Призракъ
Призракъ
Историческій разсказъ.
Б. Федоровъ.
‘Новоселье’, СПб, 1833
Призрак, Федоров Борис Михайлович, Год: 1833
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Весело пировалъ Смоленскій Князь Іоаннъ Александровичъ съ молодымъ Княземъ оминскимъ, у сродника своего, Князя-Намстника Волоколамскаго, дружественно бесдовали они въ палатахъ, вмст посщали святые храмы, и отдохнувъ посл трапезы семейной, вызжали въ рощу, забавляться охотою на берегахъ рки Городни. Тогда народъ, толпа за толпою, высыпалъ изъ городскихъ воротъ, любоваться на веселье Князей. И было чего посмотрть, когда Князья на статныхъ коняхъ, въ богатыхъ терликахъ, сопровождаемые Боярами, ловчими, сокольниками, спускались съ высокой горы къ рк, гд ожидали ихъ паромы для перевоза. Зеленющія за ркою дубравы, казалось, приглашали подъ снь свою, тамъ далеко раздавались крики ловчихъ, быстрые соколы, налетая съ Княжескаго плеча на испуганныхъ лсныхъ птицъ, взвивались стрлой, ихъ смлые обороты въ поднебесьи, ихъ воздушная битва, привлекали зрніе, но всего боле утшался добрый народъ видомъ Князей своихъ. Между ними особенно отличался статностію гость Волоколамскій, юный Князь еодоръ Красный, владлецъ оминскаго городка. Наименованіе Краснаго было дано ему по пріятной наружности. Когда только появлялся онъ на холм, въ виду народа, собравшагося на скат горы, имя его повторялось радостно, горожане указывали на него женамъ и дочерямъ, лучи солнца играли въ его вооруженіи, въ блестящей сбру коня его, разсыпались искрами въ золотомъ пояс его зеленаго терлика, а втеръ разввалъ его черныя кудри изъ-подъ бархатной шапки, отнявшей его высокое чело. Но что часто оборачивается юный Князь влво отъ рки? куда смотритъ онъ внимательне, чмъ въ рощу, и на полетъ сокола? — Тамъ, на высокой гор, красуется Княжескій дворецъ, съ узорчатыми свтлицами, высокими теремами, а изъ средняго терема смотритъ Княжна Евпраксія, дочь и надежда Волоколамскаго Князя-Намстника, похвальба отцу, загляднье людямъ. Откинувъ на полныя плеча блое покрывало, красавица пристально смотритъ на забавляющихся соколиной охотой, пріятное зрлище предотавляется ей изъ косящетаго окна: народъ, пестрющій по скату крутой горы, блодубоныя городскія хоромы, между тнистыми деревьями, раскинутыя на возвышеніяхъ, по берегамъ Городни, рка, колыхающаяся голубой пеленой подъ плывущими паромами. За ркой, сквозь широкую проску дубравы, расчищенной для удобства охотниковъ, открывался издали пригорокъ, на которомъ Евпраксія видла поперемнно отца своего, дядю и молодаго оминскаго Князя, и когда примчала его, то добрая, заботливая мамушка ея, всякой разъ приговаривала: что день знойный, что Княжн жарко, и щечки ея разгараются, какъ маковый цвтъ.
Князь еодоръ уже видлъ Евпраксію прежде своего прізда въ Волоколамскъ. Лто манило двицъ изъ терема, Княжна, въ сопровожденіи мамушки, выходила съ боярышнями подышать вольнымъ воздухомъ, и прогуливалась по лугоскатному берегу рки Городни. Въ одинъ лтній день, она спустилась къ пристани, гд ожидала ее разукрашенная ладья подъ блыми парусами, готовая перевезти въ Монастырь, на противуположномъ берегу. Тамъ желала она поклониться чудотворному образу и привсить отъ трудовъ своихъ ленту, вышитую золотомъ и жемчугомъ. Плаваніе было благополучно, въ святой обители съ колокольнымъ звономъ встртили желанную гостью, самые старцы прибрели на клюкахъ къ воротамъ монастырскимъ, посмотрть на Княжну прекрасную, благочестивую, вс любовались на нее, когда, вышедши изъ ладьи и всходя по уступамъ на гору, она привтливо кланялась на об стороны, и многіе не могли удержаться отъ радостныхъ слезъ, когда увидли, какъ смиренно Княжна, трижды поклонясь въ землю, привсила къ златому внцу Богоматери свой усердный даръ. Миловидна была Евпраксія, и красивъ былъ нарядъ Русской двицы. По голубому, шелковому сарафану ея разстилались каймою серебреные цвты, а тонкое, блое покрывало, ниспадая съ жемчужной повязки, тихо волновалось на плечахъ отъ втра, дувшаго сквозь открытое окно въ церкви, и представляло ее существомъ небеснымъ, втерь, казалось, превращалъ въ вющія крылья легкую ткань.
На возвратномъ пути, небо помрачилось, ладья спшила пристать къ берегу, во едва только Евпраксія вышла, втеръ съ такимъ порывомъ ударилъ изъ набжавшей тучи, что сорвалъ покрывало съ Княжны, и помчалъ по цвтущему полю. На ту пору прозжавшій юный всадникъ, примтя общее смятеніе и несущуюся блую ткань, соскочилъ съ коня, и схвативъ на лету покрывало, поспшилъ подать смущенной Княжн, Евпраксія благодарила Князя оминскаго: съ тхъ поръ взоры ея и слова остались въ его памяти. Пожилыя Боярынщи выводили изъ сего случая счастливое предзнаменованіе для Князя, а подруги Евпраксіи часто шептали ей о пригожемъ еодор Красномъ. Евпраксія слушала ихъ съ удовольствіемъ, и отецъ, шутя съ нею, говорилъ, что видно ей скоро наступитъ время сбросишь двичье покрывало,
еодоръ былъ желаннымъ гостемъ въ домъ Волоколамскаго Князя-Намстника, и часто сидлъ, какъ ближній въ семейств, за столомъ его. Евпраксію призывали подносять молодому Князю чашу сладкаго меду. Княжна сама не знала, отъ чего краснла, встрчаясь съ еодоромъ, и — слыша о немъ въ разговорахъ, отъ чего была грустне въ его отсутствіи, отъ чего онъ представлялся ей даже въ сновидніяхъ столь же милый, какъ она видла его на берегахъ Городни, когда, подавая ей покрывало, онъ, казалось, хотлъ отдать ей и душу свою.
Гости оставили Волоколамскъ, но долго не забудетъ ихъ Евпраксія, Окружающія ее Боярышни замчали, что Княжна шила шелкомъ и золотомъ уже не такъ старательно, какъ прежде, часто въ раздумьи сидла съ поникшею головою надъ пяльцами, иногда и слеза выпадала на блестящее узорчатое шитье, — замчали, что она не такъ охотно уже слушала псни двицъ и расказы мамушекъ, — за то, на утренней и на вечерней молитв, она доле стояла на колнахъ и молилась усердне. Но лишь только въ палатахъ Волоколамскаго Князя начали говорить о намреніи еодора Святославича създить на Пасху въ Смоленскъ, для свиданія съ братомъ,— Евпраксія стала веселе: ей было извстно, что и она отправится съ отцемъ своимъ, по приглашенію ея дяди, онъ желалъ показать ей Смоленскъ, и провести съ нею дни Святой Пасхи у ласковой Смоленской Княгини, Евпраксія знала, что тамъ увидитъ и Князя еодора Краснаго, при сей мысли сердце ея чувствовало сладкій трепетъ.
Желанное время наступило. По послднему санному пути еодоръ Святославичь, въ сопровожденіи Бояръ, прибылъ съ дочерью въ Смоленскъ. Скоро пролетли дни до Святой Пасхи. Въ Смоленск ожидали прибытія Великаго Московскаго Князя Симеона Ивановича. Незадолго предъ тмъ, лишась супруги, дочери Литовскаго Князя Кестутія, Симеонъ желалъ найти утшеніе въ новомъ союз. Евпраксія слышала о скоромъ пріздъ Великаго Князя, но не подозрвала, что отецъ ея и дядя согласились устроишь перемну судьбы ея, желая видть ее супругою Великаго Князя Москвы и всей Россіи, какъ именовалъ себя Симеонъ Гордый. Никто изъ Удльныхъ Князей уже не осмливался оспоривать у Симеона наименованіе Всероссійскаго. Умя смиряться предъ Ханами, мнимый чтитель и поклонникъ могущества ихъ, Симеонъ усыплялъ дарами и ласкательствомъ лютость и хищность Ордынскихъ властителей, но въ земл своей былъ гордымъ повелителемь, распространяя предлы власти, и стараясь держать въ зависимости всхъ Удльныхъ Князей.
Вскор пріхалъ въ Смоленскъ Князь еодоръ оминскій, Евпраксія съ удивленіемъ замтила печаль въ лиц его, и холодность въ обхожденіи съ нимъ ея отца и дяди. Она увидлась съ еодоромъ въ Великій день Свтлой седмицы въ благолпной Свирской церкви Михаила Архангела. Здсь, при торжественномъ величаніи праздника, Князь оминскій подошелъ къ еодору Святославичу для взаимнаго поздравленія, и поклонясь Княжн, его дочери, привтствовалъ по обычаю. Святное чувство чистой любви представляло ему Евпраксію Ангеломъ, встникомъ радости, жизнь просвтлла въ очахъ его: онъ остановился, устремивъ взоръ на Княжну, и не прежде опомнился, какъ замтивъ неудовольствіе въ лиц Смоленскаго Князя.
Чрезъ нсколько дней, въ семъ самомъ храм, еодоръ снова увидлъ Евпраксію, но она не смла поднять на него очей, веселая улыбка, казалось исчезла съ лица ея: она стояла безмолвно, возл Княгини Софіи, прошивъ Симеона Великаго Князя Московскаго. Вниманіе присутствующихъ въ святомъ храм было обращено, по слабости человческой, боле къ новопрізжему, знаменитому гостю, нежели къ молитвамъ. Набожные Смольяне усердно кланялись въ землю, но все оглядывались на величаваго Повелителя Москвы и всей Руси. Немногіе могли вынести его гордой взоръ, не чувствуя предъ мимъ своего униженія. Онъ облеченъ былъ въ шубу червленнаго цвта, выложенную по краямъ жемчугомъ, съ наплечьями, блиставшими золотомъ и дорогими камнями, опоясанъ златотканною перевязью, и одинъ изъ приближенныхъ Бояръ держалъ позади его золотую Княжескую шапку, опушенную горностаемъ.
При окончаніи обдни, Князь оминскій подошелъ поздравить Симеона съ прибытіемъ въ Смоленскъ, но Великій Московскій Князь отвчалъ ему однимъ легкимъ наклоненіемъ чела, и обратясь къ Князю Смоленскому, пожелалъ видть сохраняемые въ церковной ризниц желзный шишакъ и туфли Святаго Меркурія, воина-чудотворца. Сіи достопамятности подали случай къ воспоминанію о славномъ подвиг Меркурія, современника Александра Невскаго. Сей иноземный воинъ, ополчась по гласу чудотворной иконы, для спасенія Смоленска, осажденнаго Татарами, поразилъ Татарскаго исполина, и обратилъ непріятелей въ бгство, но утомясь отъ битвы, вздремалъ на кон, въ сіе время одинъ изъ Татаръ, какъ повствуетъ преданіе, напалъ на уснувшаго витязя, и ударомъ меча, отскъ его голову,— но пораженный ужасомъ, скрылся. Смоленскіе граждане спшили толпами изъ городскихъ воротъ встртить побдителя, и узрли странное явленіе: на кон приближался къ нимъ обезглавленный витязь, и въ немъ они узнали Меркурія. Въ одно и то же время, граждане оплакали и прославляли его, установили вчное празднованіе въ 24 день Ноября, и въ память чудеснаго подвига и спасенія Смоленска, воздвигли каменный столбъ.
Такъ расказывалъ Князь Іоаннъ Александровичь Симеону Гордому, и еодоръ Красный замтилъ смущеніе въ лиц Московскаго Князя. Ласкатель Татарскихъ Хановъ не могъ спокойно слышать о великодушномъ самоотверженіи иноземца, гонителя Татаръ, защитника Русской земли. еодоръ съ тайнымъ негодованіемъ смотрлъ на Симеона. Благоволеніе Хановъ, на которомъ Симеонъ утверждалъ свою власть, казалось презрннымъ титломъ въ глазахъ Князя оминскаго, и въ сію минуту благородной гордости, еодоръ лучше бы ршился пасть отъ мести Татаръ, подобно Михаилу и Александру Тверскому, чмъ величаться покровительствомъ ихъ, подобно Симеону. Великій Князь Московскій еще недавно прибылъ изъ Орды, гд смиренно кланялся предъ братоубійцею, хищникомъ Ордынскаго престола, Чанибекомъ, но скрывалъ свое униженіе горделивостію предъ Русскими Князьями, и вознаграждалъ самовластіемъ вс пожертвованія для честолюбія. Сердце еодора стснилось тяжкимъ опасеніемъ: одно слово Симеона могло похитить его надежду на счастіе — и предчувствіе сбылось!
Чрезъ нсколько дней, еодоръ пораженъ былъ встію, что Евпраксія уже невста Князя Московскаго.
Она должна была безмолвно повиноваться родителю, Великокняжескій Московскій престолъ, могущество и знаменитость потомка Рюрикова — ршили участь ея. Довольно было Симеону избрать ее, чтобы назваться ея женихомъ. еодору осталось стовать и покинуть Смоленскъ, или быть свидтелемъ торжества счастливаго соперника.
Всть о Державномъ жених и объ отъзд еодора Краснаго, повергла Евпраксію въ жестокую скорбь, но, стараясь скрывать тоску отъ родителя, она даже не смла открыться добродушной Княгин, своей тетк, зная, что и она не поколеблется предпочесть Великаго Князя Московскаго Князю оминскому. Уже Симеонъ подарилъ Волоколамскъ въ удлъ отцу ея, и еодоръ Святославичь перемнилъ званіе Намстника на титло Удльнаго Князя. Евпраксія искала уединенія, чтобы заране оплакать свой жребій, удаляясь отъ подругъ, она одна бродила подъ тнію густыхъ яблонь Княжескаго сада, иногда заставали ее сидящею подъ деревомъ у пруда, обсаженнаго шиповникомъ, она обрывала алые листочки, кидала ихъ на струи, и вздыхая, смотрла имъ въ слдъ, какъ будто бы вмст съ ними отлетали радости ея жизни.
Въ одинъ вечеръ, она долго не возвращалась въ свой теремъ, встревоженныя боярышни побжали въ садъ, мсяцъ высоко поднялся на чистомъ неб, сіяя на дремлющую поляну и кустарники. Въ тишин ночи ни одинъ листокъ не шевелился, ни одна струя не шелохнулась на пруд, сравнявшемся какъ стекло. Евпраксія сидла подъ любимымъ своимъ деревомъ, и что-то чудное совершалось надъ нею. Она была погружена въ глубокій сонъ, но яркій свтъ мсяца падалъ прямо на лице ея, и проникаемое лучами таинственнаго свтила, оно выказывалось въ необыкновенной близн, какъ будто бы мраморный ликъ. Уста ея были сомкнуты и подернулись мертвенной блдностью, но глаза открыты и недвижимы. Испуганныя симъ зрлищемъ, сначала не смли подойти къ ней, уже думали, что она бездыханна, однако ободрились. Евпраксія произнесла нсколько невнятныхъ словъ, и опомнилась на рукахъ подругъ своихъ, когда, называя ее по имени, он отвлекли ее отъ дерева, подъ коимъ она сидла.
Сіе происшествіе не имло другихъ послдствій, кром томной блдности, заступившей румянецъ въ лиц Евпраксіи. Ея родные не считали нужнымъ извщать о семъ жениха, ожидавшаго ее въ Москв, полагали, что она могла печалиться о разлук съ домомъ отеческимъ, могла задумываться о перемн судьбы, и что болзненный припадокъ былъ только случайный. Скоро прибыла она въ Москву съ отцемъ своимъ, и вступила въ свтлыя палаты своего жениха, на берегу Москвы рки, за Кремлевскими стнами, именуемыя Дтинцемъ, устроенныя нкогда для дтей Великокняжескихъ, но со времени ветхости стараго дворца избранныя для жилища Симеонова.
Евпраксію встртила въ Дтинц прибывшая изъ Твери Княгиня Анастасія, вдова злополучнаго Князя Александра Михайловича, бывшаго Великимъ Княземъ Московскимъ, въ послдствіи Тверскимъ, и погибшаго въ Орд. Съ нею была прелестная дочь ея, Княжна Марія, живое изображеніе доблестнаго отца. Симеонъ, вроятно чувствовалъ упреки совсти за наущенія, коими онъ способствовалъ гибели Александра и сына его въ Орд, и желалъ, сколько могъ, примиришься съ его тнью, покровительствуя оставшемуся семейству погибшаго, даже упросивъ Хана не брать съ Тверскаго Княжества дани.
Вся Москва была наполнена молвою о приближавшемся бракосочетаніи Великаго Князя, но красота Государевой невсты казалась измняющеюся. Самъ Симеонъ началъ думать, что Евпраксія изнемогаетъ, въ глазахъ ея не видлось прежняго блеска, на щекахъ румянца, но при всемъ томъ Евпраксія была еще прелестне множества красавицъ Москвы. Съ горестію, но безъ ропота приближалась она къ перемн своего жребія. Наступилъ день, ожидаемый Симеономъ и Москвою. Евпраксія облечена въ внчальныя златотканныя ферязи: уже въ Соборномъ храм зажжены брачные свтильники, два сорока соболей лежатъ на подножіи жениха и невсты, совершенъ священный обрядъ, хмель и ячмень сыплются изъ златаго ковша на главы новобрачныхъ въ дверяхъ Собора, поздъ Княжескій возвратился въ Дтинецъ, при шумныхъ восклицаніяхъ радостнаго народа. Евпраксія уже Великая Княгиня Московская, уже супруга Симеона.
Новобрачные сидятъ подъ образами у красныхъ оконъ свтлой палаты. Веселые гости свадебнаго пира величаютъ молодую Княгиню, но она, какъ будто отягченная жемчужнымъ челомъ съ изумрудами, потупивъ взоры, не молвитъ ни слова, и вдругъ, прижавъ къ персямъ свою блую руку, блдная, какъ лилія, отторгнутая отъ стебля, поникла на плечо сидящей возл нея свахи-Боярыни. Симеонъ, удивленный сей нечаянностію, заботится о юной супруг, но гнвно и подозрительно смотритъ на окружающихъ. Встревоженные гости съ безпокойствомъ и страхомъ озираются другъ на друга, думая, не успли ли злоумышленники подсыпать вреднаго зелья, испортить волшебствомъ молодую.
Княгиню относятъ на рукахъ въ почивальный чертогъ, который отъ осненія брачнаго одра иконами, и стрлами позлащенными, съ висящими на нихъ соболями и другими знаками богатства и плодородія именовался снникомъ. Тамъ, освобожденная отъ всхъ украшеній, въ одной блоснжной сорочк, она положена на шелковомъ пуховик, укрыта атласнымъ одяломъ. Юныя двицы обмахиваютъ ее хвостами собольими, соборный Іерей читаетъ надъ нею молитву отъ наговора. Наконецъ вс удалились, при Княжн осталась одна престарлая сваха Боярыня. Между тмъ, какъ въ палатахъ Княжескихъ идетъ розыскъ и допросы, старушка, вздыхая, вздремала, сидя на мягкомъ ковр широкой лавки… вдругъ слышится стукъ, Боярыня-сваха встрепенулась, и услышавъ голосъ Великаго Князя Симеона, спшитъ отпереть завтную дверь,— и поговоривъ съ нимъ шопотомъ, удаляется. Новобрачный остался въ глубокой дум. Онъ не знаетъ, кого обвинять въ зломъ умысл, но подозрніе наиболе падаетъ на Княгиню Тверскую, вдову убіеннаго въ Орд Князя Александра Михайловича. Совсть уличаетъ Симеона, что несчастная Княгиня имла право ненавидть его. Онъ призвалъ Ханскій мечъ на доблестнаго ея супруга. Симеонъ увряетъ себя, что Княгиня могла погубить въ Евпраксіи счастіе своего гонителя.
Полная луна свтитъ въ широкое окно Княжескаго снника, и какъ будто прозрачнымъ, серебристымъ покрываломъ, облекаетъ лице Евпраксіи. Симеонъ приближается къ ложу, но, коснувшись руки Евпраксіи, чувствуетъ, что она холодна, алые уста поблднли, долгія, темныя рсницы слегка опустились на глаза полуоткрытые и неподвижные…. однако же она дышетъ…. тяжело дышетъ. Симеонъ откидываетъ покрывало… лебединая грудь Евпраксіи, какъ волна, подъемлется подъ тонкимъ покровомъ, но тихо и изрдка, а лице, какъ будто восковое близиною, представляло покоющуюся въ мертвенной тишин.
Великій Князь призываетъ сваху-Боярыню, снныхъ двицъ Евпраксіи и престарлаго Гречина, Митрополитова врача, опытнаго въ цлебномъ искусств. Опасаясь за жизнь Евпраксіи, онъ поручаетъ супругу попеченіямъ ихъ…. между тмъ осматриваютъ брачную палату, чаши, столовыя блюда, Великокняжеское ложе, не не подкинуто ли вреднаго зелья, и ни находятъ признаковъ порчи, угрозы Симеоновы заставляютъ блднть приближенныхъ къ нему.
‘Княгин душно въ чертог! дайте ей освжиться!’ говоритъ врачъ, и вотъ выводятъ Евпраксію изъ чертога, въ Великокняжескій садъ, гд раскинутъ наметъ изъ пестрой камки, на лужайк.
Не спится одинокому супругу въ чертог Великокняжескомъ, дума за думою летаетъ къ одру его въ тишин ночи — и Симеонъ не смыкаетъ глазъ, то предается скорби, то пылаетъ негодованіемъ, въ устахъ его молитва и проклятія зложелателямъ. Еще на двор Великокняжескомъ не раздался крикъ предвстника утренняго, спитъ будящій птелъ, завернувъ голову подъ крыло на нашест, но Великій Князь уже всталъ съ одра въ тишин ночи, и покрывъ голову шитою изъ шелка и золота татарской тафьей, а сверхъ полукафтанья набросивъ бархатный охобень, идетъ въ садъ. Мсяцъ, какъ серебряный шаръ въ темносинемъ неб, освщаетъ тропинки сада и наметъ, вдругъ Симеонъ, взглянувъ на холмистый скатъ къ пруду, увидлъ странный, блющій призракъ. Озаренное сіяніемъ луны, легкое покрывало разввалось втеркомъ, закрывая неизвстное существо. Симеонъ приближается, и видитъ — Евпраксію, или лучше сказать, тнь ея. Лице ея, обращенное къ лунному свту, казалось безжизненнымъ, глаза потускли, она представилась могильнымъ призракомъ, и тихими шагами прямо приближалась къ Симеону, но съ такою легкостію, какъ будто бы несъ ее втерокъ. Симеонъ отступилъ отъ ужаса. ‘Мертвецъ!’ воскликнулъ онъ. И въ самомъ дл, былъ часъ суеврныхъ видній: земля нжилась луннымъ сіяніемъ въ теплот лтней ночи, блестящая полоса, какъ искрометный глазетъ, опоясывала темный прудъ, и въ сумрачной высот неба стоялъ туманъ, среди котораго, какъ Ангелъ ночи, смотрлъ на землю полный мсяцъ, и что-то таинственное разливалось въ его свт, цвты блднли подъ сіяніемъ, деревья и кустарники какъ будто окинутые волшебною стью, казались погруженными въ сонъ. Великій Князь, не вря себ, слдуетъ взорами за Евпраксіею…. Она подходитъ къ стн, и съ воздушною легкостію безтлеснаго существа, поднимается по выдавшимся бревнамъ, вс выше и выше, къ изумленію Симеона, и очутилась у ограды крытыхъ переходовъ большого терема, идетъ по тонкой жерди перилъ, такъ, что съ каждымъ шагомъ можетъ оборваться внизъ, и появилась возл жилья Тверской Княгини. ‘Это призракъ!’ повторяетъ Симеонъ, неподвижный отъ удивленія. ‘Это мертвецъ! Что свершилось съ Евпраксіей? Но она что-то говоритъ.’ — Симеонъ прислушивается къ словамъ ея, втеръ относитъ тихіе звуки, и едва можно было разслушать:
— ‘Князь мой, еодоръ!… лютая судьба моя!… оминское было бы раемъ… разорвись мое покрывало, какъ сердце….’ —
Она разорвала покрывало, и нсколько времени стояла тяжело вздыхая. Симеонъ приблизился, чтобы не проронить ни одного слова, вдругъ вздохи Евпраксіи обратились въ нжные звуки тихаго пнія, она пла:
‘Меня выдалъ не по сердцу мой отецъ,
Не сряжала меня матушка родная,
Тяжекъ, тяжекъ злато-Княжескій внецъ!
Дай, несчастной мн, пріютъ — земля сырая.
При могил, у родимой успокой,
Свтъ заря моя! что въ тучахъ ты запала?
Я не думала быть горькой сиротою,
Не гадала, чтобъ жизнь моя увяла.’
Симеонъ слышитъ стукъ… отворяется дверь терема… при сіяніи луны блеснула блая глазетная ферязь…. втерокъ шелеститъ лентами въ кос круглолицой красавицы, это Марія, это дочь Александра Тверскаго, видно было, что Княжна поспшно набросила на себя сарафанъ, но небрежная простота одежды въ лтнюю душную ночь еще боле выказывала красоту юной Маріи. Увидвъ Евпраксію, Княжна вскрикнула, перекрестилась, отпорхнула какъ птичка, однако превозмогая свои страхъ, снова бросилась къ Евпраксіи, называя ее по имени. Симеонъ подмчаетъ, что Евпраксія слабя опускается на деревянный помостъ. Тогда сострадательная Княжна, бросясь на колни схвативъ руки Евпраксіи, согрваетъ ихъ своимъ дыханіемъ, и съ любовію сестры то объемлетъ, то цлуетъ ее. О! какъ чисты сіи объятія, какъ нжны сіи поцлуи! они кажется, пробуждаютъ жизнь…. Евпраксія очувствовалась. — Ужи бгутъ съ свтильниками, и стснились на переходахъ вкругъ Маріи и Евпраксіи. — ‘Государь! Княгиня опомнилась!’ говорятъ Симеону, но Симеонъ видитъ одну Марію, глаза ея блещутъ радостными слезами…. улыбка добродушія украшаетъ уста ее, на чел ея кротость матери, въ открытомъ взор величіе отца. ‘Государь!’ сказала Марія: ‘я здсь нашла ее почти бездыханную, но Господь ее помиловалъ!’ — Такъ говоря, Марія не знаетъ, что кровь какъ огонь стремится въ сердце Симеона при каждомъ слов ее, при каждомъ движеніи но вдругъ вспомнивъ небрежность своей одежды — она, вспыхнувъ въ лиц, скрывается въ терем, гд встревоженная шумомъ, уже проснулась заботливая мать, и юная сестра Маріи — бжитъ ей на встрчу.
Евпраксію снова перенесли въ Княжескій чертогъ. Тамъ поставленъ налой, покрытый пеленою отъ чудотворнаго образа. На немъ лежитъ животворящій крестъ въ огражденіе отъ напастей. Восклонясь на край ложа, Великій Князь, въ глубокой дум стонетъ, смотря на молящуюся Евпраксію. Не имя силъ долго стоять на колнахъ, она сла на парчевой златотравчатой наволок широкой скамьи… но, робко взглянувъ на Симеона, подошла къ нему.
— ‘Государь! прости меня, безчастную, сказала она ему, хотвъ поклониться въ ноги, но Симеонъ не допустилъ до сего.
— ‘Скажи мн, Евпраксія,’ спросилъ онъ устремивъ на нее проницательный, испытующій взглядъ, и тихо взявъ ее за руку: ‘скажи мн, что съ тобою было?’
— ‘Не вдаю, Государь….’
— ‘И какъ вышла ты изъ-подъ шатра? какою силою поднялась на переходы?’
— ‘Ничего не помню…. ничего не видла… и теперь какъ будто туманъ въ очахъ моихъ.’
— ‘Господь съ тобою Евпраксія! Ты являлась мн призракомъ. Спаси насъ Боже! это дло силы нечистой.’
— ‘Горе мн, Государь, страшно слушать тебя.’
— ‘Ты вспоминала о еодоре, о оминскомъ, жаловалась на судьбу свою….’ —
Евпраксія невольно взглянула на Симеона, пораженная удивленіемъ, что онъ узналъ тайну ея, и потупивъ взоръ въ замшательств… проронила нсколько словъ, коихъ Симеонъ не разслушалъ.
— ‘Признайся, Евпраксія, что ты по невол шла за меня, а желала, чтобъ Князь еодоръ Красный былъ супругомъ теб?’ —
Евпраксія молчала. Симеонъ требовалъ объясненія,— и Княгиня, упавъ къ ногамъ его, со всею искренностію невинной души, призналась въ своей любви къ еодору.
— ‘Не обману тебя, Государь! когда Богъ открылъ теб, что я таила въ душъ своей. Князь еодоръ давно мн милъ, а за тебя, Государь, я шла не по твоему Великняжескому сану, не не роду и богатству, а по вол родительской, боясь навлечь твой гнвъ на отца моего.’ —
Съ недоврчивостію и тайнымъ мученіемъ оскорбленной ревности слушалъ ее Симеонъ. Въ неизвстности о своемъ жребіи Евпраксія уже не видла любви въ глазахъ его. —
Симеонъ вышелъ изъ почивальной. Евпраксія тихо заснула, но слды слезъ примтны были на лиц ея. Великій Князь не могъ заснуть, волнуемый разными мыслями, и лишь только солнце блеснуло въ высот надъ теремами Дтинца и стнами Кремлевскими, — Симеонъ, пройдя мимо палаты, гд съ разсвтомъ собрались къ нему съ дарами свадебными Бояре, Тіуны, ключники и посельскіе, послалъ повелніе разойтись имъ, и приказавъ осдлать любимаго коня, отправился къ Митрополиту еогносту.
еогностъ не ожидалъ сего посщенія. Онъ бесдовалъ наедин съ двумя Татарскими Баскаками, коимъ бережно показывалъ Ханскій охранный ярлыкъ, выданный ему Заячьяго лта, Арама мсяца, съ алою шамгою. — При появленіи Великаго Князя, Баскаки почтительно удалились.
Гордость внушала Симеону, что Евпраксія, любя Князя оминскаго, недостойна быть супругой его. Но Митрополитъ представлялъ ему святость брачнаго союза — я полагалъ разрывъ невозможнымъ, по крайней мр до времени. Послдствія еще боле укрпили Симеона въ его ршимости. Напрасно водили Евпраксію къ чудотворнымъ мощамъ, болзненные припадки ея продолжались нсколько ночей сряду, къ безпокойству Симеона и ужасу всей Москвы. Симеонъ уже проводилъ ночи въ отдаленномъ чертог отъ Евпраксіи, тревожась появленіемъ призрака, такъ называлъ онъ Евпраксію, а по всему городу толковали, что Княгиня испорчена на свадьб, и тужили о Государ. Вдова Александра Тверскаго, оскорбляясь дошедшими до нее слухами, отъхала изъ Москвы съ прелестною Маріею, — и Симеонъ не осмливался обвинять ее въ злоумышленіи. Но питая ненависть къ еодору Красному, онъ призвалъ одного изъ своихъ любимцевъ, поручилъ ему тайно испытать мысли юнаго Князя оминскаго, обольщать его увреніями и надеждами, но если бы пылкій еодоръ дерзнулъ обнаружитъ мятежныя намренія противъ Великаго Князя, тогда Симеонъ почиталъ себя въ прав принести соперника въ жертву справедливому гнву.
Любимецъ Симеона былъ увренъ, что Князь оминскій слпо ринется въ разставленныя сти, но случилось противное. еодоръ любилъ отечество и гнушался междоусобіями, въ коихъ видлъ бдствіе Россіи. Отправивъ подосланнаго Боярина въ Москву, онъ писалъ въ грамот Симеону: ‘Измнникъ предлагалъ мн поднять на Великаго Князя Московскаго, мечъ мой, я повергаю предателя къ ногамъ твоимъ.’
Можетъ быть сіе праводушіе устыдило Симеона и онъ ршился совершить счастіе Евпраксіи, можетъ быть по ненависти къ сопернику желалъ онъ дать ему въ подруги бродящій призракъ, но чрезъ нсколько мсяцевъ совершилось событіе, неслыханное на Руси, Великій Князь отослалъ свою супругу въ Волоколамскъ, къ отцу ея, бракъ Симеона съ Евпраксіею объявленъ расторженнымъ по безплодію Княгини, — и въ то же время Симеонъ дозволилъ ей выйти за еодора Краснаго. Лишась сыновей своихъ отъ первой супруги, Великій Князь могъ нетерпливо ожидать наслдника власти своей, но Евпраксія, вступивъ въ супружество съ Княземъ оминскимъ, со временемъ оправдалась въ обвиненіи. Слухъ о Княгине-мертвец долго наполнялъ Москву и переходилъ изъ устъ въ уста съ увеличеннымъ ужасомъ. Но каково же было общее изумленіе православныхъ, когда узнали, что Князь оминскій безъ всякаго опасенія женился на бродящемъ мертвец! Думали, что Князь еодоръ не останется въ живыхъ, но чрезъ годъ Евпраксія была уже матерью прекраснаго младенца. Румянецъ снова появился въ лиц ея, а прелестный малютка игралъ на колнахъ. Прошло еще два года, ее окружали уже трое дтей.
Симеонъ съ своей стороны желалъ изгладить воспоминаніе объ Евпраксіи. Онъ ршилъ торжественно примириться съ семействомъ Александра Тверскаго, избравъ невстою дочь его. Не ожидала сего Княгиня Тверская, но страхъ навлечь на юныхъ дтей мщеніе Симеона и гнвъ Хана, желаніе видть дочь на Престол Великокняжескомъ, надежда, что Симеонъ будетъ заступникомъ ихъ,— все побуждало вдову Александра Тверскаго ршишься: она благословила Марію быть супругою Симеона, и сдлала еще боле,— согласилась выдать младшую дочь свою, Іуліянію, за Олгерда, Великаго Князя Литовскаго. Угодливый и сговорчивый Митрополитъ еогностъ благословляя Симеона на третій бракъ, по желанію его разршилъ бракъ Іуліяніи съ язычникомъ Олгердомъ, который видлъ Іуліянію еще въ младенчеств, когда внценосный скиталецъ, отецъ ея, жилъ въ Литв, кроясь отъ гонителей.
Андрей, братъ Симеона, не одобрялъ его намреній, и недовольный, отъ него удаляется. Симеонъ призвалъ его и говоритъ ему:
— ‘Братъ любезный! не держи на меня нелюбы! Мы съ тобою цловали крестъ у отчаго гроба, чтобъ быть намъ всегда за одно, старйшаго чтить младшему въ отцево мсто. Кто брату старйшему другъ, тотъ и младшему другъ. Будемъ единодушны! говорю теб по любви, въ правду, безъ всякой хитрости!’ —
Андрей отвчалъ Симеону дружественными объятіями. Бракъ Іуліаніи совершился, и за призрніе Русскаго Князя — дочь его заплатила Литв поколніемъ Ягеллоновъ, со славою царствовавшихъ надъ Литвою и Польшею.
Отзываемый то ратными длами въ воинскій станъ, то удерживаемый въ Москв заботами государственными, Симеонъ отправилъ въ Тверь двухъ любимцевъ своихъ за Княжною Маріею. Помолясъ въ Тверской Соборной церкви, Марія приложилась къ мднымъ дверямъ Святаго храма и простилась съ матерью. Юный братъ, тринадцатилтній Михаилъ, сопровождалъ ее въ Москву. Бракосочетаніе совершилось въ Успенскомъ Собор, только что разукрашенномъ живописью. Митрополитовы Греки начертали на стнахъ Собора даже изображенія древнихъ мудрецовъ и знаменитыхъ мужней, и благочестивый Русскій народъ, чествуя лики Святителей, кланялся также усердно изображеніямъ Аристотеля, укидида, Анахарсиса и Птоломея.
Московскіе граждане дивились страннымъ событіямъ и праздновали веселье Великаго Князя. Онъ былъ счастливъ Маріею, но тнь Александра Тверскаго, казалось, похищала всхъ дтей Симеоновыхъ, и наконецъ самъ онъ сдлался жертвою язвы. Когда черная смерть, облетая Европу, раскинула свои крылья надъ Россіею, и отъ тлетворнаго воздуха тысячами падали жертвы въ Москв, Симеонъ, видя конецъ свой, оставилъ супруг все, что только могъ оставить. Кром селъ и сокровищъ, онъ завщалъ Маріи пятьдесятъ здовыхъ коней, хотя переходъ изъ Княжескихъ чертоговъ въ монастырь былъ по обыкновенію жребіемъ каждой вдовствующей Княгини — Марія въ уединенной своей обители слышала о рожденіи Великаго Князя — Димитрія Іоанновича, дожила до славныхъ временъ пораженія Мамаева, — и даже пережила Димитрія Донскаго.