Печать до парламента была в России негласным парламентом. Она недвусмысленно намекала, что когда представительства в России нет, она есть ее представительство, эти свободные или, во всяком случае, говорящие не под диктант русские публицисты. Но представительство — обязывает. Если говоришь от имени страны, то и говори с достоинством страны. Каким же языком и тоном изъясняются эти экс-министры или эх-министры, Кутлеры и Федоровы, или Кизеветтеры, Гессены и т.п. ‘представители русской народности’ перед лицом Европы, Финляндии, Польши и других наших окраин? Это старый язык наших ‘Мертвых душ’ и ‘Горя от ума’, это язык Маниловых и Загорецких. Они говорят языком Манилова, когда говорят ‘вообще’, и они говорят языком Загорецкого, когда говорят по определенному адресу. Слащавое маниловское красноречие о всяческом человеческом счастье и человеческом преуспеянии — общий очерк их программы, которой они думают усладить Европу и Америку и о которой мы думаем, что это есть программа Манилова касательно постройки моста счастья, по одну сторону которого сидел бы Чичиков с проектируемой супругой, а по другую сторону сидел бы Манилов с наличной супругой, и обе четы вели бы беседы о будущем счастье человечества. Дальше этой маниловщины никак не могут шагнуть наши ‘Речи’ и ‘Слова’, не догадываясь, что тут не заключено и зерна политической мысли, что это речь не граждан, а обывателей, которых ‘представительствовали’ когда-то Загорецкий и Манилов. Эту ‘общую’ программу поддерживают всевозможные ‘сообщения’ о недостаточных студентах и страдающих курсистках, смысл которых не идет дальше того блюда, на которое по церквам собирают что-нибудь для всевозможных ‘убогих’, ‘слепых’ и ‘вдовиц’. Мы не отрицаем доброты всего этого, но не понимаем, почему это политика. Разве тут выходит та поистине убогая политика, что вот ‘Русские Ведом.’ страдают о курсистках, а правительство или ‘бюрократия’ их обижает? Но так как обыкновенно речь идет о еде и питье ‘недостаточных’, то, без скобок, злостные намеки газеток сводятся к тому, почему не сплошь все курсистки и студенты посажены на стипендию. Что эти стипендии отнюдь не падают в виде манны с неба, а в общем кругообороте идут из ‘народного бюджета’, об этом газетки умалчивают.
Являясь Маниловыми в отношении курсисток, они являются Чичиковыми в отношении русской государственности. Такова политика ‘вообще’ у нашей печати — в смысле общего духа и общего направления. Когда же происходит какое-нибудь событие, вроде речи тальмана Свинхувуда или дерзкой речи социал-демократического представителя в английском парламенте о том, что Россия есть такая страна, в которую нельзя показаться, не оскорбляя принципов гуманности, культуры и образования, — то по всей линии русской печати выскакивает целая туча Загорецких, которая начинает сейчас же целовать ручку и у тальмана, и у социал-демократа, и вообще у всякого, кто сделал России неприятность или оскорбил ее. Чья бы нахальная рука ни занеслась для пощечины России, сейчас же кидаются к этой ‘ручке’ с поцелуями ‘представители печати’, кричащие и клянущиеся, что они ‘представляют собою Россию’. Так как все это довольно известно и в Финляндии, и в Англии, и всюду, то можно сказать, весь свет приглашен к нам на гастроли ‘рукоприкладствовать’. ‘Оскорбляйте наше отечество, оно подло’, — кричат эти Гессены, Милюковы, Федоровы и та стая приват-доцентов, какая с подписями и без подписей украшает столбцы ‘Русск. Вед.’. Нужно только удивляться, из какой амальгамы составлена натура этих господ, являющихся в такой мере сантиментальными, когда они говорят о курсистках, и столь жестокими, когда они говорят о своем отечестве!
Из чего же составлена политика этих господ, и не правильнее ли представлять их совсем без политики? Ибо может быть, отечество их и ‘весь свет’, но ни в каком случае Россия не есть их отечество. С тех пор как два-три русских профессора были приглашены читать лекции в заграничных университетах, все русские профессора вообразили себя ‘гражданами света’. Желаем им успеха во ‘всем свете’, но не желаем, чтобы они вредили в России. А когда они заявляют перед ‘всем светом’, как они презирают эту Россию, и заявляют в качестве ‘представителей русской науки и образованности’, то они положительно вредят России, давно пора разъяснить им это. Почему это они ‘выражают Россию’? Гораздо более выражает Россию всякий сапожник из рассказов Глеба Успенского или всякий натуральный сапожник, чем эти, с позволения сказать, ‘профессора’, и вообще в большей своей части этот ‘третий элемент’ в России, не имеющий в себе ничего туземного и ни с чем туземным не связанный. Они существенным образом экстерриториальны. Родина у них — профессия, заработок и тот пучок мыслей и понятий международного или ‘переводного’ происхождения, какой наполняет их профессиональные журналы, их специальную литературу. Почему же они ‘представляют Россию’? Решительно ни по чему. И они не имеют права говорить английским социалистам и финляндским тальманам решительно ничего ‘как русские люди’, ‘как представители России’, ‘от лица России’, а вправе ползать перед ними на четвереньках только как лично Федоров или как лично Гессен. Тогда, конечно, ‘благодарность от Европы’ им была бы меньшая, чем теперь, когда ‘за границей’ воображают, что перед ними ползает ‘русское общественное мнение’. Этого унизительного положения от настоящего русского общественного мнения Европа никогда не получит.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 30 июля. N 11631.