В.В. Розанов
В.В. Розанов
Праздник и человек
Праздник и человек
Праздник и человек, Розанов Василий Васильевич, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Если бы можно было олицетворить праздник и представить себе, что он не только приносит собою людям известное настроение, но и приходит к ним сам радостный или горестный, то и представить нельзя, до чего сегодняшнему дню трудно было спуститься на нашу русскую землю. Весь белый и радостный, весь невинность и мир — он приближался, нудимый неудержимым течением года, к людям своим, сидящим во мраке ночи, с скрежетом зубовным, с воспоминанием о крови и с мстительною жаждою новой крови. Если бы можно было олицетворить его: так и кажется, что вот-вот белое Рождество задерживает шаги, обращает лицо свое, просит у Бога пощады: ‘Не посылай меня к этим людям’.
Но Бог посылает… Так и хочется сказать: ‘Есть судьбы и у Бога’, приходится думать, мириться со страшною мыслью, что есть какая-то ‘обреченность’, а если обреченность, то и страдание даже и у самого Бога. ‘Да, мимо меня идет сия чаша’, и потом: ‘Но, Отче, для этого-то часа Я и пришел’. В Христе для человека, точно через разорванное вечное покрывало, сверкнула эта печальная и страшная, а вместе и как-то ‘утешительная’, ‘примирительная’ истина, что человек не один мучится на земле, что есть и больше его — кто мучится, что вообще мучение как-то заложено в самое основание мира. Вот и у нас: слезы, горе, мука. Казалось бы: ‘к нам ли приходить Рождеству’? Зачем оно нам, зачем мы ему? Ну, пусть идет на Запад, в счастливые, мирные, благоденствующие страны. Но… ‘Отче, для этого-то часа я и приходил’. А ‘Рождество Христово’, может быть, и не требуется, не жаждется, не нужно в абсолютном смысле там до такой степени, как именно в исстрадавшейся Руси, в кроваво-взволнованной, смятенной.
‘Я и пришел для погибших овец Израиля’… ‘не здоровые нужду имеют во враче, а больные’. Если это так, если действительно все так, то и олицетворенный праздник, не этот один, но вообще всякий, тогда побрезжится нам, как прорезающий какую-то для него самую трудную мглу, как что-то для него страдальческое, а для человека необходимое, как таинственная, Богом подаваемая жертва человеку, который ее вкушает, принимает, здоровеет после этого, вовсе не догадываясь о смысле всего события. ‘Пришел праздник — отпраздновали’, ‘нет праздника — будничаем’. Но вот сейчас, когда Русь и идея праздника, кажется, так несовместимы, а вместе Русь, очевидно, так странно нуждается в нем, — не дано ли нам прозреть в иную и глубочайшую сущность праздника, нежели как только ‘веселья и отдыха’: в смысле его как морального ‘вправления вывиха’, как оживления болячки, а не перерыва в работе здорового.
Да и не так ли в самом деле совершилось ‘Рождество Христово’: в самый век Августа и Тиверия, перед Калигулою и после Катилины, когда помертвели цветы Греции, а Восток являл громадные камни погибших или погибавших цивилизаций, которые захватывал Рим жадною рукою, чтобы самому уложиться в мавзолей из этих камней. Речь Спасителя не была бы так вразумительна, если бы Он говорил Сократу, а не Каиафе и Анне, апостолов глуше выслушал бы Сципион, и повторил ли бы Христос все нужные человечеству слова, что Он не среди книжников и фарисеев, а среди шатров Иакова и Лавана? Есть ‘судьба и у Бога’, есть и Богу ‘свой час’, приходится сказать — как это ни необыкновенно! Капля Чистой Матери и Ее безгрешного Младенца должна была капнуть во всю муть всемирной истории, чтобы обнаружить свое настоящее действие, особенную свою силу и вместе начать прояснять эту всеобщую запутанность и мутность целого мира. Обратим внимание именно на сконцентрированность здесь противоположности: дворцы и пещера пастухов, форум и поле, интриги двора и простота бедной семьи, позднее — ученые раввины и рыбаки, Пилат и Голгофа среди приговоренных преступников. Все противоположно, и через противоположность эту оттенилось. Все разделилось: и несмешанный свет стал побеждать несмешанную тьму.
Так-то и мы: должны не просто отдохнуть и повеселиться эти дни, но имеем все причины подумать, до чего измученная, окровавленная и полютевшая в несчастьях и слабости страна наша напоминает древний, еще больший колосс, древний сброд земель и народов, оказавшийся тоже ‘на глиняных ногах’, который всего менее, казалось бы, мог принять Спасителя и вместе всего более нуждался в пришествии Спасителя. ‘Утешитель и Примиритель’… не нуждается ли в нем всего более и наша земля в этот час злобы и несчастия? Точно везде накапано яду, точно все полито серною кислотою и сожжены листья, трава, деревья, куда ни ступишь — точно надавил ногою на змеиное гнездо, и зашипели под нею гады. Вот уж — один час, когда успокоительная иллюзия ‘Святой Руси’ превратилась в очевидность ‘проклятой Руси’, и нет ей ни покоя, ни утешения, ни пристанища.
Взглянем же из труда и скорби и унижения своего на утешение и Утешителя. Вечная идиллия перед нами: прототип и недосягаемый идеал всех человеческих идиллий. Все здесь примирено, соединено: природа и царство, пастуший вертеп и эти цари-маги, пришедшие поклониться новой Мудрости. Запад давно разработал это событие: ему принесли как жертву труд свой все величайшие гении западного искусства, и нет городка в Италии, Испании, южной Германии, которые не славились бы хотя одним, а иногда множеством произведений, посвященных все этой одной теме, повторяемой и повторяемой: ‘Рождеству Христову’. Вот уж истинное продолжение песни, в самую ночь ту услышанной пастухами. И как цари принесли ‘ладан, золото и мирру’ Царю царей, так художники-маги благородной Европы несли и несли дорогие дары свои все к подножию этой же пещеры. Увы, у нас ничего этого нет и не было. Невозможно скрыть, что мы слабо отметили в своем сердце этот праздник, ничего в нем особенного не почувствовали. Мы слишком поздно пришли в историю. Мы пришли в IX веке, у нас к ‘Рождеству Христову’ не могло пролиться тех слез особенной и потрясающей благодарности, какую испытали народы и страны Запада, ‘спасенные’ этим Рождеством почти лично, ‘в своей семье’, ‘в своем семейном несчастии’. Мы только слышали чужие легенды, наши собственные легенды слишком пока тусклы и неясны. Но не будем об этом скорбеть. Всему ‘свой час’: если даже Богу — то тем паче человеку. Будем в достоинстве ожидать ‘своего часа’, и если даже будем ‘последними зваными’, вспомним, что опять же Утешителем и Примирителем о них было сказано вещее слово.
Впервые опубликовано: Русское слово. 1905. 25 декабря. No 330.