Приключения Большого Сидуана и Маленького Медерика, Золя Эмиль, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 85 минут(ы)

БИБЛІОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНІЯ

Февраль 1875 года

ЭМИЛЬ ЗОЛЯ.

Приключенія Большаго Сидуана и Маленькаго Медерика

I.
Мои герои.

Въ ста шагахъ, большой Сидуанъ походилъ немного на тополь, только былъ выше и толще. Въ пятидесяти, вы могли отлично различить его довольную улыбку, большіе, выпуклые, голубые глаза и громадные кулаки, которые онъ не зналъ, куда дть. Въ двадцати пяти, можно было не колеблясь сказать, что онъ добръ, силенъ какъ цлая армія, но глупъ, какъ всякій другой.

Маленькій Медерикъ былъ ростомъ не выше спаржи. Но его тонкія и подвижныя губы, высокій лобъ, его грація и хорошія манеры, заставляли предполагать въ немъ больше ума, чмъ въ сорока высокихъ людяхъ. Его глаза, круглые какъ глаза синицы, бросали взглядъ острый и твердый, какъ сталь, что, конечно, заставило бы считать его злымъ, если бы длинныя рсницы не скрывали хитрость и смлость этихъ глазъ. Волосы его вились, онъ смялся заразительнымъ, добродушнымъ смхомъ, такъ что его нельзя было не любить.

Не смотря на затруднительность между ними разговоровъ, большой Сидуанъ и маленькій Медерикъ, были лучшими друзьями въ свт. Имъ обоимъ было по шестнадцати лтъ, оба родились въ одинъ день, въ одну минуту, и знали съ тхъ поръ другъ друга, потому что ихъ матери, будучи сосдками, клали ихъ на одну постель, когда Сидуанъ могъ еще довольствоваться постелью въ три фута длины. Конечно, это странно, что два ребенка, вырощенные на одной пищ, такъ различно развились въ физическомъ отношеніи. Это обстоятельство тмъ боле затрудняло сосднихъ ученыхъ, что Медерикъ, противъ всякаго обыкновенія, съ годами положительно уменьшился на нсколько вершковъ. Пять или шесть ученыхъ статей, написанныхъ спеціалистами по поводу этого страннаго феномена, доказывали впрочемъ, что одному Богу извстна тайна этого страннаго роста, какъ ему извстна тайна сапоговъ-скороходовъ, спящей красавицы и тысячи другихъ истинъ, простыхъ и ясныхъ, для пониманія которыхъ, нужна дтская чистота и невинность.

Т же самые ученые, поставившіе себ задачей объяснить необъяснимое, задали себ еще одну важную задачу. Какъ могло произойти, спрашивали они себя, никогда не давая на это отвта, какъ могло произойти, что это большое животное, Сидуанъ, любитъ такъ нжно этого пострла Медерика? И какъ этотъ пострлъ, находитъ столько ласкъ для этого большаго животнаго? Темный вопросъ, выдуманный для того, чтобы безпокоить безпокойные умы: дружба маленькой травки съ дубомъ.

Я бы не заботился такъ объ этихъ ученыхъ, если бы одинъ изъ нихъ, пользовавшійся наименьшимъ авторитетомъ въ околодк, не сказалъ однажды, качая головой: ‘Э! э! добрые люди, разв вы не видите въ чемъ дло? Нтъ ничего проще. Между ними произошелъ обмнъ. Когда они были еще въ колыбели, когда кожа у нихъ была нжная, а черепъ тонкій, Сидуанъ взялъ тло Медерика, а Медерикъ — умъ Сидуана, такъ что одинъ выросъ физически, другой умственно. Отсюда ихъ дружба. Они одно и тоже существо въ двухъ видахъ — таково, если я не ошибаюсь, опредленіе этихъ двухъ друзей’.

Когда добрякъ кончилъ, его товарищи расхохотались и сочли его сумасшедшимъ. Одинъ философъ удостоилъ доказать ему, что души не переливаются такимъ образомъ, точно жидкости, изъ тла въ тло, въ тоже самое время, натуралистъ кричалъ ему въ другое ухо, что въ зоологіи не было примра, чтобы братъ уступилъ свои плечи брату, какъ свою часть пирога. Добрякъ качалъ головою и повторялъ: ‘Я далъ мое объясненіе, дайте ваше, тогда мы увидимъ, чье будетъ умне’.

Я долго обсуждалъ эти слова и нашелъ, что он преисполнены глубокой мудрости. До другаго объясненія,— если для продолженія моего разсказа необходимо объясненіе,— я буду придерживаться мннія, высказаннаго старымъ ученымъ. Я знаю, что оно оскорбитъ точныя, геометрическія идеи многихъ, но такъ какъ я ршился принять съ благодарностью всякое новое ршеніе этого вопроса, которое, безъ сомннія, будетъ найдено моими читателями, то я и думаю, что поступаю совершенно справедливо въ этомъ деликатномъ дл.

Что, благодаря Бога, не было предметомъ спора — это то, что Сидуанъ и Медерикъ были совершенно счастливы своей дружбой. Они каждый день, находили столько преимуществъ быть тмъ, чмъ были, что ни за что на свт, не согласились бы перемнить ни тла, ни духа.

Сидуанъ, когда Медерикъ указывалъ ему птичье гнздо, считалъ себя самымъ ловкимъ мальчишкой во всей стран, Медерикъ, когда Сидуанъ наклонялся, чтобы взять гнздо, самымъ добродушнымъ образомъ предполагалъ въ себ, ростъ великана. Плохо бы теб пришлось, если бы ты, надясь, что онъ теб не съуметъ отвтить, сталъ обращаться съ Сидуаномъ, какъ съ дуракомъ, Медерикъ доказалъ бы теб въ трехъ словахъ, что ты близокъ къ идіотизму. Если же бы ты сталъ смяться надъ кулаками Медерика, какъ разъ достаточными, чтобы раздавить муху, ты бы едва ли ушелъ отъ длинныхъ рукъ Сидуана. Они были оба умны и сильны, такъ какъ они никогда не покидали другъ друга и никогда не считали, что имъ чего-нибудь не достаетъ, если случай не разлучалъ ихъ.

Чтобы не скрывать ничего, надо сознаться, что они вели жизнь немного бродяжническую, потерявъ родителей уже давно. Они чувствовали себя способными сть везд и во всякое время. Съ другой стороны, они были не такіе люди, чтобы спокойно сидть дома. Я предоставляю читателю судить, какой сарай надо было бы для помщенія Сидуана, что касается Медерика, то онъ довольствовался бы шкапомъ. Такъ что, для общаго удобства, они жили въ поляхъ, спали лтомъ на трав, а зимой смялись надъ холодомъ, подъ теплымъ одяломъ изъ сухихъ листьевъ и моху.

Они представляли странную пару. Медерикъ, долженъ былъ думать, онъ чудесно справлялся съ этой работой, по первому взгляду онъ узнавалъ, гд картофель самый лучшій и зналъ сколько времени ему надо было оставаться въ зол, чтобы быть достаточно испеченнымъ. Сидуанъ дйствовалъ, онъ выкапывалъ картофель, что было не малымъ трудомъ, потому что если его товарищъ съдалъ не боле одной или двухъ картофелинъ, то ему надо было по крайней мр три или четыре воза, потомъ Сидуанъ зажигалъ огонь, покрывалъ картофель угольями и жегъ себ руки, вытаскивая его изъ огня.

Эти домашнія работы не требовали ни большаго ума, ни большой силы. Но пріятно было видть товарищей въ важныхъ случаяхъ жизни, какъ напримръ, когда они защищались отъ волковъ во время зимнихъ ночей, или когда пріобртали себ, не развязывая кошелька, приличное платье, что представляло громадныя затрудненія.

Сидуану было много дла, чтобы держать волковъ на приличномъ разстояніи, онъ раздавалъ направо и налво такіе пинки ногами, что гора бы не устояла. Чаще всего онъ не попадалъ ни въ кого, по той простой причин, что былъ очень неловокъ. Обыкновенно, онъ выходилъ изъ этихъ битвъ, съ разодраннымъ въ клочья платьемъ. Тогда начиналась роль Медерика. Положить заплаты нечего было и думать. Хитрый малый предпочиталъ, найти лучше, хорошее и новое платье, потому что, такъ или иначе, онъ долженъ былъ что-нибудь выдумать. При каждой разодранной блуз, онъ придумывалъ новую для нея матерію. Его безпокоило не столько качество, сколько количество: представьте себ портнаго, которому бы надо было одть соборъ Богоматери въ Париж.

Одинъ разъ, въ крайней необходимости, онъ обратился къ мельникамъ, прося у нихъ старые холсты со всхъ мельницъ страны. Такъ какъ онъ просилъ съ безпредльной граціей, то вскор получилъ достаточно холста, чтобы сшить великолпный мшокъ, который очень понравился Сидуану.

Въ другой разъ, въ стран происходили выборы и избиратели пришли въ такой азартъ, что Медерику стоило только подобрать клочки одежды, оставшіеся на мст выборовъ, чтобы ихъ вполн хватило на блузу для его громаднаго друга. Предоставляю читателю судить по этому, о степени увлеченія почтенныхъ избирателей.

Но это были костюмы, а Медерикъ хотлъ найти матерію, которая доле бы могла противустоять когтямъ и зубамъ дикихъ зврей. Въ одинъ прекрасный вечеръ, волки покончили съ блузой, тогда на него внезапно нашло вдохновеніе, глядя на лежавшихъ на земл убитыхъ. Онъ веллъ Сидуану осторожно содрать съ нихъ шкуры и потомъ высушить ихъ на солнц. Недлю спустя, его большой братъ прогуливался, поднявъ голову, въ остаткахъ ихъ враговъ. Сидуанъ, какъ и вс большіе люди, былъ очень чувствителенъ къ хорошимъ, новымъ платьямъ, такъ что онъ принялся каждую недлю производить страшныя избіенія волковъ, боле осторожнымъ образомъ, изъ боязни испортить мхъ.

Медерикъ съ этихъ поръ, пересталъ безпокоиться о гардероб. Я еще не сказалъ, какъ онъ одвался самъ, но читатель наврное уже понялъ, что для этого не надо было много безпокойства. Онъ былъ такъ малъ, что кусочка ленты было для него достаточно, дамы оспаривали его другъ у друга, чтобы одть въ бархатъ и кружева. Такъ что онъ всегда, былъ одтъ по послдней мод.

Я не могу сказать, чтобы фермеры были въ восторг отъ сосдства друзей. Но они такъ уважали кулаки Сидуана, такъ любили улыбку Медерика, что позволяли имъ жить въ поляхъ какъ дома. Къ тому же они не злоупотребляли гостепріимствомъ, они брали зелень только тогда, когда имъ уже очень надодала дичь и рыба. Будь у нихъ похуже характеръ, они бы въ три дня разорили страну: достаточно было бы одной простой прогулки по полямъ. Такъ что имъ были благодарны за то, что они не длали зла. Имъ были благодарны за волковъ, которыхъ они уничтожали сотнями и за громадное число любопытныхъ, которыхъ они привлекали въ окрестности.

Я колеблюсь продолжать разсказъ, не поговоривъ еще боле, о длахъ нашихъ героевъ. Читатель видитъ ихъ отсюда. Сидуана, высокаго какъ башня, одтаго въ мха, Медерика, одтаго въ шелкъ и кружева, блестящаго у ногъ великана, какъ золотой жукъ. Представляете ли вы себ, какъ они прогуливаются по полямъ, дятъ и спятъ на лугахъ, живутъ въ полной свобод, подъ божьимъ небомъ. Говорите ли вы, какъ Сидуанъ глупъ съ своими громадными кулаками и какія изобртательныя и ловкія мысли, родятся въ маленькой голов Медерика. Проникаетесь ли вы той мыслью, что ихъ союзъ составлялъ ихъ силу, что родившись вдали другъ отъ друга, они были бы очень не полными существами, принужденными жить по обычаямъ свта? Достаточно ли вы поняли, что еслибы у меня были дурныя намренія, я могъ бы скрыть тутъ какую нибудь заднюю мысль? Готовъ ли ты, читатель, благодарить меня за моего великана и за моего карлика, изъ которыхъ я старался съ особеннымъ тщаніемъ сдлать лучшую пару на свт?

Да?

Если такъ, то я начинаю, немедля боле, удивительный разсказъ о ихъ приключеніяхъ.

II.
Они отправляются путешествовать.

Въ одно апрльское утро,— когда воздухъ былъ еще свжъ, а легкій туманъ подымался съ влажной земли,— Сидуанъ и Медерикъ грлись у костра. Они только-что позавтракали и ждали, когда потухнетъ огонь, чтобы немного прогуляться. Сидуанъ, сидя на камн, смотрлъ на уголья съ задумчивымъ видомъ, но не надо было полагаться на этотъ видъ, такъ какъ всмъ было извстно, что онъ никогда ни о чемъ не думалъ. Онъ блаженно улыбался, упершись кулаками въ колни. Медерикъ, лежа напротивъ своего товарища, смотрлъ съ любовью на его почтенные кулаки, и хотя они выроели на его глазахъ, но тмъ не мене составляли постоянный предметъ его удивленія и восгорга.

— О! вотъ такъ кулаки! думалъ онъ, славные кулаки! Какъ у нихъ пальцы толсты и крпко сидятъ! За все золото на свт, я бы не желалъ получить отъ нихъ ни малйшаго щелчка, есть чмъ убить быка. А этотъ милый Сидуанъ кажется и не подозрваетъ, что все наше благосостояніе держится на его рукахъ.

Дйствительно, Сидуанъ, котораго очень веселилъ огонь, небрежно протянулъ руки въ эту минуту. Онъ покачивалъ головою, погрузясь въ полное забвеніе всхъ земныхъ предметовъ. Медерикъ пододвинулся къ потухавшему огню.

— Неправда-ли, началъ онъ тихимъ голосомъ, жаль употреблять такое прекрасное оружіе противъ какихъ-то паршивыхъ волковъ? Оно, право, стоитъ лучшей участи, какъ напримръ, разбивать цлые баталіоны или разрушать стны крпости. Мы положительно рождены для великихъ подвиговъ, а между тмъ, намъ идетъ семнадцатый годъ, а мы еще ничего не сдлали. Мн надола жизнь, которую мы ведемъ здсь, я полагаю, что давно пора намъ завоевать себ царство, которое Богъ наврно бережетъ для насъ гд-нибудь, такъ какъ, чмъ боле я смотрю на кулаки Сидуана, тмъ боле убждаюсь, что у него необыкновенные кулаки.

Сидуанъ былъ далекъ отъ мысли о великихъ назначеніяхъ, о которыхъ мечталъ Медерикъ. Плохо спавъ прошлую ночь, онъ началъ думать. По правильности его дыханія видно было, что онъ даже не бралъ на себя труда видть сны.

— Эй! мой милый! закричалъ ему Медерикъ.

Сидуанъ поднялъ голову, и безпокойно поглядлъ на своего товарища, раскрывъ глаза и настороживъ уши.

— Слушай, продолжалъ онъ, и постарайся понять, если можешь. Я думаю о нашемъ будущемъ и нахожу, что мы имъ слишкомъ пренебрегаемъ. Жизнь, мой милый, состоитъ не въ томъ, чтобы сть вкусный картофель и одваться въ великолпныя мха. Надо составить себ имя въ свт, устроить положеніе. Мы не принадлежимъ къ числу людей обыкновенныхъ, которые могутъ удовольствоваться положеніемъ и титуломъ бродяги, конечно, я не презираю этого занятія, принадлежащаго ящериц, животному, которое наврно счастливе множества людей, но мы всегда можемъ возвратиться къ нему. Значитъ теперь дло въ томъ, что намъ надо, какъ можно скоре, покинуть эту страну, слишкомъ для насъ тсную и искать другой, боле обширной, гд мы могли бы достойно показать себя. Мы, безъ сомннія, быстро сдлаемъ карьеру, ты мн поможешь всми средствами,— я говорю относительно тукманокъ, раздаваемымъ по моимъ совтамъ. Понялъ ли ты меня?

— Я думаю, что да, скромно отвчалъ Сидуанъ, мы отправимся путешествовать и будемъ драться всю дорогу? Это будетъ великолпно.

— Только, продолжалъ Медерикъ, намъ нужна цль, чтобы не лнтяйничать по дорог. Видишь ли, мой милый, мы слишкомъ любимъ солнце. Мы способны провести нашу молодость, грясь подъ заборами, если мы не будемъ, хоть по наслышк, знать страну, въ которую мы хотимъ отправиться. Я долго старался найти страну, которая была бы достойна насъ. Признаюсь, что сначала я не находилъ никакой. Къ счастью, мн припомнился одинъ разговоръ, который я имлъ на дняхъ, съ однимъ изъ моихъ друзей — снигиремъ. Онъ разсказывалъ мн, что прибылъ по прямой линіи изъ одного государства, называемаго Царство Счастливыхъ, знаменитаго плодородіемъ страны и чудесными нравами его обитателей. Въ настоящее время, имъ управляетъ молодая королева, любезная Примевера, которая по доброт своего сердца, не довольствуется тмъ, что даетъ спокойно жить своимъ подданнымъ, но хочетъ, чтобы и вс животныя ея государства, раздляли рдкое благополучіе ея подданныхъ. Въ одну изъ слдующихъ ночей, я теб разскажу странныя исторіи, которыя я узналъ отъ моего друга — снигиря. Можетъ быть, такъ какъ ты, кажется, сегодня необыкновенно любопытенъ,— ты захочешь знать, какъ я думаю дйствовать въ Царств Счастливыхъ. Въ настоящее время, насколько я могу судить о дл издалека, мн кажется, что будетъ недурно, если я заставлю любезную Примеверу полюбить меня и женюсь на ней, чтобы жить потомъ, не заботясь о другихъ. Теб же, мы найдемъ занятіе по твоимъ вкусамъ. Мой милый, я клянусь, что рано или поздно я предприму такое дло, что тысячу лтъ, свтъ будетъ говорить о твоихъ кулакахъ.

Сидуанъ, который понялъ, бросился бы на шею къ своему другу, если-бы это было возможно. Воображеніе его, обыкновенно лнивое, представляло себ теперь поле битвы, громадное какъ океанъ, отъ пріятной перспективы котораго, дрожь удовольствія пробгала у него по спин. Онъ поднялся, подтянулъ кушакъ своей блузы и всталъ передъ Медерикомъ.

Послдній думалъ, кидая вокругъ себя печальные взгляды.

— Жители этой страны были всегда добры къ намъ, сказалъ онъ наконецъ. Они терпли насъ въ своихъ поляхъ. Безъ нихъ, у насъ не было бы такого довольства. Прежде чмъ ихъ покинуть, мы должны оставить имъ какое-нибудь доказательство нашей благодарности. Что мы можемъ имъ сдлать пріятнаго?

Сидуанъ наивно воображалъ, что этотъ вопросъ относился къ нему. Ему пришла въ голову одна идея.

— Братъ, отвчалъ онъ, что ты скажешь о большомъ потшномъ огн. Мы могли бы зажечь сосдній городъ, къ величайшему удовольствію жителей, потому что, если они сходятся со мною во вкусахъ, то для нихъ не можетъ быть ничего лучше, какъ красное пламя въ темную ночь.

Медерикъ пожалъ плечами.

— Мой милый, сказалъ онъ, я теб совтую никогда не мшаться въ то, что касается меня. Дай мн подумать минуту. Если мн понадобятся твои руки, тогда ты, въ свою очередь, поработаешь.

— Вотъ что, продолжалъ онъ посл небольшаго молчанія. На юг есть гора, которая, я слышалъ, очень мшаетъ нашимъ благодтелямъ. Въ долин мало воды и почва въ ней такъ суха, что производитъ самое дурное вино на свт, что составляетъ предметъ постоянной печали для всхъ обитателей страны. Наскучивъ этимъ, они собрали вс свои академіи, такое ученое собраніе должно было непремнно изобрсти дождь, также легко, какъ если-бы за это дло взялся самъ Богъ. И такъ, ученые принялись за дло, они произвели замчательныя изысканія, о природ и покатости почвы и ршили, что не было бы ничего легче, какъ провести въ долину, воды сосдней рки, если-бы не мшала эта проклятая гора. Замть, мой милый, какъ люди несчастны. Ихъ была цлая сотня, мрившихъ, разсуждавшихъ и составлявшихъ великолпные планы, они безъ ошибки опредлили, изъ чего состоитъ эта гора: изъ мрамора, мла или известняка, они бы могли, еслибъ захотли, взвсить ее почти безошибочно, и ни одинъ изъ нихъ, даже самый большой, не подумалъ перенести ее куда-нибудь, гд бы она не мшала. Возьми гору, мой милый Сидуанъ. Я поищу куда бы мы могли ее поставить, безъ всякаго неудобства.

Сидуанъ поднялъ руки и обхватилъ скалу. Потомъ онъ сдлалъ легкое усиліе, отклонился назадъ и поднялся прижимая къ груди гору. Онъ поставилъ ее себ на колно, ожидая ршенія Медерика. Послдній медлилъ.

— Я бы веллъ ее бросить въ море, но такой камешекъ произведетъ наврное новый потопъ. Нельзя также ее поставить куда попало на землю, того и гляди раздавишь городъ или два. Если поставить на поле, не оберешься претензій отъ землевладльцевъ. Замть, мой милый Сидуанъ, затрудненіе, въ которомъ я нахожусь. Люди смшно раздлили между собою землю. Нельзя потревожить какую-нибудь несчастную гору, чтобы не раздавить капусты своего сосда.

— Ты правъ, братъ мой, отвчалъ Сидуанъ. Только я прошу тебя поскоре ршиться. Не то, чтобы ноша для меня была тяжела, но она такъ велика, что немного затрудняетъ меня.

— Пойдемъ-же. Мы поставимъ ее между двумя холмами, которые ты видишь на свер долины. Это точно труба, изъ которой дуетъ дьявольскій втеръ. Нашъ камень отлично заткнетъ ее и защититъ долину отъ сентябрьскихъ и мартовскихъ втровъ.

Когда они пришли, Сидуанъ приготовился бросить скалу съ розмаха, какъ дровоскъ вязанку дровъ.

— Боже мой! мой милый, вскричалъ Медерикъ, опусти ее тихонько, если не хочешь произвести землетрясенія на пятьдесятъ миль вокругъ. Хорошо, не торопись и не заботься о ссадинахъ. Мн кажется, что она не твердо стоитъ, шатается. Хорошо-бы было подпереть ее какой-нибудь скалой, чтобы она не вздумала упасть, когда насъ не будетъ. Вотъ теперь отлично. Теперь, добрые люди будутъ пить хорошее вино. У нихъ будетъ вода, чтобы орошать ихъ виноградники, и солнце, чтобы золотить плоды. Слушай Сидуанъ, я съ удовольствіемъ обращаю твое вниманіе на то, что мы съ тобой хитре дюжины академій. Мы, во время нашего путешествія, можемъ по нашему желанію измнять температуру и плодородіе страны. Надо только привести почву немного въ порядокъ, поставить на свер перегородки изъ горъ, предварительно устроивъ стоки для воды. Земля, я это часто замчалъ, дурно выстроена, я сомнваюсь, чтобы люди, когда-нибудь стали настолько умны, чтобы могли сдлать изъ нея жилище, достойное цивилизованныхъ націй. Въ свободныя минуты мы немного займемся этимъ. Теперь мы исполнили нашъ долгъ благодарности. Встряхни, мой милый твою блузу, которая вся въ пыли и отправимся.

Сидуанъ, надо сознаться, услыхалъ только послднее слово этой рчи. Онъ не былъ филантропомъ, будучи слишкомъ простъ для этого, онъ мало заботился овин, котораго ему никогда не придется пить. Мысль о путешествіи восхищала его, едва его братъ заговорилъ о немъ, какъ радость заставила его сдлать два или три прыжка, что удалило его на нсколько десятковъ километровъ. Къ счастью, Медерикъ усплъ схватиться за полу его блузы.

— О, мой милый, закричалъ онъ, не можешь ли ты не длать такихъ быстрыхъ движеній? Ради Бога, остановись. Разв ты думаешь, что мои маленькія ноги могутъ длать такіе скачки? Если ты думаешь продолжать такъ идти, тогда я тебя догоню можетъ быть, черезъ нсколько сотъ лтъ. Остановись и сядь.

Сидуанъ слъ. Медерикъ схватился обими руками за низъ его мховыхъ панталонъ. И такъ какъ онъ былъ необыкновенно ловокъ, то легко взобрался на колна своего товарища, потомъ ползъ дальше на плечо. Тамъ онъ сдлалъ вс проготовленія къ путешествію и спокойно улегся въ лвомъ ух Сидуана. Онъ выбралъ это мсто по двумъ причинамъ: вопервыхъ, онъ былъ тутъ защищенъ отъ дождя и втра, такъ какъ ухо было самой почтенной величины, потомъ онъ могъ сообщать своему товарищу множество интересныхъ замчаній, будучи увренъ, что его услышатъ.

Онъ наклонился въ черную пропасть, которую нашелъ въ глубин своего новаго жилища и пронзительнымъ голосомъ закричалъ.

