, одни мальчишки,— шептала попадья.— Но непріятно, отчего на нее одну только и обращаютъ вниманіе. Лучше-бы гвозди изъ досокъ повыдергали въ скамейкахъ, а то моя дочь на гвоздь сла и чуть платье себ не разорвала. Ужъ хорошо, что я дьяконскаго Сережку заставила камнемъ гвоздь заколотить.
Медицинскій студентъ Ушаковъ, худой и высокій блондинъ, ввелъ въ сарай подъ руку тапершу Морковину, въ сромъ плать, съ розой на груди, съ косымъ проборомъ въ волосахъ, съ усиками на верхней губ. Она была блдна и поминутно облизывала запекшіяся губы. Онъ подвелъ ее къ роялю. Студентъ Глинковъ поставилъ на роял, около подсвчника, стаканъ на блюдечк съ какой-то жидкостью.
— Мята… Мятный чай…— шепнулъ Кротиковъ Вар.— Весь вечеръ ршили ее мятнымъ чаемъ поить. Ушаковъ говоритъ, что это отлично успокаиваетъ.
— Ну, конечно… Онъ медикъ… Вдь онъ знаетъ.
Дивановъ переглянулся съ Кротиковымъ и ударилъ въ ладоши, крикнувъ Морковиной: ‘вальсъ’! Морковина ударила по клавишамъ рояля и заиграла вальсъ. Дивановъ подскочилъ къ мадамъ Хохликовой, Кротиковъ обнялъ Варю за талію. Начались танцы.

VII.

Вальсъ кончился. Дирижеръ танцевъ Дивановъ захлопалъ въ ладоши и закричалъ: ‘контрдансъ ‘, приглашая становиться въ пары на кадриль. Морковина ударила по клавишамъ и дала повстку. Кавалеры зашевелились и стали приглашать дамъ. На голову какой-то изъ маменекъ, сидвшихъ на скамейк около стны, началъ капать стеаринъ изъ бумажнаго фонаря, висвшаго сверху. Вс сейчасъ-же вскочили съ мстъ и среди маменекъ сдлалась суматоха.
— На шляпку?
— На шляпку и на кружевной шарфъ.
Подскочила попадья.
— Это ужасъ, какіе безпорядки здсь!— возмущалась она.— А все оттого, что какіе-то мальчики, студенты-первокурсники, взялись за устройство вечера. Ни одного настоящаго человка. Вдь вотъ шляпка-то ужъ испорчена. Послушайте, милйшая Прасковья Антоновна,— обращалась она къ пострадавшей — вы должны требовать отъ распорядителей, чтобъ они васъ вознаградили.
— Ну, вотъ… Съ кого-же тутъ требовать? Стеаринъ это ничего… Какъ-нибудь выведемъ,— отвчала пострадавшая.
— Какъ съ кого? Да вотъ хоть-бы съ Матерницкихъ. Матерницкая ввязалась въ это дло, хлопочетъ за буфетомъ, сухари раскладываетъ на тарелки, такъ вотъ и платись. Хочешь величаться распорядителыпей, такъ вотъ и неси отвтственность. Помилуйте, а вдругъ-бы этотъ стеаринъ, храни Богъ, въ глазъ?…
— Однако, вдь въ глазъ не попалъ,— замтила аптекарша.
— Мало-ли что не попалъ! Не попалъ, но могъ попасть. Не садитесь, не садитесь тамъ, Прасковья Антоновна. Сядьте вотъ тутъ рядомъ со мной, подъ керосиновую лампу. Да надо будетъ сейчасъ этотъ фонарь снять, а то онъ и другихъ закапаетъ. Сейчасъ я скажу дьяконскимъ ребятишкамъ, чтобы они сняли. Гд дьяконша?
И попадья отправилась искать ‘дьяконятъ’.
Дьяконята были найдены уже тогда, когда начали танцовать кадриль. Они ползли снимать фонарь и уронили еще три фонаря на головы сидвшимъ дамамъ. Одинъ изъ бумажныхъ фонарей загорлся. Его начали тушить, затаптывая ногами. Сдлался переполохъ, такъ что остановились танцовать третью фигуру. Студентъ Глинковъ выскочилъ изъ пары и схватилъ младшаго дьяконскаго сынишку за ухо. Тотъ завизжалъ. Прибжалъ дьяконъ и началась стычка. Кто-то изъ дамъ закричалъ:
— Не имете права защищать! Онъ нарочно бросилъ фонарь дам на голову.
— Однако, какъ-же за ухо-то посторонняго ребенка?..
