‘Міръ Божій’, No 4, 1897
Проф. П. Н. Милюков. Главные течения русской исторической мысли. Том первый, Милюков Павел Николаевич, Год: 1897
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Проф. П. Н. Милюковъ. Главныя теченія русской исторической мысли. Томъ первый. М. 1897, in 8-vo. Стр. XII— +306. Ц. 2 р. Настоящая книга бывшаго профессора московскаго университета, а нын, какъ сообщили недавно газеты, профессора русской и всеобщей исторіи софійскаго университета въ Болгаріи П. Н. Милюкова представляетъ замчательное явленіе въ нашей литератур: это — первый опытъ вполн научнаго, сжатаго и цльнаго курса русской исторіографіи въ ея внутреннемъ развитіи. Съ ходомъ развитія русской исторической мысли у насъ обыкновенно совсмъ незнакома читающая публика, и едва ли мы ошибемся, сказавъ, что своимъ незнакомствомъ по этой части нердко соперничаютъ съ нею спеціалисты по русской исторіи. Самый терминъ ‘исторіографія’, страдая достаточной неопредленностью, понимается и употребляется различно: вотъ почему исключеніе этого термина изъ заголовка къ разбираемой книг нельзя не признать весьма удачнымъ и устраняющимъ т недоразумнія, которыя могли бы возникнуть у читателя, приступающаго къ книг съ тмъ или инымъ пониманіемъ названнаго термина. Не говоря о случаяхъ отожествленія терминовъ ‘исторіографія’ и ‘исторія’, благодаря которому изложеніе исторіи какого-либо государства на основаніи наличнаго состава пособій называютъ не совсмъ правильно ‘сочиненіемъ исторіографическимъ’, укажемъ на то пониманіе термина ‘исторіографія’, которое для насъ въ данномъ случа представляется наиболе существеннымъ. Историческая литература сама по себ можетъ стать предметомъ изученія, независимо отъ положительныхъ результатовъ, вносимыхъ ею въ возводимое наукою зданіе общаго историческаго процесса. Это будетъ своего рода ‘исторія исторіи’, какъ науки. Развитіе историческаго метода и пріемовъ разработки историческихъ матеріаловъ, эволюція идей, которыя одушевляли ученыхъ историковъ и осмысливали для нихъ кропотливую работу надъ оставленнымъ вками историческимъ наслдіемъ,— вотъ что можетъ составлять предметъ исторіографическихъ трудовъ такого типа, къ которому мы относимъ разбираемую книгу г. Милюкова.
Какъ же авторъ понимаетъ цль своихъ исторіографическихъ очерковъ? По его словамъ, они должны ‘дать общую картину развитія и взаимной смны тхъ теорій и общихъ взглядовъ, которые осмысливали для предшествовавшихъ поколній спеціальную работу надъ русскою исторіей’. Изучая направлявшія ученую работу по русской исторіи теоретическія побужденія, авторъ останавливается ‘только на тхъ, которыя характеризуютъ главныя теченія русской исторической мысли, т.-е. на тхъ только, которыя толкали эту мысль впередъ, расширяя и углубляя ея главное русло’. Формулируя такъ цль своей работы, авторъ долженъ былъ показать въ своей книг, что ‘развитіе науки русской исторіи не безсмысленно и не случайно, что общее теченіе русской исторіографіи всегда обусловливалось нкоторыми основными взглядами, теоріями и системами и всегда находилось въ боле или мене тсной связи съ развитіемъ общаго міровоззрнія’, этимъ объясняются отступленія отъ основной темы въ книг г. Милюкова: вдь идеи и настроенія, которыя играли въ наук русской исторіи руководящую роль, зарождались далеко отъ собственной ея сферы. Идея закономрности историческаго развитія, съ такимъ блескомъ приложенная г. Милюковымъ къ изученію культурной исторіи Россіи, и въ настоящемъ труд, какъ видите, поставлена во главу угла, такъ что курьезное представленіе объ исторіографіи, какъ ‘исторіи самосознанія’, когда-то пытавшееся утвердиться въ нашей литератур, выкидывается здсь за бортъ окончательно и вполн заслуженно. Вмст съ сдачей въ архивъ устарлаго и неправильнаго представленія объ исторіографіи, какъ исторіи русскаго самосознанія, вмст съ отрицаніемъ безсмысленнаго и случайнаго развитія науки русской исторіи, послдняя изображается въ книг не изолированно, а въ кругу условій и настроеній, среди которыхъ шло развитіе русскаго общества. Это придаетъ изложенію особенную выпуклость и цльность. Для своей работы авторъ избралъ лишь два послднія столтія въ исторіи нашей науки, т. е. XVIII и XIX вка, игнорируя нашу средневковую философію исторіи и не касаясь пока сложной и спеціальной темы о перенесеніи къ намъ этой философіи изъ польской литературы. Употребляя привычные термины, авторъ длитъ отмежеванную имъ эпоху русской исторіографіи на два періода: I — до H. М. Карамзина включительно, и II — съ H. М. Карамзина до вашихъ дней. Въ первомъ том, только*то выпущенномъ въ свт, изложенъ весь первый періодъ и часть второго, кончая характеристикой философскаго міровоззрнія П. И, Чаадаева и его значенія для славянофиловъ.
Мы не будемъ подробно знакомить читателей съ ‘главными теченіями русской исторической мысли’, такъ какъ книга эта подвергнется, безъ сомннія, самому внимательному изученію со стороны русской читающей публики. Правда, послдней придется изучать эту книгу не безъ значительнаго напряженія мысли, быть можетъ, нкоторымъ покажется не совсмъ интереснымъ знакомство съ русской исторіографіей XVIII столтія, но это препятствія временныя и одолимыя: глубина содержанія, стройность изложенія, тонкость философскаго анализа и рдкая въ нашей литератур ясность ученой мысли увлекутъ даже и мало поворотливые умы.
Синопсисъ, русскіе историки XVIII столтія, нмецкіе изслдователи русской исторіи въ XVIII вк — все обрисовано во взаимное связи, среди общихъ и спеціальныхъ условій тогдашней дйствительности, среди точныхъ указаній очередныхъ задачъ тогдашней русской исторіографіи.
Переходя къ H. М. Карамзину, мы читаемъ главу ‘итоги исторической работы XVIII столтія’, которая знакомитъ какъ съ спеціальными результатами этой работы, такъ и съ постановкой общихъ историческихъ взглядовъ у изслдователей XVIII столтія на задачу историческаго изученія, съ отношеніемъ ихъ къ первоисточникамъ и пособіямъ и съ представленіями объ общемъ ход русской исторіи. На ряду съ быстрымъ ростомъ исторической мысли и званія въ прошломъ вк автору пришлось отмтить, какъ онъ выражается, ‘рзкій диссонансъ’: къ концу вка изслдователи уже совершенно поколебали татищевско-ломоносовскій взглядъ на первый періодъ русской исторіи, однако ‘ломоносовское реторичеюе направленіе’ съ литературными взглядами на задачи историка продолжало существовать. Передовые дятели науки или игнорировали его, или относились къ нему съ осужденіемъ: ‘Кто могъ думать тогда, что литературный взглядъ на исторію не только переживетъ XVIII вкъ, но и будетъ увковченъ для потомства въ сочиненіи’ (стр. 113) Карамзина. Его Исторія Государства Госсійскаіо спокойно, объективно и вполн научно истолкована г. Милюковымъ, и если получился полный разгромъ пресловутой легенды объ ‘исполинскомъ труд’ Карамзина и ея ‘недосягаемомъ величіи’, то виноваты въ этомъ исключительно самъ Карамзинъ и историки XVIII столтія. Съ выходомъ Главныхъ теченій миическая Карамзинская звзда закатилась навсегда.
Г. Милюковъ увряетъ насъ въ томъ, что Карамзинъ ‘критическою исторіей’ вовсе не интересовался, а ‘философской исторіи’ даже боялся и сознательно сторонился отъ нея, какъ отъ могущей лишь повредить ‘изображенію дйствій и характеровъ’, что онъ писалъ только ‘художественную исторію’ и писалъ ее въ такомъ стил, условности котораго помшали достиженію художественнаго результата. При этихъ условіяхъ, замчаетъ проф. Милюковъ (стр. 200), Карамзинъ не могъ участвовать въ работ исторической мысли ни старшаго, ни современнаго, ни младшаго поколнія. Посл Карамзина начинается новый періодъ въ русской исторіографіи: но этого новаго періода Карамзинъ не создалъ и не подготовилъ. Первые самостоятельные опыты критической разработки к философской конструкціи, словомъ, вся дальнйшая плодотворная дятельность въ наук русской исторіи стоятъ вн вліянія Карамзинской Исторіи. Наканун новаго періода Карамзинъ ‘въ послдній разъ, съ особенной яркостью и рельефностью подчеркнулъ т типичныя черты старыхъ воззрній, которыя предыдущимъ поколніемъ были осуждены, какъ ошибочныя и отжившія. Карамзинъ не началъ собою новаго періода, а закончилъ старый, и роль его въ исторіи науки была не активная, а пассивная. Вмсто сознательнаго творца новой эпохи мы должны представлять об Карамзина невольною жертвой устарвшей рутины’. Внимательное изученіе исторической работы предшественниковъ и современниковъ Карамзина дали автору возможность обосновать неоспоримо свои выводы относительно Исторіи Государства Россійскою. Но въ нашей литератур имется также Исторія Русскою Народа: она посвящена Нибуру и цеховой ученой жизнью была осуждена прежде своего появленія въ свтъ. Ея автора обвиняли въ безпримрной ‘наглости, шарлатанств, невжеств’: считалось признакомъ хорошаго тона Н. А. Полевого обливать грязью, H. М. Карамзинымъ восторгаться — и все это, никогда не читая перваго и очень рдко второго. Какъ въ самомъ дл можно было допустить, чтобы купеческій сынъ, появившійся въ Москв въ 1820 г. въ долгополомъ сюртук, съ волосами, обстриженными въ кружокъ и съ ухватками приказчика, въ какія-нибудь десять лтъ могъ получить право не только поднимать свой голосъ въ спеціальныхъ вопросахъ, но и предпринять цлый переворотъ въ представленіяхъ о ход русской исторіи’ (стр. 264—265)! Однако, этотъ ‘купеческій сынъ’ съумлъ усвоить себ основныя идеи шеллингизма въ ихъ приложеніи къ философіи исторіи, и его книга явилась первою попыткой приложить новый философско-историческій взглядъ къ объясненію явленій русской исторіи. Кто въ наше время знаетъ Исторію Русского Народа Полевого иначе, какъ по заголовку? Подробный анализъ этой работы, сдланный г. Милюковымъ, и притомъ въ сопоставленіи съ трудами Карамзина и Погодина, читается поэтому съ особеннымъ интересомъ, цнность этого анализа заключается въ томъ, что, благодаря ему, вперице въ нашей исторической литератур трудъ Полевого получаетъ надлежащее мсто… ‘Прошло сорокъ лтъ со времени выхода первыхъ томовъ Исторіи Полевого,— читаемъ у г. Милюкова (стр. 277).— Погодинъ издалъ, наконецъ, и свою, давно ожидаемую, Русскую Исторію, И что же? На послднихъ страницахъ этого послдняго своего труда по древнйшему періоду онъ вернулся къ Карамзину, тогда какъ Исторія Русскою Народа приготовляла путь Соловьеву. Оба историка остановились на распутьи отъ стараго къ новому, но въ то время, какъ Полевой почти доходилъ до органическаго взгляда историко-юридической школы, Погодинъ кончилъ свои размышленія неудачными попытками приспособиться если не ко взглядамъ, то, по крайней мр, къ терминологіи славянофильства’. Мы подошли къ Погодину: у него ‘россійская исторія’ превращалась въ ‘охранительницу и блюстительницу общественнаго спокойствія’. При такомъ склад мысли руководящими началами погодинской разработки должны были стать провиденціализмъ и тенденціозность, и еще въ наши дни встрчаются жалкіе образчики подобнаго quasi-ученаго направленія.
Первый томъ Главныхъ теченій заключается параллелью ролей Ивана Киревскаго и П. Я. Чаадаева въ развитіи славянофильскихъ теорій. Изъ двухъ различныхъ точекъ, мысли этихъ двухъ лицъ ‘захватываютъ одно и то же содержаніе, и мы имемъ полное основаніе предположить, что эта взаимная близость есть плодъ взаимнаго соглашенія. И въ это соглашеніе Чаадаевъ внесъ во всякомъ случа не меньше, чмъ отъ него получилъ. Уже сажая рзкость отношенія Чаадаева къ русскому прошлому должна была послужить толчкомъ для столь же ршительной реабилитаціи нашего прошлаго будущими славянофилами. Но этимъ отрицательнымъ вліяніемъ не ограничилось значеніе для нихъ теоріи Чаадаева. Мы видимъ, что сами по себ они уже были склонны приписывать религіозной иде первенствующую роль въ развитіи культуры. Но Чаадаевъ едва ли не первый открылъ имъ глаза на общую связь идей христіанской исторической философіи, а только въ этой связи православная религіозная идея получила всемірно-историческое значеніе. Оставаясь врнымъ своей старой систем, Чаадаевъ не могъ сдлать самъ этого послдняго вывода, такъ какъ онъ не могъ согласиться приписать всмъ историческимъ процессамъ одинаковую закономрность. То и другое сдлали уже представители слдующаго поколнія. Развить и привести во взаимную связь оба положенія — о всемірно-исторической роли православной идеи и о закономрномъ развитіи этой идеи въ исторіи русскаго народа — такова была основная задача, оставленная шеллингистской философіей исторіи на ршеніе славянофиловъ’.
Этими словами заканчивается первый томъ книги г. Милюкова. Научное и общественное значеніе Очерковъ и Главныхъ теченій громадно: на нихъ будетъ воспитываться новйшее поколніе русскихъ ученыхъ и образованныхъ членовъ русскаго общества. Въ вашей скудной литератур, обильной разнообразными продуктами дутой учености, незрлой мысли или грубаго сервилизма, подобныя книги — рдкость, он считаются единицами, и печать должна относиться къ нимъ съ особеннымъ вниманіемъ. Авторитетовъ всякаго рода у насъ не мало, но ученыя силы въ собственномъ смысл слова приходится отыскивать днемъ съ огнемъ.