— Теперь, мой милый, ты можешь бжать сколько угодно. Не обращай вниманія на дороги, постарайся только дойти скоре. Ты меня слышишь?

— Да, братъ, отвчалъ Сидуанъ, я даже попрошу тебя не говорить такъ громко, потому что твое дыханіе, очень непріятно щекочетъ меня.

И они отправились.

III.
Легкая замтка о муміяхъ.

Сидуанъ никогда не принадлежалъ бы къ людямъ, просящимъ у министра путей сообщенія, о мостахъ и дорогахъ. Обыкновенно онъ шелъ черезъ поля, овраги и холмы, презирая горныя дороги. Достойное дитя примняло къ длу геометрію, не уча ея, такъ какъ онъ нашелъ самъ, безъ посторонней помощи, что прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками.

Онъ прошелъ такимъ образомъ, около дюжины государствъ, стараясь не попасть ногой въ средину какого нибудь города, что, онъ чувствовалъ, не понравится жителямъ. Онъ перешелъ три или четыре моря, не особенно замочившись. Что касается ркъ, то онъ совсмъ не обращалъ на нихъ вниманія, считая ихъ за лужи посл большаго дождя. Что его особенно занимало — это путешественники, которыхъ онъ встрчалъ, онъ видлъ, какъ они мучились при всходахъ, какъ шли на сверъ, чтобы придти на югъ, читали надписи на придорожныхъ столбахъ, заботились о втр о дожд, о колеяхъ, о разливахъ ркъ, о бг своихъ лошадей. Онъ смутно понималъ забавность этихъ бдныхъ людей, которые рискуютъ сломать себ шею при паденіи въ какую-нибудь пропасть, тогда какъ они могли-бы преспокойно сидть у себя дома.

— Что за чортъ? сказалъ-бы Медерикъ, если уже такъ устроенъ, то надо сидть дома.

Но въ это время, Медерикъ не смотрлъ на землю. Черезъ четверть часа, онъ однако пожелалъ узнать, гд они находились. Онъ высунулъ носъ и наклонился посмотрть, повертывался на вс четыре стороны и не увидалъ ничего, кром песку громадной пустыни, простиравшейся далеко за горизонтъ. Мсто не понравилось ему.

— Боже мой! сказалъ онъ себ, какую жажду должны чувствовать обитатели этой страны. Я вижу развалины громаднаго количества городовъ и я готовъ поклясться, что ихъ обитатели умерли не отъ чего другаго, какъ отъ недостатка вина. Нтъ сомннія, что это не Царство Счастливыхъ, мой другъ, снигирь, описалъ мн его, какъ богатое виноградомъ и плодами всякаго рода, онъ прибавилъ даже, что тутъ много источниковъ великолпной чистой воды, отличной для полосканія бутылокъ. Этотъ полоумный Сидуанъ наврное заблудился.

И, обернувшись ко внутренности уха, онъ закричалъ:

— Эй! мой милый, куда ты идешь?

— Чортъ побери! отвчалъ не останавливаясь Сидуанъ, я иду прямо впередъ.

— Вы дуракъ, мой милый, продолжалъ Медерикъ. Вы кажется не подозрваете, что земля кругла и’что идя все прямо, вы никогда никуда не придете. Вотъ мы и погибли.

— О, сказалъ Сидуанъ, продолжая бжать, мн все равно, я везд у себя.

— Но остановись же, несчастный! закричалъ снова Медерикъ. Я вспотлъ, глядя какъ ты бжишь. Мн надо было наблюдать дорогу. Безъ сомннія, ты прошелъ мимо жилища любезной Примеверы, обративъ на него такое же вниманіе, какъ на первую попавшуюся хижину всякаго угольщика, дворцы и хижины, одинаковы для твоихъ длинныхъ ногъ. Теперь намъ надо идти на удачу. Съ твоего плеча, я буду разсматривать вс государства, пока мы не откроемъ Царства Счастливыхъ. Пока же нечего торопиться, насъ никто не ждетъ. Я считаю полезнымъ приссть на минуту, чтобы подумать на свобод о странной стран, въ которой мы теперь находимся. Мой милый, сядь на эту гору, которая у твоихъ ногъ.

— Это гора! отвчалъ садясь Сидуанъ, чортъ меня возьми, если это не булыжникъ.

Въ дйствительности, этотъ булыжникъ была одна изъ большихъ пирамидъ. Наши герои прошли африканскую пустыню и пришли въ Египетъ. Сидуанъ, не имя точныхъ свдній въ исторіи, смотрлъ на Нилъ, какъ на грязный ручей, что касается сфинксовъ и обелисковъ, то они показались ему странными и некрасивыми камнями. Медерикъ, знавшій все, ничему не учась, разсердился на невниманіе своего брата къ этимъ камнямъ и къ этой грязи, которыми восхищались, больше чмъ на сто миль вокругъ.

— Эй! Сидуанъ, сказалъ онъ, постарайся, если можешь, принять на себя видъ восхищенія и почтительнаго изумленія. Нтъ ничего неприличне, какъ оставаться спокойнымъ при вид такого зрлища. Я трепещу, чтобы кто-нибудь не замтилъ тебя, такъ качающимъ головою, передъ развалинами древняго Египта. Мы лишимся всякаго уваженія порядочныхъ людей. Замть, что тутъ дло не въ томъ, чтобы понимать, чего никто не иметъ желанія длать, но надо казаться глубоко проникнутымъ высокимъ интересомъ, который представляютъ эти камни. У тебя какъ разъ достаточно смысла, чтобы выйти съ честью изъ этого положенія. Тамъ, видишь ты эту желтоватую воду — это Нилъ. Это, я слыхалъ, очень старая рка: однако есть основаніе думать, что она не старе Сены и Луары. Древніе народы довольствовались знаніемъ ея устья: мы, люди любознательные, мы, нсколько сотъ лтъ ищемъ ея источники, не открывъ пока никакого намека на нихъ. Мннія ученыхъ раздляются: по мннію однихъ, источники непремнно гд-нибудь существуютъ, надо только открыть ихъ, другіе, которые, какъ кажется, берутъ верхъ, клянутся, что они обыскали вс закоулки и что, по всей вроятности, рка не иметъ источниковъ. У меня нтъ на этотъ счетъ опредленнаго мннія, потому что я рдко объ этомъ думаю, къ тому-же, какое-бы то ни было ршеніе не прибавитъ мн ни капли жиру. Посмотри теперь на окружающихъ насъ гадкихъ животныхъ, которыхъ солнце жжетъ милліоны лтъ, если они не говорятъ, то это, какъ увряютъ, только изъ упрямства, они знаютъ тайны первыхъ дней міра, и ихъ вчная улыбка есть насмшка надъ нашимъ невжествомъ. Со своей стороны, я не считаю ихъ такими злыми, это хорошіе камни, самаго недальнаго ума, которые знаютъ меньше, чмъ имъ приписываютъ. Слушай еще, мой милый, не бойся узнать слишкомъ много. Я не скажу теб ничего о Мемфис, развалины котораго видны на горизонт, я не скажу ничего, по той простой причин, что я не жилъ во время его могущества. Я очень не довряю исторіи, говорящей^ о немъ. Я могъ бы, какъ и другіе, начать читать іероглифы обелисковъ и разрушенныхъ стнъ, но, кром того, что это тебя не займетъ, я еще боюсь, какъ бы не принять А за Б и такимъ образомъ ввести тебя въ ошибку, которая имла бы печальныя послдствія. Я предпочитаю, прибавить къ этимъ общимъ соображеніямъ, легкую замтку о муміяхъ. Ничего нтъ пріятне видть, какъ хорошо сохранившуюся мумію. Безъ сомннія, египтяне хоронили себя съ такимъ кокетствомъ, предвидя рдкое удовольствіе, которое мы будемъ испытывать выкапывая ихъ. Что же касается пирамидъ, то, по общему мннію, они служили могилами, если у нихъ не было другаго назначенія, которое намъ неизвстно. И такъ, судя по той, на которой мы сидимъ, потому что наше сдалище,— прошу тебя это замтить, есть одна изъ лучшихъ пирамидъ,— я подумалъ бы, что они выстроены гостепріимнымъ народомъ, чтобы служить мстомъ отдыха для усталыхъ путешественниковъ, если бы они не были для этого такъ неудобны. Ничто такъ не развиваетъ, какъ путешествія. Я думаю дополнить такимъ образомъ твое образованіе, заставя тебя пройти практически курсъ различныхъ предметовъ, которые попадутся въ дорог.

Въ продолженіе всей этой длинной рчи, Сидуанъ, чтобы понравиться своему товарищу., сдлалъ самый глупйшій видъ. Замтьте, что это былъ именно такой видъ, какой надо. Но, въ дйствительности, онъ скучалъ изо всхъ силъ, смотря съ отчаяніемъ на Нилъ, на сфинксовъ, на Мемфисъ и на пирамиды, стараясь даже думать о муміяхъ, но безъ большаго успха, глядя украдкою не попадется-ли на горизонт какой-нибудь предметъ, который дастъ ему возможность, вжливымъ образомъ, прервать оратора. Когда послдній замолчалъ, онъ замтилъ, немного поздно, дв группы людей, показавшіяся съ двухъ противуположныхъ концевъ.

— Братъ, сказалъ онъ, мертвецы надоли мн. Скажи мн, что это идутъ за люди?

IV.
Кулаки Сидуана.

Я забылъ сказать, что было около полудня, когда наши путешественники разсуждали такимъ образомъ, сидя на пирамид. Нилъ глухо катилъ свои воды по долин, небо было бло, на земл нигд не было тни, все спало глубокимъ сномъ. Въ этой громадной и неподвижной пустын, дв группы, построенныя въ колонны, приближались, тихо скользя по песку, какъ зми.

Они все удлинялись и удлинялись. Вскор оказалось, что это не простые караваны, а громадныя арміи, подвигавшіеся съ двухъ разныхъ концевъ горизонта, бросая темную тнь на сверкающую близною почву. Одни т, которые шли съ свера, были одты въ голубые кафтаны, другіе, шедшіе съ юга — въ зеленые. У всхъ на плечахъ были пики со стальными наконечниками, такъ что при каждомъ шаг, сдланномъ колоннами, казалось точно блистала молнія. Они шли одни противъ другихъ.

— Мой милый, вскричалъ Медерикъ, помстимся хорошенько, такъ какъ, если я не ошибаюсь, мы увидимъ прекрасное зрлище. У этихъ достойныхъ людей нтъ недостатка въ ум. Мсто, какъ нельзя лучше выбрано, чтобы перерзать горло сотн тысячъ людей. Они подерутся вволю и побжденному надо будетъ пробжать порядочно, если понадобится снимать лагерь сейчасъ-же. Гд есть другая такая долина, гд бы можно было такъ удобно подраться къ вящшему удовольствію зрителей.

Однако, дв арміи остановились одна противъ другой, оставивъ между собою большое пространство. Они страшно кричали, потрясали оружіемъ, показывали другъ другу кулаки, но ни на шагъ не подвигались впередъ. Каждая армія, какъ казалось, питала большое уваженіе къ пикамъ другой.

— О! подлые трусы! повторялъ Медерикъ, который началъ приходить въ нетерпніе,— что они, спать что-ли тутъ думаютъ. А я поклялся бы, что они сдлали сотню миль изъ одного удовольствія подраться. А теперь, они колеблются завязать самую маленькую стычку. Я тебя спрашиваю, мой милый, умно-ли, тремъ милліонамъ людей, назначать себ свиданіе въ Египт, подъ палящимъ полуденнымъ солнцемъ, для того, чтобы поглядть другъ на друга и побраниться. Да подеретесь-ли вы, негодяи? Нтъ, ты только посмотри на нихъ: они зваютъ на солнце точно ящерицы, они, кажется, и не подозрваютъ, что мы ждемъ. Эй! вы, будете вы драться или нтъ!

Голубые, точно услыхавъ Медерика, сдлали два шага впередъ. Зеленые, увидя этотъ маневръ, изъ осторожности сдлали два шага назадъ. Сидуанъ пришелъ въ негодованіе.

— Братъ, сказалъ онъ, я чувствую страшное желаніе вмшаться въ это. Какъ ты думаешь, не хорошо-ли будетъ пустить въ дло мои кулаки, при этомъ случа?

— Чортъ возьми! отвчалъ Медерикъ, въ первый разъ пришла теб въ голову приличная мысль. Засучи рукава и работай.

Сидуанъ засучилъ рукава и всталъ.

— Съ кого же начать? спросилъ онъ, съ Голубыхъ или съ Зеленыхъ?

Медерикъ подумалъ.

— Мой милый, сказалъ онъ, Зеленые наврное трусливе. Поколоти ихъ хорошенько, чтобы научить ихъ, что страхъ не спасаетъ отъ ударовъ. Но погоди: я не хочу ничего потерять изъ этого зрлища, дай мн поудобне устроиться.

Говоря это, онъ влзъ на ухо брата и растянулся на немъ, потомъ схватилъ, первую попавшуюся подъ руку, прядь волосъ, чтобъ не упасть во время свалки. Принявъ эти предосторожности, онъ объявилъ, что готовъ къ бою.

Въ туже минуту Сидуанъ, не говоря дурнаго слова, напалъ на Зеленыхъ. Онъ размахивалъ руками и колотилъ армію, точно молотилъ хлбъ. Въ тоже время, онъ передвигалъ ноги направо и налво въ средину баталіоновъ, когда какой-нибудь густой строй мшалъ ему пройти. Это былъ бой, достойный эпопеи въ двадцать четыре псни. Нашъ герой ступалъ на пики, также мало обращая на это вниманія, какъ если бы это была просто трава, онъ поворачивался туда и сюда, и везд длалъ страшныя опустошенія, разбивая однихъ объ землю, бросая другихъ на нсколько сажень вверхъ. Несчастные умирали, не имя даже утшенія знать, кто съ ними такъ поступалъ. Потому что сначала, когда Сидуанъ спокойно отдыхалъ на пирамид, ничто не отдляло его отъ гранита. Потомъ, поднявшись, онъ не далъ непріятелю времени разсмотрть его. Замтьте, что надо было не мене двухъ минутъ, чтобы добраться взглядомъ до его лица. Такъ что Зеленые, не имли опредленной идеи о причин ужаснаго опустошенія, которое уничтожало ихъ сотнями. Большая часть, безъ сомннія, думала, что пирамида обрушилась на нихъ, не будучи въ состояніи себ представить, чтобы человческіе кулаки, были до такой степени похожи на камни.

Медерикъ, восхищенный этимъ побоищемъ, дрожалъ отъ удовольствія, онъ хлопалъ руками, наклонялся, рискуя упасть. Наконецъ, не будучи въ состояніи оставаться нмымъ при вид такого зрлища, онъ вскочилъ на плечо героя, и держась за низъ уха, то глядлъ на долину, то поворачивался, чтобы прокричать нсколько словъ одобренія.

— О! о! кричалъ онъ, что за удары, Боже мой! точно молотъ бьетъ по наковальн. Эй! мой милый! обернись-ка налво, этотъ корпусъ кавалеріи хочетъ утечь. Э! поскоре же! ударь направо въ эту толпу франтовъ, разукрашенныхъ золотомъ и шитьемъ, и бросься впередъ зажмуря глаза. Чортъ возьми! вотъ такъ удары: мсто чисто, точно коса прошлась по нему. Отлично, они падаютъ сотнями въ самомъ великолпномъ порядк,— я во всемъ люблю послдовательность. Чудесное зрлище! Точно поле посл жатвы! Бей, бей, мой милый. Не забавляйся убивая отдльныхъ бглецовъ, не. поднимай руки иначе, какъ на три или на четыре дюжины. О! о! что за прелесть.

И Медерикъ волновался, вертлся во вс стороны, не находя словъ для выраженія своего удовольствія. На дл, Сидуанъ не былъ отъ этого ни сильне, ни скоре. Онъ работалъ флегматически, не замедляя и не ускоряя движеній. Онъ только наблюдалъ за краями арміи. Когда онъ замчалъ бглеца, то довольствовался тмъ, что пинкомъ ноги ворочалъ его назадъ, чтобы и онъ получилъ свою часть, когда придетъ очередь. Черезъ четверть часа такой тактики буквально вс Зеленые лежали на земл, даже не осталось никого, кто бы могъ принести остальной націи извстіе о ихъ пораженіи, рдкое и печальное событіе, которое боле въ исторіи не повторялось.

Медерикъ не любилъ вида пролитой крови. Когда все было кончено, онъ сказалъ Сидуану:

— Мой милый, такъ какъ ты уничтожилъ эту армію, то мн кажется, что теб надо и похоронить ее.

Сидуанъ, поглядвъ вокругъ, замтилъ пять или шесть холмовъ песку, тогда, съ помощью ногъ, онъ притолкалъ ихъ на поле битвы, составивъ изъ нихъ одинъ холмъ, который послужилъ могилой, боле чмъ милліону человкъ. При такихъ обстоятельствахъ, побдитель очень рдко, самъ беретъ на свое попеченіе побжденныхъ. Это доказываетъ, что мой герой, будучи героемъ, могъ быть иногда и добрымъ малымъ.

Въ продолженіи битвы, Голубые, изумленные неожиданнымъ подкрпленіемъ, свалившимся имъ съ вершины пирамиды, успли разсмотрть, что это не былъ обвалъ камней, но человкъ изъ мяса и костей. Сначала они хотли помочь ему немного, но потомъ видя, какъ онъ легко управлялся и понявъ, что они будутъ скоре помхой, скромно удалились на нкоторое разстояніе изъ боязни осколковъ. Они становились на цыпочки и толкались, чтобы лучше видть, встрчая каждый ударъ громомъ рукоплесканій. Когда Зеленые были убиты, и похоронены, они подняли страшный крикъ, поздравляли другъ друга съ побдой, толкались и говорили вс заразъ.

Между тмъ, Сидуанъ, чувствуя жажду, сошелъ на берегъ Нила, чтобы выпить глотокъ свжей воды. Онъ зачерпнулъ заразъ одной пригоршней весь Нилъ, къ счастію для Египта, онъ нашелъ это питье такимъ теплымъ и грязнымъ, что поторопился вылить рку назадъ въ русло, не выпивъ ни капли. Вотъ отъ чего, зависитъ иногда плодородіе страны.

Въ самомъ дурномъ расположеніи духа, онъ смотрлъ на Голубыхъ, потирая руки.

— Братъ, сказалъ онъ вкрадчивымъ голосомъ, что если я теперь немного поколочу этихъ? Они уже очень разшумлись. Что ты думаешь о нсколькихъ тукманкахъ, чтобы принудить ихъ къ почтительному молчанію?

— Ни за что не длай этого! отвчалъ Медерикъ, я наблюдаю за ними и полагаю, что у нихъ самыя лучшія намренія въ свт. Я увренъ, что они занимаются тобою. Постарайся, мой милый, принять величественную позу, потому что, если я не ошибаюсь, твое великое назначеніе исполнится. Посмотри, вотъ идетъ депутація.

Страшный гвалтъ милліона человкъ, высказывающихъ заразъ свое мнніе, не слушая мннія сосда, смнило глубочайшее молчаніе. Вроятно Голубые сговорились, что тмъ не мене очень странно, такъ какъ въ собраніяхъ нашей прекрасной страны, гд члены считаются не боле какъ сотнями, они, до сихъ поръ, никогда не могли согласиться, ни въ какой бездлиц.

Армія развертывалась двумя колоннами. Вскор она образовала кругъ. Среди этого круга находился Сидуанъ, не зная куда дть свою особу, онъ опускалъ глаза, конфузясь при вид такого множества смотрвшихъ на него людей. Что касается Медерика, то онъ понялъ, что его присутствіе будетъ предметомъ удивленія, безполезнаго и опаснаго въ эту ршительную минуту и изъ благоразумія удалился въ ухо, служившее ему съ утра жилищемъ.

Депутація остановилась въ двадцати шагахъ отъ Сидуана. Она была составлена не изъ воиновъ, а изъ старцевъ, съ голыми головами, съ длинными бородами, падавшими серебряными волнами на голубыя туники. Руки этихъ старцевъ приняли видъ сухихъ пергаментовъ, которые они постоянно перелистывали, ихъ глаза, привыкшіе къ тускому свту лампъ, моргали при солнечномъ свт, какъ глаза совы, заблудившейся среди благо дня, ихъ спины были склонены точно передъ вчнымъ пюпитромъ, тогда какъ ихъ платье было покрыто масляными и чернильными пятнами, представлявшими самые странные узоры, что имло не малое вліяніе на высокую извстность ихъ знанія и мудрости.

Самый старый, сухой, слпой и выпачканный изъ всей ученой компаніи, подошелъ на три шага, сдлавъ глубокій поклонъ. Посл чего, онъ выпрямился и вытянулъ руки, чтобы присоединить къ словамъ, приличные жесты.’

— ‘Господинъ Великанъ, сказалъ онъ торжественнымъ голосомъ, я, лучшій изъ ораторовъ, членъ и предсдатель всхъ академій, кавалеръ всхъ орденовъ, я говорю теб, отъ имени всей націи. Нашъ бдный король умеръ, два часа тому назадъ, отъ разстройства желудка, увидавъ Зеленыхъ на другомъ конц равнины. Такъ, что у насъ нтъ теперь господина, который накладывалъ бы на насъ налоги. Ты знаешь, что это состояніе свободы непріятно для всхъ народовъ. Намъ надо какъ можно скоре короля, и въ нашей поспшности мы подумали о теб, который такъ храбро дерется. Мы думаемъ, предлагая теб корону, вознаградить твою преданность нашимъ интересамъ. Я чувствую, что подобное обстоятельство требовало бы рчи на язык ученомъ:— санскритскомъ, еврейскомъ, греческомъ или по крайней мр латинскомъ, но пусть мн будутъ служить извиненіемъ, необходимость импровизировать и возможность поправить поздне этотъ недостатокъ приличія.’

Старикъ сдлалъ паузу.

— Я хорошо зналъ, думалъ Медерикъ, что у моего друга отличные кулаки.

V.
Рчь Медерика

— ‘Господинъ Великанъ, продолжалъ лучшій изъ ораторовъ, мн остается передать теб, что ршила нація, и какихъ доказательствъ твоей способности къ управленію требуетъ она отъ тебя, прежде чмъ возвести тебя на тронъ. Ей надоло имть властелинами людей, которые во всемъ похожи на своихъ подданныхъ, не могутъ дать ни одного тумака, не ссадивъ руку, не могутъ произносить, три дня подъ рядъ, длинныхъ рчей, не умревъ лтъ черезъ пять-шесть. Однимъ словомъ, народъ хочетъ короля, который бы занималъ его, и онъ убжденъ, что между различными деликатными развлеченіями, есть въ особенности два, которые не могутъ никогда наскучить: это — хорошій ударъ и звучные, пустые періоды торжественныхъ рчей. Я признаюсь, горжусь, что принадлежу къ націи, которая, въ такой высокой степени, понимаетъ кратковременныя наслажденія этой жизни. Что же касается до ея желанія, имть короля, который бы забавлялъ ее, то это желаніе кажется мн еще боле достойнымъ похвалы. Мы хотимъ славныхъ ударовъ, потому что эта игра смшитъ нашихъ воиновъ и благородно забавляетъ ихъ, мы желаемъ длинныхъ рчей, чтобы занимать благородныхъ людей королевства ихъ разборомъ и одобреніемъ. Господинъ Великанъ, ты уже исполнилъ первую часть программы, къ полному удовлетворенію самыхъ взыскательныхъ, въ самомъ дл, никогда кулаки не заставляли насъ столько смяться отъ чистаго-сердца. Теперь, чтобы вполн удовлетворить насъ, ты долженъ вынести второе испытаніе. Выучи, какой хочешь, сюжетъ: говори намъ о привязанности, которую ты къ намъ чувствуешь, о твоихъ обязанностяхъ относительно насъ, о великихъ дяніяхъ, которыя должны ознаменовать твое царствованіе. Учи насъ, забавляй насъ. Мы слушаемъ.’

Сказавъ это, лучшій изъ ораторовъ сдлалъ новый поклонъ. Сидуанъ, слушавшій съ безпокойствомъ вступленіе, и слдившій съ возрастающимъ волненіемъ за разными періодами рчи, былъ пораженъ ужасомъ, услышавъ заключеніе. Идея, произнести публично длинную рчь, казалась ему безумною, потому что она слишкомъ выходила изъ ряда его привычекъ. Онъ угрюмо смотрлъ на ученаго старца, боясь какой-нибудь злой насмшки, спрашивая себя, не выведетъ ли его изъ затрудненія хорошій ударъ кулакомъ по этому желтому черепу. Но онъ былъ добрый малый. Этотъ старикъ говорилъ съ нимъ такъ вжливо, что ему казалось тяжело отвчать ему такимъ образомъ. Поклявшись не разжимать рта, но чувствуя всю щекотливость своего положенія, онъ переступалъ съ ноги на ногу, вертлъ пальцами и смялся самымъ глупымъ смхомъ. Такъ какъ онъ все боле и боле глуплъ, то вообразилъ, что ему пришла геніальная идея, и низко поклонился старику.

Однако, черезъ пять минутъ, армія начала приходить въ нетерпніе. Мн кажется, я уже сказалъ, что вс эти происшествія происходили въ Египт, подъ отвсными лучами солнца. А извстно, что ни что такъ не сердитъ, какъ ожиданіе подъ жгучими солнечными лучами. Скоро Голубые стали выражать все увеличивающимся шумомъ, чтобы господинъ великанъ поторопился, другими словами: они собирались бросить его, чтобы найти въ другомъ мст боле разговорчиваго короля.

Сидуанъ, удивленный, что поклонъ не удовлетворилъ этихъ достойныхъ людей, поклонился еще три или четыре раза, оборачиваясь во вс стороны, чтобы каждый получилъ свою долю.

Тогда раздался цлый громъ рукоплесканій и смху. Шумъ все боле и боле увеличивался.

Вдругъ, въ короткій интервалъ молчанія, на высот лица Сидуана раздался тонкій голосъ, нжный и пріятный голосъ молодой двушки, съ серебристыми переливами.

‘Мои возлюбленные избиратели’, говорилъ голосъ…

Страшные апплодисменты прервали его съ первыхъ словъ. Чудесный властитель! Кулаки, способные сокрушить гору и нжный голосъ молодой двушки.

Лучшій изъ ораторовъ, пораженный этимъ чудомъ, обернулся къ своимъ ученымъ собратамъ.

— ‘Господа, сказалъ онъ имъ, вотъ великанъ, у котораго, въ своемъ род, очень странный органъ. Я бы не поврилъ, если бы не слышалъ самъ, что глотка, способная проглотить цлаго быка съ рогами, можетъ производить звуки столь замчательной тонкости. Тутъ, безъ сомннія, есть какая-нибудь анатомическая загадка, которую посл, надо будетъ изучить во что бы то ни стало. Мы поговоримъ объ этомъ предмет на будущемъ собраніи, и сдлаемъ изъ него истину, которую заставимъ изучать въ нашихъ общественныхъ учрежденіяхъ.’

— Э! мой милый, прошепталъ Сидуану, тихонько на ухо, Медерикъ, открывай хорошенько ротъ, шевели челюстями, точно ты грызешь орхи. Чмъ сильне ты будешь ими ворочать, тмъ лучше, т, которые не услышатъ, по крайней мр увидятъ, что ты говоришь. Не забывай также и жестовъ: складывай граціозно руки во время длинныхъ періодовъ, нахмуривай лобъ и сильно размахивай руками во время сильныхъ мстъ, даже постарайся заплакать въ патетическихъ мстахъ. Въ особенности не длай глупостей. Слди хорошенько за моими словами. Не останавливайся вдругъ, въ лучшемъ мст фразы, не продолжай, если я остановлюсь. Ставь, мой милый, точки и запятыя. Это не трудно: большинство нашихъ государственныхъ людей только это и длаютъ. Вниманіе! Я начинаю.

Сидуанъ страшно разинулъ ротъ и принялся жестикулировать, точно сумасшедшій. Медерикъ говорилъ такъ:

‘Мои возлюбленные избиратели! Позвольте мн, какъ это всегда принято, удивляться и говорить, что я недостоинъ чести, которую вй мн длаете. Я не врю ни одному слову изъ того, что я вамъ говорю, я считаю себя достойнымъ, какъ всякій другой, побыть, въ свою очередь, немного королемъ, и я, право, не знаю, почему я не родился сыномъ какого-нибудь принца, что избавило бы меня отъ труда основывать новую династію.

‘Прежде всего, чтобы обезопасить мое будущее спокойствіе, я долженъ обратить ваше вниманіе на настоящія обстоятельства. Высчитаете меня хорошей военной машиной, и по одной этой причин вы мн предлагаете корону. Я не противлюсь. Если я не ошибаюсь, это называется всеобщей подачей голосовъ. Это изобртеніе кажется мн великолпнымъ учрежденіемъ, народы будутъ при немъ благоденствовать, когда его усовершенствуютъ. Пеняйте же на себя, если я не исполню всхъ тхъ прекрасныхъ вещей, которыя я общаю, потому что я, безъ дурнаго намренія, могу забыть что-нибудь и будетъ несправедливо, наказывать меня за недостатокъ памяти, когда у васъ самихъ, окажется недостатокъ въ врности сужденія.

‘Я тороплюсь перейти къ программ, которую я уже давно себ начерталъ на тотъ случай, когда я буду королемъ. Она прелестна по своей простот, я рекомендую ее моимъ собратамъ. Вотъ она, во всей своей невинности и наивности: война снаружи, миръ внутри.

‘Война снаружи, есть великолпная политика. Она избавляетъ страну отъ безпокойныхъ людей, позволяя имъ калчить себя заграницей. Я говорю о тхъ, темпераментъ которыхъ’, требовалъ бы время отъ времени, маленькой революціи, если бы они не могли поколачивать своихъ сосдей. Въ каждой націи, есть извстное количество ударовъ, которые необходимо израсходовать.

Благоразуміе требуетъ, чтобы удары эти расходовались, за пять или шесть сотъ миль отъ столицъ. Позвольте мн высказать вамъ всю свою мысль. Формированіе арміи есть просто предусмотрительная мра, принятая для того, чтобы отдлить буйныхъ людей, отъ людей благоразумныхъ, походъ иметъ цлью, уничтожить какъ можно большее количество этихъ буйныхъ людей и позволить правителямъ жить спокойно, имя подданными только разсудительныхъ людей. Я знаю, говорятъ о слав, побдахъ и другихъ пустякахъ….

‘Если короли, за всякое слово, отправляютъ другъ противъ друга свои арміи, то это потому, что они отлично понимаютъ другъ друга. Поэтому я думаю подражать имъ. Меня только затруднялъ одинъ пунктъ. Чмъ дальше, тмъ трудне изобртатьпредлоги войны, скоро люди принуждены будутъ жить какъ братья, по поводу отсутствія повода къ драк. Я долженъ былъ призвать все мое воображеніе. Драться, чтобъ смыть оскорбленіе — объ этомъ нечего было и думать: никто насъ не оскорбляетъ, наши сосди люди вжливые и хорошаго тона. Захватить сосднія земли подъ предлогомъ округленія границъ,— это старая идея, которая къ тому же никогда не имла успха на практик и отъ которой побдителямъ приходилось самимъ плохо. Поссориться изъ-за какого-нибудь тюка хлопчатой бумаги или нсколькихъ пудовъ сахару, насъ бы приняли за грубыхъ купцевъ, за воровъ, которые не хотятъ быть обокрадены, а мы желаемъ, прежде всего, быть націей благовоспитанной, ненавидящей торговые счеты, живущей идеалами и остротами. Такъ что, ни одно изъ обыкновенныхъ средствъ, для насъ не годилось. Наконецъ, посл долгихъ размышленій, на меня вдругъ нашло вдохновеніе. Впередъ мы будемъ драться только за другихъ, никогда за себя, это избавитъ насъ отъ всякихъ объясненій. Замтьте, на сколько эта метода будетъ удобна, и сколько чести, вынесемъ мы изъ подобныхъ экспедицій. Мы возьмемъ на себя роль благодтелей народовъ, мы будемъ громко кричать о нашемъ безкорыстіи, мы скромно будемъ представлять изъ себя поддержку правыхъ длъ, представителей великихъ идей. Это еще не все! Такъ какъ т, которымъ мы не будемъ служить, станутъ удивляться этой странной политик, мы смло отвтимъ, что наше стремленіе отдавать нашу армію тому, кто проситъ, есть неболе, какъ великодушное желаніе, умиротворить весь свтъ оружіемъ. Наши солдаты, скажемъ мы, прогуливаются какъ цивилизаторы, перерзывая шею тому, кто недостаточно скоро цивилизуется. Они окрестятъ землю кровавымъ крещеніемъ, чтобы ускорить будущую эру свободы. Но мы не прибавимъ, что они будутъ вчно заниматься этимъ, напрасно ожидая жатвы, которая никогда не взойдетъ на могилахъ.

‘Вотъ, мои дорогіе друзья, что я придумалъ. Въ этой мысли достаточно безсмыслія, чтобы она имла успхъ. И такъ, т изъ васъ, которые почувствуютъ нужду въ республик, могутъ убираться отъ меня. Я имъ великодушно позволяю отправляться въ другія государства. Тамъ они могутъ спокойно распоряжаться провинціями, испрашивая согласіе народа, пусть ихъ убьютъ у сосдей во имя свободы, но оставятъ меня управлять такъ деспотически, какъ я хочу.

‘Мое царствованіе будетъ воинственно.

‘Пріобртеніе внутренняго мира, это задача, которую не такъ легко ршить….

‘Мы выставимъ этотъ вопросъ на состязаніе въ нашихъ академіяхъ, чтобы наши ученые поторопились намъ указать путь для его разршенія. Но въ ожиданіи помощи науки, мы употребимъ, — чтобы излчить нашъ народъ отъ духа болзненнаго безпокойства, которымъ онъ проникнутъ, — слабыя средства, завщанныя намъ, нашими предшественниками. Конечно, они не безукоризненно хороши, и если мы ими воспользуемся, то это только потому, что до сихъ поръ еще не выдумали веревокъ, достаточно крпкихъ и длинныхъ, чтобы связать цлую націю. Прогрессъ идетъ такъ тихо! Мы тщательно станемъ выбирать нашихъ министровъ. Мы не будемъ отъ нихъ требовать, ни большихъ умственныхъ, ни нравственныхъ достоинствъ, достаточно будетъ самыхъ ничтожныхъ. Но чего мы будемъ положительно требовать, это чтобы у нихъ былъ сильный голосъ, и чтобы они долго упражнялись въ крик: ‘да зравствуетъ король!’ самымъ высокимъ и самымъ благороднымъ тономъ. По правд же сказать, мы мало разсчитываемъ на нашихъ министровъ, очень часто они боле стсняютъ, чмъ помогаютъ. Если бы наше мнніе одержало побду, то мы выгнали бы этихъ господъ и стали исполнять роли и короля и министровъ. Мы основываемъ громадныя надежды на нкоторыхъ законахъ, которые мы предполагаемъ ввести:, при помощи ихъ, можно будетъ схватить человка за шиворотъ и бросить его въ рку, безъ дальнйшихъ объясненій, по прекрасной метод нмыхъ сераля. Вы можете себ представить, какъ будетъ удобно такое правосудіе, есть такое множество безпокойныхъ, наивно врующихъ, что для того, чтобы быть преступнымъ, необходимо сдлать преступленіе. Мы также будемъ имть къ нашимъ услугамъ журналы, которымъ будетъ щедро заплачено, чтобы они пли намъ похвалы, скрывали наши недостатки, приписывая намъ, какъ можно боле добродтелей. У насъ будутъ также и другіе, — и этимъ мы будемъ платить еще дороже,— которые будутъ нападать на наши поступки, бранить нашу политику, но такъ безтактно, что обратятъ къ намъ всхъ умныхъ и здравомыслящихъ людей. Что же касается до журналовъ, которымъ мы не будемъ платить, то мы имъ не дадимъ ни бранить, ни хвалить: будемъ, по возможности скоре, запрещать ихъ. Мы будемъ также покровительствовать искуствамъ, потому что нтъ великаго царствованія безъ великихъ артистовъ. Можетъ быть, будетъ недурно назначить также небольшую пенсію, удалившимся отъ длъ писателямъ, я говорю о тхъ, которые съумли составить себ состояніе и имютъ право содержать лавочку прозы или стиховъ. Что же касается до молодежи, до тхъ, у которыхъ нтъ ничего кром таланта, для нихъ всегда будетъ мсто въ госпитал. Въ пятьдесятъ или шестьдесятъ лтъ, если не умрутъ до тхъ поръ, они получатъ свою часть въ благодяніяхъ, которыми мы осыплемъ литературный міръ. Но настоящими нашими поддержками, будутъ каменьщики и плотники. Мы призовемъ къ себ всхъ желающихъ и дадимъ имъ въ руки лопаты. Это будетъ трогательное и возвышенное зрлище. Широкія и прямыя улицы перержутъ городъ изъ конца въ конецъ! Высокіе дома воздвигнутся какъ по волшебству. Строить, это еще ничего, но какъ восхитительно разрушать? Мы разрушимъ больше, чмъ выстроимъ. Городъ будетъ вычищенъ, возобновленъ. Мы превратимъ городъ изъ старой извести, въ городъ изъ покой извести. Я знаю, подобныя чудеса стоятъ много денегъ: но такъ какъ платить буду не я, то издержки мало безпокоятъ меня. Желая, прежде всего, сдлать мое царствованіе славнымъ, я нахожу, что ни что не способно такъ удивить будущія поколнія, какъ страшное количество потребленія извести и кирпича. Къ тому же я замтилъ, что чмъ больше строитъ король, тмъ народъ бываетъ довольне, онъ кажется не понимаетъ, какіе глупцы платятъ за это, онъ наивно думаетъ, что его любезный повелитель раззоряется, чтобы доставить ему удовольствіе созерцать цлый лсъ построекъ. Все пойдетъ къ лучшему. Мы наложимъ большую пошлину на предметы роскоши и будемъ раздавать эти деньги работникамъ. Такимъ образомъ народъ получитъ хлбъ, а мы — восхищеніе потомства. Неправда ли, что это очень остроумно? Если же какой нибудь недовольный станетъ кричать, то это наврное отъ зависти и дурнаго характера.

‘Мое царство, будетъ царствомъ каменьщиковъ!

‘Вы видите, мои возлюбленныя дти, что я предполагаю быть очень забавнымъ королемъ. Я вамъ навяжу войны во всхъ странахъ свта, войны, которыя принесутъ вамъ честь и славу. Я васъ буду увеселять, внутри, громадными кучами развалинъ и постоянной известковой пылью. Тмъ боле я не лишу васъ рчей, я буду произносить ихъ какъ можно безсодержательне, изощряя такимъ образомъ любопытные умы, которые захотли бы искать въ нихъ то, чего тамъ нтъ. Но довольно на сегодня: я умираю отъ жажды. Оканчивая рчь, я общаю вамъ въ ближайшемъ будущемъ, поговорить о затрудненіяхъ бюджета, этотъ сюжетъ требуетъ предварительной подготовки, чтобы быть достаточно запутаннымъ и прилично непонятнымъ. Можетъ быть, вы также захотите выслушать мое мнніе о религіи. Не желая васъ обманывать, я долженъ объявить вамъ, что разсчитываю никогда не высказываться по этому предмету. По этому постарайтесь избавить меня отъ нескромныхъ вопросовъ и не принуждайте меня никогда, имть какое-нибудь мнніе о предмет, который мн особенно непріятенъ. А затмъ, мои возлюбленные друзья, да хранитъ васъ Богъ.’

Такова была рчь Медерика. Читатель понимаетъ, что я сдлалъ здсь только сжатый ея очеркъ, такъ какъ она продолжалась шесть часовъ, а размръ этого разсказа, не позволяетъ мн, помстить ее всю цликомъ. Ораторъ долженъ былъ удлиннять свои фразы, размрять періоды и скрывать въ цломъ поток словъ свои мысли такъ, чтобы смыслъ его рчи, былъ совершенно непонятенъ слушавшимъ его.

Если армія поняла то, что захотла понять, то это только благодаря ораторскимъ пріемамъ оратора и длин періодовъ. Разв это не всегда бываетъ такъ при подобныхъ обстоятельствахъ?

Пока братъ говорилъ, Сидуанъ усердно работалъ руками и челюстями. Его многіе жесты заслужили большое одобреніе. Если надо уже сказать все, то онъ позволилъ себ нкоторыя, немного странныя кривлянья, нкоторыя выходки не совсмъ хорошаго тона, но эта, нсколько рискованная мимика, была отнесена къ вдохновенію. Что особенно вызвало одобреніе — это его замчательная манера открывать ротъ. Онъ опускалъ нижнюю челюсть, потомъ поднималъ ее постепенно, онъ длалъ изъ своего рта вс геометрическія фигуры отъ прямой линіи до окружности, а въ промежутк были треугольникъ и квадратъ, въ конц каждой тирады, онъ, для заключенія ея, высовывалъ языкъ, поэтическая вольность, имвшая громадный успхъ.

Когда Медерикъ кончилъ, Сидуанъ понялъ, что ему надо сдлать достойное заключеніе. Онъ схватилъ благопріятный моментъ и, закрывъ ротъ рукою, закричалъ ужаснымъ голосомъ:

‘Да здравствуетъ Сидуанъ первый, король Голубыхъ!’

Господинъ великанъ съумлъ вовремя вставить свое слово. При звук этого голоса, каждый баталіонъ подумалъ, что это кричитъ сосдній баталіонъ, итакъ какъ ничто такъ не заразительно, какъ примръ, то цлая армія хоромъ принялась кричать:

‘Да здравствуетъ Сидуанъ первый, король Голубыхъ!’

Десять минутъ продолжался страшный шумъ. Въ это время Сидуанъ кланялся на вс стороны.

Солдаты хотли съ тріумфомъ нести его на рукахъ. Но лучшій изъ ораторовъ, быстро сообразивъ на глазъ его тяжесть, указалъ имъ на трудности исполненія этого намренія. Онъ взялъ на себя кончить съ ними. Онъ отдалъ ему почтеніе какъ своему королю и вручилъ ему титулы и привиллегій, соединенные съ его новымъ положеніемъ. Затмъ, онъ предложилъ ему идти во глав арміи, чтобы войдти въ государство, лежавшее на разстояніи десятка миль.

Между тмъ, Медерикъ держался за бока и думалъ, что умретъ отъ смха. Его собственная рчь необыкновенно развеселила его. Когда же Сидуанъ провозгласилъ себя, Медерикъ пришелъ въ совершенный восторгъ.

— Браво, мой милый! сказалъ онъ ему на ухо.— Я тобой доволенъ, я боле не отчаиваюсь въ твоемъ образованіи. Оставь этихъ добрыхъ людей длать, что они хотятъ. Попробуемъ новую обязанность, если же она намъ надостъ, то черезъ недлю бросимъ ее. Съ своей стороны, я не прочь испробовать ее, прежде чмъ жениться на любезной Примевер. Продолжай не длать глупостей, или торжественно, довольствуйся жестами, а разговоры оставь на мою долю. Совершенно безполезно открывать этимъ добрякамъ, что насъ двое. Теперь мой милый, войдемъ скоре въ столицу.

Вотъ какимъ образомъ, лтописи Голубыхъ, описываютъ вступленіе на тронъ великаго короля Сидуана I-го. Вс вышеприведенныя событія мы можемъ найти въ нихъ, а также, и то, что все это происходило въ Египт, при сорока-пяти-градусной температур.

VI,
въ которой Медерикъ стъ ежевику.

Я избавлю читателя, отъ описанія торжественнаго вступленія нашихъ героевъ и общественныхъ увеселеній, бывшихъ по этому поводу…

Сидуанъ безукоризненно игралъ свою роль. Онъ любезно принялъ съ полсотни депутацій, явившихся къ нему, онъ даже слушалъ, съ самой небольшой звотой, поздравительныя рчи различныхъ государственныхъ учрежденій. Сказать по правд, такъ ему очень хотлось спать, онъ бы съ удовольствіемъ отправилъ спать всхъ этихъ добрыхъ людей, только бы самому, имть возможность, сдлать то же, если бы Медерикъ не шепнулъ ему, что король, принадлежа своему народу, не иметъ права уснуть, пока его подданные этого не захотятъ.

Наконецъ, важные сановники проводили его во дворецъ,— большой сарай, метровъ въ пятнадцать вышины. Сидуанъ, который употреблялъ пирамиду вмсто табуретки, жестомъ выразилъ свое мнніе о недостаточности жилища. Медерикъ объявилъ, своимъ самымъ пріятнымъ голосомъ, что онъ замтилъ, у городскихъ воротъ, обширное поле хлба, жилище, боле достойное великаго короля. Тамъ онъ будетъ спать на золотистомъ ковр, чудной мягкости, надъ головою у него будетъ громадный занавсъ небеснаго свода, занавсъ, который прикрпленъ къ стнамъ рая золотыми гвоздями.

Такъ какъ народъ всегда жаждетъ зрлищъ, то онъ объявилъ, желая сдлаться популярнымъ, что отдаетъ прежній дворецъ акробатамъ и фокусникамъ. Тутъ же былъ устроенъ театръ маріонетокъ, доведенныхъ до такого совершенства, что ихъ можно было принять за людей. Народъ встртилъ это пожертвованіе съ восторгомъ.

Когда вопросъ о жилищ былъ поконченъ, Сидуанъ удалился, торопясь лечь. Вдругъ онъ замтилъ, что за нимъ, вдали, слдовала партія вооруженныхъ людей. Какъ добрый король, онъ принялъ ихъ за солдатъ въ энтузіазм и пересталъ о нихъ думать. Однако, когда онъ спокойно улегся на своемъ лож изъ свжей соломы, онъ увидлъ, что солдаты стали по всмъ четыремъ сторонамъ поля и прогуливались взадъ и впередъ, съ саблями на плечахъ. Это возбудило его любопытство. Онъ поднялся до половины, тогда какъ Медерикъ, понявъ его желаніе, подозвалъ къ себ одного изъ этихъ людей, который и подошелъ къ самому королевскому уху.

— Эй, другъ! закричалъ Медерикъ, можешь ты мн объяснить, что заставляетъ тебя, съ товарищами, оставить постель въ такой часъ и бродить около моей? Если вы питаете дурные помыслы, относительно сосдей, то съ вашей стороны очень дурно, подвергать вашего короля непріятности, быть свидтелемъ противъ васъ, чтобы заставить васъ повсить. Если вы ждете вашихъ возлюбленныхъ, то, конечно, я очень радъ приращенію населенія моего государства, но я, ни въ какомъ случа, не желаю мшаться въ эти семейныя дрязги. Скажите откровенно, что вы здсь длаете?

— Сиръ, мы стережемъ васъ, отвчалъ солдатъ.

— Вы меня стережете? Отъ кого же? Непріятель, сколько мн извстно, не переступалъ границы, если же отъ комаровъ, то ваши шпаги тутъ не при чемъ. Ну же, говори. Отъ кого вы меня стережете?

— Я не знаю. Я сейчасъ позову капитана.

Когда капитанъ подошелъ и услышалъ вопросъ короля, то онъ отвчалъ:

— Боже мой! Какъ можете вы длать такой простой вопросъ? Неужели вамъ неизвстны эти подробности? Вс короли заставляютъ себя стеречь отъ своихъ подданныхъ. Здсь сто храбрецовъ, все занятіе которыхъ состоитъ въ томъ, чтобы отгонять любопытныхъ. Мы ваши тлохранители.

Сидуанъ хохоталъ до слезъ. Мысль, что эти люди стерегли его, показалася ему, съ самаго начала, очень забавной, но когда онъ узналъ, что они стерегли его, отъ его же народа, то смхъ чуть не задушилъ его. Съ своей стороны, Медерикъ тоже не мало веселился и производилъ цлую бурю въ ух своего друга.

— Эй! закричалъ онъ, собирайте ваши доспхи и убирайтесь скоре. Неужели вы меня считаете такимъ глупымъ, что я стану подражать вашимъ трусливымъ королямъ, стану запираться двнадцатью дверями и ставить у каждой караульнаго? Я самъ стерегу себя, друзья мои, и я не люблю, когда на меня смотрятъ на спящаго, потому что кормилица говорила мн, что я очень некрасивъ, когда храплю. Если уже вамъ надо непремнно кого-нибудь стеречь, то вмсто того, чтобы стеречь короля отъ народа, стерегите народъ отъ короля, это будетъ боле хорошій и боле честный способъ получать свое содержаніе. Въ лтніе же вечера, присылайте мн вашихъ женъ съ верами или, когда идетъ дождь, пошлите мн цлую армію зонтиковъ. Но на что вы хотите, чтобъ мн пригодились ваши сабли? А теперь — покойной ночи, господа тлохранители.

Безъ дальнйшихъ разговоровъ, капитанъ и солдаты ушли, очарованные королемъ, которому такъ легко служить. Тогда наши друзья, оставшись одни, могли на свобод поговорить объ удивительныхъ приключеніяхъ, случившихся съ ними въ этотъ день. Я хочу сказать, что Медерикъ болталъ съ полчаса, философствуя обо всемъ и прося своего друга, слдить за нитью его размышленій. А другъ, съ первыхъ словъ, началъ храпть, сжавъ кулаки. Нашъ болтунъ, не понимая самъ себя, отложилъ продолженіе своихъ замчаній до завтра. Такимъ-то образомъ, король Сидуанъ первый проспалъ на чистомъ воздух, въ пустомъ пол, у воротъ своей столицы, первую ночь своего царствованія.

Обстоятельства, происшедшія въ слдующіе дни, не стоятъ подробнаго описанія, не смотря на свою странность и многочисленность. Нашъ король изъ двухъ людей, принявъ корону изъ любезности, не предпринялъ ни малйшей реформы. Онъ оставилъ народъ дйствовать, какъ онъ хочетъ, что есть лучшая метода правленія, самая удобная для властителя и самая выгодная для народа.

