Проклятый сын, Бальзак Оноре, Год: 1836

Новелла
Время на прочтение: 90 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ БАЛЬЗАКА

ТОМЪ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.

ПЕРВЫЙ ШАГЪ
РОМАНЪ.
Переводъ М. Л. Лихтенштадтъ.

Разсказы:
ПРОКЛЯТЫЙ СЫНЪ, ГАМБАРА, МАССИМИЛЛА ДОНИ
Переводъ М. А. Коноплевой.

С.-Петербургъ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898.

Проклятый сынъ.

Посвящается
Баронесс Джемсъ Ротшильдъ.

Какъ жила мать:

Однажды зимой, въ два часа ночи, графиня Жанна д’Эрувилль почувствовала такія сильныя боли, что, несмотря на свою неопытность, поняла приближавшіеся роды. Она сла на постель, надясь этимъ облегчить совсмъ новыя для нея страданія, и начала обдумывать свое положеніе. Ее мучилъ сильный страхъ, причиной котораго была участь, ожидавшая ребенка, а не опасность первыхъ родовъ, которая пугаетъ большую часть женщинъ. Чтобы не разбудить мужа, спавшаго рядомъ, бдная женщина принимала мелочныя предосторожности, напоминая спасающагося плнника. Несмотря на то, что боли становились все сильнй и сильнй, она перестала ихъ чувствовать, напрягая вс силы, чтобы опереться влажными руками на подушку и помочь своему страдающему тлу перемнить положеніе, въ которомъ она не могла двинуться. При малйшемъ шорох большого стеганаго одяла изъ зеленаго муара она останавливалась, какъ при звук колокола. Необходимость заставляла ее одновременно слдить за складками шумвшей матеріи и смуглымъ широкимъ лицомъ мужа, усы котораго почти касались ея плеча. Глубокіе вздохи, срывавшіеся съ его губъ, возбуждали въ ней такой страхъ, что ея щеки внезапно покрывались яркой краской. Преступникъ, достигшій ночью до воротъ тюрьмы и старающійся неслышно повернуть найденный ключъ, не могъ чувствовать большаго страха. Свъ на постели, графиня не могла удержаться отъ радостнаго жеста, въ которомъ выразилась вся наивность ея характера, но улыбка, явившаяся при этомъ на ея воспаленныхъ губахъ, скоро исчезла: какая-то мысль омрачила ея лицо, а въ большихъ синихъ глазахъ снова появилось грустное выраженіе.
Она вздохнула и, не безъ осторожности, снова опустила руки на супружеское изголовье. Потомъ, какъ будто впервые посл брака почувствовавъ себя свободной въ мысляхъ и дйствіяхъ, она осмотрлась кругомъ, вытягивая шею и напоминая этимъ движеніемъ птицу, выглядывающую изъ клтки. Смотря на нее въ эту минуту, легко было угадать, что когда-то одна была весела и втрена, но внезапно судьба разрушила ея первыя надежды и смнила грустью ея наивную веселость.
Комната графини напоминала одну изъ тхъ, которыя еще въ наше время восьмидесятилтніе сторожа замковъ показываютъ путешественникамъ съ слдующими словами: ‘Вотъ парадная спальня, въ которой ночевалъ Людовикъ XIII’.
Стны были покрыты прекрасной коричневой матеріей въ широкихъ орховаго дерева рамахъ съ потемнвшей отъ времени рзьбой. Своды на потолк образовали впадины, украшенныя коричневатыми арабесками въ стил прошлаго вка. Темныя украшенія плохо освщались даже днемъ, когда солнце свтило въ этой широкой и глубокой комнат. Серебряная лампа, стоявшая на большомъ камин горла такъ тускло, что ея мерцающій свтъ напоминалъ звзды, которыя въ осеннюю ночь мерцаютъ иногда сквозь срыя облака. Мраморныя фигуры, которыя поддерживали каминъ, находившійся противъ постели, пугали графиню. Она не смла взглянуть на ихъ лица съ открытыми, рзко очерченными ртами, изъ боязни замтить ихъ движенія и услы. шать страшный хохотъ. Въ эту ночь свирпствовала сильная буря, и ея порывы отдавались въ камин съ зловщимъ шумомъ. Воздухъ проникалъ сквозь широкую трубу и уголья, казалось, дышаяи, то разгораясь, то потухая по вол втра. Фамильный гербъ д’Эрувиллей, высченный изъ благо мрамора надъ каминомъ, придавалъ этому послднему видъ могилы, находившейся противъ постели другого памятника, воздвигнутаго въ честь Гименея. Современный архитекторъ затруднился бы ршить, была ли устроена комната для этой постели или постель для комнаты. Двухъ играющихъ амуровъ, вырзанныхъ на фон изъ орховаго дерева съ гирляндами, можно было принять за ангеловъ, колонны изъ того лее дерева, поддерживавшія балдахинъ, были покрыты миологическими аллегоріями, объясненія которыхъ можно найти въ Библіи или метаморфозахъ Овидія. Если бы удалить постель, то этотъ балдахинъ можно было бы поставить въ какой-нибудь церкви надъ каедрой или мстомъ для богослуженія. Супруги поднимались по тремъ ступенямъ на пышное ложе, окруженное площадкой, которую украшали дв занавски изъ зеленаго муара съ изображенными на нихъ птицами. Складки этого громаднаго полога казались такими тяжелыми, что ночью ихъ можно было принять на металлическія. На зеленомъ бархат съ золотой бахромой, образовывавшемъ фонъ роскошной постели, суеврные д’Эрувилли повсили громадное Распятіе, а домовый священникъ ежегодно въ день Пасхи мнялъ святую воду въ чаш, вдланной внизу креста.
Рядомъ съ каминомъ стоялъ шкапъ изъ дорогого дерева съ великолпной отдлкой. Подобные шкапы еще до нашихъ дней новобрачные получаютъ въ провинціи въ день свадьбы. Эти старинные баулы, столь цнимые теперь антикваріями, служили ‘арсеналами’, въ которыхъ женщины хранили изящныя принадлежности своего туалета: кружева, воротники, дорогія платья, сумки, маски, перчатки, вуали,— вс изобртенія кокетства XVII вка. Съ другой стороны, для симметріи, стоялъ подобный же шкапъ, въ которомъ графиня держала книги, бумаги и драгоцнности. Старинныя кресла, обитыя шелкомъ, большое, съ зеленоватымъ оттнкомъ, венеціанское зеркало, въ богатой рам, нчто въ род подвижного туалета, составляли остальную обстановку комнаты. Полъ былъ покрытъ роскошнымъ персидскимъ ковромъ, свидтельствовавшимъ о щедрости графа. На послдней ступени площадки, окружавшей постель, стоялъ маленькій столикъ, на которомъ каждый вечеръ горничная ставила серебряный сосудъ съ прохладительнымъ питьемъ.
Каждый человкъ, сдлавшій нсколько шаговъ по жизненному пути, знаетъ тайное вліяніе обстановки на душевное настроеніе. Кто не переживалъ тхъ тяжелыхъ минутъ, когда во всемъ окружающемъ стараешься увидть залогъ надежды. Въ счасть и гор, человкъ суеврный отъ природы смотритъ на окружающіе предметы, какъ на живыя существа и какъ бы ждетъ отъ нихъ совта. Въ эту минуту графиня именно съ такимъ чувствомъ оглядывала обстановку комнаты. Казалось, она просила у нея помощи и защиты, но мрачная мебель оставалась неумолимой.
Внезапно буря усилилась. Молодая женщина не смла боле надяться на милость, слыша небесныя угрозы, которыя въ то суеврное время могли быть истолкованы, смотря по воззрніямъ и привычкамъ всякаго. Неожиданно она перевела глаза на готическое окно въ углу комнаты, но мелкія стекла и множество свинцовыхъ перекладинъ мшали ей увидть небо и ршить, не приближается ли конецъ міра, который предсказывали нкоторые жадные до пожертвованій монахи. Она легко могла поврить этимъ предсказаніямъ: шумъ бушующаго моря, котораго волны разбивались о стны замка, соединялся съ воемъ бури, скалы, казалось, шатались. Несмотря на то, что страданія длались все сильне, графиня не смла разбудить мужа, она разсматривала его черты, какъ будто отчаяніе побудило ее искать въ нихъ утшеніе противъ столькихъ зловщихъ предзнаменованій. Если окружающая обстановка молодой женщины была грустна, то это лицо, несмотря на спокойный сонъ, казалось еще грустне. Колеблемый втромъ свтъ лампы изрдка падалъ на голову графа и эти свтовыя движенія на его лиц напоминали борьбу тяжелыхъ мыслей. Графиня съ трудомъ убдилась въ причин такого явленія. Каждый разъ какъ порывъ втра бросалъ свтъ на это широкое лицо, оттняя его характерныя черты, ей казалось, что глаза мужа устремлялись на нее съ неумолимой суровостью. Онъ казался ей грознымъ даже во сн. Многочисленныя морщины, слды волненій боевой жизни, свидтельствовали о грубыхъ страстяхъ графа и придавали его лицу отдаленное сходство съ шероховатою поверхностью камня, изъ котораго были построены зданія этой эпохи. Раньше времени посдвшіе волосы безпорядочно торчали, напоминая блый мохъ на старомъ дуб. Орлиный носъ напоминалъ клювъ хищной птицы. Темныя пятна, морщины вокругъ пожелтвшихъ вкъ, выступающія кости на худощавомъ лиц, глубокія складки, презрительное выраженіе верхней губы — все говорило о честолюбіи, храбрости безъ великодушія, деспотизм, сил, которой слдовало опасаться, такъ какъ узкій черепъ доказывалъ полное отсутствіе ума. Лицо графа было страшно обезображено широкимъ поперечнымъ шрамомъ на правой щек, казавшимся вторымъ ртомъ. Будучи тридцати трехъ лтъ, д’Эрувилль, желавшій прославиться, принялъ участіе въ несчастной войн, которая началась посл Вароломеевской ночи, и былъ тяжело раненъ при осад Ларошеля. Эта рана усилила его ненависть къ противникамъ религіи, а также, по весьма естественной причин, и ко всмъ красивымъ мужчинамъ. До этого случая графъ былъ уже настолько дуренъ собой, что ни одна женщина не принимала его ухаживаній. Единственною юношескою страстью д’Эрувилля была извстная въ то время женщина, называвшаяся ‘прекрасной римлянкой’. Недовріе, зародившееся вслдствіе новой неудачи, возбудило у графа такую подозрительность, что онъ не считалъ себя боле способнымъ внушить привязанности. Характеръ его сдлался невыносимымъ, и если онъ пользовался успхомъ у женщинъ, то обязанъ былъ этимъ только страху, который внушали его жестокости. Громадная, покрытая волосами рука графа была вытянута и, казалось, берегла графиню, какъ скупецъ бережетъ свое сокровище. Она представляла такое сплетеніе жилъ и выступающихъ мускуловъ, что напоминала втку бука, обвитую пожелтвшими стеблями плюща. Взглянувъ на лицо графа, ребенокъ узналъ бы въ немъ одного изъ людодовъ, о которыхъ разсказываются ужасныя исторіи. Достаточно было видть то пространство, которое онъ занималъ въ постели, чтобы угадать его гигантскіе размры. Густыя сдющія брови скрывали вки, усгніивая, такимъ образомъ, блескъ глазъ, сверкавшихъ дикостью, которая напоминала волка, выглядывающаго изъ лсной чащи. Безпорядочные широкіе усы, доказывавшіе презрніе графа къ своей вншности, мшали разглядть верхнюю губу. Къ счастію графини, въ эту минуту широкій ротъ ея супруга былъ нмъ, такъ какъ самые нжные звуки его суроваго голоса заставляли ее вздрагивать. Несмотря на то, что графу д’Эрувиллю не было пятидесяти лтъ, съ перваго взгляда ему можно было дать шестьдесятъ, настолько боевая жизнь, не сломивъ его сильнаго сложенія, повліяла на его наружность! Впрочемъ, онъ мало заботился о томъ, чтобы его считали молодымъ.
Графиня, которой шелъ девятнадцатый годъ, производила рядомъ съ этой колоссальной фигурой тяжелое впечатлніе своимъ контрастомъ. У нея была тонкая фигура и блдный цвтъ лица. Каштановые, перемшанные съ золотистыми прядями волосы, красиво оттняли ея изящное лицо, напоминавшее мадоннъ Карло Дольчи: смотря на эти блдныя, какъ слоновая кость, черты, вамъ кажется, что она готова испустить послдній вздохъ отъ страданія. Графиню можно было принять за ангела, ниспосланнаго смягчить суровость графад’Эрувилля.
— Нтъ, онъ насъ не убьетъ,— мысленно сказала она, посмотрвъ на своего мужа.— Онъ честенъ, благороденъ, отваженъ и вренъ своему слову… Вренъ своему слову,— повторила она про себя, вздрогнула и осталась какъ бы ошеломленной.
Чтобы понять весь ужасъ положенія графини, необходимо прибавить, что эта ночная сцена происходила въ 1591 году, въ то время, когда междоусобная война царила во Франціи, и законы не имли тамъ силы. Крайнія мры лиги, направленныя противъ восшествія на престолъ Генриха IV, превосходили вс бдствія религіозной войны. Самоуправство было настолько велико, что никто не удивлялся, когда знатный дворянипъ приказывалъ убить своего врага среди благо дня. Если какая-нибудь частная военная экспедиція предпринималась подъ защитой короля или лиги, она заслуживала съ обихъ сторонъ большое одобреніе. Такимъ образомъ, Боланьи, простой солдатъ, едва не сдлался принцемъ. Что же касается убійствъ, совершавшихся келейно, если можно такъ выразиться, то, по словамъ одного современника, о нихъ заботились столько же, сколько о солом, лишь бы они не сопровождались особенными жестокостями. За нсколько времени до смерти короля одна придворная дама убила дворянина, дурно отзывавшагося о ней, а одинъ изъ любимцевъ Генриха III сказалъ ему: ‘Благодареніе Богу, государь, она ловко его заколола!’
Благодаря своимъ жестокостямъ, графъ д’Эрувилль держалъ въ повиновеніи Генриху IV всю часть Нормандіи, граничившую съ Бретанью. Будучи главой одного изъ самыхъ богатыхъ родовъ Франціи, онъ значительно увеличилъ доходы съ своихъ многочисленныхъ земель женитьбой на Жанн де-Сенъ-Савенъ, молодой двушк, которая, по случайности, обычной въ т времена, когда люди умирали, какъ мухи, наслдовала состояніе обихъ отраслей рода Сенъ-Гавеловъ. Ужасъ и безвыходное положеніе Жанны были единственными причинами этого союза. Черезъ два мсяца посл брака, на обд, данномъ городкомъ Баі въ честь графа и графини д’Эрувилдь, начался споръ, который въ ту темную эпоху казался очень забавнымъ: онъ касался предполагаемой законности дтей, родившихся черезъ десять мсяцевъ посл смерти мужа или черезъ семь мсяцевъ посл брака.— ‘Сударыня,— грубо сказалъ графъ жен,— что касается рожденія ребенка черезъ десять мсяцевъ посл моей смерти, то я тутъ ничего не могу сдлать, но для начала не совтую вамъ родить черезъ семь мсяцевъ’.— Что же ты сдлаешь тогда, старый медвдь?— спросилъ молодой маркизъ де-Вернейль, думая, что графъ шутитъ. ‘Безъ сомннія, сверну шею и матери и ребенку!’ Такой ршительный отвтъ положилъ конецъ спору, неосторожно начатому однимъ нижне-нормандскимъ дворяниномъ. Гости замолчали, смотря съ ужасомъ на хорошенькую графиню д’Эрувилль. Вс были уврены, что при случа суровый супругъ исполнитъ угрозу.
Слова графа поразили молодую женщину, беременную въ то время, и въ ту же минуту предчувствіе, какъ молнія, мелькнувшее въ ея душ, подсказало ей, что она разршится черезъ семь мсяцевъ. Внутренній жаръ охватилъ молодую женщину съ головы до ногъ, кровь съ такою силой прилила къ сердцу, что она почувствовала себя, какъ въ ледяной ванн. Съ тхъ поръ не проходило дня, чтобы тайный страхъ не останавливалъ самыхъ невинныхъ порывовъ ея души. Воспоминаніе о взгляд и звук голоса, которые сопровождали приговоръ графа, леденили теперь кровь графини и заставляли забыть о страданіяхъ. Она склонилась надъ неподинжнымъ лицомъ графа, стараясь во время сна найти на немъ признаки участія, которыхъ напрасно искала днемъ. При мысли о ребенк, которому смерть угрожала, прежде чмъ онъ родился, у нея вырвался крикъ, походившій на вздохъ: бдное дитя! Неспособная размышлять въ эту минуту, графиня была охвачена безотчетнымъ страхомъ. Дв слезы медленно скатились изъ ея глазъ по щекамъ, образовали дв блестящія полоски и повисли на блдномъ лиц, напоминая капли росы, падающія съ лиліи. Какой ученый станетъ утверждать, что волненіе матери не отзывается на ребеик въ т часы, когда душа удерживаетъ верхъ надъ тломъ, передаетъ ему свои ощущенія, и волнуетъ кровь? Разв втеръ, колеблющій дерево, не колеблетъ вмст и плодъ? Слова ‘бдное дитя’ могли быть приговоромъ, внушеннымъ видніемъ будущаго. Сильное волненіе придавало матери проницательность!
Зловщій отвтъ, вырвавшійся у графа, былъ звеномъ, связывавшимъ прошедшее его жены съ этими преждевременными родами. Гнусныя подозрнія, такъ публично выраженныя, настолько ужаснули графиню, что отозвались на ея здоровья. Посл рокового праздника она отгоняла разнообразныя картины прошлаго, которыя рисовало ея живое воображеніе, такъ же настойчиво, какъ другія женщины стараются вызвать ихъ. Она гнала отъ себя волнующія воспоминанія о тхъ счастливыхъ дняхъ, когда ея сердце могло свободно любить. Подобно пснямъ родины, заставляющимъ плакать изгнанниковъ, эти воспоминанія возбуждали въ ней настолько пріятныя ощущенія, что она упрекала себя въ нихъ, какъ въ преступленіи, и такимъ образомъ придавала еще боле ужаса общанію графа. Въ этомъ заключалась причина страха графини!
Выраженіе лица спящаго въ нкоторомъ род смягчается, благодаря полному спокойствію тла и ума, но хотя этотъ покой мало измнилъ черты лица графа, воображеніе рисовало несчастной такіе привлекательные образы, что она, наконецъ, почувствовала надежду. Буря и ливень утихли, и слышалось только грустное завываніе втра. Страхъ и боли дали ей также минуту отдыха. Смотря на человка, съ которымъ была связана ея жизнь, графиня отдалась мечтаніямъ, настолько опьянявшимъ ее своею прелестью, что она не имла силы освободиться отъ ихъ чаръ. Въ одну минуту передъ ней прошли виднія потеряннаго безъ возврата счастія.
Сперва Жанн смутно представился, какъ въ отдаленномъ блеск зари, скромный замокъ, въ которомъ протекло ея беззаботное дтство: зеленый лугъ, прохладный ручей, небольшая комната — мста ея первыхъ забавъ. Она вспомнила, какъ собирала цвты, сажала ихъ и съ удивленіемъ замчала, что все увядало, несмотря на ея усердную поливку.
Вскор, какъ въ туман, явился передъ ней шумный городъ, большой потемнвшій отъ времени домъ, куда ее семилтнимъ ребенкомъ перевезла мать. Ей представились мучившіе ее старые, забавные учителя. Повторяя мысленно испанскіе и итальянскіе романсы, птые подъ аккомпаниментъ скрипки, она вспомнила лицо отца. Она бжала всегда навстрчу предсдателю суда, видла, какъ онъ по возвращеніи со службы соскакивалъ съ лошади и входилъ въ замокъ, она брала его за руку и вмст съ нимъ поднималась по лстниц, разгоняя своей болтовней служебныя заботы, не всегда покидавшія его вмст съ черной или красной судейской одеждой, подбитой горностаемъ, на которой она, ради шалости, обрзала ножницами черные хвостики.
Въ ея воспоминаніи промелькнулъ духовникъ ея тетки, игуменьи въ монастыр Клариссъ. Это былъ человкъ строгій, восторженный, на которомъ лежала обязанность посвятить въ тайны религіи маленькую Жанну. Закаленный въ суровой школ устава, старый священникъ потрясалъ постоянно цпями ада, говорилъ только о небесномъ мщеніи и внушалъ ей страхъ, увряя, что ее всегда видитъ Богъ. Она сдлалась застнчивой, едва смла поднять глаза на мать, къ которой стала чувствовать только уваженіе, между тмъ какъ раньше длила съ ней свои забавы. Съ этой минуты, религіозный страхъ овладвалъ ея молодымъ сердцемъ, когда горячо любимая мать останавливала на ней съ гнвомъ, какъ ей казалось, свои голубые глаза.
Внезапно она перенеслась во вторую половину своего дтства, когда она еще не понимала жизни. Она съ сожалніемъ и почти насмшкой вспоминала т дни, когда все ея счастье заключалось въ томъ, что она работала съ матерью въ маленькой гостиной, молилась въ церкви, пла, аккомпанируя себ, романсы, читала потихоньку рыцарскіе романы, догадывалась о подаркахъ, которые сдлаетъ ей отецъ кх празднику, и искала смысла фразъ, которыхъ въ разговор не кончали при ней. При мысли о томъ времени, когда она не умла страдать, ей представились дтскія радости первыхъ шестнадцати лтъ ея жизни, но она тотчасъ же постаралась уничтожить ихъ въ своемъ воображеніи такъ же, какъ уничтожаютъ слово, написанное караидашемъ въ альбом. Прозрачная поверхность этого моря воспоминаній скоро затуманилась при блеск боле живой и памятной картины. Радостное спокойное дтство имло для нея мене прелести, чмъ волненія послднихъ двухъ лтъ ея жизни, навсегда сохранившіяся въ ея сердц. Мысли графини вдругъ перенеслись къ тому чудному утру, когда въ большой дубовой, рзной комнат, служившей столовой, опавпервые увидла своего красиваго двоюроднаго брата. Его родные, устрашенные междоусобной войной, охватившей Парижъ, отправили его въ Руанъ въ надежд устроить въ суд съ помощью дяди, обязанности котораго могли когда-нибудь перейти къ нему. Графиня невольно улыбнулась, вспомнивъ, съ какою поспшностью она удалилась, узнавъ незнакомаго ей родственника, котораго давно ждали. Несмотря на живость, съ которой она открыла и закрыла дверь, взглядъ, брошенный на кузена, такъ глубоко запечатллся въ ея душ, что даже въ настоящую минуту она видла его такимъ, какимъ онъ представился ей, когда повернулся къ двери. Тогда она только съ любопытствомъ разглядла его изящный, роскошный парижскій костюмъ, но теперь, боле смлая въ своихъ воспоминаніяхъ, она съ большею свободой перевела свой взглядъ на лиловую бархатную, шитую золотомъ, одежду, подбитую шелкомъ, на пряжки башмаковъ, на красивые отвороты куртки, рейтузы и роскошный откинутый воротникъ, изъ котораго виднлась его нжная, блая, какъ кружево, шея. Она ласкала это лицо съ характерными закрученными усиками и эспаньолкой, напоминавшей горностаевые хвостики на президентской шапочк ея отца. Среди ночной тишины, съ глазами, устремленными на шелковыя занавси, которыхъ она боле не видла, забывъ и грозу, и мужа, графиня ршилась вспомнить дни, показавшіеся ей длинными, какъ годы, настолько они были полны событіями. Садъ, окруженный старыми стнами, потемнвшій замокъ отца показались ей золочеными и блестящими: здсь она любила и была любима, боясь строгихъ взоровъ матери, она пробралась утромъ въ кабинетъ отца, чтобы признаться ему къ своимъ новомъ чувств. Усвшись къ нему на колни, она позволила себ шалости, он вызвали на губахъ краснорчиваго судьи улыбку, которой она ждала, чтобы сказать: ‘Вы меня не будете бранить, если я вамъ признаюсь кое въ чемъ’. Ей казалось, что она еще слышитъ, какъ отецъ отвтилъ посл того, какъ она впервые сказала ему о своей любви: ‘Увидимъ, дитя мое, если онъ будетъ хорошо заниматься, впослдствіи замнитъ меня и будетъ теб также нравиться, я приму участіе въ вашемъ заговор!’ Она не слушала боле, поцловала отца, смшала на его стол бумаги и побжала къ старому вязу, гд каждое утро, пока еще не встала строгая мать, она встрчала красиваго Жоржа Шоверни. Молодой человкъ общалъ изучить законъ и нрава, онъ перемнилъ богатый костюмъ военнаго дворянина на скромную одежду судьи. ‘Я тебя больше люблю въ черномъ’,— солгала она, но эта ложь уменьшала грусть ея жениха, покинувшаго военную службу. Мысль о хитростяхъ, употреблявшихся, чтобы обмануть мать, казавшуюся ей строгой, напомнили ей о радостяхъ этой невинной взаимной любви. То были тайныя объятія, неожиданные поцлуи, свиданья подъ старыми липами, когда безъ свидтелей, рчь лилась боле свободно, но вс эти невинныя проявленія страсти не переходили предлы скромности. Переживая снова т чудные дни, когда она обвиняла себя въ чрезмрномъ счастіи, она мысленно цловала это молодое лицо съ пылкимъ взоромъ и розовыми губами, такъ много говорившими о любви.
Она любила незначительнаго съ виду Шоверни и сколько сокровищъ открыла она въ этомъ сердц, кроткомъ и сильномъ! Внезапно умеръ предсдатель, но Шоверни не занялъ его мста. Разгорлась междоусобная война. Благодаря заботамъ кузена, мать и она нашли тайное убжище въ маленькомъ городк нижней Нормандіи. Вскор послдовательно умерли нсколько родственниковъ, и Жанна сдлалась одной изъ самыхъ богатыхъ наслдницъ Франціи. Съ прежнимъ скромнымъ состояніемъ унеслось вмст и прежнее счастіе. Передъ ней является графъ де’Эрувилль и проситъ ея руки, его грубое ужасное лицо кажется ей грозовой тучей, которая простираетъ свое темное покрывало на землю, облитую до сихъ поръ солнечнымъ сіяніемъ. Бдная графиня старается отогнать воспоминаніе объ ужасныхъ сценахъ отчаянія и слезъ, вызванныхъ ея долгимъ сопротивленіемъ. Ей смутно представляется пожаръ маленькаго городка, плнъ гугенота Шоверни, угрожающая ему смерть и страшныя мученія. Наступаетъ тотъ ужасный вечеръ, когда ея мать, блдная, умирающая, бросается къ ея ногамъ: Жанна можетъ спасти своего двоюроднаго брата. Она сдается. Наступаетъ ночь, ужасный графъ, вернувшійся посл сраженія, готовъ на все: онъ зоветъ священника… Затмъ факелы… церковь. Жанна отдается несчастію. Она едва можетъ сказать своему прекрасному освобожденному кузену: ‘Шоверни, если ты меня любишь, не старайся никогда меня больше увидть!’ Она слышитъ удаляющійся шумъ шаговъ ея благороднаго друга, котораго она съ тхъ поръ не видла. Въ глубин ея сердца навсегда сохранился его послдній взглядъ: онъ такъ часто грезится ей и услаждаетъ ея сонъ. Какъ плнница, запертая въ клтк льва, графиня постоянно боится простертыхъ надъ ней когтей своего властелина. Она считаетъ преступленіемъ то, что въ нкоторые дни, ознаменованные какою-нибудь неожиданною радостью, она надваетъ платье, въ которомъ была, когда впервые увидла своего возлюбленнаго. Теперь, чтобы быть счастливой, она должна забыть прошедшее и не думать о будущемъ.
— А не считаю себя виновной,— говорила она себ,— но если это кажется графу, то не все ли равно? Можетъ быть, я виновата? Разв Богоматерь не знала…— Она остановилась.
Въ эту минуту, когда ея мысли туманились, когда душа витала въ мір фантазій, по своей наивности она приписала послднему взгляду возлюбленнаго ту же силу, которую имло посщеніе ангеломъ Пресвятой Двы! Но это предположеніе, достойное того наивнаго возраста, въ который ее перенесли мечтанія, разсялось при воспоминаніи брачной сцены боле ужасной, чмъ самая смерть. Бдная графиня не могла боле сомнваться въ законности ребенка, который долженъ былъ родиться. Первая брачная ночь явилась передъ ней со всмъ ужасомъ пытки, а за нею послдовали другія ночи и еще боле грустные дни!
— О, бдный Шоверни,— воскликнула она плача,— онъ такой покорный, милый, добрый ко мн!
Она взглянула на мужа, желая удостовриться еще разъ, что это лицо общало ей столь дорого купленное участіе. Графъ проснулся. Его глаза съ желтоватымъ оттнкомъ свтлые, какъ у тигра, сверкали изъ подъ густыхъ нависшихъ бровей и никогда еще его взглядъ не былъ такъ суровъ, какъ въ эту минуту. Встртивъ его, испуганная графиня спряталась подъ одяло и осталась безъ движенія.
— Отчего вы плачете?— спросилъ графъ, поднимая одяло, подъ которымъ спряталась его жена.
Въ этомъ голос, всегда пугавшемъ графиню, слышалась въ ту минуту сдержанная нжность, которая показалась ей хорошимъ предзнаменованіемъ.
— Я очень страдаю,— отвтила она.
— Но, милая моя, разв страданія то же, что преступленіе! Отчего вы дрожите, когда я на васъ смотрю? Увы, что надо мн сдлать, чтобы вы полюбили меня?— Вс складки на его лбу собрались между бровей.— Я хорошо вижу, что внушаю вамъ страхъ,— прибавилъ онъ вздыхая.
По инстинктивному внушенію всхъ слабохарактерныхъ, графиня прервала мужа стонами и восклицаніемъ:
— Я боюсь, что выкину. Я весь вечеръ бгала по скаламъ и, безъ сомннія, очень устала.
Услышавъ эти слова, д’Эрувилль бросилъ на жену такой подозрительный взглядъ, что она покраснла и задрожала. Онъ принялъ страхъ, внушаемый имъ этому наивному созданію за угрызенія совсти.
— Можетъ быть, это начинаются настоящіе роды?— спросилъ онъ.
— А если такъ?— сказала она.
— А если такъ, то во всякомъ случа, здсь нуженъ умлый человкъ, и я поду за нимъ.
Мрачный взглядъ, сопровождавшій эти слова, заставилъ похолодть графиню. Она упала на постель, испуская стоны, исторгнутые скорй предчувствіемъ своей судьбы, чмъ страхомъ передъ близкимъ кризисомъ. Эти стоны окончательно доказали графу правдивость подозрній, зарождавшихся въ его ум. Притворясь спокойнымъ, хотя его голосъ, жесты и взгляды говорили о другомъ, онъ быстро всталъ. Накинувъ на себя одежду, заперъ находившуюся рядомъ съ каминомъ дверь, которая вела изъ спальни черезъ пріемные покои, на парадную лстницу. Увидя, что графъ спряталъ ключъ, Жанна испытала горестное предчувствіе. Она слышана, какъ онъ открылъ дверь, противоположную той, которую заперъ и направился въ комнату, гд спали графы д’Эрувилли, когда лишали женъ своего общества. Графиня знала только по слухамъ объ этой комнат: ревность заставляла графа оставаться съ женой. Если походы вынуждали его покинуть замокъ, онъ оставлялъ тамъ Аргусовъ, которыхъ безпрерывное шпіонство говорило графин объ оскорбительномъ недовріи мужа. Несмотря на то, что она прислушивалась съ большимъ вниманіемъ къ малйшему шуму, ея слухъ не могъ ничего уловить. Графъ дошелъ до длинной галереи, прилегавшей къ его комнат въ западной сторон замка. Его ддъ, кардиналъ д’Эрувилль, страстный любитель книгъ, собралъ библіотеку, довольно интересную по числу и красот томовъ. Уединеніе и монашескій страхъ заставили его устроить въ стн тайный механизмъ: серебряная цпь при помощи невидимыхъ нитей приводила въ движеніе звонокъ, помщавшійся у изголовья врнаго слуги. Графъ дернулъ эту цпь, и тяжелые шаги конюшаго не замедлили звучно раздасться по плитамъ винтовой лстницы, устроенной въ башн, которой заканчивался замокъ со стороны моря. Услыхавъ приближеніе слуги, графъ отодвинулъ желзные засовы и задвижки, защищавшіе тайную дверь, съ помощью которой галерея соединялась съ башней. Онъ ввелъ въ это святилище науки вооруженнаго человка, по виду котораго можно было ршить, что онъ достойный слуга своего господина. Едва проснувшійся конюшій двигался, казалось, по инстинкту. Роговой фонарь, который онъ держалъ въ рук, такъ слабо освщалъ длинную галерею, что хозяинъ и слуга казались двумя привидніями.
— Сейчасъ же сдлай мою боевую лошадь, и приготовься сопровождать меня!— Это приказаніе, отданное громкимъ голосомъ, пробудило умственныя способности слуги: онъ поднялъ глаза на господина и острый взглядъ послдняго подйствовалъ на него, какъ электрическій токъ.— Бертранъ,— прибавилъ графъ, касаясь правой рукой плеча слуги,— сними латы и однь костюмъ капитана микелановъ.
— Упаси Богъ, господинъ, переодваться приверженцемъ лиги! Простите, я повинуюсь, но мн это такъ же пріятно, какъ быть повшеннымъ.
Польщенный въ своемъ фанатизм, графъ улыбнулся, но, чтобы изгладить этотъ смхъ, противорчившій выраженію его лица, онъ отвтилъ отрывисто:— Выбери въ конюшн настолько сильную лошадь, чтобы ты могъ слдовать за мной. Мы полетимъ, какъ пули изъ мушкетовъ. Будь готовъ вмст со мной. Я снова позвоню.
Бертранъ безмолвно поклонился и вышелъ, но, спустись съ нсколькихъ ступеней, онъ сказалъ самъ себ, прислушиваясь къ шуму урагана,
— Сегодня вс черти высыпали наружу: я очень удивился бы, если бы этотъ сидлъ спокойно! Мы настигли Сенъ-По въ такую же бурю.
Графъ нашелъ въ своей комнат одежду, которой онъ пользовался для военныхъ хитростей. Надвъ плохой казакинъ, онъ сталъ походить на бдныхъ рейтаровъ, получавшихъ такъ рдко жалованье отъ Генриха IV. Онъ вернулся въ комнату, гд лежала его жена.
— Старайтесь терпливо переносить боль,— сказалъ онъ.— Если надо будетъ, я загоню лошадь, чтобъ вернуться скорй и успокоить ваши страданія.
Въ этихъ словахъ не было ничего страшнаго, и ободренная графиня приготовлялась уже задать одинъ вопросъ, когда графъ неожиданно спросилъ:— Не можете ли вы сказать, гд лежатъ ваши маски?
— Мои маски?— отвтила она.— Боже мой, что вы хотите длать?
— Гд ваши маски?— повторилъ онъ съ обычной суровостью.
— Въ шкапу,— сказала она.
Графиня задрожала, увидвъ, что графъ выбралъ полумаску, которыхъ употребленіе было такъ же свойственно женщинамъ того времени, какъ употребленіе перчатокъ современнымъ. Графъ сдлался совершенно неузнаваемъ, надвъ на голову скверную шляпу изъ сраго фетра, украшенную ощипаннымъ птушинымъ перомъ. Онъ стянулъ станъ широкимъ кожанымъ поясомъ и влржилъ въ ножны мечъ, котораго обыкновенно не носилъ. Эта плохая одежда придавала ему ужасный видъ, когда онъ при. близился къ постели, графин показалось, что наступилъ ея послдній часъ.
— О, не убивайте насъ!— воскликнула она.— Оставьте мн ребенка, я буду такъ любить васъ!
— Значитъ вы чувствуете себя очень виновной, если предлагаете, какъ выкупъ, за ваши ошибки любовь, которую вы должны питать ко мн?
Голосъ графа звучалъ зловще подъ бархатной маской. Эти горькія слова сопровождались взглядомъ, упавшимъ съ тяжестью свинца и уничтожившимъ послднюю надежду графини.
— Боже мой,— горестно воскликнула она,— неужели моя невинность окажется роковой?
— Дло не касается вашей смерти,— отвтилъ супругъ, выходя изъ задумчивости, въ которую былъ погруженъ. Надо точно исполнить то, что я требую въ эту минуту отъ васъ, ради моей чести. Онъ бросилъ на постель дв маски, бывшія въ ея рукахъ, и улыбнулся изъ жалости, видя испуганный жестъ, невольно вырвавшійся у его жены при легкомъ шелест чернаго бархата.
— У васъ родится слабый ребенокъ!— воскликнулъ онъ — Будьте въ этой маск, когда я вернусь. Я не хочу, чтобы какой-нибудь нищій могъ хвастаться, что видлъ графиню д’Эрувилль.
— Зачмъ же звать для этого мужчину?— спросила она тихимъ голосомъ.
— Ого, мой другъ, разв я не хозяинъ здсь?— отвтилъ графъ.
— Къ чему поведетъ лишняя таинственность?— сказала безнадежно графиня.
Ея супругъ исчезъ, и это восклицаніе, къ счастію, прошло безслдно, такъ какъ часто притснители усиливаютъ свои угрозы, по мр того какъ увеличивается страхъ притсняемаго. Въ одинъ изъ моментовъ тишины, которые прерываютъ порывы бури, графиня услышала топотъ двухъ лошадей, казалось, летвшихъ но отлогому берегу и скаламъ, на которыхъ находился старый замокъ. Но эти звуки скоро были заглушены шумомъ волнъ. Она очутилась плнницей въ этомъ темномъ поко, одна среди ночи, то тихой, то грозной, безъ помощи противъ несчастій, которое быстро приближалось. Графиня старалась придумать средство спасти ребенка, зачатаго въ слезахъ, сдлавшагося единственнымъ ея утшеніемъ, предметомъ мечтаній о будущей привязанности, ея единственной надеждой! Поддерживаемая мужествомъ матери, она взяла маленькій рожокъ, въ который трубилъ ея мужъ, чтобы призвать людей, открыла окно, но исторгнутый ею слабый звукъ потерялся надъ поверхностью моря, какъ воздушный шаръ, улетвшій изъ рукъ ребенка. Она поняла безполезность этой жалобы, о которой не знали люди, и начала ходить по комнатамъ, съ надеждой, что не вс выходы были заперты. Достигнувъ библіотеки, она напрасно стала искать какого-нибудь тайнаго выхода, она прошла по длинной галере, уставленной книгами, достигла окна, расположеннаго ближе другихъ къ главному двору замка, и снова протрубила въ рожокъ, безуспшно стараясь побороть шумъ урагана. Въ отчаяніи, она хотла уже довриться одной изъ женщинъ, приставленныхъ къ ней мужемъ, но, проходя черезъ молельню, она увидла, что графъ заперъ дверь, которая вела въ ихъ комнату. Это открытіе поразило ее. Столько принятыхъ предосторожностей доказывали намреніе графа совершить безъ свидтелей что-нибудь ужасное. По мр того, какъ графиня теряла всякую надежду, боли становились все сильнй и острй. Предчувствіе преступленія, которое должно было совершиться, и усталость отъ безплодныхъ усилій лишили ее послднихъ силъ. Она напоминала утопающаго, котораго уноситъ послдняя волна, боле слабая, чмъ т, которыя онъ уже побдилъ. Болзненное томленіе отняло у нея способность считать часы. Въ ту минуту, когда ей казалось, что она должна родить одна, безъ всякой помощи, когда къ ея страданіямъ присоединялся страхъ различныхъ случайностей, которымъ она подвергалась вслдствіе своей неопытности, графъ вошелъ такъ внезапно, что она не услышала его приближенія. Этотъ человкъ явился, какъ демонъ, требующій при окончаніи договора проданную ему душу. Онъ глухо заворчалъ, увидвъ лицо жены открытымъ, поспшно надлъ на нее маску, взялъ на руки и перенесъ на постель въ своей комнат.
Ужасъ, вызванный этимъ появленіемъ, заставилъ на минуту умолкнуть страданія графини, она бглымъ взглядомъ окинула дйствующихъ лицъ этой таинственной сцены и не узнала Бертрана, который былъ такъ же тщательно замаскированъ, какъ и его господинъ. Засвтивъ поспшно нсколько свчей, свтъ которыхъ сливался съ первыми лучами солнца, золотившаго оконныя рамы, служитель прислонился къ амбразур окна. Повернувъ лицо къ стн, и измряя, казалось, ея толщину, онъ напоминалъ по своей неподвижности статую рыцаря. Посреди комнаты графиня увидла маленькаго толстаго человка, очень взволнованнаго и смущеннаго, съ повязкой на глазахъ и лицомъ настолько искаженнымъ отъ страха, что трудно было угадать его настоящее выраженіе.
— Клянусь Богомъ, плутъ,— сказалъ графъ, возвращая ему зрніе быстрымъ движеніемъ, заставившимъ упасть повязку съ глазъ на шею,— старайся не смотрть ни на что, кром той несчастной, надъ которой ты долженъ выказать свое знаніе, или я выброшу тебя въ рку, съ брилліантовымъ ожерельемъ всомъ боле ста фунтовъ!— И онъ слегка сдвинулъ на груди своего пораженнаго слушателя галстухъ, служившій ему повязкой.— Узнай сперва, не преждевременные ли это роды, въ такомъ случа за ея жизнь ты отвтишь твоею, но если ребенокъ будетъ живъ, ты отдашь его мн.
Посл этой рчи графъ схватилъ за поясъ бднаго оператора, поднялъ, какъ перо, и поставилъ передъ графиней. Повелитель помстился у окна и сталъ барабанить пальцами по стекламъ, переводя поочередно глаза то на слугу, то на кровать, то на океанъ, какъ бы общая будущему ребенку море, вмсто колыбели.
Новоприбывшій былъ разбуженъ графомъ и Бертраномъ во время самаго сладкаго сна, который когда-либо смыкалъ человческія вки. Будучи затмъ привязанъ къ крупу лошади, онъ счелъ себя преслдуемымъ адомъ. Наружность этого человка могла охарактеризовать цлую эпоху, и значеніе его чувствовалось въ дом д’Эрувиллей.
Никогда дворяне не были мене свдущи въ естественныхъ наукахъ и никогда астрологія не пользовалась большимъ почетомъ, какъ въ то время, когда люди стремились такъ живо узнать будущее. Это общее невжество и любопытство произвели ужасную путаницу въ человческихъ познаніяхъ: все пріобрталось личнымъ опытомъ, такъ какъ теоретическія номенклатуры йце отсутствовали. Печатное дло требовало большихъ затратъ, научныя открытія сообщались очень медленно. Церковь преслдовала науки, основанныя на изученіи естественныхъ явленій, и заставляла ученыхъ заниматься ими въ тайп. Такимъ образомъ, какъ для народа, такъ и для знатныхъ, физикъ и алхимикъ, математикъ и астрономъ, астрологъ и некромантикъ, соединялись въ лиц одного врача, котораго въ то время подозрвали въ занятіяхъ магіей: онъ долженъ былъ гадать по звздамъ, чтобы исцлять больныхъ. Знатные покровительствовали этимъ ученымъ, помщали ихъ у себя и назначали жалованье. Знаменитый Корнелій Агриппа, пріхавшій во Францію, чтобы сдлаться врачемъ Генриха II, не захотлъ гадать по звздамъ. За это онъ былъ высланъ Екатериной Медичи, которая призвала на его мсто Кузьму Руджери. Ученые, преданные науки люди, съ трудомъ признавались въ то время: они внушали тотъ же страхъ, какъ и тайныя науки.
Не будучи однимъ изъ этихъ знаменитыхъ математиковъ, человкъ, привезенный графомъ, пользовался въ Нормандіи репутаціей, равной врачу, занимавшемуся таинственными изслдованіями. Этотъ человкъ былъ однимъ изъ тхъ колдуновъ, которыхъ и до сихъ поръ во многихъ частяхъ Франціи крестьяне называютъ ‘костоправами’. Это имя присвоивалось нкоторымъ знающимъ людямъ, которые, вслдствіе унаслдованныхъ познаній или долгой практики, вправляли ноги, сращивали поломанныя руки, лечили больныхъ отъ извстныхъ болзней и обладали тайными средствами, считавшимися чудесными, для серьезныхъ случаевъ болзней. Ддъ и отецъ Антуана Бовулуара, таково было имя костоправа, были знаменитыми практиками, отъ которыхъ онъ пріобрлъ важныя познанія. Кром того, онъ былъ свдущъ въ медицин и естественныхъ наукахъ. Крестьяне видли, что его кабинетъ былъ наполненъ книгами и странными вещами, придававшими его занятіямъ оттнокъ чародйства. Не считаясь настоящимъ колдуномъ, Антуанъ Бовулуаръ внушалъ народу на тридцать миль въ окружности уваженіе, близкое къ страху, но, что было всего опаснй для него, на немъ тяготли тайны, касающіяся жизни и смерти многихъ дворянъ. Такъ же, какъ ддъ и отецъ, онъ былъ извстенъ по своей ловкости при родахъ. Въ т безпорядочныя времена ошибки бывали очень часты, а страсти настолько низменны, что высшее дворянство не считало возможнымъ посвящать Антонія Бовулуара въ свои ужасныя или постыдныя тайны. Скромность, необходимая для его личной безопасности, была вполн испытана, и кліенты оплачивали ее настолько великодушно, что унаслдованное имъ отъ отца состояніе значительно увеличилось, находясь всегда въ дорог,— то увозимый, какъ теперь графомъ, то принужденный провести нсколько дней у какой-нибудь знатной больной, онъ до сихъ поръ не былъ женатъ. Впрочемъ, его репутація помшала многимъ двушкамъ выдти за него. Онъ неспособенъ былъ искать утшеній съ женщинами, надъ которыми онъ имлъ столько власти, благодаря своимъ знаніямъ, бдный костоправъ чувствовалъ себя созданнымъ для семейныхъ радостей и не могъ найти ихъ. Этотъ добрякъ скрывалъ прекрасное сердце подъ обманчивою вншностью, онъ обладалъ веселымъ характеромъ, соотвтствовавшимъ его пухлой круглой фигур, маленькому подвижному тлу и добродушному голосу. Онъ желалъ жениться, чтобы имть дочь, которая передала бы его состояніе какому-нибудь бдному дворянину, потому что онъ не любилъ своей профессіи, и хотлъ, чтобы его семейство вышло изъ того положенія, въ которое ставили ее предразсудки современниковъ. Впрочемъ, благодаря своему характеру, онъ умлъ держать себя съ достоинствомъ при торжествахъ, сопровождавшихъ его главныя операціи. Привычка быть везд самымъ значительнымъ человкомъ придавала его постоянной веселости долю тщеславія. Его капризы почти всегда хорошо принимались въ критическіе моменты, и онъ любилъ оперировать съ извстною медлительною важностью. Онъ былъ любопытенъ, какъ соловей, жаденъ, какъ гончая собака и болтливъ, какъ дипломаты, которые въ разговор никогда не выдаютъ своихъ тайнъ. За исключеніемъ этихъ недостатковъ, развитыхъ въ немъ вслдствіе многочисленныхъ приключеній, испытанныхъ благодаря его профессіи, Антоній Бовулуаръ считался однимъ изъ лучшихъ людей Нормандіи. Несмотря на то, что онъ принадлежалъ къ незначительному числу людей, стоявшихъ по знаніямъ выше своего времени, здравый смыслъ нормандца заставлялъ его скрывать свои убжденія и открытыя истины.
Увидя, что графъ поставилъ его передъ женщиной въ родахъ, костоправъ тотчасъ пришелъ въ себя. Онъ ощупалъ пульсъ замаскированной больной, нисколько не думая о ней: съ помощью этого докторскаго пріема онъ могъ размышлять о своемъ собственномъ положеніи. Ни въ одной изъ постыдныхъ и преступныхъ интригъ, въ которыхъ насиліе заставляло его дйствовать, какъ слпое орудіе, онъ не соблюдалъ предосторожности съ такимъ стараніемъ, какъ въ этомъ случа. Хотя ему часто грозили смертью, пользуясь этимъ, какъ средствомъ обезпечить успхъ предпріятій, въ которыхъ онъ участвовалъ помимо воли, никогда еще его жизнь не была въ большей опасности, чмъ теперь. Прежде всего онъ ршилъ узнать тхъ, которые его призвали и, такимъ образомъ, уяснить себ опасность и знать, какъ спасти себя.
— Въ чемъ дло?— спросилъ костоправъ тихимъ голосомъ, чтобы заставить графиню принять его услуги.
— Не отдавайте ему ребенка.
— Говорите громче,— сказалъ графъ громовымъ голосомъ, помшавшимъ Бовулуару услышать послднее слово, произнесенное несчастной женщиной.— Или,— прибавилъ онъ, тщательно мняя голосъ,— читай свою отходную.
— Стоните громче,— сказалъ костоправъ больной.— Кричите, чортъ возьми! У этого человка есть ожерелья, которыя къ вамъ такъ же хорошо подойдутъ, какъ и ко мн! Мужайтесь, моя милая!
— Поосторожнй!— снова крикнулъ графъ.
— Вашъ супругъ ревнивъ,— сказалъ операторъ тихимъ насмшливымъ голосомъ, который, къ счастію, заглушили крики графини.
Къ счастію Бовулуара, природа оказалась великодушной. Это были скорй преждевременные, чмъ нормальные роды, настолько ребенокъ оказался тщедушенъ и причинилъ мало страданій своей матери.
— Клянусь чревомъ Богоматери,— воскликнулъ любопытный костоправъ,— это не преждевременные роды!
Графъ гнвно топнулъ ногой, такъ что полъ задрожалъ, а графиня ущипнула Бовулуара.
— А, понимаю,— сказалъ онъ самъ себ.— Это должны быть преждевременные роды?— спросилъ онъ тихо графиню, которая отвтила утвердительнымъ жестомъ, какъ будто этотъ жестъ былъ для нея единственнымъ способомъ выражать мысли.
— Все это еще не совсмъ ясно,— подумалъ костоправъ.
Какъ вс люди искусные въ своемъ дл, акушеръ легко узнавалъ женщину въ первыхъ родахъ и хотя многое доказывало неопытность графини, лукавый костоправъ воскликнулъ:
— Ваша супруга разршается такъ, какъ будто она раньше только и занималась этимъ!
— Дайте мн ребенка!— сказалъ графъ съ спокойнымъ видомъ, еще боле ужаснымъ, чмъ его гнвъ.
— Ради Бога не давайте!— воскликнула мать и этимъ почти дикимъ крикомъ возбудила въ сердц врача храбрость и доброту, привязавшія его гораздо боле, чмъ онъ самъ думалъ, къ этому несчастному ребенку, отвергаемому его отцомъ.
— Ребенокъ еще не родился. Вы требуете того, чего нтъ,— отвтилъ онъ холодно графу, пряча новорожденнаго. Удивляясь, что не слышно криковъ, костоправъ сталъ разсматривать ребенка, думая, что онъ уже умеръ. Графъ, замтившій обманъ, однимъ прыжкомъ очутился около него.
— Заклинаю тебя Богомъ! Отдашь ли ты его мн!— воскликнулъ онъ, вырывая у костоправа невинную жертву, испускавшую слабые крики.
— Берегитесь, онъ неправильно сложенъ и очень слабъ,— сказалъ Бовулуаръ, хватая графа за руку.— Это, безъ сомннія, семимсячный ребенокъ. Потомъ, съ сверхъестественной силой, придаваемой возбужденіемъ, онъ остановилъ пальцы отца, и сказалъ ему на ухо, прерывающимся голосомъ: ‘Старайтесь избгнуть преступленія: онъ не будетъ жить’.
— Негодяй!— живо возразилъ графъ, изъ рукъ котораго костоправъ вырвалъ ребенка.— Кто теб сказалъ, что я желаю смерти моего сына? Разв ты не видишь, что я его ласкаю?
— Подождите, когда ему будетъ восемнадцать лтъ, чтобы ласкать его подобнымъ образомъ,— отвтилъ Бовулуаръ, снова пріобртая важность.— Но скорй окрестите его,— прибавилъ онъ, думая о своей личной безопасности, такъ какъ неожиданно узналъ графа д’Эрувилля, который въ волненіи забылъ перемнить голосъ,— и не говорите матери о моемъ приговор, иначе вы ее убьете!
Тайная радость, которую графъ обнаружилъ невольнымъ жестомъ, узнавъ о предстоящей смерти сына, подсказала эту фразу костоправу и спасла жизнь ребенку. Бовулуаръ поторопился вернуть его матери, потерявшей сознаніе во время ихъ спора, онъ ироническимъ жестомъ указалъ на нее графу, желая напугать его. Между тмъ графиня все слышала, такъ какъ нердко приходится замчать, что въ важныхъ жизненныхъ кризисахъ человческіе органы пріобртаютъ неслыханную чуткость. Крики ребенка, положеннаго на ея постель, какъ бы по волшебству, вернули ее къ жизни. Ей показалось, что она слышитъ голоса двухъ ангеловъ, когда при крикахъ новорожденнаго костоправъ сказалъ ей тихо, наклоняясь къ ея уху:
— Заботьтесь о немъ, онъ проживетъ сто лтъ. Бовулуаръ знаетъ толкъ въ этомъ дл.
Вздохъ облегченія, тайное пожатіе руки были наградой костоправу, который старался убдиться, не повредили ли отцовскія ласки слабому созданію, на тл котораго сохранились еще слды пальцевъ графа. Порывистое движеніе, съ которымъ мать спрятала сына и угрожающій взглядъ, брошенный графу черезъ маску, заставили вздрогнуть Бовулуара.
— Она умретъ, если слишкомъ скоро потеряетъ сына,— сказалъ онъ графу.
Въ продолженіе этой сцены д’Эрувилль, казалось, ничего не видлъ и не слышалъ. Неподвижный, погруженный въ глубокое размышленіе, онъ снова началъ барабанить по стеклу, и только при послдней фраз костоправа, съ бшенымъ движеніемъ повернулся къ нему и выхватилъ мечъ.
— Несчастный, ‘мужикъ’!— воскликнулъ онъ, называя его именемъ, которымъ роялисты оскорбляли приверженцевъ лиги.— Наглый бездльникъ! Наука, которой ты обязанъ честью быть сообщникомъ дворянъ, едва ли въ состояніи будетъ помшать мн лишить Нормандію ея колдуна!— Къ великому удовольствію Бовулуара, графъ стремительно вложилъ мечъ въ ножны. Неужели ты, находясь въ обществ благороднаго господина и его супруги, не можешь, хоть разъ въ жизни, не заподозрить ихъ въ подлыхъ разсчетахъ, запрещенныхъ дворянину. Если я буду дйствовать такъ, какъ ты предполагаешь, разв государство въ такомъ случа оправдаетъ меня? Убить моего сына! Отнять его у матери! Откуда у тебя этотъ вздоръ? Разв я сумасшедшій! Зачмъ ты насъ пугаешь недолговчностью этого сильнаго ребенка? Бездльникъ, пойми же, что я презираю твое жалкое тщеславіе! Если бы ты узналъ имя женщины, къ которой ты призванъ, клянусь Богомъ, ты гордился бы тмъ, что видлъ ее. Ты, можетъ быть, отъ излишняго усердія, погубилъ бы и мать и ребенка. Но подумай хорошенько о томъ, что ты мн жизнью отвтишь за твое молчаніе и ихъ здоровье!
Костоправъ былъ пораженъ внезапной перемной, происшедшей въ намреніяхъ графа. Этотъ приливъ нжности къ ребенку пугалъ его еще больше, чмъ нетерпливая жестокость и упорное равнодушіе, обнаруженныя вначал д’Эрувиллемъ. Выраженіе, съ которымъ графъ произнесъ послднюю фразу, заставляло подозрвать, что онъ съ помощью хитрости надется выполнить свое непоколебимое ршеніе. Бовулуаръ объяснилъ такую непредвиднную развязку своимъ двойнымъ общаніемъ матери и отцу: ‘Я понимаю,— подумалъ онъ,— этотъ господинъ не хочетъ казаться своей жен жестокимъ и ршаетъ положиться на предусмотрительность аптекаря. Надо въ такомъ случа постараться предупредить его супругу, чтобы она берегла своего мальчишку’.
Въ ту минуту, когда онъ направлялся къ постели, графъ, подошедшій къ шкапу, остановилъ его повелительнымъ жестомъ. По движенію, съ которымъ д’Эрувилль протянулъ ему кошелекъ, Бовулуаръ счелъ нужнымъ принять не безъ нкоторой радости небрежно брошенное ему золото, блествшее въ красной шелковой стк.
— Если ты заставляешь меня разсуждать, какъ негодяя, я все-таки не думаю, что это избавляетъ меня отъ необходимости заплатить теб по-дворянски. Я не требую отъ тебя молчанія! Этотъ человкъ,— сказалъ графъ, указывая на Бертрана,— долженъ былъ объяснить теб, что везд, гд встрчаются рки и деревья, мои камни и ожерелья нашли себ жертвы.
Сказавъ эти милостивыя слова, онъ медленно подошелъ къ пораженному костоправу и шумно подвинулъ стулъ, какъ бы приглашая его ссть вмст съ нимъ около больной.
— Ну, вотъ, моя милая, у насъ, наконецъ, есть сынъ,— сказалъ онъ.— Это большая радость для насъ. Вы очень страдаете?
— Нтъ,— прошептала графиня.
Удивленіе и замшательство матери, запоздалое выраженіе притворной радости у отца, убдили Бовулуара, что какая-то важная подробность ускользнула отъ его привычной наблюдательности. Онъ остался при своихъ подозрніяхъ и взялъ за руку молодую женщину, какъ бы для того, чтобы убдиться въ состояніи ея здоровья, а на самомъ дл, желая привлечь ея вниманіе.
— Все кончилось благополучно,— сказалъ онъ.— Вашей супруг не слдуетъ бояться никакой непріятной случайности. Будетъ, безъ сомннія, молочная лихорадка, но вы не пугайтесь: это ничего не значитъ.
Здсь хитрый костоправъ остановился и пожалъ руку графини, чтобы заставить ее быть внимательной.
— Если вы желаете избгнуть безпокойства о вашемъ ребенк, вы не должны его покидать подольше. Кормите его сами молокомъ, котораго уже теперь ищутъ его маленькія губки, и остерегайтесь лекарствъ. Кормленіе грудью, вылечиваетъ вс дтскія болзни. Я часто наблюдалъ роды посл семи мсяцевъ, но они рдко бывали такъ легки, какъ ваши. Это и не удивительно, ребенокъ такъ худъ. Онъ помстился бы въ башмак! Я увренъ, что онъ не вситъ боле пятнадцати унцій. Молока, молока! Вы его спасете, если онъ всегда будетъ оставаться у вашей груди.
Эти послднія слова сопровождались новыми движеніями пальцевъ. Несмотря на бшеные взгляды, которые металъ графъ сквозь отверстія своей маски, Бовулуаръ говорилъ свои наставленія съ невозмутимой серьезностью человка, желающаго заработать деньги.
— Ого, костоправъ, ты не бережешь своей шкуры,— сказалъ ему Бертрамъ въ ту минуту, когда операторъ выходилъ съ нимъ изъ комнаты.
Милосердіе графа къ сыну имло много причинъ. Въ тотъ моментъ, когда Бовулуаръ остановилъ его руку, передъ нимъ возстали его скупость и законы Нормандіи. Однимъ знакомъ эти дв силы заставили онмть его пальцы и сдержать его страстную ненависть. Одно изъ этихъ чувствъ кричало: ‘Состояніе твоей жены можетъ перейти въ домъ д’Эрувиллей только черезъ посредство ребенка мужского пола!’ Другое представляло ему графиню умершей, а состояніе, отнятое побочной отраслью Сенъ-Савеновъ. Об силы подсказывали ему предоставить природ уничтожить новорожденнаго и подождать рожденія второго сына, здороваго и сильнаго, прежде чмъ шутить жизнью жены и ея первенца. Онъ не видлъ боле ребенка, ему представились земли, богатства, и его отцовская нжность внезапно сдлалась такой же сильной, какъ его честолюбіе. Для удовлетворенія законовъ онъ желалъ, чтобы этотъ тщедушный младенецъ сталъ здоровымъ и сильнымъ. Мать, хорошо знавшая характеръ графа, была еще боле удивлена, чмъ костоправъ: въ ней сохранился инстинктивный страхъ, который она иногда храбро выказывала, такъ какъ въ короткое время материнская любовь удвоила ея смлость.
Въ продолженіе нсколькихъ дней графъ почти не отходилъ отъ жены и расточалъ заботы, которымъ, несмотря на руководившій имъ разсчетъ, онъ старалася придать оттнокъ нжности. Графиня скоро угадала, что она одна была предметомъ его вниманія. Ненависть отца, къ сыну выражалась ежеминутно: онъ постоянно избгалъ видть и трогать его, быстро вставалъ и уходилъ отдавать приказанія, когда раздавался плачъ ребенка. Казалось, графъ мирился съ тмъ, что его сынъ живетъ, надясь увидть его скоро мертвымъ. Но, повидимому, такая скрытность дорого обходилась графу. Въ тотъ день, когда взята была молитва, онъ замтилъ внимательные взгляды матери, безотчетно понимавшей грозившую сыну опасность, и объявилъ, что ему необходимо лично вести все свое войско на помощь королю въ Парижъ.
Таковы были обстоятельства, сопровождавшія рожденіе Этьена д’Эрувилля. Несчастный ребенокъ возбудилъ бы въ отц отвращеніе даже въ томъ случа, если бы у графа, считавшаго его сыномъ Шоверни, не было важныхъ причинъ къ ненависти. Это случилось бы даже въ томъ случа, если бы графъ сталъ притворяться, что любитъ его, и побдилъ бы въ себ желаніе преслдовать существо, которому онъ уже сдлалъ зло. Къ несчастью, слабое, болзненное сложеніе, поврежденное, можетъ быть, первой ‘лаской’ графа, казалось этому послднему оскорбленіемъ его отцовскаго самолюбія. Чувствуя ненависть къ красивымъ мужчинамъ, онъ презиралъ также людей, у которыхъ умъ былъ развитъ въ ущербъ тлесной сил. Чтобы нравиться ему, надо было быть уродливымъ, высокимъ, сильнымъ и невжественнымъ. Этьенъ, который вслдствіе своей тлесной слабости, повидимому, долженъ былъ отдаться усидчивымъ занятіямъ наукой, встртилъ безпощаднаго врага въ своемъ отц, его борьба съ нимъ началась съ колыбели. Противъ этого опаснаго непріятеля его защищала только мать, любовь которой возрастала съ каждой грозившей сыну опасностью.
Оставшись въ полномъ одиночеств посл отъзда графа, Жанна де-Сенъ-Савенъ была обязана сыну тмъ призракомъ счастья, которое наполняло ея жизнь. Посл выслушанныхъ отъ мужа упрековъ, относительно ея связи съ Шоверни, графиня полюбила этого ребенка такъ же сильно, какъ другія женщины любятъ дтей тайной любви. Принужденная сама кормить его, она не чувствовала отъ этого никакой усталости. Не желая, чтобы ей помогали постороннія женщины, она сама одвала и раздвала ребенка, радуясь заботамъ, которыхъ онъ требовалъ отъ нея. Эти безпрерывные труды, постоянное вниманіе, точность, съ которой она вставала ночью, чтобы кормить ребенка, были для нея безграничнымъ наслажденіемъ. Ея лицо сіяло счастьемъ, когда она подчинялась требованіямъ этого маленькаго существа. Вслдствіе того, что Этьенъ родился преждевременно, многаго блья не хватало, и Жанна пожелала шить его сама. Она сдлала это съ тмъ совершенствомъ, которое извстно матерямъ, работавшимъ тайкомъ для обожаемыхъ дтей! При каждой работ воспоминаніе, образы являлись передъ ней, какъ рисунокъ, который она вышивала. Объ этихъ занятіяхъ было передано графу д’Эрувиллю и, такимъ образомъ, усилилась уже собиравшаяся гроза. Времени не хватало боле для умножавшихся занятій и мелочныхъ предосторожностей кормилицы: дни проходили, полные тайныхъ радостей.
Совты костоправа навсегда остались въ памяти графини: ради ребенка она боялась услугъ женщинъ и служителей, она клала его на ночь рядомъ съ собой, желала бы совсмъ не спать, лишь бы быть увренной, что никто не подходилъ къ Этьену во время его сна. Ея недовріе все усиливалось. Во время отсутствія графа она ршилась призвать хирурга, котораго имя хорошо запомнила. Бовулуаръ былъ для нея существомъ, которому она была обязана безграничной благодарностью, и притомъ она желала задать ему массу вопросовъ, касающихся ея сына. Какъ она могла предусмотрть опасность въ томъ случа, если бы Этьена захотли отравить? Какъ заботиться о его слабомъ здоровьи? Надо ли его долго кормить? Приметъ ли Бовулуаръ на себя обязанность заботиться о здоровь несчастнаго ребенка, если она умретъ? На вопросы графини, растроганный Бовулуаръ отвтилъ, что онъ такъ же, какъ она боится отравленія Этьена, но что въ этомъ отношеніи графин нечего опасаться, пока она его кормитъ, а въ будущемъ онъ совтовалъ ей пробовать пищу Этьена.
— Если графиня почувствуетъ что-нибудь странное на язык,— прибавилъ костоправъ,— острый запахъ, горечь, солъ, вообще что-нибудь поражающее вкусъ, то пусть лучше выброситъ кушанье. Блье ребенка должно мыться на вашихъ глазахъ, храните ключъ отъ шкапа, въ которомъ оно будетъ находиться. Наконецъ, что бы ни случилось, пришлите за мной, я приду.
Предостереженія костоправа запечатллись въ сердц Жанны, она просила его разсчитывать на нее, какъ на лицо, которымъ онъ можетъ всегда располагать, и Бовулуаръ признался ей тогда, что въ ея рукахъ находится все его счастіе.
Онъ вкратц разсказалъ графин, какъ д’Эрувилль, не находя при двор прекрасныхъ и благородныхъ женщинъ, которыя полюбили бы его, сошелся въ молодости съ одной куртизанкой, называвшейся ‘прекрасной римлянкой’ и находившейся передъ этимъ въ связи съ кардиналомъ де-Лореномъ. Покинутая въ скоромъ времени ‘прекрасная римлянка’ пріхала въ Руанъ, чтобы хлопотать передъ графомъ за дочь, о которой тотъ не хотлъ слышать, и отказывался признать ее своею, основываясь на ея красот. Посл смерти этой женщины, погибшей въ нищет, бдная двочка, по имени Гертруда, еще боле прекрасная, чмъ ея мать, была принята монахинями въ монастырь Клариссъ, настоятельница котораго приходилась теткой графин. Призванный лечить Гертруду, онъ безумно влюбился въ нее. Если бы графиня, говорилъ Бовулуаръ, пожелала устроить это дло, то она не только разсчиталась бы съ нимъ, но еще онъ счелъ бы себя обязаннымъ ей. Такимъ образомъ, приходъ костоправа въ замокъ могъ быть оправданъ въ глазахъ графа. Потомъ, рано или поздно, графъ заинтересовался бы Гертрудой и сталъ бы косвенно покровительствовать ей, сдлавъ Бовулуара своимъ домашнимъ врачемъ.
Графиня, сочувствовавшая всякой искренней любви, общала помочь бдному доктору. Она съ такимъ жаромъ отдалась этому длу, что при вторыхъ родахъ добилась милости, которую въ то время женщины имли право требовать у мужей посл рожденія ребенка: прекрасная Гертруда получила приданое и вмсто того, чтобы сдлаться къ тому времени монахиней, вышла замужъ за Бовулуара. Приданое жены и сбереженія костоправа дали ему возможность купить красивое помстье Форкалье, продававшееся наслдниками по сосдству съ замкомъ д’Эрувиллей.
Успокоенная добрымъ костоправомъ, графиня чувствовала, что ея жизнь наполнялась радостями, неизвстными другимъ матерямъ. Конечно, вс женщины прекрасны, когда кормятъ дтей и стараются успокоить ихъ плачъ и страданія. Но даже на итальянскихъ картинахъ трудно увидть сцену боле трогательную, чмъ та, которую представляла графиня, когда она кормила Этьена и съ радостью чувствовала, что давала жизнь этому бдному существу. На ея лиц сіяла любовь, когда она смотрла на это дорогое маленькое существо, постоянно опасаясь увидть въ немъ черты Шоверни, о которомъ она такъ много думала. Эти мысли слегка омрачали радостное выраженіе ея лица, но взглядъ, которымъ она охраняла сына, желаніе передать ему ту силу, которую она чувствовала въ своемъ сердц, ея блестящія надежды, граціозные жесты,— все образовало картину, покорившую окружающихъ женщинъ: графиня побдила шпіонство.
Вскор эти два слабыя существа соединились одною мыслью и поняли другъ друга раньше, чмъ языкъ могъ имъ въ этомъ помочь. Въ т минуты, когда Этьенъ осматривался съ безсмысленной жадностью, свойственной дтямъ, его взгляды встрчали темныя украшенія пріемнаго зала. Когда его нжный слухъ напрягался, чтобы уловить и различить звуки, онъ слышалъ однообразный, равномрный, какъ удары часового маятника, шумъ морскихъ волнъ, разбивавшихся о скалы. Такимъ образомъ, природа, окружающая обстановка — все, что поражаетъ чувства, развиваетъ способности и образуетъ характеръ, способствовало его врожденной склонности къ грусти. Разв его матери не пришлось жить и умереть среди этой печальной обстановки? Съ самаго рожденія ему казалось, что мать была единственнымъ созданіемъ, жившимъ на земл, онъ считалъ міръ пустыней и постепенно привыкъ сосредоточиваться, искать счастія въ самомъ себ и жить, предаваясь безконечнымъ размышленіямъ. Графин, обреченной на одиночество, суждено было найти все въ своемъ сын, преслдуемомъ, какъ ея собственная любовь? Подобно всмъ болзненнымъ дтямъ, Этьенъ обыкновенно сохранялъ пассивный видъ, который трогательно напоминалъ его мать. Чувствительность его органовъ была настолько развита, что внезапный стукъ или слишкомъ шумная бесда вызывали въ немъ нчто врод лихорадки. Онъ напоминалъ маленькихъ наскомыхъ, ради которыхъ Богъ, кажется, умряетъ силу втра и жаръ солнца, такъ же, какъ они, онъ неспособенъ былъ бороться съ самыми ничтожными препятствіями, какъ они, уступалъ безъ сопротивленія и жалобъ всему, что возставало противъ него. Это ангельское терпніе заставляло графиню еще боле любить его и забывать объ усталости при мелочныхъ заботахъ, которыхъ требовало его слабое здоровье.
Она благодарила Бога за то, что Этьену пришлось жить въ тишин и спокойствіи, потому что только въ такой обстановк онъ и могъ рости и развиваться. Часто мать подносила ребенка къ верхнимъ частямъ готическихъ оконъ, откуда его голубые глаза могли видть океанъ. Мать и сынъ проводили цлые часы, смотря на эту безконечную водную поверхность, то мрачную, то блестящую, то шумную, то неподвижную. Эти долгія размышленія какъ бы приготовляли Этьена къ ожидавшимъ его страданіямъ. Въ эти минуты, когда передъ ними возставали печальные образы, дтскія черты сына омрачались, а глаза матери наполнялись слезами, Скоро, благодаря своему рано развившемуся уму, онъ сталъ угадывать, какое вліяніе имли его игры на графиню, онъ старался развлечь ее ласками также, какъ она своею нжностью и заботами старалась заглушить его страданія. И не было случая, чтобы его живыя ручки, едва понятное щебетанье, веселый смхъ не разсивали грусти матери. Инстинктивная застнчивость мшала ему жаловаться въ т минуты, когда онъ уставалъ.
— Бдный чуткій малютка,— восклицала графиня, видя его заснувшимъ отъ усталости посл какой-нибудь шалости, прогнавшей ея тяжелыя воспоминанія,— какъ ты будешь жить? Кто пойметъ когда-нибудь тебя? Твоя нжная душа оскорбляется отъ черезчуръ суроваго взгляда, ты такъ же, какъ твоя несчастная мать, умешь цнить ласковую улыбку, боле всхъ земныхъ сокровищъ! Дорогой малютка, кто будетъ любить тебя на этомъ свт? Кто угадаетъ сокровища, скрытыя подъ этой хрупкой оболочкой? Никто. Ты будешь одинокъ на земл такъ же, какъ я! Да сохранитъ тебя Богъ отъ любви, которой Онъ покровительствуетъ, но люди всегда мшаютъ.
Она вздыхала и плакала. Красивая поза сына, спавшаго у нея на колняхъ, заставляла ее грустно улыбнуться: она долго смотрла на него, отдаваясь одному изъ тхъ наслажденій, которыя составляютъ тайну матерей и Бога. Понявъ, насколько ея голосъ, сопровождаемый звуками мандолины, нравился Этьену, она пла ему красивые романсы того времени. Ей казалось, что на его дтскихъ губкахъ появлялась улыбка, которой когда-то Жоржъ Шоверни благодарилъ ее посл того, какъ она кончала играть. Она упрекала себя за эти воспоминанія, но не могла противиться имъ. Ребенокъ, точно сочувствуя ея мечтамъ, улыбался именно тмъ пснямъ, которыя любилъ Шоверни.
Когда Этьену исполнилось полтора года, онъ былъ еще такъ слабъ, что графиня не могла выносить его на воздухъ, хотя легкій румянецъ на его блдномъ личик свидтельствовалъ уже о жизненныхъ силахъ и здоровь. Въ то время, когда она начинала врить предсказаніямъ костоправа и радовалась, что могла въ отсутствіи графа окружить сына самыми мелочными предосторожностями, и предохранить его отъ опасности: письма графа извстили ее о его скоромъ прибытіи. Одинъ разъ утромъ графиня была охвачена той радостью, которую испытываютъ матери, видя въ первый разъ, что ихъ ребенокъ ходитъ. Она занималась съ Этьеномъ игрой, необъяснимой, какъ прелесть воспоминанія. Внезапно услышавъ скрипъ половицъ подъ тяжелыми шагами, и едва успвъ встать, она очутилась передъ графомъ. У нея вырвался невольный крикъ, но она постаралась загладить эту ошибку, направляясь ему навстрчу и покорно подставляя ему лобъ для поцлуя.
— Почему было не предупредить меня о вашемъ прізд?— сказала она.
— Пріемъ былъ бы тогда боле любезенъ, но мене искрененъ,— отвтилъ графъ, прерывая ее.
Онъ взглянулъ на ребенка. Его замтно окрпшее здоровье вызвало сперва у графа жестъ удивленія и злобы, но, подавивъ свой гнвъ, онъ постарался улыбнуться.
— Я вамъ привезъ хорошія новости,— продолжалъ онъ.— Я получилъ въ управленіе провинцію Шанпань, и король общалъ сдлать меня герцогомъ и пэромъ. Кром того, мы получаемъ наслдство отъ родственника: проклятый гугенотъ Шоверни умеръ.
Графиня поблднла и упала въ кресло: она поняла причину злобной радости мужа.
— Вы знаете,— сказала она взволнованнымъ голосомъ,— что я долго любила моего кузена Шоверни, и вы отвтите передъ Богомъ за то страданіе, которое мн причиняете.
При этихъ словахъ глаза графа сверкнули, губы задрожали, а бшенство лишило способности говорить. Онъ бросилъ свой мечъ на столъ съ такою силой, что ударъ прогремлъ, какъ громъ.
— Выслушайте меня,— воскликнулъ онъ своимъ страшнымъ голосомъ,— и запомните мое слово!— Я не желаю ни видть, ни слышать то маленькое чудовище, которое вы держите на рукахъ, потому что онъ вашъ ребенокъ, но не мой: есть ли въ немъ, хоть одна моя черта? Проклятіе! Прячьте его хорошенько или…
— Праведный Боже, защити насъ!— воскликнула графиня.
— Молчать!— отвчалъ герцогъ.— Если вы не хотите, чтобы я его растопталъ ногами, старайтесь, чтобы онъ никогда не встрчался мн на дорог.
— Но въ такомъ случа,— возразила графиня,— почувствовавъ мужество въ борьб съ этимъ тираномъ, дайте мн слово не посягать на его жизнь, если вы не будете его боле встрчать. Могу ли я разсчитывать на ваше дворянское слово?
— Что вы хотите этимъ сказать?— возразилъ графъ.
— Если такъ, то убейте насъ обоихъ сегодня же!— воскликнула она, бросаясь на колни и сжимая ребенка въ своихъ рукахъ.
— Встаньте, я вамъ ручаюсь честью дворянина, не посягать на жизнь этого проклятаго мальчишки, если онъ будетъ жить на прибрежныхъ скалахъ у подножья замка, я даю ему для жилья домъ рыбака и песчаный берегъ во владнье, но горе ему, если я найду его когда-нибудь за этими границами.
Графиня горько заплакала.
— Взгляните на него,— сказала она,— это вашъ сынъ!
— Сударыня!..
При этомъ слов испуганная мать поспшила унести ребенка. котораго сердце трепетало, какъ птичка, захваченная въ своемъ гнзд пастухомъ. Можетъ быть, невинность обладаетъ прелестью, противъ которой не могутъ устоять самые черствые люди, можетъ быть, графъ упрекнулъ себя въ жестокости и побоялся возбудить отчаяніе въ графин, нужной для его наслажденій, во всякомъ случа его голосъ значительно смягчился, когда вернулась жена.
— Жанна, дорогая,— сказалъ онъ,— не будьте злопамятны и дайте мн руку. Съ вами, женщинами, не знаешь, какъ обращаться. Я привезъ вамъ извстія о новыхъ почестяхъ и богатств, а вы, проклятье, принимаете меня, какъ роялистъ приверженца лиги. Новыя занятія требуютъ отъ меня долгихъ отлучекъ, пока я передамъ управленія Нормандіей. Будьте ласковы со мной, по крайней мр, пока я остаюсь здсь.
Графиня поняла смыслъ этихъ словъ, притворная нжность которыхъ не могла ее боле обманывать.
— Я знаю мои обязанности,— отвтила она съ оттнкомъ грусти, которую мужъ принялъ за ласку.
Въ этой застнчивой женщин было слишкомъ много чистоты и благородства, чтобы стараться, какъ это длаютъ ловкія жены, управлять графомъ, разсчитывая свои ласки и предаваясь такимъ образомъ своего рода проституціи. Она молча удалилась, чтобы утшиться въ своемъ отчаяніи съ Этьеномъ.
— Проклятье! Неужели я никогда не буду любимъ!— воскликнулъ графъ, замтивъ слезы на глазахъ жены въ ту минуту, какъ она уходила.
Отъ постоянныхъ угрозъ, материнская привязанность обратилась у графини въ страсть и пріобрла силу, которую женщины вносятъ въ свои преступныя чувства. Какимъ-то таинственнымъ способомъ, понятнымъ только матерямъ, графиня сумла объяснить сыну безпрестанно грозившую ему опасность и внушила остерегаться приближенія отца. Ужасная сцена, которой Этьенъ былъ свидтелемъ, настолько врзалась въ его памяти, что вызвала у него своего рода болзнь. Подъ конецъ онъ сталъ чувствовать близость графа съ удивительной точностью. Когда, благодаря развитому отъ безпрерывнаго страха слуху, онъ предчувствовалъ приближеніе оща, черты его лица вытягивались и оживляющая его улыбка сразу исчезала. Съ годами эта способность настолько развилась вслдствіе постояннаго страха, что Этьенъ, подобно американскимъ дикарямъ, различалъ шаги отца, слышалъ его голосъ на далекомъ разстояніи и предсказывалъ заране его приходъ. Онъ сдлался еще боле дорогимъ графин съ тхъ поръ, какъ она замтила, что онъ раздляетъ ея страхъ передъ графомъ. Ахъ связь такъ упрочилась, что ее можно было сравнить съ двумя цвтками, распустившимися на одномъ стебл и склоняющимися отъ одного дуновенія втра. То была одна общая жизнь!
Посл отъзда графа, Жанна почувствовала себя беременной. На этотъ разъ она разршилась въ опредленный срокъ и посл ужасныхъ страданій произвела на свтъ здороваго мальчика, который черезъ нсколько мсяцевъ поражалъ всхъ сходствомъ съ отцомъ. Ненависть графа къ старшему сыну возрасла еще боле, Желая спасти дорогого малютку, графиня согласилась на вс планы, которые строилъ ея мужъ, чтобы обезпечить счастіе и благосостояніе второго сына. Этьенъ долженъ былъ сдлаться священникомъ и предоставить Максимиліану богатство и интересы дома д’Эрувиллей. Этою цною матъ надялась упрочить покой проклятаго сына,
Никогда еще между двумя братьями не было такъ мало сходства, какъ между Этьеномъ и Максимиліаномъ. Младшій съ дтства любилъ шумъ, физическія упражненія и войну, поэтому графъ почувствовалъ къ нему такую же любовь, какую его жена питала къ Этьену. Но какому-то нмому договору каждый изъ супруговъ занялся любимымъ ребенкомъ. Герцогъ (къ тому времегій Генрихъ IV вознаградилъ громадныя заслуги д`Эрувилля) не хотлъ утомлять жену и взялъ для Максимиліана добродушную здоровую кормилицу-крестьянку, выбранную Бовулуаромъ. Къ большой радости Жанны де-Сенъ-Савенъ, онъ усомнился въ умственныхъ способностяхъ матери такъ же, какъ и въ ея молок, и ршилъ развивать сына по своему вкусу. Онъ воспиталъ въ немъ отвращеніе къ книгамъ и наукамъ, онъ передалъ ему механическіе пріемы военнаго искусства, съ ранняго возраста заставлялъ здить верхомъ, стрлять изъ мушкета и играть мечемъ. Когда сынъ выросъ, отецъ сталъ возить его на охоту, чтобы онъ усвоилъ себ грубый языкъ, суровые пріемы, тлесную силу, быстроту взгляда и слова, которыя въ глазахъ графа длали изъ него законченнаго дворянина. Этотъ маленькій властелинъ былъ въ двнадцать лтъ львенкомъ, не мене опаснымъ для другихъ, чмъ отецъ, и тиранившимъ всхъ въ окружности, благодаря полученному на это разршенію графа.
Этьенъ жилъ на берегу океана въ полученномъ отъ отца домик, который графиня постаралась устроить такъ, чтобы сынъ нашелъ въ немъ нкоторыя удобства. Она проводила тамъ большую часть дня. Мать съ сыномъ бгали вмст по скаламъ, причемъ она показывала ему границы его маленькихъ владній, состоявшихъ изъ песку, раковинъ, мху и камешковъ. Замчая глубокій ужасъ, охватывавшій мать, когда онъ переходилъ означенныя границы, онъ понялъ, что смерть ожидала его за ними. Этьенъ началъ опасаться за свою мать прежде, чмъ за самого себя. Въ скоромъ времени одно имя герцога д’Эрувилля стало возбуждать въ немъ волненіе, которое лишало его энергіи и вызывало непреодолимую слабость. Если онъ видлъ издали отца или слышалъ его голосъ, болзненный страхъ леденилъ его сердце, какъ въ ту минуту, когда онъ былъ проклятъ. Подобно Лайону, умирающему вн своихъ снговъ, онъ чувствовалъ себя въ своей хижин и на скалахъ, какъ въ дорогой отчизн, и переходя ея границы чувствовалъ неопредленное безпокойство. Предвидя, что ея бдный сынъ могъ найти счастье только въ скромной тихой жизни, графиня стала мене сожалть объ ожидавшей его судьб. Пользуясь тмъ, что онъ былъ предназначенъ для духовнаго званія, она могла устроить ему пріятное существованіе, наполнить его уединеніе занятіями наукой и даже пригласить въ замокъ Петра де-Себондъ воспитателемъ будущаго кардинала д’Эрувилля. Несмотря на постриженіе, ожидавшее ея сына, графиня не хотла, чтобы его образованіе носило только духовной характеръ. Бовулуаръ обязанъ былъ посвятить его въ тайны естественныхъ наукъ. Графиня, слдившая сама за занятіями, чтобы соразмрять ихъ съ силами ребенка, для забавы учила его по-итальянски и незамтно открывала ему поэтическія богатства этого языка. Въ то время, когда герцогъ возилъ Максимиліана на кабанью охоту, рискуя увидть его раненымъ, Жанна увлекалась съ Этьеномъ сонетами Петрарки и ‘Божественной Комедіей’. Чтобы утшить Этьена въ его тлесной слабости, природа одарила его настолько мелодическимъ голосомъ, что нельзя было безъ наслажденія слушать его. Мать преподавала ему музыку. Нжныя, грустныя псни, сопровождаемыя звуками мандолины, были любимымъ развлеченіемъ которое графиня общала ему въ награду за какую-нибудь работу, заданную аббатомъ Себондомъ. Этьенъ слушалъ мать съ тмъ страстнымъ восхищеніемъ, которое она видла когда-то въ глазахъ Шоверни. Бдная женщина, въ которой сынъ возбуждалъ ея двическія воспоминанія, покрывала его безумными поцлуями. Однажды она смутилась, когда Этьенъ спросилъ ее, почему она, какъ ему казалось, боле любила его въ эту минуту, и, красня, отвтила, что съ каждымъ часомъ любила его сильнй. Вскор, въ заботахъ о нравственномъ и умственномъ развитіи, она нашла то же удовольствіе, которое испытывала раньше при кормленіи и физическомъ воспитаніи сына. Хотя матери не всегда развиваются вмст съ своими сыновьями, но герцогиня слишкомъ любила своего сына и могла безпристрастно судить о немъ. Материнское самолюбіе заставляло ее желать, чтобы сынъ былъ лучше ея во всхъ отношеніяхъ. Можетъ быть, благодаря своей безграничной привязанности, она не боялась унизиться, вслдствіе его превосходства на ней. Только сердца, непонимающія любви, находятъ пріятнымъ господство, искреннее же чувство предпочитаетъ отреченіе — эту добродтель сильнаго. Когда Этьенъ не сразу понималъ объясненіе, текстъ или теорему, бдная мать, присутствовавшая на урокахъ, старалась помочь ему такъ же, какъ прежде старалась накормить его при первомъ крик. Но зато какою радостью сіялъ взглядъ герцогини, когда Этьенъ выказывалъ способности и быстрое пониманіе. Она доказывала этимъ, по словамъ Петра де Себондъ, что мать существо сложное, чувство котораго охватываетъ два существованія. Такимъ образомъ, воспоминанія о прежней любви къ Шоверни усиливало въ графин естественное чувство, связывающее мать и сына. Слабость Этьена заставила ее нсколько лтъ заботиться о немъ, какъ въ первые мсяцы посл его рожденія: она сама его одвала, укладывала спать, причесывала, завивала и душила его волосы. Эти заботы были безпрерывной лаской: она цловала его головку столько же разъ, сколько проводила по ней гребенкой. Какъ нкоторыя женщины длаются почти матерями для своихъ возлюбленныхъ, такъ эта мать относилась къ сыну съ нжностью влюбленной, находя въ немъ отдаленное сходство съ кузеномъ, любимымъ даже посл его смерти. Этьенъ былъ для нея призракомъ Жоржа, представшимъ передъ ней чудеснымъ образомъ, и она говорила себ, что онъ боле походилъ на свтскаго человка, чмъ на священника.
‘Если бы женщина, настолько же привязанная къ нему, какъ я, внушила бы ему любовь, онъ могъ бы быть очень счастливъ’, часто думала она.
Но ей вспоминался графъ, требовавшій ради своихъ ужасныхъ разсчетовъ, постриженія Этьена, и она цловала волосы, которые, несмотря на ея слезы, должны были обрзать церковныя ножницы. Впрочемъ, несмотря на условіе съ герцогомъ, въ далекомъ будущемъ, въ которое она старалась заглянуть, Этьенъ не представлялся ей ни священникомъ, ни кардиналомъ. Полное забвеніе отца дало ей возможность не постригать заране бднаго ребенка.
‘Еще будетъ время для этого’,— думала она.
Позднй, не признаваясь въ мысляхъ, зародившихся въ ея сердц, она учила Этьена изящнымъ придворнымъ манерамъ, она желала, чтобы онъ былъ такъ же милъ и любезенъ, какъ Жоржъ де-Шоверни. Несмотря на скудное содержаніе, которымъ она пользовалась вслдствіе честолюбія герцога, лично управлявшаго своими помстьями и употреблявшаго доходы на ихъ увеличеніе, она вела самый скромный образъ жизни и ничего не тратила, чтобы имть возможность одвать сына въ бархатные камзолы, сапоги съ кружевами и куртки изъ тонкой шелковой матеріи. Эти лишенія наполняли ея сердце тою радостью, которую испытываетъ всякій, тайно заботясь о любимомъ существ. Вышивая воротникъ, она тайно ликовала при мысли о томъ дн, когда онъ будетъ надтъ на шею ея сына, Она одна заботилась о его одежд, бль, туалетныхъ принадлежностяхъ. Она только для него обращала вниманіе на свой собственный костюмъ, такъ какъ любила, когда онъ находилъ ее красивой. Столько заботъ, такая привязанность герцогини къ сыну были, наконецъ, награждены. Бовулуаръ сдлался, благодаря своимъ урокамъ, особенно дорогимъ для проклятаго сына, знавшаго, кром того, его заслуги, однажды врачъ, котораго безпокойный взглядъ заставлялъ дрожать герцогиню всякій разъ, когда онъ смотрлъ на ея хилаго ребенка, объявилъ, что Этьенъ проживетъ долго, если какое-нибудь сильное чувство не взволнуетъ его слабое тло. Этьену было тогда шестнадцать лтъ.
Въ эти годы ростъ Этьена достигъ пяти футовъ,— и посл этого не увеличивался, по и Жоржъ де-Шоверни былъ средняго роста. Сквозь его прозрачную кожу, гладкую, какъ у двочки, сквозили тонкія синеватыя жилки. Его близна напоминала фарфоръ. Свтло-голубые глаза невыразимой доброты молили о защит какъ мужчину, такъ и женщину, нжная мольба изливалась въ этомъ взор и покоряла, прежде, чмъ мелодическій голосъ заканчивалъ очарованіе. Самая искренняя скромность выражалась во всхъ его чертахъ. Длинные каштановые волосы, гладкіе и тонкіе, раздлялись посредин головы на дв пряди и оканчивались локонами. Блдныя впалыя щеки, чистый съ морщинками лобъ выражали какое-то прирожденное страданіе, которое тяжело было видть. Красивый ротъ съ поразительно блыми зубами хранилъ улыбку, которая остается на устахъ умирающихъ. Его руки, блыя, какъ у женщины, были необыкновенно красивой формы. Какъ слабое растеніе, онъ привыкъ отъ долгихъ размышленій склонять голову, и эта поза шла къ его фигур: она казалась высшей красотой, которую художникъ придаетъ портрету, чтобы выразить точнй свою мысль. Казалось, вы видли голову молодой болзненной двушки на тщедушной фигур мужчины.
Поэтическія размышленія, заставляющія насъ, какъ ботаниковъ, изслдовать обширныя области мысли, многочисленныя сравненія человческихъ идей, восторгъ передъ совершенными произведеніями геніевъ сдлались неистощимыми мирными наслажденіями его мечтательной, уединенной жизни. Его безграничной любовью пользовались цвты: эти прелестныя творенья имли много общаго съ его судьбой. Графиня была счастлива, замчая у сына невинныя страсти, которыя могли предохранить его отъ соприкосновенія съ суровой общественной жизнью, противъ которой онъ не устоялъ бы такъ же, какъ красивая дорада {Рыба.} океана на прибрежномъ песк не перенесла бы перваго луча солнца. Она поощряла вкусы сына, принося ему испанскіе или итальянскіе романсы, книги сонетовъ и стиховъ. Библіотека кардинала д’Эрувилля сдлалась достояніемъ Этьена и чтеніе наполнило его жизнь. Каждое утро ребенокъ находилъ свой уединенный уголокъ украшеннымъ красивыми душистыми цвтами самыхъ богатыхъ оттнковъ. Слабое здоровье не позволяло ему слишкомъ долго отдаваться чтенію, оно прерывалось наивными размышленіями, заставлявшими его оставаться но цлымъ часамъ передъ его милыми цвтами, этими безмолвными собесдниками. Иногда, сидя въ расщелин скалы и наблюдая какъ растетъ мохъ или водяное растеніе, онъ подолгу съ любовью наблюдалъ за ними и искалъ въ нихъ поэтическаго вдохновенія. Онъ часто любовался, не стремясь и не желая объяснять своего удовольствія, темными, тонкими жилками лепестковъ, изяществомъ и богатствомъ золотистыхъ, лазуревыхъ, зеленыхъ или лиловатыхъ тоновъ, прекрасными разнообразными формами чашечекъ и листьевъ, ихъ матовыми, бархатистыми тканями, разрывавшимися такъ же легко, какъ могло разорваться его сердце при малйшемъ волненіи. Позднй, будучи столько же мыслителемъ, сколько поэтомъ, онъ сталъ подмчать удивительное разнообразіе природы, и находилъ въ этомъ указанія на ея драгоцнныя свойства. Съ каждымъ днемъ онъ длалъ успхи въ толкованіи Божественнаго Слова, запечатлвшагося на каждой бездлиц этого міра. Упорные тайные поиски истины въ невдомомъ мір придавали отпечатокъ безплодности его созерцательной жизни. Этьенъ проводилъ цлые дни, лежа на песк, чувствуя себя счастливымъ поэтомъ, самъ того не сознавая. Внезапное появленіе золотистаго жучка, отраженіе солнца въ океан, волненіе обширныхъ, прозрачныхъ, какъ зеркало, водъ, раковина, морской наукъ, все становилось событіемъ и радостью для его неопытной души. Ожиданіе встрчъ съ матерью, шуршаніе ея платья, поцлуи, разговоръ съ ней такъ сильно волновали его, что малйшее запаздываніе, самый ничтожный страхъ причиняли ему изнурительную лихорадку. Онъ, казалось, состоялъ изъ одной души, и чтобы чрезмрныя душевныя волненія не разрушали его слабаго, постоянно страдающаго тла, Этьену необходимы были тишина, ласки, спокойная природа и привязанность женщины. Все это было въ его распоряженіи: мать любила и ласкала его, а цвты и книги придавали его уединенію разнообразіе, которое наполняло его маленькое царство постоянно новой для него прелестью.
Этьенъ пользовался всми преимуществами этой невинной тихой жизни и всмъ ея поэтическимъ разнообразіемъ. Ребенокъ съ виду и взрослый по уму, онъ былъ одинаково чистъ душою и тломъ. Благодаря стараніямъ матери и образу своихъ занятій, онъ переживалъ волненія только въ области мысли. Его жизненная дятельность сосредоточилась въ духовномъ мір вдали отъ общества, которое могло заставить его страдать и даже убить. Онъ жилъ только сердцемъ и умомъ. Благодаря чтенію, онъ познакомился съ мнніями ученыхъ того времени, невольно заинтересовался тайнами, управляющими міромъ, и старался найти имъ разгадку въ окружающей его природ. Онъ съ дтства предался наукамъ, которыя наиболе соотвтствовали его уму и давали пишу его нжной душ, но, къ сожалнію, он только увеличили его страданія въ тотъ день, когда страсть зародилась въ его сердц. Иногда Жанн де-Сенъ-Савенъ приходила мысль о подобномъ несчастій, но она успокоивалась, вспоминая о печальной судьб, ожидавшей сына. Она надялась, что постриженіе спасетъ Этьена отъ еще боле горькой участи и, такимъ образомъ, вс радости этой несчастной матери были отравлены.
‘Онъ сдлается кардиналомъ,— думала она,— будетъ покровительствовать искусствамъ и жить ради нихъ. Онъ полюбитъ искусство вмсто женщины и оно никогда не измнитъ ему’.
Но рдкія минуты радости герцогини всегда омрачались грустными мыслями о странномъ положеніи Этьена въ семь. Оба брата вышли уже изъ дтскаго возраста, не зная, не видя другъ друга и не подозрвая о существованіи соперника. Герцогиня долго надялась, во время отсутствія мужа, свести братьевъ при торжественной обстановк и повліять на нихъ своею привязанностью. Она льстила себя надеждой, что суметъ возбудить любовь Максимиліана къ Этьену и внушить ему, насколько онъ долженъ былъ защищать и заботиться о старшемъ больномъ брат за отреченіе отъ правъ, которому тотъ подчинился и свято хранилъ, несмотря на то, что оно было вынуждено. Но эта надежда, такъ долго утшавшая ее, должна была исчезнуть. Герцогиня не только оставила мысль возбудить благодарность въ младшемъ сын, но даже стала бояться ихъ встрчи еще боле, чмъ встрчи Этьена съ отцомъ. Злобный и врившій только всему дурному, Максимиліанъ могъ вообразить, что Этьенъ потребуетъ когда-нибудь правъ, отъ которыхъ отказался и, во избжаніе такого случая, онъ готовъ былъ бы бросить его въ море съ камнемъ на ше. Ни одинъ еще сынъ не питалъ такъ мало уваженія къ матери, какъ Максимиліанъ. Едва начавъ разсуждать, онъ замтилъ, что герцогъ не уважалъ своей жены. Впрочемъ, старикъ заботился еще слегка о сохраненіи приличій въ своихъ отношеніяхъ къ герцогин, но сынъ, пользовавшійся полной свободой и несдерживаемый отцомъ, причинялъ ей тысячи огорченій. Кром того Бертранъ постоянно слдилъ, чтобы Максимиліанъ не увидлъ Этьена, рожденіе котораго тщательно скрывалось. Вс служащіе въ замк искренно ненавидли маркиза Сенъ-Северъ, титулъ, который носилъ Максимиліанъ, а нкоторые знали о существованіи старшаго брата и смотрли на него, какъ на мстителя, котораго готовитъ Богъ. Такимъ образомъ, будущее Этьена было сомнительно: онъ могъ подвергнуться преслдованіямъ брата! У бдной герцогини не было родныхъ, которымъ она могла бы поручить любимаго сына. Ей казалось, что Этьенъ могъ обвинить ее, если когда-нибудь въ римской пурпуровой одежд онъ пожелаетъ быть отцомъ. Эти мысли, эту грустную жизнь, полную тайныхъ страданій, можно было сравнить съ смертельною болзнью, которую стараются продлить строгимъ режимомъ. Ея сердце требовало умлаго обращенія, а т люди, которые окружали герцогиню, были совершенно неспособны къ нжности. Сознаніе, что старшій сынъ человкъ съ сердцемъ, съ геніальнымъ умомъ, между тмъ какъ младшій, отъявленный негодяй, безъ всякихъ дарованій, долженъ былъ носить герцогскую корону и продолжать ихъ поколніе, убивало герцогиню. Кроткая Жанна де-Сенъ-Савенъ была неспособна проклинать: она только страдала и плакала. Часто, поднимая глаза къ небу, она просила у Бога отчета въ этомъ строгомъ приговор. Ея глаза наполнялись слезами, когда она думала, что посл ея смерти, сынъ останется круглымъ сиротой и очутится во власти грубаго, безчестнаго брата. Столько сдержанныхъ волненій, незабытая первая любовь, непонятое никмъ горе — она скрывала отъ сына свои страданія,— тревожныя радости и безпрерывныя непріятности подорвали ея жизненныя силы и развили болзненную слабость, которая усиливалась съ каждымъ днемъ. Наконецъ, послдній ударъ ускорилъ болзнь герцогини: она постаралась убдить мужа относительно воспитанія Максимиліана, но была отстранена и, такимъ образомъ, лишилась возможности искоренить ужасныя наклонности этого ребенка. Для нея наступилъ періодъ быстраго истощенія, и эта болзнь повлекла за собой назначеніе Бовулуара врачемъ дома д’Эрувиллей и всей Нормандіи. Прежній костоправъ переселился въ замокъ. Въ то время подобныя мста занимались учеными, которые находили тамъ необходимыя удобства для выполненія своихъ работъ и вознагражденіе, нужное для ихъ трудовой жизни. Бовулуаръ давно уже желалъ занять такое положеніе, такъ какъ его знанія и состояніе пріобрли ему многочисленныхъ озлобленныхъ враговъ. Несмотря на покровительство знатной семьи, которой онъ оказалъ услугу, незадолго передъ тмъ онъ былъ вовлеченъ въ уголовный процессъ, и только вмшательство управителя Нормандіи могло остановить преслдованія. Герцогъ не раскаялся въ томъ, что оказалъ покровительство бывшему костоправу: Бовулуаръ спасъ маркиза Сенъ-Северъ отъ болзни, настолько опасной, что всякій другой отказался бы отъ леченія.
Но рана герцогини была нанесена слишкомъ давно, чтобы ее можно было залечить, тмъ боле, что ее безпрестанно раздражали. Скоро долженъ былъ наступить конецъ этого ангела, который посл столькихъ страданій могъ ожидать лучшей участи. Съ приближеніемъ смерти у герцогини обнаружились тяжелыя предчувствія. ‘Что будетъ безъ меня съ моимъ бднымъ сыномъ?’ Съ каждымъ часомъ эта мысль возвращалась къ ней, какъ морская волна вовремя прилива. Наконецъ, принужденная оставаться въ постели, герцогиня стала быстро приближаться къ могил, лишенная возможности видться съ сыномъ. Ему запрещено было приходить въ замокъ вслдствіе договора, которому онъ обязанъ былъ жизнью. Горе ребенка равнялось горю матери. По тайному внушенію, свойственному сдержаннымъ характерамъ, онъ нашелъ таинственный языкъ для бесды съ матерью. Какъ искусный пвецъ, онъ изучалъ силу своего голоса и съ грустью плъ подъ ея окнами, когда Бовулуаръ условленнымъ знакомъ объявлялъ, что она одна. Когда-то въ колыбели онъ утшалъ мать милыми улыбками, сдлавшись поэтомъ, онъ ласкалъ ея слухъ нжными мелодіями.
— Это пніе даетъ мн жизнь,— говорила герцогиня Бовулуару, вдыхая воздухъ, въ которомъ звучалъ голосъ Этьена,
Наконецъ, настала минута, когда долженъ былъ начаться долгій трауръ для проклятаго сына Уже нсколько разъ ему приходилось наблюдать таинственную связь между своими тревогами и волненіями океана. Тайныя науки, въ которыхъ толковалось пророческое значеніе явленій природы, длали для него этотъ феноменъ еще боле краснорчивымъ, чмъ для всякаго другого. Въ тотъ роковой вечеръ, когда онъ послдній разъ увидлъ свою мать, океанъ, какъ ему показалось, странно волновался. Движеніе воды указывало на внутреннюю работу моря: оно поднималось большими волнами, которыя разбивались съ зловщимъ шумомъ, напоминавшимъ жалобный вой собакъ. Этьенъ невольно сказалъ себ:
— Что оно хочетъ отъ меня? Оно содрогается и стонетъ, какъ живое! Моя мать часто разсказывала мн, что океанъ страшно шумлъ въ ту ночь, когда я родился. Что же случится со мной теперь?
Эта мысль заставила его долго простоять у окна хижины, устремляя глаза то на окно въ комнат матери, въ которомъ мерцалъ огонь, то на океанъ, продолжавшій стонать. Вдругъ послышался стукъ, дверь открылась и вошелъ Бовулуаръ, его лицо выражало страданія.
— Герцогиня,— сказалъ онъ,— чувствуетъ себя такъ плохо, что желаетъ васъ видть. Вс мры приняты, чтобы съ вами не случилось несчастія въ замк, но намъ нужна большая осмотрительность, такъ какъ придется пройти черезъ комнату герцога, въ которой вы родились.
Эти слова вызвали слезы на глазахъ Этьена и онъ воскликнулъ: ‘Океанъ говорилъ со мной!’ Потомъ онъ машинально далъ себя провести черезъ башенную дверь, въ которую прошелъ Бертранъ въ ту ночь, когда у герцогини родился проклятый сынъ. Конюшій ждалъ тамъ съ фонаремъ въ рукахъ, Этьенъ дошелъ до большой библіотеки кардинала д’Эрувилля и принужденъ былъ остаться тамъ съ Бовулуаромъ, въ то время какъ Бертранъ пошелъ открыть дверь и узнать, можетъ ли пройти безопасно проклятый сынъ. Герцогъ не просыпался. Проходя легкими шагами по громадному замку, Этьенъ и Бовулуаръ слышали только слабые стоны умирающей. Такимъ образомъ обстоятельства, сопровождавшія рожденіе Этьена, повторились при смерти матери. Та же буря, та же тоска, тотъ же страхъ разбудить безжалостнаго герцога, который на этотъ разъ крпко спалъ. Чтобы избгнуть несчастія, конюшій взялъ Этьена на руки, проходя черезъ комнату своего страшнаго господина. Въ случа пробужденія онъ ршилъ объяснить все грустнымъ положеніемъ герцогини. Сердце Этьена страшно сжималось отъ страха, который испытывали эти врные слуги. Но это волненіе подготовило его къ зрлищу, представившемуся его глазамъ въ роскошной комнат, въ которую онъ впервые возвращался посл того, какъ отцовскоое проклятіе изгнало его оттуда. На большой постели онъ искалъ глазами свою мать и не безъ труда нашелъ ее, настолько она похудла. Блдная, какъ кружева, при послднемъ издыханіи, она собрала вс свои силы и взяла Этьена за руки, она хотла въ долгомъ взгляд передать ему всю свою душу, какъ прежде Шоверни въ одномъ прощаніи завщалъ ей всю свою жизнь. Бовулуаръ и Бертранъ, мать съ сыномъ и спящій герцогъ еще разъ собрались вмст. Та же обстановка, т же дйствующія лица, но теперь царила мрачная печаль вмсто радости материнства, мракъ смерти вмсто сіянія дня. Въ эту минуту ураганъ разразился на мор съ зловщимъ ревомъ.
— Отрада моей жизни,— сказала Жанна де-Сенъ-Савенъ, цлуя сына въ лобъ,— въ бурю ты явился на свтъ, въ бурю же мн приходится покинуть тебя. За это время мои страданія прекращались только въ т часы, когда я тебя видла. Эта послдняя радость соединяется съ моими послдними тяжелыми минутами. Прощай, моя единственная любовь, прощай, моя единственная чистая радость, прощай, мой возлюбленный!
— Позволь мн умереть съ тобой!— сказалъ Этьенъ, бросаясь на постель матери.
— Это было бы для тебя лучшей участью,— сказала она и дв слезы скатились по впалымъ щекамъ, она, казалось, почувствовала, какъ и прежде, будущее сына.— Никто его не видлъ?— спросила она у своихъ слугъ. Въ эту минуту герцогъ задвигался на постели, вс вздрогнули.— Все отравлено, даже моя послдняя радость!— сказала герцогиня.— Уведите его, уведите!
— Матушка, я предпочелъ бы умереть, лишь бы видть тебя еще минуту,— воскликнулъ несчастный ребенокъ, падая въ обморокъ.
По знаку герцогини Бертранъ взялъ Этьена на руки, поднесъ къ ней, чтобы она могла послдній разъ взглянуть на сына, и приготовился унести его при новомъ приказаніи умирающей.
— Любите его,— сказала герцогиня конюшему и костоправу,— у него нтъ другихъ защитниковъ, кром васъ и неба.
Благодаря инстинкту, никогда не обманывающему матерей, она замтила глубокое сожалніе конюшаго къ старшему представителю могущественнаго дома, который онъ уважалъ такъ же, какъ евреи уважаютъ Святой городъ. Что же касается Бовулуара, то договоръ между нимъ и герцогиней былъ заключенъ съ давнихъ поръ. Оба служителя, взволнованные тмъ, что герцогиня принуждена была поручить имъ своего ребенка, жестомъ общали быть защитниками своего молодого господина, и мать поврила имъ.
Утромъ, черезъ нсколько часовъ, герцогиня умерла, оплакиваемая всми, до послднихъ слугъ, которые, вмсто всякой похвалы сказали на ея могил, что она была прислана къ нимъ Богомъ.
Этьеномъ овладло самое тяжелое, самое продолжительное и при этомъ безмолвное горе. Онъ не бгалъ боле по скаламъ, не чувствовалъ въ себ силы ни читать, ни пть. Онъ рдко плакалъ и цлыми днями оставался въ расщелин скалы, равнодушный къ погод, неподвижный, пригвожденный къ граниту, какъ росшій тамъ мохъ, онъ погружался въ размышленія, необъятныя, безконечныя, какъ океанъ, и, какъ океанъ, его мысли принимали тысячу различныхъ формъ, становясь то спокойными, то бурными и ужасными. Это было боле, чмъ горе, эта была новая жизнь, неумолимый рокъ, постигшій это прелестное созданье, которому не суждено было боле радоваться. Бываютъ скорби, которыя напоминаютъ кровь, попавшую въ проточную воду и сразу окрашивающую всю поверхность, но вновь набгающая волна снова возвращаетъ ей прежнюю чистоту, у Этьена же былъ отравленъ самый источникъ, и каждая волна времени приносила одинаковое количество горечи.
Несмотря на преклонный возрастъ, Бертранъ продолжалъ завдывать конюшнями, и не утрачивалъ значенія въ замк. Его помщеніе находилось вблизи того домика, гд скрывался Этьенъ, и, такимъ образомъ, онъ могъ безпрерывно наблюдать за нимъ съ любовью и преданностью стараго солдата. Онъ смягчалъ свою суровость, говоря съ бднымъ ребенкомъ, когда шелъ дождь, онъ нжно уводилъ его въ домъ, и старался разсять его задумчивость. Желаніе замнить герцогиню возбудило въ немъ самолюбіе, и, такимъ образомъ, ребенокъ встрчалъ, если не прежнюю любовь, то прежнее вниманіе, Этьенъ безъ жалобы и сопротивленія принималъ заботы слуги, но слишкомъ много связей было порвано между проклятымъ сыномъ и остальными людьми, чтобы сильная привязанность могла снова возродиться въ его сердц. Онъ невольно позволялъ заботиться о себ, становясь постепенно твореніемъ среднимъ между человкомъ и растеніемъ. Съ чмъ можно сравнить существо, которому незнакомы были ни общественные законы, ни ложныя мірскія чувства, которое сохранило прелесть невинности и подчинялось только движенію своего сердца? Но тмъ не мене, несмотря на мрачную задумчивость, онъ скоро почувствовалъ потребность любить, имть другое близкое существо, другую душу, принадлежащую ему. Но, отдленному почти необходимой преградой отъ остального міра, ему трудно было встртить человка, который, подобно ему, обратился бы въ цвтокъ. Стараясь найти живое существо, которому онъ могъ поврять свои мысли и жить его жизнью, онъ кончилъ тмъ, что полюбилъ океанъ. Море казалось ему одушевленнымъ и мыслящимъ. Видя постоянно передъ собой это великое творенье, котораго скрытыя чудеса такъ рзко отличались отъ земныхъ, онъ открылъ причины многихъ таииственныхъ явленій. Освоившись съ колыбели съ безконечнымъ водянымъ пространствомъ, онъ внималъ чудной поэзіи, которая слышалась ему съ моря и неба. Онъ находилъ разнообразіе въ этой громадной картин, казавшейся съ виду такой монотонной. Какъ вс люди, у которыхъ душа преобладаетъ надъ тломъ, онъ былъ дальнозорокъ и на далекомъ разстояніи съ удивительною легкостью, безъ всякаго напряженія, могъ схватывать самую мимолетную черту, малйшее колебаніе воды. Даже при полномъ спокойствіи онъ находилъ многочисленные оттнки на мор, которое, какъ лицо женщины, принимало выраженія то задумчивости, то улыбки, то каприза: тамъ, зеленое и мрачное, здсь, сіяющее и лазоревое, оно то сливалось своей блестящей полосой съ неопредленномъ свтомъ на горизонт, то мирно колыхалось подъ золотистыми облаками. При закат солнца, когда волны покрывались красноватымъ блескомъ, какъ пурпуровымъ покрываломъ, ему казалось, что въ природ праздновались великолпныя празднества. Ему казалось, что море было радостно, живо, игриво, въ полдень, когда оно вздрагивало и переливалось на солнц тысячами ослпительныхъ граней, оно вызывало въ немъ необъяснимую грусть и заставляло плакать, когда угрюмое, тихое и грустное, оно отражало небеса, покрытыя облаками. Онъ проникъ въ безмолвную рчь этого великана. Приливъ и отливъ были для него мелодичнымъ дыханіемъ, котораго каждый вздохъ выражалъ новыя чувства, и онъ понималъ ихъ тайный смыслъ. Ни одинъ морякъ, ни одинъ ученый не могъ лучше его предсказать самое ничтожное волненіе океана, самое легкое измненіе его поверхности. По тому, какъ волны набгали на берегъ, онъ угадывалъ зыбь, бурю, шквалъ и силу прилива. Когда по небу разстилался покровъ ночи, онъ продолжалъ смотрть на море при надвигавшихся сумеркахъ и бесдовалъ съ нимъ. Онъ принималъ участіе въ его разнообразной жизни и испытывалъ въ душ настоящую бурю, когда оно свирпло. Онъ узнавалъ его гнвъ по рзкому свисту, онъ стремился съ громадными волнами, которыя разбивались о скалы, осыпая ихъ тысячами брызгъ, онъ чувствовалъ себя безстрашнымъ и неумолимымъ, кажъ оно, онъ подражалъ его мрачному молчанію и неожиданнымъ милостямъ! Онъ обручился съ моремъ: оно было его повреннымъ, его другомъ. Утромъ, приходя на скалы, по блестящему мелкому, прибрежному песку онъ, по одному взгляду, узнавалъ настроеніе океана. Ему внезапно представлялись различныя виднія, и онъ мысленно виталъ надъ этой громадной водной поверхностью, какъ ангелъ, слетвшій съ неба.
Если радостная, шаловливая, бловатая дымка окутывала океанъ тонкою стью, какъ покрывало на чел новобрачной, онъ слдилъ за его измнчивыми движеніями съ радостью влюбленнаго и видя его по утрамъ кокетливымъ, какъ женщина, бывалъ очарованъ, какъ супругъ, который видитъ вновь свою жену и наслаждается ея красотой. Мысли Этьена, соединяясь съ этой великой божественной идеей, утшали его въ уединеніи, и населяли фантазіями его тсную пустыню. Наконецъ, онъ кончилъ тмъ, что сталъ угадывать по движенію моря его тайную связь съ небесной системой и понялъ природу во всемъ ея гармоническомъ сочетаніи, начиная съ былинки до блуждающихъ свтилъ, которыя, какъ зерна, унесенныя втромъ, стараются удержаться въ воздушномъ пространств. Чистый, какъ ангелъ, чуждый мыслей, унижающихъ человка, наивный, какъ дитя, онъ жилъ, какъ чайка, какъ цвтокъ, среди поэтическихъ образовъ своего воображенія, предаваясь наблюденіямъ надъ тайными явленіями природы, глубина которой ему одному была доступна.
Странная связь человка и природы! Онъ то молитвою возносится къ Богу, то, покорный и кроткій, отдается тихому животному счастью. Звзды казались Этьену ночными цвтами, солнце было его отцомъ, птицы — друзьями. Ему всюду казалась душа его матери: часто онъ видлъ ее въ облакахъ, говорилъ съ ней, и ихъ сношенія проявлялись небесными явленіями: бывали дни, когда онъ слышалъ ея голосъ, любовался ея улыбкой, и иногда ему казалось, что онъ не терялъ ее. Богъ далъ ему мужество древнихъ отшельниковъ, одарилъ его внутреннимъ чувствомъ, съ помощью котораго онъ могъ проникать въ смыслъ многихъ явленій. Необыкновенная нравственная сила давала ему возможность идти впереди другихъ по таинственному пути безсмертныхъ твореній. Скорбь и страданія связывали его съ духовнымъ міромъ, онъ погружался въ него, надясь, благодаря своей любви, найти тамъ снова свою мать, и осуществлялъ, такимъ образомъ, символическое предпріятіе Орфея. Онъ мысленно уносился съ своей скалы, виталъ надъ океаномъ съ одного конца горизонта до другого и старался заглянуть въ будущую жизнь. Часто его охватывалъ невольный сонъ въ то время, когда онъ сидлъ, притаясь на дн глубокой пещеры, причудливо образовавшейся въ расщелин гранита. Слабые теплые лучи солнца проникали черезъ скважины и освщали красивый морской мохъ, покрывавшій стны этого убжища, этого гнздышка морской птицы. Только солнце, его единственный повелитель, говорило ему, что онъ спалъ, и считало часы, въ продолженіе которыхъ для него не существовали ни морскіе виды, ни золотистый песокъ, ни раковины! Ему представлялись при яркомъ дневномъ свт громадные города, о которыхъ онъ читалъ въ книгахъ, онъ съ удивленіемъ, но безъ зависти, смотрлъ на дворцы, королей, сраженія, людей и памятники. Эти мечты среди дня длали еще боле дорогими для него цвты, облака, солнце и чудныя гранитныя скалы. Чтобы привязать его къ уединенной жизни, казалось, какой-то ангелъ открывалъ ему радости духовнаго міра и тяжелые удары, ожидавшіе его въ общественной жизни. Онъ чувствовалъ, что его сердце скоро разорвалось бы въ этомъ людскомъ океан и погибло бы разбитое, какъ жемчужина, которая при выход принцессы падаетъ съ ея прически въ уличную грязь.

Какъ умеръ сынъ

Въ 1617 году, черезъ двадцать съ небольшимъ лтъ посл той ужасной ночи, когда родился Этьенъ, семидесятишестилтній герцогъ д’Эрувилль, старый, дряхлый, едва живой, сидлъ при закат солнца въ громадномъ кресл передъ готическимъ окномъ своей спальни, на томъ мст, гд когда-то графиня звуками рога тщетно взывала о помощи людей и неба. Его можно было принять за выходца изъ могилы: энергичное лицо, утратившее вслдствіе, страданій и лтъ зловщій видъ, казалось тусклымъ пятномъ въ сравненіи съ длинными прядями сдыхъ волосъ, падавшихъ вокругъ его лысой головы. Воинственность и фанатизмъ, сдерживаемые религіознымъ чувствомъ, еще блистали въ его желтоватыхъ глазахъ. Набожность придавала монашескій обликъ этому лицу, когда-то столь суровому и теперь покрытому морщинами, смягчавшими его выраженіе. Лучи заходящаго солнца слабо окрашивали красноватымъ свтомъ эту еще мощную голову. Слабое неподвижное тло, закутанное въ коричневую одежду, и усталая поза указывали на однообразное существованіе и ужасный покой, наступившій теперь для этого человка, нкогда столь предпріимчиваго, мстительнаго и дятельнаго.
— Довольно!— сказалъ онъ священнику, который, стоя въ почтительной поз передъ своимъ повелителемъ, читалъ ему Евангеліе. Герцогъ напоминалъ стараго ручного льва, который, несмотря на дряхлость, еще полонъ величія. Онъ обратился къ другому сдому старику и, протягивая ему похудвшую, покрытую рдкими волосами, жилистую, но еще сильную руку, воскликнулъ:
— Ну, костоправъ, посмотрите, каковъ я сегодня!
— Все идетъ прекрасно, господинъ герцогъ, лихорадки нтъ и вы еще долго проживете.
— Я хотлъ бы видть здсь Максимиліана,— сказалъ герцогъ, не скрывая радостной улыбки.— Этотъ храбрый малый командуетъ теперь ротой королевскихъ стрлковъ. Маршалъ д’Анкръ позаботился о моемъ мальчик, а наша прелестная королева Марія думаетъ подыскать ему хорошую партію посл того, какъ онъ будетъ пожалованъ герцогомъ де-Нивронъ. Значитъ, мой родъ будетъ съ честью продолжаться. При аттак мальчикъ выказалъ необыкновенную храбрость…
Въ эту минуту вошелъ Бертранъ, держа въ рук письмо.
— Что это?— живо спросилъ старый герцогъ.
— Депеша, привезенная королевскимъ курьеромъ.
— Отъ короля, а не отъ королевы-матери!— воскликнулъ старикъ.— Но что же случилось? Проклятье. Неужели гугеноты снова взялись за оружіе!— При этомъ герцогъ выпрямился и обвелъ сверкающимъ взглядомъ трехъ стариковъ. — Я вооружу моихъ солдатъ и при содйствіи Максимиліана Нормандія…
— Сядьте, мой добрый господинъ,— сказалъ костоправъ, встревоженный волненіемъ герцога, очень опаснымъ при выздоровленіи.
— Читайте, отецъ Корбино,— сказалъ старикъ, протягивая депешу своему духовнику.
Эти четыре лица представляли очень поучительную жизненную сцену. Конюшій, священникъ и врачъ, посдвшіе отъ лтъ, стояли передъ ихъ повелителемъ, сидвшимъ въ кресл, и бросали другъ другу взгляды, выражавшіе мысль, которая овладваетъ каждымъ на порог могилы. Ярко освщенные послдними лучами солнца, эти молчаливые старики представляли величественную и грустную картину, полную контрастовъ. Темная, торжественная комната, въ которой ничто не измнилось въ теченіе двадцати пяти лтъ, служила рамой этой картин смерти и потухшихъ, страстей.
— Маршалъ д’Анкръ убитъ на Луврскомъ мосту по приказанію короля, потомъ… Боже мой!..
— Кончайте!— воскликнулъ герцогъ.
— Герцогъ де-Нивронъ…
— Ну, что жь?..
— Умеръ!..
Герцогъ склонилъ на грудь голову, тяжело вздохнулъ и остался безмолвнымъ. При этихъ словахъ, при этомъ вздох три старика переглянулись. Имъ показалось, что знаменитый, богатый домъ д’Эрувиллей исчезалъ на ихъ глазахъ, какъ тонущій корабль.
— Всевышній,— сказалъ герцогъ, бросая угрожающій взглядъ на небо,— оказался очень неблагодарнымъ по отношенію ко мн. Онъ не помнитъ тхъ великихъ подвиговъ, которые я совершилъ за Его святое дло!
— Богъ караетъ,— сказалъ величавымъ голосомъ священникъ.
— Посадить аббата въ темницу!— воскликнулъ на это герцогъ.
— Вы еще скорй можете заставить меня умолкнуть, но вы не успокоите вашей совсти.
Д’Эрувилль сталъ снова задумчивъ.
— Мой родъ гибнетъ, мое имя исчезаетъ! Я желаю жениться, чтобы имть сына,— сказалъ онъ посл длинной паузы.
Какъ ни ужасно было выраженіе отчаянія, написанное на лиц герцога, костоправъ не могъ удержаться отъ улыбки. Въ эту минуту пніе, чистое, какъ вечерній воздухъ, какъ небеса, заглушило шумъ моря и, казалось, очаровало природу. Грустный голосъ и мелодичныя слова вливали въ душу бальзамъ утшенія. Это пніе неслось къ небесамъ, звучало на далекомъ пространств, выражая и одновременно исцляя страданія. Это пніе было пріятнй для стариковъ, чмъ слово любви для молодой двушки: оно несло съ собой столько религіозной надежды, что отзывалось въ ихъ сердцахъ, подобно голосу, нисходящему съ неба.
— Что это?— спросилъ герцогъ.
— Это поетъ маленькій соловей,— сказалъ Бертранъ,— для него такъ же, какъ и для васъ, не все еще потеряно.
— Кого вы называете соловьемъ?
— Мы дали это имя вашему старшему сыну, господинъ,— отвтилъ Бертранъ.
— Моему сыну!— воскликнулъ старикъ.— Значитъ у меня есть сынъ, который носитъ мое имя и можетъ продолжить мой родъ?
Онъ всталъ и заходилъ по комнат то быстрыми, то медленными шагами. Затмъ онъ повелительнымъ жестомъ удалилъ всхъ, кром священника.
На другой день герцогъ, опираясь на своего стараго конюшаго, ходилъ вдоль морского берега, отыскивая сына, котораго когда-то проклялъ. Онъ увидлъ его издали, скрывающемся въ расщелин скалы. Этьенъ безпечно растянулся на солнц, положилъ голову на траву и граціозно подобралъ ноги. Онъ напоминалъ отдыхающую ласточку. Едва только высокій старикъ показался на берегу моря, его шаги глухо раздались на песк, смшиваясь съ шумомъ волнъ, Этьенъ повернулъ голову, вскрикнулъ испуганно, какъ птичка, и скрылся въ скал, напоминая мышь, которая такъ быстро прячется въ норку, что заставляетъ потомъ сомнваться, видли ли вы ее.
— О, проклятье, куда же онъ запрятался!— воскликнулъ герцогъ, подходя къ камню, на которомъ лежалъ его сынъ.
— Онъ тамъ,— отвтилъ Бертранъ, указывая на узкое отверстіе, края котораго были гладки вслдствіе часто повторявшихся приливовъ.
— Этьенъ, дорогой мой сынъ,— сказалъ старикъ.
Но проклятый сынъ не отвчалъ. Въ продолженіе почти всего утра, герцогъ поперемнно просилъ, угрожалъ, ругался, умолялъ, и не получалъ отвта. Иногда онъ смолкалъ, прикладывалъ ухо къ отверстію и, несмотря на слабый слухъ, услышалъ глухіе удары, раздававшіеся подъ звучнымъ сводомъ, біеніе сердца Этьена.
— По крайней мр, онъ живъ,— сказалъ старикъ раздирающимъ голосомъ.
Среди дня отецъ въ отчаяніи прибгнулъ опять къ мольбамъ.
— Этьенъ,— говорилъ онъ ему,— дорогой мой Этьенъ, Богъ наказалъ меня за то, что я отвергъ тебя! Онъ лишилъ меня твоего брата. Теперь ты мое единственное дитя! Я люблю тебя боле самого себя! Я понялъ свое заблужденіе, я знаю, что въ твоихъ жилахъ течетъ дйствительно моя кровь и что я былъ причиной несчастья твоей матери. Выйди, я постараюсь заставить тебя позабыть мои ошибки! Я буду любить тебя вмсто тхъ, кого я потерялъ. Этьенъ, ты уже герцогъ де-Нивронъ, а посл моей смерти ты станешь герцогомъ д’Эрувиллемъ, пэромъ Франціи, кавалеромъ ордена Золотого руна и другихъ, начальникомъ ста вооруженныхъ воиновъ, управителемъ Нормандіи, господиномъ двадцати семи областей, въ которыхъ насчитываютъ шестьдесятъ девять колоколенъ, маркизомъ Сенъ-Северъ! Твоей женой будетъ дочь принца. Ты станешь главой дома д’Эрувиллей. Неужели ты хочешь, чтобы я умеръ отъ горя? Выходи же, выходи, или я буду стоять на колняхъ передъ твоимъ убжищемъ, пока не увижу тебя. Твой старый отецъ проситъ тебя, унижается передъ тобой, какъ передъ самимъ Богомъ.
Проклятый сынъ не понялъ этой рчи, полной тщеславія, чуждаго ему, и почувствовалъ въ сердц непреодолимый ужасъ. Онъ оставался безмолвнымъ, охваченный страшною боязнью. Къ вечеру старый герцогъ, утомленный мольбами и раскаяніемъ, сталъ на колни и, подъ велніемъ религіознаго чувства, произнесъ слдующій обтъ:
— Даю слово воздвигнуть часовню святому Іоанну и Стефану, покровителямъ жены и сына, и отслужить сто обденъ Бонаей Матери, если Господь и Его святые вернутъ мн любовь герцога де-Ниврона, моего сына, находящагося здсь!
Посл этого онъ продолжалъ въ глубокомъ униженіи стоять на колняхъ, сложивъ руки и молясь. Но, когда сынъ, на котораго онъ возлагалъ всю свою надежду, не появился, дв слезы показались на его глазахъ, такъ долго остававшихся сухими, и скатились по его впалымъ щекамъ.
Въ эту минуту Этьенъ, ничего боле не слыша, появился на краю, какъ молодая змйка, жаждущая тепла. Онъ увидлъ слезы старика, понялъ его страданія, схватилъ руку отца и поцловалъ ее, сказавъ: ‘О, матушка, прости!’
Въ порыв счастія, правитель Нормандіи понесъ на рукахъ своего слабаго наслдника, который дрожалъ, какъ похищенная двушка. Чувствуя, какъ онъ вздрагивалъ, герцогъ старался успокоить, цлуя его осторожно, какъ цвтокъ, онъ находилъ для него нжныя слова, которыхъ раньше не зналъ.
— Честное слово, ты похожъ на мою Жанну, мое бдное дитя,— говорилъ онъ.— Скажи мн, что теб нравится, я дамъ теб все, чего ты пожелаешь. Будь только сильнымъ и здоровымъ! А научу тебя здить верхомъ на лошади, которая такъ же кротка и добра, какъ ты. Тебя ничто не будетъ безпокоить. Клянусь Богомъ, кругомъ все будетъ преклоняться предъ тобой, какъ тростникъ отъ втра! Я дамъ теб безграничную власть. Я самъ буду повиноваться теб, какъ божеству!
Скоро отецъ принесъ сына въ роскошную комнату, въ которой когда-то протекла грустная жизнь его матери. Этьенъ прислонился къ окну, изъ котораго мать подавала знаки, когда узжалъ ихъ притснитель, теперь этотъ послдній, не отдавая себ отчета въ причинахъ, длался его рабомъ, напоминая собой гигантовъ, которыхъ могущество феи заставляло служить молодому принцу. Этой феей былъ феодализмъ. Когда Этьенъ увидлъ снова грустную комнату, изъ которой онъ впервые взглянулъ на океанъ, на его глазахъ навернулись слезы. Воспоминанія о долгомъ несчастій, о радостяхъ, которыя онъ вкусилъ, благодаря единственной испытанной имъ любви къ матери, сразу ожили въ его сердц. Необыкновенное волненіе охватило этого ребенка, привыкшаго къ созерцательной жизни, такъ же какъ другіе привыкаютъ къ свтскимъ развлеченіямъ.
— Будетъ ли онъ жить?— спросилъ старикъ, удивленный слабостью своего наслдника, на котораго онъ боялся дышать.
— Я буду въ состояніи жить только здсь,— просто отвтилъ Этьенъ, слышавшій его слова.
— Хорошо, эта комната будетъ твоей, дитя мое.
— Что это,— спросилъ Этьенъ, услышавъ, что придворные собирались въ залъ, въ которомъ герцогъ веллъ имъ собраться, чтобы представить сына, не сомнваясь въ успх послдняго.
— Пойдемъ,— отвтилъ отецъ, взявъ его за руку и уводя въ большой залъ.
Въ то время владтельные герцоги или пэры, какъ д’Эрувилль, несшіе повинности и управлявшіе провинціями, вели почти царственный образъ жизни, младшіе представители ихъ рода не гнушались служить имъ. У нихъ былъ штатъ, офицеры и начальники ихъ ротъ значили то же самое, что въ настоящее время адъютанты при маршалахъ. Нсколько лтъ позднй кардиналъ Ришелье имлъ личную гвардію. Многіе принцы, связанные родствомъ съ королевскимъ домомъ, Гизы, Конде, Неверы, по обычаю исчезнувшаго рыцарства, имли пажами сыновей наиболе знатныхъ дворянъ. Состояніе и старинное нормандское происхожденіе, на которое указывало его имя (hems villa — домъ господина), позволили герцогу д’Эрувиллю подражать роскоши людей, стоявшихъ ниже его: д’Эпернонамъ, Люинь, Баланьи, д’О, Дамэ, которые, хотя и считались въ то время выскочками, но тмъ не мене вели царственный образъ жизни. Такимъ образомъ, люди, находившіеся на служб у герцога, представляли для Этьена величественное зрлище. Д’Эрувилль взошелъ на эстраду, возвышавшуюся на нсколько ступеней подъ деревяннымъ, скульптурнымъ балдахиномъ, и слъ на кресло, съ котораго правители нкоторыхъ провинцій произносили иногда приговоры, послдніе слды феодализма, исчезнувшіе во время правленія Ришелье. Подобнаго рода троны, напоминавшіе церковныя скамьи, представляютъ теперь изъ себя любопытную рдкость. Войдя на это возвышеніе рядомъ съ старымъ отцомъ, Этьенъ вздрогнулъ, увидвъ, что на него устремлены вс глаза.
— Не бойся,— сказалъ герцогъ, наклонивъ свою лысую голову къ самому уху сына,— это все наши люди.
При слабомъ свт заходившаго солнца, лучи котораго обливали красноватымъ свтомъ окно зала, Этьенъ увидлъ судью, вооруженныхъ войсковыхъ начальниковъ, въ сопровожденіи солдатъ, конюшихъ, капелановъ, секретарей, врача, мажордома, преддверниковъ, управляющаго, стрлковъ, лсничихъ, всю дворню и всхъ слугъ. Несмотря на ихъ почтительность, вызванную страхомъ, который внушалъ старикъ всмъ, служившимъ подъ его начальствомъ или жившимъ въ его владніяхъ, слышался глухой шумъ, возбуждаемый любопытствомъ ожиданія. Сердце Этьена жалось отъ этого шума и онъ впервые испыталъ вліяніе тяжелой атмосферы зала, въ которомъ дышала такая многочисленная толпа. Воспитанный на чистомъ и здоровомъ морскомъ воздух, онъ скоро почувствовалъ себя дурно. Ужасное сердцебіеніе, причиной котораго былъ врожденный порокъ этого органа, прерывало его дыханіе въ ту минуту, когда его отецъ, какъ престарлый величественный левъ, произносилъ слдующую краткую рчь:
‘Друзья мои, вотъ мой старшій сынъ Этьенъ, мой предполагаемый наслдникъ, герцогъ де-Нивронъ, за которымъ король, безъ сомннія, утвердитъ права его покойнаго брата. Представляю вамъ его, чтобы вы знали его и повиновались ему, какъ мн. Предупреждаю, что лучше бы не родиться на свтъ тому, кто осмлится чмъ-нибудь вызвать неудовольствіе молодого герцога Я кончилъ, вернитесь къ вашимъ обязанностямъ и да вразумитъ васъ Богъ! Похороны Максимиліана д’Эрувилля совершатся посл того, какъ тло его будетъ перевезено сюда. Трауръ продолжится восемь дней, а потомъ будетъ отпраздновано вступленіе въ права моего сына Этьена.
— Да здравствуетъ нашъ повелитель! Да здравствуютъ д’Эрувилли!— шумно раздалось въ замк.
Слуги принесли факелы, чтобы освтитъ залъ. Крики ура, свтъ, рчь отца, вмст съ испытаннымъ раньше волненіемъ, вызвали у Этьена глубокій обморокъ. Онъ упалъ въ кресло, причемъ его почти женская рука оставалась въ громадной рук отца. Когда герцогъ подозвалъ знакомъ начальника своей роты и сказалъ ему: ‘Ну, вотъ, баронъ д’Артаньонъ, я счастливъ, что могъ вознаградить мою потерю! Посмотрите на моего сына!’ онъ почувствовалъ въ своей рук руку юноши, взглянулъ на него и, думая, что онъ умеръ, страшно вскрикнулъ. Ужасъ охватилъ всхъ присутствовавшихъ.
Бовулуаръ подошелъ, взялъ молодого человка на руки и унесъ его, проговоривъ герцогу:
— Вы убили его, не подготовивъ заране къ такой церемоніи.
— Если онъ такъ слабъ, значитъ у него не будетъ дтей!— воскликнулъ герцогъ, слдуя за врачемъ въ роскошную комнату, въ которой послдній положилъ Этьена.
— Что съ нимъ, докторъ? спрашивалъ съ безпокойствомъ отецъ.
— Пустяки,— отвтилъ старый слуга, указывая на Этьена, приходившаго въ чувство, благодаря нсколькимъ каплямъ новаго драгоцннаго лекарства, продававшагося аптекарями на всъ золота.
— Бери, старый плутъ,— сказалъ герцогъ, протягивая свой кошелекъ Бовулуару,— и заботься о немъ, какъ о королевскомъ сын. Если же онъ умретъ по твоей вин, я самъ сожгу тебя на медленномъ огн.
— Если вы будете обращаться съ нимъ такъ сурово, то герцогъ де-Нивронъ умретъ по вашей вин!— грубо отвтилъ врачъ своему господину.— Оставьте его, онъ уснетъ.
— Здравствуй, дорогой мой!— сказалъ старикъ, цлуя сына въ лобъ.
— Здравствуйте, батюшка!— отвтилъ молодой человкъ, заставивъ вздрогнуть герцога, котораго онъ впервые называлъ отцомъ.
Герцогъ взялъ Бовулуара за руку, увелъ въ сосдній залъ и, толкнувъ въ амбразуру окна, сказалъ:
— Ну, старый плутъ, мн надо поговорить съ тобой!
Эти слова, бывшія излюбленной любезностью герцога, заставили улыбнуться врала, давно уже покинувшаго свои прежнія занятія костоправа.
— Ты знаешь,— продолжалъ д’Эрувилль,— что я не желаю теб зла. Ты два раза помогалъ въ родахъ бдной Жанн, ты вылечилъ моего сына Максимиліана, наконецъ, ты членъ нашего дома. Бдное дитя! Я отомщу за него убійц! Такимъ образомъ все будущее д’Эрувиллей въ твоихъ рукахъ. Ты одинъ можешь сказать, будетъ ли въ состояніи этотъ мальчишка продолжать нашъ родъ. Ты слышалъ? Что ты думаешь объ этомъ?
— Благодаря его невинной, тихой жизни на берегу моря, въ немъ гораздо боле жизненныхъ силъ, чмъ это было бы, если бы онъ жилъ въ обществ. Но такое хрупкое тло всегда бываетъ покорнымъ рабомъ души. Монсиньоръ Этьенъ долженъ самъ выбрать жену, такъ какъ онъ долженъ во всемъ подчиняться природ, а не вашимъ желаніямъ. Онъ будетъ любить наивно и вслдствіе желанія его сердца совершится то, что вы требуете отъ него ради вашего имени. Если вы назначите вашему сыну какую-нибудь знатную даму, онъ спрячется въ скалахъ или произойдетъ еще худшее: сильный испугъ можетъ убить его такъ же, какъ и внезапная радость. Чтобы избгнуть такого несчастія, я совтую вамъ предоставить Этьена самому себ и позволить ему любить по своему выбору. Послушайте, господинъ герцогъ, несмотря на то, что вы знатный, могущественный владтель, вы ничего не понимаете въ подобныхъ вещахъ! Доврьтесь мн безгранично и у васъ родится внукъ.
— Если у меня будетъ внукъ, я сдлаю тебя дворяниномъ, какимъ бы чародйствомъ ты этого не достигъ. Да, какъ бы это ни было трудно, изъ стараго плута ты станешь дворяниномъ, барономъ де-Форкалье! Употреби вс средства: волшебство, девятидневныя молитвы, бсовскія заклинанія, все будетъ хорошо, лишь бы мой родъ продолжился по мужской линіи.
— Я знаю,— сказавъ Бовулуаръ,— человка, который способенъ все испортить и этотъ человкъ вы сами. Я знаю васъ. Сегодня вы желаете какой бы то ни было цной пріобрсти представителя по мужской линіи, завтра вы опредлите, при какихъ условіяхъ это должно совершиться, и начнете мучить вашего сына.
— Да избавитъ меня Богъ отъ этого!
— Въ такомъ случа отправляйтесь ко двору, гд смерть маршала и эмансипація короля перевернули все вверхъ дномъ, и гд, можетъ быть, вамъ необходимо присутствовать, чтобы получить общанный маршальскій жезлъ. Предоставьте мн наблюдать за герцогомъ Этьеномъ и дайте мн слово одобрять все, что я сдлаю.
Герцогъ протянулъ Бовулуару руку въ знакъ полнаго согласія и удалился въ свою комнату.
Когда знатные и могущественные властители чувствовали приближеніе смерти, врачъ длался значительнымъ лицомъ въ дом. Поэтому, не слдуетъ удивляться, что между герцогомъ д’Эрувиллемъ и прежнимъ костоправомъ установились такія короткія отношенія. Кром незаконныхъ связей, соединявшихъ его съ родомъ д’Эрувиллей и говорившихъ въ его пользу, онъ такъ часто оказывалъ помощь герцогу, что сдлался, наконецъ, его приближеннымъ совтникомъ. Бовулуаръ былъ Оливье этого новаго Людовика XI. Но какъ ни высоко стоялъ врачъ, благодаря своимъ знаніямъ, онъ не и млъ на у правителя Нормандіи того-же вліянія, какое оказывалъ на него духъ феодализма. Бовулуаръ угадалъ, что дворянскіе предразсудки могли повредить желаніямъ отца, Какъ великій врачъ, онъ понялъ, что браку Этьена, при его слабости сложенія, должна была предшествовать медленная нжная привязанность, которая придала бы ему новыя силы. Въ дйствительности, выбирать жену Этьену — значило убить его. Главнымъ образомъ надо было избгать, чтобы бракъ не испугалъ Этьена и чтобы онъ не узналъ о цли, занимавшей отца, такъ какъ его поэтическая душа признавала только прекрасную благородную страсть Петрарки къ Лаур и Данте къ Беатриче. Онъ жилъ, подобно матери, только сердцемъ и чистою любовью, ему надо было доставить случай полюбить, а не требовать этого: приказаніе уничтожило бы въ немъ послднія жизненныя силы.
Антоній Бовулуаръ былъ отцомъ. У него была дочь, воспитанная при тхъ условіяхъ, которыя подготовляли ее, чтобы стать женой Этьена. Предвидть, что ребенокъ, предназначенный отцомъ для духовнаго сана, сдлается наслдникомъ дома д’Эрувиллей, было настолько трудно, что Бовулуаръ никогда не думалъ о сходств судьбы Габріэллы и Этьена. Эта мысль явилась внезапно, внушенная скорой привязанностью къ этимъ двумъ существамъ, чмъ честолюбіемъ. Несмотря на знанія Бовулуара, его жена умерла въ родахъ, подаривъ его дочерью, здоровье которой было настолько слабо, что, казалось, она наслдовала отъ матери задатки ея болзни. Бовулуаръ любилъ Габріэллу, какъ вс старики любятъ своего единственнаго ребенка. Его знанія и заботы создали искусственную жизнь для этой слабой двушки, за которой онъ ухаживалъ, какъ ботаникъ за рдкимъ растеніемъ. Онъ скрывалъ ее отъ всхъ взглядовъ въ своемъ Форкалье, гд ее защищало отъ оскорбленій, часто случавшихся въ то время — общее расположеніе къ ея отцу, которому всякій былъ обязанъ, и знанія которого внушали суеврный страхъ. Назначеніе врачемъ дома д’Эрувиллей увеличило преимущество, которыми еще ране онъ пользовался въ провинціи, а расположеніе къ нему управителя прекратило преслдованія враговъ. Но онъ не ршился перевести дочь въ замокъ, и скрывалъ ее въ Форкаль, области боле значительной по принадлежащимъ къ ней землямъ, чмъ по постройкамъ, такъ какъ въ дом едва можно было найти удобное помщеніе для молодой двушки. Общая герцогу потомство и требуя отъ него честнаго слова одобрять его поведеніе, Бовулуаръ думалъ о Габріэлл, мать которой была забыта герцогомъ такъ же, какъ Этьенъ. Онъ подождалъ отъзда д’Эрувилля, прежде чмъ приступить къ исполненію своего плана, предвидя, что препятствія, которыя могли бы способствовать благополучному исходу, могутъ сдлаться непреодолимыми, если герцогъ узнаетъ обо всемъ вначал.
Домъ Бовулуара былъ расположенъ къ югу на склон одного изъ тхъ отлогихъ холмовъ, которые окружаютъ долину Нормандіи, густой лсъ защищалъ его съ свера, высокія стны и нормандскіе заборы съ глубокими канавами представляли непроницаемую преграду. Садъ спускался по отлогому склону къ рк, которая орошала долину, высокій скатъ двойной ограды образовалъ природную набережную. За этой оградой шла таинственная тропинка, извилистая, какъ рчка, густыя ивы, дубы и клены придавали ей лсную тнь. Пространство между домомъ и оградой было покрыто растеніями, чуждыми этой богатой стран, красивый лугъ окружали рдкія деревья, которыхъ разнообразные оттнки прекрасно гармонировали съ остальною зеленью. Тамъ серебристая сосна выдлялась надъ темно- зелеными ольхами, здсь передъ группой старыхъ дубовъ возвышался стройный тополь съ постоянно колеблющейся вершиной, еще дале блдная листва плакучихъ изъ проглядывала между густыми круглыми оршниками. Рядъ этихъ деревьевъ давалъ возможность во всякое время спускаться изъ дому до ограды, не опасаясь солнечныхъ лучей. Передъ фасадомъ дома разстилалась площадка, усыпанная желтымъ пескомъ и окруженная деревянной галерейкой, покрытой вьющимися растеніями, достигавшими въ ма до оконъ перваго этажа. Несмотря на незначительное пространство, этотъ садъ казался большимъ, благодаря тому, что былъ искусно расположенъ на возвышенностяхъ, съ которыхъ глазъ свободно охватывалъ всю долину. Смотря но настроенію духа, Габріэлла могла оставаться въ уединеніи и видть только густую траву и небо, проглядывавшее между вершинами деревьевъ, или же подняться на возвышенность, съ которой разстилался видъ на далекое пространство. Она могла любоваться голубымъ небомъ съ плывшими по немъ облаками, разнообразными оттнками зеленющихъ луговъ, начиная съ первыхъ яркихъ полосъ до чистой линіи горизонта, за которой они скрывались.
О Габріэлл заботилась ея бабушка, а прислуживала бывшая кормилица, она покидала свой скромный домикъ только для того, чтобы идти въ церковь, куда ее сопровождали обыкновенно бабушка, кормилица и слуга отца. Благодаря такому образу жизни и отсутствію книгъ, она оставалась въ семнадцать лтъ совершеннымъ ребенкомъ, что, впрочемъ, не казалось страннымъ въ то время, когда образованныя женщины встрчались очень рдко. Этотъ домъ напоминалъ монастырь, хотя въ немъ было боле свободы и мене времени уходило на молитву. Габріэлла жила тамъ подъ присмотромъ благочестивой старушки и подъ защитой отца — единственнаго мужчины, котораго она видла. Это глубокое уединеніе, котораго ея слабое здоровье требовало со дня ея рожденія, строго соблюдалось Бовулуаромъ. По мр того, какъ Габріэлла росла, заботы близкихъ и воздухъ укрпили ея слабый съ дтства организмъ. Тмъ не мене, какъ свдущій врачъ, Бовулуаръ не ошибался, наблюдая, какъ пятна, окружавшія глаза молодой двушки, то пропадали, то темнли, то воспалялись отъ волненія. Благодаря своей долгой практик, оно угадывалъ по этимъ признакамъ слабость тла и силу души. Кром того, неземная красота Габріэллы за ставляла его опасаться похищенія, обычнаго въ то время, когда царили произволъ и сила. Такимъ образомъ, у этого нжнаго отца было много причинъ, чтобы способствовать уединенію дочери, часто пугавшей его своею чрезмрною чувствительностью. Страсть, обманъ, борьба могли смертельно поразить ее. Несмотря на то, что она рдко заслуживала упреки, одно ничтожное замчаніе могло сильно взволновать ее: она долго хранила его въ глубин сердца, грустила и плакала. Нравственное воспитаніе Габріэллы требовало такихъ же заботъ, какъ и физическое. Старикъ долженъ былъ оставить мысль разсказывать дочери исторіи, которыми обыкновенно восхищаются дти: он производили на нее слишкомъ сильное впечатлніе.
Благодаря опытности, пріобртенной долгими занятіями медициной, онъ заботился о физическомъ развитіи дочери, надясь, такимъ образомъ, ослабить нравственные удары, причиной которыхъ могла быть ея слишкомъ пылкая душа. Габріэлла была его единственной привязанностью, цлью жизни и будущей наслдницей, поэтому онъ никогда не колебался предоставить ей то, что могло способствовать желаемому результату. Онъ тщательно избгалъ книгъ, картинъ, музыки, вообще произведеній искусствъ, возбуждавшихъ мысль. Съ помощью своей матери онъ старался заинтересовать Габріэллу ручнымъ трудомъ. Вышивка, шитье, кружево, уходъ за цвтами, заботы о хозяйств, сборъ плодовъ, самыя матеріальныя занятія служили пищей для ума этой прелестной двушки. Бовулуаръ приносилъ ей дорогія прялки, прекрасной работы сундучки, дорогіе ковры, посуду Бернарда де-Палисси, столы, аналои для молитвы, рзные стулья, обитые дорогими матеріями, блье, драгоцнности. Благодаря отцовскому инстинкту, старикъ выбиралъ свои подарки въ фантастическомъ жанр, называемомъ арабскимъ, не говорившемъ ни чувствамъ, ни сердцу и восхищавшимъ только умъ твореніями своей чистой фантазіи. Странное дло, тотъ же образъ жизни, на который былъ обреченъ Этьенъ отцовскою ненавистью, Габріэлла вела вслдствіе любви и заботъ отца. У каждаго изъ этихъ дтей душа одерживала верхъ надъ тломъ и, вн глубокаго уединенія, причиной котораго былъ случай для одного и требованія науки для другой, оба должны были погибнуть. Но, увы, вмсто того, чтобы жить въ стран ландъ, вереска, на лон природы съ рзкими суровыми формами, которую вс великіе художники избирали фономъ для своихъ Мадоннъ, Габріэлла родилась въ тучной и плодородной долин. Бовулуаръ не могъ уничтожить гармоническаго расположенія рощъ, цвточныхъ кустовъ, нжную свжесть зеленыхъ луговъ, чувство любви, выражающееся въ сплетеніи вьющихся растеній. Габріэлла понимала своеобразный языкъ этой поэтичной природы и отдавалась смутнымъ мечтамъ въ тни деревьевъ. Отдаленный свтъ, какъ молнія, пронизывающая мракъ, мелькалъ иногда въ ум молодой двушки, когда она размышляла подъ голубымъ сводомъ неба или любовалась пейзажемъ, мнявшимся подъ вліяніемъ времени года, морской атмосферы и тумановъ Англіи, которые кончались на берегахъ Нормандіи, какъ уступая мсто свту Франціи.
Бовулуаръ не могъ уберечь Габріэллы отъ вліянія любви: къ ея обожанію природы присоединилось обожаніе Творца. Она вступила уже на путь, открывающійся чувствамъ женщины: Габріэлла любила Бога, любила Спасителя, Божію Матерь и Святыхъ, любила церковь и службу. Она исповдывала католическую религію, напоминая святую Терезу, которая видла въ Спасител вчнаго неизмннаго супруга. Но Габріэлла, какъ вс люди, сильные духомъ, отдавалась этой страсти съ такою трогательной простотой, что обезоружила бы наивностью своей рчи всякаго, кто задумалъ бы поколебать ея вру.
Но къ чему могла привести Габріэллу такая жизнь? Какъ развить умъ, чистый, какъ вода, въ которой отражается только лазуревое небо? Какіе образы рисовать на такомъ чистомъ фон? Отецъ не могъ задать себ эти вопросы, не испытывая внутренняго содроганія.
Въ эту минуту старый ученый медленно халъ на своемъ мул и, казалось, вчно желалъ продолжать путь, изъ замка д’Эрувиллей въ деревню, около которой находилась область Форкалье. Безграничная любовь къ дочери заставила его ршиться на смлое предпріятіе! Одинъ только человкъ на свт могъ сдлать ее счастливой, и этотъ человкъ былъ Этьенъ. Безъ сомннія, сынъ Жанны де-Сенъ-Савенъ и дочь Гертруды Марона были близки другъ другу. Всякая женщина, за исключеніемъ Габріэллы, должна была испугать и убить предполагаемаго наслдника дома д’Эрувиллей, а также и Габріэллу, какъ казалось Бовулуару, долженъ былъ погубитъ всякій мужчина, если онъ, его чувства и вншность не напоминали бы двственной прелести Этьена. Конечно, старикъ никогда раньше объ этомъ не думалъ и только случай способствовалъ ихъ сближенію. Но кто осмлился бы въ царствованіе Людовика XIII способствовать браку единственнаго сына герцога д’Эрувилля съ дочерью нормандскаго костоправа! А между тмъ только отъ этого брака могъ родиться наслдникъ, котораго такъ настойчиво желалъ старый герцогъ. Сама природа предназначила другъ для друга эти два прекрасныя созданья! Богъ сблизилъ ихъ съ помощью страннаго стеченія обстоятельствъ, но людское мнніе и законы ставили между ними непреодолимую преграду. Несмотря на то, что старикъ видлъ въ этомъ перстъ Божій, несмотря на слово, вырванное у герцога, онъ почувствовалъ страхъ при мысли о бшеномъ характер д’Эрувилля. Старикъ готовъ былъ отказаться отъ задуманнаго плана въ ту минуту, когда, поднявшись на холмъ, онъ увидлъ дымокъ, поднимавшійся надъ крышей его дома. Но, подумавъ о своемъ незаконномъ родств, которое могло оказать вліяніе на мысли его господина, онъ ршилъ довриться случайностямъ жизни. Предположивъ, что герцогъ могъ умереть еще до свадьбы, Бовулуаръ сталъ припоминать многіе примры неравныхъ браковъ: крестьянка изъ Дофинэ, Франсуаза Миньо вышла замужъ за маршала де-л’Ониталь, сынъ конетабля Монморанси женился на Діан, дочери Генриха II и уроженки Пьемонта, по имени Филиппины Дюкъ.
Въ то время, какъ Бовулуаръ предавался этимъ размышленіямъ, длалъ предположенія, разбиралъ благопріятныя и неблагопріятныя обстоятельства, взвшивалъ факты и старался угадать будущее, Габріэлла гуляла по саду, выбирая цвты, чтобы наполнить ими вазу знаменитаго мастера, длавшаго эмальированную посуду такъ же искусно, какъ Бенвенуто Челлини обрабатывалъ металлы. Габріэлла поставила вазу съ рельефными изображеніями животныхъ на столъ посреди зала и наполняла ее цвтами, чтобы развеселить бабушку, а также и для того, чтобы выразить подборомъ цвтовъ свои собственныя мысли.
Бовулуаръ вошелъ въ ту минуту, когда большая ваза изъ лиможскаго фаянса была уже наполнена, и Габріэлла поставила ее на столъ, покрытый богатой скатертью, прося бабушку посмотрть на ея работу. Двушка бросилась на шею къ отцу посл продолжительныхъ выраженій любви, Габріэлл захотлось, чтобы старикъ также полюбовался букетомъ. Посмотрвъ на него, Бовулуаръ бросилъ на двушку глубокій взглядъ, заставившій ее покраснть.
‘Настало время’,— подумалъ онъ, понявъ языкъ цвтовъ, изъ которыхъ каждый былъ, безъ сомннія, изученъ какъ по форм, такъ и по цвту — настолько они вс были на мст и производили полное впечатлніе въ букет.
Габріэлла продолжала стоять, не думая боле о цвтк, начатомъ въ пяльцахъ. При взгляд на дочь, слезы появились на глазахъ Бовулуара и, скатываясь по щек, падали на рубашку, которая, по мод того времени, виднлась изъ подъ открытой куртки. Онъ снялъ фетровую шляпу съ старымъ краснымъ перомъ и провелъ рукой по своей бритой голов. Подъ мрачными сводами зала съ кожаной мебелью изъ чернаго дерева, тяжелыми шелковыми портьерами и высокимъ каминомъ, онъ снова взглянулъ на дочь и, почувствовавъ, что она еще принадлежитъ ему, отепъ слезы рукой. Отецъ, любящій своихъ дтей, желаетъ видть ихъ всегда маленькими, а тотъ, который можетъ безъ глубокой скорби видть, какъ его дочь переходитъ подъ власть другого мужчины, не возвышается этимъ, а только падаетъ, въ нравственномъ отношеніи.
— Что съ вами, сынъ мой?— сказала старуха-мать, съ удивленіемъ снимая очки и стараясь угадать причину молчанія своего сына, обыкновенно столь веселаго и добродушнаго.
Старый докторъ указалъ на дочь, но старуха только закачала головой въ знакъ согласія, какъ бы говоря: она очень мила!
Кто не испыталъ бы такого же волненія, увидя при яркомъ свт нормандскаго полудня эту молодую двушку въ костюм того времени. На Габріэлл былъ одтъ корсажъ, кончавшійся остро спереди и вырзанный четыреугольникомъ на спин. Въ такой одежд итальянскіе художники писали святыхъ и Мадоннъ. Этотъ изящный голубой корсетъ плотно охватывалъ талію, тонко обрисовывая формы. Онъ облегалъ плечи, спину, станъ съ чистотою рисунка искуснаго художника и заканчивался вокругъ шеи продолговатымъ вырзомъ, украшеннымъ легкою шелковой вышивкой, этотъ вырзъ давалъ возможность любоваться красотой молодой двушки, не возбуждая желаній. Длинное до полу платье, цвта одежды кармелитокъ, падало мягкими плоскими сладками. Габріэлла была настолько стройна, что казалась высокой, отъ глубокой задумчивости она безсильно опустила свои маленькія руки. Она представляла въ этой поз живой образчикъ наивныхъ статуэтокъ, распространенныхъ въ то время и возбуждавшихъ восхищеніе пріятностью прямыхъ, но безъ всякой жесткости линій и увренностью не лишеннаго правдивости рисунка. Силуэтъ ласточки, пролетавшей вечеромъ мимо окна, не отличался большимъ изяществомъ. Лицо Габріэллы было тонко, ея шею и лобъ покрывали синеватыя полоски, напоминавшія агатъ и указывавшія на нжность кожи настолько прозрачной, что, казалось, видна была кровь, струившаяся по жилкамъ. Эта удивительная блдность покрывалась на щекахъ легкимъ румянцемъ. На ней былъ маленькій изъ голубого бархата чепчикъ, изъ подъ котораго ровные блокурые волосы падали до плечъ и завивались кольцами, напоминая золотистые ручейки. Полный колоритъ шелковистыхъ волосъ оттнялъ поразительную близну шеи и тонкій контуръ лица. Срые продолговатые и какъ бы вдавленные подъ тяжелыми вками глаза гармонировали съ изящнымъ станомъ и головкой, они тихо сіяли, скрывая страсть подъ своимъ невиннымъ выраженіемъ. Линія носа напоминала бы рзкость стальной пластинки, если бы розовыя подвижныя ноздри не противорчьи мечтательному, цломудренному выраженію чела, которое, несмотря на частую веселость, всегда хранило оттнокъ чистоты и невинности. Невольно привлекали взглядъ маленькія уши, въ которыхъ между прядей волосъ мелькали рубиновыя продолговатыя сережки, рзко выдляясь на молочной близн шеи. Это не была нормандская красота, отличающаяся полнотой, это не была красота южная, полная страсти, не французская, неуловимая какъ рчь, не сверная, грустная и холодная, то была небесная глубокая прелесть католички, одновременно кроткой и суровой, строгой и нжной.
‘Гд можно найти боле очаровательную герцогиню?’ подумалъ Бовулуаръ, любовавшійся Габріэллой, которая, склонясь и слегка вытянувъ шею, слдила за улетающей птичкой. Ее можно было сравнить только съ газелью, которая, прежде чмъ напиться, останавливается и прислушивается къ журчанію воды.
— Поди, сядь сюда,— сказалъ Бовулуаръ, хлопая себя по колнк и показывая знакомъ, что хочетъ ей что-то сказать.
Габріэлла поняла и подошла. Она сла къ отцу на колни съ легкостью газели и обвила рукой шею Бовулуара, сразу смявъ его воротникъ.
— О чемъ ты думала, собирая эти цвты? Ты еще никогда не длала такого красиваго букета.
— О многомъ,— сказала она.— Любуясь этими цвтами, которые кажутся созданными для насъ, я спрашивала себя, для кого же мы сами созданы и какія существа также любуются нами? Вы — мой отецъ и я могу вамъ сказать все, что происходитъ во мн. Вы такъ много знаете и потому объясните мн многое. Я чувствую въ себ силу, которая требуетъ примненія, я борюсь противъ чего-то. Когда небо сро, я чувствую себя почти довольной, потому что, несмотря на грусть, бываю спокойна. Но когда погода прекрасна, когда цвты дышатъ ароматомъ и я сижу на моей скамейк среди жимолости и жасминовъ, во мн поднимается цлая буря, которой при моей бездятельности я не нахожу исхода. Мысли мелькаютъ въ моемъ ум съ быстротою птицъ, которыя вечеромъ пролетаютъ мимо оконъ, и я не могу остановить ихъ. Когда же я собираю букетъ, въ которомъ тона подобраны, какъ на коврахъ: красный преобладаетъ надъ блымъ, зеленый переплетается съ оливковымъ, когда солнце играетъ на переплетающихся цвтахъ, когда ароматы смшиваются, я бываю счастлива, узнавая то, что происходитъ во мн. Когда въ церкви органъ играетъ, а духовенство отвчаетъ ему, когда отдльно, какъ въ бесд, звучатъ музыка и человческіе голоса, я бываю довольна, потому’что эта гармонія находитъ отголосокъ въ моемъ сердц, я молюсь съ восторгомъ, который волнуетъ мою кровь…
Слушая дочь, Бовулуаръ внимательно слдилъ за ней: его взглядъ могъ показаться тупымъ отъ чрезмрнаго напряженія мысли, также какъ вода водопада часто отъ слишкомъ быстраго паденія кажется неподвижной. Передъ нимъ поднимается завса, скрывавшая отъ него тайное дйствіе души на тло. Онъ изучалъ различные симптомы, которые въ своей долгой практик замчалъ у всхъ лицъ, довренныхъ его заботамъ, и сравнивалъ ихъ съ тмъ, что происходило въ этомъ слабомъ тл, поражавшемъ своимъ хрупкимъ сложеніемъ и прозрачною молочною близной. Онъ старался, на основаніи выводовъ науки, угадать будущее этого ребенка и чувствовалъ при этомъ головокруженіе, какъ бы находясь на краю пропасти. Звенящій голосъ и слабая грудь Габріэллы пугали его и, разспросивъ ее, онъ глубоко задумался.
— Ты страдаешь здсь,— воскликнулъ онъ, вдругъ озаренный этой мыслею, посл долгихъ размышленій. Она слабо склонила голову.— Богъ милостивъ!— сказалъ старикъ.— Я перевезу тебя въ замокъ д’Эрувилль, гд ты можешь купаться въ мор, это укрпитъ тебя.
— Неужели это правда, батюшка? Вы не сметесь надъ вашей Габріэллой? Мн такъ хотлось увидть замокъ и воиновъ герцога!
— Да, дочь моя, тебя будутъ сопровождать кормилица и Жанъ.
— Скоро ли это будетъ?
— Завтра,— сказалъ старикъ, убгая въ садъ, чтобы скрыть свое волненіе отъ матери и дочери.
— Богъ мн свидтель,— воскликнулъ онъ,— что мной не руководятъ никакія честолюбивыя мечты! Спасти мою дочь, сдлать счастливымъ Этьена, вотъ вся моя цль!
Испытывая себя такимъ образомъ, онъ чувствовалъ въ глубин своей совсти невольное удовольствіе при мысли, что Габріэлла станетъ герцогиней д’Эрувилль, если его планы исполнятся. Человкъ всегда невольно сказывается въ отц. Онъ долго гулялъ, вернулся къ ужину и весь вечеръ съ наслажденіемъ наблюдалъ за дочерью среди мрачной и тихой природы, къ которой она привыкла.
Когда, передъ закатомъ солнца, бабушка, кормилица, врачъ и Габріэлла стали на колни, чтобы вмст помолиться, онъ сказалъ:
— Попросимъ Бога, чтобы Онъ благословилъ наше предпріятіе!
Бабушка прослезилась, зная намреніе своего сына, а любопытная Габріэлла покраснла отъ удовольствія. Отецъ вздрагивалъ при мысли объ ожидавшихъ его затрудненіяхъ.
— Во всякомъ случа не бойся, Антоній,— говорила ему мать,— герцогъ не убьетъ своей внучки.
— Нтъ,— отвчалъ онъ,— но онъ можетъ заставить ее выйти замужъ за какого-нибудь грубаго барона, который погубитъ ее.
На другой день Габріэлла хала на осл по дорог, которая вела къ замку д’Эрувилль. Ее сопровождали кормилица, отецъ, сидвшій верхомъ на своемъ мул, и слуга, который велъ двухъ лошадей, нагруженныхъ поклажей, караванъ пріхалъ на мсто только къ вечеру. Чтобы сохранить это путешествіе въ тайн, Бовулуаръ двинулся рано утромъ окольными дорогами, онъ веллъ захватить съ собой провизіи, чтобы пость на пути и не показываться въ гостинницахъ. Такимъ образомъ, Бовулуаръ, не замченный слугами замка, пріхалъ ночью въ то жилище, которое занималъ такъ долго проклятый сынъ, тамъ ожидалъ ихъ Бертранъ — единственное лицо, посвященное въ тайну. Старый конюшій помогъ врачу, кормилиц и слуг развьючить лошадей, перенести поклажу и устроить дочь Бовулуара въ жилищ Этьена. Увидвъ Габріэллу, онъ остановился пораженнымъ.
— Мн кажется, что я вижу покойную госпожу!— воскликнулъ онъ.— Она была такая же слабая и тонкая, у нея былъ такой же блдный цвтъ лица и блокурые волосы! Старый герцогъ полюбитъ ее!
— Дай Богъ,— сказалъ Бовулуаръ.— Но признаетъ ли онъ родственницей мою дочь?
— Онъ не можетъ этого отрицать,— сказалъ Бертранъ.— Я часто ждалъ его у двери ‘прекрасной римлянки’, которая жила на улиц Св. Екатерины, кардиналъ де-Лоррэнь принужденъ былъ уступить ее господину, опасаясь быть оскорбленнымъ при выход отъ нея. Его высочество, которому въ то время было двадцать лтъ, долженъ хорошо помнить эти продлки. Онъ тогда былъ большимъ смльчакомъ, теперь я могу это сказать!
— Онъ не думаетъ боле обо всемъ этомъ,— сказалъ Бовулуаръ.— Онъ знаетъ, что моя жена умерла и едва ли ему извстно, что у меня есть дочь!
— Такіе старые хитрецы, какъ мы, сумютъ устроить дло! Да, кром того, если герцогъ разгнвается и примется за насъ, то вдь мы уже отжили наше время,— сказалъ Бертранъ.
Передъ отъздомъ герцогъ д’Эрувилль запретилъ подъ страхомъ тяжкаго наказанія ходить по берегу, на которомъ Этьенъ до сихъ поръ проводилъ жизнь. Исключенія допускались въ томъ случа, если герцогъ де-Нивронъ возьметъ туда кого-нибудь съ собой. Это приказаніе было отдано по настоянію Болувуара, чтобы дать Этьену возможность сохранить свои прежнія привычки. Благодаря этому распоряженію, Габріэлла и ея кормилица могли спокойно жить въ этой мстности, за предлы которой Бовулуаръ запретилъ имъ выходить.
Въ продолженіе двухъ дней Этьенъ оставался въ герцогской комнат, гд его удерживали дорогія воспоминанія. Эта постель принадлежала его матери, въ двухъ шагахъ произошла ужасная сцена его рожденія, причемъ Бовулуаръ спасъ дв жизни. Эта мебель была причастна ея мыслямъ: она пользовалась ею, ея глаза часто блуждали по этимъ украшеніямъ, сколько разъ подходила она къ этому окну, чтобы позвать крикомъ или жестомъ своего непризнаннаго сына, теперь единственнаго владльца всего замка. Оставаясь одинъ въ этой комнат, куда въ послдній разъ онъ былъ мелькомъ приведенъ Бовулуаромъ, чтобы проститься съ умирающею матерью, онъ снова видлъ ее живой, говорилъ съ ней и слушалъ ее. На другой день посл своего прізда Бовулуаръ пришелъ навстить своего господина и ласково пожурилъ его за то, что онъ не выходилъ изъ комнаты и что онъ мняетъ прежнюю свободу на жизнь плнника.
— Эта комната такъ обширна,— отвтилъ Этьенъ,— мн кажется, что въ ней живетъ душа моей матери.
Однако, благодаря своему кроткому и умлому обращенію, врачъ добился того, что Этьенъ общалъ гулять каждый день по берегу моря или окрестностямъ, которыхъ еще не зналъ. Тмъ не мене, Этьенъ, подъ вліяніемъ воспоминаній, оставался однако, у окна до самаго вечера, смотря на море, оно было такъ разнообразно, ему казалось, что онъ еще никогда не видлъ его раньше такимъ прекраснымъ. Его наблюденія прерывались чтеніемъ Петрарки, одного изъ его любимыхъ авторовъ, котораго поэзія наиболе отвчала его сердцу, такъ какъ воспвало постоянную любовь. Этьенъ не былъ человкомъ, способнымъ къ мимолетнымъ увлеченіямъ: онъ могъ любить только одинъ разъ и эта любовь должна была быть глубокой, какъ все нераздльное, спокойной въ своихъ выраженіяхъ, нжной и чистой, какъ мысли въ сонетахъ итальянскаго поэта. При закат солнца, въ уединеніи, юноша начиналъ пть, и его чудный голосъ способенъ былъ растрогать даже герцога, не понимавшаго музыки. Этьенъ выражалъ свою грусть, напвая, какъ соловей, по нскольку разъ одну и ту же псню. Романсъ, особенно любимый имъ, приписывался покойному королю Генриху IV. Многими любителями старинной музыки признано, что это произведеніе стояло гораздо выше по обработк, мелодіи и выразительности, чмъ извстная въ то время ‘Псня Габріэллы’. Слова романса были, по всей вроятности, заимствованы королемъ изъ припвовъ, которыми убаюкивали его въ дтств въ горахъ Беарна:
Приди, моя заря, я тебя умоляю,
Я радуюсь, когда вижу тебя.
Пастушка, которую я люблю, румяна, какъ ты.
Роза, орошенная росой, кажется мн мене свжей, чмъ ты.
Мхъ горностая мене нжнымъ,
Лилія мене чистой.
Выражая, такимъ образомъ, свои наивныя мечты, онъ смотрлъ на море и думалъ: ‘Вотъ моя невста, моя единственная любовь!’ и напвалъ другую фразу псенки:
Ея волосы блокуры…
Онъ повторилъ эти слова, какъ бы выражая свои желанія. Подобно всмъ застнчивымъ молодымъ людямъ, Этьенъ бывалъ смле, когда оставался одинъ. Это пніе, полное мечтаній, нсколько разъ прерывалось, начиналось снова и, наконецъ, умолкло, замеревъ, какъ звукъ колокольчика. Въ эту минуту женскій голосъ, который Этьенъ готовъ былъ приписать морской сирен, повторилъ проптый имъ романсъ съ неувренностью, свойственной всякому, кто начинаетъ пть первый разъ. Этьенъ узналъ въ этомъ голос лепетъ души, которой впервые открылась поэзія музыки. Благодаря долгой работ надъ своимъ голосомъ, онъ понималъ языкъ звуковъ, дающій боле свободы для выраженія чувствъ, чмъ слова, и угадалъ, сколько застнчивости и неопытности слышалось въ этой первой попытк. Съ какимъ вниманіемъ и наивнымъ восхищеніемъ ее слушали! Тишина, царившая вокругъ, дала ему возможность услышать шуршаніе женскаго платья. Онъ вздрогнулъ отъ того же радостнаго чувства, которое вызывало въ немъ прежде приближеніе матери, и это чувство вызвало въ немъ то волненіе и тотъ страхъ, которые такъ вредили его здоровью и подвергали смертельной опасности.
— Пойдемъ, Габріэлла, дитя мое,— сказалъ Бовулуаръ,— я, вдь запретилъ теб оставаться на берегу посл заката солнца. Иди домой, дочь моя!
‘Габріэлла,— подумалъ Этьенъ,— красивое имя!’
Бовулуаръ скоро вернулся и пробудилъ его отъ задумчивости и мечтаній. Была уже ночь, луна свтила.
— Герцогъ,— сказалъ врачъ,— вы еще не выходили сегодня, это неблагоразумно!
— А разв мн можно ходить по берегу посл заката солнца?— спросилъ Этьенъ.
Этотъ умышленный намекъ, скрывавшій первое желаніе, заставилъ улыбнуться старика.
— У тебя есть дочь, Бовулуаръ?
— Да, ваше высочество, мое единственное дорогое дитя. Герцогъ, вашъ достойный батюшка, такъ наказывалъ мн заботиться о вашемъ здоровь, что я лишился возможности навщать ее въ Форкалье, гд она жила, и съ сожалніемъ долженъ былъ перевести ее сюда. Чтобы скрыть ее отъ постороннихъ взглядовъ, я помстилъ ее въ томъ дом, гд прежде жило ваше высочество. Она такъ слаба, что я стараюсь оградить ее отъ слишкомъ сильныхъ ощущеній, и даже не далъ ей образованія изъ боязни лишиться ея.
— Она ничего не знаетъ!— сказалъ удивленный Этьенъ.
— Она прекрасная хозяйка, но до сихъ поръ жила жизнью растеній. Незнаніе, герцогъ, такъ же свято, какъ и наука, наука и незнаніе дв различныя области существованія, и то и другое, какъ завса, охраняютъ душу, наука дала вамъ возможность жить, незнаніе спасло мою дочь. Лучшія жемчужныя раковины живутъ благодаря тому, что ускользаютъ отъ водолаза. Я могу сравнить Габріэллу съ жемчужиной, ея душа точно жемчужина и до сихъ поръ Форкалье былъ для нея раковиной.
— Пойдемъ со мной,— сказалъ Этьенъ, надвая плащъ,— я хочу пройтись по берегу моря, погода теплая.
Бовулуаръ и его господинъ молча шли до тхъ поръ, пока не увидли свтъ, проникавшій сквозь ставни рыбачьяго домика и отражавшійся въ мор золотистымъ ручейкомъ.
— Я не знаю,— воскликнулъ застнчивый Этьенъ, обращаясь къ врачу,— какъ объяснить то волненіе, которое меня охватываетъ при вид свта, отражающагося въ мор. Я часто смотрлъ на это окно до тхъ поръ, пока тамъ не потухалъ свтъ,— прибавилъ онъ, указывая на комнату своей матери.
— Какъ ни слаба Габріэлла,— отвтилъ весело Бовулуаръ,— она все же можетъ выйти погулять съ нами, ночь тепла и сырости совсмъ нтъ. Я пойду за ней, но будьте благоразумны, ваше высочество.
Этьенъ былъ слишкомъ застнчивъ, чтобы предложить Бовулуару сопровождать его въ рыбачій домикъ, кром того, онъ чувствовалъ какое-то оцпенніе отъ наплыва мыслей и волненій, предшествующихъ зарождающейся страсти. Оставшись одинъ и почувствовавъ себя свободнй, онъ воскликнулъ, смотря на море’ освщенное луной:
— Точно океанъ переселился въ мою душу!
При вид подходившей къ нему оживленной фигурки, облитой серебристымъ свтомъ луны, онъ почувствовалъ, какъ его сердце забилось съ удвоенной силой, но, противъ обыкновенія, не причинивъ ему страданій.
— Дитя мое,— сказалъ Бовулуаръ,— вотъ герцогъ.— Въ эту минуту бдный Этьенъ желалъ обладать колоссальной фигурой отца, быть красивымъ и сильнымъ. Все людское тщеславіе подъ вліяніемъ любви, тысяча стрлъ какъ бы вонзились въ его сердце: онъ мрачно молчалъ, чувствуя первый разъ свою слабость. Смущенный поклономъ молодой двушки, онъ неловко отвтилъ ей и остался возл Бовулуара, съ которымъ бесдовалъ во все время прогулки по берегу моря. Но застнчивость и почтительность Габріэллы придали ему смлость, онъ ршился заговорить съ ней. Случай съ пніемъ былъ совершенно непредвиднъ: врачъ не желалъ ничего подготовлять. Онъ ршилъ, что у двухъ существъ, сохранившихъ въ уединеніи всю чистоту сердецъ, любовь должна была явиться очень просто. Такимъ образомъ псенка, повторенная Габріэллой, была готовой темой для разговора. Во время этой прогулки Этьенъ испытывалъ въ себ ту тлесную легкость, которую испытываетъ всякій, когда первая страсть переноситъ цль его жизни на другое существо. Онъ предложилъ Габріэлл учить ее пнію. Бдный юноша былъ такъ счастливъ, найдя возможность хоть чмъ-нибудь выказать свое превосходство передъ молодой двушкой, что вздрогнулъ отъ радости, когда она согласилась. Въ эту минуту свтъ упалъ на Габріэллу и это дало Этьену возможность замтить ея отдаленное сходство съ умершей герцогиней. Подобно Жанн де-Сенъ-Савенъ, дочь Бовулуара была тонка и слаба, также какъ у герцогини, страданіе и грусть придавали ей тайную прелесть. Въ ней было замтно благородство, свойственное тмъ людямъ, которымъ не нужна свтскость, въ нихъ все прекрасно, потому что все естественно. Но въ жилахъ Габріэллы текла кровь ‘прекрасной римлянки’, которая передала этому ребенку, несмотря на его чистоту, сердце куртизанки. Это было причиной возбужденія, которое туманило ея взоръ и придавало пламенную быстроту всмъ ея жестамъ. Бовулуаръ вздрогнулъ, замтивъ это явленіе, которое теперь назвали бы фосфорэссенціей мысли, но которое въ то время показалось врачу предвстникомъ смерти. Этьенъ замтилъ, что молодая двушка смотрла, вытянувъ шею, напоминая этимъ движеніемъ птицу, выглядывающую изъ гнзда. Прячась за отца, Габріэлла хотла хорошенько разглядть Этьена, и ея взглядъ выражалъ столько же любопытства и простодушія, сколько удовольствія и наивной смлости. Этьенъ не казался ей слабымъ, а только изящнымъ, онъ такъ доходилъ на нее, что ея ничто не пугало въ этомъ властител. Ей нравились блдный цвтъ лица Этьена, его красивыя руки, болзненная улыбка, ниспадающіе прядями волосы, разсыпанные локонами по кружевному воротнику, благородный лобъ, покрытый ранними морщинами. Ее привлекали въ немъ контрасты между роскошью и нищетой, силой и ничтожествомъ, можетъ быть, они отвчали ея материнскому чувству, изъ котораго рождается любовь женщины. Не пробуждалась ли въ ней уже тогда свойственная женщин потребность находить совершенства въ томъ, кого она любитъ? Въ сердцахъ обоихъ неудержимо тснились новыя мысли и новыя ощущенія, пораженные, они оба молчали, такъ какъ наиболе глубокія чувства мене всего способны выражаться. Всякая продолжительная любовь начинается мечтаніями. Можетъ быть, этимъ двумъ существамъ слдовало увидть другъ друга при слабомъ свт луны, чтобы не быть ослпленными величіемъ любви, имъ суждено было встртиться на берегу моря, которое служило прообразомъ необъятности ихъ чувствъ. Они разстались, полные другъ другомъ и боязнью, что взаимно не понравились.
Изъ своего окна Этьенъ могъ видть свтъ въ домик, гд жила Габріэлла. Въ часы надеждъ и боязни, молодой поэтъ нашелъ много новыхъ мыслей въ сонетахъ Петрарки. Ему представлялась тонкая и изящная фигура Лауры чистой, залитой лучами солнца, разумной, какъ ангелъ, слабой, какъ женщина. Двадцатилтнія занятія науками помогли ему понять таинственную связь всего прекраснаго, ему стало ясно, какое значеніе имла женщина въ поэзіи, которую онъ обожалъ. Самъ не сознавая, онъ любилъ уже такъ давно, что вс его прошлыя воспоминанія слились въ волненіи этой чудной ночи. Сходство Габріэллы съ его матерью показалось ему божественнымъ предвстіемъ. Онъ не измнялъ въ новомъ чувств своей прежней скорби, такъ какъ любовь служила для него продолженіемъ привязанности къ матери. Онъ смотрлъ ночью на домикъ, въ которомъ жила Габріэлла, съ тми же чувствами, съ которыми смотрла его мать, когда онъ былъ тамъ. Это новое сходство еще тсне соединило для него прошедшее съ настоящимъ. Въ туман воспоминаній ему представилась скорбная фигура Жанны де-Сенъ-Савенъ, съ ея слабой улыбкой, онъ снова услышалъ ея кроткую рчь, видлъ, какъ она склоняла голову и плакала, Свтъ въ домик потухъ, Этьенъ заплъ съ новымъ выраженіемъ красивую псенку ‘Генриха IV’, а Габріэлла издали пыталась отвтить ему. Молодая двушка также отдавалась впервые обоянію любви. Ея отвтъ наполнилъ радостью сердце Этьена, кровь быстрй полилась въ его жилахъ, и онъ почувствовалъ неиспытанную раньше силу. Только слабые люди могутъ испытать прелесть этого перерожденія, въ періодъ жизненнаго расцвта. Нищіе, страждущіе, угнетенные переживаютъ моменты невыразимой радости, пустякъ кажется имъ цлымъ міромъ. Этьенъ имлъ много общаго съ этой толпой несчастныхъ: его внезапное величіе не пугало его боле, а любовь вливала въ сердце цлительный бальзамъ.
На другой день Этьенъ всталъ рано, чтобы отправигься въ старый домикъ, гд Габріэлла, съ любопытствомъ и нетерпніемъ, въ которомъ она сама не сознавалась, съ ранняго утра ждала его, завивъ волосы и надвъ свой прелестныйкостюмъ. Обоихъ наполняло желаніе увидться вновь и боязнь произвести дурное впечатлніе. Какъ бы это ни казалось страннымъ, но онъ выбралъ самыя тонкія кружева, самый богатый плащъ и бархатную фіолетовую одежду. Этотъ красивый костюмъ оживлялъ въ памяти каждаго блдную и грустную, несмотря на окружающее величіе, фигуру Людовика XIII, котораго очень напоминалъ Этьенъ. Многія черты Людовика XIII встрчались также въ характер Этьена: застнчивость, грусть, смутныя страданія, рыцарская скромность, боязнь не сумть выразить свои чувства во всей ихъ чистот, страхъ передъ скорымъ счастіемъ, которое такіе люди любятъ отдалять, тягостная боязнь власти, склонность къ повиновенію, свойственная характерамъ, равнодушнымъ къ личнымъ интересамъ, но полнымъ сочувствія къ тому, что одинъ великій проповдникъ назвалъ ‘небеснымъ’.
Несмотря на свою свтскую неопытность, Габріэлла знала, что слишкомъ многое отдляло скромную обитательницу Форкалье отъ герцога Этьена де-Ниврона, наслдника дома д’Эрувиллей, и мшало имъ быть равными, она еще не понимала, насколько любовь способна облагораживать и сближать. Честолюбивыя мечты не волновали наивную двушку при мысли о томъ высокомъ положеніи, которое стремилась бы занять всякая другая, она видла въ этомъ только препятствія. Она уже любила Этьена, сама не сознавая этого, и стремилась къ нему съ наивностью дитяти, старающагося схватить слишкомъ высоко висящую втку винограда. Встрча съ застнчивымъ молодымъ герцогомъ должна была произвести сильное впечатлніе и придать смлость двушк, волновавшейся при вид цвтка и мечтавшей о любви во время церковнаго пнія. Но за ночь Этьенъ выросъ въ ея воображеніи и поднялся такъ высоко, что она отчаявалась достигнуть до него.
— Вы мн позволите приходить къ вамъ иногда?— спросилъ герцогъ, опуская глаза.
Видя, что Этьенъ такъ боязливъ и застнчивъ, Габріэлла была смущена, но въ то же время глубоко взволнована и польщена его покорностью. Одн женщины знаютъ, насколько привлекаетъ ихъ выказываемое имъ уваженіе. Тмъ не мене она почувствовала любопытство первой изъ женъ и захотла убдиться, не ошиблась ли она.
— Но разв вы не общали вчера учить меня музык?— отвтила она ему, надясь, что уроки послужатъ ему предлогомъ, чтобы приходить къ ней.
Если бы бдная двушка знала жизнь Этьена, она не выразила бы подобнаго сомннія. Для него слова были отголоскомъ сердца, и эта фраза причинила ему глубокую скорбь. Онъ встртилъ сомнніе въ то время, когда его сердце было переполнено счастіемъ, которое онъ боялся омрачить. Его радость потухла: онъ снова почувствовалъ себя въ нустып и не находилъ боле цвтовъ, которые бы украсили ее. Одаренная высшимъ пониманіемъ, которымъ отличаются ангелы, ниспосланные смягчать скорбь, Габріэлла поняла причиненное ею горе. Она была такъ живо поражена своей ошибкой, что желала бы обладать въ ту минуту всемогуществомъ Бога, чтобы имть возможность открыть Этьену свое сердце, такъ какъ сама испытывала страданія, слыша упрекъ или встрчая строгій взглядъ. Она наивно высказала то, что наполнило ея сердце и омрачило зарю любви. Одна слеза Габріэллы обратила въ счастіе скорбь Этьена: онъ готовъ былъ обвинить себя въ тираніи. Къ счастью, они въ самомъ начал заглянули въ глубину своихъ чувствъ и, такимъ образомъ, избгнули многихъ тяжелыхъ недоразумній. Этьенъ, желавшій поскорй отдаться какому нибудь занятію, подвелъ Габріэллу къ столу у маленькаго окна, гд ему такъ часто приходилось прежде страдать. Теперь же онъ могъ любоваться лучшимъ цвткомъ, который когда-либо видлъ. Онъ открылъ книгу, и ихъ блокурыя головки склонились надъ ней. Эти два существа, такія сильныя духомъ и болзненныя тломъ, облагороженныя страданіями, представляли трогательное зрлище. Габріэлла не знала кокетства: она охотно обмнивалась взглядами и только застнчивость заставляла ихъ опускать глаза. Ей было пріятно сказать Этьену, что его голосъ доставлялъ ей удовольствіе, она забывала значеніе словъ, когда онъ объяснялъ ей расположеніе нотъ, она слушала его и забывала слова ради того, кто ихъ произносилъ. Истинная любовь бываетъ неразлучна съ этой невинною ложью. Габріэлла находила, Этьена красивымъ, хотла дотронуться до бархата и кружевъ его одежды. Что же касается Этьена, то онъ преображался подъ вліяніемъ взгляда ея живыхъ глазъ: казалось, они вливали въ него силу, которая отражалась въ его взор и блистала на его чел. Онъ внутренно обновлялся и не чувствовалъ страданій отъ этого новаго проявленія своихъ способностей. Счастіе давало ему силу начать новую жизнь.
Такъ какъ ничто не отвлекало ихъ другъ отъ друга, они оставались вмст не только этотъ день, но и вс слдующіе дни. Взаимно восхищаясь другъ другомъ, они неразрывно соединились съ перваго дня. Они были вполн счастливы и, сидя на берегу, разсказывали другъ другу свое прошлое: грустное и полное мечтаній у Этьена,— спокойное и полное тихихъ радостей у Габріэллы.
— У меня не было матери,— говорила она,— но отецъ мой добръ, какъ ангелъ.
— У меня не было отца,— отвчалъ проклятый сынъ,— но моя мать была небесной доброты.
Онъ разсказывалъ о своемъ дтств, о любви къ матери, о пристрастіи къ цвтамъ. При этомъ Габріэлла радостно вскрикнула. На вопросъ Этьена, она, красня, отказалась отвтить, но когда его чело омрачилось, какъ это всегда съ нимъ бывало при сильномъ волненіи, она отвтила:
— Я также люблю цвты!
Разв это не было признаніемъ невинной молодой двушки, желавшей даже въ прошломъ найти связь, благодаря сходству вкусовъ! Любовь всегда стремится быть старше, подобно дтямъ, которыя хотятъ казаться большими.
На другой день Этьенъ принесъ ей цвты. Онъ приказалъ выбрать самые рдкіе, заботясь о Габріэлл такъ же, какъ герцогиня заботилась прежде о немъ. Кто знаетъ, насколько глубоко бываетъ чувство у человка, жившаго въ уединеніи и относящагося къ любимой женщин съ тою же заботливостью, какою его прежде окружала мать! Какое значеніе пріобртали для него эти пустяки, которые напоминали о двухъ самыхъ дорогихъ привязанностяхъ! Ихъ любовь выражалась въ цвтахъ и музык. На подарки Этьена Габріэлла отвчала букетами, изъ которыхъ одинъ далъ возможность старому врачу угадать, что его наивная дочь понимала слишкомъ многое. Полная невинность этихъ любовниковъ въ области чувственности служила какъ бы темнымъ фономъ, на которомъ видлялась ихъ чисто духовная связь съ изяществомъ и подробностями, вызывавшими воспоминаніе о красныхъ силуэтахъ на черномъ фон этрускихъ вазъ. Каждое ихъ слово влекло за собою долгія размышленія. Неспособные къ смлымъ поступкамъ, они всякое начало готовы были принять за развязку. Несмотря на полную свободу, ихъ связывала невинность, которая привела бы въ отчаяніе того изъ нихъ, кто понялъ бы первый смыслъ ихъ смутныхъ желаній. Они были одновременно и поэтами и поэзіей. Ихъ мысли выражались въ музык, вліяющей на чувство боле другихъ искусствъ: они съ наслажденіемъ повторяли одну и ту же фразу, свободно изливая свою страсть въ красивой мелодіи.
Несходство характеровъ бываетъ часто причиной любви, которая выражается въ ссорахъ, примиреніяхъ и въ грубой борьб духа съ матеріализмомъ. Но первый порывъ искренняго чувства ставитъ его далеко отъ этихъ столкновеній: тамъ, гд все кажется общимъ, не можетъ быть различія характеровъ. Подобно генію, любовь горитъ живымъ огнемъ, который не нуждается во мрак, чтобы казаться сильнй. Кроткая, женственная Габріэлла и много перестрадавшій и передумавшій Этьенъ быстро миновали путь грубыхъ страстей и стали выше ихъ. Какъ вс слабые люди, они прониклись врой, этимъ божественнымъ огнемъ, поднимающимъ духъ и тлесныя силы. Ихъ любовь сіяла всегда, какъ полуденное солнце. Скоро они почувствовали то святое чувство взаимнаго доврія, которое не знаетъ ни ревности, ни страданій: они постоянно готовы были принести жертву, постоянно восхищались другъ другомъ. При такихъ условіяхъ ихъ любовь была безоблачна. Они были равны по слабости и одинаково сильны, благодаря ихъ союзу, если Этьенъ имлъ преимущество съ точки зрнія знаній и условнаго величія, то дочь врача стояла также высоко, благодаря своей красот, возвышенности чувствъ и изяществу, съ которымъ они выра-жалисъ. Такимъ образомъ, неожиданно эти два блыхъ голубка вмст вознеслись къ небесамъ: Этьенъ любитъ и любимъ, его настоящее прекрасно, будущее безоблачно, онъ господинъ замка и никакое волненіе не нарушаетъ прелести ихъ отношеній. Міръ расширяется для нихъ, благодаря двственности чувствъ, они свободно обмниваются мыслями. Желаніе, удовлетвореніе котораго влечетъ за собой столько безчестія, страсть, этотъ порокъ земной любви, еще не коснулись ихъ. Они, какъ два зефира, сидящіе на одной втк, наслаждались, любуясь своимъ изображеніемъ на прозрачной поверхности воды. Созерцаніе безконечности удовлетворяло ихъ: они смотрли на. океанъ, не испытывая желанія плыть по немъ въ ладь, управляемой Надеждой.
Въ любви бываютъ моменты полнаго счастія и удовлетворенія. Въ этотъ періодъ расцвта влюбленный готовъ бываетъ избгать любимой женщины, чтобы лучше видть ее и наслаждаться ею, но Этьенъ и Габріэлла вмст отдавались этому дтскому счастію: иногда они напоминали двухъ сестеръ милою доврчивостью, иногда двухъ братьевъ смлостью своихъ поступковъ. Обыкновенно любовь требуетъ рабства и поклоненія, но они осуществили чудную мечту Платона: у нихъ былъ только одинъ Богъ! Они взаимно защищали другъ друга, ихъ чистыя и невинныя ласки являлись медленно одна за одной. Чувство, заставлявшее ихъ изливать душу въ страстномъ пніи, постепенно открыло имъ любовь. Ихъ радости не вызывали въ нихъ ни бреда, ни безсонницы. Ихъ привязанность росла, какъ стебель, не вдущій о чудныхъ цвтахъ, которые увнчаютъ его. Не думая объ опасности, они отдавались другъ другу каждымъ словомъ, каждымъ взглядомъ, каждымъ поцлуемъ, каждымъ долгимъ пожатіемъ руки! Каждый невинно восхвалялъ красоту другого, истощая въ этой идилліи свое краснорчіе и угадывая самыя нжныя и страстныя имена, которыя нашла древняя муза и повторила итальянская поэзія. Они лилось изъ ихъ устъ, напоминая морскія брызги на прибрежномъ песк, похожія одна на другую и въ то же время безконечно разнообразныя.
Если считать дни, то за это время прошло пять мсяцевъ, если считать безчисленныя ощущенія, мысли, мечты, взгляды, оправданныя надежды, безконечныя радости, прерванныя рчи, безпечный смхъ, ловлю раковинъ, прятавшихся за скалами, безпрестанно промоченныя ноги, распущенные и вновь причесанные волосы, поцлуи, объятія, то составится цлая жизнь, и наступившая потомъ смерть докажетъ правдивость этого слова. Бываютъ мрачныя существованія, протекающія подъ срымъ сводомъ неба, но въ одинъ прекрасный день небо проясняется и становится голубымъ. Таково было начало ихъ любви, Этьенъ передавалъ Габріэлл свои страданія, а молодая двушка длила съ нимъ свои радости. Въ жизни Этьена было только одно горе — смерть матери, и онъ долженъ былъ испытать только одну любовъ къ Габріэлл.
Грубое соперничество честолюбца ускорило теченіе этой радостной жизни. Герцогъ д’Эрувилль, старый проницательный воинъ, суровый, но искусный политикъ, почувствовалъ недовріе посл того, какъ далъ слово, которое потребовалъ отъ него врачъ. Баронъ д’Артаньонъ, капитанъ роты, пользовался его полнымъ довріемъ. Баронъ былъ изъ тхъ людей, какихъ любилъ герцогъ: нчто врод палача, громаднаго роста, съ мужественнымъ лицомъ, рзкій и холодный, храбрый на служб, суровый въ обращеніи, съ желзной волей при исполненіи порученій, честолюбивый, но честный солдатъ и хитрый политикъ. Его широкая, покрытая волосами рука соотвтствовала его лицу, манеры были грубы, рчь отрывиста и коротка. Правитель поручилъ своему капитану слдить за поведеніемъ врача по отношенію къ новому наслднику. Несмотря на тайну, окружавшую Габріэллу, капитана было трудно обмануть. Онъ услышалъ пніе двухъ голосовъ, увидлъ вечеромъ свтъ въ домик на берегу моря, угадалъ, что заботы Этьена, цвты, различныя приказанія касались женщины. Кром того, онъ встртилъ по дорог въ Форкалье кормилицу Габріэллы, отправлявшуюся съ какимъ-то порученіемъ. Воинъ пожелалъ увидть дочь врача и влюбился въ нее. ‘Бовулуаръ богатъ, а герцогъ придетъ въ бшенство отъ смлости врача’, думалъ баронъ д’Артаньонъ основывая на этихъ обстоятельствахъ планы своего благосостоянія. Узнавъ о привязанности сына, герцогъ пожелаетъ женить его на представительниц какого-нибудь знатнаго богатаго дома, а чтобы охладить его любовь, достаточно будетъ заставить Габріэллу измнить ему, выдавъ ее замужъ за дворянина, земли котораго будутъ находиться въ далекой Ломбардіи. Баронъ не имлъ земель, а эти предположенія были прекрасны по отношенію къ характерамъ, которые часто встрчаются въ обществ, но они должны были ршиться, когда дло касалось Этьена и Габріэллы. Впрочемъ, случай разъ уже помогъ барону д’Артаньону.
Во время пребыванія въ Париж герцогъ отмстилъ за смерть Максимиліана, убивъ его соперника, и затмъ неожиданно нашелъ невсту для Этьена. Это была наслдница земель, принадлежавшихъ дому Гранль, высокая красивая и надменная особа, очень польщенная мыслью сдлаться когда-нибудь герцогиней д’Эрувилль. Герцогъ надялся заставить сына жениться на двиц Гранль. Узнавъ, что молодой человкъ любилъ дочь ничтожнаго врача, онъ настоятельно пожелалъ того, на что прежде надялся. Для него такая перемна не представляла затрудненій. Понятно, что этотъ грубый политикъ также грубо понималъ любовь: онъ не помогъ матери Этьена, умиравшей рядомъ съ нимъ, и не понялъ ея страданій. Можетъ быть, никогда въ жизни онъ не испыталъ боле сильнаго гнва, чмъ въ ту минуту, когда получилъ депешу отъ барона. Послдній извщалъ его, съ какою быстротой исполнялись намренія Бовулуара, котораго онъ обвинялъ въ наглости и честолюбіи. Герцогъ приказалъ готовить экипажи и отправился изъ Парижа въ Руанъ съ графиней де-Браиль, ея дочерью и маркизой Пуармутье, сестрой графини, которыхъ онъ приглашалъ подъ предлогомъ показать имъ Нормандію. За нсколько дней до его прізда, неизвстно какимъ образомъ, по всей стран распространился слухъ, что д’Эрувилль въ Руан, и вс заговорили о страсти молодого герцога де-Ниврона къ Габріэлл Бовулуаръ, дочери знаменитаго врача. Руанскія власти во время празднества, даннаго въ честь стараго герцога, говорили ему объ этомъ, радуясь возможности уколоть деспота Нормандіи. Это обстоятельство возбудило гнвъ правителя до послднихъ предловъ. Онъ написалъ барону, приказывая ему держать въ тайн его пріздъ и принять мры противъ сына и Габріэллы.
Къ этому времени любовь молодыхъ людей вполн развилась и окрпла, они довольствовались настоящимъ, не безпокоясь ни о чемъ другомъ. Одинъ разъ они долго оставались у окна, бывшаго свидтелемъ столькихъ событій. Ихъ прежняя веселая болтовня прерывалась теперь молчаніемъ и мечтами. Они начинали ощущать неопредленное стремленіе къ полному обладанію, они повряли другъ другу свои смутдіыя мечты и въ продолженіе этихъ частыхъ порывовъ глаза Этьена часто наполнялись слезами, когда онъ прижималъ руку Габріэллы къ своимъ губамъ. Подобно своей матери, но боле счастливый въ любви, чмъ она, проклятый сынъ часто смотрлъ на море. Иногда оно казалось золотистымъ у береговъ, темнло на горизонт и прорзывалось серебристыми полосами, предвщавшими бурю, Габріэлла также устремляла глаза на это величественное зрлище. Одного взгляда, въ которомъ сливались ихъ души, было для нихъ достаточно, чтобы обмниваться мыслями. Отдаться Этьену не могло боле казаться жертвой Габріэлл и ему не надо было этого требовать. Они любили другъ друга одинаковой любовью, той вчной любовью, не сознающей самопожертвованія и не боящейся ни разочарованій, ни горя. Этьенъ и Габріэлла попрежнему не думали объ удовлетвореніи чувства, которое жгло ихъ души. Когда слабые сумерки окутали море, когда тишина стала прерываться только шумомъ прилива и отлива на прибрежномъ песк, Этьенъ всталъ и оставилъ руку Габріэллы, которая боязливо сдлала то же движеніе. Этьенъ обнялъ Габріэллу одной рукой и нжно прижалъ ее къ себ, понявъ его желаніе, Габріэлла оперлась на его руку, какъ бы желая этимъ уврить, что принадлежитъ ему. Молодой человкъ опустилъ свою тяжелую голову на плечо подруги, его уста касались ея взволнованной груди, а волосы падали вдоль спины. Невинно влюбленная двушка склонила голову и обвила руками его шею. Они молча оставались такъ до тхъ поръ, пока не наступила ночь. Сверчки затрещали и любовники стали прислушиваться къ этой музык, какъ бы желая соединить свои чувства. Ихъ можно было сравнить съ ангеломъ, который, оставаясь еще на земл, ждетъ минуты, когда онъ долженъ будетъ улетть на небо. Они воплощали чудную мечту мистическаго генія Платона и всхъ, кто ищетъ смысла для человчества, у нихъ была одна душа, они олицетворили нашу общую надежду, напоминающую таинственную жемчужину, которая предназначена украшать чело неизвстнаго свтила.
— Ты проводишь меня?— сказала Габріэлла, первая нарушая этотъ сладкій покой.
— Зачмъ намъ разставаться?— отвтилъ Этьенъ.
— Намъ бы слдовало всегда быть вмст,— сказала она.
— Останься.
— Хорошо.
Тяжелые шаги Бовулуара раздались въ сосднемъ зал. При вход его молодые люди разстались, но онъ видлъ въ окно ихъ объятія. Даже самая чистая любовь предпочитаетъ тайну.
— Нехорошо, дитя мое,— сказалъ онъ Габріэлл,— оставаться здсь такъ долго въ темнот!
— Почему?— спросила она.— Вы знаете, что мы любимъ другъ друга и что онъ господинъ замка.
— Дти мои,— возразилъ Бовулуаръ,— если вы любите другъ друга, ваше счастіе требуетъ, чтобы вы вступили въ бракъ и провели жизнь вмст. Но эта свадьба зависитъ отъ его высочества, герцога…
— Отецъ общалъ мн исполнять вс мои желанія!— живо воскликнулъ Этьенъ, прерывая Бовулуара.
— Въ такомъ случа напишите ему,— отвтилъ врачъ,— выразите ему ваше желаніе и дайте мн ваше письмо, чтобы приложить его къ тому, которое я только-что написалъ. Бертранъ отправится немедленно, чтобы передать депеши самому герцогу. Я сейчасъ узналъ, что онъ въ Руан. Онъ везетъ съ собой наслдницу дома Гранль, и я не думаю, чтобы онъ это длалъ для себя… Если бы я врилъ моимъ предчувствіямъ, я сегодня же ночью увезъ бы отсюда Габріэллу…
— Разстаться!— воскликнулъ Этьенъ, почти падая въ обморокъ отъ горя и опираясь на свою подругу.
— Батюшка!..
— Габріэлла,— сказалъ врачъ, подавая ей флаконъ, который онъ взялъ со стола, чтобы дать понюхать Этьену,— я давно понялъ, что вы назначены одинъ для другого… Я хотлъ подготовить герцога къ этому браку, который противорчитъ его убжденіямъ, но демонъ вооружилъ его противъ насъ. Онъ — герцогъ де-Нивронъ, а ты — дочь бднаго врача!
— Мой отецъ поклялся ни въ чемъ не противорчить мн,— сказалъ спокойно Этьенъ.
— Онъ мн также поклялся согласиться на все, лишь бы я нашелъ вамъ жену,— отвтилъ врачъ,— но если онъ не сдержитъ своихъ общаній…
Этьенъ слъ пораженный.
— Море было мрачно сегодня,— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.
— Если бы вы умли здить верхомъ, герцогъ,— сказалъ Бовулуаръ,— я бы вамъ посовтовалъ бжать съ Габріэллой сегодня же вечеромъ, Я знаю васъ обоихъ: другой бракъ для васъ немыслимъ. Нтъ сомннія, что герцогъ заключилъ бы меня въ тюрьму и оставилъ тамъ навсегда, узнавъ о вашемъ бгств, но я умеръ бы съ радостью, если бы моя смерть упрочивала ваше счастье. Но, увы, хать верхомъ опасно какъ для васъ, такъ и для Габріэллы. Надо здсь перенести гнвъ правителя.
— Здсь?— повторилъ бдный Этьенъ.
— Намъ измнилъ кто-то въ замк и возбудилъ гнвъ вашего отца,— возразилъ Бовулуаръ.
— Мы бросимся оба въ море,— сказалъ Этьенъ на ухо Габріэлл, которая опустилась на колни около своего друга.
Она улыбаясь наклонила голову, Бовулуаръ угадалъ все.
— Ваше высочество,— сказалъ онъ,— благодаря вашему знанію и вашему уму, вы очень краснорчивы, а любовь сдлаетъ васъ неотразимымъ. Скажите герцогу о вашей любви и подтвердите то, что я написалъ въ моемъ письм. Я врю, что не все еще потеряно. Я люблю мою дочь такъ же, какъ и вы, и буду защищать ее.
Этьенъ покачалъ головой.
— Океанъ былъ очень мраченъ сегодня вечеромъ,— сказалъ онъ.
— Онъ казался золотымъ мечемъ у нашихъ ногъ,— сказала Габріэлла мелодичнымъ голосомъ.
Этьенъ веллъ зажечь огонь и слъ за столъ, чтобы написать отцу. Съ одной стороны его стула стояла на колняхъ Габріэлла и, не глядя на письмо, читала по его глазамъ то, что онъ писалъ. По другую сторону стоялъ старый Бовулуаръ, выраженіе его добродушнаго лица было такъ же печально, какъ герцогская комната, въ которой происходила эта сцена. Тайный голосъ твердилъ врачу: ‘Его ждетъ судьба матери!’
Окончивъ письмо, Этьенъ подалъ его старику, который поспшилъ уйти, чтобы отдать его Бертрану. Старый конюшій былъ готовъ, лошадь осдлана. Онъ поскакалъ и встртилъ герцога за четыре лье отъ замка.
— Проводи меня до воротъ,— сказала Габріэлла своему другу, когда они остались одни.
Они вмст прошли черезъ библіотеку кардинала и спустились въ башню, гд находилась дверь, ключъ отъ которой Этьенъ отдалъ Габріэлл. Пораженный внезапнымъ несчастіемъ, бдный молодой человкъ оставилъ въ башн факелъ, которымъ онъ освщалъ дорогу своей возлюбленной, провожая ее домой. Въ нсколькихъ шагахъ отъ маленькаго садика, служившаго дворомъ ея скромному жилищу, влюбленные остановились. Ободренные волновавшимъ ихъ смутнымъ страхомъ, они первый разъ во мрак и тишин обмнялись поцлуемъ, доставившимъ имъ неиспытанное еще наслажденіе. Этьенъ понялъ двойственное выраженіе любви, а Габріэлла убжала испуганная… чмъ? она сама этого не знала.
Въ ту минуту, когда герцогъ де-Нивронъ, заперевъ дверь башни, поднимался по лстниц, ужасный крикъ Габріэллы прозвучалъ въ его ушахъ съ быстротой молніи, поражающей зрніе. Этьенъ прошелъ по заламъ замка, спустился по большой лстниц, достигъ морского берега и побжалъ къ домику Габріэллы, гд онъ увидлъ свтъ.
Придя въ садикъ, при свт факела, горвшаго у прялки кормилицы, Габріэлла на мст старушки увидла мужчину. Услышавъ шаги, этотъ человкъ пошелъ къ ней навстрчу и испугалъ ее. Видъ барона д’Артаньона вполн оправдывалъ страхъ, внушенный имъ Габріэлл.
— Вы дочь Бовулуара, врача герцога?— спросилъ капитанъ роты, когда она пришла въ себя отъ страха.
— Да, сударь.
— Я могу вамъ сообщить очень важное извстіе. Я баронъ д’Артаньопъ, капитанъ роты, которой командуетъ герцогъ д’Эрувилль.
При тхъ обстоятельствахъ, въ которыхъ находились влюбленные, Габріэлла была поражена этими словами и суровымъ тономъ, которымъ произнесъ ихъ солдатъ.
— Ваша кормилица здсь, она можетъ насъ услышать, пойдемте,— сказалъ баронъ.
Онъ вышелъ, Габріелла послдовала за нимъ. Оба направились къ морскому берегу, находившемуся позади дома.
— Не бойтесь ничего,— сказалъ ей баронъ.
Это слово ужаснуло бы двушку, мене наивную, но кто чистъ душой, тотъ не понимаетъ опасности.
— Дорогое дитя,— сказалъ баронъ, стараясь придать нжность своему голосу,— вы и вашъ отецъ находитесь на краю пропасти, въ которую завтра упадете: я не могъ не предупредить васъ объ этомъ. Герцогъ гнвается на вашего отца и на васъ, онъ подозрваетъ, что вы увлекали его сына, котораго онъ предпочитаетъ видть мертвымъ, чмъ вашимъ мужемъ. Это его намреніе относительно сына. Что же касается вашего отца, вотъ ршеніе, которое принялъ герцогъ: девять лтъ тому назадъ вашъ отецъ былъ замшанъ въ уголовномъ дл, дло шло о его участіи въ похищеніи ребенка благороднаго происхожденія во время родовъ. Герцогъ, зная невинность вашего отца, защитилъ его тогда отъ преслдованій парламента. Но теперь онъ велитъ его снова задержать и предать правосудію, онъ станетъ даже хлопотать, чтобы его осудили. Вашъ отецъ будетъ колесованъ, впрочемъ, можетъ быть, изъ уваженія къ прежнимъ заслугамъ, оказаннымъ повелителю, его только повсятъ. Мн неизвстно, какъ его высочество ршилъ поступить съ вами, но я знаю, что вы можете избавить Бовулуара отъ ожидающей его ужасцой казни, спасти герцога де-Ниврона и самихъ себя.
— Что надо сдлать для этого?— спросила Габріэлла.
— Броситься къ ногамъ герцога, признать, что его сынъ любитъ васъ противъ вашего желанія и что вы сами не любите его. Въ доказательство предложите ему выдти за того, кого онъ укажетъ вамъ, какъ супруга. Онъ великодушенъ и щедро наградитъ васъ.
— Я могу сдлать все, но я не въ силахъ отрицать моей любви.
— Но если это необходимо, чтобы спасти вашего отца, васъ самихъ и герцога де-Ниврона?
— Этьенъ,— сказала она,— умретъ отъ этого такъ же, какъ и я!
— Герцогъ де-Нивронъ опечалится, потерявъ васъ, но онъ будетъ жить ради чести своего дома, а вы сами вмсто герцогини станете женой какого-нибудь барона и вашъ отецъ останется живъ,— отвчалъ предусмотрительный д’Артаньонъ.
Въ эту минуту Этьенъ подошелъ къ дому и, не увидвъ тамъ Габріэллы, громко вскрикнулъ.
— Вотъ онъ!— воскликнула молодая двушка.— Позвольте мн пойти успокоить его.
— Завтра я приду за вашимъ отвтомъ,— сказалъ баронъ.
— Я посовтуюсь съ отцомъ,— сказала она.
— Вы его боле не увидите: я получилъ приказаніе задержать его и отправить въ Руанъ въ оковахъ и подъ конвоемъ,— прибавилъ онъ, оставляя пораженную ужасомъ Габріэллу.
Молодая двушка бросилась къ дому и нашла тамъ Этьена, испуганнаго молчаніемъ кормилицы, которымъ та отвчала на его вопросъ: ‘Гд она?’
— Вотъ я!— воскликнула Габріэлла, глухимъ голосомъ, блдная и шатающаяся.
— Откуда ты?— спросилъ онъ.— Ты кричала?
— Да, я оступилась…
— Нтъ, дорогая моя,— прервалъ ее Этьенъ,— я слышалъ мужскіе шаги.
— Этьенъ, должно быть, мы прогнвали Бога, станемъ на колни и будемъ молиться, а потомъ я все разскажу теб.
Этьенъ и Габріэлла стали на колни передъ аналоемъ, кормилица стала перебирать четки.
— Боже мой,— говорила молодая двушка, забывая въ своемъ порыв обо всемъ земномъ,— если мы не согршили противъ Твоихъ святыхъ законовъ, если мы не оскорбили ни церкви, ни короля, то будь милостивъ и не разлучай насъ ни въ этомъ, ни въ другомъ мір, насъ, которыхъ соединила любовь.
— Дорогая матушка,— прибавилъ Этьенъ,— умоли Божію Матерь: если Габріэлла и я не можемъ быть счастливы, то пусть мы безъ страданій умремъ вмст! Призови насъ, мы придемъ къ теб!
Затмъ, прочитавъ вечернія молитвы, Габріэлла передала свой разговоръ съ барономъ д’Артаньономъ.
— Габріэлла,— сказалъ молодой человкъ, находя мужество въ порыв безнадежной любви,— я сумю воспротивиться отцу!
Онъ поцловалъ ее, но на этотъ разъ въ лобъ, а не въ губы, и вернулся въ замокъ, ршившись бороться съ ужаснымъ герцогомъ, загубившимъ всю его жизнь. Онъ не зналъ, что посл того, какъ онъ оставилъ Габріэллу, ея домъ пришли охранять солдаты.
На другой день Этьенъ глубоко опечалился, когда, отправясь къ Габріэлл, нашелъ ее плнницей, но молодая двушка прислала къ нему кормилицу, чтобы передать, что она скорй умретъ, чмъ измнитъ ему. Кром того, она нашла способъ обмануть бдительность стражи и надется пробраться въ кардинальскую библіотеку, гд ее никто не будетъ искать, но она не знала, когда ей удастся исполнить это. Этьенъ остался въ своей комнат въ тяжеломъ ожиданіи: силы покидали его.
Въ три часа экипажи герцога и его свиты въхали въ замокъ, гд онъ собирался отужинать съ своими гостями. Дйствительно, посл заката солнца графиня де-Гранль подъ руку съ дочерью, герцогъ и маркиза де-Нуармугье поднимались въ глубокомъ молчаніи по широкой лстниц: гнвное лицо повелителя испугало всхъ слугъ. Несмотря на то, что баронъ д’Артаньонъ зналъ уже о побг Габріэллы, онъ утверждалъ, что она находится подъ стражей, дрожа при мысли, что его личный планъ разстроится, если герцогъ узнаетъ обо всемъ. Эти ужасные люди плохо скрывали свою злобу подъ притворной любезностью, которой требовала отъ нихъ вжливость. Герцогъ приказалъ сыну быть въ зал. Когда общество вошло туда, баронъ д’Артаньонъ понялъ по печальному выраженію лица Этьена, что онъ также не зналъ еще о побг Габріэллы.
— Вотъ мой сынъ,— сказалъ герцогъ, взявъ Этьена за руку и представляя его дамамъ.
Этьенъ молча поклонился. Графиня и ея дочь обмнялись взглядомъ, который не ускользнулъ отъ старика.
— Ваша дочь сдлаетъ плохую партію,— сказалъ онъ тихо,— неправда ли, это ваша мысль?
— Я думаю совершенно противоположное, мой дорогой герцогъ,— отвтила мать улыбаясь.
Маркиза де-Нуармутье, сопровождавшая сестру, лукаво засмялась. Этотъ смхъ укололъ сердце Этьена, котораго охватилъ ужасъ при вид высокой молодой двушки.
— Ну, что, герцогъ,— сказалъ ему тихо отецъ съ радостнымъ видомъ,— хорошую ли невсту я нашелъ вамъ? Что скажете вы объ этой двушк, мой ангелъ?
Старый герцогъ не сомнвался въ послушаніи сына. Этьенъ казался ему тмъ же, чмъ была его мать, то есть воскомъ въ его рукахъ.
— Лишь бы у него былъ сынъ, а тамъ пусть околваетъ, мн все равно,— думалъ старикъ.
— Батюшка,— сказалъ тихо молодой человкъ,— я не понимаю васъ.
— Идите къ себ, мн надо вамъ сказать пару словъ,— сказалъ герцогъ, направляясь въ пріемный залъ.
Этьенъ послдовалъ за отцомъ. Три дамы почувствовали сильное любопытство, которое раздлялъ также баронъ д’Артаньонъ, он начали ходить по комнат, стараясь проходить ближе къ пріемному залу, двери котораго были оставлены герцогомъ полуоткрытыми.
— Дорогой мой,— сказалъ старикъ, смягчая свой голосъ,— я избралъ теб въ супруги эту высокую красивую двушку: она наслдница земель, принадлежащихъ младшей линіи рода Гранль, происходящагооіъ старинной бретапской аристократіи. Итакъ, будь вжливъ, вспомни все лучшее, что ты читалъ въ книгахъ, и наговори имъ любезностей.
— Неправда ли, батюшка, что первая обязанность дворянина держать свое слово?
— Да!
— Итакъ, когда я простилъ вамъ смерть моей матери, умершей вслдствіе брака съ вами, вы общали мн никогда не противиться моимъ желаніямъ, не такъ ли? ‘Я самъ буду повиноваться теб, какъ божеству’, сказали вы. Я ничего не замышляю противъ васъ, я прошу только предоставить мн свободу въ томъ случа, когда дло касается моей жизни и касается одного меня, то есть моей женитьбы.
— Я думалъ тогда,— сказалъ старикъ, чувствуя, что кровь приливаетъ къ его лицу,— что ты не будешь противиться моему желанію продолжить нашъ благородный родъ.
— Вы не ставили никакихъ условій,— сказалъ Этьенъ.— Я не знаю, что общаго между любовью и продолженіемъ нашего рода, но я знаю, что люблю дочь вашего стараго друга Бовулуара и внучку вашей подруги ‘прекрасной римлянки’.
— Но она умерла,— отвтилъ старый герцогъ мрачнымъ и насмшливымъ тономъ, по которому можно было угадать его намренія относительно Габріэллы.
Наступило мгновеніе глубокаго молчанія. Старикъ увидлъ трехъ дамъ и барона д’Артаньона. Въ эту торжественную минуту тонкій слухъ Этьена уловилъ доносившійся изъ библіотеки голосъ Габріэллы, которая пла, желая дать знать своему другу, что она находится тамъ:
Мхъ горностая не такъ нженъ,
Лилія мене чиста…
Эти поэтическія слова заставили проклятаго сына, смертельно пораженнаго словами отца, снова вернуться къ жизни. Несмотря на то, что это ужасное мгновеніе надорвало его сердце, онъ собралъ послднія силы, поднялъ голову, первый разъ въ жизни посмотрлъ въ глаза отцу и сказалъ съ ненавистью и презрніемъ: ‘Дворянинъ не долженъ лгать!’ Однимъ скачкомъ онъ очутился у противоположныхъ дверей зала и крикнулъ: ‘Габріэлла! ‘
Внезапно молодая двушка появилась въ глубин залы, какъ лилія среди листвы, и вздрогнула, увидя группу смявшихся женщинъ, которыя знали о любви Этьена. Старый герцогъ, дошедшій до послдней степени бшенства, выдлился изъ блестящей группы трехъ придворныхъ дамъ. Всякій другой, можетъ быть, поколебался бы въ эту минуту и, несмотря на честолюбивыя намренія, уступилъ бы желанію сына, но неукротимое бшенство старика помшало такому исходу. До сихъ поръ во всхъ затруднительныхъ случаяхъ онъ всегда обращался къ мечу, считая его единственнымъ средствомъ для гордіевыхъ узловъ жизни, и въ эту минуту, когда волненіе мшало ему размышлять, привычка одержала верхъ. Два раза пойманный во лжи сыномъ, котораго онъ особенно ненавидлъ въ эту минуту, когда тотъ торжествовалъ надъ нимъ, несмотря на свою презрнную слабость, старикъ не помнилъ боле себя, забылъ, что онъ отецъ и человкъ: тигръ вышелъ изъ пещеры, въ которой до сихъ поръ скрывался. Чувство мести заставило помолодть герцога, онъ бросилъ полный ненависти взглядъ на молодыхъ людей, прелестныхъ, какъ ангелы, слетвшіе на землю.
— Ну, такъ околвайте же! Ты, негодный мальчишка, доказательство моего позора! И ты, проклятая развратница, отравившая своимъ зминымъ ядомъ мой домъ!
Эти слова, какъ громъ, поразили сердца дтей. Этьенъ умеръ въ ту минуту, когда увидлъ въ рук отца мечъ, занесенный надъ Габріеллой, а Габріелла упала бездыханной, желая поддержать своего друга.
Старикъ съ бшенствомъ хлопнулъ дверью, сказавъ двиц де-Гранль.
— Я самъ женюсь на васъ!
— И вы еще достаточно бодры, чтобы имть потомство,— сказала графиня на ухо старику, служившему семи королямъ Франціи.
Парижъ, 1831—1836.
Бальзак Оноре
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Эликсир долголетия, Бальзак Оноре, Год: 1830
  2. Прощай!, Бальзак Оноре, Год: 1830
  3. Проклятый сын, Бальзак Оноре, Год: 1835
  4. З. Маркас, Бальзак Оноре, Год: 1840
  5. Пьер Грассу, Бальзак Оноре, Год: 1839
  6. Поручение, Бальзак Оноре, Год: 1832
  7. Непонятая картина, Бальзак Оноре, Год: 1832
  8. Озорные сказки, Бальзак Оноре, Год: 1837
Электронная библиотека