Борис Зайцев
Борис Зайцев
Правитель
Правитель
* * *
* * *
* * *
* * *
Комментарии
Комментарии
———————————————————————
Правитель, Зайцев Борис Константинович, Год: 1927
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В одном древнем и знаменитом городе был правитель. Когда в государстве произошла смена власти, его низвергли. Он поселился у своей сестры, в небольшой комнате ее домика. Для него началась жизнь, мало похожая на прежнюю. На углу улицы, где некогда проезжал в коляске, он продавал теперь пирожки. Пел в церкви на клиросе. Торговал остатками вещей сестры на рынке. У него выросла большая борода, седая, и его трудно было бы узнать. Дети друзей, которым он носил на праздники игрушки собственного производства, называли его ‘Дед Мороз’.
Однажды зимою, как обычно, торговал он на рынке, предлагая платок сестры и свой портсигар с вензелем. Никто не покупал их. Дуло мелким снегом, лицо Деда Мороза стало леденеть, и ему показалось, что будет хорошо, если он пройдется со своими товарами по тротуару: быть может, скорее встретит покупателя. Подняв барашковый воротник пальто, с шалью на плече и портсигаром в руке, он перешел через улицу. Гомон и крик — рынка остались сзади. Пройдя немного, он увидел на снегу предмет. Метелица уж задувала его. Это была небольшая икона. На ней изображались три старца — один с седою бородою в темной ризе, другой с темной бородой в ризе мелкими крестиками, третий со священной книгой у груди в левой руке, пальцы же правой подняты для благословения. Сквозь летящий снег стареющими глазами рассмотрел Дед Мороз надпись: свв. Симон, Гурий и Авива. Он поцеловал икону и положил ее себе в карман. В это время сзади раздались крики, брань, вопли: все место, где он только что торговал, было оцеплено конными и пешими солдатами. Так как по новому закону нельзя было торговать на рынке, то солдаты и стражники уводили мужчин и плачущих женщин.
Правитель же, возвратившись домой, поставил икону к себе в почетный угол. Его сестра была очень довольна.
Однажды все-таки его схватили и увели из дому позднею ночью. И он, и сестра полагали, что более не увидятся. Прощаясь, она перекрестила его и благословила иконою Трех Святителей.
Вскоре его судили. Десятки свидетелей вызваны были против него. Рабочие и служащие, вдовы, извозчики, булочники, торговцы, ремесленники, русские, евреи, армяне, татары — все говорили одно: ‘Мне не в чем его упрекнуть’. — ‘Он ничего не делал дурного’. Некоторые улыбались ему, кланялись, как знакомому. Правитель сидел и поглаживал бороду.
Суд присудил его к многолетнему заключению. Правитель был все так же спокоен.
Его отвезли в монастырь, обращенный в тюрьму. Там поселился он в келий. Некогда монастырь этот славился иконописцами и стоял на возгории, за чертой города. ‘Быть может, — думал правитель, — в этой же самой келий, за таким же вот столиком и трудился благочестивый инок’. Теперь стены были исчерчены надписями. ‘Прощай, мама’, — читал он на одной. ‘Господи, не оставь меня!’ — на другой. ‘Умираю’, — на третьей. Правитель хорошо знал грозную правду этих строк. Не раз старческий сон его прерывался грохотом подъезжавшей машины — в ней увозили осужденных. Правитель не сомневался, что близка и его очередь, ибо, думал он, власть недовольна приговором и, наверное, умертвит его тайно.
Но шло время, за ним не являлись. Весна наступила, и в бледно-золотом небе, за городом, над полями пел жаворонок, ручьи затопляли низины и серебрились: все это правителю виделось воображаемо. Окно же его выходило на город — на древнем холме в свете весеннего солнца все так же вздымались зубчатые стены и башни, белели соборы и их золотые шлемы. Все было, отсюда, такое же, как и тогда, когда один из дворцов занимал сам правитель.
Затем наступило лето. Пыльно-золотистая дымка висела по вечерам над городом. Осень се сняла и расцветила склоны холма над рекой, в садах, пестрыми красками. И уже вновь приближалась зима. На Михайлов день поднялась и метель, под вечер потонувшая в мокрой грязи. Правитель думал о надвигающихся холодах.
В ночь на пятнадцатое ноября он видел сон — будто бы он на поляне, в родном имении, и так необычно светит солнце, так все полно света его и благоухания, так вечны, блаженны деревья, травы, птицы, что это, конечно, иной мир. И три лица, знакомых и таинственных, возникают из света и как бы проходят вблизи, райским веянием.
Правитель проснулся в большом волнении. День странно начинался для него. После полудня постучали в дверь. Вошли тюремщики и объявили: он свободен.
Правитель возвращался домой пеший. Идти было далеко, через весь город. Он нес в руке узелок с вещами, шел серединою улицы, и снег медленно таял на его бороде. Он думал о сестре, ее добром сердце, и о том, как вот он счастлив, что его любят и ему есть куда возвратиться. Проходя мимо прежнего дворца, улыбнулся.
Далее без труда нашел в одном из таких переулков дом сестры. Деревья сада были запушены снегом. Свежий следок вел от калитки к крыльцу.
— Господи! — воскликнула сестра, увидев его. — Ты! Значит, не напрасно видела я нынче во сне Трех Святителей с найденной тобою иконки!
И взглянув на отрывной календарь, увидела, что сегодня, пятнадцатого ноября, день святых Симона, Гурия и Авивы.
Сестра правителя прежде была придворной. Ныне шила белье, готовила и убирала. Зимой разгребала снег у домика. Правитель же давал уроки, а в свободные часы клеил и мастерил игрушки для детей. Часть их он продавал, а часть раздаривал знакомым детям к Рождеству. Так что все более слыл средь них Дедом Морозом. И его жизнь шла довольно покойно. ‘Господи, — молился он, — благодарю Тебя, что даровал мне кров и любовь!’
Сестра, действительно, очень любила его, и они жили дружно.
Весною она заболела. Правитель ухаживал за нею, как умел. Почувствовав приближение смерти, она потребовала икону Трех Святителей, благословила ею брата, как в ту страшную ночь его увода. Коснеющим языком сказала:
— Храни икону. Это твои Заступники.
Правитель сам сколачивал ей гроб. Старческие слезы орошали его. ‘Господи, Господи, — повторял он про себя, — помоги и поддержи’.
Он хоронил сестру в теплый день мая. Сирень цвела в садике, жасмин распускался за забором. Нежно горел золотом купол соседней церкви. Правитель сам, в тележке, с помощью знакомого мальчика, вез прах сестры на кладбище. Легкий ливень пронесся над свежезасыпанной могилою, и еще ярче блистали, благоухали березки и клены. На обратном пути правитель измучился. Он отдал тележку мальчику, сам же остановился, сел у заставы на тумбу. И жалел, что не его взял Господь в землю.
В это время видит правитель извозчика, медленно к нему подъезжающего.
— Что ты тут сидишь на тумбе? — спрашивает извозчик.
— Я устал.
— Садись, подвезу.
— Заплатить нечем.
— Ничего. Мне по дороге.
Тогда правитель сел.
— Куда же ты повезешь меня?
Извозчик обернул к нему лицо с длинной седою бородой.
— Я тебя давно знаю. Ты бывший правитель. Раньше катал в коляске, а теперь нищий. Я тебя помню. Вот и уважу.
Они ехали шагом и рысью, в направлении дома правителя. Но не доезжая его, извозчик остановился у церкви.
— Видишь, — сказал он, — я и доставил тебя. Слезай.
Правитель был несколько удивлен, что его привезли сюда, но покорно слез. Хотел было поблагодарить возчика, но того уже не было.
Тогда он вошел в церковь. Начиналась всенощная. Правитель, ни о чем не думая, но не колеблясь, прошел в дальний угол, где горели свечи перед иконою. Подойдя ближе, слегка наклонился, чтобы рассмотреть образ, которого раньше как будто не замечал. На нем изображены были Три Святителя — один с седою бородою в темной ризе, другой с темной бородой в ризе мелкими крестиками, третий со священной книгой у груди в левой руке, пальцы же правой подняты для благословения. Подпись под ними: Святые Симон, Гурий и Авива.
Правитель молился. Заступники смотрели на него с иконы. Сердце его было легко.
Литературно-политический ежемесячник ‘Русская мысль’. Париж, 1927. No 1 и в сб. ‘Странное путешествие’ (печ. по этому изд.).
На Михайлов день… — День памяти Михаила Архангела, вождя небесного воинства, отмечается церковью 8 (21) ноября.
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 7. Святая Русь. — М: Русская книга, 2000. 525 с.