Въ теченіи недли, Сидуанъ выигралъ пять сраженій. Онъ считалъ своимъ долгомъ вести за собою армію въ два первыхъ сраженія. Но скоро онъ замтилъ, что вмсто помощи, она только мшала ему, путаясь между ногъ и рискуя получить сама, не одну тукманку. Поэтому онъ ршился распустить войско, объявивъ, что на будущее время, онъ думаетъ отправляться на войну одинъ. Это послужило содержаніемъ для великолпной прокламаціи. Она начиналась такъ: ‘Нтъ ничего важне для того, чтобы драться, какъ знать, для чего дерешься. А такъ какъ король, объявляя войну, одинъ знаетъ причину ея, то вполн логично ему одному и драться’. Солдатамъ пришлись очень по вкусу эти мысли. Дйствительно, они очень часто поворачивали непріятелю тылъ, по причи достаточности поводовъ для продолженія драки.

Но такъ какъ Голубые, если читатель не забылъ, взяли себ властелина съ тмъ, чтобы онъ ихъ забавлялъ языкомъ и кулаками, то армія получила позволеніе, слдовать за предводителемъ на разстояніи двухъ километровъ. Такимъ образомъ, она имла удовольствіе наслаждаться зрлищемъ сраженія, не подвергаясь ни малйшей опасности.

Медерикъ, съ своей стороны, говорилъ еще боле, чмъ его другъ дрался. Въ теченіи недли, онъ уже обогатилъ литературу страны тринадцатью большими томами. Проснувшись на третій день, онъ увидлъ себя знающимъ греческій и латинскій языки, не учась имъ ни въ какой коллегіи, такъ что онъ могъ отвчать, десятью страницами изъ Демосена, лучшему изъ ораторовъ, который думалъ привести его въ затрудненіе, сказавъ пять страницъ изъ Цицерона. Съ той минуты, какъ народъ пересталъ понимать, король ораторъ пріобрлъ еще большую популярность, чмъ король воинъ.

Вообще говоря, Голубые были въ восторг. У нихъ былъ наконецъ давно желанный принцъ, принцъ идеальный, употребляющій вс свои старанія на увеселеніе народа и никогда не мшающійся въ серьезныя дла. Но такъ какъ народъ, даже самый довольный, всегда немного ропщетъ, то и Сидуана упрекали въ различныхъ странностяхъ, напримръ, въ его странномъ упрямств спать подъ открытымъ небомъ. Даже боле,— и мн кажется, я уже говорилъ, что Сидуанъ гршилъ слишкомъ большимъ тщеславіемъ,— какъ только ему попался въ руки бюджетъ, какъ онъ живо перемнилъ свои волчьи шкуры на великолпную одежду, изъ шелка и бархата, находя въ этомъ развлеченіе отъ скуки своего новаго занятія. Его порицали за это невинное удовольствіе, хотя онъ я не длалъ другихъ расходовъ, его упрекали, что онъ носитъ слишкомъ много атласу и рветъ слишкомъ много кружевъ. Правда, роса грязнитъ нжныя матеріи, и и ничто ихъ такъ не деретъ какъ солома, а Сидуанъ спалъ всегда одтый.

Но въ конц концевъ, насчитывалось, во всемъ его государств, имвшемъ тридцать милліоновъ жителей, всего какихъ нибудь пять или шесть тысячъ недовольныхъ, это были придворные, оставшіеся безъ дла, люди съ разстроенными нервами, у которыхъ длинныя рчи вызывали лихорадку, въ особенности же испорченные люди, которыхъ сердило общественное спокойствіе.

На девятый день, у Медерика, при пробужденіи, явилось непреодолимое желаніе прогуляться. Ему надоло жить постоянно въ четырехъ стнахъ,— я подразумваю ухо Сидуана,— ему надола его чисто умственная роль. Онъ тихонько вылзъ. Его крошка Сидуанъ еще спалъ, Медерикъ не предупредилъ его о своей прогулк, думая дать себ подышать чистымъ воздухомъ не боле какихъ нибудь четверти часа.

Что можетъ быть прекрасне свжаго апрльскаго утра? Небо было чисто и ясно. Солнце выходило изъ за горъ. Свжая зелень нжила глазъ, скалы и горы выдлялись на горизонт, громадными желтыми и красными массами.

Медерикъ, прежде чмъ идти дале, остановился на холм. Посл чего, достаточно насладившись прекраснымъ видомъ, онъ подумалъ пройтись немного. Онъ пошелъ по первой попавшейся тропинк, потомъ, когда она кончилась, пошелъ по другой. Онъ бгалъ по трав, ложился на мохъ, кричалъ, стараясь нашумть какъ можно боле, потому что ему казалось слишкомъ тихо кругомъ. Онъ любовался полями на свой ладъ, смотря на небо черезъ маленькія отверстія между листьями, маленькій ручей казался для него цлымъ моремъ. Онъ точно опьянлъ отъ чистаго и немного холоднаго воздуха и кончилъ тмъ, что остановился, задыхаясь отъ усталости, восхищенный веселыми солнечными лучами и прелестнымъ пейзажемъ.

Онъ остановился около изгороди изъ ежевики, на которой должны были рости самыя вкусныя ягоды, какія только можетъ сть человкъ съ изысканнымъ вкусомъ. Я говорю о чудныхъ кистяхъ вкусной ежевики, благоухающихъ отъ сосдства съ розмариномъ и лавендою. Помнишь ли ты, читатель, какой аппетитный видъ он имютъ, чернясь между зелеными листьями?

Медерикъ, какъ вс свободномыслящіе люди, которые ведутъ бродячую жизнь, былъ большимъ любителемъ ежевики. Онъ даже гордился этимъ, такъ какъ встрчая у изгородей влюбленныхъ и мечтателей, онъ ршилъ, что глупцамъ было неизвстно употребленіе этого деликатнаго лакомства и что это былъ подарокъ, сдланный небесными ангелами, добрымъ душамъ нашего свта. Глупцы слишкомъ неловки для такой закуски, они находятъ удовольствіе сть только сидя за столомъ. Въ самомъ дл, хорошее занятіе, не требующее ничего, кром ножа и вилки. Тогда какъ для того, чтобы сть ежевику, необходима дюжина рдкихъ качествъ: врность взгляда, позволяющая находить самыя лучшія и достаточно созрвшія ягоды, искусство избгать колючекъ, умнье рыться въ колючемъ кустарник не уколовшись, способность посвятить цлое утро на завтракъ, сдлавъ дв или три мили по тропинк длиною въ пятьдесятъ шаговъ и другія, не мене достойныя качества. Никогда, нкоторымъ людямъ не придетъ въ голову пожить этой поэтической жизнью, питаясь свжимъ воздухомъ, философствуя или дремля между кустами. Только лнивцы, возлюбленные сыны неба, знаютъ это искусство.

Вотъ почему Медерикъ гордился тмъ, что любитъ ежевику. Кусты ежевики, передъ которыми онъ остановился, были обременены большими и многочисленными кистями ягодъ. Онъ былъ въ восторг.

— Чортъ возьми! сказалъ онъ, славныя ягоды! Ежевика въ апрл и такой величины, это мн кажется также удивительно, какъ вода, превращенная въ вино. Совершенно справедливо говорятъ, что ничто такъ не укрпляетъ вру, какъ сверхъестественное: впредь я стану врить въ сказки, которыми меня убаюкивала моя кормилица. Я тогда понимаю чудеса, когда они доставляютъ мн кушанье или питье. Позавтракаемъ же, если Богу было угодно измнить порядокъ временъ года, чтобы угодить моему вкусу.

Говоря это, Медерикъ протянулъ руку и сорвалъ большую, сплую ягоду, достаточную для обда двухъ воробьевъ. Онъ медленно сълъ ее, потомъ щелкнулъ языкомъ, такъ начался его завтракъ, лакомка ходилъ отъ куста къ кусту, не зная которому отдать предпочтеніе. Прогуливаясь, онъ громко разговаривалъ самъ съ собою, потому что онъ привыкъ говорить монологи въ присутствіи молчаливаго Сидуана, когда онъ былъ одинъ, то все-таки продолжалъ обращаться къ своему крошк Сидуану, такъ какъ присутствіе его мало значило для разговора.

— Мой милый крошка, говорилъ Медерикъ, я не знаю боле философскаго занятія, какъ сть ежевику. Этому надо учиться цлую жизнь. Посмотри, сколько надо ловкости, чтобы достать до высокихъ втокъ, которыя, замть это, всегда имютъ лучшія ягоды. Я ихъ наклоняю, притягивая къ себ нижнія втки, глупецъ сломалъ бы ихъ, но я не длаю этого, въ виду слдующаго лта. Неловкіе колятся шипами, я же извлекаю изъ нихъ пользу, употребляя ихъ, при этомъ занятіи, какъ крючки. Если ты хочешь судить о человк, то поставь его съ пустымъ желудкомъ передъ кустомъ ежевики, обремененномъ ягодами. Ахъ! какъ слабъ человкъ! Чтобы возбудить вс его дурныя страсти, достаточно одной ягоды ежевики, сидящей на слишкомъ высокой втк.

Медерикъ лъ, говорилъ, щурился, чтобы лучше обнять взоромъ свой крошечный горизонтъ. Онъ совершенно забылъ короля Сидуана I-го, націю Голубыхъ и всю игранную имъ комедію. Король изъ двухъ лицъ оставилъ свое тло у народа, тогда какъ его умъ прогуливался по полямъ. Такъ ночью, душа всякаго человка улетаетъ на крыльяхъ сна въ какое-нибудь неизвстное мсто, не заботясь о темниц, изъ которой она вырвалась. Неправда ли, что это сравненіе очень остроумно? и хотя я старался не скрывать никакого философскаго смысла подъ легкимъ покровомъ этого сравненія, но не ясно ли онъ говоритъ, что надо думать о моемъ великан и карлик?

Между тмъ, въ то время какъ Медерикъ умильно смотрлъ на одну ягоду, онъ былъ, самымъ непредвидннымъ образомъ, возвращенъ къ дйствительности.

Большая меделянская собака бросилась на него, лая изо всхъ силъ. Деревенскія собаки, получившія воспитаніе отъ людей, обладаютъ въ высшей степени чувствомъ собственности. Для нихъ считается воровствомъ объискивать чужіе кусты. Наша собака готова была проглотить Медерика за то, что онъ лъ на вол росшія ягоды. Она бросилась на него съ разинутой пастью.

Конечно Медерикъ не сталъ ее ждать. Онъ питалъ справедливую ненависть къ этимъ большимъ животнымъ, съ грубыми манерами, которыя составляютъ между животными тоже самое, что жандармы между людьми. Медерикъ бросился бжать со всхъ ногъ, въ полномъ страх, очень безпокоясь о послдствіяхъ этой дурной встрчи. Не то чтобы онъ очень много размышлялъ объ этомъ обстоятельств, но какъ онъ привыкъ къ логик, то, хотя и потерялъ голову, онъ тмъ не мене соображалъ такъ: у этой собаки четыре лапы, у меня-же только дв ноги, изъ этого слдуетъ, что она можетъ бжать скоре и больше чмъ я, значитъ, очень естественно, что она меня растерзаетъ, вопросъ только во времени. Этотъ выводъ оледенилъ его. Онъ обернулся и увидалъ собаку въ какихъ нибудь пятнадцати шагахъ, онъ побжалъ скоре, собака тоже, онъ перескочилъ черезъ яму, собака тоже, задыхаясь, вытянувъ руки, онъ бжалъ, самъ не зная куда, онъ чувствовалъ какъ шипы вонзались ему въ тло. Лай раздавался все ближе и ближе, онъ душилъ его.

Еще два прыжка и Медерику пришлось-бы плохо. Здсь читатель позволитъ мн постовать на недостаточность помощи, какую нашъ умъ оказываетъ тлу, когда оно находится въ какомъ нибудь затрудненіи. Я васъ спрашиваю, гд былъ умъ Медерика въ то время, какъ на помощь тлу оставались всего дв несчастныя ноги? Славная метода — бжать, чтобы спастись! Если-бы его умъ не прогуливался гд-то, то изобртательное дитя, не рискуя задохнуться, давно бы влзло преспокойно на втку какого нибудь дерева, что онъ и сдлалъ посл четверти часоваго, безумнаго бгства. Это я называю геніальнымъ поступкомъ, вдохновеніе сошло къ нему свыше. Когда онъ услся верхомъ на втку, то удивился, отчего эта такая простая мысль не пришла ему сразу.

Собака, разбжавшись въ азарт, сильно ударилась о дерево, потомъ принялась ходить вокругъ ствола, лая ужаснйшимъ образомъ. Медерикъ пришелъ въ себя и къ нему снова возвратился даръ слова.

— Увы! вскричалъ онъ, бдная моя крошка Сидуанъ, какъ я жестоко наказанъ, что захотлъ прогуляться, не взявъ съ собою твоихъ кулаковъ. Это доказываетъ мн еще разъ, какъ мы необходимы одинъ другому, наша дружба — это дло провиднія. Что-то ты теперь подлываешь мой милый Сидуанъ, вдали отъ меня, съ одними твоими кулаками? Что я здсь длаю, сидя на втк, не будучи даже въ состояніи ни разу ударить эту проклятую собаку. Увы! увы! Теперь мы погибли!

Сабака, уставъ лаять, важно услась, вытянувъ шею. Она неподвижно смотрла на Медерика.

Послдній, замтивъ ея вниманіе, подумалъ, что она этимъ выражаетъ желаніе, чтобы онъ говорилъ. Онъ ршился воспользоваться такимъ слушателемъ, желая, хоть разъ въ жизни, быть выслушаннымъ. Къ тому-же у него не было ничего кром фразъ, чтобы выйти изъ затрудненія.

Другъ мой, началъ онъ жалобнымъ голосомъ, я не удерживаю васъ боле. Идите куда вамъ надо. Я отлично найду свою дорогу. Я даже долженъ сознаться, что въ нсколькихъ миляхъ отсюда находится народъ, который мое отсутствіе должно погрузить въ живйшее безпокойство. Удалитесь-же. Будетъ совсмъ неприлично, если придется написать въ исторіи, что глупаго упрямства собаки было достаточно, чтобы взволновать большое государство. Хотите мста у меня при двор? Хотите быть сторожемъ придворнаго мяса? Скажите, какое мсто долженъ я вамъ предложить, чтобы ваше превосходительство удалились?

Собака не шевелилась. Медерикъ думалъ, что умилостивилъ ее предложеніемъ офиціальнаго положенія и сдлалъ видъ, что хочетъ слзть. Вроятно его непріятель совсмъ не былъ честолюбивъ, потому что онъ принялся снова рычать и бросаться на дерево.

— Чортъ тебя возьми! прошепталъ Медерикъ.

Чувствуя, что краснорчіе его истощилось, онъ началъ рыться въ карманахъ. Это средство съ людьми иметъ обыкновенно успхъ. Но попробуйте бросить кошелекъ собак. Впрочемъ, Медерикъ былъ не такой человкъ, чтобы держать у себя кошелекъ, онъ смотрлъ на деньги, какъ на вещь вполн безполезную, живя обыкновенно свободнымъ обмномъ. Но онъ нашелъ въ карман вещь, лучшую чмъ пригоршня су,— я хочу сказать, что онъ нашелъ кусокъ сахара. Мой герой былъ отъ природы большой лакомка, такъ что такая находка была не удивительна. Я не могу не обратить вниманіе читателя на то, какъ естественны и правдоподобны вс подробности этого разсказа. Медерикъ, держа въ рукахъ кусокъ сахара, показалъ его собак, которая безъ церемоніи разинула пасть. Тогда осажденный потихоньку слзъ, когда онъ былъ почти на земл, тогда бросилъ свою приманку, собака проглотила ее мимоходомъ и бросилась на Медерика.

— Ахъ! разбойникъ! вскричалъ онъ, поспшно взбираясь назадъ на втку, ты шь мой сахаръ и кусаешь меня! Ну я вижу, что ты получила тщательное образованіе, ты достойный воспитанникъ эгоизма своихъ хозяевъ: низкопоклонный передъ ними, и всегда жаждущій мяса прохожихъ.

VII,
въ которой Сидуанъ длается болтуномъ.

Онъ хотлъ продолжать на эту тему, какъ вдругъ услышалъ за собою глухой шумъ, точно грохотъ отдаленнаго водопада. Ни малйшій втерокъ не шелестилъ между деревьями, сосдняя рка текла слишкомъ тихо, чтобы быть въ состояніи производить подобный шумъ. Медерикъ съ удивленіемъ раздвинулъ втви и сталъ разсматривать горизонтъ. Сначала онъ не увидалъ ничего, но такъ какъ шумъ все увеличивался, то онъ сталъ вглядываться, и замтилъ не далеко отъ себя скалу, самаго страннаго вида. Эта скала, такъ какъ трудно было принять ее за что либо другое, совершенно походила видомъ и цвтомъ на носъ, но на носъ громаднаго размра, изъ котораго легко-бы было выкроить не одну сотню обыкновенныхъ носовъ. Поднятый къ небу самымъ безнадежнымъ образомъ, этотъ носъ имлъ видъ носа, благополучіе котораго было нарушено какимъ нибудь большимъ несчастіемъ. По всей вроятности, шумъ происходилъ отъ этого носа.

Медерикъ, поглядвъ со вниманіемъ на скалу, колебался съ минуту, не вря своимъ глазамъ. Но наконецъ онъ не могъ боле колебаться:

— Э! моя крошка! закричалъ онъ въ восторг, почему это твой носъ прогуливается одинъ по полямъ? Не будь я Медерикъ, если это не онъ!

При этихъ словахъ, носъ, — такъ какъ, противъ всякой вроятности, скала оказалась дйствительно носомъ,— носъ зашевелился самымъ печальнымъ образомъ. Потомъ показалась голова, за нею грудь, а наконецъ и все тло.

Когда Сидуанъ вылзъ совсмъ, онъ услся на землю и сталъ тереть глаза кулаками. Онъ плакалъ, такъ что сердце надрывалось.

О! о! сказалъ Медерикъ, я это зналъ, только у моего милаго крошки такой носъ. Этотъ носъ я также хорошо знаю, какъ нашу деревенскую колокольню. О! мой милый, у тебя тоже огорченіе! Клянусь теб, я хотлъ уйти не боле, какъ на десять минутъ, если я не пришелъ до сихъ поръ, то въ этомъ виновато солнце и кусты ежевики. Да! вотъ что еще: брось-ка эту собаку подальше, а потомъ мы поговоримъ.

Сидуанъ, продолжая плакать, протянулъ руку, взялъ собаку за шиворотъ, покачалъ ее съ минуту и бросилъ прямо въ небо, съ быстротою нсколькихъ тысячъ миль въ секунду. Медерику это очень понравилось, онъ сталъ слдить за животнымъ. Когда онъ увидлъ, что она попала въ сферу луннаго притяженія, то принялся хлопать руками, поздравляя своего друга съ тмъ, что онъ, къ величайшему удовольствію будущихъ астрономовъ, населилъ луну.

— Ну, мой милый, вскричалъ онъ, соскакивая на землю, а что длаетъ нашъ народъ?

Сидуанъ, при этомъ вопрос, разразился рыданіями.

— Ба! продолжалъ Медерикъ, цлъ ли онъ? Не задавилъ-ли ты его со скуки?

— Братъ, братъ, рыдалъ Сидуанъ, нашъ народъ дурно повелъ себя.

— Въ самомъ дл?

— О! разозлился не изъ-за чего…

— Негодяи!

— …и выгналъ меня….

— Невжи!

— …хуже чмъ какого-нибудь лакея.

При каждой запятой, Сидуанъ глубоко вздыхалъ. Когда же онъ дошелъ до точки, то его волненіе достигло высшей степени и выразилось слезами.

— Мой милый, началъ Медерикъ, конечно, очень печально господину, быть выгнанному своими лакеями, но я не вижу причины такъ отчаяваться. Если бы твое горе не доказывало достоинства твоей души и твоего незнанія общественныхъ отношеній, то я сталъ бы бранить тебя за то, что ты огорчаешься такимъ обыкновеннымъ обстоятельствомъ. Мы, на-дняхъ, прочтемъ съ тобою исторію, и ты увидишь, что это старинное обыкновеніе народовъ. Полно, осуши свои слезы. Они хороши для какого-нибудь маменькинаго сынка, для человка, такъ долго бывшаго королемъ, что онъ разучился даже быть просто человкомъ, но мы, мы еще умемъ ходить безъ всякой другой свиты, кром нашей тни, и жить на чистомъ воздух, владя только той пылью, которая лежитъ на нашихъ ногахъ.

— А! отвчалъ жалобно Сидуанъ, ты можешь говорить сколько угодно, но это занятіе мн нравилось. Я дрался сколько угодно, я каждый день одвался въ праздничный костюмъ, я спалъ на свжей солом. Думай и философствуй, сколько душ угодно. Я же хочу плакать.

И онъ принялся плакать, но вдругъ остановился, не докончивъ одного вздоха, и вскричалъ:

— Вотъ, какъ произошло дло….

— Мой милый, прервалъ Медерикъ, ты длаешься болтуномъ.

— Сегодня, около шести часовъ утра, въ то время, какъ я самымъ благополучнымъ образомъ спалъ, меня вдругъ разбудилъ сильный шумъ. Я открылъ одинъ глазъ. Народъ, казавшійся очень взволнованнымъ, окружилъ мою постель, въ ожиданіи моего пробужденія, вроятно, желая предложить мн на разршеніе какой-нибудь вопросъ. Черезъ нсколько минутъ, я поучиствовалъ, что мои подданные почтительно тянутъ меня за край моей одежды. Я былъ принужденъ поневол открыть глаза. Народъ началъ приходить въ нетерпніе. Что же такое случилось съ Медерикомъ, подумалъ и въ дурномъ расположеніи духа. И подумавъ это, я слъ. Увидя, что я проснулся, окружавшіе меня выразили свое удовольствіе. Ты меня понимаешь, Медерикъ? Не правда ли, что я, при случа, умю разсказывать?

— Совершенно понимаю, но если ты будешь продолжать разсказывать такимъ образомъ, то рискуешь кончить не раньше какъ завтра. Чего хотлъ нашъ народъ?

— А вотъ чего, но я не знаю, хорошо ли я понялъ? Ко мн подошелъ старикъ, ведя на веревк корову. Онъ поставилъ ее передо мною, головой ко мн. По правую и по лвую сторону животнаго образовались дв группы, грозя другъ другу кулаками. Та, которая стояла направо, кричала: ‘она блая!’, лвая кричала: ‘она черная!’. Тогда старикъ, поклонившись множество разъ, почтительно спросилъ меня: … ршите — черная она или блая?

— Но, прервалъ Медерикъ, какая же, въ самомъ дл, была корова, черная?

— Не совсмъ.

— Значитъ, блая?

— О, нтъ! Къ тому же я мало безпокоился объ ея цвт. Отвчать долженъ былъ ты, это тво дло, мн же надо было только длать видъ, что я смотрю. Ты не отвчалъ. Я думалъ, что ты приготовляешь рчь и хотлъ снова заснуть. Старикъ, согнувшійся вдвое, чтобы предложить мн вопросъ и начинавшій, вроятно, чувствовать ломъ въ спин, повторялъ: … блая она или черная?

— Мой милый, ты разсказываешь по всмъ правиламъ искусства. Я сдлаю изъ тебя драматическаго писателя. Но, продолжай.

— Ахъ, лнивецъ! подумалъ я наконецъ, онъ спитъ какъ король. Между тмъ, народъ началъ снова приходить въ нетерпніе. Надо было разбудить тебя какъ можно осторожне, чтобы народъ не замтилъ этого. Я сунулъ палецъ въ лвое ухо, оно было пусто, въ правое — тоже самое. Эти жесты послужили началомъ тому, что народъ разсердился.

— Чортъ возьми, моя милая крошка, неужели ты до такой степени незнакомъ съ мимикой. Чесать за ухомъ,— значитъ быть въ затрудненіи, а ты, когда у тебя требуютъ твоего мннія, ты чешешь за обоими ушами.

— Я былъ очень взволнованъ. Я всталъ, не обращая боле вниманія на народъ, и началъ обыскивать карманы своей блузы, карманы панталонъ, по нигд ничего не нашелъ. Моего брата Медерика не было на мн. Я сталъ смотрть подъ подкладкой, въ каждой складк платья, все еще надясь найти тебя. Но все было напрасно. Моего Медерика не было ни въ моемъ плать, ни въ ушахъ. Народъ, пораженный этимъ страннымъ занятіемъ, сталъ, по всей вроятности, подозрвать, что я ищу въ карманахъ вдохновенія, онъ подождалъ нсколько минутъ, потомъ принялся шикать мн, какъ послднему мужику. Сознайся, что надо было имть крпкую голову, чтобы выйти здравымъ и невредимымъ изъ подобнаго положенія.

— Охотно сознаюсь. А, корова?

— Корова! она то меня и затрудняла. Когда я удостоврился, что мн предстоитъ печальная необходимость говорить публично, я призвалъ весь свой умъ, чтобы взглянуть на корову безъ предвзятаго убжденія… Старикъ разогнулся и съ гнвомъ кричалъ мн свою вчную фразу: Черная она или блая? По моему, дорогой мой братъ, она была и черная и блая вмст. Я отлично видлъ, что одни хотли, чтобы она была блая, другіе — черная, это то меня особенно и безпокоило.

— Ты очень простъ, мой милый. Цвтъ предметовъ зависитъ отъ положенія людей. Т, которые были на право и т, которые были на лво, видя только по одному боку коровы, были одинаково правы и не правы. Ты, глядя на нее прямо, судилъ объ ней совсмъ иначе. Лучшій ли былъ это способъ? Я не смю сказать этого, потому что, замть это, кто нибудь, кто сталъ бы смотрть съ хвоста, могъ бы высказать четвертое мнніе, не мене логичное какъ и три предъидущія.

— Э! мой милый Медерикъ, для чего столько философствовать? Я не претендую, что я одинъ былъ правъ. Только я говорю, что корова была вмст и черная и блая. И, конечно, я могу это сказать, такъ какъ самъ видлъ. Моей первой мыслью было открыть народу истину, которую видли мои глаза, я и сдлалъ это самымъ любезнымъ образомъ, имя наивность думать, что это ршеніе было лучшее, потому что должно было, удовлетворить всхъ, не обидвъ никого.

— Какъ! моя бдная крошка, ты заговорилъ?

— Могъ ли я молчать? Народъ стоялъ раскрывъ уши, жаждя отвта, какъ земля дождя посл двухмсячной засухи. Насмшники говорили, что мой голосъ малиновки улетлъ какъ разъ въ то время, когда птицы вьютъ гнзда. Я ворочалъ и переворачивалъ фразу въ голов, Богъ знаетъ сколько разъ, потомъ, полузакрывъ глаза и округливъ руки, я сказалъ, на сколько могъ нжнымъ голосомъ: ‘Мои возлюбленные дти, корова и черная и блая вмст.’

— Ай! мой милый, гд это ты учился говорить рчи изъ одной фразы? Разв я когда нибудь подавалъ теб такой дурной примръ? Тутъ было матеріалу на цлыхъ два тома, а ты высказываешь плоды своихъ наблюденій въ девяти словахъ! Клянусь, твоя рчь была самая плачевная!

— Я врю теб, братъ. Я говорилъ очень тихо, но тмъ не мене вс, мущины, женщины и дти, заткнули себ уши, съ ужасомъ глядя другъ на друга, точно надъ ихъ головами загремлъ громъ, потомъ они принялись кричать. ‘Какъ! говорили они, кто позволяетъ себ такъ ревть? Намъ подмнили нашего короля. Этотъ человкъ совсмъ не нашъ дорогой властелинъ, нжный голосъ котораго восхищалъ насъ. Убирайся скорй, великанъ, ты только годишься пугать дтей, когда они плачутъ. Слышите ли, этотъ дурень говоритъ, что корова блая и черная. Она блая! Она черная! Ты думаешь смяться надъ нами, говоря, что она черная и блая! Скоре, убирайся вонъ! О! что за дурацкіе кулаки, какъ онъ глупо болтаетъ ими, не зная куда дть. Ну же, скоре! Очисти королевство. Что намъ пришла за идея полюбить великана? Нтъ ничего лучше крошекъ! Мы хотимъ крошку!’

Сидуанъ, при одномъ воспоминаніи объ этомъ, пришелъ въ волненіе, слезы снова потекли у него изъ глазъ. Медерикъ не говорилъ ни слова, чтобы не растравить еще боле горе своего друга.

— Народъ, продолжалъ Сидуанъ, посл минутнаго молчанія, потихоньку началъ толкать меня вонъ. Я отступалъ шагъ за шагомъ, не думая защищаться, не смя разжать рта, стараясь спрятать мои кулаки, возбуждавшіе столько насмшекъ. Я очень смиренъ отъ природы, ты это знаешь, и ничто такъ не сердитъ меня, какъ когда мною занимаются. Такъ что, когда и очутился среди полей, то принялъ немедленное ршеніе: я повернулъ спину къ своимъ преслдователямъ и пустился бжать во всю прыть. Я слышалъ, что ихъ разсердило мое бгство, еще больше, чмъ, за дв минуты передъ тмъ, сердила моя медленность. Они показывали мн кулаки, забывая, что рисковали напомнить мн о моихъ и кончили тмъ, что стали кидать въ меня каменьями, впрочемъ тогда, когда я былъ уже настолько далеко, что они не могли въ меня попасть. Увы! мой дорогой Медерикъ, вотъ мои печальныя приключенія.

— Не отчаявайся! разумно отвчалъ Медерикъ. Посовтуемся. Что ты думаешь о легкомъ административномъ наказаніи нашего народа, не для того,

чтобы заставить его исполнять свой долгъ, такъ какъ прежде всего,— его долгъ не заключается въ томъ, чтобы держать насъ, когда мы ему не нравимся,— но чтобы показать ему, что такихъ людей какъ мы, нельзя выгонять безнаказанно. Я стою за небольшую встряску.

— О! сказалъ Сидуанъ, а пишутъ ли объ такихъ обстоятельствахъ въ исторіи.

— О, да! Если это можетъ тебя разсять, такъ уничтожимъ сегодня тхъ, для которыхъ вчера уничтожали другихъ.

— Нтъ, это было бы печальное занятіе… Я принадлежу къ числу тхъ, которые не любятъ сть цыплятъ со своего птичьяго двора.

— Хорошо сказано, моя крошка. Предоставимъ же, въ такомъ случа, нашимъ пріемникамъ заставить народъ жалть о насъ. Къ тому же королевство слишкомъ мало: ты не могъ пошевелиться, чтобы не перейти границу. Довольно заниматься этими пустяками. Пойдемъ скоре искать царство Счастливыхъ, въ которомъ мы будемъ царствовать въ свое удовольствіе. Въ особенности, не надо разставаться.

Сидуанъ не плакалъ боле, не думалъ и не говорилъ. На минуту, слезы вызва’ли въ его мозгу мысли, а на языкъ слова, все это испарилось вмст съ ними.

— Слушай и не отвчай, прибавилъ Медерикъ, мы отправимся черезъ наше вчерашнее королевство на поиски за завтрашнимъ.

VIII.
Примевера, королева Царства Счастливыхъ.

Уже давно пора разсказать читателю вс чудеса Царства Счастливыхъ. Вотъ подробности, которыя сообщилъ Медерику его другъ снигирь.

Царство Счастливыхъ расположено въ части свта, до сихъ поръ еще не открытой географами, но отлично извстной хорошимъ людямъ всхъ временъ, которые, множество разъ, бывали въ немъ во сн. Я не съумлъ бы сказать вамъ его пространство, высоту горъ и длину ркъ, границы его точно не опредлены, и до сихъ поръ, все занятіе геометріи состоитъ въ этой счастливой стран въ томъ, чтобы измрять землю маленькими кусками, смотря по надобности каждаго семейства. Весна не царствуетъ въ немъ вчно, какъ, можетъ быть, думаетъ читатель, у цвтовъ есть свои шипы, долина усяна большими камнями, за сумерками слдуетъ ночь, за ночью блдная заря. Плодородіе почвы и прелесть климата зависятъ отъ удивительной гармоніи, отъ чуднаго всеобщаго равновсія. Солнце золотитъ плоды, которымъ дождь помогъ вырости. Никогда солнце не сжигаетъ жатвы, никогда морозъ не останавливаетъ воды въ ихъ теченіи. Ничто не беретъ верхъ, все уравновшиваетъ взаимно другъ друга, все приноситъ свою посильную лепту, такъ что этотъ міръ, въ который входятъ вс противоположные элементы, есть мсто мира и справедливости.

Царство Счастливыхъ очень густо населено, съ какого времени — это неизвстно, но наврное, этой націи никто бы не далъ и десяти лтъ. Она, кажется, и не подозрваетъ о способности человческаго рода совершенствоваться, она живетъ себ спокойно, не имя ни малйшей потребности вотировать каждый день двадцать законовъ, чтобы поддержать одинъ, двадцать законовъ, изъ которыхъ каждый, въ свою очередь, потребуетъ двадцать для его поддержки. Нсколько великихъ чувствъ, простыхъ какъ истина, замняютъ въ этой стран мсто правилъ: равенство передъ Богомъ, необходимость отдыха, сознаніе ничтожества созданій, смутная надежда на вчный покой.

Гармоническая природа, всегда ровная, дйствуетъ на характеръ жителей: у нихъ, какъ и у нея, душа впечатлительна и воспріимчива. Эта душа, въ которой одна лишняя страсть вызвала бы бурю, пользуется невозмутимымъ спокойствіемъ, отъ полнаго равновсія всхъ дурныхъ и хорошихъ качествъ.

Читатель видитъ, что это не ангелы и что ихъ міръ далеко не рай. Житель нашихъ, постоянно волнующихся, странъ, не былъ бы въ состояніи привыкнуть къ стран столь умренной, гд сердце бьется такъ правильно и спокойно.. Эти люди не могли бы никогда привыкнуть къ тихому горизонту, освщенному ровнымъ свтомъ, безъ грозъ, но и безъ жаркихъ полудней. Но какъ дорога эта страна для тхъ, кто избгнулъ смерти и жаждетъ покоя, кому надола бурная жизнь, кто мечтаетъ о спокойствіи.

У такого народа не можетъ быть большой іерархіи. Онъ довольствуется тмъ, что живетъ, и не раздляется на враждебныя касты, что избавляетъ его отъ надобности имть исторію. Этотъ народъ не признаетъ случайностей выбора, призывающаго людей повелвать своими братьями. Храбрые и трусы, идіоты и геніи, добрые и злые, въ этой стран не имютъ никакого личнаго значенія и считаютъ своей главной заслугой то, что принадлежатъ къ человческому роду. Изъ этой справедливой мысли произошло скромное общество, немного монотонное съ перваго взгляда, не обладающее знаменитыми отдльными личностями, но восхитительное въ’ общемъ, не питающее никакой ненависти, составляющее настоящій народъ, въ истинномъ значеніи этого слова.

Въ немъ нтъ ни великихъ, ни малыхъ, ни богатыхъ, ни бдныхъ, никакихъ отличій, полное отсутствіе общественной лстницы, гд одни стоятъ наверху, другіе — внизу, и толкаютъ другъ друга, это нація беззаботная, живущая спокойствіемъ, любящая и смотрящая философски на вещи. Это люди, переставшіе быть людьми. Однако, при образованіи этого государства, чтобы сосди не показывали на нихъ пальцами, жители его сдлали имъ уступку, выбравъ короля. Правитель и управляемые шли рядомъ нсколько вковъ, взаимно, безсознательно, поддерживая другъ друга, законы царствовали уже по одному тому, что они были совершенно нечувствительны. Страна пользовалась полнымъ спокойствіемъ, вытекавшимъ изъ ея единственнаго положенія въ исторіи: свободная монархія у свободнаго народа.

Оригинальны были бы лтописи о короляхъ Царства Счастливыхъ. Конечно, великіе подвиги и гуманныя реформы заняли бы въ нихъ мало мста, но было пріятно видть, съ какой простотой вступала на тронъ, одинъ за однимъ, раса прекрасныхъ людей.

Такъ что въ то время, когда на престолъ вступила прекрасная Примевера, ни одинъ генеалогъ не былъ-бы въ состояніи прослдить эту длинную линію королей, бывшихъ потомками одного отца.

Народъ кончилъ-бы тмъ, что пересталъ-бы узнавать, кто, изъ всего многочисленнаго семейства, король въ данную минуту, еслибы сами принцы добродушно не взяли этого на себя. Иногда представлялись такія обстоятельства, что король былъ положительно необходимъ. Такъ какъ, во всякомъ случа, обыкновенный ходъ дла гораздо лучше, то подданные требовали,-чтобы ихъ законный король назвалъ себя.

Надо замтить, къ чести царствующей фамиліи, что никогда на парадный призывъ не являлось два короля, надо подтвердить это обстоятельство тмъ, что никогда не было ни одного племянника, завидующаго большому выигрышу, павшему на долю старшей линіи. Но я, тмъ не мене, не могу утверждать, чтобы Примевера происходила по прямой линіи отъ короля, основателя династіи. Къ тому-же извстно, что не всегда бываешь дочерью своего отца. По всей вроятности, королевское достоинство перешло къ ней по гражданскимъ законамъ родства. Въ ея жилахъ текла кровь, къ которой, можетъ быть, не было примшано ни одной капли королевской крови, но въ которой, по всей вроятности, заключалось нсколько капель крови перваго человка.

Отецъ прекрасной Примеверы, начавъ стариться, и забывъ безукоризненное поведеніе своихъ предковъ, возъимлъ странную идею внести въ правленіе какую нибудь реформу. Чуть чуть не была объявлена республика. Но въ это время добрякъ умеръ, что избавило его подданныхъ отъ труда сердиться. Они въ это время, точно также какъ и прежде, не захотли измнить политической систем, которою они много вковъ оставались вполн довольными и поэтому преспокойно дали вступить на тронъ покойнаго, его дочери, прекрасной Примевер, которой было въ то время двнадцать лтъ.

Примевера, бывшая умной не по лтамъ, остереглась слдовать примру отца. Понявъ, чего-бы стоило желаніе составить счастіе народа, который заявлялъ, что пользуется полнымъ благополучіемъ, она стала искать въ другомъ мст существъ, которыя можно-бы было утшать, жизнь которыхъ она была-бы въ состояніи усладить. По словамъ исторіи, ей была дана небомъ, одна изъ тхъ женскихъ душъ, которыя состоятъ изъ состраданія и любви.

Примевера, съ самаго рожденія, не разъ доказывала свое призваніе, она родилась, чтобы помогать слабымъ и творить везд миръ и справедливость. Я не говорю, чтобы въ ту минуту, когда она произошла на свтъ, солнце стало свтить ярче и радость распространилась во всхъ сердцахъ. Но ласточки говорили объ этомъ обстоятельств доле, чмъ обыкновенно. Если волки и не растрогались, такъ какъ слезы умиленія не въ ихъ натур, за то овцы, проходя мимо дверей, радостно блеяли, смотря другъ на друга со слезами на глазахъ. Между животными страны,— я говорю о добрыхъ животныхъ,— произошло волненіе, смягчившее на нсколько часовъ ихъ существованіе.

Первая улыбка Примеверы была обращена къ домашней кошк и собак, важно сидвшимъ по обимъ сторонамъ ея колыбели. Первую слезу она пролила, протягивая руки къ клтк, въ которой сидлъ соловей, когда же, чтобы утшить ее, ей отдали клтку, она открыла ее и снова начала улыбаться, увидя птицу улетающей.

Я не въ состояніи разсказать день за день все ея дтство, проведенное въ занятіяхъ въ род слдующаго: она клала горсти хлбныхъ зеренъ около муравейниковъ, не совсмъ у ихъ стнъ,— чтобы совершенно не отнять у рабочихъ занятія,— но настолько близко, чтобы они не слишкомъ утомлялись. Изъ молодости она сдлала вчный праздникъ, удовлетворяя своей потребности длать добро и помогать несчастнымъ. Она спасала воробьевъ и жуковъ изъ рукъ злыхъ мальчиковъ, утшала козъ въ потер козлятъ, досыта кормила домашнихъ животныхъ, бросала по крышамъ крошки хлба, спасала тонувшихъ наскомыхъ, расточала всякія благодянія и утшенія всякаго рода.

Я уже сказалъ, что она рано развилась. То, что сначала она длала инстинктивно, скоро сдлалось для нея правиломъ поведенія. Она стала любить животныхъ не только по одной врожденной доброт, умъ, который обыкновенно мы употребляемъ на то, чтобы властвовать надъ другими, помогъ ей понять, какъ вс существа нуждаются въ любви. Когда Примевера гуляла съ своими подругами, она иногда проповдывала свое призваніе и ничто не могло быть прелестне этого хорошенькаго оратора, съ важной наивностью объяснявшаго своимъ послдовательницамъ новую вру, которая учитъ протягивать руку самымъ несчастнымъ твореніямъ. Она часто говорила, что прежде очень сожалла о животныхъ, лишенныхъ дара слова и не могущихъ, такимъ образомъ, выражать намъ своихъ желаній. Она боялась первое время пройти мимо нихъ въ то время, какъ ихъ томилъ голодъ или жажда, и не облегчить ихъ страданій, поселивъ такимъ образомъ въ ихъ сердц ненависть противъ маленькой двочки, отказывающей въ милосердіи. Отъ этого, говорила она, происходитъ непониманіе другъ друга, начиная отъ человка до червя. Они не понимаютъ и презираютъ другъ друга отъ недостатка пониманія.

Много разъ, стоя передъ громаднымъ быкомъ, цлые часы смотрвшимъ на нее, она мучительно искала, чего могло желать бдное созданіе, такъ печально смотрвшее на нее. Но теперь она не боялась боле, что ее сочтутъ за злую. Она узнала языкъ каждаго животнаго. Этимъ знаніемъ она была обязана своему постоянному обращенію съ животными. Когда же ее спрашивали, какъ можно изучить эти тысячи различныхъ языковъ, чтобы положить конецъ взаимному непониманію, она говорила улыбаясь: ‘Любите животныхъ, тогда вы будете понимать ихъ.’

Ея разсужденія далеко не были глубоки, она ршала сердцемъ, не затрудняя себя философскими идеями, которыя были ей неизвстны. Ея образъ мыслей былъ тмъ страненъ въ нашъ вкъ гордости, что она видла въ Божьемъ мір не одного только человка.

Она любила жизнь во всхъ ея проявленіяхъ, она видла, что вс существа, отъ самаго малаго до самаго большаго, одинаково страдали. Среди этого общаго страданія она не могла различать тхъ, у которыхъ есть душа, отъ тхъ, которымъ ея не приписываютъ. Одинъ камень оставлялъ ее нечувствительной, да и то, въ сильные январскіе холода, она думала, какъ они должны, несчастные, мерзнуть. Она привязалась къ животнымъ, какъ мы привязываемся къ слпымъ и нмымъ, потому что они не видятъ и не слышатъ. Она выискивала самыя несчастныя творенія, отъ потребности любить.

Конечно, она не думала, что подъ шкурой осла или волка скрывается человкъ, эти глупыя идеи могутъ придти въ голову только философу, но никакъ не молодой двушк. Мудрецъ, который объявилъ бы, что любитъ животныхъ потому, что въ ихъ шкур зашитъ человкъ, былъ бы конечно глубочайшій эгоистъ. Примевера, благодаря Бога, врила, что животныя — животныя. Она наивно любила ихъ, думая, что они живутъ, что они, также какъ и мы, чувствуютъ горе и радость. Она считала ихъ своими сестрами, отлично понимая разницу между ними и нами, но говоря себ, что Богъ, давъ имъ жизнь, создалъ ихъ для того, чтобы они были утшаемы.

Когда прекрасная Примевера вступила на тронъ, то увидя, что не можетъ ничего сдлать для благополучія своего народа, она ршилась заботиться о животныхъ своего государства. Такъ какъ люди объявили себя вполн счастливыми, то она посвятила себя благоденствію животныхъ и наскомыхъ.

Надо сказать правду, что если спокойствіе царствовало въ городахъ, то никакъ нельзя было сказать того же о животныхъ. Примевера всегда чувствовала горестное удивленіе при вид вчной борьбы между всми животными. Она не могла объяснить себ, почему паукъ, питается кровью мухи, а птица стъ паука. Въ длинныя зимнія ночи, ей снился страшный сонъ, ей казалось, что она видитъ громадный, вчно вертящійся кругъ, наполняющій все небо, этотъ кругъ составляла безконечная нить животныхъ, пожиравшихъ другъ друга. Холодный потъ выступалъ отъ ужаса на лбу ребенка, когда она поняла, что этотъ ужасный пиръ не можетъ никогда кончиться, что онъ вчно будетъ продолжаться, среди криковъ агоніи жертвъ.

Но для нея это былъ сонъ. Бдная двушка не понимала роковаго закона жизни, который не можетъ существовать безъ смерти. Она врила во всемогущество слезъ.

Въ своей доброт и невинности, она составила прекрасный проэктъ для благоденствія всхъ животныхъ своего государства.

Едва вступивъ на тронъ, она велла объявить при трубныхъ звукахъ, на перекресткахъ каждаго лса, на скотныхъ дворахъ и на площадяхъ всхъ большихъ городовъ, что всякое животное, которому надола бродяжническая жизнь, найдетъ себ убжище при двор прекрасной Примеверы. Кром того, говорилось въ прокламаціи, пансіонеры, наученные быть счастливыми, будутъ получать обильную пищу, которая не будетъ цною ничьихъ слезъ. Такъ какъ зима приближалась и пища сдлалась скудною, то вс домашнія животныя, кошки и собаки, тощіе волки и голодныя наскомыя, наконецъ, даже нсколько дюжинъ любопытныхъ дикихъ зврей, явились на призывъ молодой королевы.

Она помстила ихъ въ большомъ сара, доставивъ тысячу, досел неизвстныхъ, удобствъ. Ея система воспитанія была самая простая, она состояла въ томъ, что Примевера очень любила своихъ воспитанниковъ, поучая ихъ примромъ въ взаимной любви. Она велла выстроить для каждаго отдльную коморку, совершенно одинаковаго устройства, не заботясь о различіи ихъ натуръ, снабдила каждую хорошей соломенной постелью, на зиму давались одяла, лтомъ листья. Она старалась заставить ихъ, на сколько это возможно, забыть бродяжническую жизнь, съ ея жгучими радостями. По этому она, къ крайнему сожалнію, окружила сарай крпкими ршетками, чтобы помочь обращенію, поставивъ преграду между духомъ возмущенія животныхъ свободныхъ и добрыми намреніями ея послдователей. Утромъ и вечеромъ, она навщала своихъ пансіонеровъ и соединяла ихъ всхъ въ одной общей зал, гд она ласкала каждаго по заслугамъ. Она не говорила имъ длинныхъ рчей, но возбуждала ихъ къ дружескому разговору о братств и самоотверженіи, ободряя благомыслящихъ ораторовъ, съ добротою выговаривая тмъ, которые слишкомъ возвышали голосъ. Ея цль была слить ихъ, мало по малу, въ одинъ народъ. Она надялась заставить каждую породу забыть свой языкъ и свои привычки и нечувствительно довести ихъ до общаго единства. Такъ она клала слабыхъ въ когти сильныхъ, она заставляла разговаривать между собою стрекозу и быка, она помщала рядомъ гончихъ собакъ и зайцевъ, лисицу сажала среди куръ. Но самой лучшей мрой она считала одинаковую для всхъ пищу. Такъ какъ этой пищей не могло быть ни мясо, ни рыба, то каждый получалъ порцію молока, въ размр, сообразномъ съ аппетитомъ пансіонера.

Устроивъ все такимъ образомъ, Примевера стала ожидать результатовъ. Эти средства, думала она, не могутъ не принести хорошаго результата, такъ какъ они отличны сами по себ. Жители ея государства считали себя счастливыми и сердились, если какой-нибудь филантропъ старался доказать имъ противное. Животныя, напротивъ того, сознавались, что несчастливы, и трудились, чтобы достичь полнаго благосостоянія. Примевера считала себя въ это время, безъ сомннія, самой лучшей и самой счастливой изъ королевъ.

Медерикъ не зналъ ничего боле о Царств Счастливыхъ. Его другъ снигирь, далъ ему понять, что онъ улетлъ въ одно прекрасное утро изъ этого гостепріимнаго мста, не объяснивъ причины этого необъяснимаго бгства. Должно быть, этотъ снигирь былъ негодяй, предпочитавшій молоку солнце и ежевику.

IX,
въ которой Медерикъ популяризируетъ географію, астрономію, исторію, теологію, философію, точныя науки, естественныя науки и другія мелкія науки.

Между тмъ, наши герои шли по полямъ, грлись на солнц, хотли поскоре дойти, а увлекались на каждомъ шагу окружающимъ. Медерикъ снова помстился въ ухо Сидуана, эта квартира подходила ему во всхъ отношеніяхъ, онъ безпрестанно открывалъ въ ней все новыя и новыя удобства.

Друзья шли на удачу. Медерикъ отдался на волю Сидуана, не заботясь о дорог,— а такъ какъ ноги послдняго безъ труда длали шагъ въ двадцать градусовъ, то изъ этого вышло, что въ первое же утро, путешественники обошли кругомъ свта безчисленное количество разъ. Къ полудню Медерикъ, соскучившись молчать, не могъ удержаться, проходя снова черезъ моря и рки, чтобы не дать своему спутнику урокъ географіи.

— Э! моя милая крошка, сказалъ онъ, въ настоящее время, тысячи бдныхъ дтей, заключенныхъ въ холодныя залы, портятъ себ глаза и умъ надъ грязными листами бумаги, разрисованными голубымъ, зеленымъ и краснымъ цвтами, испещренными линіями и странными названіями. Какъ жалокъ человкъ тмъ, что можетъ созерцать эти прекрасные виды не иначе, какъ уменьшенными по его мрк.— Какъ то мн попалась нечаянно одна изъ этихъ книгъ, заключавшая, на двадцати или тридцати листахъ, вс извстныя страны. Эта коллекція иметъ очень мало забавнаго и годится самое большее для того, чтобы обогатить память дтей. Зачмъ люди не могутъ читать въ громадной книг, раскрытой передъ нашими глазами? Но имъ не хватаетъ роста, чтобы окинуть взглядомъ цлую страницу. Но такъ какъ Богу было угодно дать намъ возможность созерцать эту прекрасную карту природы, то я воспользуюсь такой рдкой милостью, чтобы привлечь твое вниманіе на различныя проявленія жизни на земл.

— Мой дорогой другъ, прервалъ Сидуанъ, я большой невжда и очень опасаюсь, что не пойму тебя. Какъ ни мало утомляетъ тебя разговоръ, но для насъ обоихъ будетъ выгодне, если ты будешь молчать.

— Моя милая крошка, ты по обыкновенію сказалъ глупость. Въ эту минуту я имю большой интересъ поговорить съ тобою о человческихъ знаніяхъ, потому что, знай, я хочу ни боле ни мене, какъ популяризировать вс знанія. Прежде всего, скажи мн, знаешь ли ты, что значитъ популяризировать?

— Нтъ.

— Популяризировать пауку — это значитъ, такъ сказать, разжижать ее, длать какъ можно безсодержательне, чтобы она была удобоварима для дтей и для слабоумныхъ. Вотъ что отъ этого происходитъ: ученые презираютъ эту науку, гд истины скрыты подъ тяжелыми завсами и предпочитаютъ имъ истины голыя, дти, полагая, совершенно врно, что еще успютъ заняться, продолжаютъ играть до того возраста, когда длаются въ состояніи вступить на трудный путь науки, съ развязанными глазами, слабоумные, я говорю о тхъ, которые не затыкаютъ себ благоразумно ушей,— слушаютъ, какъ попало, самыя прекрасныя популяризаціи и набиваютъ себ ими голову безмрно, что длаетъ ихъ совершенными дураками. Такъ что, въ сущности, никто не пользуется этой филантропической идеей, состоящей въ томъ, чтобы сдлать науку общедоступной, никто, кром разв самого популяризатора. Это подвигъ. Поэтому ты не можешь помшать мн совершить подвигъ, если только я хочу этого.

— Говори, мой милый Медерикъ, твои рчи не мшаютъ мн ходить.

— Умныя рчи пріятно слушать! А теперь, я тебя попрошу посмотрть по внимательне на вс четыре стороны горизонта. Съ такой высоты мы не можемъ различать людей, нашихъ братьевъ, мы легко можемъ принять ихъ города — за кучи камней, брошенныя въ глубин долины или на склонахъ холмовъ. Разсматриваемая такимъ образомъ земля представляетъ странно-величественное зрлище: тутъ, длинные хребты скалъ, тамъ, ямы наполненныя водой, потомъ, изрдка, попадаются лса, представляющіе темныя пятна на близн почвы. Но человкъ всегда предпочтетъ видъ какой нибудь хижины, прислоненной къ скал, около которой растутъ кусты шиповника и вьется крошечный ручей.

Сидуанъ сдлалъ гримасу, слушая эти поэтическія подробности.

Медерикъ продолжалъ.

— Говорятъ, что черезъ большіе промежутки, страшныя потрясенія уничтожаютъ континенты, поднимаютъ морское дно, измняютъ весь наружный видъ земли. Въ настоящую минуту, я живо представляю себ одинъ изъ тхъ міровъ, когда еще не было географовъ. Горы, рки, океаны, мирно существуютъ милліоны вковъ, но тмъ не мене, это проходящія формы земли, которая измнится можетъ быть завтра. М.ой другъ и я, мы видимъ людей сверху. Мы нисколько не заботимся о глубин ркъ и высот горъ, ни объ различныхъ температурахъ страны. Слушай внимательне, я популяризирую, боле чмъ когда-либо, я говорю теперь о физической географіи земнаго шара. Для Творца должно существовать столько-же различныхъ міровъ, сколько было переворотовъ. Ты долженъ понять это. Но человкъ, существо принадлежащее извстному времени, можетъ знать только одинъ видъ земли. Со времени рожденія Адама, наружность земли не измнилась, она такова, какою была посл потопа. Ботъ уже моя задача и облегчена значительно. Намъ надо изучать только неподвижныя линіи, извстную и опредленную наружность. Достаточно помнить то, что видишь. Смотри и ты будешь ученымъ. Мн кажется, карта прекрасна, и у тебя хватитъ ума на то, чтобы просто только глядть.

— Я гляжу, мой дорогой Медерикъ, я вижу океаны, горы, рки, острова и тысячу другихъ вещей. А когда я закрываю глаза, то снова вижу ихъ. Но, я думаю, что было-бы недурно сказать мн названія этихъ чудесъ, поговорить немного о жителяхъ, описавъ предварительно ихъ жилища.

— Ахъ, моя бдная крошка! Я могъ бы въ четырехъ словахъ передать теб курсъ географіи, но если бы мн понадобилось объяснить теб все то, чему учатъ школьниковъ, о которыхъ я говорилъ выше, то я не кончилъ-бы твоего образованія и въ десять лтъ. Человку нравится путать все на земл, онъ далъ двадцать разныхъ названій одной и той-же скал, онъ выдумалъ континенты, онъ такъ много основалъ и разрушилъ государствъ, что каждый камень, валяющійся въ пол, наврно служилъ границей какому-нибудь исчезнувшему народу. Точность линій и вчность раздленій существуютъ только для одного Бога. Когда человчество появилось на этомъ обширномъ театр, оно произвело на немъ страшную путаницу. Это такъ легко брать, каждыя сто лтъ, листъ бумаги и чертить на немъ новое раздленіе земли. Если-бы земля Создателя измнялась вмст съ измненіями государствъ, то вмсто настоящей естественной карты, столь опредленной для взгляда, земля представляла-бы странную смсь цвтовъ и линій. Меня не забавляютъ капризы людей. Я повторяю — смотри внимательне и одинъ взглядъ научитъ тебя лучше, чмъ вс географы, потому что ты увидишь своими глазами горные хребты. Если я не ошибаюсь, то урокъ физической и политической географіи вышелъ изъ самыхъ популярныхъ.

Когда учитель пересталъ говорить, ученикъ, путешествовавшій въ эту минуту среди льдовъ, перешагнулъ полюсъ и безъ церемоніи поставилъ ногу въ другое полушаріе. На одной сторон былъ полдень, на другой полночь. Наши пріятели, которыхъ освщало апрльское солнце, стали продолжать путешествіе при самомъ великолпномъ лунномъ освщеніи. Сидуанъ, наивный отъ природы, думалъ, что упадетъ въ обморокъ, такъ не логичны показались ему въ эту минуту луна и солнце. Онъ поднялъ голову, глядя на звзды.

— Мой милый, закричалъ ему въ ухо Медерикъ, вотъ самая удобная минута для популяризаціи астрономіи. Астрономія есть географія свтилъ. Она учитъ, что земля есть песчинка, брошенная въ безконечное пространство. Это самая здравая наука между всми остальными, если ее взять въ благоразумной доз. Я не остановлюсь слишкомъ долго на этой отрасли человческихъ знаній, я знаю, что ты скроменъ и мало интересуешья математическими формулами. Но еслибъ ты имлъ хоть каплю гордости, то я долженъ-бы былъ, чтобы вылечить тебя отъ этой гадкой болзни, показать теб въ числахъ громадность пространства. Человкъ, какъ-бы глупъ онъ ни былъ, смотря на звзды въ ясную ночь, не въ состояніи думать, будто-бы Богъ создалъ весь свтъ исключительно для удовольствія человка. На небесномъ свод видно вчное опроверженіе ложныхъ теорій, которыя смотрятъ во всемъ мір на одного только человка. Что такое другіе міры? Если твореніе иметъ цль, то не будетъ ли оно все и употреблено для достиженія этой цли? Мы, существа безконечно малыя, учимся астрономіи для того, чтобы узнать, какое мсто занимаемъ мы во вселенной. Посмотри, мой милый, хорошенько на небо. Какъ ты ни великъ, но надъ твоею головою разстилается безконечное небо съ его тайнами. Если бы когда-нибудь теб пришла идея философствовать о причин твоего бытія и о конц его, то эта самая безпредльность помшала бы теб вывести какое-нибудь заключеніе.

— Я вижу, что популяризація очень хорошенькая игра. Я бы хотлъ узнать причину дня и ночи. Вотъ странныя явленія, о которыхъ я никогда не думалъ.

— Мой милый, это повторяется постоянно. Мы безпрестанно встрчаемъ различныя вещи, не зная ихъ причины. Ты спрашиваешь меня, что такое день, я не смю объяснять теб этотъ важный вопросъ физики. Знай только, что ученые, также какъ и ты, не знаютъ причины свта. Каждый изъ нихъ составилъ себ маленькую теорію, по своимъ соображеніямъ, но міръ отъ этого не освщенъ ни больше, ни меньше. Я постараюсь выйти съ честью изъ популяризаціи ночи. Прежде всего, узнай, что ночь не существуетъ.

— Ночь не существуетъ, дорогой Медерикъ? Однако я ее вижу.

— Э! мой милый, закрой глаза и слушай меня. Разв ты не знаешь, что ясно видитъ только умъ человка, глаза же подарокъ злаго духа, который вчно вводитъ людей въ заблужденіе. Ясно, что если день существуетъ, то ночь не существуетъ. Ты сейчасъ поймешь это. Лтомъ, во время жатвы, когда солнце печетъ и путешественники не могутъ выносить блеска блыхъ дорогъ, они ищутъ стны, въ тни которой идутъ, какъ въ относительной ночи. Въ настоящее время мы прогуливаемся въ тни земли, это то, что народъ называетъ ночью. Но разв потому, что путешественники идутъ въ тни, сосднія поля не освщены яркимъ солнцемъ? Разв потому, что мы не видимъ ни эти и не знаемъ куда ступить, міръ потерялъ ли хоть одинъ лучъ свта? Значитъ, ночь не существуетъ, если только существуетъ день.

— Къ чему же это послднее заключеніе, Медерикъ? Разв день можетъ не существовать?

— Конечно, мой милый, день не существуетъ, если существуетъ ночь. О! какъ желалъ бы я имть передъ собою дюжину дтей, чтобы заставить ихъ забыть игрушки! Слушай! свтъ не есть необходимое условіе пространства, онъ есть, безъ сомннія, совершенно искусственный феноменъ. Говорятъ, что наше солнце блднетъ, множество звздъ потухаетъ. Въ такомъ случа, ночь снова вступитъ въ свои права. Сообразивъ все хорошенько, я скажу: ночь существуетъ, если день не существуетъ.

— Мой дорогой братъ Медерикъ, мн начинаетъ казаться, что ни тотъ, ни другая не существуетъ.

— Можетъ быть это и справедливо, мой милый. Еслибъ у насъ было время составить себ краткую идею обо всхъ знаніяхъ, то я доказалъ бы теб, третьимъ соображеніемъ, что ни день, ни ночь не существуютъ. Но довольно заниматься физическими науками, перейдемъ теперь къ наукамъ естественнымъ.

Наши друзья не останавливались для разговоровъ. Такъ какъ, прежде всего, ихъ главною цлью было открыть Царство Счастливыхъ, то они проходили землю отъ свера къ югу и отъ запада къ востоку, не позволяя себ ни малйшей остановки. Конечно, этотъ способъ отыскиванія большаго государства имлъ большія преимущества, но нельзя сказать, чтобы онъ былъ лишенъ своего рода непріятностей. Сидуанъ, переходя, нсколько разъ въ теченіи дня, отъ страшнаго тропическаго жара къ полярному холоду, рисковалъ получить не одинъ разъ простуду. Что его озадачивало боле всего, это быстрое исчезновеніе солнца, когда онъ переходилъ изъ одного полушарія въ другое. Вс популяризаціи на свт не заставили бы его понять этого быстраго появленія и исчезновенія свта, подобнаго тому, которое въ комнат можно произвести быстрымъ открываніемъ и закрываніемъ ставень. По этому читатель можетъ судить о скорости, съ которою шли наши путешественники. Что касается до Медерика, то спокойно расположившись въ ух своего друга, точно на подушкахъ коляски, онъ мало заботился о мельканіи дня и ночи.

Между тмъ, наши друзья снова вошли въ освщенное полушаріе. Медерикъ высунулъ носъ изъ своего убжища.

— Мой милый, началъ онъ, въ естественныхъ наукахъ, самое интересное, есть изученіе различныхъ породъ одного и того-же рода животныхъ. Съ другой стороны, изученіе человческаго рода представляетъ совершенно особую привлекательность для ученыхъ. И такъ, мы будемъ изучать различныя племена громаднаго человческаго семейства. Оставайся въ освщенномъ полушаріи, чтобы можно было видть нашихъ братьевъ людей и читать на ихъ лицахъ подтвержденіе истины моихъ словъ. Съ перваго взгляда, и ты легко можешь убдиться въ этомъ, ихъ лица одинаково безобразны во всхъ странахъ. Но везд, я это знаю, они находятъ между собою нкоторыхъ, красотою которыхъ восхищаются, но это чистое воображеніе, такъ какъ народы не могутъ согласиться между собою въ понятіи о красот и каждый обожаетъ то, что презираетъ сосдъ. Только та истина дйствительно врна, которая одинаково истина для всхъ.

Я не буду боле распространяться объ общемъ безобразіи. Главныхъ человческихъ племенъ четыре: черное, красное, желтое и блое. Конечно, существуютъ и промежуточные оттнки. Если поискать, то можно подобрать вс тни, отъ чернаго до благо цвта включительно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Медерикъ замолчалъ, будучи опечаленъ тысячами истинъ, высказанныхъ имъ. Сидуанъ, не слушая его боле, сдлалъ шагъ и попалъ прямо въ Китай. Жители, ихъ города и цивилизація глубоко удивили его. Онъ ршился предложить вопросъ.

— Мой милый братъ Медерикъ, сказалъ онъ, вотъ народъ, популяризацію исторіи котораго я бы очень желалъ послушать. Конечно, это государство должно занимать обширное мсто въ лтописяхъ человчества?

— Мой милый, отвчалъ Медерикъ, такъ какъ ты не устаешь учиться, то я хочу сообщить теб, въ нсколькихъ словахъ, всеобщую исторію. Моя метода очень проста, я разсчитываю въ теченіи этихъ дней примнить ее всю. Она основывается на ничтожеств человка. Когда историкъ вопрошаетъ вка, онъ видитъ, какъ человческія общества доходили, мало по малу, до высшей степени цивилизаціи, чтобы потомъ снова впасть въ прежнее варварство. Такимъ образомъ, государства слдуютъ одно за другимъ и одно за другимъ рушатся, каждый разъ, какъ какой нибудь народъ достигалъ до высшей степени цивилизаціи, эта самая цивилизація длалась причиною его паденія и міръ возвращался къ первобытному невжеству. Въ начал, Египетъ построилъ свои пирамиды, окружилъ Нилъ городами, подъ снію храмовъ, онъ ршилъ великія задачи, ршеніе которыхъ человчество еще ищетъ въ настоящее время. Египтяне первые дошли до идеи объ единств Бога и о безсмертіи души. Потомъ Египетъ умираетъ, при безумныхъ празднествахъ Клеопатры, унося съ собою тайны восемнадцати вковъ. Мелодическая и утонченная Греція улыбается намъ, ея имя смшивается съ криками свободы и возвышенными пснями, она населяетъ небо своими мечтами, подъ ея рзцомъ оживляется мраморъ, но вскор, утомленная славой и любовью, она исчезаетъ, оставляя только развалины, въ доказательство своего прошедшаго величія. Вотъ, наконецъ, поднимается величественный Римъ, съ оружіемъ въ рукахъ покоряетъ онъ себ народы, управляетъ письменными законами и теряетъ свободу, пріобртя могущество, Римъ наслдуетъ богатства Египта, храбрость и поэзію Греціи, онъ весь наслажденіе, весь великолпіе, но когда эта воинственная нація превратилась въ куртизанку, сверный ураганъ пронесся по вчному городу и развялъ, по всмъ четыремъ странамъ свта, искусства и цивилизацію.

Если когда нибудь рчи Медерика заставляли звать Сидуана, то это именно тогда, когда онъ говорилъ такимъ образомъ.

— А Китай? скромно ршился спросить Сидуанъ.

— Китай! воскликнулъ Медерикъ, чертъ тебя возьми! Вотъ Я и не окончу моей всеобщей исторіи, теперь я потерялъ вдохновеніе, необходимое для такой задачи. Разв Китай существуетъ? Ты думаешь, что видишь его, и я согласенъ, что наружный видъ подтверждаетъ твои слова, по открой первую попавшуюся исторію, ты не найдешь и десяти страницъ объ этомъ мнимомъ государств. Одна часть свта никогда не знала исторіи Другой.

— А между тмъ, міръ не такъ великъ, замтилъ Сидуанъ.

— Я долженъ теб сказать, мой милый, не популяризируя боле, что я чрезвычайно уважаю Китай и даже немного боюсь его, какъ всего неизвстнаго. Мн кажется, что я вижу въ немъ великій народъ будущаго. Завтра, когда падетъ наша цивилизація, также какъ пали вс предшествовавшія ей, тогда, безъ сомннія, крайній востокъ наслдуетъ науки запада и сдлается, въ свою очередь, страною по преимуществу ученою. Это математическій выводъ изъ моей исторической методы.

— Математическій! вскричалъ Сидуанъ, только что, къ своему сожалнію, оставившій Китай. Я хочу учиться математик.

— Математика, мой милый, произвела много неблагодарныхъ., Но я, тмъ не мене, согласенъ дать теб попробовать изъ этого источника всхъ истинъ. Вкусъ его горекъ: человку надо много времени, чтобы привыкнуть къ вчной истин. Потому что, знай, только точныя науки даютъ познаніе истины, которую тщетно старались найти въ философіи.

— Философія! вскричалъ Сидуанъ,— мн кажется, дорогой братъ, что это должно быть очень пріятная наука.

— Конечно, мой милый, она иметъ свои прелести. Народъ любитъ посщать сумасшедшіе дома, привлекаемый туда своей любовью ко всму странному и удовольствіемъ смотрть на человческія страданія. Я удивляюсь, что люди не читаютъ съ увлеченіемъ философіи, потому что безумные, будучи философами, все-таки не перестаютъ быть очень забавными безумными. Медицина…

— Медицина! что ты не сказалъ раньше? Я хочу быть медикомъ, чтобы вылечить себя, когда у меня сдлается лихорадка.

— Пожалуй. Медицина хорошая наука, когда же она станетъ вылечивать, тогда сдлается наукой полезной. До тхъ поръ пока можно изучать ее, какъ любитель, не примняя къ длу, что было бы боле человчно. Она иметъ нкоторое сродство съ правомъ, которое изучаютъ чисто изъ любопытства, чтобъ потомъ боле никогда имъ не заниматься.

— Ну, Медерикъ, мн кажется, что не будетъ ничего дурнаго, если мы начнемъ съ изученія права.

— Нтъ, мой милый, скажемъ сначала нсколько словъ о риторик.

— Да, риторика мн тоже нравится.

— Греческій…

— Греческій, тмъ лучше для меня.

— Латинскій…

— Сначала латинскій, потомъ греческій, какъ теб угодно, Медерикъ. Но не лучше-ли будетъ изучить сначала англійскій, нмецкій, италіанскій, испанскій и другіе новйшіе языки?

— О! о! мой милый! вскричалъ задыхавшійся отъ усталости Медерикъ,— не торопись, прошу тебя. Я скромно сознаюсь, что могу сказать въ минуту только опредленное количество словъ. Каждая наука, если будетъ угодно Богу, придетъ въ свою очередь. Только надо побольше методы, а то мой первый урокъ не отличается ни ясностію изложенія, ни логической связью предметовъ. Будемъ разговаривать, если теб это нравится, по будемъ впередъ разговаривать спокойно и съ порядкомъ, которымъ отличается разговоръ порядочныхъ людей.

— Мой дорогой братъ Медерикъ, твои мудрыя слова заставляютъ меня думать. Я мало люблю говорить, еще меньше люблю слушать, потому что во второмъ случа мн надо думать, чтобы понимать, занятіе, совершенно безполезное въ первомъ. Конечно, я бы хотлъ изучить вс человческія знанія, по, право, я предпочитаю не знать ихъ всю жизнь, если ты не можешь сообщить мн ихъ въ трехъ словахъ.

— Э! мой милый, почему ты не высказалъ мн раньше все твое отвращеніе къ подробностямъ. Я для начала дамъ теб сейчасъ, не раскрывая рта, эссенцію тысячи и одной истины и все это однимъ жестомъ. Не слушай больше, смотри. Вотъ высшее искуство.

Говоря это, Медерикъ взобрался на носъ своего друга, который онъ такъ удачно сравнилъ съ деревенской колокольней. Онъ слъ верхомъ на его кончикъ и откинулся немного назадъ, смотря на своего друга съ насмшливымъ видомъ. Потомъ поднялъ правую руку, поднесъ указательный палецъ къ своему носу и, обернувшись на вс четыре стороны свта, онъ привтствовалъ ихъ самымъ любезнымъ помахиваньемъ свободныхъ четырехъ пальцевъ.

— О! сказалъ Сидуанъ,— въ такомъ случа невжды не т, которыхъ считаютъ ими. Очень благодаренъ за популяризацію.

X.
Различныя странныя и непредвиднныя встрчи нашихъ героевъ.

Когда наступилъ вечеръ, Сидуанъ вдругъ остановился. Я не врно выражаюсь, говоря вечеръ. То, что мы зовемъ вечеромъ и утромъ, не существовало для людей, которые могли слдовать за солнцемъ въ его теченіи. Я хотлъ сказать, что прошло около двнадцати часовъ, съ тхъ поръ какъ наши друзья пустились въ путь.

— У меня руки чешутся, сказалъ Сидуанъ.

— Почеши ихъ, мой милый, отвчалъ Медерикъ, я не могу предложить теб ничего боле. Но, скажи мн, неужели образованіе нисколько не смягчило твоей природной драчливости?

— Нтъ, братъ. Но, по правд сказать, мое недолгое царствованіе сдлало мн удары непріятными. Людей слишкомъ легко убивать.

— Я вижу, мой милый, что ты отлично понимаешь милосердіе. Ну, или же! Ты знаешь, что мы ищемъ Царство Счастливыхъ.

— Знаю-ли я! Да въ самомъ-ли дл мы ищемъ Царство Счастливыхъ?

— Какъ! Мы только это и длаемъ. Никогда человкъ не шелъ такъ прямо къ цли. Конечно, я принужденъ сознаться, что это Царство Счастливыхъ должно быть престранно расположено, потому что до сихъ поръ оно скрывается отъ нашихъ взглядовъ. Можетъ быть, было бы недурно спросить кого-нибудь о дорог.

— Да, надо обратить вниманіе на дороги, если мы хотимъ, чтобы они насъ куда-нибудь привели.

Въ эту минуту наши герои находились на большой дорог, недалеко отъ какого-то города. По обимъ сторонамъ дороги шли обширные парки, огороженные невысокими стнами, черезъ которыя спускались втви плодовыхъ деревьевъ, обремененныя яблоками, грушами и персиками, вкусными на видъ и въ такомъ количеств, что ихъ хватило бы на десертъ цлой арміи.

Подойдя поближе, они увидли, сидящаго у одной изъ стнъ, человка самаго несчастнаго вида. При ихъ приближеніи, несчастное существо поднялось, еле волоча ноги и дрожа отъ голода.

— Подайте милостыню, добрые господа, проговорилъ онъ.

— Милостыню! закричалъ ему Медерикъ,— я не знаю, мой другъ, гд она. Вы можетъ быть заблудились также, какъ и мы? Вы насъ очень обяжете, если можете указать намъ дорогу въ Царство Счастливыхъ.

— Подайте милостыню, добрые господа! повторилъ нищій. Вотъ три дня, какъ я ничего не лъ.

— Не лъ три дня! сказалъ пораженный Сидуанъ. Я не могъ-бы этого сдлать.

— Не лъ три дня! продолжалъ Медерикъ. Э! мой милый, къ чему длать подобные опыты? Всми признана, необходимость питанія для поддержанія жизни.

Нищій снова услся у стны. Онъ потиралъ себ руки, его глаза закрывались отъ слабости.

— Я очень голоденъ, тихо сказалъ онъ.

— Вы, значитъ, не любите ни персиковъ, ни грушъ, ни яблоковъ? спросилъ Медерикъ.

— Я все люблю, но у меня ничего нтъ.

— Э! мой милый, разв вы слпы? Протяните руку. У васъ передъ носомъ великолпный персикъ, который дастъ вамъ въ одно и тоже время и пищу и питье.

— Этотъ персикъ не мой, отвчалъ бднякъ.

Товарищи переглянулись, пораженные этимъ отвтомъ, не зная — смяться имъ или сердиться.

— Послушайте, сказалъ наконецъ Медерикъ, мы не любимъ, чтобы надъ нами смялись. Если вы бились объ закладъ, что уморите себя съ голоду, то, въ такомъ случа, мы нисколько вамъ не мшаемъ выигрывать ваше пари. Если-же, напротивъ, вы желаете прожить какъ можно больше, то шьте.

— Сударь, отвчалъ нищій, я вижу, что вы не здшній. А то вы-бы знали, что здсь отлично умираютъ съ голоду безъ всякаго пари. Здсь одни дятъ, другіе нтъ. Смотря по рожденію, человкъ принадлежитъ къ тому или къ другому изъ этихъ классовъ. Къ тому-же это заведенный порядокъ вещей, вы должно быть пришли очень издалека, если можете этому удивляться.

— Вотъ странный разсказъ. А сколько васъ такихъ, которымъ нечего сть?

— Много сотенъ тысячъ.

— Ахъ! Медерикъ, прервалъ Сидуанъ, эта встрча кажется мн самой странной и непредвиднной. Я никогда бы не поврилъ, что на земл существуютъ люди, которые могутъ обходиться безъ ды. Ты, значитъ, мн не все популяризировалъ?

— Мой милый, я не зналъ этой частности. Я рекомендую ее натуралистамъ, какъ новую, рзкую особенность, отдляющую людей отъ прочихъ животныхъ. Пойми-же теперь, что въ этой стран персики растутъ не для всхъ. Людскія мелочности имютъ свое величіе. Съ той минуты, какъ вс здшніе жители не имютъ общаго богатства, изъ этой несправедливости вытекаетъ высшая справедливость, беречь каждому свое достояніе.

Нищій сталъ снова улыбаться, своей кроткой и раздирающей душу улыбкой. Он согнулся подъ собственной тяжестью, какъ-бы не думая боле и отдавая себя во власть судьбы. Потомъ онъ снова пробормоталъ, своимъ протяжнымъ голосомъ.

— Подайте милостыню, мои добрые господа!

— Подать милостыню, сказалъ Медерикъ, я теперь знаю гд она. Этотъ персикъ не твой и ты не смешь его взять, повинуясь, въ этомъ случа, законамъ твоей страны, всосавъ съ молокомъ матери уваженіе къ собственности. Это отличныя правила, которыя должны быть твердо внушены людямъ, если они хотятъ, чтобы шаткое зданіе ихъ общества не рушилось при первомъ анализ. Я, не принадлежа къ этому обществу, могу нарушить его законы, не принеся ни малйшаго вреда ни ихъ законодательству, ни ихъ нравственнымъ врованіямъ. Возьми же этотъ плодъ, и съшь его, несчастный!

Говоря такимъ образомъ, Медерикъ сорвалъ персикъ и подалъ его нищему. Послдній жадно схватилъ его, по потомъ, вмсто того, чтобы поднести ко рту, онъ бросилъ его обратно черезъ стну въ паркъ. Медерикъ, при вид этого, нисколько не удивился.

— Мой милый, сказалъ онъ Сидуану, я прошу тебя посмотрть на этого человка. Онъ представляетъ собою чистйшій типъ всего человчества. Онъ страдаетъ и покоряется. Онъ гордится своими страданіями и своей покорностью. Почитаю его великимъ мудрецомъ.

Сидуанъ сдлалъ нсколько шаговъ, опечаленный тмъ, что долженъ былъ оставить этого бдняка умирающимъ съ голоду. Онъ не старался объяснить себ поведеніе несчастнаго, можетъ быть, надо было быть боле человкомъ, чтобы разршить такую задачу. Уходя онъ подобралъ персикъ и теперь смотрлъ вокругъ себя, ища какого нибудь, мене совстливаго, бдняка, который взялъ-бы этотъ персикъ.

Подходя къ городу, онъ увидлъ выходящую оттуда толпу богато одтыхъ людей, сопровождавшихъ носилки, на которыхъ лежалъ старикъ. Въ десяти шагахъ Сидуанъ увидлъ, что старику было не боле сорока лтъ. Годы не могли состарить его лице, ни ублить его волосы. Наврно, судя по его блдному лицу и слабости, его членовъ, несчастный умиралъ съ голоду.

— Мой братъ Медерикъ, сказалъ Сидуанъ, предложи мой персикъ этому бдняку. Я не могу понять, какъ онъ можетъ во всемъ нуждаться, лежа въ шелку и бархат. Но у него такой жалкій видъ, что это наврно нищій.

Медерикъ думалъ также, какъ и его другъ.

Сударь, вжливо сказалъ онъ, обращаясь къ человку на носилкахъ,— вы, вроятно, не ли сегодня. Въ жизни бываютъ такія случайности.

Человкъ полуоткрылъ глаза.

— Вотъ уже десять лтъ, какъ я больше не мъ, отвчалъ онъ.

— Что онъ говоритъ! вскричалъ Сидуанъ.— Несчастный!

— О! продолжалъ Медерикъ,— вамъ должно быть вдвойн тяжело нуждаться въ хлб, при окружающей васъ роскоши. Вотъ, другъ мой, возьмите этотъ персикъ и утолите вашъ голодъ.

Лежавшій даже не открылъ глазъ. Онъ пожалъ плечами.

— Персикъ, сказалъ онъ,— спросите, хотятъ-ли мои носильщики пить? Сегодня утромъ мои служанки, прекрасныя двушки, съ голыми руками, стояли передо мною на колнахъ, предлагая мн корзины, наполненныя плодами, только-что снятыми съ деревьевъ. Запахъ всего этого причинилъ мн болзнь.

— Значитъ, вы не нищій, прервалъ озадаченный Сидуанъ.— Нищіе дятъ иногда. Я же вамъ сказалъ, что никогда не мъ.

— А какъ называется эта гадкая болзнь?

Медерикъ, понявшій какова была нищета этого несчастнаго, украшеннаго кружевами и драгоцнными камнями, взялся отвчать за него Сидуану.

— Это болзнь бдныхъ милліонеровъ, сказалъ онъ. Она не иметъ ученаго названія, потому что лекарства не оказываютъ на нее никакого вліянія, она вылечивается только нищетою. Мой милый, этотъ баринъ не стъ только потому, что у него слишкомъ много всего.

— Ну! вскричалъ Сидуанъ,— вотъ такъ свтъ! Я понимаю еще, до извстной степени, что можно не сть, когда сть нечего, но я отказываюсь признать логичнымъ, если человкъ, обладая громаднымъ количествомъ плодовыхъ деревьевъ, не стъ совсмъ. Въ какую это дикую страну мы попали?

Человкъ на носилкахъ приподнялся до половины, утшенный наивностью Сидуана.

— Сударь, отвчалъ онъ,— вы въ самой цивилизованной стран. Фазаны стоятъ очень дорого, но даже моимъ собакамъ они надоли. Да сохранитъ васъ Богъ отъ пировъ этого свта. Я отправляюсь къ одной моей хорошей знакомой, чтобы постараться състь ломоть чернаго хлба. Вашъ видъ далъ мн аппетитъ.

Сказавъ это, онъ снова легъ и шествіе медленно двинулось въ дорогу. Сидуанъ, слдуя за нимъ взглядомъ, пожалъ плечами, покачалъ головою и щелкнулъ пальцами, очень ясно выражая этими знаками свое презрніе и удивленіе. Потомъ онъ вошелъ въ городъ, продолжая держать въ рукахъ персикъ, съ которымъ ему было такъ трудно раздлаться. Медерикъ думалъ.

Пройдя шаговъ десять, Сидуанъ почувствовалъ легкое препятствіе, удерживавшее его лвую ногу. Онъ думалъ, что его панталоны зацпились за какой-нибудь колючій кустарникъ. Но наклонившись, онъ былъ очень удивленъ: человкъ, жаднаго и жестокаго вида, держалъ его за ногу. Этотъ человкъ ни боле, ни мене какъ требовалъ кошелекъ отъ путешественниковъ.

Сидуанъ встрчалъ на дорогахъ однихъ нищихъ и поэтому его милосердіе разыгралось. Онъ хорошенько не разслушалъ, что сказалъ остановившій его и, взявъ его за шиворотъ, поднялъ на равн съ лицомъ, чтобы легче разговаривать.

— Э! бдняжка, сказалъ Сидуанъ, не голоденъ-ли ты. Я охотно дамъ теб этотъ персикъ, если онъ можетъ облегчить твои страданія.

— Я не голоденъ, отвчалъ негодяй. Я только-что вышелъ изъ прекрасной таверны, гд я нался и напился на три дня.

— Чего же ты отъ меня хочешь?

— Хорошъ бы я былъ, если бы останавливалъ прохожихъ для того, чтобы брать у нихъ персики. Я требую твой кошелекъ.

— Кошелекъ! а для чего, если ты сытъ на три дня?

— Чтобы разбогатть!

Удивленный Сидуанъ взялъ Медерика въ другую руку и серьезно глядлъ на него.

— Мой братъ, сказалъ Сидуанъ, жители этой страны сговорились посмяться надъ нами. Богъ не могъ сотворить такихъ безсмысленныхъ существъ. Вотъ дуракъ, который, не будучи голоденъ, останавливаетъ прохожихъ и требуетъ у нихъ кошелекъ, безумный, у котораго отличный аппетитъ и который хочетъ потерять его, сдлавшись богатымъ.

— Ты правъ, отвчалъ Медерикъ, все это совершенно врно. Только ты, кажется, не понимаешь, какого сорта нищаго ты держишь въ рукахъ. Воры принимаютъ только ту милостыню, которую они берутъ сами.

— Слушай, сказалъ тогда Сидуанъ разбойнику, во первыхъ, ты не получишь моего кошелька. Затмъ, я считаю необходимымъ, дать теб маленькое наказаніе. Я не могу оставить тебя сть спокойно, имя въ виду, что только что сейчасъ мы оставили бдняка., умирающаго съ голоду. На дняхъ мой братъ Медерикъ прочтетъ мн кодексъ, тогда я вернусь, чтобы повсить тебя по всмъ правиламъ, а сегодня я удовольствуюсь тмъ, что выкупаю твою скверную рожу въ болот, которое лежитъ у моихъ ногъ. Напейся, другъ мой, на три дня.

Сидуанъ распустилъ пальцы и мошенникъ упалъ въ болото. Честный человкъ утонулъ бы, негодяй выплылъ.

Путешественники, не оглядываясь, стали продолжать путь, Сидуанъ, продолжая держать персикъ, Медерикъ, думая о трехъ послднихъ встрчахъ.

— Мой милый, вдругъ сказалъ послдній, ты теперь достаточно хорошо составляешь фразы. Ты никогда не говорилъ такъ хорошо.

— О! отвчалъ Сидуанъ, это просто дло привычки. Я не дерусь боле, я говорю.

— Замолчи, прошу тебя, я хочу сообщить теб важныя соображенія. Я возстановилъ въ ум печальное общество, которое могло показать намъ, мене чмъ въ часъ, честнаго человка, умирающаго съ голода, негодяя съ полнымъ желудкомъ и безпомощнаго богача. Въ этомъ очень много поучительнаго.

— Изъ состраданія, не поучай меня боле! Я хочу просто на просто думать, что мы встртили сегодня людей особенной породы, еще неописанной ни однимъ путешественникомъ.

— Я понимаю тебя, мой милый. Я читалъ очень интересныя подробности въ старыхъ книгахъ. Есть страны, въ которыхъ у жителей только одинъ глазъ и то по средин лба, другія, въ которыхъ люди на половину люди, на половину лошади, у третьихъ головы и груди составляютъ одно и тоже. Безъ сомннія, мы въ эту минуту проходимъ по стран, въ которой у жителей душа въ пяткахъ, что мшаетъ имъ здраво судить о вещахъ и придаетъ замчательную безрасудность ихъ дйствіямъ и словамъ. Это чудовища. Человкъ, сотворенный по образу Божію, есть существо совсмъ иное.

— Это правда, Медерикъ, мы съ тобою въ стран чудовищъ. Э! посмотри. Вотъ идетъ къ намъ четвертый нищій, котораго я ждалъ. Кажется онъ достаточно ободранъ, худъ и голоденъ.

Приближавшійся человкъ шелъ по краю канавы, балансируя изъ любви къ искусству. Онъ шелъ, заложивъ руки за спину и поднявъ голову, его худое тло болталось подъ плохой одеждой, лицо выражало какое то странное смшеніе безумія и страданія. Казалось, что онъ мечталъ, съ пустымъ желудкомъ, о роскошномъ и вкусномъ обд.

— Я ровно ничего не понимаю на свт, продолжалъ Сидуанъ, если этотъ бродяга не возьметъ моего персика. Онъ умираетъ съ голоду и не кажется мн ни негодяемъ, ни честнымъ человкомъ. Все дло въ томъ, чтобы вжливо предложить ему его. Мой милый Медерикъ, возьми на себя это щекотливое порученіе.

Медерикъ сошелъ на землю. Когда онъ былъ на носк башмака Сидуана, прогуливавшійся человкъ замтилъ его.

— О! сказалъ онъ, какое хорошенькое, маленькое наскомое! Мой прекрасный другъ, вы пьете росу и питаетесь цвтами?

— Сударь, отвчалъ Медерикъ, чистая вода разстроиваетъ мн желудокъ и я не могу слышать, безъ головной боли, запаха духовъ.

— Э! наскомое говоритъ! Вотъ прекрасная встрча! Вы спасаете меня изъ ужаснаго состоянія, мой хорошенькій жучекъ.

— Значитъ вы сознаетесь, что голодны?

— Голоденъ! разв я сказалъ это? Конечно, я всегда голоденъ.

— И вы охотно съли бы персикъ?

— Я очень люблю персикъ за его бархатистую кожу. Но благодарю, я не могу сть. У меня совсмъ другое въ голов. Я наконецъ нашелъ то, чего искалъ цлый часъ.

— Чего же искали вы, вскричалъ въ нетерпніи Сидуанъ, какъ не кусокъ хлба?

— Отлично! вскричалъ бднякъ, вторая находка! Великанъ! Господинъ великанъ, я искалъ идеи.

При этомъ отвт Сидуанъ слъ на край дороги, предвидя длинныя объясненія.

— Идеи? повторилъ онъ, что это такое?

— Господинъ великанъ, продолжалъ, не отвчая на вопросъ, ихъ собесдникъ, я поэтъ по рожденію. Вамъ извстно, что нищета мать геніальности, поэтому я бросилъ мой кошелекъ въ рку. Съ этого счастливаго дня, я оставляю на долю дураковъ искать себ пищу. Я не занимаюсь этимъ боле, а ищу по дорогамъ идей. Я мъ какъ можно меньше, чтобы быть какъ можно геніальне. Не тратьте напрасно вашего состраданія, сожаля меня, я только тогда чувствую себя дйствительно голоднымъ, когда не нахожу моихъ милыхъ идей. Сейчасъ при вид вашего маленькаго друга, мн пришли въ голову дв или три прекрасныя строфы, съ гармоническими и богатыми рифмами. Судите сами, долженъ ли я быть радъ. Потомъ когда я васъ замтилъ, я, говоря откровенно, испугался послдствій подобнаго обстоятельства. Но вашъ видъ внушилъ мн еще нсколько строфъ.

— Праведный Боже! вскричалъ Сидуанъ посл минутнаго молчанія, дйствительно, страна еще нелпе, чмъ я думалъ. Вотъ безумный самаго страннаго сорта.

— Мой милый, отвчалъ Медерикъ, это сумасшедшій, но сумасшедшій невинный, нищій съ благородной душей, дающій людямъ боле, чмъ получаетъ отъ нихъ. Мн кажется, что я начинаю любить, какъ и онъ, большія дороги и хорошенькую охоту за идеями. Станемъ, какъ теб угодно, плакать или смяться, видя его великимъ и смшнымъ, но я прошу тебя не помщать его между давишними чудовищами.

— Помщай его куда хочешь, братъ мой, отвчалъ Сидуанъ въ зломъ расположеніи духа. Персикъ остается по прежнему у меня, а эти четыре безумца до того смутили мои мысли на счетъ земныхъ благъ, что я не смю състь его.

Между тмъ поэтъ слъ на край дороги и писалъ пальцемъ по пыли. Добрая улыбка мелькала на его худомъ лиц, придавая ему дтское выраженіе. Услышавъ послднія слова Сидуана, онъ сказалъ, какъ бы пробуждаясь.

— Сударь, вы въ самомъ дл затруднены этимъ персикомъ? Дайте его мн. Я знаю здсь не подалеко кустарникъ любимый воробьями. Я положу туда вашъ персикъ и увряю, что отказа не будетъ. Завтра я возьму косточку и посажу ее гд нибудь, для будущихъ поколній воробьевъ.

Онъ взялъ персикъ и сталъ снова писать.

— Мой милый, сказалъ Медерикъ, вотъ мы и отдали нашу милостыню. Чтобы успокоить твой умъ, я замчу теб, что мы возвратили воробьямъ то, что имъ принадлежало. Что касается насъ, то мы постараемся больше не сть того, что намъ пошлетъ небо. Наше путешествіе по этой стран возродило въ насъ новые и печальные вопросы. Мы ихъ изучимъ въ близкомъ будущемъ. Въ настоящее-же время, будемъ довольствоваться поисками за Царствомъ Счастливыхъ.

Поэтъ продолжалъ писать, лежа въ пыли, съ открытою головою.

— Э! сударь, закричалъ ему Медерикъ, не можете-ли вы намъ указать Царство Счастливыхъ?

— Царство Счастливыхъ! отвчалъ безумецъ, поднявъ голову, вы не могли ни къ кому лучше обратиться. Я часто бываю въ этой стран.

— Какъ! она близко отсюда? Мы обошли весь свтъ и не могли ея найти.

— Царство Счастливыхъ, сударь, везд и нигд. Т, которые ищутъ его, какъ земнаго царства, съ городами и деревнями, проведутъ цлую жизнь рядомъ съ нимъ, никогда не открывъ его. При всей своей обширности, оно занимаетъ очень мало мста.

— А какая дорога ведетъ къ нему?

— О! дорога прямая и простая. Какова-бы ни была страна, въ которой вы находитесь, на свер или на юг, разстояніе всегда тоже и вы можете, сдлавъ одинъ шагъ, перейти его границу.

— Хорошо! прервалъ Сидаунъ, это мое дло. Въ какую сторону долженъ я сдлать этотъ шагъ?

— Я говорю вамъ, что все равно въ какую сторону. Дайте я васъ проведу. Прежде всего закроите глаза. Хорошо. Теперь поднимите ногу.

Сидуанъ, съ закрытыми глазами, поднявъ ногу, ждалъ нсколько секундъ.

— Опустите ногу, скомандовалъ снова поэтъ. Такъ! Теперь, господа, вы въ Царств.

Онъ не пошевелился со своего пыльнаго ложа и спокойно доканчивалъ строфу.

Сидуанъ и Медерикъ очутились среди Царства Счастливыхъ.

XI.
Образцовая школа.

— Пришли-ли мы наконецъ? спросилъ Сидуанъ. Я усталъ, мн нуженъ тронъ, чтобы отдохнуть.

— Пойдемъ впередъ, мой милый, отвчалъ Медерикъ: Намъ надо узнать наше государство. Страна мн кажется очень мирной. Сегодня вечеромъ мы отдохнемъ.

Путешественники проходили города и деревни, смотря вокругъ себя. Земля опечалила ихъ и они находили отдыхъ, глядя на чистый горизонтъ, на мирный народъ этого забытаго уголка свта. Я уже сказалъ, что Царство Счастливыхъ не было раемъ съ медовыми и молочными рками, но это была страна нжнаго свта и святаго спокойствія.

Медерикъ понялъ восхитительное равновсіе этого государства. Однимъ лучемъ свта мене и была-бы ночь, однимъ лучемъ боле и свтъ рзалъ-бы глаза. Медерикъ говорилъ себ, что мудрость должна быть тамъ, гд человкъ ршился обуздывать одинаково добро и зло и помириться со своимъ положеніемъ на земл, не длая ни слишкомъ большихъ самопожертвованій, ни преступленій.

Идя дале, они встртили среди одного поля большой сарай, окруженный ршетками. Медерикъ узналъ образцовую школу, устроенную Примеверой, для ея любезныхъ животныхъ. Ему уже давно хотлось узнать результаты этого опыта усовершенствованія. Онъ веллъ Сидуану лечь около ршетки, потомъ, прижавшись къ ней лицомъ, они оба могли слдить совершенно свободно за всми подробностями страннаго зрлища, которое докончило ихъ воспитаніе.

Съ перваго взгляда друзья не могли понять, что за странныя животныя были передъ ними. Три мсяца ласкъ, взаимнаго обученія и умренности совершенно измучили несчастныхъ животныхъ. Худые и плшивые львы, казались громадными ободранными кошками, волки бродили опустя голову, худе самыхъ тощихъ собакъ, что касается до другихъ животныхъ, боле нжнаго сложенія, они лежали въ повалку на земл, въ самомъ плачевномъ состояніи. Птицы и наскомыя были еще мене узнаваемы, лишившись яркихъ цвтовъ, ихъ украшавшихъ. Вс эти несчастныя созданія дрожали отъ холода и голода, переставъ быть тмъ, чмъ ихъ создалъ Богъ, но за то ставъ вполн цивилизованными.

Мало по малу, Сидуанъ и Медерикъ начали различать разныхъ животныхъ. Несмотря на свое уваженіе къ прогрессу и благодяніямъ образованія, они не могли не пожалть этихъ жертвъ добра. Печально видть такой упадокъ.

Между тмъ, животныя образцовой школы собрались мало по малу на средину сарая, тутъ они составили кругъ и приготовились держать совтъ.

Левъ, какъ сохранившій боле другихъ свою силу, началъ говорить первымъ.

— Друзья мои, сказалъ онъ, наше самое пылкое желаніе, имя счастіе быть заключенными здсь, есть стремленіе все боле и боле подвигаться по прекрасному пути къ братству и совершенствованію, по которому мы слдуемъ съ такими замчательными результатами.

Шумъ одобренія прервалъ его слова.

— Я только могу, продолжалъ онъ, когда порядокъ возстановился, представить вамъ восхитительную картину вознагражденія, ожидающую насъ за наши усилія. Мы составимъ въ будущемъ одинъ народъ, будемъ говорить однимъ языкомъ, тогда какъ высшая радость будетъ состоять въ томъ, чтобы не быть боле самимъ собою и даже забыть кмъ былъ. Хорошо ли вы представляете себ прелесть того часа, когда породы перестанутъ существовать и у всхъ животныхъ будутъ одн мысли, одни вкусы и одни интересы? О! друзья мои, какой прекрасный день и какъ онъ будетъ веселъ!

Новый шумъ выразилъ удовольствіе собранія.

— Такъ какъ мы, продолжалъ левъ, мечтаемъ о томъ, чтобы день этотъ наступилъ скоре, то необходимо принять для этого мры. Діэта, которую мы до сихъ поръ наблюдали, конечно, прекрасна, но я нахожу, что она мало питательна. Намъ прежде всего необходимо жить, а мы все худемъ. Смерть не замедлитъ, если мы, въ похвальномъ желаніи питать нашу душу, будемъ продолжать не обращать вниманія на питаніе тла. Безразсудно стараться попасть въ рай, которымъ мы будемъ не въ состояніи пользоваться, по самой природ употребленныхъ для этого средствъ. Необходима радикальная реформа. Молоко есть пища очень нравственная, легко сваримая и смягчающая нравы, но я думаю выразить общее мнніе, сказавъ, что мы не можемъ переносить боле молока, что нтъ ничего безвкусне, что, наконецъ, намъ нужно что-нибудь боле разнообразное и мене отвратительное.

Страшный крикъ одобренія встртилъ послднія слова оратора. Ненависть къ молоку была всеобщая у этихъ почтенныхъ животныхъ, питавшихся имъ три мсяца. Ежедневная порція производила въ нихъ тошноту.

Наконецъ молчаніе было возстановлено.

— И такъ, друзья мои, опять началъ тогда левъ, въ основаніи мы вс согласны. Надо отмнить мололо я вмсто него придумать какую-нибудь питательную пищу, которая, въ тоже время, помогла бы нашимъ благимъ мыслямъ. Пусть каждый изъ насъ предложитъ что-нибудь, затмъ, мы ршимъ въ пользу того кушанья, за которое будетъ большинство. Впредь обо составитъ нашу обыкновенную пищу. Я нахожу безполезнымъ напоминать, что при этомъ выбор вами должно руководить полное отреченіе отъ вашихъ личныхъ вкусовъ и желаніе придумать пищу, которая одинаково годилась бы для всхъ, представляя, въ особенности, гарантію нравственности и здоровья.

Въ этомъ мст рчи, энтузіазмъ достигъ крайней степени. Ничто не можетъ быть пріятне, какъ говорить о нравственности, когда желудокъ предварительно наполненъ.

Левъ говорилъ смиреннымъ и любезнымъ тономъ. Жестомъ онъ попросилъ вниманія и кончилъ въ такихъ выраженіяхъ:

— Я считаю себя обязаннымъ, вслдствіе моей долгой опытности, высказать первымъ мое мнніе объ этомъ щекотливомъ предмет. Я выскажу его со всей скромностью, которая прилична простому члену этого собранія, но въ тоже время и съ полнымъ убжденіемъ. Если мое кушанье не будетъ принято единодушно, то я стану отчаяваться въ нашемъ будущемъ единств. По чистой совсти, долго обдумывая этотъ вопросъ о кушаньи, всего боле намъ подходящемъ и взявъ, главнымъ образомъ, въ соображеніе общій интересъ, я громко утверждаю, что ничто не удовлетворитъ желудокъ и сердце каждаго такъ, какъ большой кусокъ кроваваго мяса утромъ, второй кусокъ въ полдень и третій вечеромъ.

Левъ остановился, ожидая апплодисментовъ, которыхъ, по его мннію, заслуживало его предложеніе. Онъ былъ очень удивленъ недостаткомъ единодушія въ одобреніяхъ. Прощай единодушіе! Волки и другіе дикіе зври, также какъ птицы и наскомыя съ кровожадными вкусами, восхищались прекраснымъ выборомъ. Но животныя другихъ породъ, живущія въ лугахъ и на берегахъ прудовъ, выражали своимъ молчаніемъ и печальными минами, какъ мало образовательнаго значенія придавали они мясу.

Прошло нсколько минутъ въ холодности и тягостномъ молчаніи. Оспаривать мннія сильныхъ есть большой рискъ, особенно когда они говорятъ во имя братства. Тмъ не мене, одна овца, боле ршительная, чмъ ея сестры, рискнула, наконецъ, заговорить.

— Такъ какъ мы собрались, сказала она, чтобы выразить откровенно наши мннія, то дайте и мн высказать мое, съ наивностью, которая идетъ къ моей природ. Я признаюсь, что не имю никакого понятія о кушань, которое предложилъ братъ мой левъ. Очень можетъ быть, что оно пріятно на вкусъ и полезно для. Желудка, я не спорю, но я думаю, что для нравственности, это кушанье будетъ вредно. Однимъ изъ самыхъ твердыхъ основаній нашего прогресса должно быть уваженіе жизни, питаться тлами убитыхъ не значитъ уважать ее. Не слишкомъ-ли братъ мой левъ увлекся своимъ усердіемъ, не возбудитъ-ли это кушанье безконечную войну, вмсто того, чтобы привести насъ къ единству, о которомъ онъ говорилъ въ такихъ горячихъ выраженіяхъ? Я знаю, мы честныя животныя, мы не станемъ сть другъ друга. Оттолкнемъ отъ себя эту гадкую мысль! Такъ какъ люди говорятъ, что могутъ сть насъ, не переставая быть добрыми созданіями по образу Божію, то, конечно, мы можемъ, въ свою очередь сть людей. Но все-таки я боюсь соблазна къ насилію, если людей вдругъ не хватитъ. Поэтому, я не могу вотировать такую неблагоразумную пищу. Поврьте мн, только одно кушанье вполн годится для насъ, кушанье въ изобиліи производимое землею, кушанье здоровое, освжающее и разнообразное до безконечности, добываніе котораго легко и пріятно. О, что за роскошный пиръ, братья мои, представляютъ овощи и вс горныя и луговыя травы! Я говорю объ этомъ безъ всякой, задней мысли, руководясь единственно мыслью — жить, безъ убійства. Я совершенно справедливо сказала, что вн травяной пищи нтъ единства.

Овца замолкла, глядя какое впечатлніе произвели ея слова. Нсколько одобреній послышалось со стороны лошадей, быковъ и другихъ травоядныхъ. Что же касается животныхъ, одобрившихъ выборъ льва, они приняли новое предложеніе съ презрніемъ, и съ гримасами, не предвщавшими оратору ничего хорошаго.

Тогда заговорилъ шелковичный червь, близорукое и безтактное созданіе. Это былъ суровый философъ, мало заботившійся о мнніи другихъ и проповдывавшій добро для добра.

— Жить безъ убійства, сказалъ онъ, прекрасно. Я не могу не восхищаться словами моей сестры, овцы. Только она мн кажется слишкомъ большой лакомкой. Вмсто одного кушанья, которое мы ищемъ, она предлагаетъ намъ пятьдесятъ. Разв она забыла, что умренность и презрніе ко вкуснымъ блюдамъ должны составлять необходимыя качества всякаго животнаго, стремящагося къ прогрессу? Будущность общества зависитъ отъ пищи: сть мало и одно кушанье — вотъ единственное средство ускорить появленіе высшей цивилизаціи. Поэтому, я предлагаю, со своей стороны, наблюдать за нашимъ аппетитомъ, въ особенности же довольствоваться однимъ сортомъ листьевъ. Выборъ зависитъ отъ вкуса, но мн кажется, что листья тутоваго дерева должны нравиться всмъ.

— Ахъ ты старый пустомеля, закричалъ одинъ пеликанъ, разв мы не достаточно и безъ того худы, чтобы рисковать получить спазмы въ желудк, питаясь сырой травой? Соглапіайсй сколько теб угодно съ овцей, я же согласенъ съ моимъ братомъ львомъ, что ничто такъ не питаетъ, какъ мясо, но только не кровавое мясо, а блое и нжное мясо рыбъ, эта вкусная и любимая всми пища. Наконецъ, такъ какъ море занимаетъ дв трети земнаго шара, то мы будемъ имть громадный складъ провизіи и мн кажется, что этотъ послдній аргументъ долженъ достаточно убдить моихъ братьевъ.

Но братья не убдились. Они нашли нужнымъ, для закрытія преній, поднять страшный гвалтъ. Сколько было животныхъ, столько же и мнній, не нашлось ни одной пары, думавшей одинаково. Каждый принялся жестикулировать и кричать, предлагая свое кушанье и защищая его во имя пользы и нравственности. Еслибы вс предложенныя кушанья были приняты, то весь свтъ пошелъ бы на нихъ, не осталось бы ничего, что не было бы предложено въ пищу, начиная отъ листьевъ до дерева, отъ мяса до камней.

Среди этого шума, молоденькая кошка старалась дать понять собранію, что иметъ сообщить ему ршительную истину. Она такъ старалась, что наконецъ ей удалось немного возстановить молчаніе.

— О! сказала она, дорогіе братья, покончите этотъ споръ, который здсь огорчаетъ нжныя существа. Мое сердце обливается кровью, глядя на эту сцену. Увы! какъ далеки мы отъ кроткихъ нравовъ и благоразумной сдержанности въ рчахъ, до которыхъ я, съ своей стороны, стараюсь достигнуть съ самыхъ юныхъ лтъ. Что за предметъ для спора! Пища, служащая поддержкой бренному тлу! Придите въ себя, вы станете смяться надъ своимъ гнвомъ и бросите этотъ пустой вопросъ. Выборъ, боле или мене удачный, жизненныхъ припасовъ, не достоинъ занимать насъ ни минуты. Станемъ жить,какъ мы жили, заботясь только о нравственномъ усовершенствованіи. Будемъ размышлять, братья мои, и пить наше молоко. Къ тому же, молоко очень пріятно на вкусъ, я считаю его гораздо выше тхъ блюдъ, которыми вы хотите замнить его.

Страшный ревъ встртилъ послднія слова. Злополучная идея молодой кошки привела животныхъ въ окончательную ярость, напомнивъ противный напитокъ, которымъ они полоскали желудокъ въ теченіи трехъ длинныхъ мсяцевъ. Они почувствовали страшный голодъ, еще боле усиленный гнвомъ. Природа взяла верхъ. Они въ одну секунду забыли добрыя отношенія, которыя должны существовать между цивилизованными животными, и, не говоря дурнаго слова, схватили другъ друга за горло. Т, которые предлагали мясо, ршились подтвердить свои слова примромъ. Другіе, не имя ни зеренъ, ни травы, ни рыбы, и ничего такого, на чемъ могли бы вымстить свой гнвъ, удовольствовались тмъ, что послужили жертвами для мщенія своихъ братьевъ.

Нсколько минутъ продолжалась ужасная свалка. Число голодныхъ быстро уменьшалось, а между тмъ ни одного раненнаго не оставалось на земл. Это была странная битва, въ которой мертвые пропадали неизвстно куда. Черезъ какіе нибудь четверть часа, все было чисто. Осталось только десять или двнадцать дикихъ зврей, которые съ полузакрытыми глазами облизывались отъ удовольствія.

Образцовая школа получила въ результат самое полное единство, какое только можно себ представить, состоящее въ томъ, чтобы соединиться душею и тломъ съ ближнимъ. Можетъ быть, это то самое единство, которое человкъ смутно сознаетъ, конечная цль, къ которой стремится весь свтъ, стараясь соединить вс существа въ одно. Но какая насмшка надъ идеями нашего вка, которыя общаютъ совершенствованіе и братство существамъ съ различными инстинктами и привычками, въ которыхъ дыханіе жизни производитъ такіе противуположные результаты! Не философствуя боле, скажемъ, что львы всегда останутся львами.

— Мой братъ Медерикъ, сказалъ Сидуанъ, мы видимъ теперь передъ собою дюжину негодяевъ, у которыхъ на совсти тяжелое бремя грховъ. Они говорили какъ нельзя лучше, но дйствовали какъ негодяи. Посмотримъ, также ли крпки мои кулаки, какъ прежде.

Говоря это, онъ однимъ ударомъ кулака разрушилъ весь сарай. Оставшіеся, единственная надежда перерожденія животныхъ, даже не вскрикнули. Медерикъ, казалось, былъ опечаленъ этимъ наказаніемъ.

— Э! мой милый, вскричалъ онъ, отчего ты не посовтовался со мною! Вотъ ударъ, объ которомъ ты будешь сожалть и раскаиваться. Выслушай меня.

— Какъ! Братъ мой, разв я поступилъ несправедливо?

— Да, слдуя нашимъ идеямъ о добр. Дйствительно ли волкъ поступаетъ дурно, когда стъ овцу? Человкъ, другъ овецъ, который поднесъ бы волку блюдо овощей, не былъ ли бы гораздо боле смшенъ, чмъ волкъ виновенъ? Существуютъ законы, которые ускользаютъ отъ нашего пониманія и которые мы называемъ гадкимъ словомъ, судьба. Мы безумно хотимъ противодйствовать природ. Признавая, что зло было сотворено, мы представляемъ изъ себя наказывающихъ, и награждающихъ судей, потому что нашъ умъ слишкомъ слабъ, чтобы проникнуть во все, чтобы доказать намъ, что передъ Богомъ все добро: Замть глупое правосудіе твоего удара кулакомъ. Ты наказалъ этихъ животныхъ за то, что они дйствовали по тмъ законамъ, по которымъ они должны жить. Ты судилъ о нихъ эгоистически, съ точки зрнія чисто человческой, въ особенности подъ вліяніемъ страха смерти, который внушилъ человку уваженіе къ жизни. Наконецъ, тебя огорчило то, что одна порода уничтожаетъ, другую, тогда какъ ты самъ, безъ малйшихъ угрызеній совсти, питаешься мясомъ обихъ.

— Дорогой мой Медерикъ, говори ясне, а то а нисколько, не буду раскаиваться въ моемъ удар.

— Я понимаю тебя, мой милый. Я хотлъ сказать, что вообще зло существуетъ, а это избавляетъ меня отъ труда доказывать теб, что абсолютное добро невозможно. Къ тому же обломки, на которыхъ мы сидимъ, служатъ этому доказательствомъ. Но, скажи мн, ты хотлъ състь этихъ зврей?

— Конечно, нтъ. Я не люблю такой дичи.

— Въ такомъ случа, мой милый, для чего же было ихъ убивать?

При этомъ вопрос Сидуанъ страшно озадачился. Онъ искалъ отвта и не нашелъ. Глубочайшее удивленіе выразилось въ его большихъ голубыхъ глазахъ.

— Да, вскричалъ онъ наконецъ, ты правъ, говоря что мой ударъ былъ глупъ. Убивать можно только для того, чтобы сть. Вотъ практическое правило, отличающееся въ высшей степени относительной или человческой справедливостью, о которой ты мн говорилъ. Люди должны бы были написать это правило золотыми буквами на стнахъ своихъ судовъ и на знаменахъ арміи. Увы! бдные мои кулаки! Убивать надо только для того, чтобы, сть!

XII.
Нравоученіе.

Солнце исчезло за холмами. Земля, окутанная въ пріятную тнь, на половину уже спала. Небо было блдно и непрозрачно. Это-самое печальное время дня. Ночь еще не наступила, свтъ тихо, точно съ сожалніемъ, погасалъ. Въ такое время, человкъ чувствуетъ какое-то неопредленное безпокойство и громадную потребность вры и надежды. Первые лучи солнца вызываютъ на уста псню, послдніе — на глаза слезы. Какая причина этого? Печальная-ли мысль о работ, постоянно начинаемой и бросаемой, желаніе-ли вчнаго покоя, смшанное со страхомъ? Сходство-ли всей человческой жизни, съ этой медленной агоніей свта и мрака?

Сидуанъ и Медерикъ услись на обломки сарая. На неб показалась звздочка и оба они стали смотрть на этотъ утшительный свтъ, сверкнувшій лучемъ надежды сквозь окружающій мракъ.

Вдругъ раздавшіеся рыданія привлекли ихъ взоры на тропинку. Они увидли блую тнь, шедшей къ нимъ, Примеверы. Она приближалась тихими шагами, съ распущенными волосами.

— О, другъ мой, сказала она, садясь рядомъ съ Медерикомъ, какъ зври злы.

Слезы ручьями текли изъ ея глазъ, и она, сидя, сложивъ руки, не думала отирать ихъ.

— Бдные, продолжала она, я любила ихъ какъ братьевъ. Я думала, что мои ласки заставятъ ихъ забыть свои зубы и когти. Неужели-же это такъ трудно не быть жестокимъ.

Медерикъ молчалъ. Познаніе добра и зла было не для этого бднаго ребенка.

— Скажите мн, спросилъ Медерикъ, не вы ли прекрасная Примевера, королева Царства Счастливыхъ?

— Да, отвчала она, я Примевера.

— Въ такомъ случа, вытрите, моя милая, ваши слезы. Я пришелъ жениться на васъ.

Примевера отерла слезы. И положивъ свои руки въ руки Медерика, она взглянула ему въ лице.

— Я ничего не знаю, тихо сказала она. Однако эти глаза не внушаютъ мн страха. Въ нихъ подъ какой-то насмшливостью скрывается доброта. Вамъ нужны мои ласки, чтобы сдлаться лучше?

— Да, отвчалъ Медерикъ. Я бродилъ по свту и теперь чувствую усталость.

— Богъ милосердъ, продолжала Примевера. Онъ даетъ снова предметъ для моей нжности. Я выйду за васъ замужъ.

Говоря это она снова сла, думая о неизвстной ей досел жалости, которая рождалась въ ней, никогда еще она не чувствовала такого желанія утшать. Примевера спрашивала себя, не нашла-ли она наконецъ того призванія, которое Богъ назначилъ всмъ молодымъ королевамъ этого свта съ нжной и милосердой душей. Люди такъ счастливы, что сердятся за малйшее, оказанное имъ благодяніе, у животныхъ дурной характеръ, который трудно понять. Ясно, что вся ея нжность и ласки не могли принадлежать никому, кром ея дорогаго властелина, который говорилъ, что иметъ въ нихъ громадную нужду. Примевера чувствовала себя совсмъ иною, она не думала боле объ ея народ и даже совершенно забыла своихъ несчастныхъ воспитанниковъ, на могил которыхъ сидла. Ея любовь, которую она предлагала всему свту и которую весь свтъ отвергъ, еще боле усилилась, сосредоточившись на одномъ существ. Она вся предалась одному чувству, не заботясь о земл, забывъ о зл, понимая, что она повинуется Богу, и что часъ подобнаго состоянія лучше тысячи лтъ прогресса и цивилизаціи.

Вс трое, Примевера, Сидуанъ и Медерикъ молчали. Вокругъ нихъ все было тихо, надъ головами разстилался небесный сводъ, усянный звздами, точно черный сводъ, поддерживаемый золотыми гвоздями. Примевера обняла за шею Медерика и положила голову къ нему на грудь, смотря во мракъ широко раскрытыми глазами. Сидуанъ, откинувшись назадъ, смущенный и пристыженный, пряталъ свои кулаки и противъ воли думалъ.

Вдругъ онъ заговорилъ и его грубый голосъ звучалъ невыразимо-печально.

— Увы! мой братъ Медерикъ, сказалъ онъ, какъ пуста моя бдная голова съ того-дня, какъ ты ее наполнилъ идеями. О! гд мои волки, которыхъ я такъ добродушно убивалъ, мои прекрасныя поля картофеля, моя глупость, которая предохраняла меня отъ дурныхъ сновъ?

— Мой милый, тихо спросилъ Медерикъ, ты раскаеваешься въ нашихъ путешествіяхъ и пріобртенныхъ познаніяхъ?

— Да, братъ мой. Я видлъ свтъ и не понялъ его. Ты старался объяснить мн его, но въ твоихъ урокахъ есть, я знаю какая, горечь, которая разстроила мое душевное спокойствіе. Прежде у меня были инстинктивныя врованія, теперь-же я не знаю, ни куда идти, ни что длать.

— Я сознаюсь, мой милый, что далъ теб не много опрометчивое образованіе, но скажи мн, неужели во всей этой куч знаній, ты не находишь ни одной врной и практической истины?

— Э, братъ мой, эти-то прекрасныя истины и огорчаютъ меня. Я знаю теперь, что земля и ея произведенія не принадлежатъ йн, я даже сомнваюсь, имю-ли я право давить мухъ для своей забавы. Разв ты не моГъ избавить меня отъ ужасныхъ мученій мысли? Что я буду теперь длать съ моими бдными кулаками. У меня не хватитъ мужества поднять руку на комара. Мы находимся теперь въ царств благоразумно равнодушномъ къ величію и ничтожеству человческому, гд нтъ войны. Увы! это вроятно наказаніе за наше смшное честолюбіе. Прошу тебя, братъ мой Медерикъ, успокой волненіе моего ума.

— Не безпокойся и не огорчайся, мой милый, мы теперь въ пристани. Наше путешествіе имло тотъ великолпный результатъ, что измнило наши первоначальныя идеи касательно власти и завоеваній. Въ этомъ смысл, наше царствованіе у Голубыхъ было настолько же тяжелымъ, насколько и полезнымъ урокомъ. Судьба иметъ свои законы. Надо благодарить ее, что она послала намъ прекрасное царство, достаточно обширное и плодородное, гд мы будемъ жить, какъ честные люди. Не отчаивайся же, мой милый. Мы снова начнемъ нашу спокойную жизнь и забудемъ вс гадкія зрлища и мысли, встрченныя нами на дорог. Мы сдлаемся совершенными невждами, моей обязанностью будетъ ласкать Примеверу, а ея — платить мн за каждую ласку вдвое, что касается тебя, то ты былъ бы не въ состояніи сидть сложа руки, поэтому ты будешь обработывать наши поля. Мы больше не станемъ убивать, даже для того, чтобы сть. Я говорилъ теб, когда мы отправлялись, что я дамъ теб такую работу, что міръ тысячу лтъ не забудетъ тебя. Потому что будущіе земледльцы станутъ изумляться, проходя по этимъ полямъ. Видя ихъ вчное плодородіе, они будутъ говорить: тутъ работалъ нкогда, король Сидуанъ. Я предсказалъ теб, мой милый, что твои руки будутъ королевскими руками, руками работника, самыми рдкими и лучшими, какіе только существуютъ.

При этихъ словахъ, Сидуанъ почувствовалъ себя въ полномъ восторг. Его назначеніе въ жизни показалось ему самымъ прекраснымъ, какъ требующее боле всего силы.

— Чертъ возьми! братъ, вскричалъ онъ, думать очень хорошо, когда приходишь къ такимъ умнымъ результатамъ. Теперь я совершенно утшился. Я буду царствовать на моемъ пол. Лучше ничего нельзя было придумать. Ты увидишь, какіе у меня будутъ плоды, какой хлбъ, какіе виноградники. Я рожденъ для борьбы съ землею. Съ завтряшняго дня, я работаю и сплю на солнц и снова перестану думать.

Сказавъ это, Сидуанъ сложилъ руки и задремалъ. Примевера, обнявъ Медерика, улыбалась, глядя вдаль, и не слышала ничего, кром біенія сердца своего друга.

— Мой милый, началъ Медерикъ посл минутнаго молчанія, я долженъ сказать одну рчь, клянусь, что это будетъ послдняя. Говорятъ, что ко всякой исторіи необходимо нравоученіе. Если когда нибудь, кто нибудь, заберетъ себ въ голову разсказать наши удивительныя приключенія, то ему придется розыграть передъ читателемъ самую глупую роль, такъ какъ эта исторія покажется совершенно безсмысленной, если разскащикъ останется вренъ истин. Я даже боюсь, чтобы на него не напали за свободу словъ и дйствій его героевъ. А такъ какъ, по всей вроятности, это будетъ тогда, когда общество усовершенствуется во всхъ отношеніяхъ, то его равнодушіе и отрицаніе оскорбятъ справедливую гордость его согражданъ. Поэтому, прежде чмъ сойти со сцены, надо вывести нравоученіе изъ всхъ нашихъ приключеній, чтобы не заставить нашего будущаго біографа прослыть безчестнымъ человкомъ. Но если онъ отличается хоть сколько нибудь честностью, то вотъ, что онъ приблизительно напишетъ на послднемъ лист: ‘Добрые люди, прочитавшіе меня, мы съ вами полнйшіе невжды. Для насъ безуміе граничитъ съ умомъ. Я, правда, смялся надъ вами, но прежде всего, я смялся надъ самимъ собою. Я думаю, что человкъ — ничто, во всемъ остальномъ я сомнваюсь. Насмшка моего разсказа слишкомъ долго продолжалась. У нихъ есть достаточный запасъ удивленія и восхищенія самими собою. Я даже не надюсь убдить ихъ въ ихъ ничтожеств, къ тому же, отнявъ у нихъ одно врованіе, я не могъ бы дать имъ взамнъ другаго, лучшаго, — можетъ быть поздне я попробую это сдлать. Сегодня мн очень грустно, я разсказалъ, снившіеся мн прошлой ночью, дурные сны. Я посвящаю этотъ разсказъ человчеству. Мой подарокъ достоинъ его, къ тому же, что значитъ лишняя шалость, среди всхъ шалостей этого свта. Меня обвинятъ, быть можетъ, въ отсталости, въ отрицаніи прогресса, въ дни самыхъ большихъ его успховъ. Э! добрые люди, вашъ свтъ ни что иное, какъ мракъ. Сегодня, какъ и вчера, великая тайна ускользаетъ отъ насъ. При открытіи каждой новой мнимой истины, я огорчаюсь, потому что это не та, которую я ищу. Въ шесть тысячъ лтъ мы не сдлали ни шага впередъ. Если вамъ непремнно нужно нравоученіе, по поводу моего великана и карлика, то вотъ оно: ‘Прошло шесть тысячъ лтъ, и пройдетъ еще столько же, а мы не сдлаемъ нашего перваго шага’. Вотъ, мой милый, какой выводъ изъ нашей исторіи сдлаетъ добросовстный историкъ. Но ты можешь себ представить, какіе крики встртитъ подобный выводъ! Я положительно отказываюсь быть причиной такого скандала. Поэтому я прибавлю къ нашему разсказу слдующее нравоученіе: ‘Добрые люди, прочитавшіе меня, скажетъ авторъ, я не могу перечислить вамъ здсь пятнадцать или двадцать нравоученій, заключенныхъ въ этомъ разсказ. Тутъ есть нравоученія для всхъ возрастовъ и состояній. Достаточно запомнить и понять мои слова. Но настоящее нравоученіе, вытекающее изъ этого разсказа, есть то, что, отправляясь въ Царство Счастливыхъ, надо знать къ нему дорогу. Удовлетворены ли вы? Я очень радъ’. Что же, милый Сидуанъ, ты не апплодируешь мн?’

Сидуанъ спалъ. На неб появилась луна: ея нжный свтъ падалъ серебристыми лучами на долину: мракъ разсялся, а вокругъ царствовало невозмутимое спокойствіе. Первые лучи луны освтили на развалинахъ неподвижную группу обнявшихся Медерика и Примеверы и лежащаго у ногъ ихъ Сидуана.

На слова Медерика, онъ полуоткрылъ сонные глаза и сказалъ:

— Я слышу. Скажи мн, братъ Медерикъ, гд мудрость?

— Мой милый, отвчалъ Медерикъ, возьми заступъ.

— Хорошо, сказалъ Сидуанъ, а гд счастье?

Тогда Примевера тихо поднялась и, обнявъ еще крпче Медерика, поцловала его.

Удовлетворенный Сидуанъ заснулъ, качая головой и вертя руками, боле глупый, чмъ когда-либо.

ЭМИЛЬ ЗОЛЯ.

Приключенія Большаго Сидуана и Маленькаго Медерика

I.Мои герои.

II.Они отправляются путешествовать.

III.Легкая замтка о муміяхъ.

IV.Кулаки Сидуана.

V.Рчь Медерика

VI,въ которой Медерикъ стъ ежевику.

VII,въ которой Сидуанъ длается болтуномъ.

VIII.Примевера, королева Царства Счастливыхъ.

IX,въ которой Медерикъ популяризируетъ географію, астрономію, исторію, теологію, философію, точныя науки, естественныя науки и другія мелкія науки.

X.Различныя странныя и непредвиднныя встрчи нашихъ героевъ.

XI.Образцовая школа.

XII.Нравоученіе.

Читайте также: