Практика нашей жизни, Андреев Иван Васильевич, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

ПРАКТИКА НАШЕЙ ЖИЗНИ.
Путевыя замтки по Владимірской губ.

Безпредльность провинціальныхъ благъ.— Первобытное состояніе путей сообщенія въ судогодскомъ узд и сильныя надежды судогодскаго земства на Бога.— Многочисленныя порубки лса въ судогодскомъ узд и его положительное отсутствіе около Коврова.— Важная вещь экономизмъ.— Невжественная обработка извести подъ Ковровымъ.— ‘Частные случаи’ того, какъ въ волостныхъ правленіяхъ скутъ крестьянъ.— Таинственное число лозоновъ.— Какое могутъ оказывать вліяніе мировые судьи въ нашихъ захолустьяхъ?— Недостатокъ земли у тамошнихъ крестьянъ.— Изъ какого источника крестьяне могутъ съ меньшею обременительностію для себя уплачивать подати?— Великая важность сельско-хозяйственныхъ ассоціацій.— Мировой судья въ Ковров, его помщеніе и хроническое заболваніе судей.— Ковровъ — городъ безъ печалей и воздыханій.— О томъ, какъ во Владимір считаютъ чтеніе книгъ и свтское письмо дломъ нечистаго навожденія.

Спокойствіе, порядокъ и тишина, такая тишина, въ которой было бы слышно и какъ мухи летаютъ, и какъ травы прозябаютъ,— есть главная и конечная цль нашего двственнаго существованія… ду я по проселочной дорог обильной всякими промыслами и мануфактурами Владимірской губерніи, и досыта вкушаю вс сіи блага отъ невинныхъ умовъ человческихъ. Я вкушаю ихъ во всемъ, начиная съ кроткаго и послушнаго лица моего возницы и кончая… чмъ, впрочемъ, кончая? Разв существуетъ земной предлъ провинціальному спокойствію, порядку и тишин? Съ проселочной дороги, самой обильной всякими промыслами и мануфактурами нашей губерніи, всмъ этимъ благамъ не представляется ни начала, ни края, все это безгранично и безпредльно!

Я пробираюсь изъ большого и торговаго села Мошки, судогодскаго узда, на Ковровъ, а оттуда на Владиміръ, слдовательно я пробираюсь, такъ сказать, по самому сердцу Владимірской губерніи. Въ Ковров, по предвидннымъ обстоятельствамъ, мн требуется прожить нкоторое время, почти безо всякаго дла, требуется, значитъ, уподобиться мирному провинціалу, т. е. спать и сть, сть и спать сномъ праведника.

Дорога отъ села Мошки къ Коврову только изъ вжливости можетъ быть названа дорогой. Качаясь но ней въ своей таратайк, я нигд не замтилъ, чтобы человческая рука, такъ или иначе, теперь или въ другое время, касалась ея. Хотя эта дорога и есть большой трактъ, стягивающій два такіе промышленные пункта, какъ с. Иваново и Шуя — съ одной стороны, и Муромъ — съ другой, но несмотря на это, она все-таки остается въ первобытномъ состояніи, какъ Богъ ее создалъ отъ вка. Канавы, ручьи и овраги попадаются то и дло, и что всего хуже — тамъ почти нигд нтъ мостовъ! Какъ будто мосты есть излишняя роскошь, измышленная прихотливымъ человческимъ вкусомъ! Тамъ же, гд мосты изрдка попадаются, они стоятъ только ‘для проформы’, въ такомъ печальномъ вид, въ какомъ ихъ едва ли можно представить себ заочно… Лтомъ, а также, конечно, и зимой не ощущается, правда, путнику особенной необходимости въ этихъ атрибутахъ хорошаго сообщенія: — ручьи и канавы тогда бываютъ сухи, и онъ смло, безъ особой опасности для своей жизни можетъ спускаться на ихъ дно, но весной, когда они наполняются стремительными потоками, когда все необузданно рвется и бушуетъ,— жизни его то и дло приходится висть на волоск.

— Какъ же вы тогда длаетесь? спросилъ я своего возницу, еще довольно молодого, молчаливаго, смотрвшаго понуро и изъ подлобья.

— Какъ длаемся? такъ и длаемся! А Богъ-то батюшка на что! отвчалъ онъ мн весьма убдительно и, помолчавъ немного, прибавилъ: — Ничего!..

— Но, однако, какъ же вы все-таки длаетесь? повторилъ я, неудовлетворенный его объясненіемъ.— Вдь тутъ, вроятно, прозжать тогда нельзя?

— Смлость больше требуется,— извстное дло! изрекъ крестьянинъ.— Кто робетъ, тотъ и не подетъ. Случается, знамо, и тонутъ… Это часто случается. Вонъ тамъ, дальше, будутъ крутовскіе овраги. Страсти Господни, да и полно! Ни одной весны не пройдетъ, чтобы не потонулъ тамъ кто… Иной разъ задешь въ воду-то — и лошади плывутъ, и телга плыветъ, и самъ-то плывешь… только на Господа Бога одного надешься!

Такое объясненіе тмъ боле заслуживало вниманія, что оно не заключало въ себ и тни негодованія и протеста противъ существующаго безпорядка и безобразія, очень легко устранимыхъ,— не заключало самаго отдаленнаго требованія улучшеній и прогресса! Я попытался было узнать отъ возницы, что за мудрецы засдаютъ у нихъ въ земской управ, но по этому вопросу вовсе уже не могъ добиться никакого толка, именно потому, что ‘это до него не касается и онъ этихъ дловъ не знаетъ…’

— Но вдь это ваши хозяева, какъ же вы своихъ хозяевъ-то не знаете? говорю я, нсколько опечаленный такою одеревенлостью.

— У насъ старшина есть, онъ и подати сбираетъ… Что намъ ихъ знать-то! отвчалъ мн возница, пропитанный, какъ видно, насквозь современнымъ устройствомъ своей сельской общины, располагающей его думать, что въ ней земля сходится окномъ и дальше уже слдуютъ все моря.

Впрочемъ, хотя мой возница и ничего не могъ пояснить мн о мудрецахъ, засдающихъ въ судогодской земской управ, однако я все-таки, благодаря весьма благодтельному во многихъ случаяхъ дедуктивному способу мышленія, догадываюсь, кто они. Я думаю, что вс эти господа — граждане примрной добродтели и высокой нравственности, доврчивые, хлбосольные, имютъ самыя мирныя наклонности, любятъ уединеніе и покой и, точно такъ же, какъ и возница, сильно и во всхъ длахъ надются на Бога… Интересно было бы знать угадываю я, или нтъ? Думаю, что угадываю.

Скучно и утомительно хать тамъ по проселочнымъ дорогамъ. Впередъ вы подвигаетесь тихо, такъ тихо, что отъ скуки желаете даже сна, какъ благодянія. Первую пряжку въ тридцать верстъ мн пришлось хать цлыхъ шесть часовъ,— и это еще, строго говоря, милость Господня. Въ другое время по тамошнимъ благодатнымъ дорогамъ путешествуютъ въ пять разъ дольше! На пути прозжающему также ничего не попадается, кром сплошныхъ лсовъ, и то только по судогодскому узду, славящемуся обиліемъ лсныхъ угодій, на ковровскихъ же земляхъ и съ этимъ однообразіемъ прощаешься. Подъ самымъ же городомъ верстъ на восемнадцать или двадцать тянутся уже абсолютно одни луга и убранныя поля, убранныя поля и луга… Крутенько пришло тутъ господамъ помщикамъ на зар ихъ новыхъ дней, при первомъ столкновеніи съ грубымъ экономическимъ матеріализмомъ. Грамот они значитъ никакой не обучались, съ политической экономіей сношеній никакихъ не имли, жили не заботясь о завтрашнемъ дн, ибо завтрашній день самъ заботился объ нихъ — и вдругъ упалъ на нихъ, какъ съ неба, новый экономическій порядокъ, съ его непремнными заботами о завтрашнемъ дн. Старыя понятія и старыя привычки требовали и стараго комфорта, а удовлетворять его было нечмъ… Трудно вообразить себ, до какой нерасчетливости стали посл этого доходить въ этомъ кра землевладльцы, спуская свои лсныя дачи. Они продавали ихъ за безцнокъ, лишь бы только на наличныя деньги, и, разумется, никому другому, какъ купцамъ,— которые, не имя обыкновенія упускать того, что плыветъ въ руки, съ удовольствіемъ забираютъ къ себ, помщичьи земли. Въ Ковров я узналъ одного изъ такихъ пріобртателей, скупившаго уже до двадцати тысячъ десятинъ въ одной Владимірской губерніи самаго лучшаго борового лса и въ самое непродолжительное время! По дв и по три тысячи десятинъ имютъ изъ нихъ весьма многіе. Печальна судьба нашихъ лсовъ, а еще печальне будетъ судьба тхъ, кому въ нихъ прежде всего придется нуждаться, когда они всецло перейдутъ въ купеческіе карманы. Ковровскому узду, я думаю, одному изъ первыхъ придется почувствовать тогда на собственной спин всю горечь своей экономической двственности и всю сладость благодтельной комерціи. И подломъ! Пора же наконецъ перестать считать невжество источникомъ всякой благодати.

Изводится лсъ въ судогодскомъ узд и въ тхъ частяхъ ковровскаго, гд онъ еще чудеснымъ образомъ уцллъ до настоящаго дня,— въ первомъ, исключительно для стеклянныхъ заводовъ, особенно значительно расплодившихся въ послднее время, во второмъ — для моск.-ниж. желз. дороги и для известковыхъ печей, расположенныхъ подъ городомъ верстъ на двадцать въ окружности,— это главные и исключительные потребители лсовъ, поразительно измнившіе тамошнюю мстность. Ковровскія печи производятъ лучшую известь. Зимнимъ путемъ ее везутъ оттуда за сотни верстъ, и она цнится довольно высоко. Но обработка этого, пока единственнаго сокровища, на которое наткнули туземныхъ жителей ‘французы’, какъ въ Ковров называютъ вообще всхъ лицъ, участвовавшихъ при постройк московско-нижегородской желзной дороги,— обработка этого сокровища ведется тамъ очень небрежно, нерасчетливо и безъ всякой предварительной подготовки, составляющей, по мннію производителей, излишнее и ненужное бремя. Вслдствіе этого, и вслдствіе того, что стоимость производства съ повышеніемъ цнъ на дрова увеличилась,— обработка извести вступаетъ теперь въ Ковров въ очень печальный фазисъ своего случайнаго существованія, такъ что не подлежитъ никакому сомннію, что черезъ два, много черезъ три года она совсмъ прекратится. Это прекращеніе, конечно, должно будетъ лечь тяжелымъ камнемъ на совсти мстной предпріимчивости, неумвшей, при боле правильномъ и раціональномъ занятіи, поддержать и развить такое простое дло, какъ обжиганіе извести, предлагаемое землей на каждомъ мст въ неисчерпаемыхъ размрахъ… Когда ‘французы’ натолкнули мстныхъ помщиковъ на это производство, и когда первыя попытки принесли имъ огромный барышъ, то на это новое дло накинулись тогда въ Ковров вс и господа и крестьяне.. Везд начали копать землю, уничтожать лса. Но принимаясь за такую усиленную дятельность, никто и не думалъ обзаводиться правильнымъ хозяйствомъ, даже на самыхъ простыхъ элементарныхъ основаніяхъ. Вс устремились къ длу, помышляя только о настоящемъ дн и о сладкомъ желаніи скоре сорвать ‘тысячи рублей барыша’. Что же касается до того, что должно было слдовать дальше, то это предоставлялось вол божіей и въ конц концовъ все-таки вышло то, что казалось вовсе не должно было бы выдти: лсу вдругъ не хватило, а съ нимъ и барыши отошли въ область сладкихъ мечтаній… А между тмъ все бы это могло устроиться иначе, и приносить постоянный доходъ, если бы за дло взялись боле раціональныя руки.

На каждую изъ известковыхъ печей кладется обыкновенно въ Ковров сырой, несжоной извести до пятнадцати тысячъ пудовъ, для того, чтобы обработать это количество и получить настоящую, хорошую известь, нужно сжечь отъ 180 до 200 сажень дровъ двухъ-аршинника, стоившихъ тамъ въ ныншнемъ году, вмст съ доставкой на мсто (что обыкновенно длается только зимнимъ путемъ) — до 2 руб. 10 коп. за сажень,— цна довольно высокая для тамошней мстности. Такое обжиганіе начинается въ Ковров вмст съ началомъ осени и продолжается, для каждой печи, по пятнадцати дней, посл чего ее гасятъ, разбираютъ и увозятъ. Каждая печь даетъ теперь чистой прибыли отъ 150 руб. и больше. Но она могла бы давать и 500 руб., какъ это было прежде, и какъ должно было бы, оставаться и до нын.

Прозжая по этимъ опустошеннымъ мстностямъ, разграбленнымъ туземной экономической тупостью, мн ршительно не врилось, чтобы кругомъ меня нкогда могли стоять знаменитые брынскіе и муромскіе лса, съ шайками разбойниковъ, съ богатыми скитами раскольниковъ, и проч. А это было такъ. Они въ самомъ дл стояли, вытягиваясь сплошною стною на цлыя десятки верстъ. И теперь, въ какіе нибудь пятнадцать-двадцать лтъ, все это уничтожено! Прошла желзная дорога, лсныя дачи вырубились или перешли въ карманы купечества, скиты изчезли, шайки разбойниковъ, дйствовавшихъ коллективными силами, превратились въ мелкихъ воришекъ,— все какъ-то сгладилось, оголилось… Да, скучно хать тамъ!

II.

Пользуясь удобнымъ случаемъ, я захалъ по пути въ волостное правленіе государственныхъ крестьянъ, находящееся при деревн Жар… Меня встртилъ писарь, очень приземистая особа, въ изорванномъ халат и съ клтчатымъ носовымъ платкомъ въ рукахъ.

— Пожалуйте къ ‘присутственному столу,’ сказалъ онъ мн, указывая перстомъ на передній уголъ своихъ апартаментовъ, помщавшихся въ той же грязной крестьянской изб, гд и волостное правленіе.

Мы разговорились. Писарь смотрлъ на меня исподлобья, и какъ будто бы не ршался сообщить нкоторыя частныя справки самаго невиннаго свойства, составлявшія цль моего неожиданнаго посщенія, но… сердце вдь не камень, онъ не устоялъ противъ искушенія, уста его отверзлись и справки выплыли на чистую воду.

На стол, около меня, лежала слдующая повстка, приготовленная для отправленія, которую я передъ уходомъ присвоилъ себ (впрочемъ, способомъ указаннымъ въ закон). Вотъ она, переписанная мною съ самой тщательной акуратностью и съ полнымъ сохраненіемъ ея орфографіи: ‘Старост села Ильинскаго.

Приказъ!

‘Предписывается теб въ Субботу Утромъ посредствомъ Сотскаго и десятника выслать Въ Правленіе,— крестьянъ Петра Мартынова и жену Его, Федора Феофанова и Константина Петрова, Вслуча ихъ неповиновнія, то Связать и представить непремнно.— Августа дня 1869 года.’

