ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1928 * ЛЕНИНГРАД
Предисловие к брошюре Фр. Энгельса ‘Крестьянский вопрос во
Франции и Германии’
(Изд. Р. С.-Д. Р. П. Женева, 1904 г.)
Предлагаемая вниманию читателя работа Энгельса, как и все произведения этого автора, не нуждается ни в каких рекомендациях. Но полезно будет сделать по ее поводу несколько предварительных замечаний.
По-немецки она была напечатана в No 10 ‘Neue Zeit’ за 1894 год. Со времени ее появления в разных капиталистических странах вышло довольно много официальных и неофициальных исследований о положении крестьянства. Ввиду этого иной читатель может, пожалуй, предположить, что она устарела. Но такое предположение было бы ошибочно. Новые исследования, пролившие немало нового света на аграрный вопрос, в общем вполне подтвердили взгляд Энгельса на положение мелкого крестьянина при господстве капитализма. Правда, вероятные социальные последствия этого положения представлялись нашему учителю, по-видимому, не совсем такими, какими они кажутся теперь нам. Он с уверенностью говорил о том, что мелкая крестьянская собственность осуждена на исчезновение. Но факты, обнаруженные новыми исследованиями, показали, что под влиянием очень многих и очень сложных причин, — а главным образом под влиянием так называемого сельскохозяйственного кризиса, — процесс исчезновения мелкой крестьянской собственности местами (например, во Франции) становится очень медленным, а местами (например, в Германии) и совсем прекращается. Защитникам капитализма и поющим с их голоса ‘ревизионистам’ это бесспорное обстоятельство подало, как известно, повод утверждать, что ‘Марксова догма’ была опровергнута жизнью, по крайней мере, в ее отношении к земледелию. Мы не можем входить здесь в подробный разбор этого мнения и потому отсылаем читателя к сочинениям: Каутского (Die Agrarfrage, Stuttgart, 1899), Вандервельда (La proprit fonciè,re en Belgique, Paris 1900), L’exode rural, Paris 1903, Essais sur la question agraire en Belgique, Paris 1903), Саймонса (The american farmer, Chicago 1902), Кживицкого (Kwestia Rolna, Warszawa 1903) и, наконец, к нашей ‘Заре’, где было напечатано несколько критических статей и библиографических заметок, посвященных новейшей литературе по аграрному вопросу. Мы скажем здесь лишь следующее. Во-первых, замедление и, — как частный случай замедления, — остановка процесса исчезновения мелкой крестьянской собственности есть следствие таких явлений общественно-экономической жизни, которые сами как нельзя лучше и как нельзя больше подтверждают справедливость Марксова учения о развитии капиталистического общества. Поэтому как нельзя более странно считать его доводом против этого учения. Шар, наполненный водородом, поднимается вверх, а не падает на землю. Это — факт. Но что он означает? То ли, что на этот шар не распространяется действие закона тяготения? Наоборот: только его действием и может быть объяснено движение шара. Вот то же и с мелкой крестьянской собственностью Ее судьба только тогда и станет понятной, когда мы примем во внимание рост капитализма, в свою очередь лучше всего объясняемый именно с помощью учения Маркса.
Значит, говоря вообще, защитникам капитализма и идущим у них на пристяжке ‘ревизионистам’ ликовать все-таки нечего: учение Маркса в общем остается нимало не поколебленным. Но это еще не все. Даже и в том, что касается собственно аграрных отношений, судьба мелкого крестьянского землевладения колеблет учение Маркса несравненно меньше, чем это делают люди, во что бы то ни стало желающие объявить его поколебленным.
Эти люди приписывают автору ‘Капитала’ ту мысль, что в капиталистическом обществе концентрация поземельной собственности неизбежна по самой природе процесса капиталистического развития. Но Маркс нигде не высказывал такой мысли. В своем качестве одного из самых замечательных диалектиков XIX столетия он превосходно знал, что в общественной экономии, как и повсюду, все зависит от обстоятельств времени и места. В 1850 году он, — в рецензии на книгу Э. де-Жирардэна: ‘Le Socialisme et l’impt’, — писал, что если во Франции уже началась концентрация мелкого землевладения, то в Англии крупное землевладение гигантскими шагами идет к новому раздроблению. Это мало похоже на вульгарное представление об относящейся к землевладению и земледелию ‘догме’ Маркса. Но к этому он, — как будто затем, чтобы не оставалось уже ровно никакого сомнения насчет его взгляда, — прибавлял, что пока существуют буржуазные производственные отношения, земледелие должно постоянно переходить от концентрации к раздроблению и наоборот. Мы очень просим читателя запомнить это {Запомнить это нужно. Тем более нужно, что этого по большей части не знают даже беспристрастные историки идей. Так, г. Мишель Ожэ-Лярибэ ничего не упоминает об этом в своей интересной книге: ‘Petite ou grande proprit? Histoire des doctrines en France sur la rpartition du sol et la transformation industrielle de l’agriculture’, Monpellier 1902. A между тем в ней целая глава посвящена Марксу.}. Если бы теперь в какой-нибудь капиталистической стране в самом деле начался переход от крупной поземельной собственности к мелкой, то и в этом случае мы должны были бы сказать, что перед нами происходит одно из тех явлений, возможность которых в капиталистическом обществе была указана Марксом более пятидесяти лет тому назад. Вот только и всего. А отсюда до колебания его ‘догмы’, как до звезды небесной, далеко.
Таким образом, — и вопреки настойчивым уверениям догматиков буржуазного апологетизма и мелкобуржуазного ‘ревизионизма’, — вопрос о том, происходит или не происходит в данной стране концентрация землевладения, есть для Маркса вопрос факта, а вовсе не вопрос ‘догмы’. На основании того, что происходило в современном ему капиталистическом обществе, Маркс решал впоследствии этот вопрос в положительном смысле не только для Франции, но и для Англии {См., например, написанный им первый манифест Международного товарищества рабочих, где указывается на то, что в Англии и Уэльсе, в промежуток от 1851 до 1861 г., число землевладельцев понизилось с 16. 934 до 15. 066, ‘так что концентрация землевладения за десять лет возросла на одиннадцать процентов’. Маркс заметил, что если сосредоточение землевладения в немногих руках будет увеличиваться так же быстро, то решение поземельного вопроса будет очень упрощено. Как видим, он выражается осторожно и не дает неизменных схем.}. А нам, на основании того, что совершается в наше время, приходится говорить, — как мы и сделали это выше, — о замедлении или даже об остановке процесса концентрации поземельной собственности. Не желая противоречить истине, мы и не можем говорить иначе. Но читателю ясно теперь, что говоря так, мы ничуть не расходимся с Марксом: вывод получается у нас несколько другой, но метод остается тот же, — и тот же основной взгляд на развитие капиталистического общества.
Необходимо помнить, кроме того, что факты указывают именно только на замедление или, в крайнем случае, только на остановку процесса концентрации землевладения. Так, даже в Германии, где мелкая крестьянская собственность обнаружила наибольшую живучесть и где разноцветные ‘критики Маркса’ особенно громко поют, вопиют, взывают и глаголят о крушении ‘догмы’, ими же самими приписанной Марксу, торжество мелкой крестьянской собственности и мелкого землевладения оказывается весьма и весьма сомнительным. В 1882 г. хозяйства, обнимающие от двух до пяти гектаров, — мелкие крестьянские хозяйства в собственном смысле, — составляли 18, 6% общего числа хозяйств, а в 1895 г. они составляют 18, 28%, В 1882 г. хозяйства этого разряда занимали 9, 64% общей земельной площади, а в 1895 г. им принадлежало 9, 57%. В 1882 г. на их долю приходилось 10, 01% сельскохозяйственной площади а 13 лет спустя —10, 11%. Итак, число хозяйств относительно уменьшилось на 0, 32%, но зато общая площадь стала больше (опять — относительно) на 0, 03%, а сельскохозяйственная площадь возросла на 0, 1%. Не ошибитесь, читатель: дело идет именно о десятых и сотых до лях процента. Изумительный ‘прогресс’, в прах повергающий Маркса!!!, не забудьте, что этот поистине лилипутский ‘прогресс’ сам в значительной степени объясняется (например, в Остэльбии) капиталистическими нуждами крупного хозяйства, между тем как в промышленно развитых частях империи (например, в рейнской и саксонской провинциях Пруссии) замечается даже регресс мелкого крестьянского хозяйства, сопровождаемый ростом средних и крупных крестьянских хозяйств {Приведенные данные о Германии заимствованы из официального издания: ‘Die Landwirtschaft im Deutschen Reich. Statistik des Deutschen Reiches’, Neue Folge, Band 112.}. Уже один этот факт должен был бы вызвать у гг. ‘критиков’ опасения насчет дальнейшей судьбы ‘прогрессирующего’ мелкого хозяйства. Ведь промышленно развитые страны и округа очень часто указывают путь, предстоящий менее развитым странам. Но что прикажете? Гг. ‘критики ослеплены своей ‘догмой’, и с ними ровнехонько ничего не поделаешь Франция считается классической страной мелкого землевладения Правда, без весьма существенных оговорок называют ее такой страною одни только наивные люди, люди же ‘себе на уме’ знают, что в действительности мелкое землевладение играет в ней довольно жалкую роль. В этом отношении чрезвычайно характерно признание г. Эйнара в заседании палаты депутатов 21 мая 1891 г. ‘Существует предрассудок, — сказал он, — который я не намерен разбивать, потому что он никому не вредит и даже приносит пользу. Он состоит в том, что Франция — страна землевладельцев’. Эйнар готов был признать правильность этого определения, но он утверждал, что мелким землевладельцам в этой счастливой стране принадлежит только четвертая часть земель, между тем как остальные три четверти сосредоточены в руках средних и крупных собственников. И он был прав. По данным 1882 г. очень мелкие собственники, — участки которых не превышали одного гектара, — составляли во Франции 38, 2% всего числа землевладельцев, но им принадлежало не солее 2, 2% земельной площади. Мелкие собственники, — от одного до десяти гектаров, — по числу составляли 46, 5%, а имели только 22, 9% всех земель. Среднее землевладение доходило до 12, 8% числа собственников и 29, 9% площади. Наконец, крупная поземельная собственность, число обладателей которой не превышало 2, 5% числа собственников, составляла 45% всех земель ‘страны землевладельцев’. Это, как видим, уже довольно почтенная концентрация. Говорят, что с 1882 г. положение дел изменилось к лучшему, так как мелкая собственность будто бы выиграла и по отношению к числу, и по отношению к площади. Но это просто-напросто не верно. В период 1882—1892 гг. число мелких собственников уменьшилось на 17. 472 (было — 2. 635. 030, оставалось — 2. 617. 558), а площадь принадлежащих им земель сократилась на 121. 520 гектаров. Ввиду огромного числа мелких собственников во Франции такое уменьшение надо признать незначительным, но при всей незначительности оно все-таки есть уменьшение, а совсем не увеличение. В указанный промежуток времени увеличение замечалось в разрядах крупного землевладения, с одной стороны, и очень мелкого, с другой. Число очень мелких собственников поднялось с 2. 167. 667 до 2. 235. 405, а пространство принадлежащей им земли с 1. 083. 833 до 1. 327. 253 гектаров. Но что это за ‘землевладельцы’? Если уже мелкий собственник, имеющий в среднем менее пяти гектаров, часто лишен возможности существовать обработкой собственного участка и вынужден продавать свою рабочую силу тому или другому предпринимателю, то очень мелкий {Разряды: очень мелкий, мелкий, средний и крупный собственник установлены официальной французской статистикой, из которой и заимствованы приведенные нами данные о движении поземельной собственности во Франции в 1882—1892 гг.} собственник, на долю которого достается в среднем менее полугектара, получает от своей земли лишь совсем малую часть дохода, а остальную, наибольшую часть должен побывать работой по найму, если только у него нет, — а это бывает крайне редко, — каких-нибудь побочных и более богатых источников дохода. Заметим еще, что так как число подобных ‘землевладельцев’ простирается во Франции до необыкновенно внушительной цифры 2. 235. 405, то их, — вопреки очень полезному… для буржуазии предрассудку о том, что Франция есть страна землевладельцев, — приходится признать почти пролетариями, интересы которых в сущности совпадают с интересами полных пролетариев, занятых в промышленности и в сельском хозяйстве. Пролетарская программа, отстаивающая интересы наемного труда и стремящаяся к замене капиталистических отношений производства социалистическими, имеет для них несравненно больше значения, чем мелкобуржуазная программа, усиливающаяся, с помощью тех или иных заплат, огра-дить интересы телкой собственности. Но как бы там ни было, а неоспоримо то, что рост числа этих будто бы землевладельцев не имеет ничего общего с ростом землевладения крестьянского, в настоящем смысле этого слова. А если к этому прибавить, что с 1882 по 1892 г. крупная собственность увеличилась на 197. 300 гектаров, то сделается совершенно ясно, что данные французской статистики плохо способствуют ниспровержению ‘марксовой догмы’.
Во всех странах капиталистической Европы сельскохозяйственный кризис, вызванный ростом международного капитализма, привел к понижению доходности и, — как это само собою разумеется, — ценности земель. Вследствие этого капиталистам, — за немногими исключениями, — нет выгоды вырывать землю из рук крестьянина и приниматься за ее непосредственную эксплуатацию. Капитал, — опять таки, за некоторыми исключениями, — лучше обделывает свои дела, оставляя ее в руках мелкого производителя, но за то выжимая этого последнего, как губку. Отсюда происходит одно из двух. Или, — как мы сказали выше, — замедляется процесс экспроприации крестьянина, или крестьянин лишается своих прав собственности на землю в пользу капиталиста, но зато продолжает обрабатывать ее в качестве арендатора. Этот последний случай мы видим в Бельгии и, как кажется, в Голландии, где число мелких арендаторов чрезвычайно сильно растет по отношению к числу крестьян, обрабатывающих свои собственные участки {В 1880 г. в Бельгии 65, 1% обрабатываемой площади обрабатывалась арендаторами, в 1895 г. в руках арендаторов было уже 68, 9% той же площади. (См. Em. Vandervelde, La proprit fonciè,re en Belgique, p. 274). В Голландии в 1885 г. собственники обрабатывали только 59, 53% всей земли, приходящейся на хозяйства, обнимающие более одного гектара (для более мелких хозяйств данных нет), в 1895 — только 57, 41%. (См. четвертый отдел уже цитированного выше 112 тома статистики Германской империи, стр. 61).}. Мы можем, следовательно, сказать, что, задерживая процесс исчезновения мелкого производителя, сельскохозяйственный кризис в то же время увеличивает косвенную зависимость этого производителя от капитала. Достаточно небольшого размышления для понимания того, что рост косвенной зависимости производителей от капитала не имеет того общественно-революционного значения, какое свойственно увеличению прямой их зависимости от него в процессе производства. Стало быть, сельскохозяйственный кризис замедляет процесс революционизирования производственных отношений в земледелии. Впрочем, мы выражаемся не совсем точно. Надо говорить так: сельскохозяйственный кризис до сих пор замедлял этот процесс. А как будет дальше, это еще не известно, и есть некоторые основания думать, что со временем он не станет замедлять и начнет ускорять его. Думать так нам дает повод та же Бельгия, где не только происходит относительное увеличение числа арендаторов, но с 1880 г. замечается также уменьшение числа мелких хозяйств (до пяти гектаров) и увеличение более крупных (свыше десяти гектаров). ‘С 1880 г. произошло противоположное тому, что происходило от 1866 г. до 1880, когда число мелких хозяйств значительно увеличилось, между тем, как число крупных значительно уменьшилось. В настоящее время мелкая поземельная собственность исчезает перед крупной’ {Annuaire statistique de la Belgique, tome XXX, p. XL.}. Что, если и в других странах европейского материка начнется подобное же движение? Тогда ведь пропадет даже и тень возможности оспаривать ‘марксову догму’.
Но это все-таки дело будущего. А теперь мы заметим, что, хотя косвенная зависимость производителей от капитала далеко не так революционизирует их головы, как прямая, но от этого их экономическое положение не делается легче. Даже и оставляя землю в руках крестьянина, — собственника или арендатора, — капитал, из приносимого ею дохода, берет себе доли, соответствующие ренте и прибыли, оставляя производителю, своим трудом создающему этот доход, не более, а иногда даже и менее того, что соответствует заработной плате. Поэтому и ‘самостоятельный’ мелкий крестьянин очень часто является таким же по существу, но только гораздо менее сознательным невольником капитала, как и фабричный рабочий {Относительно французского крестьянина Маркс указывал на это еще в начале пятидесятых годов! ‘Крестьянская парцелла стала лишь предлогом, позволяющим капиталисту извлекать из земли прибыль, проценты и ренту, не заботясь о том, останется ли на долю земледельца хотя бы одна заработная плата’. (‘Восемнадцатое Брюмера Луи Бонапарта’, перевод Б. Кричевского, стр. 113).}. Гг. ‘критики Маркса’ обнаруживают огромную наивность или неслыханный цинизм, когда умиляются устойчивостью мелких хозяйств. Устойчивость эта покупается страшно дорогой ценою. На этот счет английская комиссия, занимавшаяся изучением причин сельскохозяйственного кризиса, занесла в свои доклады много очень поучительных свидетельств. В Англии, в период 1885—1898 гг., несколько уменьшились, по числу и по занимаемой ими площади, крупные фермы (занимающие больше 300 акров, т. е. 120 гектаров) и мелкие (до 20 акров, т. е. 8 гектаров), средние же фермы, по размерам своим заключающиеся между указанными пределами, несколько увеличились и по числу и по площади. В низшем разряде этих средних ферм встречается, впрочем, немало таких, которые не прибегают к наемному труду, обходясь собственными силами фермерских семейств. Хозяйства такого рода — идеал консерваторов и ревизионистов. Каково же живется обладателям таких семейств? Некоторые свидетели, выслушанные сельскохозяйственной комиссией, говорили, что они меньше всех остальных пострадали от кризиса, но из показаний других свидетелей видно, что это не совсем верно. Так, мистер Раулэндсон заметил, что ‘на первый взгляд более мелкие фермеры, имеющие свои собственные фермы и обрабатывающие их без наемных рабочих, пострадали менее других, но если вы глубже вглядитесь в дело, то вы найдете, что их сыновья не получают заработной платы, довольствуясь одеждой и небольшими карманными деньгами, и я не думаю, что многие из них находятся в таком же хорошем положении, как годовые рабочие’ {Royal Commission on Agriculture, Final Report, London 1897, p. 34.}. Ц. Е. Рид сказал, что ‘единственный способ, посредством которого мелкие фермеры удерживаются на своих позициях, состоит в том, чтобы работать за двоих рабочих, а тратить на себя не больше, чем тратит один’. По его словам, дети таких фермеров хуже воспитаны и трудятся больше, чем дети наемных рабочих {Там же, та же страница.}. М. Фокс находил, что в некоторых округах от кризиса ‘пострадала’ не земля (sic), a сыновья и дочери фермеров, отдающие делу обработки лучшие свои силы, но не получающие никакого вознаграждения в настоящем и имеющие лишь слабую надежду на него в будущем’. М. Фокс очень осмотрительно прибавил: ‘Будущее покажет, долго ли они при таких условиях сохранят желание оставаться у своих родителей’ {Там же, стр. 35.}. М. Гоп, говоривший о положении крупных и мелких фермеров в Роксбурге и в девяти других шотландских графствах, показал, что мелкие фермеры обыкновенно платят за каждый акр нанимаемой ими земли больше, чем крупные, и что, по собственным словам этих фермеров, при такой высокой ренте они не могли бы сводить концы с. концами, если бы обязаны были оплачивать по рыночной цене труд своих семейств. Многие фермеры этой местности утверждали, ‘что ни сами они, ни их семейства совсем не имеют какого-нибудь определенного времени для работы, а работают от рассвета до ночи, и что, даже поступая так, они лишь с величайшим трудом сводят концы с концами’ {Там же, та же страница.}. М. Белл заявил, что, по его мнению, материальное положение мелких фермеров хуже, чем положение рабочих, а М. Мак-Киннель ‘выразил сомнение в том, чтобы им жилось лучше, чем обыкновенным пахарям’ {Там же, стр. 36.}.
Словом, мы едва ли преувеличим, если сравним этих независимых хозяев с пролетариями, испытывающими на себе прелести ‘потогонной системы’ (Sweating system). Недаром некоторые сведущие люди называют мелкое фермерство британским рабством (british slavery) {Там же, та же страница.}. Теперь и решайте, прав ли был Энгельс, говоря, что при нынешнем положении всемирного хозяйства упрочивать положение мелких производителей значит укреплять ту цепь, на которой они сидят. Нам возразят, пожалуй, что положение мелкого английского фермера именно тем и худо, что они работают не на собственной земле, и потому обязаны платить ренту. Но, во-первых, в некоторых из вышеприведенных случаев речь шла именно о собственных фермах, а во-вторых, в том-то и дело, что крестьянин-‘собственник’ европейского материка редко свободен от платежа ренты, которая только носит иное имя, называясь процентами на денежный капитал, занятый им у частного лица или в гипотечном банке. Энгельс указывал на тяжелую зависимость этого крестьянина от ростовщика. Справедливость этого указания вполне подтверждается новыми исследованиями. Для примера укажем хоть на книгу Блонделя, который пишет: ‘Надо пожить в немецких деревнях, чтобы составить себе понятие о тирании ростовщиков в некоторых из них, нужно видеть ростовщика на деле, чтобы понять, до какой степени верно, что крестьянин стал его вещью. Его вполне позволительно сравнить с пауком, притаившимся в углу своей паутины и бросающимся на муху, сделавшую неосторожное движение! Средневековое крепостничество не было хуже гнусной зависимости, под игом которой стонет задолжавший крестьянин. Постоянно тяготеющая над ним угроза разбивает всю его энергию’ {‘Etudes sur les populations agraires de l’Allemagne et la crise agricole’, Paris 1897, pp. 395—396.}. Конечно, развитие кредита подрывает тиранию ростовщика. Но один французский экономист давно уже и справедливо заметил, что кредит совсем не спасает, а, напротив, убивает поземельную собственность, и это особенно справедливо именно теперь, когда сельскохозяйственный кризис так сильно дает себя чувствовать землевладельцам. Достаточно вспомнить о росте гипотечных долгов.
Было время, когда долги эти довольно легко переносились поземельной собственностью Западной Европы. То было тогда, когда росли цены на сельскохозяйственные произведения и когда вызванное этим увеличение доходности земель вело к улучшению хозяйства. Так продолжалось с тридцатых до конца семидесятых годов, когда началось падение хлебных цен. Чем ниже падали цены, тем более понижалась доходность земель и тем большую долю дохода составляли подлежащие уплате проценты по гипотечному займу. Вследствие этого положение землевладельцев делалось все более и более затруднительным, а затруднительность их положения побуждала их к новым займам. И вот мы видим, что гипотечные долги беспрерывно возрастают. В Пруссии в течение семи лет (1886/87—1892/93) гипотечный долг увеличился на 1093,05 миллионов марок {См. статью фон—дер Гольца, Hypothekenschulden в первом томе ‘Wrterbuch der Volkswirtschaft, стр. 1076—77, и его же ‘Vorlesungen ber Agrarwesen und Agrarpolitik’, Jena 1899, S. 44.}. И замечательно, что, по крайней мере, в Германии в последнее время особенно быстро растет именно задолженность мелкого землевладения. Некоторые объясняют это тем, что крупное землевладение уже раньше дошло почти до последнего предела задолженности, так что ему очень трудно теперь двигаться дальше в этом направлении, но если бы это было и так, то судьба все более и более обременяемой теперь долгом мелкой поземельной собственности от этого не стала бы более обеспеченной. Неоспоримым остается тот факт, что в нынешнем обществе земледелие попадает все в большую и большую зависимость от промышленности, а мелкий сельский хозяин от капитала. И именно поэтому и в той же мере остается неоспоримой та мысль Энгельса, что только антисемиты и им подобные шарлатаны могут выставлять программу, сулящую золотые горы мелкому крестьянину, как таковому. Пока существует капиталистическое общество, не будет такой силы, которая смогла бы избавить мелкого производителя от бед, неизбежно вызываемых развитием этого же общества. Поэтому социал-демократы, не желающие покупать избирательные успехи ценою обмана избирателей, должны прямо поставить мелкому крестьянину на вид, что избавление принесет ему только революция пролетариата, которая положит конец господству капиталистических производственных отношений. Крестьянин, усвоивший себе это убеждение, всегда будет желанным товарищем рабочего. Но, усваивая себе это убеждение, крестьянин покидает точку зрения своего собственного класса и становится на точку зрения пролетариата.
Защитники существующего порядка вещей долго питали себя надеждой, что мелкий крестьянин совершенно не способен проникнуться этим убеждением. Действительность показывает, однако, что эта отрадная надежда была не вполне основательна. Немецкая социал-демократия не имеет, как это всем известно, особой программы ‘для крестьян’, тем не менее она начинает привлекать к себе внимание и сочувствие земледельческого населения, что ясно и хорошо обнаруживается статистикой прошлогодних выборов в рейхстаг {См. интересную статью Akademikus’a: Statistische Nachklnge zu den Reichstagswahlen. ‘Neue Zeit’ от 19 декабря 1903, S. S. 368—369.}. Ее приобретения здесь пока еще сравнительно не велики, но, — как говорит Энгельс в предлагаемой брошюре, — социал-демократии по самой сущности дела нельзя было ожидать здесь быстрых успехов. То, что удалось завоевать ей в чисто земледельческих округах, важно больше как симптом, ясно показывающий, что и немецкая деревня не застрахована от социализма.
Энгельс говорит также, что самым надежным союзником промышленного рабочего является сельский пролетарий. Еще недавно в справедливости этой мысли сомневались довольно многие социал-демократы (особенно в Бельгии). Сельский пролетарий, едва ли не наиболее угнетаемый изо всех пролетариев и живущий в условиях наименее благоприятных для умственного развития, казался таким приниженным, таким забитым и покорным, что мысль о привлечении его под социалистическое знамя представлялась несбыточной. Но капиталистические отношения и здесь, — хотя, конечно, медленнее, чем в промышленных округах, — начинают обнаруживать свою революционную силу. В Италии, в Венгрии и во Франции сельский пролетарий и почти пролетарий, — т. е. мелкий крестьянин, живущий преимущественно продажей своей рабочей силы, — оказывается гораздо более восприимчивым к социалистической пропаганде, чем крестьянин, получающий средства к существованию преимущественно от обработки своего участка. О пролетарском характере ‘крестьянского’ движения в Венгрии и Италии мы уже говорили в статьях: ‘Пролетариат и крестьянство’, напечатанных в фельетонах ‘Искры’ за 1903 год. Теперь мы отметим то, что происходит у виноградарей нижнего Лангедока. В последнее время землевладение сосредоточивается там в руках крупных предпринимателей, а некогда самостоятельные мелкие собственники все решительнее и решительнее становятся положение наемных рабочих {См. интересную работу Ожэ-Лярибэ, Les ouvriers de la viticulture languedocienne et leurs syndicats. Mmoires et Documents du Muse social, novembre 1903.}. Сообразно с этим там возникают организации для защиты интересов наемного труда, и социалистические идеи, хотя, к сожалению, главным образом в одностороннем виде революционного синдикализма, — быстро проникают в деревни. Движение лангедокских виноградарей возникло под сильнейшим влиянием городских рабочих. Но это влияние стало заметным и привело к серьезным практическим последствиям только с тех пор, когда в тамошней деревне возникли капиталистические отношения производства {Заметим, что, по словам Оже-Лярибэ, мелкий собственник, имеющий мене двух гектаров, может сводить концы с концами только путем постоянной продажи своей рабочей силы. Его ‘собственность’ служит для него источником кабалы. ‘В настоящее время у кого есть клочок виноградника, тот имеет и долги. Мелкая собственность поденщиков ведет лишь к тому, что лишает их независимости, потому что часто они должны тому самому землевладельцу, который их нанимает’. Но дело тут, как видно, не только в долгах. ‘Землевладельцы, раскрывшие перед нами это достойное жалости положение, спрашивают, не лучше было бы, если бы рабочий не имел никакой собственности, потому что во время кризиса он страдает не меньше своих богатых соседей и лишен возможности отлучиться на искания работы в другом месте (‘Les ouvriers de la viticulture’ etc. в Mmoires et Documents du muse social, 1903, No 9, p. 293).
Avis для глубокомысленных экономистов вроде цюрихского профессора Юл. Пляттера, который в своих ‘Grundlehren der Nationaloekonomie’ (Berlin 1903, стр. 394—395) насмехается над Энгельсом, утверждавшим, что обладание собственным домом может ослаблять позицию пролетария в его борьбе с нанимателем за рабочую плату. Ведь собственный домик часто именно привязывает рабочего к данному месту.}.
Подобно виноградарям нижнего Лангедока, дровосеки центральных департаментов Франции тоже объединяются в синдикаты и тоже усваивают социалистические идеи. Но и они вербуются главным образом из сельских пролетариев и почти пролетариев {См. книгу Л. Г. Роблэна, Les bcherons du Cher et de la Niè,vre, leurs syndicats. Paris, 1903. Русскому читателю мы тем настойчивее рекомендуем эту книгу, что она дает наглядные примеры того, каким образом экономическая борьба родит политическое сознание в отсталых слоях пролетариата передовых капиталистических стран. Эти примеры могли бы способствовать разрешению практически важного вопроса о том, какова может и должна быть роль партии в воспитании представляемого ею класса. Известно, что у нас нередко рассуждали об этой роли самым отвлеченным и потому самым доктринерским образом.}. Продавцы рабочей силы и здесь оказались более восприимчивыми к социализму, чем мелкие собственники {Книга Роблэна тоже недурно могла бы разъяснить профессору Юл. Пляттеру, каким образом мелкая собственность нередко ведет к понижению заработной платы, получаемой собственниками.}.
Странно, поэтому, что до сих пор в социалистическом мире Западной Европы не совсем исчезло то мнение, что в деревне мелкий собственник скорее откликнется на призыв рабочей партии, чем пролетарий. Такое мнение, очевидно, поддерживается лишь сознательной или бессознательной склонностью к ‘ревизионизму’. Люди, твердо держащиеся точки зрения пролетариата, не могут теперь не замечать его несостоятельности. Мы с удовольствием узнали, что на аграрном съезде бельгийской социалистической партии, состоявшемся в конце ноября прошлого года, мнение это, нашедшее себе убежденного защитника в лице тов. Дебарси, встретило сочувствие лишь меньшинства делегатов, значительное же большинство их приняло решение, предложенное Вандервельдом и гласящее так: ‘Пропагандисты, действующие в сельских округах, никогда не должны упускать из виду, что рабочая партия есть, по самому определению своему, партия класса, что, следовательно, она должна защищать интересы всех эксплуатируемых, но прежде всего живущих в деревнях промышленных и сельскохозяйственных рабочих и тех мелких крестьян, условия жизни и труда которых приближаются к условиям существования наемных рабочих’. Поясняя предложенный им проект решения, тов. Вандервельд очень верно заметил: ‘Никто не помышляет о том, чтобы исключить из рабочей партии мелких крестьян. Речь идет о том, чтобы определить, к какому классу мы должны прежде всего обратиться со своей пропагандой. И вот, я утверждаю: прежде всего к наемным рабочим и к тем крестьянам, которые приближаются к ним по условиям своего существования’. Эта мысль, одобренная, как уже сказано, значительным большинством съезда, тождественна с тем, что говорится в предлагаемой брошюре Энгельса.
Выходит, что для ‘Запада’ брошюра эта до сих пор сохранила все свое значение. Но читатель спросит нас, пожалуй, какое значение может иметь она для нас, российских социал-демократов: ведь всем и каждому давно и хорошо известно, что Россия не Запад.
Ответ ясен. Эта брошюра покажет нам, до какой степени не понимают задач современного социалистического движения те люди, которые, ссылаясь на то, что в земледелии будто бы не оправдались ‘предсказания Маркса, придумывают теперь особый крестьянский, ‘аграрный’ социализм. Эти люди в огромном большинстве случаев находятся в лагере ‘ревизионистов’ и совсем не сочувствуют революционным стремлениям пролетариата {Читателя, желающего убедиться в этом, мы отсылаем к очень пухлой, претенциозной и широковещательной, но — увы! — очень бедной содержанием книге доктора Альфреда Носсига, Die moderne Agrarfrage, Berlin—Bern 1902. Она едва ли не лучше сочинения знаменитого г. Бернштейна показывает теоретическую несостоятельность и практический консерватизм ревизионистских стремлений.}. У нас, — недаром же ‘Россия не Запад’, — крикливыми носителями идей особого ‘аграрного’ социализма явились люди, именующие себя социалистами-революционерами. Но читатель — социал-демократ прекрасно знает, как обстоит дело с революционностью этих господ. Кто-то, — если не ошибаемся, тов. Мартов, — в высшей степени метко сказал, что их ‘партия’ носит свое двойное название единственно потому, что социализм ее не революционен, а революционность не имеет ничего общего с социализмом. В самом деле, по своим взглядам на аграрный вопрос в западных странах эти ‘революционеры’ солидарны именно с ‘ревизионистами’, т. е. с антиреволюционным минусом западной социал-демократии. Почему это так? Потому, что и нельзя сочувствовать революционным стремлениям пролетариата, не становясь на точку зрения этого класса. А они очень далеки от нее. Они стоят не на точке зрения пролетариата, а на точке зрения ‘всех вообще трудящихся’, к которым принадлежат, по их определению, между прочим и самостоятельные мелкие собственники, живущие трудами рук своих и не эксплуатирующие наемного труда. Но в предлагаемой брошюре Энгельса справедливо сказано, что мелкий собственник этого разряда является теперь пережитком, завещанным буржуазному обществу старым, докапиталистическим способом производства. Современный пролетариат был вызван к жизни не чем иным, как разложением тех производственных отношений, которые были свойственны этому старому способу, Становиться на точку зрения этих отношений, значит, — по выражению Манифеста Коммунистической Партии, — стремиться повернуть назад колесо истории. А точка зрения этих отношений есть именно свойственная ‘социалистам-революционерам’ точка зрения ‘всех трудящихся’. 
Вот почему и вот в каком, совершенно точном, научном смысле слова мы называем их социалистами-реакционерами. Читатель видит, что, давая им такое имя, мы руководствуемся не политическим задором, а вполне определенными теоретическими соображениями. При этом мы вовсе не думаем утверждать, будто они лгут, называя себя революционерами. Нет, огромное большинство их состоит, конечно, из искренних людей {Ниже читатель увидит, почему мы не решаемся сказать это обо всех без исключения социалистах-реакционерах.}. Они искренно ненавидят существующий в России общественный и политический порядок и искренно стремятся к ‘социальной’ революции, но они не понимают задач и условий этой революции. Отказываясь стать на точку зрения пролетариата, они поневоле и без собственного ведома становятся на точку зрения мелкой буржуазии. Они только терминологией отличаются от мелкобуржуазных партий, выступивших в революционные эпохи на исторической сцене Западной Европы {Да и это отличие не так велико, как можно было бы ожидать. Маркс говорит, что в Германии в сороковых годах каждый оппозиционно-настроенный буржуа называл себя социалистом. L’habit ne fait pas le moine.}. А в сущности они — родные братья тех французских демократов 1848 года, о которых мы встречаем у Маркса следующий интересный отзыв: ‘Но демократ, представляющий мелкую буржуазию, т. е. промежуточный класс, в котором притупляются интересы двух различных классов, воображает себя выше классовых противоречий вообще. Демократы (как и наши социалисты-реакционеры. — Г. П.) признают существование привилегированного класса, но они со всей остальной нацией образуют народ (трудящийся ‘класс’ наших социалистов-реакционеров. — Г. П.). Они — защитники народных прав, их интересы — народные интересы. Им поэтому незачем накануне борьбы анализировать интересы и положение различных классов. Им незачем особенно осторожно взвешивать свои собственные средства (известно, что нашим с.-р. такое взвешивание всегда представлялось изменой революции. — Г. П.). Им стоит ведь только дать сигнал — и народ со всеми своими неисчерпаемыми силами бросится на угнетателей. А если на деле их интересы оказываются никому неинтересными, а их сила — бессилием, то или в этом виноваты губительные софисты, разделяющие нераздельный народ на различные враждебные лагери (подобно тому, как мы, не менее губительные социал-демократы, подразделяем народ на пролетариат и непролетарские слои. — Г. П.), или армия была слишком обесчеловечена, слишком ослеплена, чтобы видеть в чистых целях демократии свое собственное благо, или какая-нибудь деталь в исполнении помешала всему, или же непредвиденная случайность на этот раз расстроила дело’ {‘Восемнадцатое брюмера’, стр. 44.}. Мелкобуржуазные демократы всегда и везде считали свою ограниченность признаком широты своих социальных стремлений. Эта психологическая черта как нельзя более свойственна нашим социалистам-реакционерам. Да оно и неудивительно: одинаковые причины вызывают одинаковые действия.
Ограниченность, мнящая себя широтой, сама по себе комична. Но она доходит до геркулесовых столбов комизма, когда пытается пересоздать современное ей революционное движение по своему образу и подобию. Конечно, ее усилия заранее осуждены на неудачу, подобно тому, как были заранее осуждены на неудачу реакционные стремления славного рыцаря, воспетого Сервантесом. Но на них не мешает иногда обратить внимание, чтобы еще вернее оценить тех, кто их делает. Поэтому напомним читателю об одном из упреков, который выставляется социалистами-реакционерами против аграрной программы нашей партии. По их словам, главный ее недостаток заключается в том, что она буржуазна. Но как понимать этот упрек? Думают ли наши противники, что мы и в социалистическом обществе хотели бы сохранить частную собственность на землю? Нет, они этого не могут думать, если имеют хотя бы малейшее понятие о научном социализме, решительными сторонниками которого мы были и будем: нашей конечной целью является обращение в общественную собственность всех средств производства, а, следовательно, и земли. Мы полагаем, что это требование, — осуществление которого подготовляется неотвратимым ходом развития капиталистического общества, — целиком лежит в интересах пролетариата и вовсе не выражает интересов буржуазии. И, кажется, мы правы. А если это так, то в чем же дело? По какому случаю шум? По тому случаю, что мы не выдумали особой крестьянской социалистической программы, которая указала бы нам путь к ‘социализации’ земли ранее революции пролетариата, долженствующей обратить в общественную собственность все средства производства. А это равносильно требованию осуществить ‘аграрный’ социализм в буржуазном обществе. Но кто же может выставить такое странное требование? Только тот, чей социализм сам исполнен буржуазного (т. е., собственно, мелкобуржуазного) духа. Значит, упрекая нас в буржуазности, гг. социалисты-реакционеры тем самым разоблачают свою собственную буржуазную сущность. Сама себя раба бьет, что не чисто жнет. Это ли не верх комизма?
Гг. социалисты-реакционеры и сами чувствуют, что с точки зрения современного социализма дело обстоит не особенно ладно с их аграрно-‘социалистическими’ требованиями. Это чувство заставляет их радостно приветствовать все те будто бы критические замечания, которые, — с голоса буржуазных и реакционных экономистов, — направляются ‘ревизионистами’ против марксизма вообще и особенно против ‘Марксовой догмы’ в области аграрного вопроса. Тут, — как и во многих других случаях, — они являются самыми естественными и самыми надежными союзниками ‘ревизионистов’, их родными братьями, чем еще раз ясно показывают, насколько поверхностны и половинчаты их революционные стремления. Они надеются, что гг. ‘ревизионисты’ своей ‘критикой’ расчистят почву для утопии, лежащей в основе их аграрного социализма. Эта утопия представляет собою наследство, завещанное нашему революционному движению народническим его периодом, и сводится к тому, что наша крестьянская община может сделаться исходной точкой для развития в сторону социализма производственных отношений, существующих в сельском хозяйстве. Так как эта ветхозаветная утопия, под влиянием марксистского анализа, давно уже утратила свою первобытную свежесть и разлетелась по всем швам, то гг. социалисты-реакционеры, в целях ее обновления, судорожно цепляются за новую утопию, придуманную ‘ревизионистами’ и сводящуюся к вере в чудодейственную силу различного рода товариществ, основываемых пролетариатом в недрах капиталистического общества. ‘Ревизионисты’ считают эти товарищества одним из могущественных средств ‘опустошения’ капиталистического порядка. Эти товарищества служат им одним из самых главных козырей в ‘критике Маркса’. ‘Ревизионисты’ твердят, что Маркс не сумел оценить миссию таких товариществ. Но замечательно, что на эту ‘критику’ Маркс ответил антикритикой еще в такое время, когда огромное большинство гг. ‘ревизионистов’ еще и на свет не родилось. Находясь под свежим впечатлением событий 1848 г., он указывал на доктринерские эксперименты вроде меновых банков и рабочих ассоциаций, вызванные тем, что, разбитый в июне 1848 г., пролетариат отказывался от ‘мысли революционизировать старый мир могучими средствами этого мира в их совокупности, а стремится к своему освобождению — за спиною общества, частным путем, в пределах ограниченных условий своего существования’ {‘Восемнадцатое брюмера’, стр. 16.}. Хотя самая идея рабочих ассоциаций изменилась с тех пор, но и до наших дней несомненно то, что практикуемое ‘ревизионизмом’ противопоставление их революционному марксизму вызывается доктринерской узостью мысли и полным отсутствием революционной энергии. Но это, конечно, не мешает нашим социалистам-‘революционерам’ и в этом случае стоять на стороне ‘ревизионистов’: новый материал для оценки истинного характера их будто бы революционных стремлений.
Социально-‘революционные’ публицисты сами замечают неловкость своего единомыслия с ‘ревизионистами’ и стараются доказать читающей публике, что вера в чудотворную силу товариществ, долженствующих привести к ‘социализации’ крестьянского земледелия, после ‘социальной’ революции, — которая совершится при сохранении товарно-капиталистического хозяйства, — не чужда и марксистам. Иногда мы наталкиваемся при этом на изумительные ссылки. Так, например, в No 14 ‘Революционной России’ напечатано:
‘Перемена тактики по отношению к деревне и крестьянству с его привязанностью к земле в известных пределах была узаконена даже одним из отцов научного социализма, Ф. Энгельсом. Вопреки догме, согласно которой только пролетаризация приведет к социализму, — догме, которая особенно распространена в России, — Энгельс признал в статье ‘Die Bauernkriege in Frankreich und Deutschland’ возможность для крестьян врасти в государство будущего другим путем. ‘Мы можем, — говорит Энгельс, — предложить крестьянам самим вводить крупное производство, но не за счет капитала, а за их собственный общественный счет’. Как на пример, он указывает на пример датских социалистов и т. д.’ {‘Рев. Россия’ No 14, стр. 7 — первый столбец.}. Публицист ‘Рев. России’ ссылается как раз на ту работу Энгельса, которую мы издаем теперь в русском переводе. Читатель сам может судить поэтому, много ли правды в этой ссылке. О датских социалистах Энгельс говорит только то, что они уже двадцать лет тому назад стали разрабатывать план организации производственных сельскохозяйственных товариществ между мелкими крестьянами. Он не высказывает своего мнения о том, к чему привели усилия датских социалистов, ограничиваясь беглым замечанием, что в Дании мелкое крестьянское землевладение играет второстепенную роль. Что же касается тех стран, где оно распространено очень сильно, то упрочение и развитие сельскохозяйственных товариществ приурочивается им к одному непременному условию, о котором не счел нужным упомянуть публицист ‘Рев. России’: к захвату власти рабочим классом, к диктатуре пролетариата. У Энгельса прямо сказано,
что в каждом отдельном случае организация таких товариществ будет зависеть от обстоятельств, при которых общественная власть перейдет в наши руки. И вообще все это рассуждение является у него ответом на вопрос, как отнесемся ‘мы’ — социал-демократы — к мелкому крестьянину в тот день, когда власть достанется нам. И, как бы опасаясь, что его мысль исказит какой-нибудь мелкий буржуа, стремящийся к упрочению мелкого землевладения, Энгельс спешит повторить основную мысль всей своей статьи, заключающуюся в том, что мы никоим образом не можем дать мелкому крестьянину обещание поддерживать его собственность и его хозяйство против превосходных сил капитализма {См. стр. 14—15 предлагаемой брошюры.}. Вот оно, правдолюбие ‘Рев. России’!
В ‘партии’ социалистов-реакционеров есть два, очень не похожих один на другой, разряда лиц.
Один из них придерживается ‘древнего благочестия’ без всяких фраз и откровенно не понимает научного социализма. Миросозерцание людей этого разряда чуждо всякого элемента строгого мышления, их взгляды очень ветхи, но сами они отличаются по большей части цельностью и искренностью. Это — почтенные тени прошлого, безвозвратно минувшего времени, по странному, но в то же время трогательному недоразумению вообразившие себя призванными к новой жизни и к торжеству над социал-демократической ересью. Это — недалекие, но честные фронтовики российского разночинского движения. Другой разряд ‘состоит из лиц, вкусивших от древа новейшей социал-демократической литературы. Они читают Маркса и Энгельса (фронтовики только ‘не соглашались’ с этими писателями), ‘критикуют’ их с голоса буржуазной интеллигенции Запада и с точки зрения своих собственных, доморощенных предрассудков усердно распространяют аграрные идеи ревизионистов и не менее усердно приводят фальшивые цитаты в подтверждение и прославление своей эклектической идейной окрошки. Это — софисты социалистически-реакционной ‘партии’. Об их искренности нельзя говорить иначе, как в насмешку.
Чтобы закончить, еще два слова. В приложении мы помещаем две страницы из книги Энгельса: ‘Der deutsche Bauernkrieg’ (Немецкая крестьянская война), написанной им в самом начале пятидесятых годов {Тов. В. Перова переводит эту книгу на русский язык.}. Достаточно пробежать эти страницы, чтобы увидеть, что у Энгельса и тогда был тот же самый взгляд на крестьянство, который высказан в предлагаемой брошюре. Это показывает, насколько основательно высказанное публицистом ‘Р. Р. ‘ убеждение о том, что ко времени написания этой брошюры Марксова ‘догма’ подверглась изменению в голове Энгельса, который будто бы решился переменить ‘тактику по отношению к деревне’. Московские барышни времен Фамусова словечка в простоте не говорили: ‘все с ужимкой’. Цитируемый публицист ‘Рев. России’ тоже не говорит о марксизме ни одного словечка в простоте: все с пере… иначением.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
