Правда о Порт-Артуре, Ножин Евгений Константинович, Год: 1907

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Е. К. Ножинъ.

Правда о Портъ-Артур

Часть II.

ИЗДАНІЕ П. А. АРТЕМЬЕВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типолитографія ‘Герольдъ’ (Вознес. пр., 3).

1907.

Правда о Портъ-Артур

ЧАСТЬ II.

Nec est ad astra mollis e terris via.

Senec. Herc. fur. 437.

Hectora qui nosset, si felix Troja fuisset?

Publica virtuti per mala facta via est.

Ovid. Trist. 4. 3. 75.

Періодъ третій.

Итакъ, чего такъ боялись, чему не хотли врить — свершилось.
Началась тсная блокада крпости…
Лишь только Фокъ оставилъ Волчьи горы и занялъ передовые опорные пункты, въ Артур среди его мирнаго населенія началась паника.
Никто уже теперь не врилъ, что крпость въ состояніи будетъ долго устоять.
Вс начали спшно собираться. Вс, кто имлъ средства и право выхать изъ Артура, бросились къ китайцамъ нанимать шаланды.
Т, кто старался успокоить всполошившихся горожанъ, не имли успха.
— Помилуйте, еще нсколько дней тому назадъ увряли, что японцевъ дальше Зеленыхъ горъ никогда не пустятъ — а они уже сидятъ на Волчьихъ горахъ. Нтъ, довольно насъ обманывали, никому и ничему больше не вримъ… — говорили артурцы и спшно собирались въ путь.
Но какъ и на чемъ было узжать?! Объ этомъ мало думали. Только бы выхать скорй изъ крпости.
Стессель и K® совершенно потеряли голову и на вс обращаемые къ нимъ вопросы отвчали, что имъ нтъ дла до мирныхъ жителей: это дло коменданта крпости и его штаба.
Вce направилось въ штабъ. Генералъ Смирновъ безпрепятственно выдавалъ разршенія на выздъ изъ крпости всмъ, кто имлъ на это право.
По дорог въ Голубиную бухту потянулись извозчики…
Въ одинъ изъ слдующихъ вечеровъ я узнаю, что большинство отъзжавшихъ вернулось.
Какъ? почему? отчего?!
Да очень просто! Японцы не пропустили шаландъ въ Чифу.
Часть ихъ успла проскользнуть незамченными сторожевыми судами и уйти въ море — остальныя же были остановлены боевыми выстрлами японскихъ миноносцевъ и прибуксированы къ берегу.
Вотъ какъ это произошло — передаю разсказъ одной изъ женщинъ, вернувшихся съ шаланды.
— Услись мы въ шаланду. Много насъ было: женщины, дти, мужчины, чиновникъ какой-то. Сидимъ и попутнаго втра ждемъ. Отошли отъ берега всего шаландъ пять. Слава Богу, больше не въ Артур! Путь хотя впереди большой, опасный, по морю нужно хать, да еще въ китайской шаланд, и боязно, очень боязно, а все же лучше, чмъ въ Артур. Упаси Боже, какъ начнутъ это стрлять! Да, такъ вотъ это сидимъ и втра ждемъ. Китайцы веслами юлятъ — значитъ, направленіе держатъ. Темно стало. Другихъ шаландъ не видать. Огня не зажигаемъ. Сидимъ тихонечко и молчимъ. Какъ же, нельзя — японцы могутъ услышать. Дтей собрали. Сказки имъ разсказываемъ. Маленькихъ съ матерями подъ палубу спрятали. Вс притаились. Совсмъ темно стало. Втерокъ слабенькій задулъ, китайцы паруса начали натягивать. Наконецъ тронулись. Тихонько впередъ подвигаемся и смотримъ кругомъ. Ничего не видать. Вокругъ и вдаль темная вода. Тамъ, гд Артуръ долженъ быть, тоже темно. Только иногда словно зарница блеснетъ. То были выстрлы.
Подошелъ старый китаецъ.
— Шибко тихо есть…
— Тише, тише, смотрите — по всей шаланд шепотъ прошелъ. Впереди что-то зачернло, дымъ надъ нимъ. Батюшки, японцы! Огонекъ… бухъ… выстрлъ… Просвисталъ снарядъ и упалъ за нами. На шаланд вс закричали, забгали. Быстро приближался миноносецъ. Еще выстрлъ. Боже мой, что было у насъ: крикъ, шумъ, визгъ, плачъ… Наконецъ миноносецъ присталъ къ намъ. Нсколько матросовъ и офицеръ перебрались на шаланду. Матросы съ ружьями, офицеръ съ саблей.
Срамное у насъ произошло. Женщины сбились въ кучу и со страхомъ ожидаютъ, что будетъ, дти плачутъ, а мужчины нкоторые на колни стали и съ плачемъ въ голосъ просятъ, чтобы ихъ не убивали…
Японцы смялись и между собой что-то говорили.

 []

Потомъ намъ объявили, что мужчинъ возьмутъ на миноносецъ, а намъ разршаютъ вернуться въ Артуръ.
— Скажите въ Артур, чтобы больше никто не смлъ въ Чифу на шаландахъ хать, будемъ шаланды разстрливать. Все равно всхъ будемъ разстрливать, кто бы на нихъ ни былъ.
Когда намъ это объявили, мужчины опять стали плакать и просить, чтобы ихъ не убивали, а отпустили въ Артуръ.
Японцы ничего имъ не отвчали и молча повели на миноносецъ. Офицеры же, стоявшіе на миноносц, что-то кричали нашимъ, шипли по-своему и громко смялись.
Забравъ нашихъ мужчинъ, миноносецъ отошелъ.
Потомъ, когда его почти совсмъ не было видно, онъ далъ выстрлъ. Снарядъ, недолетвъ до насъ, упалъ въ воду.
Скоро мы добрались до берега и, какъ видите, теперь опять въ Артур.
Столько страху натерплись, что озолоти меня — второй разъ на шаланд не поду. Лучше въ Артур умереть, чмъ утонуть.—
Когда населеніе узнало, что произошло съ шаландами, негодованію на начальствующихъ лицъ не было границъ.
Положеніе дйствительно было тяжелое, въ особенности тхъ, у кого были дти.
Прозжая по городу, я замтилъ, что былого оживленія уже нтъ. Вс поняли, что легкое время прошло, что наступаютъ тяжелые дни.

CXXX.

Извстій съ свера не приходило. Вра въ скорое освобожденіе постепенно слабла.
Многіе подъ вліяніемъ всевозможныхъ, самыхъ невроятныхъ, слуховъ совсмъ упали духомъ.
Гнздо паники и всяческихъ сенсаціонныхъ слуховъ ожило.
Меня удивляло, что члены этого случайнаго союза всегда особенно были энергичны и, если хотите, даже жизнерадостны въ т именно моменты, когда крпость переживала тяжелые и неожиданные удары, а будущность ея становилась очень тревожной.
— Ну, вотъ видите, я вамъ говорилъ, что мы долго не въ состояніи будемъ продержаться на передовыхъ позиціяхъ. Вышло именно такъ, какъ я говорилъ, а не такъ, какъ предполагали наши храбрецы. Нтъ, нтъ, нтъ — что вы тамъ ни говорите, а Артуру скоро будетъ конецъ.
— Не думаю.
— Ахъ, оставьте пожалуйста.
Ну, мсяцъ, два, наконецъ, три продержимся — а что проку?
Какой существенный достигнутъ будетъ этимъ результатъ?
Если Куропаткинъ насъ не выручитъ, Артуръ будетъ взятъ.
А что Куропаткинъ не придетъ, то въ этомъ я боле чмъ увренъ. Въ этомъ уврены вс, кто знаетъ, что представляетъ изъ себя крпость.
— Позвольте…
— Нтъ-съ, не позволю. Куропаткинъ отлично знаетъ, что Артуръ не крпость, что въ немъ нтъ самаго необходимаго. Поврьте, онъ на Артуръ давно махнулъ рукой.
Почему Артуръ долженъ защищаться? Вы думаете, что Артуръ иметъ какое-нибудь значеніе для оперирующей на свер арміи?
Ровно никакого! Артуръ нуженъ японцамъ, а не намъ.
Артуръ долженъ защищаться во имя традицій.
Я васъ спрашиваю — какой существенный результатъ будетъ достигнутъ упорной и продолжительной обороной Артура?
Крпость будетъ взята или сдастся, безусловно! Почему? Потому, что Куропаткинъ махнулъ на нее рукой. Значитъ, существеннаго результата не будетъ достигнуто.
Что же остается? Я васъ спрашиваю и прошу отвтить, что же остается?!?—
— Остается еще очень…
— Вы хотите сказать—очень много. Совершенно врно — очень много. Первое (членъ союза ‘гнздо паники’ загнулъ большой палецъ, а потомъ и пошло): масса убитыхъ, второе: масса раненыхъ, третье: масса вдовъ, сиротъ, калкъ, дармодовъ, четвертое: сколько ужасовъ придется перенести отъ грядущихъ бомбардировокъ! пятое: вс, кто останется въ живыхъ, выйдутъ изъ крпости безусловно нервно-больными людьми, шестое: какое мы имемъ право, защищая честь русскихъ знаменъ, плодить калкъ, вдовъ и сиротъ?..
Мой собесдникъ вдохновился, у него уже не хватало пальцевъ. Онъ схватилъ мою руку и, видимо, на ней ршилъ ‘загибать’ пункты. Я освободилъ руку и попробовалъ возразить, что крпость должна держаться до послдней крайности, а до послдней крайности еще далеко…
— Позвольте, позвольте, позвольте-съ. Это вы можете разсказывать кому угодно, а не мн. Я-то отлично знаю, что до крайности очень близко.
Уйдетъ эскадра — и мы погибли.
Вы знаете, сколько у насъ снарядовъ? Нтъ. А провіанта? Нтъ. А сабель и штыковъ? Нтъ. А орудій и пулеметовъ? Нтъ. А съ духомъ войскъ вы знакомы? Нтъ. А знаете ли вы, что крпость Портъ-Артуръ не иметъ еще Высочайше пожалованнаго штандарта? Нтъ.
Ну такъ вотъ! Вы ничего не знаете, а я все это отлично знаю. Я все это говорю не голословно, а съ фактами-съ въ рукахъ.

 []

Тамъ, сидя въ Россіи и читая въ кресл газету о доблести русскихъ войскъ, пріятно щекотать свое патріотическое самолюбіе. Пускай, молъ, дерутся — Европа и міръ узнаютъ, что за силища эта Россія.
Нтъ-съ, слуга покорный!
Въ Петербург хорошо, а ты вотъ посиди въ Артур въ ожиданіи прелестей бомбардировокъ!
Насъ до сихъ поръ бомбардировали только съ моря. А что будетъ, когда насъ будутъ громить съ сухопутнаго фронта? Вы понимаете ли, понимаете ли вы, что крпость будетъ уязвляться въ каждой ея точк? Не только внутренній, даже вншній рейдъ будетъ обстрливаться. Эскадра будетъ уничтожена, если она во-время не уйдетъ. Мн объ этомъ говорилъ самъ генералъ Смирновъ.
— Надюсь, что генералъ Смирновъ, тмъ не мене, не смотритъ такъ мрачно на будущее.
— Что генералъ Смирновъ! Генералъ Смирновъ фанатикъ!
Онъ твердитъ, что крпость не сдастся. Но онъ забываетъ, что все-таки главное лицо въ крпости не онъ, а генералъ Стессель. А что Стессель не допуститъ кровопролитія — это врно. Мы имемъ на него нкоторое вліяніе. Онъ упрямъ, но онъ не фанатикъ въ род Смирнова. Мы сумемъ въ нужную минуту склонить и Кондратенко…—
Имйте въ виду, что все это говорилось, когда еще ни одного снаряда не упало съ сухопутнаго фронта. И говорилось это не простымъ обывателемъ Артура, а человкомъ по своему положенію очень солиднымъ и носящимъ военный мундиръ.
Я попробовалъ возразить еще.
— Неужели вы думаете, что генералъ Кондратенко способенъ противостать Смирнову въ дл упорной защиты крпости?
— Я этого не говорю. Я говорю, что стоитъ только генералу Кондратенко притти къ заключенію, что дальнйшая оборона безцльна, и онъ убдитъ Стесселя капитулировать. Не забудьте, что Разнатовскій, Фокъ, Савицкій и много другихъ противъ упорной защиты. Вс они прекрасно понимаютъ, что дло проиграно. Кто себ врагъ?!
Намъ нужно отбить штурмъ, одинъ только штурмъ, и потомъ съ честью капитулировать. Поймите вы, что Артуръ вовсе не крпость, а укрпленный лагерь.
Уже наши войска доказали свою доблесть…
— Ужъ не на Киньчжоу ли?
— Да, если хотите, то и на Киньчжоу. Фокъ берегъ людей. Онъ прекрасно зналъ, что рано или поздно Киньчжоу падетъ.
А Зеленыя горы? Помилуйте, два мсяца держались.
Теперь на прибавку еще одинъ отбитый штурмъ — и роль Артура сыграна.
Погибнуть можно, но съ умомъ, съ пользою для дла.
Почему не умереть, если это спасетъ кампанію? А кампанія, ясно теперь уже, проиграна.
За что я цню, а Россія еще оцнитъ генераловъ Стесселя, Фока и Рейса? За то, что они берегутъ ввренныхъ имъ людей.
Они отобьютъ одинъ штурмъ, а потомъ сумютъ съ честью выйти изъ положенія осажденнаго.
А Смирновъ? Смирновъ—это фанатикъ! Что для него люди?— пшки! Онъ, видите ли, комендантъ и поэтому никогда не сдастъ крпости. Мы для него пушечное мясо.
Счастье наше, что въ Петербург спохватились и во-время его ограничили… —
Что мн оставалось длать? Съ покорностью выслушать всю эту белиберду, придя домой, занести въ свой дневникъ, а на слдующій день отправиться къ полковнику М. А. Тыртову и отвести у него душу. Такъ я и сдлалъ.
Прихожу 21-го іюля къ Михаилу Алексевичу и разсказываю о разглагольствованіяхъ X.
Полковникъ Тыртовъ внимательно меня выслушалъ и говоритъ:
— Тому, что въ крпости вообще говорятъ подобныя вещи, я не удивляюсь: у страха глаза велики, а разсудокъ малъ. Но я удивляюсь, какъ можетъ говорить подобныя рчи такое, по всей видимости, почтенное лицо, какъ X. Ему это положителыю непростительно. Онъ не долженъ забывать, что онъ офицеръ. И притомъ офицеръ съ виднымъ положеніемъ въ крпости. То, что онъ говоритъ, можетъ быть принято на вру младшими чинами и крайне губительно отозваться на настроеніи войсковыхъ массъ.
Его настолько разстраиваетъ всякая неожиданность, что онъ положительно теряетъ способность логическаго мышленія и подчасъ способенъ говорить абсурды.
Онъ вообще не уметъ себя вести въ окружающей его обстановк.
Простившись съ полковникомъ Тыртовымъ, я зашелъ въ магазинъ экономическаго общества.
Въ магазин толпа.
Солдаты-продавцы едва успваютъ отпускать товаръ.
Спрашиваю у завдующаго магазиномъ — что случилось? Почему такой наплывъ покупателей?
— Во-первыхъ, завтра праздникъ, а во-вторыхъ, вс длаютъ себ запасы. Какъ только наши оставили Волчьи горы и противникъ продвинулся къ крпости, вс ршили, что пора запастись всмъ необходимымъ. Теперь уже не врятъ въ скорую помощь съ свера.

 []

Въ толп замтилъ знакомаго офицера. Поздоровались.
— А, господинъ корреспондентъ! Ну, какъ дла? Что подлываете? Слышали, чмъ кончился сочиненный романъ про m-me Тауцъ?
— Какъ же, слышалъ. Дло было такъ.
На одной изъ шаландъ, отправившихся въ Чифу, была супруга полицмейстера г-жа Тауцъ.
По городу посл возвращенія части шаландъ распространился слухъ, что шаланда, на которой ухала жена полицмейстера, очень еще молоденькая дамочка, попала въ руки японцевъ. Не возвращена же шаланда въ Артуръ по той простой причин. что m-me Тауцъ очень понравилась японцамъ.
Толкамъ и пересудамъ, конечно, не было границъ. Дамскій элементъ Артура, какъ боле чуткій ко всему, что носило романическіи характеръ, далъ своей фантазіи волю, и исчезновеніе m-me Тауцъ облеклось въ романъ изъ японо-артурской войны.
До начала войны въ m-me Тауцъ (тогда еще двушку) былъ влюбленъ японскій офицеръ, проживавшій въ Артур въ качеств парикмахера. Парикмахеръ этотъ впослдствіи ежедневно брилъ ея супруга и поклялся, что рано или поздно m-me Тауцъ будетъ принадлежать ему, мнимому парикмахеру.
Шаланда была настигнута у береговъ Квантуна, вс русскіе были умерщвлены, а m-me Тауцъ была спасена своимъ поклонникомъ и теперь въ его власти.
Быть можетъ, авторши и восхищались постоянствомъ японца, съ каждымъ днемъ прибавляя новую главу въ сочиненномъ ими роман, но несчастному законному супругу, самому полицмейстеру, было не до восхищенія.
Бдный Тауцъ метался со своими конными полицейскими по ближайшимъ бухтамъ, разыскивая слды своей молодой супруги, оставляя на произволъ судьбы ввренную ему позицію.
Много было загнано лошадей, много несчастныхъ китайцевъ испробовали на своихъ спинахъ силу русской нагайки…
Но вдь каждая исторія чмъ-нибудь да кончается. Кончился и фантастическій романъ m-me Тауцъ.
Скоро въ Артуръ пришло извстіе, что m-me Тауцъ благополучно прибыла въ Чифу и шлетъ свой искренній привтъ законному супругу.
Полицмейстеръ повеселлъ, китайцы и артурскій пролетаріатъ вздохнули свободне.
Авторамъ романа стало скучно. Въ глазахъ дамъ г. Тауцъ потерялъ обаяніе несчастнаго супруга.

Парадъ 22-го іюля.

Утромъ, часовъ около 9-ти, я отправился къ фотографу Липпейнтнеру съ цлью пригласить его снять на плацу передъ отрядной церковью парадъ войскъ.
Фотографъ съ удовольствіемъ было согласился, но узнавъ, что на парад будетъ самъ Стессель, заявилъ:
— Нтъ, я очень боюсь этого генерала. Онъ меня прогонитъ. Вы имете разршеніе? Если не имете — я не поду. Этотъ генералъ все можетъ. Онъ можетъ подарить мн розги.
Какъ я ни уговаривалъ австрійца — послдній былъ твердъ въ своемъ ршеніи. Пришлось итти къ Стесселю. Едва я вышелъ изъ воротъ Пушкинскаго училища — какъ изъ-за угла стессельскаго дома показалась крупная фигура самого генерала, эскортируемая взводомъ казаковъ. Генералъ направлялся въ церковь —былъ 10-й часъ на исход.
Начальникъ раіона, осадивъ коня и поздоровавшись со мной очень привтливо, спросилъ:
— Вы тоже въ церковь?
— Такъ точно, ваше превосходнтельство. У меня, ваше превосходительство, есть просьба.
— Говорите, говорите. Чмъ могу служить господину военному корреспонденту?
— Ваше превосходительство (я привыкъ со старшими говорить почтительно), разршите мн снять парадъ и для этой цли пригласить фотографа.
— Кто онъ? штатскій?
— Такъ точно, ваше превосходительство, штатскій и при этомъ еще австрійскій подданный.
— Хорошо. Только вы за нимъ наблюдайте. Вы за него отвчаете.
— Почему же, ваше превосходительство?
— Вы же за него просите. Я и понятія даже не имлъ, что въ крпости есть австрійскій подданный. Онъ, можетъ быть, шпіонъ. Надо спросить Тауца. Я ему скажу. Такъ нельзя. Вы его пригласите, пусть снимаетъ. а Тауцу нужно сказать. Пожалуй, въ крпости есть еще японскіе подданные…
Генералъ тронулъ лошадь.
— … Вы снимайте, если хотите, только фотографъ, пожалуй, шпіонъ…
Я пожаллъ, что распустилъ свой языкъ, но было уже поздно.
Вернувшись къ фотографу и сообщивъ ему, что генералъ Стессель далъ разршеніе — я усадилъ его въ коляску со всми его аттрибутами и быстро довезъ до церкви.
Парадъ уже начался. Генералъ по обыкновенію говорилъ войскамъ зажигательныя рчи.
Вся площадь передъ входомъ въ крпость была усяна свободными отъ службы офицерами, чиновниками, дамами, обывателями.
День былъ жаркій, ясный, солнечный.
Большинство присутствовавшихъ было въ блоснжныхъ кителяхъ, дамы блистали изящными свтлыми нарядами, которымъ могъ позавидовать любой модный и фешенебельный курортъ. У всхъ оживленныя лица, улыбки…
Ничто, положительно ничто не напоминало, что Артуръ уже осажденъ и съ моря и съ суши.
Ничто не говорило, что не сегодня-завтра, а то, можетъ быть, сейчасъ, сію минуту непріятель откроетъ бомбардировку города.

 []

Когда бомбардировка надвигалась съ моря, крпость задолго до ея начала узнавала, что она приближается. Наблюдательные посты доносили о приближеніи непріятельской эскадры, когда она еще была за видимостью горизонта Артура.
Теперь же, когда противникъ притаился за горами, которыя мы различаемъ невооруженнымъ глазомъ, теперь, когда мы отлично знаемъ, что непріятель энергично и быстро возводитъ батареи, подвозитъ, устанавливаетъ орудія — мы не могли предугадать день и часъ, когда японцы откроютъ по насъ огонь.
Никто не могъ предвосхитить, когда раздастся первый выстрлъ съ суши по городу, но большинство уже отлично знало, что площадь города ежеминутно можетъ быть обстрлена въ любой ея точк.
Какъ тогда, такъ и теперь, я не могъ и не могу понять, чмъ можно было объяснить это спокойствіе передъ смертельной опасностью, которая ежесекундно могла разразиться надъ всми собравшимися, разряженными, покойными и флиртирующими, улыбающимися, спорящими, хохочущими, злословящими, сплетничающими…
Было ли это нмой покорностью передъ неизбжнымъ, или то была истинно-русская увренность — ‘авось’, ничего не будетъ?
Парадъ приходилъ къ концу. Войска перестраивались къ церемоніальному маршу. Фотографъ возился съ установкой большого аппарата.
Среди публики появленіе фотографа произвело нкоторую сенсацію.
— …Господа, сейчасъ Стессель будетъ увковченъ, говоритъ кто-то въ толп мастеровыхъ.
Полицмейстеръ, огромнаго роста мужчина, повернулся въ сторону говорившаго и такъ сердито посмотрлъ на смявшихся, что т сразу примолкли. Одинъ изъ мастеровыхъ, однако, не вытерплъ и еще громче сказалъ:
— Чего буркалы вытаращилъ? Небось, здсь мы не въ твоей власти, здсь не арестный домъ…
Полицмейстеръ продолжалъ бросать молніеносные взгляды, около него суетился околодочный, что-то страстно хотлъ ему сказать, вскидывая голову и безпрестанно прикладывая руку къ козырьку — совершенный видъ молодого вороненка, приготовляющагося броситься на намченную жертву. Очевидно, готовился маленькій скандалъ, который неминуемо бы разыгрался при благосклонномъ участіи полиціи — но вотъ раздалась команда, зашумлъ оркестръ… Фотографъ спрятался подъ плащъ. Стессель, окруженный сонмомъ своихъ наперсниковъ, благодарилъ проходившіе мимо него взводы стрлковъ, артиллеристовъ, казаковъ и моряковъ.
Парадъ кончился. Начальствующія лица тронулись въ Маріинскую больницу, праздновавшую въ этотъ день свой годовой праздникъ.
Пріхалъ туда съ полковникомъ Артемьевымъ и я.
Въ саду Краснаго Креста уже прогуливался комендантъ крпости Смирновъ, о чемъ-то разговаривая съ гражданскимъ комиссаромъ Вершининымъ. Мы подошли къ нимъ. Поздоровались.
— …Отлично — отчего-же, Александръ Ивановичъ?— я вполн раздляю ваше желаніе, продолжалъ свою бесду Смирновъ съ Вершининымъ: это вполн будетъ отвчать настроенію жителей и гарнизона. Только предупреждаю, оркестровъ дамъ сколько угодно, а войскъ ни полвзвода.
Теперь такое тревожное время, что все должно быть на своихъ мстахъ и на чеку. Войскъ съ оборонительнои линіи отвлекать немыслимо. Полковые священники могутъ обойти съ молитвой участки своихъ полковъ — полагаю, что это будетъ цлесообразне… Итакъ, Александръ Ивановичъ, вопросъ ршенъ: молебенъ 25-го, оркестровъ сколько угодно, но войскъ ни полвзвода…
Только предупреждаю, меня на молебн не будетъ — съ ранняго утра узжаю на сверо-восточный фронтъ.
— Вполн согласенъ, спшу съ готовностью подчиниться ршенію вашего превосходительства.
— А-а! Прасковья Георгіевна, и вы пожаловали,— здороваясь съ m-me Тыртовой, сказалъ Смирновъ: не боитесь? А вдругъ начнутъ стрлять. Вотъ Александръ Ивановичъ 25-го устраиваетъ крестный ходъ и молебенъ на городской площади — боюсь я, что къ тому времени японцы начнутъ бомбардировать городъ.
Судя по работамъ осаждающаго, прежде всего подвергнутся бомбардировк внутренняя гавань (ковшъ), портъ и Старый городъ.
Гд мы съ вами стоимъ — это мсто тоже будетъ небезопаснымъ. А Стрлковая, ваша улица, улицы, прилегающія къ порту и гавани, находясь на створ непріятельскихъ батарей, будутъ сильно страдать. Вс недолеты будутъ ложиться въ указанныхъ направленіяхъ.
— Ну, Константинъ Николаевичъ, вы неутшительныя новости говорите.
— Э, барыня, все это будутъ цвточки, ягодки-то впереди. Ничего — и мы будемъ задавать японцамъ. Посмотрите кругомъ — это теперь все молчитъ, а какъ заговоритъ — и японцамъ будетъ не сладко.
Будемъ надяться, что японцы будутъ давать перелеты и ваша улица не пострадаетъ.
Однако, чего же это мы ждемъ, ваше превосходительство, обратился Смирновъ къ подходившему егермейстеру Балашову.
— Стесселя, ваше превосходительство, Стесселя. Хотя можно уже начать, часъ уже давно наступилъ.
Въ садъ Маріинской больницы черезъ широко распахнутыя ворота какъ разъ въ это время възжалъ давно ожидаемый начальникъ раіона.
Балашовъ, въ бломъ кафтан, съ красной лентой черезъ плечо, поспшилъ навстрчу съ искреннимъ привтствіемъ.
— Опоздалъ, опоздалъ. Боевыя распоряженія задержали. Идемте, идемте… гудлъ голосъ прибывшаго.
Наконецъ довольно продолжительный молебенъ кончился.
Заручившись согласіемъ генерала Стесселя, я ршилъ и здсь снять группу. Липпейнтнеръ уже ожидалъ. Сообщилъ о своемъ желаніи Балашову, какъ хозяину праздника.

 []

Послдовало согласіе, но, какъ всегда на каждомъ истинно-русскомъ торжеств, не обошлось безъ маленькаго, на первый взглядъ, но въ сущности очень серьезнаго инцидента.
Когда вс вышли въ садъ, я предложилъ всмъ стать у террасы, при чемъ принялъ дятельное участіе въ установк группы. Стессель торопилъ. Когда вс сгруппировались, онъ обращается ко мн:
— Чего мы ждемъ? Снимайте!
— Сейчасъ придетъ батюшка, говорю я.
— Отлично можно и безъ поповъ, чего онъ тамъ копается? Снимайте же!
Лпппейнтнеръ смотритъ на меня вопросительно.
— Ваше превосходительство, батюшка уже идетъ, онъ кропитъ св. водой помщенія… Генералъ сдлалъ нетерпливый жестъ и прибавилъ полнымъ голосомъ: Не понимаю, зачмъ понадобился тутъ попъ…
Вышелъ съ крестомъ и въ облаченіи священникъ, служившій молебенъ, и, крайне сконфуженный, приткнулся съ боку къ групп.
Группы этой отпечатать не удалось — т. к., во-первыхъ, вышла она крайне неудачной, а во-вторыхъ, она была уничтожена взрывомъ одного изъ снарядовъ, разрушившимъ ателье нашего единственнаго въ Артур профессіональнаго фотографа.
Посл молебна мы съ полковникомъ Артемьевымъ отправились въ Новый городъ съ цлью постить въ госпитал раненаго князя Гантимурова.
Больному длали перевязку, и поэтому пришлось очень долго ждать.
Въ этомъ же госпитал содержался въ отдльномъ помщеніи, охраняемомъ часовымъ, плнный больной японскій офицеръ.
Намъ разршили его навстить.
Больной не слышалъ нашего прихода. Онъ стоялъ у окна и задумавшись глядлъ вдаль, въ промежутокъ горъ, гд блестла гладь океана…
Услышавъ наши шаги, онъ быстро обернулся и, привтствуя насъ глубокимъ поклономъ, вопросительно на насъ посмотрлъ.
Я не зналъ, подать ему руку, или нтъ. Артемьевъ тоже, видимо, колебался. Руки мы ему не подали.
Предложивъ ему рядъ незначительныхъ вопросовъ и получивъ въ отвтъ нсколько кивковъ головы и продолжительиое безмолвное шипніе съ глубокимъ поклономъ въ конц, мы разстались.
Проходя по корридорамъ госпиталя, я, находясь еще подъ впечатлніемъ плннаго офицера, старался уяснить себ, почему я, войдя къ нему въ палату, просто не подалъ руки, а задумался и въ результат не подалъ. Оскорбить я его, безусловно, не хотлъ: лежачаго не бьютъ. Въ храбрости японцевъ я усплъ уже убдиться. Почему же? Представьте — мн было неловко подать руку офицеру, сдавшемуся, не будучи раненымъ, въ плнъ.
Я тогда былъ убжденъ, что въ плнъ сдается только тотъ, кто не въ силахъ уже больше защищаться. Я былъ увренъ, что русскіи солдатъ и офицеръ здоровыми въ плнъ не пойдутъ. Я врилъ въ былыя традиціи нашей арміи, въ которыхъ меня воспиталъ корпусъ.
Впослдствіи мн, для котораго честь арміи такъ же дорога, какъ память ряда моихъ предковъ, проливавшихъ въ ея рядахъ свою кровь за честь и достоинство Россіи, пришлось горько разочароваться. Оказалось, что въ плнъ можно сдаваться не только единичнымъ лицамъ, но цлымъ баталіонамъ, полкамъ, батареямъ и даже крпостному гарнизону.
Я не виню рядовыхъ бойцовъ. Я не могу имъ бросить жестокаго упрека. Почему? Потому, что въ этомъ виновата вся система воспитанія нашей арміи: они — покорное стадо. Въ нашей войсковой масс почти отсутствуетъ индивидуальность. Нашъ солдатъ тогда только несокрушимая мощь и непобдимая сила, когда ею управляютъ офицеры въ лучшемъ значеніи этого слова. Для нашего воина примръ — это все. Если насъ гнететъ позоръ цлаго ряда сдачъ въ плнъ, то въ этомъ, повторяю, виновата вся наша система, которая ведетъ армію къ полному разложенію. Наша армія остановилась въ своемъ развитіи, между тмъ какъ армія японцевъ бшено прогрессировала, чмъ была наша армія 50 лтъ тому назадъ — тмъ она осталась и теперь, измнились лишь ея форма и вооруженіе. Хотя офицеры стали образованнй въ общей масс, но это ничуть не воспитало духъ арміи.
Старшіе начальники въ большинств случаевъ — это т же чиновники, облеченные въ военные мундиры и вооруженные шашками.
Они своимъ сибаритствомъ растлваютъ намъ армію. Они ведутъ ее къ гибели. Забыты суворовскіе завты.
Мы забыли уроки исторіи. Исторія Великой Французской Революціи краснорчиво намъ говоритъ, что бываетъ съ арміей, въ которой генералы — лишь генералы по имени. Дальнйшее развитіе революціи во всхъ ея перипетіяхъ даетъ намъ примръ — примръ полнаго разложенія арміи.
Къ моменту гибели Людовика XVI во Франціи арміи фактически не существовало: армія растаяла.
Она растаяла потому, что генералы перестали быть солдатами по своимъ внутреннимъ убжденіямъ.
Они удалились отъ солдата. Они заботились исключительно о себ. Они смотрли на солдата, лишь какъ на средство для достиженія своихъ своекорыстныхъ цлей, почестей и власти. Они забыли, что, любя свою родину, они должны были любить и цнить ея сыновъ, становящихся подъ знамена.
Только любя солдата, какъ человка, входя въ его нужды, понимая и уважая его, можно побждать.
Наша система растлваетъ генераловъ, генералы армію — и армія наша таетъ.

 []

25 іюля

Роскошное утро воцарилось надъ Артуромъ. Отъ моря до верхушекъ горъ все блистало подъ ослпительными лучами іюльскаго солнца.
Еще ветъ прохладой, еще солнце невысоко, еще городъ не ожилъ: Артуръ по старой привычк просыпается поздно. Улицы еще пустынны.
Проснулась лишь крпость. Береговой и сухопутный фронты молчатъ. Тамъ, далеко кругомъ, все тихо и мирно. Бредутъ лишь, несмотря на воскресный день, очередныя партіи солдатъ и китайцевъ на работы. Ничто не говоритъ, ничто не напоминаетъ, что городъ осажденъ, что онъ отрзанъ отъ всего міра и живетъ своей особенной жизнью, жизнью призрачныхъ надеждъ и упованій.
Раннее солнце востока, проникая въ дома, фанзы, казармы, блиндажи, каюты и казематы, пригрвая на утреинемъ холодк часовыхъ въ сторожевомъ охраненіи, часовыхъ при орудіяхъ, на батареяхъ,— будитъ все спящее живое. Для всхъ оно свтитъ ласково и привтливо, не разбирая ни добрыхъ ни злыхъ. Сотни и тысячи людей, которымъ суждено было навки уснуть въ земл Квантуна, просыпались съ обновленнымъ запасомъ душевныхъ и физическихъ силъ.
Артуръ просыпался.
Люди, освжившіеся покоемъ минувшей ночи, бодры и веселы подъ лучами жизнерадостнаго солнца.
День 25 іюля торжествовалъ въ блеск своей красоты.
Заблаговстили къ обдн.
Сегодня будутъ молиться объ избавленіи Артура отъ грядущихъ тяжелыхъ испытаній.
Церкви полны молящихся.
Въ отрядной церкви литургія приходитъ къ концу. Къ паперти ея съ разныхъ концовъ города подходятъ крестные ходы.
Здсь собралось, кажется, все населеніе Артура отъ мала до велика для единодушной, горячей, искренней молитвы къ Богу правды, любви и милосердія…
Около 10 1/2 час. тронулся наконецъ общій крестный ходъ.
Живая волна людей медленно подвигалась впередъ. Передъ портомъ крестный ходъ остановился. На лицахъ всхъ, особенно женщинъ и даже дтей, печать религіознаго настроенія и сознанія, что они совершаютъ что-то очень нужное, важное, безъ чего Артуру не устоять и не избавиться отъ ужасовъ надвигавшихся страдныхъ дней.
Служили краткое молебствіе. Священники торопились, пвчіе торопились, слова молитвъ проглатывались — молящіеся по привычк крестились, но даже самые ближайшіе не разбирали словъ молитвъ и пснопній. Однимъ словомъ, все шло по обыденному. Улицы буквально запружены народомъ.
— Не поздравляю, если японцы вздумаютъ открыть огонь по городу. Страсти тутъ произойдутъ — говоритъ кто-то въ толп.
— И очень просто! И японцы сейчасъ узнаютъ! И… И… И огонь откроютъ!.. И шпіоны у насъ есть!..
И я ухожу!.. загорячился нкій старецъ и поплелся…
— Богъ милосердный милостивъ — ничего не будетъ, помолимся и…
Толпа двинулась, я не слышалъ дальше, чмъ убаюкивалъ себя говорившій. Крестный ходъ, прослдовавъ по набережной, повернулъ на Пушкинскую и наконецъ прибылъ на Цирковую площадь.
Вс обращены лицомъ къ сверо-восточному фронту, лицомъ къ надвигавшемуся врагу.
Начался молебенъ.
Солнце царственно лило палящіе лучи на обнаженныя головы молящихся.
Кругомъ относительная тишина, нарушаемая лишь рдкими глухими выстрлами на сверо-восточномъ фронт.
Въ прозрачномъ, сухомъ и жаркомъ воздух льются грустно-мелодичныя молитвословія пвчихъ, и явственно слышатся молитвенные возгласы старшаго въ Артур священника, отца Глаголева.
Молящіеся сплошной массой столпились у крестовъ и хоругвей.
Кругомъ — горы, носящія на груди своей сотни орудій, за ними — врагъ.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека