М.Н. Катков
М.Н. Катков
Проект нового устава о печати и его противники. Положение печати в России
Проект нового устава о печати и его противники. Положение печати в России
Проект нового устава о печати и его противники. Положение печати в России, Катков Михаил Никифорович, Год: 1865
Время на прочтение: 9 минут(ы)
С месяц тому назад нам случилось заговорить о предполагаемом у нас преобразовании закона о печати. Нас тогда упрекали в том, что мы желали для себя освобождения от предварительной цензуры, в то время как все остальные журналы находятся под цензурой, и это желание провозглашали как нечто злостное и беззаконное. Вы хотите пользоваться свободой, кричали нам, почему же другие должны оставаться в положении стесненном и зависимом? Точно будто бы мы, желая для себя известных условий, препятствовали другим желать того же, точно будто бы мы, желая сами быть свободными, противились освобождению других, точно будто человек, полагающий необходимым условием своего существования воздух и воду, тем самым отнимает у других право пользоваться этими условиями. Говоря об этом предмете, мы упомянули, что проект нового устава о печати, сколько нам известно, не имеет в виду совершенную отмену предварительной цензуры, а предоставляет на усмотрение правительства освобождать от цензуры или оставлять под нею те или другие периодические издания. Дурно ли, хорошо ли это предположение, не мы сочинили его и не от нас зависит его осуществление. Мы не входили в оценку этого предположения, а сослались на него только для разъяснения возникшего тогда вопроса о возможности с точки зрения правительства при существовании предварительной цензуры предоставить право той или другой газете выходить под исключительною ответственностью ее редакции. Коль скоро и по новому уставу не упраздняется предварительная цензура, а допускаются только изъятия из нее по усмотрению правительства, то, стало быть, не могло быть ничего ненормального или противного видам правительства в желании той или другой газеты приобрести право отвечать за себя. Одна московская газета посвятила целую статейку сообщенному нами в то время сведению об упомянутом параграфе нового устава (который, без сомнения, был столько же известен ей самой, сколько и нам). Не ограничиваясь разбором предположения, которое мы сообщили как известие и которое ни в каком случае не может падать на нашу ответственность, эта газета с свойственною ей добросовестностью сделала нам перед своею публикой ответственными за это предположение. Столь простой элемент, как сообщение известия, эта газета на пространстве двух-трех страничек успела возвести в самую сложную комбинацию и несколько раз изменить ее вид, значение и силу. Из статьи этой мы узнали, что мы не только сообщили вышесказанное известие, но и миримся с ним, и не только миримся, но и одобряем его, и не только одобряем, но и рекомендуем его. Потребность изменения крайне ненормального положения нашей печати высказалась уже года четыре тому назад. Возникла мысль о факультативном освобождении от предварительной цензуры, то есть о представлении редакциям права самим соображаться с требованиями существующих законов, если та или другая из них пожелает подвергнуться опасностям и риску самостоятельного существования. Требовалось не смягчение законов, а дозволение каждому отвечать за свою деятельность перед какими бы то ни было властями и трибуналами. По этому поводу случалось нам тогда же выдерживать довольно горячую полемику. Иным казалось, что предварительная цензура служит как бы обеспечением для периодических изданий и что собственная ответственность в этом деле может быть весьма пагубной для издателей и сопровождаться для них разными злоключениями и разорением. Нам легко было доказать, что цензура не служит сериозным обеспечением ни для каких интересов, ни для правительства, ни для общества, ни для частных лиц, но мы не считали себя вправе желать за других или навязывать другим то, чего они сами не желают, а потому мы охотно предоставляли тем, кто видел в предварительной цензуре обеспечение для себя, спокойно оставаться под этим обеспечением. Проект устава, выработанный правительственною комиссией, не оставлял этого на добрую волю частных лиц. Вместо факультативного освобождения от предварительной цензуры проект устава пришел к системе особых в каждом случае разрешений. Впрочем, если верить слухам, в настоящее время это предположение подверглось значительному ограничению. Как сказывают, по проекту нового устава только газеты ежедневные или выходящие не реже одного раза в неделю не могут по собственному усмотрению освобождаться от цензуры, а должны иметь на то особое разрешение от министерства внутренних дел, что же касается до периодических изданий, выходящих в более продолжительные сроки, раз в месяц, раз в две недели, то таковым будто бы предоставляется право избирать для себя по собственному усмотрению то или другое положение. Так, например, ‘Русскому Вестнику’, наряду со всеми другими подобными изданиями, было бы предоставлено без особого разрешения выходить под ответственностью своей редакции, но ‘Московские Ведомости’ как издание ежедневное должны были бы получить на то особое разрешение.
Мы позволяем себе думать, что эта система особых разрешений по отношению к периодической печати не представляет никаких удобств. Правительство и без того имеет большую власть над существованием газет. Нельзя открыть издание газеты или журнала без особого разрешения от правительства, которое, сверх того, обладает средствами прекратить существование того или другого издания по своему усмотрению. Казалось бы, этого совершенно достаточно. Коль скоро, по новому уставу, будут существовать параллельно учреждения предварительной цензуры и так называемой цензуры карательной, то, казалось бы, можно было бы без всякого неудобства предоставить каждому выбирать для себя ту или другую систему. Это освободило бы печать от примеси совершенно излишнего в этом случае элемента, который будет неизбежно внесен системой особых разрешений. К тому же, учреждая две системы, правительство ставит их рядом, а не подчиняет одну другой. Каждая имеет свои особенности и выгоды. Иному может показаться приятнее порядок предварительной цензуры, другой, напротив, предпочтет систему карательной цензуры. Эта последняя система соединяется со многими своего рода невыгодами, от которых избавляются журналы, находящиеся под цензурой предварительною, значительно против прежнего облегчаемою новым проектом и снимающею с издателей ответственность, чего до сих пор не было. За журналом, который предпочтет выходить под собственною ответственностью, будут следить Аргусовы очи. Он должен будет внести значительную сумму в обеспечение своей состоятельности на случай штрафов, между тем как издания, остающиеся под цензурой предварительною, будут от этого уволены. Пребывание под цензурой может иметь и еще некоторые удобства. Кому нечего сказать, а хочется казаться имеющим сказать много, кому нужно прикрытие для своей пустоты, кто желает придать себе интерес и значение красноречивыми умолчаниями, как бы вынужденными цензурой, все нелепое, все боящееся ясного, точного публичного выражения, все боящееся серьезной ответственности, — все подобное лучше может процветать под цензурой предварительною.
Признаемся, с некоторых пор мы стали склонны к скептицизму. Мы готовы сомневаться в близком осуществлении столь давно задуманных и многократно обсуждавшихся мер. За три года перед сим, когда печать наша представляла самое печальное зрелище и когда всякая либеральная мера могла казаться опасною, мысль о возможно большей свободе печати была в большом ходу. Вообще у нас как-то спорится то, от чего можно ожидать каких-либо отрицательных для русского дела последствий. Когда печать казалась опасною силой, тогда все желали ее освобождения, точно так же, как в то время когда в недрах русского общества предполагались деятельные элементы разрушения и разложения, у нас было много благоприятелей и за границей, и внутри, которые всячески настаивали на том, чтобы русское общество было поскорее призвано к более самостоятельной политической жизни. Было время, когда митинги школьников казались делом естественным и прогрессивным, когда этим митингам придавалось серьезное государственное значение… Напротив, что заключают в себе элементы истинного прогресса для русского образования или для русской политической жизни, что обещает приращение и повышение наших сил, то соединяет против себя всевозможные недоразумения. Если бы печать в настоящее время могла казаться силою, вредною для единства и здорового политического развития России, признаемся, мы думаем, что нашлись бы интересы достаточно сильные, которые повели бы успешную агитацию в пользу самых широких льгот для нашей печати. Также не удивимся мы, если найдутся интересы, которые сумеют воспользоваться всеми предрассудками и недоразумениями для того, чтобы действовать вопреки всякой общественной льготе, когда можно несомненно ожидать от нее добрых плодов в Русском Царстве.
Проект нового устава, сколько он известен нам, может дать повод ко многим критическим замечаниям. Желание, чтобы закон сколь можно более соответствовал своему назначению, может проистекать из чувства неудовлетворительности настоящего положения и из потребности улучшить его. Возражения и замечания могут быть делаемы с разных точек зрения, в разных интересах, но коль скоро с той или другой стороны искренно чувствуется потребность улучшения, то оппоненты имеют под собою общую почву. Таких возражателей, желающих лучшего, отнюдь не должно смешивать с противниками, которые враждебно расположены к самому принципу вопроса. Кроме возражателей добросовестных могут быть возражатели недобросовестные. От оппозиции, имеющей в виду возможно лучшее устройство дела, надобно отличать оппозицию, которая из разных видов не хочет вообще никакой перемены в существующем положении. Такую радикальную оппозицию может вызвать и предположенная правительством реформа в делах книгопечатания. Оппозиция этого рода может принимать противоположные оттенки, она может являться то с либеральною, то с консервативною миной.
Либеральные противники будут, разумеется, говорить в интересе печати. У этих господ есть целый арсенал громких фраз о свободе. Они скажут: ‘Мы хотим безграничной свободы книгопечатания. Только безусловная свобода может удовлетворить нас. Либо абсолютное, безграничное, не сопряженное ни с какою обязанностью право, либо не нужно никаких прав, никаких определенных, связанных с какими-либо условиями прав’. Так как на свете нет ничего абсолютного и безграничного и так как в сромном вопросе об улучшении нашей печати отнюдь не имеется в виду создать что-либо в этом роде, а имеется в виду даровать лишь весьма ограниченную сумму прав печати, не имеющей никаких, то, стало быть, вопрос о реформе решен: ее не требуется, она не нужна, она есть бедствие, и надобно оставить дело в прежнем бесправном положении на неопределенное время. Эти господа нарочно будут предъявлять такие требования, которые либо вообще не могут быть приняты, либо не могут рассчитывать на успех при существующих обстоятельствах. Найдутся, пожалуй, еще такие либералы, которые под именем свободы будут рекомендовать прямое или косвенное поощрение всяким доктринам отрицательного свойства, будут протестовать против всякого устава, который не назначит особый премий или пособий всему, что только может быть направлено против оснований общественного или политического, умственного или нравственного порядка. Этого рода противники не будут удовлетворены никаким законом имеющим в виду более или менее гарантировать законную свободу. В Англии, как известно, печать пользуется самою полною свободой, поставьте же этих господ посреди условий, обеспечивающих свободу английской печати, они и тогда будут недовольны, — тогда-то, может быть, они будут особенно недовольны, потому что они вовсе не того хотят, что проистекает из правильной, твердым законом обеспеченной свободы. В проекте нашего устава, сколько он известен нам, есть несколько пунктов, без всякой нужды стесняющих или затрудняющих печать, заимствованных от чужих кодексов, которые образовались посреди обстоятельств и условий совершенно иного рода, в проекте устава, может быть, есть несколько неточностей. Обо всем этом стоит посудить. Но в основаниях своих проект нового устава был бы значительным успехом нашей общественной жизни и состоял бы в соответствии с общим ходом дел в нынешнее царствование. Во всяком случае, он отличается тою важною особенностью, что не вовсе отменяет прежний порядок, а только полагает рядом с ним основания более правильному, более огражденному законом развитию публичности. Пусть установляемая им карательная система будет тяжела, пусть новое создаваемое им для печати положение будет хуже для журналистов, чем прежнее, новый устав никого не принуждает подчиняться условиям этого нового помещения. Для желающих он оставляет в силе предварительную цензуру. О чем же спорить с точки зрения интересов печати? Недовольные новыми условиями могут оставаться при старых. Очевидно, что со стороны печати противодействие новому уставу внушается чувством неискренним и что в основании этого противодействия лежит все, что угодно, только не либеральный образ мыслей. С либеральной точки зрения можно желать лучших условий, но ни в каком случае нельзя желать, чтобы новое положение не осуществилось.
Но, как сказано, новый устав в числе своих радикальных противников встретит не одни либеральные личины, а также и консервативные. Новый устав имеет своим предметом внести более твердый порядок и законность в дела книгопечатания, могут ли порядок и законность быть противны истинно консервативным интересам? В настоящее время печать наша находится в положении совершенно не нормальном. Сфера ее расширилась, значение ее в протекшие десять лет до такой степени изменилось, что цензурный устав, которому она была подчинена, оказался совершенно несостоятельным, так что пришлось отменить его и взамен поставить временные правила. Новый устав выводит печать из этого временного положения, он подчиняет ее твердым правилам, он впервые подвергает ее зоркому и действительному контролю, он впервые вносит в нее принцип законности, он по возможности ограждает от произвола те существенные интересы, с которыми печать приходит в соприкосновение или которые находят в ней выражение себе. Может ли все это встретить противодействие с истинно консервативной стороны?
Нам часто приходится слышать, что если наша печать приобретет какую-либо свободу, то она станет орудием всевозможных злоупотреблений и поприщем для развития всевозможных нелепостей, зловредных направлений, разрушительных теорий. В доказательство обыкновенно приводят все те чудеса, которые действительно в страшном изобилии творила русская печать, с тех пор как печати была предоставлена под цензурой некоторая свобода в заявлении фактов и в выражении мнений. Нельзя отрицать этого. Действительно, наша литература представляла самое грустное зрелище. Но свобода ли, законность ли были причиною всех тех нелепостей, которыми ознаменовала себя наша печать? Из свободного ли взаимодействия общественных интересов выходили те фальшивые направления, которые в ней разыгрывались с таким диким сумасбродством? Из естественного ли течения жизни произошли эти невежественные и бессмысленные отзывы разных учений социализма или материализма? Правда, мы можем похвалиться нашим нигилизмом как оригинальным продуктом нашего образования, правда, ничего подобного нашему нигилизму мы не встретим ни в какой стране мipa, но из свободы ли русской жизни произошел этот продукт? Не был ли он, напротив, последствием ее бездействия, ее совершенной пассивности? Не происходили ли, напротив, все эти фальшивые явления из неправильного положения, в котором печать находилась, не служа органом никаких действительно существующих в нашем обществе интересов? Печать наша находилась под рукою административных властей, журналы, в которых развивались все эти направления, нередко были их непосредственными органами, мнения, которые в них высказывались, прямо проистекали из бюрократических сфер, журнальные деятели часто сами принадлежали к этим сферам или находились под их непосредственным влиянием. Направления, какие принимала наша печать, сообщались ей сложным механизмом бюрократических влияний. Требовались, напротив, величайшие усилия для того, чтоб удерживать свою независимость посреди этих влияний. Русская печать!
Но что создавало ее органы? Что поддерживало и содержало их? Что направляло их? Русская печать, повторим, не была органом свободной жизни общества. Она была до сих пор, говоря вообще, явлением фальшивым, искусственным, существующим и плодящимся не собственною внутренною силой. Можно с точностию химического анализа разобрать и показать значение всех элементов, участвовавших в образовании этого фальшивого явления. Посреди этих элементов мы всего менее встретим таких, которые проистекали бы из естественного течения общественной жизни. Едва можно указать на два, на три органа в нашей литературе, которые возникли и держались собственною силой или которые приобрели значение не вследствие каких-либо посторонних обстоятельств, искусственных пособий, случайных монополий. Долгое время наша литература находилась в исключительном обладании у двух-трех журналистов, которым случайно досталась монополия этого дела. Всем известно, что за десять лет пред сим невозможно было и думать об открытии нового периодического издания, так что два-три существовавшие журнала были долгое время исключительными обладателями литературы, и направления, которые в них высказывались, были вследствие того как бы узаконенные, самим правительством установленные нормы. Все, что произошло впоследствии, ведет свое начало от того времени, когда литература не имела даже и тени самостоятельного существования и когда не могло быть и речи о каких-либо гарантиях, о каком-либо праве, о каком-либо законном ограждении гласности и свободы суждения. Пусть примут к сведению то время, когда печать наша ознаменовала себя всеми теми явлениями, которые так справедливо ставят в упрек ей и которые так много, так глубоко повредили делу нашего образования. В одной ли печати творились тогда чудеса?
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1865. 27 февраля. No 44.