Поземельная община в новой и древней России, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

Кавелин К. Д. Государство и община

М.: Институт русской цивилизации, 2013.

Поземельная община в новой и древней России

В минувшем году вышла в свет первая часть сочинения, которое и по своему предмету, и по своим внутренним достоинствам не может и не должно пройти незамеченным в России, а в Европе, без сомнения, обратит на себя большое, вполне заслуженное внимание. Мы говорим о критико-историческом исследовании общинного землевладения в России фон Кейсслера.

Вышедшая пока часть этого ученого труда содержит под скромным заглавием очень обстоятельную историю наших крестьянских общин и общинного землевладения, подробное и добросовестное изложение взглядов на этот вид поземельных прав и отношений и тщательное рассмотрение дальнейшего его развития в русском законодательстве, литературе и администрации до нашего времени. Из предисловия видно, что во второй части, уже приготовленной к печати, будут изложены и критически рассмотрены сведения об общинном землевладении, собранные комиссией для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности в России, Высочайше учрежденной в 1872 г., под председательством статс-секретаря Валуева [1], а в заключение как вывод из всего предыдущего автор представит свои предположения относительно решения крайне запутанного и спорного вопроса об общинном землевладении вообще. Из того же предисловия видно, что г. Кейсслер изучал предмет не только по книгам, в кабинете, но и по сведениям, доставленным ему людьми, практически знакомыми с делом, — сельскими хозяевами, чиновниками и другими лицами из различных краев России, и, наконец, по собственным наблюдениям во время поездки по средней и восточной России в 1868 г. Что этим ненапечатанным материалом автор воспользовался с полным знанием дела, в этом служит нам порукой его отличное знание и понимание исторических данных и литературы предмета, которому он посвятил свой ученый труд. Такие труды появляются у нас, к сожалению, нечасто. Но что придает ему особенную цену — это полное беспристрастие автора, столь редкое вообще, когда речь идет об общинном землевладении, особенно же редкое в лагере экономистов, относящихся к этому предмету большей частью или шаблонно и рутинно, или же с социалистическими предрассудками, запутывающими, а не разъясняющими дело. Взгляд г. Кейсслера, как сказано, будет подробно развит во второй части его сочинения, что этот взгляд во всяком случае заслуживает полного внимания, об этом можно уже судить по предисловию, где высказана в общих чертах программа автора. На с. II и III он говорит, что нашел разрешение задачи ‘в создании такой формы землевладения, которая, с одной стороны, постоянно бы сохраняла распределение землевладения, какое желательно в интересах всего общества и непосредственно заинтересованных лиц, а с другой — не мешала бы сельскохозяйственной производительности’, следовательно, ‘в законодательной организации общинного землевладения, с ограничением теперешнего права каждого члена общины на равный с другими участок земли. При такой организации, — продолжает автор, — поземельная община, сохраняя свой частный характер, должна быть возведена в общественное учреждение, состоящее под контролем государства, который, смотря по местным обстоятельствам, должен удержать или же восстановить наиболее целесообразное распределение поземельного владения (помешать чрезмерному его раздроблению и совокуплению в одних руках)… Основные начала, о которых идет речь, — так оканчивает автор, — имеют, по моему мнению, значение, конечно, с известными, необходимыми видоизменениями, и для западной Европы, где право свободного распоряжения землею — в одном месте более, в другом менее — не отвечало тому, чего от него ожидали’. Эти слова не оставляют никакого сомнения в том, что г. Кейсслер смотрит на общинное владение просвещенными глазами, стоит на высоте современных задач науки, и потому мы вправе ожидать, что вторая часть будет по меньшей мере так же интересна и поучительна, как первая.

Ознакомить читателей со всем разнообразным и крайне любопытным содержанием вышедшей первой части сочинения г. Кейсслера нет, конечно, никакой возможности. Чтобы дать возможно полное понятие о высоком достоинстве этой ученой работы, мы попытаемся представить взгляд автора на развитие русской поземельной общины и общинного землевладения до отмены крепостного права в 1861 г. Исследования г. Кейсслера по этому предмету составляют капитальнейшую часть вышедшего теперь тома и не могут не интересовать большинства образованной русской публики, которая не без основания ставит вопросы о крестьянском землевладении сельской общины в число важнейших русских вопросов. Автор начинает свое исследование с занятия и заселения Русской земли. При основании русского государства восточные славяне, разделенные на племена, жили от Ильменьского озера и Волхова до Черного моря и Карпатов. При редком населении обширная страна была свободно занимаема каждым. Леса расчищались, новь распахивалась большим или меньшим числом людей сообща или отдельными семьями, и земля возделывалась до тех пор, пока давала достаточные урожаи, когда же она выпахивалась, ее бросали и занимали новую. Если не было поблизости девственной почвы, то жители покидали свои поселения и основывали новые там, где находили довольно земли. При незатейливости первоначальных жилищ это делалось легко. С увеличением народонаселения выселки основывались из городов и деревень целыми общинами и отдельными семьями. Таким образом, рядом со старыми общинами возникали новые. Связь между теми и другими со временем ослабла, и земля, составлявшая собственность целого племени, разделилась на особую собственность общин и отдельных лиц.

В общинах сосредоточивалась сперва вся общественная власть. Это были первые государственные и гражданские союзы. Земля, занимаемая общиной, находилась в ее общем владении, она распределяла ее между своими членами и установляла способ пользования ею. С увеличением народонаселения и с образованием новых поселков увеличивалось и число принадлежащих к ней дворов. В южной России такие поземельные общины назывались верьвями, в Новгородской области — погостами, в Псковской — губами и были то же, что немецкие марки. С призванием варяжских князей и развитием княжеской власти влияние и значение древних общин должны были ослабеть — частью вследствие того, что некоторые их права перешли к государственной власти, частью же оттого, что известная доля их земель выделена в пользу князя, Церкви, членов княжеской дружины (для последних едва ли ранее XI в.), и выделенные земли были этим изъяты из-под власти общин. Вместе с тем община распалась на составные ее части — города и деревни, к которым и перешло распоряжение землей, находящейся во владении их членов.

Рядом с населением, сидевшим на общинной и на своей собственной земле, образовался в древнейшей России класс лично свободных землевладельцев, поселившихся на чужой земле и несших разные повинности в пользу землевладельцев. Свободных, никому не принадлежащих земель было, конечно, довольно, но ими мог овладеть только имеющий на то нужные средства, тот, кто мог приготовить их к возделыванию, построить жилье, вспахать, засеять и месяцами ждать плодов своего труда и затрат: беднейшие, не располагавшие такими средствами, селились на землях, уже занятых более достаточными. Таковы были упоминаемые в Русской Правде ‘ролейные закупы’. Число их, вероятно, было немало, если оказалось необходимым защитить их законом от притеснений хозяев и юридически определить их положение.

Об отношении земледельческого населения к земле и к общинам мы имеем из более древней эпохи лишь немногие указания. Обильнее становятся источники в XIV и XV вв. Из них мы узнаем, что положение крестьянства было в это время следующее.

Чтобы быть полноправным членом сельской или городской общины, надо было иметь надел в общинной земле и нести соответствующую часть податей и повинностей, лежавших на общине. Боярин и Церковь, приобретая общинную землю, становились тоже ее членами, и наоборот: оставляя общинную землю, и крестьянин, и купец переставали быть членами общины и нести подати и повинности.

Отношения земледельца к земле были различны, смотря по тому, на чьей земле он сидел. Если та земля была общинная (черная), то он пользовался своим участком в качестве члена общины неопределенное время, так что мог оставаться на одном и том же участке всю свою жизнь, и оставлял его своим наследникам, но под непременным условием, чтобы они оставались членами общины и несли подати и повинности. Земледелец мог заложить и отчуждать свой участок с тем, однако, чтобы новый приобретатель платил подати и нес повинности, иначе он лишался приобретенного участка. Впрочем, отчуждаема могла быть не сама земля, т. к., принадлежа на правах собственности к общине, она не могла быть продаваема и покупаема даже самим князем: отчуждалось только принадлежащее земледельцу право пользования своим участком. Крестьянину принадлежали все права пользования и распоряжения своим наделом, в том числе право отдавать его внаем. Он мог пользоваться им совершенно свободно и беспрепятственно, мог по своему усмотрению одну его часть пахать, другую запустить в залежь, обратить в огород, окружив изгородью, возводить на нем постройки и т. д. Во все это община не вмешивалась. (Из такого общего правила вполне свободного пользования участком были, однако, и исключения.) Общины могли соединить с общинной землей и частные земли, приобретаемые ими покупкой или меной. Что касается частных собственников (своеземцев), то они распоряжались и пользовались своей землей на правах полной собственности. Наконец, отношения земледельца, сидевшего на чужой земле, к ее владельцу (князю, боярину, монастырю, купцу, крестьянину и т. д.) и принадлежащей ему земле определялись взаимным соглашением. Лично земледелец был свободен, хотя и обрабатывал чужую землю, но по причинам, лежащим в требованиях земледелия, он мог оставлять землю или быть высылаем с нее владельцем только в определенное время в году (14 ноября — Филиппово заговение, Юрьев день). В XIV и XV вв. население стало у же более оседлым, часто упоминаются старожилы на общинной и частной земле, сидевшие на том же месте 20, 30, 40 и более лет, говорится, что на той же земле жили их отцы и деды. Рядом с повинностями в пользу землевладельца такой крестьянин как член общины платил и государственную подать с земли. Хотя земля ему и не принадлежала, но он был не нанятым работником, а хозяином, нанимающим землю. Особенный характер придавал свободный земледелец земле, на которой сидел: государство взимало подати с обрабатываемой им земли только на том основании, что на ней жил земледелец, земля, оставшаяся впусте, земля, которая обрабатывалась рабами, не считалась тяглою.

Отношения крестьян, поселенных на чужой земле, к ее владельцу были очень разнообразны. Если первые селились на пустой, невозделанной частной земле, которую должны были сами приготовить к обработке своими средствами и сами возвести нужные им постройки, то положение их было совершенно самостоятельное, особливо если владелец давал им позволение или поручал привести с собой других людей для поселения на той же земле и уступал все свои права, кроме права собственности и продажи. Такие отношения могли установиться там, где уже чувствовался недостаток в свободных, никем не занятых, выгодных для возделывания землях: когда хорошая, плодородная общинная земля уже была занята, крестьянин, не успевший получить в ней долю, нередко мог находить более для себя выгодным поселиться на частной земле и платить за пользование ею, чем бесплатно сидеть на плохой общинной земле. К заселению владельческих земель поощряли также льготные годы и защита, которой поселенцы пользовались со стороны богатых и сильных (монастырей, бояр). Даже жители целых деревень становились под такую защиту. Менее самостоятельно было положение земледельца, который селился на земле, уже возделанной, и которому землевладелец давал нужные строения, хотя бы такой земледелец и приводил с собой свой рабочий скот, имел свои земледельческие орудия и т. п., наконец, крестьяне, получавшие от землевладельцев рабочий скот, орудия, да вдобавок семена, содержание до жатвы, ссуды деньгами и т. д., едва походили на свободных арендаторов. Их повинности были, разумеется, выше, чем прочих, уйти от землехозяина они могли только, уплатив ему сверх повинности за пользование землей все полученное ими в ссуду с процентами.

Между собой крестьяне составляли общины. Каждая община была административной единицей. Кто селился на общинной земле, тот становился ее членом, поселившийся же на владельческой земле причислялся к общине только в административном отношении. И те и другие крестьянские общины — как поземельные, так и административные — были различной величины, и число их жителей было неодинаково, у крестьян, живших на частной или общинной земле, высшей единицей была волость, состоявшая всего чаще из нескольких поселков и дворов. У крестьян, живших на владельческой земле, административная община определялась обыкновенно владением — поместьем или вотчиной: все деревни и отдельные дворы, принадлежавшие к поместью или вотчине и находившиеся в одном округе, образовывали и одну общину, у малых же владельцев, владевших небольшим числом крестьянских дворов, крестьяне в административном отношении или причислялись к соседней волости, или, принадлежа по податям и повинностям к одному разряду, составляли из нескольких соседних владений одну особую общину. Такое образование общин не по владениям было возможно потому, что крестьяне были свободные люди, связанные с землевладельцем только частным договором. Итак, общины разделялись на три разряда: сидевшие на общинной земле, сидевшие на частной и смешанные, поселенные частью на общинной земле, частью на принадлежащей в личную собственность, частью на владельческой. Первые сами заведовали делами своих членов, распоряжались землей. Основанием их общинного союза служила земля. Вторые, поселенные в имениях владельцев, были лишь административные, личные общины и не касались земли, состоявшей в пользовании их членов. Первые сами защищали землю от захвата посторонними, распоряжались ею, отвечали перед государством за порядок и спокойствие в волости, за исправную уплату податей и отправление повинностей и распределяли те и другие сами между своими членами, вторые же не имели этих прав.

Общественные дела всех общин находились в непосредственном заведовании органов государственной власти. В XIV и XV вв. князья все еще в виде исключения, хотя и нередко, передавали некоторым землевладельцам лично высшую власть над общинами. Вследствие того непосредственные отношения таких общин к государству прекращались, и землевладелец по всем делам становился посредником между ними и общиною. Но затем постепенно исключения обратились в правило, и непосредственное заведование общинами со стороны государства перестало быть общим правилом. Общины, изнемогая под страшным гнетом княжеских наместников и больших владельцев, подпали под полную от них зависимость, поселяне, жившие на владельческих или даже на своих землях, добровольно отдавались под защиту могущественных владельцев. В силу соглашения последние принимали на себя уплату крестьянских податей и отправление повинностей. При известных обстоятельствах крестьяне могли находить более для себя выгодным иметь дело с одним господином, который представлял их перед правительством, чем со сборщиками податей от различных ведомств, каких в древней России было немало.

Для распределения податей и повинностей земля, находившаяся в пользовании крестьян, делилась на ‘сохи’. Соха составляла наивысшую податную единицу. В различных местностях обнимаемое ею пространство определялось различно и, смотря по различным соображениям и обстоятельствам, могло быть и больше, и меньше. Соха измерялась четвертями, т. е. количеством посева, покосы — копнами сена, которые на них становились. Низшей податной единицей земли была ‘выть’ (в Новгородских областях ‘обжа’) — первоначально нормальный размер крестьянского хозяйства или двора. Впоследствии пространство двора уменьшалось, так что несколько дворов составляли одну выть, или обжу. Кроме того, и размер выти, подобно пространству сохи, изменялся также под влиянием различных обстоятельств и соображений. Личность крестьян, владеющих землей, их положение, их большая или меньшая зажиточность имели, в свою очередь, влияние на размер податей, падавших на землю, и на раскладку их между плательщиками. Полное развитие получили права крестьянских общин в XVI в. Судебники 1497 и 1550 гг. определили точнее и развили то, что уже было выработано обычаями и местными узаконениями прежде касательно отношений поселян к землевладельцам и к земле. Самостоятельность сельских и городских общин в отношении к великокняжеским наместникам и вельможам подтверждена и ограждена, это особенно заметно по части судебной. Издан ряд постановлений для ограждения общин от произвола великокняжеских чиновников.

С XVI же века появляется новый разряд сельского населения — бобыли, которые владели только частью крестьянского тягла, т. е. крестьянского земельного участка, и вследствие того несли только соразмерную с их владением часть податей и повинностей. Это новое явление в жизни крестьян развилось вследствие необходимости разделить тягло, т. к. часть крестьян не была в состоянии платить непомерно возвысившихся податей с целого тягла. Кроме того, в общинах находились теперь так называемые ‘казаки’, из которых одни, имевшие свой двор и свой участок, подобно бобылям, составляли, вероятно, лишь малую часть, а другие жили у крестьян в работниках или занимались промыслами. Последние не были полноправными членами общины именно потому, что у них не было земли. В этом же положении ‘затяглых людей’ (т. е. находящихся вне тягла) находились в общине и те, кто или по рождению, или вследствие договора жили в виде рабочих у самостоятельных хозяев, не владея общинной землей. Подати раскладывались выборным людьми из владевших землей по дворам соразмерно с платежной силой каждого хозяина.

В общину вступали как подрастающие поколения уже оседлых семейств, так и новоприходящие поселенцы. Первые, именно родившиеся в общине, занимали сначала обыкновенно не целую выть, а, смотря по силам — половину, четверть выти и т. д., посторонние вступали в общину по взаимному с нею соглашению, получая целую выть или тоже половину ее, и т. д.

Поземельные отношения сравнительно с прежним временем стали с XVI в. прочнее и самостоятельнее. Правда, как община, так и владелец могли и теперь, как прежде, отобрать у неплательщика его участок, но они не имели права вопреки письменному условию (‘порядной записи’) увеличивать или уменьшать данное ему количество земли, участок, составлявший тягловый надел крестьянина, оставался за ним бесповоротно, пока он своевременно уплачивал подати и нес повинности. Права его на свой земельный надел были так велики, что он мог променять его или передать другому, если последний принимал на себя уплату податей. Тем же правом пользовались и крестьяне, поселенные в имениях владельцев, но о перемене или передаче участков надо было заявлять землевладельцу. Несмотря на такую большую самостоятельность и большие юридические обеспечения крестьянских общин, крестьянство в XVI в. постепенно беднело и отчасти все более и более подпадало под зависимость от больших владельцев. Причиной тому были страшно увеличившиеся подати. К концу столетия крестьяне-собственники почти совсем исчезли. Недостаток защиты и тяжкий гнет податей и повинностей вынудили свободных землевладельцев из крестьян перейти на общинные земли или на земли сильных владельцев, где они находили охрану и защиту и где свобода перехода обеспечивала их от чрезмерных притеснений. Кроме того, земли, составлявшие частную собственность, продавались крестьянами, когда приходилось делить наследство между сыновьями, и часть, доставшаяся на долю каждого наследника, не давала ему средств существования, почему сыновья предпочитали продать наследство и заняться хозяйством на нанятых участках, соответствующих их рабочим силам.

Иван III и Иван IV, столько сделавшие для поднятия крестьян в юридическом отношении, значительно содействовали переходу от них земли в руки служилых людей, дворянства и в княжескую собственность. С образованием Московского великого княжества появилось новое государственное начало. В этом княжестве земля была собственностью князя, потому что она состояла почти исключительно из завоеванных земель. Развившееся отсюда могущество московских князей, сравнительно с прочими древнерусскими князьями, существенно содействовало преобладанию Москвы. Со включением княжеств в Московское государство и благодаря обширным завоеваниям (Новгорода, Пскова, Смоленска, Казани и т. д.) царская власть возросла до того, что на всю Россию распространено начало, в силу которого вся земля принадлежит государству и оно может ею распоряжаться. Практические последствия этого начала выразились, между прочим, в том, что, смотря по надобности, ‘черная земля’, находившаяся во владении общин, раздавалась служилым людям в поместья, когда для частных войн требовалась личная служба, а когда нужны были деньги, она объявлялась княжеской землей, к которой сверх податей взыскивался оброк в княжескую казну. Этот переворот совершался при Иване III (отдельные случаи встречались и раньше), но особенно и в больших размерах со времени Ивана IV.

Общины изнемогали под бременем податей и чрезмерной власти больших владельцев. По мере того как росли подати (при Иване IV и преемнике его Федоре), они все больше старались о том, чтобы при составлении новых окладных книг жилые дворы показывались пустыми. Несмотря на строгие запрещения, злоупотребления такого рода усилились чрезвычайно, особливо при Федоре. Чтобы избежать суровых взысканий, грозивших за подобный обман, крестьяне толпами покидали деревни. Кроме того, к бегам поощряли и льготные годы, даруемые поселенцам в новоприобретенных русских областях. Чтобы положить конец таким неустройствам и вообще шатанью крестьян из места в место, мешавшему правильному поступлению податей и платежей в пользу служилых людей, последовало в 1592 г. прикрепление крестьян к земле. В виде вознаграждения за потерю личной свободы и права свободного выхода законодательство XVII в. дало крестьянам право на обрабатываемую ими землю.

В каком виде сложилось древнерусское общинное владение при подобном ходе развития крестьянского общинного землевладения вообще? По этому любопытному предмету г. Кейсслер приходит к следующим выводам.

При заселении земли выработались, как сказано, две формы землевладения: вотчинное и общинное, смотря по тому, одна ли семья, или совокупность семей занимали землю, расчищали и обрабатывали ее. Но, кроме того, общинное владение могло также возникать и из вотчинного, когда семья разрасталась, занимала новые свободные земли и принимала в товарищи новых поселенцев.

Когда первые работы и труды по водворению выполнялись обществом, каждый из его членов имел равное право на занятую землю, и она вследствие того делилась между ними поровну. Каждый получал столько земли, сколько мог обработать и сколько было ему нужно, чтобы прокормиться с семейством. Земля, отведенная каждому, называлась ‘участком’, ‘уделом’. Название ‘жеребий’ указывает на способ распределения участков. При изобилии земли число таких участков увеличивалось с умножением народонаселения. По замечанию автора, в русском народе более чем в других индоевропейских народах было стремление к индивидуализации, выразившееся в том, что каждый старался как можно раньше создать себе самостоятельное хозяйство, отдельное от отцовского. Развитию этой черты, быть может, способствовали, как он думает, легкость и удобство при большом избытке земель основать самостоятельное жилье. В окладных книгах находим указание, что во дворе жил один человек, одна рабочая сила, только в виде изъятия при отце жил сын, еще реже жили в одном дворе вместе братья, гораздо чаще сыновья и братья жили особыми дворами. Это было общим правилом. Раннее выселение взрослых сыновей из отцовского дома должно было чрезвычайно способствовать заселению обширной равнины. Впрочем, население и число участников увеличивались не только естественным приростом, а также благодаря новым поселенцам: как общины были заинтересованы привлекать их к себе, так и отдельные семьи находили свои выгоды становиться под защиту общины.

Таким образом, поземельная община состояла из непостоянного числа равных единиц, как ни была различна величина общин, участники везде были одинаковы. С тех пор что двор стал финансовой единицей, жилье и дом, дым и двор сделались в народных понятиях и на народном языке тождественными выражениями. В южной России до XVI в. участок назывался дымом, на севере — двором, в московском государстве — вытью или тяглом. Впоследствии, когда выть перестала обозначать действительную хозяйственную единицу семьи, эта единица, обратившаяся в фиктивную, все-таки была удержана для измерения общинной земли. Что же касается первоначального равенства участков, находившихся в пользовании семейств, то оно было нарушено тем, что крестьянин, разбогатевший благодаря деятельности, трудолюбию и бережливости, брал у общины два или более участков и нес следующие с них подати и повинности, тогда как менее зажиточный брал только половину участка или того менее, а вовсе бедный совсем не мог держать земли и, чтобы кормиться, поступал в работу и службу к богатым, которые не могли вести своего большого хозяйства рабочими силами одной своей семьи. Впоследствии, приобретя средства для ведения хозяйства, и он тоже требовал и получал землю от общины, всегда готовой исполнять такие требования, — сначала, может быть, только половину участка, с обязательством нести следующие с нее подати и повинности. Вследствие такого порядка наделения землей один хозяин владел многими дворами, другой — половиной или четвертью двора. Кроме того, размер поземельных участков должен был определяться различно, смотря и по свойству почвы, пример на <неразб.> ее естественному плодородию и т. п., и по трудолюбию населения, которое обрабатывало большее или меньшее пространство земли. Слово ‘двор’ означало все крестьянское хозяйство со всеми принадлежавшими к нему правами пользования тою частью общинной земли, которая не была поделена между членами общины. Составные части двора были следующие: усадьба — строения, огороды и вся земля, прилегающая к строениям и не находящаяся под пашней, пахотная земля — важнейшая составная часть крестьянского двора, покосы, обыкновенно поделенные в натуре между дворами, затем выгон, лес, пруды, реки (для рыбной ловли) и другие угодья находились в нераздельном общем пользовании всех членов общины.

Со временем первоначальная нормальная величина крестьянского двора (выть, обжа) исчезла именно вследствие дележей. Большое влияние имели на это везде чрезвычайно усилившиеся в XVI в. разделы полных дворов, хотя здесь и там процесс их распадения совершился уже ранее. Спрашивается: могло ли крестьянское семейство кормиться и нести подати и повинности с того незначительного пространства земли, какое оказывалось при тогдашнем дроблении дворов? При экстенсивном хозяйстве рабочей силы человека на такое малое пространство во всяком случае было слишком много. Профессор Лешков [2] думает, что малые участки земли (¹/₆, ¹/₈, ¹/₁₂ и т. д. выти, обжи) не представляли особого, самостоятельного хозяйства, что крестьянин имел в разных местах по несколько таких частиц земли. Г-н Кейсслер, допуская, что такие случаи бывали, отрицает, чтобы везде было так. Он находит очень невероятным, чтобы при экстенсивном хозяйстве и большом изобилии земли могло повсеместно существовать такое раздробление хозяйств. К тому же при общинном землевладении и при переделах земли не могло развиться хозяйство на раздробленных участках, наконец, известно, что все владение одного крестьянина во многих случаях действительно ограничивалось одной небольшой частью выти или обжи. Автору кажется гораздо вероятнее, что владельцы таких небольших частиц земли занимались не одним земледелием, а вместе с тем каким-нибудь промыслом: рыболовством, охотой, сидкой дегтя и другой обработкой лесного материала в обширных лесах, а также разного рода ремеслами и т. д.

Сравнивая древнее русское общинное землевладение с германскими общинными марками и с теперешним русским, автор открывает в первой своеобразные черты, определившиеся местными и, может быть, национально-историческими особенностями. Условия, вследствие которых иначе сложились общинные и поземельные отношения в Германии и России, сводятся, по его мнению, к трем следующим: большому обилию земель в России при редком населении, расселению народа в России малыми деревнями, в несколько дворов и отдельными дворами, наконец, большому однообразию у нас поверхности страны и естественного плодородия почвы.

Немецкая община была больше замкнута в себе, меньше доступна для новых членов. Число членов общины, пользовавшихся маркой, было ограничено, число крестьянских дворов в большей части старых поселений определено искони. Только там, где, по счастью, деревенская община имела огромную владеемую сообща марку, далеко превышавшую потребности местного населения, новые поселения поощрялись, но и здесь число крестьянских дворов скоро было ограничено для ограждения полноправных сочленов от наплыва новых поселенцев. Последние могли вступить в селе в полные права гражданства не иначе как приобретя крестьянский двор, оставшийся пустым после прежнего хозяина. Причина этих ограничений заключалась в недостатке свободной земли. Так продолжалось, пока скотоводство составляло значительнейшую часть хозяйства. Впоследствии в течение столетий земледелие получило большое развитие, произведения земли стали составлять значительнейшую часть пропитания, а скотоводство понемногу уменьшилось. С тем вместе исчезла надобность в обширных пространствах, владеемых поселением сообща. Когда это наступило, опять не только было дозволено, но даже поощрялось ставить новые, полноправные дворы и делить существующие на части. Но и это время, благоприятное для развития народного благосостояния, скоро кончилось вследствие быстрого возрастания населения. В XIV и XV вв. видно уже стремление всячески затруднить и даже совсем остановить новые поселения в деревенских общинах, хотя бы даже без всяких прав на общинную землю.

Другое видим мы в древней России. Здесь до самого прикрепления к земле происходило беспрестанное передвижение населения. Ставятся новые дворы, которые по обстоятельствам и доброй воле опять бросаются, существующие дворы вследствие смерти бездетных хозяев или ухода их остаются пустыми и потом снова попадают во владение других. Охотно принимала община новых поселенцев и только требовала от них, чтобы они несли соответственную часть податей и повинностей, она даже давала при известных обстоятельствах льготные годы, чтобы только приманить новых поселенцев. Обилие земли было так велико, население так редко, что принятие новых членов в общину с наделением землей даже там, где земля уже была возделана, не стесняло прежних членов общины в их владении и правах пользования, напротив, оно приносило пользу, именно облегчало подати и представляло неразрывную с более густым населением защиту от нападения людей и диких животных.

Замеченная выше замкнутость немецких общин простиралась и на подрастающие поколения. Сыновья обыкновенно должны были довольствоваться отцовским наследием, которое или делилось между ними, или переходило нераздельно к одному из них, а другим предоставлялось найти себе пристанище. Подрастающие поколения получали часть в общинной земле, для них основывались выселки только в тех случаях, когда общинная земля, находившаяся в общем пользовании, давала возможность заводить новые поселения, и они могли возникать, не стесняя старых членов общины в удовлетворении их нужд. Такая замкнутость немецких сельских общин придала им со временем аристократический характер, тогда как древнерусская община сохраняла более демократический склад. В немецких деревнях только владельцы крестьянских дворов были полноправными членами общины. Мало-помалу вследствие наплыва новых пришельцев, их водворения и естественного приращения коренных жителей возникло население, не пользовавшееся полными правами гражданства. Рядом с поденщиками, батраками и другим людьми, не имевшими ни земли, ни прав членов общины, образовался новый класс землевладельцев. К ним принадлежали те, кто не имел средств владеть целым опустелым двором или хоть частью такого двора. Они селились на местах, предоставленных им для обработки в общинной земле или в земле, принадлежащей крестьянскому двору. Сначала они не имели никаких прав на земли и угодья (пастбища, лес и т. д.), владеемые деревней сообща. Впоследствии и им, и вовсе безземельным предоставлялась в ней обыкновенно самая малая доля, но это было лишь снисхождением со стороны общины или землевладельца и вовсе не вытекало из прав на общинную землю, которых они, как сказано, не имели. Поэтому эти люди обыкновенно платили общине вознаграждение за пользование землей, не разделенной между членами общины, и не участвовали в ее поземельных и других делах, следовательно, находились в полной зависимости от полноправной общины. Этот класс неполноправных землевладельцев составился не из одних пришельцев, но и из туземцев, т. к. дети полноправных членов общины становились полноправными, только приобретя крестьянское хозяйство, а полноправный терял свои права гражданства, продав свой двор и права общинного пользования, хотя бы после того он и оставался жить в общине. Так как все права принадлежали настоящим участникам деревенской поземельной общины, то на них лежали и все общинные обязанности: службы и повинности всякого рода, общинные службы и подати, потому что и те и другие лежали на общинном владении, а прочие владельцы, не принятые в поземельную общину, не имевшие части в пользовании общими угодьями, по крайней мере, не имевшие полных на то прав, не были обязаны участвовать в общинных и государственных службах и податях и только платили общине вознаграждение, о котором было упомянуто выше.

Из сказанного видно, что основанием немецкого сельского устройства было исключительно право собственности общины на землю. Поземельное владение находилось здесь исключительно в руках господствующего класса. Впоследствии из уступок, сделанных общинами в пользу неполноправных владельцев, развилось право их на пользование угодьями, владеемыми сообща. Рядом со старинными вещными правами полноправных членов общины образовались личные права пользования неполноправных. Это подорвало старинное поземельное устройство немецких общин. Его преобразованию существенно содействовало и то, что неполноправные владельцы получили право участвовать в сельском управлении, которое сперва находилось исключительно в руках одних полноправных, они привлечены также к отправлению общинной и государственной службы.

Древнеримские поземельные отношения выработались совсем на других началах. Здесь не земля служила основанием общинного союза, а роды (gentes). Замкнутость народа (populus) покоилась на родовом устройстве. Вся земля принадлежала государству, была публичной (agerpubliais) и отдавалась старинному гражданину только в пользование и владение (possessio). Старинный гражданин, или патриций, и только он один имел вместе с наследственною собственностью (heredium) право на общинную землю, которая находилась не только в общем пользовании, в виде пастбища и т. д., но отчасти и в личном владении (possessio) и пользовании (usus). Впрочем, и они могли быть отняты государством. Право пользования общинной землей патриции присваивали исключительно себе как сословную привилегию. В этом и заключается различие между римским и немецким поземельным устройством. Когда вследствие обширных завоеваний публичные земли (ager publicus) очень значительно расширились, а войны и публичные тягости сильно обременяли плебеев, старые римские граждане (сенат) были вынуждены делать уступки. Плебеям дан надел (assignati) земель, участок, отведенный отдельному лицу, стал его наследственной собственностью. Но плебеи не имели прав на землю, находившуюся в общем пользовании, кажется, они имели только издавна право пользоваться общим пастбищем, хотя и за известную плату. Но патриции в первое столетие республики ничего не платили за пользование общими угодьями, и когда введена была плата с пашни, с виноградников и с лесонасаждений (vectigal), патриции сумели от нее отделаться. Только законы Лициния отменили эту привилегию. Вот каким образом и плебеи мало-помалу стали полноправными в пользовании землей, владеемой сообща, но это не было, как и установившиеся впоследствии права неполноправных в немецких общинах, дальнейшим развитием древнего права, а новым правом, неизвестным прежде в Риме, как и в древней Германии.

Демократичнее сложились поземельные отношения в древнерусских общинах. При редком населении земля вообще ценилась очень низко, исключая большие центры, где скучилось более густое население. Поэтому общины не только давали новым поселенцам землю под жилье и пашню, но предоставляли им полное право пользоваться землями, владеемыми сообща, и полное участие в управлении общинными и поземельными делами. Новые поселенцы становились полноправными членами общины, хотя бы владели очень малой долей общинной земли. Только те жители общин не имели общинных прав, которые в них вовсе не владели землей, именно потому, что они жили ‘за чужим тяглом’. Эта часть населения состояла из детей членов общины, не получивших еще свои участки, и из тех, которые по недостатку средств или другим причинам не взяли себе земли и в качестве свободных работников служили у богатых хозяев либо занимались ремеслом.

Пользование угодьями, владеемыми сообща (лесом, пастбищем и т. д.), по-видимому, не подвергалось никаким ограничениям — в них не было недостатка. В Германии, напротив, рано выработались точные правила о размере прав пользования ими.

Низкая, вообще говоря, цена земли и возможность легко добыть ее в другом месте уже сами по себе не могли вести к образованию тесного поземельного союза. Но, кроме того, сомкнутости членов общины, какую находим в древнегерманских селениях, мешало и то, что русский народ не жил большими деревнями, напротив, русская поземельная община обыкновенно состояла из одного небольшого главного села, из многих, еще меньших деревень, починков, поселков и из отдельных дворов. Первым общинным поселением было, кажется, село, из которого с увеличением народонаселения вследствие нарождения и вступления в общину новых пришельцев основывались деревни (расчисткой леса и т. д.). Вопреки мнению профессора Пешкова г. Кейсслер думает, что деревня не составляла самостоятельной поземельной, а была лишь ее составной частью, и источники, им приводимые, говорят, кажется, в его пользу, несмотря на то, что деревни, по-видимому, имели большей частью свои округленные территории с постоянными границами или межами. Даже части деревень имели такие границы. Очень может быть также, что местами деревни действительно составляли самостоятельные поземельные общины, но это было исключением, а не правилом. Впоследствии все это, конечно, изменилось. Бывали также случаи, что две-три деревни находились между собой в более тесной экономической связи. Вообще трудно, быть может, невозможно восстановить теперь полную картину древнерусского общинного быта. Исторические памятники, из которых мы черпаем известия, относятся к тому времени, когда процесс разложения древних союзов уже сильно подвинулся вперед: целые общины, села с деревнями были уже отписаны в великокняжескую казну, розданы монастырям и служилым людям, и отдельные деревни, поступившие в их владение, выделились из поземельного общинного союза. Таким образом, старинная поземельная община распадалась более и более. Этому содействовала слабая внутренняя связь общин. Земля не имела большой цены, деревни и дворы были расселены далеко друг от друга, общины имели мало поводов вмешиваться в поземельные отношения отдельных лиц между собой и с целым союзом, вследствие чего части могли легко отпадать от целого. Волость все более и более теряла значение поземельной общины и все более обращалась в административный союз. Это могло совершиться тем легче, что, кажется, уже исстари в состав волостей входила личная поземельная собственность (сначала владение своеземцев, впоследствии поместья и т. д.).

Из сравнения внешнего устройства деревень и сожительства поземельных общинников в Германии и древней России оказывается, что устройство более значительных сел здесь и там имело много общего: отдельные дворы стояли близко друг от друга. Все различие, вероятно, состояло только в том, что число дворов в древних русских общинах было меньше, деревни же, отдаленные друг от друга и от села и состоявшие из одного, двух, трех или четырех дворов, по внешнему своему характеру ближе подходили к немецким деревням без общинного поземельного владения или к дворам, владевшим сообща только пастбищем и лесом и стоявшим отдельно от других, посреди принадлежавших им полей и лугов.

Наконец, большее разнообразие Германии в топографическом отношении и по естественному плодородию было тоже причиной различия между немецкими и древнерусскими общинами.

Из всего сказанного автор выводит относительно устройства последних такие заключения. При таких условиях, в каких находились древние русские общины (при избытке земли, однообразии почвы, малом объеме деревень), не было поводов ограничивать отдельные лица в интересах всех, а потому не могло развиться поземельной общины в строгом смысле слова и обязательной для всех системы ведения хозяйства. Каждый общинник имел одинаковый интерес удерживать в своем постоянном пользовании ближайшую к его двору землю, и этому не противоречил равносильный интерес других членов общины. Удобство местоположения могло в большинстве случаев иметь в глазах крестьян преимущество даже перед большим плодородием участка, находившегося в далеком расстоянии. При таких условиях, вообще говоря, редко могла представляться необходимость периодически возобновлять между членами общин обмен обрабатываемой земли, при господствовавшем в России до конца XV в. залежневом хозяйстве с расчисткой лесов и кустарника заменялась только обрабатываемая крестьянами пашня другою. Кейсслер думает, что такое экстенсивное хозяйство, предполагающее обширное пространство земель, послужило существенным основанием для поселения малыми деревнями и отдельным дворами. Желание иметь в своем распоряжении как можно больше земли и как можно ближе к жилью взяло верх над стремлением жить теснее вместе, которое обыкновенно так сильно чувствуется при низкой степени культуры, при недостатке юридических обеспечений и т. п. Таким образом, владельцы отдельных дворов пользовались окружающей землей, вероятно, по собственному усмотрению, без вмешательства общин. Если деревня состояла из нескольких дворов, расположенных близко один от другого, то соседи необходимо должны были войти между собою в соглашения. И в этих случаях вся поземельная община, село, другая деревня и отдельные дворы обыкновенно не имели повода деятельно вмешиваться в такие соседские отношения, т. к. другие поселения были отделены и сами имели около себя достаточно земли. Расстоянием деревень между собою и от главного села определяется большая или меньшая надобность в деятельном влиянии общины, прежде всего для определения границ, до каких мест отдельный двор, дворы целой деревни или села могли делать расчистки лесов и т. п. Вероятно, что общины ограничивали расчистки также и для ограждения поселений от пожаров и т. п. Но чем население было гуще, чем больше число в селе, тем необходимее становилось вмешательство общины для ограждения владельцев дворов одних от других, тем настоятельнее становилась потребность точного распределения земли, а когда обрабатываемая земля становилась менее плодородной или вновь подымалась деревней сообща, то приходилось производить новую разверстку. Следует также принять в соображение, что при очень частом передвижении в древней России сельского населения с места на место, при частой передаче выморочных, оставленных владельцами и запустелых дворов новым владельцем и при отводах земель для основания новых дворов и расширения существующих могло живо сохраниться в народном сознании представление об общинности на землю и о праве общины распоряжаться общинной землей, несмотря на почти неограниченные права отдельных хозяев на своем участке.

С конца XV в. залежневое хозяйство стало переходить в трехполье. На эту перемену имели, по-видимому, большое влияние усилившиеся с того времени ограничения вольных переходов с места на место. Существенное ограничение состояло в том, что крестьянин не мог покинуть своей общины, пока его не принимала к себе другая община или землевладелец. Это ограничение становилось более и более чувствительным по мере того, как население увеличивалось, количество еще не занятой, способной к обработке земли уменьшалось. Важное значение имело также в этом отношении различие крестьян тягловых от затяглых, первые владели и пользовались общинной землей, вторые — нет и потому не имели никаких обязательств относительно общины. Тягловым крестьянам выход из общины был запрещен по фискальным соображениям, а именно: тягловые были записаны в окладные книги, и государство требовало до нового оклада податей со всех, записанных в оклад. Так как община отвечала круговой порукой за уплату податей, то в ограждении ее было необходимо ограничить выход таких крестьян из общины. Община имела право отпустить крестьянина, но в таком случае должна была сама нести лежавшую на нем долю податей. Точно так же и крестьянин мог покинуть общину, если представлял другого на свое место, или другим образом обеспечивал общине исправный взнос лежавшей на нем подати. Эти и другие ограничения свободного перехода, действовавшие уже задолго до прикрепления крестьян к земле (в конце XVI в.), сделали сельское население оседлым и со временем повели к преобразованию всего полевого хозяйства. С увеличением населения и все большим истощением почвы залежное хозяйство не могло у же удовлетворять потребностям жителей в хлебе, и крестьянин вынужден был перейти к более тщательной обработке земли.

Эти новые условия повлияли со временем на общинное владение, которое должно было получить более строгую и для отдельного лица более стеснительную форму. Более тесное сожительство и основание новых дворов увеличивали надобность в земле. Прежде, когда ее было много, крестьянин мог расширить свое полевое хозяйство сколько хотел, не вредя другим членам общины, последним это даже было полезно, потому что крестьянин, увеличивавший свое поле, участвовал в платимых общиной податях, теперь, напротив, соседи противились такому распространению хозяйства и общине приходилось решать, определять и ограничивать права владения отдельных хозяев. Переход к трехпольной системе и вообще более тщательная обработка земли еще более расширили власть общин. Естественное плодородие участков получает теперь большое значение, выгодность местоположения (расстояние от двора) участков ценится тем более, чем чаще крестьянину приходится бывать на своей пашне. Каждый желает получить самые плодородные и ближайшие земли, спорящие стороны обращаются к общине, и ее приговор ограждает интересы одних против интересов других. Таким образом, густота населения, способов сожительства и пространства общинных земель имели решительное влияние на форму общинного владения, на способ и меру ограничения члена общины в интересах всех. Чем больше число дворов в деревне, тем большее значение получает разверстка земли. Она, смотря по плодородию, делится на клины, а клины, в свою очередь, на узкие полосы по числу имеющих право на надел, чтобы каждый получил поровну близкой и дальней, хорошей и дурной земли.

В подтверждение правильности такого взгляда на прежнее наше общинное владение и его постепенное преобразование в теперешнее автор ссылается на нынешние порядки владения землей в тех частях Империи, где до сих пор удержались условия, одинаковые с теми, какие существовали в древней России до XVI в. В этой части его труда (с. 72-82) сгруппированы характерные черты хозяйственного быта в губерниях Архангельской, Олонецкой, Вологодской, Вятской, Пермской, у государственных крестьян Воронежской, Екате-ринославской и в Новоузенском уезде Самарской губернии, в области донских казаков и в Западной Сибири. Картина эта очень интересна, показывая, как при одинаковых условиях мог удержаться почти до нашего времени быт, давно исчезнувший в остальной России и для полного восстановления которого источники не предоставляют достаточно данных.

Чем же отличается древнерусское общинное владение от теперешнего? Вопрос этот, которого не касались наши исследователи, автор решает следующим образом. Большая власть поземельной общины, большее вмешательство совокупности ее членов в сельскохозяйственное распоряжение каждого из них в отдельности могли и должны были развиться только с того времени, когда сельское население скучилось в большие деревни и распространилось трехпольное хозяйство. С этих пор стали необходимы строгое подчинение каждого хозяина известной системе полеводства и переделы пашни. Итак, преобразование сожительства и введение трехпольного хозяйства с дальнейшим увеличением населения постепенно придали общинному владению новый характер.

Другая, важнейшая отличительная черта теперешнего общинного владения от древнерусского заключается в прирожденном каждому члену общины праве получить равную с другими членами часть в общинной земле с обязательством нести падающую на нее часть податей и повинностей. Это право считается в существующем общинном владении основным. Община, представляя совокупность всех, пользующихся общинной землей, обязана наделить каждого из своих членов равным земельным участком, хотя бы для этого пришлось уменьшить доли, которыми у же пользуются прочие члены, например, когда запасной земли более нет, или число имеющих право на надел не уменьшилось вследствие смерти или выхода из общины. Это начало придало теперешнему общинному владению своеобразный характер. За удержание и сохранение этого начала ратуют поборники общинного владения, опираясь на национально-исторические и социально-экономические соображения. Г-н Кейсслер доказывает, что в древней России это начало не было известно, и в подтверждение ссылается на следующее. При усилении в XVI в. тяжести податей общины могли в известных случаях находить для себя выгодным давать землю новым пришельцам или подросткам, даже когда вся земля, годная для возделывания, была у же занята, и приходилось отбирать часть земли у тех, которые ею пользовались. Если бы в источниках и были указания на такие случаи, то ими одними никак нельзя было бы доказать, что каждому члену общины принадлежало право на равную с другими часть в общинной земле. Скорее из этого можно было бы заключить, что члены общины нашли более выгодным уменьшить размер податей, падающих на каждого из них, чем оставлять за собой свои поземельные участки в прежнем размере, и потому добровольно согласились на уступку части своих земельных наделов. Пока мы не имеем прямых доказательств или ясных указаний, что уменьшение наделов производилось общиной вопреки воле и согласию владельцев, до тех пор нельзя говорить о праве каждого на равный поземельный надел в древних русских общинах. Но, кроме того, существованию подобного права противоречит все, что мы знаем о древнерусском общинном владении. Крестьяне имели право распоряжаться отведенными им участками совершенно свободно и самостоятельно, пока платили падающие на те участки подати, могли даже отдавать их внаем. В XVI в. община, по признанию самого профессора Беляева, не имела права вопреки порядной или нарядной записи (договор крестьянина с общиной об отводе земли) набавлять крестьянину земли или отнимать у него часть отведенной, пока он исправно платил подати. Тот же исследователь говорит, что по занятии всей способной к обработке земли в общине крестьянин, не успевший ее получить, мог найти более для себя выгодным поселиться на земле частного владельца с платой за пользование, чем брать у общины плохую землю. Все это решительно говорит против прирожденного права каждого члена общины на равный с прочими надел землей. Против такого права говорит и то, что земля, принадлежащая крестьянскому двору, составляла в древней России, как показано выше, определенную величину, которой не изменили и последовавшие переделы. Против такого права говорит, по-видимому, и способ введения крепостного права. Из относящихся сюда постановлений, изданных до половины XVII в., видно, что не все свободное сельское население было прикреплено к земле, а только та часть крестьян, которые несли тягло, владели крестьянским двором или брали за себя такой двор. Вместе с тем крестьяне получили право на находившуюся в их владении крестьянскую землю. Размер крестьянского двора был даже, по-видимому, определен законом. Все остальное сельское население сохранило право свободного перехода. Определенный законом размер двора, по всему вероятию, говорит против права каждого из подростков на участок земли. Точно так же трудно согласить право свободного перехода нетяглых крестьян с обязанностью общин дать поземельный надел каждому члену общины, родившемуся в ней. Итак, пока не будет положительно доказано, что по древнему праву каждый, рожденный в общине, имел право на равный с другими участок земли, мы имеем полное основание заключать, что его не существовало и что оно установилось лишь в новейшее время. Наконец, нельзя не обратить особенного внимания и на то обстоятельство, что во время отмены крепостного права крестьянское общинное землевладение было распространено гораздо более, чем в древней России. Выше было замечено, что в личном владении крестьян находилась земля, которую они нанимали у вотчинников и помещиков, в имениях князей, церквей и монастырей. Но ко времени упразднения крепостного права общинное владение существовало повсеместно во всей Великороссии, во всех господских и удельных имениях и у крестьян государственных имуществ, значительную часть которых составляют имения церквей и монастырей, отобранные у них в XVIII в. Из этого видно, что общинное землевладение с течением времени появилось и там, где его прежде не существовало.

Многие думают, что наше общинное землевладение — явление исключительно славянское, и сближают его с общинным владением у других славянских племен, преимущественно южных. Г-н Кейсслер подробно исследует этот вопрос и приходит к заключению, что совокупное управление имуществом, нераздельно принадлежащим семейству, не составляет особенности славянского племени, что такое же совокупное управление существовало везде и в древнем, и в новом мире, пока народ находился на известной ступени развития, и что, наконец, теперешнее наше общинное землевладение развилось не из семейных союзов. У южных славян действительно существовала крепкая связь семей (даже после смерти отца), в нашем же сельском населении, напротив того, издавна заметна их сильная раздробленность. На памяти истории взрослые сыновья очень рано, еще при жизни отца, отделялись от семьи, вели особое хозяйство, ставили новый двор. Этим и объясняется малолюдность дворов в древней России. Только младший сын оставался при отце, на корню, и наследовал отцовский двор. Такому раннему выселению много способствовало между прочим большое обилие земли, а раннее отделение от семьи, в свою очередь, чрезвычайно облегчило заселение обширной русской территории. Ошибочное представление об исконной крепкой семейной связи в древней России образовалось у нас вследствие того, что перед отменой крепостного права сельское население жило большими семьями. Это показалось нам особенностью славян, следствием древнеславянского семейного права, между тем такое явление было новым в России и до того слабо вкоренилось в народном сознании, что прошло каких-нибудь десять лет со времени освобождения — и весь склад крестьянской жизни в этом отношении совершенно изменился. С отменой крепостного права, с дарованием самостоятельности общинам, с утверждением за ними права свободно распоряжаться общинной землей и своими внутренними делами — везде начались разделы семей. Это доказывает, что не глубокое сознание семейного единства, а внешние обстоятельства поддерживали в нашем сельском населении жизнь большими семьями. Владельцы и правительство из своих выгод и для пользы самих крестьян мешали слишком большому раздроблению крестьянских хозяйств. Но как только внешние препятствия прекратились, большие семьи распались. Есть, конечно, и теперь в России общины, ведущие хозяйство более или менее сообща, но основанием к тому служит не живое сознание семейного единства, а совсем другие мотивы — или религиозно-экономические, как, например, у раскольников, или чисто экономические, как, например, при уборке сообща лугов, с разделением накошенного сена и т. д. В этих и других подобных случаях совокупное выполнение сельскохозяйственных работ зависит не от семейных связей, а вытекает из свободного соединения в артели. Такие артели очень распространены и развиты в северной России и не ограничиваются одними торговыми и промышленными предприятиями, а обнимают и сельскохозяйственные работы. Такими же артелями были первоначально казацкие товарищества на Дону.

Прикрепление к земле и введение подушной подати придали древнерусскому общинному владению его теперешний вид и имели последствием введение общинного владения в тех даже общинах, где прежде земля находилась в личном владении и пользовании крестьян. Как произошла эта перемена, имевшая такое важное влияние на права крестьянского землевладения, как и при каких условиях скучилось в больших селениях крестьянство, жившее до тех пор малыми деревнями и отдельными дворами, — эти вопросы у нас еще не исследованы, но по самому свойству дела нельзя не предположить, что такая перемена произошла очень различно в различных местностях. Упомянутые выше общинные государственные меры ускоряли или замедляли процесс, смотря по тому, мало или много земли находилось в распоряжении сельского населения, быстро или медленно оно умножалось через нарождение и призыв землевладельцами новых поселян, или, наоборот, вследствие выселения туземных крестьян на другие земли, вырабатывались ли побочные промыслы в общинах и, наконец, применялась ли усилившаяся власть землевладельцев. При достаточном запасе земли и тяжких податях общины могли вообще охотно наделять участками подростков из крестьян, прикрепленных к земле, по мере требования. Но как только вся способная к обработке земля была занята, общинам надо было решить: следует ли для облегчения податной тягости дать возможность заводить новые дворы с соответствующим уменьшением надела у всех крестьян. Сначала общины могли поступать так: отбирать у крестьян, владевших большим количеством земли, чем другие, излишний против них надел, или же не давать земли желающим увеличить свои дворы. Таким путем могло снова выработаться равенство поземельных участков, какое было сначала при населении страны. Но такое равенство основывалось не на равенстве потребностей и возможностей обрабатывать, а произошло вследствие недостатка в земле. Более трудолюбивый и более зажиточный не мог расширить своего хозяйства. Кажется, однако, что в XVII в. вообще еще не чувствовалось недостатка в земле и до равного ее раздела между всеми еще не доходило. Очень часто упоминаются еще бобыли в отличие от полных крестьян. Правда, встречаются и такие указания, что крестьяне переселялись в другие деревни, т. к. в их прежнем месте жительства не было достаточно земли.

Существенное влияние оказала в этом отношении замена древней поземельной подати подушной. Введение последней преобразовало древнерусское общинное устройство. Так как каждый, принадлежащий кобщине, должен был платить подушную подать, то он тем самым делался полноправным членом общины, тогда как прежде такими были только владеющие дворами. Из поземельной общины образовалась с течением времени личная, которая, впрочем, тем существенно отличалась от подобных общин в России (наприм<ер>, городских) и в остальной Европе, что каждый из ее сочленов имел право на равную с другими часть общественной земли, составляющей основание такой личной общины. Подать возложена на все прикрепленное к земле мужское население, принадлежавшее к общине, из этого естественно вытекало, что каждому взрослому мужчине отводилась земля, чтобы дать ему возможность платить подать, а т. к. последняя была для всех одинакова, то отсюда и развилось равенство поземельных участков. С умножением народонаселения и при возможности выхода неизбежно должно было произойти неравенство земляных наделов, и для восстановления нормального отношения оказались необходимыми периодические наделы по мере увеличения населения и перемен в личном составе семейств. Через это сложилось в юридическом сознании народа убеждение, что каждый член общины имеет право на равный со всеми прочими участок земли. Развитию такого взгляда содействовала, с одной стороны, малая стоимость земли, которая обыкновенно ценилась едва ли больше труда на ее обработку, а с другой — то обстоятельство, что крестьяне частью не имели прав собственности на землю, частью утратили это право.

Наконец, введению общинного владения на землях, исстари принадлежавших владельцам на правах собственности, могло способствовать также и то обстоятельство, что они предоставили общине самой распоряжаться землей, находившейся в пользовании ее членов (замещать пустые дворы и т. п.), чтобы не иметь дела особо с каждым крестьянином. Установление подушной подати должно было усилить власть господ, т. к. они (инструкция 5 февраля 1722 г.) отвечали за своевременное ее поступление как с крепостных, так и с дворовых людей. Так как подобная ответственность давала владельцам новый повод вмешиваться во внутренние дела общины, то обложение дворовых людей подушной податью могло вынудить бедных владельцев уменьшить их число и не находивших себе другой работы посадить на пашню, т. е. приписать к общине, которая должна была наделить их землей.

Из права каждого члена общины на равный с прочими участок земли возник с умножением населения целый ряд новых отношений, имевших огромное значение для всего социального и экономического строя народной жизни. Общинное владение не дает возможности поддерживать желанное соответствие между землей и народонаселением. Пространство, предоставленное в пользование общины, определено, и большею частью неизменно, вследствие чего с умножением населения и при удержании старого экстенсивного хозяйства должна была появиться несоразмерность между количеством земли и населением, которое с нее кормилось. Недостатком земли, мало приносившей при трехпольном хозяйстве и слабом удобрении, автор объясняет большое развитие огородничества во многих частях Империи при первобытных вообще способах земледелия, благодаря огородничеству добывается на малом пространстве больше средств для прокормления, чем при полевом хозяйстве. Государство и большие владельцы были в состоянии помочь недостатку земли нарезкой новой или выселением части крестьян на другие земли, но где этого не делалось, там оказывался избыток местного населения: общинная земля не могла прокормить людей, наличных рабочих сил было для нее слишком много, а вообще в России население было редкое, всюду чувствовался недостаток в руках по всем отраслям промышленной жизни — и вот избыток сельского населения шел в работу. Таким образом, произошло широко распространенное у нас движение сельского населения с места на место, придающее всей социальной и экономической жизни России замечательную своеобразность. Если сельский домашний промысел не доставлял крестьянину довольно занятий, если у него не было работы на общинной земле или по господскому хозяйству, то он, чтобы прокормиться, уходил на короткое время или надолго в города, рабочим на фабрику, занимался ремеслом или торгом и т. п., или шел в работники в малонаселенные края, южные и юго-восточные плодородные губернии, где для обработки земли недоставало рук. Нет в целой Европе страны, где бы была видна такая подвижность сельского населения, притом оседлого, имеющего двор и жилье. Этим Россия существенно отличается от остальной Европы. Явление это имеет решительное значение не только для сельского хозяйства, но и для всех вопросов промышленности и торговли: оно должно отзываться в управлении и законодательстве и не может не иметь влияния на весь строй народного хозяйства и самого государства. Необходимость идти в работу преобразовала общинную и семейную жизнь. В древней России население жило малыми семьями: крестьянский двор предоставлял обыкновенно только одну полную рабочую силу. Такой крестьянин не мог на долгое время оставить своего двора, не допуская до совершенного упадка всего своего хозяйства. Когда же с увеличением населения отношение его к общинной земле стало неблагоприятным и число рабочих рук беспрестанно увеличивалось, оказалось необходимым жить вместе большими семьями. Только при более значительной хозяйственной единице, заключающей в себе несколько рабочих сил, можно было обойтись без одной из них. Стало быть, и с этой стороны интерес землевладельцев заставлял их ограничивать семейные крестьянские разделы.

Итак, с увеличением населения и с наделением каждого члена общины землей стало необходимо ограничить каждого из них. Права общины значительно расширились, а переделы получили существенно другое и гораздо большее значение, мало того: изменившийся характер сожительства произвел и большую сомкнутость общины. Из малых деревень и отдельных дворов крестьянство насильственно скучено в большие селения. Малые деревни удержались только в северных губерниях — Архангельской, Олонецкой, Вятской, Вологодской, Пермской, Ярославской и частью в некоторых других губерниях. Как совершилась такая перемена и при каких условиях — об этом можно пока только догадываться по некоторым указаниям. Скучение крестьян было в интересах землевладельцев. При более тесном сожительстве крестьян легче было иметь над ними надзор и держать их в порядке. При малоценности первобытных хижин выселение крестьян из отдельных дворов и деревень в главное село могло совершиться без больших затруднений. Многие деревни могли достигнуть теперешних своих размеров и без помощи переселения — одним естественным приращением жителей и таким способом обратиться в особые поземельные общины.

Что касается городов, то они в древней России возникли вследствие расширения сельских поселков. Большая часть древних городов были, по-видимому, первые поселки, откуда, как из центра, вышли новые колонии в обширной стране. Последние оставались в союзе с первыми, как было в Германии. Такие союзы послужили основанием древнему делению России на области. За немногими исключениями (Новгород, Псков и др.), городская жизнь была мало развита. До XVI в. города и сельские общины подлежали одинаковым административным условиям, и лишь в судебниках положено начало отделению города от села. Отделение это совершается в Уложении царя Алексея Михайловича (1648 г.), сельские общины обращаются в собственность землевладельцев — государства, Церкви или дворянства, тогда как в городах сохраняется или дается вновь известная свобода с самоуправлением. Полное развитие этого начала заканчивается при Петре Великом. По отношению к земле древнерусские города тоже составляли поземельные общины. Торговлей и промышленностью занимались не все и не исключительно одни городские жители. ‘Посадские люди’ занимались и земледелием, подобно крестьянам в сельских общинах. Мы видели, что чем гуще становилось население, тем большее значение получали переделы и вырабатывались более строгие правила пользования, в городах все это должно было иметь еще большее значение, чем в сельских общинах. С умножением населения, развитием городских промыслов и т. п. более и более падало значение общинной земли, которой жители пользовались для сельскохозяйственных целей, и число занимающихся земледелием должно было уменьшаться сравнительно с собственно городским населением. Существует ли и теперь общинное владение в городах, и если оно исчезло, то как и при каких условиях? Перешли ли с течением времени земельные наделы в личную собственность, или общинная земля обратилась в имущество городской корпорации в римском смысле и служит для пользы городской казны? Все эти вопросы остаются у нас до сих пор неразработанными.

Таковы выводы автора. Мы старались передать, как можно ближе, почти в буквальном переводе, главные результаты его исследований, но далеко не исчерпали всего их содержания. Особенная важность и значение ученого труда г. Кейсслера заключаются, как мы думаем, в том, что он первый представил связную, от начала до конца продуманную историю русских общин и общинного землевладения, в связи с общими экономическими условиями и историческими обстоятельствами определившими ход развития и наших общин, и нашего общинного владения. Читатель, сколько-нибудь знакомый с предметом и его трудностями, оценит заслугу автора и найдет в его книге много нового. Так, сколько мы знаем, нигде еще не было разъяснено различие между нашим старинным и новейшим общинным землевладением, нигде не было исследовано так обстоятельно сравнительно недавнее происхождение права каждого члена общины на равный с прочими надел землей — права, не имеющего ничего общего ни с предполагаемым древнейшим патриархальным бытом, ни с особенностями славянского и русского племени, ни с философскими и социальными взглядами новейшей эпохи. Живой потребности нашего времени — рассеять мистический туман, которым до сих пор подернуто наше общинное землевладение к существенному вреду дела, поставить вопрос на историческую и практическую почву и тем положить конец нескончаемым недоразумениям и пустым спорам — труд г. Кейсслера удовлетворяет в значительной степени, несмотря на то, что, к стыду нашему, материалы по общинному землевладению не только не разработаны, как следует, но большей частью еще не собраны, и относящиеся к нему исторические документы большей частью лежат еще не изданными в архивах. При таких неблагоприятных условиях работы автору часто приходилось по необходимости прибегать к догадкам и предположениям и ими наполнять пробелы в своих исследованиях. К чести его надо сказать, что, зная очень основательно предмет и глубоко изучив источники, он пополняет такие пробелы почти всегда весьма удачно, предложения его большей частью очень правдоподобны, хотя иногда он, может быть, ошибается. Так, например, различая, весьма справедливо, прикрепление крестьян к земле от введения крепостного права, г. Кейсслер на с. 38 говорит, что в нашем законодательстве с XVII в. крестьянам было предоставлено в вознаграждение за потерю личной свободы право на обрабатываемую ими землю. Из каких именно источников почерпнуто это известие, автор не указывает. Сколько нам известно, такого права не было предоставлено крепостным крестьянам ни в XVII в., ни после, вплоть до 1861 г. Государство, правда, заботилось о том, чтобы не было крестьян без прочного водворения и оседлости, и с этой целью обязывало помещиков давать крестьянам землю в известном количестве. Подобные стремления были, и их легко проследить через все время, пока существовало крепостное право. Но между обязанностью помещика наделить крестьян землей и правом последних на такой надел — большая, существенная разница. На такое право крепостных крестьян как будто указывает убеждение, бывшее между ними в большом ходу до 1861 г., будто отведенная им земля принадлежит им, а сами они — владельцам. Но такой взгляд точно так же, как и ожидание, что при освобождении вся господская земля отойдет к ним, не были отголоском изданных в XVII в. законов, а смутными воспоминаниями отдельной старины, задолго предшествовавшей XVII в., когда все общины были свободны и большая их часть сидела на своей земле. Утверждение за крепостными крестьянами прав на обрабатываемую ими землю в XVII в. вообще очень неправдоподобно, т. к. оно противоречило бы целому ходу нашего исторического развития. Период русской истории, начавшийся с Ивана III и законченный Петром Великим, был эпохой постепенного закрепощения, как последующее время начиная с Петра до наших дней представляет эпоху такого же постепенного раскрепощения. Значение этих двух направлений нашего внутреннего развития, наложивших свою печать на все явления русской жизни в продолжение столетий, совсем не исследовано и даже не оценено во всей полноте. Насколько в выработке и установлении крепостного начала участвовала естественная неумелость полудикого народа создать государственный и общественный быт иначе, как в форме частной полусемейной, полурабской зависимости, насколько татарское владычество, наплыв и влияние литовско-польского вельможества, может быть, даже формы власти и подчиненности в церковной иерархии, перенесенной к нам из Византии — об этом пока нельзя сказать ничего основательного по неразработанности предмета, но не подлежит сомнению, что крепостное начало, окончательно и вполне развившееся у нас в XVII в., обнимало и определяло не одни отношения крестьян к землевладельцам, но всю тогдашнюю государственную, общественную и частную жизнь, со всех сторон, во всех их малейших проявлениях. Каким же образом могло при таком направлении и складе всей русской жизни в то время появиться право крепостных на землю, которая им не принадлежала в собственность? Такое явление было бы в XVII в. вопиющей аномалией и противоречием всему, что тогда делалось.

Укажем также на одно соображение, к которому автор часто возвращается в продолжение своих исторических исследований и которое возбуждает в нас недоумение. Почти каждый раз, когда речь идет о раздроблении подворных наделов между несколькими хозяевами или о призыве поселенцев со стороны на земли , остававшиеся пустыми, г. Кейсслер объясняет такие факты старанием общин облегчить усиливавшееся бремя податей и повинностей разложением его на большее число лиц. Но ведь подати и повинности взимались в древней России, до прикрепления крестьян к земле, с заселенных, а не с пустых земель. Каким же образом призыв поселенцев и раздробление дворов могли облегчить отбывание податей и повинностей? Относительно дворов, которые ставились на пустой земле, облегчения, очевидно, не могло быть никакого, но его не могло быть и при раздроблении двора, потому что, платя вдвое, втрое, вчетверо и т. д. менее, хозяин зато и владел пространством земли вдвое, втрое, вчетверо и т. д. меньшим. Отсюда мы заключаем, что тяжесть податей могла влиять неблагоприятно на оседлость крестьян, приучать их к бродячей жизни, но едва ли ей можно приписывать призыв общиной новых поселенцев и раздробление подворных участков.

