Примечания к сборнику 'Сказки для вундеркиндов', Перельмутер Вадим Гершевич, Год: 1991 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Вадим ПЕРЕЛЬМУТЕР

ПРИМЕЧАНИЯ

к сборнику ‘Сказки для вундеркиндов’

‘Советский писатель’ (1991)

Сочинения С.Д.Кржижановского, включенные в эту книгу, печатаются по

машинописям с авторской правкой, хранящимся в ЦГАЛИ (фонд 2280), а также в

частных архивах.

Новеллы были сгруппированы Кржижановским в шесть книг: ‘Сказки для

вундеркиндов’, ‘Чем люди мертвы’, ‘Чужая тема’, ‘Неукушенный локоть’,

‘Сборник рассказов’, ‘Мал мала меньше’.

Судя по датировкам вошедших в них вещей, ни одна из трёх первых не

аутентична книгам, подготовленным автором, но не изданным в 1923-1934 годах.

Заглавие ‘Неукушенный локоть’ было в 1941 году по совету Е.Лундберга

заменено на ‘Рассказы о Западе’ (дабы автор не попал под удар чересчур

бдительных критиков). Цикл ‘Мал мала меньше’, насколько известно, целиком к

публикации не предлагался.

Повести ‘Клуб убийц букв’ и ‘Возвращение Мюнхгаузена’ Кржижановский

пытался издать отдельными книгами. А ‘Воспоминания о будущем’,

‘Странствующее ‘Странно’ и ‘Материалы к биографии Горгиса Катафалаки’ —

даже не пробовал. Как и несколько новелл, не включенных в книги.

В примечаниях во всех случаях указывается книга, куда новелла была

помещена автором.

Произведения Кржижановского, пользуясь высказыванием Дж.Барта о

X.Л.Борхесе, можно назвать ‘постскриптумом ко всему корпусу литературы’:

обнаружить и хотя бы только перечислить все реминисценции, заимствования,

‘вариации на темы’, скрытые цитаты из философских и литературных сочинений

под силу разве что целому коллективу исследователей, да и то лишь при

медленной, скрупулёзной работе. Кроме того, Кржижановский крайне редко

использовал тот или иной мотив ‘разово’, как бы испытывал чужие ‘темы’,

образы, идеи разнообразием собственных интерпретаций. Пока не будет издано

всё, что он предназначал — и готовил — к печати, комментарий такого рода

скорее затруднит читательское восприятие, нежели поможет ему. Поэтому здесь

даются лишь те краткие пояснения, которые необходимы для понимания

‘конкретного’ подтекста — и текста — произведений. Реалии, сведения о

которых можно почерпнуть из общедоступных изданий, как правило, не

комментируются.

Кроме того, приводятся фрагменты писем С.Д.Кржижановского к А.Г.Бовшек и

воспоминаний о нём, содержащие информацию об истории произведения, душевном

состоянии и настроении автора в пору работы над ним.

* * * * *

‘Чудак’ — ‘Чем люди мертвы’. Действие новеллы относится к годам

первой мировой войны, участником которой Кржижановский не был:

выпускники университетов не подлежали призыву и могли попасть на военную

службу только добровольцами. В армию писатель был призван в 1918

году — красными, но участия в военных действиях, судя по всему, не

принимал. Однако впечатления военных лет и событий были остры, ярки,

властны и отразились не только в ‘Чудаке’, одном из первых произведений,

созданных вскоре после переезда из Киева в Москву, но и, к примеру, в

написанной семью годами позже повести ‘Воспоминания о будущем’.

‘Фантом’ — ‘Чем люди мертвы’. ‘Фантомность’ наступившей эпохи — один

из наиболее устойчивых мотивов творчества Кржижановского — здесь

проявляется впервые. И с отчётливостью, которая автору представлялась

небезопасной. Существенно и не раз правленная рукой автора машинопись

осталась неперебелённой. В многочисленных упоминаниях о публичных

выступлениях Кржижановского и чтениях ‘в узком кругу’ ‘Фантом’ не фигурирует

ни разу. Обстановка медицинского факультета Московского университета была

хорошо знакома автору: здесь он в двадцатых годах регулярно бывал на

лекциях, в частности, у одного из основоположников генетики Н.А.Иванцова.

Точная ориентация в вопросах биологии и медицины, обнаруживающаяся и в

других вещах Кржижановского, — следствие не только серьёзных

‘самообразовательных’ занятий, но и дружеских отношений с крупными учёными:

А.Н.Северцовым, Н.А.Зелинским и другими.

‘Странствующее ‘Странно’. ‘Сочетание биологии с математикой, смесь из

микроорганизмов и бесконечно-малых — вот моя логическая стихия’

(С.Кржижановский. Записные тетради). В повести отразился интерес

Кржижановского к активно вёдшимся в ту пору научным исследованиям,

сконцентрированным чуть позже в Институте крови у А.А.Богданова.

‘…тело слона стянуть в комок меньше мушьего тела…’ — своего рода

‘цитата из самого себя’: обратное превращение и ‘бытие’ слона с душою мухи

описано Кржижановским в новелле ‘Мухослон’ (1920), включенной в ‘Сказки для

вундеркиндов’.

‘…присутствую на очередном заседании обыкновенных домашних

Злыдней…’ — ‘злыдни’ возникают как персонажи и в переписке Кржижановского

с Бовшек: ‘Мысль у меня сейчас об одном: как бы московские злыдни не

пролезли за мною в вагон, из ковра я сегодня вытряхнул всю пыль, а вот из

головы…’ (16 июня 1926 года, накануне отъезда в Коктебель к М.А.Волошину).

‘…Меня жалили мысли, и я решил вырвать их жало: не видя иного способа,

я стал пить…’ — эта ‘слабость’ Кржижановского, присущая и многим его

героям, довольно регулярно фигурирует и в его переписке, и в Записных

тетрадях: ‘Опьянение даёт глиссандо мироощущений до миронеощущения

включительно’. Впоследствии она стала ‘темой’ новеллы ‘Дымчатый бокал’

(1939). (см. С.Д.Кржижановский. Воспоминания о будущем. М., 1989, с.165).

‘…был больше похож на шахматную деревяшку, заблудившуюся в чёрно-белой

путанице, чем на шахматиста…’ — ещё одна ‘автоцитата’ (см. новеллу

‘Проигранный игрок’ в наст. изд.). Вообще шахматные темы и мотивы относятся

к числу излюбленных Кржижановским, который, по свидетельствам его друзей,

был хорошим шахматистом — острым, оригинально мыслящим, стремящимся не

только — и не столько — к выигрышу, но прежде всего к созданию цельной —

красивой и необычной — партии. Любил он и разбирать чужие партии. А в одном

из писем к Бовшек называл единственной действенной формой отдыха после

многочасовой напряжённой работы — ночную игру в шахматы ‘с самим собой’.

‘Собиратель щелей’ — ‘Чужая тема’. Первая новелла, завершённая

Кржижановским после переезда в Москву. И одна из наиболее часто читавшихся

им публично, в частности, на ‘Никитинских субботниках’ и в Коктебеле у

Волошина. ‘С Волошиным мы простились наилучшим образом: я получил

приглашение приезжать, когда захочу, и акварель (в виде напутственного

подарка) с надписью: ‘Дорогому Сиг(измунду) Дом(иниковичу), собирателю

изысканнейших щелей нашего растрескавшегося космоса’ (из письма к А.Бовшек,

21 июля 1925 года). ‘Значительная часть рассказов Кржижановского носит

проблемный характер. Это персонифицированные процессы мышления,

осуществляемые действующими персонажами’ (А.Бовшек. Глазами друга. Материалы

к биографии Сигизмунда Доминиковича Кржижановского). ‘Собиратель щелей’ —

художественный ‘отклик’ на философские споры о природе времени, о его

дискретности и воздействии на человеческую психику. Эта тема получила

развитие в повести ‘Воспоминания о будущем’ и некоторых новеллах (‘Швы’,

‘Тринадцатая категория рассудка’ и др.).

‘Сбежавшие пальцы’ — ‘Сказки для вундеркиндов’, как и восемь следующих

новелл.

‘Катастрофа’. ‘Уже в юности у него наметился отход от умозрительного

понимания мира и переход к практическому восприятию его. Предстоял выбор

между Кантом и Шекспиром, и Кржижановский решительно и бесповоротно встал на

сторону Шекспира… В дальнейшем он не отказывается от постановки

философских вопросов, не отказывается от понятий, но учится искусству видеть

их’ (А.Бовшек. Глазами друга). ‘Катастрофа’ — одна из новелл, отразивших

описанный Бовшек процесс. В ‘Сказках для вундеркиндов’ она композиционно

связана с другой ‘кантианской’ притчей — ‘Жизнеописание одной мысли’ (см.

‘Воспоминания о будущем’, с.221).

‘…Это случилось 12 февраля 1804 года в 4 часа пополудни…’ — дата

смерти И.Канта.

‘Проигранный игрок’. ‘Кафкианская’ тема превращения’ (подсказанная в

данном случае мотивом шахматных ‘превращений’ пешки, достигшей последней

горизонтали) возникает у Кржижановского задолго до того, как он мог

узнать — и узнал (в середине тридцатых годов) — о Кафке и прочитал его

сочинения. А драматургическое построение новеллы четверть века спустя

отзовётся в статье ‘Драматургия шахматной доски’ (1947) (опубликована: ’64’,

1990, ЉЉ 3, 4).

‘Бог умер’.

‘…было предсказано одним осмеянным философом…’ — имеется в виду

Ф.Ницше (1844-1900).

‘Рисунок пером’ — ‘Сборник рассказов’. Начало ‘пушкинианы’

Кржижановского. И здесь, как и в философских новеллах, характернейшая

особенность — ‘проблемность’: дата написания стихотворения ‘Пора, мой друг,

пора…’, без убедительных оснований обозначенная 1834 годом, ставится под

сомнение героем Кржижановского (раньше многих ‘профессиональных’

пушкинистов) потому, что никак не вяжется с его пониманием пушкинского

творчества (и биографии), то есть, если угодно, художественно неубедительна.

Кстати говоря, полемика по поводу этой даты не затихает и по сей день, и

это — не академический интерес, но принципиальный вопрос, от решения

которого зависит верное прочтение последних пушкинских произведений — и

последних лет жизни поэта.

‘Случаи’ — ‘Сборник рассказов’.

‘Разговор двух разговоров’ — ‘Чужая тема’. Весьма редкий у зрелого

Кржижановского ‘безобразный’ сюжет, диалог идеи. ‘Как-то он прочёл Всеволоду

Вишневскому рассказ ‘Разговор двух разговоров’. Вишневский со свойственным

ему темпераментом набросился на него: ‘Надо идти в издательства. Надо

кричать, стучать по столу кулаком’. И он даже показал, как надо стучать.

Кржижановский молчал…’ (А.Бовшек. Глазами друга).

‘Мишени наступают’ — ‘Неукушенный локоть’.

‘Безработное эхо’ — ‘Чем люди мертвы’.

‘Мост через Стикс’ — ‘Чем люди мертвы’.

‘Гусь’ — ‘Мал мала меньше’, как и две следующих новеллы. По

свидетельству бывших учащихся студии художественного слова, руководимой

А.Бовшек, ‘Гусь’ довольно часто исполнялся ими в концертах. Кржижановский не

раз пробовал дать определение лирики — в лирическом же (не без

парадоксальности) образе (ср. строки из ‘Записных тетрадей’: ‘Даже рыба,

если ей зацепить крючком за кишки или сердце, издаёт тонкий струнный звук —

это и есть подлинная лирика’).

‘Бумага теряет терпение’ — ‘Неукушенный локоть’. Метафора, на которой

построен этот ‘эскиз’, впервые появляется у Кржижановского в повести

‘Штемпель: Москва’ (1925). Затем — в финале ‘Возвращения Мюнхгаузена’ (см.

в наст. изд.). Через одиннадцать лет после написания ‘эскиза’ эта метафора

трагически реализовалась в жизни автора.

‘Кржижановский сидел в глубоком кресле у стола, просматривая журналы, я

читала, устроившись на диване. Неожиданно почувствовав толчок в сердце, я

подняла глаза: он сидел с бледным, застывшим, испуганным лицом, откинув

голову на спинку кресла.

— Что с вами?

— Не понимаю… ничего не могу прочесть… чёрный ворон… чёрный

ворон…

Ясно было: случилось нечто непоправимое… Врач констатировал спазмы в

мозгу: парализовался участок памяти, хранивший алфавит…’ (А.Бовшек.

Глазами друга).

‘Салыр-Гюль. Узбекистанские импрессии’. В сентябре 1932 года

Кржижановский получил возможность осуществить давнюю мечту — побывать в

Средней Азии. К этой поездке он увлечённо готовился: читал книги,

разглядывал старинные и новые карты, начал изучать узбекский язык.

‘Пишу Вам, не дожидаясь прибытия и устроения в Самарканде… Дорога пока

идёт хорошо. Поезд настроен исследовательски — он останавливается на каждой

станции, полустанке и разъезде. Но ведь и я хочу рассмотреть всё поподробнее

и пообстоятельнее. На каждой остановке — шумливый восточный базар. Мы

приезжаем — съедаем весь базар — едем до следующего — опять его

проглатываем — и так далее до… очевидно, до Самарканда… Сейчас — тоже

спасибо медлительности поезда — только что вернулся после довольно

обстоятельного обхода и объезда Ташкента. 3-4 часов, которыми я располагал,

конечно, мало, но как раз накануне в поезде я познакомился с одним знатоком

Средней Азии, …который оказался прекрасным чичероне. В первый день в

Самарканде я тоже буду под его крылышком… Впечатлений так много, Неточка,

что я еле успеваю их осмыслить. Не знаю, конечно, пока трудно забегать

вперёд, но, кажется, это путешествие принесёт мне довольно много материала.

Понемногу делаю наброски, попытки заговаривать по-узбекски…’ (к А.Бовшек,

11 сентября).

‘Я уже пятый день в Самарканде. Очень любопытно. Первый день я метался,

стараясь сразу охватить всё, а затем понял, что лучше не форсировать

неизвестное и брать его постепенно. Упрямо подучиваю узбекский язык, но

опыты восточных конверсаций — обычно — кончаются довольно мизерно…

Завтра вечером собираюсь уехать дня на два в Бухару… В голове у меня

сейчас не совсем пусто. Особенно по утрам, когда я сижу в чайхане над своей

пиалой и разглядываю посетителей и прохожих…’ (к А.Бовшек, 16 сентября).

Цикл ‘узбекистанских импрессий’ Кржижановский — по возвращении в

Москву — писал почти безотрывно и завершил очень быстро, в начале 1933

года. На друзей, которым он читал ‘Салыр-Поль’ (а среди них были отнюдь не

неофиты — люди, знающие Восток не понаслышке), очерки произвели самое

благоприятное впечатление. Однако издатели сочли их недостаточно

‘социальными’ — для публикации целиком (удалось напечатать лишь фрагменты в

журнале ‘Тридцать дней’). Тем не менее ‘узбекский опыт’ Кржижановского едва

не получил, так сказать, практического применения.

‘Шенгели получил новую службу — редактора восточной секции в ГИХЛ’е.

Рекомендовал меня как ‘переводчика’ (горе мне) с узбекского. А я вполовину

забыл то немногое, что знал…’ (к А.Бовшек, 24 августа 1933 года). Эта

попытка Шенгели обеспечить Кржижановскому переводческие заработки не

удалась.

‘Хорошее море’ — ‘Сборник рассказов’. Четыре фрагмента очерка

напечатаны в журнале ‘Тридцать дней’ (1939, ЉЉ 8-9). В библиографии,

составленной Кржижановским, очерк датируется 1939 годом. Это — ошибка

памяти. Очерк написан двумя годами раньше, во время поездки Кржижановского в

Одессу, где Бовшек проводила лето. ‘Дом, в котором мы теперь жили, стоял на

высоком обрыве у самого моря. Ритмичный шум прибоя, морской воздух и

дружеские, полные уважения отношения всех членов семьи к Сигизмунду

Доминиковичу создавали хорошие условия для лечения нервов и общей поправки

здоровья… Отдыхал, как обычно, работая над небольшими новеллами (‘Мал мала

меньше’. — В.П.), очерком об Одессе ‘Хорошее море’… Через два года (через

год. — В.П.) в том же приветливом доме происходило нечто иное. Мы с СД

сидели вечером на террасе. У нас в гостях был Юрий Карлович Олеша с женой

Ольгой Густавовной. Писатели только что впервые познакомились: завязалась

беседа на волнующие литературные темы. Неожиданно на террасу вошёл

незнакомый мне человек. Извинившись, он объяснил, что приехал к Юрию

Карловичу поговорить с ним о деле, и вдруг сказал: ‘Арестован Бабель’…

(А.Бовшек. Глазами друга).

‘Автобиография трупа’ — ‘Чем люди мертвы’. Первая публикация —

‘Литературная Армения’, 1989, Љ 5. Авторская машинопись, хранящаяся в ЦГАЛИ,

датирована 1927 годом. Это ошибка. Все упоминания Кржижановского об этой

новелле относятся к 1925 году. Нет никаких указаний на то, что в дальшейшем

он возвращался к работе над ней. Тем более, что уже весной двадцать пятого

отдал новеллу редактору ‘России’ И.Лежнёву, который намеревался поместить её

в июньском номере журнала. На публикацию этой крупной вещи автор возлагал

большие надежды, будучи уверен, что она пробьёт дорогу другим, помельче,

вещам. Однако сбыться этому было не суждено. ‘Источник моих всегдашних

горестей — литературная невезятина — и летом не иссякает —

‘Авт<обиографию> трупа’ переселяют (ввиду сокращения объёма ‘России’

наполовину) из 6 Љ в 8 Љ. Можно сказать, дождался мой ‘Труп’ приличных

похорон. Но у меня большой запас ‘пустей’: пусть. Тем более что Лежнёв

по-прежнему очень сердечно относится ко мне… Сам он: в тисках. Отсюда —

беды…’ (к А.Бовшек, 17 июля 1925 года). Начало сотрудничества

Кржижановского с ‘Россией’, увы, совпало с удушением этого журнала. Уход

И.Лежнёва из редакции лишь оттянул предопределённый ‘свыше’ финал. Отношения

с новым редактором у Кржижановского не сложились (см. предисловие). Как,

впрочем, и с редакторами других изданий. И дело было не в них, редакторах,

но в резком ужесточении внутренней политики, идеологических требований,

предъявляемых к печати партийно-государственной системой, во введении

государственной монополии на все средства массовой информации. Отлучение

писателя от печати замечательно описано Кржижановским в повести ‘Книжная

закладка’ (1927) (см. ‘Воспоминания о будущем’, с.78-82). По всему по этому

ошибочны представления, будто репрессии против культуры — дабы превратить

её в продолжение общегосударственного дела — начались в тридцатых годах:

это было уже завершением, а начало следует датировать десятилетием раньше.

‘Клуб убийц букв’. Первая публикация — ‘Чистые пруды’, М., 1990. Начало

работы над повестью, вероятно, относится к лету 1925 года: ‘Сейчас читаю

‘Историю социальных утопий’: тема щекочет мозг. Иногда возникают замыслы…’

(к А.Бовшек, 27 июля 1925 года). Один из этих замыслов реализован в

четвёртой главе повести — в антиутопии, жёсткостью построения и некоторой

философической сухостью напоминающей ‘Государство’ Платона. Нет никаких

указаний на то, что Кржижановский был знаком с ‘Мы’ Е.Замятина, но почти

наверняка читал немногим уступавшую тогда в известности замятинской повести

антиутопию М.Козырева ‘Ленинград’. С Козыревым Кржижановский был дружески

связан ‘Никитинскими субботниками’ (где, кстати, авторами были читаны обе

повести), тематические и сюжетные переклички бывали у этих двух писателей и

впоследствии, достаточно упомянуть, что в середине тридцатых годов Козыревым

написана повесть о Гулливере.

Глава вторая ведёт происхождение от строк в ‘Записной тетради’:

‘Последний метафизик Гамлет — сплошное бытие нельзя убить, и небытие

пронизано снами — ужас бессмертия’. Эту главу очень высоко ценил А.Аникст,

считавший, что современному режиссёру, намеревающемуся ставить ‘Гамлета’,

знакомство с нею весьма полезно.

Повесть была завершена к середине лета и впервые прочитана в

Коктебеле — Волошину: ‘В мастерской Максимилиана Александровича по утрам

дочитал ему — с глазу на глаз — ‘Клуб убийц букв’ и прочёл ‘Швы’. С

радостью выслушал и похвалу и осуждение, вижу: мне ещё много надо поработать

над отточкой образа…’ (к А.Бовшек, 2 августа 1926 года). Последнее

замечание относится к новелле ‘Швы’, окончательная редакция которой была

сделана лишь в 1928 году. Есть сведения, что Кржижановский пытался в конце

двадцатых годов издать ‘Клуб убийц букв’ отдельной книгой, но установить —

в каком издательстве — не удалось.

‘Материалы к биографии Горгиса Катафалаки’. Главы из этой повести автор

в начале тридцатых годов читал на ‘Никитинских субботниках’. Однако целиком

публиковать её не пытался. Герою, в котором есть некоторые черты ‘автошаржа’

(о ‘самозванстве’ своём — ‘человека без профессии’ — Кржижановский

иронически писал и в письмах, и в ‘Записных тетрадях’), автор ‘передоверил’

одно из сокровенных своих желаний. ‘Он страстно мечтал о поездке в Англию.

Работая над повестью ‘Материалы к биографии Горгиса Катафалаки’, он долго

просиживал над картой Лондона, тщательно изучая его улицы, сплетения

переулков, скверы, памятники старины, и, вероятно, знал их не хуже

прирождённых жителей этого города’ (А.Бовшек. Глазами друга). ‘Лондонская

тема’ позже вызвала к жизни одну из лучших новелл Кржижановского

‘Одиночество’ (см. ‘Воспоминания о будущем’, с.69-79). Ещё один сюжет — не

осуществлённый — сохранился в ‘Записных тетрадях’. ‘Сон: Я и любимая

подъезжаем к Лондону. Но поезд заблудился среди стрелок и завозит куда-то в

окрестности окрестностей города. Приходится, взяв вещи, идти по дороге к

городу. Вечереет. Всё как-то гравюрно. Жёлтые цепи огней. Говорю ей о

странной графитности. Смутно я уже подозреваю слишком обобщённую — из глаз,

а не в глаза — природу в несуществовании. Но любимая: ‘Это туман London

particular. Ничего, дойдём’. Ударяю (случайно) носком о куст: сначала клубок

пыли, а потом и он — точечками пыльцы — в ничто. Странная тоска: не

дойдём, раньше что-то произойдёт. Ставлю на шоссе чемодан и говорю: ‘Мне

кажется, я сейчас проснусь’. Она: ‘А как же я? Вы уйдёте в явь, а я?’ Она

удерживает меня за руку, вижу слёзы на её глазах, но я уже не могу: прилёг

головой на её руки, сон агонизирует во мне, смутно вижу удаляющийся образ

подруги и… умираю в явь’.

‘Возвращение Мюнхгаузена’. Первая редакция повести закончена к середине

1927 года. Тогда же — по ней — написан сценарий (принятый было

киностудией, но фильмом так и не ставший). В конце лета главы из

‘Мюнхгаузена’ автор читал в Коктебеле. На чтении присутствовал критик

Я.З.Черняк — сотрудник издательства ‘Земля и Фабрика’ (а затем —

Госиздата). По его настоянию Кржижановский отдал повесть в ‘ЗиФ’.

‘Мюнхгаузена’ читал Ланнам, Анток<ольскому>, Шторму и 2-м артисткам из

3-й студии (имеется в виду 3-я студия МХТ, ставшая Театром имени

Е.Вахтангова. — В.П.): дамы помалкивали, мужчины ‘восхищались’ формой, но

разошлись во мнениях относительно содержания последних двух глав — Ланн

находит, что здесь я изменил чистой ‘иронике’ первых шести глав, сорвавшись

в ‘немецкий сентиментализм’, — Антокольскому это-то и нравится больше

всего. Впрочем, многое в их восприятии осталось для меня неясным. Редактора

меня пока не беспокоят, — я и рад. ‘Зачем, — говоря словами моего

М<юнхгаузена>, — блюду торопиться к ужину?’ (к А.Бовшек, 7 июля 1928 года).

Радость была искусственной. Издательская судьба повести тревожила

Кржижановского — шанс выйти к читателю с крупной и значительной вещью

выглядел реальным, может быть, последним. Ни об одном другом произведении не

сохранилось столько сведений, позволяющих в подробностях восстановить

‘историю неудачи’.

‘Сегодня мне звонил секретать Нарбута (В.И.Нарбут возглавлял ‘ЗиФ’. —

В.П.): рукопись моя, отданная Нарбутом ‘на рецензию’, вернулась к нему, но

он сам уезжает в Одессу на 1 1/2 недели и просит разрешения взять рукопись с

собой. Я не возражал: пусть изучает. Относительно того, какова рецензия, я

не спросил, зная, что она вправе на это не ответить’ (к А.Бовшек, 12 июня

1928 года). Рецензия, которую написал критик А.Цейтлин, была

благожелательной, но ‘осторожной’: рецензент, отметив несомненные

литературные достоинства рукописи, поспорил с авторским решением темы (не

удержавшись от искушения рассказать, каким бы путём следовало идти автору,

чтобы оказаться созвучным времени) и… не рекомендовал её к изданию,

оставив это на усмотрение редакции, потому что повесть — ‘для немногих’.

Более решителен был сотрудник издательства А.Зонин: ‘Замысел явно не удался

автору, — писал он. — Пытаясь иронически отнестись к обывательской клевете

на СССР, он сам впал в этот тон. Всего лучше воздержаться от издания…’

Случай, как говорил булгаковский герой, ‘так называемого вранья’: никакой

попытки ‘иронически’ и т.д. в ‘Мюнхгаузене’ нет и помину.

Не в силах бездеятельно ожидать в Москве издательского ответа

Кржижановский уехал в Коктебель. Тем временем в дело вмешался влиятельный в

ту пору С.Д.Мстиславский. И как будто добился успеха. ‘Начинаю с самой

важной новости: вчера получил телеграмму из Москвы следующего) содержания:

‘Землефабрика приняла вашу книгу к изданию. Привет. Мстиславский’. Я тотчас

же ответил Серг<ею> Дмит<риевичу> письмом, в котором благодарил его за

новость, чувствуя себя весь день именинником. Это ещё, конечно, не победа,

но предвестие борьбы ‘до победного конца’. И надо запасаться силами и

хладнокровием, чтобы и в этом литерат<урном> сезоне ‘иттить и иттить’,

никуда не сворачивая и не сдавая без борьбы ни единой запятой’ (к А.Бовшек,

из Коктебеля, 11 августа).

Он поторопился в Москву. Однако радость оказалась преждевременной. ‘С

Зифом дело затягивается ввиду нового отъезда Нарбута, притом рукопись

оказывается принятой ‘условно’ (что они хотят с нею делать, пока не знаю), а

книга, если выйдет, то с предисловием, в котором меня, вероятно, здорово

разругают. Пусть’ (к А.Бовшек, 22 августа). ‘Что они хотят с нею делать’ —

вскоре выяснилось: не печатать. Борьбы не получилось — до неё попросту не

дошло.

‘…человек, который вразрез сказанному захочет писать о ‘непогашенной

луне…’ — намек на ‘Повесть непогашенной луны’ Б.Пильняка.

‘…ходят подошвами по облакам…’ — см. на эту тему новеллу ‘Грайи’

(1922) (‘Воспоминания о будущем’, с.230-240).

‘…Профессор Коробкин дома?..’ — профессор Коробкин, ‘московский

чудак’, — персонаж романа Андрея Белого ‘Москва’.

‘…посетил скромного коллекционера, собирающего щели…’ — под этим

‘псевдонимом’ Кржижановский выводит в повести себя (см. примеч. к новелле

‘Собиратель щелей’ в наст. изд.).

‘…назвав достаточно известное имя автора книг о грядущих судьбах

России…’ — вскоре после переезда в Москву Кржижановский посетил

Н.Бердяева, к которому у него было рекомендательное письмо (скорее

‘опасное’, нежели ‘полезное’, Бердяев уже пребывал в опале у новой власти и

вскоре был выслан из России). Одна из последних написанных до эмиграции книг

Бердяева — ‘Судьба России’.

‘….посоветовал ему поставить гоголевского ‘Ревизора’…’ —

пародирование постановок классики В.Мейерхольдом (ср.: ‘Театр имени

покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при

постановке пушкинского ‘Бориса Годунова’, когда обрушились трапеции с голыми

боярами…’ — М.Булгаков. Роковые яйца. 1924).

‘…предание о том, как строился этот удивительный город…’ — книга

И.Е.Забелина использована Кржижановским и в повести ‘Штемпель: Москва’ (см.

‘Воспоминания о будущем’, с.372).

‘…Вы спрашиваете, что я делаю? Прощаюсь с алфавитом…’ — этот

финальный эпизод выглядит поистине пророческим для судьбы автора повести

(см. примеч. к ‘эскизу’ ‘Бумага теряет терпение’ в наст. изд.).

1991

___________________________________NOTICE___________________________________

Примечания публикуются по изданию: Кржижановский С.Д. Сказки для

вундеркиндов: повести, рассказы.— М.: Советский писатель, 1991.—

Стр.686-696.

_________________________________COPYRIGHT__________________________________

(f) Novice, OCR, 2006/07/19

Читайте также: