Г. В. ПЛЕХАНОВ
Г. В. ПЛЕХАНОВ
СОЧИНЕНИЯ
ТОМ XV
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА 1926 ЛЕНИНГРАД
Предисловие к брошюре ‘Мы и они’
(Женева 1907 г.)
Предисловие к брошюре ‘Мы и они’
(Женева 1907 г.)
Предисловие к брошюре ‘Мы и они’, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1907
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Название этого сборника достаточно определяет собою, кажется мне, ту цель, ради которой я издаю речи, произнесенные мною на нашем последнем съезде: мне хочется дать читателю материал для выяснения разницы между взглядами так называемых большевиков, с одной стороны, и так называемых меньшевиков — с другой. Эта разница имеет лишь косвенное отношение к тем принципиальным разногласиям, которыми вызываются споры между марксистами и ревизионистами. Наши ‘меньшевики’, которых иные, — мало вдумчивые или не вполне беспристрастные, — писатели уподобляют подчас ‘ревизионистам’, в действительности относятся к ‘ревизионизму’ с гораздо более полным отрицанием, нежели ‘большевики’. Можно сказать даже, нимало не греша против истины, что между ‘большевиками’ встречается гораздо больше людей, так или иначе склонных к ‘ревизионизму’, нежели между ‘меньшевиками’. Вот яркий пример. Поскольку писатели из лагеря ‘большевиков’ касались философских тем, постольку все они оказывались противниками материалистической философии основателей научного социализма. В своем отрицательном отношении к материализму Маркса и Энгельса эти писатели вполне сходятся, например, с ‘ревизионистом’ Конрадом Шмидтом, с которым я когда-то вел философскую полемику на страницах ‘Neue Zeit’. Правда, они не одобряют кантианской точки зрения Конрада Шмидта. Но, во-первых ‘пересмотр’ (Revision) учения Маркса не перестает быть ‘пересмотром’ оттого, что его делают не во имя Канта, а во имя Маха или Авенариуса. Во-вторых, теория Маха или Авенариуса совсем не так чужда кантианства, как это могут думать люди, незнакомые с историей философских идей. В философском отношении теоретики нашего ‘большевизма’ являются поэтому самыми несомненными ревизионистами {На эту черту в миросозерцании ‘большевиков’ обыкновенно совсем не обращают внимания: не все ли, мол, равно, каковы философские взгляды практических деятелей? И нередко это действительно все равно. Очень многие люди так нелогичны, что характер их философских взглядов не имеет ничего общего с характером их практической деятельности. Но от этой нелогичности факт не перестает быть фактом: нынешняя философская реакция против материализма все-таки представляет собою лишь теоретическое отражение борьбы буржуазии с революционными стремлениями пролетариата. На этот счет есть у Энгельса интересная страница.}. И все-таки необходимо признать, что наши споры с ними ведутся в совершенно другой плоскости, нежели те, которые происходили и происходят между марксистами и ревизионистами западных стран. Тактические взгляды наших ‘большевиков’, — а мы спорим с ними главным образом о тактике, — так же мало похожи на взгляды западных ревизионистов, как и на взгляды марксистов. Они напоминают собою, скорее, взгляды Бланки или Бакунина и его ближайших последователей. Я знаю, что такое уподобление кажется ‘большевикам’ почти умышленной несправедливостью, но я делаю его с самым серьезным убеждением и нимало не увлекаясь при этом полемическим задором. Тактика наших ‘большевиков’ в самом деле не имеет ничего общего даже с ‘пересмотренным’ марксизмом, и, когда им указывают на это, они напрасно обижаются. По поводу неудовольствия, вызванного в известной среде ‘Ревизором’, Гоголь напоминал когда-то своим противникам народную поговорку: нечего на зеркало пенять, коли и т. д. И эту же поговорку я позволю себе напомнить своим противникам из ‘большевистского’ лагеря.
В чем заключается сходство между тактикой наших ‘большевиков’ и тактическими приемами Бланки, Бакунина и прочих революционеров-утопистов? А вот в чем.
Как я сказал в речи, произнесенной мною в шестнадцатом заседании съезда, наши большевики делают тактическую ошибку, тождественную с логической ошибкой, называемой petitio principii. Они считают уже достигнутой народом ту ступень революционного сознания, на которую его еще надо поднять с помощью его собственного политического опыта [см. выше, стр. 388]. Но это как раз та самая ошибка, которую неизменно совершали в своих тактических расчетах все революционеры-утописты и которую до сих пор беспрестанно повторяют нынешние декаденты утопизма — анархисты.
Товарищ Карл Либкнехт в своей интересной книге ‘Militarismus und Antimilitarismus’ справедливо говорит об ‘анархических выступлениях’: ‘Конечно, в ходе развития классовой борьбы может наступить такое время, когда способ действий, рекомендуемый анархистами, окажется возможным и правильным. Но ошибка анархизма заключается не в абсолютной, а в относительной неприменимости пропагандируемою им способа действий, в той относительной неприменимости, которая обусловливается игнорированием данных общественных соотношений сил, при чем это игнорирование в свою очередь порождается отсутствием понимания исторической и общественной жизни. И если планы анархизма на более поздней стадии развития окажутся осуществимыми и правильными, то этим вовсе не оправдывается, а, напротив, осуждается анархическая тактика’ (стр. 12). Это не в бровь, а в глаз нашим ‘большевикам’. Со временем, когда политическое воспитание нашего народа будет закончено, их тактика может, пожалуй, оказаться применимой и плодотворной. Но в этом заключается не оправдание этой тактики, а именно ее осуждение: если она может быть хороша только тогда, когда уже закончится политическое воспитание народа, то ясно, что не она будет способствовать этому воспитанию, а между тем в нем-то и состоит важнейшая политическая задача нашего времени. Карл Либкнехт прибавляет далее, что за анархической тактикой надо признать, по крайней мере, заслугу почина. Я сильно сомневаюсь в этом: слишком уже велико неразумие названной тактики. Но как бы там ни было, а уже совсем несомненно то, что тактика наших ‘большевиков’ плоха именно в смысле почина. О заслугах подобного рода надо судить, соображаясь с обстоятельствами времени и места. А эти обстоятельства в Германии совсем не таковы, как в России. Может быть, в Германии, где анархизм никогда не был господствующим течением, тактика анархистов в самом деле способна привести иногда того или другого социал-демократа к мысли о тех новых приемах борьбы, которые подсказываются новыми условиями жизни. Не то у нас. По всему своему духу тактика наших ‘большевиков’ представляет собою возврат к тем привычкам политической мысли, которые еще недавно безраздельно господствовали в нашей революционной среде и которые до сих пор преобладают между ‘социалистами-революционерами’. Она не родит ничего нового, — за исключением разве анархо-синдикализма, — а только воскрешает старое, которое совсем изжило себя и от которого нашим революционерам давно пора отказаться в интересах своего дела.
Вот почему поддерживать тактику ‘большевиков’ в ущерб тактике ‘меньшевиков’ значит поддерживать утопизм на счет марксизма.
Возьмите хотя бы ‘мысль’ т. Петра Ал. в ‘Сборнике первом’ — объявить исполнительным комитетом нашу думскую левую. В шестнадцатом заседании съезда я объявил эту мысль одним из самых ярких образчиков ‘большевистского’ непонимания дела. [См. выше, стр. 391]
В защиту т. Петра Ал. т. П. А — ский крикнул мне, — как я узнал потом от т. Мартова, — что я неверно цитирую. С формальной стороны это было, пожалуй, так. В цитату, сделанную мною на память, закралась некоторая неточность. Петр Ал. имел в виду, — как я это и написал теперь здесь несколькими строками выше, — всю нашу думскую левую, а я сказал в своей речи, что вышеуказанная мысль рекомендовалась им собственно нашей социал-демократической фракции. Но ведь эта обмолвка ничего, ровнехонько ничего, не изменяет: мысль т. Петра Ал. остается нелепой совсем независимо от того, кому именно он рекомендовал ее: одной ли нашей фракции, или же всей думской левой. Нелепой она должна быть признана именно потому, что она, — как говорит Карл Либкнехт об анархической тактике, — игнорировала данные общественные соотношения сил и свидетельствовала о полнейшем, изумительнейшем непонимании нашего тогдашнего положения. И заметьте: нелепость ‘мысли’ Петра Ал. заключается, — опять, как у анархистов, — не в ее абсолютной, а в ее относительной неприменимости. В будущем может наступить такое время, когда окажется возможным, полезным и нужным ‘выступление’ вроде того, которое рекомендовал в начале 1907 года вниманию думской левой т. Петр Ал. {Я говорю ‘вроде того, которое’ и проч., потому что мне все-таки остается совершенно непонятным, при чем тут ‘исполнительный комитет’. Надо полагать, что, в качестве революционера, Петр Ал. просто захотел ‘не уважить’ партии Народной Воли: у нас, мол, тоже будет исполнительный комитет!}. Но — только в будущем. И именно поэтому ‘тактика’ т. Петра Ал., предполагающая сделанным то, что еще нужно сделать, должна быть в настоящее время решительно осуждена всеми теми, которые хотят своей политической деятельностью способствовать скорейшему наступлению такого будущего.
В настоящее время ‘тактика’ тов. Петра Ал. может встретить сочувствие только со стороны людей, питающих то отрадное, хотя и мало основательное, убеждение, что русский народ уже вполне готов к самым крайним ‘выступлениям’. Но таких людей у нас было особенно много в ту пору, когда наше революционное движение совершалось под знаменем бакунизма.
После моей речи на Парижском международном съезде 1889 года старый Вильгельм Либкнехт подошел ко мне и, сочувственно пожав мне руку, сказал: ‘Я слушал вас с большим удовольствием. Вы первый русский, не старающийся уверить нас, людей Запада, в том, что в России все готово для революции. Со времен Бакунина я постоянно слышал, что там ‘все готово’, и удивлялся только тому, что революция все-таки заставляет себя так долго ждать’. Тактика ‘большевиков’, — получившая такое яркое выражение в ‘мысли’, удостоившейся одобрения т. Петра Ал., — только возвращает нас к бакунинскому ‘вспышкопускательству’. В смысле возвращения к этой тактике ей в самом деле принадлежит заслуга почина, потому что вся наша социал-демократическая литература, от первых изданий группы ‘Освобождение Труда’ до ‘Зари’ и ‘старой’ ‘Искры’ включительно, проповедовала совсем другие тактические взгляды. Но ведь это чисто отрицательная заслуга.
Как я уже сказал на съезде и как я повторил это здесь, в основе всей тактики ‘большевиков’ лежит утопическая уверенность в том, что народ уже достиг той ступени политического развития, которая на самом деле только еще должна быть достигнута в более или менее близком будущем. Иначе сказать, ‘большевики’ предполагают уже решенною ту политическую задачу, в решении которой и должно обнаружиться наше политическое искусство. До какой степени это верно, читатель мог еще недавно видеть из тех доводов, которые приводились ‘большевиками’ против, — это не описка, я написал именно то, что хотел написать, т. е. против, — бойкота третьей Думы. Теперь бойкот излишен, — говорили они, — так как теперь уже разрушены конституционные иллюзии народа. Я оставляю в стороне вопрос о том, насколько бойкот первой Думы мог содействовать такому разрушению, и обращаю внимание читателя только на ту психологию, которая обнаруживается в этой аргументации против бойкота. Мы видим тут лишь новое выражение старой, утопической уверенности в том, что задача, подлежащая решению, уже решена: ‘конституционные иллюзии’ уже разрушены и, следовательно, в России опять ‘все готово’, так что остается лишь подумать о ‘решительном выступлении’. И такой утопизм обнаруживают в среде ‘большевиков’ даже противники бойкота, т. е. люди, хотя бы только случайно делающие правильный шаг. О бойкотистах же нечего и говорить: их психология решительно ничем не отличается от психологии ‘социалистов-революционеров’.
Так как задача, подлежащая решению, считается уже решенною, то ‘большевику’ естественно не остается думать ни о чем другом, кроме ‘решительного выступления’. В ‘решительном выступлении’ — альфа и омега ‘большевистской’ тактики. Вне его они ровно ничего не видят.
В шестнадцатом заседании съезда т. Мешковский, говоривший сейчас же после меня, с ехидной улыбкой заметил, что, вопреки моим утверждениям, ‘большевики’ ничего не говорят теперь о вооруженном восстании.
Тов. Мешковский наивно думал, что этим доводом он разрушил всю мою аргументацию. И так, по-видимому, думали все другие ‘большевики’. Но замечание тов. Мешковского было, во-первых, не совсем точно фактически. Один из московских ‘большевиков’ категорически заявил, — если память мне не изменяет, в одном из многочисленных заседаний, посвященных нами спорам о порядке дня, — что, так как движение народа уже достигло теперь той ступени, на которой он оказывается вынужденным прибегнуть к вооруженному восстанию, то мы обязаны прийти к нему на помощь в этом деле. Что это, если не та знаменитая ‘техническая подготовка к вооруженному восстанию’, которую так настойчиво рекомендовали нам в Стокгольме товарищи Винтер и Орловский?
А кроме того, я прошу т. Мешковского принять в соображение вот что. Во всяком способе действий и во всяком образе мыслей должна быть своя логика, если тактика ‘большевиков’ всецело приспособлена к решительному ‘выступлению’ и если это ‘выступление’ даже ‘большевики’ признают теперь, по той или по другой причине, невозможным, то ясно, что вся эта тактика должна быть признана несоответствующей нынешнему положению дел. Защищать же эту тактику указанием на то, что сами ее сторонники не решаются говорить теперь о ‘решительном выступлении’ (вооруженном восстании), т. е. о том, что составляет ее душу и что одно придает ей некоторый смысл, — значит совершать смертный грех против логики и попадать в безвыходные противоречия.
В такие противоречия и попали на Лондонском съезде единомышленники т. Мешковского. Вот яркий пример. Они не только осудили идею рабочего съезда, но и вообще обнаружили крайнее недоверие к пролетарскому движению. В своем первоначальном проекте резолюции о рабочем съезде они признали ‘допустимым’ участие членов нашей партии в широких непартийных рабочих организациях. Не необходимым и желательным, а только допустимым! Это могло бы показаться совершенно невероятным и совершенно непростительным с точки зрения социал-демократа, — все надежды которого всегда должны приурочиваться к широкому массовому движению, — если бы мы не знали, что проект резолюции о рабочем съезде был выработан людьми, все помыслы которых в течение двух — трех последних лет сосредоточивались на ‘решительном выступлении’. Решительное выступление предполагает, как мы знаем, что народ уже достиг очень высокой ступени революционного сознания, а если народ уже достиг такой ступени, то руководители его движения могут уже не развлекать своего внимания и не разбивать своих усилий участием в беспартийных рабочих организациях.
Конечно, в известных случаях такое участие все-таки может оказаться полезным, поэтому его нужно допустить. Настоятельной же необходимости в нем нет, и поэтому можно и должно ограничиться признанием его допустимости. Как видим, тут в самом деле есть своя логика. Одна ошибка логически ведет за собой другую: люди, считающие уже решенной ту задачу, которую только еще надлежит решить, не могут не пренебрегать тем средством, которое вместе с другими средствами воздействия на массу, должно вести к ее решению. Кто говорит А, тот должен сказать также и Б, гласит немецкая поговорка.
Если же кто-нибудь находит, что говорить А не следует, тогда ему незачем говорить и Б. ‘Большевики’, если верить т. Мешковскому, we находят теперь нужным говорить А и даже удивляются, когда им напоминают об этой букве. Но если это так, то совершенно непонятно, зачем они, в резолюции о рабочем съезде, оказали Б, зачем они поставили себя в такое отношение к широким рабочим организациям, которое могло бы быть понятным только со стороны заговорщиков, убежденных в том, что пришла пора ‘решительного выступления’ {На съезде проект резолюции о рабочем съезде изменен был, между прочим, в том смысле, что слово: допустимо заменили словом желательно. Разумеется, это было сделано по настоянию ‘меньшевиков’.}.
Не трудно было бы показать, что и все остальные тактические ошибки ‘большевиков’ естественно вытекают из указанной мною выше основной их ошибки. Но это была бы целая работа, за которую я не могу взяться в этом предисловии. Остановлюсь только на отношении ‘большевиков’ к буржуазным партиям и к ‘ответственному министерству’.
Если предположить, что уже исчезли все те предрассудки народа, которые мешают ему разорвать сковывающие его цепи рабства, если проникнуться тем убеждением, что совсем уже близко время диктатуры ‘пролетариата и крестьянства’, то станет ясным, что социальная демократия не может относиться к ‘партии народной свободы’ иначе, как отрицательно: ведь кадеты, по необходимости, — в силу инстинкта самосохранения представляемых ими классов, — примкнут тогда к ‘реакционной массе’ и будут всеми силами поддерживать правительство. Стало быть, достаточно допустить, что задача уже решена, чтобы вполне и сознательно одобрить резолюцию, принятую на нашем последнем съезде да вопросу об отношении к буржуазным партиям. Но как должен смотреть на эту резолюцию человек, понимающий, что задача не решена, а только еще ждет от нас своего решения? Если этот человек способен думать логично, то он скажет, что ход развития нашей общественной жизни еще не поставил наших либералов за одну скобку с реакционерами, что между теми и другими еще неизбежна борьба и что партия пролетариата обязана воспользоваться этой неизбежной борьбой в интересах своего собственного дела. А именно это и говорят ‘меньшевики’, и именно потому, что они говорят это, они осуждают лондонскую резолюцию об отношении к буржуазным партиям, как несвоевременную и потому несостоятельную.
На недавнем Штутгартском международном съезде мне пришлось беседовать с одним русским рабочим делегатом, придерживающимся ‘большевистского’ образа мыслей. ‘Я не понимаю, как могут социал-демократы входить в соглашения с кадетами, — сказал он мне, — в нашем городе к кадетской партии принадлежат многие предприниматели, а ведь интересы предпринимателей противоположны интересам рабочих’. Я отвечал ему: ‘У вас два врага. Разумная тактика требует от вас, чтобы вы сначала сосредоточили свои силы на одном из них и, разбив его, устремились на другого. Так всегда поступал великий мастер в деле решения тактических задач, Наполеон I. На кого же вы должны напасть прежде? Очевидно, на правительство. Сосредоточивайте же против него свои силы. Но правительство,— этот враг, который прежде других должен быть разбит вами, — встречает, и до поры до времени будет встречать, противодействие со стороны кадетов. Это значит, что ваши враги пока ссорятся и между собою. Разумная тактика требует от вас, чтобы вы, сосредоточивая свои силы против правительства, использовали в интересах революции ту оппозицию, которую пока еще делает ему — ‘партия народной свободы’. А вы боитесь этого, как измены, вопреки здравому смыслу, вы стараетесь помирить друг с другом ваших, пока еще ссорящихся между собою, врагов и потому, воображая себя верными хранителями революционных принципов, вы наносите серьезный вред революции’. Мой собеседник ничего не возразил мне на это. Но мне показалось, что он не без удивления услыхал о возможности существования такой точки зрения, которая, отнюдь не переставая быть революционной, позволяет вместе с тем видеть новые стороны вопроса, остающиеся совершенно недоступными для прямолинейной логики ‘большевизма’.
Когда мы говорим о соглашении нашей партии, например, с кадетами, то нас часто понимают в том смысле, что мы обнаруживаем желание послужить буржуазии силами пролетариата. Но это — совершеннейший вздор, показывающий, насколько мало понимают наши критики как нас, так и все современное положение дел в России. На самом деле речь может идти, наоборот, только о том, чтобы заставить буржуазную оппозицию послужить революционным целям пролетариата.
Временные союзники рабочего класса должны быть его орудиями в деле разрушения старого порядка. А на орудия нельзя смотреть иначе, как с точки зрения их соответствия цели. Но вопрос об отношении к буржуазным партиям реже всего рассматривается у нас с точки зрения целесообразности, его подают обыкновенно под соусом нравственного негодования на то, что буржуа — не пролетарии и кадеты — не революционеры.
По вопросу об отношении к буржуазным партиям существует разногласие не только между нами и ‘большевиками’, но также и между нами и, например, Парвусом или Розой Люксембург. Таких людей, как Парвус или Люксембург, нельзя не отнести к числу несомненных марксистов. И все-таки они расходятся с нами, тоже стоящими на точке зрения марксизма. Эти споры между марксистами вызывают иногда скептические хихиканья насчет самого марксизма. Однако подобные хихиканья не имеют под собой никакого серьезного основания. Марксизм есть безошибочный метод исследования общественных явлений. Но этим методом пользуются люди, а людям свойственно ошибаться. То, что говорила на нашем съезде Роза Люксембург об отношении к буржуазным партиям, является одним из ярких и поучительных образчиков ошибочного применения безошибочного метода. Только и всего {О Розе Люксембург надо, впрочем, заметить, что она в своих суждениях ошибается подчас не потому, что она плохо пользуется методом Маркса, потому, что ей случается вовсе отказываться от методического мышления и руководствоваться в своих суждениях простыми аффектами. На Маннгеймском съезде германской партии она объявила анархо-социалистов оппозицией слева. После этого нельзя удивляться и тому, что она считает позицию ‘большевиков’ левой сравнительно с нашей. К марксизму подобные приговоры не имеют никакого логического отношения. Известно, что буржуазные историки Интернационала до сих пор считают тактику Бакунина более левой, нежели тактика Маркса.}.
Большая цитата [см. выше, стр. 393] приведенная мною в короткой речи, посвященной этому предмету {Плохое состояние здоровья ни разу не позволило мне на этом съезде выступить с докладом. Я мог только участвовать в прениях, при чем мое время было каждый раз ограничено 15 минутами. Только в шестнадцатом заседании я говорил больше часу, так как съезд имел исключительную любезность целых три раза ‘продолжать’ мое время.}, окончательно решает вопрос о том, как взглянул бы на этот предмет сам Маркс. Маркс был убежден, что буржуазная революция в Германии послужит непосредственным прологом революции пролетариата. Он смотрел тогда на будущее Германии почти так, как еще недавно смотрел у нас Парвус на будущее России. Но его взгляд на отношение к буржуазным партиям был очень далек от взгляда Парвуса. В вопросе об отношении к этим партиям Маркс оказывается чистейшим ‘меньшевиком’ avant le mot. И это полезно запомнить тем, которые склонны подозревать ‘меньшевиков’ в ревизионизме.
Известно, что Бакунин отрицательно относился к требованиям реформ, опасаясь, что реформы помешают революции. Совершенно такую же утопическую боязнь реформ проявили на съезде наши ‘большевики’. Почему они отказались сделать своим требование ответственного министерства? Потому, что они баялись, как бы эта существенно важная реформа не задержала хода революции. Они так и сказали это. И это опять было бы совершенно непонятной нелепостью, если бы эта нелепость опять не делалась понятной ввиду уже много раз указанной мною коренной их ошибки. Если задача, подлежащая решению, уже решена, если все ‘готово’ для революции, то нецелесообразно заниматься реформами: они могут ослабить силу непосредственно предстоящего революционного взрыва. Но тов. Мешковский уверял нас, что ‘большевики’ ничего не говорят теперь о непосредственно предстоящем взрыве, т. е. о вооруженном восстании. Это, очевидно, могло бы произойти только потому, что еще не все ‘готово’. А если еще не все ‘готово’ для революции, то чему же помешает реформа? Поди, пойми! Отрицательное отношение к ответственному министерству, являющееся настоящей услугой безответственному Столыпину, составляет одно из тех противоречий, в которых беспомощно путаются ‘большевики’.
Я пишу это предисловие в деревне, где я лишен возможности справиться в источниках, верен ли тот факт из жизни Робеспьера, о котором я упомянул в шестнадцатом заседании и который оспаривался ‘большевиками’. Но дело, конечно, не в единичном факте, а в общем характере деятельности знаменитого французского революционера. Что же касается ее общего характера, то всякий, знакомый с нею, согласится признать, что Робеспьер принадлежал к числу тех даровитых политиков, которые всем существом своим понимают, что не сознание определяет собою бытие, а бытие определяет собою сознание [см. выше, стр. 389]. ‘Лозунги’, заслуживавшие одобрения Робеспьера, всегда были такими ‘лозунгами’, которые представляли собою логический вывод из пережитого народом революционного опыта. Как и все истинные революционеры, Робеспьер предпочитал дело слову {В своих записках г-жа Ролан обвиняет его в скептическом отношении к республиканской идее. Надо думать, что Робеспьер просто не хотел раньше времени произносить слово: республика.}. А вот наши твердокаменные прежде всего дорожат словом и с этой стороны очень напоминают мне раскольничьих ревнителей ‘древлего благочестия’. На Лондонском съезде я, беседуя с одним из большевистских делегатов от Урала, спросил его: ‘Скажите, пожалуйста, неужели население уральских заводов в самом деле требует Учредительного Собрания?’ — ‘Не то, чтобы Учредительного Собрания, — ответил он мне, — а такой Думы, которой никто не смел бы разогнать и которая могла бы сделать все, что она захочет’. Этому очень легко поверить. Но ведь такая Дума и есть полновластная Дума, предложенная мною в качестве избирательной платформы. ‘Большевики’ отказываются от ‘полновластной Думы’ единственно потому, что в вопросах агитации они видят прежде всего слова и, к сожалению, только слова. Они забывают, — а этого никогда не забывал Робеспьер, — что
В начале дело было!
Хотелось мне сказать несколько прочувствованных слов и насчет принятой на Лондонском съезде резолюции об отношении партии к профессиональным союзам. Но у меня нет места. А кроме того эта резолюция утратила всякое практическое значение ввиду резолюции, недавно принятой в Штутгарте с моей поправкой.
P. S. В приложении я помещаю резолюцию Московского окружного комитета, наделавшую столько шуму в шестнадцатом заседании. Читатель увидит, можно ли отнести ее к булыгинской Думе. ‘Большевики’ сами себя не узнали. Это совсем плохой признак!
P. P. S. Излишне прибавлять, что совершенно неоснователен упрек в синдикализме, кинутый в шестнадцатом заседании т. Хрусталеву ‘большевиками’, обидевшимися на меня за указание на родство их взглядов со взглядами синдикалистов. [См. выше, стр. 391.] В деятельности т. Хрусталева не было ничего похожего на синдикализм. А что между ‘большевизмом’ и синдикализмом, или анархо-социализмом, есть много общего, это доказывается нередкими теперь случаями перехода ‘большевиков’ в ряды анархистов.