— А посторонній ребенокъ вздумалъ-бы еще кого-нибудь палкой по затылку хватить? На вашемъ мст я сама-бы ему еще прибавила и тумаковъ надавала.
— Не оставляйте этого такъ, отецъ дьяконъ, не оставляйте!— кричала попадья.— Какое они имютъ право чужихъ дтей за уши!..
Но мало-по-малу все утихло. Кадриль продолжалась.
Во время шестой фигуры вошла въ сарай штабъ-офицерша Яликова съ дочерью. Имъ сопутствовалъ очень юный офицеръ съ блокурыми усиками. Яликова, войдя, очень громко сказала офицеру:
— Боже, какая публика! И какъ здсь темно, мрачно и грязно. Не стоило Надюш и надвать сюда блое креповое платье. Ужъ вы извините, Николай Павлычъ, что мы васъ въ такое мсто привели. Право, мы не знали, что здсь такое помщеніе.
— Помилуйте… Это балъ шамнетръ…— откликнулся офицеръ.
— Какой тутъ шамнетръ! И какой запахъ! Словно около помойной ямы.
— Вдь они, maman, хотли сначала въ вокзал устроить и было-бы все прилично, но денегъ никто не давалъ,— проронила Надинь Яликова.
— И не надо давать. Это кавалеры должны отъ себя… Какъ у васъ, Николай Павлычъ, по полку?
Офицеръ передернулъ плечами и отвчалъ:
— Да, да… У насъ на праздники казначей прямо изъ жалованья вычитаетъ.
Дамы, сидвшія на скамь, такъ и впились глазами, разсматривая Яликовыхъ и офицера. Аптекарша говорила про платье Надинь:
— Старое, старое на ней это платье. Я ее въ этомъ плать еще весной видла.
Попадья, главнымъ образомъ, обратила свое вниманіе на офицера.
— Ужъ и офицера притащила съ собой! Ужъ и офицеръ!— бормотала она.— Чуть не восемнадцати лтъ. Этотъ офицеръ — хоть и законныя пять тысячъ реверсу за него внеси, такъ ему не позволятъ жениться.
Кадриль кончилась. Кавалеры благодарили дамъ. Варя Матерницкая надменно смрила взоромъ Надинь Яликову и проговорила:
— Ага! И наша фря пожаловала! Послушайте, мосье Кротиковъ,— обратилась она къ студенту:— Если хотите мн сдлать пріятное, то не приглашайте эту Яликову на кадриль.
— Неловко, Варвара Петровна, я распорядитель, я долженъ со всми…
— Ну, тогда мы поссоримся.
— Ахъ, Боже мой! Но вдь извстный долгъ приличія и вжливости…
— Какъ хотите. Я сказала…
— Варвара Петровна! могу я хоть легкіе танцы?..
Студентъ шелъ за ней и выжидалъ отвта. Варя размышляла.
— Польку трамблянъ и вальсъ по одному разу я вамъ позволяю, но больше ни-ни…
— Хорошо-съ… Но увряю васъ, что я только изъ приличія… Мое сердце…
Попадья, сидвшая уже рядомъ съ дочерью, кивнула на Варю съ букетикомъ пришпиленныхъ розъ на груди и говорила:
— Вотъ и это тоже… Сейчасъ я узнала, что эти розы распорядители ей поднесли. Разв это можно? Ужъ ежели подносить одной двиц, то подноси и другой и что она за святая такая! Что ея мать горшокъ-то опарный въ салфетк съ георгинами поставила, да взялась самовары раздувать, такъ ужъ дочь ея и особенная. По моему, это невжество и даже свинство. Я вотъ сейчасъ студенту Блинкову скажу. Всю правду матку скажу.
— Бросьте, маменька. Ну, что скандалить!
— Нельзя такъ оставить. Самъ-же онъ ходитъ къ намъ по воскресеньямъ пироги сть,— не унималась попадья.
— Всего только одинъ разъ и лъ.
— Врешь! Два… Одинъ разъ былъ пирогъ съ капустой, а другой разъ пирогъ-курникъ. Я, матушка, для невжливыхъ людей на этотъ счетъ памятна.
Аптекарша подошла къ таперш Морковиной и участливо спросила:
— Ну, какъ вашъ желудокъ? Лучше-ли вамъ теперь?
Таперша вспыхнула. Лицо ея зардлось.
— Желудокъ?— проговорила она чуть не со слезами на глазахъ.— Кто вамъ сказалъ?
— Да вс говорятъ. Сейчасъ Вася Матерницкій мн даже сказалъ, что вы съ компрессомъ на живот сидите.
— Ахъ, Боже мой! Боже мой!— плакалась таперша.— Кто-же это ему разсказалъ? А какъ я просила, чтобы это осталось въ тайн!
Въ это время раздался выстрлъ. Вс вздрогнули.
— Что это? Неужели ужъ фейерверкъ такую рань начинаютъ пускать?— послышалось всюду.
Студенты въ изумленіи бросились изъ сарая.
— Опять дьяконята! Кто ихъ пустилъ сюда! И Вася здсь! Какъ вы смете трогать фейерверкъ, дряни вы эдакіе? Кто вамъ позволилъ подпаливать?— раздавалось за сараемъ.— Гд дьяконъ? Отецъ дьяконъ! Пожалуйте сюда!
Мальчишки визжали. Дьяконъ, бывшій въ сара, бжалъ на выручку къ ребятишкамъ.

VIII.

Ребятишекъ поймали на мст преступленія. Они успли поджечь только одинъ шлагъ, долженствовавшій служить сигналомъ къ началу фейерверка. Тутъ-же былъ и Вася. Они еще стояли въ пороховомъ дыму, когда прибжали студенты и дьяконъ. Дьяконскіе ребятишки сваливали всю вину взрыва фейерверка на Васю. Вася клялся и божился, что это дьяконята, что и было совершенно справедливо, такъ какъ у младшаго дьяконскаго сына оказалась обожжена рука. Его тотчасъ-же передали дьякону. Дьяконъ сталъ его гнать домой и кричалъ:
— Пошелъ домой, разбойникъ! Пошелъ домой и не смй сюда показываться, ежели не умешь вести себя, какъ подобаетъ.
— Папенька, простите. Я нечаянно. Я зажегъ только спичку и хотлъ посмотрть, какой это такой фейерверкъ, такъ какъ впотьмахъ не видно, а оно само и хлопнуло,— оправдывался дьяконскій сынъ.
— Нтъ, нтъ. Сережа! Веди его домой,— обратился дьяконъ къ другому сыну.— И пусть тетка сниметъ съ него сапоги и посадитъ дома подъ арестъ. Срамникъ! Нарвался даже на чужое заушеніе. Плоть отъ плоти моей, я самъ тутъ, а теб постороннія лица уши рвутъ.
Старшій дьяконскій сынъ повелъ плачущаго младшаго сына домой.
— А вамъ, милостивые государи, если вы принадлежите къ культурному обществу и носите студентскій синій воротникъ, какъ знакъ высшаго образованія, не подобаетъ чужимъ ребятамъ уши рвать. Да-съ…— обратился дьяконъ къ студентамъ.— На этотъ предметъ есть родители.
Прибжала Клавдія Максимовна Матерницкая.
— Боже мой!— кричала она.— Говорятъ, это ребятишки фейерверкъ-то подожгли… Цлъ-ли нашъ Вася? Покажите мн Васю!
— Вотъ, вотъ онъ…— передалъ Васю въ руки матери студентъ Блинковъ.— Цлъ и невредимъ, но совтую вамъ, Клавдія Максимовна, хорошенько его приструнить и запретить, чтобы онъ ршительно не касался фейерверка и даже не подходилъ сюда.
— А вотъ я его сейчасъ къ отцу посажу. Пусть онъ держитъ его около себя во время винта. Пойдемъ, негодный мальчишка!— кричала Матерницкая, таща Васю.— Веніаминъ Михайлычъ! чай готовъ и если кто хочетъ, можетъ приходить и брать оттуда стаканы и чашки,— шепнула она, уходя, Кротикову.
Вскор все угомонилось. Къ фейерверку приставили дворника караульнымъ, и успокоившаяся публика направилась въ танцовальный сарай. Тамъ Кротиковъ возгласилъ:
— Милостивые государи и милостивыя государыни! Въ буфетной палатк приготовленъ чай, и если кто желаетъ чаю, то прошу самихъ брать оттуда стаканы и чашки, ибо разносить мы чай присутствующимъ не можемъ. У насъ прислуги нтъ.
Нсколько взрослыхъ гимназистовъ зааплодировали Кротикову.
— Ну, вотъ… Еще даже самимъ за чаемъ идти!— съ неудовольствіемъ фыркнула- попадья.— Нечего сказать, хороши порядки!
— Вообразите, а у меня даже мою горничную Матрешку для услугъ взяли,— откликнулась ей штабъ-офицерша Яликова, сидвшая одна, такъ какъ дочь ея прогуливалась подъ руку съ офицеромъ.
— Прислуги нтъ…— возмущалась попадья.— Посмотрите, сколько здсь прислуги набралось смотрть на танцующихъ. Вонъ горничная этой бглой жены… Какъ ее? Ну, вотъ что съ докторомъ-то путается. Вонъ кухарха аптекарши. Вонъ дворничиха съ нашей дачи. Ихъ-бы и заставить. Он-бы пусть и разносили чай.