Не будем останавливаться на ошибках, например, на объяснении названия ‘изорник’ от зерна, слова ‘кочетник’ от ‘чети’ (с. 24), когда, очевидно, первое происходит от слова ‘орать’ (пахать), второе — от слова ‘кочет’ (петух). Все это мелочи, исчезающие перед существенными, несомненными достоинствами труда г. Кейсслера. Но мы позволим себе в заключение коснуться личного вопроса. В тщательном, мастерски составленном обзоре различных взглядов на крестьянское общинное владение, высказанных в нашей литературе, автор между прочим излагает и наши мнения, выраженные печатно в 1859 г. в ‘Атенее’ и в 1876 г. в ‘Неделе’. Сравнивая между собой те и другие, он находит между ними противоречия по вопросу об установлении подворных участков определенной величины с сохранением известных прав общины на общинную землю. Г-н Кейсслер, как мы видели, считает право всех членов общины на равный с другими земельный надел новейшим явлением, результатом крепостного права и введения подушной подати, крайне вредным для успехов хозяйства крестьян. Против переделов общинной земли с целью отвода каждому равного с другими участка высказывались и мы в 1859 г. Автор находит, что в статье, напечатанной в 1876 г., мы отступили от этого прежнего взгляда и стоим теперь за право каждого члена общины на надел землею, что прежде мы указывали на необходимость ограничить права пользования землей подрастающих поколений ввиду того, что общинной земли не будет хватать при возросшей на нее потребности, а теперь мы указываем на тот же выход из затруднения, какой предлагают и другие приверженцы общинного землевладения именно на выселение, и желаем, чтобы колонизация крестьян даже при улучшенных условиях экономического и социального их быта и при организации общинного землевладения, предпринималась и выполнялась правильнее и обдуманнее, чем теперь (с. 167-169). Все это мы действительно высказывали, но не знаем, почему автор видит противоречие между необходимостью отменить право каждого члена общины на равный с другими надел землею и другою необходимостью — дать исход избытку земледельческого населения в правильно организованной колонизации пустых пространств, которых еще столько в Империи? Тут очевидное недоразумение. Как бы тщательно ни была обрабатываема пашня, как бы ни было превосходно организовано распределение общинной земли между членами общины, неизбежно должна рано или поздно наступить минута, когда земля не будет больше в состоянии кормить сильно увеличившееся население. Часть жителей станет тогда кормиться промыслами, ремеслами, торговлей и личной службой на местах жительства, или разойдется с той же целью в другие места и на время или навсегда покинет родину. Но когда этим путем потребность в разного рода и вида услугах, труде и работе, помимо собственно земледельческих, будет тоже удовлетворена, для возрастающего населения остается последний исход — это выселение в другие места. У нас оно, кроме того, имеет еще и государственное значение: новоприобретенные огромные пустые пространства сделаются через заселение крепкими государству навсегда, войдут не только географически и политически, но и этнографически и экономически в состав Империи. Вот с каких точек зрения мы смотрим на правильное устройство у нас колонизации как на насущную потребность и не понимаем, почему бы она предполагала непременно удержание права каждого на клочок общинной земли. В новой статье, как и в прежней, мы, напротив, прямо говорим о том, что и при правильном устройстве общинного землевладения люди, не имеющие своего надела и хозяйства, будут, как были и прежде¹.

Мыслей автора относительно порядка и условий предоставления наделов в общинной земле после смерти их владельцев другим лицам и относительно прав, сопряженных с владением такими наделами (с. 166 и 167), мы не разделяем вполне. Но т. к. взгляды г. Кейсслера по этим предметам высказаны здесь мимоходом, с оговоркой, что подробно они будут развиты во второй части, то мы отлагаем наши замечания до выхода ее в свет. Вопросы, возбуждаемые его указаниями, слишком важны, чтобы можно было разрешить их в двух-трех словах.

Zur Geschichte und Kritik des bauerlichen Gemeindebesitzes in Russland, von Johannes von Keussler. ErsterTheil, 1876. in 8. Ill b. 304 {К истории и критике крестьянской общинной собственности в России’, фон Кейсслера. Первое [Theil], 1876. В 8 т. Т. III.— С. 304.}.

Впервые опубл.: Вестник Европы. — 1877. — T. 3. — Кн. 5. — С. 200-233. Подпись: К. Кавелин.

Повторно: Кавелин К. Д. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. — СПб., 1898.— С. 287-326.

Печатается по тексту повторной публикации.

Высказанное в статье ‘Взгляд на русскую сельскую общину’ воззрение на русскую сельскую общину Кавелин развивает и в последующих своих статьях об этой проблеме, в особенности в статьях 1876-1877 гг.: ‘Общинное владение’ (Собрание сочинений. — С. 217-286) и ‘Поземельная община в древней и новой России’ (Собрание сочинений. — С. 287-326). Он придавал большое значение в деле изучения русской общины книгам остзейского экономического публициста Кейсслера, которые и подали повод Кавелину написать две названные статьи.

Статья ‘Общинное владение’ переведена на немецкий язык под заглавием ‘Der brgerliche Gemeindebesitz in Russlau’ (Leipzig, 1887).

[1] Валуев Петр Александрович (1814-1890) — граф, русский государственный деятель, статс-секретарь, тайный советник, писатель. С 1845 г. — чиновник особых поручений при генерал-губернаторе Риги Е. А. Головине, в 1853 г. — Курляндский губернатор, в 1858 г. — директор департамента Министерства государственных имуществ при М. Н. Муравьеве, в 1861 г. — министр внутренних дел, в 1868 г. уволен по болезни. В кон. 1860-х — нач. 1870-х гг. — председатель правления Учетно-ссудного банка и Общества взаимного поземельного кредита. В 1870 г. подал Александру II записку ‘Мысли невоенного о наших военных силах’, в которой развивал идею введения всесословной воинской повинности. В 1872-1879 гг. Валуев, будучи министром государственных имуществ, руководил работой нескольких комиссий.

В 1877 г. был председателем Совета министров и Комиссии прошений. В 1878 г. Валуев был назначен председателем Особого совещания для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности, в 1879-1881 гг. — председателем Комитета министров, активно участвовал в разработке мер по борьбе с революционным движением. В 1880 г. был возведен в графское достоинство. В 1881 г. был уволен со всех должностей (кроме членства в Государственном Совете). Валуев был типичным выразителем течения, возобладавшего в высших сферах при проведении в жизнь ‘великих реформ’. Начав государственную деятельность, по собственному выражению, ‘покорным орудием кн. В. А. Долгорукова и M. H. Муравьева’ — противников крестьянской реформы — и в этом смысле составив для них записку против редакционных комиссий, Валуев и при введении земства, которое он называл ‘школой представительных учреждений’, выступил со всеподданнейшим докладом (1862), заботившимся о ‘сохранении и ограждении’ прав государства от ‘неуместных притязаний’ общества и положенным в основание проекта Земского положения (1863). Ему же пришлось принимать Закон о печати (1865) в духе, о котором свидетельствует следующая его печатная резолюция: ‘Общее правило, что нашу и даже всякую печать нельзя задобрить снисходительностью и послабляющими колебаниями, а можно держать в известных пределах только благоразумною твердостью’. Валуев добился передачи цензуры в ведение Министерства внутренних дел (1862), руководил разработкой ‘Временных правил о печати’ (1865), создал правительственные газеты ‘Северная почта’ (1862-1868), ‘Правительственный вестник’ (1869-1917), ‘Отголоски’ (1879-1880), выступая в них как публицист. В конце царствования Императора Александра II и начале — Императора Александра III Валуев явился противником космополитических реформ графа М. П. Лорис-Меликова, приведших к убийству Александра II. Оставив службу, Валуев занялся литературной деятельностью. Им были изданы романы ‘Лорин’ (1882), ‘Черный бор’ (1887) и ‘Княгиня Татьяна’ (1891), а также ‘Сборник кратких благоговейных чтений на все дни года’ и статья ‘Религиозные смуты и гонения V-XVII веков’.

[2] Лешков Василий Николаевич (1810 — 1881) — юрист, заслуженный ординарный профессор по кафедре законов государственного благоустройства и благочиния, соревнователь (membre associ) Королевского общества северных антиквариев, председатель Московского юридического общества и член Киевского юридического общества, действительный член Московского общества русской истории и древностей, декан юридического факультета Московского университета, один из разработчиков учения славянофилов. Главный труд — ‘Русский народ и государство’ (1858).

С 1850 г. Пешков читал оригинальный курс о законах благосостояния и благочиния, сближающийся с курсом государственного, а еще более — полицейского права и называемый самим Пешковым курсом общественного права. В 1865 г. стал председателем Московского юридического общества и получил возможность развивать свои юридические взгляды перед образованной публикой и распространять юридическое образование в России помимо университета. На заседаниях Пешков читал свои статьи по различным юридическим вопросам. В 1874 г. прочел сочинение ‘Наша средняя история общественного права’, в 1876 г. — ‘Русская промышленность по указам Петра Великого’ (Юридический Вестник. — 1876. — No 1-2. — С. 5-35). Пешков был идейным вдохновителем первого съезда русских юристов. В главном сочинении Пешкова ‘Русский народ и государство’ наиболее разработан период господства Русской Правды и несколько идеализирована Допетровская Русь. Община, самоуправление и самодеятельность, по мнению Пешкова, — народные русские черты, проходящие всю его историю, в противоположность Петровскому периоду, когда правительство, регламентация и государственность заглушили свободное развитие общественного и экономического быта русского народа, это развитие в допетровский период шло свободно.

Поземельная община в новой и древней России

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: