Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
ПРИВИВКА ОСПЫ.
ПРИВИВКА ОСПЫ.
Прививка оспы, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ захолустную деревню Кувалдино пріхалъ земскій фельдшеръ и остановился въ изб у старосты. Послдовало угощеніе на мірской счетъ: появились самоваръ, бутылка кабацкаго рому, четвертная съ водкой, крутыя яйца. Прображничавъ съ фельдшеромъ часа два, староста съ раскраснвшимся лицомъ и въ картуз, надтомъ на бекрень, вышелъ на улицу и побрелъ вдоль деревни, постукивая палкой у оконъ избъ и объявляя выглянувшимъ бабамъ, что завтра будетъ привитіе оспы младенцамъ.
— Всмъ безъ изъятія подвергаться, которые ежели этому длу еще причины не были!— заканчивалъ онъ свои приказы, любя въ важныхъ случаяхъ выражаться кудревато.
Бабы, у которыхъ даже и не было ребятъ, пришли въ ужасъ. Старухи сползли съ палатей. Мужики начали вздыхать, чесать затылки и отправились въ кабакъ совтоваться съ кабатчикомъ. Пропивать было что: стояла поздняя осень, и хлбъ былъ собранъ. Въ нкоторыхъ избахъ раздавался ревъ. Ревли бабы и соблазняли на это дло ребятъ. Заревли и ребята. Матери перебгали изъ избы въ избу и шушукались съ сосдками: какъ бы уберечь дтей отъ оспы, которую он называли ‘печатью антихриста’,
— Будь что будетъ. Акулинушка! Вдь до смерти эти самые фершала ребятъ не зарзываютъ, а только наковыряютъ тло и воспу положатъ, утшала бездтная солдатка. Ну полно не убивайся!
— Такъ-то такъ, а все-таки… всхлипывала мать, и не окончивъ фразы, сморкалась въ юбку сарафана,
Нкоторыя особенно чадолюбивыя матери ршились идти на подкупъ фельдшера, дабы отбояриться отъ привитія дтямъ оспы, для чего собрали полотенецъ, холста, сушеной малины, грибовъ и побжали съ этими дарами въ Старостину избу.
Отоспавшійся посл угощенія и уже вновь успвшій опохмлиться фельдшеръ сидлъ у Старостиной избы на заваленк и покуривалъ папиросу, сплевывая сквозь зубы. Фуражки на голов его не было и втеръ разввалъ ему волосы. Это былъ молодой, человкъ въ усахъ и съ претензіей на франтовство. На ше у него былъ повязанъ блдно-синій галстухъ, на правой рук красовались кольца съ цвтными каменьями, а поверхъ пестрой бархатной жилетки висла ярко начищенная бронзовая цпочка. Посоловлыми глазами смотрлъ онъ на выглядывающихъ на него изъ-за угла противоположной избы двухъ босыхъ двокъ и, улыбаясь, манилъ ихъ къ себ. Бабы съ дарами въ рукахъ приблизились къ нему и внезапно повалились въ ноги.
— Что вамъ? спросилъ фельдшеръ и подбоченился.
— Прими и ослобони!— выли бабы.
— Это насчетъ чего и въ какомъ род?— принялъ совсмъ уже олимпійскій видъ фельдшеръ.
— Да на счетъ воспы, родимый. Дти у насъ махонькія, не вынесутъ. Прими, милый, и ослобони!
— Дуры полосатыя!
— Не обезсудь, родной, на малости! По убожеству нашему и то едва въ сил. Чмъ богаты, тмъ и рады… кланялись бабы.
— Что у васъ тамъ за контрибуція припасена?
— Холста кончики, полотенчики, да съдобное, кланялись бабы, подавая дары.— Блинковъ теб еще напечемъ, прибавляли он.
Фельдшеръ развертывалъ полотенца и, смотрлъ. Бабы переставъ выть, стояли передъ нимъ, вытянувшись въ струнку и моргали заплаканными глазами.
— Ладно, сказалъ онъ.— Полотенца эти и все прочее я беру, но не ради взятки за освобожденіе отъ прививанія оспы, а яко добровольную благодарность за медицинскую помощь. Теперь можете идти, а завтра поутру староста пригонитъ васъ ко мн и вмст съ ребятами.
— Значитъ не ослобонишь?— испуганно спросили бабы.
— Ни за что на свт! Еще отвчать тутъ за васъ передъ начальствомъ! У насъ нон такія строгости, что Боже упаси.
Бабы завыли еще пуще прежняго и снова упали въ ноги.
— Вонъ!— крикнулъ сиплымъ голосомъ фельдшеръ.
Изъ-за угла появился староста.
— Гнать что-ли ихъ, Михайло Терентьичъ? спросилъ онъ.
— Гони!
— Брысь вы, щучье племя! Чего разкудахтались!— замахнулся на нихъ староста.
Бабы ушли, уныло понуривъ головы.
Ночью старуха-знахарка перемыла всхъ ребятъ въ корыт съ наговоренной водой, для чего-то смазала ихъ деревяннымъ масломъ съ толченымъ кирпичемъ, отрзала у каждаго ребенка по клочку волосъ съ головы, закатала волосы въ тсто и сожгла въ печи.
— Не пристанетъ теперь антихристова-то печать?— спрашивали слегка успокоившіяся бабы.
— Не пристанетъ, а нтъ, такъ и мднымъ пятакомъ вытравлю,— отвчала знахарка.
Не смотря на все это, къ утру одна баба, захвативъ съ собою ребенка, съ испуга неизвстно куда скрылась, и староста съ подручными мужиками никакъ не могъ ее отыскать. Вс мужики ругательски ругали старосту за его пособничество фельдшеру.
— Съ нашего мірскаго вина безъ просыпу пьянъ бываешь, а туда-же за фершела заступаешься! упрекали они его.— Погоди, Захарычъ, и теб нужда въ насъ придетъ, поклонишься міру, да ужъ поздно будетъ. Теперь теб хорошо, коли у тебя взрослыя дти — вотъ ты и дьяволишь.
Староста самъ чувствовалъ, что дло какъ будто не ладно и ходилъ какъ къ смерти приговоренный, останавливался на ходу, потрясалъ головой, махалъ руками, бормоталъ себ что-то подъ носъ и натыкался на изгороди.
Полутора-рублевые московскіе часы съ мшкомъ песку вмсто гири, весело побрякивая маятникомъ въ чисто-прибранной старостиной изб, показывали десять. Фельдшеръ только что кончилъ пить чай, сидя въ переднемъ углу за краснымъ пузатымъ, съ помятымъ бокомъ самоваромъ, всталъ съ мста, потянулся, и держась руками за больную со вчерашняго хмля голову, взглянулъ въ окно. На улиц и около старостиной избы стояли уже закутанныя бабы, держа въ пазухахъ тулуповъ и кафтановъ своихъ ребятъ. Ребятишки, могущія ходить, держались за подолы матерей. Бабы переругивались со старостой, который стоялъ около нихъ, какъ пастухъ около овецъ, стараясь, чтобы он не разбжались.
— Пора и начинать, пробормоталъ фельдшеръ, выдвинулъ на середину избы скамейку, разложилъ на стол приборы съ инструментами, стеклышки съ коровьей оспой, и поднявъ окно, крикнулъ старост:
— Трифонъ Захаровъ, впущай! Только чтобъ по ранжиру и въ порядк!— прибавилъ онъ.
Изба начала наполняться плачущими бабами. Заревли, на нихъ глядя, и ребята.
— Не выть! крикнулъ фельдшеръ, топнувъ на нихъ ногой.— А то прежде прививки оспы перепорю всхъ ребятъ. Староста, тащи сюда вникъ!
Угроза подйствовала. И бабы, и ребятишки присмирли. Староста стоялъ, какъ потерянный, смотря куда-то въ одну точку и крутилъ въ рукахъ какое-то мочальное лычко. Ему и самому стало жалко бабъ. Въ сни избы поналазали двки и старухи, смотрли въ отворенныя двери на приготовленіе къ оспопрививанію и шушукались между собой.
— Захарычъ, Захарычъ! робко трогала за плечо старосту подкравшаяся къ нему старуха.— Сними, родной, изъ передняго угла хоть образа-то,— говорила она:— а то вдругъ эдакое дло — и при иконахъ!…
Староста только рукой махнулъ.
Началась прививка оспы. Бабы крестились., и, не смя плакать, слезливыми глазами смотрли на фельдшера. У нихъ тряслись даже губы. Фельдшеръ ухарски ковырялъ ланцетомъ руки ребятъ и говорилъ:
— Чего вы боитесь, дуры? Мы и не такія операціи длали. Мы разъ одному полковнику черепъ снимали, а другой разъ у одного купца я брюхо пропоролъ и поврежденіе въ кишкахъ исправилъ.
Стоящій близь фельдшера староста посл этихъ словъ почему-то глубоко вздохнулъ и началъ смотрть еще безсмысленне.
Черезъ полчаса операція прививки оспы кончилась. Фельдшеръ слъ снова бражничать со старостой. Выпивъ нсколько рюмокъ водки, онъ тыкалъ вилкой въ жаренаго птуха и говорилъ старост:
— Для насъ человка разрзать — плевое дло! Теперича дай мн сейчасъ семь мертвыхъ тлъ и скажи: Селиверстовъ, дйствуй!— Въ пять минутъ!… Помщицу Грибанову знаешь? Вотъ это я ей руку откромсалъ.
— Господи упаси! Съ нами Пресвятая Богородица! твердилъ староста и крестился.— И то есть какой ты безстрашный, это на удивленіе.
— А все отъ того, что во мн совсмъ этихъ самыхъ нервовъ нтъ,— пояснилъ фельдшеръ.
— Такъ, такъ, это дйствительно. Гд у васъ быть неврамъ при эдакой служб,— поддакивалъ староста.
Черезъ два часа фельдшера совсмъ уже пьянаго вывели изъ избы и посадили въ телгу. Около него толпились мужики.
— Михайло Терентьичъ, струментъ-то свой не забылъ-ли? кричали ему мужики.
— Здсь… отвчалъ фельдшеръ громко икнулъ, покачнулся и уронилъ съ головы надтую на бекрень фуражку.
Мужики подняли фуражку и нахлобучили ему ее на глаза.
— Прощай Михайло Терентьичъ! Дай Богъ теб счастливо!… бормоталъ староста, которому уже надоло возиться съ фельдшеромъ,— и махнувъ рукой возниц, крикнулъ:— Василій, трогай!
Тотъ стегнулъ по лошадямъ — Стой! Стой! заоралъ пьянымъ голосомъ фельдшеръ и уперъ руки въ боки.— А положеніе мн, ты разв забылъ? обратился онъ къ старост.— Ну?
Староста почесалъ затылокъ и сталъ шептаться съ мужиками, потомъ ползъ за голенищу, вынулъ оттуда бумажникъ, свернутый изъ синей сахарной бумаги, досталъ изъ него три засаленыя рублевыя бумажки, и подавая ихъ фельдшеру, со вздохомъ сказалъ:
— На вотъ, прими Михайло Терентьичъ!
— Ну, теперь спасибо! поблагодарилъ фельдшеръ и ужъ въ свою очередь крикнулъ возниц:— Пошелъ!
Толстопузая желтая лошаденка потащила телгу вдоль деревенской улицы. Мужики долго стояли и смотрли на удалявшуюся телгу и на торчавшую изъ нея фельдшерскую голову, покачивавшуюся изъ стороны въ сторону, какъ одинокій колосъ, застигнутый порывистымъ втромъ.