Проклятое болото, Санд Жорж, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 70 минут(ы)

ПРОКЛЯТОЕ-БОЛОТО.

Повсть Жоржа Занда.

I.
Авторъ къ читателю.

…. Мн пришло на мысль одно глубокомысленное произведеніе Гольбейна. Гравюра представляетъ земледльца, ведущаго плугъ среди поля. Вдаль стелется обширное поле: видны бдныя хижины, солнце садится за холмомъ. Это конецъ тяжкаго трудоваго дня. Крестьянинъ старъ, коренастъ, покрытъ лохмотьями. Четыре лошади, имъ погоняемыя, тощи, истомлены, сошникъ вонзается въ шероховатую и жнеткую землю. Одно существо весело и довольно въ этой сцен труда и пота — фантастическое лицо, скелетъ съ длиннымъ кнутомъ, который бжитъ по борозд подл испуганныхъ лошадей и погоняетъ ихъ, служа такимъ-образомъ подпашникомъ старому земледльцу. Это смерть, призракъ которой Гольбейнъ аллегорически ввелъ въ цлый рядъ философскихъ и религіозныхъ сюжетовъ, печальныхъ и шуточныхъ вмст, называемыхъ изображеніями смерти.

Въ этой коллекціи, или, точне, въ этомъ обширномъ сочиненіи, гд смерть, играя свою роль на каждой страниц, служитъ связью и господствующею мыслью, Гольбейнъ вывелъ владыкъ, первосвященниковъ, любовниковъ, игроковъ, пьяницъ, прелестницъ, разбойниковъ, бдняковъ, воиновъ, жидовъ, путешественниковъ, всякаго рода людей его и вашего времени, — и повсюду призракъ смерти насмхается, грозитъ и торжествуетъ. Въ одной только картин не видать его, именно въ той, гд бдный Лазарь, лежа за гноищ у дверей богача, говоритъ, что не боится смерти, безъ-сомннія потому-что ему нечего терять и потому-что жизнь его есть преждевременная смерть.

Утшительна ли эта стоическая мысль полуязыческихъ врованій эпохи возрожденія? удовлетворяетъ ли она религіозныя души? Честолюбецъ, плутъ, развратникъ, вс надменные гршники, которые злоупотребляютъ жизнь и которыхъ пугаетъ смерть, понесутъ, конечно, въ ней наказаніе, но слпецъ, нищій, юродивый, бднякъ вознаграждены ли за ихъ долгія бдствія одной мыслью, что смерть не зло для нихъ? Нтъ! Невыносимая грусть, ужасающій рокъ тяготютъ въ произведеніи художника…

Да,, это прискорбная сатира, истинное изображеніе общества, среди котораго жилъ Гольбейнъ. Преступленіе и бдствіе — вотъ что поражало его взоры, но мы, художники инаго вка, мы что будемъ изображать? Станемъ ли искать въ мысли о смерти утшенія современному человчеству? Призовемъ ли ее, какъ наказаніе неправды и награду за страданіе?

Нтъ, у насъ дло уже не съ смертью, а съ жизнью. Мы желаемъ, чтобъ жизнь была хороша, ибо желаемъ, чтобъ она была плодоносна. Лазарь долженъ покинуть свое гноище, чтобъ нищій уже не радовался смерти богача. Вс должны быть счастливы, чтобъ благоденствіе нкоторыхъ не было преступно предъ Богомъ. Пусть земледлецъ, ся свой хлбъ, знаетъ, что онъ трудится для жизни, а не радуется тому, что смерть бжитъ рядомъ съ нимъ. Смерть не должна ныньче быть ни карою за благополучіе, ни отрадою въ бдствіи.

Богъ не назначилъ ея ни въ наказаніе, ни въ награду жизни, ибо благословилъ жизнь, и могила не должна быть пристанищемъ, куда бы можно отсылать тхъ, кого не хотятъ сдлать счастливыми.

Нкоторые художники нашего времени, бросая взглядъ на то, что окружаетъ ихъ, пристращаются къ изображенію скорби, отверженной нищеты, гноища Лазарева. Это можетъ входить въ область искусства и философіи, но изображеніемъ нищеты, столь безобразной, столь униженной, иногда столь порочной и преступной, достигается ли ихъ цль, и дйствіе, ими производимое, столь ли благотворно, сколько желаютъ они? Не смемъ произносить ршительнаго мннія на этотъ счетъ. Намъ могутъ возразить, что, показывая бездну, изрытую подъ шаткой почвой богатства, они устрашаютъ злаго богача, подобно тому, какъ, во времена макабрской пляски, ему показывали его зіяющую могилу и смерть, готовую обвить его своими нечистыми руками. Ныньче ему показываютъ вора, подламывающаго его дверь, и убійцу, подстерегающаго сонъ его. Признаемся, мы плохо понимаемъ, какимъ образомъ примирятъ его съ человчествомъ, которое онъ презираетъ, какимъ образомъ сдлаютъ его чувствительнымъ къ тягостямъ бдняка, котораго онъ боится, когда показываютъ ему этого бдняка въ вид бглаго каторжника и ночнаго бродяги. Страшная смерть, скрежещущая зубами и играющая на скрипк въ картинахъ Гольбейна и его предшественниковъ, не успла, къ этимъ вид, обратить развращенныхъ и утшить жертвы. Наша ныншняя литература не поступаетъ ли въ этомъ отношеніи подобно художникамъ среднихъ вковъ и эпохи возрожденія?

Гуляки Гольбейна наливаютъ свои кубки съ какимъ-то остервенніемъ, чтобъ отогнать мысль о смерти, которая, незримо для нихъ, служитъ имъ кравчимъ. Ныншніе злые богачи требуютъ укрпленій и пушекъ, чтобъ удалить мысль о гроз, которую искусство представляетъ скопляющеюся во мрак и ожидающею минуты, чтобъ разразиться.

Альбертъ Дюреръ, Микель-Анджело, Гольбейнъ, Калло, Гойя представляли жестокія сатиры на бдствія ихъ вка и страны. Труды ихъ — безсмертныя произведенія, безспорно драгоцнныя историческія страницы, мы отнюдь не отрицаемъ у художниковъ права осязать язвы общества и обнажать ихъ передъ нашими глазами, но нтъ ли ныньче для нихъ другаго предмета занятія, кром картинъ ужаса и угрозы? Въ этой литератур ‘тайнъ’,— таинственныхъ неправдъ, которую талантъ и воображеніе ввело въ моду, намъ больше нравятся кроткія и пріятныя фигуры, чмъ злоди, годные для драматическихъ эффектовъ. Первыя могутъ имть въ виду обращеніе и достигать его, вторые пугаютъ,— а страхъ не только не исцляетъ эгоизма, но еще боле усиливаетъ его.

Мы думаемъ, что призваніе искусства — призваніе чувства и любви, что современный романъ долженъ бы замнить параболу и апологъ наивныхъ временъ, и что художнику предлежитъ боле-обширная и боле-поэтическая задача. Онъ не долженъ ограничиваться только предложеніемъ извстныхъ мръ благоразумія и примиренія, чтобъ уменьшить ужасъ, внушаемый его картинами: онъ долженъ стараться внушить любовь къ предметамъ его участія, и, въ случа нужды, почему не позволить ему нсколько пріукрашивать ихъ? Искусство — не снимокъ съ дйствительности, оно изображеніе идеальной истины, и Вакфильдскій Священникъ — книга боле-полезная и боле-здоровая для души, чмъ Развращенный Крестьянинъ или Опасныя Связи.

Простите мн эти размышленія, читатель, и благоволите принять ихъ въ вид предисловія. Ихъ не встртится въ исторійк, которую я сбираюсь разсказать вамъ и которая будетъ такъ коротка и проста, что мн надо было извиниться напередъ, сказавъ вамъ свое мнніе объ ужасныхъ исторіяхъ.

Я увлекся въ это отступленіе по поводу земледльца. Именно исторію одного земледльца намревался я разсказать вамъ и разскажу сейчасъ.

Долго и съ глубокой меланхоліей разсматривалъ я земледльца Гольбейна, и вышелъ погулять въ поле, мечтая о сельской жизни, объ участи хлбопашца. Безъ-сомннія, горестно истощать силы и время на то, чтобъ раздирать лоно ревнивой земли и завоевывать сокровища плодородія, когда кусокъ самаго чернаго и самаго грубаго хлба служитъ, подъ конецъ дня, единственною наградою и единственной прибылью, сопряженными съ такимъ тяжкимъ трудомъ. Богатства, покрывающія почву, жатвы, плоды, великолпный скотъ, тучнющій среди сочныхъ травъ, суть собственность нкоторыхъ и орудія утомленія для наибольшаго числа людей.

Трудящійся человкъ такъ обремененъ, такъ напуганъ будущимъ, что не можетъ наслаждаться красотою полей и прелестями сельской жизни. Для него золотистыя нивы, прекрасные луга, тучныя животныя представляютъ мшки денегъ, изъ которыхъ ему достается одна слабая часть, недостаточная на его нужды…

Между-тмъ, природа вчно юна, прекрасна и щедра. Она проливаетъ поэзію и красоту во вс существа, во вс растенія, которымъ даютъ волю развиваться въ ней. Она обладаетъ тайною счастія, и никто еще не похитилъ у нея этой тайны. Счастливйшій изъ людей былъ бы тотъ, кто, владя наукою своего труда и работая руками, почерпая благоденствіе въ упражненіи своей разумной силы, имлъ бы досугъ жить сердцемъ и умомъ, понимать свое дло и любить дло Божіе. Художникъ пользуется наслажденіями этого рода въ созерцаніи и воспроизведеніи красотъ природы, но, при вид скорби людей, населяющихъ этотъ земной рай, художникъ съ прямымъ и человческимъ сердцемъ смущается среди своего наслажденія. Счастіе было бы тамъ, гд умъ, сердце и руки согласно трудились бы въ очахъ Провиднія, и святая гармонія существовала бы между щедротою Божіею и восторгами души человческой. Тогда вмсто плачевной и ужасной смерти, бгущей по борозд съ кнутомъ въ рук, аллегорическій живописецъ могъ бы помстить подл крестьянина свтлаго ангела, обильно сющаго благословенный хлбъ на дымящейся бразд.

И мечта существованія сладкаго, поэтическаго, трудолюбиваго и простаго — для селянина не такъ непостижима, чтобъ ее должно относить къ химерамъ! Унылое и нжное слово Виргилія: ‘Какъ счастливъ бы былъ селянинъ, еслибъ зналъ свое счастіе!’ — это слово сожалнія, но, подобно всякому сожалнію, оно — предреченіе. Прійдетъ время, когда земледлецъ получитъ возможность быть также художникомъ, если не для того, чтобъ выражать (да это будетъ и не важно тогда), по-крайней-мр для того, чтобъ чувствовать изящное. Не думаете ли вы, что это таинственное наитіе поэзіи уже не находится въ немъ на степени инстинкта и безотчетной мечтательности? У тхъ, кого нкоторое довольство пріосняетъ даже ныньче, и въ комъ избытокъ несчастія не подавилъ всякаго нравственнаго и умственнаго развитія, чистое, удобно-ощущаемое и оцняемое счастіе находится въ элементарномъ состояніи, сверхътого, если изъ ндра скорби и страданія уже возвышались голоса поэтовъ, почему же думать, что трудъ тлесный несовмстимъ съ дйствіями души? Безъ сомннія, эта несовмстимость — общій результатъ непомрнаго труда и глубокаго бдствія, но пусть же не говорятъ, что когда человкъ будетъ трудиться умренно и здраво, тогда явятся только плохіе работники и плохіе поэты. Кто почерпаетъ благородныя наслажденія въ чувств поэзіи, тотъ истинный поэтъ, хотя бы онъ въ жизнь свою не написалъ ни одного стиха.

Мысли мои приняли такое направленіе, и я не примчалъ, что увренность въ возможности воспитать сельскаго человка укрплялась во мн вншними вліяніями. Я шелъ по опушк поля, которое крестьяне готовили подъ посвъ на слдующей недл. Равнина была обширна, какъ на картин Гольбейна, пейзажъ также былъ обширенъ и обнималъ длинныя полосы зелени, нсколько покраснвшей отъ приближенія осени, и темнобурое широкое пространство вспаханной земли, гд недавніе дожди оставили, по нкоторымъ бороздамъ, линіи воды, блиставшія на солнц подобно тонкимъ серебрянымъ нитямъ. День былъ ясный, теплый, и земля, недавно разверстая остріемъ плуговъ, курилась легкими испареніями. Въ переднемъ конц поля старикъ, котораго широкая спина и суровая фигура напоминали старика гольбейнова, но котораго одежда не показывала нищеты, степенно гналъ свое орало старинной формы, тащимое парою смирныхъ быковъ свтлорыжей шерсти, настоящихъ патріарховъ пастбища, высокихъ ростомъ, немного тощихъ, съ длинными и низкими рогами,— тхъ старыхъ работниковъ, которыхъ долгая свычка сдлала братьями, какъ называютъ ихъ въ деревняхъ, и изъ которыхъ каждый, лишась своего товарища, не хочетъ работать съ новымъ товарищемъ и умираетъ съ горя. Люди, незнакомые съ деревенскимъ бытомъ, называютъ сказкою дружбу быка съ его яремнымъ товарищемъ. Пусть они посмотрятъ въ стойл на бдное животное, тощее, исхудалое, ударяющее своимъ безпокойнымъ хвостомъ по изсохшимъ бокамъ, съ ужасомъ и презрніемъ фыркающее на кормъ, ему даваемый, не сводящее глазъ съ двери, или скребущее ногою порожнее мсто рядомъ съ нимъ, обнюхивающее ярма и цпи, которыя носилъ его товарищъ, и безпрестанно зовущее его горестнымъ мычаніемъ. Мясникъ скажетъ вамъ: ‘Пара быковъ пропала: одинъ братъ умеръ, а другой ужь не станетъ работать. Чтобъ убить его, надо бы откормить, но онъ не стъ, и скоро умретъ съ голода’.

Старый хлбопашецъ работалъ медленно, молча, безъ ненужныхъ усилій, его покорная упряжка, подобно ему, не торопилась, но, благодаря прилежному труду безъ развлеченія и траты испытанныхъ и разсчитанныхъ силъ, борозда его проводилась такъ же скоро, какъ и борозда его сына, который, нсколько поодаль, гналъ четырехъ не столь дюжихъ быковъ по почв боле-твердой и боле-каменистой.

Но то, что дале привлекло мое вниманіе, было истинно-прекраснымъ зрлищемъ, благороднымъ сюжетомъ для живописца. На другомъ конц пашенной равнины, молодой человкъ статной наружности погонялъ великолпную упряжку, четыре пары молодыхъ животныхъ темной шерсти, съ черными, огнистыми отмтинами, съ короткими и кудрявыми головами, напоминавшими еще-дикаго быка, съ большими зврскими глазами, съ рзкими движеніями, съ судорожной и неровной работой, которая еще негодуетъ на иго и жало и только вздрагивая отъ гнва повинуется недавно-наложенному на нее ярму. Человкъ, управлявшій ими, распахивалъ клочокъ земли, недавно отдававшійся подъ пастбище и усянный вковыми пнями, — атлетическій трудъ, за который едва достаточно было его энергіи, его молодости и силы его восьми полудикихъ быковъ.

Мальчикъ лтъ шести или семи, хорошенькій какъ амуръ, покрытый по плечамъ поверхъ блузы бараньей шкурой,— шелъ по борозд, параллельной съ плугомъ, и покалывалъ бока воловъ длинною легкою жердью съ не очень-острымъ наконечникомъ. Гордыя животныя вздрагивали подъ рученкой ребенка и скрипли ярмами и ремнями, привязанными на ихъ лбахъ, сильно дергая плугъ посл каждаго укола. Когда какой-нибудь корень останавливалъ плугъ, хлбопашецъ громко покрикивалъ, называя каждаго вола его кличкою, но покрикивалъ боле для того, чтобъ умрять ихъ, нежели чтобъ побуждать, потому-что волы, раздраженные внезапнымъ препятствіемъ, ярились, взрывали землю широкими копытами, и кинулись бы въ сторону помчавъ плугъ по полямъ, если бы, голосомъ и жаломъ, молодой человкъ не удерживалъ четверыхъ ближайшихъ, между-тмъ, какъ ребенокъ правилъ четырьмя другими. И онъ, крошка, также кричалъ голосомъ, который желалъ сдлать грознымъ и который оставался нженъ, подобно его прелестному личику. Все было изящно по сил или по граціи — пейзажъ, работникъ, мальчикъ, волы подъ ярмомъ, и не смотря на жестокую борьбу, гд земля упорно побждалась, надъ всмъ царствовало чувство кротости и глубокаго спокойствія. Когда препятствіе одолвалось и упряжка снова принимала свою ровную торжественную поступь, хлбопашецъ, котораго притворная горячность была только пробою силы и избыткомъ дятельности, вдругъ возвращался къ ясности простыхъ душъ и бросалъ взглядъ родительскаго удовольствія на своего ребенка, оборачивавшагося къ нему съ улыбкою. Потомъ, мужественный голосъ молодаго отца семейства запвалъ торжественную, унылую псню, которую древнее преданіе страны завщеваетъ не всмъ хлбопашцамъ безъ разбора, а только опытнйшимъ въ искусств подстрекать и поддерживать усердіе рабочихъ воловъ. Эта псня, которой происхожденіе, можетъ-быть, считалось священнымъ, и которой нкогда, вроятно, приписывалось таинственное вліяніе, еще донын слыветъ за обладающую свойствомъ поддерживать бодрость животнаго, усмирять его негодованіе и услаждать тягость продолжительнаго труда его. Мало умть хорошо править волами, проводя совершенно-прямолинйную борозду, мало облегчать ихъ трудъ, приподнимая или углубляя кстати желзо плуга тотъ не отличный хлбопашецъ, кто не уметъ пть быкамъ, а это — искусство, требующее особеннаго вкуса и особенныхъ средствъ.

Правда, упомянутая мною псня не иное что, какъ речитативъ, прерываемый и продолжаемый по желанію. Ея неправильный складъ и фальшивыя интонаціи, съ точки зрнія музыкальныхъ правилъ, длаютъ ее непередаваемою. Но тмъ не меньше она прекрасная псня и такъ хорошо приспособлена къ труду, который она сопровождаетъ, къ поступи быка, къ тишин сельскихъ мстъ, къ простот людей, ее напвающихъ, что ни одинъ геній, чуждый земледльческому труду, не могъ выдумать ее, ни одинъ пвецъ, кром тонкаго хлбопашца этой страны не съуметъ повторить ее. Въ т поры года, когда въ пол нтъ другой работы и другаго движенія, кром земледльческаго, эта пріятная и могучая псня носится какъ голосъ втерка, съ которымъ даже иметъ нкоторое сходство по своей особой интонаціи. Окончательная нота каждой фразы, выводимая и вытягиваемая съ невроятною длиннотою и крпостью дыханія, восходитъ на четверть тона, систематически фальшивя. Оно дико, но исполнено необоримой прелести, и когда привыкнешь слушать его, то не понимаешь, чтобъ другая псня могла раздаваться въ эти часы и въ этихъ мстахъ, не разстроивая ихъ гармоніи.

И такъ, оказалось, что я имлъ передъ глазами картину, совершенно-противоположную картин Гольбейна, хотя сцена и была похожа. Вмсто печальнаго старика — молодой и веселый юноша, вмсто тощихъ и изнуренныхъ лошадей — дв четверни здоровыхъ и горячихъ быковъ, вмсто смерти — хорошенькій ребенокъ, вмсто образа отчаянія и идеи тлнія — зрлище энергіи и мысли о счастіи.

Тогда-то стихъ Виргилія: ‘О fortunatos… agricolas’ пришелъ мн на память. Видя, какъ эта прекрасная чета, мужчина и ребенокъ, среди столь поэтическихъ обстоятельствъ, съ такой граціей и силой, совершаютъ трудъ, исполненный величія и торжественности, я ощутилъ глубокое сожалніе, смшанное съ невольнымъ почтеніемъ. Счастливый земледлецъ! да, конечно, я былъ бы счастливъ на его мст, еслибъ моя рука, сдлавшись вдругъ здоровою, и грудь моя, ставъ крпкою, могли такимъ образомъ оплодотворять и воспвать природу, еслибъ глаза мои не переставали видть, а умъ понимать гармонію цвтовъ и звуковъ, тонкость тоновъ и грацію очертаній, — словомъ, таинственную красоту предметовъ! Особенно же сердце мое не переставало бы находиться въ связи съ божественнымъ чувствомъ, которое управляло безсмертнымъ и высокимъ созданіемъ!

Но, увы! этотъ человкъ никогда не постигалъ тайны прекраснаго, этотъ ребенокъ никогда не постигнетъ ея… Сохрани меня Богъ думать, что они не выше животныхъ, которыми повелваютъ, и что они не имютъ по временамъ нкотораго восторженнаго чувства, услаждающаго трудъ ихъ и усыпляющаго ихъ заботы! Я вижу на ихъ благородныхъ лицахъ печать Господа, ибо они родились властителями земли. Они чувствуютъ это, — ихъ не оторвешь отъ ихъ земли, они любятъ почву, орошенную ихъ потомъ, истинный крестьянинъ умираетъ съ тоски по родин вдали отъ поля, видвшаго его рожденіе. Но этому человку не достаетъ доли наслажденій, которою я владю, наслажденій духовныхъ, которыя по праву должны бы принадлежать ему, работнику обширнаго храма, которому только небо можетъ служить куполомъ. Ему не достаетъ сознанія своего чувства…

Что жь! таковъ, какъ онъ есть, недовершенный, въ дтской простот своей, онъ все же лучше того, въ комъ знаніе погасило чувство.

Я зналъ этого молодаго человка и этого прекраснаго ребенка. Мн была извстна ихъ исторія, потому-что и они имли исторію, какъ и вс имютъ, и каждый могъ бы заинтересовать романомъ собственной жизни, еслибъ самъ понималъ его… Однакожь крестьянинъ и простой хлбопашецъ, Жерменъ, созналъ свои обязанности и привязанности. Онъ разсказывалъ мн ихъ наивно, ясно, и я слушалъ его съ участіемъ. Долго глядвъ на его работу, я подумалъ, почему бы его исторіи не быть написанною, хоть это исторія такъ же проста, такъ же пряма и такъ же неприкрашена, какъ борозда, проводимая его плугомъ.

На будущій годъ, эта борозда засыплется и закроется новой бороздою: Такъ отпечатлвается и сглаживается слдъ большей части людей на нив человчества! Небольшая кучка земли засыпаетъ его, и борозды, нами изрываемыя, наслдуютъ одн другимъ какъ могилы на кладбищ.

Спасемъ же, если можно, отъ ничтожества и забвенія борозду Жермена, тонкаго хлбопашца. Онъ не узнаетъ и не услышитъ объ этомъ ничего, но мн пріятно сдлать такую попытку.

II.
Жерменъ-тонкій хлбопашецъ.

— Жерменъ! сказалъ ему однажды тесть: — какъ хочешь, надо теб жениться въ другой разъ. Скоро два года, какъ ты вдовецъ посл моей дочери, и твоему старшему мальчику семь лтъ. Теб скоро тридцать, братецъ, а ты знаешь, что за тридцать, въ нашихъ краяхъ, мужчина слыветъ старикомъ, которому ужь не до женитьбы. У тебя трое хорошенькихъ дтокъ, и до-сихъ-поръ они не были намъ въ тягость. Жена съ невсткою ухаживали за ними, какъ только умли, и любили ихъ, какъ должно. Маленькій Пьеръ ужь почти на возраст, ужь онъ довольно-ловко жалитъ быковъ, уметъ стеречь скотину на лугу, и можетъ водить лошадей на водопой. Онъ-то намъ не помха, но два другіе, которыхъ, бдняжекъ, мы также любимъ, видитъ Богъ — задаютъ намъ этотъ годъ много заботы. Невстка на-сносяхъ, да еще у нея крошка на рукахъ. Когда родитъ, ей будетъ нельзя ухаживать за твоей Соланжей, особливо за твоимъ Сильвеномъ, которому всего еще четвертый годъ, и съ которымъ ни день, ни ночь нтъ покоя. У него твоя горячая кровь, изъ него выйдетъ добрый работникъ, но ребенокъ онъ ужасный: моя старуха ужь не успваетъ ловить его, когда онъ убгаетъ ко рву или кидается подъ ноги скотин. А какъ невстка родитъ, то ея теперешній меньшой сынъ по-крайней-мр на годъ упадетъ на руки моей старух. Вотъ такъ-то твои дти теперь намъ стали въ заботу и въ тягость. Мы не любимъ, чтобъ за дтьми не было ухода, а какъ подумаешь, сколько случаевъ можетъ приключиться отъ недосмотра, такъ сердце непокойно. Да, надо теб другую жену, а мн другую невстку. Подумай-ко, братецъ. Я уже не разъ теб говорилъ: время идетъ, годы не будутъ тебя ждать. Мы хотимъ, чтобъ все хорошо шло у насъ въ дом: для дтей и для насъ ты долженъ поскоре жениться.

— Что жь, батюшка, отвчалъ зять: — если вы непремнно хотите, надо будетъ сдлать по вашему. Но не скрываю отъ васъ, что это тяжело для меня, и жениться въ другой разъ мн такъ же бы не хотлось, какъ утопиться. Знаешь, кого потерялъ, а не знаешь, кого найдешь. Покойница у меня была красавица, тихая, бодрая, добрая къ отцу съ матерью, добрая къ мужу, къ дтямъ, хорошая работница что въ пол что дома, мастерица на дло, словомъ отличная жена, и когда вы ее выдавали за меня, когда я бралъ ее, мы не длали уговора, чтобъ я ее забылъ, если буду имть несчастіе потерять.

— Твои слова идутъ отъ добраго сердца, Жерменъ, возразилъ дядя-Морисъ — знаю, ты любилъ мою дочь, длалъ ее счастливою, и еслибъ могъ умереть вмсто ея, то Катерина была бы теперь жива, а ты былъ бы на кладбищ. Она стоила такой любви, и если ты не можешь по ней утшиться, то и мы также. Но я не говорю, чтобъ ты забылъ ее. Господу Богу угодно было, чтобъ она покинула насъ, и не проходитъ дня безъ того, чтобъ молитвами, мыслями, словами и длами мы не чтили ея память и не жалли объ ея кончин. Но еслибъ она могла говорить съ тобою съ того свта и дать знать теб свою волю, она велла бы теб пріискать мать сиротамъ. Все дло въ томъ, чтобъ найдти женщину, которая бы достойно замнила ее. Оно не легко, но возможно, и когда мы найдемъ ее теб, ты полюбишь ее такъ же, какъ любилъ мою дочь, потому-что ты честный человкъ и будешь ей благодаренъ за услуги вамъ и за любовь къ твоимъ дтямъ.

— Хорошо, дядя-Морисъ, сказалъ Жерменъ: — я исполню вашу волю, какъ всегда исполнялъ.

— Надо отдать теб справедливость, ты всегда слушался дружбы и добрыхъ совтовъ твоего старшаго въ семь. Подумаемъ же вмст о выбор теб новой жены. Во-первыхъ, помоему, теб не надо брать молоденькую:, теб нужно совсмъ другое. Молодыя втрены, а воспитывать троихъ дтей, особливо дтей отъ другой жены — бремя, и надо, чтобъ жена была добрая душа, разумная, кроткая и очень-наклонная къ работ. Если твоей жен не будетъ близко твоихъ лтъ, у нея не будетъ достаточной причины взяться за такую обязанность. Ты покажешься ей слишкомъ-старъ, а твои дти слишкомъ-молоды. Она будетъ жаловаться, а твои дти будутъ страдать.

— То-то меня и безпокоитъ, сказалъ Жерменъ.— Что, если моихъ крошекъ станутъ гнать, ненавидть, бить?

— Сохрани Богъ! возразилъ старикъ.— Но злыхъ женщинъ въ нашей сторон меньше, чмъ добрыхъ, и кто не совершенно-глупъ, тому не мудрено сдлать пригодный выборъ.

— Правда, батюшка, есть добрыя двушки въ нашемъ селеніи. Есть Луиза, Сильвена, Клодина, Маргарита

— Постой, постой, братецъ, вс эти двки слишкомъ-молоды, либо слишкомъ-бдны… либо слишкомъ-хороши собою, вдь и объ этомъ надо подумать. Красивая женщина не всегда бываетъ доброй хозяйкой.

— Такъ вы хотите, чтобъ я женился на дурняшк? сказалъ Жерменъ, нсколько встревоженный.

— Нтъ! не на дурной, потому-что отъ этой жены у тебя будутъ другія дти, а нтъ ничего прискорбне, какъ имть дтей дурныхъ, слабыхъ и хворыхъ. Но женщина еще свжая, здоровая, не хорошая и не дурная собою, очень бы годилась для тебя.

— Вижу, сказалъ Жерменъ, улыбаясь немножко-грустно:— что такой жен, какую вы мн желаете, надо бы родиться на-заказъ, тмъ больше, что бдной вы не хотите, а богатыхъ не легко доставать, особливо вдовцу.

— А еслибъ она также была вдова, Жерменъ, вдова безъ дтей, и съ хорошимъ достаткомъ?

— Такой покуда я не знаю въ нашемъ околотк.

— И я также, но есть такія въ другомъ мст.

— У васъ есть кто-нибудь въ виду, батюшка, такъ скажите разомъ.

— Да, есть кое-кто въ виду: именно Леонаръ, вдова Герна, которая живетъ въ Фурш.

— Я не знаю ни этой женщины, ни этого мста, отвчалъ Жерменъ съ покорностью, но становясь все печальне.

— Ее зовутъ Катериною, какъ звали и твою покойницу.

— Катериною? Да, мн былобы пріятно называть это имя, Катерина! Однакожь, если я не могу полюбить се столько же, какъ любилъ покойницу, мн будетъ еще грустне, потому-что чаще будетъ напоминать ее.

— Говорятъ теб, ты ее полюбишь, она добрая женщина, женщина съ сердцемъ, я давно не видалъ ея, а тогда она была недурная двка, но теперь ужь не молода: ей тридцать-два года. Она изъ хорошаго дома, все славные люди, и иметъ тысячь на восемь или на десять франковъ земель, которыя съ охотой продастъ, чтобъ купить другія въ томъ мст, гд поселится, — потому-что она также думаетъ выйдти замужъ, и я знаю, что если твой характеръ прійдется ей по-мысли, она не найдетъ твоего положенія худымъ.

— Такъ вы уже все сладили?

— Да, все, кром мыслей васъ двоихъ, ужь объ этомъ надо вамъ спросить другъ друга, познакомившись. Отецъ этой женщины немножко съ родни мн, и бывалъ очень друженъ со мною. Вдь ты знаешь его, дядю-Леонара?

— Какъ же! видлъ его съ вами на ярмаркахъ, и на послдней ярмарк вы завтракали вмст. Такъ объ этомъ-то вы такъ долго съ нимъ толковали?

— Разумется, онъ видлъ, какъ ты продавалъ скотину, и находилъ, что ловко длаешь свое дло, что ты красивый парень, смышленъ и расторопенъ, а когда я разсказалъ ему объ теб все, какъ, ты хорошо ведешь себя съ нами цлыя восемь лтъ, какъ мы вмст живемъ и работаемъ, никогда не сказавъ другъ другу ни словечка досаднаго, онъ и задумалъ женить тебя на своей дочери, мн это также понравилось, признаюсь теб, по доброй слав, какую она иметъ, по честности ея семьи и по ихъ зажиточности, которая мн извстна.

— Вижу, дядя-Морисъ, вы таки дорожите зажиточностью.

— Конечно, дорожу. А ты разв не дорожишь?

— Дорожу, пожалуй, въ угоду вамъ, но вы знаете, что, съ своей стороны, я мало забочусь о томъ, что мн достается или не достается въ вашихъ барышахъ. Я не мастеръ на разсчеты долей, и голова моя не годится на эти вещи. Я знаю землю, знаю быковъ, лошадей, запашки, посвы, уборку, снокосы. Гд касается овецъ, виноградника, огорода, мелкихъ прибылей и тонкихъ промысловъ, тамъ дло вашего сына, и я мало въ это вступаюсь. На деньги память у меня плохая, и я лучше готовъ отъ всего отказаться, нежели спорить о моемъ и твоемъ. Я всегда боюсь ошибиться, потребовать того, что мн не слдуетъ, и еслибъ наши дла не были просты и ясны, я никогда бы не взялъ ихъ въ толкъ.

— То-то и худо, сынокъ, за тмъ-то мн и хочется, чтобъ у тебя была умница жена, которая замнила бы меня, когда меня не будетъ на свт. Ты никогда не хотлъ хорошенько заниматься нашими счетами, а это можетъ ввести тебя въ ссору съ моимъ сыномъ, когда меня при васъ не будетъ…

— Дай Богъ вамъ долго еще пожить, дяля-Морисъ! Но не безпокойтесь о томъ, что будетъ посл васъ: я никогда не заспорю съ вашимъ сыномъ. Полагаюсь на Жака, какъ на самихъ васъ, и такъ-какъ у меня нтъ имнія, а все, что мн приходится, досталось отъ вашей дочери и принадлежитъ нашимъ дтямъ, то я могу быть покоенъ и вы также: Жакъ не захочетъ обобрать сестриныхъ дтей въ пользу своихъ, потому-что любитъ почти равно тхъ и другихъ.

— Правда твоя, Жерменъ: Жакъ добрый сынъ, добрый братъ и любитъ справедливость. Но Жакъ можетъ умереть прежде тебя, прежде, чмъ дти ваши выростутъ, а въ семейств надо всегда думать о томъ, какъ бы не оставить меньшихъ безъ старшаго, который бы совтовалъ имъ и мирилъ ихъ разногласія. Иначе, въ дло вступятся законники, поссорятъ ихъ и заставятъ совсмъ разориться въ тяжб. Отъ-того мы не должны и думать о принятіи въ семью лишняго человка, мужчины или женщины, не имя въ виду, что co-временемъ этому человку, можетъ-быть, прійдется управлять повеленіемъ и длами десятковъ трехъ дтей, внуковъ, зятьевъ и невстокъ… Неизвстно, сколько можетъ прибыть семьи, а когда улей такъ полонъ, что надо роиться, каждая пчела старается унести медъ свой. Когда я взялъ тебя въ зятья, хотя дочь моя и была богата, а ты бденъ, я не осуждалъ ея, что она тебя выбрала. Я видлъ въ теб хорошаго работника и зналъ, что лучшее богатство для насъ деревенскихъ людей такія руки и такое сердце, какъ твои. Когда мужчина приноситъ это въ семью, то приноситъ довольно. Но женщина-другое дло: ея трудъ въ дом хорошъ для того, чтобъ сохранять, а не для того, чтобъ наживать. Сверхъ того, теперь, когда ты уже отецъ и ищешь жены, надо разсудить, что твои новыя дти, не имя никакой доли въ наслдств дтей отъ перваго брака, останутся въ нищет посл твоей смерти, если у твоей жены не будетъ какого-нибудь своего имнія. Дальше: чего-нибудь да будетъ стоить кормить дтей, которыми ты увеличишь нашу семью. Еслибъ это падало на насъ однихъ,— мы, разумется, стали бы ихъ кормить, не жалуясь на это, но нашъ достатокъ убавился бы тогда, и твои первыя дти потерпли бы тутъ свою долю лишеній. Когда семейства непомрно размножаются, а достатокъ не увеличивается въ соразмрности, — приходитъ бдность, какъ ни держись бодро. Вотъ мои замчанія, Жерменъ: подумай объ нихъ и постарайся полюбиться вдов Геренъ, ея доброе поведеніе и деньги принесутъ намъ поддержку въ настоящемъ и безопасность въ будущемъ.

— Слушаю, батюшка, постараюсь ей полюбиться и полюбить ее.

— Коли такъ, надо теб ее видть, създить къ ней.

— Въ ея селеніе? Въ Фуршъ? Это далеко отсюда, не правда ли? Намъ некогда разъзжать объ эту пору года.

— Когда дло идетъ о женитьб по любви, надо быть готову тратить время, но когда рчь о женитьб по разсудку между людьми, у которыхъ нтъ капризовъ и которые знаютъ чего хотятъ, дло ршается скоро. Завтра суббота, ты укоротишь свой пахатный день, отправишься въ два часа посл обда, и къ ночи будешь въ Фурш, мсяцъ теперь свтить ярко, дороги хороши, а пути всего три ль. Это близко Манье. Притомъ же, ты возьмешь лошадь.

— По мн, лучше бы идти пшкомъ въ такую хорошую погоду.

— Да, но наша кобыла красива собою, и женихъ, пріхавшій на хорошей лошади, какъ-то глядитъ лучше. Ты наднешь новое платье и свезешь добрый подарокъ дичи дяд-Леонару. Прідешь будто отъ меня, поговоришь съ нимъ, проведешь все воскресенье съ его дочерью, и воротишься съ согласіемъ или отказомъ въ понедльникъ утромъ.

— Хорошо, спокойно отвчалъ Жерменъ.

Однакожь, онъ не былъ совершенно-спокоенъ. Жерменъ всегда жилъ воздержно, какъ живутъ трудолюбивые крестьяне. Женившись двадцати лтъ, онъ любилъ одну только женщину въ своей жизни, и съ самаго вдовства, — хотя и былъ характера пылкаго, веселаго, — не шутилъ, не баловалъ ни съ какой другою женщиной. Онъ врно хранилъ истинную скорбь въ сердц, и не безъ страха, не безъ печали повиновался тестю. Но тесть всегда разумно правилъ семьею, и Жерменъ, который былъ совершенно преданъ общему длу, слдственно, и представителю его глав семейства, Жерменъ не понималъ, чтобъ можно было возмущаться противъ основательныхъ доводовъ, противъ общаго интереса.

Все-таки онъ былъ печаленъ. Рдко проходилъ день, когда бы онъ не плакалъ тайно по жен, и хотя одиночество начинало тяготить его, онъ больше испугался вступленія въ новый союзъ, нежели желалъ избавиться отъ своей скуки. Смутно ждалъ онъ, чтобъ любовь утшила его, явившись ненарокомъ, — ибо иначе любовь и не утшаетъ: ея не найдешь, когда ищешь, она приходитъ къ намъ, когда мы вовсе ея не ожидаемъ. Холодный планъ женитьбы, на который указывалъ ему дядя-Морисъ, незнакомая невста, даже, можетъ-быть, вс похвалы, воздаваемыя ея уму и добродтели, заставляли его задумываться. И онъ шелъ домой въ раздумь, какъ бываютъ въ раздумь люди, у которыхъ нтъ столько мыслей, чтобъ он могли бороться между собою, — то-есть, не составляя самому себ прекрасныхъ доводовъ упорства и эгоизма, но страдая глухою печалью и не борясь противъ зла, которому надо было покориться.

Между-тмъ, дядя-Морисъ воротился на мызу, покамстъ Жерменъ, посл заката солнца до наступленія ночи, употреблялъ послдній часъ дня на то, чтобъ затыкать проломы, которые овцы надлали въ забор ограды, сосдней съ строеніемъ. Онъ приподнималъ и подкрплялъ терновые стебли, обсыпая ихъ бугорками земли, между-тмъ, какъ дрозды щебетали въ ближнемъ кустарник и словно кричали ему, чтобъ торопился, любопытствуя взглянуть на его дло тотчасъ, какъ онъ отойдетъ прочь.

III.
Маленькій Пьеръ.

Дядя-Морисъ нашелъ у себя дома старую сосдку, которая, пришедши за жаромъ для своей печки, осталась поболтать съ его женою. Ттка-Гильетта жила въ очень-бдной хижин, на два ружейные выстрла отъ мызы. Но она была женщина смышлная и опрятная. Бдный домишко ея содержался чисто и въ порядк, и ея тщательно-заштопанное платье показывало уваженіе ея къ самой-себ не смотря на нищету.

— Вы пришли за огнемъ къ ужину, ттка-Гильетта, сказалъ старикъ.— Не нужно ли вамъ еще чего-нибудь?

— Нтъ, дядюшка-Морисъ, отвчала она: — ничего покамстъ. Я не попрошайка, вы знаете, и не злоупотребляю доброты друзей моихъ.

— Правда, за то ваши друзья всегда готовы оказать вамъ услугу.

— Я было-разговаривала съ вашей женою и спрашивала у нея, ршается ли наконецъ Жерменъ жениться въ другой разъ?

— Вы не болтунья, отвчалъ дядя-Морисъ:— при васъ можно говорить, не боясь сплетень, скажу же моей жен и вамъ, что Жерменъ совершенно ршился, завтра онъ отправляется въ Фуршъ.

— Въ добрый часъ! вскричала ттка-Морисъ: — бдняжка! Дай Богъ ему найдти жену такую же добрую и усердную, какъ онъ самъ!

— А! онъ отправляется въ Фуршъ? подхватила Гильетта.— Скажите, какъ кстати! Я очень этому рада, и благо вы сейчасъ спрашивали, не нужно ли мн чего-нибудь, я скажу вамъ, дядюшка-Морисъ, какое одолженіе вы можете мн сдлать.

— Говорите, говорите, мы готовы служить.

— Нельзя ли, чтобъ Жерменъ потрудился проводить мою дочь?

— Куда же? въ Фуршъ?

— Нтъ, не въ Фуршъ, а въ Ормо, гд она проживетъ остатокъ года.

— Какъ! сказала ттка Морисъ: — вы разстаетесь ръ дочерью?

— Нечего длать, надо, чтобъ она пошла въ услуженіе и выработывала что-нибудь. Мн это очень-грустно и ей также, бдняжк! Мы не могли ршиться разстаться объ иванов-дн. Но настаетъ мартыновъ-день, и ей нашлось хорошее мсто пастушки на ормоскихъ мызахъ. Мызникъ намедни прозжалъ мимо насъ съ ярмарки, увидлъ мою Марію, когда она пасла своихъ трехъ барановъ на общинномъ лугу. ‘Вы совсмъ безъ дла, двочка’ говоритъ онъ ей: ‘три барана на пастушку — какое это занятіе! Хотите ли стеречь ихъ сотню? я возьму васъ къ себ. Наша пастушка захворала и возвращается къ своимъ роднымъ, если хотите прійдти къ намъ на-дняхъ, получите пятьдесятъ франковъ за остатокъ года до будущаго иванова-дня.’ Двочка отказалась, но не пропустила этого безъ вниманія и разсказала мн, когда, воротившись вечеромъ домой, увидла, что я грустна и затрудняюсь тмъ, какъ провести зиму, которая будемъ жестока и долга, потому-что ныншній годъ журавли и дикіе гуси пролетли цлымъ мсяцемъ раньше обыкновеннаго. Мы съ нею поплакали, но потомъ ободрились. Подумали, что нельзя намъ оставаться вмст, потому-что нашъ клочокъ земли насилу прокормитъ одного человка, а благо Марія подросла (вдь ей шестнадцать лтъ), пусть же она не отстаетъ отъ другихъ, пусть заработываетъ себ хлбъ и помогаетъ бдной матери.

— Ттка-Гильетта, сказалъ старый хлбопашецъ: — еслибъ нужны были только пятьдесятъ франковъ, чтобъ утшить васъ отъ горя и избавить отъ необходимости посылать дочь въ чужое мсто, пожалуй, я бы нашелъ ихъ вамъ, хоть пятьдесятъ франковъ ныньче и не бездлица для нашего брата. Но везд надо слушаться разсудка наравн съ дружбою. Спасшись отъ бдности въ эту зиму, вы не спасетесь отъ будущей бдности, а чмъ дольше ваша дочь будетъ медлить ршеньемъ, тмъ тяжело вамъ съ нею будетъ разставаться. Марія выросла велика и здорова, а у васъ ей нечего длать. Пожалуй, привыкнетъ къ бездлушничеству…

— О! за это я не боюсь! сказала Гильетта.— Марія у меня такая работящая, какъ только можетъ быть богатая двка при большомъ хозяйств. Она не сидитъ минуты сложа руки, и когда у насъ нтъ работы, чиститъ и натираетъ нашу бдную мебель, которую длаетъ свтлою какъ зеркало. Эта двочка стоитъ денегъ, и мн бы гораздо-было пріятне, еслибъ она у васъ опредлилась пастушкою, чмъ ушла въ такую даль къ незнакомымъ людямъ. Вы бы взяли ее въ ивановъ-день, еслибъ мы тогда могли ршиться, но теперь вы ужь наняли себ всхъ рабочихъ, и разв на будущій ивановъ-день мы можемъ думать объ этомъ.

— Согласенъ отъ всего сердца, Гильетта! Мн будетъ очень-пріятно. А покуда она и о научится длу и привыкнетъ быть въ услуженіи.

— Да, да, конечно, жребій брошенъ. Ормоскій мызникъ опять присылалъ за нею ныньче утромъ, мы отвчали да, и она должна идти. Но бдняжка не знаетъ дороги, и мн бы не хотлось посылать ее такъ далеко одну. Если вашъ зять отправляется завтра въ Фуршъ, онъ можетъ проводить ее. Кажется, что мыза, куда ей надо, тутъ же рядомъ, такъ мн сказывали, сама я никогда тамъ не бывала.

— Да, рядомъ, и зять мой проводитъ ее непремнно, даже онъ можетъ посадить ее позади себя на лошадь: она меньше истопчетъ башмаки. Вотъ онъ идетъ ужинать. Слышишь, Жерменъ, маленькая Марія ттки Гильетты идетъ въ пастушки въ Ормо. Ты довезешь ее съ собой на лошади, не правда ли?

— Пожалуй, отвчалъ Жерменъ, который былъ разстроенъ, но всегда готовъ на услугу ближнему.

Въ нашемъ свт, не пришло бы въ голову матери доврить шестнадцатилтнюю двочку мужчин двадцати-восьми лтъ, ибо Жермену въ-самом-дл было только двадцать-восемь, и хотя, по понятіямъ его края, онъ слылъ старымъ для женитьбы, но былъ еще самымъ красивымъ мужчиною въ цломъ мстечк. Трудъ не изсушилъ и не состарилъ его, какъ изсушаетъ и старитъ большую часть крестьянъ, которые пахали лтъ десятокъ. Онъ былъ въ состояніи пахать еще десять лтъ, и разв сильно-вкоренившійся предразсудокъ на-счетъ лтъ-могъ помшать молодой двушк замтить, что Жерменъ имлъ свжій цвтъ, живые и голубые какъ майское небо глаза, алый ротъ, прекрасные зубы, стройный и гибкій станъ, какъ станъ молодаго коня, который еще не покидалъ табуна своего.

Но чистота нравовъ — священное преданіе въ нкоторыхъ деревняхъ, удаленныхъ отъ развратной суеты большихъ городовъ, и между всми белерскими семьями, семья Мориса слыла за честную и правдолюбивую. Жерменъ халъ сватать себ жену, Марія была такъ молода и такъ бдна, что онъ не могъ думать о ней въ этомъ отношеніи, и, не будучи злымъ человкомъ, человкомъ безъ сердца, не могъ имть никакой преступной мысли, находясь подл нея. Дядя-Морисъ отнюдь не безпокоился, видя, что онъ сажаетъ позади себя эту хорошенькую двочку, Гильетта побоялась бы обидть его, еслибъ стала поручать ему беречь ее какъ сестру. Марія сла на кобылу со слезами, двадцать разъ обннявши мать и молодыхъ подругъ своихъ. Жерменъ, будучи самъ грустенъ, тмъ живе сочувствовалъ ея горю и похалъ съ серьзнымъ видомъ, между-тмъ, какъ сосди махали руками на прощанье бдной Маріи, не думая ничего худаго.

Срка была молода, статна и сильна. Она безъ напряженія везла свою двойную ношу, прижавъ уши и грызя удила, какъ и слдовало гордой, горячей кобыл. Проходя мимо снокоснаго луга, она увидла свою мать, которую звали старою Сркой, такъ же, какъ ее молодою Сркой, и заржала въ знакъ прощанья. Старая Срка подошла къ изгород, гремя своими цпными путами, попробовала галопировать по окраин луга, чтобъ слдовать за дочерью, потомъ, видя, что та пустилась крупной рысью, въ свою очередь остановилась, печальная, тревожная, вытянувъ шею, съ ртомъ набитымъ травой, которую ужь не думала сть.

— Бдная скотина не забываетъ своего отродья, сказалъ Жерменъ, чтобъ развлечь скуку Маріи.— Это напоминаетъ мн, что я не простился съ моимъ маленькимъ Пьеромъ. Шалуна не было при отъзд! Вчера вечеромъ онъ хотлъ, чтобъ я общалъ взять его съ собою, и цлый часъ проплакалъ въ постели. Еще ныньче поутру чего-чего онъ не длалъ, чтобъ убдить меня! О! какой смышленый и хитрый мальчишка! Но когда увидлъ, что ничего не добьется, изволилъ разгнваться: убжалъ въ поле, и я ужь не видалъ его днемъ.

— Я его видла, сказала Марія, силясь унять свои слезы.— Онъ бгалъ около пролска съ дтьми Сула, я такъ и думала, что онъ давно ушелъ изъ дома, потому-что былъ голоденъ и лъ терновыя и тутовыя ягоды. Я дала ему своего хлба, и онъ мн сказалъ: ‘Спасибо, Маріюшка, когда ты прійдешь къ намъ, я теб дамъ пирога’. Онъ преумный ребенокъ у васъ, Жерменъ!

— Да, преумный! возразилъ хлбопашецъ: — и я не знаю, чего бъ я для него не сдлалъ! Еслибъ его бабушка не была разсудительне меня, я не удержался бы и взялъ бы его съ собою, когда увидлъ, что онъ плачетъ такъ крпко, что его сердечко готово было разорваться.

— Что жь! отъ-чето вы его не взяли, Жерменъ? Онъ не отяготилъ бы васъ, онъ такой смирный, когда длаютъ по его желанію!

— Кажется, онъ былъ бы лишнимъ тамъ, куда я ду. По-крайней-мр, такъ говорилъ дядя-Морисъ… Я однако думалъ бы, что, напротивъ, надо поглядть, какъ его пріймутъ, и что такой умный ребенокъ не могъ не понравиться… Но домашніе говорятъ, не надо начинать съ того, чтобъ показывать семейныя тягости… Да зачмъ я говорю теб объ этомъ, Марія? вдь ты ничего не понимаешь!

— Какъ не понимать, Жерменъ, я знаю, что вы дете жениться, матушка сказала мн это, не велвъ говорить никому, ни у васъ, ни тамъ, куда я иду, и можете быть покойны: ни слова не скажу.

— Хорошо сдлаешь, потому что еще ничего не ршено, можетъ-быть, я и не понравлюсь этой женщин.

— Какъ не понравиться, Жерменъ! Отъ-чего жь бы вы не понравились?

— Кто знаетъ? У меня трое дтей, а это тягость для женщины, которая не мать имъ!

— Правда, но ваши дти не то, что другія дти.

— Ты думаешь?

— Они хороши, какъ ангельчики, и такъ воспитаны, что не найдешь любезне ихъ.

— Сильвенъ не очень-спокоенъ.

— Онъ еще крошка: какъ ему не быть безпокойнымъ! за то какой умникъ!

— Правда, онъ не глупъ, и какой смлый! Не боится ни коровъ, ни воловъ, и еслибъ дать ему волю, онъ уже карабкался бы на лошадей за старшимъ.

— Я на вашемъ мст взяла бы старшаго. Наврное, васъ тотчасъ бы полюбили за то, что у васъ такой хорошенькій ребенокъ!

— Да, если эта женщина любитъ дтей: а если не любитъ?

— Разв есть женщины, которыя не любятъ дтей?

— Я думаю, такихъ немного, однакожь есть, и вотъ что меня мучитъ.

— Такъ вы вовсе не знаете этой женщины?

— Вовсе нтъ, и боюсь, что не больше узнаю е, посмотрвши. Я не мнителенъ. Когда мн говорятъ ласковыя слова, я врю, но не разъ мн приходилось раскаиваться, потому-что слова не дла.

— Говоритъ, она очень-хорошая женщина.

— Кто говоритъ? дядя-Морисъ?

— Да, тесть вашъ.

— Прекрасно, но онъ знаетъ ее но больше моего.

— Такъ что жь! вотъ вы скоро ее увидите, посмотрите хорошенько, и авось не ошибетесь, Жерменъ.

— Знаешь что, Марія? мн будетъ очень-пріятно, если ты зайдешь къ нимъ со мною прежде, чмъ пойдешь въ Ормо, ты тонка, ты всегда выказывала умъ и на все обращаешь вниманіе. Если увидишь что-нибудь не совсмъ-пригожее, шепнешь мн.

— О, нтъ, Жерменъ! этого я не сдлаю! Я побоюсь сама ошибиться, притомъ же, если слово, сказанное на втеръ, отохотитъ васъ отъ женитьбы, ваши родные будутъ сердиться на меня, а у меня и безъ того довольно горя: какъ же мн накликать еще новое на мою матушку!

Пока они такъ толковали, Срка попятилась въ сторону, навостривъ уши, потомъ воротилась и подошла къ кустарнику, гд что-то сначала испугало ее и что она теперь начинала узнавать. Жерменъ, взглянувъ въ кустарникъ, увидлъ во рву, подъ густыми и еще свжими втвями дубняка, что-то такое, что онъ принялъ за ягненка.

— Скотина заблудшая, сказалъ онъ:— либо мертвая, потому-что не шевелится. Можетъ быть, кто нибудь ищетъ ее, надо посмотрть!

— Это не скотина, вскричала Марія:— это ребенокъ спитъ, вашъ маленькій Пьеръ!

— Вотъ хорошо! сказалъ Жерменъ, слзая съ лошади: шалунъ уснулъ тутъ, такъ далеко отъ дома, и во рву, гд его, пожалуй, укуситъ какая-нибудь змя!

Онъ взялъ на руки ребенка, который ему улыбнулся, открывъ глаза, и обвилъ его шею рученками, говоря:

— Папа, возьми меня съ собою!

— Такъ и есть! вчно одна псня! Что ты длалъ тутъ, негодный?

— Я ждалъ, когда папа будетъ прозжать, сказалъ ребенокъ:— все глядлъ на дорогу, и, заглядвшись, уснулъ.

— А еслибъ я прохалъ, не увидвъ тебя, ты оставался бы тутъ всю ночь, и волкъ сълъ бы тебя?

— О! я зналъ, что ты увидишь меня! отвчалъ маленькій Пьеръ съ увренностью.

— Ну, теперь, Пьеръ, поцалуй меня, простись со мною, и воротись скоре домой, если не хочешь, чтобъ поужинали безъ тебя.

— Такъ ты не возьмешь меня? вскричалъ мальчикъ, начиная утирать глаза, чтобъ показать, что сбирался плакать.

— Ты знаешь, что ддушка и бабушка не позволяютъ, сказалъ Жерменъ, укрываясь за власть старшихъ, какъ человкъ, не надящійся на собственную власть.

Но ребенокъ ничего не слушалъ. Онъ принялся плакать не на шутку, говоря, что если отецъ взялъ съ собою Марію, то можетъ взять и его. Ему возражали, что надо прозжать глухимъ лсомъ, что тамъ много злыхъ зврей, которые съдаютъ дтей, что Срка не хочетъ везти троихъ, что такъ она сказала при отъзд, и что въ той сторон, куда они хали, нтъ ни ужина, ни постели для маленькихъ. Вс эти доводы не убдили Пьера, онъ упалъ на траву и катался по ней, крича, что папа его разлюбилъ, и что если не возьметъ его съ собою, то онъ не воротится домой ни днемъ, ни ночью.

У Жермена быао отцовское сердце, столь же нжное и слабое, какъ сердце женщины. Смерть жены, попеченія, какія онъ одинъ принужденъ былъ прилагать о своихъ малюткахъ, также мысль, что бдныя сиротки имли нужду быть горячо любимы,— все это сдлало его отцомъ слабымъ и нжнымъ, и внутри его произошла жестокая борьба, тмъ больше, что онъ стыдился своей слабости и усиливался скрыть свою грусть отъ Маріи, — такая жестокая борьба, что потъ выступилъ у него на лбу и глаза окаймились краснотою, готовые также заплакать. Наконецъ, онъ попробовалъ-было сердиться, но, обратясь къ Маріи, какъ бы для того, чтобъ взять ее въ свидтельницы своей душевной твердости, увидлъ, что лицо доброй двушки омочено слезам и вся твердость его оставила, и онъ не могъ удерживать своихъ слезъ, хотя еще бранился и грозилъ.

— Какое же у васъ жестокое сердце, сказала наконецъ ему Марія: — я съ своей стороны не могла бы ни за что такъ поперечить ребенку, который расплакался. Полноте, Жерменъ, возьмите его. Ваша кобыла привыкла возить двухъ человкъ съ ребенкомъ, а доказательство вашъ зять съ женою, которая гораздо-потяжеле меня, здитъ же на рынокъ по субботамъ съ ихъ мальчикомъ на этой доброй скотин. Можете посадить его на лошадь впереди себя, притомъ же, я лучше соглашусь идти одна пшкомъ, чмъ огорчать этого крошку.

— Зачмъ же! отвчалъ Жерменъ, которому смерть хотлось дать себя уговорить.— Срка сильна и свезла бы вдвое больше, если бы нашлось мста на ея хребт. Но что намъ длать съ ребенкомъ дорогою? Онъ озябнетъ, проголодается, и кто ужо и завтра будетъ укладывать его спать, умывать и одвать? Я не смю обременять этимъ женщину, которой не знаю и которая, врно, подумаетъ, что я черезъ-чуръ не церемоненъ съ нею для начала.

— По ласк или неудовольствію, что она окажетъ, вы тотчасъ ее узнаете, Жерменъ, поврьте мн! Если же она оттолкнетъ вашего Пьера, я берусь ходить за нимъ. Я прійду къ ней одть его и возьму съ собою въ поле завтра, буду играть съ нимъ цлый день и позабочусь, чтобъ онъ ни въ чемъ не нуждался.

— Онъ надостъ теб, бдняжка! Онъ будетъ теб въ тягость цлый день, слишкомъ-долго!

— Напротивъ, это мн доставитъ удовольствіе, дастъ мн компанію, и помшаетъ скучать первый день, который прійдется мы и провести на чужой сторон. Я буду воображать, что я еще дома.

Ребенокъ, видя, что Марія принимала его сторону, уцпился за ея юбку и держался такъ-крпко, что безъ боли нельзя бы оторвать его рученокъ. Примтивъ, что отецъ соглашается, онъ схватилъ руку Маріи своими загорлыми отъ солнца ручейками, обнялъ ее, прыгая отъ радости и таща ее къ лошади съ тмъ пылкимъ нетерпніемъ, которое сопровождаетъ вс дтскія желанія.

— Пойдемъ! пойдемъ! сказала двушка, поднимая его на руки: — успокоимъ сердечко, которое прыгаетъ какъ птичка, и если озябнешь ночью, скажи мн, голубчикъ Пьеръ, я заверну тебя въ свой плащъ. Обними отца к попроси у него прощенья, что упрямился. Скажи, что впередъ никогда не будешь! слышишь, никогда!

— Да, да, лишь бы я всегда длалъ по его вол, не такъ ли? сказалъ Жерменъ, утирая слезы малютки своимъ платкомъ.— Ахъ, Марія! ты у меня балуешь этого шалуна!.. А право, ты предобрая двушка, Марія. Не знаю, отъ-чего ты не пошла къ намъ въ пастушки о прошломъ ивановомъ-дн. Ты ходила бы за моими дтьми, и мн пріятне было бы платить теб хорошую цну за услугу имъ, нежели хать сватать жену, которая, можетъ-быть, подумаетъ, что сдлаетъ мн большую милость, если будетъ терпть ихъ.

— Не надо такъ глядть на вещи съ худой стороны, отвчала Марья, держа узду лошади, пока Жерменъ усаживалъ сына на передъ широкаго вьючнаго сдла, покрытаго козьей шкурой: — если ваша жена не будетъ любить дтей, возьмите меня къ себ въ услуженіе на будущій годъ, и будьте покойны я такъ стану забавлять ихъ, что они ничего не примтятъ.

IV.
Подъ старыми дубами.

— Да-бишь, сказалъ Жерменъ, когда они сдлали нсколько шаговъ,— что подумаютъ дома, увидвъ, что парень-то не воротился? Родные встревожатся и станутъ его везд искать!

— Скажите десятскому, который вонъ тамъ работаетъ, на дорог, что вы берете его съ собою, и попросите извстить вашихъ.

— Правда, Марія, ты на все находишься! Мн и въ голову не приходило, что Жанни долженъ быть тамъ.

— Живетъ же онъ близехонько отъ мызы и непремнно исполнитъ ваше порученіе.

Взявъ эту предосторожность, Жерменъ пустилъ кобылу рысью, и маленькій Пьеръ былъ такъ веселъ, что сначала и не догадался, что еще не обдалъ. Но движеніе лошади вытрясло ему желудокъ, и черезъ милю онъ началъ звать, блднть и признался, что ему очень хочется сть.

— Ну, началось! сказалъ Жерменъ — Ужь я зналъ, что мы не далеко продемъ, какъ онъ запроситъ сть или пить.

— Мн и пить хочется! сказалъ маленькій Пьеръ.

— Хорошо! Задемъ, пожалуй, въ харчевню ттки-Ребекъ, въ Корл, въ харчевню Разсвтъ! Славная вывска, но заведеніе плохое! Ты, Марія, также выпьешь немножко вина.

— Нтъ, нтъ, мн ничего не нужно, сказала она: — я буду держать лошадь, пока вы съ нимъ пойдете.

— Послушай, милая, ты поутру отдала свой завтракъ моему Пьеру, а сама не ла, обдать съ нами дома также не хотла, а только плакала.

— О! мн не хотлось сть, мн было очень-грустно! Божусь вамъ, что и теперь еще совсмъ не хочется сть.

— Надо принудить себя, милая, не то захвораешь. Дорога не близкая, а неловко же пріхать туда голодншенькимъ, чтобъ, не поздоровавшись еще, спросить сть. Я самъ подамъ теб примръ, хотя не чувствую большаго аппетита, но я буду сть, потому-что вдь я самъ также не обдалъ. Я видлъ, что вы съ матерью плачете, это надрывало мн сердце… Полно, полно, привяжемъ Срку у дверей, слзай, я такъ хочу.

Они вс трое вошли къ ттк-Ребекъ, и меньше, нежели въ четверть часа, толстая хромая старуха успла подать имъ довольно-взрачную яичницу, ситнаго хлба и вина клерета.

Крестьяне дятъ нескоро, а маленькій Пьеръ имлъ такой большой аппетитъ, что прошелъ добрый часъ, пока Жерменъ могъ подумать о продолженіи пути. Марія сначала ла изъ угожденія, потомъ, мало-по-малу, ей захотлось сть,— потому-что въ шестнадцать лтъ нельзя долго поститься, и деревенскій воздухъ требуетъ сытости. Ласковыя рчи, которыя говорилъ ей Жерменъ, чтобъ утшить и ободрить ее, также произвели свое дйствіе, она старалась уврить себя, что семь мсяцевъ пройдутъ скоро, старалась думать о счастіи жить снова съ своей семьей и въ своей изб, потому-что дядя-Морисъ и Жерменъ единогласно общали взять ее къ себ въ услуженіе. Но когда она начала развеселяться и играть съ маленькимъ Пьеромъ, Жермену вспала несчастная мысль указать ей изъ окошка харчевни прекрасный видъ долины, которую всю видно съ этой высоты, и которая была такъ весела, зелена и плодородна. Марья взглянула и спросила, видны ли отсюда белерскіе домы.

— Разумется, сказалъ Жерменъ: — и наша мыза, и даже нашъ домикъ. Смотри, видишь срую точку, недалеко отъ большаго тополя Годаровъ, пониже колокольни.

— Ахъ, вижу! сказала двочка, и опять залилась слезами.

— Напрасно я теб напомнилъ это, сказалъ Жерменъ, — я сегодня длаю только глупости! Ну, Марія, подемъ, милая, дни ныньче короткіе, и черезъ часъ, когда взойдетъ луна, будетъ не тепло.

Они пустились въ путь, прохали большую пустошь, и какъ, не желая утомлять двушку и ребенка слишкомъ-крупной рысью, Жерменъ не очень погонялъ Срку, то солнце уже сло, когда они покинули дорогу и въхали въ лсъ.

Жерменъ зналъ дорогу въ Манье, но разсчелъ, что будетъ ближе не възжать въ шантелубскую аллею, а хать черезъ Прель и Сепюльтюру, — путь, которымъ онъ не привыкъ здить, когда отправлялся на ярмарку. Онъ сбился и потерялъ еще нсколько времени прежде, нежели въхалъ въ лсъ, да и въхалъ-то въ него не въ настоящемъ мст, вовсе того не примтивъ, — такъ-что очутился задомъ къ Фуршу и взялъ гораздо-выше въ сторону къ Арданту.

Опознаться мшалъ ему туманъ, поднявшійся съ наступленіемъ ночи,— одинъ изъ тхъ тумановъ, бывающихъ въ осенніе вечера, которые отъ свта луны становятся еще неопредленне и обманчиве. Большія лужи воды, которыми усяны лсныя прогалины, испускали такія густыя испаренія, что когда Срка проходила по нимъ, сдоки замчали это только по шлепанью ея ногъ и по тягости, съ какою она вытаскивала ихъ изъ грязи.

Когда, наконецъ, напали на хорошую прямую аллею, и когда, прохавъ ее, Жерменъ постарался опознаться, то замтилъ, что заблудился, ибо дядя-Морисъ, толкуя ему дорогу, говорилъ, что при вызд изъ лса ему надо будетъ спуститься съ очень-крутаго берега, прохать широкій лугъ и дважды перехать рку въ бродъ. Онъ даже совтовалъ ему възжать въ рку поосторожне, потому-что въ начал осени шли большіе дожди и вода могла порядочно прибыть. Не видя ни спуска, ни луга, ни рки,— ничего, кром ровной и блой какъ снгъ степи, Жерменъ остановился, поглядлъ, не видать ли какого-нибудь дома, подождалъ, не появится ли какой-нибудь прохожій, и не нашелъ ничего, по чему бы могъ узнать дорогу. Онъ воротился назадъ и въхалъ опять въ лсъ. Но туманъ сгустился еще больше, луна совершенно задернулась, дорога шла дрянная, рытвины были глубоки. Два раза Срка оступалась, навьюченная такою тяжестью, она теряла бодрость, и если еще сохраняла столько чутья, чтобъ самой не натыкаться на деревья, то сидвшихъ на ней невольно вводила въ дло съ толстыми сучьями, загораживавшими дорогу вровень съ ихъ головами и подвергавшими ихъ большой опасности. Въ одной изъ этихъ встрчъ Жерменъ потерялъ шляпу и едва нашелъ ее. Маленькій Пьеръ уснулъ, и, опустившись какъ мшокъ, такъ крпко уцпился за руки отца, что Жерменъ уже не могъ ни держать узду, ни править лошадью.

— Кажется, насъ обошелъ лшій, сказалъ наконецъ Жерменъ, остановясь: — этотъ лсъ не такъ великъ, чтобъ въ немъ кто-нибудь могъ заблудиться, кром пьянаго, а вотъ ужь покрайней-мр два часа какъ мы кружимся и не можемъ выбраться. Срка думаетъ объ одномъ, какъ бы воротиться домой, и она-то сбиваетъ меня съ толку. Если мы захотимъ похать къ себ, намъ стоитъ только дать ей волю. Но когда мы, можетъ-быть, въ двухъ шагахъ отъ мста, гд должны ночевать, глупо ворочаться назадъ и хать опять такую дальнюю дорогу. Между-тмъ, ужь я не знаю, что и длать, не вижу ни зги, и боюсь, чтобъ ребенокъ не схватилъ лихорадку, если мы останемся въ этомъ проклятомъ туман, или чтобъ мы его не раздавили собою, если лошадь споткнется на переднія ноги.

— Надо покориться своей участи, сказала Марія.— Слземъ, Жерменъ, дайте мн ребенка, я понесу его на рукахъ, и лучше вашего не допущу, чтобъ плащъ, спадая, оставлялъ его открытымъ. Вы поведете лошадь за узду, и, можетъ-быть, мы лучше разглядимъ дорогу, когда будемъ ближе къ земл.

Эта мра успла только предохранить ихъ отъ паденья съ лошади, ибо туманъ разстилался и словно прилипалъ къ мокрой земл. Ходьба была трудна, и скоро они такъ устали, что остановились, нашедши наконецъ сухое мсто подъ старыми дубами. Съ Маріи потъ катился градомъ, но она не жаловалась и ничего не боялась. Занимаясь единственно ребенкомъ, она сла на песокъ и положила его къ себ на колни, между-тмъ, какъ Жерменъ осматривалъ окрестность, привязавъ узду Срки къ сучку дерева.

Но Срка, которой очень надоло путешествіе, натужилась, порвала поводья, подпругу, и брыкнувъ полдюжину разъ задомъ выше своей головы, помчалась сквозь проски, доказывая ясно, что она одна умла найдти дорогу домой.

— Вотъ-те на! сказалъ Жерменъ, погонявшись за нею и не поймавъ ея: — теперь мы пшіе, и напрасно отъ искали бы дорогу, потому-что намъ надо бы перезжать рку вбродъ, и, смотря потому, какъ наводнены тропинки, можемъ быть уврены, что лугъ весь залитъ ркою. Другихъ дорогъ мы не знаемъ. Прійдется подождать, пока туманъ разсется, онъ не можетъ продлиться дольше часа или двухъ. Когда будетъ можно видть, поищемъ какого-нибудь дома, перваго, какой попадется на опушк лса, но теперь намъ нельзя выйдти отсюда, передъ нами какой-то ровъ или прудъ, или не знаю что, а позади насъ также не умю сказать что такое, потому-что не понимаю уже, съ которой стороны мы пріхали.

— Что жь! возьмемъ терпніе, Жерменъ, сказала Марья.— Намъ не худо тутъ на пригорк. Дождь не пробиваетъ листьевъ этихъ толстыхъ дубовъ, и мы можемъ развести огонь, потому-что я ощупываю старые пни, которые ни къ чему не годятся и такъ сухи, что будутъ горть. Вдь съ вами есть огонь, Жерменъ? Вы недавно курили трубку.

— Былъ со мною! мое огниво было на сдл въ мшк съ дичью, которую я везъ невст, но проклятая лошадь все унесла, даже плащъ мой, который теперь потеряетъ и изорветъ въ клочки объ сучья.

— Нтъ, Жерменъ, сдло, плащъ, мшокъ, все здсь на земл, у васъ подъ ногами.— Срка оборвала подпруги и все съ себя сбросила.

— И то все цло! вскричалъ хлбопашецъ: — еслибъ намъ ощупью набрать хвороста, мы могли бы высушиться и обогрться.

— Это не мудрено, сказала Марія: — хворостъ везд хруститъ подъ ногами, но прежде дайте-ко мн сюда сдло.

— Что ты хочешь съ нимъ длать?

— Сдлать постель ребенку. Нтъ, не такъ, положите наизнанку: онъ лучше не скатится, да оно же и нагрлось отъ спины лошади. Подложите мн его съ обихъ сторонъ камнями, что тутъ валяются.

— Я не вижу ихъ! Не-ужь-то у тебя кошачьи глаза?

— Ну! вотъ и готово, Жерменъ! Дайте мн вашъ плащъ завернуть ему ножки, а своимъ я одну его. Смотрите! не такъ ли жь ему покойно, какъ дома на постели? Пощупайте, какъ онъ согрлся!

— Правда! ты мастерица ходить за дтьми, Марія!

— Дло-то вовсе не мудреное.— Теперь достаньте огниво изъ мшка, а я складу дровъ.

— Эти дрова никогда не загорятся: они слишкомъ-сыры.

— Вы во всемъ сомнваетесь, Жерменъ! Разв не помните, какъ бывали въ пастухахъ и разводили большіе огни въ пол, подъ самымъ дождемъ?

— Да, это искусство ребятъ, которые стерегутъ скотину, но я былъ погонщикомъ быковъ, какъ скоро началъ ходить.

— Отъ-того-то вы ловче управляетесь руками, нежели пальцами.— Ну, вотъ, нашъ костеръ складенъ, поглядите, какъ онъ загорится! Дайте мн огонь и горстку сухаго папоротника. Хорошо! Теперь раздувайте, вдь вы не слабогруды?

— Нтъ, кажется, сказалъ Жерменъ, дунувъ какъ кузничный мхъ.

Черезъ минуту, пламя вспыхнуло, бросило сперва красноватый свтъ, и наконецъ засверкало синими полосами подъ пологомъ дубовъ, борясь съ туманомъ и просушая мало-по-малу воздухъ шаговъ на десять вокругъ.

— Я сяду подл маленькаго, чтобъ на него не попали искры, сказала двушка.— А вы подкладывайте дрова и раздувайте огонь, Жерменъ! Мы тутъ не озябнемъ и не простудимся, ручаюсь вамъ.

— Нечего сказать, ты умная двка, сказалъ Жерменъ: — и умешь разводить огонь какъ ночная вдьма. Я теперь ожилъ и ободрился духомъ, потому-что съ ногами, измоченными по колни и съ мыслью пробыть такъ до разсвта, я былъ сейчасъ очень не въ дух.

— А когда человкъ не въ дух, онъ ни на что не находится, — возразила Марія.

— Такъ ты никогда не бываешь не въ дух?

— Э, нтъ, никогда. За чмъ?

— Не годится оно ни для чего, конечно, но какъ же отъ этого удержаться, когда есть горе? Богъ вдаетъ, что ты, однакожь, бдная, видла довольно горя, потому-что никогда не живала счастливо.

— Правда, мы съ матушкой натерплись горя. Намъ было грустно, но мы никогда не теряли духа.

— Я не потеряю духа на какую хочешь работу, сказалъ Жерменъ: — но бдность была бы мн тяжела, потому-что я никогда не зналъ нужды. Жена сдлала меня богатымъ, и я до-сихъ-поръ богатъ, и буду богатъ, пока буду работать на мыз… то-есть всегда, надюсь… Но у каждаго свое горе! я терплъ другое.

— Да, вы потеряли жену, а это большая жалость!

— Не правда ли?

— О! я по ней очень плакала, Жерменъ! Она была такая добрая!.. Полно, перестанемъ объ ней говорить, я, пожалуй, опять заплачу, все мое прежнее горе приходитъ мн на память.

— Точно, она очень любила тебя, Марія! она очень дорожила тобой и твоей матерью.— Ну! ты ужь плачешь? Нтъ, милая, я такъ не хочу плакать.

— А сами плачете, Жерменъ! И вы плачете! Что за стыдъ человку плакать по жен? Не совститесь, полноте! я длю пополамъ съ вами это горе!

— У тебя доброе сердце, Марія.— мн пріятно плакать съ тобою. Однако подвинь свои ноги къ огню, ты также перемочила себ все платье, бдняжка! Я сяду вмсто тебя подл ребенка, а ты погрйся хорошенько.

— Мн довольно тепло, сказала Марія: — коли вы хотите ссть тамъ, возьмите себ плащъ, мн и такъ хорошо.

— Да, здсь недурно, сказалъ Жерменъ, садясь возл нея.— Только голодъ немножко безпокоитъ меня. Теперь часовъ девять вечера, наврное, а я такъ усталъ отъ ходьбы по этимъ гадкимъ дорогамъ, что весь ослаблъ. Не-ужь-то теб также не хочется сть, Марія?

— Мн? нтъ. Я не привыкла по вашему закусывать четыре раза въ сутки, и столько разъ ложилась спать безъ ужина, что одинъ лишній разъ вовсе для меня не рдкость.

— Ну! оно удобно для такихъ женщинъ, какъ ты,— не требуетъ расхода, сказалъ Жерменъ улыбаясь.

— Я не женщина, сказала наивно Марія, не примчая оборота, какой принимали мысли тонкаго хлбопашца.— Или вы грезите?

— Да, я думаю, что грежу, отвчалъ Жерменъ:— можетъ-быть, съ голода!

— Какой вы лакомка! возразила она, развеселяясь въ свою очередь: — что жь! если вы не можете пробыть пять или шесть часовъ безъ ды, разв въ мшк съ вами нтъ дичи и огня, чтобъ ее изжарить?

— А что! славная мысль! но вдь это въ подарокъ будущему тестю?

— У васъ шесть куропатокъ и заяцъ! чай, не все же это вы съдите?

— Но какъ ее жарить здсь, безъ вертела и безъ тагана? Она вся сгоритъ.

— Ни чуть нтъ, сказала Марія:— я берусь вамъ изжарить ее въ зол, такъ-что она не будетъ отзываться дымомъ. Разв вы никогда не ловили жаворонковъ въ пол и не жарили ихъ на камняхъ? Ахъ! да-бишь, я забыла, что вы не бывали въ пастухахъ! Ну, щиплите эту куропатку! полегче: вы обдерете съ нея кожу!

— Ты щипли другую, и учи меня!

— Такъ вы хотите състь двухъ? Нечего сказать, аппетитецъ! Ну, вотъ он ощипаны. Я стану ихъ жарить.

— Ты была бы чудесная харчевница, Марія! да жаль, у тебя нтъ харчевни, и мн прійдется пить воду изъ этого болота.

— А вамъ хотлось бы винца? Не нужно ли еще кофею? Вы думаете, что вы на ярмарк въ трактир? Кликните трактирщика:— эй, ликера тонкому белерскому хлбопашцу!

— Ахъ, злодйка! ты подсмиваешься надо мною?— Разв ты не выпила бы винца, еслибъ оно было?

— Я? сегодня я пила его съ вами, у ттки Ребекъ, во второй разъ отъ рода, но если вы будете умны, я дамъ вамъ бутылку вина почти полную, да еще хорошаго!

— Какъ, Марія, такъ ты ршительно колдунья?

— Разв вы сдуру-то не спросили двухъ бутылокъ у ттки-Ребекъ? Одну выпили вы съ вашимъ ребенкомъ, а я только отвдала нсколько капель изъ той, которую вы поставили передо мною. Однакожь заплатили вы за об, не поглядвъ.

— Ну, что жь?

— Что жь! я убрала къ себ въ корзину ту, которая осталась невыпитою. Я думала, что вамъ либо вашему маленькому захочется пить дорогою, вотъ она.

— Ты самая смышленая двушка, какую я видалъ на свт. Прошу покорно! А она еще плакала, бдняжка, выходя изъ харчевни! слезы не помшали ей думать о другихъ больше, чмъ о самой-себ. Марія, кто на теб женится, будетъ не дуракъ!

— Надюсь, потому-что я не пойду за дурака. Ну, кушайте своихъ куропатокъ: он въ пору изжарились, а за недостаткомъ хлба, довольствуйтесь каштанами.

— Чортъ побери! да гд ты взяла еще каштановъ?

— Велика мудрость! всю дорогу я рвала каштаны мимоздомъ и наклала ихъ въ карманы.

— И они также испечены?

— Гд жь бы у меня была голова, еслибъ я не положила ихъ подъ огонь, какъ скоро онъ загорлся? Такъ всегда длается въ пол.

— Хорошо, Марія, поужинаемъ вмст! Я хочу выпить за твое здоровье и пожелать теб добраго мужа… такого, какого ты сама желаешь. Скажи мн, какого бы ты желала?

— Мудрено сказать, Жерменъ,— потому-что я еще не думала никогда объ этомъ.

— Какъ, вовсе нтъ? никогда? сказалъ Жерменъ, начиная сть съ аппетитомъ хлбопашца, но отрзывая лучшіе куски для своей подруги, которая ршительно отказалась отъ нихъ и удовольствовалась нсколькими каштанами.— Скажи, пожалуйста, Марія, продолжалъ онъ, видя, что она не отвчаетъ ему: — такъ ты еще не думала о замужств? Однакожь, ты на возраст!

— Можетъ-быть, сказала она:— но я очень-бдна. Надо по-крайней-мр сто экю, чтобъ выйдти замужъ, а я должна работать пять или шесть лтъ, чтобъ накопить столько.

— Бдняжка! Желалъ бы я, чтобъ дядя-Морисъ далъ мн сто экю:— я подарилъ бы ихъ теб.

— Спасибо, Жерменъ. Что же тогда заговорили бы обо мн?

— Что же можно заговорить? вс знаютъ, что я старъ, не могу на теб жениться. Не стали бы, врно, думать, что… что ты…

— Смотрите-ко, хлбопашецъ! вашъ ребенокъ просыпается, сказала Марья.

V.
Не смотря на холодъ.

Маленькій Пьеръ привсталъ и глядлъ вокругъ себя съ недоумвающимъ видомъ.

— А! онъ всегда такъ, когда слышитъ, что дятъ! сказалъ Жерменъ:— пушкою не разбудишь его, но зашевели подл него челюстями, онъ сейчасъ откроетъ глаза.:

— Вы тоже такой были въ его лта, сказала Марія съ лукавой улыбкою.— Что, мой Пьеръ, ты ищешь полога постели? Онъ ныншній вечеръ изъ зелени, голубчикъ, но твой отецъ все-таки ужинаетъ. Хочешь поужинать съ нимъ? Я не стала сть твоей доли, такъ и думала, что ты за ней проснешься!

— Марія, я хочу, чтобъ ты ла, вскричалъ хлбопашецъ:— я самъ больше не стану сть. Я обжора, невжа, а ты отказываешь себ для насъ,— это несправедливо, мн стыдно за самого-себя. Да, отъ одного этого мой голодъ прошелъ, я не позволю сыну ужинать, если ты не будешь ужинать съ нимъ.

— Оставьте насъ въ поко, отвчала Марія: — почему вы знаете наши аппетиты? У меня сегодня нтъ никакого, а у Пьера пребольшой, какъ у волчонка. Смотрите-ка, какъ онъ принялся! О! изъ него тоже выйдетъ здоровый хлбопашецъ!

Въ-самомъ-дл, маленькій Пьеръ скоро показалъ, чей былъ сынъ, и, едва проснувшись, не понимая ни гд былъ, ни какъ туда попалъ, началъ уписывать. Потомъ, навшись досыта, онъ показалъ больше обыкновеннаго ума, любопытства и разсудительности. Онъ спросилъ, гд они были, и узнавъ, что въ лсу, немножко испугался.

— Есть злые зври въ этомъ лсу? спросилъ онъ у отца.

— Нтъ, отвчалъ отецъ:— ни одного нтъ. Не бойся.

— Такъ ты лгалъ, когда говорилъ, что меня унесутъ волки, если я поду съ тобой въ лсъ?

— Смотрите, какой резонръ! сказалъ Жерменъ въ затрудненіи.

— Онъ правъ, подхватила Марія: — вы это говорили ему, у него хорошая память, и онъ вспомнилъ. Послушай, Пьеръ, знай, что отецъ никогда не лжетъ. Мы прохали большой лсъ, пока ты спалъ, а теперь мы въ маленькомъ лсу, гд не водится злыхъ зврей

— Далеко маленькій лсъ отъ большаго?

— Довольно-далеко, да и волки не выходятъ изъ большаго лса. А если который зайдетъ сюда, отецъ убьетъ его.

— И ты также, Марія?

— И мы также: вдь ты поможешь намъ, Пьеръ? Вдь ты не трусъ? Такъ-то пойдешь колотить!

— Да, ла, сказалъ польщенный ребенокъ, принимая геройскую позу: — мы ихъ убьемъ!

— Никто лучше тебя не уметъ говорить съ дтьми и уговаривать ихъ, сказалъ Жерменъ Маріи.— Правда, ты сама еще не такъ давно была ребенкомъ, и помнишь, что теб говорила твоя мать. Я думаю, что чмъ человкъ моложе, тмъ лучше понимаетъ маленькихъ. Я очень боюсь, что женщина въ тридцать лтъ, которая еще не бывала матерью, не выучится болтать и разсуждать съ дтьми.

— Отъ-чего жь нтъ, Жерменъ? Вы что-то все худо думаете про эту женщину, посл сами будете жалть!

— Ну ее къ чорту! сказалъ Жерменъ.— Скажи лучше, что я жалю, зачмъ я къ ней ду. На что мн жена, которой я не знаю?

— Папа, сказалъ ребенокъ:— что ты ныньче все твердишь про твою жену? Разв отъ-того, что она умерла…

— Ахти! такъ ты не забылъ ея, бдную маменьку?

— Нтъ, вдь я видлъ, какъ ее клали въ большой ящикъ благо дерева, а бабушка подвела меня поцаловать ее и проститься!.. Она была такая блая, такая холодная, и ттушка всякій вечеръ заставляетъ меня молиться Богу, чтобъ Онъ отогрлъ ее у себя на неб. Тамъ ли она теперь?

— Надюсь, мой милый, но надо всегда молиться: по этому мама увидитъ, что ты ее любишь.

— Сейчасъ помолюсь, возразилъ ребенокъ:— я забылъ помолиться ныншній вечеръ. Но я не умю молиться одинъ, всегда немножко сбиваюсь въ молитв. Пусть Марія мн поможетъ.

— Хорошо, Пьеръ, я теб помогу, сказала двушка.— Поди сюда, стань на колни на меня.

Ребенокъ стадъ на колни на плать двушки, сложилъ ручонки и началъ читать молитву, сперва со вниманіемъ и усердно, потому-что твердо зналъ начало, потомъ мшкатне и лниве, и наконецъ едва повторялъ слово за словомъ то, что говорила ему Марія, когда дошелъ до того мста молитвы, котораго никогда не могъ выучить до конца, засыпая на немъ каждый вечеръ. И на этотъ разъ, трудъ вниманія и монотонія его собственнаго голоса произвели обыкновенное дйствіе: уже съ усиліемъ произнесъ онъ послднія слова, и то заставивъ повторить ихъ себ три раза, голова его отяжелла и опустилась на грудь Маріи, ручонки вытянулись, раздлились и упали раскрытыя къ ней на колни. При свт бивачнаго огня, Жерменъ глядлъ на своего ребенка, заснувшаго на груди двушки, которая, поддерживая его руками и согрвая его русые волосы своимъ чистымъ дыханіемъ, также вдалась въ набожную задумчивость и мысленно молилась за упокой души Катерины…

Жерменъ былъ тронутъ, искалъ что сказать Маріи, чтобъ выразить почтеніе и признательность, какія она ему внушала, но не находилъ ничего, что могло бы передать его мысль. Онъ подвинулся къ ней, чтобъ поцаловать сына, котораго она все держала на груди, и насилу оторвалъ уста отъ головы маленькаго Пьера.

— Вы слишкомъ крпко цалуете, сказала Марія, отталкивая тихо голову хлбопашца: — вы его разбудите. Дайте, я опять уложу его спать, благо онъ воротился къ райскимъ грезамъ.

Ребенокъ улегся, но, протягиваясь на козьей шкурк сдла, спросилъ, на Срк ли онъ сидитъ. Потомъ, открывъ большіе голубые глаза и вперивъ ихъ съ минуту на втви, казалось, грезилъ на яву, или былъ пораженъ мыслію, заронившеюся въ его умъ въ-теченіе дня и прояснившеюся только передъ сномъ.

— Папа, сказалъ онъ:— если ты хочешь дать мн другую маменьку, пусть это будетъ Марія…

Не дожидаясь отвта, онъ закрылъ глаза и уснулъ.

Марія, по-видимому, не обратила вниманія на странныя слова ребенка и приняла ихъ за доказательство дружбы, тщательно окутала его, подложила дровъ въ огонь, и какъ туманъ, висвшій надъ сосднимъ болотомъ, нисколько не разсивался, то она посовтовала Жермену прилечь у огня и вздремнуть.

— Я вижу, что ужь васъ клонитъ ко сну, сказала она:— вы уже не говорите ни слова и смотрите на жаръ точно такъ же, какъ сейчасъ смотрлъ вашъ маленькій. Сосните-ка, я присмотрю за ребенкомъ и за огнемъ.

— Ты спи, отвчалъ хлбопашецъ: — а я буду стеречь васъ обоихъ, потому-что мн ныньче вовсе не хочется спать, мысли такъ и бродятъ у меня въ голов.

— Мысли: значитъ ихъ много, сказала двочка съ нсколько насмшливымъ намреніемъ:— на свт столько людей, у которыхъ и одной не бываетъ!

— Что жь! если и у меня ихъ немного, за то есть одна, которая съ часъ не даетъ мн покоя.

— Хотите, я вамъ скажу, что это за мысль, такъ же, какъ ту, которую вы имли передъ нею?

— Хорошо! скажи, если угадываешь, Марія, скажи ее сама: мн будетъ пріятно слышать.

— Часъ назадъ, возразила она.— у васъ была мысль, какъ бы пость… а теперь мысль, какъ бы соснуть.

— Марія, я только имю дло съ быками, а ты, право, принимаешь самого меня за быка. Ты насмшница, я вижу, что ты не хочешь разговаривать со мною. Спи, это будетъ лучше, чмъ смяться надъ человкомъ, которому не весело.

— Если хотите, давайте разговаривать, сказала двушка, полуприлегши возл ребенка и прислонивъ голову къ сдлу.— Вы расположены себя мучить, Жерменъ, для мужчины въ этомъ мало твердости. Что жь бы я должна длать, еслибъ я всми силами не гнала прочь своего горя?

— Да, конечно, именно это и есть у меня въ голов, бдняжка! Ты будешь жить врознь съ матерью, въ гадкой сторон пустошной и болотной, гд хвораютъ осенними лихорадками, гд скотина плохо водится, что всегда огорчаетъ пастушку съ добрыми намреніями, будешь середи чужихъ, которые, можетъ-быть, будутъ неласковы съ тобою, не поймутъ теб цны. Да, это меня огорчаетъ и трогаетъ больше, нежели могу теб сказать, и мн хотлось бы отвезти тебя назадъ къ матери, вмсто того, чтобъ хать въ Фуршъ.

— Вы говорите очень-добро, но не разсудительно, мой бдный Жерменъ: не надо быть равнодушну къ друзьямъ, и вмсто того, чтобъ показывать мн дурную сторону моей участи, вы бы должны показать хорошую, какъ вы длали, когда мы закусывали у ттки-Ребекъ.

— Какъ быть! тогда мн казалось такъ, теперь кажется иначе, лучше бъ ты вышла замужъ!

— Нельзя, Жерменъ, я вамъ говорила, а какъ нельзя, то я и не думаю.

— Ну, а еслибъ было можно? Можетъ-быть, если ты мн скажешь, какого бы ты желала себ мужа, я придумалъ бы кого-нибудь.

— Придумать не значитъ найдти. Я ничего не придумываю, потому-что это напрасно.

— Не хотлось бы теб богатаго мужа?

— Нтъ, разумется, потому-что я бдна какъ овъ.

— Но еслибъ онъ былъ человкъ достаточный, ты вдь не прочь бы хорошо жить, хорошо сть, хорошо одваться и быть въ семь добрыхъ людей, которые позволяли бы теб помогать своей матери?

— О, конечно, да! Помогать матушк все мое желаніе.

— А еслибъ это случилось, хотя бъ даже мужъ былъ не очень-молодъ, ты не стала бы слишкомъ разбирать?

— О! нтъ, Жерменъ! Именно этимъ я бы дорожила. Я не стала бы любить старика!

— Старика, конечно, но, напримръ, человка моихъ лтъ?

— Ваши лта для меня стары, Жерменъ, по мн бы лучше лта Бастьяна, хотя Бастьянъ не такой красивый мужчина, какъ вы.

— Теб больше нравится Бастьянъ-свинопасъ? сказалъ Жерменъ съ досадою — Малой съ глазами, похожими на глаза той скотины, которую онъ пасетъ?

— Я не стала бы смотрть на глаза, за его восемнадцать лтъ.

Жерменъ почувствовалъ страшную ревность.

— А! сказалъ онъ:— вижу, что ты дорожишь Бастьяномъ. Забавная мысль, право!

— Да, была бы забавная мысль, отвчала Марія хохоча: — и забавный былъ бы мужъ. Его можно уврить въ чемъ хочешь. Напримръ, однажды я подняла томату въ саду у священника и сказала ему, что это сплое красное яблоко: онъ и кинулся на нее, какъ обжора. То-то надо было видть его гримасу! Боже мой, какой онъ былъ гадкій!

— Значитъ, ты его не любишь, коли смешься надъ нимъ?

— Ну, это бы еще ничего не значило. Но я его не люблю: онъ грубо обходится съ своей маленькой сестрой, и неопрятенъ.

— Хорошо! А другаго кого-нибудь не любишь?

— Вамъ что за дло, Жерменъ?

— Мн ничего, я только такъ говорю. Ужь я вижу, двочка, что у тебя кто-то есть въ голов.

— Нтъ, Жерменъ, ошибаетесь, еще никого нтъ, можетъ-быть, со-временемъ будетъ, но какъ я выйду замужъ только тогда, когда немножко накоплю денегъ, то я положила себ идти замужъ поздно и за старика.

— Хорошо, такъ выходи за старика сейчасъ.

— Нтъ, когда я буду не молода, тогда мн все равно, а теперь разница!

— Вижу, Марія, что я теб не нравлюсь, ясно вижу, сказалъ Жерменъ съ неудовольствіемъ и не взвшивая словъ.

Марія не отвчала. Жерменъ нагнулся къ ней: она спала, сонъ одоллъ ее вдругъ, какъ бываетъ съ дтьми, которыя уже спятъ, когда еще лепечутъ.

Жерменъ былъ радъ, что она не слыхала его послднихъ словъ, онъ спохватился, что сказалъ безразсудно, и повернулся къ ней спиною, чтобъ развлечься и перемнить мысли.

Но напрасно онъ старался: онъ не могъ ни уснуть, ни подумать о чемлибо другомъ, кром того, о чемъ сейчасъ сказалъ. Двадцать разъ обходилъ онъ вкругъ огня, удалялся, возвращался, наконецъ, чувствуя себя словно начиненнымъ порохомъ, прислонился къ дереву, подъ которымъ спали дти, и сталъ глядть на нихъ.

— Какъ я до-сихъ-поръ не замтилъ, думалъ онъ:— что Марія самая красивая двушка въ нашей сторон! Она не очень румяна, но личико свженькое, какъ роза шиповника. Что за хорошенькій ротъ! что за маленькій носикъ! Маловата ростомъ для ея лтъ, но сложена какъ перепелочка и легка, какъ зябликъ. Не знаю, отъ-чего у насъ такъ дорожатъ большой и дородной румяной женщиной. Моя покойница была скоре мала и блдна, а правилась мн больше всего на свт. Эта тоже маленькая и худенькая, а между-тмъ здорова и на видъ прекрасна, какъ блая козочка. А что за кроткая, что за честная наружность! Такъ и видишь ея доброе сердце въ глазахъ, даже когда они закрыты во сн! Ума у ней больше, чмъ было у моей милой Катерины, надо признаться,— и съ ней не соскучишься. Весела, скромна, трудолюбива, нжна и забавна!.. Не понимаю, чего еще можно желать!… Но зачмъ я думаю обо всемъ этомъ? спохватывался Жерменъ, стараясь глядть въ другую сторону: — тесть не захочетъ и слышать объ этомъ, и вся семья прійметъ меня за сумасшедшаго. Да и сама она, бдняжка, не пошла бы за меня! Она сказала, что я кажусь ей старъ, а она безкорыстна, не горюетъ о своей бдности и трудахъ, не горюетъ, что носитъ худое платье и терпитъ голодъ два-три мсяца въ году, лишь бы современемъ угодить на свое сердце и выйдти за человка, который будетъ ей нравиться. Она права! Я на ея мст то же бы сдлалъ, и теперь же, еслибъ могъ слушаться своей воли,— чмъ пускаться въ женитьбу, которая мн не по сердцу, выбралъ бы двушку по своему вкусу!

Чмъ больше Жерменъ старался образумиться и успокоиться, тмъ меньше успвалъ. Онъ отходилъ шаговъ на двадцать, скрываясь въ туман, потомъ вдругъ оказывался на колняхъ подл спящихъ дтей. Даже разъ хотлъ поцаловать своего маленькаго Пьера, который лежалъ обхвативъ одной рученкой шею Маріи, и такъ ошибся, что Марія, почувствовавъ, что губы ея обожгло, какъ огнемъ, горячимъ дыханіемъ, проснулась и поглядла на него съ остолбенлымъ видомъ, ршительно не понимая, что съ нимъ длается.

— Я не разглядлъ васъ, бдныя дти, сказалъ Жерменъ, спша прочь отъ нихъ.— Я было-упалъ на васъ и чуть не ушибъ.

Марія такъ была чиста душою, что поврила этому и опять заснула. Жерменъ перебрался на другую сторону костра и даль себ клятву не шевельнуться, пока она проснется. Онъ сдержалъ слово, но не безъ труда… Онъ того и ждалъ, что сойдетъ съ ума.

Наконецъ, къ полуночи туманъ разсялся, и Жерменъ увидлъ звзды на неб сквозь деревья. Луна также выкатилась изъ за тучь, закрывавшихъ ее, и начала разсыпать брильянты по влажному мху. Стволы дубовъ оставались въ величавомъ мрак. Но нсколько подальше блые стволы березъ казались рядомъ мертвецовъ въ саванахъ. Огонь отражался въ болот, и лягушки, начавъ привыкать къ нему, выкрикивали изрдка дрожащія и робкія ноты. Извилистыя втви старыхъ деревъ, обросшія заплесневлымъ мхомъ, вытягивались и переплетались, какъ огромныя костлявыя руки, надъ головой нашихъ путешественниковъ. Мсто было прекрасное, но такое пустынное и унылое, что Жерменъ, уставъ скучать, началъ пть и побрасывать камни въ воду, чтобъ разогнать страшную тоску уединенія. Онъ сбирался также разбудить Марію, и когда увидлъ, что она встала и соображала время, предложилъ ей пуститься въ путь.

— Часа черезъ два, сказалъ онъ: — передъ разсвтомъ воздухъ сдлается такъ холоденъ, что намъ не согрться, не смотря на огонь нашъ. Теперь видно идти, и мы наврное найдемъ какой-нибудь домъ, куда насъ впустятъ, или по-крайней-мр какой-нибудь овинъ, гд проведемъ подъ крышею остатокъ ночи.

Марія не имла своей воли, и хотя ей еще очень хотлось спать, собралась идти за Жерменомъ. Онъ взялъ сына на руки, не будя его, и пригласилъ Марію подвинуться къ нему и прикрыться его плащомъ, потому-что она не хотла взять своего, которымъ былъ обернутъ маленькій Пьеръ.

Почувствовавъ двушку такъ близко себя, Жерменъ, успвшій-было развлечься и развеселиться, началъ опять терять разсудокъ. Раза два или три онъ вдругъ кидался отъ нея въ сторону и оставлялъ ее идти одну, потомъ, видя, что она не поспваетъ за нимъ, поджидалъ ее, съ живостью привлекалъ къ себ и жалъ такъ крпко, что она удивлялась и даже обижалась, не смя сказать ни слова.

Вовсе не зная, откуда пошли, они также не знали, куда шли. Оказалось, что они опять прошли весь лсъ, снова очутились передъ пустошью, воротились назадъ, и долго круживши, увидли огонкъ сквозь втви.

— Ну, вотъ какой-то домъ, сказалъ Жерменъ: — и люди уже проснулись, огонь горитъ. Значитъ, очень-поздно.

Но то былъ не домъ, а огонь ихъ бивуака, который они погасили, уходя, и который разгорлся отъ втра. Они ходили два часа, и очутились тамъ же, откуда пошли.

VI.
Деревенская львица.

— Ну, теперь ужь я отступаюсь! сказалъ Жерменъ, топнувъ ногою.— Насъ обошло, это видно, и мы не выберемся отсюда, пока совершенно не разсвтетъ. Видно, такое проклятое мсто!

— Полно, полно, не сердитесь, сказала Марія,— лучше возьмемъ свои мры. Разведемъ огонь побольше, ребенокъ такъ окутанъ, что за него нечего бояться, а мы не умремъ отъ-того, что проведемъ ночь на двор. Куда вы запрятали сдло, Жерменъ? Въ остролистникъ? Втренникъ! Легко ли его достать оттуда?

— Подержи ребенка, возьми, а я выну его постельку изъ кустовъ, я не хочу, чтобъ ты уколола руки.

— Ужь не надо, вотъ постелька, а уколы не сабельныя раны, возразила смлая двочка.

Она снова устроила постель маленькому Пьеру, который на этотъ разъ спалъ такъ крпко, что вовсе не примтилъ новаго путешествія. Жерменъ наклалъ столько дровъ въ огонь, что пламя озарило кругомъ весь лсъ, но Марія измучилась, и хотя ни на что не жаловалась, а не могла стоять на ногахъ. Она была блдна и дрожала отъ холода и усталости. Жерменъ обнялъ ее, чтобъ согрть, и безпокойство, состраданіе, порывы необоримой нжности такъ сильно овладли его сердцемъ, что заставили молчать чувства. Языкъ его развязался словно чудомъ, весь стыдъ исчезъ, и онъ сказалъ:

— Марія, ты мн нравишься, и мн очень-больно, что я теб не нравлюсь. Еслибъ ты захотла взять меня въ мужья, то никакой тесть, никакіе родные, никакіе сосди, ни чьи совты не помшали бы мн жениться на теб. Я знаю, что ты сдлала бы счастливыми моихъ дтей, научила бы ихъ почитать память ихъ матери, и тогда совсть моя была бы покойна, и я бы могъ удовольствовать свое сердце. Я всегда былъ расположенъ къ теб, а теперь чувствую себя такъ влюбленнымъ, что еслибъ ты потребовала отъ меня, чтобъ я всю жизнь угождалъ твоей вол, я сейчасъ бы даль клятву Погляди, пожалуйста, какъ я тебя люблю, и постарайся забыть лта мои. Разсуди, что вдь это неправда, когда думаютъ, что человкъ въ тридцать лтъ старъ. Притомъ же, мн только двадцать-восемь лтъ! Молодая двушка боится пересудовъ, если выйдетъ за мужчину старше ея десятью или двнадцатью годами, потому-что такъ не водится въ нашей сторон, но я слыхалъ, что въ другихъ сторонахъ на это не смотрятъ, напротивъ, тамъ стараются давать молоденькимъ, для опоры, человка разсудительнаго и опытнаго, а не мальчика, который можетъ избаловаться и изъ добраго парня, какимъ его считали, сдлаться негодяемъ. Да и лта не всегда составляютъ старость или молодость. Все зависитъ отъ силы и здоровья. Когда человкъ изморенъ излишней работою и бдностью или худымъ поведеніемъ, онъ старикъ прежде двадцати-пяти лтъ. Тогда, какъ я… Но ты не слушаешь меня, Марія!

— Какъ не слушать, Жерменъ, слушаю, отвчала двушка,— но я думаю о томъ, что мн часто говаривала матушка: жена въ шестьдесятъ лтъ очень-жалка, когда мужу ея семьдесятъ или семьдесятъ-пять, и когда онъ не въ силахъ уже работать для ея пропитанія. Онъ становится дряхлъ, и она должна ухаживать за нимъ въ такія лта, когда сама начинаетъ чувствовать большую нужду въ отдых и поко. Такъ-то доходятъ до того, что некуда голову приклонить.

— Старики правы, когда говорятъ это, я согласенъ, Марія, возразилъ Жерменъ — но этакъ они пожертвовали бы все время молодости, лучшее время, на раздумыванье о томъ, что съ нами будетъ въ такія лта, когда мы ни къ чему не годимся, и когда все равно, такъ или иначе, покончить жизнь. Впрочемъ, мн нечего опасаться умереть съ голода подъ старость. Я даже могу скопить кое-что, потому-что живу съ родными моей жены, работаю много и ничего не трачу. Сверхъ-того, я буду любить тебя такъ, что это не дастъ мн состарться. Говорятъ, когда человкъ счастливъ, онъ сохраняется, и я чувствую, что я моложе Бастьяна для того, чтобъ любить тебя. Вдь онъ не любитъ тебя, онъ слишкомъ-глупъ, еще мальчикъ и не можетъ понимать, какъ ты хороша и добра, и создана затмъ, чтобъ тебя любили. Не пренебрегай мною, Марія, я не злой человкъ, Катерина была счастлива со мною, на смертномъ одр своемъ она передъ Богомъ говорила, что никогда не видала отъ меня ничего, кром радости, и просила меня жениться на другой. Видно, ея духъ говорилъ ныньче вечеромъ съ ребенкомъ, когда засыпалъ онъ. Разв ты не слышала, что сказалъ Пьеръ, и какъ губки его дрожали, между-тмъ, какъ глаза глядли въ воздух на что-то, чего мы не видали! Онъ видлъ покойницу-мать, поврь мн, и она сама заставляла его говорить, что онъ хочетъ тебя въ замну матери.

— Жерменъ, отвчала Марія въ удивленіи и раздумь:— вы говорите честнымъ образомъ, и все, что вы говорите, правда. Я уврена, что хорошо бы сдлала, полюбивъ васъ, еслибъ это не очень разсердило вашихъ родныхъ: но какъ мн быть? сердце ничего не говоритъ мн за васъ. Я васъ люблю, но ваши лта, хотя они не длаютъ васъ дурнымъ, пугаютъ меня. Мн кажется, вы для меня словно дядя или крестный отецъ, что я должна почитать васъ, и что у васъ случатся минуты, когда вы будете обращаться со мною скоре какъ съ двочкой, нежели какъ съ вашей женой и ровней. Да и подруги стали бы смяться надо мною, и хотя глупо смотрть на это, но кажется, мн было бы стыдно и немножко-грустно въ день свадьбы.

— Все это дтскія причины, ты говоришь какъ сущій ребенокъ, Марія!

— Ну, да! я ребенокъ, сказала она: — отъ-того-то я боюсь слишкомъ-разсудительнаго человка. Вы сами видите, что я слишкомъ молода для васъ, если вы не слишкомъ для меня стары, потому-что вы уже упрекаете меня неразсудительностью! Не могу я имть разсудка больше, чмъ позволяютъ мои лта.

— О! Боже мой, Боже мой! какъ я жалокъ, что такъ неловокъ и говорю такъ худо то, что думаю! вскричалъ Жерменъ.— Но вы не любите меня, вотъ въ чемъ дло, я вамъ кажусь слишкомъ-простъ и слишкомъ-грубъ. Еслибъ вы немножко любили меня, то не видали бы такъ ясно моихъ недостатковъ. Но вы меня не любите, вотъ что!

— Что жь! я въ этомъ невиновата, возразила двушка, нсколько-обиженная тмъ, что онъ пересталъ говорить ей ты — я всми силами стараюсь слушать васъ, по чмъ больше пытаю себя, тмъ меньше могу вмстить въ голову, чтобъ мы годились быть мужемъ и женою.

Жерменъ не отвчалъ. Онъ опустилъ голову на руки и закрылъ лицо, и Марія не могла знать, плакалъ ли онъ, сердился, или заснулъ. Ее нсколько тревожило, что онъ такъ мраченъ и что нельзя было угадать его мыслей, но она не посмла говорить больше, и какъ удивленіе отъ слышаннаго не позволяло ей уснуть, то она съ нетерпніемъ ожидала дня, все хлопоча около огня и присматривая за ребенкомъ, о которомъ Жерменъ какъ-будто вовсе позабылъ. Однако, Жерменъ не спалъ, не размышлялъ о своей участи, не составлялъ ни ободреній себ, ни плановъ обольщенія. Онъ страдалъ, гора тоски давила грудь ему. Онъ желалъ бы умереть. Ему казалось, что все для него обращается къ худу, и еслибъ онъ могъ заплакать, то поплакалъ бы порядкомъ. Но нсколько досады на самого-себя примшивалось къ этой тоск, и онъ таилъ ее, не имя ни силъ, ни охоты жаловаться.

Когда разсвло и деревенскій гулъ возвстилъ это Жермену, онъ отнялъ руки отъ лица и всталъ. Онъ замтилъ, что Марья также не спала ночь, но не умлъ ничего сказать ей, чтобъ выразить свою заботливость, и былъ ршительно обезкураженъ. Снова спряталъ онъ сдло Срки въ кусты, перекинулъ мшокъ за плечо, и, взявъ за руку сына, сказалъ:

— Теперь, Марія, постараемся кончить наше путешествіе. Хочешь, я провожу тебя въ Ормо?

— Выйдемъ вмст изъ лса, отвчала она: — а когда опознаемся, гд мы, тогда пойдемъ каждый въ свою сторону.

Жерменъ не отвчалъ. Его обидло, что двушка не просила проводить ее въ Ормо, а онъ не замчалъ того, что предлагалъ ей свои услуги тономъ, который какъ-будто требовалъ отказа.

Дровоскъ, попавшійся имъ шаговъ черезъ двсти, вывелъ ихъ на настоящую дорогу, и сказалъ, что, прошедши большой лугъ, имъ стоитъ только взять одному на-право, другому налво, чтобъ добраться каждому до своего мста, хотя эти мста были, впрочемъ, въ такомъ близкомъ сосдств, что съ фермы Ормо ясно видлись домы Фурша, и наоборотъ.

Когда они поблагодарили дровоска и отошли отъ него на нсколько шаговъ, онъ опять кликнулъ ихъ и спросилъ, не потеряли ль они лошадь.

— Я нашелъ, сказалъ онъ:— славную срую кобылу у себя на двор, врно, волкъ загналъ ее туда. Мои собаки брехали ночью, и на разсвт я увидлъ лошадь подъ навсомъ, она и теперь тамъ. Пойдемъ ко мн, и если вы ее признаете, возьмите.

Описавъ напередъ примты Срки и убдившись, что это точно она, Жерменъ воротился взять сдло. Марія предложила ему проводить ребенка съ нею въ Ормо, куда онъ пришелъ бы за нимъ, когда ознакомится у невсты въ Фурш.

— Онъ немножко-неопрятенъ посл ночи, какую мы провели, сказала она.— Я вычищу его платье, умою его хорошенькую мордочку, причешу его, и когда онъ будетъ молодцомъ, вы можете представить его новымъ роднымъ своимъ.

— Я кто теб сказалъ, что я поду въ Фуршъ? отвчалъ Жерменъ съ неудовольствіемъ.— Можетъ-быть, я не поду!

— Какъ нтъ, Жерменъ? вы должны хать, вы подете! возразила двушка.

— Теб очень хочется, чтобъ я женился на другой, ты боишься, что я буду теб надодать?

— Полно, Жерменъ, перестаньте думать объ этомъ, такая мысль пришла вамъ въ голову ночью, потому-что наше худое приключеніе немножко разстроило вашъ разсудокъ. Но теперь вы должны прійдти въ полный умъ, я общаю вамъ забыть, что вы мн говорили, и никому не разсказывать.

— Эхъ! разсказывай-себ пожалуй. Я не привыкъ отступаться отъ словъ своихъ. То, что я теб говорилъ, было справедливо, честно, и мн нечего стыдиться.

— Да, но если бы ваша невста узнала, что, дучи къ ней, вы думали о другой, она разсердилась бы на васъ. Смотрите же, разбирайте слова, которыя будете говорить теперь, не глядите на меня при людяхъ такъ, съ особеннымъ видомъ. Вспомните, что дядя-Морисъ надется отъ васъ послушанія, и что онъ сталъ бы очень сердиться на меня, если бъ я помшала вамъ исполнить его волю. Прощайте, Жерменъ, я уведу Пьера, чтобъ заставить васъ хать въ Фуршъ. Пусть онъ останется залогомъ.

— Такъ ты хочешь идти съ нею? сказалъ хлбопашецъ сыну, видя, что онъ уцпился за руку Маріи и ршительно не отставалъ отъ нея.

— Да, папа, отвчалъ ребенокъ, который слышалъ и понялъ по-своему то, что при немъ неосторожно говорили.— Я пойду съ моей Машенькой: ты пріидешь за мною, когда женишься, но я хочу, чтобъ Марія была моей мамой.

— Видишь ли, и онъ хочетъ? сказалъ Жерменъ двушк.— Послушай, Пьеръ, прибавилъ онъ:— я тоже хочу, чтобъ она была твоей мамой и не разставалась съ тобою. Да она не хочетъ. Упроси ее сдлать для тебя то, чего она для меня не длаетъ.

— Не бойсь, папа: я добьюсь, что она согласится. Марія всегда длаетъ, что я прошу.

Пьеръ и двушка пошли прочь. Жерменъ остался одинъ, грустне, нершительне прежняго.

Однакожь, когда онъ поправилъ безпорядокъ, причиненный путешествіемъ въ его плать и въ сбру лошади, когда слъ на Срку и когда ему указали дорогу въ Фуршъ, онъ разсудилъ, что пятиться поздно и что надо забыть эту тревожную ночь, какъ опасный сонъ.

Онъ нашелъ дядю-Леонара на крыльц его выбленнаго дома, сидящимъ на скамейк, выкрашенной свгло-зеленою краскою. Въ крыльц было шесть ступенекъ, а это показывало, что у дома былъ подвалъ. Заборъ сада и коноплянника выштукатуренъ известью съ пескомъ. Домикъ славный, чуть-чуть не городской.

Будущій тесть пошелъ на-встрчу Жермену, и разспрашивавъ его минутъ съ пять обо всхъ домашнихъ, прибавилъ фразу, освященную для вжливаго вопроса встрчнымъ о цли ихъ путешествія:

— Такъ вы пріхали погулять въ нашу сторону?

— Я пріхалъ видться съ вами, отвчалъ хлбопашецъ: — и предложить вамъ маленькій подарокъ дичи отъ моего тестя, а также сказать отъ его имени, что вы сами должны знать, съ какимъ намреніемъ я къ вамъ пріхалъ.

— Ха! ха! подхватилъ дядя-Леонаръ. смясь и трепля себя по тучному желудку:— вижу, знаю, понимаю!

Подмигнувъ глазомъ, онъ прибавилъ:

— Вы не одни здсь поклонникомъ, молодой человкъ. Ужь цлые трое ждутъ такъ же, какъ вы. Я никого не удаляю, и очень затруднился бы, кого выбрать, потому-что вс хорошія партіи. Впрочемъ, ради дяди-Мориса и ради земель, какія вы обработываете, я лучше бы желалъ васъ, чмъ другаго. Но моя дочь совершеннолтняя и полная хозяйка своего имнія, стало-быть, она поступитъ, какъ ей угодно. Милости просимъ, познакомьтесь, желаю, чтобъ выигрышъ выпалъ на вашу долю!

— Извините, отвчалъ Жерменъ, очень-удивленныи, что нашелъ другихъ тамъ, гд надялся быть одинъ.— Я не зналъ, что у вашей дочки ужь есть женихи, и пріхалъ не за тмъ, чтобъ оспоривать ее у другихъ.

— Если вы думали, что, кром васъ, не найдется кому ухаживать за моей дочерью, то вы, пріятель, больно ошиблись, отвчалъ, не теряя веселости, дядя-Леонаръ.— У Катерины есть чмъ приманить жениховъ, затрудниться можно только въ выбор. Но войдите, милости прошу, и не теряйте духа. Она женщина, за которую стоитъ потягаться.

Втолкнувъ Жермена съ грубой шутливостью, онъ вскричалъ въ дверяхъ:

— Ну! Катерина, вотъ теб еще одинъ!

Эта веселая, но грубая манера представленія жениха, въ присутствіи другихъ вздыхателей, довершила смущеніе и неудовольствіе хлбопашца. Онъ почувствовалъ себя неловкимъ и нсколько минутъ не смлъ поднять глазъ на красавицу и ея поклонниковъ.

Вдова Геренъ была недурна и довольно-свжа. Но у нея было выраженіе лица и нарядъ, которые съ перваго взгляда не понравились Жермену. Видъ ея былъ смлъ и самодоволенъ, головной уборъ обшитъ тройнымъ рядомъ кружевъ, фартукъ шелковой матеріи и черная блондовая косынка мало согласовались съ его понятіемъ о серьзной и благонравной вдов. Отъ изъисканности наряда и отъ развязныхъ манеръ, она показалась ему стара и дурна, хотя она вовсе не была ни дурна, ни стара. Онъ подумалъ про себя, что такой красивый нарядъ и такія веселыя ухватки шли бы къ лтамъ и тонкому уму Маріи, но шутливость вдовы была тяжела и неразборчива, а богатый уборъ былъ ей вовсе не къ лицу.

Трое жениховъ сидли за столомъ, уставленнымъ винами и закусками и приготовленнымъ для нихъ на все утро воскресенья, потому-что дядя-Леонаръ любилъ пощеголять своимъ богатствомъ и вдова также была не прочь показать свою хорошую посуду и похвастать угощеніемъ. Жерменъ, при всей своей простот и доврчивости, замтилъ вещи довольно-проницательно, и въ первый разъ пилъ съ осторожностью. Дядя-Леонаръ принудилъ его ссть вмст съ соперниками, и, свъ самъ напротивъ его, подчивалъ его какъ-можно-радушне и занимался имъ предпочтительно. Привезенной въ подарокъ дичи, несмотря на вычетъ, какой Жерменъ сдлалъ изъ нея въ собственную пользу, было еще столько, что она могла произвести эффектъ. Вдов это понравилось, а женихи бросили на него презрительный взглядъ.

Жерменъ чувствовалъ себя принужденнымъ въ этой компаніи и лъ безъ аппетита. Дядя-Леонаръ началъ за то подшучивать надъ нимъ.

— Какъ вы стали угрюмы! сказалъ онъ: — за что вы коситесь на свой стаканъ? Не надо, чтобъ любовь отбивала аппетитъ, любовникъ на-тощакъ не уметъ найдти такихъ красныхъ словъ, какъ тотъ, который прояснилъ себ умъ доброй порціей вина.

Жермену было досадно, что его считали уже влюбленнымъ, и манерный видъ вдовы, потупившей глаза съ улыбкою, подобно женщин, увренной въ своей побд, внушалъ ему желаніе возразить вовсе противное, но онъ побоялся показаться невжливымъ, улыбнулся и промолчалъ.

Вздыхатели вдовы вс трое показались ему болванами. Видно, они были богаты, что она терпла ихъ исканія. Одинъ былъ мужчина лтъ за сорокъ и не тоньше дяди-Леонара, другой кривой и пилъ столько, что совсмъ опьянлъ. Третій молодъ и недуренъ собою, но хотлъ щеголять умомъ и говорилъ такія плоскости, что жалко было слушать. Однако, вдова смялась, какъ-будто восхищаясь всми его пошлостями, и этимъ показывала въ себ мало вкуса. Жерменъ сперва подумалъ, что она въ него влюблена, но скоро замтилъ, что самъ былъ въ особенности ободряемъ, и что отъ него желали больше угодливости. Это заставило его сдлаться и казаться холодне и степенне.

Наступилъ часъ обдни, и вс встали изъ-за стола, чтобъ идти вмст въ церковь. Надо было идти въ Мерсъ, за добрыя пол-мили оттуда, а Жерменъ такъ усталъ, что очень бы желалъ напередъ вздремнуть. Но онъ не привыкъ пропускать обдню и пошелъ вмст съ прочими.

Дороги были усяны народомъ, и вдова выступала гордо, провожаемая тремя своими женихами, давая руку то тому, то другому, пріосамливаясь и высоко вздернувъ голову. Она очень желала бы выставить на видъ встрчнымъ и четвертаго, но Жермену показалось такъ смшно тащиться въ числ провожатыхъ передъ народомъ, что онъ держался въ приличномъ разстояніи, разговаривая съ дядею-Леонаромъ и находя средство развлечь его и занять столько, чтобъ они съ нимъ не казались принадлежащими къ компаніи.

VII.
Хозяинъ.

Когда они дошли до селенія, вдова остановилась, чтобъ подождать ихъ. Ей непремнно хотлось войдти туда съ полной свитой, но Жерменъ, чтобъ не сдлать ей этого угожденія, покинулъ дядю-Леонара, останавливался съ разными знакомыми и вошелъ въ церковь другою дверью. Вдова обидлась.

Посл обдни, она однако съ торжествомъ явилась на лугу, гд танцовали, и открыла танецъ съ своими тремя женихами поперемнно. Жерменъ поглядлъ на нее и нашелъ, что она танцовала хорошо, но вычурно.

— Что жь! сказалъ Леонаръ, ударивъ его по плечу: — что жь вы не танцуете съ моей дочерью? Вы ужь больно застнчивы!

— Я не танцую съ-тхъ-поръ, какъ потерялъ жену, отвчалъ хлбопашецъ.

— Вотъ еще! коли сватаетесь за другую, значитъ трауръ и въ сердц кончился такъ же, какъ на плать!

— Нтъ, это не резонъ, дядя-Леонаръ, къ-тому жь, я устарлъ и разлюбилъ танцы.

— Послушайте, возразилъ Леонаръ, отводя его къ сторон,— пришедши ко мн, вы обидлись, что крпость уже осаждена другими… Вы, я вижу, очень горды. Но это неразсудительно, мой милый. Дочь моя привыкла, чтобъ за нею ухаживали, особенно въ т два года, какъ она окончила свой трауръ, вдь не ей же ухаживать за вами.

— Такъ ваша дочь уже два года собирается идти замужъ, а еще не сдлала выбора? подхватилъ Жерменъ.

— Она не хочетъ торопиться, и хорошо длаетъ. Даромъ-что у нея такой бойкій видъ и что она вамъ кажется, можетъ-быть, не очень-степенною, она женщина умная и очень знаетъ, что длаетъ.

— Едва-ли! сказалъ Жерменъ простодушно:— при ней цлые три жениха, и еслибъ она знала, чего хочетъ, то, по-крайней-мр, двоихъ нашла бы лишними и попросила остаться у себя дома.

— Зачмъ же? Вы не понимаете дла, Жерменъ. Она не хочетъ ни стараго, ни криваго, ни молодаго, я почти ручаюсь, но если она имъ откажетъ, люди подумаютъ, что она намрена остаться вдовою, и не явится другихъ жениховъ.

— Вотъ что! такъ эти служатъ для вывски?

— Именно такъ. Что жь худаго, если имъ это нравится?

— У всякаго свой вкусъ! сказалъ Жерменъ.

— Вижу, что у васъ другой вкусъ, но авось можно уладить! Когда васъ предпочтутъ, тогда можно очистить для васъ мсто.

— Да, когда! А въ ожиданіи этого, сколько времени надо разнюхивать?

— Это зависитъ отъ васъ, кажется, отъ того, умете ли вы говорить и убждать. До-сихъ-поръ, моя дочь прекрасно понимала, что лучшее время ея жизни будетъ то, пока за нею будутъ ухаживать, и она не спшитъ сдлаться служанкою одного мужчины, когда можетъ повелвать нсколькими. Стало-быть, пока эта забава ее тшитъ, пусть она потшается, но если вы понравитесь больше забавы, то забава прекратится. Только имйте терпніе. Прізжайте каждое воскресенье, танцуйте съ нею, покажите видъ, что вы въ числ искателей, и если васъ найдутъ любезне и пріятне другихъ, вамъ наврное это скажутъ.

— Извините, дядя-Леонаръ, ваша дочь въ прав поступать какъ знаетъ, и я не смю осуждать ея. Я, на ея мст, поступалъ бы иначе: я былъ бы откровенне и не заставлялъ терять время людей, которымъ врно есть что-нибудь на свт длать получше, чмъ вертться около женщины, забавляющейся ими. Впрочемъ, если она находитъ въ этомъ забаву и счастіе, — не мое дло. Только мн пора сказать вамъ одну вещь, которую съ самаго утра затрудняюсь объяснить вамъ. Вы сами начали съ того, что ошиблись на счетъ моихъ намреній и не дали мн отвчать вамъ, такъ-что вы и не воображаете, что такое. Знайте же, что я пріхалъ не свататься за вашу дочку, а купить у васъ пару воловъ, которыхъ вы погоните на ярмарку на будущей недл, и которые понравятся моему тестю, какъ онъ увренъ.

— Понимаю, Жерменъ, сказалъ Леонаръ очень-спокойно:— вы перемнили мысли, когда увидли мою дочь съ женихами. Какъ вамъ угодно! Видно, что прельщаетъ однихъ, то противно другимъ, и вы имете право попятиться назадъ, потому-что вы точно не говорили еще ни слова. Если вы не-шутя хотите купить у меня воловъ, пойдемъ смотрть ихъ на пастбище, потолкуемъ, и сойдемся или нтъ въ торгу, вы все-таки отобдаете съ нами прежде, чмъ воротитесь домой.

— Нтъ, пожалуйста, не безпокойтесь, отвчалъ Жерменъ:— можетъ-быть, у васъ есть дло, а мн немножко-скучно глядть на танцы сложа руки. Я схожу, посмотрю вашу скотину и скоро увижусь съ вами у васъ въ дом.

Затмъ, Жерменъ ушелъ и отправился на луга, гд Леонаръ въ-самомъ-дл издали указалъ ему часть своей скотины. Правда, дядя-Морисъ сбирался прикупить воловъ, и Жерменъ разсудилъ, что если приведетъ домой пару ихъ за сходную цну, то ему охотне простятъ добровольную неудачу поздки.

Онъ шелъ проворно и вскор очутился въ близкомъ разстояніи отъ Ормо. Тутъ ему припала охота пойдти поцаловать сына и даже повидать Марію, хотя онъ потерялъ надежду и прогналъ мысль быть обязану ей счастьемъ. Все, что онъ сейчасъ видлъ и слышалъ,— эта женщина кокетливая и тщеславная, этотъ отецъ хитрый и ограниченный вмст, ободрявшій дочь въ привычкахъ гордости и криводушія, эта городская роскошь, казавшаяся оскорбленіемъ для достоинствасельскихъ нравовъ, это время, потраченное на праздныя и глупыя рчи, этотъ домашвій бытъ, столь отличный отъ его быта, и въ-особенности тяжкая неловкость, которую чувствуетъ поселянинъ, когда выступаетъ изъ своихъ трудолюбивыхъ привычекъ, — вся скука и все смущеніе, какія вытерплъ Жерменъ въ-продолженіе нсколькихъ часовъ, внушили ему желаніе очутиться снова съ своимъ ребенкомъ и съ своей молоденькой сосдкой. Еслибъ онъ и не былъ въ нее влюбленъ, то все-таки желалъ бы увидться съ нею, чтобъ развлечься и войдти въ свою обыкновенную тарелку.

Но напрасно поглядывалъ онъ по окрестнымъ лугамъ, не видать было ни Маріи, ни маленькаго Пьера. А между-тмъ, была пора, когда пастухи обыкновенно находятся въ пол. На одномъ пол подъ паромъ гуляло большое стадо. Онъ спросилъ у мальчика, стерегшаго стадо, не съ фермы ли Ормо эти овцы.

— Да, отвчалъ мальчикъ.

— И ты пасешь ихъ? Разв въ вашихъ мстахъ мальчики стерегутъ шерстовую скотину фермъ?

— Нтъ, я стерегу ныньче, потому-что пастушка ушла домой. Она захворала.

— Но вдь къ вамъ пришла сегодня новая пастушка?

— Какъ же! да она тоже ушла.

— Какъ! ушла? не было ль съ нею ребенка?

— Былъ, маленькій, и все плакалъ. Они оба съ нимъ ушли часа черезъ два.

— Ушли! куда?

— Видно, откуда пришли. Я у нихъ не спрашивалъ.

— Почему же они ушли? сказалъ Жерменъ, боле и боле тревожась.

— А я почемъ знаю!

— Въ цн не сладили? Кажется, объ этомъ надо было уговориться напередъ.

— Не могу ничего вамъ сказать, я видлъ, что они пришли и потомъ ушли, и только.

Жерменъ пошелъ на ферму и сталъ разспрашивать работниковъ. Никто не могъ объяснить ему, въ чемъ было дло, извстно только, что, поговоривъ съ фермеромъ, двушка ушла, не сказавъ ни слова и уводя съ собой ребенка, который плакалъ.

— Разв обидли моего сына? вскричалъ Жерменъ, у котораго засверкали глаза.

— Такъ это вашъ сынъ? Какъ же онъ очутился съ этой двочкой? Откуда же вы и какъ васъ зовутъ?

Видя, что, по обычаю страны, на вс его вопросы будутъ отвчать другими вопросами, Жерменъ топнулъ ногой съ нетерпнія и ршился видть хозяина.

Хозяина не было дома. Онъ никогда не оставался цлый день на ферм, когда прізжалъ туда, и теперь также слъ на лошадь и отправился врно на которую-нибудь другую изъ своихъ фермъ.

— Однакожь, сказалъ Жерменъ въ сильномъ безпокойств,— не знаете ли, что была за причина ухода этой двочки?

Работникъ обмнялся странной улыбкой съ своей женою, потомъ отвчалъ, что не знаетъ ничего, что это не его дло. Все, чего могъ добиться Жерменъ, было только, что двушка съ ребенкомъ пошли по дорог въ Фуршъ. Онъ кинулся въ Фуршъ: вдова съ женихами еще не возвращались, такъ же какъ и дядя-Леонаръ. Служанка сказала ему, что какая-то двочка съ ребенкомъ приходила спрашивать о немъ, но что, не зная ихъ, она не пустила ихъ въ домъ и посовтовала имъ идти въ Мерсъ.

— Зачмъ же ты не впустила ихъ? сказалъ Жерменъ съ неудовольствіемъ.— Не-ужь-то въ здшней сторон такой недоврчивый народъ, что не отворятъ двери ближнему?

— А какъ же! отвчала служанка: — въ такомъ богатомъ дом, какъ здшній, надо быть осторожнымъ! Я за все отвчаю, когда хозяевъ нтъ, и не могу впускать всякаго встрчнаго.

— Дурной обычай! сказалъ Жерменъ:— по мн, лучше жить въ бдности, нежели по-здшнему въ страх. Прощай! Нога моя не будетъ въ вашей гадкой сторон!

Онъ освдомился въ сосднихъ домахъ. Видли пастушку съ ребенкомъ. Такъ-какъ мальчикъ похалъ изъ Велера невзначай, неодтый, въ худой блуз и въ овчин, а Марія, по состоянію своему, была всегда очень-бдно одта, то ихъ сочли за нищихъ. Имъ подали хлба. Двочка взяла кусокъ для ребенка, который проголодался, потомъ пошла съ нимъ очень-проворно и вошла въ лсъ.

Жерменъ подумалъ съ минуту, потомъ спросилъ, не зазжалъ ли въ Фуршъ ормоскій фермеръ.

— Да, отвчали ему:— онъ прохалъ верхомъ черезъ нсколько минутъ посл двочки.

— Не гнался ли онъ за нею?

— А! такъ вы знаете его? подхватилъ, смясь, харчевникъ мстечка, къ кому онъ обращался: — да, нечего сказать, онъ лихой малой бгать за двками! Но едва-ли поймалъ эту… хотя правда, если увидлъ ее…

— Довольно, благодарю! сказалъ Жерменъ.

Онъ полетлъ, а не побжалъ на конюшню Леонара, накинулъ на Срку сдло, вскочилъ и пустился во всю скачь по направленію къ Шантелубскому-Лсу.

Сердце дрожало у него отъ безпокойства и негодованія, потъ струился со лба. Онъ протолкалъ бока Срк, которая, видя себя на дорог къ родной конюшн, сама очень-усердно бжала.

Вскор Жерменъ очутился на томъ мст, гд провелъ ночь на берегу болота. Костеръ еще дымился, какая-то старуха подбирала остатки запаса сухихъ сучьевъ, которыхъ нагребла туда Марія. Жерменъ остановился разспросить ее, и она, не разслышавъ хорошенько его вопросовъ, отвчала:

— Да, голубчикъ, это Проклятое-Болото. Худое мсто, не надо подходить къ нему, не бросивъ туда напередъ три камня лвой рукою, а правою творя крестное знаменіе. Это отгоняетъ бсовъ. Иначе, несчастье случается съ тми, кто обойдетъ вокругъ болота.

— Я не о томъ спрашиваю, сказалъ Жерменъ, подошедъ къ ней и крича во всю голову.— Tie видала ли ты въ лсу двочки съ ребенкомъ?

— Какъ же! подхватила старуха: — тутъ утонулъ ребенокъ.

Жерменъ вздрогнулъ всмъ тломъ, но, къ-счастію, старуха примолвила:

— Этому ужь давно: въ память случая поставили-было славный крестъ, но въ одну бурную ночь злые духи кинули его въ воду. Кончикъ его и теперь еще виднъ. Если кому понесчастливится остановиться здсь ночью, тотъ наврное не выйдетъ отсюда до разсвта. Сколько онъ ни ходи, пройдетъ хоть двсти ль по лсу, а все очутится на томъ же мст.

Воображеніе хлбопашца невольно поражено было слышаннымъ, и мысль о несчастій, которое должно было случиться въ окончательное подтвержденіе словъ старухи, такъ овладла его умомъ, что онъ почувствовалъ холодъ во всемъ тл. Отчаявшись добиться другихъ свдній, онъ слъ опять на лошадь и похалъ во лсу, клича изо всхъ силъ Пьера, свища, хлопая кнутомъ, ломая втви, чтобъ по всему лсу разносился шумъ его ходьбы, и прислушивался, не откликались ли гд ему, но не слыхать было ничего, кром звонковъ коровъ, разсянныхъ по проскамъ, да дикаго крика свиней дравшихся межъ собой за жолуди.

Наконецъ, Жерменъ послышалъ позади себя топотъ лошади, бжавшей по его слду, и мужчина среднихъ лтъ, черноватый, дюжій, одтый полу-горожаниномъ, крикнулъ ему остановиться. Жерменъ никогда не видывалъ ормоскаго фермера, но инстинктъ бшенства тотчасъ внушилъ ему догадку, что это былъ онъ самъ. Онъ обернулся и, мряя его взглядомъ съ головы до ногъ, ждалъ, что тотъ скажетъ.

— Не видали ль вы, не проходила ли здсь молоденькая двочка лтъ пятнадцати или шестнадцати съ маленькимъ мальчикомъ? сказалъ фермеръ съ притворнымъ равнодушіемъ, хотя явно встревоженный.

—А что вамъ отъ нея надо? отвчалъ Жерменъ, не стараясь скрыть гнвъ свой.

— Я могъ бы вамъ сказать, что это не ваше дло, пріятель, но какъ у меня нтъ причинъ скрываться, то скажу, что это пастушка, которую я нанялъ себ на годъ, не знавъ ея въ глаза. Когда она пришла на ферму, мн показалась она слишкомъ-молода и малосильна для работы. Я отказалъ ей, но хотлъ заплатить ей издержки ея маленькаго путешествія, а она разсердилась и убжала, пока я вышелъ на минуту. Она такъ торопилась, что даже позабыла кой-какія вещицы и кошелекъ, въ которомъ, чай, денегъ немного, нсколько су! Однакожь, какъ мн слдовало прозжать здсь, то я надялся встртить ее и отдать ей какъ то, что она забыла, такъ и то, что я ей долженъ.

Душа Жермена была такъ честна, что онъ готовъ былъ поврить этой исторіи, если не очень-правдоподобной, по-крайней-мр возможной. Онъ устремилъ пристальный взглядъ на фермера, который выдерживалъ этотъ смотръ съ большомъ безстыдствомь или праводу шіемь.

‘Не хочу, чтобъ это лежало у меня на сердц’, подумалъ Жерменъ, и, обуздывая волненіе, сказалъ:

— Эта двушка изъ нашей деревни, я ее знаю, она должна быть гд-нибудь здсь, подемте вмст, врно найдемъ.

— Правда ваша, сказалъ фермеръ:— подемте! впрочемъ, если не найдемъ ея на конц аллеи, я не поду дальше, потому-что мн надо своротить на дорогу въ Ардантъ.

‘О!’ подумалъ хлбопашецъ: ‘я отъ тебя не отстану, хотя бы пришлось цлые сутки кружить съ тобою около Проклятаго-Болога.’

— Постойте, сказалъ вдругъ Жерменъ, вперивъ глаза въ одинъ кустъ жимолости, странно колебавшійся.— Эй! гей! Пьеръ! не ты ли это?

Узнавъ голосъ отца, ребенокъ выскочилъ изъ кустовъ, какъ козленокъ, но, увидвъ съ нимъ фермера, остановился и сталъ въ недоумніи.

— Не бось, Пьеръ, не бось, это я! вскричалъ хлбопашецъ, спрыгнувъ съ лошади, чтобъ взять его на руки:— а гд же Марія?

— Она тутъ спряталась, она боится этого гадкаго чернаго человка, и я тоже боюсь!

— Ничего! будь покоенъ, я съ вами. Марія, Марія! это я!

Марія выползла изъ-подъ куста, и какъ-скоро увидла Жермена, за которымъ близко слдовалъ Фермеръ, то кинулась къ нему на шею, и, прибгая къ нему, какъ дочь къ отцу, сказала:

— Ахъ, мой добрый Жерменъ! вы защитите меня, при васъ я не боюсь!

Жерменъ вздрогнулъ. Онъ взглянулъ на Марію: она была блдна, платье ея было разорвано объ терны, мимо которыхъ она бжала, ища мста спрятаться, какъ лань, травимая охотниками. Но ни отыда, ни отчаянія не виднлось на лиц ея.

— Твой хозяинъ хочетъ тебя видть, сказалъ Жерменъ, продолжая наблюдать черты ея.

— Мой хозяинъ? сказала она гордо:— онъ не хозяинъ мои и никогда не будетъ хозяиномъ. Вы, Жерменъ, мой хозяинъ! Возьмите меня къ себ. Я буду служить вамъ даромъ.

Фермеръ подвинулся впередъ съ притворнымъ нетерпніемъ.

— Послушай, голубушка! сказалъ онъ: — ты у насъ позабыла кое-что, такъ я теб привезъ.

— Вздоръ, сударь, отвчала Марія:— я ничего не забыла и ничего не хочу отъ васъ.

— Выслушай меня, подхватилъ Фермеръ: — я теб скажу кой-что. Полно, не бойся, только на два слова!

— Говорите вслухъ, у меня съ вами нтъ секретовъ.

— По-крайней-мр, поди, возьми свои деньги!

— Мои деньги? Вы ничего не должны мн, слава Богу!

— Я такъ и думалъ, сказалъ вполголоса Жерменъ:— но все равно, Марія, выслушай, что онъ будетъ говорить, мн любопытно знать это, ты посл скажешь мн,-такъ надо. Подойди къ его лошади, я не спущу съ тебя глазъ.

Марія ступила шага три къ фермеру, который, нагнувшись къ ней на луку сдла и понизивъ голосъ, сказалъ.

— Двочка, вотъ теб луидоръ. Не сказывай ни объ чемъ, слышишь? А я скажу, что ты мн показалась малосильна для работы на ферм. Не станемъ и вспоминать объ этомъ! Я заду къ вамъ на-дняхъ, и если увижу, что ты ничего не сказала, подарю теб еще что-нибудь, а тамъ, коли будешь сговорчиве, скажи только слово, я возьму тебя къ себ, либо буду здить видаться съ тобой въ пол. Какой подарокъ велишь привезти теб?

— Вотъ вамъ мой подарокъ! отвчала громко Марія, кинувъ ему его луидоръ въ лицо, и даже довольно-крпко.— Очень вамъ благодарна, сдлайте милость, когда будете прозжать мимо насъ, дайте мн знать. Вс ребята нашей деревни выйдутъ встрчать васъ, потому-что у насъ очень любятъ горожанъ, которые хотятъ обманывать бдныхъ двушекъ. Сами увидите, какъ васъ пріимутъ!

— Ты лгунья и болтунья! сказалъ раздраженный фермеръ, приподнявъ съ угрозою палку: — ты хочешь дать подумать то, чего нтъ на дл, но не выманишь у меня денегъ: знаемъ мы вашу братью!

Марія отскочила въ испуг, но Жерменъ кинулся, схватилъ лошадь фермера за узду, и, сильно потрясая ее, сказалъ:

— Понятное дло, видимъ теперь, что такое. Слзай-ка, пріятель, слзай! поговоримъ-ка!

Фермеръ не имлъ ни майшаго желанія пускаться въ ссору, далъ шпоры лошади, чтобъ она рванулась, и хотлъ ударить палкою по рукамъ хлбопашца, чтобъ тотъ выпустилъ узду, но Жерменъ увернулся отъ удара, и, схвативъ его за ногу, стащилъ съ сдла и повалилъ на земь, хотя фермеръ вскочилъ-было на ноги и сильно оборонялся. Подмявъ его подъ себя, Жерменъ сказалъ ему,

— Трусь, я могъ бы исколотить тебя, еслибъ захотлъ! но не люблю длать зла, да и никакое наказаніе не исправитъ твою совсть. Однако, ты не пошевельнешься отсюда, не попросивъ на колняхъ прощенія у этой двушки.

Фермеръ, которому этого рода дла были знакомы, хотлъ поворотить все въ шутку. Онъ говорилъ, что его грхъ не такъ тяжекъ, потому-что состоялъ въ однихъ словахъ, и что онъ, пожалуй, готовъ просить прощенія, съ условіемъ, что двушка дастъ себя поцаловать, что они задутъ распить пинту вина въ ближней харчевн и разстанутся добрыми пріятелями.

— Ты мн гадокъ! отвчалъ Жерменъ, приткнувъ его лицомъ къ земл:— я спшу поскоре не видать твоей мерзкой рожи. Краснй же, если можешь, да не забудь выбрать безчестную дорогу {Такая дорога, которая отклоняется отъ главной улицы при възд въ селеніе и идетъ съ боку селенія. Крестьяне предполагаютъ, что люди, боящіеся какого-нибудь заслуженнаго безчестья, прозжаютъ этою дорогою, чтобъ ихъ не видали.}, когда подешь черезъ нашу деревню.

Онъ схватилъ остролистовую палку фермера, переломилъ ее объ колно, чтобъ показать ему силу рукъ своихъ, и съ презрніемъ отбросилъ обломки поодаль.

За тмъ, взявъ одной рукою сына, а другою Марію, онъ пошелъ прочь, весь трепеща отъ негодованія.

VIII.
Тетка-Морисъ.

Черезъ четверть часа, они прохали пустоши, мчались рысью по большой дорог, и Срка ржала при вид каждаго знакомаго ей предмета. Маленькій Пьеръ разсказывалъ отцу то, что могъ понять изъ случившагося съ Маріею.

— Когда мы пришли, говорилъ онъ:— онъ прибжалъ разговаривать съ Маріей въ овчарн, куда мы сперва зашли посмотрть хорошенькихъ овечекъ. Я влзъ въ ясли играть, и этотъ человкъ не видалъ меня. Онъ поздоровался съ Маріей и поцаловалъ ее.

— Ты позволила поцаловать себя, Марія? спросилъ Жерменъ, дрожа отъ гнва.

— Я думала, что это учтивость, обычай въ ихъ сторон здороваться съ пришлыми, какъ у васъ бабушка цалуется съ двушками, которыя идутъ къ ней въ услуженіе, чтобъ показать имъ, что принимаетъ ихъ какъ дтей и будетъ имъ матерью.

— А потомъ, продолжалъ маленькій Пьеръ, очень-довольный, что можетъ разсказать приключеніе: — онъ сказалъ теб что-то худое, что-то такое, чего ты не велла мн помнить и повторять: такъ я и забылъ тотчасъ. Однако, если папа велитъ сказать ему…

— Нтъ, нтъ, Пьеръ, я не хочу слышать, и теб велю никогда не вспоминать.

— Коли такъ, я опять забуду, возразилъ ребенокъ.— А потомъ, онъ словно разсердился, когда Марія сказала, что уйдетъ отъ него. Онъ сказалъ, что дастъ ей все, что она захочетъ, хоть сто франковъ! И Марія тоже разсердилась, а онъ тутъ какъ кинется на нее, словно хотлъ ее бить. Я испугался, и бросился къ Маріи со слезами. Тогда онъ сказалъ:

‘— Это что такое? Откуда взялся этотъ ребенокъ? Вонъ его отсюда.’

‘Онъ замахнулся на меня палкою. Но Марія не дала ему драться и сказала,

‘— Поговоримъ посл, хозяинъ, теперь я отведу этого мальчика въ Фуршъ, и прійду къ вамъ назадъ.

‘А только-что онъ вышелъ изъ овчарни, Марія сказала мн:

‘— Убжимъ, Пьеръ, скоре отсюда, онъ злой человкъ, и намъ нечего ждать отъ него добра.

‘Мы пробрались позади овиновъ, перебжали лужокъ, и пришли въ Фуршъ искать тебя. Но тебя не было, а намъ не позволили тебя дожидаться. Глядимъ, онъ на черной лошади гонится за вами, мы побжали дальше и спрятались въ лсу. Онъ тоже сюда пріхалъ, но мы притаились, и онъ не видалъ насъ. Когда онъ прохалъ мимо, мы опять побжали домой, а потомъ ты пріхалъ и нашелъ насъ, — вотъ какъ все было. Не правда ли, Марія, вдь я ничего не забылъ?

— Ничего, Пьеръ, все точно такъ было. Теперь, Жерменъ, вы будете свидтелемъ за меня, и скажете всмъ нашимъ, что если я не могла остаться тамъ, то не отъ малодушія и не отъ лни работать.

— А ты, Марія, сказалъ Жерменъ: — ты, пожалуйста, спроси сама у себя, точно ли, когда надо защитить женщину и наказать мерзавца, человкъ двадцати-восьми лтъ слишкомъ-старъ? Поглядлъ бы я, какъ Бастильянъ, или другой пригожій малой, десятью годами моложе меня, совладлъ бы съ этимъ человкомъ. Какъ ты думаешь?

— Я думаю, Жерменъ, что вы оказали мн большую услугу, и я всю жизнь буду вамъ благодарна.

— И только?

— Папа, сказалъ ребенокъ.— я и забылъ сказать Маріи то, что общалъ теб. Некогда было, но я скажу ей дома, и скажу также бабушк.

Посулъ ребенка заставилъ Жермена задуматься. Надо было объясниться съ родными, и, разсказавъ имъ свое неудовольствіе на вдову Геренъ, не сказывать, какія другія мысли расположили его къ такой дальновидности и взъискательности. Когда человкъ счастливъ и доволенъ собою, твердость согласить на свое счастіе другихъ кажется легка, но быть отвергнуту съ одной стороны, осуждену съ другой — не очень-то пріятное положеніе.

Къ-счастію, маленькій Пьеръ спалъ, когда они пріхали домой, и Жерменъ, не будя его, положилъ въ постель. Затмъ онъ приступилъ ко всмъ объясненіямъ, какія могъ дать. Дядя-Морисъ, сидя на своей скамеечк въ три фута, у крыльца дома, важно слушалъ его, и, хотя былъ недоволенъ результатомъ поздки, однако, когда Жерменъ, разсказавъ систему кокетства вдовы, спросилъ у тестя, досугъ ли ему здить пятьдесятъ-два воскресенья въ году любезничать, рискуя потомъ получить отказъ,— тесть отвчалъ, кивнувъ головою въ знакъ согласія:

— Ты правъ, Жерменъ. Это невозможное дло.

Дале, когда Жерменъ разсказалъ, какими судьбами онъ былъ принужденъ привезти Марію поскоре, чтобъ избавить ее отъ притсненій низкаго хозяина, дядя-Морисъ опять кивнулъ головою, сказавъ:

— Ты правъ. Жерменъ: такъ и должно было.

Когда Жерменъ кончилъ свой разсказъ и привелъ вс свои резоны, тесть съ тщею взглянулось между собою и глубоко вздохнули съ видомъ покорности судьб. Потомъ, глава семейства всталъ и сказалъ:

— Нечего длать! да будетъ воля Божія! Насильно не полюбишь!

— Пойдемъ ужинать, Жерменъ, сказала теща.— Жаль, что дло не сладилось, но, видно, Богу не было угодно. Надо поискать въ другомъ мст.

— Да, прибавилъ старикъ:— какъ жена говоритъ, поищемъ въ другомъ мст.

Дальнйшихъ толковъ въ дом не было, и когда на другой день маленькій Пьеръ проснулся вмст съ жаворонками, на зар, то, неподстрекаемый необычайными происшествіями предъидущихъ дней, снова впалъ въ апатію крестьянскихъ мальчиковъ его лтъ, позабылъ все, что шевелилось у него въ голов, и думалъ только, какъ поиграть съ братьями да показать себя большимъ съ быками и лошадьми.

Жерменъ также старался позабыться, отдавшись весь работ, но сдлался такъ грустенъ и такъ разсянъ, что вс замтили въ немъ перемну. Онъ не говорилъ съ Маріей, даже не глядлъ на нее, а между-тмъ, еслибъ у него спросили, на какомъ лугу она была и какой дорогой прошла, онъ могъ бы сказать это въ любой часъ дня, еслибъ захотлъ отвчать. Онъ не осмлился попросить родныхъ взять ее на ферму зимою, однако зналъ, что она будетъ терпть нужду. Но она не терпла нужды, и ттка Гильетта никакъ не могла понять, какимъ образомъ ея крошечный запасецъ дровъ не убывалъ, и сарай ея оказывался поутру полонъ, когда вечеромъ она оставляла его почти-пустымъ. То же было съ хлбомъ и картофелемъ. Кто-то лазилъ въ слуховое окно амбара и высыпалъ на землю мшокъ, не будя никого и не оставляя по себ слдовъ. Старуха была обрадована и встревожена вмст, она велла дочери молчать, сказавъ, что если узнаютъ чудо, которое у нея длалось, ее сочтутъ за колдунью. Сама она подозрвала, что дло не обходилось безъ нечистой силы, но не торопилась поссориться съ нею и не призывала на домъ заклинанія приходскаго священника: она разсуждала, что еще успетъ сдлать это тогда, когда сатана явится къ ней требовать душу за свои услуги.

Марія лучше отгадывала истину, но не смла заговорить объ ней съ Жерменомъ, боясь, что онъ опять схватится за мысль о женитьб, и притворялась передъ нимъ, будто ничего не замчаетъ.

Однажды, ттка-Морись, находясь одна съ Жерменомъ въ огород, сказала ему дружескимъ тономъ:

— Бдный мой зять! кажется, вы нездоровы. Вы дите меньше прежняго, не шутите, разговариваете все меньше да меньше. Ужь не огорчилъ ли васъ кто-нибудь у насъ, или мы сами, безъ вдома и намренія?

— Нтъ, матушка, отвчалъ Жерменъ:— вы всегда были добры до меня какъ родная мать, и я былъ бы неблагодаренъ, если бъ пожаловался на васъ, или на вашего мужа, или на кого-нибудь въ дом.

— Коли такъ, мой голубчикъ, видно тоска по покойниц-жен воротилась къ вамъ. Вмсто того, чтобъ проходить современемъ, ваша скука прибываетъ, и вы ршительно должны сдлать то, что тесть очень-умно совтовалъ вамъ. Женитесь.

— Правда, матушка, я бы не прочь, но женщины, на которыхъ вы совтовали свататься, не по сердцу мн. Глядя на нихъ, я, чмъ бы забывать Катерину, только больше вспоминаю объ ней.

— Видно, мы не умли отгадать вашъ вкусъ, Жерменъ. Помогите же намъ вы сами, сказавъ намъ всю правду. Врно, есть гд-нибудь женщина по душ вамъ, потому-что Господь Богъ не создаетъ никого, не приготовивъ ему счастія въ другой особ. Если знаете, гд взять такую жену, какую вамъ надо, берите, хороша ли она или дурна, молода или стара, богата или бдна, мы съ моимъ старикомъ ршились дать вамъ согласіе, намъ наскучило видть васъ печальнымъ, и мы не можемъ жить спокойно, когда у васъ нтъ спокойствія.

— Матушка, вы добры и батюшка также, отвчалъ Жерменъ: — но ваше состраданіе не поможетъ моему горю: двушка, которую я люблю, не пойдетъ за меня.

— Значитъ, она слишкомъ-молода? Неразсудительно вамъ привязываться къ молоденькимъ.

— Что жь длать! Да, матушка, я имлъ глупость привязаться къ молоденькой, и самъ себя браню за это. Всячески стараюсь выгнать ее изъ головы, но работаю ли я или отдыхаю, у обдни я или въ постели, съ дтьми или съ вами, все думаю о ней, не могу думать ни о чемъ другомъ.

— Значитъ, вамъ выпала такая судьба, Жерменъ? Тутъ одно лекарство, чтобъ двушка перемнила мысли и выслушала васъ. Надо будетъ мн вступиться въ дло и посмотрть, возможно ли оно. Скажите мн, гд она живетъ и какъ ее зовутъ.

— Увы! не смю, матушка, сказалъ Жерменъ: — вы станете смяться надо мною.

— Ни чуть не стану, Жерменъ, потому-что вы горюете, а я не хочу огорчать васъ еще больше. Не Фаншетта ли?

— Нтъ, матушка, не она.

— Или Розетта?

— Нтъ.

— Скажите же, этакъ мн никогда не кончить, если надо пересчитывать по именамъ всхъ двушекъ въ нашей сторон.

Жерменъ повсилъ голову и не ршался отвчать.

— Хорошо! сказала ттка-Морисъ:— не пристаю къ намъ сегодня, Жерменъ, можетъ-статься, завтра вы будете откровенне со мною, или, можетъ-быть, ваша свояченица лучше меня вывдаетъ отъ васъ.

Она взяла свою корзину и пошла развшивать блье на кустахъ.

Жерменъ поступилъ, какъ поступаютъ дти, которыя ршаются не прежде, какъ когда видятъ, что ими перестаютъ заниматься. Онъ пошелъ вслдъ за тщею, и наконецъ съ трепетомъ назвалъ ей Лилmеттину Марію.

Велико было удивленіе ттки Морисъ: это имя никакъ не пришло бы ей въ голову. По она имла деликатное іь не выказать своего изумленія и разсуждала только мысленно, про-себя. Потомъ, видя, что ея молчаніе мучило Жермена, она подала ему свою корзину и сказала:

— Ну, разв это резонъ не помогать мн въ работ? Несите это за мною, и давайте говорить. Обдумали ль вы, Жерменъ? твердо ли вы ршились?

— Увы, матушка! объ этомъ нечего говорить. Я ршился бы, еслибъ могъ ждать успха, но меня не будутъ слушать, и я ршился только вылечиться, если можно.

— А если нельзя?

— Всякая вещь иметъ конецъ, матушка: когда лошадь везетъ черезъ силу, то падаетъ, когда быку нечего сть, онъ издыхаетъ.

— Значитъ, вы умрете, если не успете ни въ чемъ? Сохрани Богъ, Жерменъ! Я не люблю, когда мужчина, какъ вы, говорить такія вещи, ужь когда онъ говоритъ ихъ, онъ точно ихъ думаетъ. Вы человкъ твердый, а слабость опасна у твердыхъ людей. Полно, лучше надйтесь. Не понимаю, какъ двушка въ нужд, которой вы длаете много чести сватаясь за нее, можетъ отказать вамъ.

— Однакожь, такъ есть, она отказываетъ.

— Какіе же резоны она приводитъ?

— Что вы всегда длали ей добро, что ея семейство много обязано вашему, и что она не хочетъ пойдти противъ васъ, помшавъ мн жениться на богатой невст.

— Если она это говоритъ, то показываетъ добрыя чувства и похвально длаетъ. Но, говоря это вамъ, Жерменъ, она васъ не вылечиваетъ, потому-что, врно, говоритъ, что любитъ насъ, и что пошла бы за васъ, если бъ мы согласились?

— То-то и бда! она говоритъ, что ея сердце не лежитъ ко мн.

— Если она говоритъ не то, что у нея на ум, и хочетъ только удалить васъ отъ себя, она стоитъ, чтобъ мы ее любили и поглядли сквозь пальцы на ея молодость за ея добрый разсудокъ.

— Да, сказалъ Жерменъ, пораженный надеждою, которая еще не посщала его: — если такъ, это было бы очень-умно и очень-порядочно съ ея стороны! Но боюсь, можетъ-быть, она такъ разсудительна отъ-гого, что я не нравлюсь ей.

— Жерменъ, сказала ттка-Морисъ:— общайте мн быть покойнымъ цлую недлю, не мучить себя, сть, спать, быть веселымъ по-прежнему. А я переговорю съ моимъ старикомъ, и если уговорю его, тогда вы узнаете настоящія чувства двушки на вашъ счетъ.

Жерменъ далъ слово, и недля прошла, а дядя-Морисъ не сказалъ ему ни слова наедин и. казалось, не подозрвалъ ничего. Хлбопашецъ усиливался казаться покойнымъ, но становился все блдне и тревожне.

На конецъ, въ воскресенье по утру, идя отъ обдни, тща спросила у него чего онъ добился отъ своей возлюбленной со времени разговора въ огород.

— Ровно ничего, отвчалъ онъ:— Я и не говорилъ съ нею.

— Какъ же вы хотите убдить ее, коли не говорите съ нею?

— Я говорилъ съ ней только одинъ разъ, отвчалъ Жерменъ.— Именно, когда мы здили въ Фуршъ, и съ-тхъ-поръ, она не слыхала отъ меня ни слова. Ея отказъ такъ огорчилъ меня, что лучше я не буду слышать, какъ она опять скажетъ, что не любить меня.

— Хорошо! теперь, сынокъ, можете говорить съ нею: тесть позволяетъ вамъ это сдлать. Ну, ршайтесь! я вамъ говорю, и, коли нужно, велю, нельзя же вамъ оставаться въ сомнніи!

Жерменъ повиновался. Онъ пришелъ къ Гильетт съ поникшей головой и разстроеннымъ видомъ. Марія была одна дома, и такъ задумалась, что не слыхала его приближенія. Увидвъ его передъ собою, она отъ изумленія привскочила на стул и вся покраснла.

— Марія, сказалъ онъ, садясь подл нея: — я пришелъ огорчать тебя и докучать теб, самъ знаю: но наши старикъ и старуха велли мн поговорить съ тобою и просить тебя выйдти за меня замужъ. Ты не согласна? Я того и ждалъ.

— Жерменъ, отвчала Марія: — неужь-то вы точно любите меня?

— Теб это непріятно, я знаю, но я не виноватъ: еслибъ ты могла перемнить мысли, я былъ бы очень-радъ, но видно я не стою того… Послушай, Марія, разв я ужь очень-дуренъ?

— Нтъ, Жерменъ, отвчала она улыбаясь — вы лучше меня.

— Не смйся, взгляни на меня поснисходительне, вс волосы, вс зубы еще у меня цлехоньки. Мои глаза показываютъ теб, что я тебя люблю. Погляди мн въ глаза: въ нихъ написано, а всякая двушка уметъ читать это письмо.

Марія взглянула въ глаза Жермену съ своей веселой увренностью, но вдругъ отворотилась и задрожала.

— Ахъ, Боже мой! я пугаю тебя, сказалъ Жерменъ: — ты глядишь на меня, словно на мызника Ормо. Побойся меня, пожалуйста, это меня убиваетъ. Я не скажу теб ничего худаго, не обниму тебя противъ твоей воли, и когда ты захочешь, чтобъ я ушелъ вонь, укажи мн только на дверь. Что жь! или мн выйдти, чтобъ ты перестала дрожать?

Марія протянула руку хлбопашцу, но не поворачивая головы, наклоненной къ печк, и не говоря ни слова.

— Понимаю, сказалъ Жерменъ:— ты жалешь меня, ты добра, теб больно длать меня несчастливомъ, но ты не можешь любить меня?

— Зачмъ бы говорите со мною объ этихъ вещахъ? отозвалась наконецъ Марія: — или хотите, чтобъ я заплакала?

— Бдняжка! у тебя доброе сердце, я знаю, но ты не любишь меня и прячешь отъ меня лицо, отъ-того, что боишься показать мн свое неудовольствіе и отвращеніе. А я не смю даже пожать теб руку! Въ лсу, когда мой сынъ спалъ, и ты тоже спала, я было-поцаловалъ тебя украдкою. Но я умеръ бы отъ стыда, а не попросилъ бы у тебя позволенія на то, и столько вытерплъ въ ту ночь, сколько вытерплъ бы человкъ, котораго жгли бы на медленномъ огн. Съ-тхъ-поръ, я видлъ тебя во сн каждую ночь. Ахъ! какъ я цаловалъ тебя, Марія! Я ты, въ это время, спала и ничего не видала во сн. Теперь, знаешь ли, что я думаю? что, еслибъ ты обернулась взглянуть на меня тми же глазами, какъ я на тебя, еслибъ ты прикоснулась твоимъ лицомъ къ моему, — кажется, я умеръ бы отъ радости. А ты, чай, думаешь, что еслибъ это случилось, ты умерла бы со стыда и досады!

Жерменъ говорилъ какъ въ забытьи, не понимая самъ, что говорилъ.

Марія вся дрожала, но, какъ онъ трепеталъ, еще больше, то уже не примчалъ ничего.— Вдругъ она обернулась, вся въ слезахъ, и поглядла на него съ упрекомъ. Бдный хлбопашецъ подумалъ, что это былъ послдній ударъ, и, не дожидаясь своего приговора, всталъ и хотлъ уйдти. Но двушка остановила его, обхвативъ руками, и, припавъ головою на грудь къ нему, сказала рыдая:

— Ахъ, Жерменъ! не-ужь-то вы не отгадали, что я васъ люблю?

Жерменъ сошелъ бы съума, еслибъ его сынъ, который искалъ его и вбжалъ въ хижину во весь галопъ на палк, сопровождаемый маленькой сестрой, не образумилъ его. Онъ приподнялъ его на руки и, передавая на руки невст, сказалъ:

— На! ты сдлала не одного счастливымъ на свт, полюбивъ меня!

‘Отечественныя Записки’, No 8, 1846

ПРОКЛЯТОЕ-БОЛОТО.

I.Авторъ къ читателю.

II.Жерменъ-тонкій хлбопашецъ.

III.Маленькій Пьеръ.

IV.Подъ старыми дубами.

V.Не смотря на холодъ.

VI.Деревенская львица.

VII.Хозяинъ.

VIII.Тетка-Морисъ.

Читайте также: