Правитель Грейфензе, Келлер Готфрид, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 86 минут(ы)

Правитель Грейфензе.

Готфрида Келлера.

Готфридъ Келлеръ, швейцарскій романистъ и поэтъ, родился въ 1819 г. въ город Цюрих и умеръ въ 1890 году. Перу его принадлежитъ множество произведеній, изъ которыхъ главнымъ является романъ ‘Der Grne Heinrich’. Въ 1846 г. вышелъ сборникъ его стиховъ, положившихъ начало его литературной дятельности. Замчательны сборникъ новеллъ, подъ названіемъ ‘Die Leute von Seldwyla’, ‘Семь легендъ’, ‘Цюрихскія новеллы’ и его второй, но значительно боле слабый большой романъ ‘Martin Salander’. Вс его сочиненія, и въ особенности его первый романъ ‘Der Grne Heinrich’, имютъ въ себ много автобіографическаго и поражаютъ обиліемъ жизненнаго опыта, реальнымъ изображеніемъ близко знакомаго автору быта и замчательно тонкимъ юморомъ, при слабомъ развитіи художественной формы. Этотъ техническій недостатокъ является для него очень характернымъ, что не мшаетъ ему, однако, быть весьма интереснымъ и, съ теченіемъ времени, въ особенности въ нкоторыхъ изъ его легендъ, длается мене ощутителенъ.

Во всхъ произведеніяхъ Келлера бьетъ ключомъ неподдльная жизнь и здоровый свжій юморъ уравновшеннаго человка, вышедшаго изъ народа, заставляя насъ смяться, онъ не подрываетъ вры въ жизнь и находитъ примиреніе даже въ страданіи. Предлагаемая вниманію читателей новелла ‘Правитель Грейфензе’, входящая въ составъ ‘Цюрихскихъ новеллъ’, въ основ своей также иметъ автобіографическій элементъ и заключаетъ въ себ рядъ отдльныхъ, вполн законченныхъ маленькихъ разсказовъ.

Въ день святого Генриха, и понын еще празднуемый въ Цюрих, 13 іюля 1783 года, нарядная публика со всхъ окрестностей и изъ города спшила къ деревн Клотенъ. Вдоль Шаффгаузенской прозжей дороги въ большой толп пшеходовъ постоянно мелькали экипажи и всадники. Въ этотъ день полковникъ Соломонъ Ландольдъ — ландфохтъ владнія Грейфензе — назначилъ смотръ и маневры цюрихскаго отряда стрлковъ, онъ самъ обучилъ этотъ отрядъ и хотлъ показать его членамъ военнаго совта. 13 іюля онъ выбралъ именно потому, что, какъ онъ самъ выразился, добрая половина его ополченцевъ была крещена именемъ Генриха и все равно пила и кутила весь день.

Публика радовалась новому, непривычному зрлищу. Отрядъ выступалъ въ строгомъ порядк, вс добровольцы, какъ на подборъ, цвли молодостью и силой. Вс они были въ одинаковой, простой, темно-зеленой одежд, съ ружьями въ рукахъ. И всхъ присутствовавшихъ трогало отеческое отношеніе творца и начальника этого войска къ веселой молодежи. Общее вниманіе было приковано къ отряду, вс взоры напряженно слдили за быстрыми и ловкими движеніями солдатъ. То исчезали они у всхъ на глазахъ, на опушк лса, то появлялись вдали темной сомкнутой колонной на зовъ начальника, когда онъ на блестящей лоснящейся гндой кобыл възжалъ на вершину холма, то съ пніемъ неожиданно-близко проходили мимо, и затмъ снова глазъ съ трудомъ различалъ ихъ правильные ряды на темномъ фон еловой рощи. Все происходило такъ весело, быстро и бодро, что неопытный зритель не могъ и подумать, какого труда и стараній стоило ландфохту взрастить свое дтище.

Когда же онъ, наконецъ, при звук роговъ быстрымъ маршемъ подвелъ весь свой отрядъ — до пятисотъ человкъ — вплотную къ публик и соскочилъ съ сдла, подавая этимъ знакъ команд расходиться, самъ при этомъ такъ же полный силъ и бодрости, какъ и его солдаты, онъ былъ встрченъ общими восторженными привтствіями. Случившіеся въ публик офицеры швейцарскихъ полковъ изъ Франкфурта и Нидерландовъ живо бесдовали между собой о крупномъ будущемъ такого начинанія и радовались тому, что на родин крпнетъ сила національнаго оружія, вспоминали также съ удовольствіемъ о томъ, какъ однажды даже самъ Фридрихъ Великій на маневрахъ въ Потсдам, въ бытность ландфохта на военной служб, замтилъ неутомимаго и дятельнаго Ландольда, подозвалъ его къ себ и говорилъ съ нимъ, и какъ неоднократно впослдствіи старался привлечь его на службу въ свою армію, вдь и до сихъ поръ,— говорили въ толп,— какъ любовное письмо, хранитъ у себя Ландольдъ рукопись этого великаго человка.

Вс глаза устремились съ выраженіемъ одобренія на ландфохта, когда онъ, весело пожимая руки друзьямъ и знакомымъ, подошелъ къ толп своихъ согражданъ. Онъ былъ въ темно-зеленомъ гладкомъ костюм, безъ всякихъ галуновъ и нашивокъ, въ свтлыхъ кожаныхъ перчаткахъ, высокихъ сапогахъ съ блыми отворотами, съ лихо закинутой шляпой на голов и большой шпагой у пояса. Въ остальномъ его біографъ такъ описываетъ его наружность: ‘Кто видлъ его хотя бы однажды, уже не могъ его забыть никогда, у него былъ высокій открытый лобъ, тонко изогнутый орлиный носъ, пріятныя очертанія тонкихъ губъ, въ углахъ которыхъ за веселой улыбкой таилась едва замтная, острая, но не намренно-дкая иронія. Свтлые каріе глаза его смотрли свободно и твердо, и вся душа его свтилась въ нихъ, они глядли неописуемо привтливо на все окружающее, лишь по временамъ они загорались, и густыя брови его хмурились отъ негодованія, когда что-нибудь оскорбляло чувства этого прямого и честнаго человка.— Онъ былъ средняго роста, крпкаго и правильнаго сложенія, съ осанкой военнаго’.

Прибавимъ къ этому описанію, что на затылк у него висла довольно тугая косичка, и что въ этотъ день св. Генриха ему шелъ сорокъ второй годъ.

Неожиданно все лицо ландфохта освтилось его неописуемо привтливымъ выраженіемъ, когда, подходя къ розовой нарядной коляск, изъ которой навстрчу ему протягивались руки, онъ узналъ прелестнйшую женщину, нкогда ему близко знакомую, но которой онъ не видалъ много лтъ. Ей могло быть приблизительно лтъ тридцать пять, глаза у нея были каріе, смющіеся, ротъ пунцовый, темно-каштановые кудри ея были высоко собраны на голов, спереди прикрытой легкой соломенной шляпой, и ниспадали по сторонамъ на плечи и кружевную вышивку, обрамлявшую ея открытую шею. На ней было блое лтнее платье съ зелеными полосками, а въ рукахъ она держала маленькій зонтикъ, который мы теперь признали бы японскимъ или китайскимъ. Впрочемъ, чтобы предупредить заране вс неосновательныя предположенія, замтимъ сейчасъ же, что она давно уже была женою и матерью нсколькихъ дтей, такъ что воспоминанія ландфохта могли касаться лишь давно уже минувшихъ отношеній съ нею. Говоря въ двухъ словахъ, она была первою двушкой, которой онъ предложилъ свое сердце и отъ которой получилъ въ свое время любезный отказъ. Объ имени ея мы должны умолчать, такъ какъ вс ея дти еще благополучно здравствуютъ, удовольствуемся для нея тмъ прозвищемъ, подъ которымъ она въ эти годы сохранилась въ воспоминаніяхъ ландфохта. Онъ звалъ ее всегда мысленно щегленкомъ.

И онъ и она слегка покраснли, подавая другъ другу руки, потомъ они отправились вмст съ большимъ обществомъ въ гостиницу ‘Левъ’ утолить жажду фруктами и напитками. Она, сидя рядомъ съ ландфохтомъ, была такъ оживлена и весела, точно она сама была нкогда влюблена въ него. Ему было такъ легко и пріятно на душ, какъ давно уже не бывало, и онъ радостно и непринужденно бесдовалъ со ‘щегленкомъ’, находя ее все такой же молоденькой, какъ и прежде.

Наконецъ, длинный лтній день сталъ клониться къ вечеру, и Ландольду пришлось подумать и объ обратномъ трехчасовомъ пути до Грейфензе, въ которомъ онъ уже два года жилъ въ должности ландфохта. При прощаніи состоялось соглашеніе, что старая знакомая обрадуетъ его своимъ посщеніемъ съ супругомъ и дтьми въ его замк Грейфензе.

Въ сопровожденіи одного только слуги, верхомъ, медленно и задумавшись возвращался онъ домой черезъ Дитликонъ. На торфяныхъ болотахъ уже сгущались сумерки, справа надъ лсомъ догорала вечерняя заря, а слва за горными очертаніями цюрихскаго Оберланда вставалъ ущербный мсяцъ. И въ обычное время такая обстановка всегда дйствовала особенно на ландфохта, заставляя его всего обратиться въ зрніе и чутко прислушиваться къ жизни природы. Но сегодня сіяніе небесныхъ свтилъ и тихая жизнь природы настроили его еще боле торжественно, чмъ всегда, и онъ почти съ нжностью думалъ о той встрч, которую онъ устроитъ своей милой гость, отказавшей ему во взаимности. И вдругъ его оснила новая мысль, и новое желаніе овладло его сердцемъ: пригласить не только ее одну, но собрать у себя и другихъ прекрасныхъ дамъ, съ которыми его связывали подобныя же воспоминанія, словомъ, чмъ дальше онъ халъ и чмъ больше онъ думалъ, тмъ сильне росло въ немъ страстное желаніе видть у себя всхъ этихъ нкогда любимыхъ и желанныхъ имъ женщинъ и провести съ ними радостный день. Надо, къ сожалнію, признаться, что закоренлый холостякъ далеко не всегда былъ неприступенъ, и сердце его въ прежніе дни было очень слабо вовсхъ искушеніяхъ. Въ его реестр ласкательныхъ именъ и прозвищъ были еще: ‘петрушка’, ‘капитанъ’, ‘славка’ и ‘дроздъ’, что вмст съ ‘щегленкомъ’ составляло пять женскихъ образовъ. Одн изъ нихъ были уже замужемъ, другія еще нтъ, но каждую онъ могъ надятся видть у себя, такъ какъ ни предъ одною изъ нихъ онъ не чувствовалъ себя виноватымъ. Мысль увидть ихъ всхъ вмст такъ понравилась ему, что онъ отъ внутренняго удовольствія наврное потиралъ бы себ руки, если бы не держалъ въ нихъ повода и хлыста. Мысленно онъ уже рисовалъ себ, какъ вс он сойдутся, какъ будутъ говорить и держать себя другъ съ другомъ и какъ забавно будетъ ему находиться въ ихъ прелестномъ обществ.

Конечно, было и затрудненіе: надо было уговорить и расположить въ пользу этого предпріятія его экономку, фрау Маріанну, заручиться ея сочувствіемъ и помощью, въ противномъ случа весь задуманный планъ грозилъ рухнуть.

Фрау Маріанна была самая странная чудачка на свт, какой второй не найти ни за какія деньги. Она была дочерью городского столяра Клейснера изъ города Галлъ, въ Тирол. Дтство свое она провела вмст съ цлою кучей другихъ сестеръ и братьевъ въ повиновеніи у злой мачехи, которая молоденькой двушкой отдала ее послушницей въ монастырь. У нея былъ хорошій голосъ и ее охотно приняли, однако, когда дло дошло до постриженія, она оказала такое отчаянное и бурное сопротивленіе, что ее съ ужасомъ отпустили на свободу. Итакъ, бдная Маріанна беззащитною двушкой рано очутилась одна въ жизни и, чтобы гд-нибудь найти себ пристанище, взяла мсто кухарки въ гостиниц во Фрейбург. Ея красота обратила на себя вниманіе всхъ постителей, состоявшихъ преимущественно изъ австрійскихъ офицеровъ и студентовъ. Многіе изъ нихъ сватались за нее, много пришлось ей вытерпть и преслдованій съ ихъ стороны. Однако она сумла энергично отказать всмъ и отвтила взаимностью лишь одному красивому студенту, хорошей семьи, родомъ изъ Донауэшингенъ. Какой-то офицеръ, изъ ревности, сталъ ее преслдовать клеветой, которая дошла до нея. Вооружившись кухоннымъ ножомъ, вошла она въ общій залъ, гд сидли офицеры, и, обратившись къ клеветнику, грозно потребовала отъ него объясненія. Когда онъ хотлъ выставить изъ комнаты столь ршительную особу, она такъ рзко стала наступать на него, что заставила его обнажить шпагу, однако она успла его обезоружить, сломала шпагу и бросила ее къ ногамъ обидчика, вслдствіе чего онъ былъ исключенъ изъ полка. Храбрая же тиролька посл этого бжала и обвнчалась, противъ воли семьи, съ красивымъ студентомъ. Онъ въ Кенигсберг поступилъ въ прусскій кавалерійскій полкъ, а она маркитанткой слдовала за нимъ и приняла участіе съ нимъ во многихъ походахъ. Она проявила такую неутомимую дятельность и способность, такъ прославилась въ гарнизон отличною хозяйкой и кухаркой, что могла не только содержать своего мужа въ полку, но и откладывать на черный день. Одинъ за другимъ у нея родилось девять человкъ дтей, которыхъ она любила безъ памяти, со всею страстностью своей натуры. Но вс они умерли, каждая новая смерть ребенка надрывала ей сердце, которое, однако, сжимаясь отъ горя, стойко выдержало вс удары судьбы. Когда же, наконецъ, прошли ея молодость и красота, мужъ ея, гусаръ, вспомнилъ о лучшемъ своемъ происхожденіи, сталъ тяготиться ея заботами и даже презирать свою жену. Тогда она на свои сбереженія дала ему возможность выйти въ отставку и отпустила съ миромъ искать лучшей судьбы. А сама одиноко побрела опять на югъ искать себ пристанища.

Случилось такъ, что въ Санктъ-Блазіенъ въ Шварцвальд ее рекомендовали ландфохту Грейфензе, который какъ разъ былъ въ то время озабоченъ пріисканіемъ экономки, и съ тхъ поръ она служила ему уже около двухъ лтъ. Ей было не мене сорока пяти лтъ, она скоре походила на гусара, чмъ на экономку, и ругалась зачастую, какъ прусскій вахмистръ, если что-нибудь было не по ней, то она разражалась такою бурей, что вс разбгались и лишь одинъ ландфохтъ сохранялъ свое благодушіе и забавлялся скандаломъ. При этомъ она отлично вела хозяйство, строго завдывала всею прислугой и даже полевыми рабочими, торговалась и экономила везд, гд только ей не препятствовала щедрость и великодушіе барина. Кром того, своей отличной кухней, усердіемъ и искусствомъ она много содйствовала его гостепріимству, и въ ближайшее же время онъ могъ предоставить ей самыя широкія хозяйскія полномочія.

Однако, за ея суровостью часто просвчивала душевная мягкость, когда по вечерамъ она пла ландфохту своимъ еще пріятнымъ и свжимъ груднымъ голосомъ какую-нибудь старинную балладу, любовную или охотничью пснь изъ той же сдой старины, которыя онъ къ большому ея поощренію слушалъ всегда съ неизмннымъ вниманіемъ и участіемъ. Не мене бывала она польщена, когда по вечерамъ у открытаго окна въ замк онъ игралъ на валторн ея унылыя, грустныя мелодіи надъ тихимъ, озареннымъ луною озеромъ.

Какъ-то разъ десятилтній мальчикъ сосдей заболлъ неизлчимымъ недугомъ. Ни священникъ, ни родители не въ силахъ были утшить несчастнаго ребенка въ его страданіяхъ и страх смерти. Тогда Ландольдъ, спокойно покуривая свою трубку, прислъ къ нему на постель и заговорилъ съ нимъ такими простыми и ясными словами о безнадежномъ его положеніи, о необходимости взять себя въ руки и недолго пострадать, о счастливомъ избавленіи, которое ему принесетъ смерть, о томъ вчномъ блаженств, которое ему, какъ терпливому и кроткому мальчику, будетъ скоро суждено въ неб, и о своей, посторонняго человка, любви и участіи къ нему, что ребенокъ съ часу на часъ успокаивался, сталъ бодро переносить свои страданія, пока смерть, дйствительно, не освободила его.

Фрау Маріанна, со свойственною ей пылкостью, упала на колни передъ его смертнымъ одромъ и, благоговйно и долго молясь, просила мнимаго маленькаго святого о заступничеств передъ Всевышнимъ за всхъ своихъ ране умершихъ дтей. Окончивъ молитву, она, какъ у архіерея, взяла съ глубочайшимъ почтеніемъ руку Ландольда и приложилась къ ней, покрывая ее поцлуями, пока онъ со смхомъ не вырвалъ своей руки, со словами: ‘что вы, съ ума сошли, старая чудачка?’

Такова была домоправительница полковника Ландольда, съ которой ему предстояло объясниться на чистоту, если онъ желалъ собрать вокругъ своего очага пять свточей своего прошлаго.

Когда онъ въхалъ во дворъ своего замка и сошелъ съ сдла, до него уже издали долетла гроза, бушевавшая въ кухн, прислуга забыла приготовить вечерній кормъ для собакъ, которыя жалобно выли на псарн. ‘Ну, это неподходящее время’! подумалъ онъ, робко усаживаясь въ своемъ кресл къ ужину, пока экономка, съ неостывшимъ еще негодованіемъ, разсказывала ему о событіяхъ за день. Онъ предложилъ ей стаканъ бургундскаго, которое она очень любила, но никогда не брала безъ приглашенія, хотя ключи отъ погребовъ были всегда у нея. Это вниманіе уже нсколько смягчило ея гнвъ. Посл ужина онъ взялъ свою валторну и, выйдя на озеро, сыгралъ на ней ея любимыя мелодіи.

— Фрау Маріанна,— попросилъ онъ ее потомъ,— не споете ли вы мн другую псню, какъ она начинается:

Кто видлъ сонмъ блаженныхъ двъ

Въ вечерней тишин,

Кто слышалъ райскій ихъ напвъ,

Тотъ преданъ имъ вполн!

Прости, прощай, душа моя!

Летть вамъ вслдъ не въ силахъ я.

Она тотчасъ же спла всю эту псню, содержаніе которой все время мнялось, перескакивая съ одного предмета на другой, но каждая строфа выражала одинаково страстную тоску и желаніе что-то вновь увидть. Она сама была растрогана этою простой мелодіей и пвучими звуками, которыми ей вторилъ ландфохтъ на валторн.

— Фрау Маріанна,— сказалъ онъ, возвращаясь въ комнату,— намъ слдуетъ съ вами подумать, какъ бы получше принять у себя на-дняхъ маленькое, но избранное общество.

— Какое общество, господинъ ландфохтъ? Кто будетъ?

— Будутъ,— продолжалъ онъ, откашливаясь,— щегленокъ, петрушка, капитанъ, славка и дроздъ.

Бдная женщина открыла глаза и ротъ отъ изумленія и спросила: кто же это такіе, будутъ ли они сидть на стульяхъ или имъ надо будетъ подать жердочки? Ландфохтъ, однако, тмъ временемъ вышелъ въ сосднюю комнату за трубкой и, закуривая ее, вернулся обратно.

— Щегленокъ,— сказалъ онъ,— это прекраснйшая женщина.

— А другой?

— Петрушка? Это тоже женщина и тоже прекрасная въ своемъ род.

И такъ дло шло до ‘дрозда’ включительно, но такъ какъ фрау Маріанна не удовлетворилась такими лаконическими объясненіями, господину Ландольду пришлось ршиться повдать ей о такихъ тайнахъ, о которыхъ никто еще никогда отъ него не слышалъ.

— Словомъ,— сказалъ онъ,— все это мои бывшія возлюбленныя и я хотлъ бы ихъ когда-нибудь собрать всхъ вмст у себя.

— Громъ и молнія!— воскликнула фрау Маріанна, еще боле открывая глаза отъ удивленія и вскочивъ съ мста — господинъ Ландольдъ, милостивый, господинъ Ландольдъ! Возможно ли, вы любили, и столько разъ!? О, силы небесныя! И ни одному-то бсу это было невдомекъ! А вы-то всегда еще притворялись, что не выносите женщинъ. И всхъ этихъ бдняжекъ вы провели да и бросили?

— Нтъ,— отвчалъ онъ, застнчиво улыбаясь,— он меня не удостоили.

— Не удостоили!— воскликнула фрау Маріанна съ возрастающимъ волненіемъ.— Ни одна?

— Ни одна.

— Вотъ, дрянь проклятая! Но ваша мысль хороша, господинъ ландфохтъ. Пусть, пусть-ка придутъ. Ужъ мы ихъ заманимъ да разглядимъ близехонько. Вотъ будетъ славная компанія! Надюсь, мы ихъ, голубушекъ, на самую вышку въ башн къ грачамъ запремъ, да хорошенько ихъ голодомъ поморимъ? Свары-то я между ними ужъ сама заведу, не безпокойтесь.

— Нтъ, нтъ,— засмялся ландфохтъ,— напротивъ, вамъ надо будетъ о нихъ позаботиться, принять и угостить какъ можно лучше. Этотъ день долженъ быть для меня прекраснымъ днемъ, моимъ первымъ и послднимъ маемъ, какъ если бы дйствительно бывалъ на свт мсяцъ май, котораго, какъ извстно, не бываетъ.

Фрау Маріанна, замтивъ по какому-то особенному блеску въ его глазахъ, что въ душ ландфохта происходитъ что-то особенное, подбжала къ нему, схватила его руку, поцловала ее и, утирая глаза, тихо сказала: ‘да, я понимаю, господинъ ландфохтъ, это долженъ быть день, какъ если бы Господь, по своей милости, послалъ бы ко мн моихъ умершихъ дточекъ’. Мало-по-малу онъ, видя, что сердце ея вполн смягчилось, разсказалъ ей по порядку обо всхъ пяти предметахъ своихъ увлеченій. Часто разсказчикъ и слушательница не понимали другъ друга, и многія подробности рождали недоразумнія между ними, мы повторимъ здсь весь разсказъ, округливъ и дополнивъ его такими свдніями изъ жизни ландфохта, которыя насъ могутъ интересовать и пояснить разсказанныя имъ событія.

Щегленокъ.

Прозваніе щегленка Соломонъ Ландольдъ далъ своей первой возлюбленной уже давно, позаимствовавъ его изъ ея родового герба. Этотъ гербъ былъ прибитъ на ея дом и обратилъ на себя его вниманіе изображеніемъ зяблика. Многія другія семьи имли на своихъ гербахъ также пвчихъ птицъ, преимущественно зябликовъ, и, въ отличіе отъ этой простой породы, Ландольдъ прозвалъ стройную и красивую Саломе щегленкомъ.

Въ то время, кром общественныхъ и сдаваемыхъ въ аренду земель, существовало еще много крупныхъ господскихъ владній, съ ихъ замками, полями и мстнымъ правомъ суда, или безъ онаго, и эти владнія, въ качеств частной собственности, переходили изъ рукъ въ руки, и горожане, смотря по условіямъ своего благосостоянія, то пріобртали, то вновь продавали ихъ. До революціи это была господствующая форма землевладнія и управленія въ сельскомъ хозяйств, обезпечивавшая всмъ не дворянамъ лестное право украшать свои безызвстныя имена громкими феодальными титулами. Въ силу такихъ условій, большая часть состоятельныхъ горожанъ, въ качеств хозяевъ или гостей, мирно проводила лучшее время года въ прекрасныхъ помстьяхъ, подобно старымъ богамъ или полу-богамъ феодальнаго времени, не зная, однако, ни войнъ, ни внутреннихъ распрей минувшаго вка.

Въ одномъ изъ такихъ имній Соломонъ Ландольдъ, въ возраст около двадцати пяти лтъ, встртился съ хорошенькой Саломе. Оба они состояли въ родств съ хозяевами, но столь отдаленномъ, что уже не могли считаться родственниками между собой и вмст съ тмъ имли живое чувство близости. Созвучіе ихъ именъ было предметомъ постоянныхъ шутокъ, когда оба они отвчали на зовъ и сконфуженно краснли, замчая, что рчь обращена къ другому. Оба одинаково красивые, веселые и жизнерадостные, они, повидимому, подходили другъ къ другу, и соединеніе ихъ не казалось невозможнымъ.

Конечно, Соломонъ не былъ еще въ состояніи поддерживать собственную семью, будущность была не врна, и челнъ его жизни бросало еще волнами изъ стороны въ сторону. Въ Мец онъ посщалъ военное учебное заведеніе, сначала изучая артиллерійское и инженерное дло, а потомъ архитектуру, имя въ виду службу въ родномъ город. Съ тою же цлью онъ здилъ въ Парижъ. Однако масштабъ и циркуль и вчное вычисленіе и измреніе были ему скучны и слишкомъ мало удовлетворяли потребности его молодой и свободной души. Онъ чувствовалъ въ себ врожденное призваніе къ художеству и пріобрлъ множество самыхъ разнообразныхъ свдній и знаній изъ непосредственнаго опыта и наблюденій, которыя онъ длалъ преимущественно во время своихъ долгихъ поздокъ верхомъ. Но, тмъ не мене, онъ вернулся домой, не сдлавшись ни инженеромъ, ни архитекторомъ. Это не особенно понравилось его родителямъ и обезпокоило ихъ. Чтобы какъ-нибудь загладить свою вину и начать хоть какую-нибудь карьеру, онъ долженъ былъ взять должность въ городскомъ суд. Милый, воспитанный и любезный, онъ жилъ беззаботно, энергія и глубокая серьезность его натуры въ то время лишь дремали въ его душ.

Само собою разумется, что служебное положеніе и виды на будущее молодого человка съ точки зрнія возможной для него женитьбы давно уже были со всхъ сторонъ взвшены боле, нежели онъ подозрвалъ. Какъ крестьяне весною по разнымъ примтамъ вкривь и вкось толкуютъ объ урожа, покос, ненасть и ведр, такъ и мамаши взрослыхъ дочерей гадали, судили и рядили о будущемъ Соломона на зар его жизни.

Хорошенькая Саломе изъ всего этого поняла только то, что тутъ нтъ никакихъ видовъ на замужество, но возможны пріятныя и даже тсныя отношенія. Она получила французское воспитаніе, но не монастырское, а смягченное духомъ свтскаго протестантизма, звалась mademoiselle и въ легкомъ кокетств не видла ничего дурного.

Соломонъ безпечно отдался возникшей въ его сердц привязанности къ ней и безъ навязчивости или нескромности сблизился съ ней. Если она прізжала погостить въ этотъ замокъ, неизмнно черезъ нсколько дней появлялся и Ландольдъ, и наоборотъ. Результатомъ этихъ совпаденій было то, что вс были заняты разршеніемъ загадки, поженятся ли они или нтъ.

Но въ одинъ прекрасный день дло, казалось, готово было принять боле ршительный оборотъ.

Соломонъ съ дтства зналъ и любилъ разныя сельскохозяйственныя работы и въ своихъ путешествіяхъ расширилъ эти знанія. Поэтому онъ какъ-то разъ предложилъ хозяину замка собственноручно посадить вишневыя деревца на его лужайк, расположенной поодаль отъ дома на косогор. Деревца были двухъ сортовъ, и онъ хотлъ ихъ посадить въ два ряда, чередуя блыя вишни съ красными, и, такъ какъ деревьевъ было около пятидесяти штукъ, то работа должна была занять цлый день.

Саломе не хотла отказать себ въ удовольствіи участвовать въ этомъ и заявила, смясь, что хочетъ помочь при работ, такъ какъ ей, быть можетъ, суждено выйти замужъ за помщика, и знанія ея тогда пригодятся. Надвъ шляпу съ большими полями, она отправилась съ нимъ на лежащую въ отдаленіи лужайку и добросовстно приняла участіе въ его труд. Соломонъ отмрялъ прямыя линіи для деревьевъ и разстоянія между ними, причемъ Саломе разматывала ему шнуръ и помогала вбивать колышки. Онъ выкапывалъ ямы въ рыхлой земл, а Саломе поддерживала нжные стволы деревьевъ, пока онъ забрасывалъ яму и уравнивалъ грунтъ. Затмъ Саломе черпала живительную влагу изъ привезенной работникомъ бочки съ водой и, по указаніямъ Соломона, поливала изъ лейки деревца.

Въ полдень, когда короткая тнь падала отъ посаженныхъ молоденькихъ деревьевъ, трудолюбивой чет въ шутку прислали изъ замка, какъ подобаетъ настоящимъ рабочимъ, обдъ. Расположившись на трав, они принялись за него и онъ показался имъ необыкновенно вкуснымъ. Саломе увряла, что своею работой заслужила нсколько глотковъ вина, какъ простая крестьянка. Отъ вина и работы, продолжавшейся до самаго вечера, кровь теплою волной разлилась по ея тлу и ударила ей въ голову. Разсудокъ ея померкъ, какъ меркнетъ солнечный свтъ за тнью луны.

Соломонъ работалъ серьезно и неутомимо и при этомъ былъ все время такъ веселъ, забавенъ и милъ, казался столь счастливымъ, за весь день ни на мгновеніе не забывшись ни словомъ, ни нескромнымъ взглядомъ, что ей вдругъ показалось, что она могла бы провести всю жизнь со своимъ другомъ, какъ этотъ короткій лтній день. Теплое нжное чувство овладло ею, и, когда послднее деревцо крпко стояло въ земл и все было готово, она промолвила, тихо вздыхая: ‘Такъ всему на свт бываетъ конецъ’.

Соломонъ Ландольдъ, восхищенный теплотою этихъ словъ, взглянулъ на нее съ выраженіемъ благодарности и счастья. Лицо ея, обращенное къ нему, было залито сіяніемъ заходящаго солнца, и онъ не зналъ, отъ свта ли или отъ внутренняго ея волненія и нжности оно было покрыто румянцемъ. Только глаза ея замтно сверкали даже сквозь солнечный блескъ, и оба они инстинктивно протянули другъ къ другу руки. Но этимъ все и ограничилось: ихъ прервалъ работникъ, пришедшій убрать лопату, лейку и грабли.

Темнло, и пройдя подъ свтомъ звздъ хорошенькую, только что посаженную вишневую аллею, вернулись они домой. Такъ какъ теперь они поминутно встрчались влюбленными взорами, то они стали избгать говорить и сталкиваться при другихъ, а это, вмст съ какимъ-то одушевлявшимъ ихъ обоихъ спокойствіемъ явно говорило окружающимъ, что между ними произошло нчто новое и значительное.

Соломонъ не сталъ даромъ терять времени, втихомолку обмнявшись съ нею нсколькими значительными словами, онъ поспшно отправился верхомъ въ Цюрихъ съ цлью склонить об семьи въ пользу своей помолвки съ Саломе. Однако, его влекло прежде всего излить свои чувства въ письм къ своей возлюбленной, и тутъ, едва было высказано самое существенное, ему пришла въ голову дерзкая мысль испытать прочность ея привязанности, и онъ наполнилъ свое письмо разными загадочными намеками о своемъ происхожденіи и опасеніями за свою неопредленную будущность.

Происхожденіе его съ материнской стороны было дйствительно необыкновеннымъ.

Его мать, Анна-Маргарита, была голландкой, дочерью генерала отъ инфантеріи Соломона Гирцеля, который на большую пенсію получаемую отъ Нидерландовъ, съ тремя сыновьями жилъ близъ Винтертура, въ помстій Вюльфлингенъ. Онъ былъ вдовъ и, часто отлучаясь изъ дому, предоставлялъ воспитаніе своихъ сыновей и трехъ дочерей вол Божьей. Домъ его, вмсто цпной собаки, стерегъ привязанный у башни волкъ, и это былъ характерный образчикъ всего его чудаковатаго хозяйства. Дти его длали, что хотли, и росли, какъ трава въ пол, лишь въ присутствіи стараго генерала въ дом царилъ нкоторый порядокъ, заключавшійся въ томъ, что утромъ и вечеромъ на барабан отбивалась заря. Старшая дочь, впослдствіи мать Ландольда, вела хозяйство и присматривала за младшими, и эти возложенныя на нее обязанности сдлали ее лучшимъ и самымъ положительнымъ изъ всхъ членовъ семьи. Но, несмотря на это, и она здила съ мужчинами на охоту, махала арапникомъ и громко свистала, вложивъ пальцы въ ротъ. Въ ея семь былъ обычай разрисовывать стны изображеніями разныхъ событій изъ семейной жизни. На стнахъ одного павильона было изображеніе стараго генерала съ сыновьями и старшею, уже замужней дочерью, какъ они вс верхомъ скачутъ по рытвинамъ и ухабамъ, причемъ рядомъ со своей элегантною матерью также верхомъ скакалъ маленькій Соломонъ Ландольдъ — настоящее семейство кентавровъ.

Во время такихъ кавалькадъ иногда травили ручного оленя, осужденнаго спасаться отъ охотниковъ и собакъ и, наконецъ, быть пойманнымъ, но это было, собственно, лишь упражненіемъ въ верховой зд. Настоящая же охота шла своимъ чередомъ, смняясь пирушками и безконечными другими забавами, иногда переходившими въ буйство.

Однако, какъ уже было упомянуто, свтлый умъ и хорошее сердце уберегли мать Ландольда отъ дурного вліянія окружающаго ее необузданнаго разгула, впослдствіи она сдлалась врнымъ и близкимъ другомъ своихъ дтей и жила счастливой семьей въ то время, когда ея отчій домъ пришелъ въ полный упадокъ.

Посл смерти отца въ 1755 г. и замужества старшей сестры братья повели еще боле безпутную жизнь. Ихъ кавалькады обратились въ буйныя сраженія съ сосдями изъ-за межевыхъ споровъ и жестокое истязаніе подчиненныхъ. Священника, который съ церковной каедры пытался увщевать ихъ, они, подкарауливъ его однажды въ своемъ лсу, погнали съ хлыстами въ рукахъ по полю, черезъ рчку до тхъ поръ, пока онъ не изнемогъ со своей лошаденкой и дрожа, на колняхъ, не вымолилъ себ прощенія. Судъ приговорилъ ихъ къ уплат соотвтствующаго штрафа, но исполнители взысканія на обратномъ пути были окружены неизвстными лицами въ маскахъ, которыя, по приказу господъ, обобрали ихъ дочиста.

Къ безсмысленной расточительности присоединилась еще страсть къ карточной игр, они играли запоемъ по цлымъ недлямъ подъ рядъ. Тхъ, кого имъ удавалось заманить въ свою игру, они обыгрывали дочиста, но затмъ, изъ рыцарскаго чувства, они предоставляли имъ реваншъ до тхъ поръ, пока сами не проигрывали имъ вдвое. Всему этому пришелъ печальный конецъ. Одинъ за другимъ должны были братья покинуть родной замокъ, а послдній изъ нихъ, отрекшись отъ всхъ правъ на владніе и доходы съ полей и лсовъ, дома и сада, долженъ былъ все бросить и тоже бжать. Одинъ изъ братьевъ впалъ въ такую нищету, что сталъ жить въ рабочихъ домахъ за границей, другой нашелъ себ временное пристанище въ какой-то лсной избушк, но, преслдуемый заимодавцами, больной, долженъ былъ оттуда исчезнуть. Третій бжалъ на службу въ иностранный полкъ, гд тоже скоро погибъ.

Правда, грубый юморъ не покидалъ ихъ до самаго послдняго момента. Прежде чмъ покинуть замокъ, они заказали своему дворовому мастеру нсколько картинъ, изображающихъ время упадка и вс ихъ преступленія, до послдняго суда надъ ними включительно, за печкою красовались титулы всхъ перепроданныхъ ими ленныхъ грамотъ и привилегій и тутъ же на освщенной луною проск были изображены зайцы, лисицы и барсуки, играющіе со знаками достоинства утраченной власти. Надъ дверями они велли сдлать собственное изображеніе, спиною къ зрителямъ, какъ они, съ шапками подъ мышкой, у межевого столба втроемъ переходятъ границу своихъ владній. Подъ картиною вверхъ ногами было написано слово ‘аминь’.

Излагая всю эту печальную исторію, Соломонъ Ландольдъ перешелъ къ меланхолическому размышленію о самомъ себ, къ опасенію, что натура дядей могла передаться ему и что счастливая звзда, подъ которой родилась его мать, могла измнить ему. Конечно, писалъ онъ, онъ намренъ былъ бороться противъ такихъ наклонностей всми силами, но, однако, долженъ признаться, что уже теперь въ своихъ путешествіяхъ проигрывалъ значительныя суммы въ карты и только съ тайною помощью матери могъ покрывать ихъ. Безъ вдома отца, онъ не по своимъ средствамъ тратился на лошадей, а что касается наличныхъ денегъ, то онъ заране почти увренъ, что не суметъ распоряжаться ими съ тмъ благоразуміемъ, какое подобаетъ глав семьи. Даже боле свтлыя черты характера дядей, жаловался онъ, какъ страсть къ охот, верховой зд, пирамъ и забавамъ, передались ему, вплоть до влеченія къ раскрашиванію стнъ: онъ помнитъ, какъ еще мальчикомъ, въ замк Велленбергъ, гд отецъ его былъ управляющимъ, онъ углемъ и цвтными млками разрисовывалъ стны различными военными картинами.

Столь тяжелыя сомннія,— писалъ онъ дале,— онъ, какъ честный человкъ считаетъ себя не въ прав утаить отъ многолюбимой mademoiselle Саломе, онъ хочетъ дать ей возможность на порог въ неизвстное будущее обдумать ршительный шагъ. Онъ проситъ ее вполн откровенно сказать ему, согласна ли она, несмотря на все, призвавъ Божье благословеніе, итти за нимъ или благоразумно и осторожно предпочтетъ избжать темной судьбы.

Едва только письмо было отослано, какъ Соломонъ Ландольдъ уже раскаялся въ немъ. Въ письм все изложенное звучало гораздо мрачне и значительне, чмъ было на самомъ дл. И хотя все, въ чемъ онъ признавался ей, была правда, онъ не терялъ ни увренности въ своихъ силахъ, ни надежды на свтлое будущее. Но было уже поздно, и къ тому же онъ все еще чувствовалъ потребность испытать силу привязанности къ нему Саломе.

Результатъ этого испытанія не замедлилъ сказаться. Все, что произошло между нею и Соломономъ, Саломе тотчасъ же открыла матери и новость эта была сообщена отцу. Посл общаго совщанія, свадьба эта, въ виду неопредленнаго будущаго всми любимаго, но непонятаго молодого человка, была объявлена нежелательной и даже опасной. И когда затмъ пришло письмо отъ Соломона, родители воскликнули въ одинъ голосъ: ‘Онъ правъ, онъ боле чмъ правъ! Спасибо ему за его честную откровенность’.

Бдная Саломе, которой тяжко было итти навстрчу трудной, а можетъ быть даже несчастливой судьб, проплакала цлый день горькими слезами и написала маленькое письмецо своему другу, столь неосторожно вздумавшему испытывать ея сердце. Она писала ему, что по разнымъ вскимъ причинамъ ей невозможно выйти за него замужъ, совсмъ невозможно! Пусть онъ оставитъ безъ послдствій все, что было между ними, но пусть сохранитъ къ ней дружбу, какъ и она со своей стороны навсегда останется ему самымъ сердечнымъ и преданнымъ другомъ.

Черезъ нсколько недль она обручилась съ богатымъ человкомъ, условія жизни и характеръ котораго не оставляли ни малйшаго сомннія въ ея обезпеченной и надежной будущности.

Полдня Ландольдъ былъ немного огорченъ происшедшимъ, но затмъ прежняя бодрость вернулась къ нему и мысль, что онъ избгъ все же большой опасности, вполн утшила его.

Петрушка.

Имя второй возлюбленной, прозванной ‘Петрушка’, мы можемъ привести здсь безъ сокращенія, такъ какъ весь ея родъ нын вымеръ. Она была крещена стариннымъ именемъ Фигуры и была племянницей даровитаго совтника Лёй. Итакъ, ее звали Фигура Лёй. Это было непосредственное существо съ непокорными, сильно вьющимися, золотисто-блокурыми волосами, и немало трудовъ стоило ея парикмахеру укладывать ихъ въ модную прическу каждое утро. Жизнь ея была сплошная пляска, шалости и забавы, въ присутствіи ли зрителей или безъ нихъ. Только во время новолунія она стихала, и глаза ея, таившіе на дн своемъ много веселья, напоминали ровную поверхность глубокаго озера, въ которомъ тихо внизу плаваютъ серебристыя рыбки, лишь изрдка подымаясь на поверхность, когда какой-нибудь неосторожный комарикъ низко пролетитъ надъ водой.

Обыкновенно же удовольствія и забавы ея начинались уже съ самаго воскреснаго утра. Дядя ея былъ членъ церковнаго совта, наблюдающаго за выполненіемъ религіозныхъ обязанностей и общественной нравственностью. Въ этомъ качеств онъ выдавалъ жителямъ, желавшимъ въ воскресенье выйти за черту города, особыя удостовренія, которыя они должны были предъявлять городскому сторожу, такъ какъ безъ нихъ выходъ изъ города въ дни церковнаго богослуженія былъ строго запрещенъ. Втайн просвщенный совтникъ посмивался надъ этой своей обязанностью, если только она не слишкомъ утомляла его. Иногда къ нему набиралось до ста человкъ просителей, стремившихся подъ разными предлогами вырваться на лоно природы. Но еще больше дяди веселилась и забавлялась этимъ молоденькая фигура, принимавшая живое участіе въ этихъ пріемахъ. Она первая встрчала и разспрашивала всхъ постителей, распредляла ихъ, въ зависимости отъ просьбъ, на особыя группы, и тогда только, въ строгомъ порядк пропускала въ дядинъ кабинетъ. Весь этотъ предварительный смотръ происходилъ въ помстительномъ вестибюл большого дома совтника. Она проницательно умла угадывать истинную причину, по которой каждому хотлось получить разршеніе, и безошибочно ставила въ одну группу всхъ учениковъ, подмастерьевъ и служанокъ, приходившихъ подъ предлогомъ необходимости отправиться за врачомъ для больного хозяина, въ дйствительности же просто желавшихъ сходить въ деревню на храмовой праздникъ или пирушку по случаю окончанія жатвы. Каждый изъ этихъ просителей, въ качеств подтвержденія своей просьбы, имлъ въ рукахъ пузырекъ изъ-подъ лкарства, скляночку мази, коробочку пилюль или просто бутылку съ водой и каждый, какъ только до него доходила очередь, старался держать ихъ на виду. Затмъ была всегда кучка обывателей, скромныхъ любителей природы, которые желали провести праздникъ въ уженьи рыбы въ тихихъ заводяхъ, они являлись съ заране уже приготовленными коробками съ червями въ карман. Они выставляли всегда сотню разныхъ причинъ: то они яко бы спшили на крестины ребенка, то имъ нужно было отлучиться по дламъ наслдства, то для осмотра скота и т. п. Потомъ обыкновенно шли сомнительныя личности, завдомые буяны, которые въ укромномъ уголк норовили устроить попойку, сразиться въ карты или, въ лучшемъ случа, поиграть въ кегли. Наконецъ, приходили влюбленные, ихъ невиннымъ желаніемъ было парочками выпорхнуть за душныя стны города, набрать душистыхъ цвточковъ и увковчить любимыя имена на стволахъ деревьевъ.

Всхъ этихъ незнакомыхъ людей она подраздляла съ большимъ умніемъ, облегчая тмъ задачу дяд, который снисходительно удовлетворялъ просьбы однихъ и отказывалъ другимъ, чтобы не слишкомъ большая толпа убгала изъ воротъ города.

Соломонъ Ландольдъ слышалъ объ этихъ интересныхъ воскресныхъ смотрахъ, производимыхъ Фигурою Лёй. Онъ ршилъ самъ попытать счастья, хотя онъ, какъ офицеръ, имлъ право безпрепятственнаго възда и вызда во вс городскія ворота. Однажды утромъ онъ верхомъ отправился къ дому совтника и въ ботфортахъ со шпорами вошелъ въ вестибюль, гд какъ разъ опросъ присутствующимъ былъ только что оконченъ и вс были разставлены по мстамъ.

Фигура Лёй стояла на лстниц уже одтая, чтобы итти въ церковь. На ней, согласно правиламъ того времени, было черное платье и монашескій головной уборъ, ея блую точеную шейку обвивала золотая цпочка, какъ единственное разршенное украшеніе. Пораженный всмъ ея тонкимъ, легкимъ обликомъ, Ландольдъ на мгновеніе остановился, но затмъ вжливо, подавляя улыбку, поздоровался и попросилъ указать ему мсто, гд ему слдовало встать.

Она граціозно поклонилась ему, но, разгадавъ его лукавый умыселъ, спросила:

— По какому длу вамъ угодно хать?

— Я хотлъ бы застрлить матушк зайца, мы ждемъ сегодня гостей, а у нея нтъ жаркого,— отвтилъ Ландольдъ съ дланной непринужденностью.

— Тогда не угодно ли вамъ стать вотъ тамъ,— сказала она все тмъ же серьезнымъ тономъ и указала ему на группу влюбленныхъ.

Онъ тотчасъ же призналъ ихъ по ихъ застнчивому и нжному виду и, немного смущенный, сталъ между ними, она же еще разъ поклонилась ему и, поспшно скрывшись за дверь, направилась въ церковь. Она исчезла легко, какъ духъ, и, вслдъ за нею, незамтно удалился и Ландольдъ. Выйдя изъ вестибюля, онъ слъ на лошадь и рысью похалъ, задумавшись, къ ближайшимъ городскимъ воротамъ, которыя привратникъ тотчасъ же открылъ ему.

Онъ радъ былъ, что, по крайней мр, познакомился съ оригинальною двушкой. Отнын и она признавала, повидимому, ихъ новое знакомство. Она отвчала ему на поклоны, а иногда первая весело кивала ему, совсмъ не считаясь съ этикетомъ. Однажды даже легко, точно несомая втромъ, пройдя по улиц мимо него, она сказала:

— Я знаю теперь, кто охотникъ на зайцевъ. Прощайте, господинъ Ландольдъ!

Все привлекало въ этой двушк его открытую и прямую натуру, и сердце его, съ незажившею раною первой любви, наполнилось нжной симпатіей къ ней. Чтобы какъ-нибудь ближе познакомиться, онъ сталъ искать случая сойтись съ ея братомъ, жившимъ, какъ и она, съ самаго дтства у дяди, который взялъ ихъ къ себ круглыми сиротами. Соломонъ разузналъ, что Мартинъ Лёй участвуетъ въ союз молодежи, именовавшемъ себя обществомъ отечественной исторіи и засдавшемъ въ общественномъ зданіи на новомъ рынк.

Членами этого общества была пылкая и увлекающаяся молодежь господствующихъ классовъ, сходившаяся на собранія потолковать о политик, о лучшемъ будущемъ, стремившаяся освободиться изъ-подъ гнета такъ называемыхъ обоихъ сословій — свтской и духовной власти. Въ докладахъ на этихъ собраніяхъ и въ общихъ свободныхъ бесдахъ постоянно затрогивались вопросы просвщенія, образованія, воспитанія, человческаго достоинства, преимущественно же обсуждалась рискованная тема гражданской свободы. Однако, на страж стараго порядка бдительно стояли отцы города, и суверенная власть стараго города надъ страною была вн споровъ: пожелтвшіе пергаменты хранили на своихъ листахъ старые договоры, свидтельствуя о пріобртеніяхъ города, земляхъ и людяхъ, скупленныхъ дорогою цной въ теченіе многихъ столтій. Дйствительность этихъ общественныхъ договоровъ ни на волосъ не уступала правамъ купчей крпости частнаго лица. Зато оживленно обсуждался вопросъ, кому собственно должна принадлежать законодательная власть и право измненія конституціи — правительству или всмъ гражданамъ. Эти бесды представляли тмъ большую прелесть, что могли вестись только тайно, ибо палачъ-цензоръ со своимъ заостреннымъ оружіемъ — перомъ былъ неусыпно на страж. Какъ только въ настроеніи самаго опаснаго элемента, въ среднемъ сословіи гражданъ, начиналось броженіе, онъ благоразумно стушевывался, пока погода не прояснялась. Но затмъ онъ, какъ человчекъ въ барометр, неизмнно появлялся опять. Правительство становилось попрежнему мистически-отвлеченнымъ всесильнымъ дракономъ, самимъ Богомъ поставленнымъ у кормила власти.

Вс члены этого общества, большею частью еще очень юные люди, были серьезными и пылкими борцами за идеи, и многіе изъ нихъ склонялись къ крайнему пуританизму. Они — по пословиц: бьютъ по мшку, когда хотятъ поколотить осла — ратовали противъ изнженности и роскоши, но совсмъ въ другомъ смысл, чмъ оффиціальные блюстители нравственности. На мст христіанскаго смиренія подданныхъ они хотли видть свободную республиканскую доблесть. Среди членовъ общества скоро образовались дв партіи: одна боле умренныхъ, другая мрачныхъ аскетовъ, строго порицавшихъ своихъ противниковъ. По ихъ проискамъ, изъ общества былъ уже удаленъ одинъ членъ за то, что носилъ золотые часы и добровольно не согласился ихъ снять. За другими членами былъ устроенъ постоянный тайный надзоръ, и многіе изъ нихъ уже получали предостереженія за слишкомъ роскошную жизнь. Главнымъ менторомъ въ этомъ обществ былъ профессоръ Іоганъ Яковъ Бодмеръ, уже устарвшій, въ качеств литератора и критика, но, какъ гражданинъ и политикъ, столь мудрый, просвщенный и свободомыслящій человкъ, что рдко можно было видть такого и въ то время, а теперь и совсмъ не найдется. Онъ отлично зналъ, что былъ на дурномъ счету у фанатиковъ и вліятельныхъ лицъ и слылъ за совратителя молодежи. Однако, уваженіе къ нему было настолько велико, что бояться ему было нечего, и молодежь, постоянно окружавшая его, была его личной почетною гвардіей.

Въ это-то общество въ одинъ прекрасный день вступилъ Соломонъ Ландольдъ, до начала засданія онъ усплъ познакомиться съ Мартиномъ Лёй, которому онъ тотчасъ же весьма понравился. Но имъ нельзя было разговаривать, такъ какъ въ собраніе пріхалъ на полчаса самъ профессоръ Бодмеръ, намревавшійся прочесть докладъ по этик и задать обществу нсколько темъ для самостоятельнаго обсужденія. Въ продолженіе лекціи Ландольдъ не былъ особенно внимателенъ, такъ какъ мысли его витали въ другомъ мст. По временамъ онъ посматривалъ на своего сосда, который, казалось, скучалъ еще больше него, и оба они почувствовали большое облегченіе, когда докладъ кончился.

Но здсь наступило неловкое замшательство. Серьезная половина членовъ считала дломъ чести остаться еще хоть на полчаса для обмна мнній, легкомысленная же часть норовила пораньше. сбжать, чтобы поразвлечься въ трактир. Остающіеся то съ презрніемъ, то съ огорченіемъ, смотря по достоинству членовъ, провожали взорами одного за другимъ пробиравшихся къ двери товарищей. Посл того, какъ многіе уже удалились, Мартинъ Лёй дернулъ за рукавъ простодушнаго Ландольда и предложилъ ему вмст отправиться выпить. Ничего не подозрвая, Ландольдъ пошелъ за нимъ, но только что выйдя на улицу, онъ удивился, когда его пріятель, внезапно увлекая его за собою, очутился на другой сторон улицы и пустился бжать, не выпуская его руки, со всхъ ногъ, такъ что ему поневол пришлось поспвать за нимъ. Такъ они бжали по Каменной улиц, по лабиринту нищенскаго квартала, по маленькому темному Львиному переулку, оттуда у краснаго дома свернули на Ослиную уличку и, какъ будто за ними гнались волки, помчались вокругъ бойни, черезъ нижній мостъ и площадь. Повернувъ затмъ еще въ нсколько переулковъ, они перескли Журавлиную улицу, добжали снова до Лимата, взяли вправо и, наконецъ, взбжали по ступенькамъ въ красный дворецъ цехового собранія.

Задыхаясь отъ усталости и смха, оба молодыхъ человка едва переводили духъ, медленно подымаясь по роскошной лстниц и опираясь на желзныя перила (эти перила и до сихъ поръ еще сохранились и служатъ образчикомъ высокаго искусства того времени). Мартинъ Лёй объяснилъ, наконецъ, въ чемъ было дло: онъ хотлъ скрыть слды отъ преслдователей-шпіоновъ, которые ужъ врно не замедлили обратить на нихъ свое вниманіе. Ландольдъ, который вообще былъ врагъ всякой чопорности, отъ души посмялся надъ его продлкой. Ему было особенно весело, такъ какъ, слушая Мартина, онъ ни на минуту не забывалъ своей милой знакомой. Въ самомъ веселомъ расположеніи духа вошли они оба въ ярко освщенный залъ, гд за большими и маленькими столами сидло много гостей. Стны были увшаны множествомъ треуголокъ и шпагъ присутствующихъ гостей.

Около половины всего патріотическаго общества вновь собрались здсь и на пользу отечественной исторіи уничтожали маленькія сосиски и пирожки, запивая ихъ мускатнымъ виномъ и мальвазіей, согласно точному донесенію шпіона, который, незамченный ими, прокрался за ними по всмъ переулкамъ и теперь, нахлобучивъ свою шапку почти до самыхъ глазъ, стоялъ въ дверяхъ, зорко высматривая вс блюда и тарелки. И все это, о ужасъ, до ужина, предстоявшаго имъ дома, и посл лекціи великаго учителя Бодмера ‘О самообладаніи, какъ необходимыхъ дрожжахъ свободной гражданственности’.

Но молодыхъ эпикурейцевъ это не смущало. Дружба — эта истинно мужская добродтель — праздновала здсь свое торжество. Мартинъ Лёй заключилъ сердечный союзъ съ Соломономъ Ландольдомъ на всю жизнь, нимало не подозрвая, что послдній имлъ при этомъ въ виду не его, а сестру, и что Соломонъ былъ вообще умреннымъ малымъ, котораго выпивка и чревоугодіе сами по себ мало привлекали.

Послдствія эксцесса не заставили себя ждать. Безъ вдома Бодмера его фанатики-ученики сами взялись за дло и не погнушались написать тайный доносъ той самой власти, отъ ига которой они хотли избавить страну. Дло дйствительно дошло до секретнаго обсужденія въ высшей инстанціи цензуры нравовъ, церковномъ совт. На этомъ совщаніи, однако, сочли умстнымъ, принявъ во вниманіе хорошее происхожденіе и выдающіяся способности молодыхъ людей, ограничить наказаніе устнымъ увщаніемъ. Членамъ совта предложено было каждому призвать къ себ на домъ одного-двухъ провинившихся молодыхъ людей и, поговоривъ съ ними, покончить дло тихо, безъ всякой огласки.

На долю старшаго Лёй, естественно, пришелся его собственный племянникъ и его соучастникъ Соломонъ. Получивъ приглашеніе отъ почтеннаго совтника пожаловать въ воскресенье ровно къ двнадцати часамъ, къ обду, Ландольдъ зналъ уже отъ пріятеля, въ чемъ дло. Утромъ въ тотъ день онъ испытывалъ нетерпливое чувство ожиданія. Улицы, согласно строгимъ правиламъ воскреснаго дня, были пусты. Только кое-гд на площадяхъ, на мостахъ и по тихимъ улицамъ медленно двигались разносчики. Они везли большія тяжелыя корзины, похожія издали на лниво плывущіе огромные голландскіе корабли. Ландольдъ шелъ, стараясь быть незамченнымъ, и, съ возрастающимъ волненіемъ, приближался къ завтному дому, гд онъ надялся увидть фигуру Лёй. Однако въ душ ему было страшно подвергнуться выговору въ ея присутствіи.

Въ коридор она вышла ему навстрчу и воскликнула, лишь только завидла его:

— Кого-то сегодня ищетъ отповдь!— но тотчасъ же прибавила:— Ничего, не горюйте, я тоже сегодня нарушила указъ, взгляните-ка на меня.

Съ этими словами она, подойдя къ нему, граціозно остановилась, и онъ увидлъ на ней шелковое, пышное кружевное платье и ожерелье изъ блестящихъ камней на ше.

— Все это я надла,— пояснила она,— чтобы брату и вамъ не пришлось сегодня стсняться за обдомъ посл того, какъ дядя вамъ намылитъ головы. Пока до свиданія!— И она исчезла столь же неожиданно, какъ и появилась. Женщинамъ, дйствительно, указомъ было запрещено носить все то, что украшало сегодня стройный станъ Фигуры.

Вслдъ за ея быстрымъ исчезновеніемъ, Ландольдъ былъ немедленно приглашенъ въ кабинетъ къ ея дяд, гд Мартинъ Лёй при его появленіи поднялся ему навстрчу и, смясь, пожалъ ему руку.

— Господа,— началъ дядя свою рчь, когда оба молодыхъ человка, стоя рядомъ, приготовились его внимательно слушать,— я хотлъ бы съ двухъ точекъ зрнія обратить ваше вниманіе на извстное вамъ происшествіе. Во-первыхъ, передъ ужиномъ въ неположенные часы сть и, въ особенности, пить крпкіе напитки чрезвычайно вредно. Да и вообще чревоугодіе не хорошо, въ особенности же молодымъ офицерамъ: отъ него люди толстютъ и оказываются непригодными къ служб. А, во-вторыхъ,— продолжалъ онъ,— ужъ если на то пошло и искушеніе было для васъ слишкомъ сильно, то, по-моему, было совершенно неприлично для гражданина и офицера длать это тайкомъ, слдовало открыто и не боясь отвтственности итти на свой поступокъ, не бжать по улицамъ и не заметать своихъ слдовъ. Безъ страха, оглядки и извиненій юноши должны длать то, за что они сами передъ собой отвчаютъ. А теперь идемте скоре обдать, а то супъ нашъ остынетъ.

Фигура Лёй встртила дядю и молодыхъ людей уже въ столовой и, такъ какъ дядя ея былъ вдовъ, заняла мсто хозяйки и съ напускною важностью стала разыгрывать свою роль. Дядя съ удивленіемъ посмотрлъ на ея нарядъ, и она тотчасъ же объяснила ему, что она сознательно нарушила указъ, что нельзя же ей было оставлять у позорнаго столба одного своего бднаго братца. Дядя весело разсмялся надъ этой выдумкой, а Фигура съ тою же невозмутимою важностью продолжала свои хозяйскія обязанности. Она такъ много наложила на тарелку Соломону Ландольду, что тотъ долженъ былъ протестовать.

— Неужели вразумленіе уже такъ хорошо подйствовало?— сказала она, бросая на него смющійся взглядъ.

Но тутъ и къ нему вернулось хорошее расположеніе духа, веселость и обычное остроуміе, онъ сталъ разсказывать такія забавныя вещи, что серебристый смхъ Фигуры почти не умолкалъ ни на минуту и она даже не находила времени для собственныхъ выходокъ. Только совтникъ иногда перебивалъ Ландольда и со своей стороны принимался за мткія шутки и разные замчательные разсказы изъ правительственной жизни, онъ говорилъ объ интригахъ ограниченнаго и въ то же время фанатическаго духовенства, о смшныхъ примрахъ закулиснаго вліянія женщины на церковную жизнь. Видно было, что онъ основательно изучалъ своего Вольтера.

— Господинъ Ландольдъ, — воскликнула Фигура Лёй почти страстно,— мы съ вами лучше оба никогда не женимся, чтобы избжать такого позора, не правда ли?

И она протянула ему свою руку, которую онъ поспшно схватилъ и сжалъ въ своей сильной рук.

— Хорошо, никогда,— сказалъ онъ смясь, хотя сердце его учащенно забилось въ груди и онъ принялъ ея слова за особый скрытый шагъ къ сближенію съ ея стороны и мысленно боле чмъ когда-либо не былъ согласенъ на такой обтъ.

Дядя тоже разсмялся, но вдругъ, съ первыми ударами церковнаго колокола, возвщавшаго начало дневной проповди, принялъ недовольный и унылый видъ.

— Опять уже этотъ указъ,— воскликнулъ онъ. Дло въ томъ, что во время богослуженія въ семьяхъ запрещалось обдать, а за разговорами незамтно пробило два часа.

Вс грустно посмотрли на уставленный яствами столъ. Мартинъ Лёй еще наскоро сталъ откупоривать бутылку десертнаго вина, а почтенный совтникъ быстро всталъ изъ-за стола и пошелъ облачаться въ свое церковное платье, такъ какъ по его сану и положенію ему слдовало отправиться въ соборъ. Вскор онъ опять появился въ талар, конусообразной шапк и со сборчатымъ блымъ воротникомъ вокругъ шеи. Передъ отходомъ въ соборъ онъ хотлъ еще выпить стаканчикъ вина. Но, такъ какъ Ландольдъ опять началъ новый анекдотъ, то онъ прислъ на минуту къ столу и незамтно просидлъ до тхъ поръ, пока благовстъ не прекратился и въ воздух, въ которомъ долго звучали колокола, вдругъ совершенно стихло.

Въ замшательств дядя сказалъ племяннику:

— Ну, нечего длать, Мартинъ, налей еще всмъ, теперь поздно.

Фигура Лёй захлопала въ ладоши и весело воскликнула:

— Ну, вотъ, теперь мы вс преступники, да какіе еще отборные! Выпьемъ за это еще!

Съ этими словами она подняла граненый бокалъ, въ которомъ играло янтарное вино, и яркій лучъ солнца на мгновеніе освтилъ не только бокалъ и кольца на ея рук, но и всю ее, ея золотистые волосы, нжный румянецъ щекъ, пурпуровый ротикъ, камни ея ожерелья, и вся она была похожа на ангела, совершающаго торжественное таинство.

Даже легкомысленный братъ ея былъ пораженъ этимъ величественнымъ впечатлніемъ и охотно заключилъ бы свою сіяющую сестру въ объятія, если бы не боялся этимъ нарушить очарованія. Дядя съ умиленіемъ смотрлъ на двушку и подавилъ въ себ глубокій вздохъ тревоги за ея судьбу.

Часъ спустя, съ наступленіемъ сумерекъ, онъ предложилъ молодымъ людямъ отправиться на гулянье, устроенное близъ стрльбища, гд между двухъ ркъ шла прекрасная тнистая аллея.

— Тамъ, — сказалъ онъ, — прогуливается теперь благородный Бодмеръ, окруженный толпою друзей и учениковъ, мудрыя рчи текутъ изъ его устъ и слушать его полезно и назидательно. Если мы присоединимся къ нему, то наша репутація будетъ въ глазахъ всхъ возстановлена. Фигура тмъ временемъ можетъ разыскать тамъ своихъ воскресныхъ подругъ и, по обыкновенію, погулять съ ними. Он всегда собираются тамъ въ это время передъ тмъ, какъ зайти другъ къ другу поболтать и полакомиться вишневымъ вареньемъ.

Послушавшись совта, молодые люди отправились на гулянье, гд большія группы двигались уже взадъ и впередъ по главной алле. Тутъ же, дйствительно, находился и Бодмеръ со своей свитой. На ходу онъ обсуждалъ разницу между идеаломъ и жизнью, между республикой Платона и швейцарской республикой, причемъ попутно касался всевозможныхъ событій и клеймилъ колкими намеками все глупое и вредное.

Мартинъ Лёй и Соломонъ Ландольдъ посл обмна привтствіями присоединились къ групп, окружающей Бодмера, и съ нею продолжали свой путь. Соломонъ Ландольдъ скоро опередилъ всхъ на нсколько шаговъ и не слишкомъ внимательно слушалъ, что въ это время толковалъ Бодмеръ на тему объ общественномъ воспитаніи на строго государственныхъ началахъ.

Тмъ временемъ изъ боковой аллеи на главную вышло дамское общество, которымъ такимъ же образомъ предводительствовала фигура Лёй. Ландольдъ почтительно поклонился, и вслдъ за нимъ и остальные мужчины приподняли свои треуголки и поклонились, такъ что вс шпаги поднялись вверхъ. Фигура съ невозмутимымъ спокойствіемъ отвтила церемоннымъ поклономъ, и за нею вс двадцать ея подругъ продлали то же самое.

Спустя нкоторое время, въ тотъ самый моментъ, когда Бодмеръ критиковалъ книгу Базедова, дамская процессія вновь вышла ему навстрчу, на этотъ разъ въ прямомъ направленіи, и вновь начались привтствія, которыя длились еще доле, чмъ въ первый разъ, пока, наконецъ, вс не прошли мимо. Когда онъ перешелъ къ тем объ образовательномъ значеніи театра, которую Бодмеръ развивалъ не безъ намековъ на собственные драматическіе опыты, онъ былъ въ третій разъ прерванъ тмъ же обмномъ поклоновъ и комплиментовъ, что привело почти въ отчаяніе почтеннаго мудреца.

Конечно, отчасти въ этомъ былъ повиненъ Соломонъ Ландольдъ. Какъ солдатъ и охотникъ, онъ зорко умлъ слдить за движеніями непріятельскаго отряда и незамтно направлялъ своихъ ученыхъ спутниковъ по такимъ дорожкамъ и аллеямъ, гд встрча была неизбжна. Но фигура Лёй всякій разъ такъ неутомимо и весело отвчала своими чудовищными присданіями, что онъ не жаллъ о своей зат. Этотъ день показался ему самымъ прекраснымъ днемъ, какой ему когда-либо пришлось пережить.

Отнын вс мысли его заняты были прелестною двушкой. Безмятежный покой его души, не покидавшій его въ отношеніяхъ съ Саломе-Щегленкомъ, теперь исчезъ. Едва только онъ не видлъ ее нкоторое время, какъ печаль и страхъ начинали тснить его душу, страхъ за то, что вся жизнь его можетъ пройти безъ фигуры Лёй. И она, со своей стороны, казалась сердечно преданной ему. Она всячески шла навстрчу его стараніямъ сблизиться съ нею и обходилась съ нимъ, какъ съ хорошимъ и милымъ товарищемъ. Она постоянно клала ему руку на плечо и даже обнимала его за шею, но какъ только онъ доврчиво хотлъ коснуться ея руки, поспшно и почти рзко отнимала ее. Если же, случалось, онъ осмливался сказать ей нжное слово или выдать себя взглядомъ, она холодно не обращала на это никакого вниманія. Иногда по самымъ незначительнымъ пустякамъ она мучила и высмивала его. Онъ молчаливо переносилъ вс насмшки и эти непонятные приливы придирчивости, и не замчалъ, какъ она украдкою бросала на него нжные и признательные взгляды.

Братъ Мартинъ и дядя видли эти отношенія, но считались съ прихотями и поведеніемъ фигуры, смотрли на нихъ, какъ на нчто, чего нельзя было измнить, и, зная хорошо честный и положительный характеръ Соломона, оставляли молодыхъ людей въ поко и не мшали имъ.

Но въ одинъ прекрасный день отношенія ихъ, казалось, должны были опредлиться. Поэтъ Соломонъ Гесснеръ на лто перехалъ на жительство въ Зильвальдъ, гд ему было поручено наблюденіе за лснымъ хозяйствомъ. Исполнялъ ли онъ эту обязанность или нтъ,— неизвстно, врно лишь то, что, живя въ своемъ лтнемъ дом, онъ много сочинялъ, писалъ красками и жилъ очень весело, всегда окруженный большимъ обществомъ часто назжавшихъ къ нему гостей. Этотъ новый Соломонъ, появляющійся въ нашемъ разсказ, былъ въ т времена въ полномъ расцвт лтъ и славы, которая уже распространилась повсюду, при этомъ онъ былъ скроменъ и доброжелателенъ къ другимъ, какимъ можетъ быть только человкъ съ дйствительнымъ природнымъ дарованіемъ. Идиллическія поэмы Гесснера, взятыя на фон эпохи — за предлы которой можетъ переступить только геній — представляютъ собою законченныя, маленькія, весьма стильныя произведенія искусства и отнюдь не являются слабыми или ничтожными твореніями. Мы теперь едва удостоиваемъ ихъ вниманія, не думая о томъ, что. будутъ говорить черезъ пятьдесятъ лтъ о среднихъ художественныхъ произведеніяхъ нашего времени.

Но какъ бы мы ни судили о немъ теперь, въ то время поэта, жившаго въ лсномъ уединеніи, окружала особая поэтическая и художественная атмосфера, и его многостороннее творчество и его непосредственность и юморъ возбуждали въ другихъ самую безпечную веселость. Гравюры Гесснера, наравн съ копіями Цинга и Кольбе съ его картинъ, лтъ черезъ сто пріобртутъ, несомннно, огромную цну у антикваровъ, а у насъ они идутъ теперь за безцнокъ.

Въ своей многосторонней дятельности, Гесснеръ, между прочимъ, близко заинтересовался производствомъ фарфоровой фабрики, въ длахъ которой онъ принималъ участіе, онъ первый показалъ примръ раскрашиванія посуды и посл недолгаго упражненія самъ разрисовалъ великолпный чайный сервизъ. Когда все было готово до послдней чашки, Гесснеру пришла мысль по случаю окончанія этой работы устроить у себя въ лсу праздникъ. Друзья и знакомые были приглашены на это маленькое торжество, столъ былъ накрытъ на берегу рки, подъ снью высокихъ кленовъ, у подъема на гору, поросшую густою чащей деревьевъ. На блоснжной узорчатой скатерти были разставлены новые чашки, кувшины, блюда и тарелки, украшенные множествомъ большихъ и маленькихъ рисунковъ, изъ которыхъ каждый былъ новинкой, идилліей, остротой, и особенная прелесть ихъ заключалась въ томъ, что все изображенное въ нихъ — нимфы, сатиры, пастухи, дти, ландшафты, цвты — было сдлано легкою, талантливой рукою художника, было расположено со вкусомъ и смысломъ, а не въ скучномъ однообразіи, по шаблону фабричнаго мастера.

На убранномъ стол легкою свтлою сткою лежалъ солнечный свтъ, проникавшій сквозь узорчатую листву клена, при малйшемъ вяніи втерка эти свтлые узоры и пятна приходили въ движеніе и двигались въ ритмическомъ танц, казалось, что свтовыя пятна движутся въ нжно-торжественномъ менуэт.

Гесснеръ, углубившись въ созерцаніе этой игры, не замтилъ, какъ время шло и пріхали первые гости. Это были ученый Бодмеръ или цюрихскій Цицеронъ, какъ его называлъ Зульцеръ, и каноникъ Брейтингеръ, съ которымъ Гесснеръ когда-то вмст велъ войну противъ Готшеда. На почетныхъ мстахъ возсдали ихъ супруги, а оба ученыхъ на этотъ разъ помстились противъ нихъ на переднихъ мстахъ. Вслдъ за ними пріхали другіе гости, друзья и ученые, вс были веселы и любезны, вс оживленно бесдовали съ изысканнымъ оттнкомъ литературнаго щегольства, смшаннаго съ швейцарской грубостью или, если угодно, мщанскимъ самодовольствомъ.

Послдними пріхали молодыя двицы, въ числ которыхъ была и фигура Лёй. Ихъ сопровождали верхомъ Соломонъ Ландольдъ и Мартинъ Лёй.

Гости обмнивались привтствіями, знакомились и, расхаживая вокругъ стола, подъ деревьями, разсматривали и наперерывъ хвалили фарфоровый сервизъ. Соломонъ Гесснеръ съ Фигурою Лёй представилъ сценку, какъ пастушка учитъ застнчиваго пастушка танцамъ, и такъ смшно и жизненно изобразилъ свою роль, что развеселилъ окончательно всхъ гостей, такъ что любезной хозяйк съ трудомъ удалось усадить гостей и уговорить ихъ оказать честь ея угощенію.

Когда, наконецъ, вс разслись и мало-по-малу успокоились, какой-то молодой человкъ привлекъ къ себ общее вниманіе. Это былъ одинъ изъ тхъ энтузіастовъ, которые любятъ тащить на показъ и кричать объ интимныхъ подробностяхъ чужой личной жизни. Ему удалось какъ-то разузнать, быть можетъ, и не безъ содйствія достопочтенной супруги Гесснера, кое-что изъ переписки его друзей, и теперь онъ намревался сообщить свои интересныя свднія. То были разныя письма, пришедшія изъ Парижа: Руссо писалъ Губеру, переводчику Гесснера, что не выпускаетъ изъ рукъ его сочиненій, и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ отзывался о нихъ. Дидро выражалъ даже въ письм пожеланіе, чтобы нкоторыя его собственныя сочиненія были напечатаны вмст съ новйшими идилліями Гесснера. Въ сущности говоря, въ томъ, что Руссо восхищался изображеніями идиллическаго міра, не было ничего удивительнаго. Но что великій реалистъ и энциклопедистъ Дидро хотлъ рука объ руку выступить въ литературномъ мір со скромнымъ идиллическимъ писателемъ, было поистин замчательно. Къ большому неудовольствію Гесснера, сообщеніе молодого энтузіаста послужило поводомъ къ пространнымъ толкамъ и разсужденіямъ.

Но зато Цицеронъ-Бодмеръ, котораго это сильно задло, не могъ съ этимъ помириться. Человческое тщеславіе, скрывающееся на дн души даже самаго великаго мудреца, овладло имъ, и, въ слпой зависти къ сопернику, онъ не могъ сдержать въ себ наплыва горькихъ чувствъ и размышленій. Навязчиво сталъ онъ разсказывать о себ самомъ, о томъ, какъ пламенно любилъ его Виландъ, какъ въ пору восходящей славы Виланда онъ, Бодмеръ, какъ старшій другъ, длилъ съ нимъ святые восторги поэтическаго вдохновенія. И гд, патетически воскликнулъ онъ, гд теперь эти чистйшія наслажденія?

Скрестивъ тощія ноги, откинувшись на стул и картинно закрывшись легкимъ срымъ плащомъ, онъ вслухъ предался своимъ грустнымъ воспоминаніямъ о томъ, какъ два лучшихъ друга, въ которыхъ онъ безгранично врилъ — серафическіе юноши Клопштокъ и Виландъ — обманули его отеческія попеченія и братскую дружбу и жестоко разочаровали его. Клопштокъ не устоялъ передъ соблазнами суетныхъ удовольствій и въ вихр кутежей и попоекъ съ другими товарищами забросилъ свое искусство, оставилъ свою Мессіаду, а Виландъ — его погубили женщины, подъ ихъ вліяніемъ онъ, по его мннію, мало-по-малу превратился въ самаго пошлаго и легкомысленнаго стихоплета на свт. Такъ ему, Бодмеру, оставалось только топить свое горе и стыдъ за своихъ друзей въ поток ужаснйшихъ гекзаметровъ, и онъ писалъ, писалъ безъ устали свои высоконравственныя патріархады.

Отсюда Бодмеръ перешелъ къ характеристик всхъ памятниковъ своего неутомимаго творчества. Это были исторіи объ искушеніи Авраама, возвращеніи Іакова изъ Харрана, о Но и всемірномъ потоп, при этомъ онъ часто цитировалъ изъ нихъ наизусть наиболе значительныя мста. Иногда онъ вплеталъ въ свой разсказъ курьезныя свднія изъ обширной своей корреспонденціи, врод послдовавшаго въ Данциг запрещенія писать гекзаметрами, такъ какъ это было признано неприличнымъ и неблагонадежнымъ.

Затмъ съ ироніей и горечью онъ вспомнилъ, какъ былъ съ нимъ еще и такой случай: противники и завистники его написали на него какъ-то памфлетъ подъ названіемъ ‘Бодмеріада’, онъ узналъ объ этомъ и доврчиво повдалъ объ этой выходк своему другу-священнику. Другъ его возмутился и огорчился, что безсмертныя произведенія такъ низко осмяны, выразилъ увренность, что никто изъ порядочныхъ людей и читать-то не станетъ такого вздора. ‘Но представьте себ, господа, — заключилъ свой разсказъ Бодмеръ,— этотъ безпутный каноникъ просилъ меня по дружб одолжить ему на день эту ‘Бодмеріаду’, такъ какъ, по его мннію, онъ вдвойн оцнитъ посл нея высокое значеніе моихъ произведеній’.

Присутствующіе улыбнулись, догадываясь, кто былъ этотъ любопытный другъ. А Бодмеръ, въ крайнемъ волненіи, сбросивъ наполовину свой плащъ и наклонившись впередъ, въ поз римскаго сенатора, грозно воскликнулъ:

— Зато онъ теряетъ мсто, которое я приготовилъ было ему въ новомъ изданіи моей ‘Ноахиды’. Онъ не достоинъ безсмертія!

И Бодмеръ сталъ перечислять, кому изъ друзей своихъ, достойныхъ этой славы, онъ удлитъ большее или меньшее число строкъ въ томъ или иномъ своемъ произведеніи, въ строгомъ соотвтствіи съ достоинствомъ и заслугами каждаго. Бодмеръ при этихъ словахъ окинулъ присутствующихъ такимъ испытующимъ, пристальнымъ взглядомъ, что вс невольно потупились, нкоторые — красня и блдня, и въ обществ наступило неловкое молчаніе.

Но Бодмеръ, постепенно смягчившись, опять откинулся назадъ и, глядя задумчиво вдаль, прочувствованнымъ голосомъ сказалъ:

— Ахъ, гд они, золотыя времена, когда мой молодой Виландъ писалъ свое введеніе къ нашимъ общимъ произведеніямъ. Онъ сказалъ тогда, что мы всецло обязаны нашей божественной религіи тмъ, что нравственной возвышенностью наши стихи превзошли творенія Гомера.

Въ это время разсянный взглядъ въ сторону вдругъ прервалъ нить его воспоминанія. Онъ увидлъ странную сцену и вдругъ вскочилъ и строго воскликнулъ:

— Это еще что за шутки?

Въ продолженіе всего разсказа Бодмера, Соломонъ Ландольдъ прогуливался взадъ и впередъ подъ деревьями, погруженный въ свои сердечныя дла, обдумывая, не ршится ли сегодня его судьба. Волосы его, по мод того времени, были завязаны въ крпкій пучокъ на затылк и были украшены большими бантами. Фигура Лёй дома запаслась двумя зеркальцами, и, подойдя къ Соломону подъ предлогомъ поправить ему бантъ, незамтно прикрпила къ его волосамъ одно зеркальце, поменьше, а другое, побольше, оставила себ. Ничего не подозрвая, Ландольдъ продолжалъ ходить, погруженный въ свои думы, а она, неслышно слдуя за нимъ по мягкому мху, кружилась и танцовала, при этомъ она ни разу не теряла себя изъ виду въ маленькомъ зеркал въ его волосахъ и, благодаря второму зеркалу въ ея рукахъ, она отражалась сразу со всхъ сторонъ.

Бодмеръ вскиплъ, въ ум его, какъ молнія, мелькнуло подозрніе, что, быть можетъ, это — аллегорія, высмивающая его рчь и яко бы тщеславныя чувства. Вс оглянулись по направленію, куда онъ показывалъ своимъ костлявымъ пальцемъ, и засмялись надъ веселой забавой Фигуры. Наконецъ, и Ландольдъ почувствовалъ устремленные на него взгляды и оглянулся въ изумленіи назадъ, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда Фигура снимала зеркальце съ его спины.

— Что это значитъ,— спокойно и кротко спросилъ старый профессоръ, успвшій уже оправиться,— молодежь высмиваетъ болтливую старость?

Чего Фигура собственно добивалась,— это осталось неизвстнымъ. Но въ тотъ моментъ она стояла въ глубокомъ смущеніи и раскаяніи. Со страху она указала на Ландольда и сказала:

— Разв вы не видите, что я только шучу съ этимъ господиномъ?

На этотъ разъ Соломонъ Ландольдъ смшался и даже измнился въ лиц, видя себя одураченнымъ, вс, наконецъ, сообразили двусмысленность этой забавы, и въ обществ на мгновеніе наступила напряженная тишина.

Но тутъ вмшался хозяинъ, Соломонъ Гесснеръ, онъ взялъ у Фигуры зеркало и воскликнулъ:

— Здсь вовсе не было никакой насмшки! Mademoiselle хотла представить намъ, какъ истина шествуетъ въ сопровожденіи добродтели, которой, надюсь, никто не будетъ оспаривать въ нашемъ Ландольд. Но mademoiselle ошиблась въ одномъ: истина должна довлть себ и ни въ какомъ отношеніи не зависть ни отъ порока, ни отъ добродтели. Позвольте-ка, можетъ быть, мн лучше удастся!

Съ этими словами онъ взялъ легкій шарфъ у своей сосдки, задрапировалъ имъ свои бедра и, представъ въ яко бы античной нагот съ зеркаломъ въ рук, взошелъ на большой камень, какъ на пьедесталъ, и въ причудливой поз, со слащавымъ выраженіемъ лица такъ смшно представилъ статую истины, что вс разсмялись, и къ обществу вернулось его прежнее веселое настроеніе.

Только одинъ Соломонъ Ландольдъ оставался попрежнему разсяннымъ и задумчивымъ, онъ незамтно пробрался на глухую лсную тропинку, чтобы тамъ на свобод собраться съ мыслями, а затмъ храбро покончить съ вопросомъ. Но его уединеніе длилось недолго: неожиданно близъ него очутилась Фигура Лёй.

Взявъ его подъ руку, она прошептала ему:

— Разршите ли мн пройтись съ вами?

Ничего не отвчая ей, онъ не выпускалъ ея руки и шелъ дальше. Когда они поднялись настолько высоко, что никто ихъ не могъ больше видть, она вдругъ остановилась и проговорила:

— Я должна передъ вами высказаться, иначе я не выдержу и жалко погибну. Но погодите…

Съ этими словами она обвила его шею руками и поцловала его, но когда онъ хотлъ продолжить поцлуй, она ршительно оттолкнула его.

— Это значитъ,— пояснила она,— что я васъ люблю и знаю, что вы меня тоже любите. Но на этомъ мы должны сказать аминь. Аминь и конецъ! Послушайте, я у постели умирающей матери поклялась за нсколько минутъ до ея кончины, что никогда не выйду замужъ. Это общаніе я хочу и должна выполнить. Она была помшана, сначала страдала ипохондріей, потомъ помшательство ухудшилось, только въ послдніе часы жизни умъ ея прояснился и она могла говорить со мной. Болзнь эта у насъ въ роду и прежде бывала правильно черезъ одно поколніе, но моя бабушка была больна, за нею моя мать, и теперь боятся, что та же участь ждетъ и меня!

Она опустилась на землю, закрыла лицо руками и принялась горько плакать.

Потрясенный Ландольдъ сталъ передъ нею на колни и старался овладть ея руками и утшить ее. Онъ тщетно искалъ словъ, чтобы выразить ей свою благодарность и свои чувства, онъ могъ только безсвязно повторять ей:

— Не бойтесь, мы все устроимъ! Вотъ ужъ… какъ бы не такъ… нтъ ужъ…

Но она въ непоколебимомъ убжденіи воскликнула:

— Нтъ, нтъ! Я вижу, я предчувствую это, я и теперь бываю весела и легкомысленна только, чтобы заглушить въ себ грусть и уныніе. Безуміе, какъ страшный призракъ, стоитъ за моею спиной!

Въ т времена не было еще спеціальныхъ учрежденій для такого рода больныхъ и они жили въ семьяхъ, надолго оставляя по себ воспоминаніе злосчастныхъ демоновъ.

Но вдругъ, неожиданно быстро, плачущая двушка поднялась съ земли, старательно отерла слезы и инстинктивно одолла свою печаль.

— Довольно!— сказала она.— Теперь вы все знаете. Вы должны взять добрую, хорошую жену, которая будетъ умне меня. Постойте, молчите! Это мое послднее слово!…

Ландольдъ на этотъ разъ ничего не нашелся сказать ей въ отвтъ. Передъ лицомъ грозной судьбы онъ стоялъ, пораженный и живо тронутый, но онъ не терялъ надежды, ощущеніе глубокаго счастія вливалось ему въ душу, и онъ еще хотлъ постоять за него. Они вмст еще продолжали бродить по лсу до тхъ поръ, пока въ прекрасномъ лиц Фигуры не исчезли послдніе слды пережитаго волненія, и затмъ вернулись къ обществу.

Между тмъ Гесснеръ пригласилъ деревенскихъ музыкантовъ, чтобы повеселить молодежь, и, когда Ландольдъ съ Фигурой вернулись съ прогулки, балъ былъ уже въ полномъ разгар.

Какъ только Фигура появилась, примиренный Бодмеръ самъ пригласилъ ее на одинъ туръ, чтобы, какъ онъ выразился, еще разъ тряхнуть стариной. Посл этого она танцовала, насколько это было возможно длать, не возбуждая подозрній, съ однимъ Ландольдомъ. Она говорила, танцуя съ нимъ, что этотъ день долженъ быть для нихъ послднимъ днемъ ихъ дружбы, такъ какъ она не знаетъ, когда для нея наступитъ мракъ, когда закружится вихрь надъ нею и умчитъ ее въ невдомую, населенную видніями и призраками страну.

На обратномъ пути онъ опять сопровождалъ ея коляску верхомъ. Язычокъ ея не умолкалъ ни на минуту, прозжая подъ усыпаннымъ зрлыми плодами вишневымъ деревомъ, Ландольдъ быстро сломалъ втку съ коралловыми вишнями и бросилъ ее на колни Фигуры.

— Благодарю васъ,— промолвила она ему и потомъ хранила эту втвь съ засохшими уже плодами въ теченіе тридцати лтъ.

Она осталась вполн здоровой, мрачная участь не постигла ее. Но, тмъ не мене, она твердо стояла на своемъ ршеніи. Рано поутру, посл своего объясненія съ Фигурой Соломонъ Ландольдъ отправился переговорить съ Мартиномъ Лёй, но и онъ вполн подтвердилъ опасенія своей сестры. Онъ заврялъ Ландольда, что не могъ бы желать себ лучшаго зятя. Но въ семь его этотъ вопросъ ршенъ уже разъ навсегда, и онъ проситъ его ради спокойствія ея души, которое досел ничмъ не было возмущено, отказаться отъ дальнйшаго сватовства.

Ландольдъ сдался не сразу, много лтъ онъ терпливо и молча ждалъ, но тщетно. Одно только утшало его: когда время отъ времени онъ встрчался съ Фигурою Лёй, глаза ея говорили ему, что для нея онъ попрежнему — лучшій, любимйшій другъ.

Капитанъ.

Ровно семь лтъ прошло съ этого времени, и Соломопъ Ландольдъ не испыталъ ни одного новаго увлеченія. Одна фигура Лёй, которую онъ прозвалъ Петрушкой, царила въ его душ. Но наконецъ дло дошло все же до новой исторіи.

Изъ Голландіи съ военной службы возвратился нкій капитанъ Гиммель. Жена его, голландка родомъ, рано умерла и оставила ему дочку, съ которой онъ и поселился, выйдя въ отставку, въ Цюрих. Обладая небольшимъ состояніемъ и порядочной пенсіей, онъ проживалъ, однако, почти вс свои деньги на себя одного.

Онъ пилъ, задиралъ всхъ, заводилъ ссоры и хвастался своимъ умніемъ фехтовать. Онъ всегда вращался среди молодежи, хотя самъ былъ уже пожилой человкъ, и вчно шумлъ и скандалилъ. Съ нимъ однажды встртился Соломонъ Ландольдъ и, выведенный изъ терпнія хвастовствомъ капитана, принялъ его вызовъ. У капитана въ дом былъ устроенъ фехтовальный залъ, и туда-то направился Соломонъ съ большой компаніей друзей. Онъ былъ отличнымъ фехтовальщикомъ и уже въ дтств упражнялся въ различныхъ пріемахъ борьбы въ замк Вюльфлингенъ, а посл въ военныхъ школахъ въ Париж и въ Метц, поэтому онъ разсчитывалъ хорошенько проучить стараго забіяку, несмотря на его кожаный панцирь.

Въ зал раздался лязгъ оружія и топотъ ногъ. Противники ожесточенно наступали другъ на друга, но Ландольдъ такъ ловко сыпалъ ударами, что капитанъ уже началъ пыхтть и сдаваться, какъ вдругъ Соломонъ Ландольдъ безсильно опустилъ руку и, какъ очарованный, остановился на мст, глядя на дверь. Дло въ томъ, что въ этотъ мигъ на порог появилась съ подносомъ, уставленнымъ маленькими стаканчиками, дочь капитана, прелестная Вендельгардъ.

Она была дйствительно прелестнымъ созданіемъ. Вся чрезмрная роскошь ея шуршащаго шелкомъ туалета блднла передъ ея рдкою красотой. Лицо, шея, руки сіяли поразительной близной, и она казалась прекрасною статуей изъ паросскаго мрамора. Ея пышные шелковистые волосы, отсвчивающіе рыжеватымъ оттнкомъ, причудливыми локонами падали ей на шею, большіе темно-синіе глаза ея смотрли серьезно-вопросительно, и такое же недоумніе и даже почти затаенная забота были въ выраженіи ея маленькаго прелестнаго рта,— что, впрочемъ, еще не говорило объ особой углубленности ея существа.

Капитанъ чрезвычайно обрадовался своевременному появленію дочери и, видя, что она въ затрудненіи оглядывается, куда бы ей поставить подносъ, жестомъ указалъ ей на подоконникъ. Мужчины подошли къ ней здороваться съ той почтительностью и восхищеніемъ, которыя всегда оказываются столь исключительной красот. Она поклонилась въ отвтъ, и пріятная улыбка озарила ея лицо, а выраженіе затаенной заботы мгновенно исчезло съ него, при этомъ она бросила робкій взглядъ на пораженнаго Ландольда, котораго она видла въ первый разъ, и поспшно удалилась. Но отецъ ея, напротивъ, принялся угощать гостей, вытащилъ откуда-то разныя голландскія водки и видимо хотлъ отвлечь вниманіе противника и всего общества отъ поединка.

Да и Ландольдъ, со своей стороны, уже утратилъ свое недоброжелательство къ капитану Гиммелю. Въ одно мгновеніе капитанъ изъ врага превратился въ его сознаніи въ волшебника, въ рукахъ котораго было такое дивное сокровище и который могъ осчастливить всякаго или сдлать несчастнымъ. Въ тотъ же день Ландольдъ безропотно похалъ съ капитаномъ въ какой-то винный погребъ и, какъ ни противно было ему безобразное поведеніе стараго хвастуна, онъ кротко и снисходительно велъ себя въ отношеніи къ нему.

У кого что болитъ, тотъ о томъ и говоритъ. Соломонъ Ландольдъ повсюду осторожно и съ хитростью незамтно наводилъ разговоръ на тему о прекрасной Вендельгардъ, изъ чистаго удовольствія поговорить о ней и разузнать о ней больше подробностей. Неожиданно грустное событіе въ семь капитана заставило общество обратить исключительное вниманіе на его прекрасную дочь. Въ одинъ злополучный день распространилось извстіе, что Вендельгардъ, запутавшись въ долгахъ по непростительному легкомыслію и безпечности, находится на краю банкротства и позорнаго судебнаго преслдованія. Разсказывали при этомъ, что отецъ ея страшно разсерженъ, ршительно отказался выручить свою дочь изъ тяжелаго положенія и даже грозилъ ей отречься отъ нея, а всмъ заимодавцамъ угрожаетъ насиліемъ.

Повидимому, дло заключалось въ слдующемъ: Вендельгардъ вела все домашнее хозяйство отца. Постоянно нуждаясь въ деньгахъ, которыя капитанъ ей выдавалъ неаккуратно и скупо, она поневол прибгала къ займамъ. Впослдствіи она стала пользоваться этимъ удобнымъ средствомъ уже и для себя и прибгать къ нему все чаще. Ея неопытность, полное одиночество и какая-то особая наивность, часто присущая такимъ исключительнымъ типамъ, сыграли немаловажную роль въ ея легкомысленномъ поступк. Кром того, бдняжка была глубоко убждена, что ея хвастливый отецъ былъ дйствительно состоятельнымъ человкомъ.

Какъ бы то ни было, но вс только и говорили, что о прекрасной Вендельгардъ и ея критическомъ положеніи. Женщины всплескивали руками и говорили о близости свтопреставленія, если въ мір завелись такія неслыханныя дла. Мужчины были скромне и глубокомысленно разсуждали объ опасности для государства такихъ нравовъ. Двицы перешептывались между собой и въ ужасныхъ краскахъ рисовали себ положеніе несчастной преступницы. Молодые люди зло посмивались и вышучивали бдную двушку, но держались на почтительномъ разстояніи не только отъ дома капитана, но даже и отъ улицы, на которой онъ жилъ. Обманутые купцы и лавочники бгали по судамъ со своими жалобами.

Только одинъ Соломонъ Ландольдъ съ удвоенной нжностью думалъ о печальной и всми покинутой двушк. Онъ былъ весь проникнутъ горячимъ сочувствіемъ къ ея положенію и мечталъ о ней, какъ если бы гршница находилась не въ чистилищ своихъ страданій, а въ прекрасномъ саду, за золоченой ршеткой, среди душистыхъ розъ. Наконецъ, онъ не могъ устоять передъ искушеніемъ видть ее и помочь ей и однажды вечеромъ, убдившись, что капитанъ прочно заслъ въ ресторан, быстро ршился и, подойдя къ дому Вендельгардъ, сильно дернулъ за ручку звонка. Изъ окна выглянула прислуга и спросила, кого ему нужно. На это онъ сердито отвчалъ ей, что пришелъ изъ городского суда по длу и хочетъ говорить съ барышней. Онъ сказалъ это намренно, чтобы посщеніе его не вызвало другихъ толковъ, но страшно перепугалъ этимъ бдняжку, она вышла къ нему и была смертельно блдна, но вдругъ, узнавъ его, густо покраснла.

Въ глубокомъ смущеніи, дрожащимъ отъ волненія и испуга голосомъ она пригласила его ссть. Всми покинутая, лишенная поддержки и совта, Вендельгардъ не имла ни малйшаго представленія о ход ея дла и вообразила, что за нею пришли изъ суда, чтобы вести ее въ тюрьму.

Едва только Ландольдъ слъ, какъ роли ихъ перемнились: пришелъ его чередъ испытать смущеніе, онъ никакъ не могъ найти подходящихъ словъ, чтобы объяснить ей причины и цль своего посщенія. Печальная красавица казалась ему благородне и возвышенне французскаго короля, который въ нужд, покупая жизнь швейцарцевъ, долженъ былъ все же называть ихъ grands amis. Но, наконецъ, какъ бы ища у нея поддержки, онъ сообщилъ ей о цли своего посщенія. Возрастающая радость, съ которой она внимала ему, ободрила его, и онъ разсказалъ ей, что, узнавъ въ суд о ея непріятномъ дл, онъ пришелъ обсудить, нельзя ли его какъ-нибудь уладить. Поэтому онъ просилъ ее съ полнымъ довріемъ разсказать ему все.

У Вендельгардъ невольно вырвался глубокій вздохъ облегченія. Бросивъ на Ландольда исподлобья испытующій взглядъ, какъ и при первой встрч, она вышла изъ комнаты и вернулась со шкатулкой, гд у нея хранились счета, угрожающія письма и судебные документы, въ которые она никогда не заглядывала. Она опять глубоко вздохнула, покраснла, опустила глаза, бросила все содержимое шкатулки на столъ, откинувшись на спинку кресла, она закрыла лицо перевернутой пустой шкатулкой и начала жалобно всхлипывать.

Растроганный Соломонъ былъ счастливъ быть ей утшителемъ: онъ осторожно высвободилъ шкатулку изъ ея пальцевъ и, нжно взявъ ее за об руки, просилъ ее успокоиться и ободриться, а затмъ занялся ея бумагами. Время отъ времени, когда ему нужно было какое-нибудь разъясненіе, онъ такъ ласково и весело обращался къ ней, что ей совсмъ не стоило усилій отвчать ему. Онъ вынулъ изъ кармана свою записную книжку, которая была заполнена карандашными набросками лошадей, собакъ, деревьевъ и облаковъ, выбралъ чистую страничку и занесъ на нее подробный списокъ всхъ долговъ прекрасной Вендельгардъ. Дло шло, по большей части, о неоплаченныхъ платьяхъ, туалетныхъ мелочахъ, кое-какой мебели, были и лакомства, но въ скромныхъ размрахъ. Въ общемъ вся сумма далеко уступала той, о которой кричали въ публик, но все же достигала почти тысячи гульденовъ, и Вендельгардъ ршительно неоткуда было ее достать.

Однако Ландольдъ былъ такъ обвороженъ своей красавицей, что списокъ ея долговъ показался ему боле драгоцннымъ сокровищемъ, чмъ имущественный инвентарь самой богатой невсты, онъ любилъ все, что стояло въ этомъ реестр: платья, кружева, шляпы, перья, вера и перчатки, даже конфеты и лакомства возбуждали въ немъ мечту нкогда баловать ими это прелестное большое дитя.

Прощаясь съ нею передъ уходомъ, онъ общалъ ей скоро напомнить о себ, а она съ недоумніемъ взглянула на него, не понимая, какимъ же образомъ все можетъ устроиться и что онъ, собственно, этимъ хочетъ сказать. Тмъ не мене, она повеселла и, доврчиво и благодарно улыбаясь ему, проводила его внизъ по лстниц. У дверей она привтливо пролепетала ему ‘покойной ночи’ и окончательно завоевала въ этотъ мигъ сердце городского судьи. Медленно, быть можетъ, въ первый разъ въ жизни серьезно задумавшись, поднялась она наверхъ и спала въ эту ночь, посл многихъ безсонныхъ ночей, крпкимъ и сладкимъ сномъ до самаго утра, такъ что даже не слышала, какъ на разсвт отецъ ея съ шумомъ и трескомъ вернулся домой.

Зато Соломонъ Ландольдъ не могъ заснуть въ эту ночь. До первыхъ птуховъ онъ все обдумывалъ, какъ бы ему устроить это дло.

Въ то время онъ еще не жилъ самостоятельно и боле или мене завислъ въ своихъ денежныхъ длахъ отъ родителей. Въ самомъ благопріятномъ случа онъ могъ добыть только часть всей суммы, нужной ему для спасенія Вендельгардъ, такъ какъ его участіе въ ея судьб должно было оставаться въ тайн въ интересахъ возможности будущаго соединенія съ легкомысленной двушкой. Однако Соломонъ Ландольдъ не унывалъ: онъ былъ любимымъ внукомъ своей богатой бабушки, которая уже не разъ выручала его изъ затруднительнаго положенія. Эта бабушка имла одну странность: она всми силами протестовала противъ плановъ женитьбы своего внука. Она увряла, что знаетъ его лучше другихъ, что въ брак онъ будетъ только несчастенъ и наврное зачахнетъ, ибо она знаетъ женщинъ — говорила она — и чего он стоятъ. Всякій разъ, снабжая своего внука деньгами, она напутствовала его родственными увщаніями не думать о женитьб. Поэтому въ какой бы нужд Соломонъ ни былъ, ему стоило только въ разговор съ бабушкой намекнуть на вопросъ о женитьб, чтобы быть увреннымъ въ мгновенномъ успх просьбы.

Такъ и на этотъ разъ онъ возложилъ вс свои надежды на причудливую старушку. Придя къ ней однажды утромъ, онъ, притворно вздыхая, сказалъ ей, что въ конц-концовъ ему все же пора подумать о женитьб, что у него есть въ виду хорошая партія, которая могла бы навсегда избавить его отъ всякихъ матеріальныхъ затрудненій въ жизни и дала бы ему независимое положеніе. Бабушка въ ужас сняла очки, съ помощью коихъ она изучала свою сберегательную книжку, и взглянула на своего неисправимаго внука, какъ на безумца, собирающагося поджечь свой собственный домъ.

— Знаешь ли ты, что я лишу тебя наслдства, если ты женишься?— воскликнула она, сама ужасаясь этой мысли. Недоставало еще только, чтобы какая-нибудь курица стала кудахтать и шарить по моимъ сундукамъ и ящикамъ. Да и ты самъ? Неужели ты думаешь, что сможешь выносить женщину? Какъ ты, скажи на милость, вытерпишь, если твоя жена, напримръ, будетъ весь день лгать, или браниться, злословить и сплетничать, или вчно ходить съ полнымъ ртомъ и громко жевать? Что-то ты скажешь, если она.будетъ рыскать по лавкамъ и длать долги, какъ эта Гиммель?

Соломонъ сдержалъ улыбку при этихъ послднихъ словахъ, которыми бабушка такъ близко подошла къ его тайн, и отвтилъ самымъ серьезнымъ тономъ:

— Но, бабушка, если со всми женщинами обстоитъ такъ худо, тмъ боле слдуетъ жениться на нихъ, нельзя предоставлять имъ свободы и надо спасать въ нихъ, что еще можно спасти.

Непримиримая ненавистница своего собственнаго пола окончательно вышла изъ себя и воскликнула:

— Перестань же ты, извергъ, говори, въ чемъ дло, сколько теб нужно?

— Я проигралъ, бабушка, тысячу гульденовъ, мн недостаетъ шестисотъ,— отвчалъ Соломонъ.

Почтенная старушка надла опять очки, стащила парадный чепецъ съ головы, почесала въ своихъ короткихъ сдыхъ волосахъ и заковыляла къ своему письменному столу. Съ удовольствіемъ слдилъ Ландольдъ за тмъ, какъ поднялась крышка стариннаго, накладной работы, бабушкинаго письменнаго стола и какъ на свтъ выглянули разныя рдкія вещицы, которыя онъ зналъ и любилъ съ самаго дтства: маленькій серебряный глобусъ, игрушечный рыцарь на кон изъ слоновой кости,— на немъ было серебряное съ позолотою вооруженіе, которое можно было снимать и надвать, щитъ былъ украшенъ маленькимъ драгоцннымъ камушкомъ, а перья шлема были эмалированы, и, наконецъ, тонко и искусно сдланный изъ слоновой кости скелетикъ съ серебряной косой, размромъ въ четыре дюйма, который назывался ‘смертью’ и вс косточки котораго были цлы.

Бабушка взяла эту ‘смерть’ и поставила ее на свою дрожащую руку такъ, что тонкія частицы скелета слегка дребезжали и постукивали, и сказала:

— Взгляни-ка, мой другъ, таковы мужчина и женщина, когда дло кончается. И кто еще посл этого можетъ любить и жениться!

Соломонъ взялъ скелетикъ изъ ея рукъ и внимательно поглядлъ на него. Дрожь пробжала по его тлу при мысли, что отъ прекраснаго образа Вендельгардъ нкогда останется подобный голый и страшный остовъ. Но тутъ же онъ подумалъ, какъ неудержимо быстро бжитъ время и проходитъ жизнь, сердце такъ сильно забилось въ его груди, что скелетикъ замтно задрожалъ въ его рук. Соломонъ нетерпливо и съ мольбою поглядывалъ на бабушку, не торопясь, достала она съ обычнаго мста, гд у нея хранились деньги, свертокъ блестящихъ луидоровъ и, подавая деньги, сказала внуку:

— На, вотъ теб твоя тысяча гульденовъ, только отстань ты отъ меня, пожалуйста, со своими планами женитьбы!

Ландольдъ прежде всего бросился отыскивать по городу капитана Гиммеля. Онъ нашелъ его по обыкновенію въ трактир и, отозвавъ его въ сторону, сообщилъ ему, что онъ, Ландольдъ, уполномоченъ третьимъ лицомъ, имени котораго онъ назвать не можетъ, уладить непріятную исторію его дочери. Однако это лицо ставитъ условіемъ въ интересахъ чести дочери капитана, чтобы капитанъ отъ своего имени уладилъ дло и чтобы даже сама Вендельгардъ была уврена, что весь долгъ уплаченъ сполна ея отцомъ. Въ виду этого онъ, повренный неизвстнаго благожелателя его дочери, немедленно же отъ имени капитана внесетъ деньги въ присутственныя мста и озаботится тмъ, чтобы вс заимодавцы были удовлетворены.

— Такимъ образомъ,— заключилъ онъ свою рчь,— ни вамъ, ни вашей дочери боле нечего безпокоиться.

Капитанъ съ удивленіемъ взглянулъ на молодого человка, заговорилъ было что-то о непрошенномъ вмшательств въ чужія дла, о томъ, что онъ никому не позволитъ… домашній алтаръ… даже взялся за шпагу, но когда Ландольдъ сказалъ ему, что незнакомецъ, отъ имени котораго онъ посланъ, иметъ серьезные виды на его дочь и что исходъ настоящаго дла можетъ ближайшимъ образомъ повліять на его намренія, капитанъ утихъ и почуялъ возможность пристроить дочь, вложилъ свою шпагу, которою приготовился было спасать свою честь, въ ножны и заявилъ свое согласіе на предложенный ему modus procedendi.

Соломонъ расчетливо и осторожно довелъ дло до конца, удовлетворивъ кредиторовъ. Въ обществ ршили, что капитанъ Гиммель во-время одумался, и сама Вендельгардъ ничего не подозрвала. Отецъ держалъ себя съ нею особенно торжественно, что укрпило ее въ мысли, что онъ богатый человкъ.

Поэтому она не была слишкомъ удивлена и смущена, когда однажды вечеромъ Соломонъ снова явился къ ней и, въ качеств повреннаго по дламъ, вручилъ ей оплаченные счета на вс ея большіе и маленькіе долги. Онъ отъ души радъ былъ ея легковрію и съ удовольствіемъ видлъ, какъ прежнія увренность и спокойствіе возвратились къ ней. Правда, имя дло съ ея долгами, которые ближе познакомили его со многими подробностями ея жизни и характера, онъ не разъ серьезно задумывался надъ нею, но всегда его мысли сопровождало чувство нжнаго участія къ безпомощной двушк. Его душой овладвало тогда желаніе посвятить ей свою жизнь и прочно навсегда устроить ея судьбу. Вендельгардъ, ожидавшая его эти дни, на этотъ разъ была одта еще боле нарядно и пышно, чмъ обыкновенно, и была особенно радостно настроена, въ сознаніи, что она собственными средствами спаслась отъ униженія.

Она все же въ дтскихъ и сердечныхъ выраженіяхъ поблагодарила Соломона за его участіе и помощь. При этомъ она такъ доврчиво подала ему свою руку и была такъ прекрасна въ эту минуту, что онъ безъ дальнйшихъ колебаній открылъ ей свои чувства и признался, что только его привязанность побудила его такъ навязчиво вмшаться въ ея дла. Онъ просилъ ея руки, увряя ее, что она возвыситъ и укрпитъ его и поможетъ ему наладить его немного безпорядочную жизнь, заставитъ его своею красотой и ради любви къ ней сдлать то, чего онъ до сихъ поръ не длалъ для себя самого.

Эта честная глупость или глупая честность пробудила, однако, сообразительность прекрасной Вендельгардъ. Въ теченіе всей его рчи она не отнимала своей руки у взволнованнаго Ландольда и глядла на него радостными глазами, сіявшими отъ счастья столь внезапнаго перехода отъ униженія къ такому. превознесенію. Однако, при всей сладости момента, въ легкомысленной дотол голов ея закопошились разныя мысли, его слова о его безпорядочной жизни поразили ее, и она попросила дать ей семь дней на размышленіе. Она простилась съ нимъ, впрочемъ, весьма благосклонно и, оставшись одна, стала дышать скоро и коротко, какъ маленькій кроликъ.

Между тмъ, капитанъ не забылъ намековъ Ландольда и вдругъ сообразилъ, что дочь его и вправду выросла и что пора ее везти на рынокъ. Онъ отнюдь не желалъ, чтобы невдомыя руки похитили у него такое сокровище, но хотлъ, чтобы все произошло на его глазахъ и чтобы ему въ сватовств дочери выпала видная роль. Чтобы не откладывать дла въ долгій ящикъ, капитанъ ршилъ хать съ дочерью на воды, въ Баденъ, гд по случаю Троицы и установившейся прекрасной погоды былъ какъ разъ большой създъ. Онъ веллъ ей уложить ея лучшіе наряды, почти не ношенные въ виду строгостей цюрихскихъ указовъ о дамскихъ нарядахъ, и, не теряя времени, вмст съ нею отправился въ Баденъ. Они остановились въ гостиниц Гинтергофъ, которая почти вся уже была полна прізжими. Но на этомъ и окончились отеческія попеченія капитана Гиммеля. Онъ тотчасъ же сталъ искать себ общества и развлеченій и очень скоро нашелъ компанію охочихъ до выпивки старыхъ военныхъ, къ которымъ онъ и присосдился, а дочь свою Вендельгардъ предоставилъ исключительно самой себ.

По счастью въ это же время, случайно сопровождая больную даму, пріхала на воды Фигура Лёй. За эти годы она замтно развилась и. сдлалась еще боле своевольной, чмъ прежде. Она уже знала исторію Вендельгардъ и, познакомившись здсь съ двушкой, которая не знала, что съ собою начать въ одиночеств, сблизилась съ нею и занялась изученіемъ рдкаго, своеобразнаго созданія, въ которомъ, казалось, воплотилась сама красота и одна только красота. Такое вниманіе, которое бдная двушка видла къ себ въ первый разъ, чрезвычайно благотворно подйствовало на нее и вполн расположило ее къ доврчивости. Уже съ перваго дня знакомства Фигура Лёй была посвящена въ отношенія Вендельгардъ къ Соломону Ландольду и знала о недльномъ срок, который она себ выговорила на размышленіе. На слдующій же день Фигура Лёй пришла къ убжденію, что согласіе Вендельгардъ оказалось бы величайшимъ несчастьемъ для искателя ея руки. Почему,— она сама хорошенько не знала. Ей только казалось, что у Вендельгардъ нтъ настоящей души. Но,— думала она,— быть можетъ, ея душа только неисписанный блый листъ, и Соломонъ уже позаботится вписать въ эту чистую страничку что-нибудь хорошее и все можетъ устроиться къ лучшему. Изъ этихъ сомнній ее вывело неожиданно полученное извстіе отъ брата, сообщавшаго ее о своемъ прізд въ Баденъ. Она ршила воспользоваться имъ для своихъ цлей и устроить нчто врод Божьяго Суда. Мартинъ Лёй уже пять лтъ не былъ дома и жилъ въ Париж, гд онъ командовалъ цюрихскимъ полкомъ. Во французскомъ обществ онъ особенно былъ любимъ, какъ способный свтскій молодой человкъ, и прославился, какъ отличный актеръ въ часто устраиваемыхъ домашнихъ спектакляхъ. Капитанъ Гиммель и Вендельгардъ никогда не видали его, да онъ къ тому же умлъ такъ искусно мнять свою наружность, что даже близкіе знакомые не узнавали его въ новомъ вид. На этомъ-то и построила Фигура свой планъ и рано поутру, тайкомъ отъ всхъ выхала навстрчу брату, бывшему на пути изъ Цюриха въ Баденъ. Она наскоро разсказала ему, въ чемъ дло, и, такъ какъ онъ не мене сестры принималъ самое живое участіе въ судьб своего друга и заботился о его благополучіи, ей не стоило труда расположить его въ пользу своей зати. Они должны были спшить, такъ какъ изъ семидневнаго срока уже прошло четыре дня, и было ясно, что Вендельгардъ не склонна дать отрицательный отвтъ.

Мартинъ ршилъ дождаться темноты, чтобы съ вечера не быть замченнымъ въ Баден, а Фигура, какъ ни въ чемъ не бывало, поспшила домой, гд отсутствіе ея прошло незамченнымъ. Мартинъ Лёй за ночь усплъ сдлать вс необходимыя приготовленія и поутру явился въ роли знатнаго иностранца, привлекая къ себ общее вниманіе изысканными и величественными манерами. Немного освоившись въ незнакомомъ обществ, онъ, какъ будто случайно, подслъ къ капитану, распилъ съ нимъ бутылочку вина, сыгралъ съ нимъ въ кости и проигралъ ему какъ бы невзначай нсколько талеровъ, но затмъ прервалъ игру. Онъ сталъ мечтательно бродить по самымъ люднымъ аллеямъ на берегу рки, Фигура же тмъ временемъ распустила слухъ, что незнакомецъ — обладатель ренты въ полмилліона ливровъ — имлъ твердое намреніе жениться на швейцарк-протестантк, такъ какъ самъ принадлежалъ къ этому исповданію, онъ уже будто бы былъ въ Женев, но не нашелъ тамъ невсты, а теперь по дорог въ Цюрихъ, на нсколько дней остановился въ Баден, гд, какъ онъ узналъ, въ эти дни находился цвтъ избраннаго дамскаго общества.

Въ этотъ день капитанъ, противъ своего обыкновенія, еще до обденнаго времени поспшно прибжалъ къ себ, т.-е. въ свой номеръ въ гостиниц, и повелъ свою разряженную дочь на гулянье.

Онъ велъ ее торжественно подъ руку, шелъ медленно и такъ высоко держалъ свой красный носъ, что на него нельзя было смотрть безъ смху. И въ самомъ дл, насколько дочь его сразу поражала всхъ своей ослпительной красотой, настолько онъ самъ обращалъ на себя общее вниманіе своими ужимками и забавною важностью.

Но при встрч съ богатымъ гугенотомъ капитанъ превзошелъ самъ себя долгими церемонными комплиментами, поклонами и представленіями. Мартину Лёй не нужно было лицемрить, чтобъ выразить свое восхищеніе красотой Вендельгардъ. Съ перваго же взгляда онъ убдился, что сестра его боле чмъ права и что необходимо было спасти друга Соломона отъ угрожавшей ему опасности. Онъ подалъ ей руку и, вмсто отца, самъ повелъ ее съ прогулки къ обду. Фигура Лёй, сидя напротивъ, казалось, смущенно и съ недоумніемъ слдила за всмъ происходившимъ.

Посл обда Вендельгардъ успла сказать съ нею всего нсколько словъ, посл чего со своимъ новымъ и неизмннымъ кавалеромъ отправилась на увеселительную прогулку въ Шинцнахъ, гд было въ сбор столь же изысканное общество прізжихъ гостей. Словомъ, съ перваго же дня Мартинъ Лёй такъ хорошо повелъ дло, что Вендельгардъ поздно вечеромъ прибжала къ Фигур Лёй и въ волненіи сообщила ей, что предчувствуетъ нчто важное. Гугенотъ, говорила она, спросилъ ее, не хотла ли бы она лучше жить во Франціи, чмъ въ Швейцаріи. Потомъ въ разговор онъ спросилъ, сколько ей лтъ, а за часъ передъ тмъ сказалъ, что если онъ когда-нибудь женится, то не возьметъ ни гроша въ приданое за женой. Отецъ, продолжала Вендельгардъ, уже заране веллъ отвчать ей согласіемъ, какъ только будетъ сдлано предложеніе.

— Но, дитя мое,— возразила на это Фигура Лёй,— все это еще ничего не значитъ, смотри, берегись!

Вендельгардъ, не слушая ее, продолжала:

— А когда мы гуляли вдвоемъ, онъ поцловалъ мн руку и вздохнулъ.

— И онъ сдлалъ теб предложеніе?

— Нтъ, но онъ вздохнулъ и поцловалъ мн руку!

— Простая французская вжливость, знаешь ли ты, что она значитъ? Ничего!

— Какъ же, вдь онъ — убжденный протестантъ, на него можно положиться!

— А какъ его зовутъ?

— Я не знаю, то-есть, кажется, я еще не знаю, я не обратила вниманія.

— Это, конечно, мняетъ дло,— задумчиво сказала Фигура,— но скажи, пожалуйста, какъ же быть съ Соломономъ Ландольдомъ?

— Да, объ этомъ я тоже думаю,— промолвила Вендельгардъ, вздыхая и потирая розовыми кончиками пальцевъ свой красивый лобъ,— но подумай только, доходъ въ полмилліона ливровъ! Конецъ всякимъ заботамъ и огорченіямъ. А Соломону нужна жена, которая помогла бы ему устроить жизнь. Какъ же я ему помогу, если я сама ничего не умю?

— О, глупенькая! Да разв онъ этого отъ тебя хочетъ? Поврь мн, онъ будетъ все длать самъ и не дастъ теб и пальцемъ ни до чего коснуться. Онъ думаетъ, что если только будетъ имть тебя женой, то ради тебя начнетъ энергично работать, а теб останется только спокойно смотрть, и онъ это сдлаетъ, увряю тебя!

— Нтъ, нтъ,— продолжала Вендельгардъ,— мое легкомысліе только будетъ мшать ему. Я опять надлаю долговъ, наврное, я чувствую, что надлаю ихъ еще вдвое больше, если не стану богатой-пребогатой.

— Ну, тогда, конечно, другое дло,— отвтила Фигура,— разъ ты не хочешь, чтобы онъ воспиталъ и исправилъ тебя, поврь мн, онъ могъ бы это сдлать!

Но, видя, что Вендельгардъ только приходитъ въ смущеніе и въ замшательство и что въ ней не замтно никакого чувства къ Соломону, она продолжала:

— Во всякомъ случа, смотри, какъ бы не очутиться между двухъ огней. Если французъ завтра сдлаетъ теб предложеніе, ты должна будешь свободно выбирать и ршительно отвчать ему. Послзавтра наступитъ седьмой день. Будь готова къ тому, что ровно по истеченіи послднихъ сутокъ Ландольдъ прідетъ сюда за твоимъ отвтомъ. Тогдъ начнутся сцены, разоблаченія, и ты рискуешь потерять обоихъ!

— Боже мой, да вдь это врно! Но что же мн длать? Его тутъ нтъ, и я тоже теперь не могу хать къ нему,— въ отчаяніи восклицала бдная Вендельгардъ.

— Напиши ему сегодня же, поскоре. Завтра надо будетъ послать нарочнаго въ Цюрихъ, иначе, увидишь, Соломонъ непремнно прідетъ сюда послзавтра.

— Да, конечно, я напишу ему, дай мн перо и бумагу.

Она услась, но въ затрудненіи незнала, съ чего ей начать. Тогда Йигура Лёй продиктовала ей слдующее:

‘Посл зрлаго размышленія я пришла къ убжденію, что чувства мои къ вамъ были вызваны не боле, какъ благодарностью, и я была бы неискренна, называя ихъ иначе. Сверхъ того, воля моего отца указываетъ мн на другой жребій. Прошу васъ принять за знакъ доврія и искренности сообщеніе о моемъ твердомъ ршеніи ему повиноваться, а также прошу принять увренія въ неизмнномъ уваженіи преданной вамъ и пр.’.

— Точка,— заключила Фигура,— ты подписалась?

— Да, только мн кажется, слдовало бы написать побольше. Такъ какъ будто нехорошо.

— Именно такъ очень хорошо. Надо положить всему разомъ конецъ, человкъ хочетъ выпить и сразу видитъ, что стучитъ по пустому стакану.

Добродушная и простосердечная Вендельгардъ не поняла внушеннаго ревностью злого намека. Она сама еще попросила Фигуру позаботиться о томъ, чтобы письмо было какъ можно скоре отправлено по назначенію, дабы избжать непріятной встрчи. Фигура общала все устроить и для врности на разсвт дала это порученіе брату. Мартинъ Лёй немедленно же отправился въ Цюрихъ и засталъ Соломона Ландольдъ за приготовленіями къ поздк въ Баденъ.

Пробжавъ письмо, Ландольдъ слегка поблднлъ, когда же онъ по лицу пріятеля угадалъ, что содержаніе письма было ему извстно, онъ мгновенно опять покраснлъ. Мартинъ Лёй чистосердечно тутъ же повдалъ ему о послднихъ событіяхъ въ Баден. Затмъ онъ оставилъ на часъ своего друга наедин съ его мыслями, а вернувшись, сказалъ ему:

— Соломонъ, сестра моя Фигура велла теб кланяться и сказать, что если ты вопреки всему, что было, хочешь жениться на этой Гиммель, теб только стоитъ сказать объ этомъ ей, сестр, и ужъ невста твоя не уйдетъ отъ тебя.

— Нтъ,— отвтилъ Ландольдъ,— я не хочу жениться на ней и сознаюсь въ своей глупости, но все же она прелестна и достойна любви, а вы оба отъявленные плуты!

Мартинъ Лёй въ своемъ естественномъ облик остался жить въ Цюрих. Вслдствіе этого богатый гугенотъ въ Баден, конечно, безслдно исчезъ, какъ будто провалился сквозь землю. Капитанъ и Вендельгардъ пробыли еще дв недли въ Баден и затмъ оба вернулись въ Цюрихъ. Капитанъ запилъ и сталъ еще боле невыносимъ, чмъ прежде, а дочь его печально жила въ полномъ уединеніи.

На этомъ, однако, романъ не кончился. Какое-то любопытство и особый задоръ подстрекали Мартина Лёй именно теперь поближе познакомиться со странною двушкой. Со всевозможными предосторожностями, чтобы не быть признаннымъ за баденскаго гугенота, онъ сталъ посщать фехтовальный залъ капитана. Колесо фортуны повернулось, и когда вскор капитанъ умеръ отъ удара, Мартинъ Лёй такъ влюбился въ одинокую пристыженную красавицу Вендельгардъ, что ни увщанія, ни совты не могли поколебать его намреній, и она стала его женой.

Однако, до этого онъ еще разъ спросилъ Соломона хочетъ ли онъ или нтъ самъ жениться на ней, и Соломонъ, безъ всякаго колебанія, отвтилъ ему:

— Я держусь евангельскаго правила: ‘да будетъ ваше слово да — да, нтъ — нтъ’. Я поставилъ крестъ надъ этимъ дломъ и боле не вернусь къ нему!

— Это обошлось мн, положимъ, въ тысячу гульденовъ, — прибавилъ онъ про себя,— но, слава Богу, этого никто не знаетъ.

И онъ вздохнулъ, ибо зналъ, что бабушка поставила на его счетъ эти деньги, чтобы при раздл наслдства не обидть другихъ наслдниковъ.

Мартинъ Лёй съ молодою женой прожилъ еще два года въ Париж и затмъ, выйдя въ отставку, вернулся съ нею на родину. Вендельгардъ за это время очень перемнилась къ лучшему и больше не длала долговъ. Она разгадала всю продлку въ Баден и узнала въ своемъ муж гугенота раньше, чмъ онъ самъ разсказалъ ей о своемъ перевоплощеніи.

Спустя много времени Фигура Лёй спросила однажды Соломона Ландольда, не сердится ли онъ на нее за непрошенное вмшательство и не хотлъ ли бы онъ самъ все же имть Вендельгардъ женою, такъ какъ она теперь замтно выровнялась и, очевидно, казалась въ то время легкомысленне, чмъ была на самомъ дл.

Въ отвтъ Соломонъ Ландольдъ пожалъ ей руку и сказалъ:

— О, нтъ, я не сержусь и ни о чемъ не сожалю, такъ лучше.

Вендельгардъ же онъ, краткости ради, прозвалъ въ своихъ воспоминаніяхъ ‘Капитаномъ’.

Славка и Дроздъ.

Исключительное поклоненіе красот и неудача, которою завершилась послдняя любовная исторія, оставили глубокій слдъ въ душ Соломона Ландольда. Онъ совсмъ потерялъ голову и безпомощно отдался во власть всмъ новымъ впечатлніямъ и вліяніямъ. Какъ стая ласточекъ, вокругъ него трепыхали крыльями божки любви, и въ томъ же году, когда онъ лишился Вендельгардъ, онъ пережилъ два новыхъ увлеченія. Оба они, однако, были мене значительны и боле мимолётны, чмъ его прежнія привязанности. Уже нсколько лтъ Ландольдъ любилъ по утрамъ прислушиваться къ нжному пнію псалма, доносившемуся къ нему черезъ садъ въ открытое окно. Вначал это былъ совсмъ слабый дтскій голосокъ, но со временемъ онъ окрпъ, хотя и до сихъ поръ въ немъ не было особенной силы. Ландольдъ привыкъ въ опредленное время, до завтрака, слушать заунывную пснь, звучавшую гд-то изъ глубины сосднихъ домовъ. Неизвстную пвицу за ея нжный голосокъ онъ прозвалъ Славкой. Это была дочь бывшаго пастора Эліаса Тумейзена, который, получивъ порядочное наслдство, сложилъ съ себя санъ и поселился въ собственномъ дом. Однако, онъ продолжалъ служить духовному вдомству, ведя нкоторыя бумаги, именно комиссіи о новообращенныхъ и отпавшихъ отъ церкви. По желанію своей жены онъ именовался особеннымъ титуломъ: господинъ письмоводитель комиссіи новообращенныхъ. На досуг любимымъ занятіемъ почтеннаго письмоводителя было рисовать географическія карты, т карты, на которыхъ намъ теперь міръ кажется опрокинутымъ, такъ какъ сверъ и югъ значились на нихъ справа и слва, а востокъ и западъ наверху и внизу.

Его дочь Славка, или, какъ ее звали въ дйствительности, Варвара, увлекалась еще совсмъ инымъ искусствомъ, которымъ была занята съ утра до вечера. Дло въ томъ, что ея отецъ, письмоводитель комиссіи новообращенныхъ, длалъ изображенія птицъ особеннымъ, придуманнымъ имъ, способомъ: онъ наклеивалъ на бумагу перышки съ ощипанныхъ птицъ и пририсовывалъ только клювъ и лапки. Его лучшимъ произведеніемъ, сдланнымъ по этому способу, былъ удодъ въ натуральную величину и въ полномъ естественномъ опереніи. Это искусство усвоила и усовершенствовала его дочь, рисуя такимъ образомъ портреты людей. Она рисовала имъ лица и руки, все же остальное искусно составляла изъ лоскутиковъ шелка, шерсти и разныхъ другихъ матерій. Конечно, птицы Аристофана не были боле замчательными, чмъ птицы, изобртенныя почтеннымъ письмоводителемъ, такъ какъ изъ ихъ рода произошло все блестящее поколніе людей, украшавшихъ собою рабочую комнатку маленькой пвицы. Тамъ, на самомъ почетномъ мст, былъ выставленъ портретъ ея дяди Антистеса, брата ея матери. Онъ былъ въ полномъ церковномъ облаченіи, одтый въ черный атласъ, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ и воротничк изъ собраннаго тончайшаго муслина. Парикъ былъ необыкновенно старательно сдланъ изъ блой кошачьей шерсти, а свтло-голубые глаза удивительно хорошо шли къ его блдно-розовому лицу. Туфли были ловко вырзаны изъ блестящаго сафьяна, пряжки на нихъ сдланы изъ серебряной бумаги, а обрзъ молитвенника, который онъ держалъ въ рукахъ, былъ оклеенъ золотымъ кантикомъ.

Вкругъ этого архипастыря, который въ рам подъ стекломъ занималъ самое почетное мсто на стн, было развшано еще множество другихъ изображеній мужчинъ и женщинъ самыхъ разнообразныхъ положеній и званій. Самою красивой изъ нихъ была молодая дама, въ нарядномъ кружевномъ плать, ажурно вырзанномъ изъ тончайшей бумаги. На рук ея сидлъ попугай, составленный, какъ мозаика, изъ крошечныхъ перышковъ колибри. Противъ нея сидлъ молодой человкъ, который, положа ногу на ногу, игралъ на флейт. Попугай, склонивъ голову на бокъ, казалось, внимательно его слушалъ. Платье молодого человка было изъ ярко-голубого атласа, а пуговицы его состояли изъ красноватыхъ блестокъ. Тамъ же по стнамъ красовались цлыя группы бравыхъ военныхъ. Вс ихъ мундиры, галуны, блестящія пуговицы, эфесы, султаны, ремни и ботфорты она нашивала, наклеивала и прилаживала съ неутомимымъ терпніемъ и прилежаніемъ. Но Варвара Тумейзенъ, съ грхомъ пополамъ, умла рисовать только лица и руки, а когда она задумала дать своимъ войскамъ главнокомандующаго, который бы предводительствовалъ ими на кон, искусство ея измнило ей. Правда, она въ совершенств вырзала своими маленькими англійскими ножницами чепракъ, сдло и даже всю упряжь, но изображеніе коня, какъ она ни старалась, ей не удавалось. Надо было найти для этого учителя или помощника, посл соотвтствующихъ развдокъ, ршено было обратиться къ Соломону Ландольду, который славился, какъ первый рисовальщикъ лошадей въ Цюрих.

Съ этою цлью въ одинъ прекрасный день письмоводитель комиссіи новообращенныхъ Тумейзенъ неожиданно явился съ визитомъ къ городскому судь и стрлковому командиру Ландольду и, отрекомендовавшись, самымъ почтительнымъ образомъ изложилъ ему свою покорнйшую просьбу не отказать въ благосклонномъ обученіи его дочери искусству рисовать лошадей въ разныхъ позахъ, чтобы она потомъ могла сдлать и взнуздывать ихъ и сажать на нихъ всадника въ надлежащемъ положеніи.

Ландольдъ охотно предложилъ свои услуги,— частью изъ любезности, частью изъ любопытства увидть распвавшую по утрамъ Славку. Съ изумленіемъ увидлъ онъ сперва пестрое царство пернатыхъ, во глав со знаменитымъ удодомъ, всяческихъ щеглятъ, снгирей, соекъ, дятловъ и зуйковъ. При вход въ рабочую комнату своей будущей ученицы онъ затмъ былъ пораженъ изображеніемъ дяди Антистеса подъ стекломъ, цеховыхъ мастеровъ, женъ оберфохтовъ, лейтенантовъ и капитановъ. Но лучшимъ украшеніемъ этого скромнаго музея птицъ и людей показалась ему сама Варвара,— хрупкая, нжная, точно выточенная изъ слоновой кости. Онъ съ удовольствіемъ принялся за обученіе. Прежде всего онъ объяснилъ ей скелетъ лошади, научилъ ее нсколькими простыми линіями намчать основныя пропорціи тла и, наконецъ, посвятилъ ее въ трудное искусство рисовать голову лошади. Затмъ онъ перешелъ къ краскамъ и научилъ ее рисовать блыхъ, рыжихъ и вороныхъ лошадей. Хвосты и гривы лошадямъ Варвара длала по-своему, изъ настоящихъ волосъ.

Нсколько недль длились уже эти пріятныя занятія, и все еще случались ошибки и мелкіе недочеты въ рисунк, которые надо было исправлять. У Ландольда постепенно вошло въ привычку проводить передъ обдомъ часокъ-другой у сосдей. На столик въ мастерской передъ нимъ ставили стаканъ малаги и три испанскихъ хлбца, и скоро его стали оставлять одного съ ученицей, такъ какъ онъ сумлъ внушить полное довріе къ себ. Молоденькая ученица, или Славка, какъ продолжалъ ее называть Соломонъ, постепенно привыкла къ нему и сдлалась настолько ручной, что часто брала изъ его рукъ кусочекъ испанскаго хлбца или длала нсколько глотковъ изъ стакана съ виномъ. Какъ-то разъ къ его приходу она приготовила ему его собственный портретъ. Онъ былъ представленъ верхомъ,— правда, съ одной только лвой рукой и ногой, но зато верхомъ на прекрасномъ кон, хвостъ и грива котораго были сдланы изъ ея собственныхъ черныхъ блестящихъ волосъ. Эта жертва, да и весь вообще тщательно сдланный портретъ, гд не было забыто ни малйшей подробности въ его охотничьемъ костюм и даже была сбоку прицплена сабля, краснорчиве словъ говорили объ ея расположеніи къ нему.

И онъ не ошибся въ этомъ: часто, тайкомъ, красня сама передъ собою, она мечтала о томъ, какъ они могли бы быть счастливы вдвоемъ, какъ хорошо они подходятъ другъ къ другу. Соломонъ, съ своей стороны, не желалъ ничего лучшаго, какъ войти, наконецъ, посл всхъ житейскихъ бурь въ мирную гавань этого тихаго семейства и провести всю свою жизнь въ уединеніи маленькаго музея съ милой своей ученицею — славкой.

Об семьи доброжелательно отнеслись къ сближенію молодыхъ людей и ихъ занятіямъ вдвоемъ и, видимо, молча ожидали развязки. Наконецъ, первый ршительный шагъ былъ сдланъ: подъ предлогомъ показать молоденькой учениц свои рисунки Соломонъ пригласилъ, отъ имени своихъ родителей, всю семью Тумейзенъ къ себ.

Хотя артистическая жилка была въ натур Соломона очень сильна, изъ него не выработался законченный художникъ, такъ какъ у него не хватало времени для этого, да онъ и не притязалъ на это по своей безпечности и скромности. Но, какъ любитель, онъ достигъ высокаго совершенства. Его оригинальные замыслы, богатая фантазія и глубокое знаніе природы поражали во всхъ его произведеніяхъ, и все его творчество было проникнуто свжимъ и смлымъ чувствомъ, горло огнемъ неустаннаго ‘con amore’. Его ‘часовня искусства’, какъ онъ называлъ свою мастерскую, представляла собою чрезвычайно богатое и интересное зрлище: по стнамъ и на мольбертахъ висли и стояли всевозможныя картины, и вс он, какъ ни были различны по сюжету, дышали мирнымъ, гармоническимъ и въ то же время беззавтно свободнымъ настроеніемъ. Какъ модуляціи въ единой музыкальной пьес, неустанно измнялись, загорались и потухали, оживлялись и слабли многообразныя отраженія внутренне спокойной природы. Чего, чего не удавалось ему подслушать и подсмотрть въ его долгихъ ночныхъ поздкахъ верхомъ и неутомимыхъ странствованіяхъ во всякое время дня, при всякой погод, въ бурю и ненастье! Со всхъ сторонъ толпились живые и яркіе наброски: предразсвтныя сумерки, догорающее пламя вечерней зари, мракъ густого, высокаго лса, кустарникъ, усянный жемчужинками — капельками росы, насвшими ровными рядами на невидимыхъ паутиновыхъ нитяхъ, тихое озеро и ровное, спокойное сіяніе полнаго мсяца надъ нимъ, зарево огромнаго пожара, курящаяся среди зеленыхъ полей деревушка или небо, съ клубящимися грозовыми тучами, по которымъ змйкою пролетаетъ молнія, а внизу, заливаемыя дождемъ, пнящіяся мутныя волны — все это казалось единымъ Существомъ, но подвижнымъ и трепещущимъ жизнью.

И все это было внутренне слито съ міромъ человческой жизни. Люди то бурно двигались и, боролись, то одиноко шли глухой тропинкой, всадники мчались, обгоняя бгущія въ неб облака, и смертельно раненые воины на земл истекали кровью. Онъ рисовалъ военные патрули изъ семилтней войны, мчащихся кроатовъ и киргизовъ, фехтующихся французовъ и затмъ опять спокойныхъ охотниковъ, поселянъ, возвращающихся съ пашни, пастуховъ на осеннемъ выгон со стадомъ, это дополнялось образами испуганныхъ войной или охотой лсныхъ или болотныхъ птицъ, крадущейся лисицы, рзвящейся лани, и все это было удачно размщено, находилось какъ разъ въ надлежащемъ уголк природы. Часто въ какой-нибудь маленькой срой фигурк, пробирающейся съ трудомъ, въ страшный дождь, можно было узнать знакомое лицо, которое должно было мокнуть на картин, очевидно, въ наказаніе за какой-либо проступокъ. На другой картин изображалась какая-нибудь свтская сплетница въ образ ночной вдьмы, полощущей свои ноги въ гнилой луж въ лсной глухой чащ. Или, наконецъ, онъ рисовалъ себя, съ трубкой въ зубахъ, на прогулк верхомъ, при лучахъ заходящаго солнца.

Постители были самымъ вжливымъ образомъ приняты хозяиномъ. Посл того, какъ гости выпили кофе, Ландольдъ повелъ свою молоденькую ученицу, разряженную по-праздничному, въ свою мастерскую, а все остальное общество, предусмотрительно отдлившись, стало осматривать садъ и домъ. Соломонъ показывалъ и объяснялъ своей гость картины и разныя другія достопримчатейьности своей мастерской: охотничьи трофеи, оружіе, скелеты животныхъ, имъ самимъ приготовленные, и т. п. Тутъ же въ углу въ кресл сидла большая кукла въ красной гусарской форм и, казалось, разсматривала висвшую противъ нея на стн картину. При самомъ вход въ комнату видъ этой страшной куклы напугалъ робкую двушку и вырвалъ у нея слабый крикъ. Но затмъ она не проронила ни слова и ничмъ не выразила ни радости и одобренія, ни даже малйшаго признака любопытства, такъ какъ весь этотъ міръ казался ей чуждымъ и непонятнымъ. Соломонъ не обращалъ на это вниманія, онъ даже не замчалъ этого. Онъ показывалъ и объяснялъ ей свои картины не изъ желанія услышать похвалу или вызвать въ ней восхищеніе. Увлекаясь самъ, онъ спшилъ къ цли, переходя отъ одной картины къ другой, а между тмъ легкая ткань на груди Варвары начинала все сильне колыхаться, она дышала тяжело, какъ будто отъ страха. Соломонъ попрежнему ничего не замчалъ и, подойдя къ новой картин, старался обратить ея вниманіе на борьбу свта утренней зари съ сіяніемъ заходящей луны на берегу широкой рки. Онъ сталъ вспоминать, какъ рано пришлось ему однажды встать, чтобы уловить этотъ короткій моментъ, и прибавилъ, что ему все же не удалось бы передать этотъ эффектъ, если бы на помощь ему не пришелъ гудокъ. При этихъ словахъ, смясь, онъ взялъ со стола, гд лежала тысяча разныхъ мелкихъ вещицъ, этотъ инструментъ и сталъ объяснять ей, что въ звукахъ этой музыки много общаго съ нжными тонами и оттнками въ живописи. Онъ поднесъ гудокъ къ губамъ и извлекъ изъ него нсколько слабыхъ, дрожащихъ, то замирающихъ, то нжно сливающихся звуковъ.

— Видите ли, — воскликнулъ онъ, — это и есть тотъ изсиня-срый цвтъ, который на вод переходитъ въ матовый мднокрасный оттнокъ, когда въ неб еще блеститъ прекрасная утренняя звзда. Я думаю,— задумчиво прибавилъ онъ,— сегодня тамъ будетъ дождикъ…

При этихъ словахъ онъ весело оглянулся на нее и вдругъ замтилъ, что глаза Варвары полны влаги. Лицо ея было блдно, и съ отчаяніемъ въ голос она воскликнула:

— Нтъ, нтъ! Мы не подходимъ другъ къ другу и не подойдемъ никогда, никогда!

Встревоженный и изумленный, Соломонъ взялъ ее за руку и спросилъ участливо, что съ нею.

Она вырвала у него руку и начала безсвязно объяснять, что она ничего во всемъ этомъ не понимаетъ и никогда не пойметъ, что все это до глубины души ей противно и страшно. При такихъ условіяхъ, говорила она, не можетъ быть и рчи о какой либо согласной жизни. Каждый будетъ тянуть въ свою сторону! И онъ самъ, продолжала она все съ большимъ волненіемъ, конечно, не можетъ не презирать ея дтскихъ забавъ, которыя до сихъ поръ доставляли ей большое удовольствіе, какъ и она ни въ чемъ не раздляетъ его вкусовъ.

Ландольдъ внимательно слушалъ ее и понемногу началъ соображать, въ чемъ дло и что ее такъ безпокоитъ. Нжно успокаивая ее, онъ сказалъ ей, что его рисованіе — пустяки, одно баловство, которое не иметъ никакого значенія. Но слова его только портили дло. Заливаясь слезами, выбжала она изъ комнаты, отыскала родителей и потребовала, чтобы ее увезли домой. Соломонъ поспшилъ за ней, и она опять сбивчиво стала объяснять всмъ присутствующимъ, съ изумленіемъ обступившимъ ее, причину своего внезапнаго волненія. Въ ея словахъ чувствовалось, что она придавала гораздо большее значеніе своимъ сомнніямъ, чмъ это можно было ожидать отъ такого нжнаго и юнаго существа, и что ея неспособность выносить чуждое ей въ значительной мр была обусловлена узостью круга, въ которомъ она была воспитана.

Вс уговоры Ландольда и его родителей не повели ни къ чему. Родители же двицы, казалось, раздляли ея опасенія и поспшили исполнить желаніе дочери. Послали, наскоро, за портшезомъ, заботливо усадили въ него плачущую двушку, причемъ она тотчасъ же спустила занавску въ окошечк, и вся процессія поспшно удалилась, къ досад и посрамленію семьи Ландольда. На слдующій же день поутру, въ приличное время, Ландольдъ отправился къ сосдямъ узнать о здоровь своей ученицы и попытаться загладить инцидентъ. Родители встртили его вжливыми извиненіями за вчерашнюю сцену и объяснили ему подробно причину отчаянія дочери. Она испугалась не только его буйнаго культа природы, но и всей непривычной обстановки въ его кабинет, и скелета, который она видла въ первый разъ. Съ своей стороны родители также находили, что столь явно выраженная художественная необузданность грозитъ нарушить покой скромнаго семейнаго очага. Въ этотъ моментъ разговоръ, который приводилъ Соломона все въ большее недоумніе, былъ прерванъ появленіемъ самой Варвары. Глаза у нея были заплаканы, но она казалась спокойной и привтливо поздоровалась съ нимъ. Въ мягкихъ, но ршительныхъ словахъ она сказала ему, что можетъ сдлаться его женой только подъ тмъ условіемъ, что оба они разъ навсегда откажутся отъ своего художества, принеся въ жертву то чуждое, что ихъ разъединяетъ.

Соломонъ Ландольдъ колебался одно мгновеніе, но присутствіе духа не измнило ему и онъ скоро понялъ, сколько грубаго деспотизма кроется подъ такимъ дтски-наивнымъ требованіемъ, и какъ мало при этомъ условіи требуемая жертва можетъ обезпечить домашній миръ. Онъ ни слова не сказалъ въ защиту своей ‘часовни искусства’ и, откланявшись, вышелъ съ тмъ, чтобы боле не возвращаться подъ мирную снь этого маленькаго домика, населеннаго пестрымъ царствомъ пернатыхъ, съ удодомъ во глав и почтеннымъ дядей Антистесомъ со всей его свитой.

——

Едва только минуло первое время сердечнаго траура посл обманувшей Соломона надежды и гнвъ его бабушки по поводу ‘ловкой продлки’, которой не удалось-таки отъ нея скрыть, усплъ остыть, какъ на смну славки прилетла новая пичужка — дроздъ.

Неподалеку отъ города, въ одномъ изъ его предмстій, утопая въ зелени прекрасныхъ садовъ, былъ расположенъ домъ, почти уже не похожій на городскіе дома, а скоре напоминавшій помщичью усадьбу. Соломонъ Ландольдъ близко зналъ семью, жившую въ этомъ дом, и охотно и часто бывалъ въ немъ. Въ углу окружавшаго этотъ домъ обширнаго сада стояла высокая и стройная сосна. Каждую весну, по вечерамъ на самой верхушк этой сосны распвалъ черный дроздъ, оглашая всю окрестность своимъ пріятнымъ пніемъ. Соломонъ, по своему обыкновенію, прозвалъ прекрасную хозяйскую дочку Аглаю, въ честь этой птички, Дроздомъ.

Впрочемъ, и ‘Аглая’ не было настоящимъ христіанскимъ именемъ двушки, а тоже названіе, придуманное Соломономъ потому, что пепельно-блокурые кудри двушки напоминали ему хорошенькое, съ колеблющимися вокругъ стебля колокольчиками, растеніе Agley или Aquilegia vulgaris, названіе котораго онъ не отличалъ отъ имени одной изъ трехъ грацій — Аглаи.

Однажды, годъ тому назадъ, весеннимъ вечеромъ, проходя мимо знакомаго дома, Соломонъ на мгновеніе остановился въ саду, чтобы прислушаться къ обычному пнію дрозда, и впервые увидлъ прелестную Аглаю, стоявшую подъ сосной. Это была дочь хозяина дома, вернувшаяся посл многолтняго отсутствія изъ-за границы. Ея образъ хорошо запомнился ему, но такъ какъ въ то время Соломонъ какъ разъ запутался въ исторію съ Вендельгардъ, то онъ только прошелъ мимо нея, приподнявъ шляпу.

Наступила осень и, прозжая какъ-то разъ подъ вечеръ верхомъ по опушк лса, Соломонъ увидлъ запоздалый цвточекъ Agley, сорвалъ его и, разсматривая вблизи, вдругъ вспомнилъ о двушк съ прекрасными кудрями въ саду, подъ деревомъ, о которой онъ съ того времени не думалъ. Это таинственное магическое вліяніе цвтка показалось его много пережившему, но ищущему сердцу поздней, но тмъ боле яркой звздой, неложнымъ высшимъ предзнаменованіемъ. Передъ духовнымъ взоромъ его, какъ живой, всталъ стройный образъ молоденькой двушки, внимавшей съ наклоненной кудрявой головкой пнію птицы и задумчиво поднявшей на него свои большіе серьезные глаза, когда онъ издали поклонился ей. Вечеромъ того же дня, посл большого промежутка времени, въ теченіе котораго онъ не навщалъ своихъ друзей, онъ вновь ршилъ ихъ постить и сразу такъ хорошо себя у нихъ почувствовалъ, что не замтилъ, какъ провелъ у нихъ около трехъ часовъ. Аглая сидла тихо за столикомъ и прилежно работала. Она открыто присматривалась къ Соломону и внимательно прислушивалась къ его словамъ, и когда говорилъ кто-нибудь другой, она смотрла ему въ лицо, какъ бы желая узнать его мнніе. При разставаніи она крпко пожала ему руку, какъ старому другу. Когда, вскор посл того, онъ повстрчалъ ее на улиц и поклонился ей, она видимо обрадовалась и улыбнулась ему. Черезъ нсколько дней онъ получилъ отъ нея коротенькое письмо, въ которомъ она предлагала ему принять участіе въ сбор винограда, который долженъ закончиться маленькой домашней пирушкой. Онъ охотно согласился и къ назначенному времени, захвативъ фейерверкъ, отправился за городъ, на праздникъ, гд уже было въ сбор множество дтей и молодежи. Ракеты, блестящія солнца, змйки, принесенныя Ландольдомъ, имли большой успхъ у возбужденной молодежи. Аглая нсколько разъ подходила къ нему, благодарила его за посщеніе и прекрасный фейерверкъ, когда же наступило время традиціоннаго ужина виноградарей, Соломонъ оказался посаженнымъ на самомъ нижнемъ конц длиннаго стола, но зато рядомъ съ Аглаей.

Онъ и за обдомъ усплъ оказаться полезнымъ. Когда подали жаркое — утку и двухъ зайцевъ, оказалось, что хозяинъ дома обжегъ себ за фейерверкомъ руку и не можетъ, по обыкновенію, разрзать жаркое. За дло взялся Ландольдъ и скоро и ловко справился со своей задачей. Аглая, игравшая роль хозяйки, такъ какъ ея мать была нездорова и не могла выйти къ столу, и на этотъ разъ выразила свое одобреніе и радость. Когда аппетитъ веселой компаніи былъ удовлетворенъ и ду смнили пніе, музыка и танцы, Аглая не захотла принимать участія въ общемъ весель и, подъ предлогомъ, что ей надо отдохнуть, спокойно осталась сидть на своемъ стул. Ей было нетрудно удержать своего сосда около себя. Сидя поодаль отъ другихъ, не прерываемые шумной компаніей, они спокойно и съ интересомъ бесдовали. Аглая попрежнему по временамъ пытливо всматривалась въ Соломона, а онъ, въ свою очередь, когда она задумчиво устремляла свой взглядъ вдаль, любовался ея прелестной головкой и всмъ ея привлекательнымъ образомъ. Въ эти нсколько часовъ, что они провели вдвоемъ, они сдлались близкими и искренними друзьями. При прощаніи она просила его навщать ихъ почаще, запросто и доврчиво отнестись къ ея дружескому расположенію.

Съ этого дня она постоянно придумывала всевозможные поводы посылать ему письма то съ просьбой о чемъ-нибудь, то съ выполненіемъ общанія, которое она умла заставить его выманить у себя. Сердце Ландольда разгоралось радостнымъ предчувствіемъ, что наконецъ-то судьба его налажена.

‘Эта двушка,— думалось ему,— знаетъ, по крайней мр, сама, чего хочетъ и открыто и честно идетъ къ своей цли. Умно ли она поступаетъ или нтъ, судить, конечно, не мн, такъ какъ эта цль — я самъ. Каждый понимаетъ свое счастье по-своему!’

Такъ убаюкивалъ онъ себя все больше прекрасной мечтой, лучшей, чмъ вс его прежніе сны. Жизнь впереди представлялась ему чистой и мирной, какъ голубое небо. Но онъ съ инстинктивной осторожностью боялся нарушить свое счастье поспшностью и цлую зиму безмятежно наслаждался имъ, испытывая особое новое чувство спокойной и прочной страсти. Его увренность въ ея несомннной взаимности тмъ боле крпла въ немъ, что Аглая чаще бывала серьезна, нежели весела, и погружалась въ глубокую задумчивость, изъ которой пробуждалась, устремляя глаза на него.

‘Ничего,— думалось ему,— пусть рыбка побьется. Довольно насъ мучило это племя!’

Но съ наступленіемъ весны Аглая, казалось, ршила дйствовать энергичне и пряме.

Она возобновила свои поздки верхомъ и устроила такъ, что Соломонъ былъ выбранъ ей въ спутники и учителя. Они стали вдвоемъ здить верхомъ по прекраснымъ окрестностямъ, вдоль озера, по высокимъ горамъ, поросшимъ густымъ кустарникомъ, причемъ Аглая, обнаружила, что не нуждается въ обученіи, тмъ продолжительне и интересне были ихъ разговоры, въ которыхъ они длились всми своими горестями и радостями.

Кое-что изъ любовныхъ приключеній Ландольда несомннно уже было извстно окружающимъ. Послднее же приключеніе, завершившееся бгствомъ семьи Тумейзенъ изъ дома Ландольда, во всякомъ случа, не осталось въ город тайной. Какъ бы то ни было, но однажды, когда они, пріостановивъ коней, замедлили подъ тнью зеленой липы, Аглая тихимъ голосомъ участливо спросила Ландольда:

— Милый другъ, вы наврно были несчастнымъ въ жизни?

Онъ вздрогнулъ отъ неожиданности, но, улыбаясь одними глазами, отвчалъ:

— Всяко бывало, я могу сказать, что мн случалось переживать и веселое, и невеселое въ жизни.

Про себя же Соломонъ подумалъ: ‘Теперь пора, теперь все ршится!’ Однако, неловкость ли, которую онъ чувствовалъ въ любовномъ объясненіи верхомъ на лошади, или послднее проявленіе нершительности помшало ему говорить, но онъ внезапно пустилъ лошадей рысью, такъ что разговоръ оборвался. При прощаніи, Аглая особенно сердечно и тепло пожала ему руку, а онъ, едва пріхавъ домой, поспшилъ отправить письмо, гд въ немногихъ строкахъ открывалъ ей свою любовь. Она тотчасъ же отвтила ему, что слова его трогаютъ и радуютъ ее и приносятъ ей большую честь. Она просила завтра поутру зайти за нею, чтобы вмст отправиться погулять, предлогъ для этого ужъ найдется. На слдующій день рано утромъ она прислала новое письмецо, извщая его о предлог прогулки — случайное совпаденіе визитовъ, которые они должны были нанести въ одной мстности, пріятная прогулка и т. п.

Ландольдъ одлся тщательне обыкновеннаго, точно спартанецъ передъ сраженіемъ. Онъ даже надлъ пару новыхъ гранатовыхъ запонокъ и взялъ въ руки тонкую трость, съ серебрянымъ набалдашникомъ.

Аглая также была нарядно одта и уже ждала его, когда онъ пришелъ, на ней было легкое платье съ мелкими букетиками фіалокъ по блому фону и длинныя перчатки изъ тончайшей кожи. Лучшимъ же украшеніемъ были ея глаза, она благодарно взглянула на него, когда онъ пришелъ, и торопила его, какъ, человкъ, ршившійся на что-то очень важное.

Соломонъ пошелъ за нею по узкой тропинк и благословлялъ мысленно висячіе колокольчики нжнаго растенія, такимъ чудеснымъ образомъ указавшіе ему на этотъ счастливый путь. Легкій втерокъ вялъ въ свжей зелени молодой буковой рощи и игралъ свтлыми локонами Аглаи, ниспадавшими на ея шею и плечи.

‘Удивительно,— размышлялъ Соломонъ,— какъ врны пословицы: Послдній смхъ лучше перваго, или все хорошо, что хорошо кончается’.

Въ эту минуту Аглая обернулась къ нему и, такъ какъ дорога сдлалась шире, пошла съ нимъ рядомъ. Она безмолвно дала ему свою руку, нжный румянецъ залилъ ея лицо и, глядя на него лучистыми глазами, наполнившимися слезами, она сказала:

— Благодарю васъ за вашу привязанность и довріе ко мн. Вы должны быть и будете счастливы въ жизни боле, нежели если бы мн суждено было стать вашей женой. Знайте, что я сама полна блаженной и несчастной страсти, вамъ я могу сказать, что люблю и любима.

И она разсказала ему въ страстныхъ словахъ, исторію своей пламенной любви, предметомъ которой былъ священникъ въ Германіи.

— Попъ!— промолвилъ Ландольдъ почти беззвучно и невольно спотыкнулся, хотя дорога была гладка, какъ скатерть, и онъ опирался на свою палку съ серебрянымъ набалдашникомъ.

— О, не говорите такъ,— умоляюще воскликнула она,— не называйте его попомъ. Это такой замчательный человкъ! Взгляните только, какіе у него прекрасные глубокіе глаза!

При этихъ словахъ она сорвала съ шеи тщательно скрытый на тонкомъ шнурк медальонъ и показала Соломону портретъ: это былъ молодой человкъ въ черномъ плать, съ довольно правильными чертами лица и, дйствительно, большими черными глазами, которые можно было бы назвать черными глазами Юноны. Но Ландольдъ съ горькимъ чувствомъ глядлъ неподвижнымъ взоромъ на этотъ портретъ.

Когда она опять тщательно скрыла медальонъ на своей блой груди, Соломону показалось, что счастливый соперникъ его тихо хихикнулъ, оправдавъ пословицу: ‘послдній смхъ лучше перваго’.

Исторія любви, разсказанная ему Аглаей, заключалась, приблизительно, въ слдующемъ: еще подросткомъ ее отправили учиться въ нмецкій городъ X., гд она поселилась у своихъ близкихъ родственниковъ. Тамъ же, въ этой семь, она познакомилась съ молодымъ священникомъ, успвшимъ уже тогда пріобрсть извстность своими проповдями. Онъ былъ ортодоксально врующій человкъ, но затронутый мечтательствомъ тогдашняго піэтизма. Онъ такъ горячо и убжденно говорилъ о Бог, вчномъ блаженств и неисчерпаемой сокровищниц высшей любви, что своими рчами и плнительными черными очами совсмъ покорилъ сердце молодой и неопытной двушки. Воображеніе ея добавило остальное, и робкое вначал чувство выросло въ ея душ постепенно въ настоящую страсть, которая съ годами, вмсто того, чтобы гаснуть, все больше разгоралась. Конечно, столь пылкая страсть не могла долго остаться незамтной для пастора, а страсть со стороны такого прекраснаго созданія неизбжно должна была вызвать отвтное чувство. Но родственники пастора, какъ и родители Аглаи, по многимъ основаніямъ были противъ этого брака, и чмъ серьезне становилось чувство прекрасной Аглаи, тмъ больше накоплялось препятствій и трудностей на ея пути. Кончилось тмъ, что ее насильно вырвали изъ-за границы и привезли домой.

Но такъ какъ она была не робкаго десятка, то не сдалась и осталась врна своей любви. Она переписывалась съ избранникомъ своего сердца и, хотя наружно казалась спокойной, въ душ ея отчаяніе боролось съ надеждой, не давая ей покоя. Случилось такъ, что молодой священникъ пріхалъ съ однимъ знатнымъ лицомъ въ Швейцарію, повидался со своею возлюбленной и былъ даже принятъ въ дом ея родителей. Въ сердц Аглаи опять загорлась надежда. Но родители продолжали упорствовать, хотя будущность молодого человка представлялась вполн прочной. Отецъ и мать питали совсмъ другія намренія на счетъ своей дочери и мягко, но ршительно настаивали на своихъ планахъ.

Въ такомъ положеніи находилась она, всегда нуждаясь въ поддержк, когда встртилась съ Соломономъ Ландольдомъ и описаннымъ окольнымъ путемъ стала добиваться его дружбы и поддержки, въ чемъ вполн и успла.

Онъ проводилъ ее до ея знакомыхъ, а вечеромъ зашелъ за нею, чтобы вмст вернуться домой. Она сумла вполн примирить его съ новымъ положеніемъ вещей и привлечь его на свою сторону. Онъ полюбилъ ея любовь, восхищался ею, такъ какъ никогда еще не встрчалъ такого сильнаго чувства, и даже почувствовалъ расположеніе къ ея счастливому избраннику. Онъ считалъ своимъ долгомъ и дломъ чести помочь доврившейся ему прекрасной Агла.

Онъ началъ съ того, что поговорилъ съ вліятельными въ дом людьми и при содйствіи ихъ заставилъ родителей взглянуть на дло съ новой точки зрнія. Затмъ онъ поговорилъ съ отцомъ и матерью лично и настолько усплъ подготовить почву, что не прошло и шести мсяцевъ, какъ молодые люди счастливо обвнчались и ухали. Но этимъ еще не ограничились дружескія попеченія Ландольда. Онъ захотлъ какъ можно лучше обезпечить молодую чету и, поставивъ на ноги самыхъ вліятельныхъ и ученыхъ своихъ знакомыхъ въ Цюрих, устроилъ молодому священнику мсто придворнаго проповдника и совтника консисторіи.

Его сердечная привязанность къ Агла не измнилась и тогда, когда черезъ пять лтъ она овдовла и вернулась на родину. Яркій огонь въ прекрасныхъ глазахъ ея мужа оказался, къ сожалнію, чахоточнымъ блескомъ, и недугъ преждевременно свелъ его въ могилу. И при жизни его она не была счастлива: никогда еще Аглая не встрчала такого тщеславія, такой жажды наградъ и повышеній, такой заботы о земномъ благополучіи, всякихъ доходахъ и десятинахъ, какъ въ короткое время своего замужества. Тмъ съ большимъ спокойствіемъ и смиреніемъ несла она свое горе.

Таковы были пять бывшихъ возлюбленныхъ ландфохта Грейфензе, которыхъ онъ нын задумалъ собрать вмст. Дв или три изъ нихъ жили въ самомъ Цюрих, остальныя — неподалеку, въ его окрестностяхъ. Задача состояла лишь въ томъ, чтобы заманить каждую гостью въ отдльности такъ, чтобы ни одна не подозрвала о другихъ и пріхала въ надежд на дружеское общество Ландольда. Потолковавъ и посовтовавшись обо всемъ съ фрау Маріанной, онъ сдлалъ необходимыя приготовленія, выбралъ днемъ для праздника послднее число мая и разослалъ приглашенія, которыя вс оказались благосклонно принятыми. Его планъ общалъ удаться, какъ нельзя лучше.

——

На разсвт 31 мая Ландольдъ взошелъ на самую верхнюю площадку башни своего замка посмотрть, какова погода. Небо было безоблачно, звзды меркли, на восток край неба аллъ и занималась заря. Онъ веллъ поднять на самую вышку большой флагъ съ гербомъ, изображающимъ скачущаго грифа, и распорядился поставить дв маленькихъ пушки, чтобы ихъ выстрлами привтствовать прибытіе красавицъ. Во избжаніе недоразумній онъ съ самаго утра позаботился послать за всми отдльные экипажи. Вся прислуга въ замк была разряжена по-праздничному, но лучше всхъ была обезьянка Кокко, одтая старушкой, въ большомъ чепц съ бантомъ, на которомъ стояла надпись: ‘Я — Время’.

Въ дом у фрау Маріанны все было готово и сама она, въ старинномъ тирольскомъ костюм, ждала прізда гостей. Подл нея стоялъ хорошенькій четырнадцатилтній мальчикъ, который, по желанію Ландольда, былъ одтъ горничной и предназначался также для услугъ и пріема гостей.

Около девяти часовъ раздался первый выстрлъ, и между деревьями и изгородью показался экипажъ, это хала фигура Лёй. Когда экипажъ остановился передъ воротами замка, къ нему выскочила обезьянка Кокко и съ забавными ужимками вручила пріхавшей гость роскошный букетъ душистыхъ розъ. Тотчасъ разгадавъ этотъ ребусъ, фигура взяла Кокко вмст съ розами на руки и, выходя изъ экипажа, радостно и весело обратилась къ ландфохту, который въ парадной форм, съ саблей на боку и шляпой въ рук привтствовалъ ее, подавая ей руку.

— Да что это такое, что означаетъ флагъ на крыш, пушка и время, которое даритъ розы?

Такъ какъ она была вполн чиста передъ нимъ и была любима имъ больше другихъ, Соломонъ посвятилъ ее въ свою затю и сообщилъ ей о предстоящемъ собраніи. Сначала она смутилась и покраснла, но, подумавъ, лукаво улыбнулась:

— Вы плутъ и проказникъ,— сказала она,— берегитесь, мы васъ распнемъ на крест, а вашу обезьянку зажаримъ, вмст съ розами, singe aux roses! Не правда ли, Кокко, маленькій ландфохтъ?

Едва усплъ Ландольдъ провести ее въ замокъ и поручить ее услугамъ Маріанны и горничной, какъ раздался новый выстрлъ, и къ воротамъ подъхали одновременно два экипажа. То были Саломе-Щегленокъ и Вендельгардъ-Капитанъ. Об он уже по дорог слдили каждая за экипажемъ другой и недоумвали, кто это еще могъ хать по той же дорог. Об дамы знали другъ о друг и о соотвтствующихъ отношеніяхъ каждой къ ландфохту, поэтому он быстро осмотрли другъ друга любопытнымъ взоромъ. Но вниманіе ихъ скоро было отвлечено Кокко, прискакавшимъ съ новыми розами. Ландольдъ поспшилъ къ нимъ навстрчу и, взявъ обихъ подъ руку, повелъ ихъ торжественно въ домъ.

Тмъ временемъ фрау Маріанна только что окончила свой строгій экзаменъ, которому она подвергла Фигуру Лёй, зная о ея невинности, она милостиво и снисходительно отнеслась къ ней, тмъ пламенне засверкали ея глаза, когда вошли Саломе и Вендельгардъ. Ея ноздри и верхняя губа, украшенная черными усиками, задрожали при взгляд на красавицъ, осмлившихся нкогда измнить ландфохту, и только строгій взоръ хозяина принудилъ ее вжливо встртить ихъ.

Прибывшая затмъ Аглая, встрченная, какъ и ея предшественницы, также должна была выдержать критическій осмотръ со стороны Маріанны. Старая экономка не могла ршить, въ какой мр простительно поведеніе Аглаи, привлекшей къ себ Ландольда съ цлью найти въ немъ себ помощника. Ворча про себя, старуха все же примирилась съ нею, принявъ во вниманіе, что Аглая доказала силу своей привязанности и врность къ своему первому избраннику.

Зато Варвару Тумейзенъ, прибывшую съ послднимъ пушечнымъ выстрломъ, она едва удостоила взгляда. Да и стоило ли смотрть на такую мошку, осмлившуюся полюбить господина ландфохта и потомъ испугаться его?

Ландфохтъ тотчасъ же замтилъ, что нжная Славка безъ того уже почти дрожала, не знала, куда дваться въ этомъ блестящемъ дамскомъ обществ, и совсмъ терялась передъ грозной старой гусаршей, и потому, пошептавшись съ Фигурой Лёй, онъ поручилъ Славку ея особому покровительству. Начались церемонныя представленія и взаимныя привтствія. За исключеніемъ фигуры Лёй, вс хорошенькія женщины переглядывались, не понимая еще, въ чемъ дло. Вс он знали другъ друга по слухамъ и даже въ лицо, не говоря уже о свойств между Вендельгардъ и Фигурой Лёй. Но Фигура и Соломонъ Ландольдъ, находившіеся въ самомъ счастливомъ настроеніи, сумли придать общей бесд веселый, непринужденный тонъ. Праздничная напряженность исчезла сама собой, гостьямъ подали сладкое вино, чай и печенье. Фрау Маріанна разливала чай и вино, а молоденькая горничная разносила чашки и стаканчики. Дамы разсматривали все внимательно, и въ особенности мнимую юную горничную, которая казалась имъ подозрительной. Прохаживаясь по комнат, он разглядывали стны и обстановку замка. Ландольдъ же непринужденно и ласково бесдовалъ съ каждой по очереди. Онъ такъ испытующе смотрлъ на нихъ по временамъ и, казалось, сравнивалъ ихъ между собой, что, наконецъ, он поняли, въ чемъ дло, и замтили, что попали въ ловушку. Одна за другой он стали краснть, улыбаться, потомъ смяться, но ни одна изъ нихъ не высказала вслухъ своего открытія. Ландольдъ неожиданно прервалъ общее веселье: онъ торжественно заявилъ, извиняясь, что на часокъ онъ долженъ посвятить себя своимъ судейскимъ обязанностямъ и ршить нсколько срочныхъ длъ. Однако, продолжалъ онъ, такъ какъ вс эти дла не сложны и по большей части касаются семейныхъ тяжбъ и могутъ заинтересовать дамъ, то онъ предлагаетъ всему обществу послдовать за нимъ. Он съ благодарностью приняли приглашеніе, и онъ повелъ ихъ въ комнату присутствія. Тамъ вс он, точно присяжные, размстились на стульяхъ по об стороны его судейскаго кресла, противъ нихъ за маленькимъ столикомъ услся писарь.

Судебный приставъ ввелъ крестьянскую чету, вчно ссорившуюся между собой. Уже не первый разъ мужъ и жена являлись на судъ къ ландфохту, и ни разу еще онъ не могъ опредлить, кто же изъ нихъ виноватъ въ семейныхъ неладахъ. Наперерывъ жаловались они другъ на друга, отвчая на упрекъ еще худшимъ упрекомъ. На этотъ разъ жена, по словамъ потерпвшаго супруга, вылила горячую миску супа ему на голову, стоя передъ судьей, онъ все время съ видимымъ безпокойствомъ ощупывалъ свою ошпаренную голову, и волосы, къ великому его ужасу, каждый разъ большими клочьями оставались въ его рукахъ, какъ только онъ до нихъ дотрогивался. Жена, однако, ршительно отрицала свою вину и говорила, что мужъ самъ, въ своей дикой ярости схватился за миску, какъ за свою шапку, и хотлъ нахлобучить ее на голову. Чтобы какъ-нибудь выйти изъ затрудненія, ландфохтъ удалилъ жену изъ комнаты и обратился затмъ къ ея мужу со словами:

— Я вижу, Гансъ Яковъ, что ты — бдный Іовъ, терпишь напрасно, а жена твоя кругомъ виновата. Въ воскресенье я велю на ярмарк посадить ее въ клтку {Drillhauschen — мстное орудіе пытки: клтка, приспособленная для верченія, родъ карусели.}, и ты самъ можешь при всемъ народ вертть ее, пока она не покается и сердце твое не натшится.

Однако, крестьянинъ испугался такого приговора и сталъ просить ландфохта отмнить его. Хоть она и злая баба, но все же жена ему и не годится такъ при всхъ глумиться надъ нею, а потому онъ проситъ ландфохта ограничиться строгимъ выговоромъ. Соломонъ Ландольдъ веллъ ему выйти, а жену его позвалъ къ себ.

— Мужъ вашъ, — сказалъ онъ ей, — видно ужасный бездльникъ и врно самъ ошпарилъ себ голову, чтобы надлать вамъ непріятностей. Онъ будетъ примрно наказанъ и вы сами исполните надъ нимъ мой приговоръ. Въ воскресенье мы посадимъ его въ клтку и вы тогда при всемъ народ можете вертть его, сколько вамъ будетъ угодно.

Женщина при этихъ словахъ на радостяхъ запрыгала, стала благодарить ландфохта и клялась отомстить мужу и вертть его безъ устали.

— Вотъ мы и видимъ, гд бсъ сидитъ,— строго сказалъ ландфохтъ и приговорилъ злую женщину къ тремъ днямъ заключенія на хлбъ и на воду въ башню.

Гнвно, какъ пойманный зврь, озиралась она во вс стороны, замтивъ устремленные на нее боязливые взоры дамъ, сидвшихъ по обимъ стнамъ суда съ большими букетами розъ, она успла показать имъ языкъ, прежде чмъ ее вывели.

Теперь на судъ явилась другая жалкая чета. Это были портной и его жена, которые вчно ссорились, сами не зная почему. Причина же ихъ бдствій заключалась въ томъ, что съ перваго же дня посл свадьбы мужъ и жена совсмъ не умли говорить толково между собой и слушать другъ друга. Обоимъ имъ недоставало той внутренней мягкости, которая давала бы возможность мирной жизни. Портной, какъ онъ самъ заявилъ, больше всего на свт почиталъ справедливость. Если иной портной коротаетъ время прибауткой или псенкой, то онъ безъ конца размышлялъ о своей добродтельности. Жена обрабатывала все поле и во время работы мечтала о томъ, какъ она на слдующій разъ не дастъ спуску мужу, такъ какъ оба были прилежными людьми, то они могли посвящать ссорамъ только обденное время. Но и этимъ короткимъ временемъ они не могли воспользоваться какъ слдуетъ, и накопленное въ душ раздраженіе не находило себ другого выхода, какъ въ неудачныхъ колкостяхъ, и смолкало въ безсильной ярости. При такихъ отношеніяхъ пища не шла имъ въ прокъ, оба они были измучены и блдны и казались воплощеніемъ голода и нищеты, хотя были бдны только любовью. Вчера же, въ разгар ссоры, мужъ выскочилъ безъ памяти изъ-за стола и, нечаянно зацпивши пуговицей дырявую скатерть, стащилъ на полъ все, что было на стол: миску съ овсянымъ супомъ, чашку съ овощами, тарелки и пр. Жена его сочла это намренной обидой, и портной, котораго вдругъ оснила счастливая мысль доказать ей свою власть, оставилъ ее при этомъ убжденіи. Жена же не могла вытерпть такого поступка и принесла на него жалобу ландфохту.

Выслушавъ внимательно об стороны и выяснивъ себ окончательно ихъ отношенія, ландфохтъ объявилъ имъ свой приговоръ. Оба они присуждались къ четыремъ недлямъ тюремнаго заключенія и къ употребленію такъ называемой брачной ложки. Судебный приставъ тутъ же подалъ эту ложку со стны, гд она висла на желзной цпочк. Это были собственно дв обращенныя въ разныя стороны ложки на одной общей ручк, чисто вырзанныя изъ куска липоваго дерева.

— Видите,— сказалъ ландфохтъ,— этою ложкой вы должны будете сть, по очереди, передавая ее другъ другу, такъ какъ другой ложки на это время вы не получите. Помните, что липа — символъ любви и справедливости. Вспоминайте, какъ весною она стоитъ въ полномъ цвту, качая зеленыя втви, на которыхъ поютъ птицы, какъ въ неб надъ нею бгутъ облака, а въ тни подъ нею судіи творятъ свой судъ, сидятъ влюбленные и враги заключаютъ миръ.

Мужъ и жена, онъ съ ложкой въ рукахъ, она — утирая передникомъ слезы, печально отправились въ мсто своего заключенія. Четыре недли спустя они получили свободу и бодрые, дружные, оба даже съ легкимъ румянцемъ на пополнвшихъ щекахъ, вернулись домой. Затмъ была приведена изъ тюрьмы толстая ворчливая женщина, жена младшаго управляющаго. Она сидла въ башн за то, что уговорила своего мужа послать ландфохту четверть откормленнаго теленка въ надежд подкупить его и снискать себ особую милость. Ландфохтъ посл того, какъ она лично, лебезя передъ нимъ, отъ имени мужа принесла ему кусокъ телятины, присудилъ ее къ заключенію въ башн до тхъ поръ, пока она не състъ всю принесенную и сваренную у него на кухн телятину. Разумется, она поспшила справиться со своею задачей какъ можно скоре и теперь не могла скрыть послдствій невольнаго объяденія. Теперь ландфохтъ объявилъ ей, что истребленіе принесеннаго мяса было наказаніемъ за покушеніе на подкупъ, но что сверхъ того она присуждается къ штрафу въ 25 гульденовъ за подстрекательство мужа, а мужъ, за свою преступную слабость, присуждается къ уплат другихъ 25 гульденовъ. Толстуха сдлала неловкій поклонъ и, обими руками держась за свой животъ, переваливаясь, вышла изъ комнаты.

За нею въ судъ привели двухъ красивыхъ двушекъ-сестеръ. Об он обвинялись въ томъ, что вели легкомысленный образъ жизни, вносили раздоры въ чужую семейную жизнь и не заботились о своей больной старой матери, терпвшей жестокую нужду. Об двушки явились въ судъ разряженныя, въ огромныхъ прическахъ и съ цвтами въ волосахъ. Он заигрывали съ ландфохтомъ, бросали ему жгучіе взгляды и сладкія улыбки. Отгадавъ ихъ дерзкій умыселъ, онъ тотчасъ же вынесъ имъ приговоръ, веллъ вывести ихъ изъ суда, остричь имъ волосы, наказать розгами, посадить за прялки и заставить работать до тхъ поръ, пока он не заработаютъ пропитаніе для своей матери.

Затмъ явилось двое сектантовъ, оба они отказывались принести присягу ландфохту, упорно противились выполненію какихъ-либо гражданскихъ обязанностей, несмотря на вс увщанія ландфохта, при этомъ они ссылались на свою вру и высшее призваніе. На этотъ разъ оба сектанта принесли жалобу въ судъ на бдныхъ крестьянъ, которые, пробравшись къ нимъ въ лсъ, украли дрова.

— Кто вы такіе?— спросилъ ландфохтъ,— я васъ не знаю!

— Какъ это возможно?— воскликнули оба сектанта и поспшили назвать себя.— Вы уже часто вызывали насъ къ себ и посылали къ намъ ваши предписанія.

— А все-таки я не знаю васъ, — холодно продолжалъ онъ.— Сами вы напоминаете мн, что не желали исполнять гражданскихъ обязанностей, чмъ же я могу помочь вамъ? Ступайте, ищите себ свое право, гд хотите.

Оба сконфуженно удалились, спша добиться правъ выполненіемъ обязанностей.

Ландольдъ продолжалъ ршать остальныя дла въ томъ же дух и съ большою находчивостью и остроуміемъ вынесъ еще нсколько приговоровъ тяжущимся сторонамъ. Онъ улаживалъ ссоры и строго наказывалъ бездльниковъ, замчательно, что за исключеніемъ дла младшаго управляющаго, онъ ни разу никого не присуждалъ къ денежному штрафу, тогда какъ обычно судъ считался законной статьей дохода для ландфохта и очень многіе злоупотребляли этимъ. Поэтому судъ Ландольда пользовался хорошею славой у богатыхъ и бдныхъ. Его приговоры въ двоякомъ смысл называли соломоновскими и ныншнее засданіе, въ память чуднаго аромата розъ, наполнявшаго комнату, долго сохранялось у народа подъ названіемъ розоваго суда ландфохта Соломона.

Но теперь онъ былъ радъ, когда обязанности его кончились. Онъ давно откладывалъ это засданіе, будучи занятъ приготовленіями къ празднику, такъ что оно пришлось на самый этотъ день. Онъ предложилъ дамамъ выйти въ садъ и подышать чистымъ воздухомъ до обда, который вс они сегодня особенно заслужили. Въ саду на берегу озера, оставшись одн, он дйствительно вздохнули полною грудью: увренность, съ которою холостякъ Ландольдъ вникалъ въ недоразумнія супружеской жизни, внушала имъ робость. Нкоторыя изъ нихъ, считавшія его раньше, быть можетъ, за не особенно умнаго человка, ломали себ голову теперь, что же произошло съ нимъ и какъ онъ могъ такъ измниться? Отъ этихъ сомнній он были отвлечены внезапнымъ появленіемъ Кокко, съ котораго забыли снять его неудобный нарядъ. Чепчикъ сползъ у обезьяны съ головы и болтался на лиц, платье, запутавшись въ ея ногахъ, волочилось по земл и висло на длинномъ ея хвост. Она длала отчаянныя усилія освободиться, неожиданно пять паръ заботливыхъ женскихъ рукъ быстро сняли съ нея вс путы, и она принялась за такіе уморительные продлки и фокусы, что всякая меланхолія и задумчивость исчезли съ хорошенькихъ лицъ. Вс он громко смялись, когда ландфохтъ, въ сопровожденіи двухъ слугъ, пришелъ звать ихъ къ обду.

— Вотъ это пріятно слышать!— воскликнулъ онъ. Когда дамы смются, то издали кажется, будто звучатъ и переливаются церковные колокольчики. Какой это колокольчикъ гудлъ альтомъ? Вы, Вендельгардъ? А кто заливался тоненькимъ чистымъ дискантомъ, отъ котораго сердце радовалось? Вы, Аглая? А чей голосокъ звучалъ, какъ колокольчикъ, призывающій къ вечерн? Вашъ, Саломе? Серебряный звонъ съ маленькой колокольни былъ вашъ, Варвара Тумейзенъ. Ну, а золотые колокольчики — это былъ смхъ моего Петрушки, Фигуры.

— Какая дерзость, — зазвенли четыре колокольчика,— звать одну изъ насъ Петрушкой.— Он не знали, что каждая изъ нихъ имла ласкательныя прозвища и что одна только Фигура знала и признавала свое.

Однако шутка его окончательно развеселила всхъ. Въ столовой все уже было готово. Столъ былъ уставленъ серебряною старинной посудой, какую только удалось найти Ландольду въ старыхъ шкапахъ и хранилищахъ, и усыпанъ цвтами. Въ большія высокія окна замка широкою полосой вливались потоки яркаго солнечнаго свта и передъ взорами разстилалось голубое прекрасное небо и еще боле чудесное озеро. На горизонт виднлась цвтущая полоска земли противоположнаго берега, и все вмст сливалось въ волшебную панораму.

Шесть стульевъ были разставлены вокругъ стола на такомъ разстояніи другъ отъ друга, чтобы каждый могъ себя чувствовать вполн удобно и вмст съ тмъ свободно могъ бесдовать съ сосдями справа и слва. Словомъ, все было такъ предусмотрно, какъ если бы готовился обдъ для курфюрстовъ, и не хватало только отдльнаго буфета за каждымъ стуломъ. Но зато тмъ величественнй былъ огромный старинный буфетъ, поставленный въ глубин комнаты, со своею старинною и массивною утварью. Прислонившись къ буфету и подбоченясь, стояла уже, какъ маршалъ, въ ожиданіи, сама фрау Маріанна. На ней была юбка пунцоваго цвта, черная бархатная кофточка и блый сборчатый воротничокъ, на груди ея висло большое серебряное распятіе, а на смуглой ше, сверхъ того, было надто филигранное украшеніе. Ея волосы, съ сильною просдью, были гладко зачесаны и покрыты чепцомъ изъ куньяго мха, висящій на пояс блый фартукъ былъ знакомъ отправляемой ею должности. Но изъ-подъ черныхъ густыхъ своихъ бровей она бросала такіе строгіе взгляды, какъ будто она была здсь хозяйкой. Однако, почтеніе, которое она внушала гостьямъ, не спугнуло веселья. По указанію ландфохта пять дамъ заняли свои мста. Направо отъ себя онъ посадилъ Фигуру Лёй, налво Аглаю, противъ себя первую возлюбленную Саломе, а на два остальныхъ стула — Славку и Вендельгардъ. Съ радостнымъ чувствомъ онъ оглядывалъ ихъ, собравшихся за общимъ столомъ, и съ большимъ умніемъ и тактомъ поддерживалъ разговоръ, переходя по своему желанію отъ одной гостьи къ другой.

Фрау Маріанна у буфета разливала супъ, переодтый мальчикъ, ловкій и смышленый, сынъ сосдняго пастора, подавалъ и разносилъ гостьямъ полныя тарелки. Онъ походилъ на восемнадцатилтнюю двушку и постоянно сконфуженно опускалъ глаза, когда съ нимъ заговаривали. Онъ повиновался каждому знаку Маріанны и чинно становился у дверей, какъ только выполнялъ свое дло. Но когда ландфохтъ самъ подзывалъ къ себ мнимую горничную и доврчиво-ласковымъ голосомъ просилъ ее принести или сдлать что-нибудь и она съ необыкновеннымъ усердіемъ спшила это исполнить, то пять бывшихъ возлюбленныхъ ландфохта не переставали изумляться загадочной двушк, о которой он ране ничего не слыхали. Но это недоумніе не мшало веселой болтовн, которая становилась все оживленне и радостне. Колокольчики залились такимъ праздничнымъ трезвономъ, какъ если бы въ город ожидали прибытія самого папы.

И вдругъ, какъ если бы онъ уже вступилъ въ церковь, внезапно наступило молчаніе. Оно было прервано Вендельгардъ. Долго мучило ее желаніе узнать, чмъ бы она могла владть теперь, если бы вышла замужъ за ландфохта и, наконецъ, она спросила его: ‘Какой величины приблизительно все владніе Грейфензе и гд проходятъ его границы?’ Остальныя дамы удивились, какъ можно этого не знать, а Ландольдъ въ краткихъ словахъ разсказалъ ей исторію этого владнія. Крпость, городъ и замокъ Грейфензе съ крестьянами и всми землями въ 1402 г. были заложены жителямъ Цюриха послднимъ изъ его владльцевъ, графомъ фонъ-Тоггенбургомъ, за 6.000 гульденовъ, владніе осталось не выкупленнымъ и отошло къ городу. По сравненію съ другими владніями, Грейфензе принадлежитъ къ числу небольшихъ: оно насчитываетъ всего двадцать одно селеніе. Ныншній городокъ и самый замокъ уже не т, что были въ старину, они выстроены значительно позже. Городъ въ своемъ первоначальномъ вид и старый замокъ были разрушены въ войн противъ Цюриха въ 1444 году. Углубившись незамтно въ воспоминанія объ этой междоусобной войн, Ландольдъ разсказалъ трагическій конецъ 69 защитниковъ этого замка. Посл отчаянной обороны въ теченіе цлаго мсяца мая они должны были, наконецъ, сдаться значительно превосходившимъ ихъ силамъ непріятеля. По жестокому обычаю того времени, когда противники, прикрываясь формой суда, истребляли другъ друга, шестьдесятъ человкъ были на мст казнены. Съ ними же погибъ тогда ихъ славный и врный вождь Вильдгангъ фонъ-Ландбергъ. Особенно подробно Ландольдъ остановился на описаніи военнаго суда, на которомъ была ршена смерть врныхъ защитниковъ крпости. Онъ воспроизвелъ рчи благородныхъ и справедливыхъ людей, смло требовавшихъ пощады и милости къ побжденнымъ, напоминавшихъ, что эти враги честно выполнили свой долгъ, и яростныя нападки другихъ, высмивавшихъ мягкосердечныхъ заступниковъ и клеймившихъ презрніемъ ихъ слова. Онъ подробно передалъ кипучій споръ этихъ двухъ партій, окончившійся въ присутствіи подсудимыхъ общимъ смертнымъ приговоромъ. За это ршеніе высказалось на совщаніи такое подавляющее большинство, что даже не стали считать голосовъ, немедленно же былъ призванъ палачъ, котораго швейцарскія войска всегда возили съ собою, какъ теперь возятъ полкового врача или священника. Женщины, старики и дти бросились умолять о пощад, но суровыя сердца побдителей во глав съ ихъ вождемъ Ителемъ Редингомъ, остались глухи къ мольбамъ. Въ нмомъ ужас выслушали затмъ присутствующія описаніе самой казни: дабы никто не могъ подумать, что онъ надется на случайное избавленіе или милость и для поддержанія мужества въ своихъ подчиненныхъ, несчастный предводитель цюрихцевъ пожелалъ первый сложить свою голову на плах. Вслдъ за нимъ палачъ казнилъ одного за другимъ, наконецъ, посл каждой десятой жертвы онъ сталъ выжидать и медлилъ, не будетъ ли пощады и даже самъ молилъ о ней, но получалъ неизмнный отвтъ: ‘молчи и длай свое дло!’ И такъ продолжалось до тхъ поръ, пока не были обезглавлены шестьдесятъ человкъ! Послдніе изъ нихъ были казнены при свт факеловъ въ виду наступавшей уже темноты. Только нсколько мальчиковъ да дряхлыхъ стариковъ избгли этой ужасной казни и то больше изъ пренебреженія и благодаря усталости судей, чмъ изъ состраданія.

Добрыя дамы облегченно вздохнули, когда разсказъ этотъ былъ оконченъ. Ландфохтъ такъ живо разсказывалъ, что передъ взорами ихъ исчезъ на мгновеніе весенній солнечный свтъ и столъ, убранный цвтами и яствами, и ясно представилась страшная ночь, поляна, военный совтъ, сидящій замкнутымъ кругомъ, и лица жестокосердыхъ судей, освщенныя колеблющимся краснымъ пламенемъ факеловъ.

— Да, это было страшное собраніе,— замтилъ ландфохтъ,— ршенія епо итти въ атаку и кровавые судебные приговоры были одинаково ужасны. Но,— продолжалъ онъ измнившимся голосомъ,— пора намъ покончить съ этими воспоминаніями и вернуться къ настоящему! Милыя владычицы моего сердца! Я хочу васъ нын просить составить также небольшой, конечно, боле мирный совтъ: я прошу васъ обсудить и вынести приговоръ по длу, близко касающемуся меня. Я подробно изложу вамъ все, если только вы не откажете мн въ вашемъ благосклонномъ вниманіи и прислушаетесь къ моимъ словамъ вашими прелестными ушками. Но сначала слдуетъ удалить публику, ибо это совщаніе должно быть тайнымъ.

По данному имъ знаку экономка и ея адъютантъ немедленно вышли, а Соломонъ Ландольдъ, покашливая отъ смущенія и нсколько громче прежняго, обратился къ своимъ возлюбленнымъ, которыя совсмъ притихли и навострили свои розовенькія ушки.

— Я васъ привтствовалъ сегодня, мои почтеннйшія, словами: ‘время приноситъ розы’, и былъ, конечно, правъ. Время соткало мн магическую пентаграмму изъ пяти прелестныхъ головокъ, волшебныя линіи ея чудеснымъ образомъ проведены отъ одной головки къ другой и она хранитъ меня отъ всякаго зла. Да,— продолжалъ онъ,— какъ хорошо распорядились мною судьба и время: если бы первая изъ васъ согласилась соединиться со мною, я никогда не узналъ бы такъ близко второй, если бы вторая, въ свою очередь, подала мн свою руку, то третья никогда бы не появилась на жизненномъ моемъ пути, и такъ дале. Я не зналъ бы теперь этого блаженства, которое мн даритъ воспоминаніе, какъ въ зеркал отражая все милое прошлое, не омраченное ни единымъ дыханіемъ суровой дйствительности. Я не чувствовалъ бы себя теперь въ прочной башн дружбы, краеугольные камни которой были положены богами любви! Правда, розы, принесенныя мн временемъ, были цвтами отреченія, но какъ он прекрасны и долговчны! Какими цвтущими вижу я васъ вновь, въ прежнемъ блеск молодости и красоты! Ни одна изъ васъ не пострадала отъ невзгодъ и жизненныхъ бурь. Наполнимъ же прежде всего наши бокалы и выпьемъ за васъ! Да здравствуютъ много лтъ ваши сердца и очи, Саломе, Фигура, Вендельгардъ, Варвара и Аглая!

Вс возлюбленныя приподнялись со своихъ мстъ и, когда ихъ бокалы соприкоснулись съ бокаломъ ландфохта, зардлись румянцемъ и привтливо улыбнулись ему. Только Фигура шепнула ему на ухо: ‘Куда вы мтите, плутъ вы этакій!’

— Смирно, Петрушка!— сказалъ ландфохтъ и, когда вс снова заняли свои мста, продолжалъ:— Но отреченіе не знаетъ границъ, и когда оно боле не находитъ себ пищи, то подъ конецъ отрекается отъ себя самого. Это, кажется, плохой каламбуръ. Но онъ, во всякомъ случа, поясняетъ то положеніе, въ которомъ я теперь нахожусь. Мое высокое общественное положеніе и большое хозяйство заставляютъ меня подумать о женитьб. Меня стараются заставить отказаться отъ моего одиночества, указывая, что я, какъ глава цлаго округа, судья и администраторъ, долженъ подавать примръ другимъ и вести образцовую семейную жизнь. Словомъ, мн ничего боле не остается, какъ сказать прости моему милому прошлому и уступить требованіямъ настоящаго. Конечно, въ моемъ возраст женитьба — уже не вопросъ любви и сердечной склонности, которыя для меня навсегда закрплены въ пентаграмм. Мое ршеніе должно быть прежде всего благоразумнымъ и полезнымъ для общества. Есть дв достойныхъ женщины, но я колеблюсь, на которой мн остановиться, и хотлъ бы вамъ, мои друзья, предоставить окончательный выборъ между ними. Одинъ весьма мудрый и опытный священникъ далъ мн совтъ: избрать или старую, или совсмъ молоденькую жену, но отнюдь не жениться на женщин среднихъ лтъ. И старая, и молодая найдены, которую изъ двухъ вы выберете мн, на той я и женюсь. Старая — это моя врная экономка, фрау Маріанна, которая до сихъ поръ отлично вела мое хозяйство, она немного грубовата и закопчена, но зато очень добра и дятельна. Стоитъ ей только перемнить фамилію, и все будетъ въ порядк. Другая — это молоденькая горничная, прислуживавшая намъ за столомъ, она приходится далекою родственницей Маріанн и недавно пріхала къ ней помогать и учиться хозяйству. Она бдна, но здорова, правдива и кажется мн кроткимъ и послушнымъ ребенкомъ. Боле я ничего не скажу о ней, вы сами поймете меня! Взвсьте же, посовтуйтесь и потолкуйте другъ съ другомъ и сообща вынесите мн свой приговоръ. Вы окажете мн большую услугу. Въ случа несогласія въ мнніяхъ, пускай ршаетъ большинство. Теперь я ухожу и оставляю вамъ этотъ бронзовый колокольчикъ. Позвоните въ него какъ можно громче, когда вы придете къ окончательному ршенію. Тогда я явлюсь, чтобы принять свою судьбу изъ вашихъ бленькихъ ручекъ.

При этихъ словахъ, сказанныхъ необыкновенно серьезнымъ тономъ, онъ поспшно вышелъ изъ комнаты, такъ что ни одна изъ его возлюбленныхъ не успла проронить слова. Он неподвижно продолжали сидть на своихъ мстахъ, какъ въ настоящемъ совт, и съ изумленіемъ молча переглядывались. Он были такъ озадачены, что ни одна не знала, съ чего начать. Первая заговорила Саломе:

— Нтъ, это невозможно, — сказала она: — Если ландфохтъ серьезно хочетъ имть семью, то нужно найти ему подходящую жену. Онъ теперь вполн устроился, и если только поискать, то безъ трудна можно найти ему достойную партію. Мы должны всми силами удержать его отъ фантазіи жениться на первой встрчной.

— Я согласна,— задумчиво сказала Аглая,— прежде всего надо затянуть дло, чтобы выиграть время.

‘Еще бы,— подумала про себя Саломе,— а тамъ ты, пожалуй, сама еще за него выйдешь! Но это не удастся: я уже имю для него въ виду другую!’ Но вслухъ она ничмъ не выдала себя и сказала:

— Да, конечно, прежде всего нужно выиграть время. Позвонимъ и скажемъ ему, что сейчасъ ничего не можемъ ршить, и дадимъ свой совтъ немного погодя.

Съ этими словами она уже протянула руку къ звонку, но вдругъ самая младшая изъ всхъ, Варвара Тумейзенъ удержала ее и энергично воскликнула своимъ звонкимъ голоскомъ:

— Нтъ, я не согласна! Откладывать совсмъ нечего. Онъ долженъ жениться, это вполн естественно, и, конечно, на старшей, потому что въ его годы было бы неприлично взять совсмъ молоденькую жену!

— Какая гадость,— возразила на это Вендельгардъ,— жениться на этой старой трещетк. Я стою за молоденькую: она хороша собой и скромна, онъ воспитаетъ ее по-своему, а если она бдна, то тмъ лучше: тмъ благодарне она будетъ ему!

Саломе и Аглая въ одинъ голосъ раздраженно принялись объяснять имъ, что прежде всего надо договориться, будутъ ли он вообще ршать сегодня или согласны подождать. Тогда Варвара Тумейзенъ съ еще большею настойчивостью воскликнула, что она не хочетъ откладывать и стоитъ за старшую. Впрочемъ, прибавила она, если большинство постановитъ отсрочить выборы, она предлагаетъ поискать ему достойную невсту. Есть, говорила она не одно почтенное семейство, со взрослыми барышнями, и многимъ деканскимъ дочерямъ пора замужъ: все это двушки добродтельныя и воспитанныя въ строгихъ правилахъ, и каждая могла бы быть полезна все еще легкомысленному и неуравновшенному ландфохту.

Завязался почти ожесточенный споръ. И только одна Фигура Лёй еще не высказалась. Она была блдна, и на душ ея было такъ тяжело, что она не могла вымолвить ни слова. Фигура обыкновенно сразу угадывала вс продлки и выдумки своего друга, но на этотъ разъ, искренно любя его, приняла его шутку за чистую правду. Она видла, что пришло, наконецъ, то, чего она такъ долго желала ему и такъ боялась для себя! Но, сдлавъ надъ собою усиліе, она оправилась и попросила выслушать ее.

— Милыя пріятельницы,— начала она,— я думаю, что, откладывая наше ршеніе, мы ничего не выиграемъ въ этомъ дл. Вроятне всего, что онъ самъ уже сдлалъ выборъ, и притомъ ршилъ жениться на молоденькой двушк. А насъ онъ спросилъ просто изъ предупредительности и своей постоянной склонности къ шуткамъ и ждетъ отъ насъ подтвержденія своему выбору. Ни за что не поврю, чтобъ онъ женился на Маріанн, ея лицо не говоритъ за это, и старуха слишкомъ умна для этого. Если мы ничего не ршимъ, то обидимъ его и я, съ своей стороны, глубоко убждена, что мы вс завтра же будемъ извщены о его помолвк.

Маленькое собраніе нашло это предположеніе весьма вроятнымъ.

— Итакъ, я предлагаю приступить къ голосованію,— сказала Саломе.— Не знаетъ ли кто-нибудь, сколько ему теперь лтъ?

— Ему безъ малаго сорокъ три года,— отвтила фигура.

— Сорокъ три,— повторила Саломе, — такъ, я стою за молоденькую.

— А я за старую,— запальчиво воскликнула Варвара Тумейзенъ. Нжная Славка на этотъ разъ не оправдывала своего прозвища. Она проявляла такую же жестокость въ этомъ вопрос, какою были одушевлены мстительные судьи на томъ кровавомъ совщаніи.

— А я стою за молодую,— возразила прекрасная Вендельгардъ, хлопнувъ слегка цлоскою ручкой по столу.

— Я — за старую,— промолвила Аглая нершительно и задумчиво глядя передъ собой.

— Теперь у насъ голоса раздлились поровну: фигура Лёй, ты ршаешь,— обратилась къ ней Саломе.

— Я стою за молоденькую,— сказала она, и Саломе тотчасъ же схватила звонокъ и принялась усердно звонить.

Прошло нсколько минутъ, прежде чмъ явился ландфохтъ. Въ зал царила глубокая тишина, и самыя противоположныя чувства волновали сердца женщинъ. Фигура съ трудомъ могла скрыть дв крупныхъ слезы, повисшія на ея рсницахъ, она привыкла за эти годы къ мысли, что Ландольдъ останется холостымъ на всю жизнь, и предчувствовала теперь полное одиночество. Ей помогла скрыть волненіе выдумка Вендельгардъ, которая предлагала, прежде чмъ объявить ландфохту приговоръ, заставить его поцловать старую ключницу, тогда, говорила она, онъ подумаетъ, что мы выбрали ее, и мы угадаемъ по его лицу, серьезно ли склоненъ онъ жениться на ней. Предложеніе было одобрено, несмотря на горячее противодйствіе Фигуры, которая хотла избавить ландфохта отъ непріятной сцены.

Въ это мгновеніе распахнулась дверь, и ландфохтъ торжественно вступилъ въ комнату, ведя подъ руку фрау Маріанну. Казалось, она заране хотла задобрить присутствующихъ и забавно кланялась и присдала во вс стороны. Но при этомъ она лукаво бросала на всхъ такіе пронизывающіе взгляды, что хорошенькія присяжныя сконфуженно и робко молчали. Первый заговорилъ ландфохтъ.

— Въ твердой увренности, что милыя мои доброжелательницы укажутъ мн на путь благоразумія и примутъ во вниманіе мои годы, я привожу сюда мою избранницу и немедленно же готовъ помняться съ нею кольцами.

И опять, какъ только онъ кончилъ, фрау Маріанна стала низко кланяться во вс стороны, а бдныя возлюбленныя терялись и смущались все боле. Ни одна изъ нихъ не ршалась вымолвить слова, и даже Варвара и Аглая, голосовавшія за нее, невольно боялись ея. Одна фигура Лёй, глубоко опечаленная паденіемъ любимаго человка, серьезно избравшаго себ въ жены старую искательницу приключеній, давно уже имвшую девять человкъ дтей, поднялась со своего мста и голосомъ, невольно выдаваи шимъ ея душевное волненіе, сказала:

— Вы ошибаетесь, господинъ ландфохтъ. Мы хотимъ, чтобы вы женились на молоденькой родственниц этой доброй женщины. Надемся, что вы послушаетесь нашего совта, а не въ шутку просили нашего ршенія.

— Боюсь, что это все же такъ,— отвтилъ ей съ улыбкою ландфохтъ, подошелъ къ столу и позвонилъ. Раздался громкій смхъ Маріанны, и въ комнату вошелъ мальчикъ, представлявшій собою горничную, въ своемъ собственномъ плать. Ландольдъ представилъ его дамамъ, какъ сына пастора изъ Фелладена.

— Ну, если вы запрещаете мн жениться на старшей,— сказалъ онъ,— да она, судя по ея смху, къ тому же вовсе этимъ не огорчена, а молоденькая невста успла тмъ временемъ превратиться въ мальчика, длать нечего, и я думаю, пока все можетъ остаться по-старому! Простите мн нескромную шутку и примите мою благодарность за ваши добрыя желанія и за то, что не сочли еще меня старикомъ. Да и какъ бы могло быть иначе, когда мои милыя судіи сами цвтутъ вчною молодостью и красотой?

Онъ подалъ имъ по очереди руку, поцловалъ каждую въ губы и ни одна изъ нихъ не противилась ему.

Фигура возбудила общее веселье радостнымъ восклицаніемъ:

— Выходитъ, значитъ, что онъ все-таки провелъ насъ!

Съ веселымъ чириканіемъ вспорхнули он, какъ легкая стая птицъ, спустились въ садъ и пришли къ маленькой пристани на берегу озера, гд ихъ ждала лодка. Двое молодыхъ матросовъ сидли на веслахъ, а Ландольдъ самъ помстился у руля. Лодка была украшена навсомъ изъ свжей зелени и пестрыми флажками. Поодаль плыла другая лодка съ музыкой, простыя мелодіи валторнистовъ чередовались со звонкими пснями жешфнъ. На душ ихъ было спокойно, он были счастливы, уврившись, что нравятся ландфохту, и радовались его тихому счастью. Изъ глубины цюрихскихъ горъ и лсовъ имъ вторило тихое эхо, огромныя, ослпительно-блыя Гларнскія Альпы смотрлись въ зеркальную поверхность голубого глубокаго озера. Когда прощальные лучи солнца озолотили вершины горъ и цвтъ голубого озера потемнлъ и сталъ уже казаться синимъ, Ландольдъ направилъ лодку къ замку и такъ тихо причалилъ къ берегу, что пніе не прервалось и его возлюбленныя выскочили изъ лодки, продолжая пть.

Въ замк ихъ ждали уже четверо молодыхъ людей, которыхъ хозяинъ пригласилъ къ вечеру на маленькій балъ. Соломонъ Ландольдъ протанцовалъ съ каждой изъ своихъ возлюбленныхъ и, когда наступила пора расходиться, далъ каждой изъ отъзжающихъ провожатымъ одного изъ четырехъ молодыхъ людей. Фигуру же проводилъ мальчикъ, игравшій роль горничной.

При отъзд гостей снова палили изъ пушекъ, а затмъ, съ наступленіемъ темноты, былъ спущенъ флагъ съ кровли высокой башни.

— Ну, фрау Маріанна,— спросилъ ландфохтъ, когда врная экономка принесла ему вечерній напитокъ,— какъ же вамъ понравился этотъ конгрессъ моихъ бывшихъ возлюбленныхъ?

— А, ей-Богу же, очень понравился,— сказала она,— никогда бы я не подумала, что пять отказовъ могутъ спустя столько лтъ дать такое пріятное развлеченіе. Это не всякій суметъ сдлать, какъ вы! Но зато теперь у васъ въ душ миръ, насколько это возможно на земл, ибо полный и вчный ожидаетъ людей только тамъ, гд теперь живутъ мои девять ангелочковъ!

Такъ окончилось это славное празднество. Спустя нкоторое время Ландольдъ былъ назначенъ ландфохтомъ владнія Эглисау на Рейн, гд онъ и жилъ, пока не кончились всякія ландфохтства вмст со всмъ феодальнымъ порядкомъ въ 1798 году. Онъ пережилъ затмъ тяжелое время, когда цвтущія долины и горы его родины наводнили чужія войска французовъ, австрійцевъ и русскихъ. Хотя онъ уже не служилъ, но былъ неутомимъ и дятеленъ попрежнему, всюду являлся, какъ и раньше, верхомъ на кон и часто помогалъ дломъ или совтомъ. Но среди бдствій и общей смуты онъ сохранилъ художественный взоръ и умлъ подмчать характерные образы, которые, какъ въ кошмар, мелькали передъ нимъ. Въ разгар боевъ, происходившихъ на родныхъ ему съ дтства мстахъ, отъ него не ускользали ни зарево ночного пожара, ни образы лазутчиковъ-казаковъ или венгерцевъ. Когда, наконецъ, буря стихла, Ландольдъ часто перезжалъ съ мста на мсто, охотился, здилъ верхомъ, писалъ свои картины и скончался въ 1818 году въ замк Андельфингенъ на Тур. О послднихъ дняхъ престарлаго ландфохта его біографъ передаетъ слдующее. Въ теплые лтніе дни онъ часто подолгу сидлъ въ тни платановъ, въ особенности во время жатвы, когда плодородная мстность пестрла жнецами. Онъ любилъ смотрть на нихъ съ вершины холма. Когда же къ нему доносилось снизу изъ широкой долины пніе работавшихъ жнецовъ, онъ срывалъ зеленую вточку или просто листокъ, насвистывалъ самъ мелодію крестьянской псни и часто засыпалъ подъ ея звуки, какъ утомившійся жнецъ на своихъ снопахъ.

Позднею осенью, когда послдніе листья облетли съ деревьевъ, на семьдесятъ седьмомъ году жизни, онъ почувствовалъ приближеніе конца.

— Да, на этотъ разъ маленькій стрлокъ мтко цлилъ,— сказалъ онъ, указывая на скелетикъ изъ слоновой кости, доставшійся ему по наслдству отъ бабушки. Фигура Лёй умерла еще въ предыдущемъ столтіи. При жизни она выпросила у него эту маленькую бездлушку, которая, какъ она говорила, забавляла ее. Посл ея смерти онъ взялъ скелетикъ опять и поставилъ къ себ на письменный столъ.

Фрау Маріанна тихо скончалась въ 1808 году, утомленная трудами и врнымъ исполненіемъ долга. Она была погребена съ почестями, и ее провожало до могилы много народу, какъ знатную особу.

Перев. Е. Н. Черемисинова.

‘Русская Мысль’, кн. VIII—IX, 1916