Проповеди (часть 2), Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1927

Антропология
Время на прочтение: 129 минут(ы)
Скачать в PDF
———————
Публикуется С. В. Чертковым по машинописям из архивов семьи автора и о. Валерия Приходченко. Исправлены многочисленные ошибки, допущенные во всех предыдущих изданиях, включая 2013 г. Даты восстановлены по содержанию и даны по новому стилю.
———————

Проповеди в храме святого Николая ‘Большой Крест‘

12 сентября 1926 г.

Первая Литургия

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Совершая первую Литургию в сем храме, о чём могу я благовествовать, как не о святом и страшном таинстве Евхаристии?
Доколе совершается на земле сия бескровная Жертва, никакие беды и напасти не должны устрашать верующих христиан, ибо здесь залог победы над грехом, страданием и самой смертью, здесь прощение и искупление наших грехов, здесь дар жизни вечной.
Какие же напасти, какие беды могут устрашать, когда всё дано нам Господом Иисусом Христом, лишь бы нам достойно причащаться Святых и Животворящих Тайн. И, как бы совершая нападения на сию твердыню, укрепилась страшная мысль не о том, что надо достойно причащаться, а о том, что надо редко причащаться!
Древние христиане причащались ежедневно, при Василии Великом, как он свидетельствует, причащались четыре раза в неделю. А в недавнее время требовалось церковною властью причащение не менее раза в год под угрозой гражданского наказания!
Отсюда, из этого требования причащаться хотя бы раз в год, сделали заключение, что только один раз в год надо причащаться! Так ослабла, так расшаталась духовная жизнь именно потому, что люди целый год отданы во власть своему греху и лишь один раз в год омываются покаянием и причащаются Святых Тайн.
И как это делается! В Великую Пятницу, когда пастырю нужно наспех, скорей покрыть епитрахилью, чтобы успеть непременно ‘отысповедовать’ всех! Вот к чему свели таинство покаяния, и вот какое достойное причащение приняли.
Тяжкие скорби, тяжкие испытания вновь восстанавливают ревность христианскую. И в согласии с требованиями церковных правил, в согласии с указаниями святых угодников наших, как, например, преподобного Серафима Саровского, и советами великих духовников, как Феофан Затворник и отец Иоанн Кронштадтский, — явилось вновь у верующих стремление к частому, постоянному причащению. Иначе и быть не должно, ибо если не будет укрепляться христианская душа благодатною силою на пути своей духовной жизни, она безнадёжна для Царствия Божия, — тогда мир непременно исхитит её и овладеет ею.
Пронести свою душу через стихию мирскую и сохранить истинную ревность о Господе, не имея постоянного утверждения в благодатном таинстве, — это всё равно что мнить пронести колеблющуюся, едва теплящуюся лампаду через бушующую стихию. Ведь мы окружены миром, который во зле лежит, который живёт совершенно иным духом, совершенно по иным законам. И если мы противопоставляем себя миру и дерзаем вступать на путь жизни духовной, то не на своих силах утверждаясь, ибо ничего, кроме немощи, не имеем, но на благодатных силах Господа, каковые преподаются нам, наипаче в святом, страшном таинстве Евхаристии.
У каждого есть своё препятствие на пути спасения, мы так страшно немощны — вот как юноша в сегодняшнем евангельском чтении, вопрошавший Спасителя, что ему сделать, чтобы наследовать жизнь вечную. Когда Спаситель напомнил ему заповеди, которые нужно соблюсти, чтобы спастись, юноша ответил, что всё это он исполнил. И тогда сказал ему Господь, что ещё одно надлежит сделать, чтобы быть совершенным: раздать имение своё нищим. И опечалился юноша, потому что был богат.
Вот на пути к нашему спасению у каждого лежит своё богатство, своё препятствие. У одного — гордыня, у другого — тщеславие, у третьего — блуд, у четвёртого — любовь к роскоши. Словом, у каждого свои немощи. Но каждый должен преодолеть их, дабы освободить свою душу для служения Господу.
‘Кто же может спастись?’ — спрашивали в смятении ученики Господа. И воистину, если видеть перед собою то, куда зовёт Господь, тот крест, который мы должны возложить на себя, как не воскликнуть: ‘Кто же может спастись?’ Но благодатный ответ Спасителя звучит в каждом слове Божием, которое учит нас: что невозможно для человека — то возможно Господу.
В этой вере нашей мы утверждаемся наипаче, когда совершаем Божественную Литургию. Там, где Господь, — там истинная жизнь, любовь и единство, там, где зло, — там разделение, распри, злоба и тление.
Мы, такие разделённые в жизни, такие озлобленные, грешные, немощные, по милости Божией здесь, на Божественной Литургии, омываемся той Пречистой Кровью, которая пролилась на Голгофском Кресте и вновь здесь явлена нам в страшном Божественном таинстве. Причащаясь Телу и Крови Господа нашего Иисуса Христа, мы сами сопричастниками делаемся Божественной любви, которая нас спасает и воскрешает.
Аминь.

21 сентября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
В жизни каждого человека бывают такие минуты, когда ему хочется оглянуться на прожитую им жизнь. Это имеет великий смысл для каждой души человеческой. Так же бывает не в личной только жизни, но и во всяком служении.
И я имею некую потребность ныне, в день девятой годовщины своего пастырского служения, просмотреть путь, который был мною пройден, ибо это несколько поможет мне указать на то, что я считаю в данный момент самым важным в жизни нашей.
Когда я принимал сан священника, мне представлялась деятельность пастыря как деятельность реформатора, который должен содействовать исправлению всевозможных недочётов церковной жизни. Воистину благодать Божия вразумляет нас, а не наши собственные силы! И достаточно было надеть эти одежды, чтобы сразу суетная и искушающая мысль о ‘реформации’ оставила и явилась мысль иная — мысль о необходимости не реформирования внешнего порядка Церкви, а о необходимости внутреннего, духовного нашего возрождения.
Надлежит реформировать Церковь — начинать с самого себя.
В условиях церковной жизни достигали богоносные отцы таких совершенств, о которых мы не дерзаем даже подумать, — не внешними реформами, не суетной, тщеславной деятельностью, а внутренним деланием. Никто ни в каких церковных условиях не мешает людям быть и преподобными, и подвижниками, и святыми, кроме нашей собственной немощи. Нужны были недолгие, но всё же годы для того, чтобы уяснить себе раскрываемую святыми отцами истину, так плохо нами усвояемую, которую ныне и считаю самым главным в деле нашего спасения.
Разумею — ухождение от мира душой. Разумею — невидимый монастырь, разумею — решительное ограждение себя от безбожного, бесовского мира невидимой стеной, воздвигаемой молитвой, наипаче молитвой Иисусовой.
На пути этого церковного делания стоит столько преград, такие внутренние трудности, такие, казалось бы, для человеческих сил непреоборимые препятствия, что невольно является смиренное сознание полнейшей немощности своих личных в этом деле сил. Отсюда то основное, что посильно всегда я стремился передать вам в своих проповедях: твёрдую и непоколебимую основу может дать нам в духовном делании строжайшее исполнение церковных правил.
Надо решительно встать на церковный путь жизни. Надлежит исполнять не за страх, а за совесть, не перед людьми, а перед Господом то, что заповедует нам Святая Церковь: разумею — пост, разумею — молитву, разумею — частое, постоянное причащение Святых Тайн. Только этот путь такого именно оцерковления души устоит, не будет полонён теми диавольскими мирскими силами, которые всегда ополчались, а ныне сугубо ополчаются на человеческую душу, ищущую спасения. И в каких бы условиях ни пришлось служить, и в каких бы условиях ни пришлось жить, надлежит именно это запечатлеть в себе, как говорит преподобный Серафим: нужно записать не на бумаге, а написать в своём сердце. Только здесь может быть достигнуто спасение.
Путь церковный требует от нас подвига, требует трудов, скорбей, часто влечёт за собой осмеяние, часто вражду людей мирских, часто будем на этом пути изнемогать, но эта вожделенная цель спасения нашего, служение истинному Господу будет и воспламенять, и укреплять нас.
Поститься, молиться и причащаться — вот что нужно для того, чтобы не на словах, а на деле воздвигнуть тот невидимый монастырь, к которому Господь призывает всех верующих в преддверии к последним временам антихриста.
Аминь.

1 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Отпустив народ, Спаситель отправил Своих учеников на другой берег, а Сам уединился для молитвы.
‘А лодка была уже на средине моря, и её било волнами… В четвёртую же стражу ночи пошёл к ним Иисус, идя по морю. И ученики… встревожились и говорили: это призрак, и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь, это Я, не бойтесь. Пётр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Пётр пошёл по воде… но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня. Иисус тотчас простёр руку, поддержал его и говорил ему: маловерный! зачем ты усомнился? И, когда вошли они в лодку, ветер утих. Бывшие же в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: истинно Ты Сын Божий’ (Мф. 14, 24-33).
Мы веруем, что события евангельские были именно такими, как о них написано. Мы не толкуем их как-либо иносказательно, мы веруем, что когда жил Сын Божий среди людей, здесь, на земле, воплотившийся от Девы и Духа Свята, всё то, что сказано в Евангелии, до последней черты, до последнего слова было именно так, как об этом повествуется. Но когда мы читаем Слово Божие, оно, кроме того, разъясняет нам нашу душу, наши грехи.
И здесь, в евангельских событиях, мы зрим нечто раскрывающее нам и нашу жизнь.
Событие, рассказанное в сегодняшнем евангельском чтении, воистину было, оно есть одно из тех чудес, которыми преисполнена жизнь Господа, которые являли Его могущество, вселяли в учеников Его веру, служили делу нашего спасения.
Но видится нам за этим морем, по которому шёл некогда Господь, иное море — видится жизнь наша. И видится нам не тот корабль, на котором некогда сидели носимые бурею по морю ученики, — видится мир, по которому носится кидаемая, захлестываемая, погибающая наша утлая ладья, видится нам в этом бушующем мире зовущий, идущий к нам Господь. И для многих маловерных кажется Он призраком!
А иные из нас, воспламеняясь верою, хотят идти к Нему по этим водам житейского моря, испрашивают в молитвах своих на сие дерзновение. И даёт им эту милость Господь, и благословляет их.
Но сделав несколько шагов, видя вокруг соблазны, эти волны, бушующую мирскую злую стихию, нас побеждающую, подстерегающую, разрушающую, грозящую нам гибелью, вдруг теряют веру свою и начинают утопать, и да благо будет нам, если мы, подобно апостолу Петру, воззовём ко Господу: ‘Господи! спаси мя’.
И тогда Господь протянет руку нам и поднимет нас, погибающих. А если усомнимся, если не воззовём, если не обратимся к Тому, Кто не призрак есть, а воистину Сын Божий? Тогда погибнем в бушующей мирской стихии.
И поклонились Ему, когда Он, спасши Петра, вошёл в корабль, и сказали: ‘Истинно Ты Сын Божий!’ Вот оно, вожделенное слово: Сын Божий. Вот Кто повелевает нам — как бы ни был страшен для спасения нашего бушующий мир, стремящийся погубить нас, — безбоязненно идти ко Христу, а когда грозит гибель, взывать: ‘Господи! спаси мя’, — ибо воистину Ты Сын Божий’.
Аминь.

3 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю’— так говорит Господь в Откровении Иоанна Богослова (Откр. 3, 19). Любит Господь Церковь Свою — обличает и наказывает Господь Церковь Свою. Какой же грех лежит на нас, подлежащий обличению и наказанию? Что сделано каждым, не тобою — Иоанн, Павел, Валентин, а родом христианским, родом православным? Что хочет от нас Господь, дабы мы исправились, дабы вразумились, дабы поняли смысл всех этих тяжких вразумлений и наказаний наших?
Не отдельные прегрешения, а есть один грех, который лежит на каждом: этот грех состоит в том, что нашу веру мы отделили от жизни нашей. Мы утвердились в привычке, что наша вера, наше служение Церкви, наше хождение к богослужениям занимает какое-то особое, маленькое местечко в нашей жизни, ни к чему нас больше не обязывающее и ни для чего нам больше не нужное, а вся жизнь — это как у всех, у неверных и у безбожников. И хорошее оправдание диавол придумал для нас: ‘Все люди грешны — можно погрешить и нам’.
Долгие, долгие века создавалось это ужасающее состояние жизни, когда сходить к Литургии, поставить свечку, отслужить молебен, раз в год причаститься Святых Тайн — и это всё, что для Бога, а всё остальное — для другого господина.
И если священник потребует строгого послушания Церкви, чтобы задачи духовные стали главным в жизни, тогда нам становится Церковь в тягость, является соблазн уйти, как будто бы не мы в Церкви нуждаемся, а Церковь нуждается в нас, как будто мы здесь не получаем величайшего блага, величайшей радости, как будто бы здесь не даруется вечная жизнь и спасение, как будто бы не приходящие сюда должны на коленях умолять Господа, чтобы Он простил их, принял, а напротив, как будто бы мы, приходящие, делаем некое одолжение Господу, не бросая Церковь подобно большинству.
Да пусть уходят, пусть уходят они! Ибо ныне ставится перед верующими вопрос не о том, чтобы кое-как, между делом, по привычке, служить Ему. Достаточно Господь обличал и достаточно наказывал нас, чтобы нам наконец вразумиться, чтобы нам наконец понять, что главная задача жизни — стяжать спасение и достигнуть жизни вечной.
И вот сегодняшнее евангельское чтение нам об этом именно и свидетельствует. Свидетельствует о том, что тот, кто хочет спастись, должен отвергнуть себя, взять крест свой и идти за Христом.
Что значат эти слова? Значат ли они, что можно подержать Крест Христов и потом бросить и идти лёгкой походкой туда, куда идут все безбожники? Нет, слова эти призывают каждого верующего христианина к жизни, понимаемой как подвиг. И если ты хочешь наслаждаться здесь пустыми, нечистыми, мирскими наслаждениями и за это отдать душу свою, то и не прикасайся ко Кресту Христову, а иди лёгкой дорогой к гибели.
Если же хочешь достигнуть жизни вечной и спастись, то поднимай-ка на себя Крест Христов и неси его. Неси его в своей семье, неси его в своём служении, неси его в общественной жизни, неси его через град насмешек, через всякие унижения, неси его радостно с верою, с твёрдым упованием, что ты этот Крест Христов несёшь, идя за Христом, идёшь и несёшь Крест свой, идя ко спасению, и тогда бремя сего Креста легко будет для тебя.
И наступили уже дни, когда нельзя больше служить двум господам. Ты хочешь хлеба насущного? Желай его, но для того, чтобы продлить здесь жизнь, на земле, дабы стяжать спасение. Ты хочешь, чтобы твоя семья была устроена? Думай об этом для того, чтобы в условиях этого устроения она достигла спасения. Каждый твой шаг, каждое движение твоё пусть будет освящаться этой единой и высшей целью жизни — спасением твоим.
Сколько матерей плачут о погибающих в неверии детях своих. А чему они их научили? Не наш ли это тягчайший грех, ибо, отторгнув от Христа жизнь свою, ничего более не могли сказать детям своим, как то, чтобы они ходили в церковь. Но это так неубедительно, когда дети видят, что и ходящие и не ходящие в церковь живут одинаково во зле. Зачем тогда идти в церковь, если она не изменяет жизни, и что мы, опутанные грехами, можем ответить на этот вопрос детей — зачем мы ходим в церковь?
Это наш грех — гибель наших детей. И все ниспосылаемые испытания, все обличения нас не вразумляют, всё ещё мало нам сего!
Будем же молиться, чтобы Господь открыл нам очи и дал нам истинное покаяние.
Аминь.

17 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Жизнь человеческая без веры подобна зданию без окон, без света. И вот открывается настежь окно, и видим мы свет, и чувствуем свежий воздух — это окно раскрывает нам благодатное действие слова Божия.
Каждое евангельское чтение — это просвет в иной мир, откуда льётся на нас неизреченный свет Божественной благодати.
Вот это слово уличное: ‘А ты Его видел, Бога-то?’ Видел, воистину видел! Каждый верующий видел Его в благодатном свете слова Божия, в благодатных таинствах Церкви, в её богослужении, в молитве и подвигах святых отцов — сокровищнице благодатной, содержащейся во Святой Церкви. Не хватает у нас терпения и смирения для того, чтобы почерпнуть из сокровищницы сей — нам бы всё сразу! А не хочешь ли потрудиться? И кажется таким жестоким это требование трудиться, подвизаться, смиряться и терпеть!
Да ведь бегаешь же ты с утра до вечера, ведь трудишься же ты чуть ли не двадцать часов в сутки, и не жалко тебе этих трудов, хотя тратишь ты их на то, что истлеет, пропадёт, обратится в ничто. Так потрудись же над созданием того, что есть вечное твоё устроение! Вот назидание и смысл сегодняшнего евангельского чтения.
Неотступность просьб хананеянки о люто бесящейся дочери и испытание её молчанием Господа научает нас неотступности не только в мольбах — неотступности во всех трудах в деле нашего спасения. И если Господь испытует нас и как бы не слышит молитв наших и не видит трудов наших, и если мы не видим так скоро, как бы хотелось нам, плодов наших усилий на духовном пути, то это не потому, что не видит и не слышит нас Господь, а потому что, значит, так нужно для дела нашего спасения.
Евангельское чтение сегодняшнего воскресного дня должно воспламенять нас не на какой-нибудь единый подвиг, а на постоянное устремление ко Господу, постоянное взывание к Нему: ‘Помилуй нас, устрой нас, пощади нас, дай нам разумение, дай нам силу, дай нам благодатный дар Духа Твоего Святого’.
Все мы имеем дщерь, люто бесящуюся, — это наша плоть, и не только тогда, когда мы испытываем тяжкие искушения плотские, но во всём видится люто бесящаяся дщерь, что составляет главное содержание наших земных забот. Хотя как будто бы страсти наши ни при чём вот в этой суете, в которой с утра до вечера живём мы, дабы устроить свою внешнюю, земную жизнь, но всё это есть дщерь наша, люто бесящаяся, за всем сим стоит то, что порабощает наш дух, что заставляет нас служить не делу нашего спасения, а делу нашего устроения земного. Устраиваемся — и неизвестно когда начнём жить! Ибо нельзя мирскую сутолоку назвать жизнью: есть, пить, спать и производить себе потомство — это не есть жизнь!
Так живёт, и ест, и пьёт, и спит, и производит потомство своё всякое животное. Не для этого создал и послал в мир человека Господь. И вот для того, чтобы исполнить то, зачем он послан, то есть сделаться достойным человеческого достоинства и вечного бытия, ему надлежит, подобно хананеянке, с верою, постоянно, не один день, не один месяц, не один год — всю жизнь идти за Господом и всё время к Нему взывать: ‘Господи, помоги нам’.
Аминь.

24 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Любите врагов ваших’ — вот слова, которые в одних возбуждают чувство благоговейного трепета, в других насмешку и поругание, но и в тех и в других — сомнение: может ли кто-либо в действительности осуществить их, они кажутся превышающими человеческие силы.
Но ведь их сказал Тот, Кто молился за врагов Своих, распявших Его на кресте, ведь это сказал Тот Спаситель Господь Иисус Христос, Который был пропят копием, Который был измучен, поруган, Которому дали вкусить желчи и Который в предсмертных Своих страданиях молился Отцу Своему, чтобы Он простил неведающих, что они творят. Ведь это сказал Тот, чьи ученики, терзаемые дикими зверями, мучимые и сжигаемые на кострах, распинаемые, как Учитель их, избиваемые, томимые голодом и жаждою, всячески заушаемые, как и Учитель их, молились за врагов своих.
Но всё это выше сил человеческих! Воистину выше сил человеческих!
Но для нас слова ‘выше сил человеческих’ — совсем не страшны, ибо мы знаем, что силами человеческими ничего не достигается здесь. Нам не страшны слова эти, ибо дано нам Божественное животворящее таинство.
‘Любите врагов ваших’, но не любится человеческому сердцу, кто же даст ему силу любить? Не слово поучения о любви, не заповедь только о том, что нужно любить врагов своих, но даст ему самую возможность любить — это даст самое Пречистое Тело Его и сия самая Честная Кровь Его. Да смирится человеческая воля и да не восстаёт на волю Божественную, а смиренно, с верою да придёт человек причаститься Святых Тайн.
Чему же будем мы сопричастники? Будем сопричастниками мы Святого и Божественного Тела Господа нашего Иисуса Христа, Святой Божественной Его Крови. Самого Христа примем и будем Ему сопричастниками.
А что это значит? Сие значит, будем сопричастниками Божественной Голгофской Его жертве, будем сопричастниками Голгофской Его любви. Вот где был источник силы, любви святых угодников, молившихся за врагов своих.
В жизни иссякла любовь, и предречённое Господом: ‘По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою’ (Ин. 13, 35) — в жизни забыто нами, и лишь только около Чаши, около престола, делаясь причастниками любви Божественной, Божественных Тайн Христовых, дерзаем мы сказать, что мы воистину ученики Его, ибо и в нас, недостойнейших и паче всех грешнейших, когда мы вкушаем сей Голгофской жертвы Любви Божественной, — и в нас входит сия любовь и нас творит учениками Спасителя нашего, и наше сердце на некий миг освещается сей благодатной любовью.
Аминь.

14 ноября 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Сегодня в евангельском чтении вы слышали притчу, которую все вы так хорошо знаете. Не новое что-либо слышали вы, но каждый раз можно по-новому просматривать жизнь при свете евангельских чтений.
‘…Вот вышел сеятель сеять, и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то, иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока, когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло, иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его, иное упало на добрую землю и принесло плод’ (Мф. 13, 3-8).
Сам Господь Бог Иисус Христос ученикам Своим разъяснил эту притчу. Семя — слово Божие. Упавшее при пути — это суть слушающие слово Божие и не разумеющие его, к которым приходит диавол и уносит слово из сердец их. И тогда уже не может быть веры в сердце человеческом, не может быть спасения для человеческой души. Другое семя, упавшее на каменистую почву, означает людей, которые принимают слово Божие, но, не имея корня, в первых же испытаниях оставляют веру. А упавшее в терние — это те, которые слышат слово Божие, но ‘забота века сего и обольщение богатства’ его заглушают. Четвёртое, упавшее на добрую почву, — это те, которые слово Божие принимают в сердце своём, оно разрастается там и в терпении даёт плод.
Какая простая, какая ясная для всех притча. Нужно ли ещё разъяснять её? Не достаточно ли повторить евангельские слова: ‘Кто имеет уши слышать, да слышит!’ (Мф. 11, 15). Но просмотрим жизнь нашу при этом свете евангельской притчи.
Жизнь воистину есть некая дорога. Через сердце наше проходят разные впечатления, события, мысли — и диавол на этом пути опустошает сердце наше, похищает из него слово Божие, слышанное нами. Мирская жизнь с жестокостью топчет в человеческой душе лучшее, что в ней есть, — веру. Под какими прекрасными личинами выходит диавол на свою страшную работу опустошения человеческих сердец от слова Божия!
Слово Божие в наше время знают все, в этом смысле все люди есть ‘слышавшие слово Божие’. Но вот приходит некто и говорит, что он пришёл от имени науки, и требует: ‘Давай мне сюда это слово святое, оно тебе не нужно’. Как охотно, как легкомысленно, без всякой проверки, безо всякой борьбы, с первого же слова отдаётся слово веры!
Вслед за наукой приходит человеческий смех, издеваясь и глумясь, требует, чтобы вместо Церкви, вместо веры, вместо слова Божия человек начал ‘жить’ — это значит медленно и безумно умирать в похотях и страстях мирской жизни. И отдаёт человек драгоценность — слышанное им, истоптанное в мирской суете слово Божие.
А вот оно, окамененное наше нечувствие, вот она — каменная почва сердца нашего: и упало семя слова Божия в это сердце, и было зацвело там, готовое дать плод. Но ведь слово Божие — это не слово человеческое, которое манит лёгкостью, пустотою и веселием жизни, — оно говорит о подвиге, оно говорит о труде, оно говорит о терпении, оно говорит об ответственности перед жизнью и перед Господом, оно заставляет страдать, оно заставляет нести испытания, оно заставляет нести Крест Христов. И при первом искушении, испытании слово Божие в окамененном сердце нашем сохнет и погибает совсем.
Ну а тернии? Это наши заботы, это наши хлопоты, всё устраиваемся, когда же начнем жить? Столько терний! разве их перечтёшь! Они заглушают в нас всё доброе, как заглушает доброе семя бурьян.
Добрая почва — редкая почва сердца человеческого. Но когда семя слова Божия упадёт на эту почву добрую и когда эти тернии безбоязненно, не жалеючи, вырвет рукою своею человек из сердца своего, да в смирении, да в уповании на Бога, а не на свой разум, не на свои силы, начнёт трудиться, дабы возрастить его, — какое великое дело тогда совершается, какая красота тогда душа человеческая!
Выслушав, приняв в душу свою сию притчу, будем просить у Господа, чтобы Он помог нам защитить своё сердце от диавола, помог бы нам оросить наше каменное сердце благодатию Божией, вырвать из душ наших тернии мирской суеты!
Аминь.

21 ноября 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Жил богач, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. И был нищий по имени Лазарь, который лежал у ворот дома его и питался крошками, падающими со стола богача. И псы приходили и лизали струпья его. И вот умер Лазарь и был отнесен Ангелами на лоно Авраамово. Умер богач, и похоронили его.
‘И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твоё в жизни твоей, а Лазарь — злое, ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь, и сверх того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят’.
И тогда стал просить богач, чтобы послан был Лазарь в дом к нему, к оставшимся ещё на земле пяти братьям — предупредить их, чтобы и с ними не было того же, когда они умрут.
‘Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки, пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мёртвых придёт к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят’ (Лк. 16, 23-31).
Сколько величайшей важности вопросов решает эта притча и сколько даёт она для благочестивых размышлений! Из этого множества, назидательного для нас, ныне остановимся на том, что раскрывается в ней для уяснения грядущей судьбы каждой души человеческой.
Не все в нашей жизни пиршествуют блистательно, не все могут одеваться в порфиру и виссон, но каждый может быть этим евангельским богачом, здесь не измеряется, сколько имел богач добра, здесь измеряется, для чего он жил. Под богачом разумеется всякий, кто земную жизнь проводит для удовлетворения страстных своих потребностей, из которых слагаются и ткутся все эти наши незаметно тонкие, но неразрываемо крепкие цепи нашего тленного рабства. Здесь разумеется душа, которая служит лишь временному своему бытию — вот этой своей тленной храмине, которая разрушится с человеческой смертью. А нищий — это человек, несущий скорби, которые иногда кажутся ему неизмеримо трудными, непереносимо тяжёлыми, это униженное состояние в скорбях, когда ‘псы приходят и лижут струпья’ язв наших
Раскрывает нам эта великая и страшная притча, что будет там, когда предстанем мы перед Престолом Божиим. Ожидает нас праведный суд Божий.
Лукавит человек, думая, что он необыкновенно любвеобилен, когда говорит о невозможности вечных мучений. Являются лукавые попытки якобы примирить совесть с учением о вечном мучении. Говорят о том, что вечность небесконечна, или о том, что существует указание в Слове Божием на всеобщее прощение. Ненужное лукавство разума! Как Господь поступит с грешниками — Его святая воля, да не дерзает человек разумом вопрошать о сем, но нам дано, нам указано, нам открыто о праведном суде Божием, о Его праведном гневе на делающих беззаконие.
И вот здесь открывается ещё нечто важное в деле нашего спасения, что мы также склонны проходить без должного уразумения. Вот богач просит, чтобы пришёл Лазарь из загробной жизни и предупредил, как страшно состояние душ, во грехе отошедших от сей жизни, думая, что если придёт отсюда человек, если совершится чудо, будет знамение, воскреснет человек — и тогда сразу поверят в это предупреждение. И слышит слова: ‘Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят’. И думает душа маловерная: ‘Если бы воскрес кто-нибудь перед очами нашими, укрепилась бы вера наша и мы стали бы жить иной жизнью’. Но и бесы веруют и трепещут — одной веры недостаточно, без любви не может быть спасения.
Но и самая вера — утверждается ли она на знамениях и чудесах? Не найдёт ли всегда отравленный ложью человеческий разум пути для того, чтобы оправдать жизнь по законам похоти и страсти, и даже если из мертвых воскреснет человек — разве не нашлось бы в нас достаточно лукавства, дабы как-нибудь, но оставить за собою право сомневаться в истинах веры. И разве не воскрес Христос? И разве святые апостолы не засвидетельствовали истину Воскресения Христова? А разве это свидетельство было свидетельством пустых слов? Разве они не запечатлели правду и истину сего Воскресения мученическою своею кровью? И разве того, что являла Святая Церковь в первые века бытия своего, не достаточно, чтобы поверить во Христа Воскресшего? И разве поверили, разве не остались люди в таком великом множестве безбожниками?
Мы верим, что люди, уходящие туда, в иной мир, прозревают. Мы верим, что многие, исповедовавшие своё безбожие здесь, на земле, хотели бы вернуться из огненных мучений, чтобы предостеречь близких своих. Но мы верим, свято верим, что для оставшихся здесь, для спасения их достаточно Моисея и пророков и Воскресшего Господа нашего Иисуса Христа!
Аминь.

28 ноября 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Апостол говорит: ‘Если бы писать о том (что сотворил Иисус) подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг’ (Ин. 21, 25).
Евангелие — малая книга, в которую вписано малое из того, что было сказано Спасителем. Но писали это малое апостолы, вдохновляемые Духом Святым, посему на этой малой книге лежит печать дара Духа Святого, и самая книга есть и чудо, и знамение, и свидетельство о том, что Господь Иисус Христос есть истинный Сын Божий. Не нужно никаких иных доказательств, достаточно только, отрешившись от всевозможных отравляющих душу мирских лжеучений, просто прочесть сию книгу: так она не похожа на все иные книги, в такой полноте содержится в ней Божественная, нечеловеческая мудрость, так в ней чувствуется благодатная, перерождающая нашу душу сила!
Сколько мудрых книг написано людьми, сколько мудрых книг нас заставляли учить и читать! Евангелие не есть книга такая же, как все, но более мудрая из них. Она единственная, ни с чем не сравнимая, исполненная Божественного Духа. Недаром даже неверующие, но добросовестные люди, не лгущие хотя бы себе, многократно свидетельствовали о необычайном действии на них Евангелия. Это единственная книга в мире, в которой нет ни одного праздного слова, ни одного лишнего слова, ни одного такого слова, которое бы не могло не войти в самую душу человека и жить в нём. И все события евангельские не похожи на те события, которые описывают другие книги, ибо в самих этих событиях всегда для нас раскрывается какая-то высшая мудрость, какая-то глубочайшая тайна. Так и в этом событии, о котором повествует Евангелие нынешнего дня.
Господь пришёл в страну Гадаринскую, и там встретил Его человек, одержимый бесами с давнего времени, который в одежды не одевался и жил не в доме, а в гробах. ‘Он, увидев Иисуса, вскричал, пал перед Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня… Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: ‘легион’, потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло’ (Лк. 8, 28-33).
На жителей страны той напал ужас, когда они увидели бесноватого, одетого и в здравом рассудке, сидящего у ног Спасителя, и стали они просить Господа, чтобы Он ушёл от них. И Господь ушёл.
Вот событие евангельское. Какая же тайна скрыта в этом странном и страшном желании бесов, чтобы Господь разрешил им войти в свиное стадо? Что раскрывается здесь для нашего назидания?
Здесь, в разрешении Господа бесам войти в стадо свиное, в этом их вхождении в сие стадо и в этой гибели свиного стада, одержимого силою бесовскою, раскрывается природа нашего греха. Здесь говорится о том, как бесы действуют через животную природу наших страстей, в этом показан нам и наш собственный образ, ибо и в каждом из нас есть животная природа, и каждому из нас угрожает через неё вхождение силы бесовской. А отсюда показывается нам и то, какова тогда будет жизнь наша — мы тогда и помчимся с крутизны в море, мы тогда и потонем так же, как потонуло и это стадо свиное, одержимое бесами.
И при свете этого евангельского чтения разве вся жизнь мирская, которая зиждется на страстях наших, разве она вся — не есть такое именно стремление с крутизны в бездну, и разве там, в конце её, не ждёт душу нашу гибель от страстей?
А конец сего евангельского чтения — разве он не отражает всей нашей жизни? Когда мы приходим в разум, исцеляемся от беснования, вступаем на путь жизни духовной, разве тогда страх не охватывает ближних наших, и разве им, как и этим гадаринским жителям, не кажется посещение Христа хлопотным, неприятным, слишком много требующим жертв? Ибо погибло стадо свиное, ибо погибнет в нас наша животная, страстная жизнь, ибо погибают привычки наши мирские, которые так жалко нам от себя отпустить.
Жители гадаринские вместо того, чтобы сесть к ногам Спасителя, подобно исцеленному бесноватому, стали говорить Ему, чтобы Он ушёл. Так же и все те, кто видит, что мы освобождаемся с Божией помощью от бесовской силы, начинают всячески просить, чтобы от нас ушёл Господь, чтобы мы опять стали такие, как без Него, ибо так проще, легче, привычнее, не так страшно. Ибо всякая перемена жизненного пути, всякий переворот внутренний, всякий отказ от привычных повседневных условий, всякое наше сердечное желание сесть у ног Спасителя страшит гадаринских жителей, и они всячески хотят, чтобы Господь ушёл и не мешал им жить так, как живут все. Вот внутреннее содержание притчи.
И нам, прослушавшим это евангельское чтение, надлежит знать: от бездны бесовской спасёт только один путь, ведущий к ногам Иисуса. Но на этот путь надо вступать безбоязненно и твёрдо.
Аминь.

5 декабря 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Оставь своё маловерие, забудь мирской язык, пусть базарный шум не заглушает Херувимской песни: здесь небо — здесь иной язык и иные чувства, здесь иные глаза, здесь иные уши, здесь иной, горний мир.
Вопрошаешь: ‘Како воскрешаются мёртвые?’ А не вопрошаешь: ‘Како созидается жизнь?’ Если в жизни видится горний мир, то легко усвояется вера и в воскресение мёртвых. Ибо лишь мирская жизнь, мёртвая и косная, стоит преградою для веры в восстание мёртвых. Для очей, созерцающих горний мир, для ушей, слышащих Херувимов, ‘победную песнь поющих, вопиющих, взывающих и глаголющих’, — для тех сия тайна, непостижимая разуму маловерному, усвояется и открывается через верующее сердце.
Но немощен человек в вере!
И в доме Иаира смеялись над Спасителем, когда Он сказал, что девица спит. Это смеялся мир, который не знает истинной жизни и потому не верит в её победу. И там, в доме Иаира, Господь взял с Собой не всех — взял с Собою апостола Петра, Иоанна, и Иакова, и отца, и мать, всем прочим же велел уйти.
Так и здесь, в этом мире, в этом ‘доме Иаира’, где так же глумятся над Спасителем воскрешающим, так же шумит мирская суета и так же, как и там, лишь для особых душ, душ верующих, лишь для особых глаз, для глаз верующих, лишь для особых ушей слышится и видится всё то, что утверждает нашу веру в воскресение.
Веруем, воистину веруем в воскресение мёртвых и чаем грядущего всеобщего воскресения!
Аминь.

12 декабря 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Спаситель, отвечая на вопрос законника: кто мой ближний? — сказал притчу о некоем человеке, который шёл из Иерусалима в Иерихон и на пути был изранен и ограблен разбойниками. И вот шёл мимо этого израненного и измученного человека священник посмотрел и пошёл дальше, шёл левит и тоже равнодушно прошёл мимо. Ехал самарянин — один из тех, к кому с таким презрением относятся иудеи, — и стало ему жалко измученного человека. ‘Подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино, и, посадив его на своего осла, привёз его в гостиницу и позаботился о нем, а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нём, и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближним попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай также’ (Лк. 10, 34-37).
Это мы идём из Иерусалима в Иерихон и на жизненном пути нашем встречаем всех этих измученных, ограбленных, исстрадавшихся людей, и сами на этом же пути часто лежим измученные и израненные, и мимо нас идут также своей дорогой, как в этой притче, священник и левит.
Но в этой притче есть для нас повеление: ‘Иди, и ты поступай также’.
Как нам исполнить это повеление, что в нём содержится для нас, и раскрывается? Что сделал самарянин, что содержится в его поступке?
Прежде всего он пожалел человека. Но мало пожалеть: можно в душе испытать жалость и с этой жалостью, посочувствовав, можно пройти мимо. Он не только пожалел, жалость его перешла в действие — это была действенная в нём любовь, ибо он прошёл с чувством сострадания в сердце, подошёл, перевязал раны, полив их маслом и вином. Но, кроме сего, самарянин предоставил раненому скот свой, а сам пошёл пешком.
Это была уже некая жертва: это было деяние не от избытка, он отдал необходимое ему самому, это была не только действенная, но и жертвенная любовь. Привезя в гостиницу раненого, он не поспешил ехать дальше, не сказал себе: я сделал достаточно для ближнего моего, — он позаботился, чтобы оставшемуся здесь было хорошо, чтобы до конца было доведено доброе дело, начатое им. Это была любовь совершенная, которая хочет доброе дело сделать во всей полноте, хочет довести его до конца.
На жизненном пути нашем постоянно перед нами встаёт это повеление Господа: ‘Иди, и ты поступай так же’. И если мы не всегда имеем возможность материально помочь ближнему своему, то сколь часто можем оказать милость и проявить эту жертвенную свою любовь иным путём.
Разве пожалеть человека, поддержать его в горе, ободрить его в нищете, взять на себя часть его тяжких жизненных невзгод и переживаний не значит совершить подвиг самарянина? Здесь притча сия приводит нас к самому существенному вопросу: как нам научиться любви? Ибо для того, чтобы не просмотреть встречающихся на жизненном пути страдающих людей, для того, чтобы как-то ‘случайно’ не пройти мимо них, как прошёл этот священник или левит, нам надлежит любовь иметь в сердце своём.
Когда сердцу не любится, тогда и глаза не замечают того, что встречается на жизненном пути страдающего, измученного, нуждающегося. Любовь — это есть состояние души человеческой, когда душа пребывает в этом состоянии любви, она всегда найдёт, кого пожалеть, и всегда научит, как помочь. Вопрос в том, как научиться любить, как нам устроить душу свою, чтобы любилось нашему сердцу, жалелось, когда видим горе.
‘Любовь — совокупность совершенства’, — говорит апостол Павел, и для того чтобы достигнуть этой совокупности совершенства, надлежит действовать на неё всей совокупностью церковности. Только совокупностью всех церковных усилий может достигнуть душа человека совокупности совершенства.
Вот потому-то мы и должны так близко принять к сердцу церковность нашу, ибо в ней заключается единственный путь к совершенной любви. Главнейшее, что предлагает здесь Церковь, это есть таинство Евхаристии. В принятии святого таинства Евхаристии лежит главный источник, дабы мы могли принять в своё сердце силу любви.
Какой ужас объял бы первых христиан, если бы им сказали, что они должны причащаться Святого Тела и Крови Господа раз в год! Они бы подумали, наверное, что так говорящий — безумный человек, ибо им, ежедневно участвовавшим в преломлении хлеба, постоянно питавшимся этой Божественной любовью и посему постоянно носившим её в своём сердце, было так ясно, что если бросить человека в мир и в течение года оставить его без этого источника жизни и любви, человек погибнет, душа подвергнется полнейшему опустошению.
Для того чтобы нам стяжать истинную любовь, нам надлежит постоянно, постоянно, постоянно вкушать Святое Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа — только здесь залог того, что у нас не иссякнет в сердце окончательно чувство любви и жалости к человеку.
Как можно веровать, как можно молиться, как можно подвизаться, как можно любить, когда не будем постоянно в теснейшем общении с Господом Иисусом Христом в этом животворящем таинстве Евхаристии? Для того чтобы нам быть милосердными, как самарянин, для этого нам нужно быть постоянно со Христом.
Аминь.

19 декабря 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Когда речь идёт о противодействии вере, тогда мы возлагаем очень многое на наш разум, и ничто так не препятствует делу веры, как эта гордость нашего разума. Но когда речь начинает идти о спасении, тогда мы готовы сделаться безумными и разума своего решительно не хотим слушаться.
Вот сегодняшняя евангельская притча.
Если бы не это наше диавольское свойство: призывать разум лишь тогда, когда надо мешать вере, — разве одной этой притчи не было бы достаточно, чтобы образумиться и начать строить свою жизнь на совершенно иных основаниях?
‘У одного богатого человека был хороший урожай в поле, и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро моё, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя, кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет’ (Лк. 12, 16-21).
Ну, разум человеческий, который не может принять истины веры, потому что не может их понять, — ответствуй, что можешь ты сказать в оправдание жизни без веры, при свете сей евангельской притчи? Какую житницу воздвиг ты себе, что ты припас там для себя и что ты можешь сказать, слыша сей голос: ‘Безумный, в сию ночь душу твою возьмут у тебя!’ Собрал ли ты в эту житницу земную хоть что-нибудь, что ты сможешь унести с собой, когда у тебя возьмут душу твою? Что ты там сберёг, сохранил такого, что бы не осталось здесь, на земле, как некий хлам, когда ты умрёшь? Чем оправдаешься? Или ум нужен только для того, чтобы оправдать твою безбожную жизнь, а когда призывают тебя ко спасению, ты предпочитаешь остаться безумцем?
Просмотрев жизнь свою, кто не узнает себя в безумном богаче? Богатство наше у многих малое, и у большинства нет великих сокровищ земных, но дело здесь не в величине богатства, а в том значении, которое имеет для души нашей забота о нём. Можно и малую житницу иметь и можно туда складывать ничтожные крохи материального благополучия, но если это будет вся твоя забота, если это будет то, для чего живёшь ты, — эта малая житница станет громадной, заслонит небо собою, и то малое, что собираешь ты в ней, станет таким тяжким, что всё равно задушит, погубит тебя.
Когда размышляет так не безбожник, а верующий человек, как часто говорит он: всё это правда, но не могу жить иначе, не могу жить иначе! Это потому так, что жизнь наша не зависит только от разума нашего. В деле веры недостаточно принять разумом истину, она должна быть принята всем существом человека, также недостаточно и в деле спасения только знать, как надлежит жить, — надо начинать жить по-настоящему. На это не хватает у нас решимости по маловерию нашему.
Если бы жизнь вечная была для нас несомненною истиною, если бы мы непоколебимо, всем существом нашим ощутили её и поверили в неё, как ощущаем и верим в то, что мы должны жить здесь, на земле, тогда даже нашего безумия не хватило бы, чтобы все свои силы употреблять не на спасение души, а на то, чтобы скапливать ненужный хлам в житнице нашей.
Для того чтобы просветлеть разумом, надо просветлеть сердцем, а для этого надлежит сознать, что все испытания, которые мы несём, — это наказание за нашу преступную перед Господом жизнь, надо принять все эти испытания как путь, ведущий к церковности, и начать наконец жить так, как учит Святая Церковь: надо молиться, надо поститься, надо каяться в своих грехах, надо причащаться Святых Тайн!
Аминь.

26 декабря 1926 г.

Неделя Праотец. За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Во многих семьях Москвы смятение! Где сын, где дочь, где мать, а где и отец начали сходить с ума: бегают по церквам, читают Слово Божие, причащаются Святых Тайн и соблюдают посты.
Какое неожиданное несчастье! Тем более неожиданное, что это в то время, когда вера объявлена обманом и когда вообще известно всем, что верующих людей больше нет. Какое несчастье в семьях! Какая великая радость в Церкви! Какая великая радость придти на вечерю того домовладыки, о котором повествуется в сегодняшнем евангельском чтении!
Но многие званые, приглашённые не поспешили туда. И когда слуга по повелению домовладыки известил их, что всё готово, чтобы они шли на вечерю его, — каждый, точно сговорившись, стал отказываться.
Один сказал, что купил землю и ему лучше пойти посмотреть её, другой сказал, что купил пять пар волов и ему надо пойти и испытать их, а третий женился — ‘имей мя отреченна’.
‘Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. И сказал раб: господин! исполнено, как приказал ты, и ещё есть место. Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных’ (Лк. 14, 21-24).
‘Мало избранных!’ Но нам никогда не предрекалось, что их будет много, нас никто не вводил в обман: с первых же дней Церковь Христова знала, что ‘мало избранных’, она знала, что эти избранные будут гонимы, знала, что эти избранные будут ненавидимы всеми за имя Христово и будет их так мало, что найдёт ли ещё веру на земле Спаситель, когда придёт судить мир. Всё это было открыто Святой Церкви в Слове Божием, и не только не колебалась, но этим лишь утверждалась истинность этого пути.
Ибо там же, в Слове Божием, говорилось и то, что воочию видят люди: ‘Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими, потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их’ (Мф. 7, 13-14).
Что же мешает людям придти на сию вечерю? Ведь здесь обещается такой сладостный пир, здесь обещается небесная радость, здесь обещается и даётся то счастье, к которому тщетно стремятся неверующие люди. Здесь даётся смысл жизни, здесь даётся такой душевный мир, которого даже не могут вообразить себе люди мирские!
На что же они меняют всё это, что им даётся в миру вместо всего, предлагаемого на пиршестве домовладыки? И предлагаемого не на один миг, не на одну лишь минуту земной жизни, а даётся навсегда, ибо вечно будут пребывать люди в этой сладости, в этом величайшем духовном счастии и радости. Так на что же меняют всё это, на какую величайшую ценность, за которую можно продать всё это? На пять пар волов, на клочок земли, на семейное благополучие?
Кто безумен? Тот ли из числа немногих, кто не хочет продать своего вечного спасения и кто знает, что оно достигается там, куда зовёт Святая Церковь, или тот, кто и в самом деле думает, что жить нужно только для того, чтобы покупать землю, испытывать волов, устраивать здесь, на земле, призрачное, мимолетное счастье?
Кто же безумец есть?
Аминь.

26 февраля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего’. ‘Не подлаживайтесь к веку сему, не делайте вашей жизни по образу жизни мирской, не старайтесь приноровить Царствие Божие к мирскому царству’.
То, что мы называем нынешним обмирщением Церкви, делается не всегда явно и не всегда заметно, но исторический путь, пройденный земною Церковью, оставляет эти страшные следы обмирщения не только на всей Церкви в различных уклонениях от того пути церковного, который указан нам уставом Церкви, но и в отдельной жизни каждого члена Церкви.
Если видеть человека постоянно перед собою, то трудно заметить изменения в нём, а когда видит человек другого с перерывом, то сразу замечает те изменения, которые наложило на него время. Так и на нашей внутренней жизни, жизни духовной, эти изменения от приноравливания к жизни мирской незаметные, делаются очень заметными, когда мы сравниваем то, чем стали, с тем, чем мы были. Из многих сторон нашего внутреннего обмирщения есть одна сторона, которая имеет во внутренней нашей жизни великое значение, хотя как будто бы дело маловажное. Я разумею это наше стремление к введению в нашу внутреннюю жизнь рассудочности.
Дух православия постоянно уменьшался и постоянно угашался этим как будто бы малозаметным, но чрезвычайно тлетворным духом, сказать по-научному — рационализмом, а по-житейскому — рассудочностью. Эта рассудочность, которая сказывается во многих русских сектах, отравляет внутреннюю жизнь и тех, кто решительно считает себя православными.
Есть один вопрос, к которому мы, читая жития святых, часто возвращаемся, на понимание которого так явно влияет этот дух обмирщения. Разумею вопрос о силе бесовской.
Если вы возьмёте церковные песнопения, если вы возьмёте жития святых, если вы возьмёте чин Таинства крещения, вам будет совершенно ясно, как решительно, как постоянно лицом к лицу велась христианами брань с этою невидимою бесовскою силою, как ясно чувствовалась, как ясно воспринималась эта потусторонняя тёмная сила и как христиане, как некие воины Христовы, противостояли ей.
Очень подозрительно, когда из поля духовного внимания человека как бы уходит вопрос о потусторонней тёмной силе. Это не значит, что эта сила исчезает с пути человека, а это значит только, что человек допустил её в отношении себя встать так, что её стало ему не видно, но это положение в брани весьма опасное, весьма гибельное. Вопрос о нашем отношении к силе невидимой, духовной, действующей постоянно в нашей жизни, — вопрос первостепенного значения в деле нашего спасения. Итак, робость и неловкость у некоторых добре верующих православных в вопросе о прямом признании и чувствовании и борьбе с этою силою — большой наш грех.
В сегодняшнем житии Исаакия Печерского рассказывается о великой брани с силою бесовскою.
Исаакий, в миру человек богатый, всё роздал и ушёл спасаться под руководством Антония Печерского. Затворился, стал подвизаться великими подвигами: всё время стоял на молитве, спать не ложился, освежал себя сном сидя, никого не видел — отверстие, в которое ему подавалось пропитание, было так узко, что едва проникала туда рука. И вот однажды этот великий подвижник после молитвенного своего труда видит, как осияла его пещера и предстали пред ним множество юношей блистательных, и сказали ему: ‘Мы ангелы, а вот за нами идёт Христос’. Увидел Исаакий множество светлых юношей и среди них особенно сиявшего, который и был, по указанию бесов, ‘Сам Христос’. И сказали они ему, чтобы он поклонился этому ‘Христу’. И поклонился Исаакий. Тогда поднялся великий шум, и тогда стали кричать ему: ‘Ты наш, ты наш!’ И сказал этот мнимый ‘Христос’, чтобы начали играть бесы, и стали играть, и стали танцевать и кружиться бесы вокруг Исаакия. И так замучили его, что упал он как бы мёртвый. Надругавшись над ним, ушли бесы.
Когда пришёл Антоний и сказал по обычаю: ‘Благослови, отец Исаакий’ — не было ему в ответ голоса Исаакия. И подумал Антоний, что умер отец Исаакий, и раскопали пещеру, и нашли его лежащим недвижимым. Но когда вынесли его, в нём были ещё признаки жизни.
Стали выхаживать его. Исаакий был как младенец, он всё забыл, он разучился ходить, он разучился есть. Вновь начала бережно восстанавливать монастырска братия Исаакия. И снова стал Исаакий иноком, вновь стал подвижником, но принял образ юродства. Впоследствии вновь ушёл в затвор и явил величие и светлость духа, и достиг благодатного состояния: стал преподобным, святым угодником Божиим.
Вот когда говорят, что Бога мы не видим, или говорят, что бесов никто не видит, как это звучит нелепо, как это звучит страшно!
Ведь обычно говорится это людьми, которые не то что Бога, не то что бесов, а своей собственной души не видят, которые никогда в неё не заглядывали, которые никогда в ней ничего не пытались рассмотреть, которые всё время вне живут! А ведь познание Бога и видение бесов через внутреннее наше бытие раскрывается. И вот, если присмотрится человек к этому таинственному иному миру через свою душу, он там увидит такие состояния, которые ему откроют, хотя и не в таких очами видимых образах, нечто столь явно происходящее от действия на душу его потусторонних тёмных сил, что никаких сомнений не останется у него в том, что это всё есть действительно. Наша душа постоянно окружена бесами, которые постоянно нас искушают, смущают и влекут к гибели. И если мы, обычные люди, не достигнем такого состояния отчётливости внутреннего зрения, чтобы нам стала видима окружающая нас тёмная стихия потусторонняя, то это значит только, что нет достаточной тонкости и остроты духовного нашего зрения.
Но когда читаем жития святых, здесь всё это видим так ощутительно и ясно, что как бы некие тени начинаем видеть тех же событий, тех же явлений и в своей собственной душе.
Когда преподобный Серафим на вопрос некоего человека о том, видел ли он когда-нибудь бесов, ответил: ‘Вид их гнусен’, ответил так потому, что знал и видел их. Но каждая душа, лишь бы хоть сколько-нибудь она отрешилась от этого приноравливания к жизни мирской и сосредоточила своё внутреннее внимание на себе, увидит тени бесов и действие их на нашу душу.
Аминь.

5 марта 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
В зимнюю вьюгу был обычай звонить в колокола для того, чтобы сбившиеся с дороги слышали благовест, знали, в каком направлении им надо идти.
Для человечества такой благовест в снежную мятель — всё то, чему учит Святая Церковь.
Как бы ни сбилась с дороги, куда бы ни уклонилась общечеловеческая жизнь, этот благовест всегда будет указывать, куда нужно идти.
Когда будут учить мирские мудрецы о том, как жить, и собьют с дороги, благовест Церкви укажет, куда нужно идти.
Когда мирская бесовская мудрость будет толкать в пропасть безбожия, мы знаем, что это мятель. Когда мирская жизнь сбивает человека с верного пути спасения и он начинает всё дальше и дальше отходить от этого верного пути, мы знаем, что это — мятель. И когда человечество начинает отдаваться своим страстям и похотям и, вместо того чтобы жить для устроения своей души, дабы было с чем идти в жизнь вечную, начинает жить во имя смерти, мы знаем, что это — мятель.
Внешнее могущество человеческой культуры, нисколько не приближающее человеческую душу ко спасению, сбивающее многих своим мишурным величием, — всё это мятель, и благовест Церкви указывает истинный путь, куда надлежит идти человеку.
Вот великое значение Церкви для мира даже безбожного, ибо и он, как ни предаёт поруганию Святую Церковь, он всё же не может сам нисколько не определять своего движения этими высшими нормами, утверждаемыми Святою Церковью, — таков смысл Божественного откровения, таков смысл нравственного закона в деле общемирового движения жизни.
Когда человека соблазняет мысль, что нравственный закон евангельский так высок, что его всё равно нельзя исполнить, что требования заповедей так строги, что человеку всё равно их не выполнить, он всё время должен помнить, что этот высший Божественный закон всегда будет поднимать падающего, направлять сбивающегося с пути, освещать ему дорогу ко спасению, и если он не может осуществить этот закон во всём его объёме и полноте, то всё же этот высший закон будет всё время определять для него, к чему ему надлежит стремиться, и этим всё время будет удерживать его от падения и от отхождения с истинного пути жизни.
Вот почему мы, благовествуя Слово Божие, говорим о самых высших требованиях закона, а тот, кто не может исполнить его, приходит и говорит: ‘Грешен’.
Мы не возводим в закон грех, хотя и знаем: каждый человек согрешает. Мы не говорим, что грешить допустимо, хотя знаем, что ни один человек без греха не проживёт свою жизнь, — мы всегда говорим о должном, и говорим со всею строгостью, на которую нас благословляет Святая Церковь, дабы мы возвещали закон Самого Господа Бога, но в то же время мы милосердствуем к согрешающим и не могущим его исполнить и прощаем по праву, данному нам от Господа благодатию и щедротами Его человеколюбия.
Всё это надлежит памятовать и тогда, когда мы имеем перед собою не только закон нравственной жизни, но и всякое правило Церкви.
Я ныне имею особое побуждение обратить ваше внутреннее внимание на это именно в преддверии к Великому посту.
Строг Великий пост. Правила Церкви о Великом посте повелевают нам первые два дня первой седмицы вовсе не есть, весь Великий пост не вкушать масла, кроме суббот и воскресных дней.
И вот когда перед нами такой устав, боязно за верующих, что они будут соблазнены мыслью: ‘Этого нельзя исполнить, так можно и вовсе не исполнять!’
Это будет так же безумно, как если бы кто-нибудь сказал, что нравственный закон Христов я не могу исполнить вполне — значит, всё позволено. Как в области нравственного закона нам дана высшая норма жизни и мы, по немощи своей нарушая её, говорим: ‘Грешны!’, — так и в области церковного устава мы не говорим, что не нужно соблюдать церковное правило, потому что многие не в силах соблюдать его вполне.
Из всех этих размышлений для нас определяется наше отношение не только к нравственному закону Христову, но и наше отношение к правилам, канонам, уставу Церкви.
Мы утверждаем требование устава во всей полноте и объёме как должное, как то, что не позволяет нам расслабнуть, отойти, погрузиться в жизнь мирскую.
Для нас устав есть закон, нарушать который грешно, и посему мы как в области жизни нравственной видим перед собою бесконечный путь совершенствования и приближения к исполнению этого нравственного закона, так и в области оцерковления нашей жизни мы видим эту вожделенную цель оцерковления по всей строгости церковных правил и церковного устава и всегда, когда будем согрешать против этого, будем говорить: ‘Грешен!’
Аминь.

6 марта 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Многие из нас за этот год похоронили близких людей. Похоронили мы и нескольких наших прихожан, но вот нам Господь судил вновь дожить до Великого поста.
И вновь начнутся великопостные службы, вновь пройдёт перед нами голгофский путь Господа нашего Иисуса Христа.
Каждый по-своему, но многое переживёт за эти великопостные дни: и жизнь свою вновь просмотрит, и грехи свои старые вспомнит, и, может быть, над многими искренне поплачет.
Но нам всем надлежит с особым вниманием приготовляться ко дням Великого поста, ибо так уж человек устроен, что надо ему время от времени поглубже заглядывать в свою душу, ибо он не может, по своей немощи, постоянно содержать своё внутреннее внимание. Церковь помогает нашей немощи.
Сегодняшнее евангельское чтение даёт указание, что нам надлежит особенно сделать для того, чтобы достойно, благотворно пережить дни Великого поста.
Прежде всего надо простить, непременно простить всех своих врагов!
Это трудно для мирских людей, смешно, ненужно, но мы Великий пост можем провести как должно лишь тогда, когда наше сердце будет свободным от духа вражды.
Это и трудно — это и легко!
Это трудно, когда живём, отдаваясь естественно-природным своим склонностям, это легко, когда с Божией помощью мы осознаём себя искупленными Его Святою Кровью.
Надо простить тем, кто нас обидел, кто нас оклеветал, кто сделал нам сознательное или бессознательное зло, — простить не формально, не поклониться в ноги, как требуется, и сказать: ‘Прости!’, а сердце будет каменным — надо простить искренне, перед Господом, вспомни, что и ты — страшный должник и оскорбитель Господа. Святые отцы научили нас, что сознание собственной вины всегда облегчает для нас возможность простить вину другого, и потому так действенно и необходимо прощение ближнего перед днями Великого поста.
Когда тебе человек сказал резко, когда человек осудил тебя, посмеялся над тобою, отнял у тебя, когда человек сделал тебе какое-нибудь зло, — если ты от всего сердца вспомнишь в это время, как ты Бога оскорбил, сколько ты Ему недодал, сколько у тебя так называемых мелких, но на самом деле таких страшных перед Господом преступлений, тебе легко будет отпустить эти обиды и грехи твоему ближнему.
А потом надлежит решительно отстраниться от всякого лицемерия, всякого притворства, всякого фарисейства, всякой показной молитвы и благочестия — надо явиться постящимся не перед людьми, а перед Господом. В наши дни редко кто рисуется своим подвигом постным — его чаще приходится скрывать, ибо ведь в миру не столь почётно, сколь смешно, что православные христиане соблюдают свой закон.
Спросят о твоей вере — ты не лги, не притворяйся! Не притворяйся и перед тем, кто тебя похвалит за пост, не притворяйся и перед тем, кто за него над тобою посмеётся, — постись для Господа, только и тогда ты найдёшь в себе достаточно силы без всякого внимания оставить мирскую хулу и насмешки над твоею верой и над твоим законом, обретёшь силы не тщеславиться своим благочестием и постом и перед тем, кто может за это возвеличить тебя.
У тебя должна быть перед постом общая твоя настроенность таковою, как об этом говорится в конце сегодняшнего евангельского чтения, где нам повелевает Господь не собирать сокровищ на земле, а собирать их на небе.
Ведь ты же веруешь, ведь ты же знаешь, что жизнь твоя здесь, на земле, есть единый миг, что ты воистину странник, который на недолгое время лишь здесь, на земле, а потом пойдёшь дальше. С чем же ты туда пойдёшь? Почему ты столько нагрузил на себя для того, чтобы прожить здесь эту временную жизнь? И почему ты так опустошил себя, что тебе не с чем идти туда?
Как это всё ясно для разума и как всё это трудно, чтобы стало твоей жизнью. Воистину обольщение бесовское!
Перед Великим постом повелевает нам Господь всеми силами души своей вспомнить тщету и ненужность наших земных забот и всеми силами, какие только есть у нас, устремиться к горнему, к вечному, к делу нашего спасения.
Вот если простим от души, если мы не будем притворяться, лукавить, лгать, тщеславиться, если мы, наконец, вспомним, что мы странники и что идём мы в жизнь вечную и что здесь, на земле, в этой жизни, нужно запастись, чтобы было с чем идти нам в эту вечную жизнь, — вот тогда эти дни Великого поста, прекрасные, страшные дни, мы переживём так, как должно.
Аминь.