— Батюшки! Смотрите, смотрите, матушка… Наша урядничиха даже здсь среди дачниковъ. И съ какимъ-то кавалеромъ подъ ручку!— воскликнула штабъ-офицерша Яликова, всматриваясь въ присутствующихъ въ танцовальномъ сара.
— Это фельдшеръ изъ нашего пріемнаго покоя,— отвчала попадья.— Да, да, ужасное общество! И какимъ образомъ они сюда попали? Вдь они не дачники.
— Ужасъ, что такое!— проговорила штабъ-офицерша.— Вы останетесь здсь?
— Да ужъ пробудемъ до десерта-то. Посл чаю они будутъ предлагать десертъ — груши, сливы и дыню…
— Богъ съ нимъ и съ десертомъ! Какъ хотите, а намъ не подобаетъ въ такомъ обществ оставаться. Вдь урядничиха — это нижній чинъ, а я, какъ хотите, штабъ-офицерская вдова и мой покойный мужъ былъ весь обвшанъ орденами. Я сейчасъ скомандую дочери и ея кавалеру, чтобы они шли домой. Груши-то и сливы и у насъ дома найдутся.
Штабъ-офицерша Яликова поднялась со скамейки и направилась къ дочери, прогуливавшейся тутъ-же съ офицеромъ. Произошелъ разговоръ, но дочь отрицательно покачала головой и изъ танцовальнаго сарая не выходила.
Дирижеръ танцевъ Дивановъ ударилъ въ ладоши, и таперша Морковина заиграла польку, причемъ участвующіе успли замтить, что у рояля уже дв клавиши не дйствовали.
— Такъ ты не пойдешь домой?— спросила еще разъ свою дочь штабъ-офицерская вдова Яликова.— По моему, ни мн, ни теб, ни Николаю Павловичу посл всего этого здсь не мсто.
— Ахъ, оставьте пожалуйста, маменька, сидите тамъ, гд сидли, или уходите одн, а я безъ васъ домой дорогу найду. Меня Николай Павловичъ проводитъ,— отвчала Надинь, оперлась на руку офицера, взявшаго ее за талію, и запрыгала съ нимъ въ польк.
Штабъ-офицерша отошла и натолкнулась на дьякона.
— Замчаете, какое общество-то здсь, отецъ дьяконъ? Какіе-то фельдшера, писаря,— сказала она ему.— Я ужъ хотла уходить и звала дочь, но она растанцовалась и упрямится.
— А я такъ положительно ухожу. Что я здсь? Одинъ какъ перстъ. Блуждаю и больше ничего,— отвчалъ дьяконъ.— Ухожу. Прощайте. Захвачу у мадамъ Матерницкой дв груши ужъ лучше съмъ ихъ дома.
Онъ поклонился и направился къ выходу.
Штабъ-офицерша Яликова, лавируя между танцующими польку, опять направилась къ попадь) но въ это время вдругъ сзади ея что-то хлопнулось объ полъ. Она обернулась и увидала, что на полу лежатъ ея дочь Надинь и офицеръ.
— Боже мой! Надюша! Что это такое? Да разв можно такъ?— воскликнула штабъ-офицерша и бросилась къ дочери.
Подымать упавшихъ подскочили и другіе, но офицеръ уже усплъ вскочить на ноги и поднималъ Надинь Яликову.
— Пардонъ, тысячу разъ пардонъ!..— говорилъ офицеръ.— Но я, ей-ей, не виноватъ. Здсь что-то на полу скользкое, здсь что-то набросано.
— Ахъ, скандалъ! Ахъ, какой скандалъ!— вопіяла штабъ-офицерша и спрашивала дочь, не ушиблась-ли она.
— Ахъ, отстаньте пожалуйста!
— Будемте продолжать, будемте продолжать,— говорилъ офицеръ и обхватилъ Надинь за талію.
— Да не могу я. У меня что-то къ подошв прилипло,— отвчала Надинь и направилась къ скамейк.
— Какая мерзость! Это должно быть ребятишки кожу отъ грушъ набросали,— говорилъ офицеръ, поднимая что-то съ пола.
Подскочили студенты-распорядители и разсматривали поднятое.
— Нтъ, это не отъ груши кожа. Это картофель, это вареный картофель!— воскликнулъ Кротиковъ.— Только откуда онъ могъ взяться? Смотрите, смотрите… Да и не въ одномъ мст. Въ нсколькихъ мстахъ на полу разбросанъ раздавленный картофель. Это положительно нарочно кто-нибудь разбросалъ.
— Нарочно, нарочно,— подхватилъ Блинковъ.— И наврное ребятишки сшалили. Ахъ, я тысячу разъ говорилъ, что тамъ, гд устраивается вечеръ для взрослыхъ, нельзя ребятишекъ пускать. Надо велть дворнику подмести.
Полька прекратилась. Появился дворникъ съ метлой.

IX.

Разгнванная паденіемъ дочери, штабъ-офицерша Яликова тотчасъ-же бросилась къ Матерницкой съ выговоромъ. Какъ бомба ворвалась она въ палатку, гд въ это время разливали чай, и закричала:
— Послушайте! Чмъ экономку-то здсь изъ себя изображать, лучше-бы за своимъ сыномъ приглядли! Мальчишка разбросалъ въ танцовальномъ зал на полу вареный картофель, моя дочь поскользнулась, упала и чуть не сломала себ ногу.
— Что-съ?— вскрикнула въ свою очередь Матерницкая.— А почемъ вы знаете, что это мой сынъ? Здсь всякихъ ребятишекъ множество.
— Вс говорятъ, что это онъ и дьяконята. Многіе даже видли, какъ онъ бросалъ картофель.
— Когда это было? Когда? Кто видлъ?— спрашивала Матерницкая.
— Да вотъ сейчасъ, передъ полькой.
— Врете вы, сударыня! Про дьяконятъ я не знаю, а мой сынъ сидитъ около своего отца, а отецъ играетъ въ винтъ вонъ въ той палатк.
— Какъ вы мн смете говорить, что я вру?— еще больше возвысила голосъ штабъ-офицерша и, подлетвъ къ столу, разроняла булки, задвъ ихъ рукавомъ.
— Смю, потому что можете отправиться въ палатку и посмотрть.
— Ну, а ужъ теперь я теб скажу, что ты врешь, и нагло врешь! Да вотъ онъ въ углу стоитъ и сливы стъ. На, посмотри, полюбуйся на своего нетечку.
— Что? Ты ужъ мн говоришь ‘ты’? Да какое ты имешь право, кухарка?
— Я кухарка? Я? Ошибаешься, моя милая! Это ты, должно быть, барыня отъ корыта, а я штабъ-офицерская вдова, штабъ-офицерша. Мой мужъ израненный штабъ-офицеръ былъ. Да-съ… Израненный и весь обвшанный орденами.
— Я отъ корыта? Я? Ахъ, ты фря эдакая! Да ты по паспорту можешь справиться, что мой мужъ статскій совтникъ. А насчетъ орденовъ можешь сейчасъ увидать, при какомъ онъ орден въ винтъ играетъ. Твоему мужу такой орденъ и не снился.
— Молчать, безстыдница!
— Никогда я не буду молчать передъ кухаркой.
— Что? что? Николай Павловичъ! Николай Павловичъ!— закричала мадамъ Яликова офицера, кавалера своей дочери.— Ты думаешь, что я вдова, такъ за меня и заступиться некому? Вотъ сейчасъ офицеръ придетъ,— размахивала она руками.
— Клавдія Максимовна! Пелагея Васильевна! Да успокойтесь вы! Бросьте!— останавливали ихъ со всхъ сторонъ присутствующіе, но дамы не внимали.
— Нечего мн успокоиваться! Никогда я ни передъ кмъ не дамъ себя въ обиду, а ужъ кольми паче передъ бывшей кухаркой. Мой мужъ не для того на мн женился, чтобъ пенсіонъ закрпить,— не унималась Матерницкая.— Женился въ малыхъ чинахъ, женился на двушк и вотъ, слава Богу, въ закон дочь выростила и сынъ подростаетъ.
— Я теб покажу, вдьма! Я теб покажу!— размахивала, въ свою очередь, руками штабъ-офицерша и кричала:— Николай Павловичъ!
Прибжалъ Матерницкій изъ-за картъ и, увидавъ скандалъ, сталъ останавливать жену.
— Клавденька! что это такое? Что ты затяла! Брось! Какъ теб не стыдно срамиться!— говорилъ онъ.
— Это она затяла, а не я… Она прибжала, накинулась и…
Матерницкая не договорила и заплакала.
— Я затяла! Я!— взвизгнула штабъ-офицерша.— Вашъ сынишка… Моя дочь… Онъ набросалъ картофелю… Дочь чуть ногу не сломала.
Но около нея уже стояли ея дочь Надинь и офицеръ. Дочь схватила ее за руку и говорила:
— Maman, домой. Домой, домой… Мы идемъ домой… Теперь я сама вижу, что намъ здсь не мсто. Пойдемъ домой…
— Дай ты Николаю-то Павловичу за меня заступиться. Николай Павловичъ, вообразите, эта дрянь…
Но ее уже тащили вонъ. Офицеръ, схвативъ ее подъ руку, выводилъ изъ палатки и шепталъ:
— Уважайте себя, Пелагея Васильевна… Такъ нельзя… Разв можно Богъ знаетъ съ кмъ связываться!.. Бросьте… Наплюйте…
Студенты окружили Матерницкую и поили ее водой. Студентъ-медикъ Ушаковъ подавалъ валерьяновыя капли. Горничная Афимья мочила полотенце въ холодной вод, чтобы приложить его къ голов барыни. Въ палатк и около входа въ палатку столпились вс присутствующіе на вечер и обсуждали скандалъ. Кто-то говорилъ:
— И отчего это ни одинъ общественный праздникъ никогда не обходится безъ подобнаго инцидента! Это ужасно. Это только у насъ, у русскихъ… Возьмите вы нмцевъ, возьмите французовъ… Сдлаютъ они складчину, устроютъ праздникъ — и ничего подобнаго…
Въ танцовальномъ сара, между тмъ, раздались звуки кадрили. Таперша Морковина оповщала ритурнелемъ. Около чайной палатки хлопалъ въ ладоши дирижеръ танцевъ Дивановъ и кричалъ:
— Месье и медамъ! Пожалуйте въ залъ! Сейчасъ кадриль начинаемъ! Кадриль-монстръ!
— Какой тутъ монстръ! Скорй-бы десертъ взять да и домой…— говорила попадья Елеонская, стоявшая также около палатки.— Послушайте, вы не видали мою дочь?
— Она съ медицинскимъ студентомъ Кузьминымъ,— отвчалъ студентъ Глинковъ.— А что насчетъ десерта, то можете взять и кушать. Никому не возбраняется.
— Ну, дайте мн дв груши и пятокъ сливъ для меня и для дочери. Или, можетъ быть, у васъ больше полагается?
— Да ничего не полагается. Беретъ всякій, сколько хочетъ. Вотъ ваза. Берите.
— Ну, тогда я возьму пять грушъ. Себ, дочери и отцу Павлу. Завтра нашъ папаша прідетъ на дачу, такъ онъ състъ.
И попадья начала запихивать въ свои карманы груши, вынимая ихъ изъ лукошекъ, замняющихъ вазы. Взявши грушъ, она приступила къ сливамъ. Оправившаяся уже отъ слезъ Матерницкая, сидвшая около стола, невольно на нее улыбнулась.
— Чего вы сметесь? Не бойтесь, на весь рубль, что пожертвовали вамъ на праздникъ, не возьмемъ,— отвчала попадья.— За то мы дыню не будемъ сть и чаю не пили. Я сейчасъ ухожу домой съ дочерью.
Къ попадь подошла поповна подъ руку съ совсмъ юнымъ студентомъ-медикомъ Кузьминымъ и спросила:
— Вы искали меня, маменька?
— Пойдемъ домой. Я набрала на нашу долю гостинцевъ. Дома подимъ.
— Мамаша! Да что вы! Сейчасъ кадриль-монстръ начинается,— просительно заговорила дочь.
— Нтъ, нтъ. Пора. Домой… Пока еще не хрястнулась затылкомъ, и пойдемъ домой за добра ума…
— Да вдь ужъ подмели полъ,— говорилъ студентъ.— Теперь чисто. Кадриль-монстръ, а потомъ и фейерверкъ начнемъ.
— Ну, его — этотъ фейерверкъ! Еще глазъ выхлестнете фейерверкомъ. Пойдемъ домой.
— Экія вы какія, мамочка.
Дочь простилась съ студентомъ и он начали уходить.
— И чего ты это, дура, съ первокурсниками-то якшаешься!— точила попадья дочь.— Никогда не можешь себ разыскать настоящаго кавалера.
— Сами-же вы говорили, мамаша, что медицинскіе студенты выгодне,— отвчала поповна.
— Я теб про медицинскаго студента Ушакова говорила, а не про первокурсниковъ. Ушаковъ послдній годъ въ академіи и къ Рождеству кончаетъ, врачемъ будетъ.
— Кто ихъ разберетъ, который первокурсникъ, который кончаетъ!
— На то полоски на погонахъ есть. У первокурсниковъ одна полоска, а у тхъ, кто кончаетъ курсъ, дв. Разв ты не видишь, что этотъ Кузьминъ объ одной полоск!
— Ну, вотъ видите, я и не знала объ этихъ полоскахъ.
— Ну, дура, дура и есть. Должна знать, ежели ужъ такихъ лтъ достигла, что замужъ пора,— читала дочери наставленіе попадья.
Он вышли за ворота, на улицу.

X.

Балъ продолжался. Начали танцовать кадриль-монстръ. Таперша Морковина, въ третій разъ въ теченіи вечера напившаяся горячей мяты, усердно извлекала звуки изъ разбитаго рояля, но въ немъ уже не дйствовали не дв-три клавиши, а пять. Въ особенности это было замтно въ дискантахъ. Двицы и дамы подсмивались надъ стукомъ испорченныхъ клавишъ, но веселый дирижеръ танцевъ Дивановъ ободрялъ всхъ и съ улыбкой говорилъ при встрч въ шен:
— Ничего… живетъ… Не обращайте вниманія… Танцуйте… Только-бы самъ рояль не развалился, а про клавиши наплевать! Гранъ рондъ, мосьее медамъ!— возглашалъ онъ.
— Ахъ, срамъ какой! Въ первый разъ въ жизни танцую подъ такой рояль!— говорила Варя Матерницкая своему кавалеру, студенту Глипкову.
— Гд-же было взять лучшаго? Вдь вы вотъ своего инструмента не дали.
— Мой инструментъ! Мой инструментъ стоитъ шестьсотъ рублей и то папа его по случаю купилъ.
— Ну, вотъ видите. Вашу руку, намъ начинать.
— Бдная Морковина!— жалла тапершу и свою компаньонку молодящаяся вдова Хохликова, танцовавшая со студентомъ Кротиковымъ. Какъ, я думаю, ей непріятно бить по такому инструменту. Вдь она ученица Герке. Вы знаете, въ институт на нее возлагали большія надежды, какъ на музыкантшу.
— Вообще она для насъ приноситъ большую жертву и ее непремнно надо завтра какъ-нибудь особеннымъ манеромъ отблагодарить,— говорилъ Кротиковъ.— Рояль — въ сторону, но возьмите ея болзнь.
— Да, да… Давеча она играла польку, такъ то блднетъ, то краснетъ. Конечно, не хорошо говорить, а у ней, знаете, должно быть спазмы.
— Да, да… Вотъ такъ и Ушаковъ говоритъ. А онъ ужъ знаетъ. Вдь онъ кончаетъ къ Рождеству медицинскій курсъ.
— Танцуйте, танцуйте! Вальсомъ надо…— замтила ему Хохликова.
И они завальсировали.
— Променадъ!— слышалась команда дирижера.
Кротиковъ подалъ руку Хохликовой и они пошли въ парахъ за дирижеромъ. Кротиковъ опять началъ про Морковину:
— А откажись она — у насъ-бы и вечеръ не состоялся. Нтъ здсь на дач другой таперши, а изъ города ни одна-бы и за пятнадцать рублей не похала. Прежде всего, гд было-бы этой городской таперш ночевать?
— А вы вотъ кавалеры сложитесь завтра по полтиннику да и поднесите Морковиной букетъ цвтовъ съ хорошей голубой лентой. Лента ей пойдетъ на кушакъ.
— Надо, надо сложиться. Я скажу товарищамъ.
Кадриль-монстръ былъ въ полномъ разгар. Дирижеръ Дивановъ ухищрялся производить самыя разнообразныя новыя фигуры. Началась мазурка. Ловко вылетлъ онъ въ первой пар со своей дамой на середину залы, но вдругъ остановился. Рояль замолкъ.
— Что такое? Что случилось?— послышалось со всхъ сторонъ.
Вс обратили взоры къ роялю и увидали, что изъ-за него встаетъ вся блдная, какъ полотно, Морковина и направляется къ выходу изъ танцовальнаго сарая. Къ ней тотчасъ бросился медицинскій студентъ Ушаковъ и сталъ вынимать изъ кармана баночку съ каплями. Но она замахала руками и скрылась въ дверяхъ.
Танцовавшіе подскочили къ Ушакову.
— Что съ ней? Раскапризилась она что-нибудь насчетъ рояля?— спрашивали его.
— Какое! Ничего подобнаго. Просто не можетъ,— отвчалъ тотъ.
— Отчего не можетъ?— приставали къ нему нмочки, аптекаршины дочки.
— Приступъ. Схватило… Припадки повторились!..
И Ушаковъ, сдлавъ печальное лицо, развелъ руками.
— Какой приступъ?— не унимались нмочки.
— Ахъ, Боже мой! Да разв вы не знаете, что она больна. Весь вечеръ больна.
— И ужъ больше играть намъ не будетъ?
— Да кто-жъ ее знаетъ! Она и раньше играла черезъ силу.
Хохликова и еще какая-то дама бросились за Морковиной. Остальныя ходили по танцовальному сараю съ печальными лицами. Студентъ Глинковъ, обратясь къ аптекарш, прищелкнулъ языкомъ и пробормоталъ:
— Не дотянула таки.
— Ахъ, несчастная! А я не знала, что она больна,— покачала головой аптекарша.
— И ужъ значитъ, что ей приспичило, потому въ половин кадрили-монстръ.
— Да, да… Вдь еще-бы четверть часа или десять минутъ, и кадриль была-бы кончена.
— Кто-же теперь будетъ играть?— приставала къ студенту Кротикову Варя Матерницкая.
— Да некому,— пожалъ тотъ плечами.
— Эхъ, вы, распорядители! Даже и настоящей таперши-то не могли припасти!
— Ахъ, Варвара Петровна! Вдь хорошо говорить, а если…
Кротиковъ не договорилъ и махнулъ рукой. Ему было горько.
Поиграть вызвалась аптекарша. Сла за рояль, заиграла какой-то вальсъ, но стала сбиваться. Дв пары принялись вальсировать, но танцы не клеились. Аптекарша вышла изъ-за рояля.
— Попросить разв Чайкина поиграть? Онъ хорошій музыкантъ,— мелькнула мысль у студента Кротикова.— Мадамъ, просите месье Чайкина,— обратился онъ къ двицамъ.— Вамъ онъ не откажетъ.
Двицы бросились къ учителю пнія Чайкину и стали его просить поиграть, но онъ ломался.
— Я, медамъ, только на корнетъ-пистон… Я на роял очень плохо… Только акомпаниментъ для пнія…— говорилъ онъ.
— Хоть какъ-нибудь… Пожалуйста… Голубчикъ.. Мы васъ просимъ…— послышались двичьи голоса.
Чайкинъ слъ за рояль и заигралъ польку, но дирижеръ Дивановъ первый заявилъ, что подъ такую польку танцовать нельзя.
Вернувшійся отъ Хохликовой медицинскій студентъ Ушаковъ сообщилъ, что Морковина придти не можетъ, что ее облпили горчичниками и уложили въ постель.
— Кончился балъ. Надо фейерверкъ пускать,— сказалъ студентъ Кротиковъ студенту Глинкову и, получивъ согласіе товарища, возгласилъ:
— Месье и медамъ! Пожалуйте за сарай на прудъ! Сейчасъ фейерверкъ начнется!
Ребятишки, въ томъ числ и Вася, схватили бумажные фонари съ остатками свчей.
— Прочь, прочь ребятишекъ!— кричалъ студентъ Ушаковъ.— Господа родители! Прошу удержать своихъ дтей.
— Вася! Сеня! Катя! Миша! Назадъ! Не смть подходить къ фейерверку!— кричали маменьки и папеньки.
Кто-то кого-то изъ ребятишекъ схватилъ за вихоръ. Послышался визгъ.
Вс направились на прудъ. На пруд давно уже собралась прислуга со всего околодка и ждала фейерверка. Бродили собаки дачниковъ и попадались подъ ноги присутствующимъ, попискивали горничныя отъ щипковъ, расточаемыхъ имъ дворниками.
Вотъ раздался шлягъ, подобный пушечному выстрлу и вс зааплодировали. Подожгли ракету — ракета отсырла и не полетла, подожгли вторую — не взвилась, упала въ прудъ и начала фыркать въ вод. Третья ракета завязла въ кустахъ и стала стрлять.
— Отсырла! Ничего не подлаешь!— басомъ кричалъ студентъ Блинковъ въ свое оправданіе.
Два фонтана удались, но два подожженныя колеса брызгали фонтанами, но не вертлись, а застряли въ своей оси.
— Любительскіе фейерверки-самодльщина всегда такъ…— говорилъ кто-то.
— Все?— спрашивали распорядителей зрители.
— Все, все!
Раздались опять аплодисменты. Кто-то зашикалъ, кто-то засвисталъ.
Публика отходила отъ пруда и направлялась по домамъ. Прощальный вечеръ кончился.
Лейкин Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Дачный жених, Лейкин Николай Александрович, Год: 1897
  2. На уроке, Лейкин Николай Александрович, Год: 1897
  3. Дачные страдальцы, Лейкин Николай Александрович, Год: 1897
  4. Дача по объявлению, Лейкин Николай Александрович, Год: 1897
  5. Кулак, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
  6. Из-за предположений, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
  7. В Летнем саду, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
  8. Револьвер, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
Электронная библиотека