Книгоизд-во ‘ЗАРЯ’
Москва — 1913 г.
Сатанизмъ
М. Арцыбашевъ, Н. Абрамовичъ, Пшибышевскій, Брюсовъ, Сологубъ, д’Оревильи и др.
Т. МАННЪ.
Т. МАННЪ.
ПРОГУЛКА ЗА ВОРОТА.
ПРОГУЛКА ЗА ВОРОТА.
Прогулка за ворота, Манн Генрих, Год: 1905
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Лука уже былъ на порог, уже оттолкнулъ растрескавшуюся дверь, но еще разъ остановился, глухой голосъ старика, который, казалось, уже давно поглощенъ временемъ, еще разъ овладлъ имъ.
— Ступай и пройди міръ, воюя! Когда онъ будетъ лежать позади тебя на колняхъ, и ты вернешься къ намъ, какъ каждый къ намъ возвращается, что совершилъ ты тогда иного, какъ не прогулку за ворота?
Три старухи выбрасывали, визжа, свое холодное дыханіе въ холодный воздухъ сырого зала. Трещины въ его стнахъ ежедневно прибывали, гнили дубовые тесы, покрывавшіе ихъ, и безпомощно и молчаливо слпли стекла.
У одной изъ старухъ былъ вздутый съ гору животъ, у другой — невроятно распухшая шея, у третьей — горбъ. Чмъ питали он свои чудовищные наросты? Лук казалось, что его юностью, словно голубь поворачивавшей голову и дрожавшей въ ихъ старыхъ когтяхъ, его свжею кровью, высасываемою изъ его груди ихъ изжитыми, разочарованными поученіями.
Старикъ былъ слпымъ. Чмъ наполнялъ онъ свой засорившійся мозгъ? Яркими юными грезами Луки: грезами о цвтущихъ лужайкахъ, гд молодыя женщины съ черными волосами внчаютъ розами свтлокудрыхъ рыцарей, о блыхъ городахъ, тоскующихъ на берегу лиловыхъ морей о своихъ завоевателяхъ. Старикъ бралъ у него эти грезы и говорилъ, что он ничего не стоятъ. Жалобно донеслись изъ глубины:
— Пойди и освободи Бога изъ плна его враговъ. Заставь сатану молить о пощад! Ступай и завоюй царства! Ступай и женщину сдлай своею царицей. У цли отрезвленный и лишенный гордости, ты узнаешь, что все было величественне и прекрасне, пока ты еще грезилъ. Самое лучшее совершилось, прежде чмъ ты открылъ глаза, твой сонъ предвосхитилъ все. Онъ спшитъ впереди тебя, неся мечъ, который ты не въ силахъ поднять. Ты крадешься вослдъ съ пустыми руками.
Летучая мышь прорзала темный залъ, коснувшись лица Луки. Онъ принялъ ее за слово старика, долетвшее къ нему. Встрепенувшись, онъ выбжалъ чрезъ дворъ за ворота. Онъ уже спустился наполовину съ холма, отъ мрачнаго замка виднлись еще только косыя, изодранныя крыши.
Внизу въ сромъ сумрак вечера простиралось обширное поле. Что-то похожее на тни невидимыхъ предметовъ скользило надъ нимъ. Вверху тяжело двигались нависшія тучи. Въ одной точк громаднаго пространства испуганно и одиноко тснилось стадо маленькихъ овецъ. Глубоко закутавшись въ складки своего плаща, сидлъ пастухъ и не шевелился. Нигд не залаяла собака, но Лука все-же ясно замтилъ, какъ какой-то мужчина въ шляп съ перомъ схватилъ ягненка и убжалъ съ нимъ.
Лука тотчасъ же бросился за нимъ. Прижимая мечъ къ бедру, онъ длалъ большіе прыжки. ‘Пусть украдетъ онъ все стадо,— думалъ онъ,— только не этого ягненка’. Догонитъ ли онъ похитителя прежде, чмъ тотъ скроется въ лсу? Спотыкаясь на незнакомой почв, онъ кричалъ безпрерывно: ‘Только не этого ягненкаі Слышишь, только не этого!’ Но тотъ уже достигъ деревьевъ, а Лука былъ еще въ тридцати шагахъ отъ него. Онъ уже хотлъ вынуть свой мечъ изъ ноженъ: тогда кто-то закованный въ черныя латы выскочилъ изъ куста и ударилъ похитителя клинкомъ по рук такъ, что тотъ выронилъ ягненка. Съ пронзительнымъ крикомъ убжалъ похититель, конь съ закованнымъ въ въ латы скрылся въ чащ, и Лука остался одинъ, запыхавшись стоя надъ ягненкомъ.
Поднявъ его, онъ медленно и бережно понесъ его въ лсъ, къ часовн, виднвшейся при свт звздъ на прогалин. Онъ опустилъ его на алтарь предъ образомъ Богоматери, и тотчасъ же изъ ягненка сталъ маленькій мальчикъ, который, улыбаясь, схватилъ руку Двы своей лвой рукой. Правую же онъ, благословляя, поднялъ надъ Лукою, упавшимъ на колни. ‘Что это?— думалъ Лука, опустивъ голову.— Что я сдлалъ? Кто совершилъ это, я или закованный въ латы?’
Онъ не могъ боле смотрть на мальчика и, согнувшись, выскользнулъ наружу. Тамъ благоухающая ночь вновь выпрямила его, и онъ шелъ въ теченіе двухъ часовъ, пока уже стали рдть деревья. Вдругъ онъ услышалъ рзкій крикъ и увидлъ закованнаго въ черныя латы, который, грозя длиннымъ мечомъ, гонялъ вокругъ сосны сраго монаха. Монахъ обхватывалъ стволъ обими руками и съ быстротою молніи обгалъ его кругомъ, увертываясь отъ ударовъ. ‘Милости! милости! господинъ, спасите меня отъ убійцы!’ — кричалъ онъ пронзительно. ‘Разв вы не видите, что это самъ дьяволъ?’ Въ бшенств бросился Лука на закованнаго въ латы, который угрожалъ набожному человку. ‘Ахъ, это ты, кто отнялъ у меня вора!’ — кричалъ онъ. ‘Ты помшалъ мн спасти ягненка собственными руками!’ И онъ вонзилъ ему въ лицо оружіе.
Гремя упалъ тотъ на темныя иглы, монахъ захохоталъ по-козлиному. Лука обернулся къ нему: его уже не было, острый запахъ остался посл него.
Полный стыда, Лука забормоталъ: ‘Встань, я прошу тебя!’ Закованный въ латы оперся на колно и поднялъ свой крючковатый носъ къ лун, изъ его лвой глазной впадины, зіявшей своей пустотою, широкой струей текла кровь по блой щек.
— Ты усталъ,— сказалъ Лука и подвелъ ему его коня.
Но тотъ отвтилъ:
— Онъ для тебя. Ты побдилъ, и я принадлежу теб.
И онъ принудилъ Луку встать на его желзную руку, чтобы взобраться на высокую спину коня.
Они прохали большое разстояніе, и Лука не слышалъ ничего, кром громыханія закованнаго въ желзо, идущаго передъ своимъ конемъ, не видлъ ничего, кром темнокрасной полосы — каждый разъ, когда тотъ оборачивалъ голову.
Затмъ по сторонамъ улицы появилась кайма цвтущихъ кустовъ, колеблемыхъ ночнымъ втромъ. Надежды — еще заспанныя птицы — выпархивали изъ темноты. За полуоткрытыми калитками садовъ блая каменная грудь просила: ‘Останься!’ Но вверху, гд въ неврномъ свт луны исчезла за горами тропинка, что-то проносилось встревоженно: рой приключеній, которыя еще нужно было испытать, красота, ждущая освобожденія, величіе, жаждущее быть завоеваннымъ.
Росистымъ утромъ, когда день бросилъ на срую дорогу свои первыя розы, они находились высоко надъ апельсиновыми рощами, изъ глубины которыхъ вонзались въ небо острыя башни какого-то замка. По террасамъ скалъ спускались къ морю сонные дома города. За стной кипарисовъ въ пустынной синев тумана лежало море. Далеко позади нихъ надъ прибрежнымъ мысомъ проплывало что-то, словно срая стая перелетныхъ птицъ, это одинокій парусъ, удаляясь отъ берега, былъ захваченъ другими, и вс вмст тснились они вокругъ скалистаго мыса.
Лука не понималъ, отчего шаги его стали внезапно легче, отчего грудь подымалась при дыханіи выше. Что-то загремло возл него: единственный глазъ закованнаго въ латы былъ обращенъ къ нему.
— Діанора, дочь графа Мельфи, похищена сегодняшней ночью султаномъ Берберіи, еще никто не знаетъ объ этомъ. Слава ея красоты не давала ему до тхъ поръ покоя, пока не захватилъ онъ ее на свой корабль. Теперь она уже далеко.
— Я возвращу ее!— воскликнулъ Лука и сталъ спускаться по дорог къ Мельфи. Но его спутникъ былъ уже далеко впереди.
Вс уступы скалъ внизу были полны пестрымъ народомъ, съ громкими воплями протягивались безсильныя руки къ опуствшему морю: ‘Ея нтъ, какъ можемъ мы еще жить?’ Вс лица были блдны отъ скорби, горе вошло во вс дома.
— Я возвращу ее!— воскликнулъ Лука, и тотчасъ же потянулись за нимъ ликующія толпы, ожидая его подвига. Ворота замка отворились, и оттуда вышелъ закованный въ латы, а рядомъ съ нимъ графъ Мельфи, который поцловалъ Лук руку: ‘Вы вернете ее, господинъ! Вы вернете ее себ самому, она ваша!’
Небольшое судно было спущено для нихъ въ воду. Закованный въ латы всталъ къ мачт, Лука слъ къ рулю. Голоса съ берега уже не достигали ихъ: быстре мыслей неслись они вслдъ за берберійскими парусами. И уже вынырнули эти паруса изъ синевы тумана и казались имъ величиною съ крыло цапли. Лука думалъ: ‘Похититель еще не у себя дома и на неврной почв онъ держитъ свою добычу, она еще можетъ ускользнуть отъ него’.
Вдругъ загремлъ панцырь закованнаго въ латы. Они были уже совсмъ близко и смотрли, какъ разбивались корабли язычниковъ. Съ трескомъ падали въ воду доски: мачты опрокидывались.
Лука повернулся туда: Діанора плыла подъ его руками, но он дрожали. Закованный въ латы былъ тмъ, кто поднялъ на корабль женщину. Отъ стыда и чтобы хоть что-нибудь сдлать, Лука отскъ голову султану и двумъ маврамъ, подплывшимъ къ нему по вод. Одну изъ головъ онъ наткнулъ на грудь, другую на носъ корабля, э голову султана на вершину мачты, подъ нею на подушкахъ лежала Діанора. Лука посмотрлъ на нее и внезапно почувствовалъ страданіе и былъ готовъ разразиться слезами: такъ хороша была она.
Матово-бло и тихо мерцало ея лицо, словно прикрытое тнью сокровище. Каждый разъ, когда она. его повертывала, розовый или голубой отблескъ загорался на немъ. Изъ глазъ струилось фіолетовое сіяніе: это были два аметиста, заключенные въ опалъ, а вокругъ блднаго овала камня лежали ея волосы, словно тяжелый отъ грусти и мыслей внокъ изъ чернаго дерева.
Для возвратнаго пути не было втра. Они причалили къ какому-то скалистому острову, гд старые грифы сторожили срый, обнесенный ршетками замокъ. Діанора прислонилась къ одной изъ ступеней растрескавшейся лстницы, совсмъ внизу, и ея блое платье разввалось надъ синею бездной. Но закованный въ латы стоялъ рядомъ съ нею, положивъ возл слабаго плеча ея свою желзную руку. Изъ жуткаго отдаленія обратился къ ней Лука:
— Я извлекъ тебя изъ моря и изъ рукъ язычниковъ: хочешь ли ты быть моею?
Она отвтила:
— Море взяло меня и султанъ меня взялъ: я не благодарю тебя.
Онъ въ ужас посмотрлъ на окровавленную голову съ разввающимся тюрбаномъ. И Діанора взглянула на нее.
— Любила ли ты его?— прошепталъ онъ.
— Нтъ. Онъ былъ недостаточно могучъ, разъ его корабли погибли.
— А я, который его побдилъ? Достаточно ли могучъ я?
— Ты спрашиваешь? Значитъ, ты недостаточно могучъ.
Закованный въ латы долженъ былъ опять отнести ее на корабль. Лука думалъ, молча: ‘Я стану могуче’, а въ это время они оставляли за собою моря. Они вышли на какомъ-то берегу, гд блыя улицы между каменистыми полями вели въ страну, полную неизвстности.
Четверо слугъ несли носилки Діаноры, впереди шелъ закованный въ латы, а сзади Лука. Двое идущихъ тою же дорогой присоединились къ нимъ, одинъ — загорлый въ красномъ плащ, другой — блдный съ жидкой бородкой, одтый въ черную куртку со шнурами. ‘Я имлъ уже жерновъ вокругъ шеи’,— сказалъ онъ. Другой замтилъ, ‘Я лежалъ въ колодкахъ съ огнемъ у ногъ’.
Они пошли дале, и все боле становилось идущихъ съ ними: мужчинъ съ еще кровоточащими ранами и другихъ съ чумными нарывами наверху открытыхъ, изсохшихъ бедръ. Изъ жгучихъ странъ они принесли съ собою болзни, похоти и презрніе къ смерти. Глаза ихъ сверкали, чувства были воспламенены жадностью.
По пути они грабили деревни, провозглашая владычество новаго повелителя и похищая женщинъ и скотъ. Однажды вс остановились. Вдали, въ вышин, властно вздымался надъ блыми скалами городъ: сверкающая столица страны, главный городъ царства Трапезунтъ. Со стнъ его свисали золотыя знамена, и гирлянды розъ оплетали ихъ.
Искатели приключеній застонали съ проклятьями.
Они спустились въ ущелье межъ черныхъ скалъ, столь узкое и глубокое, что въ полдень надъ нимъ видны были звзды. На гребняхъ горъ стояли защитники, они отламывали отъ скалъ глыбы и сбрасывали ихъ внизъ. Но скалы притягивали ихъ: глыбы застревали, ни одна не скатилась внизъ, и въ ужас и въ отчаяніи воины сами бросились въ глубину.
Покинувъ тсное ущелье, они снова увидли городъ, но внковъ и знаменъ уже не было въ немъ. Дикая тревога была на стнахъ, дрожь тысячи испуганныхъ вздоховъ возносилась къ небу. Путешественники съ усмшкой кивнули другъ другу.
Дале потянулся лсъ, передъ которымъ выстроилось войско царства. Посмотрвъ въ единственный глазъ закованнаго въ латы, оно опустило оружіе, чтобы медленно сопровождать побдителя на предначертанномъ ему судьбою пути.
Въ третій разъ открылся передъ ними городъ. Онъ былъ безмолвенъ, и со всхъ крышъ его разввались черныя ткани. Отчаяніе простирало къ побдителю изможденныя руки, пытаясь ухватиться за его мечъ. Путешественники задыхались отъ смха.
Когда они разломали стны, Лука открылъ носилки, воскликнувъ:
— Вотъ ваша повелительница!
Нсколько голосовъ отвчало:
— У насъ есть царь. Онъ ребенокъ, и у него нтъ родителей, но мы любимъ его.
Лука кивнулъ и путешественники начали рзню. Когда она, прекратилась, новая повелительница уже многимъ вселила любовь и уваженіе. Но женщины, неистово крича, выливали изъ домовъ угловатыхъ переулковъ кипящее масло на головы разбойниковъ. У нихъ отняли ихъ дтей, тамъ же былъ вырванъ изъ рукъ своихъ защитниковъ юный царь, и вс они умерли по приказанію Луки.
Діанора, которой было принесено столько жертвъ, стала посл этого для народа святою. Истязая себя, народъ повергался ницъ на ея пути и цловалъ грязь съ ея носилокъ.
Передъ дворцомъ, на украшенной колоннами площади Лука воздвигъ для нея тронъ изъ желтаго, какъ воскъ, мрамора. Въ пурпурныхъ туфляхъ и золотомъ облаченіи прислонялась она къ нему, и громадный рубинъ обливалъ кровавымъ свтомъ ея неподвижное лицо. А вокругъ сверкали металлическимъ блескомъ расшитыя одежды и серебряные доспхи, дрожало нжное мерцаніе роскошныхъ уборовъ и сверканіе усыпанныхъ камнями коронъ, лился блескъ металлическихъ чашъ, золотыхъ троновъ и пурпурныхъ ковровъ, испещренныхъ драгоцнностями.
Съ шумомъ, словно отъ крыла гигантской птицы, упала толпа на колни. Десятки тысячъ лепетали и кричали о своемъ обожаніи. Безпрерывно плясавшіе одержимые вдругъ отбрасывали назадъ голову съ блыми глазами и возвщали свое исцленіе. Гулко гремли трубы и мдныя литавры.
Путь къ трону былъ усянъ лаврами, Дука вступалъ на него одинъ. Войдя на ступени, онъ остановился, потому что почувствовалъ на своемъ виск дыханіе Діаноры.
— Теперь ты царица!— сказалъ онъ и замолкъ въ ожиданіи.
Она взглянула на него: на его щекахъ оставалась блдность всхъ совершенныхъ имъ преступленій, изъ губъ сочилась кровь. И она сказала:
— Ты недостаточно могучъ!
Онъ повернулся обратно и заперся въ своемъ двор. День за днемъ бродилъ онъ безъ устали вдоль позолоченныхъ залъ, устланныхъ расшитыми коврами, среди голубыхъ колоннъ съ золотыми жилками, гирлянды изъ серебряныхъ листьевъ тянулись отъ одной колонны къ другой. Серебряные колодцы благоухали какъ раны святыхъ мученицъ. Но смертный страхъ охватывалъ его каждый разъ, когда на дорожкахъ сада скриплъ золотой песокъ подъ шагами рабовъ, несущихъ носилки Діаноры.
Она пла подъ лютню, нжно и тоскливо трепеталъ ея голосъ надъ дрожаніемъ струнъ — словно бабочка надъ волнистымъ лугомъ съ цвтами, а вверху, въ остроугольной рам своего окна, лежалъ Лука, сжимая лобъ рукою.
Онъ крался за нею, когда въ вечерней свжести купалась она около жарко дышащаго алоэ подъ кедрами и вызолоченными пальмами. Надъ багрянымъ колодцемъ бился лебедь серебряными крыльями. Нагая стояла она на краю, опустивъ усталыя руки, съ широкимъ вытканнымъ золотомъ поясомъ вокругъ чреслъ. Съ ея грудей капала вода, тло дрожало подъ лаской вечерняго воздуха. Розовая солнечная пыль играла вокругъ нея, иногда съ рзкимъ, страннымъ крикомъ тяжело проносилось надъ него большое золотисто- или серебряно-синее, мерцающее наскомое.
Сжатые пальцы Луки разрывали кусты, за которыми онъ скрывался.
— Я достаточно могучъ,— стоналъ онъ,— я возьму ее!
Вечеромъ онъ пошелъ въ ея комнату. Раздвинувъ занавсъ, онъ увидлъ ее: ея блое тло висло на черной груди закованнаго въ латы.
Посл этого Лука наполнилъ свои залы женщинами, а душу свою и вс свои мысли — колыханіемъ пышныхъ грудей, змистыми извивами мясистыхъ бедръ, комкомъ могучихъ членовъ, озаренныхъ изнуряющей улыбкой широкихъ блдныхъ лицъ.
Онъ измышлялъ мученія, распредляя ихъ между рабами, его нижняя губа, вдвинутая впередъ,,— дрожала, руки судорожно обхватывали рзьбу трона. Затмъ онъ пробирался въ темницы, умоляя несчастныхъ простить и быть его друзьями.
Со своихъ блыхъ террасъ, надъ которыми безпощадно и торжественно нависало синее небо, разражался онъ криками о помощи: ‘Милости! Перестань!’ Никто не слышалъ его кром безмолвныхъ черныхъ евнуховъ. Ничто не двигалось кром ихъ бгающихъ эмалевыхъ глазъ, и Лука упалъ на землю, широко раскинувъ руки, и повязка изъ драгоцнныхъ камней на его голов разбилась о мраморныя плиты.
Однажды ночью пробирался онъ черезъ темные корридоры. Мысли объ убійств, лелямыя имъ, пылали передъ нимъ, указывали ему дорогу. Онъ поцарапался въ дверь Діаноры, съ жалобнымъ стономъ открылась дверь, и онъ увидлъ, что все совершилось. Голова ея съ тяжелыми волосами свисла черезъ край ея ложа, на ше виднлся затекшій кровью отпечатокъ желзной руки.
Онъ убжалъ и жилъ съ тхъ поръ блуждающимъ звремъ. Съ ревомъ выкрикалъ онъ навстрчу втру ея имя, съ проклятіемъ бросалъ его въ небо, повторялъ его чудовищамъ въ подземныхъ пещерахъ. Онъ безумствовалъ до тхъ поръ, пока тло его не сдлалось какъ бы изъ стали и въ конецъ измождена была душа. Мало-по-малу она стала для него лишь блдною грезой, проплывающей на поверхности его сна. И, наконецъ, думая о ней, онъ чувствовалъ только два глаза въ туманной дали за собою — словно глаза тихой мученицы въ молчаливой часовн, неизмнно глядящей со своей затненной стны вслдъ нашимъ блужданіямъ по шумнымъ путямъ жизни.
Ни надежды, ни раскаянія не обнаруживало его лицо, но никогда не спалъ онъ иначе, какъ за запертыми дверями, боясь выдать что-нибудь во сн. Онъ былъ искателемъ приключеній, которому ничто не казалось новымъ, побдителемъ безъ надменности, сластолюбцемъ съ холодными губами.
Однажды въ сромъ сумрак вечера шелъ онъ черезъ обширное поле. Онъ скользилъ надъ нимъ подобно тнямъ предметовъ, которыхъ не видно. Въ вышин тяжело двигались нависшія тучи. Онъ взобрался на холмъ: кривыя, разодранныя крыши предстали передъ нимъ. Онъ былъ уже въ тни мрачнаго замка, стоялъ уже у его воротъ. Три старухи въ сыромъ зал выбрасывали, визжа, свое холодное дыханіе въ холодный воздухъ. ‘Лука вернулся’,— сказали он, и тотчасъ же зазвучалъ глухой голосъ старика, который, казалось, уже поглощенъ временемъ.
— Ты прошелъ міръ, воюя, онъ лежалъ позади тебя на колняхъ, и ты вернулся къ намъ, какъ каждый къ намъ возвращается. Что же совершилъ ты иного, какъ не прогулку за ворота?
Такъ какъ Лука молчалъ, старикъ заговорилъ снова:
— Ты освободилъ Бога изъ плна его враговъ, ты заставилъ сатану молить о пощад! Ты завоевалъ царства и женщину сдлалъ своею повелительницей! У цли, отрезвленный и лишенный гордости, узналъ ты, что все было величественне и прекрасне, когда ты еще грезилъ. Самое лучшее совершилось, прежде чмъ ты открылъ глаза, твой сонъ предвосхитилъ все. Онъ спшилъ впереди тебя, неся мечъ, который ты не могъ удержать. Ты крался вослдъ съ пустыми руками.
Лука опустилъ голову и снова поднялъ ее.
— Все это правда,— сказалъ онъ.— Такова была моя жизнь. Но если и не сдлалъ я ничего иного, кром прогулки за ворота, то все-же я не хочу оставаться здсь у васъ, старыхъ, которые такъ мудры. Лучше я совершу другую прогулку за ворота и начну сначала все уже испытанное мною, не раскаиваясь, если смерть застигнетъ меня на дорог, И съ нею помряюсь я: можетъ быть, она почувствуетъ мои удары, можетъ, я — ея. Или я закрою ее своимъ краснымъ знаменемъ, или она меня — своимъ, чернымъ.
И, повернувшись, онъ пошелъ внизъ съ холма черезъ поля и тропинки. Склоняясь въ придорожныхъ садахъ надъ осенними клумбами, молодыя двушки забрасывали проходящаго астрами. Одинъ большой красный цвтокъ повисъ въ его сдыхъ волосахъ, которые далеко разввались по втру.