‘Волостный Старшина… (по безграмотству — печать).

— Однако у васъ существуютъ довольно строгіе порядки, замтилъ я писарю, прочитавши грозный приказъ.— Зачмъ вы вызываете этихъ крестьянъ.

— Староста жаловался на нихъ, на улиц его обстрамили… скверными словами обозвали — значитъ. Такъ въ субботу пороть ихъ будемъ.

— Какъ? разв у васъ за это скутъ? спросилъ я, сильно удивленный сил и простот такой рчи.

— А то что же-съ? какъ же не счь-то?— безъ этого нельзя. Скоре, знаете, выходитъ, отвчалъ мн безъ запинки писарь. Вотъ привезутъ ихъ въ субботу — сейчасъ же и выпоремъ и отпустимъ. Помщенія у насъ для арестантской — нту. Мы этимъ всегда руководствуемся… А вы думали мы не деремъ? обратился онъ ко мн неожиданно.— Какъ еще деремъ-то!.. Иному такъ спустишь… хе-хе-хе! Это первымъ дломъ. Безъ этого у насъ никакъ нельзя-съ.

Я былъ ршительно пораженъ.

— Кто же это ‘спускаетъ’, и кто же присутствуетъ при этихъ наказаніяхъ? спросилъ я, интересуясь отчасти разсказомъ и догадываясь о присутствующемъ.

— Кому же у насъ присутствовать!— все больше я-съ… Мн же приходится. Одинъ на все волостное правленіе! отвчалъ писарь не безъ чувства сознательной гордости.— Старшина нашъ, съ позволенія сказать… баба, все дома сидитъ,— ну, и остаешься одинъ, какъ перстъ. Сами посудите,— кому же больше-то?— И помолчавъ немного, онъ прибавилъ, вроятно затмъ, чтобы въ боле розовомъ свт очертить въ моихъ глазахъ свои заслуги отечеству.— Да-съ, прибавилъ онъ,— а вдь длъ тутъ у насъ, могу вамъ доложить, тьма-тьмущая! И все вдь не какія нибудь пустыя дла, а требующія ума-съ, заботы большой. А справляться-то приходится только одному. И колотишься тутъ каждый день съ утра до ночи. Жалованьишко къ тому же крошечное… Еще, благодареніе Господу, добрые люди понимать могутъ!

Писарь не договорилъ и высморкался. Видя, что онъ, кажется, намревается войдти въ излишнюю субъективность, я поспшилъ снова заговорить о начатомъ предмет. Я замтилъ ему, что дло объ оскорбленіи старшины, соединенное съ ругательствами и, вроятно, съ произведеніемъ шума и безпорядковъ на улиц, не подсудно имъ, волостному суду, а мировымъ учрежденіямъ, и потому обреченные розгамъ не могутъ быть наказаны, но писарь этого и слушать не хотлъ.

— У насъ всякое дло подсудно-съ, сказалъ онъ мн, воодушевляясь и не мудрствуя лукаво.— Заявляетъ старшина, какъ же его не принять?— значитъ подсудно. Мы на этотъ счетъ не длаемъ никакихъ притсненій просителямъ. Да оно, какъ хотите, а для крестьянина лучше… Теперь въ Положеніи сказано,— есть у насъ такая статья:— ‘иски между крестьянами до ста рублей’. Прекрасно-съ. А какъ же отказать тому, у кого больше ста рублей? Чмъ онъ несчастливе другихъ?— Ну, сами посудите! предложилъ мн писарь, выворачивая ладони.— Случается еще и такъ,— съ иного вовсе бываетъ нечего получить. Такъ ужь тутъ по крайности своимъ судомъ. Всякій на это лучше соглашается… Мы — нтъ-съ никого не притсняемъ, повторилъ онъ.

Мн не сразу удалось постигнуть всю глубину выраженія: ‘по крайности своимъ судомъ’. Только сравнивая его съ предшествовавшими объясненіями, я нсколько прозрлъ.

— Неужели же вы и въ гражданскихъ длахъ прилагаете розги?

— Какъ вы изволили сказать? переспросилъ, не понявъ меня, писарь, со всею вжливостью свтскаго человка.

Я пояснилъ. Онъ засмялся.

— Прилагаемъ-съ, бываетъ… хе-хе-хе! Какъ же поступать-то иначе-съ? У насъ на этотъ счетъ очень просто, заговорилъ онъ развязно, скаля зубы и щуря свои узкіе, пронырливые глаза, бойко выглядывавшіе изъ-подъ отвисшихъ, мохнатыхъ бровей.— Да иная образина, съ позволенія сказать, просто не хочетъ отдавать, — ‘отдалъ’, говоритъ, а ты наврное знаешь, что онъ не отдавалъ,— лжесвидтельствуетъ. И божиться еще теб въ добавокъ станетъ, всю утробу свою исклянетъ… чтобъ пусто теб было!— а все-таки не отдавалъ. Какъ вы тутъ прикажете съ нимъ поступить? спросилъ писарь.— Мры кротости къ его образин, какъ къ стн горохъ! А вотъ если вспороть его примрно ‘малость’ — онъ тогда и сознается и деньги у него найдутся, а то корову веди! А сталъ если опять запираться, то да се — это извстная уловка,— опять драть, или росписку давай, что состою, молъ, долженъ и обязуюсь къ такому-то сроку всю сумму уплатить сполна. Иначе и быть нельзя! Вдь пожалуй этакъ никто бы изъ нихъ не сталъ уплату производить, вс только бы занимать стали,— это врно-съ!.. У насъ же, слава Богу, остановокъ въ такихъ длахъ никакихъ не бываетъ, взыски идутъ скоро, вс остаются довольны. По крайности безъ большихъ проволочекъ! присовокупилъ писарь и бережно сталъ нюхать табакъ, держа свой носъ надъ самой табакеркой.

Опять ‘по крайности!’ подумалъ я, глядя во вс глаза на коренастую фигуру волостного дятеля, сдлавшагося теперь весьма спокойнымъ.— Кто иметъ хотя малйшее понятіе о томъ, какъ у насъ чинятся въ волостныхъ судахъ разныя взысканія, всегда богатымъ крестьяниномъ съ бднаго, всегда только на основаніи одного голословнаго заявленія истца, съ присовокупленіемъ ведра водки, тотъ въ словахъ писаря: ‘а сталъ если опять запираться, то, да се,— опять драть,’ легко можетъ усмотрть всю безпредльность самыхъ дикихъ и возмутительныхъ истязаній, имющихъ своей почвой грубый и необузданный произволъ. Я осмотрлся кругомъ,— грязное помщеніе, окружающее меня, показалось мн теперь еще грязне. Настало молчаніе.

— ‘По крайности’ сколько же ударовъ вы даете въ подобныхъ случаяхъ? заговорилъ я, обращаясь въ писарю, тершему себ платкомъ носъ и смотрвшему подъ ноги.

— Да сколько придется, отвчалъ онъ.— Разв въ этомъ дл можно счетоводство вести? Сколько влезетъ — столько и даемъ. Если же другой не довряетъ, сомнвается,— такъ самъ изволь считать! А начнетъ считать: первой, другой… непремнно собьется. Иной и совсмъ считать-то не уметъ, гд же ему! Тогда опять сызнова… Безъ счету-то лучше — прочне. Мужики всегда сердятся, а когда у нихъ что нибудь считаютъ…

— Но вдь, кажется, больше двадцати ударовъ нельзя давать?

— Двадцати? помилуйте! Да мужику, что двадцать ударовъ?— тьфу, вотъ! Онъ ихъ и не почувствуетъ, возразилъ писарь съ жаромъ…

Меня передернуло.

— И неужели все это сходить вамъ съ рукъ? Неужели же ршительно никто не жаловался на васъ? Никто изъ начальства не знаетъ о вашихъ продлкахъ?

— Хе-хе-хе! Какой вы! Да какія же это продлки? Мы по закону!.. И какъ насъ тутъ учесть можно? Никакимъ видомъ нельзя! сталъ защищать себя писарь, снова широко оскаливъ зубы.— Да притомъ кто же у него станетъ ихъ тамъ пересчитывать?— вс тутъ, а разбери-ка попробуй!.. Тоже вдь и одному его показанію поврить нельзя. Можетъ быть, его кто нибудь другой поролъ, или, можетъ быть, онъ по злоб самъ себя ядовитыми средствами растравилъ. Что вы думаете, этого не сдлаютъ?— божусь вамъ, сдлаютъ… У насъ, правда, выискался было одинъ мужичишка: — старшину обозвалъ въ кабак тоже неприличными словами. Его народъ уговариваетъ, чтобъ не длалъ безчинства, не наводилъ на грхъ, а онъ знай себ свое твердить: — ‘тутъ, говоритъ, кабакъ, кого хочешь можно ругать, не только, говоритъ, старшину — велика онъ важность!— генерала всякаго можно ругать!..’ Задорный такой мужичонка! Ну, и наказали тогда мы его, довольно этакъ наказали, розогъ, кажется, полтораста дали… ужъ не помню хорошенько, такъ что домой на телг повезли. А онъ, что же съ?— возьми, шельма, и подай посреднику жалобу: ‘такъ и такъ, говоритъ, полтораста розогъ дали, до смерти почти заскли, шесть недль съ постели, говоритъ, не вставалъ’. Посредникъ намъ запросъ,— сколько, значитъ, мы лозоновъ дали такому-то крестьянину? Мы его и увдомляемъ: дали, молъ, мы ему всего девятнадцать лозоновъ. Такъ тмъ и кончилось. Ну, посл этого его опять драть. Ужь въ другой разъ не жаловался, нтъ, спала охота… Мы всмъ всегда говоримъ, что девятнадцать дали…

Я не могъ больше оставаться и взялся за шапку. Мн противно было…

‘Девятнадцать лозоновъ! Почему же они всмъ говорятъ, что девятнадцать? вертлось у меня на ум, когда я спшилъ ссть въ свою таратайку.— Однако я ничего не могъ тогда придумать…

Писарь провожалъ меня и раскланивался, оскаливъ свои зубы и держа нсколько на отлет свой клтчатый платокъ…

Мн, можетъ быть, скажутъ, что это частный случай, что люди не ангелы, что между ними всегда были крокодилы, что эти крокодилы, если имъ приходилось служить исполнителями закона, то какъ бы законъ ни былъ гуманенъ, прогрессивенъ, справедливъ, какъ бы онъ всесторонне не удовлетворялъ требованіямъ всхъ и каждаго, но они всегда оказывались ловкими мастерами своего дла и всегда его толковали по-своему. У насъ же это толкованіе часто принимаетъ характеръ личнаго каприза. Не спорю.

Но вотъ другой ‘частный случай’ подобнаго же злоупотребленія, который я называю на этотъ разъ потому ‘частнымъ’, что онъ совершается въ другомъ узд и въ сфер другихъ крестьянъ, т. е. уже не государственныхъ, а временно-обязанныхъ.

Ко мн въ Ковров обратились два весьма бдныхъ крестьянина — Царевъ и Балынинъ, прося заступиться… Обстоятельства дла слдующія. Оба они у односельнаго крестьянина, имвшаго въ лсу дровяную порубь, покупаютъ съ мста сажень дровъ, съ тмъ, чтобы свезти ее въ городъ и продать тамъ на базар (получая отъ такого оборота на пару лошадей около полутора рублей прибыли). Раннимъ утромъ они накладываютъ въ лсу эти дрова и дутъ. Но подъзжая къ городу, посреди одной деревни, ихъ встрчаетъ тоже односеленный крестьянинъ, весьма богатый и, такъ сказать, важный, имющій тоже въ томъ же лсу дровяныя поруби. Слово-за-слово, онъ ихъ останавливаетъ, говоря, что дрова они украли у него и требуетъ отъ мстнаго старосты ихъ заарестованія. Требованіе это было исполнено, несчастныхъ крестьянъ арестуютъ, дрова складываются передъ домомъ старосты, а лошади разбираются десятскими и другими властями. Черезъ нсколько дней, въ воскресенье, крестьянъ тянуть въ волостной судъ. Ихъ обвиняютъ въ краж дровъ, требуя, чтобы они въ этомъ сознались и заплатили десять рублей. Они не сознаются, представляютъ съ своей стороны свидтелей, во-первыхъ того, у кого купили дрова, во-вторыхъ, того, кто отпускалъ имъ ихъ, и наконецъ еще нсколько лицъ, знавшихъ ихъ невиновность, но всхъ этихъ свидтелей праведные судьи не считаютъ нужнымъ вызывать и допрашивать, а имя въ виду упорное запирательство подсудимыхъ, сажаютъ ихъ на три дня въ ‘клоповникъ’ (у временно-обязанныхъ крестьянъ, какъ читатель тутъ видитъ, есть, значитъ, арестантскія помщенія). Изъ этого ‘клоповника’ посл трехъ-дневнаго сиднья, крестьянъ на одинъ день выпускаютъ на волю, потомъ опять сажаютъ на три дня, потомъ опять выпускаютъ и на другой день опять сажаютъ, и такъ дале,— ‘съ промежутками, то есть’, выражаясь языкомъ писаря. При этомъ слдуетъ замтить, что одному изъ гонимыхъ, именно, Балынину, было уже лтъ подъ семьдесятъ, другой же былъ гораздо моложе, такъ сказать, въ полномъ соку,— лтъ тридцати-пяти. Такъ, ‘съ промежутками’ проходитъ довольно иного времени. Однажды, въ субботу, во второй разъ является ко мн Царевъ.

— Къ вашей милости, говоритъ онъ.

— Что скажете?

— Да насчетъ своихъ дловъ. Не выходить намъ никакого ршенія, что хочешь то и длай! Водятъ насъ понапрасну, а мы, извстно, ничего не знаемъ! Только все — подъ арестъ, да подъ арестъ, либо деньги, говорятъ, плати. А гд намъ ихъ взять?— Нтъ у насъ денегъ, вотъ какъ передъ Богомъ сказываю. Заступитесь, ваше благородіе. Совсмъ конецъ приходитъ, хоть помирать ложись.— Онъ кланяется.

— Сами выбирали себ такихъ судей, на себя и жалуйтесь! замчаю я.

— По какихъ же поръ это теперь будетъ продолжаться? спрамшваетъ онъ меня, посл моихъ объясненій, видимо теряясь въ догадкахъ.— Каждое воскресенье — все ступай на волостной судъ, да на волостной судъ. Вотъ и въ это воскресенье опять таскали… Разоренье чистое! Ужь мы и не придумаемъ ничего!

— Что же съ вами длаютъ на волостномъ суд?

— Ничего не длаютъ, только все держатъ, да одно твердятъ — сознавайтесь. А въ чемъ мы будемъ сознаваться? Сами изволите знать, какая наша провинность! Раз мы виноваты въ чемъ? Да еще, что говорятъ!— полведра вина ставьте, а не поставите — хуже вамъ будетъ,— вотъ только это и ладятъ одно!

— И больше ничего?

— Ничего… только все это, больше ничего, — Царевъ пріостановился.— Да еще… выскли меня, прибавилъ онъ, какъ-то внизъ потупился и сталъ вертть въ рукахъ свою шапку. Потомъ мелькомъ взглянулъ мн въ глаза и тупо улыбнулся. Онъ не могъ прямо смотрть на меня, и нершительно сталъ водить глазами то по стн, то по полу…

— Да еще, говорятъ,— приходи въ то воскресенье, продолжалъ онъ,— это, то есть, завтра, мы опять тебя драть будемъ… изикуцію сдлаемъ.

И онъ снова потупился, снова сталъ переминаться съ ноги на ногу, и опять шапка завертлась въ его рукахъ {Другого крестьянина по старости лтъ судьи помиловали и не пороли, но вмнили ему въ непремнную обязанность присутствовать каждый разъ при сченьи его товарища, пока тотъ не сдлаетъ сознанія за себя и за него.}.

— Вотъ я и надумалъ сходить къ вашей милости, какъ вы, батюшка, присовтуете: — идти мн завтра на изикуцію или не ходить? спросилъ онъ, все еще не подымая глазъ.

Я отсовтовалъ ходить. Онъ просіялъ.

— Сколько же вамъ розогъ дали? спросилъ я его передъ уходомъ.

— Сказываютъ: девятнадцать розогъ, отвчалъ онъ мн, опять тупо улыбаясь и начиная моргать глазами, причемъ его руки снова стали вертть шапку.

‘И опять девятнадцать! Что же это за таинственное число?’ Но сколько я ни думалъ однако надъ нимъ, все-таки не могъ понять его кабалистическаго смысла. Ясно было только одно, что девятнадцать лозоновъ есть мать всхъ добродтелей какъ по мннію писаря, такъ и по мннію его безчисленныхъ единомышленниковъ.

III.

Посл деревни Жар… мой возница остановился кормить лошадей въ сел Мордвины. Въ немъ живетъ судогодскій мировой судья 1-го участка. Остановившись на постояломъ двор, я прямо попалъ въ самый центръ мстнаго общежитія. Крестьяне тамъ провожали свой праздникъ, вызвать ихъ на откровенную бесду было легко. Мы разговорились. Вс они единодушно отзывались въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о своемъ мировомъ судь.

Чтобы помочь уясненію до какой степени ‘хорошій’, какъ тамъ говорятъ, мировой судья, обитая въ какомъ нибудь захолусть, можетъ оказывать и хорошее воспитательное вліяніе въ предлахъ своего вдомства на мстную публику, я приведу одинъ случай, совершившійся въ сел Мордвины и разсказанный мн крестьянами на постояломъ двор,— такой случай, который повидимому весьма незначителенъ, но который, при боле внимательномъ взгляд, не можетъ не казаться весьма характеристичнымъ. Дло вотъ въ чемъ: въ той мстности, т. е. въ судогодскомъ и окружныхъ уздахъ, ныншнимъ лтомъ случались то и дло лсные пожары, они дорого и разорительно обходились краю. Мировой судья, живущій въ Мордвинахъ, чтобы предупредить хоть сколько нибудь такія тяжелыя несчастія, посл петрова дня, когда, какъ извстно, снимается запрещеніе охотиться за дичью, просилъ лично и черезъ деревенскихъ старостъ все подсудное ему населеніе не охотиться по лсамъ и не стрлять въ нихъ изъ ружей, очень часто имющихъ въ себ пыжи самаго зажигательнаго свойства. И такая просьба, несмотря на ея странность, не встртила, однако, тамъ ни малйшаго возраженія. Не говоря уже о крестьянахъ, боле или мене заинтересованныхъ въ лсныхъ пожарахъ, и потому съ великой готовностью взявшихся исполнять ее, но даже и проживающіе во множеств между ними мастеровые съ стеклянныхъ заводовъ, все народъ безшабашный и большой любитель до ружейной охоты, даже и онъ не захотлъ не уважить просьбы человка, о которомъ хорошо думалъ. Такимъ образомъ строгое отвлеченное правило, запрещающее охотиться до петрова дня, и при боле неблагопріятныхъ условіяхъ всюду нарушаемое, высказанное въ другой форм, и въ такое время, которое мене всего располагало къ его принятію, было однако сочувственно примято и никмъ не нарушено. Какая-то благовоспитанность, способная очень многихъ привести въ удивленіе, слышалась въ словахъ крестьянъ, когда они разсказывали мн настоящій случай, не столько, впрочемъ, говоря въ немъ о себ, сколько о безшабашныхъ мастеровыхъ, внявшихъ чуждому для нихъ голосу… Такимъ образомъ люди, составляющіе мировой институтъ, могли бы оказывать громадное вліяніе на развитіе гуманнаго чувства въ народ, если бы вс они относились къ своимъ обязанностямъ съ большею добросовстностью и разумностью. Къ сожалнію, такихъ людей, осмысленно смотрящихъ на себя и на все окружающее, тамъ слишкомъ мало. Большинство не понимаетъ не только общечеловческихъ длъ, но даже и своихъ судейскихъ.

Какъ я уже говорилъ, въ ковровскомъ узд встрчаются одни поля и луга, наводящія своей однообразностью тяжелую грусть. Пробираясь между ними, мое вниманіе особенно приковали къ себ межи, раздляющія крестьянскія полосы или, какъ он называются, паи пахотной земли, он опредляютъ предлы собственности членовъ нашихъ общинъ, пользующихся общимъ владніемъ угодій. Вс подобныя полосы, вслдствіе установившагося между крестьянами обычая, были весьма узки, не боле десяти шаговъ въ ширину, а вс разграничивающія ихъ межи были сравнительно весьма широки, не мене одного шага, на нихъ, мстами, для примты, росли березы, лежали камни, тянулись кусты. Безъ преувеличенія можно сказать, что межи, отдлявшія неприкосновенность собственности членовъ общины, составляли во всякомъ случа одну десятую долю полосъ, если только не больше, но я принимаю minimum. Такимъ образомъ, въ моихъ соображеніяхъ вытекалъ тотъ немудреный выводъ, что крестьяне, вслдствіе сложившихся для нихъ неблагопріятныхъ обычаевъ, пользуются землею тутъ на одну десятую часть меньше, чмъ они могли бы пользоваться, и имютъ поэтому въ своемъ распоряженіи хлба также на десятую часть меньше, чмъ они могли бы его имть. Допуская же не безъ достаточныхъ основаній, что и по всему лицу русской земли существуютъ такіе же блаженные порядки, я отсюда заключилъ, что и вся наша общая земледльческая промышленность, подчиняясь закону той же необходимости, точно также терпитъ ежегодно дефицитъ ровно на десятую часть общей суммы своего производства! То есть, если предположить, что эта сумма производства равняется теперь пятистамъ милліонамъ, то при другомъ условіи, при отсутствіи межей, она равнялась бы пятистамъ пятидесяти милліонамъ, доставляя такимъ образомъ общей экономіи лишнихъ пятьдесятъ милліоновъ, или, говоря вообще, такую сумму, которая почти вполн могла бы покрывать расходы на уплату процентовъ по государственнымъ долгамъ! Очевидно, дло далеко не шуточное, межи не могутъ быть обходимы молчаніемъ, а должны наводить на размышленія, направляя умъ въ ту ненавистную область, которая называется экономизмомъ, и о которомъ наше просвщенное общество иметъ самыя патріархальныя понятія.

Конечно, вслдствіе отсутствія строгихъ статистическихъ данныхъ по этому вопросу, а также и вслдствіе невозможности подвергнуть его наглядному химическому разложенію, противъ высказаннаго мною предположенія можетъ быть представлено множество возраженій. Я предвижу эти возраженія,— и все-таки увренъ, что отсюда не вытекаетъ еще ничего опаснаго для моего вывода. Разница, въ крайнемъ случа, можетъ получиться только въ рубляхъ, во сущность принципа останется во всей своей сил, рубли же можно, пожалуй, уступить въ пользу мосекъ, для ихъ успокоенія.

При поверхностномъ взгляд на этотъ нехитрый вопросъ, онъ дйствительно кажется весьма мизернымъ. И въ самомъ дл, что можетъ значить какая-нибудь межа, въ какой-нибудь аршинъ, о ничтожности которой свидтельствуетъ даже самъ поэтъ Майковъ, говоря:

По нив прохожу я узкою межой,

Заросшей кашкою и цпкой лебедой…

Это ровно ничего не значитъ. Въ особенности же сравнительно съ тмъ:

Куда не обернусь — повсюду рожь,

Иду — ее съ трудомъ руками раздвигая.

Какая благодать!..

говоритъ дале тотъ же поэтъ Майковъ. Повторяю, ршительно ничего не значитъ. Въ виду повсюду густой ржи и благодати, узкость межи не можетъ привлекать на себя взгляда, не только классическаго поэта, но даже и простого смертнаго. При боле же внимательномъ разсмотрніи такого обстоятельства декораціи, однако, измняются, благодать незамтнымъ образомъ улетучивается и ‘повсюду рожь густая’ очень быстро утрачиваетъ свою повсюдную густоту.

Крестьяне судогодскаго и ковровскаго уздовъ живутъ въ весьма незавидномъ положеніи. Земля у нихъ, правда, посредственная, но ея настолько у всхъ мало, что они съ великимъ трудомъ сводятъ обыкновенно свои концы съ концами, и если бы неустановившійся еще отъ отцовъ обычай промышлять разными законными и незаконными средствами по зимамъ, то положеніе ихъ было бы самое горькое. Главные промыслы тамошнихъ крестьянъ это — портняжество (исключительно ковровскаго узда, откуда они съ иголкой и ножницами заходятъ даже въ Сибирь), офенство, извозъ и тканье миткаля,— послдній больше относится до женщинъ и дтей, и теперь, вслдствіе измнившихся условій для хлопчатобумажнаго производства въ сел Иванов, значительно сокращаетъ свои размры. Но эти стороннія занятія мало улучшаютъ бытъ крестьянъ. При извстныхъ случаяхъ они производятъ разбогатвшихъ торгашей, мелкихъ кулаковъ, но масса все-таки остается въ черномъ тл и перебивается изо-дня въ день, съ слезами и ругательствами. Рядъ всевозможныхъ несчастій, обрушивающихся къ этому же въ послднее время вотъ уже нсколько лтъ сряду на бдныхъ Макаровъ судогодскаго и ковровскаго узда — то пожарами, то градомъ, моромъ, падежами скота, увеличивающимися поборами и пр., еще больше ихъ раззорили и поставили въ зависимость отъ земли, которая въ настоящую минуту одна должна кормить населеніе и поправлять его дурныя обстоятельства, чего она одновременно выполнить ни въ какомъ случа не въ состояніи: — земли у крестьянъ, во-первыхъ, мало, а во-вторыхъ, она замтно истощилась. Я не буду утверждать, насколько это же самое относится у до другихъ угловъ нашего широкаго отечества, думаю только, что и тамъ встрчаются такія явленія, но что въ судогодскомъ и ковровскомъ уздахъ прилежные земледльцы бдствуютъ главнымъ образомъ отъ недостатка земли — это такой фактъ, противъ котораго не можетъ быть никакого возраженія. На мст дйствія его каждый видитъ, каждый знаетъ, хотя вс стараются или не заикаться объ немъ, или игнорировать его, но онъ все-таки всми чувствуется и сознается, начиная отъ стараго и до малаго, и съ особенной полнотой, конечно, тми, кто заинтересованъ въ немъ непосредственно.

Повторяю, тамошніе крестьяне до крайности нуждаются въ земл, каждую полосу они рады доставать чуть не на всъ золота, каждый аршинъ запахать чужой нови не упустятъ случая и не сочтутъ это за грховное дло — и вдругъ, что же вы видите? Видите вы, что всякую полосу въ десять шаговъ отдляетъ передъ вами узкая межа, по которой разгуливаютъ поэты Майковы. При безчисленности полосъ вы видите и безчисленность межей и очень врно разсуждаете, что если бы соединить ихъ вс вмст, да обработать, то вышло бы очень большое количество земли и очень большое количество плодовъ, вовсе нелишнихъ для людей, живущихъ впроголодь. Правда, тогда божественные поэты были бы лишены возможности таскаться съ классической лирой по межамъ, но за то получалась бы уже дйствительно повсюду рожь густая. Тогда благосостояніе каждаго изъ крестьянъ должно было бы возвыситься соотвтственно этой увеличенной повсюдности. Если теперь крестьянинъ теряетъ на межахъ одну десятую часть своихъ заработковъ, то они тогда, значитъ, ровно на эту же десятую часть возвысились бы, т. е. если онъ теперь получаетъ отъ земли около ста пятидесяти рублей, то сталъ бы получать тогда сто шестьдесятъ пять, пріятно замчая появленіе въ своемъ карман цлыхъ пятнадцать рублей, небывшихъ у него никогда прежде и весьма нужныхъ на уплату разныхъ податей и поборовъ. Слдовательно, весь вопросъ сводится къ тому, какъ бы хорошо стало, если бы этихъ межей не было и если бы уплачивать вс подати, какъ казенныя, такъ и общественныя, пришлось этими межами!

Современное устройство нашей сельской общины, какъ извстно, весьма неудовлетворительно. Въ настоящее время она хотя и пользуется общимъ владніемъ землею, но общее владніе такого свойства, что оно больше обременяетъ и раззоряетъ крестьянина, чмъ помогаетъ его благосостоянію. Наша сельская община всецло поглощается теперь исполненіемъ однихъ административныхъ требованій, а не собственными экономическими интересами, какъ бы это слдовало, она нуждается въ такомъ учрежденіи, въ которомъ могла бы самостоятельно развивать свою жизнь, имя въ виду свои хозяйственныя цли. Тутъ нужна ршительная, коренная реформа, и только одна она будетъ въ силахъ исправить дло, поднять земледліе и воцарить гармонію съ другими реформами, уже приведенными въ исполненіе.

Чтобы изгнать межи, мшающія теперь, какъ я думаю, нашимъ сельскимъ обществамъ вносить исправно подати, для этого только слдуетъ признать ихъ ненужность, т. е. признать, что имъ не зачмъ отдлять твоего отъ моего, ибо твое и мое мы вмст будемъ пахать, вмст засвать, вмст молотить, вмст потомъ подлимъ продукты нашихъ трудовъ и, наконецъ, вмст за то, что мы лто трудились на своихъ поляхъ, заплатимъ слдуемыя подати…

Сельско-хозяйственная ассоціація представляется въ подобномъ случа единственнымъ орудіемъ, исключительнымъ рычагомъ, имющимъ только въ одномъ себ силу сдвинуть съ мста нашу бдность. Условіемъ для этого требуется одно:— чтобы положительный законъ ихъ допускалъ, не опредляя самъ частностей и предоставляя объ этомъ позаботиться самимъ свободно — соглашающимся обществамъ, вотъ и только. Даже невроятнымъ можетъ казаться, какъ немного для этого требуется! а между тмъ это такъ. Именно въ этомъ одномъ и лежитъ все благо земледльческой промышленности.

Я не намренъ былъ, конечно, подробно разсматривать здсь возбуждаемаго вопроса,— онъ слишкомъ сложенъ и потребовалъ бы слишкомъ много мста. Я имлъ въ виду только одну цль, именно — обратить на него вниманіе читателя и пробудить стремленіе самому подумать надъ нимъ и надъ его важнымъ значеніемъ, между прочимъ, ни для кого другого, какъ для его же собственной особы… Если такая искра пала — я доволенъ.

Думать же объ устройств сельско-хозяйственныхъ ассоціацій, присовокуплю, потому въ особенности пріятно, что тутъ никто не рискуетъ быть заподозрннымъ въ тхъ богопротивныхъ умыслахъ, отъ которыхъ у благонамренности при одномъ воспоминаніи трясется подъ жилками, и о которыхъ г. Некрасовъ восклицаетъ:

Но вдь это на богатыхъ,

Значитъ, бдныхъ натравлять!

Тутъ богатымъ не угрожаетъ никакой опасности, напротивъ,— для нихъ отъ такихъ обществъ вытекаютъ еще новыя богатства. Этимъ-то вотъ и важны сельско-хозяйственныя ассоціаціи!

IV.

Переношусь въ города.

Передъ Ковровымъ дорога превращается въ сплошной, сыпучій песокъ. Самъ Ковровъ, расположенный на берегу Клязьмы, на гор, такъ сказать, стоитъ по самое чрево въ сыпучихъ пескахъ. Когда я въхалъ въ него, то прежде всего меня поразили существующіе въ каждомъ дом кабаки. Вы не можете вообразить себ сколько тамъ кабаковъ! Охъ мн попадалось очень много по дорог, но тамъ — цлыя миріяды, тьмы-темъ! Куда ни обернешься, куда ни взглянешь — всюду открыты кабаки! Процвтаніе ихъ поддерживается массою рабочихъ и слесарей, работающихъ при город на механическихъ мастерскихъ московско-нижегородской желзной дороги. Всего въ Ковров считается слишкомъ 60 кабаковъ (на 3,000 жителей обоего пола), и вмст съ этимъ не считается ни одного училища, исключая какой-то городской школы (?). помщающейся въ клтушк, гд дти занимаются по-татарски, т. е. сидя не на скамьяхъ, а прямо ни полу, съ поджатыми ногами, и гд никогда не присутствуетъ наставника, т. е. занимаются, значитъ, по-татарски, слдуя при этомъ ‘Самодятельности’ Смайльса.

На другой день моего прізда въ Ковровъ,— 12-го или 13-го августа, не запомню теперь хорошо, долженъ былъ открыться създъ мировыхъ судей. Онъ собирается тамъ одинъ разъ въ мсяцъ,— нтъ, виноватъ, это онъ положилъ собираться каждый мсяцъ, но собирается иногда черезъ два, иногда даже и черезъ три мсяца. Все это, конечно, длается по закону и какъ слдуетъ мотивируется… Въ мой пріздъ ему тоже богами не суждено было состояться. Собравшіеся стороны, преимущественно крестьяне, посидли, посидли, пошептались о чемъ-то иные, да съ тмъ и должны были отправиться домой, когда сторожъ имъ объявилъ, что ‘създа не будетъ’, ступайте, молъ, чего глазете-то! Многимъ, вроятно, приходилось тащиться домой очень далеко, потому что они,— хотя бы, кажется, и могли уже привыкнуть,— но все-таки очень долго чесали у себя на лстниц затылки.— Такъ какъ этотъ неутшительный случай близко касался и меня, то я обратился къ достоврнымъ источникамъ для разъясненія дла. Мннія, по послднему событію, мн довелось услыхать самыя странныя и даже, можно сказать, неправдоподобныя, кидающія своей изысканностью слишкомъ грязную тнь на вещи весьма чистыя. Конечно, ихъ распускали злые языки, недовольные, вроятно, правосудіемъ създа, въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія, и это ясно, какъ божій день. Но несмотря на присутствіе такихъ смягчающихъ обстоятельствъ, выслушивать ихъ было все-таки тяжело. Чтобы показать, какъ разыгрывается фантазія у тамошнихъ піонеровъ, когда ихъ слушаютъ, я приведу одно изъ такихъ мнній, довольно ясно характеризующее, до какой степени злостнаго недружелюбія относится ковровская публика въ настоящему составу своего мирового създа. Мн передавали, что судьи потому будто бы на этотъ разъ не собрались, что не желали собраться въ этомъ мсяц, какъ не будутъ они точно также желать собраться и въ слдующемъ мсяц, и еще разъ въ слдующемъ, до тхъ поръ пока не состоится въ октябр мсяц новые выборы судей! ‘Не желали же’ они собраться и не желаютъ боле собираться именно потому, что… Впрочемъ, позвольте, тутъ исторія нсколько усложняется и я долженъ нсколько отступить. Въ Ковров, начать нужно съ того (какъ въ такомъ город, которой далеко оставилъ за собой тлетворные города Англіи), есть тоже свои страсти и свои партіи,— вдь чего на свт не бываетъ! Сильнйшей партіей, давящей на все и всмъ заправляющей, выступаетъ тамъ купеческая. Она одна завдуетъ въ узд самоуправленіемъ, всячески позоритъ бездомную и ослабвшую дворянскую партію и считаетъ свои желанія за законъ. Ея veto — окончательное, противъ котораго не пріемлются никакія объясненія, хотя бы они были высказаны самимъ Цицерономъ Одинъ изъ мировыхъ судей, понесшій жестокій афронтъ отъ этой грозной партіи на общемъ земскомъ собраніи при выбор гласныхъ, и усматривая изъ обстоятельствъ дла, что ему будущее больше не улыбается, стадъ придерживаться тактики: — невстк на отмстку. Вслдствіе такого маневра, иные изъ подвернувшихся тузовъ тамошняго купеческаго міра подверглись значительной уголовной или гражданской отвтственности. Вотъ эти-то дла, можно сказать, висящія на носу самыхъ выборовъ, и предстояло разсматривать въ август мсяц гг. мировымъ судьямъ. Само собой разумется, что земная жизнь еще никому изъ нихъ не надола, продолжать же быть мировыми судьями — еще меньше. Что же имъ оставалось длать? Одно средство — заболть, и они дйствительно вс разомъ заболли… Вдь вотъ въ какомъ злостномъ направленіи разыгрываются фантазіи у провинціальныхъ піонеровъ!

Зала публичныхъ засданій ковровскаго мирового Създа до крайности тсна. Можно безъ преувеличенія сказать, что такой залы днемъ и съ огнемъ не сыщешь: оклеена она грошовыми обоями, безъ ршетки, съ кривымъ поломъ, просто срамъ! Точно такимъ же безобразіемъ отличается и камера мирового судьи 1-го участка, съ присовокупленіемъ того, что при этой камер особой комнаты для свидтелей не полагается:— ихъ обыкновенно во время допроса удаляютъ на дворъ, гд они и должны ожидать своей очереди. Впрочемъ, во время дождя, бури или мятелей имъ не возбраняется присутствовать въ сняхъ и на крыльц, чмъ они, злосчастные, на перебой всегда и пользуются… Впрочемъ, въ этомъ случа скорй виновато мстное земство, чмъ кто другой. Оно очень плохо ведетъ свои денежныя дла и не считаетъ особенно нужнымъ выдавать исправно жалованье мировымъ судьямъ, задерживая его по цлымъ годамъ. Обыкновенный тутъ отвтъ:— ‘нтъ еще для васъ, подождите!’ И ждутъ судьи съ грхомъ пополамъ…

Въ мою бытность въ Ковров по его улицамъ прокладывались трубы для снабженія города водою, работы производились насчетъ думы. Это меня тогда также поразило, и я долго думалъ: какому философу могла придти въ голову такая геніальная мысль! Городъ стоитъ на самомъ берегу Клязьмы, объемомъ онъ съ небольшое село, весной отъ воды дваться бываетъ некуда, а его все-таки снабжаютъ водой! И еще такой городъ, по улицамъ котораго ходить нельзя, все или песокъ, или грязь, въ которомъ нтъ ни одной мостовой, въ которомъ нтъ ничего, кром кабаковъ и кабаковъ! О, разсудительность! загляни ты, хоть ради смха, когда нибудь въ Ковровъ! хотя, по крайней мр, посовтуй ты обитающимъ тамъ мудрецамъ и философамъ трубы-то не класть деревянныя, а то вдь ихъ очень скоро разорветъ, а если не разорветъ, то они очень скоро провоняютъ и заморятъ всхъ своихъ мирныхъ согражданъ желудочными страданіями. Загляни, умоляю я, безъ тебя тамъ — за человка страшно!..

Вообще о Ковров можно сказать, что это — городъ безъ печалей и воздыханій, что-то въ род заклеенной коробки съ сардинками, въ которой мирныя животныя лежатъ одно на другомъ смирно и чинно.

Наконецъ, я простился съ Ковровымъ и перебрался во Владиміръ.

Я думаю, что обитатели гор. Владиміра, замчательнаго въ исторіи разными великими событіями, храмами, древними ризницами и проч. и проч., думаю, что эти обитатели, если и умютъ читать, то никогда и ничего не читаютъ, считая, не безъ основанія, чтеніе дломъ грховнымъ, а самую книгу — произведеніемъ нечистой силы. Писать они точно также, думаю, если и умютъ, то кром донесеній я корреспонденцій въ ‘Голосъ’, тоже никогда и ничего не пишутъ, считая свтское писаніе настолько же дломъ грховнымъ, насколько и чтеніе, а самыя чернила, перья и бумагу такими вещами, которыя придуманы нечистой силой и, главнымъ образомъ, для погибели православія…

Пріхавъ во Владиміръ, мн нужно было отыскать одну книгу для просмотра. Спшу утромъ въ библіотеку для чтенія. Такъ какъ я не знаю, гд она помщается, то у перваго попавшагося барина, котораго по легкомыслію принимаю за грамотнаго, испрашиваю о помщеніи библіотеки.

— Позвольте узнать, гд тутъ помщается библіотека для чтенія? спрашиваю я его самымъ любезнйшимъ образомъ.

Баринъ вдругъ круто останавливается и съ негодованіемъ желаетъ проглотить меня своими буркалами.

— Что? спрашиваетъ онъ, не переставая меня глотать.

— Гд тутъ, позвольте узнать, библіотека помщается?

Баринъ окончательно проглатываетъ меня и, ничего не отвтивъ, уходитъ.

Ловлю другого, но предварительно уже заглянувъ въ его зеркало души. Этотъ другой баринъ оказывается къ счастью не изъ глотающихъ.

— Библіотека? спрашиваетъ онъ меня, посл моего вопроса, какъ будто прислушиваясь въ произносимому имъ слову и начинаетъ думать. Думалъ онъ долго, я все стоялъ. Потомъ посмотрлъ вдоль улицы, посл этого повернулся назадъ и тоже посмотрлъ вдоль улицы.

— Не знаю-съ… не слыхалъ, отвтилъ онъ наконецъ, и сталъ тихо отъ меня отходить, держась нсколько бокомъ, какъ будто подъ наитіемъ того соображенія, что если, молъ, Богъ дастъ, вспомню, то оборачиваться-то и меньше придется.

Отправляюсь въ книжную лавку Парклова, въ которой мн должны были, по увренію третьяго остановленнаго мною барина, наврное сказать, гд помщается библіотека. Но вмсто книжной лавки я обртаю лавку канцелярскихъ принадлежностей, съ нсколькими десятками старыхъ учебниковъ и двумя новыми экземплярами ‘Судебныхъ уставовъ’! Однако и въ этомъ единственномъ мст книжной торговли и книжнаго дла г. Владиміра, мн все-таки не пришлось узнать, гд помщается библіотека для чтенія.

— Да вы врно ли знаете, что есть въ город библіотека? спрашиваю я.

— Помилуйте! какъ же этого не знать! Она вдь вотъ все время гд-то здсь, около дворянскаго института, находилась, только съ годъ всего какъ перехала… У кого бы это вамъ спросить? вдругъ задался вопросомъ доброжелательный книгопродавецъ.— Вдь вотъ — спросить-то не у кого, экая жалость! отвтилъ онъ, долго подумавъ и вздернувъ плечами.

Иду дальше, куда глаза глядятъ…

Посл нечеловческихъ усилій, мн, наконецъ, удается узнать, что библіотека дйствительно имется въ город и что помщается она около Золотыхъ воротъ. Усталый, я снова воодушевляюсь и спшу, но увы! нтъ опять у Золотыхъ воротъ библіотеки! Есть и кофейная, и фотографія, и кабаки, а библіотеки все-таки нтъ!.. Наконецъ, къ вечернямъ, въ какомъ-то переулк, противъ какихъ-то овраговъ, въ старомъ, развалившемся дом я нахожу библіотеку. Да, это она! На углу гнилого дома прибита вывска, длинная и узкая, вершка въ три ширины, на которой стоитъ надпись: публичная общественная библіотека… Отправляюсь на дворъ, иду среди грязи, подпрыгивая по раскинутымъ кирпичамъ въ сни, и затмъ, между капустныхъ кадокъ, сильно нагнувшись, пролзаю въ очень низкую дверь — пролзаю и въ ужас останавливаюсь на порог! Въ передней, подъ самымъ моимъ, носомъ оказываются сидящими за столомъ нсколько человкъ съ дтьми и сладко обдающими. Вонь — страшнйшая! Пахнетъ щами и грудными младенцами! Когда я, такимъ неожиданнымъ образомъ, появился на порог, кто-то изъ сидвшихъ за столомъ въ одной рубашк вскочилъ и единымъ духомъ перенесся въ сосднюю комнату. Поднялась суматоха. Я стоялъ надъ порогомъ, стоялъ еще нагнувшись, и ршительно не зналъ, что мн тутъ слдовало предпринять.

— Пожалуйте, пожалуйте, вотъ сюда-съ, въ залу, стала приглашать меня какая-то женщина, тоже, какъ я теперь разсмотрлъ, сильно суетившаяся.— Пожалуйте! онъ сейчасъ выйдетъ, только однется. Прошу покорно!

Я пошелъ по дрожащему полу въ залу. Изъ нея, черезъ раскрытую дверь, моимъ взорамъ представился ходъ въ другую комнату, гд на стн виднлись ‘три полки съ книгами’, вроятно, ходъ въ… спальню, думалъ я. Но, нтъ, это-то именно и была публичная библіотека губ. гор. Владиміра!!. Мн скверно стало! Я вернулся и вышелъ, недождавшись этого онъ, который къ сожалнію такъ теперь и останется навсегда мною непознаннымъ…

Я не подвожу итоговъ своимъ замткамъ, предоставляю это дло самому читателю.

Такова умственная двственность и непорочность владимірцевъ! Такова блаженная и безпечальная страна, при одномъ только поверхностномъ на нее взгляд! Человкъ, правда, остался тамъ человкомъ, но все ли человческое ему нечуждо, или все чуждо?— Подумайте и скажите.

И. А—.

‘Дло’, No 10, 1869

OCR Бычков М. Н.

ПРАКТИКА НАШЕЙ ЖИЗНИ.Путевыя замтки по Владимірской губ.

Читайте также:

ПРАКТИКА НАШЕЙ ЖИЗНИ.
Путевыя замтки по Владимірской губ.