6 марта 1927 г.

За всенощной в Прощёное воскресенье

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Святая Церковь, всегда призывающая нас к любви и всепрощению, сегодня с особою силою призывает нас простить друг другу все прегрешения, все обиды.
Да и как может быть иначе, ведь Великий пост возводит нас на Голгофу, как же дерзнём мы подойти к Голгофскому Кресту, не простив друг другу согрешений наших?
В житии святых есть событие, которое с потрясающей силой свидетельствует о том, что значит не простить ближнему обиду.
В Антиохии Сирийской жили пресвитер Саприкий и простой человек по имени Никифор. И долгие годы они так любили друг друга, были такими близкими друзьями, что все считали их за братьев. И вот диавол вселил между ними вражду, и стали они так ненавидеть друг друга, что не могли встречаться и не приветствовали друг друга.
Простой человек Никифор сознал, что это от диавола, и послал друзей своих к пресвитеру Саприкию, чтобы тот простил его. И не простил пресвитер Саприкий бывшего своего друга Никифора. Через несколько времени вновь прислал Никифор друзей своих, мучимый этою враждою к нему бывшего своего друга. И вновь не простил Никифору Саприкий. И в третий раз послал друзей своих, и в третий раз не простил ему Саприкий. И тогда сам Никифор пришёл к нему, и умолял его, и кланялся ему в ноги, и просил простить его, и не простил его пресвитер Саприкий.
И вот наступили гонения на христиан. Был призвал к правителю Саприкий, и тот спросил: ‘Какого ты рода?’ И ответил дерзновенно исповедник Христов Саприкий: ‘Я христианин!’
И потребовал начальник, чтобы он отрёкся от Христа, принёс жертву идолу. Отверг это искушение Саприкий.
Тогда его распростёрли на земле и мучили и истязали его, и не изменил Христу Саприкий. Тогда начальник вынес приговор, что за неповиновение властям и нежелание принести жертву идолу пресвитер Саприкий приговаривается к усечению мечом.
Повели пресвитера Саприкия на казнь. И видел это Никифор, догнал его, упал, и поклонился ему в ноги, и стал умолять его: ‘Мученик Божий, прости меня!’ И не простил его Саприкий. И дальше шёл на казнь, и бежал за ним Никифор, и падал ему в ноги, и вновь просил его: ‘Мученик Христов, прости меня!’
И не простил ему Саприкий на месте казни, обнажил меч воин и велел мученику наклонить голову. И спросил Саприкий: ‘За что ты хочешь казнить меня?’ И ответил воин: ‘За то, что ты не приносишь жертву идолу’. — ‘Я принесу’, — неожиданно сказал Саприкий, ибо благодать Божия оставила мученика. Он отрёкся от Христа и принёс жертву идолу. И тогда Никифор пал ему в ноги и говорил: ‘Не отрекайся, прими мученический венец, тебя там ожидает слава мученического венца!’ Но не послушался его Саприкий. И тогда Никифор сказал воинам: ‘Я христианин, казните меня вместо пресвитера Саприкия!’ И принял Никифор мученический венец и славу.
Так пресвитер Саприкий, имевший благодать претерпеть страшные мучения, имевший дерзновение исповедничества, был оставлен благодатию Божией, отрёкся и пал потому, что не простил ближнего своего.
Поучительное, страшное событие!
Как оно научает нас бояться этого духа непрощения, отнимающего благодать Божию. А что мы без Божией благодати? Что мы со всеми нашими талантами, со всеми нашими дарованиями, с нашею силою воли — что мы без благодати Божией?
Простим же друг другу все прегрешения наши, все обиды, все повседневные мелкие и крупные огорчения, простим обиды, которые так раздувает в нас наша гордость и самомнение, простим тем, кто враждует против нас и даже не хочет сам простить нас, простим и тех, которых так часто осуждали за их отношение к нашей вере. Ведь подумать только: вместо того, чтобы стоять в церкви и готовиться к Великому посту, сидеть теперь где-нибудь в кинематографе — какое несчастье, какой ужас!
Нужно пожалеть сих не ведающих, что творят.
У нас, пастырей, есть особый грех перед духовными чадами: бывает в нас и нетерпение, и раздражение, и невнимательность, бывает, что недостаточно душевно отнесёмся к страданиям и несчастиям другого человека. Нам много дано, много с нас и спросится.
Наши прегрешения особенно переживаются, особенно сознаются совестью в этот день. И я от всего сердца прошу: простите меня во всём, в чём я погрешил перед вами.
Аминь.

12 марта 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Как бессмысленно, дико и безумно было бы думать, что смысл жизни отдельного человека заключается лишь в том, чтобы он устраивал здесь, на земле, внешнюю свою жизнь. Так же бессмысленно, дико и безумно думать, что жизнь сего мира существует только для того, чтобы были достигнуты чудеса техники. Безумно думать, что человек существует только для того, чтобы всю свою жизнь тормошиться неизвестно для чего здесь, на земле, и не понять, что жизнь человеческая здесь, на земле, есть приготовление к вечному бытию и вечной жизни, так же безумно думать, что мировая жизнь существует для того, чтобы люди неизвестно зачем летали по воздуху, сооружали неизвестно зачем то, что может передавать на большое пространство их речь, чтобы они достигли таких удобств, когда можно будет нажать кнопку — и вдруг явится перед ними всё, что им вздумается.
Смысл человеческой жизни должен быть связан с вечностью, и смысл мировой истории также связывается с вечностью. Только вечное может дать смысл и оправдать временное в отдельной человеческой жизни, и только вечное может дать смысл и оправдать всю мирскую жизнь.
Смысл отдельной человеческой жизни в том, чтобы душа человеческая определилась к добру или злу, к спасению или гибели, приняла вечную жизнь или вечную смерть, и смысл жизни заключается в том, чтобы путём этого сложного великого процесса — то, что называется мировым развитием, — постепенно определялся мир, избирая доброе или злое, спасение или гибель. И это разделение, это определение людей на погибающих и спасающихся — оно будет всё яснее и яснее по приближению нашему к последним временам. Нам не дано знать времени и срока, но не чувствуется ли нами в этом всё уясняющемся и уясняющемся разъединении спасающихся и погибающих приближающийся конец мира?
Разве не поражает нас, что, с одной стороны, так развивается безбожие, как никогда, а с другой стороны, так вновь возрождается вера и жизнь духовная, как никогда?
С одной стороны, как не поражает нас, что едва научившийся грамоте уже знает, что Бога нет, и в то же время люди, кончающие высшие учебные заведения, молятся Богу?
Разве не поражает нас эта всё уясняющаяся грань между миром, ‘во зле лежащим’, и миром и Царством ‘не от мира сего’?
Нам не дано знать времени и сроков, но нам видится во всех сих явлениях жизни некое приближение к последним временам. Представьте себе, что вы бы сидели на возвышении и видели происходящий перед вами бой и было бы открыто вам, чем этот бой окончится, и вы знали бы, что сия правая сторона одержит победу, что бы ни видели вы в этой перед вами разыгравшейся борьбе, вы, следя за нею с замиранием сердца, в глубине души спокойны, ибо вам уже известно, на чьей стороне окажется победа.
Так и в этой мировой борьбе, и в этом внутреннем бое, который совершается на поле мировой жизни между Христом и антихристом, нам раскрыты судьбы мира, и нам раскрыто, что победа предрешена. Посему и ныне мы, видя, как совершается эта борьба Христа и антихриста, мы внутренне спокойны. Нам открыто, Кто одержит победу. Это борьба не мирская, могут быть совершенно спокойны те, кто думает, что речь идёт о борьбе внешней, мирской.
Если Святая Церковь когда-либо и увлекалась такою борьбою — это был всегда в ней дух обмирщения, дух антихриста. Но речь идёт не о внешней борьбе и не о внешней победе.
В истории внешняя победа, напротив, будет на стороне антихриста. Это предречено нам, ибо весь безбожный мир поклонится ему. Но Святой Церкви открыто, что она, всеми гонимая, всеми презираемая, попираемая в прах, уходящая в пустыню, что она, эта Церковь Святая, повергнет в прах антихриста силою Христовою лишь в момент славного Его пришествия.
На пути борьбы Церкви с антихристом есть события особого значения.
Много история земли знает славных побед Церкви. Вот и ныне мы совершаем память одной из таких побед истинной Церкви над антихристом.
Разумею победу над иконоборческою ересью.
Почти сто лет велась борьба — в конце концов закончилась она тем, что Святая Церковь преодолела страшную внутреннюю опасность, преодолела, победила, восторжествовала. Что мы получили из этой победы — ясно для всякого, кто чувствует, во что бы превратился наш храм православный, если бы из него унесли Крест, иконы Спасителя, Божией Матери и святых угодников. Как он сделался бы пуст, как бы он стал холоден, как бы погасло сразу всё, что его наполняет, содержит и освящает. Торжество православия здесь заключается в том, что вечно стремящийся к владычеству плоский, слепой человеческий рассудок посягал на некоторую тайну, заключающуюся в нашем почитании икон и Креста. Этот мирской разум не мог постигнуть, как мы почитаем иконы, как мы веруем, что сила Божия невидимо и таинственно действует на нас через видимость изображения, через вещество. Нашему рассудку хотелось бы совершенно уничтожить эту связь, существующую между формой и содержанием. И когда верующие постигали правду этого почитания в том чувстве, которое они испытывали в благоговейных своих молитвах перед иконами и в умилительных слезах перед ними, умирали, мучимые еретиками за это поклонение и почитание икон, они тогда утверждали в этой борьбе с антихристом дух Христов, и когда он восторжествовал, это воистину было торжество православия. Это было торжество на долгом пути всевозможных испытаний Церкви.
И если в прошлом Церкви было много таких моментов, когда искушалось сердце человеческое сомнением, не тщетно ли обетование о победе, всегда оказывалось, что нет.
Оно истинно, оно непоколебимо. Мы должны в этом прошлом черпать силы, глядя в грядущее, и какие бы там искушения для сердца нашего ни вставали, мы должны свято верить, что оно истинно, что Святая Церковь останется непобедимою, ибо антихриста победит Христос.
Аминь.

19 марта 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Вот прошла и вторая неделя Великого поста.
Говеют, каются, омываются верующие от своих тяжких и мелких прегрешений. Но как трудно научиться каяться, как трудно искренне возненавидеть грех! И как трудно не только назвать его словом ‘грешен’, но увидеть его внутренним оком своим, поставить его перед своею совестью, действительно постыдиться — вот так, как мы стыдимся нашего ближнего стыдом самолюбия. Много даётся нам Святою Церковью, помогающей нам научиться и видеть, и чувствовать тяжесть грехов наших, много содержится разъясняющего и помогающего нам в этом и в житиях святых.
Жил в Риме некто Викторин.
Жил жизнью распутною, много тяжких совершил грехов и на склоне своей жизни пришёл в ужас от того, как он прожил жизнь свою. И решил принять монашество, покаяться в своих тяжких прегрешениях. И принял монашество под именем Емилиана и стал там проводить жизнь свою в великих подвигах, всё время видя перед собою эти ужасавшие его грехи всей жизни. Братия удивлялась, глядя на эти подвижнические труды, и черпала в этом примере ревность для своих подвижнических трудов. И была недалеко от обители гора, и в этой горе была пещера, и тайно от всех ходил туда Емилиан ночью и там предавался молитве и подвигам своим тайно от братии.
Однажды увидел игумен, как выходил ночью из монастыря Емилиан, и пошёл за ним следом незаметно для Емилиана. И увидел игумен, как вошёл Емилиан в пещеру, и стал дожидаться, когда он выйдет оттуда. И вдруг он увидел Емилиана в пещере, окружённого светом, поднявшего руки и молящегося. И ужас объял игумена, он быстро пошёл назад в обитель. И, подходя к обители, услышал голос: ‘Емилиан, прощаются тебе твои грехи!’
На следующий день, собрав всю братию, игумен спросил: ‘Емилиан, где ты был сегодня ночью?’ И ответил смиренно Емилиан: ‘Я был в монастыре и спал так же, как вся братия’.
И обличил его игумен перед всею братией, сказал обо всём том, чему он был свидетель и что раскрыл ему Господь. И разъяснил игумен братии, что Господь сделал явным подвиг Емилиана для пользы и спасения людей.
Так прославил Господь покаявшегося грешника, всю жизнь свою прожившего распутно и лишь к концу жизни принёсшего искреннее покаяние и ставшего на путь спасения.
Трудно покаяться в своём грехе, ибо трудно его увидеть. Но рассмотрим повествование этого жития — что оно нам даст в помощь в этом трудном деле покаяния и научения видеть грех свой?
Вновь утверждается здесь радостнейшая истина христианская о том, что для верующего христианина каждый день, когда он принесёт покаяние, может быть первым днём, как бы вновь начинающим его жизнь, — прошлого в этом смысле не существует в христианстве, оно всегда даёт радостнейшее обетование грешнику, что он может и на склоне лет вновь начать жизнь свою, ибо он может и здесь принести покаяние.
Отсюда первое, что мы должны усвоить, — это никогда не говорить себе ‘поздно’. Может быть поздно учиться играть на каком-нибудь инструменте, поздно может быть обучаться каким-нибудь наукам, может быть поздно устраивать своё земное благополучие, может быть поздно начинать семейную жизнь на земле, но спасаться никогда не поздно, всегда время!
Лишь бы только сделать этот шаг решительного покаяния, когда вся прошлая греховная жизнь начинает казаться гнусною и является искреннее, не лукавое, не как самообман или обман других, а действительное желание начать дело спасения.
И научает нас это ‘житие’, что наши труды в деле спасения должны совершаться тайно, не для того, чтобы порисоваться перед кем-то, не для того, чтобы тешить своё самолюбие и тщеславие. Господь во благовремении даст тогда так или иначе человеку Своё удостоверение, что принято покаяние его.
Но почему же так трудно каяться человеку? Почему так трудно почувствовать грех? Что тут за обольщение, что за наваждение бесовское слепит внутреннее зрение наше?
Здесь совершается всё то же, всё то же ненавистное нам обмирщение наше!
Всмотримся и увидим всё тот же знакомый лик во зле лежащего и нас ‘ненавидящего мира’. Мы по-мирскому относимся к нашей жизни, мы не чувствуем закон Божий.
Говорим о так называемых мелких грехах, потому что отравлены мирскими понятиями. Мир эти ‘повседневные грехи’ считает пустяком. Мы совершенно не понимаем огненных евангельских слов о нашей ответственности за каждое праздное слово. Когда мы говорим о грехах, мы всё время чувствуем, что так живут все, что на миру и смерть красна. Нам трудно почувствовать преступность мелких грехов, потому что так живут все кругом нас, мы сами составляем часть этого так живущего мира и потому говоря: ‘Грешен, грешен, батюшка!’ — сами в душе никак не можем подняться над этим мирским самочувствием своим и думаем в глубине души, что мы не хуже других!
Всё это тот же ‘мир’, который нас везде и всюду стремится превратить в безбожников если и не по нашей вере, то по нашему духовному самочувствию.
Вот почему так трудно каяться!
Потому что трудно нам отрешиться от мира, подняться над ним, почувствовать себя иным народом, иною тварью, почувствовать в себе то высшее, каково есть звание христианина.
Аминь.

20 марта 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Маловерие — основная болезнь нашего духа! Как часто мы не можем понять причины, почему жизнь свою проводим не так, как бы нужно, почему в душе у нас чувства, которых мы не хотим, почему наша жизнь внутренняя и духовная не строится и не ладится так, как бы нам хотелось. Вдумайтесь, всмотритесь и найдёте там именно этот свой недуг — маловерие!
По разуму так ясно, как бы надо было жить, как бы надо было чувствовать! И помехою к тому, чтобы это было так воистину, чтобы дана была нам потребная для сего благодать Божия — маловерие наше. Почему же не можем мы окрепнуть в вере?
Пришёл Господь в Капернаум и вошёл в дом, и было много народу, так что у дверей не было места, и Он говорил слово. И принесли расслабленного и за множеством народа не могли пронести его в дверь. И тогда поднялись на кровлю дома, разобрали её и опустили расслабленного через разобранную крышу. И, видя веру их, Господь сказал: ‘Чадо, прощаются тебе грехи твои!’ И были тут фарисеи и подумали: ‘Он богохульствует, кто может прощать грехи, кроме одного Бога?’ Господь, видя помышления их, сказал: ‘Зачем помышляете в сердцах своих? Что легче сказать человеку: прощаются тебе грехи твои или возьми постель свою и ходи? Но, чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть прощать грехи, тебе говорю: встань, возьми постель свою и иди в дом свой!’ И расслабленный встал и пошёл. И все прославили Господа и говорили, что никогда не видели ничего подобного.
Расслабленность духа — это есть результат нашей греховности, расслабленность нашей веры есть результат нашей греховности. Грех свой сознать не только разумом, но своим сердцем — это то, что говорит Исаак Сирин, — блаженнее, чем удостовериться видеть ангелов, и для того, чтобы нам сделаться способными к этому, нам даётся столько благодатных даров и силы Святою Церковью, даётся нам и таинство исповеди. Ибо здесь, исповедуясь перед Господом, мы, ещё не научившиеся хоть сколько-нибудь ощущать, как должно, степень согрешения своего, мы, благодатию Божиею, Его милосердием и человеколюбием освобождаясь от греха, тем самым всё более и более приближаемся к той возможности надлежащим образом оплакивать свой грех.
Если человек посмотрит на свою жизнь, увидит он, что у него хватает сил с утра до вечера заботиться о своём внешнем устроении, что он отдаёт этому чуть ли не все силы, и никому не кажется странным и безумным, что на это тратится жизнь человеческая. Но когда возникает вопрос о том, чтобы потрудиться и поработать для своего внутреннего устроения, то как жалко делается каждого истраченного на это часа!
И как тогда мы нетерпеливо ждём, чтобы этот каждый истраченный час на дело внутреннего нашего устроения, непременно сейчас же дал нам то, что нам хочется получить!
Вера человеческая не приходит так, как знание, она не есть доказанная задача, она не есть научная истина — она приходит иным путём, она достигается иным деланием.
Кроме обычных, повседневных грехов, расслабляющих и оскверняющих душу, есть у нас ещё особые грехи — грехи перед Церковью. Слаба вера наша потому, что мы решительно не хотим понять, и принять, и смиренно пойти по пути церковной жизни, не хотим понять и принять, что вся полнота церковности является необходимым условием того великого дара благодати Божией, которым создаётся в нас вера.
Без поста нельзя иметь веры, без молитвы нельзя иметь веры. Без соблюдения всего того, что нам преподаёт Святая Церковь как необходимое условие оцерковления нашей жизни, можно иметь лишь ту расслабленную веру, которая и составляет главную немощь нашу.
Жажда истинной веры непременно должна привести человека к полноте церковности, чтобы здесь не было ‘одного хочу, другого не приму, это мне некогда, это не важно’. А в результате неудоменный вопрос: почему нет твёрдой веры? А в результате — всеобщая безбожная жизнь и у верующих, как и у неверующих.
Для того чтобы нам избавиться от этого недуга, для того чтобы нам начать жизнь свою создавать так, как нас тому учил Господь, для того чтобы кончилась эта наша немощность веры, а это нужно, потому что времена обязывают, потому что перед каждым из нас крест стоит не где-то далеко, в тумане, а так близко, что каждому нужно быть готовым понести его в любой момент. Не тот обычный крест, который несёт каждый человек в своей жизни, а тот наиболее тяжёлый и наиболее ответственный, который именуется исповедничеством. Времена обязывают к тому, чтобы было оставлено мирское легкомысленное, нецерковное отношение к жизни у именующих себя ‘верующими’, чтобы мы, как этот расслабленный, получили разрешение от грехов, ‘взяли одр свой и пошли в дом свой’. Для этого нам нужно принести покаяние не только в наших грехах против заповедей Божиих, не только покаяться в нашей скверной и грязной земной жизни, но надлежит покаяться в нашем отступничестве от Церкви, надо сознать, что такое небрежение к церковности — предательство и измена Христу. Что наше отречение от Христа начинается не тогда, когда перед нами встаёт вопрос: страдание или отречение? — а тогда, когда мы сами, по своей собственной воле, без всякого с чьей-либо стороны принуждения нарушаем правило Церкви.
Каждый не постящийся, каждый не совершающий положенной молитвы, каждый нарушающий правила Церкви уже тем самым не исповедует Христа.
Вот когда всё это будет сознано нами, тогда в нас начнёт крепнуть вера во Христа, а это переродит нашу жизнь.
Аминь.

27 марта 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет во славе Отца Своего со святыми Ангелами’ (Мк. 8, 38).
Путь христианский — путь мученический. Христианин всегда мученик, всегда крестоносец. Отказ от мученического пути — это всегда есть отречение от Христа. И как же может быть иначе, когда христианин идёт через дорогу мирскую, где всё для него враждебно, где всё его подстерегает, чтобы привести душу к погибели. И внутренняя жизнь христианина — мученичество, ибо мученичеством называют святые отцы борьбу со страстями.
И воистину, для кого эта борьба не пустой звук, кто ставит себе задачу преодоления низшей, плотской природы, тот непременно вступит на путь мученического внутреннего подвига, а не встав на этот путь, и нельзя носить звание христианина. И внешняя жизнь каждого христианина — мученичество, потому что оно не тогда только начинается, когда возводят на костёр или распростирают на крестах, — оно в каждом мужественном, прямом и открытом перед злым миром исповедании имени христианина.
В первые века христиане служили в языческих войсках, служили при языческом дворе, занимались мирскими делами, как и в наши дни. Но было что-то в их самочувствии иное, что давало им иной язык, когда они говорили с миром. Они не стыдились Сына Человеческого. Мирские дела, которыми они занимались, были такими же мирскими, как и в наши дни, но их самочувствие, их отношение к миру было иное, чем наше. Они не обманывали себя, они сознавали себя гражданами Неба, гражданами иного Царства — Царства ‘не от мира сего’, они не путались в служении двум господам, они жили в миру, но они жили для Христа, они шли через мир, но они шли ко спасению. Внутренняя духовная жизнь их была твёрдо противопоставлена жизни мирской.
Вот то самочувствие, которое нам надлежит возродить в себе для того, чтобы не стыдиться Сына Человеческого. Нам надлежит иметь чувствование высшей избранности, ибо мы особый народ, мы новая тварь. И насколько позорно всякое горделивое чувствование самовозвеличивания человеческого, настолько же велико чувство гордости о Христе.
Вот что нам надлежит вернуть, чтобы не постыдиться Сына Человеческого.
Когда читаешь, каким языком говорили первые христиане с владыками мирскими, испытываешь благоговейный трепет перед этим явным сознанием в них высшей избранности. Мы потеряли её в миру, мы проторговались с миром, желая к нему подладиться, желая примирить непримиримое. Ибо что общего между Христом и Велиаром?
Возрождение жизни духовной должно начаться с этого отделения себя от мира безбожного, во зле лежащего, нам противостоящего.
Ныне в нашем храме будет особое торжество: по окончании Литургии будет отслужен благодарственный Господу Богу и священномученику Панкратию молебен о прекращении церковного бедствия, каковым является общая исповедь — ныне состоялось запрещение её православной церковной властью.
Самый страшный враг наш не тот, который себя именует врагом и открыто, как враг, нападает. Враг страшен для Церкви тот, который имеет вид Ангела света.
Общая исповедь — это одно из могущественнейших средств в руках врага для обмирщения Церкви. Потому так упорно и не хочет уступить его враг, который сделал сие обольщение даже и для достойнейших
Наше обмирщение идёт многими путями, но они все ведут к одному — к опустошению нашей духовности. Отсюда наша постоянная немощность в исповедании наших грехов и нашей веры.
Чтобы нас не постыдился Сын Человеческий, когда придёт во славе Отца Своего, научимся, не стыдясь и перед безбожниками, и перед лжебратией, исповедовать своё православие.
И научимся, не боясь и не прячась за общую исповедь, по-настоящему исповедовать грехи свои перед духовными отцами.
Аминь.

3 апреля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Страшен, лукав и хитёр диавол. Если бы он открыто показал свой лик, многие бы ужаснулись, немногие бы ему поклонились. А он говорит. ‘Бога нет, ты его когда-нибудь видел? Не верь, всё это выдумки, ты сам бог’.
И потом говорит человеку: ‘Ты веруешь в бессмертие — какой вздор! Ничего этого нет, умрёшь, сгниёшь. Что у тебя есть, кроме твоего тела? Всё это выдумки’. И говорит человеку: ‘Ты ещё ходишь в церковь, да ведь там всё обман, всё это выдумки. Пользуясь твоим невежеством, эти попы обирают тебя там. Брось, не нужно ходить в церковь’.
И вот когда человек отказался от Бога, отказался от высшего человеческого достоинства, когда он оставлен без защиты, когда нет благодатных сил, укрепляющих и защищающих его, тогда приходит диавол и берёт его уже без всякого труда и повергает человека во власть телесных страстей.
И начинает жить тогда человек лишь кажущейся человеческой жизнью, а на самом деле жизнью звериною.
А чтобы он всё-таки как-нибудь не образумился, в него вселяется гордыня, ему показывается величие этой его безбожной, плотской жизни, его начинает диавол услаждать побрякушками, которые кажутся ему, в его плотском ослеплении, величием мира.
Читайте Евангелие сердцем, и вы узрите там истинное величие.
Вот в сегодняшнем евангельском чтении говорится о великой тайне жизни, столь непонятной, столь чужой и безумной для людей, живущих в диавольском ослеплении.
Разумею то, что говорится о ‘духе немом и глухом’.
Видимый мир — сон, невидимый, не подлежащий никакому сомнению — действительность.
То, что мы можем измерить, свешать и ощущать нашей рукой, видеть глазами, — это, может быть, мечта, но что невидимо для наших глаз, что не можем ощупать рукою, но что видит человеческое сердце, — это есть непреложная правда, непреложная истина. Истина и правда есть Господь Бог.
Истина и правда есть душа бессмертная в нас. Истина и правда, что диавол всячески хочет погубить нас.
Истина и правда, что наша жизнь окружена врагами нашего спасения — духами злобы, бесами, всячески толкающими нас к гибели.
Тайна этого потустороннего и непостижимого для разума, но видимого духовными очами мира, — она и здесь, в этом евангельском чтении, приоткрывается для нас: ‘Сей же род изгоняется только молитвою и постом’, — сказал Господь. Сколько злых сил демонских торжествует оттого, что из нашей жизни уходит молитва и почти ушёл пост.
Какое торжество над духовной жизнью человеческой, когда подрезаются эти два крыла, возносящие человека над его мирским, плотским, животным бытием! Как может подняться душа к небу без этих крыльев? Как не восторжествовать демонам?
Мы все жаждем веры, все мы говорим: ‘Верую, Господи! помоги моему неверию’. Мы все хотим спастись. У нас, верующих, не отпавших от веры, не ушедших в бесовскую мирскую жизнь, ещё пребывающих в разуме, ещё не подпавших под власть диавола, — у всех нас есть эта надежда на спасение.
Но как же надеяться, если мы не придём в разум, не вернёмся к молитве и посту?
Без молитвы, без поста нельзя строить внутренней своей жизни.
Нынешнее евангельское чтение об укреплении веры, о торжестве в нас духовного начала жизни приводит нас к откровению Божию о посте и молитве.
Не для того только существуют эти слова, чтобы о них говорить с амвона в церкви, а для того, чтобы мы, по своим комнатам уйдя отсюда, начали жить так, как нас тому учит, как нам повелевает Господь.
Аминь.

7 апреля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Какой великий праздник, какое лучезарное торжество — торжество свободы, не призрачной, мирской, а истинной Божественной свободы!
А мир борется и думает, что стремится и достигает какого-то освобождения!
В мире рушатся троны и воздвигаются новые, рушатся державы и встают новые государства, всё время меняется образ жизни мирской. Но над всеми этими переменами стоит один владыка, который делает их лишь пустой сменой различных форм одного и того же рабства. Этот владыка — смерть.
Когда смерть сжимает в руке своей вселенную, какой призрачной, какой пустой должна представляться борьба за какую-то свободу.
Но истинная Божественная свобода возвещена была миру в Назарете Пресвятой Деве Марии, когда Ангел возвестил: ‘Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!’ и когда предрёк Ей, что от Неё родится Сын Божий.
Вот эту радостнейшую, великую весть об истинном освобождении мира мы ныне и празднуем, ныне и торжествуем. Как же нам не торжествовать, когда ныне смерть повергается в прах! Когда веруем, когда знаем, что воистину освобождена жизнь ныне от порабощающего жизнь мира и нас дыхания смерти.
И как нам не возвеличивать и не славословить Божию Матерь, сей великой тайне послужившую. И воистину православие всё проникнуто этим благоговейным восхвалением Божией Матери.
Божия Матерь, принёсшая миру через воплощение Сына Божия освобождение от смерти, Сама как бы вошла в каждое движение нашей жизни.
И как это понимает, как это чувствует верующий русский народ.
Как он чувствует близость сию Божией Матери, Которая, как истинная мать, сопровождает, оберегает покровом Своим святым, осеняет его жизнь.
И ныне, в этот лучезарный православный праздник, хочется собрать все славословия Божией Матери в единую хвалебную песнь!
Аминь.

7 апреля 1927 г.

На парастасе в день второй годовщины смерти Святейшего Патриарха

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Что будет с Церковью, если умрёт патриарх Тихон?
Вот та мысль, которая два года назад неотступно стояла перед каждым, кто жил жизнью Церкви.
Я видел Святейшего Патриарха за две недели до его смерти в лечебнице, где он уже не принимал и куда я был допущен только потому, что было важное и неотложное дело, касающееся Крестовоздвиженского храма.
Когда я вошёл в комнатку лечебницы и увидел Святейшего Патриарха, стоявшего около кресла, эта же мысль помимо воли пронеслась в мозгу: ‘Что будет с Церковью, когда умрёт Святейший Патриарх?’
Когда мы все присутствовали на приснопамятных похоронах Святейшего Патриарха, где тысячи, десятки тысяч людей сошлись для того, чтобы со слезами поклониться его праху, и когда похороны превратились в великое торжество православия, эта мысль владела всеми: ‘Что будет с Церковью после смерти Патриарха?’ Почему же возникал этот вопрос, почему каждый чувствовал, что со смертью Святейшего совершается какое-то грозное событие в Церкви? Для многих это было решительно непонятно, потому что Святейший Патриарх Тихон не был для них такой личностью, которая бы держала в железных руках Церковь. И в то же время решительно все понимали и сознавали, что со смертью Святейшего Патриарха что-то рухнуло, что-то делается опасное, что-то ушло такое, что заставляет со страхом думать о будущем Церкви.
На Соборе три кандидата было на патриарший престол, трое было избранников, но перст Божий указал быть Святейшему Тихону.
Как много было разочарований, сколько было сомнений в верности этого способа избрания единого из трёх кандидатов после молитвы по жребию. Где-то гнездилась мысль, что это ошибка, что это не перст Божий, ибо по-человечески оба первые кандидата, особенно первый, были более прославлены среди людей и казались более подходящими для занятия престола патриаршего.
Но истинно, истинно перст Божий указал на Тихона как на Патриарха русского.
Во время жизни Патриарха и после его кончины много досужих умов выискивали всевозможные ошибки в деле его управления Церковью. Находились люди, которые считали себя гораздо умнее Святейшего Тихона, им казалось, что вот, если бы им дано было управление Церковью, они бы сумели не сделать тех ошибок, которые делал он. Сколько было, есть, да и будет вот таких критиков деятельности Святейшего Патриарха.
Пришёл к нему однажды священник из Тверской епархии и ‘как дважды два четыре’ доказал, что нужно поступить вот так, а не так, как поступал Святейший. И после этого доказательства, такого ясного, такого умного, такого исчерпывающего, Святейший засмеялся и сказал:
— Ты смотришь ведь со своей тверской колокольни, а я смотрю с всероссийской.
Вот эти-то умные люди, критикующие и ‘как дважды два четыре’ доказывающие различные ошибки Святейшего Патриарха, — они все смотрят с колокольни своих умных голов, а у Святейшего Патриарха была совсем особая мудрость, та благодатная мудрость, которая решает вопросы иной раз вопреки ‘дважды два четыре’, и решает их так, что они становятся выражением истинного духа Церкви
Провести церковный корабль, сохранив его не внешне (это было не во власти Патриарха), а в смысле внутреннем без распада в то время, когда каждый считает себя настолько умным, чтобы непременно жить по-своему, когда столько храмов, где хотят жить, руководясь не правилами Церкви, а своим умом.
В такое время соблюсти Христову Церковь в том единстве, в каком её соблюл Святейший Патриарх, — это можно было сделать только той великой мудростью, которая даётся благодатью Божией.
Не за талант администратора, не за личные дарования даётся такая мудрость — она даётся совсем за другие заслуги и совершенно иными путями.
У Святейшего Патриарха было одно необыкновенное свойство: он не знал личной жизни.
Святейший Патриарх жил тем, что есть Церковь, всё, что он был, это всё было в Церкви. Вот это свойство сделало его благодатным проводником церковного духа, чем он и содержал всю Церковь. Не замечательными резолюциями, подобно митрополиту Филарету, велик Святейший Тихон, а своей душой, которая в такую эпоху всеобщего разделения, когда каждый хочет жить сам по себе, вдруг явил нам чудо полнейшей церковности. Человек, который решительно ничего не делал, не хотел, не чувствовал, ни о чём не думал, что бы не было проникнуто духом церковным. И мы это чувствовали.
Приходя к Святейшему Патриарху в унынии, в сомнении с какими-нибудь вопросами мудрёными и как будто бы не получив на всё это, по-человечески говоря, ответа, который бы должен был удовлетворить нас, мы выходили от него совершенно переродившимися, всё уяснившими, являлась бодрость, крепость и мужество.
Вот чем содержал Святую Церковь Православную Святейший Патриарх. И когда он умер, каждый переживал вопрос: ‘Кто же его заменит, кто всё это нам даст?’ Перебирались в уме различные иерархи, и почтенные, и умные, которые, казалось бы, могли многое дать Церкви, но этого тихоновского всеобъемлющего духа церковности — вот этого никто не мог дать, кроме него, а между тем это было самое для нас главное. И чувствовалось, что совершается какая-то беда, что совершается какое-то грозное, опасное событие в Церкви, что из неё уходит тот, кто выражал собою полноту церковного единства.
Господь соблюдает Свою Святую Церковь, и не произошло многих из тех опасностей, которых мы ждали.
Но это не значит, что беда совсем миновала, беда всё же остаётся, и опасность всё же грозит.
Ничто есть для Церкви опасности внешние, ничто!
И когда мы говорим об опасностях, мы всегда говорим о внутреннем состоянии самой Церкви. И эти опасности существуют. Но если нет среди нас в живых Святейшего Патриарха, то всё же образ его остаётся действенным в нашей церковной жизни. Каждый преданный Святейшему Патриарху, понимающий его церковное значение, когда совершает молитвенную о нём память, должен ещё и ещё раз утвердиться в этом своём внутреннем стремлении по мере своих сил служить делу единства Церкви. Вот лучшая о нём память.
Аминь.

9 или 10 апреля 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
В житиях святых под 28 марта [ст. ст.] приводится сказание о Таксиоте-воине.
В Карфагене жил Таксиот-воин и проводил жизнь распутно. И вот наступили в Карфагене тяжкие дни: пришла заразная болезнь и масса людей умирала. Испугался Таксиот-воин и ушёл из Карфагена, и стал жить с женой своей в уединённом месте. И сознал он там, в этом уединённом житии своём, как он утопал в грехах, какой нечистой и блудной жизнью он жил. И покаялся.
Но враг смутил Таксиота, и вновь он впал в грех, в грех прелюбодеяния. И через некоторое время умер Таксиот.
Неподалёку от того места, где он жил, был монастырь, и монахи совершили погребение. И вот через несколько времени вдруг услышали голос из могилы, который взывал: ‘Спасите меня’. И раскопали тогда могилу и в ужасе увидели, что Таксиот ожил. Но он ничего не мог говорить, лишь горько плакал и взывал: ‘Спасите меня!’ Когда его спрашивали, он сказал, чтобы его отвели к епископу. И привели его к епископу Тарасию, и некоторое время не мог ничего узнать от Таксиота епископ Тарасий. Наконец Таксиот рассказал ему, что с ним было, рассказал о том, как он умер и как его душа шла по мытарствам, и о том, как проходила она благополучно целый ряд мытарств, ибо ангел, сопровождавший его, имея в некоем драгоценном ковчеге добрые дела его, мог противопоставлять испытующим его в этих мытарствах добрые содеянные им дела. Но когда наступили испытания, касавшиеся чистоты его жизни, когда вспомнились все его дела и помыслы блудные, оказалось, что нет добрых дел у него, чтобы искупить этих грехов.
И тогда он был ввержен в тьму кромешную и видел там страдания, которых не может пересказать человеческое слово. И явились туда два светлых мужа, и стал Таксиот просить их вывести его из этих страшных мест. Долго просил он двух светлых мужей. И тогда сказал один светлый муж другому: ‘Поручишься ли ты за то, что, вернувшись вновь на землю, покается в своих грехах?’ — ‘Поручусь’, — ответил светлый муж. Тогда была приведена душа Таксиота к телу, оставленному душою его. И увидел он свою душу, светлую, как бисер, а тело ему представилось нечистым и грязным, и не хотелось душе входить в него, но тогда сказал ему светлый муж: ‘Если ты не войдёшь в тело, то не сможешь покаяться в тех грехах, которые ты совершил в теле’. И вошла душа его в тело, и он ожил.
Сорок дней прожил Таксиот, сорок дней оплакивал свой грех. И было принято Господом его покаяние.
Это сказание о Таксиоте-воине вновь возвращает нас к вопросу о смысле нашей земной жизни. Загробное бытие — великая тайна, но ведь и земное наше бытие — великая тайна.
В этом повествовании для нас сейчас важна не тайна загробного бытия, которая как бы приоткрывается в нём для нас, а важно указание на смысл нашего земного бытия.
Мы твёрдо знаем и легко усваиваем, для чего нам не нужно жить здесь. Не нужно особой мудрости и особой духовности, и лишь чуть-чуть войти в разум, чтобы осознать, что не может быть оправдана жизнь ни многоэтажными домами, ни всевозможными чудесами современных технических изобретений, что не может быть она оправдана утончённостью наших плотских наслаждений, что не может оправдать жизни нашей, скорбей наших всё то, чем пытается оправдаться безбожие. Для этого не надо большой мудрости — достаточно не иметь безумия. Но труднее нам усваивать положительное содержание открытого нам в Слове Божием учения о смысле жизни. В таких событиях из жизни святых, как ныне рассказанное нами из жития Таксиота, мы вразумляемся в понимании Слова Божия. Таксиот был возвращён на землю для того, чтобы покаяться в грехах, чтобы грехи не тянули в тартар, чтобы мытарства воздушные пройти с честью.
Положительный смысл земной человеческой жизни заключается в таком устроении нашего духа, чтобы благополучно нас проводили ангелы через мытарства и чтобы мы достигли вечной жизни. Только для этого можно, нужно и должно жить. Да, мы живые люди во плоти, и многое земное здесь нас и радует и печалит, но этими радостями и печалями, которыми наполняется наша земная жизнь, нельзя оправдать своего бытия. Для этого оправдания нужно, чтобы это временное бытие наше земное было связано с вечным бытием.
В этой задаче — дать душе такое устроение, которое вводило бы её в вечную жизнь, — заключается открытый нам в Слове Божием истинный смысл жизни. Если не терять этого понимания, если вам будет всегда видеться в этой вашей жизни вечная жизнь ваша, то вы всегда найдёте высший смысл в каждом движении вашей жизни земной. Обидел ли тебя кто-либо, и ты смог от всего сердца простить своего обидчика — в этом был высший смысл, ибо это положило нечто в тот драгоценный ковчег, который понесёт перед тобою ангел, когда ты пойдёшь по мытарствам. Если тебя охватила страсть гордости и ты возомнил о себе, а потом, поразмыслив, со слезами оплакивал свою гордыню и смирился — в этом был высший смысл, ибо это драгоценный камень, который ты опустил в ковчег. Каждый шаг твоей жизни, если он будет сделан тобой во имя борьбы со страстями твоими, дабы достигнуть спасения и жизни вечной, каждый твой шаг, как будто бы и маловажный, получит высшее оправдание.
Житие Таксиота-воина лишний раз утверждает, что не напрасна наша жизнь здесь, на земле, что она не случайное чередование случайных событий, в большинстве случаев неприятных и скорбных.
Нет, это есть путь, имеющий великий, высший смысл, — путь, которым мы идём к жизни вечной.
Аминь.

11 апреля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Святой Фома, патриарх Царьградский, узнал о чуде, которое было в Галатийской стране: во время церковных ходов кресты, которые несли, стали сами собой колебаться, ударяться друг о друга и рассыпаться.
И призвал он к себе из Галатийской страны преподобного Феодора, который имел дар прозорливости, и спросил его: ‘Что значит это чудо, какое здесь Господь посылает знамение?’ И сказал блаженный Феодор: ‘Не знаю’.
И поклонился тогда патриарх ему в ноги и умолял его открыть ему тайну этого знамения. И тогда, видя смирение патриарха, преподобный Феодор сказал: ‘Это знамение свидетельствует о том, что на Церковь Христову будут ниспосланы великие испытания, что будут великие распри церковные’. И тогда сказал патриарх: ‘Помолись, преподобный отче, чтобы мне не дожить до этих дней церковных испытаний’.
И через некоторое время после этого патриарх тяжко занемог. Преподобный Феодор затворился в келии при одном храме. Послал ему сказать патриарх, что он просит его помолиться, чтобы скорее Господь взял душу болящего патриарха к Себе, чтобы ему не дожить до этих дней грядущих церковных испытаний. И исполнил просьбу святого патриарха преподобный Феодор.
Вот как тяжко человеческой душе при одной мысли о том, как будет раздираться риза Христова — Святая Церковь.
Конечно, святой патриарх Фома знал и веровал во все обетования торжества Церкви, знал, что эти испытания и потрясения не могут сделать бессильными эти обетования, но всё же так скорбел о грядущих днях церковных испытаний, что просил у Бога смерти.
С тех пор прошло почти полторы тысячи лет.
Да, пришли тогда тяжкие испытания и потрясения для Церкви, но были ли это последние испытания? И мы, теперь живущие при новых испытаниях и при новых потрясениях Церкви, скажем ли, что они последние?
Каков внутренний смысл наших современных церковных разделений?
Если отбросить от этих разделений игру честолюбия и всевозможные наносные мотивы и побуждения и оставить лишь самое существо этих разделений и разномыслий, опасных и страшных для Церкви, то они, несомненно, могут быть определены как стремление части церковного общества к обмирщению.
Вот эта стихия, отрывающая часть Церкви, толкающая её на приспособление к мирской жизни, — это и есть внутреннее содержание всех современных разделений и отделений от православия. Православная Церковь хочет остаться Царством Христовым, Царством ‘не от мира сего’. Есть люди в Церкви, которые захотели соединить с царством мирским Святую Церковь, в этом лежит опасное и страшное для Церкви. Сейчас идёт борьба церковная не за что иное, как за этот принцип, чуждый Церкви, за это насильственное приспособление ‘не от мира сего’ церковного Царства к мирскому, земному царству.
А чему это научает нас, православных?
Ведь не только же мы должны скорбеть — мы должны чему-нибудь в этих скорбях научиться. Да, мы научаемся, хоть и плохо научаемся!
Тяжкие церковные распри должны нас научить, как нам надлежит сохранять своё православие.
Ведь в ту эпоху, до которой не хотелось дожить патриарху Фоме, блюстители православия объединялись с такою крепостью и такою твёрдостью друг с другом, что чем больше возникало опасностей разделения, тем оставшиеся верными православию объединялись теснее.
Православие, ныне потрясаемое разделениями, в чём же должно выразить своё основное единство?
Оно должно выразить его в вящем, сугубом, особом подчинении уставу.
Никогда не стоял так высоко авторитет церковных канонов и церковного устава для верующих, как именно сейчас. Надо от многого отказываться во имя устава, даже от того, что имеет видимость практичности, что имеет видимость улучшения в Церкви. Сейчас не время никаким улучшениям в смысле новшеств именно потому, что сейчас ведётся борьба с обмирщением Церкви. Придёт время, Церковь, если пожелает, то или иное видоизменит. Но ныне надлежит вознести на должную высоту значение церковных канонов и устава.
А как мы здесь расхлябались, до чего нам нужно здесь многому научиться!
Вот сегодня, перед тем как начать исповедовать, меня вызвали сюда, в храм, потому что некто, пришедший посмотреть храм наш, пожелал пройти в алтарь — ‘посмотреть’.
И как он был удивлён, и как он был возмущён, когда я сказал, что в алтарь войти ему не позволю! И когда он вопросил меня: ‘Почему?’, я ему сказал о том, что есть канон Церкви, воспрещающий мирянам ходить в алтарь. Он был так озадачен этим, что вдруг сказал мне: ‘Нет такого канона’. И потом в доказательство права прогуливаться по алтарю сказал, что он везде был и его везде пускали.
Вот это общее, ходячее, обывательское отношение к канонам Церкви! Нам надлежит восстановить должное отношение к церковным правилам, тогда у нас не будет ни общей исповеди, ни нарушения постов, ни искажённого богослужения, ни хождения в алтарь, ни многого того, что у нас есть ныне. Но этого одного недостаточно, чтобы оградить Святую Церковь от обмирщения.
Это есть лишь внешнее, что будет для нас твердыней, защищающей Святую Церковь от обмирщения, но это не всё.
Надлежит, чтобы верующие начали строить свою духовную жизнь в противовес строящейся мирской жизни.
Ныне совершается память святого Иоанна Лествичника. Вот тот путь, по которому надлежит идти современному христианину, действительно желающего блага Святой Церкви и действительно понимающему смысл и значение современной эпохи.
Надлежит верующим твёрдо и ясно осознать, что безбожная мирская жизнь противоположна духовной жизни, что здесь нужно выбирать или то, или другое.
Надо забыть, что в монастырях живут какие-то специалисты по спасению, а в миру можно жить как вздумается, что Святая Церковь здесь существует лишь постольку, поскольку она не мешает нам жить, как живёт безбожный мир.
Аминь.

16 апреля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Вот к концу подходит Великий пост. Мы в преддверии Страстной седмицы.
И, оглядываясь на проведённый пост, конечно, каждый чувствует, что он не вполне так пережил его, как бы должно и как бы ему хотелось.
Но когда мы, верующие, смотрим на жизнь людей, стоящих вне Церкви, нас охватывает ужас.
В самом деле, если из нашей жизни выбросить всё то лучшее, что нам дают вот такие великие дни, даже при условии нашей греховной жизни, что же в ней останется?
Ведь когда ты чего-нибудь не имеешь, тебе нетрудно без этого жить, но когда ты имеешь и теряешь, тогда только понимаешь, чего лишился.
Людям неверующим, не знающим, что даёт религиозная жизнь, невдомёк, какие они несчастные, потому что они совершенно не могут представить себе, какой драгоценности они лишены, какая у них пустота, какая у них темнота, какая внутренняя бессодержательность, какая никчёмность всей жизни.
Но вот когда человек верующий представит себе, и особенно если действительно потеряет веру, тогда ему делается ясно, что даёт вера.
Господь Иисус Христос подготовлял долго Своих учеников к грядущим Своим страданиям — подготовлял их, чтобы не соблазнились, не усомнились, видя унижение и поругание Сына Божия. Он им предрёк о грядущих днях Голгофы. Он раскрыл им тайну спасения мира Голгофской Жертвой. Он укреплял их в эти грядущие тяжкие дни испытания веры и любви к Нему.
И нас Святое Писание подготовляет к тому, чтобы достойно принять всё то, что даёт Святая Церковь в Страстных богослужениях.
В Слове Божием есть следующие слова: ‘Если Меня гнали, будут гнать и вас, если Моё слово соблюдали, будут соблюдать и ваше’ (Ин. 15, 20).
Дух Христов живёт в Святой Церкви и в верующих людях, и мы — ученики Господа, хотя и грешные, и плохие, и нас так же не приемлет мир, как он не принял Учителя и Спасителя Господа Иисуса Христа. Но так же, как и Господа нашего Иисуса Христа слушали, так же и Его Святую Церковь и нас, верных, слушают.
В рассмотрении евангельских событий, которые могли сделаться соблазном для учеников, мы тоже можем усвоить нечто для уяснения нашего положения в миру, особенно в наши дни.
Я хочу сказать о трудном положении верующего человека — трудном не во внешнем только смысле.
Для того чтобы нам радостно и достойно встретить день Светлого Христова Воскресения, для этого нам нужно каждому много выбросить из накопившегося и налипшего на наши души. Мы окружены тлетворным, зловредным духом неверия. Как мы ни защищены молитвою, постом, богослужениями, Божией благодатию, но мы живём в условиях жизни мирской, и потому всё то, что могло соблазнить учеников Спасителя, когда перед ними восходил Он на Голгофский Крест, всё это может и соблазняет многих и ныне в миру.
Ибо это поругание Спасителя, это заушение, это биение по ланитам, это надевание царской багряницы, это похуление, эти насмешки, всё то, что могло соблазнить учеников и как бы поколебать их уверенность в торжестве Царя Славы, — всё это решительно так же, хотя и иначе по своей внешней форме, совершается и в нашей жизни.
Разве мало людей, которые потеряли веру потому только, что все не верят?
Разве всеобщее поругание веры, оплевание её не колеблет у многих веру во всемогущество Божие?
Разве духовный путь жизни не представляется многим отжившей мечтой только потому, что большинство торжествуя шествует по мирской дороге гибели?
Разве то, что совершилось на Голгофе, не повторялось, не повторяется и не будет повторяться для тех, для кого в миру и ныне распинается Христос?
И разве при искреннейшем желании сохранить веру те, у кого горит в сердце любовь ко Христу, кто с трепетом ждёт этих наступающих дней Голгофы, кого объемлют благоговейный ужас и великая радость при одной мысли о Воскресении Христовом, — разве и они все не нуждаются в подкреплении и утверждении веры?
Так вот каково значение и каков смысл Великого поста! Вот что нам нужно было бы вынести из этих шести недель.
Сколько здесь дано, какие здесь вложены в православное богослужение великой силы молитвы, какая истинная красота, сколько здесь явлено благодатных сил, перерождающих наше сердце, и как мало, как страшно мало из всего этого усвоено нами.
Но всё же, всё же мы верные!
Какие ни есть слабые, какие ни есть немощные, мы всё же на лозе, мы всё же в Церкви, мы всё же можем спастись, если со смирением, с покаянием подойдём ко Кресту Господню, если мы приступаем к великим дням Страстной седмицы со всем сознанием нашей духовной нищеты, окаменелости нашего сердца, малости нашего раскаяния и всей грязи, всей лжи нашей страстной жизни.
Чтобы дни Страстные нам пережить так, как будто бы мы воистину стоим перед Крестом Голгофским.
Аминь.

17 апреля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Ныне мы с ликующим народом поём ‘Осанна!’, а в пятницу мы услышим плач Богоматери и будем совершать погребение распятого на Кресте Спасителя.
Святая Церковь подготовляла нас Великим постом, дабы мы могли хоть сколько-нибудь вместить невместимое.
И надлежит подготовлять себя всею своею жизнью, чтобы сердце наше могло вместить то, что мы будем вспоминать в эти Страстные дни.
Всё время при этих воспоминаниях нам будут слышаться и пение ‘Осанна!’, и крики ‘Распни!’.
И если мы внимательно всмотримся в жизнь, нас окружающую, мы и в ней тоже будем различать эти два голоса.
И если мы заглянем в свою собственную душу, и в душе своей услышим ‘Распни!’ и ‘Осанна!’.
Нужно научиться различать в себе эти два голоса.
Когда тебя охватывало чувство умиления, тебе вдруг открывался высший смысл жизни — это душа твоя возносила славословие к Господу: ‘Осанна в вышних!’
Когда ты, исполненный сомнения и всевозможных мирских забот, чувствовал в сердце своём потребность пролить слёзы на молитве и поклониться Господу, это ‘Осанна в вышних!’ взывала в тебе твоя душа.
Когда тебя охватывало желание не жить больше так, по-пустому, как ты живёшь, а начать работать для Господа, чтобы душу свою приготовить к вечному её бытию, — это было в тебе ‘Осанна!’
И когда ты пожалел человека, когда тебе захотелось приласкать его, помочь ему, облегчить его горе, когда тебе сердце щемила чужая тоска, чужое горе — это было ‘Осанна!’ в сердце твоём.
Когда на склоне лет твоих вдруг тебя охватила жажда служения Богу и ты начал плакать от раскаяния, что по-пустому растратил жизнь свою, — это ‘Осанна!’ было в душе твоей.
А вот когда тебе хотелось усладить свои страстные стремления, тебя тянуло в эту пустую мирскую жизнь — это крики ‘Распни Его, распни Его!’
И когда ты лгал, и когда ты притворялся, и когда ты завидовал, и когда ты клеветал, и когда ты осуждал, и когда ты погружался в смрад мирской жизни — это ‘Распни, распни Его!’
Какой же голос хочешь ты слушать, свободная душа человеческая?
Ужели ты с ними? Ужели с ними — с теми, кто плевал на Господа, кто надевал на Него багряницу, кто вонзил гвозди в ноги и в руки Спасителя мира, кто поднял на Крест Его пречистое Тело, кто хулил Его и не пожалел даже Распятого на Кресте?
Ужели с ними?
Или сердце твоё очистится от скверн плотских хотя бы на единый миг и торжествующее, победное ‘Осанна!’ зазвучит в душе твоей!
Выбирай, душа человеческая, поразмысли об этом перед страшными Страстными днями!
Аминь.

17 апреля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Диавол искушал Спасителя в пустыне: искушал Его хлебами, искушал Его чудом, искушал Его властью.
Всё это отверг Спаситель, и диавол отошёл от Него до времени. И сколько раз после диавол старался даже через учеников Спасителя вновь дело Мессии, дело спасения, дело утверждения Царства не от мира сего превратить в царство земное, основанное на хлебе насущном, на силе и на власти.
Еврейскому народу грезился Царь, грезился владыка мира, который должен вознести иудейский народ на великую высоту, дать великое могущество среди народов. А Господь открывал, что Царство Его ‘не от мира сего’, что Он здесь, на земле, должен пострадать, быть распят, унижен. И тогда уши их не слышали и слышанное не разумели.
И вот это шествие Господа во Иерусалим. Каков же его смысл?
Это шествие Господа содержит в себе пророческий смысл, открывает судьбы Святой Церкви. И говорит евангелист Лука: ‘Когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нём’ (Лк. 19, 41).
О чём же пролил сии слёзы Господь наш Иисус Христос?
О Голгофе ли Своей? Добровольно принявший на Себя сию искупительную жертву мог ли плакать о Голгофских грядущих страданиях? Господь, глядя на этот земной Иерусалим, прозревая грядущее, тот путь, который должен привести мир к горнему Иерусалиму, прозревая судьбы утверждаемой Им здесь Церкви, пролил Свои слёзы. Ибо виделось не только предательство Иуды, — а сколько этих предательств виделось до пределов нисшествия Горнего Иерусалима, виделся Пилат, умывающий руки, — а сколько этих пилатов умыли руки свои! — слышались крики: ‘Распни, распни Его!’ А разве этот страшный крик не несётся по земле через всю историю мира? Виделся крест, но разве только Он, принёсший Себя в жертву за спасение мира, должен был быть распят на этом кресте? Разве не виделся этот сонм мучеников за веру Христову, и разве не прозревали очи Спасителя нашего Господа сердца людские, и разве не виделось, как люди будут распинать Господа, пригвождая Его ко кресту?
Вот всё это виделось и всё это вызвало слёзы Господа.
Но ведь великое же торжество, но ведь ‘Осанна!’, но народ-то расстилал одежды свои!
Да, великое торжество! Но Господь ехал не на прекрасном коне, как мирской владыка. Разве по-мирскому это не похоже было на некое осмеяние: царь, едущий на молодом осле!
Но всё же ‘Осанна!’, всё же восторг народа!
Пророческий великий смысл открывался в этом необычайном шествии, в этом необычайном восторге. Господь открывал в этом шествии славу Свою. Здесь, в этом торжественном входе в Иерусалим, было отринуто всё земное великолепие царственного владыки и в то же время утверждалась истинная слава Спасителя. Через скорбный путь, который вызвал слёзы Господа, придёт Святая Церковь к великому торжеству, к пению ‘Осанна!’, к ликующему торжеству Царствия Небесного. В сем и лежит пророческий смысл события.
В унижении, в осмеянии по-земному, по-мирскому, через Голгофу, через Крест, через мученичество, через поругание утверждается истинная слава Царства ‘не от мира сего’.
Аминь.

21 апреля 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Чей разум может вместить полноту истины и чье сердце может вместить полноту правды?
И мы не дерзаем вместить сей полноты и в сознании своей немощи стоим и испытываем благоговейный трепет перед этой полнотою истины и правды.
Ныне Святая Церковь вводит нас в Сионскую горницу, ныне мы присутствуем на Тайной вечери, на которой было утверждено и дано людям страшное таинство Евхаристии, когда Тело, за нас ломимое, и излиянная на Голгофском кресте Кровь, наполнившая потир, стали в таинстве Евхаристии для нас истинным Телом и истинной Кровью Господа.
На Тайной вечери, в преддверии к Голгофе, завершилось земное поприще Господа Иисуса Христа. Спаситель, прошедший через эту земную жизнь, всё принял, всё людям открыл и дал.
Принял гонения, клевету, неправду. Дал людям милость, любовь, дал им знамения, чудеса, столько сотворил перед ними, а они не уверовали в Него и, наконец, распяли своего Бога.
И говорится в Евангелии о Тайной вечери, о том, как предал Иуда Спасителя, как вошёл в него сатана, как вышел он из светлой Сионской горницы творить своё страшное дело. И была ночь…
И вот эта ночь покрывает неверующий мир и доныне и будет покрывать, дондеже не придёт Сын Человеческий в Славе Своей. И как бы можно было жить, если бы была только эта ночь? Как можно было бы жить человеку, если бы он потерял последний разум и остатки совести? Как бы хватило силы у него жить, даже при косном сердце, даже при его мёртвой совести, видя такое ужасающее торжество зла, неправды, всяческой лжи, всяческой мерзости. Как бы он мог принять жизнь, видя, что вся земля залита кровью человеческой, вся залита слезами человеческими, вся не в правде, как бы даже самое косное сердце, даже самая мёртвая совесть могли принять мир и жить в нём?
Но есть Тот, Кто всё это принял и всё это омыл Кровию Своею, есть Тот, Кто победил диавола, кто победил самую смерть, это Тот, Кто омыл ноги ученикам Своим.
Нам дано величайшее благо, величайшее счастье — вера, вот вера в то, что сейчас Сам Царь Славы выйдет из Царских врат и будете вкушать истинное Божественное Его Тело, истинную Божественную Его Кровь. В теснейшем, таинственнейшем единении с Самим Христом — здесь залог общего воскресения, здесь свидетельство о победе над смертью, здесь примирение человека с жизнью, которую нельзя было принять, если бы не искупил её Сын Божий. Ибо Его любовь нас примиряет и нас, грешников, соучастников во зле мира, прощает.
Как же нам ныне, сокрушаясь сердцем и проливая слёзы о грехах, в то же время не ликовать!
Ибо здесь ныне утверждается наша победа над смертью, наша вера во всеобщее воскресение.
Аминь.

22 апреля 1927 г.

За вечерней Великой Пятницы

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Мы стоим у гроба Господа нашего Иисуса Христа, распятого на Голгофе.
Может ли выразить человеческое слово всё то, что испытывает каждый из нас даже косным своим сердцем в этот великий, и страшный, и славный час!
Кому из нас не приходилось стоять у гроба близких и любимых людей. Что испытываем мы тогда? Два чувства: жалость и стыд.
Когда мы стоим у гроба близкого человека, нам начинают вспоминаться давно забытые события жизни. Перед нами проходит и точно вновь переживается вся наша вместе с умершим пережитая жизнь, и делается нестерпимо его жалко.
А вместе с тем охватывает стыд за многое, что проходило бесследно, что нисколько не смущало, не задевало нашей совести. Охватывает стыд за каждое резкое слово, сказанное ему, за каждое злое к нему чувство.
Вот если бы встал этот умерший человек, какою бы любовью, какою бы ласкою мы его тогда окружили.
И всё стыднее и всё труднее делаются нам эти воспоминания о жизни того, кто лежит в гробу.
А ведь ныне перед нами Сам Господь Спаситель!
Ныне мы вспоминаем все события земной Его жизни.
И видим мы Господа в яслях, помним смятение и бегство Божией Матери с Обручником Иосифом, дабы спасти Младенца от рук искавшего Его убить Ирода.
Видим мы Его отроком, поучающим в храме.
Входим в Кану Галилейскую, где Господь совершил Своё первое чудо, дабы благословить радость человеческую. И с каким умилением вспоминаем мы, как пожалел Он бедных людей, которые не могли как должно принять гостей своих и не хватило у них вина.
И потом встают перед нами все милости и щедроты Божии: как Он исцелял больных, как Он прощал грешных, как Он искал спасти погибающие души человеческие, сколько явлено было Господом любви к человеку, к миру, во зле лежащему.
И потом так не хочется нам вспоминать, но стоит неизгладимо в нашей памяти, как нашёлся из двенадцати возлюбленных Его учеников Иуда, предавший Его.
И вспоминается последняя Тайная вечеря, когда Господь умыл ноги ученикам Своим, и как апостол Пётр в смущении не хотел допустить Учителя умыть ноги и потом, когда Господь не внял его просьбе, просил умыть и руки и главу.
И как Иуда ушёл совершить своё страшное дело…
И как молился Господь в саду Гефсиманском до пота кровавого, и как спали ученики Его, и как Он будил их и взывал к ним, чтобы они бодрствовали.
И как пришли в Гефсиманский сад с кольями, с оружием воины, руководимые Иудой.
И как он поцеловал Учителя своего.
И дальше то, что должно быть выжжено на совести человеческой!
Как привели Спасителя во двор, как били Его тростью по главе, как ударяли Его по ланитам, как надевали на Него на посмешище — царскую багряницу — и издеваясь, спрашивали: ‘Прореки, кто ударил Тебя?’, ‘Радуйся, Царь Иудейский!’
И как осудили Его на распятие, и как возложили на Него Крест, и как Он падал под этим Крестом, неся его на Голгофу. И как распростёрли Пречистое Тело Его на Кресте, взяли гвозди и вбили их в ноги и в руки Его.
И как подняли этот Крест. И как не нашлось жалости в сердце человеческом даже тут, и как хулили, смеялись, издевались над Ним, висевшим на Кресте, Искупителем нашим, давшим нам любовь, милость, благость, прощение.
И не можем мы не вспомнить этой заботы Его о Матери Своей, когда Он со Креста сказал Иоанну: ‘Се, Мати твоя’, и Божией Матери: ‘Се, сын Твой’.
И как молился Господь за распинавших Его.
И вспоминается, как земля содрогнулась, как камни распались, как Силы Небесные поколебались, как солнце померкло, как ужаснулась вселенная совершённому человеком над Богом своим!
Всё вспоминается ныне, и так же, как при гробе близких людей, здесь, при гробе Господа, ужасаемся и стыдимся, что мы сделали со Христом, как мы Его обидели, как мы Его огорчили, как мы Ему сделали больно в нашей грешной жизни.
Ибо для нас Христос есть живой Христос, живущий отныне и до века.
И для нас наши так незаметно проходящие житейские прегрешения вырастают перед нашей совестью. Но есть у нас в сердце и то чувство, которое испытываем мы перед гробом близких людей и которое заставляет думать: ‘Вот если бы он встал, я ему никогда уж не сказал бы так грубо, я бы никогда уж не лгал ему, не обманул его, я бы никогда больше не был таким, как тогда, когда он был со мною и я не жалел его’.
Ведь Господь Иисус Христос с нами! Он восстал из гроба!
И если мы искренне, со слезами вспомним грехи наши перед Ним, мы можем по-иному начать жить со Христом!
Аминь.

14 мая 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
В Неделю исцеления расслабленного наша мысль невольно обращается к вопросу о значении телесных немощей в деле нашего спасения.
Здесь, так же как и во всех вопросах духовных, нам надлежит сделать усилие, чтобы освободиться от тех понятий мирских и безбожных, которые вплетаются незаметно в наше понимание жизни.
Немощи человеческие, болезни и страдания телесные — это ветви того общего древа смерти, которое выросло из нашего первородного греха. Внутренняя связь греха со смертью и болезнью многократно раскрывается в Слове Божием. Но для нас, желающих уяснить себе не столько внутреннюю природу страданий и смерти, сколько смысл их в деле нашего спасения, надлежит обратить наше внимание на это духовное значение предлежащей нам смерти и испытываемых нами недугов и страданий телесных.
Каждая болезнь есть преддверие смерти, и если человек болящий иногда и не помышляет именно об этом конце, то всё же для его жизни духовной, для его дела спасения это посланное ему телесное недомогание должно всегда рассматриваться и переживаться им как преддверие грядущей его кончины. И если смерть человеческая пришла в мир как результат греха, то в то же время ныне сознание неизбежной для каждого человека смерти может стать движущим орудием в деле его спасения.
Смертью, которая — порождение греха, мы хотим бороться с грехом.
И болезнь наша, которая коренится в греховной природе человека, может и должна переживаться нами как нечто положительное в деле нашего спасения.
Что нам дают размышления о смерти, что нам даёт этот грядущий неизбежный для нас конец?
Какое очищение в понимании смысла жизни, какое постоянное укрепление в стремлении к вечности, какую проверку всей жизни, какое постоянное грозное напоминание о нашем богоотступничестве. Как это заставляет нас, склонных к пустому легкомыслию, углубляться и понимать великое значение жизни человеческой, как это заставляет нас, склонных к чувственности и страстям, возвышаться над естественно-природным бытием и стремиться к горнему!
Всё это даёт нам та смерть, которая пришла в мир через грех наш.
Так же и болезни. Болезни — порождение греха. Но они должны быть пережиты каждым из нас во спасение и очищение души. Немощи телесные укрепляют в нас веру в духовность нашу. Немощи телесные, как начатки смерти, раскрывают человеку всю тщету, всю призрачность материального бытия и этим возвышают и очищают его дух, стремящийся подняться над материальным бытием. Болезни заставляют человека просматривать жизнь, заставляют дать отчёт в том, как прожита эта жизнь. Ставят перед человеком, когда он выздоравливает, новые задачи, как бы поднимая его на некую новую ступень внутреннего духовного бытия. Они приучают его к терпению, они научают его уповать на Господа, они раскрывают ему, как и самая смерть, истинный смысл жизни. Но есть ещё нечто: когда мы, верующие, мыслим о смерти, мы утверждаемся в нашей вере во всеобщее воскресение, прообраз этого переживается нами и в наших телесных немощах. Когда мы надеемся, уповая на Господа, что Господь избавит нас от телесного недуга и восстановит нам временное наше земное бытие, мы как бы прообраз здесь переживаем воскресения из мёртвых.
Посему болезнь, пережитая не по-мирскому, не как ненужное, досадное несчастье, а как милость Божия, посылаемая для нашего спасения, для нашего утверждения в вере, в любви, в терпении, в надежде, в постоянном уповании на Господа, — так пережитая болезнь возрождает и воскрешает наш дух!
Аминь.

15 мая 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Господь во Иерусалиме исцелил расслабленного. Он спросил его: ‘Хочешь ли быть здоров?’ И потом, обратясь к нему, сказал: ‘Встань, возьми постель твою и ходи!’
Не об одном иерусалимском расслабленном повествует нам Святое Евангелие. Святые отцы и учители Церкви научили нас понимать, как раскрывается в повествованиях евангельских для нашего разумения наша внутренняя жизнь. И повествование евангельское о расслабленном и его исцелении — оно относится к каждому из нас. Каждого из нас вопрошает Господь: ‘Хочешь ли быть здоров?’ И каждому отвечающему в своём сердце утвердительно на этот вопрос Господь и ныне говорит: ‘Возьми постель твою и ходи!’
И расслабление наше то же, хоть и не всегда в нём содержатся те внешние признаки, какие были у расслабленного иерусалимского. Наш внутренний человек расслаблен, наш внутренний человек требует исцеления, к нашему внутреннему человеку обращены слова Спасителя: ‘Хочешь ли быть здоров?’ Наш внутренний человек состоит из разума нашего, из чувствований наших, из сердца и воли наших — и всё это у нас в расслаблении.
Это тем страшней и тем опасней, что расслабленность входит в нас под видом силы и утверждения.
Иерусалимский расслабленный был болен, но он сознавал расслабленность свою, он жаждал исцеления, он страдал от этой телесной немощи своей, но если бы он, находящийся в расслаблении, мнил бы себя здравым, как бы далёк он был тогда от исцеления!
Наше внутреннее расслабление именно таково!
Многих из нас многому учили и думали, что этим учением укрепляют наш разум, а на самом деле это мнимое укрепление разума нашего нас расслабляло лишь, лишая нас истинной твёрдости, истинного разумения веры нашей.
Многие из нас потом, осознавши это расслабление, были бы рады выбросить из своей жизни многое. А нам казалось в этом несчастном нашем заблуждении, что наш разум креп, что мы узнавали истину и что мы достигли именно той крепости разума, которая делает нам великую честь.
А какие мы были невежи в истинах веры, какой был у нас расслабленный разум при уразумениях этих великих истин веры!
Мы отдаёмся чувствованиям своим, развиваем в себе страсти плотские, воображая, что это делает нас сильными людьми. Нам кажется, что мы не жалкие расслабленные, потому что в нас, видите ли, сильные страсти.
А какие мы расслабленные духом, как мы порабощены страстями, ничтожнейшие, больные! И по сравнению с нами этот иерусалимский расслабленный, сознававший слабость свою и немощь, исполнен истинной силы и здравия! Будучи несчастными рабами своих страстей, ничтожные, расслабленные духом, мы всё же мним себя сильными и здравыми, утверждаясь в этой своей телесной, плотской жизни.
А вот излюбленное детище наше — воля, которой мы так дорожим, которую мы так возвеличиваем, которая кажется нам мерилом достоинства человека, ибо там, в миру, презирают людей ‘слабой воли’, нам кажется эта ‘сильная воля’ печатью даровитости человека. Но находится ли эта мнимая сила воли нашей в каком-либо соответствии с волею Божией? А не приведённая в соответствие с волей Божией, какая ничтожная, какая призрачная, какая пустая это сила — воля наша!
Что она может сделать, кроме как только питать страсти наши? Возвысит ли она нас над жизнью, подымет ли она нас ‘горе’, соединит ли она нас с вечностью, даст ли она нам то, что должны мы иметь, имеющие истинное человеческое достоинство — образ и подобие Божие?
Эта кажущаяся сила воли нашей есть наше страшное несчастье, страшная наша болезнь, гибель наша, которая, может быть, больше всего повергает нас в самые страшные болезни духовного расслабления.
О, этот страшный диавольский обман, внушивший нам, расслабленным, о нашем здравии и силе. И, глядя на иерусалимского расслабленного, да научимся сознавать истинную свою болезнь, научимся сознавать истинное своё расслабление в маловерии, в скверной и страстной жизни и, научившись, услышим тогда голос Божий: ‘Хочешь ли быть здоров?’ И ответив Господу всем существом нашим утвердительно на этот вопрос, услышим тогда вожделенный голос Спасителя: ‘Возьми постель твою и ходи!’
Аминь.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Как понятна для всех человеческая печаль о наших телесных немощах! Как понятна тревога за страдающих телесно близких нам людей! Как понятно, что тяжкие болезни телесные всеми считаются несчастьем, и какое явное было бы безумие, если бы кто-нибудь сказал: ‘Я растрачу своё здоровье и получу тяжкие телесные болезни, ‘зато’ потом, в старости, возьму и вылечу их!’ Как ясно для всех, что потерять здоровье легко, а вернуть его очень трудно.
Но если бы мы имели глаза, способные видеть незримый мир духовный так же, как мы видим окружающий нас мир, то мы увидели бы, что и души наши также подвержены своим немощам, болезням и страданиям.
И как бы тогда должны были встревожиться люди за ближних своих, видя душевные немощи и болезни, каким бы тогда считалось несчастьем согрешение наше и как бы естественно казалось наше попечение о том, чтобы не захворать этими душевными немощами. Ведь если нас страшат болезни тела нашего, данного нам на несколько лет, чтобы потом здесь оставить его, то как должна страшить нас болезнь духа, который не умрёт здесь с нами и болезнь которого мы понесём туда!
И как бы тогда казался безумным человек, который говорил бы: ‘Я разорю свою душу, я заражу её всевозможными недугами, а когда наступит время старости, возьму и вылечу её’.
А ведь всё это именно так и говорится, и делается.
И пусть бы это говорили безбожники, пусть бы это делали люди, не имеющие веры, для которых самое слово ‘душа’ есть нечто фантастическое, не существующее, — а ведь так говорим и делаем мы, называющие себя верующими людьми!
Так как же сильна отрава мирскими понятиями, мирским самочувствием!
До чего мир овладел всем нашим существом, если, вопреки вере нашей, вопреки разуму нашему, вопреки тому, что кажется столь очевидным и несомненным, мы живём и чувствуем по законам мира, по законам безбожия, по законам неверия!
И если человек, растративший своё здоровье, скажет на склоне лет человеку юному: ‘Береги здоровье своё — потерять его легко, а восстановить иногда невозможно’, да никто не скажет этому человеку: ‘Зачем ты говоришь так, ведь ты сам-то растратил его, потерял его, зачем же ты учишь людей молодых тому, чего не делал сам’.
Для всех будет понятно, что чем безумнее растрачивал своё здоровье человек, тем больше он имеет права предостерегать от этого безумия других. Почему же, когда человек обращается к молодым людям и говорит о том, чтобы они с этих лет оберегали души свои от духовных немощей и болезней, — почему тогда это кажется странным и так часто мы слышим слова: ‘Вы уже пожили в молодости, вам теперь хорошо говорить о воздержании и спасении, вот когда и мы поживём, и мы тоже начнём спасаться’.
Чем больше было растрачено душевных сил, чем больше было приобретено душевных болезней, тем сознавший всё это больше имеет права утверждать, какое это страшное горе: с молодых лет не встать на путь спасения. Вот почему так радуется сердце, когда к Святой Чаше подходят люди молодые. Пусть люди молодые твёрдо знают и крепко утверждаются в том, что путь спасения нужно начинать с самых юных лет, что безумна диавольская мысль, будто бы сначала надо разорить душу, а потом, когда придёт старость, спасать её.
Даст ли Господь столь долгую жизнь, даст ли Господь покаяние, даст ли Господь спасение?!
Но если ты прожил в этом осквернении своей души и в этих болезнях своих жизнь свою, если ты пришёл в разум уже на склоне лет своих, то не приходи в уныние, не приходи в отчаяние, не думай, что спасение потеряно для тебя. Пусть стоит перед тобою великое обетование Слова Божия о том, что никакой грех, никакое растление души, никакая болезнь духа не могут быть смертельными, пока ты ещё жив, пока открыт тебе путь покаяния!
Христианство имеет благую весть о спасении не только юным, имеющим счастье встать на путь жизни духовной с молодых лет, — оно несёт её всем людям.
Христианин всегда может жить начать сначала!
Аминь.

20 мая 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Ныне мы совершаем память святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова — любимого ученика Спасителя, возлежавшего на груди у Господа Иисуса Христа на Тайной вечери, ученика Господа, которому Он со креста передал заботы о Матери Своей, ученика, который хотел низвесть огонь с неба, дабы наказать нечестивых, не принявших Спасителя в город свой.
Эта любовь Господа к апостолу Иоанну как бы почила на нём и сделала его апостолом любви и апостолом огненных откровений о судьбах Церкви и мира.
Любовью содержится вселенная. Ибо что есть любовь?
‘Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится’ (1 Кор. 13, 4-8).
Вот что есть любовь. Вот что должно быть в сердцах людей, которые хотят быть учениками Спасителя.
Говорить о любви, проповедовать любовь, говорить о том, какое это возвышенное, какое это великое чувство, и при этом не дать силы любить было бы дело пустое. Многие, вне Церкви стоящие и от Церкви отпавшие, тоже проповедовали и проповедуют любовь.
Но Святая Церковь не только возвещает миру благовестие о любви — она указывает самый источник любви и даёт силы из него черпать воду живую. Этот источник — Божественная литургия.
Призывать к любви, когда не любится человеческому сердцу, говорить о том, как прекрасно любить, и не дать силы любить, оставить человека жить по законам естественного его бытия — это значит сделать пустое дело.
Но Святая Церковь даёт нам благодатные силы, чтобы сделать дело великое, давая вкушать жертвенную Кровь и Тело Спасителя, она даёт силы подняться до жертвенной любви.
Но если мир, во зле лежащий, в ненависти и разделении пребывающий, в этой нескончаемой борьбе, если он, этот ненавидящий Христа мир, живущий по законам ненависти, эгоизма, если мир этот не погиб ещё окончательно от ненависти и злобы, то потому только, что на земле совершается Божественная Евхаристия.
И если среди нас, верующих, столько зла и вражды, если среди нас, называющих себя христианами, царствует мирское разделение, то не Святая Церковь, не учение Спасителя, не Божественная Евхаристия виною тому, а наш собственный грех, ибо, так живя, мы живём по законам естества нашего, являемся такими же мирскими людьми, как и безбожники. Но если и в нас содержится чувство любви и единства, если мы не задыхаемся от всеобщего озлобления и ненависти, то потому, что мы сопричастники Евхаристии, этой Божественной жертвенной любви.
Ныне, совершая память апостола евангелиста Иоанна Богослова, мы возвещаем об этой любви Божией, раскрытой нам в Евангелии, утверждаемой нами в Евхаристии.
Проповедь о любви должна казаться странной, а для многих и смешной, когда жизнь утверждается совершенно на противоположных началах. Что-то забытое, отжившее звучит в этой проповеди любви, когда люди без ненависти, без раздражения не могут прожить ни единого часа!
Но именно в такое-то время особенно и надлежит нам вспоминать заповедь Божию о любви. Ибо чем ниже падает человек, тем он более нуждается в том, чтобы ему указывали то высшее, к чему он должен стремиться.
Ныне, совершая память святого апостола Иоанна Богослова, мы должны указать и на то, куда ведёт путь ненависти. Это открыто нам в том Откровении, которое дал ему Господь.
Небеса разверзлись, и увидел он страшное грядущее.
В конце пути беззакония стоит страшный образ зверя-антихриста.
Аминь.

21 мая 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых. И если умершие люди все продолжают жить, то умершие святые угодники Божии действительно продолжают участвовать в жизни человеческой.
И это участие в жизни нашей как бы всё более и более раскрывает перед нами образ того или иного угодника Божия.
Мы знаем об угодниках Божиих не только то, что нам сообщает их житие, но и то, о чём свидетельствует это действенное их участие в нашей жизни. И если взять образ святого Николая Чудотворца, то для нас образ этот написан не только житием его, но всем многообразием благодатного его действия на нашу жизнь. Он как бы приближается, вырастает, уясняется нами всем тем воздействием на жизнь нашу, которое мы чувствуем, в которое мы верим. И в сознании верующего народа образ Николая Чудотворца уже не только то, что написано о нём, а всё то, о чём свидетельствует сама жизнь.
Что же в этом образе является наиболее назидательным для нас?
‘Святой Николай Чудотворец — ревнитель православия’. Когда мы молимся святым угодникам Божиим, мы чувствуем, обращаясь к ним, наши слабости и хотим, чтобы они нас освободили от этих слабостей и немощей. Нам хочется восполнить недостающее в нас самих, нам хочется научиться тому, что мы видим в этих угодниках Божиих. Что же для нас значит, ныне живущих, быть ревнителями православия? Чему нас должна научить эта ревность? Что значит именно теперь воспламениться духом Николая Чудотворца?
Надлежит прежде всего ревновать о чистоте православия, ограждая его от всевозможных попыток искажения со стороны лжебратий.
Эта ревность должна излечить нас от равнодушного отношения к вопросу, где истинная Православная Церковь, чтобы не было этих бессильных слов о том, что можно веровать в Бога и без Церкви, или о том, что можно молиться во всякой Церкви, где служат по уставу православному, чтобы не было малодушного безразличия, куда ходить молиться, лишь бы внешняя форма богослужения соответствовала привычке. Эта ревность о православии должна раскрыть, что истинная Церковь — единая.
Всякая другая Церковь — подделка, всякое другое священнодействие — кощунственное действие, священнослужитель, выдающий себя за православного, — ряженый самозванец.
Нужно ревновать о православии, чувствуя всем существом своим, что истинное богопознание, истинное спасение может быть только в одной истинной Православной Церкви, ибо только в ней одной совершается таинство Евхаристии. Ревновать о православии — это значит ограждать себя от безбожного мира.
Это ограждение должно быть в твёрдом исповедании своей православной веры. Здесь ревность о православии должна излечить нас от этого малодушного и трусливого скрывания своей веры, здесь она должна воспламенить нас, нашу ‘гордость о Христе’, которая должна скорее слишком побуждать к обнаружению своей веры, чем заставлять прятать её.
Мы должны излечиться совершенно от малодушного желания, чтобы нас по виду принимали за таких же безбожников, как они сами. Мы должны перестать бояться насмешек и надругательств. Мы должны перестать прятать нашу веру, потому что мы должны сознавать себя избранным народом. Верующие должны чувствовать себя новой тварью, особым родом христианским.
Но ревность о православии не должна ограничиваться только нашей защитой православия, не должна ограничиваться только тем, что мы будем отделяться от тех, кто не исповедует православной веры.
Ревность о православии должна побуждать нас ещё и к положительному устроению нашей внутренней духовной жизни.
Эта ревность должна воспламенить наше сердце на трудную постоянную духовную работу над устроением своего внутреннего мира, дабы подготовить его к вечному бытию.
Мы должны перестать так легко побеждаться мирской жизнью, мирскими нашими заботами, мирскими увлечениями.
В миру нет жизни!
Там такая же подделка, как в переряженных, но нисколько не православных храмах!
Как в этих храмах не совершается Евхаристии, а есть просто хлеб и вино, так и в мирской жизни нет никакой жизни, а есть только смерть, наряженная жизнью. Нам надлежит стяжать истинную жизнь вечную и для этого надлежит стать на путь трудный, а при данных условиях для человеческих сил почти невозможный путь духовный, который можно совершить лишь благодатными силами Церкви. И для того, чтобы это было не минутной вспышкой, не минутным движением души, не порывом лишь, а действительно постоянным, ежедневным упорным нашим трудом, для этого воистину недостаточно сил человеческих.
В этом делании нам надлежит испрашивать помощи и через святых угодников Божиих.
Будем просить помощи и у святого Николая Чудотворца, дабы он воспламенил ревность нашу о святом, великом, вечном православии.
Аминь.

22 мая 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек, но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную’ (Ин. 4, 13-14).
В этих словах Спасителя, сказанных самарянке, раскрывается самое существо нашей жизни.
‘Пьющий воду сию, возжаждет опять’.
Это говорится о той мирской жизни, в которой мы так жадно и напрасно ищем удовлетворения. Вода, которую обещает дать Спаситель, которая сделается источником ‘воды, текущей в жизнь вечную’, — это есть та духовная жизнь, по которой тоскует всякая человеческая душа, но на путь которой встают так немногие! Это жадное стремление найти удовлетворение в мирской жизни никогда и никого не удовлетворяет, и в то же время все, решительно все соблазняются этим стремлением найти удовлетворение именно здесь. И каждый возраст имеет свои собственные мирские соблазны. И проходит один возраст, и наступает другой, в котором эти прежние соблазны кажутся ненужными, а являются новые. Но вновь проходит сей возраст, наступает иной — и опять прожитое кажется уже ненужным, а нужным — вот то, что испытывается, что влечёт сейчас. И до глубокой старости всё хочет человек в этих мирских стремлениях своих найти себе какое-то удовлетворение и успокоение — и всё жаждет опять, и всё жаждет опять!
Что же препятствует ему обратиться к источнику ‘воды живой’?
Препятствует ему враг нашего спасения — диавол, действующий через наши страсти, через гордость нашу, через плотские страсти наши, через наши мелкие и крупные и сознательные и бессознательные грехи. А что значит вот эта неудовлетворённость человека мирскими заманчивыми, но не удовлетворяющими его соблазнами? О чём это свидетельствует?
Это свидетельствует о том, что удовлетворение человеку может быть дано только тем, что удовлетворит вечное в нём начало. У человека не хватает сил иногда утвердиться в вере, и он думает, что живя как безбожник, всё время стремясь потопить тоску свою в суете мирской, он идёт дорогою истинного земного счастья, но вот это внутреннее бессмертное, вечное начало в нём говорит ему: ‘Не то!’
Когда его влекут мечты честолюбия, славы, самолюбия, гордости и ему кажется, что он получил что-то насыщающее ненасытимую жажду страстей, душа его говорит: ‘Не то!’
Когда он, отдаваясь плотским страстям, этим ненасытимым страстям плоти нашей, думает по временам, что нашёл истинное счастье, а бессмертный дух его говорит ему: ‘Не то!’
Когда он мнил найти удовлетворение в плотской жизни своей, в мирских наслаждених, в этом весели, в беззакониях, в этих увлечениях всевозможными больными, греховными мирскими наслаждениями, бессмертный дух его говорит ему: ‘Не то!’
И вот это ‘не то’ страшною тоскою проходит в душе каждого человека, через всю его жизнь, через всю жизнь, наполненную жадным и пустым стремлением к удовлетворению ‘страстей’.
Но кто пьёт ‘воду живую’, которую даёт Спаситель, тот не будет жаждать вовек!
В самом деле, разве по пути духовной жизни не идут люди всех возрастов? Разве человек, вставший иногда в самые юные годы на путь духовной жизни, не проходит его до глубокой старости, всё более и более, всё с большею и большею полнотою испытывая чувство радостного удовлетворения?
Разве мелькает, как сон, то, что даёт духовная жизнь? Разве она оставляет место этой неудовлетворённой тоске о чём-то, иногда не сознанном, но всегда мучительно тревожащем человеческое сердце? Разве кто-нибудь, вставший на путь духовной жизни, когда-нибудь не получил то, что ему обещано Спасителем? Разве истинно счастливый человек не тот, кто живёт в Боге и для Бога? Разве не им сказал апостол Павел: ‘Всегда радуйтесь’?
Почему же около этого Великого Источника нашего спасения, нашей радости, нашего счастья так мало стоит людей? Ведь Он для всех открыт, он всем обещан, он всем даётся, он и ныне в той Святой Чаше, из которой вы будете вкушать Евхаристию!
Какая же диавольская сила зла и наваждения в миру!
Аминь.

1 июня 1927 г.

За всенощной под Вознесение

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Праздник Вознесения Спасителя — это праздник великих обетований! Обетований о ниспослании Духа Святого Утешителя и о втором славном пришествии Господа нашего Иисуса Христа.
Эти обетования дают нашей жизни и крепость, и силу, и утверждение, в этих обетованиях о ниспослании Духа Святого Утешителя и о втором славном пришествии Господа нашего Иисуса Христа мы черпаем силы надлежащим образом относиться к торжествующему в мире злу.
Встают иногда недоуменные вопросы: как можно жить на свете, не имея веры в эти великие обетования? Как можно жить на свете, когда такое торжество в мире зла?
Казалось бы, не какую-нибудь особенную чистую душу и какое-либо особенное чистое сердце, а просто имей человек немножко совести, немножко жалости к ближним, немножко любви к правде — и он никогда бы не мог примириться с тем ужасающим торжеством зла и насилия, которое существует в мирской жизни, просто изболеться должно было бы самое нечувствующее, огрубелое, окаменелое человеческое сердце! Нужно какое-то диавольское ослепление, чтобы, не имея веры вот в эти упования наши и видя, как страдает весь мир, изнывая от зла, всё-таки жить и жить, как ни в чём не бывало! Это не ‘бессовестно’, это — диавольское наваждение!
У нас, верных, есть сила жить потому, что у нас есть печать дара Духа Святого Утешителя и потому, что у нас есть вера в грядущее второе пришествие Спасителя.
И когда мы изнемогаем на пути нашей духовной жизни, изнемогаем от борений с нашими страстями, и когда мы видим всю трудность идти по пути спасения через злой и страшный мир, и когда мы сознаём всю немощность и слабость наших человеческих сил в деле спасения, мы не унываем и не впадаем в отчаяние, потому что у нас есть вера в Духа Утешителя, в благодатные силы, в то, что не мы своими силами можем стяжать спасение, а что Господь Милосердный благодатию Своею спасет нас.
Но больше всего нам подаётся утешения и утверждения в наших скорбях великими обетованиями, когда и наша скорбь касается судеб Святой Церкви. Нет таких испытаний, которые могли бы нас лишить этой веры и этих упований.
Какие бы потрясения и какие бы ловушки ни ставились диаволом на пути Святой Апостольской Православной Церкви, мы веруем в это второе и славное пришествие Спасителя, Который найдёт на земле Церковь Свою.
Но вспомним, как святые апостолы проводили дни свои, получив это обетование?
Сей праздник не научает ли нас и тому, как нам надлежит жить, чтобы быть достойными этих обетований.
Святые апостолы единодушно пребывали вместе. Святые апостолы пребывали всё время в молитве. Святые апостолы пребывали всё время в преломлении хлеба.
Святые апостолы шли на проповедь, святые апостолы исповедовали имя Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, и безбоязненно шли на мученическую смерть.
Вот как надо жить, чтобы достойно идти навстречу Христу грядущему.
Аминь.

2 июня 1927 г.

Вознесение. За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Мир вам’, — сказал воскресший Спаситель, встав посреди учеников, а как же ‘не мир, но меч’?
Как примирить эти два противоположных слова Спасителя?
Не раскроется ли нам, какой мир возвестил воскресший Господь, если мы рассмотрим, какого мира не должно быть?
Ведь и по словам святого Григория Богослова — есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие.
Какой же мир не есть мир? О какой брани, о какой войне, о каком мече возвестил нам Христос?
Не должно быть мира в наших собственных душах с тем, что препятствует делу нашего спасения, что порабощает нас нашему естественному бытию, что отдаёт нас во власть страстей, здесь должно быть разделение, здесь должен быть меч, с болью рассекающий внутреннюю жизнь человека, здесь не должно быть мира — здесь должна быть брань, должна быть внутренняя война. И как часто мы здесь погрешаем недобрым миром, воедино соединяя с духовной жизнью враждебную непримиримую стихию!
И какая путаница, какой внутренний хаос царствуют тогда в душах человеческих!
Не должно быть у нас мира с царством мирским — здесь должно быть разделение, здесь должен быть меч, рассекающий наше Царство Христово ‘не от мира сего’ с царством бесовским, антихристовским, диавольским, мирским, здесь должно быть прекрасное разногласие, должна быть внутренняя брань, должен быть меч. И как часто мы погрешаем, как страшно часто мы погрешаем здесь, думая соединить несоединимое, желая по нашей крайней лености и немощности как-нибудь остаться и служителями Христа, и не отойти от служения антихристу!
Но здесь не должно быть мира — здесь должно быть прекрасное разногласие!
Не должно быть мира особенно с тем, что имеет лишь видимость истины Церкви, и потому заповедала нам Церковь Святая, с особою силою утверждая невозможность мира с еретиками и раскольниками, искажающими образ истинной Церкви, что здесь должна быть беспощадная брань за истинное святое православие, здесь невозможно никакое прекрасное единомыслие. Там, где подделка под Церковь, — там не может быть истинного Христова мира! И да сохранит Господь от того, чтобы нам здесь погрешить!
Чем оправдаемся мы в день Страшного суда, как не этими словами: ‘Веру соблюдох’.
Праведными делами своими? Своими подвигами добродетели? Чистотою сердца? Когда мы все во грехе! Вот это бы слово-то только сохранить нам и им оправдаться: ‘Веру соблюдох’. Ибо это ли не есть хула на Духа Святого, которая не простится ни в сей жизни, ни в будущей.
Когда выдаётся за истинную Церковь подделка под Церковь? Ведь Церковь зиждется на благодатных дарах Духа Святого, так не кощунство ли есть выдавать за эти дары человеческую антихристовскую подделку? Вот какого мира не должно быть! Мир, возвещённый Господом, это есть мир церковный, благодатный — дух истины и любви. Залог и основание этого мира есть святое таинство Евхаристии. Святая Кровь Господа нашего Иисуса Христа, излиянная за грехи мира, Тело Его Святое, ломимое за нас и ныне нами вкушаемое. Но сия Кровь и сие Тело преподаются только в истинной Святой Православной Церкви.
Аминь.

4 июня 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Ныне Святая Православная Церковь совершает молитвенную память отцов Никейского Собора.
Как же не прославлять Святой Церкви отцов I Вселенского Собора, когда это есть основание, на котором она зиждется? Утвердили отцы Никейского Собора нашу веру в Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единосущного Отцу.
Никейский Собор разрушил страшную арианскую ересь.
Арианская ересь — это обновленчество IV века.
Что есть всякое церковное обновленчество всех времён и всех видов?
Это обмирщение церковное — церковного ли сознания, церковной ли жизни, церковного ли строя. Это приноравливание к мирскому разуму, жизни, порядку.
Арианство было обмирщением религиозного сознания православной Церкви IV века. Оно хотело великие тайны Боговоплощения приноровить к мирскому, человеческому рассудку, низвести великие истины веры до простого рассудочного понимания.
Миру кажется жизнь простой, у него не вяжутся с этим простым пониманием жизни непостижимые истины веры.
Жизнь для него — это только то, что видит глаз и что могут осязать руки, что составляет нашу плоть и нашу кровь. Это простое, осязаемое, как будто понятное и ясное не нуждается ни в каких высоких непостижимых тайнах.
Но вот когда мы присутствуем при таинстве смерти и когда эта понятная и ясная плотская жизнь, которая и есть вся жизнь для неверующего рассудка, когда она угасает на наших глазах и когда подходит разрушающаяся плотская жизнь к такой потусторонней грани, когда нам видится уже за пределом вещественного бытия человеческого его духовное бытие, когда мы прозреваем в этот момент совершающегося на наших глазах таинства смерти нечто, что стоит за всей нашей видимой жизнью, — тогда мы чувствуем, что жизнь имеет таинственную, непостижимую связь с истинами веры, которые исповедуем мы.
Неверующий смотрит на окружающий его мир, и ему всё представляется таким простым и ясным: небо как небо, звёзды как звёзды, земля как земля, если он человек учёный, он знает, из чего всё это состоит и как всё это можно разложить на части.
Где же тут место таинственным законам невещественного мира, где же тут место тайнам веры?
Но когда человек созерцает вселенную очами веры и когда за этим видимым миром, его окружающим, душа его, сердце его трепетно ощущают высшее Божественное начало, тогда видит верующее сердце и таинственную связь мироздания с великими истинами веры.
Когда человек неверующий живёт на свете, всё время отдаваясь внешним заботам, ему кажется, что его жизнь — это его служба, его квартира, его семья, это его удачи или неудачи, вся жизнь ему представляется соединением этих чередующихся понятных и простых жизненных фактов.
Но если человек заглянет в свою душу и посмотрит, что у него там, внутри, — какой новый, какой таинственный, какой сложный, какой страшный мир увидит он там. И он почувствует, что вот этот внутренний мир имеет таинственную связь с теми великими истинами веры, которые человек исповедует.
Краеугольное основание этих истин веры дано нам Никейскими отцами. Да прославит их Святая Православная Церковь!
Аминь.

5 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Диавол — отец лжи, диавол — клеветник. Где диавол, там ложь и разложение.
Путь нашего спасения, путь духовной жизни — это есть борьба с многообразными наветами диавольскими.
В духовной жизни нашей мы всё время стараемся с Божией помощью, с Божией благодатью разоблачить диавольскую ложь, освободиться от диавольских наваждений. Как только ни ухитряется диавольская бесовская сила обмануть, обольстить спасающуюся душу человеческую всевозможными коварнейшими обольщениями, наваждениями и ложью.
Ложь диавольская прикрывается правдою, безобразие прикрывается красотою, ужасающая неправда прикрывается видимостью истины, и надлежит верующим и спасающимся всеми силами души своей помолиться Господу, чтобы Господь дал силы и разумение распознать, где ложь, где безобразие и где истина, правда и Божественная красота. Изображает диавол мир блистательным и чарующим. И это наваждение столь ослепляет порабощённых диаволу, отпавших от Господа, что они уже теряют самую способность понять, какая это есть ложь, какое всё это есть диавольское обольщение. Диавол создаёт видимость единства между людьми, а там, внутри, кипит бесовская работа над разложением душ человеческих, и эти, как бы ослепшие или в бреду живущие, занятые побрякушками видимого единства, механического соединения людей, не чувствуют, какою пропастью отделяется один человек от другого. И наводит на человека страх и ужас, наводит на человека всевозможные страхования, внушая ему, что конечное состояние жизни есть смерть и тление. И так обольщается этою ложью отпавший от Бога человек, что ему начинает казаться, что это-то и есть действительная правда, что вся жизнь сводится к разлагающемуся человеческому телу. Но мы гоним эти наваждения, мы преодолеваем эту диавольскую ложь, и когда нам подлинное единство подменяют механическим, видимым единством обольщения диавольской силы, мы говорим, что это не есть единство, что это не то, и жаждем единства духа, подлинного единства церковного. И когда нам показуется пустая яма в конце жизненного пути нашего и показуется нам тленный гроб как конец нашей жизни, мы говорим: неправда, ‘чаем воскресения мертвых’!
Но наибольшая сила диавольская, наибольшее наваждение бесовское направлено на духовную жизнь, и наипаче на жизнь Церкви.
В духовной жизни нашей мы постоянно встречаемся с этим бесовским наваждением. Когда нас тащит в разные стороны вражеская сила, мы знаем, кто это работает в нашей внутренней жизни. Там, где Господь, там собирается дух воедино, где диавол и наваждение бесовское, там распадается жизнь духовная.
Жизнь, Господом созданная, содержит тело человеческое в единстве, а грех и смерть — диавольское порождение — влекут его к тлению.
Дух Божий собирает душу воедино, а диавольская сила влечёт её к распаду. Но ненавистнейшее для диавольской силы — единство церковное.
С древнейших времён именно на эту славную твердыню направлены главные нападения сатанинские, какие здесь были бои, какое бывало здесь коварство, сколько здесь диавольского ухищрения, мы можем узнать, изучая прошлое Церкви.
Ереси, расколы, всевозможные ухищрения, дабы расколоть единство Церкви, — вот о чём свидетельствует история, о чём предрек апостол Павел, говоря: ‘Я знаю, что, по отшествии моём, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада, и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою’ (Деян. 20, 29-30).
Но может ли лжец и клеветник воистину расколоть Святую Церковь?
Он может погубить, может повергнуть в страшное нечестие, и заблуждение, и страшный грех отдельные души человеческие, но единство церковное, но Святой Агнец, но Святая Православная Церковь останутся непоколебимыми во веки веков.
Аминь.

11 июня 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Ныне храм наш имеет необычный вид: он украшен деревьями и цветами, природа как бы участвует в нашей радости.
Что же ныне празднуем мы?
Ныне праздник истинной жизни, не жизни мирской, не жизни суетной, не жизни преходящей, не жизни, которая как сон, не жизни, которая подвержена тлению, не жизни, которая есть смерть, — мы празднуем ныне истинную жизнь, а не жизнь мирскую.
Там, в миру, принимают за живые лица маски мертвецов. Там принимают за жизнь маску жизни, там за жизнь принимают смерть и не видят всего безобразия этой мёртвой, тленной, грешной жизни.
Нам такая жизнь не нужна, мы такой жизни не празднуем, мы такой жизни не славословим. Для нас жизнь — это служение Господу, это очищение сердца нашего, это жертвенная любовь к людям, это подвиг, это молитва, это созерцание вечности.
Но как же нам стяжать жизнь сию, как нам приобщиться не к тлению, а к бессмертию?
В какое бы уныние повержены были мы, если бы видели только эти вожделенные пред собою дали бессмертия и не могли бы сами войти в них…
И сказал Господь, что пошлёт нам Духа Утешителя…
В день Пятидесятницы апостолы единодушно пребывали вместе, и вот сделался шум, как бы от сильного ветра, и разделились языки, как бы огненные, и почили на апостолах, и исполнились они Духа Святого, и начали пророчествовать на разных языках всем народам, пребывавшим во Иерусалиме. И свидетельствовал апостол Пётр о воскресшем Христе и уверовало до трёх тысяч человек.
Вот этот-то благодатный огонь, сошедший на апостолов и ныне пребывающий в Святой Православной Церкви, — это и есть тот Дух Утешитель, Который даёт нам благодатные силы, дабы не сделаться рабами тления, а быть сопричастниками бессмертия и вечной жизни.
И ныне этот благодатный огонь попаляет тернии наших погрешений, и ныне он даёт нам благодатные силы не принимать образы смерти в миру за истинную жизнь. Он попаляет нашу гордыню, попаляет наше сластолюбие, наше самолюбие, попаляет все наши смертные грехи, мешающие нам лицезреть истинный образ жизни, служить Господу, жить в молитве, в чистоте, в послушании, идти той дорогой, которую нам заповедал Господь наш Иисус Христос.
Эти огненные языки благодати Божией, пребывающие ныне в святых таинствах Церкви, — они всё тот же огонь, они всё та же благодатная сила, что и там, в Иерусалиме.
И так же мы и ныне утверждаемся этой благодатной силой в вере, так же и мы делаемся новою тварью. Нас эта благодатная сила Духа Святого перерождает, и мы делаемся новым, другим народом.
Но для того чтобы нам сподобиться быть носителями сей благодати, для этого надлежит нам единодушно пребывать вместе, для этого нам нужно исповедовать истинную православную веру, надлежит нам дерзновенно исповедовать имя христианина, надлежит нам иметь друг ко другу любовь, надлежит нам иметь чистое сердце, надлежит нам исполнять заветы Святой Православной Церкви, надлежит нам поститься и пребывать в молитве.
Вот тогда и мы услышим шум как бы от сильного ворвавшегося ветра и ныне узрим благодатный огонь Духа Святого.
Аминь.

13 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Ныне великий праздник Святого Духа, Духа Утешителя, Духа животворящего, Духа благодати Божией. Ныне сошествие Духа Сего на святых апостолов и учеников Божиих.
Печаль мирская ведёт к смерти.
Что может утешить в печали мирской? Мирская же удача? Но разве человеческая мирская жизнь не есть цепь беспрерывных и тяжких горестей?
Какой же земной радостью будут утешаться эти скорбящие в земных печалях?
Надо утешение искать не там!
Дух Утешитель — Святой Дух, посланный на святых апостолов и учеников Спасителя и пребывающий в Церкви, Сей Дух воистину утешает нас, утешает нас тем, что благодатно открывает нам высший смысл жизни, перед которым всё мирское теряет свою скорбь.
Когда видит человек перед собою главное, для чего надо жить, земные печали тускнеют и перестают мучить человеческую душу, и окрыляется, и просветляется она, и воистину становится утешенной.
И мы плачем, но мы всегда радуемся.
Дух Святой животворит жизнь человеческую, ибо жизнь мирская, жизнь без Бога, жизнь без Святого Духа— это постоянное умирание.
Дух Святой, благодатно воспламеняя сердца наши истинной жизнью, делает нас сопричастниками жизни бессмертной и здесь, ещё на земле, открывает нам радость вечного, нетленного бытия. Он поднимает человека над естественно-природным бытием.
Как же стяжать нам Святого Духа Утешителя животворящего?
Нам преподаётся благодать Божия, но нам что-то надлежит сделать, чтобы она стала действенною в нас. Она даёт нам силы, но нам нужно, чтобы эти силы пришли в движение в нашем сердце. Что же нам нужно для того, чтобы воистину ‘стяжать Духа Святаго Божия’, как говорил преподобный Серафим?
‘Блаженни нищие духом, яко тех есть Царство Небесное’. Нищету духовную надлежит иметь, чтобы вошла в человеческое сердце благодать Божия.
Что же это за нищета духа, которой требует от нас Господь? Есть ли это духовное бессилие человека, есть ли это его греховные немощи? Никак!
Нищета духовная — это есть всецелое, всем своим существом, всею душою, всем разумением своим отдание себя воле Божией.
Смиренная нищета духа — это есть путь в наше сердце благодати Божией. И что же, таковые нищие духом, стяжавшие благодать Божию, будут ли немощны в созидании Царствия Божия? Не будут ли они истинными пламенными служителями Христа? Не будут ли они испытывать, что ревность о Господе снедает их? Не будет ли гореть в их сердцах стремление к исповедничеству, к борьбе со страстями, к духовной жизни?
Нищие духом — дерзновеннейшие воины Христовы.
Огонь Духа Святого испепелит в их сердцах малодушие и робость, страх и угодничество, они будут бояться одного лишь греха.
Там, где надлежит исповедовать имя Христово, у них найдутся дерзновеннейшие слова!
Аминь.

18 июня 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Беспримерна в истории мира борьба могущественнейшего Римского государства и ничтожной кучки людей, собравшихся в Сионской горнице. Беспримерна по неравенству борющихся сторон, по цели, во имя которой велась борьба.
Беспримерна — победа!
Кем велась борьба между языческим миром и Церковью Христовой?
С одной стороны стояло могущественнейшее государство, которое обнимало почти весь известный тогда мир.
А с другой — апостол Пётр, апостол Павел, апостол Иоанн, апостол Иаков и другие апостолы, люди без мечей, без копий, без всяких признаков внешней силы, вооружённые словом, вооружённые благодатию Божией. Вышли люди бороться с пустыми, по человеческому пониманию, руками.
Разве это не беспримерная в истории мира война?
Но из-за чего же она разгорелась?
В Рим стекались всевозможные народы всевозможных верований, и цинично безразличная к вопросам веры римская власть относилась снисходительно к ним, проявляла полную веротерпимость.
Но вот христианство оказалось чем-то ненавистным, неприемлемым, недопустимым, какою-то страшной государственной опасностью. Эта ненависть к христианству воспламеняла владык римских в течение 300 лет с небольшим перерывом, и эта ненависть не ослабевала, а возрастала, и последнее гонение было самым страшным из всех.
Что же за причина такой ненависти?
Что же это были за люди, которые угрожали чему-либо в государстве? Или они угрожали общественной нравственности? Они хуже были всех тех, кто приносил непристойнейшие жертвы непристойным богам?
Неужели римская власть действительно верила в те нелепые клеветы, которые распространялись о первых христианах? Неужели она не могла проверить и не проверила, что действительно представляют из себя эти странные люди?
И если бы было правдой то распутство, в котором обвиняли христиан, разве развратный Рим всё это не простил бы?
А какой смысл был борьбы для христиан?
Какова цель была, которая их воодушевляла? Разве они не молились за властей римских? Разве они не признавали всего, что требовалось от них государством?
Да, признавали и молились, но, кроме того, они признавали над собой ещё другую, высшую власть — власть Господа Бога. Они были не только гражданами Римской империи, но и ‘гражданами неба’, и даже прежде всего ‘гражданами неба’.
Поэтому они считали, что их государство — Церковь, эта Церковь живёт в условиях мирских, организованных государственной властью, и кесарево она отдаёт кесарю, но служит Богу, и для того, чтобы отстоять это своё Царство ‘не от мира сего’, она не соглашается ни на какие действия, которые были бы отречением от этого высшего Царя царей.
Вот это отстаивание духовного Царства и было предметом борьбы для христиан с язычеством.
Когда во время диоклетиановых гонений было почти поголовное опрашивание христиан и была масса отошедших и не выдержавших испытаний, гонители требовали лишь формального отречения, они, как бы снисходя к верующим, разрешали веровать, как они хотят.Брось кусочек ладана и потом иди и живи, как тебе вздумается. Это движение руки, которое избавляло от ужасающих мучений, и было недопустимо для совести христиан, потому что этим кусочком ладана мирское начало внутренне порабощало Святую Церковь.
Как же кончилась эта борьба?
Невероятно для человеческого разумения, совершенно непостижимо, но тем не менее она кончилась победой христиан над язычеством.
Как же не изумляться, как же не благоговеть, как же нам не испытывать трепета, читая историю гонений христианских, пред величием Духа Святого Божиего, руководившего этой борьбой? И легионы римские, и трон римский, и вся великая мирская власть и сила — всё это оказалось ничто перед Крестом Господним. Крест Господень победил римские легионы.
Что же невидимое стояло за этой борьбой?
С одной стороны стоял диавол, с другой стороны стоял Господь наш Иисус Христос.
Это столкновение было первым ужасающим натиском диавольской силы на Святую Церковь.
Это была борьба неравная, по человеческому разумению, в смысле могущества Римского государства и ничтожности сил апостолов-рыбаков.
И это была совершенно неравная борьба для верующих людей в смысле ничтожности сил диавольских и непобедимости сил Христовых.
В этой борьбе разгулялась бесовская сила, это был истинно как бы её пир.
Господь наш Иисус Христос даровал победу Церкви Своей, которая возросла, окрепла и восторжествовала на мученической святой крови.
Не кончилась борьба диавола со Святой Церковью после окончания 300-летних гонений. Началась другая борьба: начались нападения еретические, начались нападения на отдельных людей, ведётся эта внутренняя невидимая брань и будет вестись до последнего дня существования мира. Но эта первая борьба, закончившаяся полной победой, — она для нас предрешает грядущую, последнюю победу, когда Господь придёт во славе Своей.
Сколько прославленных мучеников за эти 300 лет! Сколько великих угодников Божиих! Какой пример дерзновения в исповедании веры, какое мужество, сколько молитвы, какая жертвенная, какая великая любовь!
Но в эти долгие столетия сколько было умучено людей, имена которых не могла запомнить и записать Святая Церковь, а ведь и на этой крови неведомых письменам великих мучеников зиждется Святая Церковь. И если мы с благодарностью молитвенно вспоминаем великих наших мучеников и угодников Божиих, то как же Святая Церковь могла бы не вспомнить и всех тех замученных святых, имена которых не могли быть сохранены ею. Ныне эту молитвенную память мы и совершаем — память всех святых!
Аминь.

19 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Евангельское чтение в день памяти Всех святых говорит нам об исповедничестве, оно указывает нам крестный путь, оно раскрывает нам истинное значение первенства.
В этом чтении всё нас обличает.
Но не будем, чувствуя всю силу обличений, впадать в уныние от сознания нашего несовершенства, а будем полагать все свои силы, чтобы всё более и более оставлять старое, устремляясь к совершенству, исправляться от грехов.
Память Всех святых есть память неведомых Церкви по именам своим мучеников, которые принесли в жертву Господу свою жизнь, положили основание Святой Церкви.
А мы как исповедуем свою веру? Что нас устрашает, что нас заставляет прятаться и изменять своей вере, прикрываться, как будто бы мы не христиане?
Пустого смеха, пустых насмешливых слов достаточно, чтобы мы сняли с себя крест.
И утешаются, что вот, когда наступит время нам в серьёзном деле явить себя христианами, тут мы и покажем силу нашего исповедничества.
Уж если крест снял от зубоскальства и смеха, где исповедовать веру?
Наше исповедничество должно начинаться с повседневной жизни, а не только тогда, когда поставят нас перед владыками и царями. Жизнь — это крестный путь, который Господь наш Иисус Христос обещал ученикам Своим.
Разве для нас крест не кажется слишком тяжёлым и разве нам не хочется всячески избавиться от него, чтобы пожить, как все?
‘Как все’, то есть без креста, то есть идя дорогой гибели, то есть не видя перед собою своего спасения.
Господь нас научает: дорога спасения есть крестоносная дорога. И этот крест — не только тогда, когда мы терпим гонения и мучения. Не многие удостаиваются мученического венца в этом смысле.
Но вся жизнь христианина, который рассматривает скорби не как земную печаль, а как путь ко спасению, вся жизнь его — крестоношение.
Отношение мира к христианину — это есть отношение мучителей к мученику, и каждое должное движение христианина в миру есть мученичество. Вся жизнь христианина — распятие. Распятие внутреннее, ибо там мы распинаем свои страсти.
Распятие нашей гордости, нашего самолюбия, себялюбия, всех наших страстей.
Каждое открытое свидетельство о своём христианстве — мученичество, борьба с мирскими привязанностями — мученичество.
А первенство? Разве каждый из нас в своей квартире, в своей комнате, в окружающей его жизни не хочет быть первее других, не хочет быть повыше, на главном месте?
Кому дано положение значительнее, тот стремится к этому возвышению побольше и повыше.
Кто меньше, жизнь кого поскромнее, тот в своём маленьком уголке, но все заражены стремлением к этому первенству. И сколько нас, стремящихся к первенству, окажется последними, ибо истинное христианское первенство даётся не стремлением нашим к мирскому возвышению, а сознанием нищеты духа нашего, истинным исповеданием веры и истинным нашим крестоношением.
Как всё это трудно!
Какие всё это несбыточные слова для нас, заражённых духом мирским. Всё это кажется не для нас сказанным, а для каких-то иных людей, может быть, только для амвона, только для церкви.
Но слова Господа: ‘Не мир пришёл Я принести, но меч’ разве не утверждают нас на этом пути исповедничества, крестоношения и смирения? Думать, что можно быть христианином в миру, не чувствуя действия меча Христова, рассекающего беспощадно и наш внутренний строй, и всю нашу жизнь, — это значит жить лишь мечтой о христианстве, а не думать о своём часе смертном и о спасении.
Господь нам каждому вручил меч духовный, который нас призывает к тому, чтобы внутренне мы рассекли себя и чтобы не смешивали там диавольского, бесовского, страстного со светлым, с Божиим, с Христовым, с благодатным.
Он рассёк нашу внешнюю жизнь, чтобы мы не путались между служением Христу и служением другому господину.
Нашу жизнь Господь этим мечом рассёк на жизнь мирскую, от которой мы должны отречься, и на жизнь духовную, которою мы должны жить.
Аминь.

26 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
И память всех святых, и память русских святых обращает нас к догмату о святости Церкви: там вспоминаются святые мученики за веру — здесь вспоминаются подвижники, пещеры, дремучие непроходимые леса, но всё это — единый дух подвига и служения Христу.
И думается, какое же великое милосердие Божие, какое утверждение веры, какая крепость духа должны быть у нас, верующих христиан, когда в нашей Церкви содержится вся та великая благодать, которая ниспосылала силы для всех этих подвигов и трудов, и как должен чувствовать себя верующий христианин не одиноким в миру, когда для него всё это, живущее в Церкви, живёт и поныне, когда в Церкви для него всё живое есть, когда весь этот сонм святых составляет часть той Церкви, к которой принадлежит и он.
Сколько должно быть постоянной радости в сердце верующего христианина, сознающего себя членом Церкви!
Но при этом возникают в сердце человеческом и искушения. Как всегда, враг нас подстерегает при самых хороших, при самых возвышенных чувствованиях, так и в этом чувстве нашем враг находит повод и возможность для соблазнения нас.
В нашей личной жизни этот враг, когда мы с благоговением рассматриваем высоту христианского учения, соблазняет мыслью, что мы живём совершенно не так, и потому всё то, чему мы учим и что мы хотим назвать своей верой, — всё это где-то далеко, отвлечённо для нас, а наша жизнь нисколько не исправляется.
И когда приходят на исповедь, с какой-то безнадёжностью говорят: ‘Грехи всё те же’.
И так ходят и год, и два, и три — грехи всё те же. И кажется человеку, что это какое-то неисчерпаемое и бесконечное дело — исповедь одних и тех же, одних и тех же грехов. А в отношении Церкви и её святости, всех тех сокровищ благодати, которые в ней содержатся, эта же мысль претворяется в иную соблазнительную мысль: что Святая Церковь, в которой спасались угодники Божии, что это где-то далеко от нас, а вот наша-то Церковь — в ней вот что…
И как бы тускнеет образ истинной святости Церкви. Но всё это соблазн.
Да, грехи мы исповедуем до последнего нашего издыхания всё одни и те же. Если взять требник и по нему начать отвечать на вопросы о грехах, не много найдётся вопросов, на которые добросовестно и искренно отвечая, ответил бы христианин: ‘Нет, не грешен’.
Но значит ли это, что он не двигается по пути совершенствования? И что значит совершенствоваться, что значит делать плодотворную работу?
Это опасно, когда человек сам начинает замечать своё совершенствование. Наше совершенствование прежде всего состоит в том, что мы по-новому начинаем относиться к греху, по-новому начинаем в нём каяться.
‘Несть человек, иже не согрешит’ (2 Пар. 6, 36). Но как разнообразно в нашей собственной жизни, в разные её моменты, наше покаяние и наше отношение ко греху. Сколько мы видим слёз на исповеди о грехах, содеянных 20-30, а иной раз и 50 лет тому назад.
Вот такой путь прошла человеческая душа!
Через 50 лет жизни вдруг начинает делаться нестерпимо стыдно за какой-то как будто давно забытый грех.
Наша душа всё время очищается этим покаянием и двигается по благодати Божией в таинстве Евхаристии к некоему устроению духовному.
Скажут: ‘Эти плоды духа так мало дают для нас утешения’. А разве не ничтожны наши труды?
Но всё же, если мы оглянемся на жизнь верующего христианина и жизнь безбожников, то мы усмотрим существеннейшую разницу вот в этом отношении нашем ко греховности нашей жизни.
Это такой плод духовного делании, который должен всегда предохранять нас от вражеского уныния.
А святость Церкви? Могут ли затемнить её церковные недостатки?
Ведь церковные недостатки — это явление не нашего времени, они были всегда.
Достаточно вспомнить слова святого Григория Богослова, который говорил: ‘Погибла вера в Бога’. Достаточно вспомнить слова святого Иоанна Златоустого, который в беседе на послания к Коринфянам говорил: ‘У нас в Церкви осталось много лишь хороших воспоминаний, что и раньше и ныне собирались для песнопений, но раньше, когда собирались для песнопений, было единомыслие, но теперь едва ли найдёшь хотя бы одного человека, который был бы твоим единомышленником. И раньше говорили мир, а теперь только вражда’.
Ведь это всё говорилось тогда, когда ещё были живы некоторые отцы Никейского Собора, когда только что почил Афанасий Великий, когда были ещё живы Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоустый.
Но что это значит?
Это значит только, что Церковь земная имеет много недостатков, которые есть результат слабостей и немощей человеческих.
Могут ли поколебать святость Церкви прегрешения отдельных людей?
Какой соблазн, какое величайшее неразумие говорить, что я ухожу из Церкви, потому что встретился с недостойным пастырем, что я не буду больше веровать в Церковь, потому что пришлось пережить тяжкое личное впечатление от того или иного носителя благодати.
Святость Церкви не в этом заключается — она заключается в Таинствах, в святости благодати Божией, во всём том добром, что сия благодать сделала с душами человеческими, она заключается в этом сонме святых, которые спасены сей благодатию, она заключается в каждом истинно добром движении нашей души.
Это светлое и святое составляет святость Церкви. А грехи наши — болезни наши, они есть немощи греховные, которые мы смываем и исцеляем в этой Святой Церкви Христовой.
Вот потому как в личной нашей жизни да не смущает нас лукавая мысль о ненужности наших трудов, когда мы чувствуем немощь грехов наших, так да не смущается в нас и наша вера в святость Церкви, когда мы видим те или иные недостатки в земной Церкви.
Наше сознание грехов не уныние должно вызывать в нас, а лишь ещё большее и большее старание совершать работу Господню. И сознание недостатков церковной жизни должно влечь за собою не отхождение от Святой Церкви, а ещё большую к ней любовь и желание служить на пользу церковную.
Аминь.

6 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
С Божьей помощью мы приступаем к ремонту нашего храма. Будут промыты и окрашены купола, исправлена крыша, выкрашены стены и освобождены от покраски художественные колонны из белого камня.
Мы радуемся, что один из древнейших московских храмов, художественная ценность которого равна ценности Василия Блаженного, будет восстановлен в своём надлежащем виде.
Но радуясь этой работе, которая от многих потребует трудов, которая потребует и некоторых материальных жертв, мы мыслью обращаемся к вопросу о внутреннем устроении Церкви. Ибо как ни велико значение этого внешнего улучшения храма и мы вполне понимаем необходимость всех этих внешних работ в Церкви, но они всё же нас обращают к главнейшему — к внутреннему строительству церковной жизни.
Ведь церковный корабль ныне плывёт в полосе, в которой, может быть, он совершал плавание лишь в самые первые века христианской жизни. И не потому так трудны внутренние задачи церковной жизни, что трудны внешние отношения Церкви с миром, поверьте, что это самое лёгкое, здесь просто нужно добросовестное несение своего христианского звания, здесь не надо быть малодушным.
Но есть действительные трудности внутреннего порядка, вот к ним-то постоянно и возвращается мысль. Вопросы внутренней церковной жизни так усложнились потому, что на приходскую церковную жизнь легли труднейшие задачи духовного устроения душ человеческих
Мы привыкли, что приходский храм исполняет лишь необходимые требы христианские, преподаёт таинства и удовлетворяет молитвенную потребность, всё же, что касается непосредственного духовного устроения в смысле руководства человеческой душой, — всё это лежит за пределами простого приходского храма и возлагается на монастыри и на старчество. Ныне именно эта тягчайшая и труднейшая задача легла на рядовых пастырей, на рядовые церковные приходы.
Жизнь в миру для христианина стала столь соблазнительной, столь трудной, что каждый, относящийся серьёзно к делу внутреннего устроения, стал требовать от пастыря, чтобы он не только исповедовал его, но и руководил им в деле его спасения. И когда некоторые как бы с осуждением говорят, что теперь всякий священник исполняет обязанности старца, они говорят истину.
Но причина этого не в дерзости и самомнении рядовых священников, а в том, что старчество стало необходимой обязанностью в связи с теми требованиями, которые сейчас предъявляются церковным народом к приходскому священнику.
И вся приходская жизнь приняла в церковном смысле благодаря этому необычайный вид.
Всё здесь ново и всё здесь трудно.
Ново потому, что здесь нельзя взять да скопировать существующий монастырский образ, монастырский уклад, это будет лишь фальшивым подобием ‘монастыря’, а не живым церковным деланием. Можно те или иные черты, слагавшиеся совершенно в других обстоятельствах монастырской жизни, перенести и в приходской храм, но это и будет только внешним уподоблением чему-то монастырскому, какая-то тень уходящего прошлого. А где же иметь руководство для внутренних новых задач духовного делания в условиях обычного приходского храма?
Церковная жизнь попадает в положение, в которое попал в своё время поставивший новые и необычайные пастырские задачи о. Иоанн Кронштадтский.
Феофану Затворнику казалось, что путь Иоанна Кронштадтского возможен только в условиях жизни монастырской, и он предупреждал его об этом. Иоанн Кронштадтский хотел личного собеседования с епископом Феофаном и просил принять его и побеседовать с ним, но Феофан Затворник отказался. Неизвестно, к чему бы привела эта беседа, но во всяком случае Иоанн Кронштадтский пошёл своим путём молитвенной жизни в миру.
Вот то, что было в жизни о. Иоанна личным вопросом, стало ныне вопросом общецерковным.
Духовная жизнь вышла из условий монастырских и протекает теперь в условиях мирских, и поэтому всё здесь представляет новые трудности, необычайные вопросы, которые пастырю приходится решать, руководствуясь общим духом святоотеческих писаний, общей основой церковных правил и больше всего своим собственным сердцем и упованием на благодать Божию вразумляющую.
Но не только эти духовные трудности возложены теперь на пастыря в условиях нашей современной церковной жизни, ему иногда сразу приходится решать вопросы иного порядка, совершенно неожиданно встающие перед ним.
Вот, например, вчера подают мне записку, где просят молиться о епископе Андрее. Епископ Андрей в Уфе проповедует соединение со старообрядчеством, причём полагает, что он остался и православным епископом.
Наша церковная власть в лице заместителя местоблюстителя митрополита Сергия запретила его в священнослужении. Записка просит молиться о епископе Андрее. Пастырь должен сам решить, может ли он вознести в православном храме при наличии этих обстоятельств молитву ко Господу Богу, не погрешив против чистоты православия.
Вопрос этот не может быть решён формально. Формально можно помолиться, ибо запрещённый епископ не есть ещё отлучённый, пока он лишь запрещён, но не отлучён, он продолжает быть епископом православным, и в церкви православной можно помолиться и можно вынуть частицу и положить её рядом с Агнцем.
Но ведь есть епископы, которые тоже не отлучены, а только запрещены, и в то же время за них никогда не повернётся язык вознести молитву в православном храме.
И сколько таких вопросов ставит жизнь перед пастырем! Но ставит ли она их только перед пастырем? Сколько таких вопросов возникает и перед мирянами, как и им надлежит быть, в смысле чистоты православия, постоянно на стороже, как веря и идя за пастырем, им всё время надлежит смотреть, куда идёт их пастырь.
Всё это заставляет и мирян быть всецело посвящёнными в церковные вопросы, чтобы они ими жили и чтобы умели в них разобраться. Какие новые, какие трудные, какие сложные задачи возлагаются этим на каждого члена Церкви! Но и не это только.
Сама внутренняя текущая, повседневная церковная жизнь — и она здесь благодаря ответственности теперешнего времени, ответственности перед самой Церковью, должна быть проводима с большей строгостью, чем это было доселе.
Когда корабль проходит на море опасное место, на корабле все стоят на своих местах. Вот так и в жизни церковной: здесь каждый должен быть на своём месте и, стоя на своём месте, по совести исполнять наилучшим образом то, что ему было поручено.
Пусть пастырь наилучшим образом совершает свои пастырские обязанности, пусть поющие проникнутся сознанием важности порученного им дела, чтецы читают, пусть читают без торопливости и небрежения, заведующие внешней церковной жизнью пусть делают свою работу как работу церковную, а не мирское торговое дело.
В церковном деле должно быть забыто всё личное. Мелочное самолюбие должно быть совершенно оставлено нами, должна быть одна мысль: ‘Как лучше для Церкви?’
Здесь не должно быть мысли, что этот стал выше, а я стал ниже, это меня оскорбляет, это меня задевает. Всё это суета сует, всё это мирская скверна!
Пусть всё будет для блага Церкви!
Внутренняя церковная жизнь должна строиться со всей строгостью церковных правил, церковного закона, с любовью, с сознанием ответственности перед Богом.
Вот при исполнении всех этих условий с Божией помощью и в наши труднейшие дни храм будет процветать и жить духовной жизнью.
Для того чтобы всё это стало возможным, каждый должен проникнуться чувством, что Церковь — это не ‘постольку поскольку’, а это — всё!
Аминь.

9 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Апостол Павел уподобляет взаимоотношения мужа и жены взаимоотношениям Христа и Церкви, семейную жизнь он мыслит как жизнь в домашней церкви и полагает, что признак доброго епископства есть умение управлять своим домом.
Если у нас разорена личная духовная жизнь, то как же у нас разорена христианская семейная жизнь, и разорена не ныне лишь, а давным-давно.
Это разорение христианского понимания семьи дало свои страшные плоды в годы церковных потрясений. Жизнь семьи не строилась на началах церковности, и вот когда приходится замыкаться в себя, как в некий монастырь, для своего духовного устроения, тогда со всей остротой встаёт вопрос о том, как же замкнуться в христиански устроенную семью. И когда кругом такое безбожие, такое взаимное озлобление, казалось бы, какой радостью, утешением и твердынею была бы христиански настроенная и по-христиански живущая семья.
А между тем даже в том случае, когда как будто бы все члены семьи исповедуют христианскую веру, всё-таки каждый живёт своей отдельной религиозной и церковной жизнью, так глубока закваска разделения.
Да и как же могло быть иначе, когда всё христианство оставлялось для храма, а жизнь отдавалась во власть мира, какая же тут могла строиться христианская семья?
Здесь могло удовлетворяться только личное чувство, но, выходя из храма, верующие переставали быть христианами и, естественно, придя домой, не могли, не имели сил к тому, чтобы созидать домашнюю свою церковь.
Сколько плачет сейчас матерей об ушедших из Церкви и погибших детях своих, а между тем не столько, может быть, отошло бы от веры детей наших, если бы христианство являлось основой нашего семейного строя, ибо легче отойти от такой жизни духовной, религиозной и церковной, которая в храме, чем если она проникает всю жизнь и лежит в основе семейного строя.
Как же надлежит нам эту беду нашу исправлять?
Надлежит исправлять тем, чтобы церковность нашу перенести в дом свой, чтобы пытаться с Божией помощью устанавливать там, где все члены семьи верующие, общую молитву, общее чтение Слова Божия и житий святых.
Как можно семейную жизнь устроить по-церковному, когда в иных христианских семьях нет Евангелия, нет молитвенника, а жития святых — редкость?
Вот все эти мысли особенно приходят в голову, когда читаешь жития святых и думаешь, как бы по-иному было в наших семьях — я не говорю о безбожниках, я говорю только о верных, — как бы в их семьях было иначе, если бы они могли побудить себя к совместному домашнему церковному деланию.
Сколько бы ушло из семей раздражения, сколько бы ушло разделения, сколько бы ушло всевозможного взаимного непонимания, одиночества, отчуждения.
Ведь жития святых, которые лежат у нас запылённые, часто не-раскрываемые, незнаемые, — это истинная сокровищница, истинная драгоценность. Возьмём житие пресвитера Севира.
В местности Кодоре жил праведный, угодный своею жизнью Богу пресвитер Севир. И вот однажды к нему приходит человек, посланный от больного, и просит, чтобы пресвитер пришёл отпустить умирающему грехи и причастить его Святых Тайн. А пресвитер Севир был на винограднике и обрезал виноград, он сказал посланному: ‘Иди, я тебя догоню’.
Когда посланный от умирающего ушёл, пресвитер Севир увидал, что у него ещё много необрезанного винограда, и решил кончить работу, а потом идти. Когда он кончил, вновь приходит посланный и говорит: ‘Зачем ты медлил? Теперь не трудись, умер этот человек’. И пришёл пресвитер Севир в ужас и стал плакать над тем, что он убил человека.
Не переставая плакать, он достиг дома умершего, и со слезами пал перед одром, и в страшной скорби стал молиться Господу. Он рыдал, вслух винил себя в смерти этого человека. И внезапно ожил умерший, и возрадовались все о воскресении. И плакали от радости. А потом спросили: ‘Где ты был?’
И рассказал умерший, что тёмные духи, когда он скончался, повлекли его в какое-то страшное и пустынное место, но вдруг явился муж светлый и сказал: ‘Отпустите его, о нём плачет пресвитер Севир, ради слёз пресвитера Севира Господь снова дарует сему умершему жизнь в теле’.
И исповедал оживший грешник свои грехи, и причастился Святых Тайн, и прожил ещё семь дней, всё время молясь и славословя Господа.
Через некоторое время скончался пресвитер Севир и сподобился быть причтённым к лику святых
Это житие занимает две странички в житии святых.
Вы, стоящие сейчас здесь, я знаю, часто бываете в храме и, можно сказать, живёте жизнью церковной, но разве я ошибусь, если скажу, что не более двум, трём из вас известно это житие?
А между тем эти две странички, на которых рассказывается о слезах пресвитера Севира, дают нам столько поучений.
Что же здесь нам открывается?
Прежде всего слёзы пресвитера Севира были о том, что он убил человека. Вот каким преступлением представлялось ему то, что он не причастил Святых Тайн умирающего. Вот какой ужас для сознания духовного, что душа пошла в загробную жизнь, не причастившись в Церкви Святых Тайн.
‘Я, батюшка, два года не причащался’. — ‘Почему?’ — ‘Всё некогда’.
И это не раз, а сотни раз я слышал на исповеди.
Плачет пресвитер Севир, что совершил убийство, что душа по его вине ушла без причастия. А разве это не самоубийство — два года жить без причащения Святых Тайн, потому что некогда?
И какие это дела, какие это великие дела мешают причащению Святых Тайн?
Нам в этом житии показуется, как мы должны дорожить Святым Причащением, какое это великое дело, для которого всё надлежит оставить, всякие виноградники мирские, чтобы теснейшим образом соединиться со Христом в таинстве Евхаристии и постоянно, постоянно прибегать к этому единению. Второе, не менее важное для нас, что открывается нам в этом житии, — действенность слёз пресвитера Севира, потому что в сердце его жила истинная любовь. Вот любовь, излившаяся в слезах его, она умилостивила Господа, воскресила мёртвого, вернула его к жизни, дала возможность покаяться и причаститься Святых Тайн.
Так показуется великая сила любви, в молитве доходящая до Господа, дарующая Божие милосердие, всё покрывающая, дающая прощение и дарующая жизнь, воскрешающая из мёртвых.
В забвении, в осмеянии, в поругании любовь, ибо там, где в поругании Христос, там в поругании и любовь.
И мы соучастники этого поругания всегда, когда оправдываем в себе те или иные враждебные наши чувствования, те или иные наши разделения.
И если опять вернуться к тому, с чего начали мы слово наше, — к семейному христианскому строю, то подумать только, какая бы благодатная сила от каждого слова такого жития разливалась бы в семьях наших, потушая всевозможные в них распри, вражду и раздражение.
Вот такими церковными путями и надлежит нам начинать строить домашнюю церковь в семьях христианских.
Аминь.

10 июля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Возмездие за грех — смерть, а дар Божий — жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем’.
Эти слова вы слышали сегодня в посланиях апостола Павла к Римлянам.
Первая смерть — это смерть, о которой знают все люди, о которой неверующие не любят думать, мысли о которой считают дурным настроением.
Первая смерть — это есть та смерть, которая у нас связывается с представлениями о гробе, о погребальных песнопениях, о слезах близких, окружающих гроб, о страшном, иногда отвратительном для живых смраде, смерть, которая вызывает во многих ужас и которая для каждого есть неизбежный его конец.
Но есть и другая смерть, есть и другая жизнь. И об этой другой смерти не ведают неверующие люди, и об этой другой жизни не хотят ведать неверующие люди.
Эта вторая смерть, которая есть смерть души человеческой, — смерть вечная, таинственная, тогда страшное состояние загробного бытия грешника, то, что есть самое существо смерти, как бы раздвигается в вечное состояние.
По сравнению с этой второй смертью смерть первая — ничто. И если ужас в человеке вызывает эта первая смерть, то какой же страх и трепет должно было бы испытывать перед этой смертью второю, когда душа погребается, когда душа умирает вечною смертью. И есть другая жизнь, кроме жизни здесь, на земле, — дар Божий, вечное бытие в Боге, непостижимейшее, таинственнейшее, но достоверное, несомненнейшее бытие наше загробное.
Но не только там, когда совершится наше отшествие, не только там мы зрим и эту вторую смерть, и эту истинную жизнь. Всё начинается здесь.
И когда хоть сколько-нибудь светлеют духовные очи человека, он зрит прямой путь от этого земного состояния смерти и смрада к вечному состоянию смерти второй и жизни вечной.
Когда согрешает человек, в этом грехе — тлетворное состояние души нашей.
В каждом нашем греховном движении — отблеск страшного состояния смерти второй.
Наше уныние, наш блуд, наша гордыня, наше тщеславие, все наши смрадные грехи — это есть черты страшного образа второй смерти, которая придёт как возмездие за грех.
И дар Божий — жизнь вечная не только даруется тогда, когда мы умрём, видятся благодатные начатки жизни вечной ещё здесь, в земном нашем состоянии.
Каждый твой молитвенный трепет, каждая твоя покаянная слеза, каждое твоё доброе движение души: твоя жалость к человеку, твоя любовь к нему — всё, чем красна воистину и светла твоя земная жизнь, всё это есть отблеск дара Божия — жизни вечной.
Да не думает человек, что состояние за гробом есть какое-то состояние, совершенно чуждое, новое для нас, это всё та же внутренняя жизнь, лишь после крутого поворота, после гроба, после смерти.
Для человека не безумного ясно, что не смерть вторую, а дар Божий — жизнь вечную — должен он избрать.
Этот путь, по словам апостола Павла, — ‘жизнь во Христе Иисусе нашем’.
Аминь.

11 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Ныне мы совершаем память святых славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла.
Не напрасно Святая Церковь соединила эти два великих имени в единое празднество: их объединяет глубочайшее единство их духа.
Апостол Пётр — пламеннейший воин Христов, всегда стремившийся к действию, всегда стремившийся вперёд. Это он возжелал идти по водам ко Спасителю, это он первый исповедует Его как Сына Божия, в минуту опасности он в пламенной ревности выхватывает меч на защиту Христа. Во всём апостол Пётр являет нам дух пламенной ревности, твердыни, камня Церкви.
Апостол Павел, которого Церковь именует ‘устами Господа’, такой же пламенный свидетель истин богооткровения: ему дан огонь действенного слова, ему дан огонь устроения Святой Церкви. Изумляемся и благоговеем, рассматривая служение апостола Павла.
Но есть в судьбе двух сих великих апостолов и ещё нечто, что объединяет их: в жизни того и другого был некий страшный час. Апостол Пётр отрёкся от Христа, а апостол Павел был Его гонителем.
Что-то исполненное великой тайны заключается в этом сходстве судеб первоверховных апостолов.
И когда мы вникаем в сущность этих моментов жизни и апостола Петра, и апостола Павла, нам раскрывается нечто для понимания пути спасения человека.
Апостол Пётр отрёкся от Христа, апостол Павел был Его гонителем, и тот и другой — первоверховные апостолы.
Значит, этот грех их был пережит ими так, что не только не повлёк за собою гибели, но вознёс их на первопрестольное место.
Апостол Павел называет себя извергом за ту ненависть, которая была в нём ко Христу, а апостол Пётр плакал всю свою жизнь, вспоминая своё отречение.
И такое сознание преступления своего перед Господом, такое покаяние было тем путём, который возвёл их на величайшую высоту.
Что мы уразумеваем из этого примера?
Значит ли, что будем грешить? Никак.
Святые отцы нас вразумили, что Господь иногда попускает праведнейшим людям впасть в искушение, дабы предостеречь их от гордости. Искушение, которое посылает Господь, если будет принято человеком павшим с тем чувством покаяния, которого требует от нас Господь, становится источником величайшего внутреннего движения и подъёма. Для нас в этом примере то и назидательно, то и важно, что открывается, как самое страшное нападение врага, который хочет гибели человеческой души, по благодати, по милосердию Божию, когда душа человеческая переживает это так, как надлежит ей пережить, — с чувством покаяния, со слезами покаяния, — это величайшее зло и падение обращается во благо самой согрешившей душе.
Какое для нас утешение, какое для нас назидание, как это обличает в нашей нераскаянности и как это побуждает к тому, чтобы содеянный грех наш был не к смерти, а к жизни и воскресению духа нашего.
Ныне, совершая память великих апостолов Петра и Павла, мы должны обратить молитвы наши к ним о том, чтобы Господь даровал нам благодатное покаяние и слёзы о грехах наших, чтобы грешная жизнь наша была не к смерти, а к жизни и воскрешению.
Молитвы эти дойдут до них.
Они сами прошли и указали путь покаяния, и потому слова и воздыхания наши слышнее им.
Будем же молиться, чтобы Господь даровал нам плач раскаяния во грехах наших молитвами наших небесных покровителей, первоверховных апостолов Петра и Павла.
Аминь.

23 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Если вы откроете жития святых под сегодняшним числом, вы прочтёте сказание о чуде святой мученицы Евфимии — чуде, которое произошло во время IV Вселенского Собора.
В предместье города стоял храм во имя мученицы Евфимии, в котором почивали её нетленные мощи.
Мощи св. Евфимии творили славные и великие чудеса.
Страшное чудо совершалось ежегодно в день мученической кончины святой. Мощи её источали кровь, которую в этот же день после всенощной патриарх торжественно собирал в особый сосуд.
Вот в этом храме около прославленных многими чудесами мощей св. Евфимии и происходило заседание Собора, на котором обличалась ересь монофизитов. Когда споры не привели ни к чему, Святейший Патриарх Анатолий предложил положить свитки с исповеданием веры православных и монофизитов в гроб, где почивали мощи св. Евфимии. Были объявлены пост и молитва всего Собора о том, чтобы святая мученица явила знамение, указав, чьё исповедание веры истинно. Оба свитка с исповеданием веры были положены на грудь святой. На четвёртый день, когда открыли мраморную гробницу, в которой почивали мощи святой, свиток с исповеданием веры православных был в руках преподобной, а свиток с исповеданием веры монофизитов был у неё в ногах, и рука мученицы Евфимии поднялась и подала свиток с исповеданием веры православных Святейшему Патриарху.
Великое утешение, укрепление веры, восстановление наших немощных духовных сил черпаем мы из чтения о чудесах в житиях святых. Не мысль о том, что когда-то были чудеса, а ныне их нет, порождает в нас это чтение, оно точно открывает нам глаза, и мы начинаем чувствовать и видеть самый мир по-новому, самую жизнь по-новому начинаем ощущать.
Да, ослабла духовная жизнь наша, немощен дух наш, угасает в нас ревность о Господе, о молитве, о спасении. Мы это с такой щемящей силой ощущаем, когда перед нами встаёт то, как жила, чем жила Святая Церковь в первые свои времена.
Вот когда мы совершаем некоторые священнодействия, нас особенно поражает это чувство ушедшей от нас полноты и силы действующей благодати.
Возьмите хотя бы таинство елеосвящения — соборование, ведь без священного трепета и некоего ужаса нельзя читать тех молитв, которыми полно это священнодействие. Здесь всё проникнуто чудом, всё проникнуто дерзновенной молитвой о чуде, здесь всё горит пламенной верой в то чудо, которое по милости Божией может совершиться.
Ведь это писалось не в кабинете — это творилось в церковной жизни, в молитвенном церковном делании. Какое же самочувствие Церкви стояло за этими дерзновенными молитвами ко Господу об исцелении!
Да, мы немощны в вере нашей, в духовной нашей жизни, но эта немощность так и ощущается нами как наш грех, как наша слабость, и чем глубже мы это ощущаем, тем больше нуждаемся в постоянном воспламенении потухшего нашего духа и ревности о Господе. А этот огонь постоянно перед нами и в богослужениях наших, и в таинствах наших, и в житиях святых.
Аминь.

24 июля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Расслабленность — от греха. Так можно выразить смысл сегодняшнего евангельского чтения. В этом кратком раскрытии — действие на душу нашу наших грехов — даётся указание нам всего нашего жизненного пути.
‘Вот вы всё молитесь, а никакого толку нет’. Эту фразу, эту кощунственную фразу кто не слыхивал в течение своей жизни?
А в чём толк, что называется ‘толком’? Вот в этом-то и заключается целая пропасть, которая лежит между безбожниками и людьми верующими.
Если ‘толком’ называть житейскую удачу, если ‘толком’ называть наибольшее удовлетворение своих телесных потребностей, если называть ‘толком’ то, что питает страсти наши, то никакого ‘толку’ нет от молитвы. Но если ‘толком’ называть устроение души человеческой, если ‘толком’ называть спасение наше, если называть ‘толком’, что мы приготовляем себя к жизни вечной, то этот ‘толк’ не может быть достигнут без молитвы.
Всё то, что в мирской жизни именуется ‘толком’, — всё зиждется и покоится на грехе, всё то, что там вменяется в заслугу, всё то, что там именуется удачей и счастьем, — всё это покоится на грехе, там делаются мощными страсти человеческие, но там немощен, расслаблен человеческий дух. И если у нас, у верующих, та же немощь духа и расслабленность духа нашего, то это та же мирская болезнь, те же мирские причины, тот же источник и основание, ибо в этом мы как бы объединяемся, делаемся родственными по существу своему с людьми мирскими.
Не всегда эту расслабленность духа порождают тяжкие великие преступления — дух расслабляется повседневными, ежедневными, всё повторяющимися и почти незаметными грехами. Вот эти мирские грехи, мелкие и незаметные, — они-то именно и опустошают душу человеческую. Почему это так? Какое их свойство? Что они делают с нами? Почему они порождают расслабленность духа?
Все эти грехи зиждутся на нашем естественно-природном бытии, они питают естество наше, они затемняют в нас образ и подобие Божие, лишают нас высших стремлений и высшей духовной жизни. Всё то, что возвышает человека над животной жизнью, что делает его неземным, небесным, всё то, ради чего и надлежит жить человеку, — всё это питается, всё это зиждется на началах духовной, высшей Божественной жизни.
И в каждом грехе человек соскальзывает вниз, к земле, в каждом грехе своём он повергается в прах, каждый грех делает его животным, низшим, земным и тленным. И когда это становится состоянием привычным, когда это делается постоянным основанием бытия, то мы этим отрекаемся от своего высшего Божественного достоинства, то, что в нас есть истинного, духовного, нетленного, — от всего мы отрекаемся, когда отрекаемся от бессмертия, от веры в Бога, когда, считая себя верующими, живём по законам безбожия, по законам мира сего.
Но есть грехи, которые мы особенно мало ощущаем как грех и которые особенно расслабляют дух наш.
Мы ещё стыдимся и ощущаем грехи против нравственного закона, нас ещё как-то тревожит совесть из-за нарушения заповедей, когда речь идёт о том, что не нужно воровать, не нужно убивать, не нужно лгать, не нужно прелюбодействовать, не нужно завидовать, не нужно осуждать. Но есть ещё грехи, которые меньше тревожат нас и которые, может быть, ещё сильнее расслабляют наш дух. Это те грехи, которые мы совершаем перед Церковью и перед своей собственной душой.
Если нам понятно, как тяжек грех убийства, то мало понятно, как тяжек грех годами не причащаться Святых Тайн, если нам ещё понятно, что грешно совершить блуд, то нам плохо понятно, что грешно не соблюдать посты. Мы ещё можем понять, что грешно завидовать, но нам трудно понять, какой страшный грех — не молиться. Мы согрешаем и против заповедей, но мы стыдимся этого. Но когда мы отрекаемся от бессмертия, от веры в Бога, от молитвы, от поста, от правил Церкви — наша совесть спокойна. А ведь они по преимуществу и делают нас такими немощными, расслабленными духом.
Путь к исцелению открылся нам в сегодняшнем евангельском чтении. Это — прощение грехов! Мы знаем, милосердие Божие прощает грехи, но от нас, дабы сделаться достойными этого благодатного прощения, требует Господь одного: искреннего сердечного покаяния, когда вопрос о новой жизни ставится не в отвлечённом только каком-то размышлении об исправлении жизни, когда вопрос о перевороте, переоценке, о перемене жизненного пути делается не мимолётным настроением человека, а переходит в самую его жизнь.
Вот проверка истинного покаяния.
Такое покаяние только и может дать нам надежду на прощение грехов. И только прощение грехов может сделать нас воистину сильными духом.
Аминь.

30 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Великий подвижник и премудрый авва был преподобный Памва. Житие его решает вопросы великой важности, вопросы духовной жизни.
Антоний Великий говорит про Памву, что он страхом Божиим вселил в себя Дух Божий.
И вот пришёл Памва, не знавший грамоты, поучиться псалмам. И когда он услышал стих 38-го псалма: ‘Сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим’, больше не стал слушать и сказал: ‘Мне этого довольно, чтобы потрудиться, дабы осуществить это в жизни’.
Через шесть месяцев некто спросил Памву, почему он не приходит учиться псалмам, а он ответил: ‘Я ещё не научился исполнять слышанного’.
Прошло много лет, и спросил некто Памву, научился ли он исполнять это в жизни. И ответил Памва: ‘Девятнадцать лет я тружусь и начинаю понемногу привыкать исполнять это’.
Памва был бессребреник.
Когда одна римская женщина принесла ему множество серебра, он даже не взглянул на него и продолжал свою работу — плести рогожу. И только по её настойчивой просьбе обратить внимание на её серебро он велел раздать его неимущим церквам.
Однажды, увидав в городе разодетую на позор продажную женщину, он стал плакать. И когда его спросили: ‘О чём ты плачешь, Памва?’ — он сказал: ‘О том, что погибла её душа’.
Когда у него спрашивали советов, он часто говорил: ‘Я не знаю, что на это ответить, мне надо подумать’, — и давал ответ иногда через несколько дней, иногда через несколько месяцев.
Находясь всегда в умилении, он никогда не смеялся и никогда не улыбался.
И вот бесы вознамерились рассмешить его и явились ему в странном образе: они запряглись и хотели везти перо, но не могли сдвинуть его с места и кричали: ‘Помоги нам, помоги нам’. И засмеялся Памва. И обрадовались бесы и сказали: ‘Памва засмеялся’. А он ответил им: ‘Я не засмеялся, а я посмеялся над вами, что вы даже пера не можете сдвинуть’. И посрамлённые бесы оставили его.
Было два благочестивых брата Паисий и Исаия. И каждый пошёл своей собственной дорогой. Один раздал всё имение своё и ушёл в пустыню, а другой выстроил монастырь, больницу, странноприимный дом, всю свою жизнь посвятив этим трудам. И когда они умерли, братия монастыря стали спорить друг с другом о том, который из них будет в раю. Одни говорили, что первый исполнил заповедь Божию — раздал всё имение своё, другие говорили: второй, ибо он всю жизнь свою служил ближним. И когда узнал об этом споре Памва, он сказал: ‘Подождите спорить: я помолюсь Господу, чтобы Он открыл нам ответ на это’. И через несколько дней сказал братии: ‘Я видел в раю и того, и другого’. И споры прекратились, и увидела братия, какое откровение имеет Памва. А лицо его было светло, как у Ангела, и он молился Господу: ‘Господи, не прославляй меня здесь, на земле’.
И вот этот великий подвижник, исполненный полноты благодати Божией, семидесятилетний старец, на смертном одре говорил: ‘Всю жизнь свою я трудился и не съел ни одного куска хлеба, не заработанного моими руками, и из моих уст не вышло ни одного слова, за которое я бы мог теперь постыдиться. И всё же я чувствую себя так, точно я не начинал ещё богоугодной жизни и иноческих подвигов’.
Вот житие преподобного Памвы.
Что же оно нам свидетельствует? Какое назидание для духовной жизни оно в себе содержит?
Оно научает нас, как нужно трудиться на пути спасения.
Наше слабое место — нетерпение! Недаром иеросхимонах оптинский постоянно твердил своим духовным детям: ‘Никогда не торопитесь’.
Наше слабое место — торопливость, нетерпение, желание лишь одно движение сделать на пути к устроению внутреннего своего мира и поскорее пожать плоды, опускание рук при всякой первой представившейся трудности, внутренняя спешка, порывистость.
Вот девятнадцать лет потрудись над исполнением одного стишка псалма Давида, чтобы этот стишок из твоей памяти перешёл в самую жизнь твою. Вот чему надлежит учиться нам в этом житии!
Духовному трудолюбию, духовной настойчивости, терпению, постоянному, систематическому, ежедневному, ежечасному труду. И тогда, если мы пойдём этим путём духовных трудов, внутреннего делания, откроется нам с Божией помощью то чувствование, которое в такой полноте свидетельствуется нам житием преподобного Памвы.
Что, в самом деле, заключается, какой внутренний смысл содержится в этих его предсмертных словах о том, что он после всех трудов своих как будто бы не начинал их? Содержится ли здесь то, что должно нас повергнуть в уныние, в сознание бесплодности трудов?
Никогда.
Совсем не то. Здесь говорится о беспредельности внутреннего совершенствования. Это совсем не то, что бесцельность, недосягаемость, невозможность приблизиться к поставленной задаче.
Здесь каждый шаг даёт полноту и удовлетворение, но он же открывает и возможность дальнейшего совершенствования и дальнейшего расширения и утоления жажды к усовершенствованию.
Это подобно тому, как открылись человеку великие сокровища и он все захватывает их, но как только захватывает их, то видит перед собою ещё большие, и если Господь поможет их приобщить себе, ему открываются ещё большие.
И это не значит, что взятое им теряет своё содержание и ценность, а это значит только, что чем больше черпает этих духовных сокровищ человек, тем больше ему открывается ещё не полученных богатств.
Если ты сделал хотя бы маленькое движение на пути духовной жизни и ощутил сладость этой жизни духовной, то ты этим как бы приподнялся несколько над бренной земной жизнью и тебе открываются некие дали твоего дальнейшего духовного совершенствования.
Это не уныние порождает в нас, это вселяет в нас великую радость и веру в милосердие Божие, в благодать Божию, это, наоборот, возбуждает в нас ревность к трудам на пути жизни духовной.
Аминь.

31 июля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘По вере вашей да будет вам’, — так сказал Спаситель слепым, просившим Его об исцелении.
Умножь в нас веру.
‘Верую, Господи, помоги моему неверию’.
Вера — это основание всей нашей жизни, вера — это есть благодатное состояние духа, а это то, что даётся с рождения свыше. Вера открывает человеку истинный смысл жизни. Вера заставляет его отрешиться от диавольских наваждений мирской жизни. Вера даёт чувствование иного, Небесного мира. Вера даёт человеку силы прозревать за мелькающею преходящею жизнью жизнь вечную. Вера даёт ему силу чувствовать за тлением — нетленное. Вера освещает человеку весь путь его бытия. Вера наполняет сердце человеческое благодатною радостью о спасении, о вечной жизни в Боге. Вера исторгает из наших сердец слёзы умиления. Всё, что есть светлого, истинного, прекрасного, вечного в жизни человека, — всё зиждется, всё содержится, всё утверждается верою.
Люди веры есть истинные светочи человеческие. Людьми веры движется жизнь. Люди веры есть истинные пророки. Вера есть то состояние духа, которое мы все стремимся стяжать всеми нашими испытаниями, скорбями, трудами, борениями, всеми нашими страданиями и слезами.
Два пути ведут к вере. Один путь — путь смерти, другой — к жизни. Святые отцы поучают нас скорбному пути постоянного памятования часа смертного, постоянной проверке каждого движения перед этим грядущим грозным часом. Поучают нас постоянным размышлениям о тщете, о тленности видимого вещественного мира. Это путь поста, путь подвига — это тяжкий путь к вере.
И открывает другой путь к созерцанию жизни, открывает нам благодатное утверждение жизни вечной, показует нам свет духовного бытия, приобщает нас радости спасения, даёт нам благодатные силы созерцать мир Божий, созерцать Господа Бога в чистоте сердца — этот благодатный путь жизни, утверждающий веру.
И всё это — всё это великое ‘святое — святых’ содержится в Святой, Соборной Апостольской истинной Православной Церкви.
Нам лишь потрудиться принять это, и тогда с Божией помощью, с благодатной помощью Божией, по вере нашей будет нам.
Аминь.

31 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Пойдёмте сегодня в Саров. Оставим город с его суетой, с его шумными улицами, по которым течёт мирская жизнь, и пойдёмте через поля к Саровскому лесу. Вновь встанет перед нами старый Саровский бор, по которому ходил великий угодник Божий преподобный Серафим. Сколько воспоминаний встанет перед нами! Всё живёт в Сарове, всё полно живым благодатным духом преподобного. Так и чудится за каждым живым дыханием природы саровской подвижническая жизнь, протекавшая в этих дремучих лесах, — жизнь, исполненная пламенного горения, великих подвигов, благодатных даров Духа Святого. Мы пойдём к пустыни, где долгие годы в полном одиночестве и затворе подвизался во внутренних своих борениях великий подвижник. Мы пойдём к камню, на котором долгие дни и ночи с воздетыми руками стоял преподобный в своём пламенном устремлении ко Господу. Мы увидим те самые места, по которым ходил преподобный и собирал снитку, которой питался, умерщвляя плотские свои страсти. Увидим мы источник, который весь овеян благодатными воспоминаниями молитв преподобного к Пречистой Божией Матери. И весь Саров, как чудо, встанет перед нашим мысленным взором.
Что же заставляет так трепетать наше сердце при имени преподобного Серафима? Почему он так близок? Почему он такой родной, наш угодник? Необычайная полнота даров Духа Святого явилась в преподобном Серафиме, и в таких чертах, которые нам точно показали самое лучшее, что есть в русском народе. И мы, плоть от плоти его, кровь от крови его, мы чувствуем не только эту духовную нашу связь, но и национальную русскую, которая делает сего величайшего старца российского воистину таким близким и родным нам.
В преподобном Серафиме Саровском с необычайной полнотою соединялось то, что в различных чертах видится нам и в других угодниках Божиих. Основным духовным свойством преподобного Серафима было его постоянное умиление. Он был не только грозным судиёй, он обладал даром не только прозорливости и ведения человеческих грехов — он обладал величайшим даром утешения. Ведь грех человеческий — не только преступление, но и несчастье. Преподобный Серафим не только обличал, но и жалел. Преподобный Серафим был исполнен такой великой любви к человеку, такой величайшей к нему жалости, что каждое слово его обличения не только карало, но и исцеляло.
Вот почему исстрадавшиеся души человеческие многие десятки лет после его кончины продолжают и будут продолжать приходить к нему за этим исцелением, утешением в своих тяжких скорбях житейских, в своих тяжких немощах духовных, в своих страшных и тяжких прегрешениях. Можно сравнять с лицом земли Саров, но нельзя уничтожить в сердцах человеческих это чудо Саровской пустыни.
Аминь.

Слово на парастасе по Софии Кишкиной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Милая, родная духовная моя дочь! Я хочу обратиться к тебе как к живой. Да разве это не так? Я верю, я знаю, что ты видишь и слышишь нас нездешними очами, нездешним слухом, а таинственными, непостижимыми для нас силами. Я, грешный иерей, молился, как мог, чтобы Господь исцелил тебя, и ты надеялась, что Он продлит твои дни… Но Господь судил иначе… Неисповедимы Его судьбы, но велика Его правда.
Сколько раз во время наших бесед ты говорила мне: ‘Расскажите мне что-нибудь, пожалуйста’. И когда я говорил о высшем смысле жизни, о смысле страданий человеческих, о великом жизненном человеческом пути, ты часто прерывала меня словами: ‘Верно, батюшка, верно’.
Я хочу сейчас рассказать тебе о том, в чём высшая правда твоей смерти. Правда в том, что такие души Богу нужны. Правда в том, что им не для чего продолжать жить здесь, на земле…
Истинная невеста Христова! В белоснежных ризах!..
Зачем тебе жить среди нас, чтобы загрязнить их? В этой нашей лжи, грязи, обмане, распутстве… Такие души Богу нужны.
Вот в чём эта высшая правда, и ты теперь её знаешь.
У многих здесь стоящих сердца исполнены слёз и скорби, но я хочу, чтобы они исполнились ещё радостью и торжеством. Радостью, что и в наше время могут сохраниться души такие чистые, такие светлые. Торжеством, потому что в этой смерти — торжество высшей Божественной правды.
О, я уверен, если бы ты сейчас могла вновь открыть свои уста, ты и сейчас мне сказала бы: ‘Верно, батюшка, верно’…
Аминь.

За заупокойной Литургией по Софии Кишкиной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Полнота бытия открывается за гробом. И если мы так мало можем уразуметь из того, что там, то оттуда с такою полнотою уразумевается то, что здесь. И как души умерших, видя нас здесь, и страждут, и радуются за нас!
Чем я могу ныне порадовать твою душу, как не тем, что сказать о том, что ты теперь знаешь и что есть самое важное для оставшихся на земле, ибо как должны скорбеть души умерших и любящих нас, зная истинную правду жизни и видя, как мы здесь живём. Для них уже нет бесовского мирского обольщения, для них открыт истинный смысл жизни.
За день до смерти, когда почти не дышала грудь, когда так болело сердце, что без слабого, немощного стона не говорилось почти ни одного слова, но когда дух был таким ясным и твёрдым, ты сказала: ‘Только бы хватило сил потерпеть до конца, иначе напрасны будут все мои теперешние страдания’.
‘Не напрасны будут, — сказал я, — не напрасны. Господь видит всё, если вам суждено умереть, Господь примет вас в Своё вечное Царство’.
Так вот для чего жить, вот для чего терпеть, вот для чего страдать! Не для того, чтобы устраивать здешнюю свою, ни для чего не нужную жизнь, а для того, чтобы душу свою приготовить к вечному Царству.
Мечтала, что, если выздоровеешь, будешь жить теперь иначе — сознательной духовной жизнью, как говорила ты, ‘по-монашески’.
Господь взял тебя к Себе, тебе не нужна оказалась эта монашеская жизнь. Но оставшиеся? Как они будут жить жизнь свою? Только ли приходить в церковь ко гробу умерших близких людей, чтобы потом прийти вновь, когда их самих принесут в гробу? Или они будут радовать души отшедших, придя в разум и поняв, что жизнь не шутка, что жизнь дана не для того, чтобы пить, есть, спать и устраиваться, а для того, чтобы наследовать жизнь вечную…
‘Расскажите мне что-нибудь, пожалуйста…’
Это я сказал тебе в последний раз…
Аминь.

18 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Преображение Господне есть прообраз славного Христова Воскресения.
Господь взял на гору Фавор любимых Своих учеников: Петра, Иакова и Иоанна и преобразился перед ними: лицо Его стало светло, как солнце, и одежда бела, как снег, и явились Моисей и Илия и беседовали с Господом, и облако покрыло учеников Господа, и послышался голос с неба: ‘Сей есть Сын Мой возлюбленный, Его слушайте’. В некоем восторге Пётр воззвал ко Господу, прося Его сделать здесь три кущи: для Господа, для Моисея, Илии, ибо сам не знал, что говорил.
Каков смысл этого таинственного события на горе Фаворской?
Преображение Господне явило нам славу Господа пред началом Его голгофского пути, как бы показано было ученикам Спасителя в утверждение их веры.
Они увидали славу Спасителя на Фаворской горе прежде, чем должны были увидеть Его страдания, Его распятие и смерть.
Присносущный свет Фаворской горы освещает жизнь и каждого верующего человека, освещает жизнь и всей Церкви.
Изнемогает человек в миру, изнемогает человек на земле, живя в этой своей плотской, тленной оболочке, искушается его вера, изнемогает его дух. Эти жизненные испытания преодолеваются, и человек с Божией помощью, Божией благодатью вступает на путь крестный — на путь духовной жизни, и ему показуется слава Преображения Господа.
Ведь и мы сопричастники голгофских Его страданий, ведь и мы есть сопричастники Его Преображения.
На горе Фаворской показана слава, показано торжество духовного начала, которое возобладает над тлением во всеобщем воскресении, и как залог этого показано уже прославленное, просветлённое, как солнце, как снег, Божественное тело Господа.
Это таинственное событие и каждого из нас утверждает в той грядущей славе преображения вселенной, в которую мы веруем, во всеобщем нашем воскресении. Но дано это, как утверждение веры нашей, не обетованием лишь, а самим действием, явленным нам в Преображении Господа на Фаворе.
Ещё больше всё это относится к самой жизни Церкви нашей. Если изнемогает дух отдельной верующей души, если она нуждается в утверждении веры и духовного пути своего, то тем более нуждается в этом вся Святая Церковь, ибо Церковь проходит тот же путь, который прошёл и Спаситель на земле, проходит путь голгофский. И не только внешние испытания, которые постигают Церковь, но и многие внутренние её скорби могут смущать человеческие души так же, как могли смущать страдания Христовы Его учеников.
В Преображении дан залог славы и торжества грядущей Церкви, когда придёт Господь наш Иисус Христос во славе Своей. Какие бы тяжкие ни были испытания, все они должны быть рассеяны таинственным Фаворским светом. И если охватит уныние душу человека верующего, принадлежащего к Святой, Православной, Соборной, Апостольской Церкви, при виде того или иного церковного разделения, или падения отдельных лиц или отступления их от правого пути Христова, если при виде всего этого вселится в душу его сомнение, что антихристовский дух проникает в Церковь, то невечерний, таинственный Фаворский свет Преображения должен укрепить колеблющегося, ибо здесь нам явлен залог победы Церкви Христовой.
Аминь.

20 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
‘Я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговорёнными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе, мы немощны, а вы крепки, вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем, гонят нас, мы терпим, хулят нас, мы молим, мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне’ (1 Кор. 4, 9-13).
Так определяет апостол Павел в послании к Коринфянам, которое услышите вы завтра за Литургией, место христианина в миру.
Это место христианина в миру — праха попираемого — зависит не от каких-либо случайных причин, а лежит в самом существе мирской стихии и Царства Христова. Не какие-либо преходящие, случайные, внешние обстоятельства делают для мирской стихии позорищем и посмешищем мир христианский — это коренится в самой основе и того и другого мира. И если в истории Церкви и истории мира были моменты, когда казалось, что возобладало начало христианское, то это касалось лишь чисто внешних взаимоотношений этих двух начал. В существе же своём мир всегда, поскольку он есть мир, презирал Христа, и Христос, и христиане, и Церковь всегда отделялись от мира.
Всякое событие церковной жизни должно рассматриваться и оцениваться при свете такого именно понимания взаимоотношений этих двух начал. Всякое событие, которое служит обмирщению Церкви, должно рассматриваться как церковное бедствие. Всё, что утверждает Церковь Христову как Царство ‘не от мира сего’, всё это великое церковное благо.
Это должны ясно сознавать верующие люди. И если им придёт на разум мысль, какое значение в церковной жизни может иметь ясное сознание непримиримости двух начал, когда это не имеет как будто бы никакого ‘практического’ применения, пусть они гонят эту мысль как признак нашего обмирщения, ибо в Царстве ‘не от мира сего’ совершенно иначе понимается то, что является практически важным или неважным.
Церковь Христова строится в духе и истине не только во внешних рамках, во внешних формах — они есть лишь внешнее выражение внутреннего состояния.
То, что делается в людских сердцах, не безразлично в церковном смысле и может быть неважным лишь в мирском понимании. Для нас не так важно то или иное внешнее событие в Церкви, как её внутреннее самочувствие, которое зависит от самочувствия каждого отдельного члена Церкви.
Поэтому чем опаснее то или иное положение в Церкви в смысле внутреннего самочувствия, тем важнее, чтобы каждый верующий член Церкви не погрешил бы в правильности понимания того или иного события церковной жизни.
Мы, верующие, можем служить только одному Господину — Господу нашему Иисусу Христу.
Тот господин, другой, мирской, будет считать нас прахом и попирать нас, но мы будем всё же служить только одному Господину — Господу нашему Иисусу Христу!
Аминь.

24 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Кому много дано, с того много и спросится.
Много дано пастырю, и много с него спросится. Много дано ему, что должно было бы очищать его сердце, воспламенять его дух ревностью о Господе. Много ему дано для того, чтобы сердце его было исполнено любви. Среди этого многого, данного ему, особое место занимает его обязанность напутствовать умирающих.
Миряне, может быть, за всю свою жизнь ни разу не соприкоснутся с душой, отходящей в вечность, а пастырь за долгую иногда свою пастырскую жизнь тысячи людей напутствовал, уходящих в вечность.
Моя мысль сегодня невольно обращается к только что пережитому впечатлению.
Я напутствовал не духовную дочь свою — случайную женщину, многие годы не принимавшую Святых Таин, чтобы не огорчать мужа. И вот, когда приблизилась смерть, муж решил, что теперь, пожалуй, и можно позволить жене пригласить попа.
Вхожу я в комнату и вижу лицо, на котором эта особая печать близкой смерти.
Я начинаю исповедь. Мы смотрим друг на друга…
За словами читается в душе совсем иное. Иная скорбь. Иная предсмертная тоска. И хочется на этот миг собрать всю, какая только есть в тебе, любовь, чтобы утешить человека в этот страшный, предсмертный его час.
А чем же утешить, как не тем, что передать ему веру в вечную жизнь и милосердие Божие.
У всех умирающих людей глаза одинаковые, ибо они все смотрят в вечность. И глядя в глаза умирающего человека, у самого циничного безбожника не повернётся язык сказать кощунственное слово безбожия, которое так легко вылетает из уст, пока люди не думают о смерти.
И вот я выхожу после исповеди на улицу, и бежит по ней народ, и вижу я все эти лица людские, на которых печать мирской, безбожной жизни.
Несчастные люди, погибающий мир!
Но как же прожить жизнь, чтобы чувствовать всегда её истинный смысл, чувствовать, что она — подготовка к тому часу смертному, который всех ожидает нас?
Разве беготня, заботы, смех, пляс, кощунственное мирское житие — разве это подготовка?
Разве так нужно подготовляться к таинству смерти?
Подготовляться в миру нельзя. Это пустые слова, что можно вне Церкви идти к совершенству.
Вне Церкви нет богопознания, вне Церкви нет устроения духа, вне Церкви нет очищения сердца, вне Церкви нет воли Божией, и посему истинный путь жизни, подготовляющий нас к вечности, есть путь церковный.
И крохи из этой сокровищницы дают нечто для жизни вечной. Но нам надлежало бы не эти крохи брать, а воспринять всю полноту Трапезы, которая предлагается нам Святой Церковью, всю полноту церковности.
А если так, то как же важно для каждого из нас оцерковлять свою жизнь, наипаче в Божественном и страшном таинстве Евхаристии.
Как важно знать, где совершается это страшное таинство, ибо оно совершается только в истинной Церкви.
‘Тогда, если кто скажет вам: ‘вот, здесь Христос’, или ‘там’, — не верьте. Ибо восстанут лжехристы и лжепророки’ (Мф. 24, 23-24), то есть явится много подложных церквей. Спасение только в Церкви Христовой, в единой Православной Святой Церкви!
Аминь.

27 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Велико и страшно таинство смерти, оно вводит нас в понимание и таинственной основы жизни. Мы как будто бы пробуждаемся от мирского сна, когда присутствуем при сем таинстве.
Самую жизнь мы начинаем чувствовать иначе, она нам перестаёт казаться повседневностью, мы начинаем прозревать, что это лишь её внешний облик и что за ним содержится нечто, что мы чувствуем только тогда, когда приближаемся к таинству смерти.
Но как же сильно должно всё это переживаться нами, когда мы зрим не смерть обычного человека, а Самой Матери Божией — источника жизни, высшую Херувим, славнейшую Серафим.
Св. Григорий Богослов говорит, что его приводят в восторг лишь неясные тени тайны Святой Троицы.
Но только ли тайны Святой Троицы наполняет нашу душу восторгом? Не всякое ли таинство веры?
Какой бы ужасной, ничтожной была жизнь, если бы в ней было только то, что можно видеть здешними глазами, что можно взвесить, измерить, взять руками, если бы она была только это окружающее нас вещество!
Но в истинах веры, в этих тенях непостижимого откровения, мы неясно ощущаем всё величие жизни в Господе.
И когда только тень этих откровений касается веры души нашей, и тогда в ней трепещет чувство восторга. Нас так принижает к земле повседневная жизнь, что мы не всегда возносимся горе и ощущаем этот восторг веры, но когда хоть слабая искра его загорается в душе, она озаряет всю нашу внутреннюю жизнь.
А ныне какое торжество, какая непостижимая тайна веры!
Как не прийти нам в радостный восторг и не пережить умиления сердца?!
Когда апостолы в третий день после Успения Божией Матери по окончании трапезы воздали обычную хвалу Богу и, вознося артос, который стоял на столе в память пустующего места Господа Иисуса Христа, хотели воздать хвалу Святой Троице, они внезапно увидали Божию Матерь, Которая сказала им: ‘Радуйтесь, Я всегда с вами’. И апостолы воскликнули: ‘Пресвятая Богородица, помогай нам!’
Обетование, данное Божией Матерью, с такой полнотою осуществилось, что уж это одно должно утверждать в нас незыблемейшую веру, постоянное чувствование в нашей жизни благодатного заступления Божией Матери, которое ощущается при самой немощной вере. Нам нечем было бы жить здесь, на земле, если б в наших сердцах не было веры и если бы мы не чувствовали всегдашнего заступления Божией Матери.
Что значит по сравнению с одиночеством, которое бывает, когда мы теряем на земле мать или отца, когда мы остаёмся сиры, когда нет около нас близких, друзей — одиночество духовное! Ведь это всё внешнее, душевное, мирское! А кто проникнет в наше духовное одиночество? Кто нам даст там утешение и радость, кто нас там поддержит, кто там нас пожалеет, кто там нас не сделает сиротами? Божия Матерь, постоянно охраняющая нас в жизни, Она и даёт нам силу жить и терпеть.
‘Радуйтесь, Я всегда с вами’.
‘Пресвятая Богородица, помогай нам’.
Это всё было сказано на третий день после Успения Божией Матери.
Это повторяется почти две тысячи лет, и это будет повторяться, пока не придёт во славе Своей судить живых и мёртвых Сын Её и Господь и Бог наш Иисус Христос.
Аминь.

28 августа 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Когда совершается таинство Евхаристии, на Престоле стоит дискос, на котором Агнец, и около него частицы, знаменующие собой Пресвятую Владычицу нашу Богородицу, а с другой стороны частицы — пророки, апостолы, мученики, мученицы, бессребреники, святые угодники Божии. А вот частицы, вынутые из поданных просфор. Это всё люди, это всё души живых и умерших.
Какие здесь тяжкие грехи, какие здесь скорби, какие здесь немощи!
Никому никогда не каялась: в молодости родила младенца и задушила его…
А этот всё пьёт, и не может отстать от греха своего, и впадает в блуд, в мерзость и скверну. А у этого гордыня, а у этого тщеславие, а у этого повседневные, но засасывающие духовную жизнь грехи…
Всё люди, всё души…
И за умерших здесь вынуты частицы из просфор… Давно лежащие в земле, давно погребённые люди, а сколько унесено ими туда грехов… И всё скорби, всё грехи, всё немощи наши…
И чувствуется, и веруешь, что здесь, вокруг Святого Агнца, в жертву ныне приносимого, стоящего вместе с Пресвятой Владычицей, святыми мучениками и угодниками Божиими, эти грешные живущие и отошедшие души получат прощение, освобождение от грехов Кровию Святою Господа Иисуса Христа.
И веруешь так потому, что даже и в своём немощном сердце, когда ты любишь близких тебе людей, находишь любовь для прощения. Разве ты не простишь сына своего, что бы он ни сделал? Разве ты не пожалеешь его, в какой бы грех он ни впал? А здесь сама жертвенная, голгофская любовь Господа…
И когда будешь ты погружать все эти частицы в потир и произносить слова: ‘Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде кровию Твоею честною, молитвами святых Твоих’, они покроются истинною Кровию Спасителя и будут напоены Ею, и это таинственно и невидимо омоет грехи зде поминавшихся.
Но что же может отделить душу человеческую от омовения Кровию Христовой?
И сказал Господь притчу сию:
‘Царство Небесное уподоблю человеку-царю, который задумал собрать долги с должников своих. И был раб, который должен был ему десять тысяч талантов. И повелел царь продать раба того, и жену, и детей его, и всё имущество. И тогда стал раб умолять господина своего, чтобы он простил ему долг его. И сжалился над ним господин и простил ему. И вот вышел раб, и увидел товарища своего, который был должен ему сто динариев, и стал душить его, требовать от него, чтобы он вернул ему долг. И когда тот умолял простить, сказав, что потом отдаст ему, он не сжалился и отдал его в тюрьму. И увидавши это, другой раб пошёл к господину и сказал ему об этом. И разгневался владыка, призвал раба того и сказал ему: ‘Раб лукавый, я простил тебе твой долг, не надлежало ли тебе простить также должника твоего?’ И отдал его в темницу истязателям’.
Вот что может помешать человеку получить от Господа прощение в грехах. Грехи наши самые тяжкие, если мы приносим в них покаяние, не помешают нам причаститься Святых Тайн.
Любовь Господа, милосердие Божие всё покроет, всё простит, всему даст отпущение, и ты, недостойнейший, омытый Кровию Его, сподобишься быть в единении с Ним, с Его святыми угодниками и Самой Божией Матерью. Но вот если ты не простишь врага твоего, когда будешь за обиду, которая тебе нанесена, мстить и душить человека, забыв, какие десять тысяч талантов страшных, и больших и малых, и ведомых и не ведомых самому тебе, прощены тебе Господином твоим, тогда Святая Кровь Господа Иисуса Христа не омоет тебя и ты будешь отдан истязателям. Подходя к Святой Чаше и неся покаяние в грехах своих, нужно ещё раз от всего сердца, не лукавя ни пред Господом, ни пред собою, простить грехи и обиды всем, кого ты считаешь обидчиками своими, дабы тебя Господин твой не отдал, как в сей притче, истязателям.
Аминь.

3 сентября 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
В дни скорбей, в дни тяжёлых испытаний человек просматривает свою жизнь, человек научается проверять, правильным ли путём шёл он, вспоминает свои грехи, испытывает чувство стыда за совершённые им прегрешения и ставит перед собою новые задачи исправленной, изменённой жизни.
Когда идёт гладко, человек теряет пред собой главный и высший смысл бытия, за повседневными мелочами этой спокойно текущей жизни ему не видится то, куда он должен идти.
Таков же смысл скорбей и испытаний церковных.
Когда Господь посылает те или иные испытания, те или иные потрясения в церковной жизни, если они переживаются членами Церкви по-церковному, эти испытания никогда не вызовут в них духа уныния, а вызовут те же самые переживания, которые вызывают испытания и скорби в личной жизни.
Всё пережитое Церковью за последние годы одно должно уяснить каждому верующему человеку: должно уяснить, как мало у нас было чувствования православия.
Вот эта спокойная наша церковная жизнь как-то заслонила от нас главное.
И если мы хотим достодолжно принять посылаемые скорби и испытания церковные, то мы должны научиться твёрдому, ясному, пламенному, дерзновенному испытанию православной веры. Для нас точно расплывается грань, мы точно теряем её, в растерянности спрашиваем, где кончается православие и где начинается раскол, где кончается истинная Православная Церковь и где начинается подделка, где есть Святая, Соборная, Апостольская Православная Церковь и где есть церковь самозваная.
А между тем в этом чувствовании истинности Церкви — источник нашего спасения, ибо в последние времена наступят такие дни, когда восстанут лжехристы и лжепророки. Явится много лжецерквей, и для того чтобы спастись, для того чтобы ряженых не принять за истинных служителей Церкви и Божественную Евхаристию не променять на кощунственное, лишь видимое священнодействие, — для этого надо распознать истинную Церковь от лжецеркви.
Но для того, чтобы это было возможно, нужно прежде всего, чтобы в наших сердцах возгорелась ревность о православии, чтобы не было безразличного и равнодушного отношения к тому, что есть православие.
Когда говорят: ‘Не всё ли равно, и там и здесь служат одинаково’, нужно знать, где совершается страшное, святое таинство Евхаристии, то есть — где есть истинная Православная Церковь Христова, а вовсе не то только, где вычитывается всё по Типикону.
И рассказал пресвитер Кириак о видении. Видит он, что к его келии подходит Божия Матерь и с Ней два светоносных мужа, и узнаёт он в них святого пророка Иоанна Предтечу и апостола Иоанна Богослова. И не хочет войти Божия Матерь в его келию. И просит и молит Её пресвитер Кириак, чтобы Владычица вошла и благословила келию его. И всё стоит и не входит Владычица. И снова он падает и снова просит. И вдруг слышит такие слова: ‘Как Я могу войти к тебе, когда у тебя в келии мой враг?’
И исчезло видение. И стал в смятении и скорби размышлять Кириак, вспоминать все свои грехи, искать врага Владычицы, ибо в келии он был один. И никак не мог вспомнить, никак не мог найти. В утомлении взял он книгу, которую дал ему один подвижник, и стал читать её. И вот в конце этой книги прочёл два слова еретика Нестора. И в ужасе взял он эту книгу и понёс к тому, кто её дал ему: ‘Возьми её, она принесла мне больше вреда, чем пользы’. И спросил подвижник: ‘Какой она принесла тебе вред?’ И тогда Кириак рассказал ему. И взяли тогда они и вырезали эти два слова и сожгли их. И сказал он: ‘Сжигаются, чтобы не было у меня врага Божией Матери’.
Вот как соблюдается чистота веры!
Вот что значит ревность об истинном духе Церкви!
Вот как ограждается верными христианство от лжеучений!
Вот когда такая ревность загорится в сердцах ваших, такая любовь к Церкви, такая преданность ей, такое нежелание, чтобы за Церковь выдавалось то, что не есть истинная Церковь, тогда вы будете стремиться к тому, чтобы была положена непроходимая пропасть между ложной, еретической, отпавшей, самозваной церковью и истинной православной, тогда в нужный час Господь каждого из вас вразумит, как ему исповедовать безбоязненно Святую Апостольскую истинную Православную Церковь.
Аминь.
Свенцицкий Валентин Павлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Проповеди (часть 3), Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1928
  2. Проповеди (часть 1), Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1922
  3. Религиозный смысл ‘Бранда’ Ибсена, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1907
  4. Религия свободного человека, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1912
  5. Смерть и бессмертие, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1905
  6. О Рамакришне, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1914
  7. Война и Церковь, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1919
  8. О Православии, Брянчанинов Игнатий, Год: 1857
Электронная библиотека