Принц Отто, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1885 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 162 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПРИНЦЪ OTTO

Романъ P. Л. Стивенсона.

Съ англійскаго.

КНИГА I.

Странствующій принцъ.

I.
Принцъ ищетъ приключеній.

Не ищите на карт Европы отжившаго свой вкъ государства Грюневальда: вы его не найдете. Въ качеств независимаго княжества, безконечно малаго члена германской имперіи, оно въ продолженіе нсколькихъ столтій играло роль въ европейскихъ раздорахъ, и наконецъ, съ теченіемъ времени и стараніями нсколькихъ лысыхъ дипломатовъ, разсялось, какъ утренній туманъ. Мене счастливое, чмъ Польша, оно даже не оставило по себ сожалній, и самое воспоминаніе о его предлахъ заглохло.

То былъ уголокъ гористой страны, покрытой густымъ лсомъ. Многія рки брали свое начало въ долинахъ Грюневальда и вертли колеса мельницъ, которыми владли его жители. Тамъ былъ одинъ городъ, Митвальденъ, и нсколько срыхъ деревушекъ, раскинутыхъ по скатамъ долинъ и сообщавшихся между собой посредствомъ крытыхъ мостовъ, перекинутыхъ черезъ боле широкіе изъ потоковъ. Стукъ водяныхъ мельницъ, плескъ воды, ароматическій запахъ сосновыхъ опилокъ, шелестъ втра, проносящагося по безчисленнымъ рядамъ горныхъ сосенъ, выстрлы охотниковъ, глухой стукъ топоровъ, нестерпимыя дороги, свжая форель на ужинъ въ чистой столовой какого-нибудь трактира, пніе птицъ и музыка деревенскихъ колоколовъ — вотъ что вспоминаютъ грюневальдскіе туристы.

На сверъ и на востокъ, подошвы Грюневальдскихъ горъ опираются на обширную равнину. Съ этихъ сторонъ нсколько маленькихъ государствъ граничило съ княжествомъ, и въ томъ числ угасшее герцогство Герольштейнъ. Къ югу оно граничило съ значительнымъ, сравнительно, королевствомъ, славившимся своими цвтами и горными медвдями, и населеннымъ народомъ съ удивительно простымъ и нжнымъ сердцемъ. Неоднократно заключаемыя съ теченіемъ столтій, брачныя узы соединили коронованныя фамиліи княжества и королевства, и послдній принцъ грюневальдскій, исторію котораго я намренъ разсказать, произошелъ отъ Пердитты, единственной дочери короля Флоризеля I. Что путемъ этихъ браковъ нсколько смягчился грубый, мужественный характеръ первобытной грюневальдской расы — это мнніе было сильно распространено между жителями княжества. Углекопъ, горный пильщикъ, дровоскъ, работающій топоромъ въ сосновыхъ лсахъ Грюневальда, гордые своими мозолистыми руками, гордые своимъ смышленымъ невжествомъ и почти дикой наукой, съ нескрываемымъ презрніемъ относились къ мягкому характеру и нравамъ царствующаго дома.

Въ которомъ году начинается наша повсть, предоставляемъ угадать читателямъ. Что касается времени года (которое для нашей исторіи важне перваго обстоятельства), то скажемъ, что дло было поздней весной, когда горные жители по цлымъ днямъ слышали звукъ охотничьяго рога, раздававшагося въ сверо-западномъ углу княжества, и говорили себ, что принцъ Отто охотится напослдкахъ до наступленія осени.

Въ этомъ мст границы Грюневальда нсколькими крутыми обрывами спускаются въ сосднюю равнину, образуя тамъ и сямъ овраги. И эта дикая, пустынная мстность представляетъ рзкій контрастъ съ обработанной равниной, разстилающейся внизу. Въ то время ее перескали только дв дороги: имперская большая дорога, идущая на Бранденау въ Герольштейнъ, тянулась по боковому скату и по наимене крутымъ террасамъ. Другая тонкой ниточкой извивалась по самымъ вершинамъ горъ, спускаясь въ дикія ущелья и омываясь водопадами. Въ одномъ мст она проходила возл башни или замка, выстроеннаго на верху гигантскаго утеса и господствовавшаго надъ обширной окрестностью, захватывающей и холмы Грюневальда, и оживленныя равнины Герольштейна.

Фельзенбургъ (такъ называлась эта башня) служилъ то тюрьмой, то охотничьей резиденціей.

Въ чащ лса, на пригорк, заключенномъ между дорогами, охотничій рогъ гремлъ весь день, и наконецъ когда солнце начало заходить за горизонтъ равнины, торжественно протрубилъ о побд. Первый и второй егеря отошли нсколько въ сторону и съ вершины холма обозрвали его скаты и разстилавшуюся подъ ними равнину, прикрывъ глаза рукой, такъ какъ солнце было у нихъ какъ разъ передъ носомъ. Но великолпіе его заката было нсколько омрачено. Сквозь смутныя очертанія тысячи обнаженныхъ тополей, сквозь дымъ изъ многочисленныхъ домовыхъ трубъ и вечерній туманъ, поднимавшійся съ полей, крылья втреной мельницы, стоявшей на небольшой возвышенности, походили на ослиныя уши. И какъ разъ возл проходила имперская большая дорога, путевой артеріей края.

Есть одно человческое стремленіе, которое еще не было воспто ни словами, ни музыкой, ‘Приглашеніе да большую дорогу’ — арія, вчно раздающаяся въ ушахъ цыганъ, и по внушенію которой наши кочующіе предки бродили весь свой вкъ. Часъ, погода, ландшафтъ — все было въ строгомъ соотвтствіи. Воздухъ былъ полонъ перелетными птицами, сновавшими надъ Грюневальдомъ съ свера на западъ. Глазъ обнималъ цлыя арміи, состоящія изъ мелкихъ точекъ. А внизу большая дорога говорила о томъ же самомъ.

Но для двухъ всадниковъ на холм этотъ духовный призывъ былъ не внятенъ. Они, повидимому, были чмъ-то озабочены, зорко вглядывались во вс уголки окружающаго лса и въ ихъ нетерпливыхъ движеніяхъ выражались и досада, и смущеніе.

— Я не вижу его, Буно,— сказалъ первый изъ всадниковъ,— нигд, нигд. Слыхомъ не слыхать и видомъ не видать.

— Ни его самого, ни коня. Нтъ, онъ бросилъ охоту и ухалъ. Право, я готовъ пустить по его слдамъ собакъ!

— Можетъ быть, онъ ухалъ домой,— отвчалъ Буно, но безъ убжденія.

— Домой? какъ бы да не такъ! Нтъ, онъ опять принялся за старое, это т же штуки, что и три года тому назадъ, когда онъ еще не былъ женатъ, просто срамъ! Вонъ наше правительство вызжаетъ за предлы государства на срой кобыл. Ахъ, нтъ, ошибся, никого не видно! Да! такъ вотъ что я теб скажу: я больше уважаю хорошаго мерина, или англійскаго дога, чмъ твоего Отто.

— Онъ не мой Отто,— проворчалъ Куно.

— Такъ чей же посл этого?

— Ты самъ первый руку сунешь въ огонь за него, еслибы понадобилось,— сказалъ Куно, взглядывая на собесдника.

— Я!— вскричалъ тотъ.— Я бы желалъ, чтобы его отдлали! Я грюнвальдскій патріотъ… членъ союза и имю медаль, и я буду помогать принцу! Я — свободу и за Гондремарка.

— Ну, все равно. Еслибы, кто другой связалъ его, ты бы ему спуску не даль, и самъ хорошо это знаешь.

— Ты на своемъ принц помшанъ!— возразилъ тотъ.— Да, вотъ и онъ самъ!— закричалъ онъ черезъ минуту.

И дйствительно, въ разстояніи какой-нибудь мили внизу горы показался всадникъ на срой лошади, быстро пронесшійся и скрывшійся среди деревьевъ.

— Черезъ десять минутъ онъ будетъ къ предлахъ Герольштейна,— замтивъ Куно.— Горбатаго могила исправятъ.

— Если онъ загонитъ свою кобылу, я никогда ему этого не прощу,— отвчалъ другой, собирая поводья.

Въ то время, какъ они спускались съ пригорка, чтобы догнать товарищей, солнце потухло и скрылось, и лсъ немедленно облекся сумракомъ и тишиной ранней ночи.

II.
Принцъ разыгрываетъ Гарунъ-аль-Рашида.

Ночь спустилась вокругъ принца въ то время, какъ онъ халъ по зеленымъ тропинкамъ въ лсу нижней долины, и хотя звзды глядли сквозь верхушки пирамидальныхъ сосенъ, правильныхъ и темныхъ какъ кипарисы, по свтъ ихъ мало помогалъ всаднику, и онъ халъ на угадъ. Строгій ликъ природы, неопредленность путешествія, открытое небо и чистый воздухъ опьяняли его, какъ вино, и суровый рокотъ рки, по лвую отъ него руку, пріятно ласкалъ его слухъ.

Было уже половина девятаго, когда его усилія увнчались успхомъ, и онъ, наконецъ, выхалъ изъ лсу на шоссе. Отто остановился и оглядлся. Дорога бжала вдаль, соединяясь на пути съ другими, которыя вели во вс концы Европы, порою касаясь морского берега, порою пробираясь въ людные города. Безчисленная армія путешественниковъ и бродягъ двигалась по нимъ во всхъ направленіяхъ и везд искали отдыха въ этотъ поздній часъ и стучались въ двери гостинницъ и постоялыхъ дворовъ. Картины возникали и пропадали въ ум принца, въ немъ проснулось желаніе, отъ котораго кровь закипла въ жилахъ: послдовать соблазну и пуститься въ дальній путь, куда глаза глядятъ, на-встрчу неизвстному. Но вскор желаніе это прошло: голодъ и усталость, и привычка къ обыденнымъ дйствіямъ, которую мы зовемъ здравымъ смысломъ, снова вступила въ свои права. И съ этимъ новыхъ направленіемъ мыслей, онъ поглядлъ на два ярко освщенныхъ окна, по лвую руку, между дорогой и ркой.

Онъ свернулъ на боковую тропинку к черезъ нсколько минутъ постучалъ рукояткой хлыстика въ вдоха большой мызы. Сердитый хорь собачьихъ голосовъ отозвался на его стукъ. Очень высокій, старый, сдовласый человкъ, со свчой въ рукахъ, пришелъ отворить ворота. Онъ былъ, должно быть, большой силачъ въ свое время и очень красивъ, но теперь одряхллъ, потерялъ зубы, и голосъ его, когда онъ заговорилъ, былъ слабъ и дребезжалъ.

— Извините меня,— сказалъ Отто,— я путешественникъ и заблудился.

— Господинъ,— отвчалъ старикъ съ чувствомъ большого достоинства,— вы находитесь на рчной мыз, а я Кильянъ Готтесгеймъ,— къ вашимъ услугамъ. Мы здсь въ одинакомъ разстояніи отъ Митвальдена въ Грюневальд и Бранденау въ Герольштейн: въ шести миляхъ оттуда, и отсюда,— и дорога превосходна. Но на пути нтъ ни трактира, ни постоялаго двора. Вамъ придется принять мое гостепріимство, оно незатйливо, но я предлагаю вамъ его отъ чистаго сердца, потому что,— прибавилъ онъ съ поклономъ,— гостей посылаетъ Господь.

— Именно. Отъ всего сердца благодарю васъ,— отвчалъ Отто, кланяясь въ свою очередь.

— Фрицъ,— крикнулъ старикъ внутрь двора,— проведи лошадь господина, а вы соблаговолите войти.

Отто вошелъ въ комнату, занимавшую большую часть нижняго этажа. Она, по всей вроятности, была когда-то раздлена перегородкой, потому что одна половина пола была выше поднята чмъ другая, и соединена съ другой ступеньками. Отъ этого каминъ, въ которомъ горлъ огонь, и обденный столъ, накрытый блой скатертью, казалось, стояли на эстрад. Вдоль стнъ тянулись темные, выложенные бронзой шкапы и комоды, на темныхъ полкахъ стояла старинная, деревенская посуда, ружья и удочки висли по стнамъ, кром того, видны были большіе, старинные часы съ розами на циферблат и въ углу заманчивый боченокъ съ виномъ. Все было чисто, уютно и нарядно.

Атлетическій юноша поспшилъ заняться срой кобылой, и посл того какъ Кильянъ Готтесгеймъ представилъ Отто своей дочери Оттиліи, послдній пошелъ въ конюшню какъ подобаетъ доброму конюху, но не принцу, когда онъ вернулся, дымящаяся яичница и нарзанные ломтики домашней ветчины дожидались его, за ними послдовали рагу и сыръ. И не прежде чмъ гость утолилъ свой голодъ и все общество разслось около огня, вокругъ кружки съ виномъ, изысканная вжливость Кильяна Готтесгейма дозволила ему обратиться къ принцу съ вопросомъ.

— Вы, быть можетъ, пріхали издалека?

— Да, какъ вы говорите, издалека, и потому, какъ видите, оцнилъ по достоинству стряпню вашей дочери.

— Вы, быть можетъ, изъ Бранденау?

— Именно, и долженъ былъ вернуться туда на ночь, еслибы не замшкался въ Митвальден,— отвчалъ принцъ, слдуя рядомъ съ истиной по обычаю всхъ лгуновъ.

— Вы были по длу въ Митвальден?

— Нтъ, больше изъ любопытства. Я никогда не бывалъ въ княжеств Грюневальдъ.

— Славная земля, милостивый государь, и славное населеніе. Какъ люди, такъ и сосны. Мы себя считаемъ отчасти грюневальдцами, такъ какъ живемъ такъ близко отъ границы. И рка эта тоже грюневальдская, вся какъ есть. Да-съ, милостивый государь, прекрасная земля. Грюневальдецъ переброситъ черезъ голову такой топоръ, какого герольштейнцу и не поднять даже, а сосны-то, милостивый государь, сосны-то, да ихъ здсь больше, чмъ людей на всемъ земномъ шар. Вотъ уже двадцать лтъ, какъ я не переходилъ границы, потому что старики становятся домосдами, но я помню все, какъ еслибы это было вчера. Съ горы на гору, дорога прямехонько ведетъ отсюда въ Митвальденъ, и вдоль всей дороги ничего не видно, кром славныхъ зеленыхъ сосенъ, большихъ и малыхъ, и воды, воды на каждомъ шагу, милостивый государь! Мы однажды продали участокъ лса, тамъ на гор, около большой дороги, и груда монетъ, которую мы за это получили, заставила меня съ тхъ поръ постоянно разсчитывать, сколько денегъ стоятъ вс сосны въ Грюневальд.

— Вы, вроятно, не видали принца?— спросилъ Отто.

— Нтъ,— вмшался въ разговоръ молодой человкъ — и не желаемъ видть.

— Почему такъ? разв онъ такъ нелюбимъ?— спросилъ Отто.

— Не то, что нелюбимъ,— отвчалъ старикъ,— но презираемъ.

— Въ самомъ дл?— проговорилъ Отто тихо.

— Да, милостивый государь, презираемъ,— кивнулъ головой Кильянъ, набивая длинную трубку,— и если хотите знать мое мнніе, то совершенно справедливо. Вотъ человкъ, которому много дано, и какъ же онъ этимъ пользуется? Онъ охотится, заботится о своемъ туалет, что довольно стыдно для мужчины, и играетъ комедію, если же онъ еще что-нибудь и длаетъ, то мы объ этомъ не слыхали.

— Однако, все это довольно невинныя занятія,— замтилъ Отто,— что же бы вы хотли, чтобы онъ длалъ? воевалъ?

— Нтъ, милостивый государь. Но вотъ, что я вамъ скажу: я вотъ пятьдесятъ лтъ прожилъ на рчной мыз, и работалъ изо дня въ день, я пахалъ и сялъ, и собиралъ жатву, рано вставалъ и поздно ложился, и вотъ результаты: вс эти годы мыза поддерживала меня и мое семейство и была для меня лучшимъ другомъ, какой у меня когда-либо былъ, кром жены, и вотъ теперь, когда время приходитъ мн отдохнуть, я оставляю эту мызу въ лучшемъ вид, нежели получилъ. Такъ всегда бываетъ, когда человкъ работаетъ въ порядк вещей, онъ добываетъ свой: хлбъ и покой, и все, за что онъ ни возьмется, процвтаетъ. И вотъ, по моему скромному разумнію, принцу слдовало трудиться, какъ я трудился и пахалъ на своей мыз, и тогда онъ нашелъ бы всеобщее счастіе и любовь.

— Я раздляю ваше мнніе,— отвтилъ Отто,— хотя параллель неврна. Жизнь фермера проста и безъискусственна, жизнь принца и сложна, и искусственна. Легко приносить пользу въ первой, и необыкновенно трудно не длать зла во второй. Если ваша жатва пропадетъ, вы можете обнажить голову и сказать: — Да будетъ воля Его! Но если принцъ встртитъ неудачу, онъ самого себя долженъ упрекать за попытку дйствовать. И, быть можетъ, еслибы вс короли въ Европ ограничивались невинными развлеченіями, ихъ подданнымъ лучше бы жилось.

— Вотъ, молодой человкъ,— вмшался Фрицъ,— вы правильно судите. Вы сказали чистую правду. И я вижу, что вы, какъ и я, добрый патріотъ и врагъ всякихъ принцевъ.

Отто былъ нсколько ошеломленъ такимъ неожиданнымъ выводомъ и поспшилъ перемнить разговоръ.

— Но,— сказалъ онъ,— вы удивляете меня своими отзывами объ этомъ принц Отто. Признаюсь, я слыхалъ, что его очень хвалили. Меня увряли, что онъ добрый человкъ и никому не врагъ, кром самого себя.

— И это врно, милостивый государь,— заговорила двушка,— онъ очень красивый, пріятный человкъ, и мы знаемъ людей, готовыхъ умереть за него.

— О! Куно!— сказалъ Фрицъ,— невжда?

— Да, Куно, это врно!— перебилъ старикъ фермеръ.— Хорошо, такъ какъ господинъ совсмъ не знаетъ здшнихъ мстъ и интересуется принцемъ, то я думаю, что моя исторія его позабавитъ. Должно вамъ знать, милостивый государь, что этотъ Куно одинъ изъ егерей принца и самый невжественный, нетрезвый человкъ, настоящій грюневальдецъ, какъ мы говоримъ въ Герольштейн. Мы здсь хорошо его знаемъ, такъ какъ онъ часто заходитъ къ намъ съ собаками, я я всегда гостепріимно принимаю его, не разбирая какой онъ націи или сословія. И въ самомъ дл, между Герольштейномъ и Грюневальдомъ такъ давно держится миръ и согласіе, что дорога отъ нихъ къ намъ такъ же открыта, какъ и дверь въ мой домъ, и человку не трудне перейти черезъ границу, чмъ птиц перелетть черезъ нее.

— О, да,— сказалъ Отто,— миръ длился долго, цлыя столтія.

— Именно столтія,— подтвердилъ Кильянъ — и очень будетъ жаль, если это перемнится. Ну, такъ вотъ этотъ Куно, милостивый государь, однажды провинился, и Отто, который вспыльчивъ, принялся бить его хлыстомъ, и здорово, какъ говорятъ. Куно терплъ сколько могъ, наконецъ, потерялъ терпніе и пригласилъ прница помриться съ нимъ на кулачкахъ, какъ человкъ съ человкомъ, и какъ это у насъ здсь водится, когда двое поссорятся. Ну, и чтожъ, принцъ согласился, и такъ какъ онъ не силенъ, то и оказался не въ авантаж, человкъ, котораго онъ только что билъ какъ невольника негра, приподнялъ его за шиворотъ и хлопнулъ объ землю.

— Онъ сломалъ ему руку, а другіе говорятъ носъ. А я говорю: и подломъ! Бороться одинъ на одинъ, что можетъ быть лучше?

— Ну, а потомъ что было?— спросилъ Отто.

— О, потомъ Куно снесъ его домой, и съ того дня они большіе пріятели. Я не говорю, замтьте, чтобы эта исторія служила не къ чести принцу, нисколько: она забавна, вотъ и все. Человкъ долженъ знать свои силы, прежде чмъ пускаться въ ратоборство. Одинъ на одинъ, какъ говоритъ мой племянникъ, лучше этого ничего нтъ для оцнки человка.

— А знаете ли, если хотите, то я васъ удивлю,— замтилъ Отто.— Я думаю, что побдителемъ вышелъ принцъ.

— И вы правы, милостивый государь,— внушительно возразилъ Кильянь. Въ глазахъ Господа, вы правы, но люди, милостивый государь, судятъ иначе и смются.

— Они псенку сложили про это,— замтилъ Фрицъ.— Какъ бишь она поется? Та-тум-та-ра…

— Хорошо,— перебилъ Отто, которому не очень хотлось прослушать псенку:— принцъ молодъ и можетъ образумиться.

— Не такъ ужъ молодъ, позвольте,— закричалъ Фрицъ.— Ему подъ сорокъ.

— Тридцать-шесть,— поправилъ старикъ Готтесгеймъ.

— О!— вскричала Оттилія, замтно разочарованная,— онъ пожилой человкъ! А, говорятъ, онъ былъ такъ хорошъ собой, когда былъ молодъ.

— И уже плшивъ,— прибавилъ Фрицъ.

Отто провелъ рукою по своимъ кудрямъ. Въ этотъ моментъ онъ далеко не былъ счастливъ, и даже скучныя вечера въ Митвальденскомъ дворц начинали казаться ему пріятными по сравненію.

— О, тридцать-шесть лтъ!— протестовалъ онъ. Чтожъ-такое? человкъ еще не старъ въ эти годы. Мн самому тридцать-шесть лтъ.

— Я бы вамъ далъ больше,— утшилъ старикъ фермеръ. Но если такъ, то вы однихъ лтъ съ мастеромъ Оттекиномъ, какъ его зовутъ люди, и бьюсь объ закладъ, что больше поработали на своемъ вку, чмъ онъ. Хотя эти годы и кажутся невелики по сравненію съ такимъ преклоннымъ возрастомъ, какъ мой, но все же это пора разумная, и даже глупцы и лнтяи начинаютъ тяготиться жизнью въ эти годы и казаться стариками. Да-съ, милостивый государь, въ тридцать пять лтъ человку богобоязненному слдуетъ уже создать себ домашній очагъ и нажить жену и дтей въ брак, и его дла, какъ говорить писаніе, сказываются на немъ.

— Чтожъ, принцъ женатъ,— захохоталъ Фрицъ.

— Это васъ, кажется, забавляетъ?— освдомился Отто.

— Ахъ!— сказалъ грубіянъ. Разв вы ничего объ этомъ не знаете?

И сдлалъ жесть, долженствовавшій пояснить самымъ нагляднымъ образомъ его оскорбительный намекъ.

— Ахъ, милостивый государь,— продолжалъ самъ старикъ Готтесгеймъ,— вотъ и видно, что вы не здшній. Но по-правд сказать вся княжеская фамилія и весь дворъ — таковы, что ихъ ничмъ не исправишь. Они живутъ въ праздности, и результатъ этого самый обыкновенный: развращенность. У принцессы есть любовникъ баронъ, какъ онъ себя величаетъ, изъ восточной Пруссіи. Но хуже всего то, что этому иностранцу и его любовниц позволяютъ вершить государственныя дла, между тамъ какъ принцъ живетъ въ свое удовольствіе и предоставляетъ государство на погибель. Хотя я и старъ, а наврное доживу до того, что все пойдетъ въ чорту.

— Дядюшка, вы заблуждаетесь на счетъ Гондремарка,— сказалъ Фрицъ, съ большимъ одушевленіемъ. Во всемъ остальномъ вы правы, и говорите какъ добрый патріотъ. Что касается принца, то еслибы онъ взялъ да и задушилъ свою жену, я бы ему это извинилъ.

— Нтъ, Фрицъ, это значило бы присоединять злодяніе въ беззаконію,— сказалъ старикъ. Вы понимаете, милостивый государь,— обратился онъ къ злополучному принцу,— что этотъ Отто самъ виноватъ во всхъ этихъ безпорядкахъ. Онъ самъ выбралъ себ молодую жену и клялся любить ее и беречь свое государство.

— Поклялся предъ алтаремъ,— вторилъ Фрицъ,— но подите, врьте этимъ людямъ.

— Да-съ, милостивый государь, онъ предалъ и жену, и государство въ руки искателя приключеній изъ восточной Пруссіи, продолжалъ фермеръ,— дозволилъ соблазнить свою жену и позволяетъ ей такъ дурно себя вести, что имя ея стало притчей во языцхъ, а вдь ей нтъ еще и двадцати лтъ, дозволяетъ обременять свое государство налогами и теперь готовится, ввергнуть его во вс бдствія войны…

— Войны!— вскричалъ Отто.

— Да, такъ говорятъ, милостивый государь, т, которые слдятъ за всмъ, что происходитъ, предсказываютъ войну. Ну-съ, и это очень печально, милостивый государь, печально для бдной женщины, которая губитъ свою душу, печально для счастливой маленькой страны, которою дурно управляютъ, и виноватъ во всемъ этомъ, долженъ сознаться, не кто иной, какъ самъ Отто.

— Онъ нарушилъ свою клятву, онъ значитъ клятвопреступникъ. Онъ беретъ деньги и не длаетъ работы, ясное дло, что онъ дурной человкъ!— перебилъ Фрицъ.

— А теперь, милостивый государь, мы объяснимъ вамъ почему мы такого мннія объ этомъ принц Отто. Одно дло: быть честнымъ и порядочнымъ человкомъ въ частной жизни, и другое дло быть честнымъ общественнымъ дятелемъ, милостивый государь, но когда человкъ ни то, ни другое, Господи спаси его душу! Даже этотъ Гондремаркъ, о которомъ Фрицъ такого высокаго мннія…

— Да,— перебилъ Фрицъ,— Гондремаркъ мн подуш. Я бы желалъ, чтобы у насъ былъ такой въ Герольштейн.

— Онъ дурной человкъ,— покачалъ головой старикъ фермеръ,— и никогда ничего хорошаго не выходило изъ нарушеніи заповдей Господнихъ. Но въ одномъ и съ тобой согласенъ: онъ человкъ дятельный и энергическій.

— Говорю вамъ, что въ немъ вся надежда Грюневальда, закричалъ Фрицъ. Онъ не подходитъ къ нкоторымъ вашимъ стариннымъ, чопорнымъ, допотопнымъ понятіямъ, но онъ настоящій современный человкъ, человкъ просвщенный и прогрессивный. Онъ не хорошо поступаетъ въ нкоторыхъ вещахъ, но вдь и вс длаютъ то же самое, а онъ принимаетъ близко къ сердцу народные интересы, и замтьте мои слова, милостивый государь, вы вдь либералъ и врагъ всхъ правительствъ — замтьте прошу васъ, мои слова: наступитъ день въ Грюневальд, когда сметутъ этого принца и эту Мессалину принцессу, выгонятъ за предлы государства и провозгласятъ президентомъ барона Гондремарка. Я слышалъ какъ это говорятъ ораторы. Я былъ на митинг въ Бранденау и митвальденскіе депутаты говорили отъ лица пятнадцати тысячъ народа. Пятнадцать тысячъ, вс завербованы въ бригады и носятъ медаль вокругъ шеи въ знакъ единенія. Это все дло Гондремарка.

— Ахъ, милостивый государь, видите къ чему это приводитъ: сегодня дикія рчи, а завтра дикія дла,— перебилъ старикъ. Одно несомннно: что этотъ Гондремаркъ одной ногой стоитъ при двор, а другой въ массонскихъ ложахъ. Онъ выдаетъ себя, милостивый государь, за патріота, какъ это нынче называется, этотъ пришлецъ изъ восточной Пруссіи!

— Выдаетъ себя!— закричалъ Фрицъ,— онъ въ самомъ дл патріотъ! Онъ отбросить свой титулъ какъ только что будетъ провозглашена республика: я слышалъ это говорили на митинг.

— Отброситъ титулъ барона, чтобы стать президентомъ,— замтилъ Кильянъ. Ну, вы проживете дольше моего и увидите плоды всего этого.

— Отецъ,— шепнула Оттилія, дергая отца за сюртукъ,— этому господину наврное нездоровится.

— Ахъ, извините,— закричалъ фермеръ, возвращаясь къ обязанностямъ гостепріимнаго хозяина,— не прикажете ли подать вамъ чего-нибудь?

— Благодарю васъ, я очень усталъ,— отвчалъ Отто.— Я слишкомъ понадялся на свои силы. Если вы укажете мн, гд я могу лечь спать, я вамъ буду благодаренъ.

— Оттилія, свчу, — сказалъ старикъ,— въ самомъ дл, милостивый государь, вы очень поблднли. Не хотите ли рюмку водки? Нтъ?— ну, такъ потрудитесь идти за мной, я васъ проведу въ комнату, предназначенную для гостей. Вы не первый будете гостемъ подъ моей кровлей,— продолжалъ старикъ, поднимаясь но лстниц, впереди гости:— здоровая пища, честное вино и спокойная совсть лучше всхъ аптечныхъ лекарствъ. Вотъ, милостивый государь!— И тутъ онъ отворилъ дверь и ввелъ Отто въ маленькую оштукатуренную и выбленную спальную.

— Здсь вы у пристани. Она мала, но воздухъ въ ней чисть и пахнетъ лавандой. Окно выходятъ на рчку, а нтъ музыки слаще журчанія воды. Она вчно поетъ одну и ту же псню, но не надодаетъ, какъ люди съ своими пснями. Она уносить умъ за предлы стнъ, и хотя мы должны благодарить Бога за хорошій кровъ, но все же ни одинъ не сравнится съ божіимъ домомъ, подъ открытымъ небомъ. И кром того, милостивый государь, это успокоиваеть человка такъ же какъ и молитва. Теперь, милостивый государь, я прощусь съ вами до завтра, и желаю вамъ отъ души спать крпко, какъ спитъ принцъ.

Съ этими словами, старикъ, отвсивъ въ двадцатый разъ нижайшій поклонъ, оставилъ своего гостя одного.

III.
Принцъ утшаетъ старость и красоту и читаетъ наставленія о скромности въ любви.

Принцъ поднялся рано и вышелъ изъ дому какъ разъ въ тотъ моментъ, когда птицы затягиваютъ свой первый хоръ, а воздухъ особенно чистъ и свжъ, солнце еще не высоко поднялось надъ горизонтомъ, и тни ложатся длиной съ версту. Для человка, плохо спавшаго ночь, свжесть этого часа дня дйствуетъ успокоительнымъ и бодрящимъ образомъ. Встать раньше всхъ своихъ собратій, быть Адамомъ наступающаго дня, приводитъ въ равновсіе и укрпляетъ взволнованныя чувства. Принцъ, глубоко забирая въ себя воздухъ и останавливаясь на ходу, бродилъ по мокрымъ полямъ, рядомъ съ своей тнью, и былъ доволенъ.

Тропинка вела внизъ въ ложбину, и онъ пошелъ по ней. Рчка была бурливая, неподалеку отъ мызы она изливалась водопадомъ въ род небольшой пропасти. По близости отъ водопада росло нсколько деревьевъ, плакучія втви которыхъ образовали родъ бесдки. Солнце пробиралось сквозь ея листву и тамъ и сямъ ложилось золотистыми пятнами.

Отто, котораго терзала ревность и досада, тотчасъ же влюбился въ этотъ солнечный, веселый уголокъ. Онъ услся и, протянувъ ноги, глядлъ, слушалъ, мечталъ и думалъ, думалъ безъ конца и безъ связи.

По всей вроятности, онъ уже давно спалъ, когда чей-то голосъ вывелъ его изъ забвенія.

— Это вы,— взывалъ голосъ.

И оглядвшись, онъ увидлъ дочь Кильяна, которая, пугаясь своей собственной смлости, длала ему боязливые знаки съ берега.

Она была простая, честная двушка, здоровая, счастливая и добрая, и въ ней была красота доброты и здоровья. Но смущеніе придавало ей въ настоящую минуту особую прелесть.

— Добраго утра,— сказалъ Отто, вставая и идя ей на встрчу. Я всталъ рано и теперь вздремнулъ.

— О! вскричала она,— я пришла просить вашу свтлость простить моего отца, увряю, что еслибы онъ зналъ, съ кмъ говоритъ, то скоре бы проглотилъ свой языкъ. И Фрицъ также… чего только онъ не наговорилъ. Но на меня находило сомнніе, а сегодня утромъ я пошла въ конюшню и увидла вензель вашей свтлости на стременахъ!— ваша свтлость, пощадите ихъ, они невинны, какъ младенецъ.

— Дитя мое,— отвчалъ Отто, которому было и забавно, и весело, вы ошибаетесь. Виноватъ одинъ я, потому что мн не слдовало скрывать своего имени и дать этимъ господамъ говорить обо мн. И мн теперь слдуетъ извиниться передъ вами и просить васъ сохранить мою тайну и не выдавать мой неделикатный поступокъ. Что касается вашихъ опасеній, то близкіе ваши вполн безопасны отъ меня въ Герольштейн, но даже и въ Грюневальд, какъ вамъ извстно, я не очень могущественъ.

— О, принцъ,— отвчала она, присдая,— не говорите этого, вс егеря умрутъ за васъ.

— Какой я счастливый принцъ!— но хотя вы изъ вжливости отрицаете это, но хорошо знаете, что я — одна только декорація. То, что мы слышали вчера вечеромъ, достаточно ясно это показываетъ. Вы видите тнь, которая ложится на этотъ утесъ. Боюсь, что принцъ Отто — ничто иное какъ тнь, а утесъ — это Гондремаркъ. Ахъ! еслибы ваши близкіе напали на Гондремарка, другое дло! Къ счастію младшій изъ нихъ восхищается имъ. Что касается вашего почтеннаго отца, то онъ разсудительный человкъ и интересный собесдникъ и я готовъ поручиться, что честный человкъ.

— О! что касается этого, ваша свтлость, то вы правы. Да и Фрицъ тоже честный человкъ. Все, что говорилось, одна пустая болтовня. Когда въ деревн сплетничаютъ, то, увряю васъ, длаютъ это только ради шутки. Еслибы вы пошли на сосднюю мызу, то услышали бы такія же обвиненія и противъ моего отца.

— Ну, ну, вы это уже преувеличиваете. Потому что все, что было сказано про принца Отто…

— О! это срамъ!— закричала двушка.

— Нтъ, не срамъ, но правда! О, да, правда. Я именно таковъ, какимъ они меня изображаютъ, и еще хуже того.

— Вотъ какъ вы это принимаете!— вскричала Оттилія.— Ну, плохой же вы были бы боецъ. Я не такъ смотрю на вещи. Если на меня нападаютъ, то я обороняюсь. О! я даю сдачи. И вамъ тоже слдуетъ длать. Право, это что-то неслыханное. Вы, кажется, стыдитесь самого себя. Вы, должно быть, поврили и тому, что вы плшивы?

— О, нтъ,— засмялся Отто.— Въ этомъ неповиненъ, я не плшивъ.

— Слава Богу!— продолжала двушка.— Послушайте, вдь вы прекраснйшій человкъ, и я заставлю васъ въ этомъ сознаться… Ваша свтлость, смиреннйше прошу васъ простить меня. Но вдь вы знаете, что я говорю такъ не отъ недостатка почтенія. И, конечно, вы знаете, что вы прекраснйшій человкъ.

— Ну, что же мн вамъ на это сказать? вы прекрасный поваръ и отлично стряпаете, пользуюсь случаемъ поблагодарить васъ за прекрасное рагу. Но разв вамъ не случалось видть прекраснйшей провизіи испорченной неискусной стряпней, такъ что ее никто въ ротъ не беретъ? Ну вотъ это я, моя душа. Я полонъ добрыхъ качествъ, но кушанье неудобосъдобно. Я… я объясню вамъ однимъ словомъ… я сахаръ въ салат.

— Какъ вамъ угодно, мн все равно, но вы прекрасный человкъ,— повторила Оттилія, покраснвъ оттого, что ничего не поняла въ сравненіяхъ принца.

— Знаете ли, что я вамъ скажу: вы сами прекрасная двушка.

— Ахъ! вотъ это вс про васъ говорятъ, что вы мастеръ кружить головы, что у васъ такія медовыя рчи, такія медовая рчи!

— О! вы забываете, что я пожилой человкъ,— уязвилъ принцъ.

— Если хотите знать правду, то вы мн кажетесь юношей, и хотя бы были принцемъ или не принцемъ, еслибы вы пришли мшать мн, когда я стряпаю, я бы заткнула себ уши… И, ахъ, ваша свтлость, простите мою болтовню… у меня, что на ум, то и на язык.

— И у меня также!— вскричалъ Отто.— И вотъ этимъ-то они какъ разъ и недовольны.

Они казались очень милой парочкой. Шумъ воды заставлялъ ихъ разговаривать гораздо громче, нежели это въ обыча у влюбленныхъ. Но для ревниваго наблюдателя ихъ оживленныя лица и то, что они стояли такъ близко одинъ около другого, могло бы показаться подозрительнымъ. И вотъ послышался рзкій голосъ, звавшій Оттилію. Она перемнилась въ лиц.

— Это Фрицъ,— сказала она,— я должна идти.

— Идите, душа моя, и полагаю, что мн нечего просить васъ успокоиться, такъ какъ вы сами видли, что я не особенно грозенъ при ближайшемъ знакомств,— отвчалъ принцъ, привтливымъ жестомъ отпуская ее.

Оттилія ушла, а Отто вернулся на старое мсто, но расположеніе духа его перемнилось. Солнце теперь поднялось уже довольно высоко въ неб и позлащало поверхность воды, въ которой отражались голубыя небеса и зеленая листва деревьевъ. Струйки сверкали и журчали, и красота окружающей природы начинала дйствовать на умъ принца обаятельнымъ образомъ. Этотъ очаровательный уголокъ былъ такъ близко отъ его предловъ, но все же вн ихъ. Онъ никогда не испытывалъ радости отъ владнія тысячью и одной прекрасныхъ и интересныхъ вещей, которыя ему принадлежали, но теперь чувствовалъ какъ бы зависть къ тому, что принадлежало другому. Это была, правда, веселая, дилетантская зависть, но все же зависть: пристрастіе Ахава къ чужому винограднику, но въ слабой степени, и онъ обрадовался, когда Кильянъ появился на сцен.

— Надюсь, милостивый государь,— сказалъ старикъ фермеръ,— что вы хорошо почивали подъ моей скромной кровлей.

— Я любуюсь прекраснымъ мстомъ, гд вы имете счастіе жить,— уклонился Отто отъ прямого отвта.

— Оно простое, деревенское,— отвчалъ Готесгеймъ, съ удовольствіемъ озираясь кругомъ, — настоящая деревня и на нкоторыхъ поляхъ на западъ превосходная пахатная земля, глубокій черноземъ. Вы бы поглядли на мою пшеницу! Ни въ Грюневальд, ни въ Герольштейн не найдется ни одной фермы, которая могла бы сравниться съ рчной фермой. Урожаи удивительные, но это зависитъ отчасти и отъ хорошей обработки, милостивый государь.

— А въ рк водится рыба?

— Пропасть. Да, это пріятное мстечко. Пріятно даже помечтать здсь у воды, подъ плакучими втвями деревьевъ. Но только вы извините меня, милостивый государь, если и окажу, что вы уже дожили до тхъ лтъ, когда ревматизмы начинаютъ одолвать человка. Говорятъ, отъ тридцати до сорока — самое время, когда они разгуливаются. А въ этомъ мст бываетъ слишкомъ сыро раннимъ утромъ и на пустой желудокъ. На вашемъ мст, милостивый государь, если позволите высказать свое мнніе, я бы ушелъ отсюда.

— Съ удовольствіемъ,— отвчалъ Отто серьезно.— Итакъ, вы всю жизнь прожили здсь?— прибавилъ онъ, когда они уходили.

— Я здсь родился и здсь желалъ бы умереть. Но фортуна, вертитъ колесо. Люди говорятъ, что она слпа, мы будемъ надяться, что она только дальновидна. Мой ддъ, отецъ и я, мы вс пахали эти пашни, и мой плугъ слдовалъ по ихъ бороздамъ. И три имени вырзано на садовой скамейк, два Кильяна и одинъ Іоганнъ. Да-съ, милостивый государь, добрые люди готовились въ великой перемн въ моемъ старинномъ саду. Когда я припоминаю отца въ шерстяномъ ночномъ колпак, какъ онъ бродилъ въ немъ на послдяхъ и говорилъ мн:— Кильянъ, видишь ты дымъ табачный? ну, вотъ это и есть жизнь человческая. То была его послдняя трубка, и мн кажется, онъ это зналъ. И, конечно, чудно ему казалось разставаться съ деревьями, которыя онъ садилъ, и съ сыномъ, котораго воспиталъ, и даже съ старой трубкой съ головой турка, которую онъ курилъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ выросъ и сталъ ухаживать ли двушками. Но въ здшнемъ свт мы жильцы непостоянные, а что касается будущей жизни, то отрадно думать, что мы можемъ разсчитывать на милость Божію, а не на одни наши заслуги. И, однако, вы себ представить не можете, какъ мн тяжело думать, что я умру не подъ этой кровлей.

— Но почему же? разв вы должны отсюда перехать?

— Почему? потому что ферму продаютъ за три тысячи талеровъ. Будь только треть этой суммы, у меня хватило бы кредита и сбереженій, чтобы купить ее. Но три тысячи талеровъ — слишкомь большая сумма, и если только счастіе мн не улыбнется и новый владлецъ не захочетъ продолжить мн аренду, то я долженъ буду отсюда выселиться.

Это извстіе только усилило увлеченіе Отто этимъ уголкомъ и къ нему прилпились еще другія чувства Если все, что онъ слышатъ, была правда, то въ Грюневальде скоро станетъ слишкомъ неуютно для владтельнаго князя. А потому хорошо приготовить себ убжище,— и можно ли представитъ себ боле очаровательное? Кром того, старикъ Гоггесгеймъ внушалъ ему симпатію. Каждый человкъ любитъ въ душ своей разыграть родъ благодтельнаго божества. А помочь старику фермеру, который такъ грубо отдлывалъ его, было бы идеаломъ благородной мести. Мысли Отто прояснились отъ этого плана, и онъ сталъ смотрть на себя съ удвоеннымъ уваженіемъ.

— Я думаю, что найду вамъ покупщика,—сказалъ онъ,— и такого, который будетъ счастливь пользоваться вашимъ искусствомъ

— Неужели? я быль бы вамъ отъ души благодаренъ, потому что убдился, что человкъ можетъ ежедневно упражняться въ покорности судьб, подобно тому, какъ упражняется въ гимнастик, и все-таки — не достичь цли.

— Когда вы будете составлять купчую крпость, то можете даже упомянуть о томъ, что аренда ваша будетъ пожизненная.

— Быть можетъ, вашъ пріятель согласится перевести аренду посл меня на Фрица. Онъ хорошій малый.

— Фрицъ молодъ, — сухо замтилъ принцъ. Онъ долженъ самъ заработать себ положеніе, а не наслдовать его.

— Онъ давно уже работаетъ на ферм.— настаивалъ Гоггесгеймъ,— и при моихъ преклонныхъ лтахъ — мн вдь исполнится семьдесятъ восемь лтъ — для владльца было бы безпокойно думать о томъ, кто-то будетъ моимъ преемникомъ. А обезпечивъ за собой труды Фрица, владлецъ былъ бы спокоенъ. Фрица же наврное соблазнитъ непрерывность аренды.

— У молодого человка еще не установившіеся взгляды,— возразить Отто.

— Быть можетъ, покупатель…— началъ Кильянъ.

Черта неудовольствія появилась на щекахъ Отто.

— Я самъ покупатель,—объявилъ онъ.

— Я догадывался, — отвчалъ фермеръ, отпуская старомодный, почтительный поклонъ.— Вы осчастливили старика, и, право, я могу сказать, что нечаянно-негаданно пріютилъ у себя ангела. Милостивый государь, еслибы у вельможъ — а по всему я вижу что вы вельможа — были такія сердца, какъ ваше, то сколькихъ бдняковъ они могли бы осчастливить!

— Не слдуетъ такъ строго судить ихъ,— отвчалъ Отто,— у насъ у всхъ есть свои слабости и недостатки.

— Истинная правда,— замтилъ Кильянъ набожно.—А какимъ именемъ долженъ я величать своего будущаго великодушнаго хозяина?

Воспоминаніе объ англійскомъ путешественник. котораго онъ принималъ на прошлой недл при своемъ двор, и объ одномъ давнишнемъ англійскомъ грубьян, котораго онъ знавалъ во дни юности, одновременно пришло въ голову принца.

— Мое имя — Трансомъ,— объявилъ онъ.— Я англійскій путешественникъ… Сегодня вторникъ. Въ четвергъ до полудня, деньги будутъ готовы. Мы сойдемся, если хотите, въ Митвальден, въ ‘Утренней Звзд’.

— Я къ вашимъ услугамъ,— отвчалъ фермеръ. — Итакъ, вы англичанинъ! вы принадлежите къ пород великихъ путешественниковъ. А знакомы ли вы хотъ сколько-нибудь съ сельскимъ хозяйствомъ.

— Я имъ когда-то интересовался,—отвчалъ принцъ.— Къ тому же фортуна, какъ вы врно замтили, перемнчива, и я желаю обезпечитъ себя на случай революцій.

— Разумно длаете, милостивый государь,—замтилъ фермеръ.

Они прибавили шагу, но, подходя къ ферм, услышали голоса, которые спорили все громче и громче. И выйдя изъ за деревьевъ. Они увидли въ нсколькихъ шагахъ Фрица съ Оттиліей.

Первый былъ вн себя отъ ярости, подкрплялъ свои грубыя рчи, взмахами кулака, послдняя казалась смущенной, но энергически защищалась.

— Боже мой!— проговорилъ Гоггесгеймъ и какъ будто хотлъ своротить съ дороги.

Но Отто прямо направился къ молодымъ людямъ, въ ссор которыхъ, ему казалось, что онъ играетъ важную роль. И дйствительно, завидя принца, Фрицъ остановился въ трагической поз, какъ бы поджидая и вызывая его.

— А, вотъ и вы!— закричалъ онъ, какъ только они подошли такъ близко, что слова можно было разслышать.— Вы во всякомъ случа мужчина и должны мн отвтить. Что вы длали вдвоемъ въ кустахъ? Зачмъ вы тамъ сошлись? Господи! — закричалъ онъ, снова поворачиваясь къ Оттиліи, — подумать только, что я отдалъ вамъ свое сердце!

— Извините,— перебилъ его Отто,— вы обращались во мн. Въ силу какихъ обстоятельствъ, я обязанъ отдавать вамъ отчетъ въ поведеніи этой молодой двицы? Что вы ей — отецъ? братъ? мужъ?

— О, милостивый государь, вы отлично знаете, въ чемъ дло,— отвчалъ крестьянинъ. Мы понравилась другъ другу, но я отвергаю ее, потому что она мн неврна. У меня тоже есть своя гордость.

— Прекрасно, я вижу, что долженъ объяснить вамъ, что такое любовь,— сказать Отто.— Она измривается добротой. Весьма возможно, что вы горды, но и у этой двицы тоже можетъ быть чувство собственнаго достоинства, ужъ я не говорю про себя самого. И, быть можетъ, если бы спросить у васъ отчетъ въ вашихъ поступкахъ, то вамъ было бы не совсмъ удобно отвтить.

— Это все отговорки,— закричалъ молодой человкъ.— Вы отлично знаете, что мужчина все-таки мужчина, а женщина только женщина. Я задалъ вамъ вопросъ и жду отвта.

— Когда вы глубже изучите либеральныя теоріи, то быть можетъ перемните свой тонъ, — отвчалъ принцъ.— Вы прибгаете къ фальшивsмъ мрамъ и всамъ, мой юный другъ. У васъ одинъ аршинъ для женщинъ и другой для мужчинъ, одинъ для принцевъ и другой для фермеровъ. Къ принцу, который невнимателенъ къ жен, вы относитесь очень строго. Но какъ относитесь вы къ любовнику, оскорбляющему любимую женщину? Вы называете это любовью. Я бы нашелъ весьма естественнымъ, еслибы эта двица потребовала, чтобы ее избавили отъ такой любви. Потому что, еслибы я, посторонній человкъ, позволилъ себ быть вполовину такимъ грубымъ, то вы по всей вроятности, и вполн справедливо, свернули бы мн шею. Въ вашу роль любовника входитъ защищать ее отъ дерзостей. Ну, такъ прежде всего защитите ее отъ самого себя.

— О!— замтилъ Готтесгеймъ, слушавшій, заложивъ руки за спину,— это святая истина.

Фрицъ былъ смущенъ не только непоколебимымъ превосходствомъ манеръ принца, но и смутился сознаніемь, что попалъ въ просакъ.

Кром того, его совсмъ сбило съ позиціи воззваніе къ либеральнымъ теоріямъ.

— Хорошо,— сказалъ, онъ,— если я быть грубъ, то охотно извиняюсь. Я ничего худого не хотлъ и былъ въ своемъ прав. Но я выше всхъ этихъ пошлыхъ понятій, и если говорилъ рзко, то прошу у нея прощенія.

— Охотно прощаю,— объявила Оттилія.

— Но мн все еще не отвтили на мой вопросъ. Я спрашивалъ, о чемъ вы вдвоемъ разговаривали. Она говоритъ, что общала не сообщать объ этомъ, но и все-таки хочу знать. Вжливость вжливостью, но я не позволю себя морочить. Я имю права, когда я ухаживаю за двушкой.

— Если вы разспросите г. Готтесгейма, то увидите, что я не терялъ времени. Я ршилъ сегодня утромъ купить эту ферму. На столько я готовъ удовлетворить ваше любопытство, хотя и признаю его празднымъ.

— О, прекрасно, если тутъ замшано дло, то это совсмъ другой вопросъ. Хотя меня удивляетъ, почему вы не хотли говорить. Но, конечно, если вы покупаете ферму, то и разговору конецъ.

— Разумется,— замтилъ Готтесгеймъ, тономъ глубокаго убжденія.

Но Оттилія не унялась.

— Что я вамъ говорила!— съ торжествомъ закричала она.— Я говорила вамъ, что хлопотала о васъ же. Теперь вы убдились въ этомъ? Стыдитесь своего подозрительнаго нрава! Вы бы должны были на колняхъ проситъ прощенія у меня и у этого господина.

IV.
Принцъ знакомится по дорог съ общественнымъ мнніемъ.

Незадолго до полудня, Отто, благодаря искусснйшей тактик, усплъ выбраться съ фермы неузнаннымъ. Онъ легко отдлался отъ напыщенной благодарности Кильяна и отъ доврчиваго поклоненія Оттиліи, но Фрицъ не такъ-то легко отсталъ отъ него. Этотъ юный политикъ таинственно подмигивая ему, предложилъ проводить его до большой дороги, и Отто, опасаясь ради молодой двушки, чтобы у него не осталось какихъ-нибудь ревнивыхъ подозрній въ душ, не ршился напрямки отказаться отъ его проводовъ. Но съ досадой поглядывалъ на него и отъ всей души желалъ, чтобы онъ поскорй оставилъ его въ поко.

Нкоторое время Фрицъ молча шелъ рядомъ, и они уже миновали полъ-дороги, когда онъ поглядлъ на своего спутника и покраснвъ открылъ огонь.

— Не правда-ли,— спросилъ онъ,— вы такъ-называемый соціалистъ?

— Ну, нтъ, не могу этого сказать,— отвчалъ Отто.— Почему вы меня объ этомъ спрашиваете?

— Я вамъ скажу — почему. Я сразу увидлъ, что вы красный прогрессистъ и что только боязнь старика Кильяна удерживаетъ васъ. И въ этомъ вы правы, милостивый государь: старики вс трусы. Но въ наше время, знаете, существуетъ столько группъ, что вы никогда не можете знать, на сколько прогрессивенъ человкъ, и я не былъ увренъ, что вы принадлежите къ свободнымъ мыслителямъ, пока вы не намекнули про женщинъ и про свободную любовь.

— Въ самомъ дл?— вскричалъ Отто. Я, кажется, ни слова объ этомъ не говорилъ.

— Конечно! мы ничего не сказали такого, что могло бы васъ компрометтировать! Вы только забросили смена, испытывали почву, какъ говоритъ нашъ президентъ. Но меня трудно обмануть, потому что я знакомъ съ агитаторами, ихъ манерой, и всми ихъ ученіями, и между нами будь сказано,— прибавилъ Фрицъ, понижая голосъ,— я самъ принадлежу къ тайному обществу. О, да, я заговорщикъ, и вотъ моя медаль.

И вынувъ зеленую ленту, которую носилъ на ше, онъ показалъ Отто оловянную медаль, съ изображеніемъ феникса и словомъ: Libertas.

— Вотъ теперь вы видите, что можете довриться мн,— продолжалъ Фрицъ,— я не трактирный болтунъ, я убжденный революціонеръ.

И онъ внушительно взглянулъ на принца.

— Вижу,— отвчалъ Отто,— очень пріятно слышать. Но, послушайте, для блага страны важне всего, если вы будете честнымъ и добрымъ человкомъ. Все зиждется на этомъ. Что касается меня, то хотя вы не ошиблись, и мн приходится заниматься политикой, но по своему уму и характеру и неспособенъ къ руководящей роли. Боюсь, что природа предназначила меня быть субалтерномъ. Но всмъ, намъ, господинъ Фрицъ, приходится боле или мене командовать, хотя бы только своими страстями: а человку, собирающемуся жениться, слдуетъ и подавно держать себя въ рукахъ. Мужъ, подобно королю, весьма искусственная власть, и трудно съ достоинствомъ исправлять какъ ту, такъ и другую. Вы слдите за мной?

— О, да, слжу,— отвчалъ молодой человкъ, сильно разочарованный въ томъ, что слышалъ.

Но вдругъ лицо его прояснилось.

— Вы для чего купили ферму?— спросилъ онъ.

— Узнаете впослдствіи,— смясь отвчалъ принцъ.— Умрьте свое рвеніе. И будь я на вашемъ мст, я, знаете, поменьше бы болталъ объ этомъ.

— О, поврьте, что я не болтунъ,— закричалъ Фрицъ, кладя въ карманъ золотой, который ему подалъ принцъ. Да вы ничего мн и не сказали: я подозрвалъ самъ, я, можно сказать, по первому же взгляду догадался. И помните, что если вашъ понадобится проводникъ, то я знаю вс тропинки въ лсу.

Отто, подсмиваясь, похалъ дальше. Разговоръ съ Фрицемъ чрезвычайно позабавилъ его. Онъ былъ доволенъ также своимъ поведеніемъ на ферм. Люди вели себя глупе въ мене трудныхъ обстоятельствахъ. И къ довершенію всего апрльское утро и дорога были восхитительны.

Дорога лежала въ сторон отъ городовъ и селъ, остававшихся по лвую руку. Тамъ и сямъ на дн зеленыхъ долинъ, принцъ могъ видть скученныя кровли домовъ или одинокія хижины дровосковъ. Но большая дорога была международнымъ предпріятіемъ и своей далью, какъ бы смялась надъ глухой жизнію Грюневальда. Она была также и очень пустынна. Близъ границы Отто встртилъ отрядъ собственныхъ войскъ, маршировавшихъ по пыли и жару. Его узнали и слабо привтствовали. Но большую часть времени, онъ халъ одинъ среди высокихъ сосенъ.

Мало-но-малу хорошее расположеніе духа прошло: прежнія мысли, точно злыя наскомыя осадили его тучей, и рчи, выслушанный наканун вечеромъ, снова забарабанили въ ушахъ, точно градъ. Онъ глядлъ на право и на лво, ища развлеченія, и вдругъ увидлъ перекрестную тропинку, круто сбгавшую съ горы, и на ней всадника, осторожно спускавшагося. Человческій голосъ или встрча, подобно источнику въ пустын, былъ желанной вещью, и Отто замедлилъ ходъ коня, поджидая спутника. Онъ оказался краснолицымъ, плотнымъ селяниномъ съ парой туго набитыхъ мшковъ, перекинутыхъ черезъ сдло и фляжкой на перевязи. На окликъ принца, онъ отозвался весело и добродушно. И въ то же самое время сильно покачнулся въ сдл. Очевидно, что онъ уже прикладывался къ фляжк.

— Вы дете въ Митвальденъ?— спросилъ принцъ.

— Нтъ, только до перекрестка въ Танненбрунъ,— отвчалъ человкъ.— Хотите хать вмст.

— Съ удовольствіемъ. Я даже поджидалъ васъ съ этой цлью,— сказалъ Отто.

Въ это время они уже съхались, и человкъ, съ инстинктомъ сельскаго жителя, прежде всего оглядлъ, коня своего спутника.

— Чортъ побери!— закричалъ онъ,— какой у васъ славный конь, пріятель!

И теперь, когда любопытство его было удовлетворено въ главномъ, онъ занялся второстепеннымъ — лицомъ своего спутника, И вздрогнулъ.

— Принцъ!— вскричалъ онъ,— кланяясь и снова такъ покачнулся, что чуть совсмъ не вылетлъ изъ сдла.

— Прошу прощенья у вашей свтлости, что не съ разу призналъ васъ.

— Если вы меня узнали,— сказалъ принцъ,— то безполезно намъ хать вмст… Я поду впередъ, съ вашего позволенія.

И онъ готовился пришпорить коня, когда полупьяный спутникъ, догнавъ его, схватилъ коня за узду.

— Слушайте-ка, пріятель,— закричалъ онъ,— принцъ или не принцъ, а такъ негодится себя вести человку. Какъ?— вы хотли хать со мной инкогнито и заставить меня болтать! Но теперь когда оказалось, что я знаю васъ, вы желаете хать впередъ! Шпіонъ!

И человкъ этотъ, красный отъ выпитаго вина и оскорбленнаго самолюбія, въ упоръ сказалъ это слово въ лицо принцу.

Отто жестоко смутился. Онъ спохватился, что поступилъ грубо, слишкомъ понадявшись на свое положеніе. Быть можетъ, также и капелька физическаго страха примшивалась къ его конфузу, такъ какъ спутникъ его смотрлъ силачемъ и быль не совсмъ трезвъ.

— Пустите мою узду,— сказать тмъ не мене Отто повелительно.

И когда, къ его удивленію, человкъ повиновался, онъ прибавилъ:

— Вы должны бы понять, что если я былъ радъ хать съ вами, какъ съ разумнымъ человкомъ и выслушивать ваши настоящія мннія, то мн нисколько не весело выслушивать пустые комплименты, съ какими вы ко мн будете обращаться, зная, что я принцъ.

— Вы думаете, что я буду вамъ лгать?— закричалъ человкъ съ фляжкой, красня еще сильнй.

— Непремнно,— отвтилъ Отто, вполн овладвъ собой.— Вы даже не покажете мн медаль, которую носите на ше.

Онъ увидлъ зеленую ленту вокругъ шеи своего спутника.

Перемна была мгновенная:— красная физіономія помертвла, толстые, дрожащіе пальцы ухватились за предательскую ленту.

— Медаль!— закричалъ человкъ, вдругъ отрезвившись.— У меня нтъ никакой медали.

— Извините, я даже скажу вамъ, что изображено на мой медали:— горящій фениксъ со словомъ Libertas.

Медалистъ онмлъ, а принцъ продолжалъ съ улыбкой:

— Чудакъ вы, однако,— жалуетесь на невжливость ее стороны человка, противъ котораго составляете заговоръ.

— Заговоръ!— протестовалъ человкъ.— О, никогда!— я не пойду ни на что преступное!

— Вы странно заблуждаетесь,— сказалъ Отто.— Заговоръ уже самъ по себ преступенъ и казнится смертью. Да, я поручусь, что въ закон за это назначается тяжкое наказаніе хотя вамъ нечего такъ пугаться, потому что я не полицейскій. Но людямъ, занимающимся политикой, слдовало бы помнить и объ обратной сторон медали.

— Ваше высочество…— началъ рыцарь бутылки.

— Что за безсмыслица! — вдь вы республиканецъ!— закричалъ Отто.— Какое вамъ дло до высочествъ? Но демъ вмст. Такъ какъ вы этого такъ желали, то я не ршаюсь лишить васъ своего общества. Да кстати мн надо васъ спросить кое-о чемъ. Почему, когда васъ такъ много… пятнадцать тысячъ, говорили мн… но, вроятно, это преувеличено, не правда ли?

У его спутника послышался какой-то переливчатый звукъ въ горл.

— Почему, когда васъ такъ много,— продолжалъ Отто,— вы не придете ко мн открыто и не объясните, чего вы желаете?— что я говорю:— чего вы требуете? Разв вы слышали, что я такъ страстно приверженъ къ власти? Врядъ ли. Итакъ, приходите смло, докажите мн, что такіе какъ вы въ большинств, и я отрекусь немедленно. Скажите это вашимъ пріятелямъ, удостоврьте ихъ въ моей готовности, убдите ихъ, что какъ бы они ни думали о моихъ недостаткахъ, врядъ ли они считаютъ меня такимъ неспособнымъ правителемъ, какимъ я самъ себя считаю. Я худшій изъ всхъ, могутъ ли они сказать больше.

— О!— я далеко не думаю…— началъ человкъ.

— Смотрите, вы уже готовитесь защищать мое правительство:— на вашемъ мст, я бы бросилъ заговоры. Вы такъ же мало годитесь въ заговорщики, какъ я въ принцы.

— Одно только я скажу,— объявилъ человкъ,— мы не столько вами недовольны, какъ вашей женой.

— Ни слова боле,— перебилъ принцъ.

И посл минутнаго молчанія, прибавилъ:

— Совтую вамъ еще разъ не путаться въ политику, и когда я увижу васъ вновь, то надюсь, что вы будете трезвы. Кто съ утра пьянъ, тотъ плохой судья даже и надъ худшимъ изъ принцевъ.

— Я выпилъ, чтобы опохмелиться, а не затмъ, чтобы напиться,— оправдывался человкъ. А еслибы и былъ пьянъ, то чтожъ такое? Кому отъ этого вредъ. Но моя мельница стоитъ безъ дла, и въ этомъ виновата ваша жена. И разв я одинъ страдаю? Подите и спросите. Гд наши мельницы?— гд молодые люди, рабочія силы страны?— гд торговые обороты? Все парализировано. Нтъ, это не все одно и то же: если я страдаю не вашей вин, то и расплачиваюсь изъ своего тощаго кармана. А вамъ что отъ того, что я пьянъ? Пьяный или трезвый, я вижу,что мое отечество гибнетъ, и вижу, кто въ этомъ виноватъ. Ну вотъ я высказалъ свое мнніе, и вы можете теперь броситъ меня въ темницу, мн все равно. Я сказалъ правду и больше не буду безпокоить ваше высочество своимъ присутствіемъ.

И мельникъ неуклюже поклонился, и подобралъ поводья.

— Замтьте, что я не спрашивалъ, какъ васъ зовутъ,— сказалъ Отто.— Добрый путь!

И пришпоривъ коня, ускакалъ.

Но быстрая зда не могла разсять его неудовольствія, потому что разговоръ съ мельникомъ былъ такой горькой пилюлей, которую ему трудно было проглотить. Началось съ того, что его попрекнули за манеры, и кончилось тмъ, что побили въ логик, и то, и другое онъ претерплъ отъ человка, котораго презиралъ. Вс старыя мысли вернулись съ удвоеннымъ ядомъ. Въ три часы пополудни, дохавъ до перекрестка, съ котораго шла дорога въ Бекштейнъ, Отто ршилъ свернуть туда и пообдать тамъ, не торопясь. Ничего хуже того, что было съ нимъ, не могло случиться.

Въ трактир въ Бакштейн, онъ замтилъ, тотчасъ же какъ вошелъ, молодого господина, принадлежащаго въ интеллигенціи: юноша обдалъ, держа передъ собой книгу. Отто услся около него, извинившись предварительно, и спросилъ что онъ читаетъ.

— Я просматриваю послднее сочиненіе доктора Готгольда, кузена и библіотекаря нашего принца въ Грюневальд, человка большой эрудиціи и весьма остроумнаго.

— Я знакомъ съ докторомъ, хотя я не читалъ еще его сочиненія.

— Два преимущества, въ которыхъ я вамъ завидую,— вжливо отвтъ молодой человкъ:— вы пользуетесь большой честью и вамъ предстоитъ большое удовольствіе.

— Доктора очень уважаютъ за его знанія, неправда ли?— спросилъ принцъ.

— Это человкъ замчательной силы ума,— отвчалъ собесдникъ.— Кто изъ насъ, молодыхъ людей, знаетъ что нибудь объ его кузен, хотя онъ и принцъ?— и кто не слыхалъ про доктора Готгольда? Умственная сила, единственная изъ всхъ отличій, коренится въ самой природ вещей!

— Я имю честь говорить съ ученымъ, быть можетъ, съ писателемъ?— спросилъ Отто.

Молодой человкъ покраснлъ.

— Я имю нкоторыя права на оба эти титула, какъ вы врно предположили,— сказалъ онъ, вотъ моя карточка, я — докторантъ Редереръ, авторъ нсколькихъ трактатовъ о политическихъ теоріяхъ и политической практик.

— Вы ужасно заинтересовали меня,— сказалъ принцъ,— тмъ боле, что, сколько я могъ замтить, мы здсь въ Грюневальд находимся наканун революціи. Прошу васъ, такъ какъ вы спеціально занимаетесь этимъ вопросомъ, сказать мн:— считаете ли вы, что это движеніе можетъ быть успшнымъ?

— Я вижу,— замтилъ молодой авторъ съ квелой усмшкой,— что вы незнакомы съ моими сочиненіями. Я убжденный приверженецъ авторитета. Я не раздляю всхъ этихъ призрачныхъ утопій, которыми эмпирики убаюкиваютъ себя и подзадориваютъ невждъ. Дни этихъ идей прошли, поврьте мн, или скоро пройдутъ.

— Когда я гляжу вокругъ себя…— началъ было Отто.

— Когда вы глядите вокругъ себя,— перебилъ докторантъ,— вы видите невждъ. Но въ лабораторіи общественнаго мннія, передъ свточемъ науки, мы начинаемъ отбрасывать эти фикціи. Мы начинаемъ возвращаться къ естественному порядку вещей, къ тому, что я бы назвалъ, заимствуя это выраженіе изъ терапевтики, выжидательнымъ леченіемъ злоупотребленій. Вы не перетолкуете того, что я вамъ говорю: — страну, гд мы видимъ такой порядокъ длъ, какъ въ Грюневальд, такого принца, какъ принцъ Отто, мы должны положительно ихъ осудитъ, они отстали отъ вка. Но я бы искалъ лекарства противъ этого не въ грубыхъ переворотахъ, но въ естественной замн боле способнымъ принцемъ. Быть можетъ, вы найдете забавнымъ,— прибавилъ докторантъ съ улыбкой,— мое мнніе о томъ, какъ я понимаю роль принца. Въ настоящее время, когда ни ученые, не затворники больше, мы готовимъ себя къ практической дятельности. Я бы не желалъ ученаго принца, но желалъ бы, чтобы такой былъ около него. Я бы желалъ въ принцы человка хорошихъ, среднихъ способностей, скоре быстрыхъ, нежели глубокихъ, человка съ манерами вельможи, владющаго искусствомъ очаровывать и приказывать:— привтливаго, снисходительнаго, обаятельнаго. Я наблюдалъ за вами съ той минуты, какъ вы вошли. Да, будь я подданнымъ грюневальдскимъ, я бы молилъ небо поставить во глав управленія такого человка, какъ вы.

— Ну, врядъ ли!— вскричалъ принцъ.

Докторантъ Редереръ засмялся отъ всего сердца.

— Я зналъ, что удивлю васъ,— сказалъ онъ.— Мои идеи не идеи толпы.

— Могу васъ уврить, что нтъ,— подтвердилъ Отто.

— Или, врне сказать,— поправился докторантъ,— не идеи нашего времени. Но, поврьте, наступитъ день, когда его идеи возьмутъ верхъ.

— Позвольте мн въ этомъ усомниться.

— Скромность вещь похвальная,— ухмыльнулся теоретикъ.— Но увряю васъ, что съ такимъ совтчикомъ какъ докторъ Готгольдъ, вы были бы идеальнымъ правителемъ во всхъ практическихъ вопросахъ.

До сихъ поръ время пріятно протекало для Отто, но къ несчастію докторантъ оставался на ночь въ Бенигхейн, такъ какъ былъ плохой всадникъ и любилъ путешествовать съ прохладой. И чтобы найти спутниковъ въ Мигвальдевь и уйти отъ собственныхъ мыслей, принцу приходилось осчастливитъ своимъ обществомъ нсколькихъ лсопромышленниковъ изъ различныхъ частей Германіи, роспивавшихъ вино довольно шумной компаніей на противуположномъ конц комнаты.

Ночь уже наступила, когда они сли на коней. Купцы громко говорили и смялись, у каждаго лицо напоминало полнолуніе, они шутили другъ съ другомъ, болтали и пли хоромъ, и то вспоминали про своего спутника, то забывали о немъ совершенно. Такимъ образомъ, Отто могъ совмстить и общество, и уединеніе, и порою прислушивался къ ихъ пустой болтовн, порою къ голосамъ окружающаго лса. Слабое мерцаніе звздъ, тихіе лсные звуки, стукъ копытъ, съ музыкальнымъ ритмомъ ударявшихъ о землю, настроили его умъ на боле мирный ладъ. Онъ былъ почти спокоенъ духомъ, когда вся партія достигла вершины длиннаго холма, господствующаго надъ Митвальденомь.

Внизу, въ центр лсовъ засверкали огоньки небольшого городка съ перекрещивавшимися улицами. Нсколько поодаль, по правую руку, дворецъ горлъ огнями точно какая-то фабрика.

Одинъ изъ купцовъ, хотя онъ и не зналъ Отто, былъ уроженцемъ Грюневальда.

— Вонъ,— сказалъ онъ, указывая на дворецъ хлыстомъ,— царство Іезавели.

— Что такое? почему вы его такъ называете?— спросилъ другой, смясь.

— Ахъ, такъ вс называютъ!— отвчалъ грюневальдецъ и заплъ псню, которую остальные, знакомые и со словами, и съ голосомъ, немедленно подхватили.

Ея свтлость Амалія-Серафима, принцесса Грюневальдская, была героиней, а Гондремаркъ — героемъ этой баллады. Отто покраснлъ отъ негодованія. Онъ остановилъ лошадь и сидлъ, какъ оглушенный въ сдл, а всадники продолжали спускаться съ холма безъ него.

Псня плась на грубый, простонародный напвъ и долго посл того, какъ словъ уже невозможно было разобрать, звуки ея, повторяемые эхомъ, оскорбительно раздавались въ ушахъ принца. Онъ бжалъ отъ этихъ звуковъ. По правую руку дорога сворачивала ко дворцу, и онъ послдовалъ по ней сквозь густыя тни и втвистыя аллеи парка. Въ хорошій, лтній день это мсто бывало очень оживлено, когда бюргеры и придворные встрчались и раскланивались другъ съ другомъ, но въ этотъ часъ ночи, раннею весной, здсь было пустынно, даже птицы убрались на ночлегъ. Только зайцы шмыгали подъ прикрытіемъ темноты. Тамъ и сямъ бллась статуя въ своей застывшей поз. Минутъ черезъ десять принцъ дохалъ до конца собственнаго дворцоваго сада, гд находились конюшни, возл моста, который велъ въ паркъ. Часы на двор пробили десять, то же самое повторили и большіе часы на дворцовой башн, и имъ откликнулись часы на городскихъ колокольняхъ. Около конюшенъ все было тихо, только слышенъ былъ стукъ копытъ лошадей, стоявшимъ въ стойлахъ, и цпей, за которыхъ он были привязаны.

Отто слзъ съ лошади, и въ эту минуту ему припомнились глухіе толки, давно позабытые про безчестныхъ грумовъ и краденый овесъ. Онъ перешелъ черезъ мостъ, и подойдя къ окну, постучалъ шестъ или семь разъ особеннымъ манеромъ и при этомъ улыбнулся. Посл того отворилась форточка въ воротахъ и показалась при тускломъ свт звздъ мужская голова.

— Сегодня ночью нтъ ничего,— сказалъ голосъ.

— Принеси фонарь!— приказалъ принцъ.

— Святые угодники! Кто это такой?— закричалъ грумъ.

— Это я, принцъ,— отвтъ Отто.— Принеси фонарь, возьми кобылу, и впусти меня въ садъ.

Человкъ съ минуту молчалъ, и голова его торчала въ форточк.

— Ваша свтлость!— проговорилъ онъ, наконецъ.— Почему же, ваша свтлость, вы такъ странно постучались?

— Потому что въ Митвальден существуетъ на этотъ счетъ одно суевріе: будто отъ этого овесъ дешеветъ.

Что-то въ род стона вырвалось изъ груди грума, и онъ убжалъ. Когда онъ вернулся, то даже при свт фонаря было видно, что онъ блденъ, какъ мертвецъ. И рука его дрожала, когда онъ отворялъ ворота и бралъ кобылу подъ устцы.

— Ваша свтлость,— началъ онъ, наконецъ,— Христа ради…

И умолкъ, подавленный сознаніемъ вины.

— Что, Христа ради?— весело спросилъ Отто.— Христа ради, пусть подешеветъ овесъ.

И прошелъ въ садъ, оставивъ грума окаменвшимъ на мст.

Садъ спускался рядомъ террасъ въ пруду. По одну сторону почва снова поднималась и была увнчана кровлями и птицами дворца. Новйшій фронтонъ съ колоннами, большая зала, большая библіотека, княжескіе аппартамеиты, оживленные и освщенные помщенія большого дома, вс выходили на городъ. Сторона, глядвшая въ садъ, была гораздо древне, и здсь было почти темно, лишь немногія окна въ равныхъ этажахъ были освщены. Большая четырехугольная башня вздымалась, съуживаясь кверху, точно телескопъ. И поверхъ всего безжизненно вислъ флагъ.

Въ саду, погруженномъ въ сумерки и озаряемомъ одними звздами, пахло фіалками. Аллеи и бесдки глядли мрачно. Принцъ быстро сбгалъ по террасамъ и мраморнымъ лстницамъ, спасаясь отъ тяжелыхъ думъ. Но, увы! отъ послднихъ нтъ убжища! Но вотъ, когда онъ дошелъ до половины пути, до него донеслись звуки музыки изъ бальной залы, гд дворъ танцовалъ. Звуки доносились слабо и прерывисто, но оживили въ памяти другіе, и сквозь нихъ Отто послышалась грубая псня лсопромышленниковъ. Мрачный сплинъ окуталъ его душу. Вотъ онъ вернулся домой: жена его танцуетъ, а онъ съиграль шутку надъ лакеемъ. А тмъ временемъ, оба стали сказкой своихъ подданныхъ. И это онъ, Отто, превратился въ такого принца, въ такого мужа, въ такого человка! Онъ поспшно пошелъ дальше.

Черезъ нсколько шаговъ, онъ неожиданно наткнулся на часового, немного дале его окликнулъ другой, а на мостик, перекинутомъ черезъ прудъ, его остановилъ офицеръ, проходившій съ патрулемъ. Бдительность придворной стражи была сегодня чрезвычайная, но любопытство заглохло въ душ Отто, и онъ только сердился на эти остановки. Привратникъ у чернаго входа впустилъ его и удивился, увидя принца такимъ разстроеннымъ. Черезъ внутреннія лстницы и покои, принцъ добрался до своей спальной, сорвалъ съ себя платье и бросился на постель. Бальная музыка продолжала долетать до него, а сквозь нее ему слышался хоръ купцовъ, распвавшихъ грубую псню, спускаясь съ холма.

КНИГА II.

О любви и о политик.

I.
Что случилось въ библиотек.

На слдующее утро, въ шесть часовъ безъ четверти, докторъ Готтольдъ уже сидлъ за своей конторкой въ библіотек. Около него стояла чашка чернаго кофе, а глаза его, время отъ времени, озирали бюсты и длинный рядъ книгъ въ различныхъ переплетахъ, между тмъ, какъ умъ былъ занятъ переборкой того, что было сдлано наканун. Онъ былъ человкъ лтъ сорока, съ льняными волосами, тонкими, нсколько поблекшими чертами лица и свтлыми, уже потускнвшими глазами. Онъ вставалъ и ложился съ птухами и всю жизнь посвящалъ двумъ вещамъ: эрудиціи и рейнвейну. Старинная пріязнь существовала между нимъ и Отто, они рдко видлись, но всегда въ такихъ случаяхъ становились на прежнюю дружескую ногу. Готгольдъ, двственный жрецъ науки, полъ-дня завидовалъ своему кузену, когда тотъ женился, но никогда не завидовалъ его власти.

Чтеніе не было популярнымъ развлеченіемъ при грюневальдскомъ двор, и эта большая, красивая, солнцемъ залитая галерея съ книгами и статуями на практик оказывалась частнымъ кабинетомъ Готгольда. Но въ это утро онъ не долго просидлъ за манускриптомъ, какъ дверь отворилась и вошелъ принцъ. Докторъ глядлъ на чего пока онъ подходилъ, поочередно попадая въ полосу свта, проливаемаго утреннимъ солнцемъ черезъ каждое окошко. Отто казался такимъ веселымъ, шелъ такой воздушной походкой, былъ такъ хорошо одтъ и вымытъ, и завитъ, казался такимъ щеголемъ, такимъ воплощеніемъ изящества, что сердце его кузена отшельника невольно ожесточилось противъ него.

— Здравствуй, Готгольдъ,— сказалъ Отто, опускаясь въ кресло.

— Здравствуй, Отто!— отвчалъ библіотекарь.— Ты сегодня рано поднялся! Что это случай или начало исправленія?

— Пора исправиться, какъ ты думаешь?

— Не могу представить себ этого,— возразилъ докторъ.— Я слишкомъ большой скептикъ, чтобы читать нравоученія, что касается добрыхъ намреній, то я врилъ въ нихъ, когда былъ молодъ. Они бываютъ цвта радужныхъ надеждъ.

— Если ты хорошенько подумаешь, то увидишь, что я принцъ непопулярный.

И взглядъ Отто показалъ, что его замчаніе есть въ то же время и вопросъ.

— Популярный? да, но прежде всего слдуетъ условиться въ характер популярности, бываетъ популярность буквода, вполн безличная и такая же нереальная, какъ и кошмаръ, бываетъ популярность политическая — штука сложная и, наконецъ, твоя популярность, самая личная изъ всхъ. Женщины къ теб льнуть, прислуга тебя обожаетъ и вообще тебя такъ же естественно любить, какъ гладить собаку. Еслибы ты былъ мельникомъ, то былъ бы самымъ популярнымъ человкомъ въ Грюневальд. Какъ принцъ… гмъ! ну, да, ты стоишь на ложномъ пути. И надо бытъ пожалуй философомъ, чтобы это сознавать, какъ ты длаешь.

— Пожалуй философомъ!— повторилъ Отто.

— Да, пожалуй. Я не хочу былъ догматическимъ.

— Пожалуй философомъ, но несомннно недобродтельнымъ человкомъ.

— Не римской добродтели,— подтвердилъ отшельникъ.

Отто придвинулъ кресло ближе къ столу, оперся на него локтемъ и поглядлъ кузену прямо въ лицо.

— Короче сказать, не мужественнымъ человкомъ, такъ что ли?

— Пожалуй,— отвчалъ кузенъ. И смясь, прибавилъ:

— Я не думалъ, что ты гонишься за мужественностью, и это мн нравилось, могу сказать, что я готовъ былъ этимъ восхищаться. Названія добродтелей оказываютъ извстное обаяніе на большинство людей, мы вс претендуемъ на нихъ, какъ бы они ни были несовмстимы съ нашимъ характеромъ, мы вс хотимъ быть и отважны, и вмст съ тмъ осторожны, мы вс носимся съ своей гордостью, но хвалимся и своимъ смиреніемъ. Ты не таковъ. Безъ всякихъ компромисовъ ты остаешься самимъ собой. Это пріятно видть. Я всегда говорилъ: Отто человкъ безъ всякихъ претензій.

— Безъ претензій, но и безъ всякой силы!— закричалъ Отто.— Мертвая собака въ канав дятельне, чмъ я. И вопросъ, который теперь стоитъ передо мной, вопросъ, который я долженъ ршить, во что бы то ни стало, Готгольдъ, это: не могу ли я, поработавъ надъ самимъ собой и пожертвовавъ собой, стать хорошимъ принцемъ?

— Никогда,— отвчалъ Готгольдъ.— Брось эту мысль. И, кром того, мое дитя, ты даже и не попытаешься стать имъ.

— Нтъ, Готгольдъ, ты напрасно такъ говоришь. Если я по природ своей неспособенъ быть принцемъ, то что же я здсь длаю съ моими доходами, дворцомъ и тлохранителями? И какимъ образомъ, я… буду настаивать на исполненіи законовъ другими?

— Вопросъ затруднительный,— согласился Готгольдъ.

— Почему же мн не попытаться?— продолжалъ Отто.— И я даже обязанъ попытаться. И пользуясь совтами и помощью такого человка, какъ ты…

— Я!— вскричалъ библіотекарь,— упаси меня Богъ!

Отто хотя и не былъ въ особенно веселомъ настроеніи, не могъ не улыбнуться.

— Однако, мн говорили вчера вечеромъ,— засмялся онъ,— что такой безличный человкъ какъ я, въ соединеніи съ такимъ человкомъ, какъ ты, можетъ образовать наилучшее изъ правительствъ, какое только можно себ представить.

— Желалъ бы знать, чье разстроенное воображеніе создало такое чудище,— освдомился Готгольдъ.

— Одинъ изъ твоихъ собратовъ по ремеслу… писатель, нкто Рёдереръ.

— Рёдереръ! невжественный дуракъ!— вскричалъ библіотекарь.

— Ты неблагодаренъ,— замтилъ Отто.— Онъ твой горячій поклонникъ.

— Неужели?— спросилъ Готгольдъ, на котораго эти слова произвели, очевидно, впечатлніе. Ну, чтожъ, это говоритъ въ его пользу. Нужно будетъ перечитать эту галиматью. Все это тмъ похвальне съ его стороны, что мы съ нимъ діаметрально противуположныхъ взглядовъ. Востокъ и западъ не могутъ быть дальше другъ отъ друга. Неужели я заставилъ его перемнить свои мннія? Но нтъ, это походило бы на волшебную сказку.

— Ты, значитъ, не приверженецъ авторитета?

— Я? Упаси Богъ, нтъ. Я — красный, мое дитя.

— Ну, значитъ, я естественно могу задать теб слдующій вопросъ. Если я не гожусь для своего поста, если друзья, мои съ этимъ согласны, если мои подданные требуютъ моего отреченія, если революція подготовляется, то не слдуетъ ли мн пойти навстрчу неизбжному? не слдуетъ ли мн предотвратить ужасы и покончить съ нелпостью своего положенія? Словомъ, не долженъ ли я отречься отъ престола? О, поврь мн, я чувствую всю нелпость этого вопроса и безполезную трату словъ,— прибавилъ онъ, пожимаясь,— но даже такой маленькій принцъ, какъ я, не можетъ отречься безъ жестовъ. Онъ долженъ завернуться въ тогу и торжественно удалиться.

— Или же спокойно оставаться на своемъ мст,— отвтилъ Готгольдъ.— Какая муха укусила тебя сегодня? Разв ты не знаешь, что праздными руками дотрогиваешься до священнйшихъ кладязей философія, гд таится безуміе? Да, Отто, безуміе! Въ свтломъ храм мудреца, въ самомъ святилищ мудрости, которое мы держимъ на запор, кишмя-кшпатъ противорчія. Вс люди, вс по существу безполезны, природа терпитъ ихъ, но въ нихъ не нуждается, не пользуется ими: они безплодные цвтки! Вс, вс безъ исключенія, вс строятъ зданіе на песк, вс подобны ребенку, который дуетъ на стекло и пишетъ на немъ и стираетъ написанное, пишетъ и стираетъ пустыя и праздныя слова. Не говори больше объ этомъ. Говорю теб, что на этомъ пути таится безуміе.

Готгольдъ всталъ съ кресла и опять сдъ. Онъ засмялся и, перемнивъ тонъ, продолжалъ:

— Да, мой другъ, мы живемъ не затмъ, чтобы вести борьбу съ великанами, мы живемъ, чтобы быть счастливыми, подобно цвткамъ, если можемъ. И именно потому, что ты умлъ быть счастливъ, я всегда втайн восхищался тобой. Оставайся вренъ этому принципу, поврь мн, это единственный правильный. Будь счастливъ, будь празденъ, будь легкомысленъ! Къ чорту всякую казуистику! и предоставь править длами Гондремарку, какъ было до сихъ поръ. Онъ, говорятъ, хорошо съ этимъ справляется, и его тщеславію льститъ такое положеніе.

— Готгольдъ!— вскричалъ Отто,— что ты говоришь. Дло совсмъ не въ безполезности: я не могу ограничиться безполезностью. Я могу быть или полезенъ или вреденъ,— то или другое. Я согласенъ съ тобой, что все мое княжество и я самъ — чистйшая нелпость, сатира на государство, и что банкиръ или трактирщикъ, содержащій трактиръ, отправляютъ боле серьезныя обязанности, чмъ я. Но теперь, когда я цлыхъ три года умывалъ руки и предоставлялъ все: трудъ, отвтственность, честь и радости управленія — если только таковыя существуютъ — Гондремарку и… Серафим…

Онъ замкнулся, произнося это имя, а Готгольдъ отвелъ глаза въ сторону.

— Прекрасно…— продолжалъ принцъ,— что же вышло изъ этого? Налоги, армія, пушки — къ чему все это? Все это напоминаетъ игрушечныхъ солдатиковъ! И народу надола эта глупость! И теперь, слышу я, война, война затвается въ этомъ чайник! Какая смсь нелпости и беззаконія! И когда наступитъ неизбжное — революція — кого будутъ бранить, кого обвинять передъ Богомъ и людьми? Меня! декоративнаго принца!

— Я думалъ ты презираешь общественное мнніе.

— Я презиралъ,— мрачно произнесъ Отто,— но теперь больше не могу. Я становлюсь старъ. И кром того, Готгольдъ, въ дл замшана Серафима. Ее ненавидятъ въ стран, куда я ее привезъ и дозволилъ ей ее испортить. Да, я далъ ей страну, какъ игрушку, и она сломала ее: отличный принцъ, чудесная принцесса! Даже жизнь ея, скажи самъ Готгольдъ, жизнь ея подвергается опасности или нтъ?

— Сегодня пока нтъ, но если ты спрашиваешь меня серьезно, я не поручусь за завтрашній день. Ей даютъ плохіе совты.

— А кто? Этотъ самый Гондремаркъ, которому ты совтуешь мн предоставить дла,— закричалъ принцъ.— Драгоцнный совтъ! Путь, котораго я держался въ продолженіе трехъ лтъ, вотъ куда привелъ. О! ей даютъ плохіе совты! еслибы только это. Но полно, смшно намъ играть въ прятки. Ты знаешь, какія вещи про нее разсказываютъ?

Готгольдъ закусилъ губы и молча кивнулъ головой.

— Послушай, ты не особенно хвалишь мое поведеніе, какъ правителя, но какъ, по твоему, я исполнялъ свои обязанности, какъ мужъ?

— Нтъ, нтъ, это другая статья. Я старый холостякъ, старый монахъ. Я не могу давать теб совтовъ на счетъ супружеской жизни.

— Да я и не прошу совтовъ,— сказалъ Отто, вставая.— Все это должно кончиться.

Онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, заложивъ руки за спину.

— Ну, Отто, помогай теб Богъ,— сказалъ Готгольдъ посл довольно продолжительнаго молчанія.— Я не могу теб помочь.

— Отъ чего все это произошло?— спросилъ принцъ, останавливаясь.— Какъ мн назвать свое поведеніе? Недовріе къ самому себ? Страхъ быть смшнымъ? Извращенное тщеславіе? Но не все ли равно какъ называется то, что поставило меня въ это положеніе? Я никогда не могъ хлопотать изъ пустяковъ. Я съ самаго начала стыдился этого игрушечнаго княжества. Мн было невыносимо думать, что люди сочтутъ, что я серьезно къ нему отношусь, къ такой, явной нелпости! Я не могу длать ничего, что можетъ показаться смшнымъ. У меня слишкомъ развитъ юморъ. То же самое и съ моей женитьбой! Я не врилъ, что эта двушка меня любитъ и не хотлъ навязываться, драпировался своимъ равнодушіемъ. Какое жалкое безсиліе!

— Ахъ, мы одной съ тобой крови. Ты прекрасно изобразилъ характеръ прирожденнаго скептика.

— Скептика? скажи: труса! Трусъ, вотъ настоящее слово! Дрянной, безголовый, легкомысленный трусъ!

Въ то время, какъ принцъ произносилъ эти слова съ необычайной энергіей, маленькій, толстый старый господинъ, отворившій дверь за спиной Готгольда, получилъ ихъ, точно зарядъ, прямо въ лицо. Съ своимъ попугаичьимъ носомъ, тонкими, сжатыми губами, маленькими, бгающими глазками, онъ былъ воплощенной формалистикой и при обыкновенныхъ обстоятельствахъ умлъ пускать пыль въ глаза зрителю напускной важностью и разсудительностью. Но при малйшей непріятности дрожащія руки и растерянные жесты выдавали слабость его характера. И въ настоящую минуту, когда онъ встртилъ такой неожиданный пріемъ въ библіотек Митвальденскаго дворца, бывшей обычно обителью безмолвія, руки его заболтались въ воздух, точно его подстрлили, и онъ визгливо вскрикнулъ.

— О!— пролепеталъ онъ, приходя въ себя.— Ваша свтлость! Прошу тысячу разъ прощенія. Но встртить вашу свтлость въ такой ранній часъ въ библіотек… такое неожиданное обстоятельство, я никакъ не могъ его предвидть.

— Не велика бда, господинъ канцлеръ,— отвчалъ Отто.

— Я пришелъ по длу, на минуту: вчера вечеромъ я оставилъ здсь бумаги у господина доктора,— объявилъ канцлеръ Грюневальда. Господинъ докторъ, будьте такъ добры передать, ихъ мн и я вамъ больше не буду мшать.

Готгольдъ выдвинулъ ящикъ въ конторк и передалъ старику связку документовъ, посл приличныхъ поклоновъ тотъ уже готовился уйти.

— Г-нъ Грейвенгезангъ,— сказалъ принцъ,— такъ какъ мы встртились, то поговоримъ.

— Я къ услугамъ вашей свтлости.

— Все ли было спокойно въ мое отсутствіе?

— Все идетъ какъ обыкновенно, ничего важнаго не случилось, важно, если запускать дла, если же аккуратно заниматься ими, они нисколько не важны. Слуги вашей свтлости ревностно исполняютъ вашу волю.

— Мою волю, г. канцлеръ? Но когда же я вамъ что-нибудь приказывалъ? Я бы желалъ, чтобы вы сообщили мн что-нибудь объ этихъ неважныхъ длахъ.

— Правительственная рутина, отъ которой ваша свтлость такъ разумно устранили свои досуги…— началъ Грейзенгезангь.

— Оставимъ мои досуги, перейдемъ въ фактамъ,— настаивалъ Отто.

— Дловая рутина шла обычнымъ порядкомъ,— отвчалъ чиновникъ, замтно растерявшись.

— Весьма странно, г. канцлеръ, что вы такъ настойчиво увертываетесь отъ моихъ вопросовъ. Вы заставляете меня предполагать, что ваше непониманіе намренное. Я спрашивалъ васъ: все ли спокойно? извольте отвчать.

— Вполн… о! вполн спокойно!— отвчалъ старикъ и, очевидно, вралъ.

— Хорошо, я приму въ свденію ваши слова,— замтилъ принцъ строго.— Вы увряете меня, своего принца, что со времени моего отсутствія ничего не происходило, о чемъ вы были бы обязаны довести до моего свденія.

— Ваша свтлость, беру въ свидтели васъ самихъ и господина доктора, что я этого не говорилъ.

— Молчите!— сказалъ принцъ и, подумавъ нкоторое время, прибавилъ:

— Г. Грейзенгезангь, вы старый человкъ и служили моему отцу, прежде чмъ поступить на мою службу. Ваше достоинство страдаетъ, да и мое также отъ того, что вы будете мн лгать и изворачиваться. Соберитесь съ мыслями и категорически извстите меня о томъ, что вамъ поручено отъ меня скрыть.

Готгольдъ, низко наклонявшись надъ своей конторкой, казался погруженнымъ въ работу, но плечи его подергивались отъ внутренняго хохота. Принцъ ждалъ, спокойно вертя въ пальцахъ носовой платокъ.

— Ваша свтлость, такимъ неслужебнымъ порядкомъ и не имя въ рукахъ документовъ, мн было бы трудно, почти невозможно, съ достоврностью изложить нкоторыя серьезныя обстоятельства, дошедшія до нашего свденія,— сказалъ наконецъ старикъ.

— Я не стану критиковать вашъ, образъ дйствій,— возразилъ принцъ.— Я желаю чтобы между нами не было никакихъ непріятностей, потому что я помню, что вы были мн когда-то преданы и долгіе годы служили врой и правдой. Поэтому оставимъ пока дла, которыя вамъ нужно еще разслдовать, и займемся тмъ, что у васъ теперь въ рукахъ. Что это за документы? извольте объяснить мн это.

— О, это! это пустяки, ваша свтлость,— вскричалъ старикъ.— Это полицейское дло, мелочь административнаго характера. Это просто на просто бумаги, захваченныя у англійскаго путешественника.

— Захваченныя? въ какомъ смысл? Объяснитесь.

— Сэръ Джонъ Кробтри,— вмшался Готгольдъ, поднимая голову,— былъ арестованъ вчера вечеромъ.

— Врно ли это?— сухо спросилъ Отто канцлера.

— Это признано было необходимымъ,— протестовалъ тотъ. Декретъ объ арест былъ составленъ по всей форм съ бланковой подписью вашей свтлости. Я простой агентъ, я не имлъ никакихъ полномочій помшать этой мр.

— Какъ? этотъ путешественникъ, мой гость, арестованъ? на какомъ основаніи?

Канцлеръ что-то пробормоталъ.

— Ваша свтлость, быть можетъ, найдете причину въ этихъ документахъ,— сказалъ Готгольдъ, указывая перомъ на бумаги.

Отто взглядомъ поблагодарилъ своего кузена

— Дайте мн ихъ,— обратился онъ къ канцлеру.

Но этотъ господинъ, очевидно, не ршался повиноваться.

— Баронъ фонъ-Гондремаркъ,— сказалъ онъ,— взялъ въ свои руки это дло. Я въ настоящемъ случа простой посланный и какъ таковой не имю полномочія сообщать кому бы то ни было бумаги, которыя держу въ рукахъ, Г. докторъ, я увренъ, что вы поддержите меня?

— Я слышалъ много глупостей,— сказалъ Готгольдъ,— и преимущественно отъ васъ. Но эта послдняя превосходитъ вс остальныя.

— Приказываю вамъ отдать мн эти бумаги, сію минуту,— сказалъ Отто, вставая.

Грейзенгеванъ повиновался, но прибавить:

— Съ позволенія вашей свтлости я отправлюсь теперь въ канцелярію дожидаться дальнйшихъ приказаній.

— Г. канцлеръ, видите вы это кресло?— указать ему Отто.— Вотъ гд вы будете дожидаться моихъ приказаній. Ни слова боле,— прибавилъ онъ, видя, что канцлеръ раскрылъ-было ротъ.— Вы достаточно выказали ваше усердіе къ своему патрону, и терпніе мое начинаетъ истощаться.

Канцлеръ подошелъ въ указанному креслу и молча слъ въ него.

— А теперь,— сказалъ Отто, развертывая рукопись,— что это такое? похоже на рукописную книгу.

— Такъ точно,— отвчалъ Готгольдъ,— это рукописное описаніе путешествія.

— Вы читали ее, г. Готгольдъ?— спросилъ принцъ.

— Нтъ, но я видлъ заглавіе. Рукопись эта была подана мн открытой, и ни слова не было сказано о томъ, что это тайна.

Отто сердито взглянулъ на канцлера.

— Понимаю. Захватить рукопись автора въ наше время и въ такомъ ничтожномъ и невжественномъ государств, какъ Грюневальдъ, да это поистин позорная глупость. Милостивый государь,— обратился онъ къ канцлеру,— я удивляюсь, что вы снизошли до такихъ обязанностей! Я не стану уже напирать на то, какъ вы себя вели относительно своего принца! но снизойти до роли шпіона! потому что какъ же иначе назвать ваше поведеніе? Схватить бумаги этого джентльмена, частныя бумаги иностранца, трудъ всей его жизни, быть можетъ, раскрыть ихъ и прочитать. И какое намъ дло до книгъ? Быть можетъ, вы спрашивали мннія господина доктора, но у насъ въ Грюневальд нтъ index expurgatorius. Еслибы онъ былъ, то это было бы самой нелпой пародіей и самымъ дикимъ фарсомъ на этой жалкой землиц.

Но, говоря это, Отто продолжалъ разворачивать рукопись и глаза его остановились на заглавіи, четко написанномъ красными чернилами. Оно гласило:

‘Мемуары о пребываніи при различныхъ европейскихъ дворахъ. Сочиненіе сэра Джона Кробтри, баронета’.

Ниже шелъ перечень главъ съ обозначеніемъ того или другого изъ германскихъ дворовъ, и въ томъ числ глаза девятнадцатая была посвящена Грюневальду.

— Ага! грюневальдскій дворъ!— сказалъ Отто,— любопытно было бы прочитать.

— Какая методическая голова, этотъ англійскій баронетъ,— замтилъ Готгольдъ.— Каждая глаза написана и окончена на самомъ мст. Я прочитаю его сочиненіе, когда оно появится въ печати.

— Было бы забавно теперь же заглянуть въ него,— настаивалъ Отто.

Готгольдъ нахмурилъ брови и сталъ глядть въ окно.

Хотя принцъ и понялъ, что это означало неодобреніе, но любопытство пересилило въ немъ совстливость.

— Я только загляну въ эту рукопись,— проговорилъ онъ съ смущеннымъ смхомъ.

Говоря это, онъ снова слъ за столъ и раскрылъ передъ собой рукопись путешественника.

II.
‘О грюневальдскомъ двор’. Извлеченіе изъ рукописи путешественника.

Можно было бы спросить (такъ начиналъ англійскій путешественникъ свою девятнадцатую главу), почему я остановился именно на Грюневальд изъ всхъ другихъ княжествъ, такихъ же ничтожныхъ, скучныхъ и развращенныхъ. Случай руководилъ здсь мною и больше ничего, но я не вижу причины сожалть о своемъ прізд. Зрлище этого маленькаго общества, погрязшаго въ собственныхъ порокахъ, не было, быть можетъ, особенно поучительно, но я нашелъ его крайне забавнымъ.

Владтельный князь, Отто Іоганнъ-Фридрихъ, молодой человкъ, недостаточно образованный, сомнительной храбрости и безъ малйшаго проблеска дарованій, заслужилъ вообще презрніе. Я съ большимъ трудомъ добился свиданія, такъ какъ онъ часто отсутствуетъ изъ дворца, гд его присутствіе незамтно, и гд у него одна только роль: прикрывать грхи своей жены. По крайней мр въ третье свое посщеніе дворца я нашелъ этого принца при отправленіи его безславныхъ обязанностей, съ женой по правую руку и ея любимцемъ по лвую. Онъ недуренъ собой, у него волосы золотистаго цвта и отъ природы вьются, а глаза черные, такую комбинацію я всегда считалъ признакомъ какой-нибудь прирожденной дисгармоніи, физической или нравственной, его черты неправильны, но пріятны, носъ, быть можетъ, немного коротокъ, а ротъ изнженъ, манеры у него превосходныя, и онъ очень, очень остроуменъ.

Но подъ этимъ вншнимъ лоскомъ кроется отсутствіе всякихъ солидныхъ качествъ, ничтожество характера, пустота и отсутствіе всякой опредленной цли въ жизни, вполн характеризующая продуктъ гнилой эпохи.. Онъ обладаетъ поверхностнымъ знакомствомъ со многими предметами, но ничего не изучилъ основательно.— Мн скоро надодаетъ всякое занятіе,— объявилъ онъ мн, смясь, можно почти подумать, что онъ гордится своей неспособностью и отсутствіемъ нравственнаго мужества. Результаты его дилеттантизма видны во всемъ: онъ плохой фехтовальщикъ, второстепенный наздникъ, танцоръ, стрлокъ, онъ поетъ — я слышалъ его — и поетъ, какъ ребенокъ, пишетъ нестерпимые стихи на боле нежели сомнительномъ французскомъ язык, играетъ какъ заурядный любитель, короче сказать, нтъ числа вещамъ, которыя онъ длаетъ и длаетъ скверно. Единственная мужественная страсть въ немъ — это страсть къ охот. Короче сказать, онъ представляетъ собой какое-то сочетаніе слабостей: театральная хористка, наряженная въ мужское платье и посаженная на лошадь изъ цирка. Я видлъ эту жалкую пародію на принца, верхомъ на лошади, одного или съ нсколькими егерями, пренебрегаемаго всми. и даже пожаллъ человка, ведущаго такое пустое и печальное существованіе. Послдніе Меровинги, вроятно, были на него похожи.

Принцесса Амалія-Серафима, дочь эрцгерцога Тоггенбургъ-Тангейзера, была бы такъ же ничтожна, еслибы не была орудіемъ въ рукахъ честолюбиваго человка. Она гораздо моложе принца, женщина лтъ двадцати-двухъ, насквозь проденная тщеславіемъ, на видъ какъ бы и умная, но въ сущности глупа. У ней темные, выпуклые глаза, слишкомъ большіе для ея лица, и въ нихъ сверкаетъ легкомысліе и жестокость, лобъ у ней таковъ и узокъ, фигура худая и слегка сутуловатая. Ея манеры, разговоръ, который она пересыпаетъ французскими фразами, вс ея вкусы и самое честолюбіе — все одинаково напускное. Я считаю ее лживой. Въ частной жизни такая женщина вноситъ въ семью раздоръ, собираетъ вокругъ себя толпу пустоголовыхъ обожателей и кончаетъ разводомъ: это очень обыкновенный и совсмъ неинтересный типъ, кром разв для циниковъ. Но въ рукахъ такого человка какъ Гондремаркъ, она можетъ быть причиной серьезныхъ общественныхъ бдствій.

Гондремаркъ, истинный правитель этой несчастной страны, характеръ боле сложный. Его положеніе въ Грюневальд, какъ чужеземца, безусловно фальшивое, и онъ удерживается въ немъ лишь чудесами нахальства и ловкости. Его рчь, его лицо, его политика — все двойственно. И какая изъ этихъ двухъ физіономій настоящая — хитеръ будетъ тотъ, кто это скажетъ. Однако я смю догадываться, что и та, и другая, только маски, и онъ ждетъ случая, ждетъ намека фортуны, на которые она не скупится для ловкихъ людей.

Съ одной стороны, въ качеств мажордома неспособнаго Отто, овладвшій влюбленной принцессой, какъ игрушкой и орудіемъ, онъ преслдуетъ политику самовластія и расширенія территоріи. Онъ призвалъ къ военной служб всю способную къ ношенію оружія часть населенія, накупилъ пушекъ, приманилъ на службу способныхъ офицеровъ изъ иностранныхъ армій и теперь начинаетъ въ своихъ международныхъ отношеніяхъ прибгать къ нахальному задирательству и неопредленнымъ угрозамъ. Мысль расширить предлы Грюневальда можетъ казаться нелпой, но у этого маленькаго государства очень выгодная позиція, а сосди беззащитны, и въ такую минуту, когда соревнованіе, существующее, между большими державами, нейтрализируетъ каждую изъ нихъ, дятельная политика можетъ удвоить княжество и по числу населенія и по пространству. Во всякомъ случа несомннно, что такая цль преслдуется Митвальденскимъ дворомъ и я, съ своей стороны, не считаю ее вполн неосуществимой. Маркграфство Бранденбургское выросло, изъ ничтожнаго княжества въ грозную державу, и хотя въ настоящее время уже нсколько поздно предпринимать политику приключеній, да и воинственная эпоха, повидимому, миновала, но фортуна, не будемъ этого забывать, все еще слпо вертитъ свое колесо и для людей, и для націй. Одновременно съ этими воинственными затями взимаются непомрные налоги, запрещаются газеты и страна, которая три года тому назадъ была счастлива и процвтала, теперь находится въ засто, золото стало рдкостью, и мельницы праздно стоятъ на горныхъ потокахъ.

Съ другой стороны, въ роли народнаго трибуна, Гондремаркь является воплощеніемъ франкмасонства и составляетъ центръ заговора противъ государства. Вс мои симпатіи на сторон такого движенія, и я не хотлъ бы проронить ни единаго слова, которое могло бы затруднить или отсрочить революцію. Но чтобы показать, что я говорю съ знаніемъ дла, а не какъ пустой болтунъ, упомяну, что лично присутствовалъ на митинг, на которомъ обсуждались и вырабатывались вс подробности республиканской конституціи, и могу прибавить, что ораторы называли Гондремарка своимъ главнокомандующимъ и вершителемъ ихъ судебъ. Онъ убдилъ обманутыхъ имъ людей (потому что я считаю это обманомъ), что его сила сопротивленія принцесс ограничена и при каждомъ новомъ проявленіи самовластія, уговариваетъ хитрыми доводами, отсрочить возстаніе. Такимъ образомъ (чтобы привести примръ его хитрой политики) онъ провелъ декретъ объ обязательности военной службы подъ предлогомъ, что искусство владть оружіемъ и маневрировать — необходимое подготовленіе возмущенія. И на дняхъ когда разнесся слухъ-за границей, что готовится война съ непокорнымъ сосдомъ, эрцгерцогомъ Герольштейнскимъ, и я былъ увренъ, что это послужить сигналомъ для немедленнаго возстанія, я былъ сраженъ изумленіемъ, увидя, что и это подготовлено и очень хитро обставлено. Я ходилъ отъ одного къ другому въ либеральномъ лагер и вс повторяли одинъ и тотъ же дурацкій аргументъ: ‘Гораздо лучше, чтобы наша молодежь познакомилась съ настоящей войной и кром того весьма будетъ хорошо, если мы завладемъ Герольштейномъ, мы можемъ распространить на нашихъ сосдей вс блага свободы, въ тотъ самый день, какъ добудемъ ихъ для себя, и республика будетъ имть больше силъ для сопротивленія въ томъ случа, еслибы вс короли Европы соединились для того, чтобы обуздать насъ’.

Я не зналъ, чему больше дивиться: простодушію толпы или отваг этого авантюриста. Какъ долго можетъ длиться такая двойная игра — не знаю. Однако этотъ ловкій человкъ ведетъ ее уже въ продолженіе пяти лтъ, и его милость при двор и популярность среди масонскихъ ложъ еще не пошатнулись.

Я имю привилегію быть съ нимъ знакомымъ. Хотя онъ сложенъ довольно неуклюже, но уметъ съ достоинствомъ фигурировать въ салон и въ бальной зал. Темпераментъ у него желчный. Онъ брюнетъ и щеки его отливаютъ синевой, когда выбриты. Его слдуетъ причислить къ человко-ненавистникамъ, онъ сознательно презираетъ своихъ ближнихъ. Но самъ онъ не что иное, какъ пошлый честолюбецъ и тщеславный человкъ и страстно любить лесть и похвалы.

Всего удивительне, какъ онъ съумлъ понравиться принцесс. Онъ старше ея мужа, гораздо некрасиве его и во всхъ отношеніяхъ мене пріятный человкъ, чмъ принцъ. И при всемъ томъ, онъ не только вполн завладлъ ея мыслями и дйствіями, но и заставляетъ ее играть въ публик унизительную роль. Я не говорю про безусловную жертву своимъ добрымъ именемъ: многія женщины находитъ въ этомъ особую прелесть. Но здсь при двор находится нкая графиня фонъ-Розенъ, жена или вдова какого-то таинственнаго графа, особа боле нежели двусмысленнаго поведенія и уже далеко не молодая, занимающая гласно постъ любовницы барона. Я думалъ сначала, что она ничто иное какъ подкупленная сообщница, простое орудіе или ширма. Но самаго поверхностнаго знакомства, съ г-жею фонъ-Розенъ достаточно было, чтобы разсять это заблужденіе. Эта особа скоре произведетъ скандалъ, нежели предотвратитъ его. И кром того не дорожитъ никакими обычными приманками: деньгами, почестями или отличіями. Какъ особа откровенно безнравственная, она понравилась мн. При грюневальдскомъ двор она производитъ впечатлніе чего-то безъискусственнаго…’

III.
Принцъ и англійскій путешественникъ.

Принцъ Отто съ усиливающимся негодованіемъ читалъ мемуары англичанина и, наконецъ, вышелъ изъ терпнія. Онъ бросилъ рукопись на столъ и всталъ.

— Это не человкъ, а дьяволъ!— сказалъ онъ:— Какое грязное воображеніе! Какое жадное до злыхъ сплетенъ ухо! Какіе злобные чувства и языкъ! я самъ сталъ на него похожъ, читая его! Канцлеръ, гд помстили этого человка?

— Онъ находится въ Флаговой башн,— отвчалъ Грейзенгезангь,— въ поко Гаміани.

— Проведите меня къ нему,— сказалъ принцъ.

И вдругъ, какъ бы припомнивъ что-то, спросилъ канцлера:

— Что это значитъ, что я видлъ такъ много часовыхъ въ саду?

— Не могу знать, ваша свтлость,— отвчалъ тотъ, врный своей политик.— Разстановка часовыхъ до меня не относится.

Отто собирался накинуться на старика, но прежде чмъ онъ усплъ заговорить, Готгольдъ тронулъ его за руку. Отто съ большимъ усиліемъ сдержалъ свой гнвъ.

— Хорошо,— проговорилъ онъ, беря свертокъ.— Идите за мной въ Флаговую башню.

Канцлеръ послдовалъ за принцемъ и оба пошли въ башню. Путь былъ долгій и затруднительный, такъ какъ библіотека находилась въ одномъ изъ новыхъ строеній, а башня, на которой развевался флагъ, въ старинномъ замк въ саду. По самымъ разнороднымъ лстницамъ и корридорамъ они дошли, наконецъ, до небольшого дворика, усыпаннаго пескомъ, садъ, съ его зелеными лужайками былъ виднъ сквозь высокую ршетку, громадныя старыя зданія вздымались со всхъ сторонъ, этажъ за этажемъ, Флаговая башня поднималась къ небесамъ и, вознесясь надъ всми строеніями, разввался въ воздух желтый флагъ. Часовой у входа на лстницу, которая вела въ башню, отдалъ честь, другой прохаживался на первой площадк лстницы, третій стоялъ у двери временной тюрьмы.

— Мы стережемъ этотъ мшокъ съ грязью, точно драгоцнность,— подсмялся Отто.

Покой Гаміани назывался такъ по имени одного итальянскаго доктора, обошедшаго хитрымъ манеромъ одного изъ прежнихъ принцевъ. Комнаты были просторныя, высокія, красивыя и окнами выходили въ садъ, но стны очень толсты (башня была старинная) и окна снабжены ршетками. Принцъ, въ сопровожденіи канцлера, который мелкими шажками плелся за нимъ, прошелъ маленькую библіотеку и большой салонъ и влетлъ какъ ураганъ, въ спальню, находившуюся на другомъ конц.

Сэръ Джонъ оканчивалъ свой туалетъ: человкъ лтъ пятидесяти, суровый, неуступчивый, умный, сгъ глазами и зубами, выражавшими большую фивическую храбрость. Вторженіе принца его нисколько не смутило и онъ поклонился съ насмшливой развязностью.

— Чему долженъ я приписать честь вашего посщенія?— спросилъ онъ.

— Вы ли мой хлбъ,— отвтилъ Отто,— вы жали мою руку и жили гостемъ подъ моей кровлей. Когда я быль съ вами невжливъ? Въ чемъ съ вами поступили, какъ не съ почетнымъ гостемъ? И вотъ, милостивый государь,— прибавилъ онъ, съ сердцемъ хлопнувъ по рукописи,— вотъ ваша отплата.

— Ваша свтлость прочитали мою рукопись?— сказалъ баронетъ.— Признаюсь, что это много чести дли меня. Но очеркъ не полонъ. Мн придется кое-что къ нему прибавить. Я скажу, что принцъ, котораго я упрекалъ въ бездятельности, выказываетъ большое рвеніе въ дл полиціи и принимаетъ на себя обязанности довольно некрасивыя. Мн придется разсказать нелпый эпизодъ о моемъ арест и удивительное свиданіе, какимъ вы меня удостоили. Впрочемъ, я уже сообщилъ о моемъ арест своему посланнику въ Вн и если, только вы не намрены меня умертвить, то я буду свободенъ, хотите вы этого или нтъ, черезъ недлю. Врядъ ли будущая имперія Грюневальдъ въ состояніи пока вынести войну съ Англіей. Я нахожу, что мы квиты. Я не обязанъ вамъ никакимъ объясненіемъ, вы не правы. Если вы съ умомъ прочитали то, что я написалъ, вы должны благодарить меня. И въ заключеніе, такъ какъ я еще не кончилъ свой туалетъ, то надюсь, что простая вжливость тюремщика принудить васъ удалиться

На стол лежала бумага и Отто, свъ за столъ, написалъ паспортъ на имя сэра Джона Крабтри.

— Приложите печать, господинъ канцлеръ,— приказалъ онъ съ самыхъ величественнымъ жестомъ.

Грейзенгезангъ вынулъ красный портфель и приложилъ печать, въ форм самой непоэтической гербовой марки, его неловкія, неуклюжія движенія тоже не мало придавали комизма всей этой сцен. Сэръ Джонъ глядлъ и явно потшался, и Отто пожаллъ, хотя уже слишкомъ поздно, о безполезномъ величіи своего жеста и приказанія. Но, наконецъ, канцлеръ окончилъ свое дло и, не дожидаясь приказа, скрпилъ своей подписью паспорть, посл этого подалъ его Отто съ поклономъ.

— Теперь прикажите,— сказалъ принцъ,— запречь одну изъ моихъ каретъ и лично присмотриге за тмъ, чтобы въ нее былъ уложенъ багажъ сэра Джона и чтобы карета дожидалась за Фазаньимъ домикомъ. Сэръ Джонъ сегодня утромъ узжаетъ въ Вну.

Канцлеръ церемонно раскланялся и ушелъ.

— Вотъ вашъ паспортъ,— обратился Отто въ баронету.— Отъ всей души жалю, что съ вами поступили такъ негостепріимно.

— Прекрасно, значитъ войны съ Англіей не будетъ,— отвчалъ сэръ Джонъ.

— Послушайте, милостивый государь, вы обязаны быть со мной вжливымъ. Теперь обстоятельства перемнились и мы снова стоимъ на равной ног, какъ два джентльмена. Не я приказалъ васъ арестовать, я вернулся съ охоты вчера ночью и если вы не можете упрекать меня за свое заточеніе, то могли бы поблагодарить за свое освобожденіе.

— Тмъ боле, что вы прочитали мои бумаги,— хитро замтилъ путешественникъ.

— Въ этомъ я былъ не правъ и прошу вашего извиненія. Врядъ ли вы въ немъ можете съ достоинствомъ отказать человку, который представляетъ собой собраніе всякихъ слабостей. Да и вина не на моей только сторон. Еслибы ваши бумаги были невинныя, то это было бы не больше какъ нескромнымъ любопытствомъ съ моей стороны. Ваша собственная вина усиливаетъ мою.

Сэръ Джонъ глядлъ на Отто, одобрительно мигая глазами, затмъ поклонился, но молча.

— А теперь, милостивый государь, такъ какъ вы сами свободный человкъ, то я имю къ вамъ просьбу,— продолжалъ принцъ.— Я прошу, чтобы вы пошли со мной въ садъ, какъ только вамъ это будетъ возможно.

— Съ этой минуты какъ я свободенъ,— отвчалъ сэръ Джонъ, на этотъ разъ съ безусловной вжливостью,— я вполн въ услугамъ вашей свтлости и, если вы извините мой недоконченный туалетъ, то я готовъ послдовать за вами, даже въ этомъ вид.

— Благодарю васъ.

И безъ дальнйшаго промедленія, оба человка, принцъ впереди, спустились по лстниц башни, гд шаги ихъ гулко раздавались, прошли черезъ дворикъ и очутились на открытомъ воздух, въ озаренномъ утреннимъ солнцемъ саду, среди террасы цвтниковъ. Они прошли мимо пруда, гд карпы кишли въ такомъ же множеств, какъ пчелы въ уль, они поднялись одинъ за другимъ по разнымъ лсенкамъ, осыпаемые на своемъ пути апрльскимъ цвтомъ деревъ и сопровождаемые оркестромъ птицъ. Отто не останавливался, пока не дошелъ до самой верхней изъ садовыхъ террасъ.

Здсь были ворота, которыя вели въ паркъ, и возл нихъ, подъ снью лавровыхъ кустовъ, стояла мраморная скамейка. Подъ ихъ ногами находился дворецъ съ разввающимся надъ нимъ желтымъ флагомъ, на фон голубого неба.

— Пожалуйста, садитесь,— сказалъ Отто.

Сэръ Джонъ молча повиновался. Въ продолженіе нсколькихъ секундъ Отто прохаживался передъ нимъ, погруженный въ сердитыя думы. Птицы оглушительно пли.

— Милостивый государь,— обратился, наконецъ, принцъ къ англичанину,— вы для меня, помимо свтскихъ условій, вполн неизвстный человкъ. Я не знакомъ ни съ вашимъ характеромъ, ни съ вашими желаніями. Я никогда намренно не оскорблялъ васъ. Между нами есть разница въ общественномъ положеніи, но я желаю отброситъ это. Я буду смотрть на васъ только какъ на джентльмена, если только вы тоже считаете меня джентльменомъ. Положимъ, я былъ неправъ, заглянувъ въ эти бумаги, которыя теперь вамъ возвращаю, но если любопытство было недостойно, съ чмъ я соглашаюсь, то клевета заставляетъ предполагать въ человк и жестокость, и трусость. Я раскрылъ вашу рукопись и что же въ ней нашелъ? Что я нашелъ въ ней про мою жену? Ложь!— закричалъ онъ.— Все это ложь! Нтъ ни одного слова правды въ вашемъ нестерпимомъ пасквил! Вы — мужчина, вы — старикъ, вы могли бы быть ея отцомъ, вы — джентльменъ, вы — ученый и благовоспитанный человкъ и вы собираете вс эти скандальныя сплетни и готовитесь ихъ напечатать! Таково ваше рыцарство! Но, слава Богу, у ней есть мужъ. Вы говорите въ своей рукописи, что я плохой фехтовальщикъ, я прошу васъ преподать мн урокъ въ этомъ искусств. Паркъ возл насъ, вонъ тамъ, за Фазаньимъ домикомъ, васъ дожидается карета, если я буду убитъ, то… вы сами написали, что на меня мало обращаютъ вниманія при моемъ двор, вс привыкли къ моимъ исчезновеніямъ, это будетъ въ порядк вещей, и прежде, нежели кто-нибудь обо мн спохватится, вы уже будете за границей.

— Позвольте вамъ замтить,— отвчалъ сэръ Джонъ,— что вы требуете невозможнаго.

— А если я ударю васъ?— вскричалъ принцъ съ угрозой.

— Это будетъ ударъ труса,— хладнокровно возразилъ баронетъ,— потому что я на него не отвчу. Я не могу драться съ царствующей особой.

— Но вы считаете возможнымъ оскорблять человка, которому не смете дать удовлетворенія,— закричалъ Отто.

— Извините, вы несправедливы,— замтилъ англичанинъ, — именно потому, что вы царствующая особа, я не могу драться съ вами, но по той же самой причин я имю право критиковать ваши дйствія и вашу жену. Вы во всхъ отношеніяхъ человкъ общественный, вы душою и тломъ принадлежите публик. На вашей сторон законъ, штыки вашей арміи и уши шпіоновъ. У насъ только одно оружіе — истина.

— Истина!— повторилъ принцъ съ жестомъ.

Наступила новая пауза.

— Ваша свтлость,— сказалъ наконецъ сэръ Джонъ,— вы не должны ждать винограда отъ репейника. Я — старый циникъ. Никому нтъ до меня дла и, сказать по правд, посл нашего теперешняго свиданія я не знаю человка, который бы мн былъ такъ симпатиченъ, какъ вы. Вы видите, я перемнилъ мнніе и имю рдкую добродтель въ томъ сознаться. Я разорву свою дребедень здсь же, при васъ, въ нашемъ собственномъ саду. Я прошу вашего извиненія, прошу извиненія у принцессы и даю вамъ честное слово джентльмена и старика, что когда моя книга путешествій появится въ свтъ, въ ней не будетъ даже упомянуто имени Грюневальдъ. И, однако, это была пикантная страница. Но еслибы ваша свтлость прочитали, что я пишу о другихъ дворахъ!— Я старый воронъ, но не моя вина, если въ мір такъ много гнилого и разлагающагося матеріала.

— Не сами ли вы видите все въ черномъ цвт?— спросить Отто.

— Можетъ быть, можетъ быть,— отвчалъ путешественникъ.— Я не поэтъ, не создаю себ иллюзій. Я врю въ лучшее будущее для человчества или, во всякомъ случа, безусловно не врю въ наше время. Гнилыя яйца — главная тэма моихъ псенъ. Но право же, ваша свтлость, когда я встрчаю истинное достоинство, я съ радостью признаю его. Сегодняшній день я всегда буду вспоминать съ благодарностью, потому что я встртилъ государя, одареннаго мужественными качествами, и прямо заявляю вамъ, хотя я старый придворный и старый радикалъ, что я отъ всего сердца и вполн искренно прошу позволенія облобызать руку вашей свтлости.

— Нтъ,— отвчалъ Отто,— я лучше васъ самого облобызаю.

И прежде нежели англичанинъ усплъ опомниться, принцъ заключилъ его въ свои объятія.

— А теперь,— прибавилъ онъ,— вотъ Фазаній домикъ, за нимъ вы найдете мою карету, которой, прошу васъ, воспользоваться. Счастливаго пути до Вны!

— Ваша свтлость съ пыломъ молодости проглядли одно обстоятельство,— отвчалъ сэръ Джонъ,— что я еще ничего сегодня не лъ.

— Хорошо,— улыбнулся принцъ,— вы господинъ своего времени, можете хать, можете оставаться. Но предупреждаю васъ, что вашъ другъ можетъ оказаться безсильне вашихъ враговъ. Принцъ вполн на вашей сторон, онъ желаетъ оказать вамъ всякое содйствіе, но кому я это говорю? Вы лучше меня знаете, что я не одинъ въ Грюневальд.

— Въ вашихъ словахъ есть нкоторое основаніе,— съ серьезнымъ видомъ, наклонилъ голову путешественникъ. Но Гондремаркъ любитъ медлить, политика его подземная и онъ боится открытыхъ дйствій. И теперь, когда я былъ свидтелемъ того, съ какой ршимостью вы умете дйствовать, я съ веселымъ сердцемъ рискну поручить себя вашему покровительству. Кто знаетъ? Вы, быть можетъ, возьмете верхъ.

— Неужели вы такъ довряете мн?— вскричалъ принцъ.— Вы совсмъ оживили меня!

— Я отрекаюсь отнын отъ характеристики людей,— сказалъ баронетъ.— Я слпъ, какъ сова, я совсмъ васъ не понялъ. Но только помните: порывъ одно дло, а исполненіе другое. Я все-таки не довряю вашей комплекціи: короткій носъ, волосы и глаза разнаго цвта, да! это все характерные признаки и я долженъ кончить, какъ и началъ.

— Вы все еще думаете, что я ничтожество?

— Нтъ, ваша свтлость, умоляю васъ, забудьте, что я написалъ, я не Пилатъ и вырвалъ это изъ памяти, вырвите и вы, если меня любите.

IV.
Принцъ ждетъ въ пріемной.

Пріободренный утренними подвигами, принцъ направился въ пріемную принцессы, за боле труднымъ предпріятіемъ. Портьеры передъ нимъ раздвинулись, камеръ-пажъ прокричалъ его имя и Отто вошелъ съ обычной граціей и чувствомъ собственнаго достоинства. Въ пріемной дожидалось уже нсколько человкъ и въ томъ числ дамъ. Послднія принадлежали въ числу немногихъ лицъ въ Грюневальд, между которыми Отто зналъ, что популяренъ. И пока дежурная фрейлина отправилась доложить объ его приход принцесс, Отто обошелъ комнату, собирая на пути выраженія преданности и расточая комплименты, съ привтливой граціей. Еслибы въ этомъ заключалась сущность правительственныхъ обязанностей, то онъ былъ бы идеальный монархъ. Одна дама за другой были безпристрастно удостоены его вниманіемъ.

— Сударыня,— сказалъ онъ одной,— какъ это вы ухищряетесь съ каждымъ днемъ хорошть.

— А вы, ваша свтлость, съ каждымъ днемъ дурнете. У васъ былъ такой же ослпительный цвтъ лица, какъ и у меня, но я берегу свой, а ваша свтлость съ каждымъ днемъ все боле и боле загораете.

— Я скоро превращусь въ негра, что во мн какъ разъ пристало, такъ какъ я рабъ красоты. М-me Графинская, въ какой піес мы съ вами подвизаемся въ слдующій разъ? Знаете ли, мн только-что сказали, что я плохой актеръ?

— Oh, ciel!— воскликнула дама.— Кто это смлъ сказать! какой невжа!

— Превосходный человкъ, увряю васъ,— отвчалъ Отто.

— Не можетъ быть, не поврю! Ваша свтлость играете, какъ ангелъ.

— Вы, конечно, говорите, что думаете. Разв можно быть такой прелестной и говорить неискренно? Но джентльменъ, критикующій меня, желалъ бы, вроятно, чтобы я игралъ, какъ актеръ.

Громкія одобренія, хоръ восхищенныхъ женскихъ восклицаній встртилъ остроту. Отто совсмъ разцвлъ. Теплая атмосфера женской ласки и праздной болтовни нравилась ему чрезвычайно.

— М-me фонъ-Эйзенталь, у васъ восхитительная прическа,— замтилъ онъ.

— Вс это говорятъ,— замтила какая-то дама.

— Если я понравилась Prince Charmant…— протянула дама, присдая и бросивъ убійственный взглядъ принцу.

— Что, это новая мода?— спросилъ онъ.— Изъ Вны?

— Самая послдняя новинка, я приберегла ее къ возвращенію вашей свтлости. Я почувствовала себя сегодня моложе, когда узнала, что вы вернулись. Но зачмъ же вы такъ часто покидаете насъ, ваша свтлость?

— Чтобы имть удовольствіе вернуться. Я какъ собака: я долженъ зарывать въ землю кость и потомъ бгать ее раскапывать.

— О! кость! фи! какое сравненіе! вы вернулись изъ лса дикаремъ.

— Сударыня, кость всего дороже собак,— отвчалъ принцъ. Ахъ! вотъ и m-me Розенъ.

И Отто, отойдя отъ группы дамъ, окружавшихъ его, направился въ амбразуру окна, гд стояла дама.

Графиня фонъ-Розенъ до сихъ поръ молчала и казалась скучной, но, съ приближеніемъ Отто, лицо ея просвтлю. Она была высока, стройна, какъ нимфа, и очень изящна. Лицо ея, красивое и въ поко, стало еще прелестне, когда оживилось и зарумянилось, а глаза засверкали отъ удовольствія. Она была хорошая пвица и голосъ ея, даже когда она говорила, поражалъ своей музыкальностью и богатствомъ оттнковъ. Словомъ, во всхъ отношеніяхъ это была женщина обаятельная и ловкая. Она встртила Отто замчаніемъ, исполненнымъ нжной веселости.

— Наконецъ-то вы подошли ко мн, жестокій принцъ! Мотылекъ! Позвольте мн по крайней мр поцловать вашу руку.

— Извините, мн слдуетъ поцловать вашу.

И Отто наклонился и поцловалъ ея руку.

— Вы лишаете меня всхъ привилегій,— замтила она улыбаясь.

— А что новаго при двор?— спросилъ принцъ, я обращаюсь къ вамъ, какъ къ своей газет.

— Стоячая вода!— отвчала она.— Міръ заснулъ и состарился въ просонкахъ, я не запомню уже, въ продолженіе цлой вчности, какого-нибудь проявленія жизни, и послднее сильное ощущеніе, испытанное мною, относится къ тому времени, когда гувернантка драла меня за-уши. Однако, я замчаю, что не совсмъ справедлива къ себ и къ вашему злополучному очаровательному дворцу!

И она разсказала ему, прикрываясь веромъ, пикантную исторію, съ большимъ мастерствомъ и нжными взглядами. Остальныя отдалились отъ нихъ, потому что при двор считали, что графиня въ милости у принца. Тмъ не мене, она порою понижала голосъ почти до шопота.

— Знаете ли,— сказалъ Отто, смясь,— что вы единственная занимательная женщина въ мір.

— О! неужели вы, наконецъ, объ этомъ догадались?

— Да! съ годами я становлюсь умнй.

— Съ годами? къ чему вы упоминаете объ этихъ предателяхъ? я не врю въ годы, календарь чистйшій обманъ.

— Вы вполн справедливы. Вотъ уже шесть лтъ, какъ мы дружны, и я замчаю, что съ каждымъ годомъ вы становитесь моложе.

— Льстецъ! Но впрочемъ, сознаюсь, что я думаю то же самое. Недлю тому назадъ я совтовалась съ своимъ духовнымъ отцомъ, то есть съ зеркаломъ, и оно мн отвчало: ‘нтъ еще!’ Я исповдую, такимъ образомъ, свое лицо разъ въ мсяцъ! О! это очень торжественная минута! Знаете ли, что я сдлаю, когда зеркало скажетъ: ‘Да!?

— Не имю понятія.

— И я тоже. Мн предстоитъ такой большой выборъ: самоубійство, карточная игра, монастырь, томъ мемуаровъ или политика. Я боюсь, что выберу послднее.

— Скучная исторія,— замтилъ принцъ.

— Нтъ, она мн даже нравится. Вдь въ сущности политика — двоюродная сестра сплетни, а вдь нельзя же отрицать, что послдняя очень занимательна. Вотъ, напримръ, если я вамъ скажу, что принцесса и баронъ ежедневно здили вмст осматривать пушки, то это будетъ или политической новостью, или сплетней, смотря по тому, въ какихъ выраженіяхъ я это передаю. Я — тотъ алхимикъ, который превращаетъ металлы. Они почти не разставались во время вашего отсутствія,— продолжала она, проясняясь, по мр того, какъ лицо Отто омрачалось, вотъ вамъ нчто въ род сплетни, и ихъ везд встрчали привтствіями — а съ этой прибавкой все извстіе получаетъ политическую окраску.

— Поговоримъ лучше о другомъ,— попросилъ Отто.

— Я сама хотла вамъ это предложить, то-есть, врне сказать, хотла ршительно перейти къ политик. Знаете ли вы, что эта война популярна, …о! такъ популярна, что даже принцессу Серафину народъ привтствуетъ.

— Все возможно, возможно, что мы готовимся воевать, но, даю вамъ честное слово, что не знаю, съ кмъ.

— И вы сознаетесь въ этомъ?.. Я не имю претензіи читать вамъ мораль, но сознаюсь, что всегда ненавидла ягненка и питала романическое чувство къ волку. О! бросьте вы роль ягненка и покажитесь государемъ, потому что мн надоло это междуцарствіе.

— А я думалъ, что вы принадлежите въ ихъ партіи.

— Я бы принадлежала къ вашей партіи, mon prince, еслибы она у васъ была. Правда, что вы не честолюбивы. Въ Англіи былъ нкогда человкъ, котораго называли поставщикомъ королей. Знаете ли, мн кажется, что я могла бы имъ быть тоже.

— Со временемъ я попрошу васъ быть поставщикомъ фермера.

— Что это загадка?— спросила графиня.

— Именно загадка, и притомъ очень хорошая.

— Долгъ платежемъ красенъ. Я задамъ вамъ тоже загадку. Гд Гондремаркъ?

— Первый министръ?— въ своемъ министерств, вроятно.

— Именно,— отвчала графиня и указала веромъ на дверь, которая вела въ аппартаменты принцессы. А мы съ вами, mon prince, дожидаемся въ пріемной. Вы думаете, что я злая,— прибавила она.— Испытайте и вы увидите. Возложите на меня какое-нибудь порученіе, спрашивайте, о чемъ угодно. Нтъ чудовищности, какую я бы для васъ не сдлала, нтъ тайны, которую бы не выдала.

— Благодарю васъ,— отвчалъ онъ, цлуя ея руку.— Но я слишкомъ уважаю своихъ друзей. Я лучше ничего не хочу знать. Мы съ вами побратались, какъ враги-солдаты на аванпостахъ, но пусть каждый остается вренъ своей арміи.

— Ахъ!— вскричала она,— еслибъ вс мужчины были такъ великодушны, какъ вы, тогда стоило бы быть женщиной!

Однако, судя по ея взглядамъ, это великодушіе ее какъ-будто разочаровало. Она искала какого-нибудь утшенія и, должно быть, нашла, потому что вдругъ повеселла.

— Могу ли я попросить своего государя удалиться,— сказала она.— Это бунтъ съ моей стороны и un cas pendable, но что мн длать?— мой медвдь ревнивъ!

— Довольно,— закричалъ Отто.— Агасверъ передаетъ вамъ скипетръ, мало того: онъ готовъ вамъ во всемъ повиноваться. Вамъ стоитъ только приказать.

И съ этими словами, принцъ отошелъ и сталъ ухаживать за придворными дамами Графинской и фонъ-Эйзенталь. Но графиня умла пользоваться своимъ оружіемъ и заронила въ сердц принца мысль о мести. Что Гондремаркъ былъ ревнивъ — это было пріятно слышать! И графиня Розенъ, благодаря этой ревности, представилась ему въ новомъ свт!

V.
Гондремаркъ въ покояхъ принцессы.

Графиня Розенъ сказала правду. Первый министръ Грюневальда сидлъ запершись съ Серафиной. Туалетъ послдней былъ оконченъ и принцесса, одтая со вкусомъ, сидла передъ громаднымъ зеркаломъ. Сэръ Джонъ описалъ ея наружность недоброжелательно, но врно, врно по букв, что не мшало ему быть пасквилемъ, произведеніемъ ненавистника женщинъ. Лобъ принцессы, быть можетъ, былъ слишкомъ высокъ, но это къ ней шло, ея фигура, слегка сутуловатая, была, однако, изящна, а руки, ноги, уши, форма головы — безукоризненны. Она не была красива, но была жива, измнчива, колоритна и интересна, а глаза ея, если и были черезъ-чуръ выразительны, за то производили сильное впечатлніе. Они были самой красивой чертой въ ея лиц и, однако, постоянно давали ложное истолкованіе ея мыслямъ. Въ глубин своего незрлаго, жесткаго сердца, она была заражена мужскимъ честолюбіемъ и властолюбіемъ, а глаза ея сверкали жгучимъ задоромъ, отвагой, хитростью, манили, какъ глаза алчной сирены. И она была хитра въ извстномъ смысл. Терзаясь, что она не мужчина и не можетъ прославиться своими подвигами, она задумала роль женщины съ безграничнымъ могуществомъ, она затяла покорить вс сердца, завладть всми умами и въ то время, какъ сама не любила никого въ мір, желала, чтобы вс ея слушались. Это обычное женское честолюбіе. Такова могла быть та дама, которая бросила свою перчатку въ клтку со львами и пригласила своего рыцаря достать ее. Но подводные камни одинаково расположены и на пути женщинъ, какъ и на пути мужчинъ.

Возл нея, на низенькомъ табурет, Гондремаркъ прикурнулъ въ покорной кошачьей поз. Страшная синяя челюсть этого человка и мрачные, желчные глаза, быть можетъ, придавали больше цны его желанію угодить и понравиться. Лицо его выражало умъ, характеръ и какую-то отважную безчестность, въ род какъ бы у морского разбойника. Манеры его въ то время, какъ онъ улыбался принцесс, были крайне почтительны, но вовсе не изящны.

— Можетъ быть,— говорилъ баронъ,— но теперь позвольте мн откланяться. Я не долженъ заставлять своего государя ждать въ пріемной. Но и намъ необходимо теперь же ршить.

— Этого никакъ, никакъ нельзя отложить?— спросила принцесса.

— Невозможно,— отвчалъ Гондремаркъ,— ваша свтлость сами это видите. На первыхъ порахъ мы должны дйствовать съ зминой осторожностью, но когда близится развязка, намъ нтъ другого выбора, какъ быть смлыми, какъ львы. Еслибы принцъ не возвращался, было бы лучше, но мы слишкомъ далеко зашли, чтобы отступать.

— Отчего онъ вернулся? и какъ разъ сегодня?

— По инстинктивному влеченію своей натуры, натуры человка, созданнаго на то, чтобы путать и портить чужую игру. Но вы преувеличиваете опасность. Подумайте, какъ мы до сихъ поръ благополучно вели свое дло и съ какими препятствіями! Неужели же втреная голова?.. но, нтъ…

И онъ смясь подулъ на свои пальцы.

— Втреная голова — все еще государь Грюневальда.

— Только благодаря вашему позволенію и до тхъ поръ, пока вы это позволяете. Существуютъ природныя права: власть должна принадлежать сильному, таковъ законъ. Если онъ вздумаетъ стать вамъ поперекъ дороги… ну, вы слышали исторію про глиняный горшокъ и желзный?

— Вы называете меня горшкомъ?.. вы очень нелюбезны, баронъ,— засмялась принцесса.

— Прежде, нежели мы привыкнемъ къ вашей слав, а долженъ буду исчерпать много титуловъ.

Принцесса покраснла отъ удовольствія.

— Но Фридрихъ все еще государь, monsieur le Flatteur,— сказала она.— Неужели же вы мн предлагаете революцію?

— Которая уже совершилась!— вскричалъ онъ.— Принцъ царствуетъ лишь по альманаху, но управляетъ моя принцесса.

И онъ съ восхищеніемъ и обожаніемъ поглядлъ на Серафину, у которой сердце забилось отъ радости.. Глядя на своего огромнаго раба, она пила нектаръ лести и властолюбія. Онъ же продолжалъ:

— У моей принцессы только одинъ недостатокъ, только одну опасность я вижу на томъ великомъ поприщ, которое ее ожидаетъ. Могу я назвать ее? могу я быть столь дерзокъ? Эта опасность — въ ней самой: у ней сердце слишкомъ мягко.

— У ней храбрости не хватаетъ, баронъ,— сказала принцесса.— Представьте только, что будетъ, если мы плохо разсчитали, если мы будемъ разбиты.

— Разбиты?.. разв заяцъ можетъ разбить собаку? Наши войска разставлены вдоль границы, черезъ пять часовъ авангардъ въ пять тысячъ штыковъ будетъ у воротъ Бранденау, а во всемъ Герольштейн не наберется и пяти сотъ человкъ, умющихъ маневрировать. Дло просто, какъ дважды два четыре. Никакого сопротивленія не можетъ быть.

— Не великъ тогда и подвигъ,— замтила она.— Это-то вы называете славой? Это все равно, что побить ребенка.

— Мужество дипломатично. Мы предпринимаемъ смлый шагъ, не впервые обращаемъ глаза всей Европы на Грюневальдъ. И во время переговоровъ, въ послдующіе три мсяца, запомните мои слова, мы или выдержимъ, или падемъ. Вотъ тутъ-то я буду нуждаться въ вашихъ совтахъ,— прибавилъ онъ, почти мрачно.— Еслибы я не видлъ васъ въ дл, еслибы я не зналъ изворотливости вашего ума, я бы трепеталъ, сознаюсь въ томъ, за послдствія. Но въ этой сфер, мужчинамъ слдуетъ признать свою неспособность. Вс великіе дипломаты, которые вели успшные переговоры, если не были женщинами, то всегда пользовались совтами женщинъ. У m-me де-Помпадуръ были плохіе слуги, она не нашла своего Гондремарка, но какой она была великій политикъ! А Катерина Медичи!.. какая врность взгляда, какая изобртательность на средства, какая гибкость въ пораженіи! Но, увы! втреныя головы были у ея родныхъ дтей и въ ней самой была только одна вульгарная черта, а именно: она была доброй женой и допустила семейнымъ узамъ и привязанностямъ связать себя по рукахъ и ногамъ.

Эти странныя историческія теоріи, прямо составленныя ad usum Seraphinae, не оказали обычнаго, успокоивающаго вліянія на принцессу.

Было очевидно, что на нее нашло сомнніе въ своихъ собственныхъ дяніяхъ. Она продолжала оспаривать своего совтчика, полузакрывъ глаза и иронически улыбаясь.

— Какіе мужчины дти!— говорила она,— какъ они любятъ громкія слова! Еслибы вамъ пришлось чистить кастрюли, г. баронъ, вы бы, наврное, назвали бы это доблестью.

— И назвалъ бы,— твердо отвчалъ баронъ.— Добродтель нуждается въ красивомъ названіи, она не такъ-то привлекательна сама по себ.

— Прекрасно, но извольте мн разъяснить, въ чемъ наша храбрость. Мы просили позволенія, какъ дти. Наша бабушка въ Берлин, нашъ дядюшка въ Вн, вся фамилія погладила насъ по головк и поощрила къ дйствію. Храбрость!.. я дивлюсь, когда слышу васъ.

— Ваша свтлость сегодня на себя не похожи!. Вы забываете, въ чемъ заключается опасность. Справедливо, что мы получили одобреніе со всхъ сторонъ, но вашей свтлости хорошо извстно, на какихъ невозможныхъ условіяхъ, и, кром того, извстно тоже, какъ легко забываются такія тайныя совщанія на гласныхъ сеймахъ и какъ отъ нихъ открещиваются. Опасность существуетъ (онъ внутренно бсился, что долженъ раздувать тотъ самый уголь, который старался потушить), и не мене существенная отъ того, что она не военная. Еслибы намъ пришлось опереться на наши войска, то хотя я раздляю надежды вашей свтлости на усердіе нашего главнокомандующаго, но не слдуетъ забывать, что онъ еще не имлъ случая доказать свое искусство. Что касается переговоровъ, то тутъ руководство принадлежитъ намъ и, зъ вашей помощью, я не боюсь опасности.

— Все это прекрасно,— вздохнула Серафина.— Но я вижу опасность въ иномъ направленіи. Этотъ народъ, этотъ ужасный народъ — представьте только, что онъ возмутится? Что подумаетъ о насъ Европа?— что мы предпринимаемъ вторженія въ чужую землю, когда мой собственный тронъ колеблется!

— Простите, ваша свтлость,— отвчалъ улыбаясь Гондремаркъ,— тутъ вы ошибаетесь. Что питаетъ недовольство народа? Что, какъ не налоги? Но разъ мы завладемъ Герольштейномъ, налоги будутъ отмнены, сыновья вернутся въ семьи, покрытые славой, дома обогатятся награбленной добычей, на вс вкусы найдется своя доля военной славы и вс семьи будутъ счастливы! ‘Ай!— станутъ они говорить другъ другу, хлопая длинными ушами,— принцесса знала что длала, она была права, у ней умная голова на плечахъ и вотъ намъ теперь лучше живется, чмъ прежде’. Но къ чему я все это говорю?— ваша свтлость сами раньше того указывали мн на все это, ваши резоны и убдили меня предпринять все это дло.

— Мн кажется, г. фонъ-Гондремаркъ,— сказала Серафина колко,— вы часто приписываете мн свою собственную дальновидность.

На одну секунду Гондремаркъ потерялся передъ такой ловкой аттакой, но тотчасъ же опомнился.

— Неужели?— сказать онъ.— Чтожъ, это возможно. Я замтилъ такую же наклонность и у вашей свтлости.

Это было сказано такъ откровенно и казалось такъ справедливо, что Серафина успокоилась. Ея тщеславіе было задто и, когда причину устранили, она повеселла.

— Хорошо,— замтила она,— но все это не идетъ къ длу. Мы заставляемъ Фридриха ждать въ передней и я все еще не знаю плана нашего похода. Ну-съ, товарищъ-адмиралъ, будемъ совщаться.

— Адмиралъ?— переспросилъ баронъ, улыбаясь.— Долго еще намъ ждать, пока у насъ будетъ адмиралъ въ Грюневальд.

— До моря не близко, monsieur l’Ambitieux, и у насъ не можетъ быть адмирала, пока нтъ порта,— отвчала она.

— Не близко? Когда государство начнетъ расширяться, оно растетъ въ геометрической прогрессіи.

— Полноте, вы шутите, monsieur mon premier ministre. Какъ мн теперь его принять? И что намъ длать, если онъ увидитъ, что у насъ дловое совщаніе?

— Я пока раскланяюсь съ вашей свтлостью. Я видлъ васъ въ дл. Пригласите его заняться театромъ! Но будьте какъ можно мягче,— прибавилъ онъ.— Нельзя ли, чтобы у моей государыни голова поболла, напримръ?

— Ни за что!— отвчала она.— Женщина, которая уметъ править, какъ мужчина, уметъ драться, не должна уклоняться отъ поединка. Рыцарь не долженъ позорить свое оружіе.

— Если такъ, то позвольте мн умолять ma belle dame sans merci, присвоить себ единственную добродтель, которой у нея нтъ. Будьте снисходительны въ бдному молодому человку, притворитесь, что интересуетесь его охотой, что вамъ надола политика, что вы отдыхаете въ его обществ отъ сухихъ дловыхъ занятій. Одобряете ли, ваша свтлость, такой планъ дйствій?

— Все это пустяки,— отвчала Серафина.— Совтъ — вотъ существенное.

— Совтъ?— вскричалъ Гондренаркъ.— Позвольте мн, ваша свтлость…

Онъ всталъ и сталъ расхаживать по комнат, передразнивая Отто и голосомъ и жестами, и довольно удачно.

‘Что у насъ сегодня на очереди, г. Гондремаркъ? Ахъ, господинъ канцлеръ, у васъ новый парикъ? Вамъ меня не обманутъ, я знаю вс парики въ Грюневальд, у меня государственный взглядъ. Что это за бумаги? О, знаю. Ну, разумется. Наврное, наврное, держу пари, что никто изъ васъ не замтилъ этого парика. Ну, разумется. Ничего объ этомъ не знаю. Боже мой, скоро ли это кончится? Ну хорошо, подпишите ихъ вс, у васъ есть довренность. Видите, г. канцлеръ, что я узналъ вашъ парикъ’…

— И вотъ какимъ образомъ,— заключилъ Гондренаркъ своимъ собственнымъ голосомъ,— нашъ монархъ просвщаетъ и направляетъ своихъ совтниковъ.

Но когда баронъ обратился къ Серафим за одобреніемъ, онъ встртилъ ледяной отпоръ.

— Вамъ угодно щеголять остроуміемъ, г. фонъ-Гондремаркъ,— сказала она,— и вы, кажется, забыли, гд вы находитесь. Но такого рода репетиціи могутъ ввести въ заблужденіе. Вашъ повелитель, принцъ Грюневальдскій, бываетъ иногда гораздо требовательне.

Гондренаркъ послалъ ее къ чорту въ душ. Изъ всхъ оскорбленныхъ самолюбій, оскорбленное самолюбіе шута всего сердите, а когда ожидаются важныя событія, такіе мелкіе удары становятся нестерпимыми. Но Гондремаркъ былъ желзный человкъ. Онъ ничего не показалъ. Онъ даже не отступилъ назадъ, какъ бы сдлалъ дюжинный интриганъ, но храбро возражалъ:

— Принцесса,— сказалъ онъ,— если, какъ вы говорите, онъ окажется требовательнымъ, то мы возьмемъ быка за рога.

— Увидимъ,— отвчала она, и поправила платье, какъ бы собираясь встать.

Досада, гнвъ, отвращеніе — вс самыя дкія чувства шли къ ней какъ брилліанты. Она въ эту минуту очень похорошла.

‘Дай Богъ, чтобы они поссорились’, подумалъ Гондренаркъ. ‘Проклятая лисица можетъ ускользнуть отъ меня, если они не поссорятся, пора выпуститъ его на сцену. Пустъ сцпятся!’

И въ силу этихъ размышленій, онъ опустился на одно колно и рыцарски поцловалъ руку принцессы.

— Государыня, отпустите теперь своего слугу,— проговорилъ онъ.— Мн надо еще многое приготовить къ совту.

— Ступайте,— сказала она и встала.

И въ то время какъ Гондремаркь вышелъ въ боковую дверь, она позвонила и приказала впустить принца.

VI.
Принцъ читаетъ лекцію о брак, съ практическими иллюстраціями о развод.

Съ цлымъ міромъ прекрасныхъ намреній, Отто вступилъ въ кабинетъ своей жены. Какими отеческими, какими нжными,какими душевными словами готовился онъ ее растрогать! Серафина тоже была хорошо настроена. Ея обычное отношеніе къ Отто, какъ къ помх, которая можетъ разстроить вс ея планы, смнилось временнымъ недовріемъ къ самимъ планамъ. Кром того, Гондремаркъ возбудилъ въ ней гнвъ и отвращеніе. Въ душ она никогда не любила барона. Сквозь его наглую угодливость, сквозь обожаніе, которымъ онъ съ неделикатной деликатностью привлекалъ ея вниманіе, она угадала грубость его натуры. Такъ человкъ можетъ гордиться тмъ, что приручилъ медвдя, и все-таки возмущаться его запахомъ. И кром того, у нея было глухое предчувствіе, что этотъ человкъ фальшивъ и обманываетъ ее. Правда, что и она фальшиво играла его любовью, но онъ, быть можетъ, фальшиво игралъ ея тщеславіемъ. Дерзость послдней мимической сцены, которую отъ себ позволялъ, и ложное положеніе, въ какомъ она находилась въ то время, какъ сидла и глядла на него, тяжелымъ камнемъ легли на ея совсть. Она встртила Отто почти какъ виноватая, но вмст съ тмъ обрадовалась тому, что его приходъ отвлекаетъ ее отъ всхъ этихъ тяжелыхъ вещей.

Но направленіе всякаго разговора зависитъ отъ тысячи мелочей и, при самомъ вход въ комнату, Отто непріятно поразило одно обстоятельство. Гондремаркъ ушелъ, но стулъ, на которомъ онъ сидлъ, остался на прежнемъ мст и Отто было тяжело, что этого человка не только принимаютъ, но онъ и уходитъ съ какой-то таинственностью. Подъ вліяніемъ этой горькой мысли, онъ довольно рзко отослалъ человка, который его ввелъ къ принцесс.

— Вы, однако, у меня какъ дома,— замтила послдняя, задтая его повелительнымъ тономъ и взглядомъ, брошеннымъ имъ на стулъ.

— Я такъ рдко у васъ бываю,— отвчалъ Отто,— что имю почти право на то, чтобы со мной обращались, какъ съ гостемъ.

— Вы сами выбираете себ общество, Фридрихъ,— замтила она.

— Я затмъ сегодня и пришелъ, чтобы поговорить объ этомъ. Мы уже четыре года какъ женаты, Серафина, и эти годы не были счастливыми ни для васъ, ни для меня. Я хорошо знаю, что не годился вамъ въ мужья. Я не молодъ, не честолюбивъ, люблю бездлье, и вы презирали меня, не смю сказать, несправедливо. Но, чтобы судить безпристрастно о той и о другой сторон, я долженъ напомнить, какъ я дйствовалъ. Когда я нашелъ, что васъ забавляетъ разыгрывать роль государыни на этой миніатюрной сцен, разв я не передалъ вамъ мой игрушечный ящикъ, Грюневальдъ? А когда я нашелъ, что я непріятенъ вамъ какъ мужъ, разв я надодалъ вамъ своимъ вниманіемъ? Согласитесь, что ни одинъ мужъ не могъ быть мене требовательнымъ? Вы скажете, что у меня нтъ чувствъ, нтъ предпочтеній и, слдовательно, нтъ и чести, что я иду, куда втеръ дуетъ, что вс мои дйствія обусловливаются моимъ характеромъ и, въ одномъ, вы будете справедливы: что легко, очень легко предоставлять вещи ихъ собственному теченію. Но, Серафина, я начинаю понимать, что это не всегда благоразумно. Если я былъ слишкомъ старъ и слишкомъ безпеченъ, чтобы быть вашимъ мужемъ, я долженъ былъ помнить, что я — государь той страны, куда вы явились гостьей и ребенкомъ. Въ этомъ отношеніи, у меня были обязанности и этихъ обязанностей я не исполнилъ.

Ссылаться на преимущество старшаго возраста, значитъ наврное оскорбить своего собесдника.

— Обязанности!— засмялась Серафина,— какъ странно слышать это слово въ вашихъ устахъ, Фридрихъ! Вы меня смшите! Что это за фантазія? Ступайте, кокетничайте съ фрейлинами, будьте принцемъ изъ саксонскаго фарфора, какимъ вы кажетесь. Наслаждайтесь жизнью, mon enfant, и предоставьте обязанности и государство намъ.

Это множественное мстоимніе оскорбило слухъ принца.

— Я и безъ того слишкомъ много наслаждался,— сказалъ онъ,— если это называется наслаждаться. А между тмъ я могъ бы многое возразить вамъ. Вы, кажется, воображаете, что я до страсти люблю охотиться. Но право, бывали дни, когда меня гораздо больше интересовало то, что вы любезно называете моимъ правительствомъ. И я всегда претендовалъ на нкоторый вкусъ, я умлъ отличать счастіе отъ скучной рутины, между охотой, трономъ Австріи и вашимъ обществомъ, я бы ни минуты не колебался въ выбор, еслибы выборъ отъ меня завислъ. Вы были двочка, бутонъ, когда васъ мн отдали!..

— Господи!— вскричала она,— вы, кажется, намрены объясниться въ любви?

— Я никогда не бываю смшонъ,— отвтилъ онъ,— это мое единственное достоинство и вы можете быть уврены, что между вами произойдетъ только модное супружеское объясненіе. Но когда я говорю о прошломъ, то простая вжливость требуетъ, чтобы я говорилъ о немъ съ сожалніемъ. Будьте же справедливы: вы бы сами сочли меня страшнымъ грубіянонъ, еслибы я вспоминалъ объ этихъ дняхъ безъ приличной печали. Будьте еще справедливе и скажите, хотя бы только изъ снисхожденія, что и вы сожалете о прошломъ.

— Мн не о чемъ сожалть,— заявила принцесса.— Вы меня удивляете. Я думала, что вы счастливы.

— Счастливъ, счастливъ!— есть сто способовъ быть счастливымъ. Одинъ человкъ чувствуетъ себя счастливымъ, когда бунтуется, другой, когда спитъ, третій ищетъ счастія въ вин, въ перемн, въ путешествіи. Говорятъ, добродтель длаетъ счастливымъ,— я не пробовалъ, говорятъ также, что въ прежнихъ, спокойныхъ, старомодныхъ супружествахъ было много счастія. Счастливъ? Да, я счастливъ, если хотите, но скажу вамъ откровенно, я былъ счастливе, когда привезъ васъ сюда своей женой.

— Но, кажется, съ тхъ поръ, вы перемнили свое мнніе,— замтила принцесса не безъ замшательства.

— Нтъ, я никогда не мнялся. Помните, Серафина, когда мы хали домой и вы увидли розы по дорог и я вышелъ изъ экипажа и нарвалъ вамъ розъ?— то была узенькая тропинка между высокими деревьями, и помните золотистый закатъ солнца и облака, бжавшія надъ нашими головами? Я сорвалъ вамъ девять, девять красныхъ розъ и вы за каждую изъ нихъ меня поцловали, и я сказалъ себ, что на каждую розу и на каждый поцлуй придется, по крайней мр, годъ любви. Увы! не прошло и полутора лтъ, какъ все кончилось. Но разв вы думаете, Серафина, что мое сердце измнилось?

— Право, не знаю,— отвчала она точно автоматъ.

— Нтъ, оно не измнилось. Въ любви, хотя бы даже мужа къ жен, нтъ ничего смшного, когда эта любовь сознаетъ себя несчастной и ничего не требуетъ. Я построилъ свое зданіе на песк, простите меня, я не въ упрекъ это говорю, я построилъ зданіе на своихъ собственныхъ недостаткахъ, но я вложилъ свое сердце въ это зданіе и оно схоронено среди обломковъ.

— Какъ поэтично!— проговорила она съ напускнымъ смхомъ, потому что какая-то невдомая, непривычная мягкость проникала въ ея сердце.— Но что вы хотите сказать?— спроси’ она, стараясь предать твердость голосу.

— Я хочу сказать слдующее, хотя мн и трудно это высказывать. Я хочу сказать: Серафима, я все-таки вашъ мужъ и вмст съ тмъ бдный глупецъ, которой васъ любятъ. Поймите, я — не побирающійся мужъ, я не хочу милости, не хочу, чтобы вы дали мн, изъ состраданія то, чего не можете дать въ любви. Я не прошу и не зналъ бы этого. Что касается ревности, то какое право я имю ревновать? Собака, которая лежитъ на сн, сама не сть и другимъ не даетъ, только смшна въ глазахъ другихъ собакъ. Но какъ бы то ни было, а въ глазахъ свта, я все же вашъ мужъ и спрашиваю васъ: честно ли вы со мной поступаете? Я держусь поодаль, предоставляю вамъ свободу, предоставляю вамъ длать все, что вы хотите. Чмъ же вы мн за это отплачиваете? Я нахожу, Серафина, что вы были слишкомъ легкомысленны. Между людьми, находящимися другъ съ другомъ въ такихъ отношеніяхъ, какъ мы съ вами, требуется особенная деликатность и взаимное вниманіе. Можетъ быть трудно избжать скандала, но очень тяжело его переносить.

— Скандала!— закричала она, съ трудомъ переводя духъ.— Скандала!.. вы къ этому вели свою рчь?

— Я старался высказать вамъ то, что я чувствую. Я сказалъ вамъ, что люблю васъ, люблю безъ взаимности… что очень горько для мужа, я открылъ всю свою душу, чтобы слова мои не показались оскорбительными. А теперь, такъ какъ я началъ, то уже и кончу.

— Я прошу этого, я хочу знать, въ чемъ дло?

Отто вспыхнулъ.

— Я долженъ сказать то, о чемъ лучше бы умолчать. Я совтую вамъ рже видться съ Гондремаркомъ.

— Съ Гондремаркомъ? А почему?

— Ваша близость съ нимъ служитъ поводомъ въ скандалу,— сказалъ Отто достаточно твердо,— скандалу, который мучителенъ для меня и убилъ бы вашихъ родителей, еслибы они о немъ узнали.

— Вы первый говорите мн это,— проговорила она.— Благодарю васъ.

— И вы права,— отвчалъ онъ.— Быть можетъ, я одинъ изъ вашихъ друзей…

— Оставьте въ поко моихъ друзей,— перебила она.— Мои друзья, другого рода люди. Вы пришли ко мн и вздумали разыграть чувствительную сцену. Когда я видла васъ въ послдній разъ? Я въ этотъ промежутокъ времени управляла за васъ вашимъ королевствомъ и въ этомъ вы мн не помогали. Наконецъ, когда я устала отъ мужской работы, а вы устали отъ своихъ забавъ, вы приходите и длаете мн сцену супружеской ревности… точно лавочникъ своей жен! Это слишкомъ нелпо. Вы должны были бы пенять, что я не могу управлять за васъ государствомъ и вмст съ тмъ вести себя, какъ двочка. Скандалъ носится въ воздух, который окружаетъ насъ, государей, государю слдовало бы это знать. Вы играете неверную роль. Врите ли вы этимъ слухамъ?

— Разв я былъ бы тогда здсь?

— Вотъ это-то я и хочу знать!— закричала она, окончательно выходя изъ себя.— Предположимъ, что вы врите, предположимъ, говорю я, что вы врите?..

— Я бы заставилъ себя врить противному,— отвчалъ онъ.

— Я такъ и думала. О! вы состоите изъ одной низости!

— Послушайте,— закричалъ онъ, разсердившись, наконецъ, въ свою очередь:— довольно такихъ словъ. Вы намренно искажаете мое поведеніе, вы злоупотребляете моимъ терпніемъ. Отъ имени вашихъ родителей, отъ своего имени, я приглашаю васъ быть осторожне.

— Что это просьба, monsieur mon mari?— спросила она.

— Какъ вамъ угодно, я могъ бы вамъ и приказать.

— Вы можете по существующимъ законамъ даже посадить меня въ тюрьму. Но что же вы отъ этого выиграете?

— Вы будете вести себя по прежнему?— спросилъ онъ.

— Непремнно,— отвчала, она.— Какъ скоро эта комедія будетъ окончена, я попрошу барона фонъ-Гондремарка придти ко мн. Поняли ли вы?— прибавила она, вставая.

— Если такъ, то я попрошу васъ взять меня подъ руку и вмст со мной постить другую часть моего жалкаго дома,— сказалъ Отто, весь дрожа отъ гнва.— Будьте спокойны, это не отниметъ у васъ много времени и будетъ послдней услугой, которую вамъ придется мн оказать.

— Послдней?— вскричала она.— Съ большимъ удовольствіемъ!

Она подала ему руку и онъ повелъ ее подъ руку. Оба въ душ сгорали отъ гнва и раздраженія. Онъ провелъ ее черезъ боковую дверь, въ которую передъ тмъ вышелъ Гондремаркъ, они прошли нсколько корридоровъ, гд рдко кто проходилъ и которые окнами выходили во дворъ и, наконецъ, пришли въ ту часть дворца, гд расположены были покои принца. Первая комната была оружейная и въ ней стны увшаны оружіемъ различныхъ странъ, а окна выходили на террасу передняго фронтона.

— Вы привели меня сюда, чтобы убить? — освдомилась она.

— Я привелъ васъ сюда только мимоходомъ,— отвтилъ Отто.

Посл того они вошли въ библіотеку, гд старикъ камергеръ силлъ и дремалъ. Онъ всталъ, поклонился принцу и принцесс и спросилъ, что они прикажутъ.

— Дожидайтесь насъ здсь,— отвчалъ Отто.

Слдующая остановка была въ портретной галлере, гд вислъ портретъ Серафины въ амазонк и съ красными розами въ волосахъ, какъ его приказалъ нарисовать принцъ. Онъ молча указалъ ей на портретъ. Она молча приподняла брови, и затмъ они вышли въ корридоръ, устланный коврами, куда выходили четыре двери. Одна вела въ спальню Отто, другая въ спальню Серафины. И здсь, наконецъ, Отто выпустилъ ея руку и подойдя въ двери, заперъ ее на замокъ.

— Давно уже она не запиралась извнутри,— замтилъ онъ.

— Довольно, что она запирается снаружи,— отвчала принцесса.— Это все?

— Прикажете отвести васъ назадъ?— спросилъ онъ.

— Я бы предпочла,— отвчала она съ вызовомъ,— чтобы меня отвелъ баронъ фонъ-Гондремаркъ.

Отто позвалъ камергера.

— Если баронъ фонъ-Гондремаркъ находится во дворц,— сказалъ онъ,— то попросите его придти сюда къ принцесс.

И когда камергеръ ушелъ, принцъ спроси’:

— Могу я еще чмъ-нибудь услужить вамъ?

— Нтъ, благодарю васъ. Вы очень позабавили меня,— отвчала она.

— Теперь я возвращаю вамъ вполн вашу свободу. Вы были несчастны замужемъ.

— Да, несчастна.

— Мужъ, однако, не особенно стснялъ васъ и отнын будетъ стснять еще меньше. Но одну вещь я все-таки прошу васъ не забывать, а именно: что вы носите имя моего отца и такъ какъ вы не желаете принимать отъ меня совтовъ, то постарайтесь сами носить его съ большимъ достоинствомъ.,

— Какъ долго не идетъ баронъ фонъ-Гондремаркъ,— замтила она.

— О! Серафина, Серафина!— воскликнулъ онъ.

И на этомъ окончилось ихъ свиданіе.

Она подошла въ окну и стала въ него глядть, немного спустя камергеръ доложилъ о приход барона фонъ-Гондремарка, который вошелъ нсколько растерянный и смущенный отъ такого необычнаго приглашенія. Принцесса отвернулась отъ окна съ улыбкой, выказавшей вс ея блые зубы, только румянецъ на щекахъ, боле сильный чмъ обыкновенно, выдавалъ ея волненіе. Отто былъ блденъ, но вполн владлъ собой.

— Баронъ фонъ-Гондремаркъ,— сказалъ онъ,— сдлайте мн одолженіе: отведите принцессу въ ея покои.

Баронъ, все еще не постигавшій, что все это значитъ, предложилъ руку принцесс, которая съ улыбкой ее приняла и чета удалилась черезъ портретную галлерею.

Какъ только они ушли, Отто сообразилъ всю нелпость своего поведенія и то, что онъ сдлалъ діаметрально противуположное тому, что хотлъ сдлать. Онъ съ минуту простоялъ, какъ бы оглушенный. Такое полное и неудержимое фіаско показалось ему самому очень смшнымъ и онъ громко разсмялся, не смотря на свою ярость. Это настроеніе смнилось, въ свою очередь, сильнымъ припадкомъ раскаянія, а затмъ онъ снова разсердился, вспомнивъ свою неудачу. Такимъ образомъ, его раздирали самыя противуположныя чувства: то онъ горевалъ о своей непослдовательности и невыдержк, то проникался жгучимъ негодованіемъ и благородной жалостью къ самому себ.

Онъ ходилъ по комнат, точно леопардъ. Отто могъ быть опасенъ минутами. Подобно пистолету, онъ могъ выстрлить и убить, но подобно пистолету же его могли бросить въ сторону. Но въ эту именно минуту, когда онъ бгалъ по комнат, поперемнно негодуя, бсясь и терзаясь, и рвалъ въ клочки носовой платокъ, его раздраженіе дошло до послдней степени, нервы были крайне натянуты. Пистолетъ, можно сказать, быль заряженъ. И когда ревность, минутами, судорогой пробгала по его лицу, онъ былъ тогда опасенъ. Онъ презиралъ страданія ревности, и, однако, они его терзали. Но и въ самомъ разгар своего бшенства, онъ все еще врилъ въ невинность Серафины, но мысль о возможности измны съ ея стороны была горьчайшей приправой въ кубку его горестей.

Но вотъ въ дверь постучались и камергеръ подалъ еку записку. Онъ взялъ ее и смялъ въ рук, продолжая ходить по комнат и предаваться бурнымъ мыслямъ, нсколько минутъ прошло прежде, нежели онъ понялъ, въ чемъ дло. Тогда онъ остановился и распечаталъ записку. Она была нацарапана карандашомъ, рукою Готгольда, и гласила слдующее:

‘Совтъ немедленно созывается и втайн. Г. ф. Г.’

Если совтъ созывался раньше срока и втайн, ясно, что опасались его вмшательства. Опасались! Это пріятно. Готгольдь также, Готгольдь, всегда смотрвшій на него, какъ на хилаго мальчика, теперь беретъ на себя трудъ предупреждать его, Готгольдъ чего-то ждетъ отъ его вмшательства. Хорошо! никто изъ нихъ не будетъ разочарованъ въ своихъ предположеніяхъ, государь, котораго слишкомъ долго держалъ въ тни несчастный любовникъ, снова появится и засіяетъ, какъ солнце. Онъ позвалъ камердинера, тщательно исправилъ безпорядокъ въ своемъ туалет и затмъ, завитой, надушенный и изящный, какъ настоящій prince charmaut, но съ раздувающимися ноздрями, отправился въ совтъ, гд его не ждали.

VII.
Принцъ распускаетъ совтъ.

Дло было, какъ сообщалъ Готгольдь. Освобожденіе сэра Джона, смущенное повствованіе Грейзенгезанга и пуще всего сцена между Серафиной и принцемъ побудила заговорщиковъ сдлать смлый шагъ. Поднялась суматоха, гонцы полетли въ разныя стороны съ записками и въ половин десятаго утра, часомъ раньше обычнаго срока, грюневальдскій совтъ собрался вокругъ стола.

Составъ его былъ невеликъ. По настоянію Гондремарка, членовъ подвергли тщательному выбору и оставили одн только пшки. Трое секретарей сидло у бокового стола. Серафина заняла предсдательское мсто, по правую руку отъ нея сидлъ Гондремаркъ, по лвую Грейзенгезангъ, дале, казначей Графинскій, графъ Эйзенхаль и дв-три безцвтныхъ личности и, наконецъ, къ общему удивленію, Готгольдь.

Отто назначилъ его стоимъ частнымъ секретаремъ, главнымъ образомъ для того, чтобы онъ могъ получать жалованье. Его настоящее появленіе было грознымъ признакомъ. Гондремаркъ косился на него и одинъ изъ безцвтныхъ членовъ совта, поймавъ на лету этотъ косой взглядъ, поскорй отодвинулся отъ лица, которое явно было въ немилости.

— Время не терпитъ, ваша свтлость,— сказалъ баронъ:— можемъ мы приступить къ дду?

— Немедленно,— отвчала Серафина.

— Простите, ваша свтлость,— вмшался Гоггольдъ:— но, быть можетъ, вамъ еще неизвстно, что принцъ Отто вернулся.

— Принцъ не будетъ присутствовать на совт,— отвчала Серафина, слегка покраснвъ.— Депеши готовы, г. канцлеръ? Одна предназначается въ Герольштейнъ.

Секретарь подалъ бумагу.

— Вотъ, государыня. Прикажете прочитать?— спросилъ Грейвенгезангъ.

— Намъ извстно содержаніе,— отвчалъ Гондремаркъ.— Ваша свтлость одобряетъ его?

— Безусловно,— сказала Серафина.

— Не стоитъ, значитъ, читать,— заключить баронъ.— Угодно подписать вашей свтлости?

Принцесса подписала, за ней подписали Гондремаркъ, Эйзенталь и одинъ изъ безучастныхъ членовъ совта, посл чего бумага передана была черезъ столъ библіотекарю. Тотъ медленно читалъ читать ее.

— Намъ некогда ждать, господинъ докторъ,— грубо закричалъ баронъ.— Если вы не хотите подписывать по приказанію вашего государя, то возвратите мн депешу. А не то, оставьте совтъ,— прибавилъ онъ съ раздраженіемъ.

— Я не согласенъ послдовать вашему приглашенію, г. фонъ-Гондремаркъ, а государь мой, на чемъ я продолжаю съ сожалніемъ настаивать, все еще отсутствуетъ,— отвчалъ докторъ спокойно.

И продолжалъ читать бумагу въ то время, какъ другіе члены переглядывались и перешептывались.

— Государыня, господа,— сказалъ онъ, наконецъ,— то, что я держу въ рукахъ, есть просто-на-просто объявленіе войны.

— Просто-на-просто,— отвтила Серафина съ вызовомъ.

— Государь этой страны находится подъ одной крышей съ нами,— продолжалъ Гоггольдъ,— я настаиваю на томъ, чтобы его пригласили сюда. Нахожу безполезнымъ высказывать свои резоны, потому что вс вы должны въ душ стыдиться своей измны.

Совтъ забушевалъ, какъ море. Поднялись восклицанія.

— Вы оскорбляете принцессу,— загремлъ Гондремаркъ.

— Я настаиваю на своемъ протест,— возразилъ Готгольдь.

Среди этой суматохи дверь широко распахнулась и вошелъ Отто.

Появленіе его до того смутило присутствующихъ, что они молча услись на свои мста, а Грейзенгезангъ, чтобы скрытъ смущеніе, сталъ рыться въ бумагахъ. Вс при этомъ забыли поклониться принцу.

— Господа,— проговорилъ принцъ и замолчалъ.

Вс повскакали съ мстъ, и этотъ безмолвный упрекъ окончательно деморализировалъ слабйшихъ членовъ.

Принцъ медленно подошелъ къ нижнему краю стола и тамъ снова остановился, и устремивъ взглядъ на Грейзенгезанга, спросилъ:

— Что это значитъ, г. канцлеръ, что меня не увдомили объ этой перемн часа засданія?

— Ваша свтлость,— отвчалъ канцлеръ,— ея свтлость, принцесса…— И умолкъ.

— Я думала,— заговорила Серафина,— что вы не намрены присутствовать въ совт.

Тутъ глаза ихъ встртились, и Серафина не могла выдержать его взгляда и опустила свои.

Но гнвъ въ ней только сильне разгорлся отъ того, что ей было стыдно.

— А теперь, господа, прошу васъ садиться,— сказалъ Отто, беря кресло.— Я находился въ отсутствіи и безъ сомннія дла нсколько запущены. Но прежде нежели мы перейдемъ въ текущимъ дламъ, г. Графинскій, извольте немедленно отпустить мн четыре тысячи кронъ. Отмтьте, пожалуйста, у себя въ записной книжк,— прибавилъ онъ, видя, что казначей съ удивленіемъ выпучилъ на него глаза.

— Четыре тысячи кронъ?— переспросила Серафина,— скажите пожалуйста, для чего?

— Для моихъ собственныхъ надобностей,— отвчалъ Отто, улыбаясь.

Гондремаркъ толкнулъ Графинскаго подъ столомъ.

— Если вашей свтлости угодно будетъ указать, какое назначеніе…— начала было эта подставная кукла.

— Вы здсь, милостивый государь, не затмъ, чтобы задать вопросы своему государю,— замтилъ Отто.

Графинскій взглядомъ просилъ поддержки у своего принципала, и Гондремаркъ поспшилъ ему на помощь и заплъ сладкимъ, вкрадчивымъ голосомъ:

— Ваша свтлость естественно удивлена, и г. Графинскій, хотя я увренъ, что онъ не имлъ намренія оскорбить вашу свтлость, быть можетъ, лучше бы сдлалъ, еслибы началъ съ объясненія. Въ настоящую минуту вс государственные рессурсы вполн поглощены и, какъ мы надемся доказать, употреблены самымъ разумнымъ образомъ. Черезъ мсяцъ, я не сомнваюсь, мы будемъ имть возможность исполнить вс требованія, какія вашей свтлости угодно будетъ предъявить намъ, но въ настоящую минуту я боюсь, что даже такой малой суммы нельзя будетъ удлить безъ ущерба для длъ. Мы горимъ усердіемъ угодить вашей свтлости, хотя усердіе можетъ оказаться не по силамъ.

— Г. Графинскій, сколько денегъ у насъ въ касс?— спросилъ Отто.

— Ваша свтлость,— протестовалъ казначей,— мы не можемъ удлить изъ этихъ денегъ ни гроша.

— Вы, кажется, милостивый государь, уклоняетесь отъ прямого отвта,— сверкнулъ глазами принцъ, и повернувшись къ боковому столу, сказалъ:

— Г. секретарь, покажите мн приходъ и расходъ нашей кассы.

Графинскій поблднлъ, какъ смерть, канцлеръ, дожидавшійся своей очереди, про себя молился, Гондремаркъ насторожился, какъ разозленная кошка. Готгольдъ, съ своей стороны, съ удивленіемъ глядлъ на своего кузена, онъ, конечно, выказывалъ энергію, но съ какой стати въ такой серьезный моментъ, когда время страшно дорого, онъ завелъ всю эту рчь о деньгахъ? и къ чему онъ тратитъ силы на личное дло?

— Я вижу,— продолжалъ Отто, указывая пальцемъ на цифру прихода,— что у насъ имется 20,000 кронъ въ касс.

— Совершенно врно, ваша свтлость,— отвчалъ баронъ.— Но наши обязательства, изъ которыхъ нкоторыя къ счастію не требуютъ немедленнаго расхода, значительно превышаютъ эту сумму, и въ настоящее время было бы нравственно невозможно отдлить хотя бы только одинъ флоринъ. По существу, касса пуста. Мы уже получили крупный счетъ за военные припасы.

— Военные припасы?— воскликнулъ Отто съ искусно поддланнымъ удивленіемъ.— Но если я не ошибаюсь, то мы заплатили по этимъ счетамъ въ январ?

— Посл того были новые заказы,— объяснилъ баронъ.— Пополненъ новый паркъ артиллеріи, пятьсотъ лафетовъ, семьсотъ вьючныхъ муловъ, подробности занесены въ особый меморандумъ. Г. секретарь Гольцъ, прошу васъ покажите меморандумъ.

— Можно подумать, господа, что мы собираемся воевать,— сказалъ Отто.

— Да, мы собираемся воевать,— отвчала Серафина.

— Воевать!— вскричалъ принцъ.— Съ кмъ это? Въ Грюневальд миръ царствовалъ въ продолженіе столтій. Какое оскорбленіе нанесено намъ, какому нападенію подверглись мы?

— Вотъ, ваша свтлость, ультиматумъ,— сказалъ Гондремаркъ.— Въ немъ недоставало только подписи, когда ваша свтлость изволили такъ кстати войти.

Отто положилъ бумагу передъ собой, читая, онъ мальцамъ постукивалъ по столу.

— И вы, кажется, собирались отправятъ эту бумагу безъ моего вдома?— спросилъ онъ, наконецъ.

Одинъ изъ безразличныхъ членовъ поспшилъ замазать дло.

— Г. докторъ фонъ-Гогенштоквицъ только-что выразилъ свое несогласіе касательно этого пункта,— заявилъ онъ.

— Дайте мн всю остальную корреспонденцію объ этомъ вопрос,— сказалъ принцъ.

Она была подана ему, и онъ терпливо сталъ читать ее отъ начала до конца, въ то время какъ члены совта сидли за столомъ въ довольно глупомъ положеніи. Секретари же обмнивались восхищенными взглядами за своимъ столомъ: стычка въ совт была для нихъ рдкимъ и желаннымъ развлеченіемъ.

— Господа,— сказалъ Отто, прочитавъ всю корреспонденцію,— я съ тяжелымъ чувствомъ читалъ это. Претензія на Обермюнстероль очевидно несправедливая, въ ней нтъ капли справедливости. Тутъ нтъ мотива даже для послобденной баловни, а вы хотите раздуть это въ casus belli.

— Само собой разумется, ваша свтлость,— отвчалъ Гондремаркъ, который былъ слишкомъ уменъ чтобы защищать то, что не выдерживало критики: — претензія на Обермюнстероль просто на просто предлогъ.

— Прекрасно,— сказалъ принцъ.— Г. канцлеръ, возьмите перо. ‘Совтъ’,— сталъ онъ диктовать,— я устраняю вс слды моего вмшательства,— обратился онъ къ жен,— и ничего не говорю о секрет, въ которомъ это дло держалось отъ меня, я доволенъ, что во-время пришелъ.— ‘Совтъ’ продолжалъ онъ диктовать,— ‘по ближайшемъ разсмотрніи фактовъ и просвщенный нотой въ послдней депеш изъ Герольштейна, иметъ удовольствіе сообщитъ, что онъ вполн согласенъ и по букв, и по духу съ великогерцогскимъ дворомъ Герольштейна’. Вы кончили, дайте мн подписать эту депешу.

— Съ позволенія вашей свтлости,— сказалъ баронъ…— ваша свтлость такъ поверхностно знакомы съ внутренней исторіей этой корреспонденціи, что всякое вмшательство можетъ нанести большой ущербъ. Такая депеша, какъ та, которую ваша свтлость изволили продиктовать, можетъ парализовать всю предыдущую политику Грюневальда.

— Политику Грюневальда!— вскричалъ принцъ.— Можно подумать, что у васъ нтъ никакого чувства юмора! Неужели вы хотите удить рыбу въ стакан воды?

— Осмлюсь замтить, ваша свтлость, что даже и въ стакан воды можетъ быть ядъ. Цль этой войны заключается не только въ расширеніи территоріи, тмъ мене въ военной слав, потому что ваша свтлость весьма справедливо замтили, что Грюневальдъ слишкомъ малъ, чтобы быть честолюбивымъ. Но политическій организмъ его въ серьезномъ разстройств, республиканство, соціализмъ, всякія превратныя идеи таятся въ немъ, шагъ за шагомъ опасная, по-истин, организація выросла вокругъ трона вашей свтлости.

— Я слышалъ объ этомъ, г. Гондремаркъ,— перебилъ принцъ,— но имю основанія думать, что ваши свднія еще авторитетне моихъ.

— Я счастливъ выраженіемъ доврія со стороны моего государя,— отвчалъ съ непобдимымъ нахальствомъ Гондремаркъ.— Поэтому главнымъ образомъ въ виду этихъ безпорядковъ сложилась наша вншняя политика. Надо было чмъ-нибудь отвлечь общественное вниманіе, занять праздныхъ, популяризировать правительство вашей свтлости и, если можно, сразу и замтнымъ образомъ понизить налоги. Предполагаемая экспедиція, потому что ее нельзя назвать войной безъ гиперболы — казалось совту — соединяетъ вс требуемыя условія, замтная перемна къ лучшему въ общественномъ настроеніи стала очевидна тотчасъ же посл нашихъ приготовленій, и я не сомнваюсь, что если успхъ будетъ на нашей сторон, то дйствіе его превзойдетъ самыя смлыя наши надежды.

— Вы очень ловки, г. Гондремаркъ,— сказалъ Отто.— Вы возбуждаете мое восхищеніе. Я до сихъ поръ не отдавалъ должнаго вашимъ качествамъ.

Серафина съ радостью взглянула на Отто, предполагая, что онъ побжденъ. Но Гондремаркъ все еще ждалъ, вооруженный съ головы до ногъ: онъ зналъ, какъ упорно бываетъ возмущеніе слабаго характера.

— А планъ создать постоянную милицію, на который меня убдили согласиться, въ тайн направленъ былъ къ той же цли?— спросилъ принцъ.

— Я все еще думаю, что его дйствіе было превосходно,— отвчалъ баронъ:— дисциплина и отбываніе караула прекрасныя успокоительныя лекарства. Но сознаюсь вашей свтлости, что въ ту эпоху, когда былъ подписанъ декретъ, я не зналъ размровъ революціоннаго движенія, и никто изъ насъ, полагаю, и не подозрвалъ, что такая милиція входила въ планъ республиканскихъ предложеній.

— А это было?— спросилъ Отто.— Странно! въ силу какихъ же фантастическихъ основаній?

— Основанія по-истин фантастическія,— отвчалъ баронъ.— Вожаки вообразили, что милиція, набранная изъ народа, въ случа возстанія окажется неврной или равнодушной въ трону.

— Вижу,— сказалъ принцъ,— начинаю понимать.

— Ваша свтлость начинаете понимать,— повторилъ Гондремаркъ, съ сладкой вжливостью.— Осмлюсь я просить вашу свтлость досказать фразу?

— Исторію революціи,— возразилъ Отто сухо.— А теперь, ваше заключеніе,— прибавилъ онъ.

— Мое заключеніе, ваша свтлость, будетъ простымъ размышленіемъ: война популярна, еслибы завтра объявили, что войны не будетъ, то многіе сильно бы разочаровались и при настоящемъ напряженномъ настроеніи умовъ достаточно пустяка, чтобы ускорить событія. Въ этомъ заключается опасность. Революція близится, мы сидимъ здсь въ совт подъ Дамокловымъ мечомъ.

— Мы должны поэтому столковаться,— замтилъ принцъ,— и придумать почетный выходъ изъ опасности.

До этой минуты и со времени первыхъ словъ оппозиціи, высказанныхъ библіотекаремъ, Серафина не произнесла и двадцати словъ. Опустивъ глаза въ землю, съ раскраснвшимися щеками, она нервно стучала ногой по полу и геройски сдерживала свой гнвъ. Но въ этотъ моментъ она потеряла терпніе.

— Исходъ!— закричала она.— Онъ найденъ и подготовленъ прежде, нежели вы узнали, что онъ необходимъ. Подпишите депешу и позвольте намъ дйствовать безъ дальнйшихъ промедленій.

— Принцесса! Я сказалъ: ‘почетный’ исходъ,— возразилъ Отто съ поклономъ.— Эта же война въ моихъ глазахъ и по собственному сознанію г. фонъ-Гондремарка — непозволительная уловка. Если мы плохо управлялись здсь въ Грюневальд, то неужели населеніе Герольштейна должно расплачиваться своею кровью за наши ошибки? Ни за что на свт, принцесса, пока я живъ. Но я придаю столько значенія тому, что я здсь слышалъ сегодня впервые,— а почему только сегодня, не стану спрашивать,— что отъ всего сердца желаю придумать планъ, которому могъ бы слдовать съ честью для себя.

— А если это вамъ не удастся?— спросила она.

— Если не удастся, то я пойду на встрчу судьб. При первыхъ явныхъ признакахъ неудовольствія, я созову штаты, и если они этого отъ меня потребуютъ, то отрекусь отъ престола..

Серафина сердито разсмялась.

— Вотъ человкъ, для котораго мы работали!— вскричала она.— Мы говоримъ ему о перемнахъ, онъ толкуетъ о средствахъ предотвратить ихъ, и этимъ средствомъ оказывается отреченіе! Государь, неужели вамъ не стыдно приходить въ послднюю минуту къ тмъ, которые весь день работали? Оглянитесь на самого себя! Я здсь одна пыталась сохранить ваше достоинство. Я совтовалась съ мудрйшими, какихъ только могла найти, въ то время какъ вы пировали и охотились. Я предусмотрительно составила свой планъ, онъ созрлъ для дйствія, и тогда…— тутъ голосъ ея прервался:— вы являетесь затмъ, чтобы все погубить. Завтра вы опять вернетесь къ своимъ удовольствіямъ, вы снова заставите насъ думать и работать за себя и затмъ снова вернетесь и снова разрушите то, чего не съумете понять. О! это невыносимо! Будьте скромне. Не претендуйте на мсто, котораго вы не можете съ достоинствомъ занимать. Что вы такое? Что вы длаете здсь въ совт? Ступайте, ступайте къ своимъ равнымъ. Прохожіе на улицахъ смются надъ вами!

При этой удивительной выходк весь совтъ растерялся.

— Государыня!— сказалъ испуганный баронъ, забывая объ осторожности,— успокойтесь.

— Обращайтесь ко мн, милостивый государь!— закричалъ принцъ.— Я не могу допустить этихъ перешептываній.

Серафина залилась слезами.

— Государь,— закричалъ баронъ, вставая,— принцесса…

— Г. фонъ-Гондремаркъ,— объявилъ принцъ,— если вы позволите себ еще одно замчаніе, я прикажу васъ арестовать.

— Воля вашей свтлости,— отвчалъ Гондремаркъ съ низкимъ поклономъ.

— Помните же это,— произнесъ Отто.— Г. канцлеръ, принесите вс эти бумаги въ мой кабинетъ. Господа, совтъ распущенъ.

И, поклонившись, онъ вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи Грейзенгезанга и секретарей, какъ разъ въ ту минуту, какъ придворныя дамы, призванныя второпяхъ, входили въ другую дверь, чтобы увести принцессу въ ея покой.

VIII.
Партія войны приступаетъ къ дйствіямъ.

Подчаса спустя, Гондремаркъ снова сидлъ запершись съ Серафиной.

— Гд онъ теперь?— спросила она, когда онъ вошелъ.

— Государыня, онъ съ канцлеромъ и — чудо изъ чудесъ — за работой!

— Ахъ!— проговорила она,— онъ созданъ для того, чтобы мучитъ меня! Такой блестящій планъ и рухнулъ отъ такого пустяка! Кто могъ бы думать, что онъ станетъ помхой? Но теперь все погибло!

—Государыня,— сказалъ Гондремаркъ,— не все еще. Съ своей стороны, мы тоже что-нибудь придумаемъ. Вы образумились, вы видите его такимъ, какъ онъ есть,— видите его такъ, какъ вы видите все, когда не задто ваше черезъ-чуръ доброе сердце, видите окомъ зрлаго, государственнаго человка. До тхъ поръ, пока онъ можетъ вмшиваться въ дла, имперія, какую мы могли бы создать, далека отъ насъ. Я выступалъ на этотъ путь, не упуская изъ виду его опасности, и былъ готовь даже къ этой послдней. Но, государыня, я зналъ дв вещи: я зналъ, что вы рождены для того, чтобы повелвать, а я для того, чтобы служитъ вамъ, я зналъ, что по рдкой случайности рука нашла орудіе, и потому съ самаго начала, какъ и теперь, врю въ то, что никакой наслдственный баловень не расторгнетъ этого союза.

— Я рождена для того, чтобы повелвать! Вы забываете мои слезы!

— Государыня! то были слезы Александра Великаго!— закричалъ баронъ.— Он растрогали, он наэлектризовали меня. Я на минуту забылся… даже я! Но неужели вы думаете, что я не замтилъ, какъ вы держали себя передъ тмъ? что я не восхищался вашей сдержанностью? вашимъ самообладаніемъ? Ахъ! это было достойно великой государыни!

Онъ помолчалъ.

— Это стояло видть! этому стоило поучиться! О! это вселило въ меня вру! Я старался подражать вашему спокойствію. И мн пришла счастливая мысль въ голову, я убжденъ, что это счастливая мысль, что каждый человкъ, доступный вліянію аргументовъ, убдился бы! Но это не удалось и я не жалю о неудач. Будемъ откровенны, позвольте мн открыть вамъ мое сердце. Я любилъ дв вещи достойной любовью: Грюневальдъ и мою государыню.

Тутъ онъ поцловалъ ея руку.

— Или я долженъ отказаться отъ своего министерства, оставить страну, которая стала для меня второй родиной, и государыню, которой я клялся служить… или…

Онъ снова умолкъ.

— Увы! баронъ, тутъ не можетъ быть никакихъ ‘или’,— отвчала Серафима.

— Нтъ, государыня, дайте мн срокъ. Когда я впервые увидлъ васъ, вы были еще очень юны: не всякій бы замтилъ ваши способности, но посл того, какъ я имлъ честь бесдовать съ вами разъ или два, я понялъ, что нашелъ достойную государыню. Мн кажется, что у меня есть нкоторыя дарованія и я честолюбивъ. Но дарованія мои чисто служебнаго характера и чтобы они проявились, я долженъ найти, кому сложить. Вотъ основа и сущность нашего союза, каждый нуждается въ другомъ, каждый на своемъ мст: господинъ и слуга, повелитель и исполнитель, голова и руки. Говорятъ, что браки составляются на небесахъ, тмъ боле такія чистыя, трудовыя, умственныя товарищества, созданныя для основанія имперій! Но это не все. Мы нашли другъ друга уже созрвшими, полными великихъ идей, которыя выяснялись съ каждымъ словомъ. Вся моя жизнь, пока я васъ не встртилъ, была мелка и пуста, не то же ли самое — позволю себ высказать это открыто — было и съ вами? Имли ли вы этотъ орлиный взглядъ, этотъ обширный, широкій кругозоръ! Такимъ образомъ мы образовали и пополнили другъ друга.

— Это правда!— вскричала она.— Я чувствую это. Но вс дарованія на вашей сторон, ваше великодушіе вводитъ васъ въ заблужденіе. Все, что я могла вамъ предложить, это — положеніе, сферу для дятельности. И я предложила ее безъ всякихъ ограниченій, я входила въ ваши соображенія, вы могли вполн разсчитывать на мою поддержку, на справедливую оцнку вашихъ дйствій. Скажите мн, скажите еще разъ, что я помогала вамъ.

— Нтъ, государыня, вы создали меня. Во всемъ ршительно вы вдохновляли меня. И мы намтили свою политическую программу, взвшивая каждый шагъ, какъ часто я восхищался вашей проницательностью, вашей мужественной ршимостью и быстротой соображенія! Вы знаете, что это не лесть, ваша совсть вторитъ моимъ словамъ, разв вы теряли время на пустяки, разв вы предавались удовольствіямъ? Молодая и прекрасная, вы жили жизнью умственнаго и терпливаго труда. Прекрасно, вы получите за это вознагражденіе, когда падетъ Бранденау и будетъ основана ваша имперія.

— Что вы говорите? разв не все погибло?

— Нтъ, государыня, я питаю ту же мысль, что и вы.

— Г. баронъ, всмъ, что есть для меня священнаго, я клянусь, что у меня нтъ никакихъ мыслей, я ни о чемъ не думаю, я совсмъ разбита.

— Васъ поглощаетъ чувство богатой натуры, неправильно понятой и несправедливо оскорбленной. Обратитесь къ своему уму и скажите мн, что онъ вамъ подсказываетъ.

— Ничего не нахожу, кром бури въ душ.

— Вы находите одно слово запечатлннымъ въ душ: отреченіе.

— О! какой трусъ! Онъ предоставилъ мн трудиться за него и въ послднюю минуту пырнулъ меня ножемъ сзади. Въ немъ ничего нтъ: ни уваженія, ни любви,— жену, достоинство, тронъ, честь отца — онъ все позабылъ! Мокрая курица! Какъ я его презираю!

— Да,— отвчалъ баронъ,— слово: отреченіе, оно мн свтить какъ путеводная звздочка.

— Я понимаю ваши фантазіи. Это просто безуміе, чистйшее безуміе. Баронъ, я боле непопулярна, нежели онъ. Вы это знаете. Они могутъ извинить его слабость, они могутъ любить его за слабость, но меня они ненавидятъ.

— Такова благодарность народная, но мы теряемъ время. Вотъ, государыня, что я думаю. Человкъ, который въ минуту опасности толкуетъ объ отреченіи, по моему мннію, человкъ вредный. Я говорю откровенно въ виду, серьезности положенія, въ настоящее время нтъ мста для увертокъ. Трусъ, облеченный властью, опасне огня. Мы живемъ на вулкан, если этому человку предоставить дйствовать, то не пройдетъ недли, какъ Грюневальдъ обагрится невинной кровью. Вы знаете, что я говорю правду, вы безстрашно ждете всякихъ катастрофъ. Для него это все пустяки: онъ готовится отречься отъ престола.

— Отречься, великій Боже! когда эта несчастная страна доврена ему въ управленіе, когда жизнь мужчинъ и женщинъ…

Тутъ голосъ какъ будто измнилъ ему, въ одну минуту онъ овладлъ собой и продолжалъ:

— Но вы, государыни, достойне понимаете свои обязанности. Я съ вами мысленно, и въ виду ужасовъ, которые предвижу, говорю и ваше сердце подсказываетъ вамъ то же самое: мы слишкомъ далеко зашли, чтобы отступить. Честь, долгъ, мало того: чувство самосохраненія требуетъ, чтобы мы шли дальше.

Она глядла на него, задумчиво наморщивъ лобъ.

— Я понимаю это,— проговорила она:— но что же длать? власть въ его рукахъ.

— Власть, государыня? власть въ рукахъ арміи.

И поспшно, прежде нежели она успла перебить его, онъ продолжалъ:

— Мы должны спасать самихъ себя, я долженъ спасать свою государыню, а она должна спасать своего министра, намъ обоимъ приходится спасать этого опрометчиваго молодого человка отъ его собственнаго безумія. Въ случа взрыва, онъ станетъ первой жертвой, я вижу его,— закричалъ баронъ,— растерзаннаго на клочки, а Грюневальдъ, несчастный Грюневальдъ! Нтъ, государыня, власть въ вашихъ рукахъ и вы должны ею воспользоваться, этого требуетъ ваша совсть.

— Покажите мн, какимъ образомъ?— закричала она.— Предположимъ, что мы арестуемъ, революція вспыхнетъ немедленно!

Баронъ притворился смущеннымъ.

— Это правда,— сказалъ онъ,— вы проницательне меня. Однако, есть же, долженъ же быть какой-нибудь исходъ.

И онъ замолчалъ, дожидаясь удобной минуты.

— Нтъ,— сказала она,— я съ самаго начала говорила вамъ, что нтъ исхода. Надежды наши погибли, погибли подъ ударами втренника, невжественнаго, капризнаго, своенравнаго… который завтра же исчезнетъ неизвстно куда… въ погон за своими мужицкими удовольствіями!

Для Гондремарка всякая уловка была годна.

— Какъ разъ то, что вамъ нужно!— вскричалъ онъ.— Государыня! Быть можетъ, сами того не зная, вы разршили нашу задачу.

— Что вы хотите сказать? объяснитесь.

Баронъ какъ будто собрался съ мыслями.

— Принцъ долженъ снова отправиться на охоту,— съ улыбкой сказалъ онъ.

— Ахъ! еслибы это было!— вскричала она:— и подольше остаться на охот!

— И подольше остаться!— вторилъ баронъ.

Онъ сказалъ это такъ значительно, что она измнилась въ лиц, а интриганъ, боясь, чтобы она не придала боле мрачный смыслъ его словамъ, поспшилъ ихъ объяснить.

— На этотъ разъ онъ подетъ на охоту въ карет подъ врнымъ конвоемъ нашихъ наемныхъ уланъ. Назначеніемъ его будетъ Фельзенбургъ, это мсто здоровое, скала высока, окна малы и снабжены ршетками, замокъ какъ будто нарочно для того выстроенъ. Мы поручимъ командованіе шотландцу Гордону, онъ по крайней мр не будетъ чувствовать никакихъ угрызеній совсти. Кто замтитъ отсутствіе государя? Онъ отправился на охоту, подумаютъ вс. Онъ вернулся во вторникъ, а ухалъ въ четвергъ, все въ порядк вещей. Тмъ временемъ война начнется: нашему принцу скоро наскучитъ его уединеніе и къ тому времени, какъ мы одолемъ, или немного поздне, если онъ окажется очень несговорчивымъ, его выпустятъ на свободу, и мы снова увидимъ его распоряжающимся театральными представленіями.

Серафина сидла мрачная, погруженная въ думы.

— Да,— сказала она внезапно,— а депеша? Онъ вдь ее теперь пишетъ.

— Она не можетъ пройти черезъ совтъ раньше четверга,— отвчалъ Гондремаркъ,— что касается частной отсылки ноты, то вс курьеры въ моемъ распоряженіи. Вс люди у меня какъ на подборъ. Я человкъ запасливый.

— Очевидно,— отвчала она съ взрывомъ отвращенія, которое по временамъ внушалъ ей этотъ человкъ. И помолчавъ немного, замтила:— Бароyъ фонъ-Гондремаркъ, я не могу ршиться на такую крайнюю мру.

— Я раздляю отвращеніе вашей свтлости, но что же намъ длать? Мы беззащитны.

— Вижу. Но это слишкомъ рзко, это просто преступно,— сказала она, гляди на него почти съ ужасомъ.

— Взгляните на это шире,— отвчалъ онъ:— кто виноватъ въ этомъ преступленіи?

— Онъ!— закричала она,— клянусь Богомъ, онъ! И я это признаю. Но все-таки…

— Мы не сдлаемъ ему никакого вреда,— убждалъ Гондремаркъ.

— Я знаю это,— отвчала она, но все еще неохотно.

Но въ эту минуту, такъ какъ храбрымъ людямъ покровительствуетъ фортуна, съ самаго сотворенія міра — эта аккуратная богиня сошла съ своего колеса. Одна изъ статсъ-дамъ принцессы попросила дозволенія войти. Оказалось, что какой-то человкъ принесъ записку барону фонъ-Гондремарку. Она была отъ хитраго Грейзенгезанга, изловчившагося нацарапать карандашомъ подъ самымъ носомъ Отто и прислать слдующее извщеніе: ‘на первомъ же совт довренность, данная принцесс, будетъ уничтожена. Корн. Грейз.’

Смлость такого поступка свидтельствовала о безусловномъ испуг ея автора. Для Грейзенгезанга единственнымъ сильнымъ мотивомъ быль страхъ.

Итакъ посл трехъ-лтняго права подписывать декреты, которымъ пользовалась Серафина, его собирались у нея отнять. Это было боле нежели оскорбленіе, это была публичная немилость, и она не стала раздумывать о томъ, насколько ее заслужила, но нравственно подпрыгнула при этомъ извстіи, какъ раненый тигръ.

— Довольно,— сказала она,— я подпишу указъ объ арест. Когда онъ отправится?

— Мн понадобится двнадцать часовъ, чтобы собрать своихъ людей, и всего лучше сдлать это ночью. Завтра въ полночь, если вамъ угодно?— отвчалъ баронъ.

— Прекрасно. Моя дверь всегда для васъ отперта, баровъ. Какъ только декретъ будетъ готовъ, принесите его мн для подписи.

— Государыня, изъ всхъ васъ, вы одна не рискуете своей головой въ этомъ дл. Поэтому и, чтобы предупредить всякія колебанія, я осмливаюсь предложить, чтобы приказъ былъ весь собственноручно вами написанъ.

— Вы правы.

Онъ положилъ передъ ней бланкъ и она написала приказъ твердымъ почеркомъ и перечитала его. Вдругъ жестокая улыбка мелькнула на ея лиц.

— Я забыла про его маріонетку,— сказала она.— Пусть они пользуются обществомъ другъ друга.

И она приписала приказъ объ арест доктора Готгольда.

— У вашей свтлости лучше память, нежели у вашего покорнаго слуги,— оказалъ баронъ и въ свою очередь тщательно пересмотрлъ роковую бумагу.

— Прекрасно,— сказалъ онъ.

— Вы покажетесь въ гостиной, баронъ?— спросила она.

— Я думаю, что будетъ лучше избгать возможности публичнаго оскорбленія,— отвчалъ онъ.— Все, что можетъ поколебать мой авторитетъ, вредно отзовется на будущемъ.

— Вы правы,— отвчала она и протянула ему руку, какъ старому другу и себ равному.

IX.
Цна рчной фермы: тщеславіе — главная причина паденія.

Пистолетъ выстрлилъ. При обыкновенныхъ обстоятельствахъ, сцена за столомъ совта вполн истощила бы весь запасъ энергіи и гнва у Отто. Онъ началъ бы разбирать и осуждать свой образъ дйствія, припоминать все, что было справедливаго и несправедливаго въ обвиненіяхъ Серафины, и вскор пришелъ бы въ такое душевное состояніе, когда католикъ бжитъ въ исповдальню, а дуракъ обращается къ бутылк. Два предмета, второстепенной важности, предохранили его отъ такого настроенія. Во-первыхъ, ему приходилось очень много работать, а для такого человка, какъ Отто, небрежнаго и лниваго по природ, работа — лучшее лекарство отъ угрызеній совсти. Все время посл полудня онъ занимался съ канцлеромъ: читалъ, диктовалъ, подписывалъ и отправлялъ депеши. И это поддерживало въ немъ бодрость духа. Во-вторыхъ, его тщеславіе все еще было въ тревог, онъ все еще не получилъ денегъ, завтра утромъ ему придется разочаровать старика Килліана и въ глазахъ этой семьи, считавшей его ни во что, тогда какъ онъ хотлъ разыграть роль ея спасителя, онъ падетъ еще ниже. Для человка съ характеромъ Отто, это равнялось смерти. Онъ не могъ примириться съ такимъ положеніемъ. И даже въ то время, какъ онъ занимался тщательно и основательно ненавистными длами своего княжества, въ ум онъ придумывалъ планъ выдти изъ затруднительнаго положенія. Этотъ планъ былъ вполн по вкусу человку, но длалъ мало чести государю, въ немъ его легкомысленная натура усматривала и находила отмщеніе за серьезность и тяготы сегодняшняго утра. Онъ усмхался, думая о немъ, и Грейзенгезангъ съ удивленіемъ видлъ это и приписывалъ его веселость утренней перестрлк.

Подъ вліяніемъ этой идеи, старый царедворецъ ршился поздравить своего государя съ его поведеніемъ. Оно напоминало ему, говорилъ онъ, отца Отто.

— Что такое?— спросилъ Отто, мысли котораго были далеко.

— Я говорю о томъ, какъ вы хорошо отдлали членовъ совта,— пояснилъ льстецъ.

— О, объ этомъ? да!— отвчалъ Отто. И при всей своей безпечности почувствовалъ, что его тщеславіе пріятно польщено и въ ум съ удовольствіемъ перебиралъ подробности давишней сцены. ‘Я хорошо ихъ отдлалъ’,— подумалъ онъ.

Когда самыя спшныя дла были окончены, было уже поздно и Отто удержалъ канцлера обдать, и тотъ занималъ его старинными исторіями и комплиментами.

Карьера канцлера съ самого начала была основана на безусловномъ подчиненіи, онъ пролзъ въ почести и высшія должности и умъ его совсмъ оподлился. Инстинктъ креатуры подсказывалъ ему, какъ угодить Отто. Во-первыхъ, онъ проронилъ нсколько словъ объ ограниченности женскаго ума, затмъ пошелъ дальше и вскор уже разбиралъ по ниточк характеръ Серафины передъ ея супругомъ, одобрительно внимавшимъ ему. Само собой разумется, что никакихъ именъ не произносилось, и само собой разумется, что личность того отвлеченнаго или идеальнаго человка, съ которымъ она сравнивалась, оставалась открытымъ секретомъ. Но этотъ высушенный старичокъ обладалъ удивительной способностью къ злу и умлъ вндряться въ умъ своего собесдника, распространяться объ его добродтеляхъ, но не задвать при этомъ его самоуваженія.

Отто разрумянился отъ комплиментовъ, токайскаго вина и удовлетворенной совсти. Онъ видлъ себя въ самомъ розовомъ цвт. Если даже Грензенгезангъ, думалъ онъ, могъ подмтить слабыя стороны въ характер Серафины и такъ безчестно перебжать въ противный лагерь, то онъ, униженный мужъ, обойденный государь, не былъ значитъ черезъ-чуръ строгъ.

Въ такомъ прекрасномъ настроеніи простился онъ съ старымъ джентльменомъ, голосъ котораго оказался такимъ музыкальнымъ, и направился въ гостиную. Уже на лстниц имъ овладло нкоторое сомнніе, но когда онъ вошелъ въ большую галлерею и увидлъ свою жену, отвлеченные комплименты канцлера соскочили съ него, какъ капли дожди, и онъ пробудился къ поэтическимъ фактамъ жизни. Она стояла подъ ярко горвшей люстрой, спиной къ нему. При взгляд на нее онъ ощутилъ какъ бы физическую слабость. Вотъ та жена, которую онъ клялся любить, и что изъ этого вышло!

Серафлна первая привела его въ чувство. Она какъ лебедь подплыла къ нему и съ нжностью, притворность которой была оскорбительна, пролепетала:

— Фридрихъ, какъ вы поздно приходите!

Это была сцена изъ высшей комедіи, какія обыкновенно происходятъ въ несчастныхъ супружествахъ, и ея апломбъ показался ему противнымъ.

Въ этихъ маленькихъ собраніяхъ никакого этикета не соблюдалось. Гости приходили и уходили, какъ хотли. Оконныя амбразуры служили убжищемъ для счастливыхъ парочекъ, вокругъ большого камина собирались любители разговоровъ, большею частью скандалезныхъ, а на другомъ конц комнаты помщался столъ для карточной игры. Къ этому пункту направился Отто не прямо, но весьма искусно лавируя и по дорог расточая любезности и комплименты.

Достигнувъ карточнаго стола, Отто сталъ напротивъ графини Ровенъ, и какъ только встртился съ нею глазами, отошелъ въ амбразуру окна, гд она скоро подошла къ нему.

— Вы хорошо сдлали, что отвлекли меня,— сказала она съ жаромъ.— Эти карты будутъ моей погибелью.

— Бросьте ихъ,— отвтилъ Отто.

— Бросить!— закричала она.— Да это моя судьба играть въ карты. Моимъ единственнымъ спасеніемъ было бы умереть отъ чахотки. Теперь я умру на чердак.

— Вы мрачно настроены сегодня вечеромъ.

— Я проигралась. Вы не знаете, что такое алчность.

— Я выбралъ, значитъ, дурное время,— замтилъ Отто.

— Ахъ! у васъ до меня просьба,— вскричала она, вся просвтлвъ и удивительно похорошвъ отъ этого.

— Графиня, я набираю партію и пришелъ просить васъ примкнуть къ ней.

— Разумется. Я теперь опять чувствую въ себ мужество.

— Графиня, быть можетъ, я ошибаюсь,— продолжалъ Отто,— но мн кажется, что вы ко мн расположены.

— Я такъ къ вамъ расположена, что и сказать не смю.

— Значитъ, я могу попросить васъ объ одной услуг.

— Просите, въ чемъ бы она ни состояла, я заране даю слово исполнить.

— Графиня, случалось ли валъ когда-нибудь воровать?

— Часто. Я нарушала вс десять заповдей, и еслибы завтра издали новыя, то я не успокоилась бы, пока бы ихъ не нарушила.

— Вамъ предстоитъ учинить на этотъ разъ грабежъ, и мн кажется, что это можетъ васъ позабавить,— сказалъ принцъ.

— У меня нтъ практической опытности,— отвчала она,— но за то доброй воли множество. Въ свое время я. разбила разъ рабочій ящикъ и нсколько сердецъ, включая и свое собственное. Но долговъ разбивать еще не случалось! Но это не должно быть трудно. Грхи такъ нероманически легки! Что же мы съ вами должны разбивать?

— Графиня, мы должны разбить кассу, — сказалъ Отто.

И въ краткихъ словахъ, остроумно, и не безъ паоса разсказалъ ей про свое пребываніе на ферм, про свое общаніе купить ее и про отказъ въ деньгахъ, которомъ ему сегодня отвчали въ совт. И заключилъ нсколькими практическими совтами на счетъ оконъ въ казначейств и условій, облегчающихъ и затрудняющихъ предположенный подвигъ.

— Они отказали вамъ въ деньгахъ,— сказала она, когда онъ кончилъ.— И вы дозволили это? зачмъ?

— Они выставили резоны,— отвчалъ Отто, покраснвъ.— Резоны эти были не таковы, чтобы я могъ ихъ оспаривать, и теперь я вынужденъ ограбить фонды своей страны. Это неприлично, но забавно.

— Забавно,— повторила она,— да.

Она просидла довольно долго задумавшись. Наконецъ, спросила:

— Сколько вамъ нужно?

— Три тысячи кронъ, потому что часть денегъ у меня есть.

— Прекрасно,— отвтила она, повеселвъ.— Я вашъ врный сообщникъ. А гд мы встртимся?

— Вы знаете Бгущаго Меркурія въ парк? Гд перескаются три тропинки, тамъ поставили скамейку и статую. Мсто это недалеко отъ дворца, а Меркурій — богъ воровъ.

— Дитя,— сказала она, ударивъ его веромъ:— но вы большой-эгоистъ, знаете ли вы это? Ваше удобное мсто очень далеко отъ моею дома. Вы должны предоставить мн достаточно времени, я не могу придти раньше двухъ часовъ. Но какъ только часы пробьютъ два, вашъ соучастникъ явится и будетъ желаннымъ гостемъ, надюсь. Стойте: вы кого-нибудь съ собой приведете?— прибавила она.— О! не въ качеств гувернера… Я не изъ чопорныхъ.

— Я приведу одного изъ своихъ грумовъ. Я поймалъ, какъ онъ воруетъ овесъ.

— Какъ его зовутъ?

— Не знаю. Я еще не завелъ знакомства съ моимъ воромъ. Онъ мн нуженъ теперь какъ спеціалистъ…

— Какъ и я! Какъ это лестно!— закричала она.— Но сдлайте мн одно одолженіе. Будьте на мст раньше меня. Да! подождите меня. На этотъ разъ пусть мы будемъ не принцъ я графиня, но кавалеръ съ дамой… а вашъ пріятель воръ пускай дожидается насъ у фонтана. Общаете?

— Вс ваши приказанія будутъ исполнены. Вы командиръ, а я вашъ подчиненный,— отвчалъ Отто.

— Хорошо! дай-то Богъ, чтобы наше предпріятіе увнчалось успхомъ. Сегодня не пятница?

Что-то въ ея манер поразило Отто и какъ бы пробудило въ немъ тнь подозрнія.

— Не странно ли,— сказалъ онъ,— что я выбираю себ сообщника въ противномъ лагер.

— Глупенькій!— сказала она:— ваша единственная мудрость въ томъ, что вы умете отличать своихъ друзей!

И внезапно, воспользовавшись тмъ, что глубокая амбразура скрывала изъ отъ постороннихъ глазъ, схватила его руку и со страстью ее поцловала.

— Теперь, прощайте,— сказала она.

Онъ отошелъ, нсколько растревоженный, сомнваясь въ томъ, не слишкомъ ли онъ понадялся на себя. Въ этотъ моментъ она ослпила его, точно драгоцнный уборъ, и даже сквозь броню своей любви въ жен, онъ почувствовалъ ударъ. Но черезъ минуту опасенія его разсялись.

Отто, какъ и графиня, рано удалились изъ гостиной, и принцъ, отпустивъ своего камердинера, вышелъ по внутреннему корридору, черезъ черный ходъ, и отправился разыскивать грума.

Конюшня, какъ и въ первый разъ, погружена была во мрак и Отто снова употребилъ магическій стукъ, и снова грумъ показался и помертвлъ отъ страха.

— Добрый вечеръ, пріятель,— сказалъ Отто, смясь.— Возьми мшокъ изъ-подъ овса, на этотъ разъ пустой, и ступай за мной. Ты мн нуженъ на весь остатокъ ночи.

— Ваша свтлость,— простоналъ грумъ,— мн поручено стеречь малыя стойла. Я здсь одинъ.

— Полно,— замтилъ принцъ,— ты не такъ уже преданъ своему длу.

И видя, что грумъ дрожитъ съ ногъ до головы, Ото положилъ ему руку на плечо.

— Еслибъ я хотлъ теб зла,— сказалъ онъ,— разв я бы пришелъ сюда?

Грумъ мгновенно успокоился. Онъ взялъ мшокъ, и Отто повелъ его по тропинкамъ и аллеямъ, все время милостиво болтая, и оставилъ его у фонтана, гд пучеглазый Тритонъ неизмнно лилъ воду въ пнистый бассейнъ. Отсюда Отто направился уже одинъ къ тому мсту, гд на круглой площадк стоялъ на ципочкахъ, озаренный свтомъ звздъ, Меркурій, копія съ болонской статуи Джана. Ночь была тепла и безвтрена. Рогъ новаго мсяца показался въ неб, но онъ былъ все еще малъ и стоялъ слишкомъ низко надъ горизонтомъ, чтобы соперничать съ громадной толпой меньшихъ свтилъ, и мрачная физіономія земли была залита свтомъ звздъ. Сквозь одну изъ аллей, которая расширялась по направленію ко дворцу, онъ могъ видть часть освщенной террасы, на которой прохаживался часовой, а дальше уголокъ города, съ освщенными улицами. Но вокругъ него молодыя деревья мистически темнлись въ слабомъ сіяніи звзднаго неба и среди ночной тишины, бгущій богъ казался живымъ.

Среди безмолвія и мрака ночи, совсть Отто внезапно просвтлла, точно циферблатъ городскихъ часовъ. Онъ отвертывался мысленно отъ него, но стрлка, быстро обгая, указывала на рядъ ошибокъ, отъ которыхъ у него духъ занялся. Что онъ длаетъ на этомъ мст? Деньги были зря растрачены, но по его собственной небрежности. А теперь онъ собирается внести путаницу въ финансы страны, которою лнился управлять. А теперь онъ опять собирался швырять деньгами, и на этотъ разъ для частной, хотя и великодушной цли. И человкъ, котораго онъ поймалъ на воровств овса, долженъ былъ теперь обокрасть кассу. И къ довершенію всего приплелъ къ этому длу графиню Розенъ, на которую смотрлъ свысока, какъ смотритъ цломудренный мужчина на женщину дурного поведенія. Оттого, что онъ считалъ, что она такъ низко пала, что уже потеряла всякую совсть, онъ собирался еще сильне унизить ее и окончательно скомпрометировать участіемъ въ этомъ безчестномъ поступк. Это было хуже чмъ соблазнить женщину.

Отто сталъ ходить быстрыми шагами и громко свистать, и когда наконецъ заслышалъ шаги въ темной и узкой алле, то бросился на встрчу графин, какъ въ избавительниц. Слишкомъ ужъ тяжело ему было наедин съ своими мыслями! Кром того, дли человка можетъ быть облегченіемъ общество другого, котораго онъ считаетъ еще мене добродтельнымъ, нежели самого себя!

Въ нему подошелъ юноша, не высокаго роста и съ оригинальной походкой, въ широкополой, мягкой шляп, тащившій съ большими усиліями тяжелый мшокъ. Отто отступилъ назадъ, но юноша махнулъ рукой, какъ сигналомъ, и запыхавшись, подбжалъ, бросилъ мшокъ на землю, самъ опустился на скамью и обнаружилъ черты графини фонъ-Розенъ.

— Это вы, графиня!— закричалъ принцъ.

— Нтъ, нтъ,— запыхавшимся голосомъ отвчала она,— графъ фонъ-Розенъ, мой младшій братъ. Славный малый. Но дайте ему перевести духъ.

— Прекрасно, но что это за мшокъ?

— Присядьте возл меня и я сейчасъ вамъ разскажу. О! я такъ устала… попробуйте, какъ бьется мое сердце! Гд вашъ воръ?

— На своемъ пост! Прикажете представить его вамъ? онъ, кажется, славный малый.

— Нтъ, не торопитесь. Я должна поговорить съ вами, хотя я обожаю вашего вора. Я обожаю всякаго, у кого хватаетъ духа поступать дурно. Я никогда не гонялась за добродтелью, пока не влюбилась въ своего государя.

Тутъ она музыкально разсмялась.

— Да и то я люблю васъ не за ваши добродтели,— прибавила она.

Отто былъ смущенъ.

— Но вы мн еще не сказали, что у васъ въ мшк?

— Сейчасъ, сейчасъ, дайте духъ перевести,— сказала она и задышала еще тяжеле прежняго.

— Хорошо, я самъ погляжу.

Отто хотлъ взять мшокъ, но она остановила это.

— Отто,— проговорила она,— нтъ… нтъ не трогайте. Я сама скажу, я открою всю душу. Дло сдлано, я одна обокрала казначейство. Здсь ровно дв тысячи кронъ. О, я надюсь, что этого довольно!

Ея смущеніе было такъ очевидно, что принцъ задумался, глядя ей въ лицо, какъ бы застывъ въ поз съ протянутой рукой, причемъ она продолжала держать его за руку.

— Вы!— сказалъ онъ, наконецъ.— Какимъ образомъ?— И затмъ вырвавъ руку, прибавилъ: — О! я понимаю, вы дйствительно очень низкаго обо мн мннія.

— Ну такъ знайте, что я солгала,— вскричала она.— Деньги мои, мои собственные, а теперь они ваши. То, что вы задумали, было недостойно васъ. А мн дорога ваша честь, и я поклялась самой себ, что спасу васъ. Я умоляю васъ позволить спасти васъ.

И внезапно перемнивъ тонъ на нжный и умоляющій, она прибавила:

— Отто! умоляю васъ, позвольте мн спасти васъ. Примите эту услугу отъ своего бднаго друга, который васъ любитъ.

— Графиня, графиня,— пробормоталъ Отто, въ крайнемъ смущеніи:— я не могу, пустите меня.

И онъ хотлъ было встать, но въ ту же минуту она бросилась передъ нимъ на колни и охватила его ноги.

— Нтъ,— лепетала она,— вы не уйдете. Неужели вы такъ страшно презираете меня? Я даю вамъ деньги взаймы, я ненавижу деньги, я бы проиграла ихъ въ карты и совсмъ разорилась. А такимъ образомъ я выгодно помщаю капиталъ, вы спасете меня отъ разоренія. Отто!— вскричала она, видя, что онъ снова длаетъ попытки оттолкнуть ее:— если вы оставите меня одну теперь, въ такую позорную для меня минуту, я умру!

Онъ громко застоналъ.

— О! подумайте о томъ, какъ я страдаю!— умоляла она.— Если вы страдаете отъ избытка щепетильности, то подумайте, что должна я вытерпть отъ стыда! Вы отказываетесь взять у меня деньги взаймы! вы готовы лучше воровать, вы такого низкаго обо мн мннія! Вамъ легче растоптать мое сердце ногами! Отто! сжальтесь надо мной!

Она все еще обнимала его колни, и поймавъ его руку, стала цловать ее, и у него начала кружиться голова.

— О!— вскричала она,— понимаю! О! какой ужасъ! это потому что я уже стара! потому что я больше не красавица!

И она горько зарыдала.

Это былъ coup de grce. Отто пришлось теперь утшать ее,и посл краткихъ переговоровъ деньги были приняты. Между женщиной и слабымъ мужчиной такой конецъ былъ неизбженъ. Графиня фонь-Розенъ тотчасъ же перестала плакать. Она поблагодарила кроткимъ голосомъ и тотчасъ же встала съ колнъ и услась на скамейк, какъ можно дальше отъ принца.

— Теперь вы понимаете,— сказала она,— почему я просила васъ отправить подальше своего вора и почему я пришла одна. Какъ я трепетала за свои сокровища! Но я вооружена, у меня пистолетъ. Вы видите, что я могла сдержать свою угрозу.

— Графиня!— произнесъ Отто съ слезами въ голос:— пощадите меня! Вы слишкомъ добры, слишкомъ благородны!

— Мн удивительно васъ слышать. Вы избжали большой глупости. Вы будете въ состояніи исполнить общаніе, данное вами пріятелю крестьянину. Вы нашли прекрасное помщеніе для капитала вашего друга. Вы предпочли истинную доброту пустой щепетильности и теперь стыдитесь этого! Вы осчастливили своего друга и теперь грустите, точно голубка! Полноте, развеселитесь! Я знаю, что добродтельные поступки всегда приводятъ въ уныніе, но вы не обязаны постоянно въ нихъ практиковаться. А на этотъ разъ простите себ свою добродтель. Ну-съ, извольте взглянуть мн въ лицо и улыбнуться.

Но онъ не глядлъ на нее. Когда женщина поцлуетъ мужчину, то представляется ему въ волшебномъ свт, и въ такую минуту, при неопредленномъ мерцаніи звздъ, покажется ему ослпительно прекрасной. Въ волосахъ ея играетъ свтъ, глаза сіяютъ, какъ звзды, а лицо въ тни — и эту тнь можно принять за отраженіе страсти. Отто утшился въ своемъ пораженіи, ему оно стало казаться интереснымъ.

— Нтъ,— сказалъ онъ,— я не неблагодарный.

— Вы общали мн потху,— засмялась она.— А я тоже потшила васъ. У насъ произошла бурная сцена.

Онъ засмялся въ свою очередь, но звукъ его смха не былъ успокоителенъ.

— Слушайте, что вы мн дадите въ награду за мою прекрасную декламацію?— продолжала она.

— Все, что хотите.

— Все, что я захочу? Честное слово? предположите, что я попрошу у васъ корону?

— Честное слово, отдамъ.

— Не попросить ли мн? нтъ, на что она мн? Грюневальдъ ничтожное государство, мое честолюбіе гораздо выше этого. Я попрошу… но, кажется, что мн ничего не нужно,— заключила она.— Вмсто того, я сама вамъ дамъ нчто… Я дамъ вамъ позволеніе поцловать меня… разокъ.

Отто пододвинулся, она приблизила къ нему лицо, оба они улыбались, все это казалось такой невинной шуткой, что принцъ былъ пораженъ внезапнымъ сильнымъ ощущеніемъ, потрясшимъ все его существо, когда губы ихъ встртились. Оба немедленно отодвинулись другъ отъ друга и нкоторое время просидли молча Отто чувствовалъ, что такое молчаніе опасно, но не находили словъ. Вдругъ графиня какъ бы пробудилась отъ сна.

— Что касается вашей жены…— начала она яснымъ и твердымъ голосомъ.

Это слово вывело Отто изъ оцпеннія.

— Я ничего не хочу слышать дурного про свою жену,— закричалъ онъ рзко.

Затмъ опомнившись, прибавить боле мягкимъ тономъ:

— Я вамъ открою свой секретъ: я люблю свою жену.

— Вы не дали мн докончить,— отвчала она, улыбаясь.— Неужели вы думаете, что я нечаянно заговорила о ней. Вдь вы потеряли голову. Ну и я также. А теперь не бойтесь словъ, пожалуйста,— прибавила она съ нкоторой рзкостью.— Это единственная вещь, которую я презираю. Если вы не глупецъ, то увидите, что я строю крпость на вашей добродтели. И во всякомъ случа считаю нужнымъ предупредить васъ, что совсмъ не умираю отъ любви къ вамъ. Это веселый водевиль, а совсмъ не трагедія для меня! А теперь вотъ что я хотла вамъ сказать про вашу жену. Она не была и не будетъ любовницей Гондремарка. Будьте уврены, что онъ бы похвастался этимъ непремнно, еслибы это было. Прощайте!

Она мигомъ убжала, а Отто остался одинъ съ мшкомъ, съ деньгами и Меркуріемъ.

X.
Готгольдъ перемняетъ мнніе.

Графиня оставила бднаго Отто, одновременно погладивъ его по шерстк и противъ шерстки. Благодатныя слова о жен и добродтельный исходъ свиданія были ему равно пріятны. Но тмъ не мене, когда онъ взвалилъ мшокъ съ деньгами на плечи и отправился разыскивать своего грума, онъ чувствовалъ, что самолюбіе его страдаетъ. Поддаться соблазну и быть насильственно возвращеннымъ на стезю добродтели вдвойн оскорбительно для мужского тщеславія. Открыть собственную слабость и способность въ измн, и въ тотъ же самый мигъ узнать о врности своей жены отъ особы, которая ее не любила, усиливало горечь удивленія.

Онъ былъ на полдорог отъ Меркурія къ фонтану, когда мысли его стали проясняться и онъ удивился, замтивъ, что сердится. Да! въ сердцахъ онъ остановился и ударилъ рукой по небольшому кусту. Въ ту же минуту изъ куста вылетла стая разбуженныхъ воробьевъ и исчезла въ чащ деревьевъ. Онъ тупо поглядлъ имъ вслдъ, и когда они скрылись, продолжалъ глядть на звзды.— Я сержусь? По какому праву? не имю никакого права! подумалъ онъ. Онъ проклиналъ графиню фонъ-Розенъ и тутъ же раскаявался. Сильно давили деньги его плечи.

Когда онъ дошелъ до фонтана, то изъ досады и расходившагося самолюбія сдлалъ непростительную глупость. Онъ отдалъ мшокъ съ деньгами вороватому груму.

— Подержи это у себя,— сказалъ онъ,— пока я тебя завтра не кликну. Тутъ много денегъ, и ты можешь поэтому видть, что я тебя не считаю подлецомъ.

И онъ ушелъ, волнуясь, точно сдлалъ нчто великодушное. Это было отчаянной попыткой насильсгвенно вернуть самоуваженіе, и подобно всмъ такимъ попыткамъ оказалась въ конц концовъ безполезной. Онъ легъ спать съ цлымъ адомъ въ душ, вертлся съ боку на бокъ до самаго разсвта, а тамъ вдругъ уснулъ мертвымъ сномъ и проснулся уже въ десять часовъ, пропустить часъ свиданія съ старикомъ Килліаномъ было бы слишкомъ большой для него непріятностью, и онъ торопился изо всей мою, нашелъ грума (къ удивленію) врнымъ на своемъ пост и за нсколько минутъ до полудня прибылъ въ трактиръ ‘Утренняя звзда’. Килліанъ уже находился тамъ въ праздничномъ платк, чопорный и суровый на видъ. Стряпчій изъ Бранденау коршуномъ надзиралъ за документами, разложенными на стол, а грумъ и хозяинъ трактира призваны были въ качеств свидтелей. Очевидная почтительность такого важнаго человка, трактирщика, явно поразила удивленіемъ старика фермера, но только, когда Отто подписалъ свое имя, онъ догадался объ истин. Тутъ онъ пришелъ въ неописанный восторгъ.

— Его свтлость!— вскричалъ онъ.— Его свтлость!— и повторилъ это восклицаніе, пока умъ его не освоился окончательно съ этимъ фактомъ. Тогда онъ обратился къ свидтелямъ:

— Господа,— сказалъ онъ,— вы живете въ стран, благословенной отъ Бога, изъ всхъ великодушныхъ людей, какихъ я знавалъ, по совсти говорю вамъ, господа, вотъ самый великодушный. Я уже старикъ и видлъ много добраго и злого, пережилъ великую голодовку, но лучшаго человка, нтъ, никогда не встрчалъ.

— Мы это знаемъ,— закричалъ трактирщикъ: — мы это знаемъ въ Грюневальд. Еслибы мы почаще видли его свтлость, то считали бы себя счастливе.

— Это добрйшій государь,— началъ грумъ, и вдругъ заплакалъ и не могъ продолжать. Вс на него оглянулись, и Отто также, Отто, почувствовавшій угрызенія совсти, когда увидлъ, какъ этотъ человкъ ему благодаренъ.

Посл этого наступилъ чередъ стряпчаго сказать комплиментъ.

— Я не знаю, что провидніе готовитъ вамъ къ будущемъ,— сказалъ онъ,— но этотъ день будетъ свтлымъ моментомъ въ лтописяхъ вашего царствованія. Привтствія солдатъ не могутъ быть краснорчиве волненія, выражающагося на этихъ честныхъ лицахъ.

И стряпчій сдлалъ поклонъ, отступилъ нсколько шаговъ назадъ и понюхалъ табаку съ виденъ человка, воспользовавшагося случаемъ выказать свои дипломатическія способности.

Старикъ Килліанъ продолжалъ разсыпаться въ благодарностяхъ и благословлять принца.

Сцена приняла почти характеръ оваціи, и когда принцу удалось, наконецъ, вырваться, онъ почувствовалъ желаніе отправиться туда, гд бы его похвалили. Поведеніе его въ совт представилось ему въ радужномъ свт и это воспоминаніе въ свою очередь напомнило ему про Готгольда. Онъ ршилъ отправиться въ Готгольду.

Готгольдъ былъ по обыкновенію въ библіотек и немного сердито положилъ перо при вход Отго.

— Вотъ, наконецъ, и вы,— сказалъ онъ.

— Да, и мы кажется произвели революцію.

— Боюсь, что да,— замтилъ докторъ.

— Какъ? боитесь? Боязни нтъ больше мста, я узналъ свою силу и чужую слабость и теперь намренъ самъ управлять страной.

Готгольдь ничего не сказалъ, но глядлъ въ полъ и гладилъ подбородокъ.

— Вы не одобряете меня?— вскричалъ Отто.— Какой же вы флюгеръ!

— Напротивъ того. Мои наблюденія подтвердили мои опасенія. Вамъ не справиться, Отто, право, не справиться.

— Съ чмъ не справиться?— спросилъ принцъ, у котораго вдругъ заныло сердце.

— Съ длами,— отвчалъ Готгольдь.— Вы не пригодны для дятельной жизни, у васъ не хватитъ привычки, сдержанности, дисциплины, терпнія. Ваша жена способне, гораздо способне, хотя она и въ дурныхъ рукахъ. Она дловая женщина, а вы, милый мальчикъ, вы сами по себ.

— Вы перемнили ваше мнніе о Серафин, я вижу,— сказалъ Отто.

— Перемнилъ!— вскричалъ докторъ, покраснвъ.— Я всегда былъ такого мннія, хотя сознаюсь, что восхищался ею въ совт. Когда она сидла молча и топала ногой, я любовался ею, какъ бы любовался ураганомъ. Еслибы я былъ изъ тхъ, которые способны жениться, то вотъ призъ, который могъ бы соблазнить меня. Она манитъ, какъ Мексика манила Кортеса, предпріятіе трудно, туземцы недружелюбны, я думаю даже, что они жестоки — но столица могущественна золотомъ. Да! я желалъ бы въ этомъ случа быть завоевателемъ.

— Кому вы это все говорите? Ужъ, конечно, вы знаете, что я люблю свою жену.

— О! любите! любовь — великое слово, его найдешь во всхъ словаряхъ. Еслибы вы любили ее, она бы платила вамъ взаимностью. Еслибы вы любили ее, то не оскорбили бы въ совт при постороннихъ.

— Готгольдъ, вы несправедливы. Я отстаивалъ интересы своей страны.

— Ахъ, это-то всего хуже. Вы даже не поняли, что неправы, что зайдя такъ далеко, какъ они зашли, отступить значитъ погубить себя.

— Однако, вы меня поддерживали.

— Да. Я былъ такъ же слпъ, какъ и вы. Но теперь глаза мои раскрылись. Если вы будете продолжать, какъ начали, прогоните Гондремарка и обнаружите скандалъ раздора въ своемъ дом, то насъ постигнетъ худшая изъ бдъ въ Грюневальд. Революція, пріятель, революція.

— Вы странно разсуждаете для краснаго,— замтилъ Отто.

— Я красный республиканецъ, но не красный революціонеръ,— отвтилъ докторъ.— Нтъ существа хуже пьянаго грюневальдца! И только одинъ человкъ можетъ спасти насъ отъ него, и этотъ человкъ — Гондремаркъ, съ которымъ я умоляю васъ помириться. Но не вы, нтъ! не вы! ваша жена была права, когда говорила, что вы можете только эксплуатировать свое положеніе. Вы могли въ этотъ моментъ толковать о деньгахъ! Ради Бога, на что они вамъ понадобились? Какія это деньги? Что за таинственная исторія?

— Мн они нужны были не для худого. Я хотлъ купить ферму.

— Купить ферму?— повторилъ Готгольдъ,— купить ферму!

— Ну да, что-жъ такое, и купилъ, если хотите знать.

Готгольдъ вскочилъ съ мста.

— А на какія деньги?— закричалъ онъ.

Лицо принца омрачилось.

— Это мое дло,— отвчалъ онъ.

— Вы видите, что вамъ самому стыдно,— укорялъ Готгольдъ.— Итакъ вы купили ферму въ такую минуту, когда вашей стран грозитъ опасность, и безъ сомннія затмъ, чтобы быть готовымъ на случай отреченія. И я увренъ, что вы украли деньги. Есть только два способа достать деньги: украсть ихъ или заработать. Но я узнаю, въ чемъ дло: а пока не узнаю, не подамъ вамъ руки. Человкъ можетъ быть плохимъ правителемъ, но обязанъ быть безукоризненнымъ джентльменомъ.

Принцъ поднялся на ноги, бле бумаги.

— Готгольдъ,— сказалъ онъ,— вы выводите меня изъ терпнія. Берегитесь, берегитесь.

— Какъ? вы угрожаете мн? Такъ вотъ результатъ нашей бесды!

— Когда вы видли, чтобы я употреблялъ свою власть въ частной ссор?— закричалъ Отто.— Для частнаго человка ваши слова были бы непростительнымъ оскорбленіемъ, но меня вы можете оскорблять безнаказанно и я долженъ еще благодарить васъ за откровенность. Мало того, я долженъ восхищаться смлостью, выказанной вами передъ такимъ грознымъ монархомъ, какъ я, вы точно Натанъ передъ Давидомъ. Вы безжалостной рукой вырвали съ корнемъ нашу старинную дружбу. Я остаюсь совсмъ сиротой. Моя послдняя привязанность разбита. И хотя я беру небеса во свидтели, что не желалъ этого, но тмъ не мене очутился одинокимъ. Вы говорите, что я не джентльменъ, и однако вс обиды нанесены вами, и хотя я очень хорошо понимаю, кому вы подарили свои симпатіи, но воздержусь отъ всякихъ дальнйшихъ намековъ.

— Отто, вы съ ума сошли,— завопилъ Готгольдъ:— оттого что я спросилъ, откуда вы взяли деньги, и оттого, что вы…

— Г. фонъ-Гогенштоквицъ, я освобождаю васъ отъ вмшательства въ мои дла,— сказалъ Отто.— Я выслушалъ все, что мн нужно, и вы достаточно язвили мое тщеславіе. Быть можетъ, я не умю править страной, быть можетъ, я не умю любить, но Богъ мн далъ одну добродтель — я умю прощать. Я прощаю васъ, даже въ эту злую минуту ослпленія страстью, я способенъ видть свои ошибки и найти вамъ оправданіе. И если я желаю, чтобы на будущее время вы меня уволили отъ вашихъ разговоровъ, то не изъ злопамятства, а потому, что, клянусь Богомъ, никакой человкъ не можетъ терпть такого обращенія. Радуйтесь: вамъ удалось увидть своего государя въ слезахъ, радуйтесь: тотъ самый человкъ, котораго вы такъ часто попрекали его счастіемъ, доведенъ до послдней степени горя и одиночества. Нтъ… Я ничего не хочу больше слышать, я хочу оставить за собой послднее слово, какъ вашъ государь, и это слово будетъ словомъ прощенія.

И съ этими словами Отто вышелъ изъ комнаты, а докторъ Готгольдъ остался одинъ, обуреваемый самыми противуположными чувствами: огорченіемъ, раскаяніемъ, причемъ ему было также немножко и забавно. Онъ ходилъ взадъ и впередъ передъ своимъ столомъ и вопрошалъ себя, вздымая руки къ потолку, кто изъ нихъ двоихъ виноватъ въ этой злополучной ссор. Наконецъ, онъ вынулъ изъ шкапа бутылку рейнвейна и стаканъ изъ богемскаго желтаго хрусталя. Первый стаканъ немного согрлъ и успокоилъ его сердце, посл второго стакана вс житейскія невзгоды показались ему совершенными пустяками, и обсуждая случившееся, онъ сказалъ самому себ съ легкой краской въ лиц, усмхнувшись и вздохнувъ, хотя и не тяжело, что онъ былъ слишкомъ безцеремоненъ съ своимъ кузеномъ.

‘Онъ сказалъ правду,— прибавилъ мысленно кающійся библіотекарь, на свой монашескій ладъ,— я обожаю принцессу’.

И покраснвъ еще сильне, украдкою, хотя былъ одинъ въ этой большой галере, онъ выпилъ бутылку до дна за здоровье Серафины.

XI.
Графиня Розенъ въ роли провиднія.— Первое дйствіе: она дурачитъ барона.

Въ достаточно поздній часъ или, выражаясь точне, въ три часа пополудни, графиня Розенъ пустилась въ свтъ. Она сошла по лстниц въ садъ, накинувъ на голову кружевную мантилью и безпечно волоча по пыли длинный шлейфъ своего чернаго бархатнаго платья.

На другомъ конц большого сада, соприкасаясь заднимъ фасадомъ съ виллой графини, стояло большое зданіе, гд первый министръ занимался дломъ и бездльемъ. Это разстояніе (считавшееся по снисходительному митвальденскому кодексу достаточнымъ для сохраненія приличій) графиня быстро миновала, открыла небольшую дверь ключомъ, взбжала по лстниц и безцеремонно вошла въ кабинетъ Гондремарка. То была большая и очень высокая комната, вдоль стнъ красовались книги, на стол и на полу навалены были бумаги, тамъ и сямъ виднлась картина, большой огонь горлъ въ камин, а дневной свтъ проходилъ сквозь стеклянный куполъ. У камина сидлъ великій баронъ Гондремаркъ безъ сюртука, онъ почти покончилъ съ дневными занятіями и собрался отдыхать. Выраженіе его лица, вся его природа какъ будто преобразились. Гондремаркъ дома казался настоящею противуположностью Гондремарка въ должности. У него былъ какой-то грубо добродушный видъ, который къ нему очень шелъ. Грубость и умъ выражались въ его лиц и вмст съ своими манерами онъ отбросилъ и хитрое, зловщее выраженіе лица.

— Наконецъ-то!— закричалъ онъ, увидя графиню.

Графиня вошла въ комнату молча, бросилась въ кресло и закинула одну ногу на другую. Въ своихъ кружевахъ и бархатномъ плать, черныхъ шелковыхъ чулкахъ и блоснжныхъ юбкахъ, съ своимъ тонкимъ профилемъ и стройной, хотя и полной фигурой, она представляла странный контрастъ съ большимъ, чернымъ, умнымъ сатиромъ у камина.

— Какъ вы часто за мной присылаете!— закричала она.— Вы меня компрометируете.

Гондремаркъ засмялся.

— Кстати,— сказалъ онъ,— гд вы носитесь? васъ не было дома до самаго утра.

— Я подавала милостыню,— отвчала она.

Баронъ снова засмялся, потому что дома и безъ сюртука онъ былъ весельчакъ.

— Счастье, что я не ревнивъ,— замтилъ онъ.— Но вы знаете мои правила: наслажденіе и свобода идутъ рука объ руку. Я врю въ то, во что врю, это немного, но я врю. А теперь къ длу. Вы прочитали мое письмо?

— Нтъ, у меня голова болла.

— Ахъ, въ самомъ дл! ну, значитъ, я многое могу сообщить вамъ. Мн страхъ какъ хотлось васъ видть вчера вечеромъ и сегодня утромъ: вчера днемъ я довелъ свое дло до конца, корабль введенъ въ гавань, еще одно послднее усиліе, и я перестану возиться съ принцессой Ратафіей. Да, дло сдлано. У меня въ рукахъ приказъ, собственноручно написанный Ратафіей, я держу его у сердца. Въ двнадцать часовъ ночи принцъ Втренная голова будетъ захваченъ въ постел и какъ ребенокъ посаженъ въ карету, а на утро будетъ любоваться прекраснйшимъ видомъ изъ оконъ крпости Фельвенбургъ. Прощай, Втренная голова! Война будетъ объявлена, двчонка будетъ въ моихъ рукахъ, до сихъ поръ я былъ необходимъ, а теперь стану господиномъ положенія. Я давно, давно несу эту интригу на своихъ плчахъ, точно Самсонъ ворота въ Газ. Теперь я снимаю это бремя съ своихъ плечъ.

Она вскочила съ кресла и поблднла.

— Неужели это правда?

— Я сообщаю вамъ фактъ. Дло сдлано.

— Я ни за что этому не поврю. Правда? Собственноручный? Ни за что не поврю, Генрихъ.

— Божусь вамъ.

— О! что вамъ стоитъ побожиться! Да и чмъ вы станете божиться? виномъ, женщинами и псней? Это нисколько не обязываетъ,— сказала графиня.

Она подошла къ Гондремарку и положила руку на его плечо.

— Что касается приказа… нтъ, Генрихъ, ни за что не поврю! скорй умру. У васъ какія-то тайныя цли… какія, не знаю… но я не поврю.

— Хотите, я вамъ покажу?

— Вы не можете. Приказа нтъ.

— ома неврный! Хорошо, я васъ обращу и вы увидите приказъ.

Онъ подошелъ къ стулу, на который бросилъ сюртувъ, и вынувъ изъ кармана бумагу, подалъ ей.

— Читайте,— сказалъ онъ.

Она жадно схватила бумагу и глаза ея засверкали въ то время, какъ она ее читала.

— Вотъ какъ падаетъ династія!— сказалъ баронъ,— и я ее до этого довелъ, а мы съ вами ей наслдуемъ!

Онъ точно выросъ и со смхомъ протянулъ руку:

— Отдайте мн мою бумагу,— сказалъ онъ.

Но она быстро спрятала бумагу за спину,— и глядя ему въ глаза, сказала:

— Нтъ, нтъ… Мн надо сперва сговориться съ вами на счетъ одного пункта. Неужели вы думаете, что я слпа? Такую бумагу она могла дать только одному человку… любовнику. И такъ вы ея любовникъ, соучастникъ, господинъ… о! я, конечно, этому врю, потому что знаю вашу власть. Но кто же я, посл этого? Я, обманутая вами!

— Ревность!— закричалъ Гондремаркъ. — Анна, я бы никогда этому не поврилъ! Но ручаюсь вамъ всмъ, во что только можно врить, что я не ея любовникъ. Быть можетъ, это могло бы быть, но я еще не ршался объясниться ей въ любви. Она такая капризная, настоящая кукла, то хочетъ, то не хочетъ, съ нею ничего не сообразишь, ей-Богу! И до сихъ поръ я достигалъ всего, что хотлъ, и безъ этого, и держу любовника про запасъ. И знаешь что, Анна,— строго прибавилъ онъ,— ты должна бросить эти глупости, слышишь ли? Я держу эту дурочку въ увренности, что я ее обожаю, и еслибы она только догадалась про наши отношенія, то она такъ глупа и чопорна, что способна испортить все дло.

— Все это прекрасно, но съ кмъ вы проводите вс дни? и чему я должна врить: вашимъ словамъ или вашимъ поступкамъ?

— Анна, это чортъ знаетъ, что такое, ты просто слпа!— закричалъ Гондремаркъ.— Ты знаешь меня. Ну похоже ли, чтобы я заинтересовался такой жеманной дурой? Право тяжело, что мы такъ долго знаемъ другъ друга и ты все еще можешь считать меня трубадуромъ. Но если есть въ мір, что я презираю и ненавижу, такъ это такихъ куколъ изъ берлинской шерсти. Дайте мн живую женщину, я самъ живой человкъ. Ты мн пара, ты создана для меня, ты меня занимаешь, какъ театральное представленіе. И зачмъ бы я сталъ тебя обманывать? Если я тебя не люблю, то зачмъ ты мн нужна? Ни зачмъ. Это ясно какъ Божій день.

— Любишь ли ты меня, Генрихъ?— спросила она нжно.— Дйствительно ли ты меня любишь?

— Говорю теб, что люблю тебя больше всхъ, посл самого себя. Я бы голову потерялъ, еслибы лишился тебя.

— Если такъ,— сказала она, складывая бумагу и спокойно засовывая ее въ карманъ,— я теб врю и присоединяюсь къ заговору. Разсказывай же мн. Въ полночь, говоришь ты, его арестуютъ? Я вижу, что ты ршилъ поручитъ это Гордону. Это отлично, онъ всмъ здсь чужой.

Гондремаркъ подозрительно слдилъ за ней.

— Къ чему ты взяла эту бумагу?— спросилъ онъ.— Отдай ее мн.

— Нтъ, я оставлю ее у себя. Я должна устроить все это дло, ты не можешь обойтись безъ меня, и чтобы дйствовать, какъ слдуетъ, я должна имть въ рукахъ эту бумагу. Гд я найду Гордона? въ его комнат?

Она говорила съ лихорадочнымъ самообладаніемъ.

— Анна,— мрачно произнесъ Гондремаркъ, въ которомъ желчное, сердитое придворное настроеніе смнило веселое, добродушно домашнее.— Отдай мн эту бумагу. Разъ, два, три.

— Генрихъ,— отвчала она, глядя ему прямо въ лицо,— берегись. Я не терплю приказаній.

Оба глядли такъ, что опасно было къ нимъ подступиться. И молчаніе длилось довольно долго. Наконецъ, она нашла нужнымъ его прервать и со смхомъ, звучавшимъ честно и правдиво, сказала:

— Не ребячься. Ты меня удивляешь. Если твои увренія не лживы, то у тебя нтъ причины не доврять мн, а мн нтъ резона измнить теб. Трудне всего выманить принца изъ дворца безъ скандала. Слуги ему преданы, его камергеръ — рабъ и одного крика достаточно, чтобы все погибло.

— Ихъ можно захватить силою,— отвчалъ онъ, слдуя за ней на эту новую дорогу, и арестовать вмст съ нимъ.

— И съ тмъ вмст разрушить весь планъ!— закричала она.— Онъ не беретъ съ собой слугъ, когда детъ на охоту. Ребенокъ пойметъ въ чемъ дло. Нтъ, нтъ, такой планъ глупъ, его должно быть выдумала Ратафія. Но выслушай меня. Ты знаешь, что принцъ за мной ухаживаетъ?

— Знаю. Бдная Втренная голова, я ему во всемъ помха.

— Ну, такъ слушай, не лучше ли, если я выманю его изъ дворца въ какой-нибудь тихій уголокъ парка… напримръ, къ стату Меркурія? Гордона можно поставить въ рощу, а карета будетъ ждать позади храма, ни крика, ни звука, ни шума шаговъ: принцъ исчезнетъ безслдно! Что ты на это скажешь? Разв я не хорошій союзникъ? Разв мои beaux yeux не могутъ пригодиться? Ахъ, Генрихъ, не бросай своей Анны! она теб пригодится!

Онъ ударилъ открытой ладонью по камину.

— Колдунья!— сказалъ онъ:— во всей Европ не найдешь другую, такую хитрую, какъ ты. Пригодятся! само собой разумется, что теперь дло въ шляп.

— Когда такъ, то поцлуй меня и отпусти. Я должна захватить во-время Втренную голову.

— Постой, постой,— сказалъ баронъ,— не торопись. Я бы желалъ, честное слово, теб довриться. Но разъ ты убжишь отъ меня съ этой бумагой въ карман, кто знаетъ, что ты предпримешь. Ни ты, ни я этого не знаемъ. Видишь ли,— отечески пригрозилъ онъ графин,— ты лукава, какъ обезьяна.

— Божусь теб,— закричала она,— спасеніемъ…

— Стройная женщина! мн нисколько не любопытно слушать твою божбу.

— Ты думаешь, что у меня нтъ религіи? Ты считаешь, что у меня нтъ и чести? Хорошо, слушай: я спорить съ тобой не буду, но скажу теб разъ навсегда: оставь мн этотъ приказъ, и принцъ будетъ арестованъ, возьми его отъ меня, и такъ же врно, какъ я съ тобой говорю, я разстрою все дло. Доврься мн или берегись меня: какъ хочешь.

И она протянула ему бумагу.

Баронъ въ большомъ смущеніи стоялъ въ нершимости, взвшивая об опасности. Онъ протянулъ-было руку, и опять отнялъ ее.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— если ты называешь это довріемъ…

— Будетъ,— перебила она его.— Не порти своего поступка. И такъ какъ ты повелъ себя какъ милый мальчикъ, то я теперь объясню теб мои резоны. Я отправлюсь во дворецъ и все устрою съ Гордономъ, но какимъ образомъ я заставлю Гордона повиноваться? И опять могу ли я заране назначить часъ? Можетъ быть, полночь, а можетъ быть, и гораздо позже, вдь все это дло случая, а чтобы дйствовать и чтобы у меня были развязаны руки, я должна держать въ рукахъ узелъ всего событія. А теперь я отправляюсь. Возведи меня въ санъ рыцаря.

И она протянула ему руки и любовно улыбнулась.

— Хорошо,— сказалъ онъ цлуя ее:— у каждаго человка есть своя слабость. Благодарю Бога, что моя не такъ еще худа. Ну, брысь теперь. Я ребенку доврилъ бомбу.

ХII.
Графиня Розенъ въ роли провиднія.— Второе дйствіе: она предупреждаетъ принца.

Первымъ дломъ графини Розенъ было вернуться на свою виллу и переодться. Какъ бы ни разыгралась эта исторія, но она твердо ршила побывать у принцессы. А передъ этой нелюбимой ею женщиной она не хотла предстать въ невыгодномъ для себя свт. Это было минутное дло. У графини былъ глазъ военачальника во всемъ, что касалось туалета. Она не походила на тхъ женщинъ, которыя съ безпомощностью Фабія Кунктатора не знаютъ, какое изъ своихъ платьевъ выбрать, и появляются въ свтъ, просидвъ цлые часы за туалетомъ разряженныя курамъ на смхъ. Одинъ взглядъ, одинъ распущенный локонъ, искусный и красивый безпорядокъ въ волосахъ, кусочекъ кружева, желтая роза, приколотая къ груди, и картина готова.

— Такъ будетъ хорошо,— ршила она.— Прикажите моей карет слдовать за мной во дворецъ. Черезъ полчаса она должна быть тамъ и дожидаться меня.

Ночь уже наступила и лавки освтились лампами вдоль усаженныхъ деревьями улицъ столицы Отто, когда графиня пустилась въ свое рискованное предпріятіе. Она была въ ликующемъ настроеніи духа, удовольствіе и интересъ сильне оттняли ея красоту и она это знала.

Что она теперь сдлаетъ? Она завладла бумагой, отъ которой все зависитъ. Отто, Гондремаркъ и Ратафія, и само государство вс въ ея рукахъ, одинъ взмахъ ея руки, и все полетитъ къ чорту. Она преисполнилась сознаніемъ своего важнаго значенія и громко расхохоталась отъ удовольствія. Головокруженіе отъ всемогущества, болзнь Цезарей, помрачила ея умъ.

— О! безумный свтъ!— подумала она и громко, и радостно расхохоталась.

Ребенокъ, засунувъ палецъ въ ротъ, проходилъ мимо того мста, гд она услась на скамейк, соображая, что ей предпринять, и вытаращилъ глаза на смющуюся даму. Она подозвала его, но ребенокъ заупрямился. Тогда съ той странной страстью, которую часто проявляютъ женщины въ самыхъ неожиданныхъ случаяхъ и по поводу чистйшихъ пустяковъ, графиня захотла непремнно переупрямить ребенка и, конечно, очень скоро ребенокъ уже сидлъ у нея на колняхъ и игралъ ея цпочкой и часами.

— Еслибы у тебя былъ медвдь и обезьяна, кого бы ты охотне сломалъ?— спросила графиня.

— Да вдь у меня нтъ ни медвдя, ни обезьяны,— отвчало дитя.

— Ну такъ вотъ, гляди, флоринъ, на который ты можешь себ купить и медвдя, и обезьяну, я дамъ теб его, если ты отвтишь на мой вопросъ. Скоре говори, котораго ты сломаешь, медвди или обезьяну?

Но дитя только таращило глазки на свтленькій флоринъ, оракула никакъ нельзя было заставятъ высказаться, и графиня поцловала его, дала ему флоринъ, спустила на дорожку и продолжала свой путь, весело и безмятежно.

— Котораго изъ нихъ я сломаю?— вопрошала она себя, поправляя рукой небрежную прическу.— Котораго?— и она поглядла вопросительно на небо.— Люблю ли я ихъ обоихъ или никого не люблю? Немножко… много… нисколько? Котораго изъ двухъ… обоихъ, должно быть, во всякомъ случа терпть не могу Ратафіи.

Тмъ временемъ какъ она прошла въ бронзовыя ворота, поднялась въ гору и вступила на широкую террасу, ночь уже спустилась, передній фасадъ дворца горлъ огнями и вдоль балюстрады лампы тоже уже были зажжены. Послдніе лучи зари виднлись на западномъ краю неба, и она остановилась, слди за тмъ, какъ они потухали.

— И подумать только,— говорила она самой себ:— что вотъ и тутъ стою… воплощенная судьба, рокъ, провидніе… и не имю понятія о томъ, на чью сторону я стану!

Окна покоевъ Отто въ числ прочихъ тоже были ярко освщены, и она поглядла на нихъ съ проснувшейся нжностью.

— Какъ долженъ чувствовать себя человкъ, которому измнили?— подумала она.— Бдный, бдный безумецъ! Двчонка заслуживаетъ того, чтобы онъ увидлъ этотъ приказъ.

И безъ всякихъ дальнйшихъ промедленій вошла во дворецъ и велла просить аудіенціи у принца Отто.— Принцъ,— отвчали ей,— у себя въ покояхъ и желаетъ отдохнуть.— Она послала сказать свое имя. Посланный вернулся и объявилъ, что принцъ очень извиняется, но никакъ не можетъ никого принять.

— Если такъ, я напишу,— сказала она и нацарапала нсколько строкъ, упоминая, что дло идетъ о жизни и о смерти! ‘Помогите мн,— прибавила она,— кром васъ, никто мн помочь не можетъ’.

На этотъ разъ посланный вернулся быстре и попросилъ графиню послдовать за собой: принцъ приметъ графиню фонъ-Розенъ.

Отто сидлъ у огня въ своей большой оружейной комнат. Оружіе сверкало вокругъ него, отражая переливы свта. Лицо его было обезображено слдами пролитыхъ слезъ. Онъ глядлъ печально и угрюмо и даже не всталъ на встрчу гость, но только поклонился и рукой отослалъ человка. Та неопредленная чувствительность, служившая графин за разъ и вмсто сердца, и вмсто совсти, сильно разыгралась при вид такого горя и такой безпомощности. Она немедленно вошла въ свою роль. Какъ только они остались одни, она подошла къ принцу и съ театральнымъ жестомъ воскликнула:

— Проснитесь!

— Графиня,— мрачно отвтилъ Отто,— вы пустили въ ходъ сильныя слова. Вы толкуете про жизнь и про смерть. Скажите мн, кому грозитъ опасность? Кто здсь,— прибавилъ онъ горько,— такъ безпомощенъ, что даже Отто фонъ-Грюневальдъ можетъ помочь ему?

— Прежде всего,— сказала она,— узнайте имена заговорщиковъ: принцесса и баронъ фонъ-Гондремаркъ. Разв вы не можете угадать остального?

И такъ какъ онъ продолжалъ, ходить, то она закричала, указывая на него пальцемъ.

— Вамъ! Вамъ грозитъ опасность! Вашъ врагъ и мой стакнулись и задумали погубить васъ. Но они забыли про васъ и про меня. Мы образуемъ partie carre, принцъ, въ любви и въ политик. Они ходятъ съ туза, но мы покроемъ его козыремъ. Ну-съ, партнеръ, прикажите ходить?

— Графиня, я васъ не понимаю, объяснитесь.

— Вотъ, глядите.

И она протянула ему бумагу.

Онъ взялъ ее, поглядлъ и вздрогнулъ, затмъ, ни слова не говоря, закрылъ лицо рукой. Она тщетно ждала отъ него слова.

— Какъ?— вскричала она:— вы принимаете это такъ малодушно? Съ такимъ же успхомъ можно искать вина въ кружк молока, какъ любви въ сердц этой женщины! Бросьте все его и будьте мужчиной! Посл заговора львовъ, составился заговоръ мышей и разстроилъ вс ихъ козни. Вы были очень воодушевлены прошлой ночью, когда ничто не угрожало вамъ и все улыбалось. Сегодня дло серьезное, сегодня стоитъ постоять за себя.

Онъ поспшно всталъ съ мста и лицо его, слегка раскраснвшееся, выражало ршимость.

— Графиня фонъ-Розенъ,— сказалъ онъ,— я понимаю положеніе, въ какомъ нахожусь, и признателенъ вамъ, вы продолжаете дйствовать, какъ истинный другъ, но я вижу, что долженъ обмануть ваши ожиданія. Вы, повидимому, ждете, что я буду сопротивляться, но зачмъ бы я сталъ сопротивляться? Я немного этимъ выиграю и теперь, когда я прочиталъ эту бумагу, и послднія мечты мои, мечты безумца, разсялись, мн нечего больше терять. У меня нтъ партіи, нтъ политики, нтъ гордости, да и нечмъ было бы гордиться. Ради какихъ принциповъ или ради чьей пользы сталъ бы я вести борьбу? Неужели вы хотите, чтобы я кусался и царапался, какъ пойманная блка? Нтъ, графиня, объявите тмъ, кто прислалъ васъ, что я готовъ слдовать въ крпость. По крайней мр, этимъ предотвратится скандалъ.

— Вы дадите себя посадить въ крпость? по собственной охот?— вскричала она.

— Не могу сказать, что по собственной охот, но по крайней мр безъ сопротивленія. Я давно желалъ какой-нибудь перемны. Ну вотъ я и воспользуюсь той, какая мн представляется. Неужели же отказываться? Слава Богу, у меня есть настолько юмора, чтобы не длать трагедіи изъ фарса.

Онъ бросилъ приказъ на столъ.

— Объявите, что я готовъ,— высокомрно прибавилъ онъ.

— Ахъ!— сказала она,— вы сильне разгнваны, чмъ хотите сознаться.

— Я, графиня! разгнванъ?— закричалъ онъ.— Вы бредите. У меня нтъ причины гнваться. Мн на вс лады доказали мою слабость, неустойчивость и непригодность для дла. Я неумлый правитель, сомнительный джентльменъ, и вы сами, при всей своей снисходительности, два раза упрекали меня въ малодушіи. И я буду гнваться? Я могу сознавать, что со мной поступаютъ немилостиво, но настолько добросовстно, чтобы видть причины этого coup d’tat.

— Кто насказалъ вамъ все это?— съ удивленіемъ закричала она.— Вы думаете, что вы вели себя не такъ какъ слдуетъ? Ваша свтлость, еслибы вы не были такъ молоды и такъ красивы, я бы ненавидла васъ за вашу добродтель. Вы доводите ее до такихъ предловъ, что она чуть не переходитъ въ общее мсто. И эта неблагодарность…

— Поймите меня, графиня,— перебилъ принцъ, покраснвъ еще сильне:— никакой рчи о благодарности или о гордости не можетъ быть. Вы пришли сюда, побуждаемая одной только добротой, въ чемъ я не сомнваюсь, и вмшиваетесь въ такія дла, которыя касаются только меня и моей фамиліи. Вы не имете понятія о томъ, что моя жена, а ваша государыня, могла выстрадать, не вамъ, и даже не мн судить объ этомъ. Я принимаю всю вину на себя, и еслибы это было иначе, то я былъ бы дйствительно пустой хвастунъ, еслибы толковалъ о любви и затмъ отрекался бы отъ предмета своей любви при первомъ ничтожномъ униженіи. Во всхъ прописяхъ вы найдете, что человкъ долженъ умереть за ту, которую любитъ. Такъ почему бы человку не пойти въ тюрьму?

— Любовь! что общаго между любовью и тюрьмой?— взывала графиня къ потолку и въ стнамъ.— Небо свидтель, что я такъ почитаю любовь, какъ только можно, моя жизнь можетъ это доказать, но я допускаю только взаимную любовь. Всякая другая — чистый призракъ.

— Я боле абсолютно отношусь въ любви, графиня, хотя, конечно, сердце у меня не такое нжное, какъ у женщины, которая выказала мн столько доброты. Но все это не идетъ въ длу. Мы здсь собрались не затмъ, чтобы устроить турниръ трубадуровъ.

— Позвольте, вы забываете одну вещь. Если она способна, стакнувшись, съ Гондремаркомъ, лишить васъ свободы, она способна также лишить васъ и чести.

— Чести?— повторилъ онъ.— Мн удивительно слышать это изъ устъ женщины. Женщины не такъ разсуждаютъ. Если я не съумлъ заслужить ея любовь или заставить ее слушаться меня какъ мужа, какія я могу предъявлять права? Я ей сталъ постороннимъ человкомъ. Если моя жена меня больше не любитъ, то я долженъ идти въ тюрьму, такъ какъ она этого хочетъ. Если она любитъ другого, то туда мн и дорога. Но знаете, графиня, что я не потерплю, чтобы кто-либо, мужчина или женщина, дурно говорили о моей жен,— прибавилъ онъ съ раздраженіемъ.— Она невиновата.

— За то, что не любитъ васъ!— вскричала графиня.— Но разв вы не видите, что она не способна любить!

— Скоре я неспособенъ внушать любовь.

Графиня громко расхохоталась.

— Безумецъ! да я первая влюблена въ васъ.

— Ахъ, графиня, вы очень сострадательны. Но все это пустые споры. Я знаю, на что ршился. Быть можетъ, говоря откровенно, я пользуюсь только удобнымъ случаемъ. Я вдь не лишенъ любви къ приключеніямъ. Я попалъ въ ложное положеніе, такъ говоритъ по крайней мр общественное мнніе. Не мшайте мн изъ него выйти!

— Если вы ршились, то, конечно, я не стану разубждать васъ. Я сознаюсь даже, что мн это выгодно. Ступайте, вы унесете съ собой мое сердце, во всякомъ случа гораздо боле значительную часть его, нежели мн было бы это желательно. Я не буду спать по ночамъ, думая про ваше несчастіе. Но не бойтесь, я не стану вамъ льстить: вы безумецъ, но герой!

— Увы, графиня, а ваши несчастныя деньги! Я дурно сдлалъ, что взялъ ихъ, но вы были такъ краснорчивы. И благодаря Бога, я могу предложить вамъ нчто взамнъ.

Онъ взялъ какія-то бумаги съ камина.

— Вотъ, графиня, документъ о покупк. Ферма мн не нужна тамъ, куда я отправляюсь, и у меня нтъ теперь надежды инымъ способомъ вознаградить васъ за вашу доброту. Вы дали мн деньги взаймы безъ всякихъ формальностей, повинуясь своему доброму сердцу. Роли наши перемнились! солнце грюневальдскаго принца готово закатиться, и я знаю, что вы будете такъ добры, что и теперь откинете всякія формальности и примете то единственное, что я могу вамъ дать. Если, мн что будетъ служить утшеніемъ въ послдующее время, такъ это то, что мой знакомый крестьянинъ спасенъ отъ нищеты, а мой великодушный другъ не потерялъ своихъ денегъ.

— Неужели вы не видите, въ какомъ я гнусномъ положеніи?— вскричала графиня.— Дорогой принцъ, на вашемъ паденіи я основываю свое благосостояніе!

— Я зналъ, что вы будете отказываться. Но это не измнитъ моего ршенія. И на этотъ разъ, и въ послдній я приказываю вамъ, какъ вашъ государь, повиноваться мн!

И жестомъ, исполненнымъ достоинства, принцъ заставилъ графиню взять бумагу.

— Она мн жжетъ руки,— сказала графиня.

Посл того наступило непродолжительное молчаніе.

— Въ которомъ часу (если только вамъ это извстно) я буду арестованъ?— спросилъ наконецъ принцъ.

— Ваша свтлость, когда вамъ угодно!— воскликнула графиня.— Если вы пожелаете разорвать эту бумагу, то никогда.

— Напротивъ, я бы желалъ, чтобы поторопились. Мн надо только успть написать прощальное письмо принцесс.

— Хорошо,— сказала графиня.— Я совтовала вамъ сопротивляться, но если вы ршили противное, то мн приходится похлопотать о вашемъ арест. Я взяла на себя…— она запнулась,— устроить это дло, но клянусь Богомъ, мой дорогой другъ, только потому, что разсчитывала оказать вамъ услугу. Но такъ какъ вы не хотите принять ее, то окажите услугу мн и, какъ только вы будете готовы, ступайте къ стату Меркурія, гд мы видлись прошлою ночью. Для васъ отъ этого хуже не будетъ, а говоря откровенно, намъ всмъ будетъ лучше.

— Милая графиня, разумется. Я готовъ перенести главную непріятность и, конечно, не стану спорить о подробностяхъ. Идите и будьте уврены, что я вамъ отъ души благодаренъ. Когда я напишу письмо, то отправлюсь къ назначенному мсту. Сегодня ночью я тамъ не встрчу такого опаснаго кавалера, какъ вчера,— прибавилъ онъ, улыбаясь съ утонченной любезностью.

Какъ только графиня ушла, онъ призвалъ къ себ на помощь все свое хладнокровіе. Онъ долженъ былъ выйти съ честью изъ очень затруднительнаго положенія. Относительно главнаго пункта, онъ ни минуты не колебался. Разговоръ съ Готгольдомъ до такой степени разстроилъ его, онъ почувствовалъ себя такъ глубоко униженнымъ, что встртилъ всть объ арест, можно сказать, съ радостью. Вотъ наконецъ такой шагъ, который ему казался безупречнымъ: вотъ случай выйти изъ всхъ затрудненій. Онъ слъ писать къ Серафин и гнвъ въ немъ возгорлся. Его собственная снисходительность представилась ему чмъ-то чудовищномъ, а ея эгоизмъ и жестокость еще чудовищне. Перо дрожало въ его рук. Онъ былъ изумленъ, почувствовавъ, что его покорность растаяла, но не могъ вернуть ее себ. Въ нсколькихъ горячихъ словахъ онъ простился съ ней, окрестивъ свое отчаяніе названіемъ любви, а свое раздраженіе — прощеніемъ. Въ послдній разъ оглядлъ покой, куда ему не суждено было возвращаться, и поспшилъ уйти… плнникомъ любви…. или гордости.

Онъ прошелъ черезъ заднюю дверь, въ которую часто ходилъ, при мене серьезныхъ обстоятельствахъ. Привратникъ отворилъ ему дверь, и свжій, ночной воздухъ и звзды встртили его на порог. Онъ оглядлся кругомъ и вдохнулъ полной грудью ночной воздухъ, поглядлъ на громадный шатеръ неба и успокоился. Его пустое мелкое существованіе приняло свои настоящіе размры, собственное горе показалось ему ничтожнымъ передъ обширнымъ лономъ природы. Онъ почувствовалъ, что горесть его улеглась, свжій воздухъ, ночная тишина съ ея безмолвной музыкой успокоили его духъ.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— я прощаю ей. Если это можетъ быть ей полезно, то я прощаю.

И быстрыми шагами прошелъ по саду, вышелъ въ паркъ и по слабо освщенной звдами алле пришелъ къ тому мсту, гд стоялъ Меркурій. Темная фигура двинулась къ нему на встрчу.

— Прошу прощенія, государь,— произнесъ чей-то голосъ,— но если я не ошибаюсь, и это вы, принцъ, то мн дали понять, что вы готовы за мной послдовать.

— Г. Гордонъ?— спросилъ Отто.

— Да, полковникъ Гордонъ,— отвчалъ офицеръ.— На меня возложено очень тяжелое порученіе и мн очень пріятно, если все обойдется безъ хлопотъ. Карета тутъ по близости, позволите мн проводить васъ, ваша свтлость?

— Полковникъ,— отвчалъ принцъ,— я дожилъ до самаго счастливаго дня въ моей жизни, когда я долженъ уже не приказывать, а повиноваться.

— Весьма философское замчаніе,— замтилъ полковникъ.— Честное слово! удивительно глубокое, замчаніе! достойно было бы Плутарха! Я принялъ на себя весьма непріятную обязанность, но ваша свтлость значительно облегчаете мое положеніе. Вдь тюремщикъ въ сущности не что иное, какъ такой же узникъ.

— Могу я спросить васъ, полковникъ Гордонъ, что заставило васъ принять на себя такое опасное и неблагодарное дло?

— Конечно, конечно,— отвчалъ офицеръ-проходимецъ.— Мн удвоили за это жалованье.

— Ну-съ, полковникъ, я, конечно, не возьму на себя критику вашихъ дйствій. Но вотъ я вижу карету.

И дйствительно, на перекрестк двухъ аллей парка стояла карета, запряженная четверней и съ зажженными фонарями. Немного поодаль, въ тни деревьевъ, держался небольшой отрядъ улановъ.

XIII.
Графиня Розенъ въ роли провиднія.— Дйствіе третье: она просвщаетъ принцессу.

Когда графиня Розенъ оставила принца, она прямо отправилась въ полковнику Гордону и, не удовольствовавшись сообщенными ему инструкціями, лично послдовала за авантюристомъ-офицеромъ къ стату Меркурія. Полковникъ предложилъ ей руку, и оба заговорщика принялись весело болтать. Графиня была въ какомъ-то вихр удовольствія и возбужденія, языкъ ея трещалъ безъ умолку, улыбка не сходила съ устъ, глаза сверкали, а щеки, обыкновенно блдныя, разгорлись и это къ ней очень шло. Немного стоило привести Гордона въ ея ногамъ,— такъ по крайней мр она думала, не считая эту побду достойной себя.

Спрятанная въ большихъ сиреневыхъ кустахъ, она наслаждалась необыкновеннымъ декорумомъ ареста и слышала разговоръ мужчинъ, замершій вдали по дорог. Вскор затмъ среди ночной тишины послышался стукъ колесъ и лошадиныхъ копытъ и замеръ вдали. Принцъ ухалъ.

Графиня Розенъ поглядла на часы. Она успетъ, думалось ей, окончить свое предпріятіе еще сегодня вечеромъ. И поспшивъ назадъ во дворецъ, подстрекаемая опасеніемъ, какъ бы ее не опередилъ Гондремаркъ, она велла доложить о своемъ приход принцесс и передать, что она проситъ принять ее. Еслибы она просила этого только отъ себя лично, ей бы наврное отказали, но она выдала себя за агента барона, какъ ей угодно было выразиться, и была немедленно принята.

Принцесса сидла одна за столомъ и длала видъ, что обдаетъ. Лицо у ней было въ пятнахъ, а глаза опухшіе. Она не спала и не ла, даже одта была небрежно. Короче сказать, она была нездорова, некрасива, не въ дух и чувствовала угрызенія совсти. Графиня провела параллель между нею и собой, и засіяла пуще прежняго.

— Вы пришли, графиня de la part de monsieur le baron,— промямлила принцесса.— Садитесь, пожалуйста. Что скажете?

— Что скажу?— повторила графини.— О! многое, много скажу такого, чего лучше бы хотла не говорить, и многаго не скажу, чего бы хотлось высказать. Потому что я подобна св. Павлу, ваша свтлость, и всегда желаю длать то, что не слдуетъ. Хорошо! Говоря категорически — такъ кажется это называется?— я показала принцу вашъ приказъ. Онъ не поврилъ глазамъ своимъ. Ахъ!— вскричалъ онъ,— милая графиня Ровенъ, это невозможно, этого быть не можетъ… я долженъ услышать это отъ нея самой. Моя жена — добрая двочка, но бдняжка поддалась дурному вліянію, она только глупа, но не зла. Mon prince,— отвчала я,— она молода и слдовательно жестока. Молодежь бьетъ мухъ. Онъ никакъ не могъ понять, что я говорю.

— Графиня,— сказала принцесса самымъ твердымъ тономъ, но вспыхнувъ отъ гнва:— кто прислалъ васъ сюда и съ какою цлью? Сообщите ваше порученіе. До сихъ поръ вы только испытывали мое терпніе.

— О, принцесса, я думаю, что вы очень хорошо меня поняли. У меня нтъ вашей философіи. У меня, что на ум, то и на язык.

— Должна ли я понять, что принцъ арестованъ?— спросила принцесса, вставая.

— Въ то самое время, какъ вы здсь сидли и обдали!— закричала графиня, небрежно развалясь на стул.

— Вы исполнили свое порученіе, я васъ больше не задерживаю.

— О! нтъ! съ вашего позволеніи, я еще не кончила. Я слишкомъ много вытерпла сегодня вечеромъ по вашей милости. Я изъ-за васъ страдала. Меня заставили страдать на вашей служб.

Она развернула, говоря это, веръ. Хотя пульсъ ея сильно бился, но веръ медленно двигался въ рук. Волненіе ея выдавали сверкающіе глаза и разгорвшееся лицо, торжествующая красота и побдоносный взглядъ, которымъ она глядла на свою соперницу.

— Вы не мн служите, графиня,— отвчала Серафина.

— Нтъ, принцесса, конечно. Но мы об служимъ одному и тому-же лицу, какъ вамъ извстно, а если не извстно, то имю честь извстить васъ объ этомъ. Ваше поведеніе такъ легкомысленно, такъ легкомысленно,— повторила она, махая веромъ, точно бабочва крыльями,— что, бытъ можетъ, вы въ самомъ дл не понимаете.— Графиня свернула веръ, положила его на колни и приняла мене небрежную позу.

— Право,— продолжала она,— мн жаль видть молодую женщину въ вашемъ положеніи. Вы вступили въ жизнь со всми преимуществами рожденія, приличнаго замужества… и собой вы хорошенькая… а посмотрите, до чего вы довели себя! Моя бдная принцесса, подумать страшно! Но ничто такъ не вредитъ человку, какъ втренность,— тонко прибавила графиня.

И раскрывъ веръ, начала самодовольно имъ обмахиваться.

— Я не позволю вамъ доле забываться,— вскричала Серафина,— что съ вами такое? Вы, кажется, съ ума сошли.

— Нисколько. Я настолько въ здравомъ ум, чтобы понимать, что сегодня вечеромъ вы ничего не посмете со мной сдлать, и пользуюсь этимъ обстоятельствомъ. Я оставила моего Prince Charmant въ ту минуту, какъ онъ до-красна наплакалъ себ глаза изъ-за деревянной куклы. У меня сердце мягкое. Я люблю моего прекраснаго принца, вы этого никогда не поймете, но мн страстно хочется дать ему его куклу, осушить его бдные глазки и сдлать его счастливымъ. О! вы бездушная женщина!— вскричала графиня, вскакивая со стула и указывая веромъ, который начиналъ дрожать въ ея рук, на принцессу.— Деревянная кукла! есть у васъ сердце или кровь, или хоть капля души? Вотъ человкъ, и онъ любитъ васъ. О! это дважды въ жизни не дается! это вовсе не такая обыкновенная вещь! Красивыя и умныя женщины тщетно жаждутъ любви! А вы, вы глупая двчонка, топчете ногами такое сокровище, вы, одурвшая отъ тщеславія женщина! Прежде, нежели браться за управленіе государствомъ, вы бы лучше поучились тому, какъ вести себя въ семь. Семья — это царство женщины!

Она остановилась и засмялась. Она дйствительно казалась не вполн нормальной.

— Я выскажу вамъ одну вещь, которую лучше было бы не говорить. Графиня Розенъ, какъ женщина, добре и лучше васъ, принцесса, хотя вы этого никогда не поймете. Когда я показала принцу вашъ приказъ и поглядла ему въ лицо… о! мое сердце было тронуто и… я буду откровенна… мн очень хотлось утшить его. Но онъ не захотлъ. ‘Если ей можетъ доставить удовольствіе, чтобы и надлъ внецъ мученика, то дайте мн сюда терновый внокъ’, сказалъ онъ.— Говорю вамъ… Я вполн съ вами откровенна… я отдала ему въ руки вашъ приказъ и просила его сопротивляться. Вы, предавшая своего мужа, можете и меня предать Гондремарку, мой принцъ никого не предастъ. Поймите же, хорошенько поймите, что вы спокойно сидите здсь чисто по его снисходительности. У него была полная возможность… я дала ему ее… измнить роли. И онъ отказался, онъ вмсто васъ отправился въ тюрьму.

Принцесса заговорила не безъ смущенія:

— Ваша рзкость оскорбляетъ и огорчаетъ меня, но я не могу сердиться на то, что, во всякомъ случа, длаетъ честь непонятной доброт вашего сердца, и вы хорошо сдлали, что сказали мн это. Я готова вамъ въ этомъ сознаться. Я съ величайшимъ сожалніемъ согласилась на эту мру. Я допускаю, что принцъ во многихъ отношеніяхъ… очень любезный человкъ. Наше горе… и, быть можетъ, отчасти и мои вина, что мы такъ мало подходили другъ къ другу… но я уважаю, искренно уважаю вс его хорошія качества. Какъ частное лицо, я бы такъ же думала, какъ и вы. Трудно, я знаю, найти извиненія для государственныхъ соображеній. Лишь съ крайней неохотой повиновалась я высшему долгу, и какъ скоро безопасность государства это дозволитъ, общаю вамъ, что принцъ будетъ выпущенъ на свободу. Многія на моемъ мст разсердились бы на ваши дерзости. Я не…— и она почти жалобно взглянула на графиню…— я не такая бездушная, какъ вы думаете.

— И можете ставитъ какія-то государственныя затрудненія выше любви?

— Графиня! эти затрудненія — вопросъ жизни и смерти для многихъ и въ томъ числ для васъ самихъ,— отвчала принцесса съ достоинствомъ.— Я, графиня, хотя все еще молода, но научилась въ трудной школ, что мои чувства должны идти позади всего.

— О святая невинность!— вскричала графиня.— Возможно ли, что вы не знаете, что вы не подозрваете объ интриг, въ которой вы замшаны? Мн, наконецъ, васъ становится жалко! Въ сущности, вдь мы об женщины, моя бдная, бдная принцесса! а каждая женщина родится глупой. И хотя я ненавижу всхъ женщинъ, но за нашу общую глупость прощаю васъ. Ваша свтлость, я сейчасъ глубоко оскорблю васъ и предамъ человка, котораго называютъ моимъ любовникомъ, и если вы захотите воспользоваться своею властью, то можете погубить и меня. О, вотъ гд начинается чистйшая французская комедія! Вы предаете, я предаю, они предаютъ. Вотъ вамъ письмо, принцесса. Ви видите, печать цла, и я нашла его сегодня утромъ около своей постели. Ради васъ самихъ, ради моего Prince Charmant, ради этого княжества, дла котораго такъ тревожатъ вашу совсть, распечатайте его и прочитайте!

— Должна ли я понимать, что это письмо касается меня?

— Прочтите и испытайте.

— Я не могу прочесть раньше васъ, быть можетъ, тутъ говорится о частныхъ длахъ, которыя до меня не касаются.

Графиня разорвала конвертъ, пробжала письмо и подала его принцесс. Серафина узнала почеркъ Гондремарка и съ глубокимъ потрясеніемъ прочитала слдующее:

‘Дорогая Анна, приходи немедленно. Ратафія, наконецъ,согласилась упрятать мужа въ тюрьму. Такимъ образомъ, дура будетъ въ моихъ рукахъ. Le tour est jou. Она будетъ теперь плясать по моей дудк, или же я ей задамъ. Приходи. Генрихъ’.

— Принцесса, успокойтесь,— сказала графиня, наблюдавшая съ тревогой за поблвшимъ лицомъ Серафины.— Вы напрасно стали бы бороться съ Гондремаркомъ, у него больше ресурсовъ, нежели одна милость двора, и онъ завтра же погубилъ бы васъ однимъ словомъ. Въ противномъ случа, я бы не предала его вамъ. Но Генрихъ — мужчина и играетъ вами, какъ маріонеткой. И теперь, по крайней мр, вы знаете, кому принесли въ жертву моего принца. Принцесса, выпейте вина! простите, я была слишкомъ жестока!

— Нтъ, графиня, не жестоки, но полезны,— отвчала Серафина съ блдной улыбкой.— Нтъ, благодарю васъ, мн ничего не нужно. Я только была очень удивлена въ первую минуту. Дайте мн придти въ себя. Я должна хорошенько подумать.

Она сжала голову обими руками, между тмъ, какъ въ голов у ней кружился цлый вихрь мыслей.

— Это свдніе достигло меня, когда я всего боле въ немъ нуждалась. Я бы не поступила, какъ вы, но тмъ не мене благодарю васъ. Я очень обманулась въ барон Гондремарк.

— О, принцесса, бросьте Гондремарка и подумайте о принц!— закричала графиня Розенъ.

— Вы опять говорите, какъ частное лицо,— отвчала принцесса,— и я васъ за это не порицаю. Но мои собственныя мысля заняты многими вещами. Какъ бы то ни было, такъ какъ я врю, что вы врный другъ моего… такъ какъ вы врный другъ Отто, то я дамъ вамъ въ руки приказъ о тамъ, чтобы его выпустили на свободу. Дайте мн чернильницу. Вотъ!

И она поспшно написаоа, дрожащей рукой нсколько словъ.

— Помните, графиня, что объ этомъ не слдуетъ никому говорить, пока я не увижу барона, я понимаю, что малйшая оплошность… я теряюсь въ соображеніяхъ. Неожиданность совсмъ сбила меня съ толку…

— Общаю, что не пущу въ ходъ эту бумагу, пока вы мн не прикажете. Хотя я желала бы, чтобы принцъ поскоре былъувдомленъ объ этомъ, чтобы успокоить его бдное сердце. Ахъ, я совсмъ забыла, что онъ написалъ вамъ письмо. Позвольте, принцесса, я вамъ его принесу. Это, кажется, дверь въ его покои.

И она хотла отворить ее.

— Она заперта на ключъ извнутри,— сказала, покраснвъ, Серафина.

— О! о!— вскричала графиня.

Наступило молчаніе.

— Я сама добуду письмо,— сказала, наконецъ, принцесса,— я теперь прошу васъ оставить меня. Я вамъ очень благодарна, но желаю остаться одна.

Графиня низко присла и ушла.

XIV.
О причинахъ происшедшей революціи.

Какъ ни была принцесса храбра, но оставшись одна, ухватилась за столъ, ища поддержки. Весь созданный ею міръ рухнулъ. Она никогда не любила и не довряла вполн Гондремарку, она всегда считала возможнымъ, что онъ окажется неврнымъ другомъ, но чтобы у него не было тхъ гражданскихъ доблестей, которыми его надлило ея воображеніе, чтобы онъ былъ дюжинный интриганъ, захотвшій сдлать изъ нея свое орудіе,— этотъ ударъ былъ тяжкій и неожиданный. Свтъ и мракъ чередовались въ ея мозгу, то она врила, то не врила. Она оглядлась, ища записки. Но графиня Розенъ, которая не забыла взять бумагу отъ принца,— озаботилась также унести свою записку отъ принцессы, графиня Розенъ была старый боецъ и самыя сильныя волненія скоре возбуждали, нежели омрачали ясность ея мысли.

Записка напомнила Серафин о другомъ письм: о письм Отто. Она встала и поспшно направилась, все еще съ вихремъ мыслей въ голов, въ оружейную принца. Старикъ камергеръ дожидался тамъ, и присутствіе другого лица, шпіонившаго (или, по крайней мр, ей такъ казалось) за ея несчастіемъ, возбудило ребяческій гнвъ въ Серафин.

— Ступайте!— закричала она, но когда старикъ былъ уже почти у дверей, она прибавила:— стойте! когда баронъ Гондремаркъ прідетъ во дворецъ, велите ему меня здсь ждать.

— Слушаю,— отвчалъ камергеръ.

— Тутъ было письмо…— начала она и остановилась.

— Ваша свтлость,— сказалъ камергеръ,— найдете письмо на стол. Я не получалъ никакихъ приказаній, иначе вашей свтлости не пришлось бы самой безпокоиться.

— Хорошо, хорошо. Уходите.

И когда онъ ушелъ, она схватила письмо. Мысли ее все еще были не вполн ясны, какъ луна, закрываемая проносящимися мимо облаками, разсудокъ въ ней то свтилъ, то омрачался, и она читала письмо то сознательно, то безсознательно.

‘Серафина,— писалъ принцъ,— я не стану упрекать васъ ни единымъ словомъ. Я прочиталъ вашъ приказъ и узжаю. Что же мн другое остается? Я попусту растратилъ свою любовь и у меня ея больше нтъ. Сказать, что я вамъ прощаю — безполезно, теперь мы, по-крайней мр, навки разстались, по собственному желанію вы освобождаете меня изъ моего плна, я свободнымъ, ухожу въ тюрьму. Вы теперь въ послдній разъ слышите о моей любви или гнв. Я ухожу изъ вашей жизни, вы можете вздохнуть свободно, вы отдлались отъ мужа, который допустилъ васъ его бросить, и отъ государя, который передалъ вамъ свои права, и отъ влюбленнаго, который ставилъ себ за честь защищать васъ въ ваше отсутствіе. Какъ вы отплатили ему за это — объ этомъ лучше всякихъ моихъ словъ скажетъ вамъ ваше сердце. Наступитъ день, когда ваши призрачныя мечты разсятся, какъ дымъ, и вы останетесь одна. Тогда вы вспомните объ

‘Отто’.

Она съ ужасомъ читала эти слова: этотъ день наступилъ. Она была одна, она была не искренна, ока была жестока, совсть грызла ее и кром того тщеславіе, уязвленное до послдней степени. Она жертва обмана! она безпомощна! она обманула себя, думая обмануть мужа! Она вс эти годы питалась лестью, грубо глотая шпаги, точно клоунъ въ цирк! Она, Серафина! Ея быстрый умъ предвидлъ теперь вс послдствія: паденіе, общественный позоръ, и безуміе, и глупость своего поведенія, которымъ будетъ потшаться вся Европа. Она припомнила скандалъ, который она презирала съ царской гордостью. Увы! какъ, иначе взглянула она на него теперь! Ее считаютъ любовницей этого человка: быть можетъ, поэтому…— Она закрыла глаза передъ мучительной перспективой, открывшейся передъ нею. Быстре молніи она схватила со стны сверкнувшую шлагу. Ахъ, она спасется отъ этого ужаса! Она уйдетъ изъ этого міра глупцовъ и пошляковъ, въ которомъ ее теперь терзаютъ. Ей остался только одинъ, исходъ. Она закрыла глаза, прошептала молитву и приставала лезвіе къ груди.

Неожиданная боль заставила ее вскрикнуть и… вмст съ тмъ, она опомнилась. Нсколько капель крови было наградой этой отчаянной попытки, но боль отрезвила ее и желаніе самоубійства разсялось.

Въ тотъ же самый моментъ, мрные шаги послышались въ галлере, и она узнала походку барона, котораго такъ часто ожидала съ нетерпніемъ, и собралась съ силами для предстоявшей битвы. И скрывъ шпагу въ складкахъ платья, она выпрямилась, сверкая гнвомъ и поджидая врага.

Доложили о приход барона и впустили его. Для него возня съ Серафиной была ненавистнымъ занятіемъ: подобно школьнику, съ Виргиліемъ въ рукахъ, ему некогда и неинтересно было замчать ея прелести, но когда онъ увидлъ ее теперь, преображенной гнвомъ, въ немъ проснулись новыя чувства: искренняго восхищенія и желанія. Онъ съ радостью ощутилъ ихъ, это были новыя средства для борьбы. ‘Если мн придется разыгрывать любовника,— подумалъ онъ, такъ какъ это было его постоянной заботой,— то я съумю, я думаю, играть съ душой’. Тмъ временемъ онъ отвсилъ принцесс низкій поклонъ, съ обычной, неуклюжей торжественностью.

— Я предлагаю,— сказала она страннымъ голосомъ, котораго сама у себя не знала до сихъ поръ,— выпустить принца на свободу и не начинать войны.

— Ахъ, принцесса,— отвчалъ онъ,— я зналъ, что это такъ будетъ! Ваше нжное сердце, я зналъ, возмутится, когда дло дойдетъ до этой крайне тяжелой, но необходимой мры. Ахъ, принцесса, поврьте, что я достоинъ быть вашимъ союзникомъ, я знаю, что у васъ есть качества, которыхъ у меня нтъ, и разсчитываю на нихъ, какъ на лучшія орудія въ оружейной палат нашего союза: я разсчитываю на нжную женщину, скрывающуюся въ королев, на любовь, состраданіе, улыбку, награждающую! Я могу только повелвать, но вы, вы можете и любить, и сострадать, но должны обуздывать эти восхитительныя качества уздой разума. Я самъ столько разъ, столько разъ восхищался вами,— протянулъ онъ, какъ будто бы вспоминая прошлыя, но сладкія минуты восторга,— во теперь, принцесса…

— Но теперь, баронъ Гондремаркъ, прошло время для этихъ декларацій,— вскричала она.— Врны вы мн? или вы меня обманываете? Загляните въ себ въ сердце и отвчайте. Я хочу знать отвтъ вашего сердца.

‘Вотъ оно’, подумалъ Гондремаркъ.— Вы, принцесса, вы сами… (онъ отступилъ назадъ какъ бы въ страх, но тмъ не мене съ робкой радостью) вы сами приказываете мн заглянуть въ свое сердце?

— Разв вы думаете, что я этого боюсь?— закричала она, сверкнувъ глазами и съ загорвшимся румянцемъ на щекахъ, такъ что баронъ отринулъ послднія сомннія.

— Ахъ, принцесса,— вскричалъ онъ, тяжело падая на колни: — Серафина! Вы мн разршаете? вы угадали мою тайну? Это правда — я съ радостью предаю въ ваши руки жизнь мою — я люблю васъ, люблю васъ страстно какъ равную, какъ государыню, какъ товарища по оружію и какъ прелестную, обожаемую женщину. О! сжальтесь надъ моей любовью!

Она слушала его съ удивленіемъ, бшенствомъ и презрніемъ. Его слова оскорбляли ее до боли, его видъ, въ то время какъ онъ неуклюже ползалъ по полу, смшилъ ее до отвращенія, точно кошмаръ какой-то.

— О, позоръ!— вскричала она.— Какъ это гадко и нелпо! что бы сказала графиня?

Великій баронъ Гондремаркъ, искусный политикъ, нкоторое время продолжалъ стоять на колняхъ въ такомъ состоянія духа, что его можно было бы даже пожалть. Тщеславіе въ его желзной груди ныло и болло. Если бы только онъ могъ взять назадъ свое объясненіе, еслибы онъ не сунулся такъ глупо въ огонь! Онъ медленно приподнялся съ колнъ и въ первую минуту душевная мука нашла выраженіе въ словахъ, а такъ какъ языкъ обыкновенно выдаетъ всю внутреннюю мерзость человка, то онъ позволилъ себ такой отвтъ, въ которомъ ему пришлось раскаиваться въ продолженіе послдовавшихъ затмъ шести недль.

— Ахъ!— сказалъ онъ,— графиня! теперь я понимаю причину раздраженія вашей свтлости.

Лакейская дерзость словъ блднла передъ дерзостью самаго тона. Они вызвали въ душ Серафины одинъ изъ тхъ бурныхъ вихрей, которые отуманивали ея разсудокъ, она вскрикнула, и когда вихрь разсялся, бросила окровавленную шпагу на полъ, и увидла, что Гондремаркъ пошатнулся съ раскрытымъ ртомъ и прижимая руку къ ран. Въ слдующій моментъ, онъ бросился къ ней съ такими проклятіями, какихъ она въ жизни не слыхала, схватилъ-было ее за плечо, она отшатнулась, но онъ тутъ же повалился на полъ.

Приподнявшись на одинъ локоть, въ то время, какъ она глядла на него, помертввъ отъ ужаса, онъ крикнулъ:

— Анна! помоги! Анна!

Тутъ слова измнили ему и онъ упалъ навзничь, повидимому, мертвый.

Серафина забгала по комнат, она ломала себ руки и громко кричала, въ душ ея царствовалъ безпросвтный ужасъ и желаніе, чтобы все это оказалось сномъ и она бы проснулась.

Послышался стукъ въ дверь, она бросилась къ ней и придерживала ее, дыша, какъ дикій зврь и съ бшеной силой въ рукахъ, пока ей не удалось запереть дверь на крюкъ.

Этотъ успхъ нсколько освжить ея разсудокъ. Она подошла къ своей жертв и поглядла на него. А стукъ въ дверь становился все сильне и сильне. О, да, онъ былъ мертвъ. Она убила его. Онъ звалъ графиню, испуская послднее дыханіе. Ахъ! кто-то позоветъ Серафину? Она убила его. Она, чья нершительная рука едва смогла пролить нсколько капель крови изъ собственной груди, она нашла въ себ силу однимъ ударомъ свалить этого колосса.

Все это время стукъ въ дверь усиливался и совсмъ уже не походилъ на обычные пріемы, требуемые дворцовой жизнью. Скандалъ стучался въ двери и съ такими послдствіями, о которыхъ она боялась даже и подумать. Въ то же самое время, среди голосовъ, звавшихъ ее по имени, она узнала голосъ канцлера. Онъ или кто другой, кто-нибудь да долженъ же первый узнать о случившемся.

— Что, г. Грейзенгезангъ тутъ?— спросила она.

— Ваша свтлость… да!— отвчалъ старикъ.— Мы слышали крики, какой-то стукъ. Не случилось ли бды?

— Ничего ршительно,— отвчала Серафима.— Я желаю переговорить съ вами. Отошлите остальныхъ.

Она съ трудомъ переводила духъ, посл каждой фразы, но голова у ней была свжа. Она опустила об половинки портьеры, прежде нежели отпереть дверь. И такимъ образомъ, обезпечивъ себя отъ любопытныхъ взоровъ, впустила низкопоклоннаго канцлера и снова заперла дверь.

Грейзенгезангъ неуклюже и долго возился съ портьерой, пока она не приподняла ее сама.

— Боже мой!— вскричалъ онъ.— Баронъ?

— Я его убила,— отвчала она.— Да, я убила его!

— Боже мой,— сказалъ старый придворный,— этому еще не бывало примровъ. Ссора влюбленныхъ…— прибавилъ онъ укоризненно.— Но, дорогая принцесса, что же намъ теперь длать? Это очень важно, въ нравственномъ отношенія, принцесса, это очень дурно. Я беру смлость, ваша свтлость, на минуту заговорить съ вами какъ съ дочерью, любимой, хоть и уважаемой дочерью, и долженъ сказать, что не смю скрыть отъ васъ, что это очень дурно съ нравственной стороны. И, Боже мой!— у насъ на рукахъ мертвое тло!

Она зорко наблюдала за нимъ:— надежда смнилась презрніемъ, это чувство вернуло ей храбрость!

— Поглядите, умеръ ли онъ.

Ни одного слова въ свою защиту, передъ такимъ ничтожествомъ ей противно было оправдываться.

— Поглядите, умеръ ли онъ?— вотъ все, что она сказала.

Съ величайшей осторожностью канцлеръ подошелъ въ барону, и тотъ въ эту минуту раскрылъ глаза.

— Онъ живъ,— съ радостью закричалъ старый придворный, обращаясь въ Серафин.— Принцесса, онъ живъ.

— Ну, такъ помогите ему,— отвчала принцесса:— перевяжите его рану.

— Принцесса, мн нечмъ этого сдлать,— отвчалъ канцлеръ.

— Разв вы не можете взять носового платка или галстуха? что-нибудь?— закричала она.

И говоря это, оторвала оборку отъ своего легкаго кисейнаго платья и бросила ее на полъ.

— Возьмите,— сказала она, выпрямляясь въ своемъ оборванномъ плать.

Но канцлеръ всплеснулъ руками и съ ужасомъ отвернулъ голову. Тяжелая рука барона разорвала лифъ на принцесс, въ ту минуту, какъ баронъ падалъ на подъ.

— Ваша свтлость, вашъ туалетъ въ безпорядк.

— Возьмите оборку, онъ можетъ умереть.

Грейзенгезангъ обратился въ барону и сталъ говорить разные глупости:

— Онъ еще дышетъ, еще не все погибло, онъ еще не умеръ.

— Если это все, на что вы способны, то призовите другихъ людей, его нужно немедленно отнести домой.

— Принцесса,— вскричалъ канцлеръ,— это будетъ самое печальное зрлище для города. О, Боже мой! государство рухнетъ,— вздохнулъ онъ.

— Во дворц есть носилки,— отвчала она.— Вы обязаны позаботиться о томъ, чтобы доставить его бережно домой. Я вамъ это приказываю. Вы отвчаете за это головой.

— Я вижу это, дорогая принцесса, ясно вижу, но какъ это сдлать? гд взять людей? разв слугъ принца?— да, они любятъ своего господина, они будутъ врны, если другіе и измнятъ.

— О, нтъ, не ихъ!— закричала принцесса,— возьмите моего собственнаго лакея, Сабру.

— Сабру! фран-масона!— отвчалъ канцлеръ, потерявъ голову.— Если онъ увидитъ это, то сейчасъ забьетъ въ набатъ, народъ разорветъ насъ въ клочки.

Она мужественно измрила всю глубину своего униженія.

— Призовите, кого хотите,— сказала она,— и принесите носилки сюда.

Оставшись одна, она подбжала къ барону и съ трепещущимъ сердцемъ старалась остановитъ кровъ. Прикосновеніе въ тлу этого великаго шарлатана было ей противно до мозга костей, рана для ея невжественныхъ глазъ казалась смертельной: однако, она побдила это чувство и, лучше чмъ канцлеръ во всякомъ случа, перевязала рану. Глаза, не ослпленные ненавистью, могли бы полюбоваться барономъ въ обморок. Онъ казался такимъ громаднымъ и спокойнымъ, такая мощная машина была приведена въ бездйствіе, и черты его лица, съ котораго сошло выраженіе злости и притворства, казались высчены рзцомъ. Но не такимъ казался онъ Серафин. Жертва ея, растянутая на полу, съ обнаженной грудью, поражала ее своимъ безобразіемъ. И въ ум ея промелькнулъ привлекательный образъ Отто.

Во дворц поднялась бготня и послышался говоръ голосовъ, эхо большой лстницы со сводами откликалось на эту суматоху, затмъ, въ галлере послышались шаги. То былъ канцлеръ, въ сопровожденіи четырехъ изъ лакеевъ Отто съ носилками. Слуги, войдя въ комнату, уставились на растрепанную принцессу и раненнаго барона, они не смли говорить, но мысли ихъ были нелестныя для принцессы. Гондремарка положили на носилки, спустили занавски и понесли, а за носилками поплелся канцлеръ съ помертвлымъ лицомъ.

Серафина подбжала въ окну. Прижавшись лицомъ къ стеклу, она могла видть террасу и начало аллеи, освщенной фонарями и соединявшей дворецъ съ городомъ. Вотъ маленькая процессія вышла изъ дворца, прошла по террас и вступила въ освщенную аллею:— раскачиваемыя четырьмя носильщиками носилки и канцлеръ, плетущійся за ними, повся носъ. Она наблюдала за ними и въ голов ея носились странныя мысли: глаза ея устремлены были на сцену, происходившую передъ ними, но умъ былъ занять ея погибшей жизнью и разрушившимися надеждами. Никого не было въ мір, кому бы она могла довряться. Не было руки, которая бы протянулась къ ней дружески или хотя бы изъ рыцарскаго состраданія. Съ паденіемъ Гондремарка, пала ея партія и ея кратковременная популярность. И вотъ, она стояла, прислонившись лбомъ къ холодному стеклу, въ разорванномъ плать, углубленная въ горькія мысли.

Тмъ временемъ послдствія начинали уже сказываться, и въ обманчивой тиши ночи заваривалась красная революція. Носилки вышли въ желзныя ворота и вступили на городскія улицы. Какая паника, пронесшаяся въ воздух, разнесла по городу о случившейся катастроф?— кто знаетъ. Но уже изъ дворца кровавая всть успла добжать до города. Слухи, съ ихъ громкимъ шопотомъ, облетли горожанъ, мужчины выходили изъ домовъ, сами не зная зачмъ, толпы собирались на бульвар, при свт рдкихъ фонарей толпа все росла и росла.

И вотъ, среди этого томительнаго ожиданія, толпа увидла приближавшіяся носилки и за ними важную особу канцлера Грейзенгезанга, который плелся неврной походкой. Молча глядли на нихъ граждане и, какъ только они прошли, толки закипли, точно вода въ чайник. Кучки разсялись и, мало-помалу, слдуя другъ за другомъ, весь народъ соединился въ процессію, задвигавшуюся вслдъ за задернутыми занавсками носилками. Вскор боле смлые изъ толпы стали осаждать вопросами канцлера. Никогда еще не нуждался онъ такъ въ великомъ искусств вранья, при помощи котораго прожилъ всю жизнь. Но въ настоящую минуту оно измнило ему, потому что другая преобладающая черта его характера — страхъ — выдавала его. къ нему приставали все сильне и сильне, онъ сталъ путаться и вдругъ изъ носилокъ послышался стонъ. Въ одинъ моментъ толпа заволновалась, какъ море, и канцлеръ на секунду позабылъ о самомъ себ. За это ему многое простится. Онъ дернулъ за рукавъ одного изъ носильщиковъ.

— Скажи принцесс, чтобы она спасалась бгствомъ,— шепнулъ онъ.— Все погибло.

И въ слдующую минуту онъ лепеталъ несвязныя слова о помилованіи окружавшей его бурной толп.

Пять минутъ спустя, трепещущій лакей вбжалъ въ оружейную.

— Все погибло!— закричалъ онъ.— Канцлеръ велитъ вамъ бжать.

И въ ту же минуту, поглядвъ въ окно, Серафина увидла, что чернь показалась въ освщенной фонарями алле.

— Благодарю васъ, Георгъ,— сказала она.— Благодарю васъ. Ступайте.

И такъ какъ человкъ колебался, она прибавила:

— Я вамъ приказываю идти. Спасайтесь сами.

И черезъ ту же заднюю дверь, но только двумя часами позже, Амалія-Серафина, послдняя принцесса, послдовала за Отто-Іоганномъ-Фридрихомъ, послднимъ принцемъ Грюневальда.

КНИГА III.

Счастливая бда.

I.
Принцесса Босоножка.

Привратникъ, сбитый съ ногъ толпой, убжалъ отъ главнаго входа во дворецъ и дверь стояла открытой настежь.

Въ то время, какъ Серафина бжала по террасамъ, крики и громкій топотъ толпы все ближе и ближе подступали къ завоеванному дворцу. Топотъ ногъ напоминалъ кавалерійскую аттаку, звонъ разбиваемыхъ лампъ слышался сквозь шумъ, но всего громче раздавалось ея собственное имя. Вдругъ грохнулъ выстрлъ у дверей въ кордегардію, одно ружье выстрлило и затмъ съ тыеячеголоснымь воплемъ толпа завладла Митвальденскимъ дворцомъ.

Погоняемая этими зловщими звуками и голосами, принцесса пролетла по саду, какъ птица, перебжала черезъ паркъ, который былъ узокъ въ этомъ мст, и углубилась въ чащу лса. Такимъ образомъ, въ одно мгновеніе, она разсталась, съ тихимъ и мирнымъ пріютомъ дворцовыхъ покоевъ, перестала быть государыней и, упавъ съ самыхъ вершинъ цивилизованной жизни, очутилась въ лсу оборванной Босоножкой.

Она шла прямо впередъ въ лсу по проторенной дорожк, озаренной звздами. Въ этотъ часъ ночи, лсъ былъ безмолвенъ. Ночной страхъ, точно живой духъ, сторожилъ его мрачныя дебри. Она все шла и шла, натыкаясь иногда на втки, мучительно, но напрасно напрягая слухъ.

Но тропинка шла въ гору и вотъ очутилась на скалистомъ холм, господствовавшемъ надъ океаномъ деревьевъ. Кругомъ возвышались другія вершины холмовъ, малыя и большія, подъ ея ногами разстилались темныя долины, поросшія лсомъ, надъ головой раскидывалось небо съ безчисленными сверкающими звздами, а вдоль западнаго горизонта виднлись неопредленныя очертанія горъ. Величіе и красота ночи окутывали ее, глаза ея блестли, какъ и звзды, на которыя она глядла, а сердце понемногу стихало. Солнце, въ ослпительномъ блеск плывущее по небу, превращая въ золото лазурныя пространства неба и подавая сигналъ къ пробужденію миріады людей, ничего не говоритъ каждому человку въ отдльности… А мсяцъ, подобно скрипк, прославляетъ и оплакиваетъ нашу общую судьбу. Одн только звзды, веселыя шептуньи, тихо бесдуютъ съ нами, какъ добрые пріятели. Он, улыбаясь, выслушиваютъ про наши горести, какъ добрые старые люди, богатые опытомъ и снисходительностью. И своей двойственной величиной, для глазъ такой незначительной, и такой громадной для воображенія, напоминаютъ о двойственномъ характер человческой природы и судьбы.

Такъ сидла принцесса, любуясь красотой ночи и совтуясь съ ея мудрыми совтниками.

Мало-по-малу въ памяти ея отчетливо возстановлялась исторія прошлаго бурнаго вечера: графиня съ ей веромъ, большой баронъ на колняхъ, кровь на паркетномъ полу, стукъ въ двери, колыханіе носилокъ въ алле, освщенной фонарями, встникъ, крики озлобленной толпы,— и вмст съ тмъ все это было далеко и фантастично и она чувствовала отчетливо и сознательно одно только: цлебную тишину и спокойствіе ночи. Она посмотрла въ сторону Митвальдена: изъ-за холма, скрывавшаго его отъ ея глазъ, показалось большое зарево пожара. Тмъ лучше:— тмъ лучше, что она пала съ трагическимъ величіемъ, озареннымъ свтомъ пылающаго дворца! Сожалнія къ Гондремарку, участія къ Грюневальду въ ея душ не было и слда: этотъ періодъ ея жизни былъ для нея на-вки заключенъ и отъ него осталось у ней только оскорбленное тщеславіе. Одна мысль была ясна въ ея голов — бжать. И другая наклевывалась глухо и, отъ которой она отворачивалась, хотя безсознательно повиновалась,— бжать въ направленіи въ Фельзембургу. Не сердце ея, нтъ, потому что тогда это было бы сознательнымъ дйствіемъ, но вся ея натура рвалась къ Отто. Она должна исполнить долгъ и освободить его:— такъ говорилъ хладнокровный умъ, но жаръ, вспыхивавшій въ ея груди, и слезы, навертывавшіяся на глаза, говорили, что она бжитъ къ нему, какъ въ покровителю и другу.

Она встала съ мста, собравшись съ духомъ, и пошла внизъ съ холма въ лсу. Лсъ принялъ ее въ свои ндра. Снова пошла она одинокая, безпріютная, безъ вожака и путеводителя. По временамъ, свтъ, мерцавшій тамъ и сямъ въ отверстія между вершинами деревъ, привлекалъ ее, мстами деревья рдли и было свтле, по временамъ, шелестъ, пролетавшій между листьями, нарушалъ удручающую тишину и безмолвіе ночи. По временамъ ночной мракъ словно тсне окутывалъ ее и какъ бы гнался по ея пятамъ. Она останавливалась и безмолвіе все росло и росло, пока, наконецъ, ей не становилось тяжко дышать, тогда она пускалась бжать, оступаясь, цпляясь за втки, но еще сильне начиная отъ этого спшить. И вотъ, весь лсъ снимался съ мста и пускался за ней слдомъ. Шумъ ея собственнаго безумнаго бга нарушалъ безмолвіе, откликался и наполнялъ ночь ужасомъ. Паническій страхъ овладвалъ ею: паническій страхъ передъ деревьями, ловившими ее своими втками, передъ мракомъ, населявшимся странными формами и лицами. Она боролась со страхомъ и старалась побдить его. И, однако, ея послднее убжище, разумъ, омрачаемый этими припадками страха, все еще не совсмъ потухъ. Она знала, что ей слдуетъ остановиться, но воля ей не повиновалась и она бжала дальше.

Она уже была близка къ безумію, какъ вдругъ неожиданно очутилась на небольшой прогалин. Вмст съ тмъ, шумъ сталъ громче и ей видлись какія-то блыя волны и неопредленный очертанія. И при этомъ земля исчезла подъ ея ногами и она куда-то провалилась, но удержалась на ногахъ, хотя сознаніе ей измнило. Когда она пришла въ себя, то увидла, что стоитъ по колно въ ледяной вод горнаго ручейка и держится одной рукой за утесъ, съ котораго онъ сбгаетъ. Струя смочила ей волосы. Она видла блый каскадъ, звзды, сверкающія въ ручейк, блую пну и, внезапно успокоившись духомъ, съ радостью прислушивалась въ шуму водопада. Она выбралась изъ ручейка. Въ виду доказанной уже слабости, снова пускаться во мракъ лсной чащи значило бы идти на встрчу смерти или безумію. Но здсь на прогалинк, около ручейка, имя надъ головой кроткія звзды, и луну, выплывшую какъ разъ въ эту минуту изъ-за облаковъ, она могла безъ страха ожидать разсвта.

Съ вечера воздухъ быть холодне, но ночью стало значительно тепле, изъ ндръ лса доносились теплыя струи воздуха, точно чье-то глубокое и мирное дыханіе. Роса выпала сильная и смочила траву и крпко сидвшія въ ней маргаритки. Ей впервые приходилось проводить ночь подъ открытымъ небомъ и теперь, когда страхъ ея прошелъ, она была тронута до глубины души ея мирнымъ безмолвіемъ и яснымъ спокойствіемъ. Съ кроткой добротой глядли на принцессу небесныя свтила, а честный ручеекъ журчалъ ей слова ободренія и участія.

Наконецъ, она стала замчать изумительную перемну, передъ которой пожаръ Митвальденскаго дворца казался блднымъ и неэффектнымъ. Наружность глядвшихъ на нее сосенъ стала постепенно измняться, трава тоже, какъ ни была она воротка, вдругъ какъ бы оживилась и прояснла. И эта медленная перемна тронула и восхитила ея сердце. Она оглядлась кругомъ, природа глянула ей въ лицо, многозначительно приложивъ палецъ въ губамъ, открывая ей свою чудную тайну. Она поглядла вверхъ и… о, радость! небо почти очистилось отъ звздъ и послднія потухали въ его синев.

— О!— вскричала она, прерывистымъ отъ радости голосомъ: — это заря!

Она поднялась съ мста и пошла по лсу, поднялась въ гору и оттуда глядла на безмолвное вторженіе дня. На восток забллось, мракъ превращался въ свтъ и звзды потухали, точно фонари въ город. Блая полоса превратилась въ серебро, серебро перешло въ золото, а золото стало свтлымъ и горячимъ пламенемъ. День издалъ свой первый вздохъ, твердый и свжій и лсъ кругомъ вздохнулъ и затрепеталъ. И вотъ, вдругъ выплыло солнце и метнуло въ ослпленные глаза принцессы свой первый лучъ. Со всхъ сторонъ тни растаяли. День наступилъ ясный и смлый. Солнце медленно и побдоносно продолжало всходить по небу.

Серафина стояла, прислонясь спиной къ сосн, и ей показалось, что радостное пробужденіе лса точно смется надъ нею. Покровъ ночи, нжный привтъ разсвта миновали и теперь подъ горячими взорами дня, она, смущенно вздыхая, оглядлась вокругъ.

Въ сторон, изъ-за лса, надъ которымъ господствовалъ холмъ, на которомъ она стояла, поднимался столбъ дыма и таялъ въ золот и синев неба. Въ той сторон, вроятно, было человческое жилье. Серафина снова углубилась въ лсной лабиринтъ.

На гор уже царилъ день, но въ оврагахъ царствовалъ еще полу-свтъ и лежала роса Серафина шла по лсной тропинк: Она потеряла изъ виду путеводный столбъ дыма и шла по этой пустын, руководясь только солнцемъ. Но вотъ показалась новые признаки близкаго сосдства человка: поваленныя деревья, обсченныя топоромъ, связки зеленыхъ втвей и кучи сухого хвороста. По нимъ она направляла свой путь, пока не дошла, наконецъ, до полянки, съ которой поднимался дымъ. На полянк стояла хижина у ручья, который прихотливо извивался и низбгалъ внизъ. На порог хижины принцесса увидла загорлаго и грубаго на видъ лсника, стоявшаго, закинувъ руки за спину и глядвшаго на небо.

Она прямо направилась къ нему: прекрасное, необыкновенное видніе, съ блестящими глазами, въ великолпномъ, но оборванномъ одяніи, съ брилліантами въ ушахъ и съ разорваннымъ лифомъ.

Въ этотъ ранній часъ, появившись среди безмолвія лса, она показалась человку чмъ-то сверхъ-естественнымъ и онъ въ испуг отступилъ назадъ.

— Я озябла и устала,— сказала она.— Позвольте мн погрться у вашего огня.

Лсникъ былъ очевидно взволнованъ, но ничего не сказалъ.

— Я заплачу,— сказала она, и тотчасъ же раскаялась въ томъ, что сказала, испугавшись, быть можетъ, искры ужаса въ его растерянныхъ глазахъ. Но по обыкновенію, мужество въ ней крпло отъ борьбы и, оттолкнувъ его, она вошла въ хижину, куда онъ послдовалъ за ней съ суеврнымъ удивленіемъ.

Внутри хижины было темно и неуютно, но на камн, служившемъ очагомъ, горло нсколько сучьевъ съ веселымъ трескомъ и красивыми переливами пламени. Уже одинъ видъ огня согрлъ ее, она прикурнула возл очага на полу и глядла въ огорь. Лсникъ глядлъ на свою гостью: на лохмотья великолпнаго платья, на голыя руки, на оборванныя кружева и на брилліанты. Онъ не находилъ словъ.

— Дайте мн пость,— сказала она,— сюда къ огню.

Онъ поставилъ передъ ней кружку съ простымъ виномъ, положилъ хлбъ, кусокъ сыру и пригоршню сырыхъ луковицъ. Хлбъ былъ черствъ и киселъ, сыръ походилъ на кожу и даже лукъ, который занимаетъ, вмст съ трюфелями и персиками, почетное мсто среди плодовъ земныхъ, врядъ ли пригодная для принцессы пища, въ сыромъ вид. Но она ла, если не съ аппетитомъ, то съ мужествомъ и, повъ, не пренебрегла запить виномъ. Во всю свою жизнь до сихъ поръ ей не приходилось стъ грубой пиши и запивать ее виномъ, но мужественная женщина легче примняется къ измнившимся обстоятельствамъ, чмъ самый мужественный мужчина. Во все это время лсникъ изподтишка наблюдалъ за нею и низкія мысли, боязливыя и алчныя, загорались въ его глазахъ. Она ясно читала ихъ и знала, что ей нужно уходить.

Она встала съ мста и подала ему флоринъ.

— Довольно съ васъ?— спросила она.

Но тутъ у человка развязался языкъ.

— Мн этого мало,— объявилъ онъ.

— Я больше вамъ не могу дать,— отвчала она, и спокойно прошла мимо него.

Однако, сердце ея сильно билось, потому что она видла, что онъ протянулъ руки, какъ бы затмъ, чтобы ее удержать, а глаза его искали топора. Проторенная дорожка вела на западъ отъ полянки и она быстрыми шагами пошла по ней. Она не оборачивалась. Но когда поворотъ дорожки скрылъ ее отъ глазъ лсника, она свернула въ лсную чащу и пустилась бжать безъ оглядки, пока не сочла себя въ безопасности.

Она долго шла, пока, наконецъ, не выбилась изъ силъ и не пришла въ большому, но не очень глубокому пруду. Камни торчали изъ него, точно острова, тростникъ росъ по краямъ, дно усяно было сосновыми иглами, а сами сосны, корни которыхъ образовали какъ-бы мысъ, безмолвно глядли на отраженія своихъ зеленыхъ вершинъ. Принцесса пробралась къ краю пруда и съ удивленіемъ поглядла въ немъ на себя. Она долго сидла у пруда, грясь на солнышк и дивясь на самое себя, на свои голыя руки, исцарапанныя и покрытыя синяками, на то, что она такъ оборвана и такъ грязна.

Потомъ со вздохомъ принялась за свой туалетъ передъ этимъ лснымъ зеркаломъ, вымыла лицо и руки, сняла съ себя драгоцнности и завернула ихъ въ платокъ, кое-какъ исправила прорхи въ своемъ плать и, распустивъ волосы, прикрыла ими разорванный спереди лифъ. Ея волосы пахли фіалкой,— ей вспомнилось, что это говорилъ Отто, и она понюхала ихъ теперь, но, покачавъ головой, тихонько и печально засмялась.

Смхъ былъ повторенъ дтскимъ эхо. Она оглянулась и увидла двухъ дтишекъ, маленькую двочку и мальчика, который былъ еще меньше двочки. Они стояли у пруда, подъ сосной, точно куклы. Серафина не любила дтей и была поражена ихъ появленіемъ.

— Кто вы такіе?— рзко закричала она.

Ребятишки съ испугомъ попятились назадъ, и Серафина упрекнула себя за то, что испугала такихъ крошечныхъ созданій.

Она встала и ласково позвала ихъ:

— Подойдите ко мн, не бойтесь.

И шагнула въ нимъ.

Но, увы! въ это самое мгновеніе ребятишки повернулись къ ней спиной и со всхъ ногъ бросились бжать.

Горестно сжалось сердце бдняжки. Какъ она одинока, ей всего лишь двадцать-одинъ годъ — скоро, впрочемъ, будетъ двадцать два — и никто въ мір ее не любить. Никто, кром Отто. Да и тотъ, можетъ быть, разлюбилъ. Еслибы она расплакалась въ этомъ лсу, гд была одна, то рисковала бы умереть отъ горя или съ ума сойти. А потому она поспшно подавила эти мысли, какъ тушатъ загорвшуюся бумагу, и съ отчаяніемъ въ душ и съ тревогой въ сердц продолжала свой путь.

Въ половин одиннадцатаго, она вышла на большую дорогу и пошла по ней, уставшая до смерти и не заботясь о томъ, что будетъ. Дорога, напоминавшая о сосдств людей и о цивилизаціи, нсколько пріободрила ее и она прилегла на зеленой кайм подъ тнью дерева. Сонъ одоллъ ее, сначала она съ ужасомъ боролась съ нимъ, но затмъ онъ мирно принялъ ее въ своя объятія. И вотъ, на время она позабыла о своихъ испытаніяхъ. И въ то время, какъ ея тло лежало распростертое у большой дороги, въ истрепанной, хотя и великолпной одежд, птицы подлетали къ ней, подзывали другихъ и толковали на своемъ собственномъ язык объ этомъ странномъ явленіи.

Солнце продолжало свой путь, тнь сошла съ ея ногъ и поднималась все выше и выше и готовилась совсмъ оставить ее, когда послышался стукъ экипажа, о которомъ впередъ возвстило щебетаніе птицъ. Дорога въ этомъ мст очень круто поднималась въ гору, стукъ колесъ приближался и, черезъ десять минутъ, показался джентльменъ, шедшій бодрой походкой по травянистой опушк дороги, съ удовольствіемъ поглядывая вокругъ себя. Время отъ времени онъ останавливался, вынималъ записную книжку и что-то вписывалъ въ нее карандашомъ. И еслибы тутъ былъ какой-нибудь соглядатай, то онъ могъ бы слышать, какъ онъ бормоталъ какія-то слова, похожія на стихи. Стукъ колесъ слышался, но самъ экипажъ еще не показывался. Ясно было, что путникъ далеко опередилъ свой экипажъ.

Онъ очень близко подошелъ къ тому мсту, на которомъ лежала принцесса, прежде нежели глаза его остановились на ней, но, увидя ее, онъ вздрогнулъ, спряталъ въ карманъ записную книжку и подошелъ ближе. Около того мста, гд она спала, лежалъ жерновъ, онъ слъ на него и принялся хладнокровно ее разглядывать. Она лежала на боку, положивъ голову на голую руку, другая была вытянута вдоль тла. Казалось, что ее тутъ бросили бездыханную, до такой степени неподвижно было ея тло. Дыханія совсмъ не было слышно. Смертельная усталость выражалась вполн ясно въ этомъ уснувшемъ тл. Путникъ угрюмо улыбнулся. Онъ точно глядлъ на статую и сталъ разбирать ея прелести. Лицо, въ эту трогательную минуту свободы и безсознательности, поразило его: румянецъ сна шелъ къ нему какъ цвтовъ.

‘Честное слово,— подумалъ онъ,— я никакъ не ожидалъ, что она можетъ быть такою хорошенькой. И подумать, прибавилъ онъ, что я далъ слово ни о чемъ этомъ не писать’.

Онъ тронулъ ее своей тросточкой и она тотчасъ же проснулась, приподнялась съ крикомъ и дико поглядла на него.

— Надюсь, что ваша свтлость хорошо почивали?— сказалъ онъ, кланяясь.

Но она издавала только какіе-то невнятные звуки.

— Успокойтесь,— сказалъ онъ, показывая ей примръ своей собственной невозмутимостью.— Моя дорожная карета сейчасъ подъдетъ и, я надюсь, буду имть необыкновенную честь похитить владтельную принцессу.

— Сэръ Джонъ!— проговорила она, наконецъ.

— Къ услугамъ вашей свтлости.

— Вы дете изъ Митвальдена?

— Сегодня утромъ я выхалъ изъ него…

— Баронъ…— начала она и умолкла.

— Принцесса, вы настоящая Юдиь, но теперь, когда вашъ гнвъ, вроятно, уже улегся, вамъ, конечно, пріятно будетъ слышать, что онъ живъ и поправляется. Я былъ у него сегодня утромъ. Рана не опасна, какъ говорятъ, но заставляетъ его сильно страдать. Его стоны слышны были въ сосдней комнат.

— А принцъ?— спросила она,— извстно ли что-нибудь о немъ?

— Говорятъ, что вамъ всего лучше это знать.

— Сэръ Джонъ,— съ живостью проговорила она,— вы были такъ великодушны, что предложили мн свой экипажъ. Не можете ли вы, прошу васъ, отвезти меня въ Фельвенбургъ? У меня тамъ есть очень важное дло.

— Я ни въ чемъ не могу отказать вамъ,— серьезно и солидно проговорилъ старый джентльменъ.— Все, что только въ моей власти, я съ удовольствіемъ сдлаю для вашей свтлости. Какъ только карета моя подъдетъ, пользуйтесь ею, какъ вамъ будетъ угодно. Но,— прибавилъ онъ, возвращаясь въ прежней шутливой манер,— вы ничего у меня не спрашиваете про дворецъ.

— Мн все равно,— отвчала она,— мн кажется, я видла, что онъ горлъ.

— Изумительно,— замтилъ баронетъ.— Вамъ кажется? И неужели же потеря сорока платьевъ не трогаетъ васъ? Ваше хладнокровіе восхищаетъ меня. А государство-то? Когда я узжалъ, временное правительство засдало, и два его члена вамъ извстны, хотя бы по имени: Сабра, который, сколько мн помнится, имлъ честь служить вашимъ вызднымъ лакеемъ, и нашъ старый пріятель канцлеръ, въ должности, однако, его подчиненнаго. Но при этихъ переворотахъ послдніе бываютъ первыми, а первые послдними.

— Сэръ Джонъ,— заявила она искреннимъ тономъ: — вы, конечно, думаете быть мн пріятнымъ, но, увряю васъ, что эти вещи меня не интересуютъ.

Баронетъ былъ до такой степени сбитъ съ толку, что предложилъ пойти на встрчу экипажу. Они такъ и сдлали. Онъ помогъ ей ссть въ экипажъ, слъ съ нею рядомъ и изъ различныхъ ящиковъ (почтовая карета была снабжена всякими удобствами) досталъ фрукты, страсбургскій пирогъ, прекрасный блый хлбъ и бутылку хорошаго вина. Всмъ этимъ онъ отечески угощалъ ее и все время, повинуясь закону гостепріимства, не позволилъ себ и тни насмшки. Его доброта казалась такой искренней, что Серафина почувствовала благодарность.

— Сэръ Джонъ,— сказала она,— вы въ душ ненавидите меня, почему же вы такъ добры со мной?

— Ахъ, принцесса,— отвчалъ онъ, не оправдываясь отъ обвиненія,— я имю честь считать вашего мужа своимъ другомъ и состою его поклонникомъ.

— Вы!— вскричала она.— Мн говорили, что вы написали злыя вещи и про него, и про меня.

— Таковъ былъ странный путь, на которомъ мы узнали другъ друга,— отвчалъ сэръ Джонъ.— Я особенно зло (употреблю ваше выраженіе) писалъ про васъ, принцесса. Вашъ мужъ выпустилъ меня на свободу, вручилъ мн паспортъ и затмъ съ самымъ юношескимъ жаромъ вызвалъ меня на дуэль. Зная, какова его семейная жизнь, я восхитился его отвагой и великодушіемъ. ‘Не бойтесь,— говорилъ онъ,— если убьете меня, никто обо мн не пожалетъ’. Я объяснилъ ему, что дуэль невозможна. ‘Даже если я ударю васъ?’ — спросилъ онъ. Все это очень занимательно и я жалю, что не могу занести это въ свою книгу. Какъ бы то ни было, я былъ побжденъ, полюбилъ принца отъ всей души и при немъ разорвалъ мои скандальныя сплетни на вашъ счетъ. Это одна, изъ мелкихъ услугъ, которыя оказаны вамъ вашимъ супругомъ, принцесса.

Серафина сидла нкоторое время молча. Она могла безмятежно переносить дурное мнніе о себ людей, которыхъ презирала. У ней не было страстнаго желанія одобренія, какъ у Отто, она шла своей дорогой, поднявъ носъ вверху. Но сэръ Джонъ, посл всего, что онъ сказалъ, и назвавши себя другомъ ея мужа, получилъ нкоторое значеніе въ ея глазахъ.

— Что вы обо мн думаете?— вдругъ спросила она.

— Я уже говорилъ вамъ,— отвчалъ сэръ Джонъ:— я думаю,что вамъ необходимо выпить другую рюмку вина.

— Полноте, это недостойно васъ. Вы не изъ робкаго десятка. Вы говорили, что восхищаетесь моимъ мужемъ, во имя его, будьте добросовстны.

— Я восхищаюсь вашей смлостью,— отвчалъ баронетъ.— Но вообще, какъ вы это замтили и высказали, наши натуры несимпатичны другъ другу.

— Вы говорили про скандалъ,— продолжала Серафина.— Что, разв скандалъ былъ очень великъ?

— Да, очень великъ.

— И вы ему поврили?

— О, принцесса, что за вопросъ!

— Благодарю васъ за отвтъ! А теперь, клянусь вамъ честью и душой, что, несмотря на весь скандалъ, я была врной женой своему мужу.

— Мы, по всей вроятности, разно понимаемъ это слово,— замтилъ сэръ Джонъ.

— О!— вскричала она,— я очень дурно съ нимъ поступала, но я говорю не про это. Если вы уважаете моего мужа, то я хочу, чтобы вы и меня поняли: я могу смотрть ему въ лицо, не красня.

— Можетъ быть, принцесса, и я никогда не утверждалъ противнаго.

— Вы не врите мн! Вы думаете, что я преступная жена! вы думаете, что онъ былъ моимъ любовникомъ!

— Принцесса,— отвчалъ баронетъ,— когда я разорвалъ свою рукопись, я общалъ вашему доброму мужу не заниматься больше вашими длами и, увряю васъ въ послдній разъ, что вовсе не желаю быть судьей вашего поведенія.

— Но вы не хотите оправдать меня! Ахъ!— вскричала она,— онъ меня оправдаетъ. Онъ лучше меня знаетъ.

Сэръ Джонъ улыбнулся.

— Вы сметесь надъ моимъ несчастіемъ?— спросила Серафина.

— Надъ вашимъ женскимъ хладнокровіемъ,— отвчалъ сэръ Джонъ.— Мужчина врядъ ли бы ршился это сказать, хотя, конечно, ваши слова очень естественны и, я не сомнваюсь, вполн искренни. Но замтьте, принцесса,— такъ какъ вы сдлали мн честь серьезно спросить моего мннія,— что я не могу сожалть о вашемъ, какъ вы его называете, несчастіи. Вы были безусловно эгоистичны и теперь пожинаете послдствія. Еслибы вы думали о своемъ муж, вмсто того, чтобы думать только о самой себ, вы бы не очутились одинокой бглянкой, съ обагренными кровью руками, выслушивающей отъ угрюмаго стараго англичанина правду, которая еще горше скандала.

— Благодарю васъ,— отвчала она, вся дрожа.— Вы правы. Прикажите остановить карету.

— Нтъ, дитя,— отвчалъ сэръ Джонъ,— вы должны сперва успокоиться.

Наступило долгое молчаніе, въ продолженіе котораго карета катилась по горамъ и лсамъ.

— Ну, теперь я совсмъ покойна,— сказала она, наконецъ, твердымъ голосомъ:— я прошу васъ, какъ джентльмена, выпустить меня.

— Мн кажется, что это будетъ неблагоразумно съ вашей стороны. Пожалуйста, позвольте мн довезти васъ.

— Сэръ Джонъ,— сказала она,— еслибы смерть ждала меня на дорог, я бы вышла изъ вашей кареты. Я не осуждаю васъ, напротивъ: я благодарю васъ. Я теперь знаю, какою я кажусь другимъ, но скоре, чмъ принять услугу отъ человка, который такъ обо мн думаетъ, я…

И умолкла.

Сэръ Джонъ дернулъ за шнурокъ, карета остановилась, онъ изъ нея вышелъ и подалъ ей руку, но она отказалась отъ его помощи.

Дорога выбралась изъ долинъ, по которымъ извивалась, и теперь бжала вокругъ горы на сверъ отъ Грюневальда. Мсто, на которомъ она вышла изъ экипажа, образовало уголъ, крутая скала и нсколько искривленныхъ втромъ сосенъ склонялись надъ ней. Внизу голубыя равнины уходили въ даль и сливались съ небомъ, а впереди дорога сильными зигзагами поднималась къ мсту, гд высокая башня на утес замыкала собой горизонтъ.

— Вонъ,— сказалъ баронетъ, указывая на башню,— вы видите Фельзенбургь, цль вашего путешествія. Я желаю вамъ счастливаго пути и сожалю, что не могу больше быть вамъ полезенъ.

Онъ слъ въ карету, далъ знакъ кучеру и карета покатилась.

Серафина стояла съ боку дороги и глядла передъ собой, ничего не видя. О сэр Джон она больше не думала: она ненавидла его, а то, что Серафина ненавидла или презирала, низводилась въ ея глазахъ до лиллипутской малости и переставало занимать ея мысли. Теперь у нея было много другого, о чемъ поразмыслить. Свиданіе съ Отто, которое она еще не простила ему, представлялось ей теперь совсмъ въ иномъ свт. Онъ приходилъ къ ней еще подъ впечатлніемъ полученнаго оскорбленія, и насколько это мняло весь смыслъ его словъ! Да! онъ, должно быть, любилъ ее, это чувство въ немъ было мужественное, а не происходило отъ слабости воли. А она, неужели она неспособна любить? Казалось, что такъ, и она глотала слезы и страстно желала увидть Отто, чтобы объяснялъ ему все и на колняхъ попросить прощенья за вс свои прегршенія, и если они были таковы, что ихъ нельзя загладить, то, по крайней мр, воротить ему свободу, которой она его лишила.

Торопливыми шагами направилась она по горной дорог и, сообразно ея извивамъ, то теряла изъ виду башню, то вновь видла ее передъ собой и подъ собой, озаренную горнымъ пурпурнымъ сіяніемъ.

II.
О христіанской добродтели.

Когда Отто слъ въ свою подвижную тюрьму, онъ нашелъ въ ней другого сдока въ углу на передней скамейк. Но такъ какъ этотъ человкъ сидлъ, опустивъ голову, и такъ какъ фонари каретные не освщали ея внутренности, а свтили снаружи, то принцъ и не могъ видть, кто это такой. Полковникъ послдовалъ за своимъ узникомъ и захлопнулъ дверцу, и посл этого четверня лошадей немедленно пустилась крупной рысью.

— Джентльмены,— сказалъ полковникъ, посл нкотораго молчанія,— если мы будемъ путешествовать молча, то лучше сдлали бы, еслибы сидли дома. Я, конечно, представляюсь вамъ не въ очень привлекательномъ вид, но я человкъ со вкусомъ, люблю книги и серьезный, ученый разговоръ и, къ несчастію, осужденъ всю жизнь проводить съ кордегардіи. Джентльмены, настоящій случай для меня нежданная удача, не отнимайте ея у меня. Я теперь вижу передъ собой сливки придворнаго общества, за исключеніемъ прелестныхъ женщинъ, я вижу великаго писателя въ лиц доктора…

— Готгольда!— вскричалъ Отто.

— Кажется, что намъ одна дорога,— съ горечью произнесъ докторъ.— Ваша свтлость на это не разсчитывали.

— На что вы намекаете?— закричалъ Отто,— на то, что я васъ арестовалъ?

— Дло ясное,— отвчалъ докторъ.

— Полковникъ Гордонъ,— обратился къ нему принцъ,— сдлайте мн одолженіе и оправдайте меня въ глазахъ г. фонъ-Гогенштокинца.

— Джентльмены,— сказалъ полковникъ,— вы оба арестованы по приказу принцессы Серафины, регентши государства, приказъ скрпленъ подписью перваго министра, барона фонъ-Гондремарка, и помченъ третьяго дня, двнадцатымъ числомъ. Я раскрываю вамъ тайны государственной тюрьмы,— прибавилъ онъ.

— Отто,— сказалъ Готгольдъ,— я прошу у васъ прощенья за свои подозрнія.

— Готгольдъ,— отвчалъ принцъ,— я не увренъ, что буду въ состояніи васъ простить.

— Ваша свтлость слишкомъ великодушны, чтобы не сдлать этого,— замтилъ полковникъ.— Но, извините, у меня на родин существуетъ обыкновеніе благодарить Бога и я теперь предлагаю это сдлать.

Говоря это, полковникъ вынулъ изъ-подъ скамейки большую корзинку, изъ которой торчали длинныя горлышки бутылокъ.— Tu spem reducis… какъ дальше, докторъ?— весело спросилъ онъ.— Въ извстномъ смысл я вашъ гость, и я увренъ, что вы оба слишкомъ хорошо понимаете мое затруднительное положеніе и не откажетесь облегчить его. Джентльмены, пью за здоровье принца!

— Полковникъ,— отвчалъ Отто,— вы веселый собесдникъ. Пью за здоровье полковника Гордона.

Посл этого вс трое принялись весело попивать вино, а, тмъ временемъ, карета выхала на большую дорогу и похала быстре.

Внутри кареты царствовало благодушное настроеніе, вино зарумянило щеки Готгольда, смутныя очертанія лсныхъ деревъ, клочки звзднаго неба, то расширявшагося, то съуживавшагося, мелькали въ окна кареты, въ одно изъ нихъ, оставшееся открытымъ, лсной воздухъ долеталъ съ ночной свжестью, стукъ колесъ и лошадиныхъ копытъ весело звучалъ въ ушахъ. Тостъ слдовалъ за тостомъ, рюмка за рюмкой наполнялась и осушалась нашимъ тріо и они начали уже подпадать волшебному обаянію, подъ вліяніемъ котораго смхъ все чаще и чаще нарушалъ долгіе промежутки мечтательнаго безмолвія.

— Отто,— сказалъ Готгольдъ, посл одного изъ такихъ тихихъ промежутковъ,— я не прошу васъ простить меня. Еслибы роли перемнились, то я бы не могъ простить.

— Пустяки,— отвчалъ Ото,— все это одни слова. Я прощаю васъ, но ваши слова и подозрнія болзнекно откликаются въ душ. Да и не ваши только. Безполезно было бы, полковникъ Гордонъ, въ виду приказа, который вы выполняете, скрывать отъ васъ мою семейную распрю, она дошла до того, что стала общимъ достояніемъ. Ну, и что же могу я сказать, что я прощаю свою жену? да, конечно, могу сказать, и могу даже простить, но въ какомъ смысл? Я, разумется, не стану мстить, но, вмст съ тмъ, разумется, не могу иначе о ней думать, какъ объ особ, мн вполн посторонней.

— Позвольте,— вмшался полковникъ.— Надюсь, то я говорю съ христіанами? мы вс, надюсь, сознаемъ себя великими гршниками.

— Я отрицаю это сознаніе,— замтилъ Готгольдъ.— Согртый этой живительной влагой, я отрицаю вашъ тезисъ!

— Какъ, сэръ? вы никогда ничего худого не длали? Но вдь я только-то слышалъ, какъ вы просили прощенья не у Бога, а у такого же простого смертнаго, какъ и вы сами?

— Согласенъ, то вы поймали меня, вы сильны въ аргументаціи, г. полковникъ.

— Очень пріятно слышать. Я вдь воспитывался въ Эбердин. Что касается вопроса о прощеніи, то онъ зависитъ отъ вольныхъ мыслей и (что гораздо опасне) отъ регулярной жизни. Твердая вра и безпутная жизнь, вотъ корень мудрости. Вы оба слишкомъ добродтельные люди, чтобы умть прощать.

— Парадоксъ немного натянутый,— отвчалъ Готгольдъ.

— Извините, полковникъ,— заговорилъ принцъ,— я охотно очищаю васъ отъ намренія оскорбить, но ваши слова язвятъ, какъ сатира. Неужели вы думаете, что мн пріятно слушать, то меня провозглашаютъ добродтельнымъ, какъ разъ тогда, когда я искупаю послдствія своего долгаго безпутства.

— О! простите!— закричалъ полковникъ:— васъ никогда не изгоняли изъ церкви, вы не были разжалованы въ солдаты, а я былъ, былъ разжалованъ за нарушеніе воинской дисциплины. По правд сказать, ваша свтлость, я былъ горькимъ пьяницей, но теперь я исправился,— продолжалъ онъ, наливая себ вина.— Но, видите ли, человкъ, который, какъ я, дйствительно испыталъ на самомъ себ недостатка своего характера и научился смотрть на себя какъ на родъ слпой игрушки въ рукахъ судьбы, получаетъ совсмъ иной взглядъ на снисходительность. Я не стану говорить о прощеньи другихъ, когда самъ нуждался въ прощеніи. Мой отецъ, пасторъ Александръ Гордонъ, былъ добродтельный человкъ и предавалъ всхъ проклятію. Я же то, что называется порочный человкъ и въ этомъ-то и заключается вся разница. Человкъ, который не уметъ прощать другимъ, есть просто человкъ, не искушенный жизнью.

— А между тмъ, полковникъ, мн говорили о васъ, какъ о дуэлист,— замтилъ Готгольдъ.

— Это совсмъ иное дло, сэръ,— отвчать солдатъ.— Это профессіональный этикетъ. И, смю думать, безъ всякаго нехристіанскаго озлобленія.

Вскор посл этихъ словъ, полковникъ крпко уснулъ и его спутники переглянулись съ улыбкой.

— Какой чудакъ!— сказалъ Готгольдъ.

— И удивительный стражъ,— прибавилъ принцъ,— но то, что онъ говорилъ, правда.

— Собственно говоря,— пробормоталъ Готгольдъ,— мы самихъ себя не можемъ простить, когда отказываемъ въ прощеніи ближнему. Во всхъ нашихъ ссорахъ играетъ роль наша собственная вина.

— Но разв не бываетъ такихъ оскорбленій, которыя нельзя простить, если уважаешь себя?

— Отто, какой человкъ уважаетъ себя? Для этого бднаго бродяги-авантюриста мы представляемся респектабельными джентльменами, но для себя самихъ, что мы такое, какъ не картонная вывска, за которой скрывается тьма темъ слабостей и недостатковъ?

— Я, пожалуй, но ты, Готгольдъ, съ твоей ученостью, съ твоимъ трудолюбіемъ, острымъ умомъ, съ массой книгъ, написанныхъ тобой для блага человчества, съ твоимъ презрніемъ во всякимъ удовольствіямъ и соблазнамъ!

— Отто, я однимъ словомъ разрушу твои иллюзіи: я — пьяница. Да! Я слишкомъ много пью. Эта злосчастная привычка лишила т книги, которыя ты такъ прославляешь, всхъ ихъ достоинствъ. Она испортила мой характеръ, при чемъ была добродтель въ томъ, что я говорилъ теб вчера вечеромъ? И насколько во всемъ этомъ виновато было вино! Увы, увы! какъ говоритъ этотъ слабый братъ нашъ, мы вс великіе гршники, одинъ краткій мигъ живущіе на земл, знающіе о добр, но забывающіе зло и предстоящіе въ своей нагот и срам передъ очами Бога!

— Неужели это такъ? Но, что-же мы въ такомъ случа? И неужели лучшіе изъ людей…

— Лучшихъ нтъ,— перебилъ Готгольдъ.— Я не лучше, а врне, что гораздо хуже тебя или этого соннаго несчастливца. Я былъ фарисеемъ и теперь ты меня знаешь: вотъ и все.

— И все-таки ты не убилъ моей любви,— отвтилъ Отто мягко.— Наши дурные поступки не мняютъ насъ. Готгольдъ, налей себ вина. Выпьемъ за то, что есть хорошаго во всемъ этомъ дурномъ дл, выпьемъ за нашу старинную дружбу и, затмъ, прости вс причины, вызывающія твое справедливое неудовольствіе, и выпьемъ за мою жену, которую я такъ обидлъ, и которая меня такъ обидла, и которую я оставилъ, боюсь, въ опасную для нея минуту. Что за дло до того, насколько мы дурны, если другіе насъ любятъ и мы любимъ другихъ?

— Ахъ,— отвчалъ докторъ,— ты это хорошо сказалъ. Это хорошій отвтъ пессимисту и непрерывное чудо въ человческомъ род. Итакъ, ты все еще любишь меня и можешь простить свою жену? Ну что-жъ, мы можемъ, въ такомъ случа, зажать глотку совсти, какъ глупой собачонк, которая лаетъ на втеръ! Ахъ! любовь всего крпче.

Оба замолчали и докторъ постукивалъ пальцами объ рюмку.

Карета выбралась изъ долинъ на ту часть горной дороги, которая огибаетъ фронтъ Грюневальда и господствуетъ надъ Герольштейномь. Далеко внизу блый водопадъ сверкалъ, озаренный сіяніемъ звздъ, ниспадая съ лсного ската, а еще дальше внизу, ночь стояла надъ равниной. По другую сторону, свтъ отъ фонарей озарялъ пропасти, и карлики-сосны, дрожа всми своими иглами, мелькали и снова исчезали изъ виду. Гранитная дорога гремла подъ колесами и копытами и, по временамъ, вслдствіе постоянныхъ изгибовъ дороги, Отто видлъ конвой, на противуположномъ краю пропасти. Вотъ, наконецъ, высоко надъ ними, на скал, смло выдавшейся въ гор, показался Фельзенбургъ, вырзывавшійся на звздномъ неб.

— Посмотри, Готгольдъ, вотъ мсто нашего назначенія.

Готгольдъ точно вышелъ изъ забытья.

— Я думалъ,— сказалъ онъ,— что если есть опасность, то зачмъ же ты не сопротивлялся своему аресту? Мн говорили, что ты добровольно сюда отправился, но теб слдовало бы быть томъ, чтобы защищать ее!

Краска сбжала съ лица принца.

III.
Графиня Розенъ въ роли провиденія: дйствіе послднее, въ которомъ она скачетъ по лсамъ и горамъ.

Когда хлопотунья-графиня ушла отъ Серафины, то мы нисколько не преувеличимъ, если скажемъ, что она сильно струхнула. Она остановилась въ корридор и перебрала въ ум вс свои дянія, мысленно представляя себ, какъ бы на это, взглянулъ Гондремаркъ, еслибы узналъ. Въ одну минуту веръ пришелъ въ движеніе, но ея безпокойство не поддавалось на этотъ разъ усиліямъ вера.

‘Двчонка потеряла голову’, подумала она и тутъ же съ досадой прибавила:

— Я зашла слишкомъ далеко.

И она немедленно ршила обратиться въ бгство. Убжищемъ для графини фонъ-Розенъ служила нкая сельская вилла въ лсу, прозванная ею, въ припадкахъ поэтической лихорадки, ‘Сосновые Чары’, а всми другими называемая по-просту, безъ затй, Клейнбруннъ.

Туда, по зрломъ размышленіи, отправилась она во весь опоръ, проскакавъ мимо Гондремарка у поворота въ дворцовую аллею, но притворившись, что его не замтила. Такъ какъ Клейнбруннъ находился въ семи добрыхъ миляхъ разстоянія, въ глубин узкой долины, то она провела ночь безъ всякихъ встей о томъ, что творится во дворц, а зарево его пожара было замаскировано лежавшими между нимъ и ею холмами. Графиня фонъ-Розенъ дурно спала ночь, она серьезно тревожилась на счетъ результатовъ вчерашняго веселаго вечера и видла уже себя осужденной на продолжительное пребываніе въ своей пустын и на длинную оборонительную переписку съ Гондремаркомъ прежде, нежели ей можно будетъ къ нему вернуться. Отъ нечего длать она стала разсматривать документы, полученные ею отъ Отто, и даже тутъ увидла причину къ неудовольствію. Въ настоящія смутныя времена ей не особенно пріятно было владть землей, и, кром того, она была уврена, что Отто гораздо дороже заплатилъ за ферму, чмъ она стоила. Кром всего этого приказъ объ освобожденіи Отто буквально жегъ ей пальцы.

Принявъ во вниманіе вс эти обстоятельства, она облеклась на утро въ щегольскую амазонку и мужскую шляпу и поскакала къ воротамъ крпости Фельэенбургъ, сама хорошенько не вдая, зачмъ это длаетъ, но съ обыкновеннымъ экспериментальнымъ взглядомъ на вещи. Комендантъ Гордонъ, вызванный къ воротамъ, привтствовалъ всемогущую графиню самымъ галантнымъ образомъ, хотя удивительно, какимъ старикомъ казался онъ по утру.

— Ахъ, комендантъ,— сказала она,— мы пріхали къ вамъ съ сюрпризомъ,— и многозначительно кивнула ему.

— Эхъ! графиня, оставьте мн моихъ плнниковъ, и если еще вы къ нимъ присоединитесь, то я, клянусь, никогда не пожелаю перемнить образъ жизни.

— Вы-бы баловали меня, неправда ли?

— Я-бы постарался, постарался.

И онъ подалъ ей руку. Она взяла ее и приподняла шлейфъ амазонки.

— Я пріхала, чтобы видть принца, по порученію этого идіота Гондремарка, который употребляетъ меня, какъ курьера. Разв я похожа на курьера, полковникъ Гордонъ?— сказала она и посмотрла ему прямо въ глаза.

— Вы похожи на ангела, графиня,— отвчалъ комендантъ съ изысканной любезностью.

Графиня засмялась.

— Ангелъ верхомъ на лошади. Ну, скоре къ длу.

— Вы пришли, увидли и побдили,— шутилъ Гордонъ, довольный собой и своимъ остроуміемъ.— Мы выпили за ваше здоровье въ карет, графиня, рюмку отличнаго вина, мы пили въ честь самой красивой женщины и самыхъ красивыхъ глазъ въ Грюневальд. Право, я въ жизни не видывалъ такихъ глазъ, только однажды, когда я былъ молодымъ глупцомъ въ коллегіи: ее звали Томазина Гегъ. Даю вамъ честное слово, что она была какъ дв капли воды похожа на васъ.

— Итакъ, вамъ было очень весело въ карет?— спросила графиня, граціозно подавляя звокъ.

— Да, да, мы весело болтали. Но мы выпили, быть можетъ, немного больше, нежели это въ обыча у принца, потому что сегодня, утромъ, онъ, мн кажется, не въ своей тарелк. Мы его опять развеселимъ къ вечеру. Вотъ его дверь.

— Чудесно, дайте мн духъ перевести. Нтъ, нтъ, подождите. Будьте на-готов и отворите по первому моему знаку.

И графиня, принявъ вдохновенную позу, запла своимъ красивымъ голосомъ: ‘Laecia ch’io pianga’, и когда дошла до извстнаго мста, гд лирически взывается въ свобод, то дверь, по ея знаку, отворилась и она появилась передъ принцемъ съ сверкающими глазами и разгорвшимися отъ пнія щеками. Такое необыкновенное, театральное появленіе было настоящимъ праздникомъ для печальнаго узника.

— Ахъ, графиня! вы здсь!— вскричалъ онъ и побжалъ ей на встрчу.

Она выразительно взглянула на Гордона и, когда дверь затворилась, бросилась на шею принцу.

— Ахъ, какъ тяжко видть васъ здсь,— застонала она, прильнувъ къ нему.

Но принцъ стоялъ какъ пень въ этомъ завидномъ положеніи, и графиня немедленно образумилась.

— Бдное дитя,— проговорила она,— бдное дитя! Сядьте вотъ тутъ, около меня, и разсказывайте все про себя. Мое сердце рвалось къ вамъ. Какъ вы тутъ себя чувствуете?

— Графиня,— отвчалъ принцъ, къ которому вернулась вся его любезность, усаживаясь около графини:— теперь я буду чувствовать себя отлично, пока вы будете со мной. Но я жду отъ васъ встей. Я горько упрекалъ себя за свою вчерашнюю инерцію. Вы благоразумно совтовали мн сопротивленіе, мой долгъ былъ сопротивляться. Вы благоразумно и благородно совтовали мн. Я думалъ объ этомъ съ удивленіемъ. У васъ благородное сердце.

— Отто, пощадите меня. Я даже не знаю, правильно ли я поступила? вдь у меня тоже есть обязанности, но когда я васъ вижу, он вс вылетаютъ у меня изъ головы. Вс мои хорошія намренія испаряются.

— А мои приходятъ всегда слишкомъ поздно,— вздохнулъ онъ.— О! чего бы я не далъ за то, еслибы я сопротивлялся. Чего бы я не далъ за свободу?

— А что бы вы дали?— спросила она, и красный веръ былъ развернутъ, махая имъ, она зорко наблюдала за принцемъ.

— Я? Что вы хотите сказать? Графиня, у васъ есть новости для меня?

— О! О!— проговорила графиня сомнительно.

Онъ бросился въ ея ногамъ.

— Не шутите моими надеждами,— молилъ онъ:— скажите мн, дорогая графиня, скажите! Вы не можете быть жестокой, это не въ вашемъ характер! Дать? Что я могу дать? у меня ничего нтъ. Я могу только молить о состраданіи.

— Дитя,— отвчала она,— не длайте этого. Это недобросовстно. Отто, вы знаете мою слабость. Пощадите меня. Будьте великодушны.

— О, графиня, не мн, а вамъ быть великодушной, быть сострадательной.

Онъ взялъ ея руку и пожалъ, онъ осыпалъ ее ласками и мольбами. Графиня выдержала самую пріятную осаду и затмъ сдалась. Она вскочила на ноги, вытащила изъ лифа приказъ, согртый у нея на груди, и бросила его на полъ.

— Вотъ!— вскричала она.— Я вынудила ее написать его. Воспользуйтесь имъ и погубите меня.

И она отвернулась, точно хотла скрыть силу своего волненія.

Отто набросился на бумагу, прочиталъ ее и громко вскрикнулъ:

— Боже ее благослови, Боже ее благослови!

И поцловалъ бумагу.

Графиня была очень добрая женщина, но это было свыше ея силъ.

— Неблагодарный!— закричала она.— Я вырвала у ней этотъ приказъ, я предала своего патрона, чтобы добыть его, а вы благодарите ее, а не меня.

— Вы не можете порицать меня за это. Я люблю ее.

— Вижу. А меня?

— Васъ, графиня? Вы — мой самый дорогой, добрый и великодушный другъ,— сказалъ онъ, подходя въ ней.— Вы были бы совершенствомъ изъ друзей, еслибы не были такой красавицей. У васъ много юмора, вы не можете не сознавать своей прелести, и время отъ времени забавляетесь, испытывая мою слабость. И иногда мн бываетъ весело отъ этой комедіи. Но не сегодня: сегодня вы будете самымъ искреннимъ, врнымъ, мужественнымъ другомъ и дозволите мн забыть, что вы прелестны, а я слабъ. Милая графиня, дозвольте мн сегодня вполн вамъ довриться.

Онъ, улыбаясь, подалъ ей руку и она откровенно пожала ее.

— Вы околдовали меня. Сдаюсь и должна сознаться, что вы выпутались очень ловко изъ очень затруднительнаго положенія. Принцъ, вы такъ же ловки, какъ я прелестна.

И, говоря это, она, въ самомъ дл, была прелестна.

— Вы выходите изъ своей роли, являясь мн такой очаровательной,— замтилъ принцъ, кланяясь.

— Это моя послдняя стрла. Я обезоружена. Все это пустые заряды, mon prince! А теперь говорю вамъ, что если вы покинете эту тюрьму, то погубите меня. Выбирайте!

— Графиня, я выбралъ и покину тюрьму. Долгъ призываетъ меня. Но, не бойтесь погибели. Напротивъ того, я предлагаю вамъ вмст со мной, какъ медвдемъ на цпи, отправиться къ Гондремарку. Я сталъ вполн безсовстенъ, чтобы спасти жену, я сдлаю все, что онъ хочетъ. Онъ будетъ удовлетворенъ. Будь онъ великъ, какъ Левіаанъ, и ненасытенъ, какъ могила, я удовлетворю его. И вся честь будет принадлежать вамъ.

— Ршено! Превосходно. Вы больше не Prince Charmant, а принцъ-волшебникъ, принцъ-Солонъ! демъ тотчасъ же. Но, постойте, я прошу, дорогой принцъ, позволенія возвратить вамъ документъ на ферму. Ферма понравилась вамъ, а я вдь ея не видла. Кром того, вы захотли помочь крестьянину, а не я. И, наконецъ, я предпочитаю получить свой долгъ деньгами.

Оба засмялись.

— Вотъ я опять сталъ фермеромъ,— сказалъ Отто, принимая документъ,— но за то погрязъ въ долгахъ по уши.

Графиня позвонила и комендантъ снова появился.

— Полковникъ,— сказала она,— я готовилась бжать вмст съ его свтлостью. Результатомъ нашего разговора вышло полное соглашеніе и coup d’tt устраненъ. Вотъ приказъ.

Полковникъ Гордонъ осдлалъ носъ серебряными очками.

— Такъ,— сказалъ онъ,— я вижу подпись принцессы, но вдь онъ не скрпленъ барономъ.

— Генрихомъ? Я здсь его представителемъ.

— Отлично, ваша свтлость, поздравляю васъ, а себя жалю. Меня побдила красота и я остаюсь одинъ съ своимъ горемъ. Докторъ остается мн въ утшеніе — probus, doctue, lepidus, jucundus: ученій человкъ.

— Ай, о бдномъ Готгольд ничего не сказано?— спросилъ принцъ.

— Оставимъ его въ утшеніе коменданту,— замтила графиня.

— Надюсь, что ваша свтлость нашли меня почтительнымъ въ отправленіи временной тяжкой обязанности, выпавшей мн на долю?— спросилъ Гордонъ.

— Полковникъ,— отвчалъ Отто, протягивая ему руку:— ваше общество само по себ уже было весьма пріятно. Я не только благодарю васъ за вашъ веселый нравъ, но также и за ваши философскія разсужденія, которыя мн очень понравились. Надюсь, что вижу васъ не въ послдній разъ, а пока, на память о нашемъ странномъ знакомств, позвольте предложить вамъ эти стихи, которые я здсь написалъ. Я не поэтъ, и тюремная ршетка плохая вдохновительница поэзіи, но я смотрю на свои стихи, какъ на курьезъ.

Лицо полковника просвтлло, когда онъ бралъ бумагу, серебряные очки опять торопливо были вздернуты на носъ.

— Ага!— сказалъ онъ,— александрійскій, трагическій стихъ. Я буду беречь это стихотвореніе, какъ святыню,

‘Dieux de l’immense plaine et des vastes forts!’

— Очень хорошо! право, очень хорошо!

‘Et du glier lui-mme apprendre des leons!’

— Превосходно!

— Будетъ, комендантъ,— закричала графиня,— вы можете читать стихи, когда мы удемъ. Отоприте намъ свои ревнивыя ворота.

— Прошу прощенія, для человка съ моимъ характеромъ и вкусами, эти стихи, этотъ краснорчивый намекъ… весьма трогательны, увряю васъ. Могу я предложить вамъ конвой?

— Нтъ, нтъ,— отвчала графиня.— Мы удемъ инкогнито, какъ и пріхали. Мы подемъ верхомъ отсюда. Принцъ сядетъ на лошадь моего грума. Поспшность и тайна — вотъ все, что намъ нужно, г. полковникъ.

И она съ нетерпніемъ пошла впередъ. Но Отто нужно было еще проститься съ д-ромъ Готгольдомъ, и комендантъ послдовалъ за нимъ, держа въ одной рук серебряные очки, а въ другой бумагу: онъ не могъ утерпть, чтобы не сообщить о своемъ стихотворномъ сокровищ всмъ, кого встрчалъ, и восторгъ его все усиливался, по мр того, какъ онъ разбиралъ строчку за строчкой.

— Объявляю,— произнесъ онъ, наконецъ, съ видомъ человка, открывшаго великую тайну,— что они напоминаютъ мн стихи Робби Бернса!

Но всему бываетъ конецъ и Отто пошелъ пшкомъ рядомъ съ графиней вдоль горной стны, между тмъ, какъ грумъ слдовалъ съ лошадьми за ними. Кругомъ сіяло солнце, дулъ втерокъ, проносились птицы и открывался обширный горизонтъ, главамъ представлялся цпкій кустарникъ, ухо внимало журчанію горныхъ потоковъ, а далеко внизу подъ ногами зелень лсовъ сливалась съ сапфиромъ равнинъ.

Сначала они шли молча, потому что умъ Отто былъ полонъ восхищенія свободой и природой и вмст съ тмъ онъ мысленно готовился въ свиданію съ Гондремаркомъ. Но когда они обошли первый рзкій выступъ скалы и Фельзенбургъ скрылся изъ глазъ, графиня остановилась.

— Тутъ мы сядемъ на лошадей. Я люблю скакать съ хорошимъ спутникомъ.

Но пока она это говорила, карета показалась изъ-за ближайшаго угла по дорог немного ниже того мста, гд они стояли. Карета медленно двигалась, а немного впереди тихо шелъ путникъ съ записной книжкой въ рукахъ.

— Это сэръ Джонъ,— закричалъ Отто и окликнулъ баронета.

Тотъ спряталъ записную книжку въ карманъ, поглядлъ въ лорнетъ и замахалъ тросточкой. И вс трое пошли быстре на встрчу другъ другу. Они сошлись у впадины въ скал, откуда била тонкая струя воды и дождемъ разлеталась надъ кустарникомъ. Баронетъ почтительно поклонился принцу, а въ поклон графини выразилось насмшливое удивленіе.

— Неужели, графиня, вы не слышали новости?— спросилъ онъ.

— Какой новости?— закричала она.

— Новости перваго разряда: въ государств — революція, республика объявлена, дворецъ сожженъ до тла, принцесса въ бгств, Гондремаркъ раненъ.

— Генрихъ раненъ?— взвизгнула она.

— Раненъ и очень сильно страдаетъ,— подтвердилъ сэръ Джонъ.— Его стоны…

Съ губъ графини сорвалось такое проклятіе, что въ другую, боле спокойную, минуту ея слушатели подпрыгнули бы на мст. Она подбжала къ своей лошади, вскочила на сдло и, еще не успвъ въ немъ плотно уссться, поскакала во весь опоръ. Грумъ, посл минутнаго недоумнія, послдовалъ за ней. Въ своемъ бшеномъ галоп она чуть не задла каретныхъ лошадей на краю обрыва, но проскакала дальше и ущелья разносили эхо ея бшеной скачки. Грумъ тщетно старался ее нагнать.

На четвертомъ поворот, она чуть не задавила какую-то женщину, съ трудомъ поднимавшуюся вверхъ, и та съ громкимъ крикомъ отскочила, пробывъ на волосокъ отъ смерти. Но графиня не удостоила обратить вниманія на это обстоятельство. Она скакала, какъ бшеная, и грумъ едва поспвалъ за ней.

— Какая впечатлительная дама,— проговорилъ сэръ Джонъ.— Кто бы подумалъ, что она любитъ его.

Но не усплъ онъ выговорить этихъ словъ, какъ принцъ схватилъ его за руку.

— Моя жена! принцесса? Что съ ней?

— Она идетъ по дорог,— отвчалъ баронетъ.— Я разстался съ ней минутъ двадцать тому назадъ.

Въ слдующій моментъ баронетъ остался одинъ, а принцъ бгомъ пустился внизъ съ горы, по слдамъ графини.

IV.
Дти въ лсу.

Въ то время, какъ ноги принца быстро бжали съ горы, сердце его, которое сначала летло впереди ногъ, стало колебаться и трусить. Не то, чтобы онъ пересталъ жалть о бдствіяхъ Серафины или утратилъ желаніе ее видть, но воспоминаніе объ ея непобдимой холодности проснулось въ немъ и, въ свою очередь, пробудило его вчное недовріе къ самому себ.

Если бы сэръ Джонъ усплъ разсказать ему все, еслибы онъ только узналъ, что она спшить въ Фельзенбургъ, онъ полетлъ-бы ей на встрчу. Но такъ какъ онъ ничего этого не зналъ, то подумалъ, что онъ опять навязывается съ своими услугами, пользуясь, быть можетъ, ея несчастіемъ, и теперь, когда она въ бд, готовится лзть съ непрошенными нжностями къ жен, оттолкнувшей его въ минуты счастія. Прежнія раны, нанесенныя его тщеславію, опять заныли, опять гнвъ облекся личиной великодушія, онъ безусловно простятъ, поможетъ, спасетъ свою не любящую жену, но сдлаетъ все это на почтительномъ разстояніи, заставивъ молчать свое сердце, уважая равнодушіе Серафины, какъ невинность ребенка. Такимъ образомъ, когда, обогнувъ уголъ скалы, онъ увидлъ оборванную принцессу, съ трудомъ поднимавшуюся въ гору, то его первой мыслью было успокоить ее въ чистот своихъ намреній, и онъ тотчасъ пересталъ, бжать и остановился. Она, съ своей стороны, протянувъ руки, побжала къ нему на встрчу съ легкимъ крикомъ, но, видя, что онъ остановился, тоже остановилась, парализованная угрызеніями совсти, и, наконецъ, съ виноватой робостью направилась къ тому мсту, гд онъ стоялъ.

— Отто,— сказала она,— прости меня, я все погубила.

— О, Серафина!— произнесъ онъ съ рыданіемъ въ голос, но не двигаясь съ мста, частью сдерживаемый своими прекрасными намреніями, частью пораженный до онмнія ея утомленнымъ видомъ и оборваннымъ платьемъ. Еслибы она молчала, то они скоро очутились бы въ объятіяхъ другъ друга. Но она тоже готовилась къ этому свиданію и расхолодила драгоцнныя минуты своими оправданіями.

— Ахъ,— продолжала она,— я все испортила. Но, Отто, выслушай меня съ снисходительностью. Я не оправдываться пришла, а сознаться въ своей вин. Я получила такой жестокій урокъ, у меня было время обдумать все и міръ кругомъ меня совсмъ перемнился. Я была слпа, и ненавидла свтъ и гонялась за тнью. Но когда мечта разсялась и я предала тебя, я думала, что убила…

Она помолчала съ секунду.

— Я думала, что убила Гондремарка,— прибавила она, сильно покраснвъ,— и очутилась одна, какъ ты мн предсказывалъ.

Упоминаніе о Гондремарк точно пришпорило великодушіе

— Ахъ,— вскричалъ онъ,— а чья-же это вина, какъ не моя собственная! Мой долгъ былъ остаться съ тобой, хотя бы ты меня не любила. А я ушелъ и бросилъ тебя на произволъ судьбы. Прошу тебя, прости меня и доврься моей любви. Только пойми меня хорошенько!— прибавилъ онъ, видя, что она хочетъ говорить и жестомъ прося ее повременить.— Моя любовь измнилась, сна очищена отъ всякихъ супружескихъ притязаній, она ничего не проситъ, ни на что не надется, ничего не желаетъ взамнъ. Забудь навсегда ту ея сторону, которая была теб такъ непріятна, и прими безъ смущенія мою братскую любовь.

— Ты слишкомъ великодушенъ,— отвчала она.—Я знаю, что оскорбила твою любовь. Я не могу принять такой жертвы. Лучше оставь меня. О, ступай и предоставь меня моей судьб!..

— Ну, нтъ!— сказалъ Отто:— прежде всего намъ надо выбраться изъ этого осинаго гнзда, куда я тебя загналъ. Моя честь тутъ замшана. Я говорилъ, что бденъ, какъ Іовъ, но, нтъ же! недалеко отсюда у меня есть свой собственный домъ, куда я могу отвезти тебя. Принца Отто больше не существуетъ, попытаемъ счастья въ роли охотника Отто. Пойдемъ, Серафина, докажи, что ты прощаешь меня (я простилъ, если только есть что прощать) и постараемся выбраться изъ этого непріятнаго положенія. Ты говорила, моя душа, что если не смотрть на меня какъ на мужа и на принца, то я пріятный человкъ. Я теперь не мужъ и не принцъ и, слдовательно, ты спокойно можешь пользоваться моимъ обществомъ. Пойдемъ, было бы глупо дать себя захватить, ты можешь идти?

— Отто, я все сдлаю, чтобы угодить теб,— отвчала она съ излишнимъ жаромъ.

— Ну, такъ маршъ въ путь.

И онъ пошелъ впередъ, въ боле трудныхъ мстахъ оборачиваясь назадъ, чтобы помочь ей. Лицо ея каждый разъ при этомъ прояснялось и она съ отчаяніемъ въ глазахъ взглядывала на него. Онъ видлъ это, но не смлъ понять, какъ слдуетъ. ‘Она не любитъ меня’, говорилъ онъ самому себ. ‘Это раскаяніе или благодарность. Я былъ бы не джентльменъ, если бы воспользовался такой жалкой уступкой’.

Когда они спустились въ долину, то увидли, что горныйпотокъ, превратившійся здсь уже въ настоящую рчку, запруженъ былъ плотиной и на ней стояла мельница.

Мельникъ, заслышавъ шаги, вышелъ на порогъ, онъ и Отто взаимно узнали другъ друга и вздрогнули.

— Здравствуйте, мельникъ,— сказалъ принцъ.— Вы были, какъ видите, правы, а я ошибался. Я сообщаю вамъ новость и приглашаю идти въ Митвальденъ. Мой тронъ поверженъ… и ваши собраты по Фениксу правятъ государствомъ.

Краснощекій мельникъ выразилъ на лиц своемъ удивленіе.

— А ваша свтлость?— запинаясь проговорилъ онъ.

— Моя свтлость обратилась въ бгство, и направляется къ границ.

— Вы оставляете Грюневальдъ? это немыслимо!

— Хотите арестовать насъ, пріятель?— съ улыбкой спросилъ Отто.

— Арестовать васъ? я?— вскричалъ мельникъ.— За кого ваша свтлость меня принимаете? Помилуйте, да я увренъ, что во всемъ Грюневальд не найдется человка, который бы наложилъ на васъ руку.

— О, многіе, многіе! но отъ васъ, который былъ смлъ войной во время моего величія, я скорй ожидаю помощи въ моемъ несчастіи.

Мельникъ сталъ цвта свеклы.

— И вы не ошибаетесь. Могу я попросить васъ и вашу супругу войти въ мой домъ.

— Намъ некогда, но еслибы вы были такъ добры и принесли намъ сюда рюмку вина, то сдлали бы намъ удовольствіе и услугу.

Мельникъ покраснлъ пуще прежняго. Онъ поторопился принести вино въ кружк и три прозрачныхъ хрустальныхъ бокала.

— Ваша свтлость, не думайте, что я настоящій пьяница,— сказалъ онъ, наполняя рюмки.— Въ то время, когда я на бду попался вамъ на глаза, я былъ немножко подъ хмлькомъ, но обыкновенно я человкъ трезвый и даже этотъ бокалъ, который я пью за ваше здоровье (и за здоровье принцессы), для меня необычное дло.

Вс трое выпили вина и затмъ, отказавшись отъ дальнйшаго гостепріимства, Отто и Серафина продолжали свой путь по долин, въ которой стали показываться высокія деревья.

— Я долженъ былъ загладить свою вину передъ этимъ человкомъ,— сказалъ принцъ,— потому что въ послдній разъ, какъ я его видлъ, я жестоко обидлъ его. Быть можетъ, я сужу по себ, но начинаю думать, что человкъ отъ униженія не выигрываетъ.

— Это совсмъ въ твоемъ дух,— отвчала она:— ты по доброт настоящій принцъ.

Она взглянула на него съ любовью, говоря это, и Отто встрепенулся.

— Не говори мн такихъ вещей!

— Отто, я никогда не умалчивала про дурное, когда дурное подумала, зачмъ же я буду молчать про хорошее?

— Хорошо, хорошо,— перебилъ онъ, красня.— Но подумаемъ сперва о нашей безопасности. Мой мельникъ прекрасный человкъ, но пальца въ ротъ ему класть не слдуетъ. Если мы будемъ идти вдоль по рк, то она приведетъ насъ, посл безконечныхъ извивовъ, къ моему дому. Но тутъ есть проселочная тропинка, до того пустынная, что даже кабанъ рдко показывается на ней. Можешь ты идти по этой тропинк, или же ты слишкомъ устала?

— Я пошла бы за тобой на луну.

— Что ты, что ты,— отвчалъ онъ, глупо растерявшись,— я хочу сказать, что тропинка очень трудная. Надо продираться сквозь кусты и репейники.

— Неужели ты думаешь, что я такая нженка? Я такъ же мало боюсь репейниковъ, какъ и ты. Пойдемъ, показывай дорогу. Забудемъ, что мы когда-либо были владтельными князьями, я — Ева, ты — Адамъ. Увидишь, что я умю, подобравъ юбки, перескакивать черезъ рвы и ручейки. Пойдемъ, посмотри, вотъ полянка, возьмемся за руки и побжимъ.

Въ самомъ дл, они вышли на открытое мсто, зеленую и невинную лужайку, окруженную величественными деревьями. Она какъ будто приглашала къ дтскимъ играмъ и принцъ съ принцессой сдлали, какъ она предлагала. Рука ее лежала теплая и отзывчивая въ его рук, и сердце въ немъ забилось не отъ того, что онъ бжалъ, но отъ ея близости. Когда они добжали до конца лужайки, она бросилась на землю и усадила его подл себя, не выпуская его руки.

— Представимъ себ, что мы никогда до сихъ поръ не встрчались,— сказала она.— Ты меня не знаешь и я разскажу теб мою исторію. Я была заворожена и сидла въ очарованномъ замк, какъ вдругъ моя тюрьма рухнула и я убжала въ лсъ. Мн кажется, что я до сихъ поръ не дышала, сердце во мн было мертво. Но вотъ я пришла въ ручью и сла около него, луна свтила, а затмъ наступила заря и я была обращена въ живую женщину. Вотъ моя исторія, разсказывай теперь свою.

— У меня нтъ никакой исторіи, кром того, что я былъ большимъ безумцемъ и такимъ же остался.

— Дай, я теб погадаю,— сказала она, глядя на его руку.— Вотъ, я вижу по линіямъ твоей руки, что ты всегда будешь великодушенъ, даже съ тми, которые этого не заслуживаютъ, но я вижу также, что ты также и гордъ, и вполн заслуживаешь любви и будешь любимъ, и тебя до сихъ поръ не понимали, а теперь вс твои друзья тебя обожаютъ.

— Кто меня обожаетъ?

— Вс!— закричала она.

И вдругъ прибавила:

— Оглядись кругомъ себя, на эту долинку, гд листочки распускаются на деревьяхъ и цвты начинаютъ циклъ. Вотъ, гд мы встртились съ тобой и встртились впервые, лучше забыть все, что было, и начать жизнь сначала. Я никогда тебя не видла, ты никогда меня не видалъ до сегодня. О! какой есть цлебный бальзамъ для нашихъ прегршеній, божій даръ — забвеніе! И какое счастіе проснуться взрослыми дтьми. Нтъ, мы до сихъ поръ никогда не встрчались.

— Серафина,— отвчалъ онъ,— пусть будетъ такъ, пусть все, что было, останется дурнымъ сномъ, пусть ты меня никогда не видла, я на теб не женился, не обижалъ тебя, пусть я теб посторонній. Я видть долгій сонъ и въ этомъ сн обожалъ двушку, недобрую, но красивую, во всхъ отношеніяхъ стоявшую выше меня, но холодную, какъ ледъ. И въ новомъ сн вдругъ увидлъ, что она измнилась и растаяла, тронулась моей любовью и отвчала на нее. И я — у котораго нтъ другихъ достоинствъ, кром любви, рабской и покорной — лежалъ тихо и не смлъ пошевелиться, изъ боязни проснуться.

— И не шевелись,— произнесла она съ глубокимъ чувствомъ въ голос.— Не шевелись, мой другъ, а не то мы оба проснемся. Я тоже видла страшный сонъ. И вотъ, сидя здсь, говорю себ, что жилъ-былъ волшебный принцъ, который любилъ глупую и холодную двчонку, любилъ, не смотря на вс испытанія, любилъ неблагодарную, измнницу, дерзкую, и когда, наконецъ, Богъ смягчилъ душу его негодной жены, его великое сердце простило ей все.

Такъ бесдовали они въ лсу, гд царила весна, а тмъ временемъ въ Митвальденской ратуш провозглашалась республика.

Библіографическій постскриптумъ, служащій эпилогомъ романа.

Читатель, хорошо знакомый съ новйшей исторіей, не станетъ требовать подробностей объ участи республики. Самый врный разсказъ объ этомъ можно найти, въ мемуарахъ Греназнгезанга (7 томовъ, Лейпцигъ), написанныхъ нашимъ мимолетнымъ знакомцемъ, докторантомъ Редереромъ. Докторантъ, съ обычной вольностью біографа, длаетъ изъ своего героя великаго человка, центральную фигуру своего дла. Но, съ этой оговоркой, книга написана врно и интересно.

Читатель, разумется, знакомъ съ энергическими и блестящими страницами сэра Джона (2 тома, Лондонъ, Лонгманъ, Герстъ, Рисъ, Ормъ и Броунъ). Сэръ Джонъ, который въ нашемъ историческомъ роман играетъ третьестепенную роль, въ своей собственной книг выступаетъ на первый планъ. Его фигура такъ нарисована во весь ростъ и самодовольство автора нашло оправданіе въ восхищеніи публики. Но одинъ пунктъ, однако, требуетъ поясненія: глава о Грюневальд была разорвана рукой самого автора въ дворцовомъ саду, какимъ же образомъ она цликомъ попала въ мою скромную книгу? А вотъ какъ: этотъ замчательный литераторъ былъ человкъ методическій, ‘двухъ экземплярный Ювеналъ’ — такъ обозвалъ его какой-то зоилъ. И когда онъ роворвалъ вышеупомянутые листки, то больше для того, какъ онъ объяснялъ впослдствіи, чтобы доказать свою искренность, нежели съ мыслью истребить ихъ безъ возврата. Въ то время у него былъ второй рукописный экземпляръ его книги. Но глава, какъ читатель знаетъ, была честно выпущена изъ знаменитыхъ ‘Мемуаровъ о различныхъ европейскихъ дворахъ’.

Библіографія можетъ дать намъ дальнйшія свденія о нашихъ герояхъ. Передо мной небольшой томъ (напечатанный для интимнаго обращенія, безъ имени издателя): Posies, par Frdric et Amlie’. Мой экземпляръ достался мн случайно и имя перваго его владльца написано на заглавномъ лист рукой самаго принца Отто. Скромный эпиграфъ: ‘La rime n’est pas riche’, можетъ быть приписанъ тому-же сотруднику. Онъ очень вренъ и я нашелъ этотъ томикъ необыкновенно скучнымъ. Т стихотворенія, въ которыхъ мн кажется, что я узнаю руку принцессы, особенно скучны и тяжелы. Но книжечка имла успхъ среди той публики, для которой была предназначена, я слышалъ, что вышелъ второй томъ этихъ стихотвореній, но не могъ досталъ его. Тутъ мы можемъ разстаться съ Отто и Серафиной, т.-е. съ Фредерикомъ и Амаліей — мирно старющимися при двор отца послдней, пописывая французскіе стишки и сообща держа корректуры.

Но просматривая дальше каталогъ книгъ, я вижу, что м-ръ Суинбернъ посвятилъ громкое лирическое стихотвореніе и шестнадцать энергическихъ сонетовъ памяти Гондремарка. Это имя по меньшей мр дважды появляется въ трубныхъ гласахъ Виктора Гюго, прославляющихъ патріотовъ различныхъ странъ. И недавно, когда я уже считалъ свое дло оконченнымъ, я напалъ на слды потерпвшаго фіаско политика и его графини… Въ ‘Diary of J. Hogg Cotterill, Esq’. (весьма интересномъ сочиненіи),— я прочиталъ, что м-ръ Коттериль, въ бытность свою въ Неапол, былъ представленъ ‘барону и баронесс Гондремаркъ: онъ — нкогда надлалъ шуму, она — все еще красавица и оба чрезвычайно умны. Она очень хвалила, какъ я говорю по-французски,— говорила, что ни за что не признала бы во мн англичанина, была знакома съ моимъ дядей, сэромъ Джономъ, въ Германіи, нашла, что у меня есть съ нимъ фамильное сходство и его величественныя и вжливыя манеры… приглашала меня къ себ’.

И дальше:

‘Постилъ баронессу фонъ Гондремаркъ, остался очень доволенъ… весьма образованная, умная женщина, старой школы, нын уже угасшей… Читала мои ‘Remarks on Sicily’… Эта книга напомнила ей книгу моего дяди, но она нашла въ ней больше изящества… я боялся, что, можетъ быть, за то она показалась ей мене энергической… увряла, что нтъ… боле мягкое изложеніе… боле литературнаго изящества, но столько же энергіи мысли и твердости въ описаніяхъ. Чрезвычайно лестно. Я проникся истиннымъ уваженіемъ въ этой благородной патриціанк’ Знакомство продолжалось нкоторое время, и когда м-ръ Коттериль выхалъ изъ Неаполя въ свит лорда Протокола, какъ онъ тщательно извщаетъ насъ объ этомъ, на корабл флага адмирала Ярдарма, одной изъ главныхъ причинъ его сожалнія, что онъ покидаетъ Неаполь, было то, что онъ разстается ‘съ этой крайне умной и симпатичной лэди, которая уже смотритъ на меня, какъ на младшаго брата’.

А. Э.

‘Встникъ Европы’, NoNo 1—3, 1886

OCR Бычков М. Н.

Странствующій принцъ.

О любви и о политик.

Счастливая бда.

Читайте также: