При праздновании пятисотлетней годовщины Гусовой
При праздновании пятисотлетней годовщины Гусовой
(в собрании Славянского комитета, в Москве, 25 августа 1869 года)
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
При праздновании пятисотлетней годовщины Гусовой, Погодин Михаил Петрович, Год: 1869
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
В нынешнем году исполнилось пятьсот лет со времени рождения великого славянского учителя Яна Гуса 6 июня 1369 года. Соотечественники его перенесли празднование этого приснопамятного для них дня на 23, 24, и 25 августа (4, 5 и 6 сентября по н. с), чему и мы в настоящем собрании нашем следуем.
По какому же праву, спросит нас, без сомнения, подозрительная, враждебная европейская печать, хотят русские принять участие в чешском торжестве?
На такой вопрос можно ответить коротко и ясно, по тому же праву, по какому мы праздновали в последнее время юбилей Данта, Шекспира, Шиллера, по какому на днях отправили в Париж поздравительную телеграмму с днем рождения Кювье, по какому на этой неделе Общество естествоиспытателей посвящает особое заседание памяти Гумбольдта. Homo sum, et nihil humani a me alienum esse puto, говорит в этом случае всякий русский!
Но относительно Гуса мы, русские, имеем еще много причин, кроме тех, которые побуждают нас славить англичанина Шекспира, итальянца Данта, француза Кювье, немцев — Шиллера, Гете и Гумбольдта.
Какие же это причины?
Первая — Гус был славянин.
В 1867 году Русский Бог свел в Москве представителей всех славянских племен, которые воочию увидели и почувствовали свое родство, сознали себя единым народом. Великое, замечу мимоходом, знаменательное происшествие, которое не оценено еще по достоинству, но которое сделается в будущем исходной точкой многих славянских юбилеев. Пока мы скажем только, что славяне, в лице своих представителей, признали общею собственностью, заветным своим наследием, духовное добро, принадлежащее каждому племени порознь: историю, язык, литературу, великих людей и деятелей.
Мы имеем, следовательно, не только полное право как европейцы, как люди, но вместе и обязанность как славяне, принести свою дань почтения и удивления к великим доблестям героя чешской истории. Вот первая причина.
Вторая — Гус был древнейший ревнитель славянской народности, за 500 почти лет развернувший это славное знамя, следовавший верно по стопам славянских первоучителей, св. Кирилла и Мефодия, употреблявший народный язык в богослужении и проповеди. В объяснении Гуса на молитву Господню находится следующий энергический призыв чехов его времени к национальному самосознанию {Мы приводим эти слова из дельной статьи о Гусе, помещенной в ‘Современном листке’ (No 53, 54 и 55). Оттуда же мы заимствуем, из предосторожности, и другие замечания подлинными словами, отмеченными посредством вносных знаков, как принадлежащие духовному журналу.}, ‘чтоб князья, паны и народ дорожили своей родной речью и не давали ей гибнуть, чтоб дети от смешанных браков чехов с немками говорили только по-чешски, но не двоили своей речи, потому что двоение речи подает первый повод к взаимной зависти, раздорам. Воистину, как некогда Неемия, услышав, что дети жидовские от полу глаголаху азотским языком и не умеяху глаголати по-иудейски, проклял и поразил их: так и ныне достойны всякого осуждения пражане и другие чехи, которые говорят вполовину по-немецки, вполовину по-чешски. Кто бы мог вычислить весь вред от такого раздвоения речи?’
Так говорил ревностный чешский проповедник.
(О, Гус! — воскликнул я мимоходом,— что сказал бы ты, если б попал случайно в высшее русское общество и услышал тамошнее Вавилонское разноязычие, и увидел несчастных русских детей, принуждаемых с самого нежного возраста шипеть, свистеть, гнусить, картавить на всех языках мира!)
Сделавшись ректором Пражского университета, он восстал в пользу чехов против притязаний немецких в университетском совете и городской думе и после унятой борьбы доставил им равноправность, хоть только на время.
Гус — великий человек, славянин, пророк народности, дорог для нас, русских, еще вот почему: он как будто воспоминал смутно или темно, предчувствовал Православие, в груди его как будто заговорило древнее чешское учение и вместе носился впереди вожделенный идеал. Он был католик, но не такой, какой требовался папою, он учил повиноваться только тем постановлениям, которые согласны с древними апостольскими правилами и определениями Вселенских соборов, он учил о приобщении мирян под обоими видами, вопреки правилу Римско-католической церкви, он восстал против ее злоупотреблений, осуждаемых и нашею Церковью, почему и провозглашен, как мы, схизматиком и осужден на сожжение.
Касательно согласия Гуситского учения с Православием указывают еще на приобщение младенцев. ‘Причащение младенцев предполагает безусловную, непосредственную веру в таинство, в его действие на человека, если только он сам не отвергает его в своем сознании. Этот взгляд свойствен одной Православной церкви, все другие Церкви и вероисповедания, древние и новые, отвергают такое непосредственное действие таинства евхаристии. Чехи всегда укоряли Римскую церковь за то, что она не допускала такого причащения, и этот обычай был дорог народу, представляя собою драгоценный остаток Православия, которое чехи исповедовали в самое первое (Кирилло-Мефодиевское) время своей христианской жизни’.
‘Таким образом, учение Гуса выражало собою не один протест против папства, но было стремлением воссоздать в народном сознании нечто такое, что существовало в нем, что народ хранил и любил, как действительное предание минувшего’.
‘А что Гус действительно стоял на почве Православия, мы это видим с особенною ясностью в лице друга его, Иеронима Пражского, который незадолго пред смертью совершил путешествие в Западную Россию: в Витебске и Пскове он открыто стал в общину православных, вместе с ними принимал причастие, в спорах с католиками защищал Восточную церковь как единую истинную, что и было поставлено ему в главную вину на Константском соборе, за которую он, подобно своему другу и учителю, был приговорен к смертной казни’.
‘К несчастию, деятельность Гуса и его учеников должна была остановиться. Иначе дальнейший ход ее сопровождался бы более тесным сближением с Православием, влияние Гуса на Лютера было бы в этом последнем случае шире, определеннее, и потому самая реформа Лютера не была бы так далека от истинной Церкви, какою она вышла при других условиях’.
Исторические обстоятельства России, стонавшей под игом монголов, и Греции, покоренной турками, воспрепятствовали Православию воспользоваться Гуситским движением. ‘Все попытки к сближению остались безуспешным, но тем не менее память обоих этих героев (Гуса и Иеронима) останется навсегда в сердцах друзей Православия’.
Напомним теперь несколько подробностей о жизни Гуса, представляющей много поразительного.
Он был, например, сожжен в день своего рождения, 6 июля 1415 года (род. 6 июля 1369 года).
‘Так совпали в жизни этого великого и праведного человека два рождения: одно — для жизни временной, другое — вечной, два крещения: одно — в воде, другое — в огне’.
В детстве, читая однажды жития святых, он дошел в житии архидиакона Лаврентия до того места, где этот последний, испеченный на железной решетке, при императоре Валериане, говорит исполнителям казни: ‘Испеклось, поворотите!’ Гус так был увлечен рассказом об этом мужественном перенесении страданий тела, что решился сам испытать, до какой степени дух может быть нечувствителен к страданиям плоти.
И ему самому привелось действительно подвергнуться такой же мучительной казни, которую перенес он с таким же удивительным, сверхъестественным мужеством.
‘Гуса вели на казнь среди огромной толпы народа, сочувственно относившейся к несчастному страдальцу. Речи его к народу, на пути к костру, производили глубокое впечатление. Гус просил молиться за него, невинного. Парод волновался. ‘Мы не знаем, в чем он виноват’, раздавалось со всех сторон, ‘он молится и говорит, как истинный праведник’. Шествие двигалось тихо, часто останавливалось, народ запружал узкие улицы! Поле между Готлибенской слободой и садами замка, место казни, было усеяно народом. Взойдя на костер, Гус обратился к народу с речью, но католики, опасаясь последствий той прощальной речи, ускорили казнь. Палачи обложили тело Гуса, до пояса, дровами и соломой, скрутили руки назад и привязали их к столбу мокрою веревкой: он был поставлен лицом к западу, и засмоленная веревка вокруг шеи и столба не дозволяла шевельнуться. Вместе с первым огненным языком, охватившим дрова и солому, Гус запел громким голосом: ‘Христе, Сыне Бог живаго! помилуй мя грешнаго!’, и эта песнь, заглушая треск горящих дров, болезненно отдавалась в сердцах присутствовавших и молитвенно возносилась к небу…’ {Чех Ян Гус из Гусинца. Соч. Бильбасова, CLXXIX.}
По свидетельству Енея Сильвия, который сам сделался папою и, следовательно, в пристрастии не может быть заподозрен, ‘Гус шел на смерть, как на веселый пир, ни один вздох не вылетел из груди его, нигде не обнаружил он ни малейшего признака слабости. Среди пламени он до последнего издыхания возносил молитвы к Богу Отцу’.
Строгой, безупречной нравственной жизнью отличался он с самого нежного возраста. Суровый к себе и задумчивый, он отличался вместе особенной кротостью и приветливостью, которая привлекла к нему сердца всех обращавшихся к нему.
В жизни это был христианин в самом высоком значении этого слова.
Примечательно, что в числе первых обвинителей было ‘возбуждение народа против духовных властей и природных чехов против иноземцев’.
Вот к какой древности относится эта метода — виноватых отклонять от себя обвинение и переносить его с больной головы на здоровую.
Некоторые из последователей Гуса были, вскоре по его кончине, в Константинополе, за два года до взятия его турками, и исповедание их признано решительно Православным. Константин Ангелик приобщен святых тайн, о чем сохранилось свидетельство в особой грамоте, подписанной знаменитыми духовными сановниками того времени. (Она печатается теперь Петербургским нашим отделом.)
Итак, если немцы считают Гуса предшественником своего Лютера относительно обличения злоупотреблений папства, то мы гораздо с большим правом можем признать его ревнителем Православия, хотя ему положительно неизвестного.
Но точно ли Православие, как учение Греко-восточной церкви, было неизвестно Гусу? Едва ли! При такой неизвестности, как бы можно было объяснить поездку друга и товарища его, Иеронима, в Россию? Не приезжал ли Иероним к нам именно с целью познакомиться с нашею Церковью? Познакомиться с нею, приняв св. причастие, защищая Восточную церковь, как истинную (что поставлено ему в вину на Констант -ском соборе), он, без сомнения, передал все узнанное своему другу и товарищу Гусу.
Разумеется, они не смели указать прямо, где сохраняется истина Христианской церкви, которой они искали и к которой ощупью приблизились, не смели провозгласить Православие пред началом своего процесса, для усугубления своей вины пред папою, когда и несколько частных замечаний вело уже их на костер.
Чехи, католики и протестанты, даже беспристрастные, благонамеренные, ученые, например, знаменитый Палацкий, не могут судить о Гусе не односторонне, потому что незнакомы с Православным учением и находятся под бременем общего предубеждения: они видят в нем только реформатора, а мы видим в нем и его почитателях наших союзников, приверженцев, к которым и взываем: приидите, оглашеннии, оглашеннии, приидите.
Вот, кажется, единственный вообще исход спасения для Чехии: ибо чтить память Гусову, видеть в нем идеал и не делать его дела, прославлять его учение и жить, без зазрения совести, в совершенном противоречии с этим учением, есть просто nonsens, нелепица. Такое фальшивое положение не может продолжаться перед судом разума: чехи, если верят Гусу, должны принять его учение.
А до тех пор мы, русские, имеем право говорить, что Гус принадлежал больше нам, чем чехам, потому что его правила заключаются в нашем учении и ни в каком другом,— исполняются нами, а не чехами.
Да, мы относимся к Гусу так же, как и к св. Кириллу и Мефодию: славяне празднуют их память, покланяются им, а заповедей их, по странному противоречию, не исполняют! Чехи, мораване, словаки, кроаты, далматы, словенцы исповедают христианство по-римски и употребляют латинский язык. Русские вместе с православными болгарами и сербами — вот единственные наследники св. Кирилла Мефодия.
Великое, необозримое поле открывается в наше время для Православия, и все обстоятельства как будто нарочно слагаются в Европе в пользу, честь и славу его. С одной стороны, Римский Вселенский так называемый собор, с непогрешимостью папы, с непорочным зачатием, с энцикликой и силлабусом, вразрез всему образованию Запада, с другой — протестантство, дошедшее по столбовой своей дороге до совершенного неверия,— и вот стремление многих достойных лиц из всех исповеданий соединиться с Православием. Давно ли прочли мы книгу Овербека и Пихлера, немецких ученых богословов? Ныне услышали воззвание англичанина Геферли построить православную церковь в Бирмингеме и отправлять богослужение на английском языке. Аббат Гате, француз, историк Христианской церкви, автор многих сочинений, признанных классическими в ученом мире, принимает Православие, издает книгу о Православном богословии и получает докторскую степень. Не говоря уже о движении в Америке в пользу Православия.
Если б подобные события случились в недрах католической или протестантской церкви, чего бы ни сделали они, чтоб содействовать движению, какие усилия употребили б для принятия в свои отверстые объятия стремящихся, для ободрения, укрепления недоумевающих и сомневающихся!
А наше духовенство молчит. Таков, говорит, искони характер нашей Церкви, она принимает с любовью всех желающих, но не любит употреблять усилий для их привлечения, не любит вступать в прения и, всего менее, нападать.
Я недавно был на Востоке и видел там католические и протестантские училища по всем главным городам Малой Азии, не говоря уже о Константинополе и Афинах,— в Смирне, Бейруте, Иерусалиме. Западная пропаганда с ее богатыми средствами проникает не только к арабам, но и к грекам, к славянам, несмотря на все природное отвращение и сопротивление последних племен. Что же? Мы не должны принимать никаких мер против совращения наших единоверцев?
Может быть, действительно, так должно, так лучше! Я не богослов, но, наблюдая все эти явления, со страхом воспоминаю слова Спасителя, сказанные иудеям: ‘яко мнози от востока и запада придут, и возлягут с Авраамом и Исааком и Иаковом’ (Мф. VIII, 11) и ‘яко отъимется от вас Царствие Божие, и дастся языку, творящему плоды его (Мф. XXI, 43).
Что если новообращаемые, проникнутые Православием, вознесут о нем свой голос во всеуслышание, начнут обращение в Европе, а мы будем продолжать свое молчание и оправдываться, что это не наше дело, не в нашем характере!
Да, мы находимся в удивительно счастливом положении, по природе вещей, относительно как этих, так и многих других европейских вопросов. Надо только, чтоб мы и наши единоплеменники, не исключая поляков, поняли свое положение и уразумели, в чем и как должно искать спасения для всего славянского мира!
Славянский благотворительный комитет имеет, как известно, главной своей целью воспитание и нравственное, духовное пособие своим единоверцам и единоплеменникам славянам в духе Православия и народности. Вот почему мы сочли своей обязанностью устроить нынешнее заседание, посвященное исключительно памяти Гуса, в назидание преимущественно тех славян, которые подвергаются опасности на Востоке от иезуитов, чтоб они увидели разительный пример, как смотрело искони папство на наши главные догматы и как его уклонения от первоначальной Христианской церкви и злоупотребления были всегда чувствуемы глубоко — добросовестными членами даже Римской церкви.
С другой стороны, мы хотели указать чехам на странное противоречие, в каком они находятся в отношении к Гусу.
Некоторые друзья славянства вознамерились послать в дар им, по этому случаю, чашу, которая осталась бы для них на веки веков напоминанием о нашей братской любви, усердии и участии в их судьбах.
Достойный наш сочлен Ф. И. Тютчев, приехавший на днях из киевского путешествия, узнав о нашем намерении, вполне одобрил его.
Из его сердца вылились тотчас стихи, которыми я и заключу мою речь и которые после жертвователи отправят в Прагу вместе с нашим усердным приношением.
В Прагу послана была из заседания телеграмма следующего содержания:
‘Поминаем единодушно с братьями-чехами великого славянского деятеля, запечатлевшего мученическою смертью свои заветные убеждения о святом причащении мирян под обоими видами, о церковнославянском чиноначалии, об употреблении славянского языка… Посылаем вам в дар чашу, украшающую настоящее наше собрание: пусть она на веки веков останется памятником русского усердия во славу бессмертного Иоанна Гуса. Приветствуем с любовью всех славян, собравшихся на народное торжество в Прагу и Гусинец’.
Опубл.: Погодин М. П. Речи, произнесенные М. П. Погодиным в торжественных и прочих собраниях. 1830—1872. М., 1872.