Есть два рода невольных, бессознательных возвратов. В одном не допускается никаких изменений, в другом, к которому следует отнести и ницшеанский (современный Ницше), допускаются и даже требуются изменения для создания экземпляров человеческой породы ‘исправленных и улучшенных’. К несчастью, и в них не оказывается ничего, кроме личного произвола, и в них все выдуманное ‘истинными философами’, коих познание есть творчество, коих творчество есть законодательство, коих стремление к истине есть стремление к господству. Философы — законодатели и повелители, в лице их Ницше возводит произвол из злоупотребления в принцип, в правомочие и ставит произвол индивидуума на место эволюции. Рационалистическая формула объяснения генезиса вещей и явлений ‘nascuntur’, выставленная в противоположность сверхъестественному творчеству, здесь снова заменяется формулою ‘fiunt’. Но это не коллективный генезис, а субъективный, индивидуалистический: так, религии не сами зарождаются, а создаются, однако не жрецами (как болтали вольнодумцы времен английских деистов и Вольтера), а одиноким гением, и язык не рождается, а создается, но не народ создает его, а исключительный гений изобретает и предписывает его.
Новый немецкий проповедник произвола и насилия величает себя славянином и выражает сочувствие к самодержавию.<,<,1>,>, Но под самодержавием он разумеет произвол, деспотизм, господство над толпою и сволочью. Не надо, однако, забывать, что Ницше знает только город, который и есть создание бродяг, забывающих родство. Село, близкое к праху отцов, а по своему земледельческому труду более близкое и к сыновнему делу, менее города грешно в забвении родства. Самодержавие же, стоящее ‘в отцов место’, призвано руководить делом сыновним, делом управления силою слепою. Но призвано оно выполнять эту обязанность не посредством господства над народом, а в отеческом единении с ним и не посредством внесения в природу своего произвола, заставляющего силы ее работать тлению, в угоду промышленности и половому подбору.
Об истинном смысле и назначении самодержавия не имеет даже и отдаленного понятия его подложный поклонник и действительный поклонник произвола и насилия, Ницше. Оставляя без возражения вышеприведенные нахальные притязания его в пользу столь дорогих ему воплощений произвола и воли к власти, спросим только: какие же улучшения можно осуществить в этом, утвержденном им, бесчисленном ряду возвратов, точнее сказать — в этих смертных казнях над целым родом человеческим, если в этих возвратах и повторениях существующего ‘порядка’ остается и останется навсегда неотмененною всеобщая и всемирная казнь — смерть всех и каждого?
Исход из ужаса бессознательной и безвольной эволюции и из мерзости и преступности сознательного произвола — один: воскрешение!
1 ‘Способность эта (воля), — говорит Ницше, — всего сильнее и изумительнее в том огромном государстве, посредством которого Европа соприкасается с Азией, — в России’. ‘Мне гораздо более было бы по сердцу,… чтобы Россия сделалась еще грознее и чтобы Европа решилась стать такою же грозною, как Россия’. ‘Одним словом, я желаю, чтобы во всей Европе царило единодушное, как в России, самодержавие’ (Ницше).