Предисловие к книге Л. Вилькиной (Минской) ‘Мой сад. Сонеты и рассказы’
КОММЕНТАРИИ
Предисловие к книге Л. Вилькиной (Минской) ‘Мой сад. Сонеты и рассказы’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Поэтесса сказала мне: ‘Напишите предисловие к моим сонетам’. Но как же я напишу его? Думалось мне. Впрочем, ведь ‘предисловие’ есть дверь вообще, а не описание убранства комнаты, в которую ведет она. И отчего мне не сказать двух-трех слов о комнате и ее обитательнице, чтобы, читая книгу, читатель знал и сколько-нибудь мог представить, откуда же исходят звуки, которые он слушает…
Буду браниться, ибо не хочу хвалить. Это так конфектно-приторно. К тому же похвала может быть не искренняя, когда брань имеет всю истину невольного траура. Итак, написательница этих сонетов есть несносное, капризное существо, не знающее сил, под которыми смирился мир: господина, закона и обычая. Вы подумаете, что она не чешет по утрам голову и не снимает на ночь башмаков? Нет, что ей удобно, она делает все, и снимает башмаки на ночь не ‘по обычаю’, а потому что иначе ей было бы жарко. Поэтому не сегодня-завтра вы можете увидеть женщину, идущую в июльские дни босою по петербургским тротуарам. Уверен, если она не сделала этого до сих пор, то только по неизобретательности. Она больше задумывается, чем надумывает, и предпочитает больше грезить, нежели видеть.
Я дошел до главного.
Стих — это плод мечты, как и жизнь их автора, и вся личность его есть необузданная ткань мечты, и только мечты с ужасной враждой к действительности, закону и обществу. Удивляюсь, как родители и муж (единственные ‘законные’ обстоятельства ее жизни) не переселили на чердак или в мезонин эту вечную угрозу своему порядку, удобствам и привычкам. Можно объяснить это только тем, что мечты поэтессы созерцательны, тихи, что почти нужно удивляться, как они нашли себе воплощающее слово. Лениво она кидала их на бумагу: это уже не была самая отрадная часть ее творчества. Лучшая часть его — до слова. Как снежинки, ледяные в облаках, тают, прижимаясь к земле, — так все мечты нашего автора мрачнее, чем в яркой зале ее воображения.
Она — немного сомнамбула в стихах. Читатель редко сумеет связать их с действительностью. В дни войны или мира, сытости или голода, болезни или здоровья — она не отрываясь творит в этой зале своего воображения, как бы ничего не было, кроме нее. Это недостаток в наш реальный век. Поэтесса не претендует на современность. Она принадлежит к тем ‘душампотемкам’, которых окрестили именем символистов: хотя святое таинство едва ли согласился бы священник сотворить над этими ‘нехристями’. ‘Душапотемки’ — не значит без свеч, без огней, напротив, внутри такие души освещены слишком ярко, это значит только ‘душа без окон в мир’. И нельзя в нее заглянуть никому, кого автор, взяв за руку, не проведет в нее большей частью узкими, низкими и не совсем безопасными коридорами. Что делать, у всякой души свои законы, символисты претендуют на свои в этой области.
Я — не из сочувствующих этой школе. Все реальное очевидно здорово, как чрезмерно субъективное очевидно болезненно. Читатель найдет в этой книжке много болезненных тонов, в смысле хождения ‘непротоптанными дорожками’. Если он не боится наколоться, ушибиться и вовсе упасть, — пусть перелистывает книжку дальше. Но если он добрый буржуа, как я, берегущий послеобеденный и ночной сон, хороший аппетит и нормальность ‘всех прочих отправлений’, — пусть положит ее на стол не разрезывая. Я люблю порядок, не терплю беспорядка: и никак не могу рекомендовать эту книгу, на которую автор указал мне, безмолвно улыбнувшись. Ненавижу сфинксов, ненавижу Египет — я ненавижу этих новых египетских жриц.
Предисловие к книге Л. Вилькиной (Минской) ‘Мой сад. Сонеты и рассказы’. М.: Гриф, 1906.