Поята, дочь Лездейки. Часть первая, Бернатович Феликс, Год: 1832 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 103 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЯТА,
ДОЧЬ ЛЕЗДЕЙКИ,
или
ЛИТОВЦЫ ВЪ XIV СТОЛТІИ.

Историческій романъ

Ф. Бернатовича.

Переводъ съ Польскаго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи Александра Смирдина.
1832.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ,

съ темъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ, 25 Сентября, 1831 года.

Ценсоръ А. Крыловъ.

ГЛАВА I.
Сонъ.

Столтіе истекало съ того времени, когда мужественный Гедиминъ, Князь Литовскій, утомясь на охот, съ дворомъ своимъ и вельможами, проводилъ прекраснйшую ночь на берегу Виліи, въ той самой рощ, въ которой онъ, не задолго предъ тмъ, умертвилъ чрезвычайной величины зубра. Въ т времена не удивительно еще было слышать объ удачной ловл: лса наполнены были зврями, а охота была почти единственною страстію владльцевъ. Но зубръ Гедимина былъ зубръ необыкновенный: охотники, зная о красот его роговъ издавна слдили его, но зврь, всегдашними опасностями наученный осторожности, съ удивительною быстротою перебгалъ изъ одного лса въ другой, и такимъ образомъ обманывалъ самыхъ проворныхъ охотниковъ, и вс ихъ ухищренія длалъ напрасными. Видя наконецъ, что гибельная красота вооружила на него почти всю Литву, онъ, казалось, искалъ смерти отъ руки достойной: бросился на оружіе Гедимина, и палъ мертвый къ его ногамъ.

Князь, обрадованный столь удачною охотой, приказалъ немедленно на томъ самомъ мст приготовить великолпное пиршество. Это было осенью. Развшенныя между деревьями дорогой цны занавсы, покрытая звриными кожами мурава, множество огней, псы, соколы, ловчіе, повара и разнаго рода охотники, представляли въ сей дикой пустын разительную картину, оживляемую обиліемъ вина, веселостію собесдниковъ и наиболе хорошимъ расположеніемъ духа Гедимина. Разговоры, по большей части, относились къ подвигамъ того дня: разсказывали, кто боле убилъ зврей, кто боле гонялся за зубромъ, какой родъ псовъ боле прочихъ отличался, само собою разумется, что присемъ не обошлось безъ хвастовства, почти врожденнаго всмъ охотникамъ. Надобно думать, что и во сн, въ который все общество погрузилось посл трудовъ и обильнаго пиршества, грезились имъ путешествія минувшаго дня. Утромъ, за завтракомъ, Гедиминъ съ мрачнымъ видомъ разсказывалъ свой сонъ, и общалъ значительную награду тому, кто объяснятъ его значеніе. Въ т времена сны почитались еще волею боговъ, и часто бывали причиною важнйшихъ событій. Князю приснился желзный волкъ, покрытый желзною бронею, въ немъ оказывалось страшное завываніе ста другихъ волковъ. Чудное сновидніе погрузило весь дворъ въ глубокую думу. Каждый старался объяснить оное какъ можно лучше. Одни, грозя бдствіями мороваго повтрія, совтовали заблаговременно принять нужныя мры, другіе предвщали большую удачу на будущей окот, иные предрекали войну: словомъ, каждый объявилъ свое мнніе. Но какъ изъ придворныхъ никто не могъ успокоить Князя, и началъ говорить мудрой Лездейко, гадатель и верховный жрецъ Литовскій, увряя Гедимина, что сонъ его открываетъ волю боговъ: чтобы на томъ самомъ мст, гд отъ руки его палъ страшный зврь, выстроить большой городъ, коего слава и богатство разнесутся по всему свту: ибо волкъ въ желз, говорилъ онъ, значитъ укрпленный городъ, а завываніе внутри онаго есть множество его жителей.— Понравилось Гедимину такое толкованіе сна, онъ наградилъ толкователя, и приказалъ немедленно приступить къ основанію города. Звукъ отъ тысячи скиръ раздался по лсу, встревоженные зври вышли изъ логовищъ своихъ, дотол неприступныхъ, вковые дубы и ели съ трескомъ падали, свтъ занялъ мсто вчной ночи, и роща, знаменитая смертію зубра, расчищена для основанія укрпленій города. Таково начало Вильны, коея исторія тсно связана будетъ съ ходомъ нашего повствованія.

Должно признаться, что Лездейко не могъ подать Князю лучшаго совта. Мсто, назначенное для строенія, представляло вс возможныя удобства, какихъ только могъ желать предусмотрительный основатель. Можно даже полагать, что Лездейко, коему давно извстно было сіе мстоположеніе, еще прежде сего случая думалъ о построеніи тамъ крпости, и только выжидалъ удобной поры, чтобъ обратить на сіе обстоятельство вниманіе Князя. Мсто сіе составляло отлогость сосдственныхъ горъ, наклоненную къ Виліи. Прелестная зеленая равнина, простираясь вдоль береговъ извилистой рки, открывала вдали горы, покрытыя разнаго рода лсомъ и представлявшія чрезвычайно разнообразную и пріятную для глазъ картину. Рчка Вилейка, вытекающая изъ сихъ горъ, разливала свои воды по зеленой равнин, и отдливъ отъ прочихъ послднюю и самую высокую гору, которая какъ бы владычествовала надъ всми окрестностями, при ея подошв впадала въ Вилію. Природа, оставивъ сію массу земли при соединеніи двухъ ркъ, сама, казалось, предназначала ее для крпости. Здсь-то палъ зубръ Гедимина. Но мсто сіе извстно уже было и прежде. Мрачные погребальные обряды прославили оное по всей Литв. Князь Святорогъ, предокъ Гедимина, еще за полва предъ тмъ, полюбивъ сіе мсто назначилъ оное для зглища³ Князей и Полководцевъ, и приказалъ себя перваго похоронить на ономъ. Гд нын красивая долина, окружающая замковую гору, орошаемая водами Вилейки и служащая мстомъ для прогулки: тамъ за 600 лтъ предъ симъ сожигали тла заслуженныхъ мужей, а прахъ ихъ въ дорогихъ сосудахъ погрбали на близъ лежащихъ горахъ. Печальное въ то время мсто сіе называлось прежде Кривою Долиною, потомъ Святорожьемъ. По берегу Виліи тянулись ряды кургановъ,⁴ подъ которыми сокрыты были останки Князей, на самой высокой гор стояло высченное изъ камня божество Кристносъ, покровительствовавшее умершихъ, близъ онаго тсная пещера была жилищемъ Жрецовъ и жертивоприносителей, которые сожигали тла, и стерегли погребенный пепелъ.

И такъ на гор, прозванной съ того Времени Зубровою Горою, гд и нын видны еще остатки крпости, было первоначальное укрпленіе, обнесенное валомъ, башни онаго, возвышаясь надъ окрестными лсами, были для Литовцевъ предметомъ любопытства. Троки въ то время были столицею Князя. Сей многолюдный и богатый городъ, находясь отъ Вильны только въ четырехъ миляхъ, способствовалъ успшнейшему построенію новаго города, и доставлялъ для онаго ремесленниковъ. Когда Верхній замокъ приходилъ уже къ окончанію, Гедиминъ приказалъ основать внизу другой деревянный замокъ,— почти на томъ мст, гд нын находятся военныя зданія. Въ вк когда селы были также рдкіе, какъ нын города, построеніе новаго города должно было поразить изумленіемъ разсянныхъ по лсамъ жителей. Каждый спшилъ видть возникающій по вол боговъ городъ, каждый принималъ участіе въ постройк, и селился въ Вильн тмъ охотне, что предоставляемыя жителямъ льготы увольняли ихъ отъ множества повинностей, которыя они должны были нести въ другихъ мстахъ. Очищенное отъ лса большое, пространство начало застраиваться домами разнаго вида, которые хотя были очень не красивы, но все давали цлому видъ города. Когда же Гедиминъ, полюбивъ Вильно, перенесъ туда столицу, городъ началъ примтно украшаться зданіями, воздвигаемыми знатными вельможами, зажиточными купцами и другими людьми,, для собственнаго, удобства. Съ тхъ поръ народонаселеніе умножалось ежедневно.

Нравы Литовцевъ не были еще на той степени образованности, на которую въ послдствіи времени возвело ихъ Христіанство, но въ нихъ не было уже дикости первобытныхъ вковъ. Орошеніе священныхъ рощъ кровію плнниковъ, употребленіе ихъ для тяжелыхъ работъ, привязываніе преступниковъ къ деревьямъ, и оставленіе на жертву дикимъ зврямъ — вс сіи жестокости, принадлежавшія варварству прежнихъ вковъ, при Гедимин уже не существовали. Владтель обширнаго государства, Гедиминъ извстенъ былъ въ Европ, не только какъ герой, но и искуссный политикъ. Желзо давно уже замнило панцыри изъ конскихъ копытъ, а рогатины съ костяными, либо каменными остреями уступили мсто копьямъ съ желзными наконечниками. Мечь сдлался обыкновеннымъ оружіемъ, даже огнестрльный снарядъ не считался уже чудомъ. Народъ, Литовскій, большею частію разсянный по лсамъ, жившій, въ хижинахъ, крытыхъ древесною корою, либо дерномъ, не могъ еще имть тогда надлежащаго понятія о выгодахъ общественной жизни, за то Князья въ своихъ замкахъ и Жупаны⁵ вели жизнь роскошную. Балтійское море, въ замнъ янтаря и звриныхъ кожъ, доставляло имъ вс произведенія образованныхъ народовъ, съ другой стороны берега Чернаго моря, близкіе къ Украйн, Подоліи и Волыни, принадлежавшимъ въ то время къ Литв, обогащали ихъ предметами восточной роскоши, на которые они мняли медъ и мха. И потому не удивительно было видть въ дом посредственнаго владльца богатыя украшенія, дорогія обои и изобиліе во всемъ, тогда, какъ житель лсовъ, одтый кожею медвдя или волка, мало чмъ по наружности различествовалъ отъ сихъ зврей, доставлявшихъ ему все необходимое.

Религія Литовская, взявшая начало свое отъ нуждъ и слабостей человка, отъ его отношеній и склонностей, составляла обширную миологію. Святость Литовскихъ божествъ была троякая: одни стояли на горахъ, или надъ водою, на паяхъ и на столбахъ, и были предметомъ общаго поклоненія, другіе были плодомъ воображенія, иные наконецъ были домашніе боги, покровители родины и имущества. Въ характер Литовцевъ была черта, отличавшая ихъ отъ прочихъ народовъ и сохранившаяся досел: они были покорны властямъ, живо чувствовали красоты природы, питали искреннюю набожность, любовь къ ближнему и неограниченную привязанность къ родной стран. Поселяне Литовскіе еще и нын съ покорностію снимаютъ шапку предъ старшими и начальниками, отдалясь отъ своего дома, они предаются тоск, набожность ихъ есть нелицемрная, между ними рдки примры безнравственности.

Изъ первобытной Исторіи сего народа видно, что вождь онаго, будучи въ пути или на охот, плнялся не рдко красотою мстоположенія, и избиралъ оное для своего жительства, укрплялъ замкомъ, и прилагалъ вс старанія къ украшенію онаго. Предшественники Святорога въ старости лтъ объзжали свои владнія, отыскивая самое пріятное мсто для своего погребенія. Развалины замковъ и божницъ, горы, на которыхъ, по-тогдашнему понятію, жгли тла умершихъ, везд веселятъ взоръ, и возл нихъ обыкновенно находится озеро, или извивается рчка. Священныя рощи, дышащія прохладою, прозрачные источники, чтимые какъ божество, и празднества, соотвтствовавшія каждому времени года, — служатъ доказательствомъ, что древніе Литовцы не были равнодушны къ красотамъ природы. Веселость сопутствовала ихъ занятіямъ и трудамъ, и такъ была имъ свойственна, что даже поклоненіе богамъ сопровождалось плясками и пснями. Въ каждый праздникъ, утромъ, народъ собирался въ священныя рощи или на луга, орошаемые священными водами, и подъ начальствомъ Войделотовъ, т. е. окружныхъ жрецовъ, благодарилъ боговъ пніемъ и пляскою.

Потеря друзей и родственниковъ такъ для нихъ была чувствительна, что воспоминаніе объ умершемъ нераздльно было со всми ихъ поступками. Воображеніе, воспламеняемое важностію потери, увряло ихъ, что боги не могутъ быть такъ немилосерды, чтобы, похитивъ человка изъ круга друзей и родственниковъ, не позволяли ему иногда возвращаться на землю. Они знали однако, что жизнь его между богами, на роскошныхъ горахъ и долинахъ, продолжится вчно, но сіе понятіе о вчности предназначало, для каждаго человка то состояніе, въ которомъ онъ жилъ на земл. По сей-то причин клали въ гробъ вс любимыя вещи покойника, дабы онъ на томъ свт ни въ чемъ не имлъ нужды, орудіе, деньги, кушанье, напитки, даже наложницы и слуги должны были слдовать во гробъ за Литовскимъ вельможею. Жены и дочери, трижды въ годъ, повергаясь на ихъ могилы, вызывали изъ гробовъ тни умершихъ, жаловались имъ на бдствія и сиротство. На пиршествахъ и играхъ покойницамъ предоставляемо было первое мсто. Для нихъ ставили на столъ приборы, ставили любимыя кушанья и напитки, просили ихъ садиться на назначенное дли нихъ мсто, и оказывали такія почести, какъ бы они дйствительно присутствовали на пиршеств, по окончаніи угощеній, просили ихъ опять возвратиться въ гробы, и выметали углы избы вниками. Таковой обманъ воображенія, поддерживаемый суевріемъ, долженъ былъ имть большое впечатлніе на умы. Отсел, вроятно, родились сказки о вдьмахъ и оборотняхъ…

Въ то время, къ которому относится наше повствованіе, княжилъ въ Литв Ягелло, внукъ Гедимина, вступившій на престолъ посл смерти отца своего, Князя Олгерда. Онъ имлъ вс качества, врожденныя Литовцамъ, и не смотря на то, что воспитанъ былъ какъ сынъ Князя и наслдникъ престола онъ мало чмъ различествовалъ отъ простолюдина. Будучи пылокъ, какъ только можетъ быть пылокъ юноша во цвт лтъ, онъ не чуждался удовольствій. Въ Виленскомъ замк безпрестанно раздавались клики веселія, но коль скоро до ушей Князя касался звукъ трубы военной, онъ охотно оставлялъ забавы, спшилъ подвергаться опасностямъ, и такъ же весело переносилъ труды похода, какъ не задолго предъ тмъ предавался шуму удовольствіи. Съ дтства бывъ пріученъ къ оружію въ походахъ Олгерда противъ Татаръ, Крестоносцевъ и Поляковъ, бывъ свидтелемъ столь частыхъ его тріумфовъ, онъ взиралъ на бой, какъ на свою стихію, при всемъ томъ онъ едва зналъ, что есть другіе народы, другія государства, коихъ вниманіе обращено было на его поступки. Блескъ славы мало имлъ для него привлекательности, побждая, онъ видлъ свою награду въ добыч, бывъ побжденнымъ, покорялся необходимости, и умлъ примняться къ обстоятельствамъ. Онъ зналъ, что любовь вельможъ есть и лучшимъ его щитомъ, и потому старался о томъ, чтобы Жупаны довольны были его правленіемъ. Суровый въ наказаніи преступниковъ, щедрый въ вознагражденіи заслугъ, доступный для народа, обходительный съ воинами, Ягелло умлъ поддерживать власть свою правосудіемъ, которое стяжало ему общую любовь. Привязанность народа къ Князю усугублялась искреннею приверженностію его къ религіи, которая, бывъ побудительною причиною всхъ его поступковъ, до такой степени сдлала его суеврнымъ, что даже многіе изъ его подданныхъ, боле прочихъ просвщенные, находили его весьма смшнымъ.

Обширныя Литовскія владнія раздлялись на княжества и области, коихъ правители, располагая оными по праву денному, давали Государю титулъ Великаго Князя Литовскаго, и, въ знакъ своего подданства, платили ему ежегодную дань, по его вол вооружались, и подъ его знаменами выступали на враговъ Литвы. Правители сіи были, большею частію, родные братья Ягеллы, или его родственники, потомки многочисленнаго Гедиминова рода. Изъ всхъ сихъ данниковъ боле прочихъ оказывалъ ему дружбу и привязанность родной его дядя, Самогитскій Князь Кйстутъ. Ягелло съ своей стороны питалъ къ нему всегдашнюю благодарность: онъ не сабывалъ, что ему единственно обязанъ Великокняжескимъ престоломъ. Ибо когда, по смерти Олгерда,⁶ сыновья его отъ перваго брака начали простирать права свои къ трону, а народъ, по молодости Ягеллы, оказывалъ расположеніе свое къ Кйстуту, прославившемуся умомъ и оружіемъ: тогда онъ, нежелая воспользоваться сими обстоятельствами, разогналъ крамольныя толпы народа, показалъ оному младенца, и давъ ему мечь и шапку Княжескую, посадилъ его на щит Гедимина, и поднявъ вверхъ, закричалъ къ изумленному нарожу: ‘Вотъ вашъ Князь назначенный Олгердомъ и богами, не на юность его, но на знаменитую кровъ, текущую въ его жилахъ, народъ долженъ обратить вниманіе.’⁷ Сей благородный поступокъ усугубилъ уваженіе Ягеллы къ дяд, и былъ поводомъ къ нжной дружб его съ сыномъ Кйстута, Гродненскимъ Княземъ Витольдомъ. Юный Князь, вступивъ въ управленіе, мужаясь духомъ и отличаясь дятельностію, предвщалъ Литв счастливую будущность.

Но усилія его не всегда имли желаемый, успхъ. Литва окружена била опасными сосдями, коихъ ненависть къ языческимъ заблужденіямъ безпрестанно возбуждала къ хищничеству и войнамъ. Христіане, восточные и западные настаивали на введеніе въ Литву ихъ Вры, Ягелло, врный богамъ своимъ, защищался, сколько могъ, часто побждалъ Христіанъ, но не могъ предохранить всхъ своихъ владніи отъ вліянія Вры, которая приносила съ собою столь великую пользу. Правда, что простой народъ, не умя умствовать, слпо держался обычаевъ предковъ своихъ, и тмъ усердне чтилъ своихъ боговъ, чмъ сильне были дйствія Христіанъ, но Князья и Вельможи думали совсмъ иначе. Уже большая часть дтей Олгерда, особливо отъ перваго супружества, имвшихъ удлы на Волыни, Украйн и въ Сверной Литв, приняли Вру Греческую, и. подданныхъ своихъ готовили къ тому же. Младшіе его сыновья, родные братья Ягеллы, также были расположены къ Христіанству, но завися отъ брата, или имя замки и помстья. подъ, самою столицею, не смли дйствовать противъ его воли.

Между тмъ въ Вильн поселились Христіанскіе купцы и ремесленники, безпрепятственно исполняя свои, обряды, они не упускали, примромъ и убжденіемъ, склонять народъ къ принятію истинной Вры. Наиболе способствовалъ имъ въ семъ дл орденъ Францисканцевъ, недавно введенный въ Вильну Литовцемъ Гастольдомъ, Правителемъ Подольскимъ, который, полюбивъ прелестную Христіану, для полученія ея руки не только принялъ Христіанскую Вру, но, по ея просьб, пригласилъ изъ Польши сихъ монаховъ, выстроилъ для нихъ монастырь, и далъ имъ зейлю.⁸ Гедиминъ, отецъ Олгерда, выдавъ обихъ своихъ дочерей за Христіанскихъ Князей,⁹долженъ былъ также благопріятельствовать Христіанству. Его предшественники и преемники, часто или длались Христіанами, либо оказывали расположеніе къ тому. Правда, что чаще всего цлію ихъ было снисканіе покровительства Папъ или Христіанскихъ Государей противъ сосдственныхъ народовъ, грозившихъ имъ войною, и, по минованіи грозы, они опять возвращались къ Язычеству, но, не смотря на то, свтъ Вры, проникая въ Литву со всхъ сторонъ, боролся съ заблужденіями идолопоклонничества, и уже можно было предвидть близкую эпоху нравственнаго преобразованія въ семъ народ.

Но чего старались достигнуть истинная набожность и любовь къ ближнему путемъ кротости, то разрушаемо было насиліемъ общества, гордившагося покровительствомъ Римскаго престола, общества распутнаго, полагавшагося единственно на силу своего оружія. Ближайшимъ сосдомъ Литвы, съ одной стороны, былъ орденъ Крестоносцевъ, усилившійся въ Пруссіи: съ другой, отъ береговъ Балтійскаго моря, Орденъ Мечовыхъ Рыцарей. Оба сіи Ордена имли одинаковое происхожденіе, одинаковый духъ гордости, подъ наружностію монашескаго смиренія. Мечевые Рыцари, получившіее сіе названіе отъ краснаго меча на брон, въ которой они служили Литургію, въ начал были Нмецкіе пилигримы, ходившіе въ Святыя мста, потомъ приняли на себя служеніе Христіанамъ въ госпиталяхъ, милосердіе ихъ заслужило вниманіе Папы Клемента Ш, который далъ имъ Орденскій уставъ блаженнаго Августина, и назвалъ Госпитальными Братьями дома Пресвятыя Богородицы въ Іерусалим. Изъ сего-то Ордена нсколько человкъ, съ Любекскими купцами, прибыло къ берегамъ Самогитіи: тамъ, выстроивъ небольшую церковь, они вели примрную жизнь, въ убожеств, смиреніи и покорности мстнымъ властямъ. Самогиты полюбили сихъ людей за ихъ тихій нравъ и нкоторыя полезныя ремесла. Кроткое ихъ обращеніе съ туземцами и хорошій примръ, начинали оказывать благопріятныя для Христіанства послдствія, но когда число братіи увеличилось, убогія ихъ жилища замнились укрпленными замками, и Вру святую осмлились проповдовать съ мечемъ въ рук, когда изъ пилигримовъ они вдругъ сдлались владтелями земли, давшей имъ пристанище, тогда Самогиты увидли свою ошибку, и старались смирить неблагодарныхъ, но уже было поздно: усилясь людьми и богатствомъ, овладвъ берегами моря, которое доставляло безпрестанное пособіе войскомъ, Орденъ безъ труда одолвалъ туземцевъ, и мало по малу подвигаясь внутрь страны, пожелалъ овладть лучшею частію Литвы, которая нын извстна подъ именемъ Польской Лифляндіи.

Тмъ временемъ счастливая звзда Рыцарей готовила для нихъ съ другой стороны новыя и значительнйшія пріобртенія. Мазовецкій Князь, Конрадъ, тревожимый безпрестанными набгами Прусскихъ язычниковъ, съ которыми граничили его владнія, не въ состояніи будучи противостоять имъ, и узнавъ, что, по изгнаніи Крестоносцевъ изъ Святой Земли, они остались безъ пристанища, при посредничеств Императора Фридриха принялъ ихъ въ Польшу, и далъ имъ области Хелмскую и Добринскую съ замками: за что Орденъ обязался усмиришь язычниковъ, и длиться съ нимъ взятою у нихъ добычею. Сначала Крестоносцы, свято храня слово, вооружались только на Пруссовъ, но, обративъ ихъ къ Христіанство, или истребивъ мечемъ, они почувствовали свои силы, и уже не только не длились добычею съ Конрадомъ, но начали противтшься ему и его преемникамъ, и содлались страшнымъ для сосдовъ своихъ, народомъ. Магистръ Прусскихъ Крестоносцевъ, соединясь съ Мечевыми Рыцарямси, сдлался главою обоихъ Орденовъ, которыя стали наносить большія бдствія и Литв и Польш. Обыкновеннымъ поводомъ вторженія ихъ въ Литву, было обращеніе язычниковъ къ Христіанству. Куиторы ихъ, т. е. военачальники, жгли села, грабили и мучили беззащитныхъ жителей, принуждая ихъ такими поступками къ принятію своей вры. Тысячами гибли Литовцы, защищая своихъ боговъ, если же нкоторые изъ нихъ и крестились, то только для того, чтобъ обмануть своихъ враговъ, и при случа показать надъ ними примръ ужаснаго мщенія. Но Крестоносцы, хорошо пріученные къ оружію, почти всегда брали верхъ, и чрезъ нсколько лтъ Литва увидла себя въ необходимости платить имъ дань. Орденъ не ограничивалъ дйствій своихъ оружіемъ: политика онаго сяла раздоры между потомками Гедимина, и, можетъ быть, ему удалось бы совершенно покорить Литву, если бы не нашлось героевъ, которые время отъ времени обуздывали его дерзость. Съ одной стороны, Крестоносцы поражены были Владиславомъ Локтикомъ подъ Половцами, а съ другой стороны, Кйстутъ, извстный герой своего времени, безпрестанно препятствовалъ вліянію ихъ на Литву, и не рдко заставлялъ ихъ уважать права сосдства.

Изъ всего этого заключить можно, что если бы не вредное вліяніе Крестоносцевъ, Литва, по крайности вкомъ прежде озарилась бы свтомъ Христіанства, но жестокость и развращеніе Ордена, уничтожая вс благія начинанія, содлывали Литовцамъ ненавистною ту вру, для которой они терпли столько бдствій. Замки и города Крестоносцевъ были сборищемъ рыцарей всхъ націй, одушевляемыхъ славою Христіанскихъ воиновъ. Между ими наиболе было Нмцевъ. Каждая благородная фамилія считала особенною честію видть одного изъ дтей своихъ въ бломъ плащ съ чернымъ крестомъ на боку. Въ самомъ дл, если бы уставъ Ордена соблюдаемъ былъ съ тою же строгостію, какъ при учрежденіи онаго, то весьма было бы полезно для юношества быть членами сего благочестиваго общества, которое, такъ сказать изъ ничего сдлавшись великимъ народомъ, Магистра своего считало въ числ Монарховъ. Но нарушеніе орденскихъ обтовъ: цломудрія, убожества и послушанія, лишивъ ихъ славы защитниковъ Гроба Господня, длало вс ихъ походы въ Святую Землю неудачными: отъ сего самаго цль Ордена измнилась, и оный началъ посягать на чужую собственность.

Въ т времена были еще рыцари совсмъ инаго рода: ихъ легко было распознать по спущенному наличнику, либо, когда оный поднятъ, по мрачности лица. Гербъ ихъ щитовъ, часто одно слово, одинъ знакъ показывали, кто они были, и какая ихъ цль. Это были защитники прекраснаго пола, по большей части жертвы несчастной любви. Женщины, цня высоко храбрость, воспламеняли ихъ духъ. Различіе состояній и породы не могло служить препятствіемъ къ пріобртенію славы, достойной вниманія Королевны или Княжны, избранной предметомъ подвиговъ, — сливы, которая въ глазахъ сихъ рыцарей возвышала блескъ прелестей чтимой ими красавицы. Находя счастіе въ одномъ прославленіи своей возлюбленной, рыцарь, награжденный ласковымъ ея взоромъ, переселялся мыслію въ лучшій міръ, и старался длать только то, что могло заслужить ея похвалу, или прославишь ея добродтели и прелести. Часто, на турнирахъ, полученная изъ прекрасныхъ рукъ перевязь, или иная награда храбрости, налагала на рыцаря вчныя узы. Иногда красавица, замченная въ церкви, на бал, или въ дорог, свободнаго юношу длала своимъ невольникомъ, и онъ, пробгая землю и воды, всегда имлъ предъ собою ея образъ, и съ своимъ врнымъ конемъ и оружіемъ, готовъ былъ на все, для защиты предмета своихъ мечтаній.

И въ Вильн иногда, особенно во время народныхъ игръ, являлись подобные рыцари, и не рдко вступали между собою въ бой. Но Ягелло, неспособный входить въ разборъ сердечныхъ ихъ чувствованій, мало обращалъ на нихъ вниманія, порицая ихъ за то, что они не признавали никакихъ властей.

ГЛАВА II.
Капищ.

Изъ того, что выше сказано о вліяніи Крестоносцевъ на Литву, можно заключить, что Ягелло ненавидлъ сей Орденъ и его вру. Но не одни Крестоносцы раждали въ немъ отвращеніе отъ Христіанства, почти вс полуденные народы, Поляки, Чехи, Венгры, Князья Гермаи’ скіе, возбуждаемые Орденомъ, безпрестанно вторгались въ Литву, и пустошили ее огнемъ и мечемъ. Хотя мужественные Олгердъ и Кйстуть не рдко поражали сихъ хищниковъ, и Литовцы отыскивали иногда вознагражденіе за свои обиды въ собственныхъ владніяхъ Поляковъ, и Крестоносцевъ, при всемъ томъ имя Христіанина въ Литв длалось боле и боле ненавистнымъ. Ягелло, вступивъ въ управленіе, для обезпеченія себя отъ наглости сосдовъ, обратилъ все свое вниманіе на укрпленіе столицы. Безпрестанно возраставшее народонаселеніе Вильны, усугубляло ея силы. Окрестные лса исчезли: укрпленія заняли ихъ мсто. Простыя мазанки, домы, выстроенные на скорую руку, начали замняться каменными зданіями, образовавшими улицы и площади. Богачь, искавшій случая пріобрсть благоволеніе Князя, рядомъ съ его замкомъ строилъ для себя пышныя палаты, купецъ, прельщенный удобнымъ для торговли водянымъ сообщеніемъ, назначалъ мсто для своихъ кладовыхъ, ремесленникъ строилъ фабрику или заводъ. Словомъ, каждый, расчитывая свои выгоды, селился въ Вильн, и городъ быстро распространялся и укрплялся.

Съ гордостію взиралъ Ягелло на свою столицу, сдлавшуюся уже достойнымъ жилищемъ Литовскихъ Государей, и видя исполненіе прорицанія боговъ, объявленнаго устами Лездейки длу его, онъ ничего не щадилъ для украшенія города, и щедро помогалъ переселявшимся въ Вильну жителямъ. Но не одна надежда на полученіе преимуществъ и выгодъ манила ихъ въ столицу:, благороднйшее побужденіе привлекало ихъ туда: тамъ они могли въ полной мр исполнять обряды, предписываемые религіею. Давно уже сей добрый народъ, смотря на небо, украшенное звздами, видя чудесныя перемны временъ года и прекрасное устройство всего міра, получивъ пoнятіе о Высочайшемъ Существ. Аукстеясъ Виссагитисъ, Аукстеясъ всесильный, былъ предметомъ ихъ главнаго поклоненія. Тронъ его окружали полки Алгисовъ, духовъ — посредниковъ между слабостію человка и его всемогуществомъ. Жители лсовъ, въ случа пожара оныхъ, вотще ублажали бога Трелитаса, предохранителя отъ огня, вотще ставили въ садахъ, подъ тнію деревъ, хлбъ, сыръ и пиво, надясь приманить оными одного изъ Алгисовъ, для полученія его заступленія. Столы ихъ, не трогаемые во всю ночь, давали имъ знать, что не подъ древами, но на достойнйшемъ мст должно воздавать честь богамъ. Когда хищный зврь терзалъ стадо, вотще жгли на пняхъ зелія въ честь Валгин, покровительниц домашняго скота: зври не переставали свирпствовать. Когда градъ выбивалъ поля, или вешняя вода заливала луга, они обращались къ Земнику,благословлявшему труды земледльческіе, но слдующій за тмъ годъ бывалъ также несчастливъ.— ‘Чуждые боги находятъ на земл нашей убжище, Христіанское святилище строится въ стнахъ Гедиминова города, а боги Литовскіе остаются безъ призрнія или живутъ подъ убогими кровлями!’ — Такъ ропталъ народъ, и ропотъ его безпрестанно длался громче, наконецъ раздалось общее требованіе соорудишь храмъ для боговъ Литовскихъ.

Усердствуя слав боговъ, Ягелло немедленно соорудилъ въ смежной съ городомъ рощ, на гор, приличное зданіе, и помстилъ въ ономъ изображеніе каждаго божества: дотол боги жили въ домахъ знатнйшихъ гражданъ, на горахъ, берегахъ ркъ и на столбахъ, подъ скромною кровлею хижинъ, или на втвистыхъ дубахъ и липахъ. Коль скоро разнесся слухъ о сооруженіи капища, народъ боле прежняго началъ селиться въ окрестностяхъ онаго, и, съ радостію въ сердц, воображалъ видть въ лучахъ солнечныхъ веселое лице любимой своей богини Ауски¹⁰, утшительницы смертныхъ. Когда туча соединяла небесный сводъ съ землею, она съ цлымъ своимъ дворомъ сходила по сей прекрасной дорог для посщенія своихъ народовъ, для проліянія въ ихъ сердца веселія и надежды. При семъ радостномъ событіи, юноши сыпали цвты въ томъ мст, гд она съ радуги ступитъ на землю, а двицы плясали въ кругу, и вс вмст въ псняхъ прославляли благословенное ея прибытіе, мужья и старцы длинными трубами извщали лса и рощи о достигшемъ ихъ счастіи, народъ бросалъ работу, и съ отдаленныхъ мстъ бжалъ привтствовать богиню. Больные надялись здоровья, прискорбные — утшенія, оратай — благословенія своей нив, робкая двица въ своемъ возлюбленномъ желала видть супруга. Но пребываніе богини на одномъ и томъ же мст не могло быть продолжительнымъ: вмст съ радужнымъ путемъ она возносилась къ небесамъ, для посщенія иныхъ мстъ: ибо каждый уголокъ Литвы имлъ право на ея покровительство.

Народъ, неограниченный въ своихъ желаніяхъ, съ завистію взиралъ на счастливые лса Ромовы¹¹, въ Пруссіи, среди коихъ тллся первоначальный огнь благодтельнаго божества Знича¹². Это былъ священный огнь, низведенный нкогда съ неба Аускою, надъ сохраненіемъ коего неусыпно бдлъ верховный жрецъ, съ великимь числомъ слугъ и жертвоприносителей. Народъ врилъ, что участіе его и сила продолжали ея, докол Зничъ не угаснетъ. Изъ самыхъ отдаленныхъ мстъ Литвы ходили туда на поклоненіе, и священную искру съ благоговніемъ приносили въ домы, и берегли ее, какъ залогъ благополучія. Вильна также участвовала въ поклоненіи сему божеству. Съ самаго основанія города пылалъ въ немъ священный огнь, но огнь сей былъ заимствованный, ибо настоящій Зинъъ, существовавшій уже цлые вки, находился въ Пруссіи подъ надзоромъ Верховнаго жреца, Кривекривейте. Мужъ сей, первый стражъ Знича, другъ Государей, равный имъ достоинствомъ, пользовался въ народ неограниченнымъ уваженіемъ, и за добродтели свои достоинъ былъ такой чести¹³. Онъ много терплъ они Крестоносцевъ, которые въ той части Пруссіи хотли силою ввести Христіанскую Вру, скрываясь въ глубин непроходимыхъ лсовъ, сей слабый старецъ хранилъ божество неугасимо. Ягелло, узнавъ о его бдствіи, по движенію набожности и изъ угожденія народу, отправилъ къ Кривекривейт посольство, приглашая его переселиться въ Вильно. Пріятно было старцу слышать сіе приглашеніе: онъ видлъ въ немъ новое доказательство могущества боговъ, и потому немедленно, со всею своею свитою, отправился въ Вильно, и тамъ помстилъ божество въ сооруженномъ для него капищ. Это было четырехъ-стороннее, чрезвычайно высокое зданіе, превосходившее великолпіемъ вс домы въ город. Оно было поблизости отъ Княжескаго замка¹⁴, жилища жрецовъ и жертвоприносителей примыкали къ капищу, а возвышавшаяся надъ оными башня назначена была для Кривекривейты, который, въ торжественные дни, благословлялъ съ оной трудолюбивый народъ, предвщалъ будущее, подавалъ совты или длалъ увщанія. Предъ дверьми капища, въ нкоторомъ отдаленіи, стоялъ каменный кумиръ Перкуна, бога грома и грозы. Его гнвное лице, глаза, метущіе молніи, голова въ пламени и перунъ въ рук, представляли его всегда готовымъ разить каждаго, кто только осмливался безъ благоговнія вступать въ мсто, освященное присутствіемъ Знича.

Перенесеніе священнаго огня въ Вильно довершило знаменитость сего города. Народъ не могъ нарадоваться симъ залогомъ своего счастія, равно какъ и присутствіемъ Кривекривейты. Старецъ сей быль сыномъ верховнаго жреца, основателя Вильны. Сіе обстоятельство, а наипаче чудесное посланіе его богами¹⁵, длало его драгоцннымъ въ глазахъ Литовцевъ. Отецъ его, исполненный добродтелей и страха боговъ, часто однимъ словомъ боле дйствовалъ, нежели Великій Князь всею своею властію. Онъ благословлялъ предпріятія Государей, отклонялъ ихъ отъ безразсудныхъ поступковъ, грозилъ, и иногда даже лишалъ ихъ престола. Изъ военной добычи-ему принадлежала первая доля. Достойный потомокъ сего мужа, Лездейко, свидтель и участникъ княженія Ягеллы, пользовался общимъ уваженіемъ. По прибытіи своемъ въ Вильно, онъ засталъ еще. нкоторые жестокіе обряды, какъ-то, сожиганіе одного изъ знатнйшихъ военныхъ плнниковъ и слугъ при погребеніи господъ. Обряды сіи, не взирая на сопротивленіе народа, онъ уничтожилъ, и, вмсто кровавыхъ жертвъ, учредилъ иныя, боле достойныя боговъ: зелія, плоды и воскъ. Таковыя, услуги и важность званія Кривекривейты снискали почтеніе не только ему, но и всему его роду, до такой степени, что даже Христіане оказывали почести и ему и его родственникамъ. Но Лездейко не искалъ суетныхъ похвалъ, считая себя счастливымъ, что хоть въ преклонныхъ лтахъ удалось помстишь божество въ безопасномъ мст, онъ удалился отъ шума столицы, и въ уединенія проводилъ спокойные дни, сохранивъ при себ верховную власть въ длахъ вры, онъ назначилъ въ Вильн на свое мсто одного изъ жрецовъ, а самъ съ дочерью и любимыми слугами поселился въ Крнов, въ четырехъ миляхъ отъ столицы, и посщалъ оную только въ большія празднества.

Въ Крнов Лездейко нашелъ все, что могло усладить его жизнь. Съ нимъ находилось нсколько товарищей его прежнихъ бдствій, однихъ съ нимъ лтъ, которые употребляли вс средства къ доставленію старцу развлеченія. Но драгоцннйшимъ залогомъ счастія была для него дочь его, Поята, наслдовавшая добродтели и прелести супруги его, которой онъ лишился въ цвт лтъ. Лездейко женился на ней, будучи уже верховнымъ жрецомъ: ибо хотя уставъ стражей священнаго огня воспрещалъ имъ всякія свтскія обязательства, но дозволялъ одному только Кривекривейт вступать въ супружество, которое такъ высоко было цнимо, что знаменитйшія Княжны считали за особенную честь раздлять съ нимъ судьбу свою, и никакая власть не въ силанъ была освободить отъ супружества съ нимъ двицу, на которую падалъ его выборъ. Лездейко, ища не славы, а счастія, не обратилъ вниманія на богатыхъ и знатныхъ невстъ, и женился на дочери стариннаго своего друга, коея все богатство составляли благочестіе, красота и нжность: боги благословили сей союзъ, бдствія, претерпнныя ими въ Пруссіи, ввергли ее во гробъ, но, для утшенія своего супруга, она оставила ему дочъ, которой добродтели и прелести мало по малу разсяли его скорбь, и возвратили ему счастіе. Старецъ жилъ для Пояты.

Лездейко не пропускалъ торжественныхъ дней безъ того, чтобъ не быть въ столиц, и почти каждый разъ бралъ съ собою мчь. Народъ, вельможи и Князья, наканун торжества, выходили на встрчу почтенному старцу, и, при звук трубъ, въ княжескихъ креслахъ вносили его въ храмь, а юноши и двицы усыпали путь его цвтами. На другой и слдующіе дни, когда онъ, окруженный жрецами, возлагалъ на алтарь жертву, и народъ восплъ благодарственную пснь божеству, Ягелло съ своими родственниками и дворомъ первый получалъ изъ рукъ его священный огнь, и искру онаго съ честію приносилъ въ замокъ. Потомъ приступали къ алтарю вельможи, чиновники и слуги, наконецъ каждый семьянинъ, каждый владлецъ дома либо участка земли приближался къ Кривекривейт за священною стихіею, и тщательно сохранялъ оную по крайности до слдующаго торжества.

ГЛАВА III.
Молодой жрецъ.

Въ одинъ изъ такихъ праздниковъ, посл принесенія утренней жертвы, когда жрецы были дома и капище Знича уже опустло, вошелъ въ оное неизвстный старецъ, ведя за руку Прекрасной наружности юношу, котораго величественный станъ, смлая поступь и пріятныя черты лица отнюдь не соотвтствовали грубой его одежд. Русые волосы вились локонами по плечамъ, въ быстрыхъ глазахъ отражалось сердце нжное и страстное. Престарлый его проводникъ, по наружности, казался простымъ человкомъ. Не видно было въ немъ ничего такого, что бы. возбуждало недоврчивость, напротивъ того, онъ казался человкомъ добродушнымъ, но маленькіе, черные глаза, блестящіе изъ-подъ нависшихъ броней, густая сдая борода, высунувшаяся впередъ, и наипаче твердая поступь и непринужденное обращеніе, обличали въ немъ нчто необыкновенное, покрытая пылью обувъ, поношенный плащъ и толстая палка, на которую онъ опирался, показывали, что онъ пришелъ издалека. Вошедъ въ капище, оба они прежде всего обратили глаза на стны, покрытыя разнаго рода божествами, изъ коихъ одни стояли на подставкахъ и столбахъ, другіе которымъ приписываемо было боле святости, свтились золотомъ и серебромъ, и находились подъ крышками или въ углубленіяхъ. Зрлище сіе поразило пришельцевъ. Они медленно приближились къ стоявшему посредин жертвеннику, на которомъ пылалъ огонь, и, положивъ на ступени маленькаго козленка, въ молчаніи ожидали вопроса. Жрецъ, бывшіи на страж у жертвенника, сидлъ не далеко отъ онаго, держа въ рук желзное орудіе для поправленія огня, онъ вздремнулъ, склонивъ голову на грудь. Онъ былъ уже не молодъ, по необыкновенной его дородности, можно было думать, что онъ давно уже не переступалъ чрезъ священный порогъ, а лице его, побагроввшее отъ огня, показывало, что онъ безотлучно находился у жертвенника. Никого не видно было въ капищ, въ немъ царствовала мертвая тишина, изрдка только трескъ огня или громкое всхрапываніе жреца нарушали оную. Незнакомцы поглядывали другъ на друга, не зная, разбудить ли имъ стража или дожидаться, пока онъ снова проснется. Наконецъ показался вдали придверникъ, приблизился къ нимъ, и спросилъ, чего они хотятъ? Старецъ отвчалъ съ покорностію, что хотлъ бы имть счастіе сказать нсколько словъ Кривекривейт. Проснувшійся жрецъ, протирая глаза, жаловался на докучливость людей, домогавшихся во всякое время-говорить съ начальникомъ вры.

— ‘Я еще никогда его не видывалъ,’ отвчалъ старецъ: ‘и два дня былъ въ пути для того только, чтобъ узрть священную его особу. Боги знаютъ, что я ничего не желаю боле, только изъ повиновенія ихъ вол привелъ сюда жертву, которой они конечно не отвергнутъ, а если и отвергнутъ, то я возвращусь домой такъ, какъ и вышелъ изъ дому, но я непремнно долженъ видть Кривекривейту.’

— ‘Непремнно долженъ видть,’ повторилъ въ просонкахъ жрецъ: ‘вс вы обыкновенно такъ говорите, но знай, что ты его не увидишь Кривекривейте сегодня не придетъ уже сюда: надобно было пораньше встать. Онъ теперь у Княгини, и потому ты напрасно станешь ожидать его здсь.’

— ‘Хорошо вамъ говорить это,’ сказалъ старецъ: ‘но мн, бдному, который оставилъ и избу и хозяйство для того, чтобъ вручишь приношеніе въ его священныя руки, не легко возвратиться домой ни съ чмъ.’

‘Какое же ваше приношеніе, столь важное, что для врученія онаго непремнно нужно видть Кривекривейту?’ спросилъ стражъ.

— ‘Увидите,’ отвчалъ старецъ: ‘но если не возможно теперь видть Кривекривейту: когда же мн прійти для сего?’

— ‘Какой же ты неотвязный старикъ, Кривекривейте завтра возвратится въ Крновъ, и разв черезъ полгода будешь опять здсь’ Или ты думаешь, что каждому такъ легко съ нимъ говорить, какъ теб со мною? Если приношенія ваши очень важны, то можете вручить ихъ его помощнику. Сходи къ Ербуту,’ сказалъ жрецъ, обратясь къ придвернику: ‘и скажи, что два незнакомца пришли съ дарами.’ —

Придверникъ взялъ козленка, и удалился вглубь зданія. Замтно было, что распоряженіе сіе не нравилось старцу, онъ увидлъ, что пришелъ не въ пору, и что прерваніе сна было причиною столь недружелюбнаго пріема ихъ жрецомъ. Посмотрвъ на товарища своего, какъ бы вопрошая его глазами, онъ ничего не могъ почерпнуть изъ спокойнаго взора юноши. Между тмъ жрецъ, поправивъ на жертвенник огонь, снова началъ дремать, но выведенный изъ терпнія старецъ вступилъ съ нимъ въ разговоръ’

— ‘Служба ваша, отче, должна быть трудна. Правда, что народъ васъ почитаетъ за то, что вы всегда видите боговъ лицемъ къ лицу, но сидть безпрестанно на одномъ мст и печься у огня, признайтесь, что не очень весело. Думаю, и жажда васъ не рдко мучитъ. О, я знаю, что значитъ жаръ! Побродивши по свту, я научился осторожности. Вотъ и теперь, пускаясь въ путь, хоть и не такъ дальній, я запасся Ковенскимъ липцемъ, ибо надобно вамъ знать, что я тамошній житель. Въ дорог, правда, я не жаллъ запасу, однако же осталось еще больше половины боченка, если оный можетъ удостоиться прикосновенія къ священнымъ устамъ вашимъ, то попробуйте.’ —

Вынувъ изъ подъ плаща боченокъ, онъ налилъ стопу меду, и выпилъ за здоровье жреца. При вид напитка, лице его прояснилось, сонъ прошелъ, и онъ признался, что зной крайне утомителенъ, хвалилъ предусмотрительность путешественниковъ, и началъ разговаривать съ старикомъ ласкове прежняго.

— ‘Какъ быть!’ говорилъ онъ: ‘надобно иногда и попотть, только чтобъ огонь горлъ ровно, ибо это нашъ долгъ. Правда, служба наша трудна, и если бы не сонъ и молитва, то человкъ преждевременно долженъ былъ бы умереть.’ —

Во время сего разговора, старикъ не спускалъ глазъ съ юнаго своего товарища, какъ бы желая понять, какое дйствіе произвели на него слова жреца. Выпивъ стопу, онъ наполнилъ ее опять, и подалъ стражу, который, выливъ нсколько капель меду на жертвенникъ, остальное выпилъ съ удовольствіемъ. Посл второй стопы, когда жрецъ не хотлъ уже пить боле, старикъ просилъ его принять остатокъ липца. Сей даръ набожности былъ весьма пріятенъ жрецу, и онъ, принимая боченокъ, съ благодарностію уврялъ незнакомца, что каково бы ни’было его приношеніе, боги наврное не отвергнутъ онаго.

— ‘И такъ вы изъ древнихъ Куносовъ¹⁶? Объ этомъ я тотчасъ догадался: ибо тамъ народъ всегда былъ добрый и богобоязненный. Счастлива ваша страна! я хорошо ее знаю. Но скажите мн, чего вы хотите? Можетъ быть, вы пришли за огнемъ? то можно обойтись И безъ Кривекривейты. Можетъ быть, строите новый домъ? то да поможетъ вамъ богиня Ауспленія¹⁷, она дастъ вамъ крпкаго дерева, а боги Керпичъ и Силинтъ¹⁸ доставятъ сухаго мху: ибо надобно помнишь, что домъ строится не для лта, а для зимы. Можетъ быть, домашній скотъ худо плодится? говорите смло: я велю дать вамъ зелій изъ рощи Перкуна.’

— ‘Домикъ мой и хозяйство, хотя убогое, но въ благополучномъ состояніи,’ отвчалъ старикъ.— ‘Благодареніе богамъ: видно, что они вамъ покровительствуютъ. Но не ищете ли вы помощи противъ злыхъ сосдовъ: ибо счастливый человкъ всегда иметъ завистниковъ, которые ищутъ его пагубы? Да поселитъ въ нихъ добрый Лигимус¹⁹ дружбу къ вамъ, да одаритъ васъ Приспаргусъ²⁰ достаткомъ, и да благословятъ васъ вс боги.’

— ‘Отче! благодарю васъ за желанія, по милости боговъ, я не имю ни въ чемъ нужды, и будучи совершенно счастливъ, я пришелъ сюда благодарить небо, и принести оному самую дорогую для меня жертву’.

‘Конечно, не должно забываться въ счастіи. Для того вы и хотите видться съ Кривекривейтомъ? Напрасно прежде не сказали мн о томъ. Но еще бда не велика: подождите, здсь до солнечнаго заката, онъ придетъ сюда на вечернюю молитву, и вы наговоритесь съ нимъ вдоволь.’ —

Молодой спутникъ во время сего разговора оказывалъ величайшее нетерпніе. Глаза его безпрестанно обращены были на дверь, въ которую долженъ былъ войти помощникъ Кривекривейты. Иногда только онъ посматривалъ на жреца, и, казалось, сожаллъ о его пустословіи. Между тмъ Лездейко приближался къ храму, окруженный множествомъ слугъ и жрецовъ. Старшіе изъ нихъ несли его на кресл,— покрытомъ золотою парчею. Остановясь на извстномъ мст, жрецы повели его къ жертвеннику. Удивленный юноша, смотрлъ на сіе зрлище издалека. Сдые волосы, высокая фигура, одтая блою ризой, блдное лице, погасшіе глаза, и написанное на лиц добродушіе, произвели въ сердц его непонятное впечатлніе. Посл краткой молитвы, Кривекривейте потребовалъ къ себ двухъ незнакомцевъ.

— ‘Привтствую васъ, друзья,’ сказалъ онъ имъ ласково: ‘да будетъ покровительство боговъ надъ вами. Не осудите, что не узнаю васъ. Уже давно глаза мои ослабли, и я едва могу распознавать ближайшіе предметы. Такъ угодно было богамъ, но сердце мое всегда открыто для правоврнаго народа, скажите мн, что вамъ нужно.’

— ‘Отче премудрости! верховный страже священнаго огня!’ сказалъ старикъ, низко ему кланяясь: ‘не отвергни моей жертвы! Сынъ мой, котораго привелъ съ собою, съ самаго дтства оказывалъ усердное желаніе посвятить себя на службу богамъ, съ лтами желаніе сіе въ немъ возрастало. Вс забавы дтства, вс удовольствія юности были для него ненавистны. Единственною его привычкою было удаляться отъ людей, вести суровую жизнь, и денно и нощно бдть у священнаго огня. Онъ оканчиваетъ 20-и родъ своей жизни, и настоялъ на томъ, чтобъ просить васъ о принятіи его въ число слугъ Знича. Богамъ извстно, сколь тяжела для меня сія жертва. Онъ у меня единственный сынъ, но я охотно разстаюсь съ нимъ, если такова воля боговъ. Примите его, пусть служитъ имъ, но если не найдете его достойнымъ сего святилища, то властію вашею возвратите мн его опять, дабы я могъ приготовить его къ свтской жизни.’

— ‘Другъ мой’ отвчалъ Лездейко: ‘боги сами знаютъ цну жертвъ вашихъ. Но скажи мн прежде, откуда ты и какъ тебя зовутъ? Нарчіе твое показываетъ, что ты не здшній.’

— ‘Живу я въ пятнадцати миляхъ отъ Вильны, близъ Ковно, у Зеленой рощи. Имя мое Вшеборъ, владю уволокою земли и сто уволоками лса, пожалованными мн славной памяти Княземъ Олгердомъ въ награду за многолтнюю мою службу при его. особ. Проведя почти всю жизнь въ чужихъ краяхъ, въ воинскомъ стан, не удивительно, что нарчіе мое нсколько испортилось. Но теперь мн поздно уже переучиваться. Я думалъ, что сынъ мои, Тройданъ, пойдетъ по отцовскимъ слдамъ, и будетъ хозяйничать на моей земл, но боги иначе расположили его судьбою. Что длать: человку трудно противиться ихъ назначенію.’

— ‘Да будетъ чтима ихъ воля!’ сказалъ Лездейко. ‘Они лучше насъ умютъ избирать для себя жертвы, и бда тому, кто отвращаетъ слухъ отъ ихъ голоса. А ты, молодой человкъ, не имешь ли чего сказать противъ словъ, отца твоего?’ —

Тройданъ почтительно, но твердымъ голосомъ отвчалъ, что Кривекривейте, зная помышленія людскія, конечно видитъ искренность его намренія, равно какъ и то, что жертва сія содлаетъ отца его совершенно счастливымъ.

— ‘Хорошо,’ прервалъ его Лездейко: ‘ты слдуешь влеченію твоего сердца, которое, по твоему убжденію, можетъ возвести тебя на верхъ благополучія. Не спорю, что ты не ошибаешься, но если я скажу, теб, что Небу угодне, чтобъ ты остался при отц, нежели чтобъ посвятилъ себя богамъ? Если я отвергну твое желаніе? Вспомни, что ты единственный сынъ….’

— ‘Если бы Зничь не принялъ моей жертвы,’ сказалъ съ смлостію юноша: ‘то я пошелъ бы отыскивать иное божество, боле снисходительное. Разв только и свта, что въ Литв? Быть можетъ, я отправился бы туда, гд звуки колоколовъ оглашаютъ славу божества между Русскими и Поляками. Если бъ меня и тамъ не поняли, я обратился бы въ ту страну, гд двурогая луна возвышается на домахъ молитвы, и тамъ, въ четырехъ стнахъ, проводилъ бы жизнь чистую и спокойную. Но если бы и тамъ меня не приняли, я поселюсь въ дикой пустын, и всегда найду средство разлучиться со свтомъ.’

— ‘Этотъ юноша мн нравится,’ сказалъ въ полголоса одинъ изъ жрецовъ. ‘Смлость его есть знакомъ истиннаго призванія.’

— ‘Но отъ чего ты такъ возненавидлъ свтъ?’ спросилъ Лездейко. ‘Въ твои лта можно найти въ немъ тысячи прелестей. Можетъ быть, въ теб господствуешь духъ безразсуднаго мщенія? Можетъ быть, ты жертва несчастной любви? Откройся мн: если это правда, то возвратись домой, не вноси свтскихъ страстей въ жилище спокойствія, возвратись въ утшеніе твое, я велю принести жертву богамъ.’— При воспоминаніи о страстяхъ, лице Тройдана покрылось легкимъ румянцемъ, а глаза опустились къ земл.— ‘Не знаю низкихъ страстей,’ сказалъ онъ, подумавъ нсколько: ‘огонь, пылающій въ моемъ сердц, есть огонь небесный.’

— ‘Хорошо, сынъ мой,’ отвчалъ Лездейко. ‘Боги тшатся твоею ршительностію. Ты займешь достойное мсто между слугами Знича, и современемъ, можетъ быть, вдлается ихъ украшеніемъ и славою. Но скажи, извстны ли теб наши обязанности? Станетъ ли силъ твоихъ для служенія, которому ты посвящаешь себя на всю жизнь? Въ опредленное время, ты долженъ будешь исполнять обязанность стража, и повиноваться каждому прежде, нежели достигнетъ степени жреца. Тогда только вврится твоему попеченію храненіе священнаго пламени. Велика сія обязанность, и влечетъ за собою великое наказаніе въ случа нарушенія оной, отъ чего да хранятъ насъ боги!’

— ‘Отче!’ сказалъ юноша: ‘будьте спокойны о сохраненія вашего божества. Придетъ время, когда вы отдадите мн справедливость, но теперь сократится время ожиданія, и причислите меня къ слугамъ божіимъ.’…

Лездейко, обнявъ юношу, приказалъ облечь его въ ризу. Обрадованные жрецы немедленно окружили его, и, препровождая въ свое жилище, разсказывали ему о пріятности ихъ жизни. Слезы радости заблистали въ глазахъ юноши: казалось, онъ сталъ инымъ человкомъ.. Посл его отшествія, Лездейко, оставшись съ нсколькими жрецами, утшалъ Вшебора, увряя, что сынъ его найдетъ въ немъ другаго отца, и что онъ самъ будетъ стараться объ оказаніи ему всякаго снисхожденія, и даже разршитъ его отъ даннаго обта, если онъ въ теченіе полугода объявить желаніе возвратиться въ свтъ.

— ‘Радуйся,’ говорилъ ему Лездейко: ‘если сынъ твой будетъ твердъ въ своемъ намреніи, онъ сблизится съ богами. Никакое бдствіе не постигнетъ боле твоего дома, Князь будетъ тебя уважать, сосдъ почитать: ибо сыну твоему вврится храненіе божества. Кто въ ныншнихъ обстоятельствахъ посвящаетъ себя на службу боговъ, тотъ снискиваетъ себ сугубое ихъ благословеніе: ибо ты знаешь, конечно, что повсюду возстаютъ противу нихъ жестокіе враги, что умы въ народ колеблются, и число Христіанъ въ Вильн безпрестанно увеличивается.’

— ‘Если сынъ мой содлается опорою боговъ, то да будетъ ихъ сватая воля!’ отвчалъ Вшеборъ.

— ‘Съ позволенія вашего, отче,’ отозвался одинъ изъ жрецовъ, обращаясь къ Кривекривейт: ‘я думаю, что мы теперь въ такомъ положеніи, что можемъ не опасаться ни Крестоносцевъ, ли Поляковъ. Вильно хорошо укрплено, а нсколько десятковъ Христіанъ, живущихъ въ город, стараются не о распространеніи вры своей, но о сбыт товаровъ и работъ. Надобно признаться, что они народъ оборотливый: если же они и празднуютъ свои воскресные дни и ходятъ на молитву къ своимъ монахамъ, то отъ этого огонь нашъ пылаетъ не слабе, сверхъ того, если Ягелло ихъ терпитъ, то трудно ему противиться.’

— ‘Не десятками, а сотнями живутъ они въ столиц,’ сказалъ другой жрецъ: ‘и во всемъ государств ихъ безчисленное множество. Ягелло хорошо ихъ знаетъ, и давно бы выгналъ изъ Литвы, если бъ они не имли защиты въ Княжескихъ братьяхъ, которые также окрестились. Теперь, пока Ягелло въ поход, они живутъ смирно, но пусть только возвратится, то они, при посредничеств своихъ покровителей, и начнутъ хлопотать о дарованіи имъ новыхъ преимуществъ.’

— ‘Конечно’, отозвался третій жрецъ: ‘пусть только объявятъ ему о нкоторыхъ новыхъ открытіяхъ, научатъ владть втромъ, и водою для обращенія жернова, воздлывать землю, содержать скотъ: то они еще выше поднимутъ головы, и наведутъ въ Литву еще боле своихъ товарищей.’

— ‘Нельзя ли узнать, какъ скоро Ягелло возвратится изъ похода?’ спросилъ Вшеборъ.

— ‘Трудно опредлить время,’ отвчалъ Лездейко. ‘Это будешь зависть отъ успховъ его оружія. Досел онъ воевалъ счастливо, и потому надобно надяться, что мы скоро его увидимъ.’

— ‘Да ускорятъ боги, его возвращеніе!’ сказалъ одинъ изъ жрецовъ. ‘Худо въ дом, когда нтъ хозяина! Вотъ уже съ полгода, какъ онъ отправился въ походъ. Помню, что день былъ ясный, когда онъ, осмотрвъ предъ замкомъ войско, близъ башни сошелъ съ коня, и у дверей храма получилъ отъ васъ благословеніе. Каждый воинъ пылалъ, усердіемъ, увидть, скоре, непріятеля, но никто не зналъ, куда ведутъ ихъ военачальники. Коль скоро Ягелло поворотилъ коня своего къ югу: на Ляховъ! радостно вс воскликнули. Надобно думать, что до сего времени онъ усплъ запастись порядочною добычею, да Поляки того и стоятъ. Князь не могъ выбрать лучшей поры, теперь, когда Король ихъ, Лудовикъ, сидитъ спокойно въ Венгріи, а Поляки ссорятся между собою или веселятся, пусть наши не множко похозяйничаютъ за нихъ.’

— ‘По послднимъ извстіямъ,’ сказалъ Лездейко: ‘наши были побдителями, и на всхъ пунктахъ преслдовали непріятеля. Ягелло съ огнемъ и мечемъ прошелъ Сендомирскую область, и направлялъ путь къ Кракову, а Князь Скирглло съ своимъ отрядомъ находился около Люблина.’

— ‘Ягелло съ огнемъ и мечемъ въ Сендомирской области?’ спросилъ изумленный Вшеборъ. ‘Но точно ли это правда?’

— ‘Точно ли правда? повторилъ жрецъ. ‘И почему-жъ Ягелло не быть въ Сендомир? или страна сія заповдная? Но ты, кажется, сожалешь о Полякахъ, какъ будто, они не заслужили того, чтобъ мечъ Литовскій смирилъ изъ гордость.’

— ‘Конечно такъ,’ отвчать Вмаеборъ. ‘Но я безпокоюсь о моихъ родственникахъ, живущихъ на границ.’ —

Солнце склонялось уже къ западу,— и потому Лездейко, простясь ее Вшеборомъ, приказалъ нести себя на башню, для благословенія народа, собравшагося предъ капищемъ. Но прежде, нежели старецъ удалился, Вшеборъ просилъ дозволенія видться еще разъ съ своимъ сыномъ и дать ему послднее благословеніе. Лездейко охотно согласился на сію просьбу, и дозволилъ ему посщать своего сына такъ часто, какъ ему будетъ угодно. — По выход Лездейки, храмъ опустлъ снова, а жрецъ, бывшій на страж, опять погрузился въ дремоту. Вшеборъ, сложивъ на крестъ руки, въ глубокой дум ждалъ Тройдана. Лице его выражало величайшее безпокойство. Скоро пришелъ юноша, одтый въ черную, длинную ризу, съ остриженными волосами, опоясанный широкимъ ремнемъ, наружность его совершенно измнилась, и непрежде, какъ по произнесеніи нсколькихъ словъ, онъ былъ узнанъ Вшеборомъ,

— ‘Тебя ли я вижу?’ сказалъ ему старикъ болзненнымъ голосомъ. ‘Разсуди, что ты длаешь!’ — И взявъ его за руку, повелъ въ самый темный уголъ. Тамъ, оглянувшись во вс стороны, какъ будто опасаясь, чтобъ ихъ не подслушали, и не замчая никакой опасности, они начали разговаривать.

— ‘И такъ,’ сказалъ Тройданъ: ‘дло сдлано: теперь я дышу свободне. Надюсь, что Небо благословитъ чистыя мои намренія. А ты воротись домой, и притворись, будто ничего не знаешь, скрывай свои поступки, и приходи сюда опять въ условленное время. Но боле всего, не забудь моего сокровища.’

— ‘Молодой человкъ,’ отвчалъ важно старикъ: ‘еще разъ говорю теб: разсуди, что ты длаешь. Вс твои планы не могутъ принести никакой пользы. Ты оставляешь самыя лестныя надежды, подвергаешь жизнь свою величайшей опасности, и вовлекаешь родныхъ своихъ въ неутолимую печаль. Послушай: обстоятельства измняются, Ягелло съ войскомъ уже подъ Краковомъ.’

— ‘Можетъ быть,’ сказалъ спокойно Тройданъ: ‘но я не отступлюсь отъ моего намренія. Или ты теперь только узналъ, на что я ршился, вознамрясь вступить въ сіи стны? Возвратись домой, а меня оставь влеченію моей судьбы.’

— ‘О Боже мои! зачмъ я слушалъ тебя, безразсудный юноша! Оглянись на эти закоптлыя стны, подумай о дикости здшнихъ нравовъ и жизни, и сравни оные съ роскошною страною, которую ты такъ неблагодарно оставилъ. Вспомни о нашихъ горахъ, покрытыхъ виноградомъ и зеленью, о нашемъ чистомъ неб, о домашнихъ удовольствіяхъ, и наконецъ о слезахъ любящей тебя двицы. Разсуди, въ состояніи ли ты, воспитанный въ нг и довольств, выдержать здшній образъ жизни? Здсь каждое твое слово можетъ измнить теб. Никогда не прощу себ того, что я привелъ тебя сюда.’

— ‘Успокойся, добрый старикъ! ты знаешь, кто мой Ангелъ-путеводитель.’

— ‘Что за сказки! Хотя бы, по крайности, Ангелъ тотъ зналъ, Что ты для него длаетъ Разв ты мало терплъ еще? Когда ты бросить свои мечты? Но что же мн сказать дома?’

— ‘Скажи, что я вступилъ въ военную службу, или, что слъ на корабль въ Данциг. Впрочемъ, скажи, что теб вздумается, но не говори, что я остался здсь. Помни нашъ пароль.’

— ‘А на что пригодится намъ пароль за нсколько сотъ миль? Когда поведутъ тебя на костеръ, то хоть сто паролей кричи, я не приду къ теб на помощь. Въ такомъ случа не пароль, а ноги помогутъ. Но знаешь ли ты, что Ягелло огнемъ и мечемъ, опустошилъ Сендомирскую область?’

— ‘Бытъ можетъ, но повторяю теб, что ршительности моей ничто не поколеблетъ.’

— ‘Упрямецъ!’ сказалъ сердито старикъ: ‘если бъ я любилъ тебя мене, то легко бы выгналъ изъ твоей головы вс эти глупости. Слушай: теб дается полгода сроку. Надюсь, что ты вскор образумишься. Ибо хотя бы ты велъ себя здсь, какъ нельзя лучше, хотя бы ты достигъ даже до степени Кривекривейты, то подумай, къ чему все это пригодится? Одно минутное забвеніе, одно самомалйшее обстоятельство можетъ погубить тебя.’

— ‘Въ такомъ случа я погибну, и больше ничего. Но не опасайся: я буду жить, и жить для того, чтобъ утшаться плодомъ моихъ трудовъ. Прощай. Не пропусти дня, въ который намъ опять должно увидться, боле же всего постарайся доставить мн въ цлости ящикъ съ моимъ сокровищемъ.’

— ‘Да, да, но именно сокровище твое и ускоритъ путь твой на тотъ свтъ. Я дрожу при одной мысли, что оный еще наводится въ моемъ дом.’ —

Въ сію минуту, послышалось вдали пніе народа, отозвавшееся въ стнахъ храма. Пробудившійся жрецъ засуетился и поправилъ пламя, начинавшее уже гаснуть.

— ‘Слышишь ли сіи дикія клики?’ спросилъ смущенный Вшеборъ, ‘Я не могу переноситъ ихъ равнодушно, прощаюсь съ тобою, быть можетъ, навсегда. По крайности поступай осторожно, говори мало, а наипаче не пренебрегай бгствомъ, коль скоро увидишь малйшую опасность.’

— ‘Хорошо, хорошо,’ отвчалъ растроганнымъ голосомъ юноша, взялъ у старика руку, пожалъ оную крпко, и скрылся въ тни колоннъ, Вшеборъ съ минуту оставался на темъ же мст. Печаль, гнвъ и сожалніе наполняли душу его. Видя, что ему нчего боле длать, онъ подошелъ къ жертвеннику, простился съ жрецомъ, и, опираясь на свою палку, вышелъ изъ капища.

Тройданъ вступилъ въ обязанности новаго своего званія. Онъ былъ помщенъ съ молодыми людьми, приготовлявшимися, какъ и онъ, къ званію жрецовъ, и отданъ подъ надзоръ Ербута, начальника храма и помощника Кривекривейты. Ербутъ былъ человкъ суровый и неумолимый. Его тощая фигура, блдныя щека и мрачный взоръ съ перваго взгляда показывали жесткость нрава, которую онъ прикрывалъ усердіемъ къ служб-боговъ. Шутки его были грубы, веселость, возбуждаемая виномъ, длала его жестокимъ. Предъ нимъ не только молодые люди, трепетали,но и старые жрецы старались не навлекать на себя его гнва: ибо онъ поставлялъ за особенное удовольствіе наказывать за малйшее упущеніе. Къ счастію, сухой кашель, поселившійся въ его груди, какъ гремушка зми, издалека давалъ знать о его приближеніи. Тогда каждый бралъ предосторожность, не смотря однако же на сіе, рдко можно было избавиться отъ его выговоровъ, Тройданъ узналъ его, и поведеніемъ своимъ старался, такъ примниться къ его характеру чтобъ не подавать нималйшаго повода къ неудовольствію, но онъ не усплъ въ томъ: ибо Ербутъ, съ перваго взгляда возымлъ къ нему недоброжелательство. Сначала онъ находилъ его недовольно знакомымъ съ правилами вры, потомъ говорилъ, что поступки его отзываются свтскою суетностію, и что онъ не довольнопослушенъ. По симъ причинамъ онъ подвергался частымъ замчаніямъ, брани и даже строгому покаянію, Тройданъ переносилъ все съ мужествомъ и съ удивительнымъ самоотверженіемъ, надясь, что, со временемъ, наступитъ для него пріятнйшая пора. Подъ его присмотромъ капище всегда было чисто выметено, онъ первый приходилъ туда и уходилъ послдній, священныя дрова онъ складывалъ лучше всхъ, воскъ, янтарь и благовонныя травы, имъ приносимыя, были самыя чистыя: словомъ, онъ ничего не упускалъ для снисканія благоволенія Ербута, но ничего не помогало.

Столь примрное его поведеніе, незамчаемое начальникомъ, не могло не обратишь вниманія, жрецовъ, прислужниковъ и юныхъ его товарищей, которые, бывъ отдлены стнами отъ всего мірскаго, легко прилпляются къ каждому пришельцу, вносящему съ собою воздухъ свта. Въ снисканіи общаго расположенія способствовали ему не только усердіе къ служб боговъ и кротость нрава, но также привлекательная его наружность и пріятный голосъ. Но привязанность къ, нему всего общества, не могла вознаградишь его за немилость начальника, которая тмъ была для него чувствительне, что онъ опасался, дабы его обвиненія не произвели на его счетъ перемны въ образ мыслей Лездеики, хорошимъ мнніемъ коего онъ имлъ причины наиболе дорожить.

Глава IV.
Соломенный Рыцарь.

Изъ предъидущей главы читателю извстно уже, что Ягелло съ войскомъ находился въ поход противъ Поляковъ. Почти все Литовское юношество, братья Князя и вс, кто только въ силахъ былъ сражаться, были въ томъ же поход, и длили военные труды и добычу. Одни только престарлые воины оставались въ замкахъ подъ начальствомъ Войдилы, любимца Княжескаго, коему вврены была защита городовъ и правленіе Литвою. Гарнизонъ сей былъ не многочисленъ, и потому Войдило старался дисциплиною и бдительностію возвысить силу онаго. Стража днемъ и ночью безпрестанно перекликалась, на башняхъ стояли заряженныя орудія и мосты подняты, продовольствія большой запасъ: словомъ, вс мры предосторожности были взяты, хотя ни съ какой стороны не предвидлось опасности. Впрочемъ нельзя было укорять Войдилу въ излишней осторожности. Онъ сдалъ свою обязанность и образъ воины того времени, когда весь успхъ основываемъ былъ наиболе на оплошности непріятеля.

Ягелло имлъ мать, почтенную вдову Олгерда, которая, по смерти своего супруга, отдавъ вс свои владнія дтямъ, поселилась съ дочерью въ Вильн у старшаго сына. Ягелло употреблялъ вс средства, чтобъ жизнь матери въ своей столиц сдлать пріятною. Княгиня занимала верхнюю часть нижняго замка, откуда быль прекрасный видъ на Вилію, городъ и священныя рощи за ркою. Хотя она была знаменитаго рода (изъ дома Князей Тверскимъ), и наслдовала посл супруга большой: достатокъ, но жизнь вела самую умренную и простую. Будучи уже въ лтахъ, Княгиня мало заботилась о наружности, и любила боле всего спокойствіе, удобство и тепло. Молитва и бесда съ жрецами были любимымъ ея занятіемъ. Длинное, широкое платье, соболья шапка и мховые сапоги составляли всегдашнюю ея одежду, иногда только въ торжественные дни или при большомъ стеченіи гостей, она обувалась въ шитые золотомъ сапоги и надвала Персидскій кушакъ.

Предметомъ материнской ея нжности была дочь ея, Аксена²¹,— судьба которой очень ее занимала, тмъ боле, что Аксена не во всемъ соотвтствовала ея видамъ. Будучи воспитана между своими братьями, участвуя безпрестанно въ ихъ забавахъ, она съ дтства получила привычки, несвойственныя ея полу, привычки, которыя, не смотря на вс старанія матери искоренить оныя, сдлались для нее необходимыми. Казалось, она родилась быть героинею. Лучшимъ ея удовольствіемъ было носить крпкій панцырь, и на дикомъ кон переплывать рки, состязаться съ отличнйшими рыцарями и пренебрегать величайшими Опасностями. Сама природа, казалось, оправдывала чудныя ея склонности: ибо, хотя она имла пріятное лице и прелестные глаза, но высокій ростъ и крпкое сложеніе, мужественный голосъ и ловкость въ обращеніи съ оружіемъ, длали ее похожею на самаго храбраго рыцаря. Легко можно вообразишь, какъ сокрушалась мать о такихъ свойствахъ своей дочери, матъ, которая, по кротости своего нрава, даже и въ мужчин не всегда оправдывала порывы рыцарства. Частыя игры въ Виленскихъ замкахъ, на которыя съжа.юсь все лучшее Литовское юношество, питали сіи склонности въ Аксен и представляли ей случаи отличаться съ оружіемъ въ рукахъ. Покрытая бронею, съ опущеннымъ наличникомъ, на пылкомъ кон, она вызывала на бой славнйшихъ рыцарей, побждала ихъ, и потомъ, давъ имъ узнать себя, шутила надъ побжденными. Но если мать печалилась такимъ образомъ о жизни своей дочери, то Ягелло, напротивъ того, утшаясь мужествомъ своей сестры, поддерживалъ въ ней сей духъ рыцарства, и называлъ ее достойною внукою Гедимина. Нельзя полагать, чтобъ искусство и сила вызываемыхъ ею рыцарей не имли иногда перевса надъ нею, или чтобъ вжливость рыцарей всегда уступала ей преимущество, справедливе думать, что если Княжн удавалось побждать, то не рдко страхъ оскорбить ее или навлечь неудовольствіе Ягеллы были причиною, что она оставалась побдительницею.

Частыя побды, льстивыя похвалы придворныхъ и одобреніе великаго Князя, поселили въ Аксен гордость, и сдлали ее совершенно равнодушною къ супружеству. Многіе Князья и Вельможи искали руки ея, но никто не могъ тронуть холоднаго ея сердца. Мать, не видя никакихъ средствъ къ исправленію дочери, подговаривала и просила рыцарей не щадить ея въ бояхъ, полагая, что оскорбленное самолюбіе уступитъ наконецъ мсто чувствамъ, боле приличнымъ ея полу, и обратитъ вниманіе ея къ лучшей цли. Собравшееся въ Вильну предъ отбытіемъ Ягеллы въ Польшу юношество представило удобную къ тому пору. Княгиня, зная, что Аксена не пропуститъ сего случая, чтобъ отличиться въ рядахъ рыцарей, избрала трехъ изъ нихъ для униженія: ея самонадянности. Между сими послдними находился знаменитый Князь Даніилъ, племянникъ Кйстута, давно искавшій любви Акосны. Едва трубы подали знакъ къ начатію игръ, какъ Княжна первая выхала на прекрасномъ кон, вызывая рыцарей набей. Бой былъ продолжителенъ, и два рыцаря, не смотря на вс свои усилія въ одержанію побды, удалились побжденными. Пришла очередь Князя Даніила: несчастный юноша, чувствительный къ поддержанію своей чести, но еще чувствительне къ благосклонности Аксены, длалъ все, что-могъ, искусно защищался, но не длая самъ нападенія, и наконецъ въ смущеніи, долженъ былъ уступить поле сраженія.

Гордясь троякою побдою, уже Княжна изъявляла радость свою громкимъ смхомъ, какъ увидла вызжающаго изъ толпы рыцаря, коего одежда привела всхъ въ великое изумленіе. На немъ совсмъ невидно было желза, хотя онъ былъ одть по-рыцарски. Панцырь его, похожія на рыбью чешую, искусно сдланъ былъ изъ блой соломы, какую: употребляютъ нын на дамскіе шляпки и мстами украшенъ павлиньими перьями. Вс части вооруженія: нагрудникъ, нарукавники, наплечники, были изъ соломы и отличной отдлки. Наличникъ соотвтствовалъ цлому, а повода, збруя, мечь и копье украшены были розами. Незнакомецъ, приближившись къ Аксен, отдалъ ей честь оружіемъ, и снявъ желтую перчатку, почтительно бросилъ оную къ ея ногамъ. При семъ чудномъ явленіи, все общество развеселилось, одни изъявляли радость рукоплесканіемъ, другіе крикомъ: одна Аксена была въ смятеніи. За-смхомъ ея вдругъ послдовало глубокое молчаніе, глаза заблистали гнвомъ. Она понимала, что смшное вооруженіе рыцаря было, знакомъ презрнія и насмшки надъ ея мужествомъ, и была уврена, что соломенный панцырь тотчасъ свалится отъ ея оружія, и потому немедленно наказала бы сего дерзкаго насмшника, но она не знала, прилично ли ей принять вызовъ сего соломеннаго чучелы. Наконецъ шутки, и насмшки, слышавшіяся со всхъ сторонъ, убдили ее въ необходимости сразиться. Она приказала своему конюшему поднять перчатку, и пылая гнвомъ, бросилась на рыцаря съ копьемъ, но сей, искусно уклонясь отъ удара, поставиль себя въ положеніе нападающаго, и далъ ей почувствовать, что онъ не намренъ щадить ее. Отъ ударовъ оружія летали по воздуху розовые листы, павлиньи перья, что было причиною общаго хохота, боле и боле воспламенявшаго гнвъ Княжны. При вторичномъ нападеніи противника, Аксена начала шататься на кон, замтивъ сіе, Князья, ея братья, хотли прекратить бои, признавая незнакомца побдителемъ, но оскорбленная двица вызвала его на мечи. Но и тутъ счастіе ей не помогло. Храбрый противни, выбивъ изъ рукъ ея оружіе, повергъ ее на землю, приставилъ мечъ къ ея груди, и, если бъ хотлъ, могъ однимъ ударомъ лишить ее жизни. Тогда только Аксена узнала слабость силъ своихъ и съ отчаянія зарыдала. Встревоженная мать поспшила къ ней на помощь, прося побдителя удалиться, но дерзкій рыцарь не прежде общалъ отнять мечь отъ груди, какъ только ежели она поклянется, что впредь не будетъ вызывать рыцарей на единоборство, Аксена должна была уступить жестокой необходимости. Гнвъ и стыдъ поперемнно наполняли ея душу, но незнакомецъ не хотлъ продолжать доле ея смущенія: онъ поднялъ Княжну, открылъ свой наличникъ и въ самыхъ вжливыхъ выраженіяхъ просилъ у нее извиненія.— Каково же было удивленіе, когда въ соломянномъ рыцар узнали Войдилу! Иному, вроятно, шутка сія не прошла бы даромъ, но Войдило полагался на милость къ себ Государя, въ чемъ и не ошибся. Ягелло не могъ нарадоваться, что учителемъ Княжны былъ любимый его слуга, но Княгиня, довольная впрочемъ даннымъ ея дочери урокомъ, смотрла на сіе обстоятельство иными глазами: ей больно было, что побдитель Аксены былъ человкъ, котораго родъ и имя не давали ему права состязаться съ Княжною, а тмъ боле шутишь съ нею такимъ образомъ. Ибо Войдило былъ сначала простымъ слугою²², и только умомъ своимъ и красивою наружностію снискалъ значеніе при Двор. Но Ягелло, взявъ его сторону, хвалилъ остроумную его шутку и ловкость, и тмъ способствовалъ къ уменьшенію гнва Аксены.

Съ того времени Княжна не хотла боле и слышать ни объ оружіи, ни о единоборствъ. Происшествіе сіе такъ ее опечалило, что обыкновенная живость ея и веселость нрава перемнились въ мрачную задумчивость. Она бгала людей, а наипаче Войдилы, запиралась въ своей комнат, и тамъ большую часть дня проводила въ одиночеств. Войдило замтилъ, какою дорогою цною купилъ онъ побду, и, опасаясь еще худшихъ послдствій, употреблялъ вс средства смягчить ея гнвъ. Аксена не хотла долго питать въ душ своей духа мщенія и злобы, и поелику зла нельзя уже было поправить, то она простила свою обиду, но не сдлалась ни веселе, ни счастливе: напротивъ того, казалось, что съ каждымъ днемъ увеличивались душевныя ея страданія. Князь Даніилъ воспользовался симъ случаемъ для предложенія ей руки, полагая, что съ перемною склонностей она перемнила и образъ мыслей, но Аксена приняла его еще съ большею холодностію, нежели прежде, и прибавила, что поелику онъ не захотлъ отмстить ея побдителю на мст сраженія, то она не можетъ ршиться раздлить съ нимъ судьбу свою.

Вскор посл того Ягелло, какъ выше сказано, ввривъ правленіе Войдил, отправился съ войскомъ въ Польшу. Отсутствіе его и братьевъ, съ коими большая часть Двора оставила Вильно, закрытіе замковъ и посл безпрестаннаго шума мертвая тишина, еще боле увеличили грусть Аксены. Княгиня, стараясь развлечь свою дочь, часто здила съ нею по прелестнымъ окрестностямъ, но прогулки сіи, по неимнію вблизи сосдства и изъ опасенія непріятелей и разбойниковъ, не могли быть часты, ни довольно разнообразны. Въ каждое ясное утро, Княгиня съ дочерью посщала капище, по четвергамъ, какъ въ день, посвященный богамъ’ он здили въ Антокольскій храмъ. Иногда въ ясные дни отправлялись въ Троки, къ престарлому Князю Кйстугау, съ которымъ. Княгиня любила бесдовать о подвигахъ любезнаго своего супруга, Олгерда. Иногда он бывали въ священной рощ, разговаривали съ надзирателемъ оной, осматривали жившія въ тни деревъ божества, и сами кормили священныхъ ужей. Но самая пріятная прогулка была въ Крновъ, куда он не рдко отправлялись въ легкой лодочк. Тамъ, въ дом Лездейки он находили все, что только гостепріимство, искренность и непринужденность могутъ имть пріятнаго для сердца, тамъ, въ наставительной бесд съ старцемъ, вс сомннія исчезали, и мсто ихъ занимала твердая увренность, отправляясь туда, он знали, что все, что есть поучительнаго, услышатъ изъ устъ Лездейки. Поздка въ Крновъ наиболе нравилась Аксен, ибо хотя прелестное мстоположеніе и не производило въ ней никакого впечатлнія, но она рада была свиданію съ Поятою, любезнйшею своею подругою. Въ болзненномъ состояніи ея духа, упредительная дружба, основанная на взаимномъ уваженіи и искренности, могла быть для нее неоцненнымъ благомъ. Чувства сіи Княжна нашла въ Поят, которая, будучи моложе Аксены нсколькими годами, но тщательно воспитанная въ любви къ добродтели, кроткая, чувствительная, способна была облегчить скорбь ея сердца. Однажды, тронутая боле обыкновеннаго ея печальнымъ видомъ, она ршилась доказать неосновательность чувствъ, лишившихъ ее спокойствія духа.

— ‘Милая Аксена!’ сказала Поята: ‘печаль твоя мучитъ меня тмъ боле, что причина оной такъ маловажна, что скоре должна бы возбудить смхъ и шутки, нежели родить иныя, непріятныя чувства. Если ты не дорожишь своимъ здоровьемъ и моимъ спокойствіемъ, то обрати вниманіе на мать и замть, что она терпитъ для тебя. Скажи, Аксена, что бы ты подумала о рыцар, который бы пришелъ въ отчаяніе отъ того, что взявшись за прялку, не умлъ дйствовать веретеномъ? точно въ такомъ случа ты теперь находится. Человкъ не всегда долженъ поступать по мннію свта, иногда онъ обязанъ благодарить боговъ за самыя непріятности. Поврь мн, что пока будешь печалиться, до тхъ поръ люди будутъ считать твой проигрышъ въ единоборств весьма важнымъ, но начни только сама смяться надъ нимъ,— вс позабудутъ о семъ происшествіи: ибо очень естественно, что женщина должна быть слабе мужчины. Я думаю, теб слдовало бы благодарить боговъ, что единоборство твое кончилось безъ дальнйшей бды.’

— ‘Безъ бды!’ сказала горестно Княжна: ‘никто не видитъ моей раны, но отъ того она не закроется. Если понимаешь меня, иноврно не будешь боле удивляться моему мученію.’

— ‘Княжна!’ вскрикнула покраснвшая Поята.

— ‘Милая Поята! я жестоко наказана, Ему извстно уже, что онъ любимъ.’

— ‘Аксена!’ сказала смущенная Поята! ‘чего же ты отъ меня надеійься, открывъ мн свою тайну? Какой совтъ могу я дать теб?’

— ‘Не хочу ни совта, ни сожалнія,’ отвчала Княжна: ‘вс твои замчанія будутъ неумстны, увдомлю тебя только о томъ, на что я ршилась и что непремнно исполню. Извстно теб, что Войдило воспитанъ въ дом отца моего, былъ имъ любимъ, выросъ между нами, и въ домашнемъ кругу вс мы любили его какъ брата. Не скрою отъ тебя, что его природный умъ, вжливость и маловажныя услуги, которыми онъ старался снискивать мою благосклонность, поселили во мн привязанность къ нему съ самаго дтства. Тогда-то, гоняясь за зврями, либо забавляясь верховою здою, полюбила я рыцарскія упражненія, содлавшіяся со временемъ любимымъ моимъ занятіемъ. Но пріидя въ возрастъ, мы должны были разлучишься: между нами положенъ предлъ, разрушившій сладостную непринужденность, какая прежде существовала, какъ между братомъ и сестрою. Мать моя, вроятно замтивъ взаимную нашу склонность, не желала, чтобъ Войдило оставался доле въ моемъ обществ. Долгъ покорности ея вол и утраченная надежда быть счастливою, сдлали меня равнодушною ко всмъ, кто искалъ моей руки, и я боле прежняго прилпилась къ рыцарскимъ занятіямъ. Теб извстно, какъ легко мн было побждать самыхъ опытныхъ воиновъ. Когда объявлено было о послднемъ ратоборств, не понимаю, какой злой духъ научилъ его сразиться со мною. Хотя я не знала еще, кто именно мой побдитель, но, не смотря на стыдъ и досаду, я уже питала къ нему уваженіе, когда же онъ открылся, когда поднимая меня съ земли, просилъ извиненія, тогда, подъ притворнымъ гнвомъ, какая радость оживила мою душу! Вс полагали, что оскорбленное самолюбіе и ненависть къ побдителю причиною моей печали. Ахъ! если бъ ты знала милая Поята, какія онъ употреблялъ средства, какимъ наказаніямъ ршался подвергнуться, для смягченія моего гнва! Я искусно притворялась раздраженною, и обвиняла его наипаче за то, что онъ шутовскимъ своимъ нарядомъ хотлъ показать презрніе къ моей храбрости. Онъ уврилъ меня, что все это было выдумкою самого Ягеллы, и что ему никогда не было такъ непріятно исполнять его волю, какъ въ сей разъ. Бросясь къ ногамъ моимъ, онъ клялся лишить себя жизни, если я не возвращу ему своей благосклонности, припомнилъ счастіе минувшихъ дней, признался мн въ пламенной любви, и я, въ минуту смущенія, забылась, и отвчала ему взаимнымъ, признаніемъ…

— ‘Что ты сдлала! вдь Княгиня все еще иметъ въ виду Князя Даніила?’

— ‘Князь Даніилъ давно уже получилъ мой отвтъ.’

— ‘Аксена! я ничего не могу сказать противъ Войдилы, но таковъ ли долженъ быть супругъ Олгердовой дочери? Что братья твои скажутъ? Въ силахъ ли ты склонить мать на свою сторону? Она итакъ нжно любитъ тебя!’

— ‘Брось вс свои возрасти, Поята. Долго ли полъ нашъ будетъ рабски подчиненъ мужчинамъ? Посмотри на другіе народы: женщины повсюду пользуются своими правами, только въ одной Литв двицы заключены въ домахъ какъ жертвы, назначаемыя для алтарей, и тогда только видятъ Свтъ, когда ихъ ведутъ для врученія тому, кто удостоилъ избрать ихъ въ супруги. Я первая возстаю противъ сего жестокаго обычая, подавая собою примръ, что супругомъ моимъ будетъ тотъ, на кого падетъ мой выборъ. Конечно, Войдило не равенъ мн родомъ, но отъ того онъ не мене добродтеленъ. Если бъ жилъ еще Олгердъ, различіе состояній не было бы еще такъ велико. Впрочемъ лта мои уже даютъ мн права располагать собою по своей вол. Ягелло любитъ Войдилу, а Скирглло также расположенъ къ нему.’

— ‘Да будешь воля боговъ!’ сказала Поята. ‘Совтую теб однако жъ не спшить объявленіемъ твоихъ намреніи, кто знаетъ, какія послдствія будутъ для матери, если она узнаетъ объ оныхъ. Ягелло иметъ большое вліяніе на ея умъ: надобно бы прежде получишь его согласіе.’ —

Аксена нашла замчаніе сіе справедливымъ, и общала своей подруг послдовать ея совту.¹И такъ въ тхъ стнахъ, гд, казалось, богъ любви не имлъ никакой власти, два сердца страдали въ его жестокихъ узахъ. Аксена, ожидая съ нетерпніемъ возвращенія Ягеллы, скрывала страсть свою къ Войдил, о которой Княгиня и не думала, напротивъ того, видя ея спокойствіе, родившуюся охоту къ занятіямъ своего пола и ласковое обращеніе съ своимъ побдителемъ, она благодарила боговъ за исцленіе своей дочери, и Войдилу за столь дйствительный, данный ей урокъ. Въ-семъ положеніи находилось дло Княжны, когда показались въ Вильн побдоносные воины передовой стражи Ягеллы. Звукъ трубъ, шумъ оружіи и тысячи голосовъ заступили мсто прежней глубокой тишины. Нетерпніе увидть скоре любимыя мста и особъ, милыхъ сердцу, натискъ народа и густыя толпы воиновъ, не допустили побдителей вступить въ городъ въ надлежащемъ порядк. Каждый изъ жителей столицы имлъ кого либо въ поход, кто былъ предметомъ его заботливости. Тамъ молодая женщина съ младенцемъ на рукахъ бгаетъ по рядамъ, смотритъ на лица, кличетъ по имени своего супруга, находить и бросается въ его объятія. Тамъ обнимаются друзья, разсказываютъ свои приключенія, достаютъ изъ мшковъ богатую добычу, награбленную у Поляковъ, или потряхиваютъ полными кошельками золота. Тамъ, вдали, стоитъ робкая двица, вперивъ взоръ въ ряды воиновъ. Глаза ея отыскиваютъ возлюбленнаго: наконецъ веселая улыбка и скорое возвращеніе домой, показываютъ, что она видла его здоровымъ. Тамъ опять, маститыя старецъ, опершись о стну, рыдая, держитъ въ рукахъ окровавленный шлемъ сына, а товарищъ его, принесшія ему печальное извстіе, разсказываетъ подробности геройской его смерти. Въ другой сторон гордый побдитель, сидя на кон, влечетъ за собою на веревк связанныхъ плнниковъ, и съ веселыми пснями вводитъ ихъ въ ворота замка. Головы ихъ склонены на грудь, ноги босыя, а остатки богатой нкогда одежды, являютъ печальный видъ непостоянства фортуны. Въ нихъ нельзя различить ни достоинства, ни званія: злой рокъ сдлалъ ихъ всхъ равными. Мало помалу возы съ добычею и ранеными воинами развозятся въ разныя стороны, и мсто шумныхъ кликовъ радости заступаетъ тихій говоръ народа.

ГЛАВА V.
Гордая плнница.

Въ день, назначенный для длежа добычи, Ягелло съ братьями вышелъ на площадь Перку на, гд военачальники ожидали уже прибытія Государя. Княгиня съ дочерью и знатнйшими женщинами, любопытствуя видть добычу Польскую, помстилась возл сыновей. Тамъ же находился и Ербутъ со всмъ своимъ причтомъ, сколько изъ уваженія къ Князю, столько и для полученія части добычи, слдующей верховному жрецу. По данному знаку начали приносишь разнаго рода вещи. Мшки, наполненные одеждою и драгоцнными мхами, сосуды серебряные и золотые’ сундуки, шкатулки, седла коней, оружіе и дорогія женскія украшенія, все собирали въ одно мсто. Между сими вещами, было множе’ ство произведеніи искусствъ, которыхъ похитители не знали ни цны, ни употребленія. Ягелло, сидя на ступеняхъ Перку на, вмст съ военачальниками, полагалъ цну каждой вещи, и длилъ все на три равныя части, т. е. жрецамъ, войску и Княжеской казн. Между тмъ, простые воины, или разсматривали добычу, окруживъ Князя и своихъ предводителей, или разойдясь по домамъ, проводили время въ дружескихъ бесдахъ. Между оставшимися на площади людьми, находился исполинскаго роста воинъ съ опущеннымъ на глаза забраломъ, онъ съ печальнымъ видомъ опирался о своего коня, возл его, на полномъ воз сидла женщина. Воинъ сей былъ во цвт лтъ, плечи его покрыты были крпкою бронею, изъ подъ коей видна была только одна шея, загорвшая отъ солнца. На плечахъ висла небрежно накинутая медвжья кожа, лвая рука покоилась на ременномъ темляк, густые русые волосы покрывали израненныя его щеки. Женщина, сидвшая на возу, была подъ покрываломъ. Одежда ея показывала, что она Полька. Можно было догадываться, что она была плнница сего воина, а по богатому ея платью надобно было думать, что она принадлежала къ знаменитой фамиліи. Проходившіе воины, изъ любопытства, хотли поднятъ покрывало, чтобъ видть ея лице, но грозный взглядъ рыцаря обезоруживалъ ихъ дерзость, и не допускалъ приближаться къ ней.

— ‘Послушай, товарищъ!’ сказалъ кто-то: ‘вс уже отдали свои вещи на длежъ, что же ты не несешь туда же своего сундука, на которомъ сидитъ твоя плнница? Или хочешь утаить его?’

Рыцарь посмотрлъ с’ презрніемъ на говорящаго воина, и оборотился къ плнниц.

— ‘Что жъ, товарищъ! ты, чай, не пропустишь своего, получать будешь наравн со всми, а не хочешь длиться. Конечно, это легкій способъ пріобртать, по онъ теб не удастся.’

— ‘Мы знаемъ,’ сказалъ другой воинъ: ‘что добыча твоя драгоцнна. Не надобно разсказывать намъ, сколько труда было получишь ее, но все это не поможетъ: что должно отдать, то отдай, и хотя бы ты былъ еще во сто разъ храбре, то не получишь сего сундука: совтую лучше добровольно снести оный на мсто общей складки.’ —

Рыцарь молчалъ, какъ будто не слышалъ того, что ему говорено было, и безпрестанно смотрлъ на плнницу.

— ‘Товарищвъ сказалъ одинъ изъ воиновъ, посмле прочихъ: а онъ ждетъ, чтобъ мы помогли ему. Или не видите, что у него рука ранена? Гей! помогайте же мн,’ и протянулъ руки къ сундуку.

— ‘Не тронь!’ закричалъ рыцарь, перенося руку съ темляка на оружіе. ‘Не тронь! если не хочешь, чтобъ голова твоя свалялась къ моимъ ногамъ. Я не требую части изъ общаго раздла, но бда тому, то посягнетъ на мою добычу.’ —

Смутившійся воинъ отступилъ отъ воза, окинувъ испытующимъ лавромъ рыцаря. Прочіе воины обратили дло сіе въ шутку, и стали допытываться, что такое было въ сундук, но рыцарь, не отвчая имъ ни слова, смотрлъ только на свою плнницу.

Тмъ временемъ длежъ шелъ своимъ чередомъ. Ягелло обращался иногда къ матери, объясняя ей назначеніе нкоторыхъ вещей, отвчалъ на вопросы Литовокъ, съ любопытствомъ разсматривавшихъ разные наряды Полекъ, или самъ, удивляясь красот оружія, спрашивалъ, кто и у кого отнялъ оно’?

— ‘Боги’ говорилъ онъ: ‘даровали намъ богатую добычу за нсколько пролитой крови нашихъ воиновъ. Правда, что одинъ разъ Поляки порядочно пощипали насъ, но гд рубимъ дрова, тамъ летаютъ щепки. Видно, что Польша давно не видала такихъ гостей, какъ мы. Съ ними всегда надобно поступать ршительно. Не правда ли, братъ Скирглло?’

— ‘Конечно,’ отвчалъ Скирглло: ‘добыча достаточно вознаградила труды ваши. Но скажите, Князь, что намъ длать съ толпами плнниковъ, которыхъ мы привели съ собою? Не уже ли и сихъ дармодовъ будемъ кормить нашимъ хлбомъ?’

— ‘Не безпокойся, братъ Скирглло,’ отвчалъ Князь: ‘Они будутъ помогать намъ отстроивать замки, попорченные нкогда ихъ отцами. Я не дамъ имъ гулять, пусть только я не много отдохну.’

— ‘По древнему обычаю,’ отозвался Ербутъ: ‘знаменитйшіе плнники приносимы были богамъ на жертву.’

— ‘Но разв мы въ ихъ пепл находили золото?’ сказалъ Ягелло. ‘Для огня есть лса, узники же пусть остаются у насъ до прізда Поляковъ съ выкупомъ. И наши воины есть у нихъ въ плну: хотлось бы мн видть ихъ здсь. Да, кстати: что я не вижу храбраго моего Довойны? Не попался ли и онъ въ руки Ляховъ: онъ всегда готовъ обобрать непріятеля до послдней нитки’.

— ‘Не взяло его нелегкое,’ сказалъ одинъ изъ воиновъ: ‘онъ, плнивъ какую-то Польку, не можетъ разстаться съ нею, и, что хуже, не хочетъ добычи своей нести для длежа.’ —

Князь приказалъ тотчасъ позавть его.

— ‘Довойна, Довойна, къ Князю!’ раздалось на площади. Рыцарь, услышавъ сей зовъ, поворотилъ свой возъ къ истукану Перкуна, и смло явился предъ Княземъ.

— ‘Что это значитъ?’ спросилъ грозно Ягелло: ‘для чего не является съ своею добычею? или думаешь, что голова твоя стала крпче сидть на плечахъ отъ того, что ты храбро сражался подъ Завихвостомъ? Дерзкій! то былъ долгъ твой. Я знаю, что ты съ передовымъ отрядомъ нападалъ на богатйшіе домы и бралъ въ плнъ самыхъ лучшихъ Полекъ, знаю, что ты первый вступилъ на святую гору²³ въ Сендомирской области, конечно, ты не ползалъ тамъ на колняхъ и умлъ заставить говорить монаховъ: тамъ были безчисленныя сокровища, покажи же, что ты привезъ съ собою? Въ награду за твою храбрость, я освобождаю тебя отъ длежа живой добычи: длай съ нею, что хочешь, но золото, серебро, ты самъ знаешь, долженъ все представить сюда.’

— ‘Хорошо, Князь,’ отвчалъ Довойна: ‘берите коней, упряжь и наполненные драгоцнными каменьями сундуки: все это ваше. Двадцать возовъ моей добычи прежде всхъ въхали въ замокъ, другіе двадцать возовъ еще въ пути: длайте съ ними что угодно, оставьте мн только сей сундукъ.’

— ‘Что жъ въ немъ находится?’ спросилъ Князь.

— ‘Христіанскіе боги,’ отвчалъ рыцарь.

— ‘Христіанскіе боги!’ повторилъ изумленный Ягелло: ‘Довойна, ты съ ума сошелъ’.

— ‘Лжешь,’ воскликнулъ Ербутъ. ‘Христіанскіе боги, наравн со всею добычею, должны итти въ раздлъ.’

— ‘Молчи!’ прервалъ его гнвно Ягелло, и обращаясь къ Довойн, спросилъ: ‘для чего же ты хочешь, чтобъ я оставилъ теб сихъ боговъ?’

— ‘Я долженъ отвезти ихъ въ Польшу,’ отвчалъ рыцарь.

— ‘Ты стоишь, чтобъ теб языкъ вырвать, но прежде ты долженъ признаться, что служитъ поводомъ къ сему преступному намренію?’

Воины сдлали кругъ около Довойны. Княгиня, Аксена и все собраніе подвинулось къ нему, любопытствуя знать причину такого страннаго желанія.

— ‘Такъ,’ сказалъ печально Довойна: ‘лишите меня жизни, рука моя уже безполезна для васъ: храбрость моя исчезла навки. Но выслушай же меня прежде, а васъ, товарищи, пусть мое приключеніе научитъ осторожности. Разоряя Сендомирскія волости, когда я вломился на свято-крестовую гору, и наполнивъ тамъ сундукъ церковною утварью, спшилъ догнать свои отрядъ: злой духъ искусилъ меня, и я своротилъ съ дороги для добычи въ близъ лежащій красивый господскій домъ. Тамъ уже не засталъ я никого, кром стараго хозяина съ дочерью, спокойно ожидавшихъ смерти. Сдовласый старецъ сидлъ недвижимъ: блдная дочь его, стоя на колняхъ у ногъ его, держала въ рук крестъ. ‘Гд твое золото и сокровища?’ вскричалъ я, приставивъ мечъ къ груди его. Встревоженный старецъ ничего не отвчалъ: но дочь трогательнымъ голосомъ сказала: — ‘Добрый воинъ! домъ нашъ, сундуки и шкафы открыты: бери все, что теб понравится, отними и жизнь мою, но пощади моего отца.’ — Какъ отъ лучей солнца таетъ ледъ, такъ отъ ея взора угасло мое мужество.— ‘Живи,’ сказалъ я старцу: ‘но дочь твоя будетъ моею плнницею.’ — ‘Выслушай меня, воинъ,’ говорилъ дрожащій старикъ: ‘на что теб пригодится слабая двица? къ трудамъ она не привычна: умретъ въ пути. Драгоцнности, которыя ты здсь видишь, ничего не значатъ въ сравненіи съ тми, какія могу теб доставить. Поврь мн, что деньги лучше двушки. Отъ ногъ до головы осыплю тебя золотомъ: только оставь мн подпору моей старости.’ — ‘Нтъ,’ сказалъ я: ‘скоре откажусь отъ всей добычи и отдамъ тпеб собственный свой мечъ, нежели уступлю твою дочь. Она моя плнница, и должна слдовать за мною въ Литву.’ ~ Я приказалъ товарищу своему собрать вс драгоцнности въ дом, и взявъ на коня двицу, какъ вихрь помчался съ нею въ Литву.

— ‘Что за безуміе! какая ненаградимая потеря!’ говорили между собою воины. ‘За одну смазливую двчонку отказываться отъ сокровищъ, и даже возвращать то, что уже было въ рукахъ! Вдь въ его вол было взятъ и всю добычу и плнницу!’

— ‘Жалобы старца, продолжалъ Довейна: ‘отзывались безпрестанно въ ушахъ моихъ, я спшилъ къ отряду. Уже не летть въ пылъ битвы, но укрыться въ уединеніи и жить забытымъ отъ всхъ, было моимъ желаніемъ. Села, обращенныя въ пепелъ, тла, разбросанныя по дорогамъ, вся страна, обращенная въ пустыню, казалось, вопрошали меня съ насмшкою: куда двалась твоя храбрость? Я бжалъ съ моими товарищами, думая единственно о томъ, чтобъ поскоре быть въ Литовскихъ предлахъ. Но боги покарали мое ослпленіе. Отрядъ Поляковъ заградилъ мн путь на Висл: я пробился сквозь оный съ оружіемъ въ рукахъ, но былъ раненъ. Рана начинала безпокоить меня. Принужденъ будучи перессть съ коня на возъ, на которомъ находилась церковная утварь, я хотлъ, для облегченія клади, раздлить ее между товарищами моими, но плнница, упавъ къ ногамъ моимъ, со слезами заклинала не касаться святыни, и оставить ее на томъ же мст. Я исполнилъ ея просьбу. Между тмъ рана моя становилась опасне. ‘Довойна!’ сказала мн плнница: ‘ты страдаешь, Богъ караетъ тебя за наши бдствія! Ты можешь лишиться руки, которою осквернилъ храмъ Его святой, руки, которою разлучилъ отца съ дочерью. Но Богъ нашъ велитъ прощать врагамъ и пособлять имъ въ несчастіи. Послушайся меня: останови свой походъ, я знаю цлебное свойство травъ, и надюсь въ короткое время заживить твою рану, если же пренебрежешь мою просьбу, то болзнь можетъ сдлаться смертельною, и тогда вс старанія будутъ уже тщетны.’ — Я послушался ее, и отправивъ товарищей впередъ, самъ остановился въ первой Литовской деревушк. Предсказанія моей плнницы начинали сбываться: я впалъ въ горячку и величавшее разслабленіе, плнница моя день и ночь смотрла за мною, утоляла мою жажду, осматривала рану, готовила мн пищу, и я вскор выздоровлъ. Князь! воины! когда я лежалъ въ безпамятств, оставленный товарищами, скажите: не была ли она въ прав лишить меня жизни? Она могла бросить меня на произволъ судьбы, и съ святынею своею возвратиться къ отцу: но добродтельная двица не оставила меня больнаго, и длала все что могла для моего исцленія. Изъ благодарности къ ея попеченію, я общалъ отвезши ее къ отцу, и далъ слово возвратить святыню туда, откуда она взята, я упросилъ ее только послдовать за мною въ Вильно, чтобъ я могъ, посл совершеннаго возстановленія силъ, самъ отвезти ее въ Польшу’. —

Воины начали смяться радъ симъ разсказомъ Довойны, и всячески шутили надъ нимъ. Одни говорили, что разсудокъ его помшался отъ болзни, другіе увряли, что плнница его очаровала. Шумъ увеличивался, каждый хотлъ видть двицу, которая такъ неожиданно умла измнитъ свойства дикаго воина. Чернь роптала, но особы высшаго сословія, Княгиня съ сыновьями и вельможи, дивясь великодушію плнницы, столь благородно поступившей съ врагомъ своимъ, возымли къ ней уваженіе, и желали скоре увидть ее. Ягелло также хотлъ познакомиться съ нею, и потому, приблизясь къ возу, веллъ ей снять покрывало. Елена — имя плнницы — встала, съ пріятностію отбросила покрывало, и показала прелестное лице. Вс были поражены ея большими, голубыми глазами, поднятыми къ небу, ея черными, густыми волосами, красивою шеею, золотымъ крестомъ на груди, и высокимъ, величественнымъ станомъ.

— ‘Отдаю справедливость теб, прелестная Полька!’ сказалъ изумленный Ягелло. ‘Красота твоя лишила насъ храбраго воина, но я прощаю тебя, съ тмъ однако же, чтобъ ты показала намъ боговъ своихъ.’

— ‘Слава теб и твоему народу, ежели ты умешь уважать слабость нашего пола и сказала сладко’, звучнымъ голосомъ плнница, озираясь на собравшіяся толпы воиновъ. ‘Ты хочешь видть Христіанскую святыню? хорошо, но узнай прежде всего, что въ ней заключается спасеніе для однихъ и пагуба для другихъ.’ —

И поднявъ крышу сундука, она указала на церковные сосуды, блествшіе золотомъ и драгоцнными каменьями Ягелло, неустрашимый въ бояхъ, но отъ природы слишкомъ легковрный и исполненный предразсудковъ, думая, что это были божества вредныя, отступилъ назадъ, посмотрлъ съ недоврчивостію на Елену, и просилъ ее закрыть сундукъ. Ропотъ въ народ возобновился. Воины пожирали глазами богатства, Ербутъ совтовалъ бросить сундукъ въ огонь, увряя, что злые духи улетятъ, а золото останется золотомъ, иные предлагали заключить плнницу въ тюрьму, какъ- волшебницу. Но Ягелло хотлъ знать мысли самой Елены.

— ‘Здсь въ Вильн,’ сказала она: ‘должны находиться наши монахи Францисканскаго ордена, введенные сюда изъ Польши однимъ изъ моихъ предковъ, Дозволь, Князь, помстить у нихъ сію святыню на сохраненіе.’ — ‘Очень радъ,’ отвчалъ Ягелло: ‘мы не хотимъ имть дла съ вашими богами,’ и крикнулъ, на слугъ: ‘Позвать сейчасъ сюда тхъ черныхъ монаховъ, и сказать имъ, что если не возмутъ поскоре сего сундука и не спрячутъ его подальше, то я прикажу ихъ распять, какъ было при отц моемъ, Олгерд, и бросить въ воду.’ —

Посланный побжалъ въ монастырь съ объявленіемъ княжеской воли. Низенькая церковь Францискановъ, укрытая отъ взоровъ гонителей Христіанства густыми соснами, находилась въ нкоторомъ разстояніи отъ города, при обширномъ пруд. Маленькій ихъ колоколъ, едва слышимый въ монастыр, не достигалъ до слуха Литовцевъ, и только по крестику, едва замтному на кровл, можно было отличить домъ Божій отъ обыкновеннаго жилища. Монахи рдко выходили изъ монастыря: находясь среди непріязненнаго народа, они не имли съ нимъ никакихъ сношеніи, не отправляли торжественныхъ ходовъ и не говорили проповдей публично: ибо въ Вильн находилось тогда не боле нсколькихъ десятковъ Христіанъ. Проводя жизнь въ пост и молитв, они довольствовались ловлею рыбы, воздлываніемъ огорода и скрытною милостынею, присылаемою иногда Христіанами.— Отшельники оробли при вид посланнаго отъ Князя, выслушали почтительно его волю и, облачившись въ ризы, немедленно явились на площади Перкуна. Прибытіе ихъ исполнило радости сердце Елены. Она видла въ нихъ своихъ единоземцевъ, видла явное доказательство покровительства Божія къ Вр, которая, не смотря на гоненія, существовала среди дикаго народа. Пылкое воображеніе ея перенеслось къ тому дню, когда на томъ самомъ мст предшественники ихъ съ радостію приняли мученическіе внцы! Но Ягелло смотрлъ на нихъ иначе, и видя, что пришли только два престарлые монаха, онъ закричалъ съ гнвомъ:

— ‘Что это значитъ? Разв эти два старика въ состояніи снести сундукъ, набитый золотыми богами? Не приказалъ ли я, чтобъ весь монастырь явился сюда?’

— ‘Всемилости вликій Государь!’ сказалъ одинъ изъ монаховъ: ‘все наше общество состоитъ только изъ трехъ человкъ, надемся, что Богъ поможетъ намъ выполнить вашу волю.’

— ‘Слушайте же,’ сказалъ Князь: ‘Если вы сейчасъ не возьмете сего сундука и не спрячете онаго, или если отъ него случится какая либо бда хотя одному изъ Литовцевъ, то я прикажу домъ вашъ обложить соломою и вмст съ вами обратить въ пепелъ.’ —

На такую убдительную рчь, старцы общали исполнить его повелніе, и взваливъ тяжелый сундукъ на плечи, поспшно возвратились въ монастырь. Между тмъ Елена, сравнивая убогихъ и скромныхъ Христіанскихъ священниковъ съ толпою языческихъ жрецовъ, съ презрніемъ смотрла на ихъ дикія, зврскія лица. Но вдругъ глаза ея наполняются слезами, она смущается, блднетъ и упадаетъ безъ чувствъ, какъ будто пораженная какимъ-то ужаснымъ видніемъ. Довойна, Княгиня и вс бывшія съ нею женщины, спшатъ помочь ей: поднимаютъ ее, приводятъ въ чувства, и спрашиваютъ о причин ея болзни.

— ‘Это ничего,’ сказала она черезъ минуту, поднимая къ небу наполненные слезъ глаза. ‘Мн такъ показалось.’ — И снова окинувъ взоромъ прячетъ языческихъ жрецовъ, она просила дозволенія удалиться. Никто не могъ постигнуть причины столь внезапнаго смущенія: сама Елена не знала, что съ нею сдлалось, и Должна ли она вришь своимъ глазамъ. Безпокойство ея возрастало, и она убдительно просила отпустить ее въ монастырь. Княгиня, принявъ участіе въ ея слабости, хотла взять ее въ замокъ, чему не противился и Ягелло, но Елена настаивала, чтобъ отправили ее въ монастырь.

— ‘Разв теб пріятне гостепріимство монаховъ, нежели мое?’ сказалъ огорченный Князь. ‘Мать моя беретъ тебя къ себ: ты ли будешь неблагодарна къ ея вниманію? И дерзнетъ ли Польская плнница презирать благоволеніемъ Князя и Государя Литвы?’ —

Елена, хотя пораженная видніемъ, которое могло бы всякую иную двицу лишить всего присутствія духа, при такомъ отзыв, позабывъ, что она плнница, чувствовала только собственное свое достоинство и что всякой мужчина не повлевать ею, но повиноваться долженъ. Слово плнница заставило ее покраснть. Она знала, что съ рдкою красотою соединялись въ ней то необыкновенное выраженіе лица, тотъ убдительный голосъ и проницательный взоръ, которые, означая преимущество, могли всякаго Привести въ смущеніе. Съ дтства напитанная чтеніемъ духовныхъ книгъ, страхомъ Божіимъ, смлостію, усердіемъ къ Вр, и одаренная отъ природы прелестною наружностію, она легко побждала самые упрямые умы, мысли ея казались вдохновеніемъ, слова — пророчествомъ. Пользуясь сими преимуществами, она безъ труда покорила себ сердце Довойны, теперь, зная свое достоинство, она безъ малйшей робости сказала Ягелл:

— ‘Если ты хочешь поступать со мною, какъ съ плнницею: я не буду противиться твоей вол, прикажи наложить цпи на мои руки, иди въ свой замокъ: я послдую за тобою и стану смяться и надъ тобою и надъ твоимъ жестокосердіемъ, но если ты видишь во мн злосчастную двицу, которой намренъ дать убжище, если къ душ твоей доступно чувство состраданія: то не такимъ образомъ надобно предлагать услуги. И каково бы ни было твое великодушіе, дочь Габданка не приняла бы онаго изъ рукъ хищника, поругавшаго храмы Божіи и похитившаго невинныхъ женъ и дтей.’ —

Такая смлость плнницы, вмсто того, чтобъ разсердить, удивила Ягеллу. Прежнее ея смущеніе, которое приписывалъ онъ про Боговъ Христіанскихъ съ богами Литовскими, ~ поселило въ немъ еще большую осторожность и недоврчивостію Ему никогда не случалось видть въ женщин столько твердости и убдительности. Привыкши видть женщинъ слабыми, боязливыми и подчиненными мужчинамъ, онъ смотрлъ на Елену, какъ на существо высшее, покровительствуемое сверхъестественною силою: и потому онъ предоставилъ ей итти куда угодно. Но Княгиня думала иначе. Зная опасности, коимъ могла подвергнуться юная, прелестная Христіанка въ город, наполненномъ воинами, тмъ боле, что нкоторые изъ нихъ обвиняли ее въ волшебств, она опять начала приглашать ее въ замокъ. Ея привтливость и, ласковость Арсены склонили наконецъ Польку къ принятію сего предложенія. Поступивъ подъ Покровительство Княгини, она нашла въ замк приличное помщеніе, услугу и все, чего можно было ожидать отъ великодушія Государыни. Братья Ягеллы, рыцари и придворные юноши, увлекаемые ея прелестями, знакомились съ нею мало по малу, но помня о печальной участи Довойны и дорожа своею храбростію, Не входили съ нею въ короткія сношенія. Елена замчала ихъ недоврчивость, но имвъ безпрестанно въ мысляхъ представившееся ей видніе, которое произвело на нее такое сильное впечатлніе, она могла только молиться и плакать, а не думать объ удовольствіи и торжеств своихъ прелестей.

ГЛАВА VI.
Опасность.

Елена съ пріятностію проводила время въ обществ Княгини и дочери ея, Аксены. Довойна печалился, видя постоянную къ себ ея холодность, съ тхъ поръ, какъ свиданіе съ Еленою стало для него трудне, онъ началъ терять прежнюю надежду на пріобртеніе ея сердца. Влюбленный всего боится, тмъ боле, когда предметъ его любви, переносясь въ высшій кругъ общества, лишаетъ его случаевъ нравишься. Онъ подозрвалъ, что Ягелло не безъ причины такъ настойчиво приглашалъ ее въ замокъ, онъ зналъ его пылкость, его любезность, и справедливо опасался, чтобъ онъ не завладлъ ея сердцемъ. Между тмъ Елена, привыкая къ новой своей жизни, старалась заслужить вниманіе Князя, и хотя Довойна былъ совершенно въ ея повелніяхъ, но нельзя было не думать, что она предпочитала лучше принадлежать Государю Литвы, нежели одному изъ его подданныхъ. Свтское приличіе, признательность, а можетъ быть и самолюбіе, заставили ее забыть невжливость Ягеллы, обидившаго ее при первомъ свиданіи. Князь съ своей стороны умлъ загладить вину свою предъ нею, и открывая съ каждымъ днемъ новыя достоинства въ Польк, оказывалъ ей боле и боле благосклонности. Матери, заботливой о счастіи сына, не нравились угожденія его иностранк, она сожалла уже, что взяла ее къ себ, и желая избавиться отъ нее скоре, подъ разными предлогами настаивала, чтобъ отправить ее обратно въ Польшу. Но Ягелло былъ глухъ къ представленіямъ матери, и думалъ только о томъ, чтобъ сдлать пріятнйшимъ пребываніе Елены въ Вильн. Въ скоромъ времени общество въ замк увеличилось прибытіемъ Лездейки съ дочерью. Узнавъ о возвращеніи Ягеллы, онъ пріхалъ поздравить его и изъявить свою преданность. Больно было Елен видть верховнаго жреца языческаго. Она не могла равнодушно смотрть, какъ вс спшили оказывать глубокое почтеніе врагу Креста. Всего непріятне для нея было то, что Ягелло, въ присутствіи старца, былъ къ ней мене внимателенъ. Польк не нравилась столь обширная власть Кривекривейты: она старалась непринужденнымъ своимъ обращеніемъ дать знать, что вліяніе, какое онъ имлъ на всхъ, до нее не простиралось. Но еще непріятне для все было присутствіе Пояты, коея необыкновенная скромность во всхъ поступкахъ шахъ разительно отличалась отъ ея надменности. Поята съ перваго взгляда не казалась такъ прекрасной, какъ Елена, не умла съ природою соединять искусство нравишься и обращать на себя вниманіе общества: за то ея пріятная простота была гораздо заманчиве для души чувствительной. Кроткій взоръ, трогательный звукъ голоса, Ангельскій станъ, прелестныя уста, красивая шея, представляли ее столь совершеннымъ существомъ, что искусный художникъ, которому пришлось бы выбирать образецъ для работы, конечно бы отдалъ ей преимущество. Елена не упустила замтишь превосходство Пояты надъ собою. Дотол ни одной двиц не удавалось безнаказанно быть прелестне ея. Красавица сія тмъ боле поселила въ ней негодованія противъ себя, что ей, какъ дочери Кривекривейты, оказываемо было общее уваженіе, и что самъ Ягелло всячески старался угождать ей, хотя Поята, казалось, не умла цнить сихъ угожденій. Въ самомъ дл, невинная жительница Крнова, привыкшая къ вжливому съ собою обращенію, принимала услуги окружавшихъ ее Князей съ обыкновенною своею скромностію, нимало не догадываясь, что по сему поводу обращено на нее вниманіе иностранки. Поята, не смотря на то, что на груди Елены вислъ крестъ, старалась сблизиться съ нею и снискать ея расположеніе, но гордая Полька, избгая ея знакомства, думала только о томъ, чтобъ отвратить сердце Князя отъ ненавистной себ особы. Она знала, что мрачность не совмстна съ прелестями, и потому, преодолвъ себя, усугубила свою веселость, которая, подобно лаку на искусственномъ произведеніи, возвышаетъ красоту женщины. Средство сіе удалось. Ея большіе, голубые глаза въ скоромъ времени начали гасить кроткій взоръ Пояты. Кругъ Елены мало по малу увеличивался, наконецъ приблизился къ ней самъ Ягелло, вступилъ съ нею въ разговоръ,и Полька, можетъ быть, одержала бы совершенную побду, еслибъ Князь не долженъ былъ остерегаться матери, также пришедшей въ ихъ общество.

Удача сія не насытила тщеславія Елены. Молодымъ красавицамъ боле всего нравится явное предпочтеніе, шумныя похвалы въ большихъ обществахъ, громкія воздыханія, и слава, налагающая узы на ее, ихъ окружающее: восхищать всхъ и каждаго есть верхъ ихъ благополучія, но часто сердце ихъ изнемогаетъ отъ тайной грусти, предъ которою ничтожны вс ихъ торжества. Вс радости исчезаютъ, съ послднимъ звукомъ бальной музыки, и въ душ остается ужасная пустота, которой он ничмъ не въ состояніи наполнишь. Точно въ такомъ положеніи находилась Елена: пребываніе въ Вильн длалось для нее боле и боле тягостнымъ, и она ничего уже боле не желала, какъ возвратиться въ объятія отца, и тамъ свободно стовать и плакать. Однажды, когда постилъ ее Ягелло, она, воспользовалась: симъ случаемъ, и объявила ему свое желаніе. Князь въ пламенныхъ выраженіяхъ старался объяснить ей, сколько, отъздъ ея причинятъ ему печали…

— ‘Останься, останься навсегда, съ нами, прелестная Полька!’ говорилъ онъ ей. ‘Сними съ груди сей крестъ: тогда я безъ боязни буду принадлежать теб. Ты сдлаешся, залогомъ вчной дружбы моей съ польщенъ.’

— ‘Я была бы неблагодарною»., отвчала смущенная. Елена: ‘если бъ не чувствовала милостей твоихъ’ Князь, но сколь бы оныя ни были велики’ я не могу быть совершенно счастливою, находясь не на моей родин. Сверхъ того долговременно мое здсь пребываніе уже слишкомъ непріятно для твоей матери.’

— ‘Если мать моя не совсмъ расположена къ теб, я постараюсь пособить этому. Дамъ теб дворецъ или любой замокъ, въ которомъ ни отъ кого не будешь зависть. Чегожъ теб желать боле?’

— ‘Этого не можетъ быть,’ сказала Елена. ‘Вспомни также, Князь, что и Довойна иметъ на меня нкоторое право.’

— ‘Что? Довойна? Ты ошибается: никто не иметъ права на то, что мн нравится. Я найду ему другую жену, а если онъ не приметь нашего сватовства, то голова его познакомится съ лезвіемъ моего меча.’

— ‘Но я имю отца, родину, друзей, которымъ принадлежу, и потерю которыхъ ничто въ свт не наградитъ мн.’

— ‘Такъ пошлемъ за ними,’ прервалъ ее Князь. ‘Будь спокойна, Елена: я перевезу сюда все, что для тебя мило въ Польш.’

‘Это не возможно. Отецъ мой иметъ на родин связи, значеніе, богатство, которыхъ никогда не оставитъ.’

— ‘Да разв моя Литва не стоитъ Польши?’ сказалъ недовольный Ягелло. ‘Я дамъ ему вдвое противъ того, что онъ иметъ. Впрочемъ,’ прибавилъ посл минутнаго молчанія: ‘можетъ быть, обойдемся и безъ него.’ —

Теперь только несчастная Елена увидла, до чего можетъ довести безразсудное желаніе нравиться. Она знала, что находится въ рукахъ человка, предъ которымъ трепещутъ милліоны, и что преклонить его твердостію или смягчить слезами, было бы не возможно, однакожъ, уповая на милость Божію и вря, что ничего не длается безъ Его святой воли, она ршилась объяснить Ягелл неприличіе его предложенія. Но какъ онъ настаивалъ боле и боле на томъ, чтобъ она осталась въ Литв, и даже припоминалъ, что она его плнница, тогда Елена, въ голов коея въ минуту опасности родилась счастливая мысль, обратилась къ нему съ слдующими словами:

— ‘Князь! сердце твое слишкомъ чувствительно: перестань желать недостойной тебя жертвы. Любовь твоя должна быть такова, чтобъ составила счастіе Литвы и твою славу. Окинь взоромь сосдственные народы: вниманіе ихъ обращено на твои дянія, они ждутъ, какимъ союзомъ возвысить свое могущество, Княгиня воспитываютъ дочерей въ лестной надежд, что одна изъ нихъ будетъ твоею супругою: и ты ли предпочтешь имъ жалкую плнницу? Впрочемъ,’ сказала она съ разстановкою и робостію: ‘узнай, Князь, что ты мн мил, но, увы! я не хочу обманывать тебя: я не та, какою кажусь теб.’

— ‘Чмъ же можешь быть, если не прелестною двицею?’ отвчалъ съ улыбкою Ягелло. ‘А! понимаю,злы уже за мужемъ?’

— ‘Не суждено мн быть супругою,’ отвчала грустно Елена.’Юность моя и прелести заимствованныя. Я кажусь красавицею и молодою, но судьба моя такова, шло если я хотя однимъ вздохомъ отплачу теб за любовь твою, то мы погибнемъ оба.’

— ‘Кто же ты?’ спросилъ изумленный Князь.

— ‘Я волшебница.’

— ‘Волшебница!’ повторилъ испуганный Ягелло, отворачиваясь отъ нее. ‘Не даромъ же ты жила у Лысой горы²⁴ … Я догадывался о семъ съ перваго взгляда…. но будь спокойна.’

— ‘Не опасайся меня, Князь: я волшебница, но сердце мое уметъ быть благодарнымъ. Покажи мн ладонь свою: Я окажу, какая красавица составитъ твое благополучіе.’—

Хотя Ягелло потерялъ уже всю охоту продолжать разговоръ съ Еленою, но онъ не могъ преодолть любопытства узнать судьбу свою. Онъ протянулъ ей ладонь, и она начала говорить:

— ‘Если хочешь быть счастливымъ на всю жизнь, ищи супруги, равной теб рожденіемъ. Найдешь ее, но уважай невинность на чужбин!’

— ‘Гд же я долженъ искать ее?’

— ‘Найдешь ее, коль скоро войдешь къ сношенія съ сосдними народами, найдешь ее, какъ пышную розу среди другихъ цвтовъ, и она только теб одному захочетъ принадлежать, но уважай невинность на чужбин!’

— ‘Не бойся, ничего: скажи, гд цвтетъ сія роза?,’

— ‘Далеко для Королей и Князей, которые живутъ близъ ее, но близко для тебя, хотя ты и далекъ. Владнія твои обширны, имя твое громко, ты молодъ, мужественъ, ловокъ: она будетъ твоею, но уважай невинность на чужбин!’

— ‘Буду уважать, буду покровительствовать, но что слова сіи имютъ общаго съ моею судьбою?’

— ‘Намъ предоставлено нравиться, вы, мужчины, должны защищать насъ. Кто уважаетъ и охраняетъ женщинъ, тотъ будетъ владть самою прелестною изъ нихъ. Посылай, освдомляйся, спрашивай: она обрадуется твоему сватовству, но уважай невинность на чужбин!’ —

Ягелло, не смотря на врожденную дикость своего нрава, имлъ благородное сердце, склонное къ великодушнымъ поступкамъ, надобно только было вывдывать пути, которыми можно довести его до ихъ исполненія. Предреченіе Елены такъ сильно подйствовало на его ум, что съ тхъ поръ вс его мысли обратились къ тому, чтобъ исполнить свое предназначеніе.’

— ‘Такъ!’ сказалъ онъ, подумавъ нсколько: ‘слова твои никогда не выйдутъ изъ моей памяти. Ты указала мн то, чмъ я самъ себ обязанъ. Но если такая необыкновенная красавица должна составить мое благополучіе, чмъ же я отплачу теб за твое предсказаніе?’

— ‘Уважай невинность на чужбин: отошли меня туда, гд обо мн плачутъ: это будетъ лучшею наградою: на звздахъ роднаго неба ясне прочту судьбу твою, и великодушіе твое разглашу предъ цлымъ свтомъ.’ —

Обрадованный Ягелло уврилъ Елену, что онъ не только не будетъ противиться доле возвращенію ея въ Польшу, но освободитъ и прочихъ плнницъ, и снабдитъ, ихъ всмъ нужнымъ на дорогу. Извстіе сіе было весьма пріятно для Еленьи она благодарила Князя за его великодушіе, я просила не откладывать исполненія своего общанія. Плнницы, немедленно освобожденныя изъ темницъ, прославляли заступленіе Елены и великодушіе побдителя. Елена, съ своей стороны, видя, что Князь избгаетъ свиданій съ нею, а Княгиня настаиваетъ, чтобъ она скоре хала, простилась съ ними и отправилась въ монастырь, гд хранился сундукъ съ церковною утварью. Она радовалась попеченію Довойны, который не только безпрестанно сторожилъ входъ въ монастырь, но, уважая святость мста, не смлъ и самъ входить въ оный. Елена вошла въ церковь, и повергшись предъ алтаремъ, возблагодарила Бога за избавленіе ея отъ столь великихъ опасностей. Вступивъ въ монашескія келліи, она начала дышать свободне. Два старца и третій молодой ихъ товарищъ приняли ее съ тою непритворною радостію, съ какою несчастные мореходцы, спасшіеся отъ крушенія на необитаемомъ остров, принимаютъ прибывшаго къ нимъ единоземца.

ГЛАВА VII.
Коварный совтникъ.

Черезъ нсколько дней посл отъзда Елены, Княгиня, находясь между дтьми своими, и радуясь удач послдняго похода Ягеллы, сказала ему?— ‘Сынъ мой! скажи, для чего ты теряешь свои лта? Ты даешь собою, Ягелло, дурной примръ. Братья твои моложе тебя, и уже женаты и счастливы супружествомъ, одинъ ты ждешь чего-то. Я замчала неравнодушіе твое къ Польк, знаю расположеніе твое къ Поят. Ты покоряешь народы, берешь въ плнъ тысячи двицъ, копить сокровища, а о лучшемъ сокровищ, о доброй жен, досел и не думаешь. Не полагаешь ли, что Княжны сами должны искать тебя? Это не хорошо, любезный сынъ! Время бжитъ: отецъ же твой для того далъ теб престолъ, чтобъ ты со временемъ возвелъ на оный собственнаго своего сына.’

— ‘Вы уже кончили, матушка?’ спросилъ Ягелло: ‘еще вамъ не надоли невстки? Но сели вамъ угодно, чтобъ я женился, то скажите: гд долженъ я искать жены?’

— ‘Разв ужъ нтъ на свт достойной тебя двицы? Если хочешь жену красавицу, собери дочерей знатнйшихъ вельможъ, твоихъ, подданныхъ, и выбирай.’

‘Я не женюсь на подданной,’ отвчалъ Князь. ‘Жена моя должна быть равная мн происхожденіемъ.’

— ‘Такъ посылай сватовъ къ Государямъ. У Новогородскаго Князя, есть дочери красавицы.’

— ‘Он не для меня. На что мн Новогородская Княжна, за которою дадутъ мн сто миль пустошей? Литва богата землею, но бдна людьми.’

— ‘Вотъ чего теб хочется! Любезный сынъ! отецъ твои не былъ такъ разборчивъ: дважды былъ женатъ и оставилъ дтямъ обширное государство. Но если ты такъ спсивъ, пошли въ Кіевъ: тамъ богатыя Княжны …’

— ‘Кіевскія богатства не много бы увеличили мои сокровища, но не въ Кіев назначаемая мн богами невста. Перестаньте, матушка! Вы не знаете, какая жена нужна мн. Женишься всегда можно, но не всегда можно будетъ говорить: я хорошо женился.’

— ‘Ягелло!’ сказала мать: ‘Поляки вскружили теб голову, давно замчаю, что о многихъ вещахъ ты судишь странно, говорю теб: женись.’

— ‘А я вамъ говорю, матушка, думайте лучше о томъ, какъ бы выдашь за мужъ Аксену, обо мн же не безпокоитесь.’

— ‘Полно, полно, братецъ,’ отозвалась Аксена. ‘Если ты знаешь, какая будетъ у тебя жена, то и мой выборъ уже сдланъ.’

— ‘Дти!’ сказала Княгиня, разставаясь съ ними: ‘да благословятъ васъ боги, но, какъ вижу, злой духъ Васъ остилъ. Берегитесь, чтобъ не жалть о потер времени. Одно солнце ежедневно восходитъ и ежедневно заходитъ, но человкъ не всегда бываетъ тмъ сегодня, чмъ былъ вчера.’

Отвтъ Аксены изумилъ Князя. Онъ нжно любилъ ее и желалъ видть счастливою: оставшись съ нею наедин, онъ старался выпытать, точно ли она, оставивъ охоту ратоборствовать, ршилась быть замужемъ. Сначала Аксена не хотла открыться, но потомъ, когда Ягелло сдлался настойчиве, слезы начали измнять ей. Князь догадался, что склонность сестры должна имть препятствія, тронувшись ея печалію, онъ общалъ ей всякую помощь, прося, чтобъ она открыла ему тайну своего сердца. Но Аксена хранила молчаніе, наконецъ, не могши избавиться отъ его настойчивости, она сказала, что Войдило увдомитъ его обо всемъ, и, поручивъ счастіе свое благосклонности брата, она удалилась, оставивъ его въ неизвстности.

Выше мы видли уже, что любовники наши много полагались на помощь Скиргллы. И не ошиблись. Скирглло нжно любилъ сестру, зналъ уже о ея склонности, и благопріятствовалъ Войдил, какъ потому, что вмст съ нимъ взросъ, такъ и для того, что онъ способствовалъ ему нкогда въ полученіи милостей Ягеллы: ибо Скирглло, во ожиданіи удльнаго княжества, владлъ только небольшимъ помстьемъ, доходы съ котораго были такъ маловажны, что онъ по большей части долженъ былъ жить въ Вильн на иждивеніи брата. Столь непріятное положеніе часто поставляло его въ необходимость прибгать къ помощи Войдилы, который, какъ искусный придворный, умлъ одолжать его, и служилъ ему тмъ охотне, что Скирглло имлъ нкоторое вліяніе на образъ мыслей брата, и кротостію своею такъ умлъ смягчать твердость Ягеллы, что онъ, въ самыхъ важныхъ длахъ, будучи сначала непреклоннымъ, наконецъ уступалъ брату, и склонялся къ его мннію.

Любопытствуя узнать, кого Аксена предпочла Князю Даніилу, Ягелло послалъ немедленно за Войдилою, И, какъ правителя дома, спросилъ у него, кгло бы могъ свататься за Княжну? Полагаясь на милость Государя, и еще боле на помощь Скиргллы, Войдило нимало не испугался, и находя минуту сію самою удобною для проложенія пути къ достиженію своихъ намреній, съ веселымъ видомъ отвчалъ:— ‘Это я Государь.’ — ‘Ты?’ всматриваясь, въ него, спросилъ Князь. ‘Ты, въ твоей соломянной брон?’ — И громко захохоталъ.

— ‘Чтожъ тутъ смшнаго, Разв мое соломянное вооруженіе хуже дйствовало, нежели ваше желзное въ Польш? Но вы, Государь еще боле удивитесь, когда я скажу, что мы ждемъ только вашего соизволенія.’

— ‘Войдило! брось эти шутки,’ сказалъ сурово Князь. ‘Дерзость твоя можетъ завести тебя въ шторму. Спрашиваю тебя: кто ищетъ руки моей сестры?’

— ‘Заприте, заприте меня въ тюрму, Государь,’ отвчалъ смлый слуга. ‘Тогда узнаете, правду ли я сказалъ.’ —

Разгнванный Ягелло бросился на него, какъ левъ на добычу, повергъ его на землю, и позвалъ стражу. Въ мгновеніе ока явились вооруженные воины, и ожидали повелнія, но первый пылъ остылъ уже, хотя Князь и дрожалъ еще отъ гнва, Войдило, зная его нравъ, всталъ потихоньку и прислонился въ уголъ. Въ эту самую минуту вошелъ Скирглло, и, по виду Войдилы догадавшись, о чемъ идетъ дло, шепнулъ ему, чтобъ онъ вышелъ изъ комнаты на нкоторое время. Князь тотчасъ началъ жаловаться брату на дерзость слуги, и снова начиналъ приходить въ ярость, но Скирглло, для украшенія его гнва, замтилъ ему, что честь Княжны и домашнее спокойствіе требуютъ, чтобъ дло сіе кончишь мирно, безъ огласки. Ягелло согласился съ симъ мнніемъ, и, приказавъ страж удалиться, возобновилъ жалобы на дерзость слуги, котораго испортила излишняя его благосклонность. Скирглло, выслушавъ его, далъ ему замтить слегка, что онъ самъ, дозволивъ Войдил одться въ соломянную броню, былъ отчасти причиною его дерзости.

Цлый день Князь былъ въ дурномъ расположеніи духа, и сердился на вс публичныя увеселенія, на свой походъ, на Княжну, и на всхъ и на все. Скирглло наблюдалъ, чтобъ онъ не увидлся съ сестрою: ибо, знай вспыльчивость брата, опасался, чтобъ при свиданіи съ нею, не нанесъ ей оскорбленія. Онъ зналъ также, сколько Аксена тверда въ своихъ намреніяхъ и ршительна: посему самому боялся, чтобъ дло не испортилось, и не было причиною семейныхъ раздоровъ. Но ему удалось отвратить бурю. На другой день Ягелло, успокоясь нсколько, обратилъразговоръ съ братомъ на любовныя дла. Они долго разсуждали о семъ и то, что вчера было страшнымъ преступленіемъ, сегодня почтено слабостію и безразсудствомъ. Вооружаясь противъ неравенства связей, Князь жаллъ вмст съ тмъ о слабости людской, и уже не на Войдилу сердился, но на любовь, которая похитила у него человка, столь для него нужнаго. И въ самомъ дл, отсутствіе любимаго слуги было для него несносно. Скирглло зналъ, что онъ не можетъ долго обходиться безъ него, но ршился, сколько можно доле, продлить испытаніе его терпнія. И потому сначала онъ очень обвинялъ Войдилу и сестру свою, но скоро умлъ дать такой оборотъ разговору, что Ягелло, взявъ сторону виновнаго, самъ сталъ его защитникомъ. Первые порывы гнва въ сердц сего Князя всегда вытсняемы были чувствами снисходительности, и часто случалось, что тотъ, кто подвергался, его немилости, черезъ минуту бывалъ щедро награждаемъ и осыпаемъ знаками особеннаго благоволенія. Ягелло былъ очень привязанъ жъ Войдил, и не могъ простишь себ того, что такъ сурово, съ нимъ обошелся.. И такъ очевидно, что дло влюбленныхъ шло хорошо. Князь не очень уже противился желаніямъ сестры, онъ безпокоился только о томъ, что Аксена имла братьевъ и дядей, которымъ, какъ опекунъ, онъ долженъ былъ дать отчетъ въ своей опек: онъ опасался ихъ неудовольствія, зная, что они, не заботясь о счастіи его сестры, настаивать будутъ на томъ, чтобъ она вступила въ супружество, приличное своему происхожденію. Но Скирглло умлъ разсять его опасеніе, обративъ вниманіе брата на то, что родственники Аксены всегда были къ ней холодны, до такой степени, что едва извстны ей по имени, и что они нимало не заботились о ея судьб, и прибавилъ, что, будучи Великимъ Княземъ, онъ не очень обязанъ заботиться о ихъ мнніи, и такъ какъ Аксена сама избираетъ себ мужа, то, будучи совершеннолтнею, она сама и объяснится съ ними.

Оставалось послднее, но самое трудное препятствіе, т. е. полученіе согласія матери, которая, заботясь о сохраненіи, чести своего рода, и не благопріятствуя Войдил, казалось, никогда не соизволитъ на бракъ его съ Княжною. Ягелло зналъ о томъ, но Скирглло припомнилъ ему,— какъ покойный ихъ отецъ, Олгердъ, любилъ Войдилу, и такъ былъ занять его счастіемъ, что если бъ онъ жилъ еще, то врно бы не отказалъ, ему руки своей дочери, хотя бы даже она не любила его²⁷. Онъ доказывалъ, что изъ уваженія къ памяти Олгерда, Княгиня, должна согласиться на бракъ Войдилы, тмъ боле, что оный составитъ счастіе ея дочери. Ягелло, любившій родителя своего въ примрною нжностію, припомнилъ съ стороны его приказаніе, данное ему при кончин: любить Войдилу, какъ брата, сіе обстрятельства ршили участь Войдилы. Князь немедленно позвалъ его къ себ, подалъ ему руку въ знакъ примиренія, просили у него извиненія за суровый съ нимъ поступокъ, и поселилъ въ немъ утшительную надежду. Войдило,— какъ искусный придворный, пролилъ слезы благодарности, и не находилъ словъ къ изъясненію радостныхъ чувствованій своихъ.’

Когда Ягелло ршался на что либо, то никогда не откладывалъ исполненія своихъ намреній и потому, желая скоре составить счастіе любовниковъ, онъ тотчасъ пошелъ къ матери, и твердымъ голосомъ, означавшимъ ршительность, увдомилъ ее о намреніи своемъ выдать Аксену за Войдилу. Можно себ представить, какъ поражена была Княгиня симъ извстіемъ. Несчастная мать, стараясь отвратить сей противный ей бракъ, ссылалась на гнвъ боговъ, грозила соблазномъ народа и обидою Князя Даніила, который, оскорбясь тмъ, что ему предпочли слугу, можетъ отмстить не только Войдил, но даже распространить свое мщеніе и на Аксену, словомъ, она употребила вс силы, чтобъ отклонить сына отъ его намренія, но непреклонный Ягелло, посовтовавъ матери готовить скоре приданое, заключилъ разговоръ, съ нею сими словами:— ‘Я такъ хочу и такъ должно быть.’ — Княгиня знала твердость его воли: и потому покорилась необходимости. Она непостигала, только, какимъ образомъ усплъ Войдило привязать его къ себ до такой степени, боле же всего стовала на скрытность своей дочери: ибо она не могла предполагать, чтобы намреніе сіе принялъ Ягелло безъ ея согласія. Для соблюденія обрядовъ, Князь съ братомъ явились къ Аксен сватать Войдилу. Покорная вол брата и опекуна своего, она робкимъ голосомъ дала согласіе на бракъ, посл чего они возвратились домой, и съ женихомъ пили за благополучіе будущаго союза. Княжна надла покрывало, и, съ того самого времени до дня бракосочетанія не должна была видться съ женихомъ.

Войдило, вмсто того, чтобъ радоваться столь счастливому обороту дла, не могъ избавиться отъ мрачныхъ мыслей, которыя его удручали. Во взорахъ Княгини онъ читалъ гнвъ, на лиц ея написана, была глубокая печаль, онъ предвидлъ, что бракъ сей вооружитъ противъ него весь родъ Гедимина, и будущность его сдлается весьма сомнительною: по сему самому онъ искалъ способовъ обезпечить себ пріютъ въ сосдственныхъ государствахъ, стараясь вмст съ тмъ расквитаться скоре и съ Скирглломъ за полученныя отъ него одолженія. Вс сіи обстоятельства длали его боле задумчивымъ, нежели сколько прилично было жениху. Ягелло не любилъ видть печальнымъ своего повреннаго: онъ замтилъ его грусть, и хотлъ знать о причин оной.

— ‘Войдило! разв ты еще не довольно счастливъ? Время твоей свадьбы приближается: ты любимъ Княжною, народъ одобряетъ ея выборъ, я уступаю вамъ во владніе Лидскую волость: чего жъ ты ходишь, повся носъ? Знаешь, что я не люблю кислыя лица.’

— ‘Всемилостивйшій Государь! милости ваши безмрны и неоцненны,’ сказалъ Войдило: ‘кто изъ Государей столько сдлалъ для своего подданнаго! Да наградятъ васъ боги прекраснйшею и богатйшею Княжною! Но могу ли я считать себя совершенно счастливымъ тогда, какъ вы меня обогащаете, даете мн земли и замки, а родной братъ вашъ, храбрый Скирглло, не можетъ не только достигнуть до полученія княжества, котораго столько достоинъ, но даже не владетъ ни клочкомъ земли?’

— ‘Такъ вотъ что тебя безпокоитъ! Утшься, Войдило! скоро будетъ и онъ имть свой кусокъ хлба.’

‘Быть можетъ, Государь, что вы имете для него что нибудь въ виду, но ужъ врно не въ Литв.’

— ‘Почему же не такъ?’ спросилъ Ягелло.

— ‘Потому, что перевсъ дяди вашего, Кйстута, и многочисленной его родни никогда не допустятъ братьевъ вашихъ получишь удльное княжество въ Литв. Боюсь даже чтобъ они не потребовали отъ васъ отвта за обрученіе мн сестры вашей. Даніилъ, которому Аксена отказала, есть племянникъ Кйстута, а Кйстутъ иметъ наушниковъ, которые ищутъ моей гибели.’

— ‘А я имю оружіе, которымъ стану защищать тебя,’ отвчалъ Князь.

— ‘Благодарю, Государь. Но тотъ хорошо длаетъ, кто, не полагалсь на собственныя силы, обезпечиваетъ себя въ помощи, сосдей, особенно когда и противная, сторона тоже длаетъ. Не рдко имя дяди бываетъ заслоною измны. Связи родства усыпляютъ бдительность, между тмъ, какъ, въ людяхъ волнуются страсти. Во время вашего, Государь, похода въ Польшу, я имлъ случай узнать образъ мыслей родныхъ вашихъ. Имъ безпрестанно грезилось, что Польша будетъ вашимъ гробомъ. Владнія ваши начинали уже быть цлію ихъ раздоровъ. Но боги возвратили васъ Литв невредимымъ и сильнйшимъ прежняго: недоброжелательные племянники ваши пали ницъ предъ вами, но не обманывайтесь ихъ хитрою покорностію, и помните, что Кйстуть только до того времени будетъ льстить, пока не увидитъ способности покорить васъ: пусть только Князья, недовольные бракомъ Аксены, соединятся съ нимъ, онъ подыметъ голову и немедленно нападетъ на васъ.’

— ‘Лжешь!’ вскричалъ огорченный Ягелло. ‘Кйстутъ мн дядя: онъ самъ возвелъ меня на отцовскій престолъ, всегда помогалъ мн противъ Крестоносцевъ и Поляковъ: къ какой же стати искать ему моей гибели?’

— ‘Ахъ, если бъ это была неправда!’ сказалъ коварный совтникъ. ‘Время и обстоятельства измняютъ людей! Я не говорю, Государь, что Кйстутъ посягаетъ на вашу жизнь, да избавятъ меня боги отъ того, чтобъ я сталъ между вами сяній смена раздора! Самогитскій Княз врно благопріятствуетъ вамъ столько же, какъ и прежде. Впрочемъ, искренняя или притворная его дружба, надобно только, чтобъ она продолжалась. Но, Государь, у Кйстута есть сынъ, Витольдъ, надежда Самогитіи, ужасъ враговъ. Онъ распространяетъ свою славу, и собою затмеваетъ сыновъ Олгерда. Одно только ваше могущество преграждаетъ путь его замысламъ, а отецъ не можетъ равнодушно думать о томъ, что до сего времени не могъ ему ничего дать, кром Гродна.’

— ‘Дружба Витольда соединяетъ его со мною крпче, нежели узы родства. Я знаю его образъ мьд’, слей. Мужественный и славолюбивый, онъ можетъ далеко досягнуть оружіемъ, но не захочетъ ничмъ владть безъ права. Войдило! ты, видно, знаешь боле, нежели сколько хочешь сказать. Приказываю теб, говори сейчасъ: какія имешь доказательства непріязни ко мн Кйстута?’

— ‘Я ничего не знаю, Государь. Кйстутъ, можетъ быть, есть одинъ изъ преданнйшихъ вамъ Князей, но мн кажется страннымъ то, что онъ, находясь отсел въ четырехъ миляхъ, не явился къ вамъ съ поздравленіемъ посл возвращенія вашего изъ Польскаго похода.’

— ‘Быть можетъ, онъ еще прідетъ,’ сказалъ Князь, притворяясь спокойнымъ. ‘Разв я такъ давно возвратился изъ Польши?’

— ‘Уже дважды раждался мсяцъ со времени вашего возвращенія.’

— ‘Конечно, съ его стороны это нсколько небрежно. На сей разъ они могъ бы позабыть, что мн дядя. Но ты знаешь слабость его здоровья:’можетъ быть, онъ боленъ.’

— ‘Правда, онъ часто хвораетъ, но врно не больны его сыновья и придворные: онъ могъ вмсто себя прислать кого нибудь. Ахъ! если бъ я ошибался, Государь! Не болзнь удаляетъ его отъ свиданія съ вами, но зависть и адская злоба. И можетъ ли онъ радостно видть ваши счастливыя владнія, многолюдныя села и тучныя поля на томъ мст, гд недавно еще были лса и непроходимыя болота? И можетъ ли онъ равнодушно слышать веселые клики подданныхъ вашихъ, благословляющихъ имя ваше? И наконецъ, можетъ ли безъ зависти видть красивое Вильно, въ которое кроткое ваше правленіе привлекаетъ тысячи переселенцевъ, уменьшающихъ населеніе Трокъ, недавно еще гордившихся именемъ столицы? … Ахъ, Государь! не довольно ли вы сильны, мудры и милостивы, чтобы сей хитрый старецъ ненавидлъ васъ?’

— ‘Онъ можетъ ненавидть, но горе ему, если онъ посягнетъ на мою собственность!’

— ‘Я совтовалъ бы вамъ, Государь, войти заблаговременно съ какимъ либо сосдственымъ народомъ, на примръ съ Крестоносцами, въ сношенія о взаимной помощи. Союзъ сей не принесетъ вреда, и хотя вы непобдимы, но не мшаетъ, на всякой случай, имть защиту съ тылу, тмъ боле, что Великій Магистръ Чолнеръ ожидаетъ только случая услужить вамъ.’

— ‘Нтъ, Войдило, ты злой совтникъ. Кйстутъ мн дядя: боги покарали бы меня, если бъ я поднялъ на него руку. До сего времени онъ не сдлалъ мн никакого зла. Вешь о союз моемъ съ Крестоносцами подала бы ему справедливый поводъ къ нападенію. Самогиты его всегда готовы къ бою, и пока бы я получилъ пособіе изъ Пруссіи, то долженъ былъ, бы одинъ нести все бремя войны.’,

— ‘Но кто говоритъ, Государь, о союзахъ или договорахъ противъ дяди? Да избавятъ меня боги отъ того, чтобъ я смлъ возставать ни него. Разв только одинъ Кйстутъ можетъ быть врагомъ вашимъ? весь Сверъ обращаетъ вниманіе на васъ. Я хотлъ только показать, что на случай, если бы какой непріятель сдлалъ нападеніе на Вильно, то не мшало бы употребить Крестоносцевъ для защиты.’

— ‘Это дло другое,’ отвчалъ Князь: ‘всякому позволительно думать о своей безопасности.’

— ‘И такъ тайный съ ними договоръ будешь служить доказательствомъ только нашей осторожности.’

— ‘Почему же ты не сказалъ этого съ начала? Конечно, никогда не должно пренебрегать дружбою сосдей.’ —

— Такъ говорилъ легковрный Князь, и, ввривъ Войдил все сіе дло, приказалъ изготовить грамоту къ Магистру и отправить съ оною надежнаго гонца, подъ предлогомъ приглашенія его на торжественный пиръ.

ГЛАВА VIII.
ПРИГЛАШЕНІЕ НА ПИРЪ.

Трижды уже съ священной башни объявлено была о бракосочетаніи въ княжескомъ замк. Въ разныя стороны разосланы гонцы, съ приглашеніемъ Князей и вельможъ на торжественное пиршество, къ Кйстуту съ тою же цлію отправлены двое знаменитыхъ дворянъ. Бывъ впущены въ Троцкій замокъ, они не могли тотчасъ представиться Князю, и потому, остановясь въ совтничьей палат, ожидали, пока о нихъ доложатъ. Кйстутъ находился въ то время въ своей опочивальн. Стны сей: обширной, высокой комнаты обвшаны была рогами зубровъ и еленей собственнымъ оружіемъ Князя. Маститый старецъ, сидвшій, въ креслахъ, одтъ былъ въ длинный кафтанъ изъ лосинной кожи, вышитый золотомъ, ноги его до колнъ окутаны были медвжьимъ мхомъ, на голов была соболья шапка съ бархатною пурпуроваго цвта верхушкою. По лицу его можно было видть, что онъ только что начиналъ оправляться отъ тяжкой болзни. Князь былъ средняго роста. На лиц его, морщиноватомъ отъ лтъ и огорченій, видны были рубцы, слды прежней его храбрости, оруженосецъ и любимецъ Князя, Юрга, одтый въ короткій, распашной кафтанъ, съ воинственнымъ видомъ стоялъ у креселъ, держа на пальц любимаго сокола, котораго самъ Князь кормилъ. Видно было по веселому лицу Кйсніута, что онъ доволенъ былъ хорошимъ аппетитомъ птицы. Въ нкоторомъ отдаленіи, подъ окномъ, на скамь сидлъ комнатный слуга Князя съ лютнею въ рук, ударяя изрдка по струнамъ оной, въ ожиданіи приказанія пть. Это былъ юноша, имвшій не боле двадцати лтъ. Онъ былъ малаго роста, по красот и нжности лица скоре можно было счесть его за двицу, русые волосы’ и наиболе всего томность взора, длали его чрезвычайно привлекательнымъ.

— ‘Что значитъ, Славенко,’ отозвался къ нему Князь, накормивши сокола: ‘что съ нкотораго времени ты все поешь печальныя псни? Я люблю все веселое, а ты скучаешь въ Трокахъ, скажи мн, Славенко: можетъ быть, ты нездоровъ? Я прикажу отправить тебя на нкоторое время, куда ты захочешь, чтобъ разсяться.’

— ‘Государь! мн всего лучше находиться при васъ,’ отвчалъ юноша.

— ‘Очень врю,’ сказалъ Юрга: ‘что ему здсь скучно. Нсколько лтъ тому назадъ на каждомъ островк нашего озера было боле жителей, нежели теперь въ цломъ нашемъ город: всхъ переманило къ себ проклятое Вильно. Скоро увидимъ, что улицы наши заростутъ лсомъ.’

— ‘Тмъ лучше,’ отвчалъ Князь: я люблю, чтобъ люди шли туда, гд имъ лучше. Но я знаю одинъ ветхій замокъ,’ говорилъ онъ, улыбаясь: ‘въ которомъ бы Славенк не соскучилось. Не правда ли, Славенко? Крновь отсюда недалеко.’

— ‘Конечно, до Крнова близко,’ сказалъ Юрга: ‘но до жительницы Крнова высоко. Она знатная барыня: мало обращаетъ вниманія на наши псни. Но удивительно, Князь, что вы все знаете.’ —

Щеки Славенки покрылись живымъ румянцемъ. Замтивъ смущеніе юноши, чтобъ развлечь его, Князь сказалъ ему:

— ‘Не отчаявайся, Славенко, если можно, будетъ что нибудь сдлать, я помогу теб, если нельзя, станемъ искать счастія въ другомъ мст, теперь же, такъ какъ ты расположенъ къ печали, то спой мн о милой моей Бируш. Она также была прекрасна и добра, и я давно уже не слышалъ ничего о пей.’ —

Славенко тотчасъ ударилъ по струнамъ, и нжнымъ голосомъ плъ о набг Крестоносцевъ, мужеств Кйстута и прелестяхъ Бируты².

Во время пнія, старецъ иногда и самъ припвалъ, и приказывалъ повторятъ т строфы, которыя боле ему нравились. Когда Славенко кончилъ псню, вошелъ въ комнату слуга и объявилъ о прибытіи пословъ изъ Вильна. Князь немедленно приказалъ ихъ впустить, и узнавъ въ нихъ дворянъ своего племянника, подалъ имъ весьма милостиво руку и сказалъ:

— ‘Здравствуйте, друзья. Радуюсь, что вижу васъ въ моемъ дом. Садитесь и скажите, здоровъ ли любезный мой племянникъ?’ —

Послы изъ почтенія не смли садиться.— ‘Князь Ягелло, Государь нашъ,’ сказалъ старшій дворянинъ: ‘здоровъ по милости боговъ, и прислалъ вамъ, Князь Кйстутъ, почтительное привтствіе. Онъ проситъ васъ, совсмъ Дворомъ, на свадьбу сестры своей, Княжны Аксены.’

— ‘Право?’ отвчалъ обрадованный Князь. ‘Наконецъ нашелся мужъ для любезной моей племянницы? Слада богамъ и счастіе супругамъ! Скажите же мн, за кого выходитъ Аксена?’

— ‘За Войдилу, слугу и друга Ягеллы,’ отвчалъ посолъ.

— ‘Какъ?’ прервалъ его изумленный Юрга: ‘за Войдилу? того самаго, что завдывалъ кухнею Олгерда?’

— ‘Не знаемъ,’ сказалъ посолъ: ‘въ какой должности находился онъ при родител Княжны, во извстно, что Олгердъ, любя Войдилу какъ сына, умирая, поручилъ Ягелл обходиться съ нимъ, какъ съ братомъ, и мы должны сознаться, что Войдило всегда оказывался достойнымъ сей чести.’

— ‘Мн это также извстно,’ сказалъ Князь: ‘но что могло бытъ поводомъ къ такому выбору?’

— ‘Кажется, взаимная склонность,’ отвчалъ посолъ.

— ‘Слдовательно,’ сказалъ старецъ: ‘такъ угодно небу, которому, трудно противиться. Я хорошо знаю и племянника и невстку: они ничего не длаютъ, не обдумавъ прежде. И такъ какъ они избрали уже супруга для Княжны, то не наше дло хулить сей выборъ. Скажите же любезной моей племянниц, что я благословляю ее и постараюсь быть на ея свадьб, но вмст съ тмъ опишите, въ какомъ состояніи здоровья вы меня видли, чтобъ, на случай невозможности, отсутствіе мое не приписано было недоброжелательству или неуваженію. Пожалйте обо мн, мои милые! Уже цлый мсяцъ боль въ ногахъ не позволяетъ мн двигаться съ мста, и потому-то я не постилъ досел Ягеллу по возвращеніи его изъ Польши, хотя, какъ говорятъ, есть съ чмъ поздравить его и о чемъ поговорить, все это откладываю я до моего выздоровленія, а теперь прошу васъ, выпить со мною за здоровье жениха и невсты.’ —

Принесли стараго вина: Князь пилъ сямъ и настаивалъ, чтобъ гости какъ можно чаще осушали чары, между тмъ разспрашивалъ о подробностяхъ похода Ягеллы, и шутилъ надъ храбростію Аксены, изъявляя вмст съ тмъ удовольствіе, что нашелся рыцарь, который ее побдилъ.’

— ‘Что касается до меня,’ отозвался Юрга: ‘то я имъ также желаю благополучія, но не думаю, чтобъ союзъ сей былъ для Ягеллы полезенъ.’

— ‘Не должно’ сказалъ Кйстут: ‘думать всегда только о собственной польз, равно какъ неблагоразумно заключать о счастіи другихъ во своему понятію. Разв въ твоихъ глазахъ ничего не значишь возможность составишь благополучіе двухъ человкъ, живущихъ одинъ для другаго? Замолчи лучше, Юрга! ты только о воин хорошо разсуждаешь.’ —

Такъ, или почти такъ, разговаривалъ Кйстутъ, видя же, что послы собираются въ обратный путь, онъ просилъ ихъ остаться переночевать, но они, имя приказаніе возвратиться какъ можно поспшне, начали откланиваться. Тогда Кйстутъ приказалъ принести изъ кладовой дв пары богатаго платья, и подаривъ оное посламъ, простился съ ними и возобновилъ изъявленіе усердія своего ко всему роду Ягеллы. Посл ихъ отбытія Юрга съ удивленіемъ началъ разсуждать о добродушіи своего Князя, который столь милостивъ къ своему племяннику, между тмъ, какъ тотъ, усиливаясь боле и боле, едва оставляетъ ему тнь власти въ Самогитіи. Добрый Кйстутъ смялся надъ его разсужденіями.

— ‘Юрга!’ говорилъ Князь: ‘возврати мн силу ногъ, чтобъ я могъ безъ посторонней помощи переходить изъ комнаты въ комнату, а я предоставлю теб право покорять вс страны свта.’

— ‘Это хорошо, Государь, но сами извольте разсудить, что на каждомъ шагу вашего племянника обнаруживается его недоброжелательство къ вамъ. Выступая въ Польскій походъ, онъ не вврилъ вамъ управленія Литвою, полагаясь боле на слугу, нежели на васъ, своего дядю. Припомните также, что онъ отвергъ предложеніе племянника вашего, Даніила, отказалъ ему въ рук Аксены, и теперь, какъ бы изъ презрнія къ вамъ, выдаетъ ее за одного изъ слугъ, который недавно еще разливалъ медъ, за столомъ Олгерда.’

— ‘Тмъ лучше,’ сказалъ Кйстутъ: ‘хорошо все умть, но не все длать, а ты, при всей твоей храбрости, въ случа нужды, не умлъ бы и каши сварить, что онъ не вврилъ мн управленія Литвою, очень хорошо сдлалъ: ибо зналъ, что здоровье мое слабо. Что же касается до племянника моего, Даніила, то онъ самъ виноватъ, зачмъ не умлъ понравиться? Но я замтилъ, что онъ не очень огорченъ: онъ боле сердится, когда зврь на охот умкнетъ изъ-подъ стрлы. Не спорю, что лучше было бы, если бъ Аксена сдлала иной выборъ, но впрочемъ и Войдило молодецъ: братъ мой, Олгердъ, очень любилъ его, и надобно отдать справедливость, что онъ и храбръ и уменъ. Очень досадно будетъ, если я, по слабости ногъ, не въ силахъ буду хать на свадьбу. Надобно заблаговременно подумать о томъ, кого бы послать туда съ дарами. Думаю, всего лучше теб взять на себя сіе поученіе.’

— ‘Напротивъ, Князъ,’ отвчалъ Юрга: ‘пошлите меня воевать замки или сыпать окопы, я въ точности исполню ваши приказанія, но на свадьб я буду смшонъ.—

Князю не понравился отказъ Юрги, но онъ скрылъ свое неудовольствіе, и думалъ о назначеніи ново нибудь другаго для отправленія въ Вильно. Между тмъ послы, возвратясь въ столицу, готовились уже явиться къ Ягелл и разсказать ему о милостивомъ пріем ихъ въ Трокахъ: но коварный Войдило не допустилъ ихъ видться съ Княземъ, и описалъ ему чувства дяди его совсмъ превратно. Въ то же самое время возвратился гонецъ отъ Магистра, и привезъ отъ него самый удовлетворительный отвтъ. Чолнеръ, предвидя для себя выгоду отъ раздора Князей Литовскихъ, не только общалъ войти съ Ягеллою въ тайный договоръ противъ Кйстута, но сверхъ этого соглашался держать на границ войско, чтобъ быть готовымъ явиться по первому призыву. Извстіе сіе чрезвычайно обрадовало Ягелла. Возымвъ недоврчивость къ дяд, онъ началъ не благопріятствовать и всей его родн. Пронырливый Войдило воспользовался симъ обстоятельствомъ, чтобъ убдить Князя немедленно напасть на Полоцкаго Князя, Андрея Кйстутовича, и, подъ предлогомъ неплатежа дани, лишить его княженія и посадить на оное Скиргллу⁹. Коварный совтъ принятъ, и Ягелло тмъ охотне соглашался видть любимаго брата своего Удльнымъ Княземъ, что Скирглло самъ принималъ на себя начальство въ семъ поход. Для большей скрытности въ семъ дл, положено, чтобы во время свадебныхъ пиршествъ, когда вниманіе всхъ обращено будетъ на общественныя удовольствія, нечаянно вторгнуться въ Полоцкъ. Литовское войско, коего часть надялась повеселиться на свадьб, получило непріятное приказаніе быть готовымъ къ походу въ самый день бракосочетанія. Многіе изъ приглашенныхъ гостей, предводители военныхъ отрядовъ, и друзья Скиргллы, коимъ онъ открылся въ своихъ намреніяхъ, общали, вмст съ нимъ выступить, Крестоносцы должны были составишь арріергардъ. Вс сіи приготовленія длались съ чрезвычайною осторожностію: опасались, чтобъ Кйстутъ, отецъ осужденнаго на изгнаніе Князя, столь близкій сосдъ Вильна, не открылъ тайны и не разрушилъ ихъ плана.

Но, не смотря на вс старанія, не возможно было соблюсти тайну. Предусмотрительная Аксена, коея слухъ не совсмъ еще отвыкъ отъ звука оружія, начала замчать суетливость воиновъ и частые переговоры Войдилы съ Скиргллою. Она, видла, что съ верхняго замка тайно переносили военные снаряды. Все сіе возбуждало въ ней страсть къ битв. Она уже не сомнвалась, что готовились къ войн: хотла знать только, какой народъ и какая страна есть цлію похода.

— ‘Скирглло!’ сказала она, взявъ его руку: ‘вижу, что для тебя открывается прекрасное поприще, я радуюсь, видя, что ты не забываете своего долга, но скажи, на кого ты идешь?’

‘Какъ ты можешь думать, чтобъ мы, При приближеніи твоей свадьбы, могли чмъ инымъ заниматься, кром твоего благополучія?’ отвчалъ смущенный Скирглло: ‘Оставь, сестра, мысль о войн, какъ о дл, совсмъ не касающемся до твоего пола.’

— ‘Такъ разв вс, виднные мною снаряды, мечи, стрлы, готовятся для торжествованія моей свадьбы? Если бъ мн можно было видться съ Войдилою, то я обошлась бы и безъ твоей откровенности.’

— ‘Тебя удивляетъ виднное тобою оружіе? Знай же, что въ день твоей свадьбы назначено быть публичнымъ играмъ.’

— ‘Напрасно стараешься обмануть меня: я знаю разницу между играми и кровавымъ боемъ. Если бъ это было для удовольствія, то не брали бы изъ арсеналовъ такого множества оружія, не готовили бы войска.’

— ‘Но можно ли, сестра, при вид оружія, тотчасъ загадывать о войн? Думай лучше о танцахъ и своихъ уборахъ, если не хочешь разсердишь Ягеллу.’

— ‘Не хочу и слышать ни о свадьб, ни о муж, если не буду вмст съ нимъ сражаться. Вамъ удалось помшать мн отправиться съ вами въ Польскій походъ, но теперь никакая сила не удержитъ меня дома.’ —

Видя, что уже не возможно доле таишься предъ нею, Скирглло старался по крайней мр дашь ея воображенію не надлежащее направленіе, и уврялъ, что Ягелло, заботясь о его судьб, посылаетъ его посл свадьбы для покоренія Подлсья, намреваясь изъ сей Польской области составить для него удльное княженіе. Но какъ успхъ сего намренія зависитъ наиболе отъ скрытности, то и просилъ никому о томъ не объявлять. Радуясь, что проникла тайну, Аксена хотла еще знать, будетъ ли Войдило участвовать въ поход? Но отвтъ брата, что онъ, по точному приказанію Ягеллы, останется дома, очень ее огорчилъ. И такъ, лишась надежды отличиться съ оружіемъ въ рукахъ, она начала боле заниматься приготовленіемъ къ свадьб.

Но оставимъ на время Литовскія происшествія и обратимся къ Елен, возвращающейся въ Польшу.

ГЛАВА IX.
Покорный рыцарь.

Довойна, сопровождая Елену въ Польшу, видлъ, что время сіе было самое удобное для снисканія ея любви, и потому, всячески старался угождать ей. Въ пути онъ служилъ ей, приготовлялъ повсюду самое вы’ годное помщеніе, и, находясь почти безотлучно на кон подл экипажа, даже старался угадывать мысли ея, по, не смотря на все сіе, онъ не зналъ, каковы были чувства ея къ нему. Елена очень рада была имть при себ вооруженнаго воина, который длалъ путь ея безопаснымъ и удовлетворялъ нсколько ея самолюбію. Но она умла держать его въ почтительномъ отдаленіи, и хотя иногда награждала его ласковымъ взглядомъ, но взглядъ сей былъ такъ загадоченъ для Довойны, что онъ безпрестанно предавался то величайшей радости, то жестокому отчаянію. Состояніе сіе чрезвычайно какъ было тягостно для непривыкшаго еще къ любовнымъ узамъ Литовца. Сверхъ того, онъ зналъ, что въ скоромъ времени долженъ будетъ предстать отцу своей повелительницы, Польскому вельмож, у котораго онъ пожегъ села, испепелилъ дворы, и силою похитилъ единственную дочь, онъ предвидлъ, что долженъ будетъ предаться его вол, и ждать отъ него ршенія судьбы своей. Но онъ не много думалъ о семъ свиданіи: ибо чувствовалъ, что ему остается или получить Елену изъ рукъ ея отца, или, лишившись се, окончить несносную жизнь смертію храбрыхъ. И потому онъ ршился на все, и удивился сколько, что Елена, вмсто того, чтобъ радоваться при вид родины, была чрезвычайно задумчива и грустна.

Въ границы Польскія они въхали въ то самое время, когда въ Краков ожидали со дня на день прибытія изъ Венгріи призванной на тронъ Польскій Гедвиги. По сему случаю цлое государство было въ движеніи, готовясь къ великолпному принятію Государыни. Къ сожалнію, села и города, обращенные въ пепелъ недавнимъ набгомъ Литовцевъ, представляли самое печальное зрлище, церкви, по большей части, оставались еще пустыми, только кое гд виднюсь вооруженные замки, но и на нихъ оказывались слды хищничества. Довойна не могъ безъ стыда смотрть на сіе зрлище: онъ узнавалъ мста, въ которыхъ находился съ своимъ отрядомъ, видлъ бдствія, причиненныя собственною своею рукою, и каждый разъ, когда на дневномъ отдых нельзя было достать пищи или на ночлег имть приличнаго помщенія, онъ долженъ былъ терпливо сносишь жестокіе упреки своей спутницы. Между тмъ дороги, наполненныя людьми, спшившими въ столицу, чтобъ узрть давно ожидаемую Королеву, представляли зрлище чрезвычайно разнообразное. Богато одтые воины, отряды войскъ пшіе и конные, разряженныя дами въ легкихъ колясочкахъ, важные Епископы съ духовенствомъ, цеховые съ своими значками, купцы, жиды, поселяне, словомъ все шло во сртеніе внук Короля Казиміра. Довойна, привыкшій по заросшимъ дорогамъ своего края встрчаться чаще съ зврями, нежели съ людьми, не могъ надивиться такому многолюдству. Въхавъ въ Польшу, Елена опустила свое покрывало, и скрылась въ глубь своего экипажа. Довойна, подражая ея примру, и чтобъ избавиться отъ къ кой либо непріятной встрчи, опустилъ наличникъ, и въ молчаніи продолжалъ путь близъ экипажа, за которымъ слдовалъ вооруженный Татаринъ. Елена везд, гд только нужно было останавливаться, тщательно избгала общества путешественниковъ, при всемъ томъ она не укрылась отъ ихъ вниманія, и, по свойственной полу ея слабости, не сердилась на ихъ Любопытство. Прелестный станъ, маленькая ножка’, замченная при выход ея изъ экипажа, а боле всего закрытое лице, возбуждали большое любопытство въ молодыхъ путешественникахъ. Каждый изъ нихъ думалъ, что и она спшитъ на встрчу Королев, и потому хотлъ знать ея имя и откуда она детъ, но люди ея, не словоохотливые Литовцы, на вс ихъ вопросы отдлывались молчаніемъ.

Но сколько скрытность Елены, столько и странный экипажъ ея былъ предметомъ любопытства. Быть можетъ, что изъ числа экипажей Ягеллы этотъ былъ самый великолпный, и въ Вильн считался самымъ искуснымъ произведеніемъ мастерства, но, въ сравненіи съ Польскими бричками и рыдванами, запряженными цугомъ, онъ былъ такъ страненъ, что нельзя было смотрть на него безъ смха. Огромный готической формы кузовъ, висящій на ремняхъ, обитый кожею зубра, на четырехъ небольшихъ, толстыхъ одинаковой величины колесахъ, едва тянули восемь Самогитскихъ жеребцовъ. Одежда кучера равно отличалась странностію покроя. Боле же всего обращали на себя вниманія широкоплечій рыцарь въ тяжелой брон, съ спущеннымъ наличникомъ, и слдовавшій за нимъ Татаринъ, покрытый медвжьею кожею.

Предметомъ общаго разговора всхъ путешественниковъ были прелести и добродтели Гедвиги, и выборъ Князя, которому достанется рука ея. Счастливецъ сей, съ прекрасною Княжною получая обширное государство, долженъ былъ и съ своей стороны принести оному не малую пользу. Разсуждали о многихъ царственныхъ Домахъ и разбирали съ подробностію достоинства членовъ оныхъ. Мннія были различны: одни держали сторону Мазовецкаго Князя Змовита, какъ потомка Пястовъ, извстнаго мужествомъ и умомъ, другіе благопріятствовали богатому Вильгельму, Герцогу Рагузскому, иные хвалили Опольскаго Князя, нкоторые, напротивъ того, ни одного изъ нихъ не находили достойнымъ сей чести. Довойна съ любопытствомъ прислушивался къ симъ разговорамъ, и удивлялся, что Елена, всякой разъ, какъ услышитъ имя Гедвиги, отворачивалась и проливала слезы. Ему казалось чуднымъ, что сія, столь прославляемая за свои добродтели Княжна, имя коея каждаго Поляка приводило въ восхищеніе, въ одной Елен, самой ревностной Польк, производила непріятное впечатлніе: онъ дивился сему тмъ боле, что Елена никогда еще и не видала Гедвиги.

Продолжая хать близъ экипажа Елены, Довойна сказалъ ей: — ‘Гедвига ваша должна быть чудомъ: вс о ней говорятъ, вс превозносятъ до небесъ, такъ, что у меня уши заболли отъ безпрестанныхъ похвалъ, ей приписываемымъ.’

— ‘Еще хуже, когда сердцу больно при воспоминаніи о ней,’ отвчала Елена’

— ‘Разв она обидла тебя чмъ нибудь? Кажется, я стою твоей довренности, прекрасная Елена: скажи же мн, что тебя огорчаетъ?’

— ‘Твоя услуживость, Довойна, не исцлитъ моей раны,’ отвчала печальнымъ голосомъ Елена.

— ‘Такъ въ самомъ дл Гедвига причиною твоей горести? Хотя бы она была Королевою всего свта, хотя бы отечество Ляховъ превратила въ рай, но если она причиною слезъ твоихъ, то клянусь мечемъ моимъ быть вчнымъ ея врагомъ.’

— ‘Перестань, добрый Довойна,’ сказала Елена. ‘Счастіе, котораго она меня лишила, уже невозвратимо. Впрочемъ говоришь о семъ не безопасно, и потому не желай ничего знать больше.’ —

Довойна далъ слово соображаться съ ея волею, и пересталъ докучать ей своими вопросами, но не могъ не думать о Княжн, для которой столько терпитъ его возлюбленная. Вс прославляемыя въ народ добродтели Гедвиги: ея набожность, великодушіе, кротость, милосердіе, онъ считалъ притворными, И часто даже объявлялъ свое мнніе громко. Больше всего досадовалъ онъ на несправедливость, оказанную ею Елен, онъ не зналъ, въ чемъ именно состояла оная, но догадывался, что это должно быть по крайней мр отнятіе имущества или лишеніе жизни ближайшихъ ея родственниковъ. Потерявъ надежду узнать отъ самой Елены, въ чемъ состояла нанесенная ей Гедвигою обида, онъ употребилъ иныя средства къ открытію тайны, и везд, только можно., съ обыкновеннымъ своимъ простодушіемъ спрашивалъ у всхъ: нтъ ли за Гедвигою какого порока, въ которомъ можно было бы обвинить ее? Но всякъ, вмсто отвта, смотрлъ ему въ глаза, какъ на сумасшедшаго, или бжалъ отъ него, какъ отъ человка, который самъ не знаетъ чего хочетъ, иные совтовали ему воздержаться отъ такихъ нескромныхъ вопросовъ, а нкоторые грозили ему даже оружіемъ, если осмлится сомнваться въ томъ, что Гедвига есть образецъ совершенства.

Миновавъ-стны Люблина, Довойна, постоянно хавшій возл экипажа, замтилъ одного дерзкаго вершника, который безпрестанно вертлся у него, передъ глазами. Это былъ молодой человкъ, весьма пріятной наружности, ловко и богато одтый въ военное платье и съ булавою ³‘ въ рук. Литовецъ не зналъ значенія сей булавы, и не обратилъ бы вниманія на вершника, но сей, то скакалъ впередъ, то оставался назади, то опять догонялъ и халъ рядомъ съ Довойною, словомъ, не отставалъ отъ него, и все смле и ближе подъзжалъ къ экипажу. Сначала Довойна любовался искусствомъ здока и бодростію коня его, но когда замтилъ, что Полякъ также съ любопытствомъ посматриваетъ на него, и заглядываетъ въ экипажъ, то ему очень не понравилась такъ смлость, и онъ конечно принудилъ бы его удалиться, если бъ не опасался навлечь неудовольствія Елен. И такъ они съ полмили прохали, поглядывая искоса одинъ на другаго: Полякъ улыбался, перенося взоръ поперемнно съ экипажа на наличникъ Литовца, и съ наличника на его маленькаго конька. По прибытіи на ночлегъ въ Блжицы, вершникъ ускакалъ впередъ, скрылся между домами, и уже не показывался боле. Довойна и Елена были рады, что избавились отъ сего докучливаго человка. _t Вы шедъ изъ экипажа, Елена просила Довойну, быть какъ можно осторожне съ Польскими воинами, изъ коихъ каждый долженъ быть его врагомъ, при чемъ увдомила его, что вершникъ, обращавшій на нихъ вниманіе въ дорог, вроятно былъ начальникъ расположеннаго тамъ военнаго отряда: ибо виднный въ рук его знакъ означалъ чинъ Ротмистра.

На другой день, едва они ухали четверть мили, какъ вчерашній вершникъ явился опять, и, поздоровавшись съ Довойною, началъ по прежнему увиваться около экипажа.

— ‘Здравствуй, добрый путешественникъ!’ сказалъ онъ ему привтливо. ‘Какой прекрасный день! Погода, слава Богу, постоянна: Ея Величество, Королева, въ добромъ расположеніи духа вступитъ на землю Польскую, да и наши воины покажутся ей въ лучшемъ вид.’

— ‘Товарищъ!’ отвчалъ Литовецъ: ‘Королева, можетъ быть, въ веселомъ расположеніи духа, погода, можетъ быть, прекрасна, и ты прекрасно сидишь на лихомъ твоемъ кон, только то худо, что ты присталъ къ намъ. Тамъ, впереди, ты нашелъ бы боле людей, которые бы охотне тебя видли.’

— ‘Я то же думаю,’ отвчалъ Ротмистръ: ‘только мн не зачмъ торопиться, и потому я ду тамъ, гд мн хочется. Ты, конечно, конюшій сей барыни, и провожаешь ее въ Краковъ?’

— ‘Быть можетъ,’ сказалъ Довойна.

— ‘Откуда же васъ Богъ несетъ?’

— ‘демъ издалека, и демъ далеко. Но не худо бы знать теб, что я не люблю, когда мн мшаютъ хать.’

— ‘Ха, ха, ха! господинъ конюшій, да разв ты не знаешь, что дорогою всякъ равно пользуется? Не бойся: путь широкъ, помстимся, хотя бы ты и еще на сажень былъ толще. До свиданія!’ —

И давъ шпоры лошади, ускакалъ впередъ. Довойна хотлъ было погнаться за нимъ, но вспомнивъ о приказаніи Елены, съ досадою остался на мст. Боле всего сердился онъ на это до свиданія, которое значило, что онъ не совсмъ избавился отъ докучливости Поляка. Посему онъ ршился быть сколько можно хладнокровне, если бы случилось опять увидться съ нимъ. Вершникъ не заставилъ дожидать себя. Едва прохалъ Довойна нсколько миль, какъ онъ показался изъ лсу, но уже не одинъ, а съ товарищемъ, такъ же какъ и онъ одтымъ. Они хали рысью въ нкоторомъ разстояніи отъ нашихъ путешественниковъ, и, посматривая съ улыбкою то на странный экипажъ, то на смшную фигуру Довойны, казалось, шутили между собою. Раздраженный Литовецъ едва могъ у держать свой гнвъ.

— ‘Какъ, ты думаешь,’ спросилъ одинъ вершникъ у другаго: ‘Князь нашъ долженъ быть уже не далеко отъ Кракова?’

— ‘Онъ хотлъ выхать изъ Черска въ день Св. Франциска, и выслать ко мн нарочнаго, но онъ еще не бывалъ, и я начинаю опасаться, не случилось ли съ нимъ въ дорог какого препятствія.’

— ‘Впрочемъ, вдь у него есть нсколько сотъ копейщиковъ, такъ ему нечего бояться. Да знаешь ли ты, что Королева въ самый день своихъ имянинъ должна прибыть въ Краковъ?’

— ‘Знаю, знаю, и очень радъ: ибо это добрый знакъ и для Польши, и для Князя нашего. Давно мы ждемъ ее, и должно было отправлять нсколько посольствъ, пока наконецъ мать ршилась отпустить ее. Жаль только, что по дорог все разграблено. Если ты,’ обращаясь къ Довойн, сказалъ онъ: ‘имешь надобность въ помщеніи, то позволь услужить себ. Эти проклятые Литовцы совсмъ опустошили наши города и села, но пусть только изберемъ себ Короля, мы съ ними расплатимся. Бдный путешественникъ, при ныншнемъ стеченіи народа, едва можетъ найти свободный уголокъ. Во вотъ изъ-за горы видно мстечко³¹, которое какимъ-то счастіемъ уцлло отъ ихъ грабежа, тутъ, на Висл, порядочно поколотили варваровъ, и самъ ихъ Ягелло едва не поплылъ къ Данцигу. Въ мстечк есть нсколько зазжихъ домовъ, въ которыхъ можно помститься довольно удобно. Если хочешь, я прикажу все приготовить.’

— ‘Обойдемся и безъ вашей услуги,’ отвчалъ Литовецъ.

— ‘Но, смотря на твоихъ усталыхъ копей,’ отозвался одинъ изъ вершниковъ: ‘право подумаешь, что они не дотащатъ васъ дале, и я боюсь, чтобъ вамъ не пришлось ночевать въ пол: ибо тамъ, за Вислою, нсколько миль нтъ ни одного дома. По тощему коньку твоему видно, что ты сегодня не мало прохалъ, Бдняжка, онъ безъ подковъ и ужасно измученъ.’

— ‘Да, правда,’ сказалъ Ротмистръ: ‘онъ и двухъ миль не сдлаетъ больше. Если бъ ты, пріятель, былъ словоохотне и поладилъ со мною, но, можетъ быть, я помнялся бы съ тобою на моего караго на выгодномъ для тебя условіи.’ —

Довойна, стиснувъ зубы, ничего не отвчалъ. Но въхавъ въ мстечко, онъ увидлъ, что въ самомъ дл вс домы заняты войскомъ и путешественниками. И такъ онъ ршился хать на первый постоялый дворъ. Два вершника туда же въхали, и сошедъ съ коней, присоединились къ товарищамъ своимъ, которые ужасно шумли въ изб. Елена, встревоженная сею буйною толпою, хотла хать дале, но, къ несчастно, лошади такъ были измучены, что безъ порядочнаго отдыха не могли и съ мста двинуться. Посему она, не выходя изъ экипажа, приказала задать корму лошадямъ и съ нетерпніемъ ожидала, когда можно будетъ оставить сіе шумное общество. Она слышала, какъ воины, часто съ бранью упоминая имена Герцога Вильгельма и Князя Опольскаго, изливали гнвъ свой на воротахъ и заборахъ, которые они рубили мечами своими, причемъ они пили и пли, и предавались неумренной веселости. Елена позвала хозяина дома, и спрашивала у него: что это за люди, и можно ли безопасно оставаться съ ними? Хозяинъ, довольный множествомъ гостей, уврялъ, что ей нечего опасаться. ‘Это,’ говорилъ онъ: ‘шляхта, поддерживающая сторону Князя Змовита, которая съ разныхъ мстъ собирается подъ его знамена, съ тмъ, чтобъ вооруженною рукою ввести его въ Краковъ, какъ Короля.’ Ротмистръ Стогнвъ, пріхавшій вмст съ вами, ежедневно объзжаетъ лагерь, люди эти подъ его начальствомъ, и хотя они много пьютъ, шумятъ и рубятъ, но еще ни одинъ путешественникъ не испыталъ отъ нихъ нималйшей непріятности.’ —

Слова сіи успокоили нсколько Елену, она надялась, что, не мшаясь въ ихъ дла, избгнетъ непріятности, и полагалась также на вжливость Ротмистра, который казался ей боле весельчакомъ, нежели человкомъ заносчивымъ, она боялась только, чтобъ не случилось чего съ Довойною. Но на ея просьбу онъ общалъ быть осторожнымъ, посл чего вошелъ смло въ избу, слъ на конц стола, положилъ возл себя оружіе, приказалъ Татарину подать себ дорожный запасъ пищи, и, забывъ о ран своего сердца и опасностяхъ, окружавшихъ его, онъ такъ спокойно кушалъ, какъ будто бы находился въ родной своей Литв.

— ‘Пріятель!’ сказалъ Ротмистръ, приблизясь къ нему: ‘хлбъ да соль! Здсь, я думаю, теб не тсно. Ты уже врно знаешь, чью сторону мы держимъ, но мы не знаемъ, что въ твоемъ сердц длается.: Скажи же намъ, кто, по твоему мннію, получитъ Королевство, съ рукою Гедвиги?’

— ‘Тотъ, кого я не знаю,’ отвчалъ спокойно Литовецъ, отрзывая большой кусокъ мяса.

— ‘Ого, пріятель! такъ не отвчаютъ въ наше время,’ сказалъ ему Ротмистръ. ‘Теперь каждый долженъ держаться чьей нибудь стороны. Такъ ты врно не даромъ такъ крпко вооруженный дешь въ Кряковъ. Послушай же: я сочту тебя за измнника, если не останешься съ нами, на сторон Змовита. Змовитъ Князь щедрый. Во ожиданіи лучшей награды, ты получишь теперь же мшокъ золота. и моего коня. Подумай хорошенько.’

— ‘Я вижу по лицу сего чудака, что у него не Змовитъ на мысли,’ сказалъ одинъ изъ собесдниковъ, ‘Онъ долженъ быть приверженцемъ Опольскаго Князя или Вильгельма, который предварительно внесъ въ Буд двсти тысячъ червонныхъ за Польскую корону. Къ чорту весь этотъ торгъ! ничего изъ этого не будетъ, и это такъ врно, какъ то, что я шляхтичъ. Зачмъ было Лудовику располагать рукою Гедвиги и продавать ее заблаговременно?³². Мы выбрали ее въ Королевы: мы должны и мужа дать и ей.’ — ‘Друзья! пусть такъ голова моя покатится,’ вскричалъ другой пьяный шляхтичъ, бросая на полъ пустой кувшинъ: ‘если я допущу, чтобъ кто иной, кром Змовита, былъ нашимъ Государемъ.’

— ‘Змовитъ будетъ Королемъ вашимъ,’ отозвался третій. ‘Каждый изъ насъ собственнымъ имуществомъ отвчать будетъ Вильгельму за его золото, только чтобъ онъ отсталъ отъ нашей Гедвиги. Я знаю, какого, мужа ей надобно. Товарищи! за здоровье Змовита!’

— ‘Да здравствуетъ Змовитъ, Король Польскій!’ вскричали вс, бросая шапки вверхъ.

Между тмъ Довойна спокойно подкрплялъ свой силы, не обращая ни малйшаго вниманія ни на слова Ротмистра, ни на крикъ его товарищей. Иногда только, когда кто нибудь изъ собесдниковъ задвалъ его въ тснот, онъ посматривалъ значительно на свое оружіе, какъ бы предостерегая дерзкаго быть осторожне. Круговая чара продолжала переходить изъ рукъ въ руки: каждый выхвалялъ и медъ, и Змовита, разсуждая о сил его приверженцевъ и о щедрыхъ дарахъ деньгами и землею, которыя имъ общаны.

— ‘Для меня,’ сказалъ одинъ шляхтичъ: ‘было бы лучшею наградою, если бъ Змовитъ, сдлавшись Королемъ, пошелъ на Литву, для отмщенія этимъ язычникамъ, пожегшимъ наши поля и волости. Не столько мн жаль сгорвшаго дома и разграбленнаго имущества, какъ Ганки моей, которую они похитили! Мы ждали только святокъ, чтобъ сыграть свадьбу. Бдная двка! теперь, Богъ всть, что съ нею длается! Если бъ Король пошелъ въ Литву, то, можетъ быть, мн удалось бы отыскать ее, въ противномъ случа я жегъ бы все и убивалъ всхъ, такъ какъ они здсь жгли и убивали.’

— ‘Одинъ ли ты плачешь о своей невст?’ отозвался другой, ‘благодари Бога, что ты лишился ее, не будучи еще ея мужемъ, Кто изъ насъ не понесъ какой нибудь потери? Паны наши хотли было послать выкупъ, но они не спшатъ, а между тмъ наши жены и дти томятся у язычниковъ въ цпяхъ рабства.’

— ‘Не будемъ отчаяваться, товарищъ: Змовитъ отмститъ за насъ,’ сказалъ третій. ‘Да здравствуетъ Змовитъ, нашъ мститель!’

Разговоръ сей неожиданно перемнилъ веселость Ротмистра въ глубокую задумчивость. Онъ не участвовалъ въ угрозахъ и не исчислялъ потерь своихъ, но видно было, что воспоминаніе о Литовцахъ причиняло ему большую горесть. Онъ долго сидлъ на скамь молча, наконецъ, какъ бы желая насильно разсять грусть свою, онъ подошелъ къ Довойн:

— ‘Пріятель! теб не нравилось, что я заглядывалъ въ экипажъ твоей госпожи, а мн по нравится, что ты не пилъ за здоровье Змовита. Я присягнулъ бы, что ты его не любишь. Но что длать? Ты долженъ однако же выпить за здоровье Гедвиги. Гей! братья шляхта! здоровье Королевы!’

— ‘И любовь ея къ Змовиту,’ закричали нсколько человкъ.

Ротмистръ, выпивъ чару, налилъ ее снова, и поднесъ Довойн, но сей, все еще занятый остатками своего кушанья, не только не протянулъ руки для принятія чары, но даже и не взглянулъ на Ротмистра.

— ‘Бери же, когда даютъ,’ сказалъ Стогнвъ.

— ‘Я не пью здоровья Гедвиги,’ отвчалъ Довойна…

— ‘Дерзкій! пей, или обнажай саблю,’ вскричалъ Ротмистръ.

— ‘Драться, изволь, но пить не стану.’

— ‘Эдакой неповоротливый медвдь! пей или не пей, для насъ все равно, но вставай, когда мы пьемъ,’ вскричалъ одинъ воинъ, поднимая свою саблю. ‘Или ты не слышишь, что мы пьемъ за здоровье Королевы? Вставай сейчасъ, или голова твоя повалится подъ скамью.’

— ‘Замолчи! Не вызывай волка изъ лса,’ отвчалъ грозно Литовецъ, ‘Можешь пить, чье хочешь здоровье, какъ теб угодно: но знай, что я всегда мъ сидя. Если же ты имешь ко мн дло, то обожди, пока я перестану сть.’

— ‘Это какой-то чужеземецъ!’ говорили иные. ‘Объ закладъ бьюсь, что это Ополецъ шпіонъ, а спрятавшаяся въ рыдван госпожа его чушь ли не самъ Опольскій Князь, который хочетъ тайно пробраться въ Краковъ. Товарищи! недопустимъ шутить надъ нами.’

— ‘Онъ врно лазутчикъ. Два дня тому назадъ, какъ онъ допытывался у всхъ, нельзя ли въ чемъ обвинить Гедвигу.’

— ‘Что? онъ смлъ сомнваться въ невинности Гедвиги?’ спросилъ Ротмистръ. ‘Подождите, я ему сейчасъ докажу, какова наша Королева. Гей! кто ты таковъ? скажи свой гербъ и оправдывайся, иначе будешь повшенъ безъ суда,’ вскричалъ Стогнвъ, бросая къ ногамъ Литовца желзную перчатку.

— ‘Ляхи!’ отвчалъ Довойна, вставая съ своего мста: ‘я чужеземецъ, не знаю вашихъ гербовъ, мой гербъ есть сей мечь, имя мое Довойна’ —

Какъ искра воспламеняетъ порохъ, такъ слова Довойны воспламенили Поляковъ. Глаза ихъ заблистали дикою радостію, и, окруживъ его, они кричали:— ‘Ахъ! такъ это ты, Довойна! тотъ жестокій Литовецъ! тотъ, кто разграбилъ наше имущество, истребилъ столько народа! И ты осмлился явишься въ сихъ развалинахъ, чтобъ насытить взоръ свои ужаснымъ зрлищемъ своей жестокости? Тотчасъ, тотчасъ мы съ тобою раздлаемся!’ кричали вс, обнажая сабли.

— ‘Выслушайте меня!’ сказалъ Довойна. ‘Я не знаю, кто таковъ вашъ Змовитъ, не знаю также ни вашего Опольца, ни Вильгельма, знаю только, что есть одна несчастная Полька, которая жалуется на вашу Гедивгу, и пока она будетъ лить слезы, дотол я не могу сказать, что Гедвига есть совершенна, кто же растолкуетъ слова мои въ дурную сторону, тотъ пусть раздлается со мною съ оружіемъ въ рукахъ.’

— ‘Я прежде! я прежде! Стогнвъ! Позволь мн проучишь его!’ кричали вс наперерывъ.

— ‘Подождите!’ отвчалъ Ротмистръ. ‘Насъ много, а онъ одинъ. Въ самомъ ли дл ты тотъ самый жестокосердый Литовецъ, столько пролившій нашей крови? похитившій женъ нашихъ и дочерей?’

— ‘Это я,’ смло отвчалъ Довойна.

— ‘Отдай оружіе: ты мой плнникъ.’

— ‘Совсмъ нтъ! Довойна никогда не бывалъ плнникомъ, да плнныхъ никогда и не берутъ въ мирное время. Если теб не удалось поймать меня на войн, то не поймаешь и теперь, если же теб хочется моего оружія, то прежде долженъ побдишь меня.’

— ‘Согласенъ,’ сказалъ Стогнвъ. ‘Хотя бы я могъ обезоружить тебя силою, и хотя ты не стоишь того, чтобъ я сражался съ тобою, но я хочу собственною рукою наказать тебя за вс бдствія, намъ нанесенныя. Готовься!’

— ‘Еще одно слово,’ сказалъ Литовецъ. ‘Со мною детъ знатная Полька, бывшая моею плнницею: ея безопасность для меня дороже жизни. Я везу ее къ отцу. Быть можетъ, я погибну, посему дай мн шляхетское слово что отправить ее домой съ честію.’

— ‘Желаніе твое будетъ исполнено. Я даю слово: она не встртитъ нималйшей непріятности.’ —

Тогда Литовецъ, выступивъ впередъ, приказалъ Татарину поднять перчатку, надлъ шлемъ, и взялъ мечь. Стогнвъ, въ порыв гнва, бросился на Довойну, но тотчасъ почувствовалъ, съ кмъ иметъ дло. Литовецъ, тяжело вооруженный, не могъ дйствовать такъ свободно, какъ Полякъ, на коемъ былъ только легкій стальной панцырь, однако жъ онъ удачно уклонялся отъ направляемыхъ на него ударовъ. Товарищи Ротмистра увеличивали гнвъ его, поощряя къ сильнйшему нападенію, Татаринъ, стоя сзади, поощрялъ съ своей стороны Литовца къ мужественной защит. Хозяинъ дома, видя, что дло заходишь далеко, и можетъ кончишься пролитіемъ крови, въ испуг побжалъ къ Елен, и увдомилъ ее объ опасности, въ которой находился ея проводникъ. Отложивъ всю свою робость, она вошла въ комнату и изъявила удивленіе, что люди, обязанные блюсти порядокъ и общественную безопасность, сами смютъ обижать прозжихъ.

Довойна тотчасъ бросилъ, мечь къ ногамъ своего противника, и остановился предъ нимъ, какъ бы ожидая смертельнаго удара. Изумленной Рощмцстръ сперва не зналъ, на что ему ршиться, наконецъ онъ Склонилъ оружіе и съ удивленіемъ смотрлъ на двицу. Ея прекрасный стадъ, повелительный голосъ, а наипаче, слпое послупіаніе, внезапно угасили, въ немъ духъ мщенія.

— ‘Простите, сударыня, если мы насъ оскорбили. Но кого имю счастіе видть?’ спросилъ чрезъ мину ту Стогнвъ.

— ‘Елену Габданкъ,’ отвчала двица.,:

— ‘Дочь, почтеннаго Старосты?’

— ‘Да,’ сказала Елена.

— ‘Всепокорнйше прошу извиненія за безпокойство, которое я сдлалъ вамъ. ‘—

Обрадовавшись, что избавила своего рыцаря отъ опасности, Елена приняла на себя обыкновенный свой веселый видъ, который былъ всегда такъ привлекателенъ, и разсказала Стогнву подробности своего плна въ Литв, прибавила, что она много обязана Довойн, который самъ везетъ ее къ отцу, и что вс Литовскія плнницы возвращаются въ отечество. Послднее сіе извстіе было очень пріятно Ротмистру, который во время Литовскаго набга также понесъ значительную потерю. Тмъ временемъ, чтобъ заслужить хорошее о себ мнніе Елены, онъ всячески старался угождать ей: ибо зналъ силу Габданка, и давно искалъ случая преклонить его на сторону Княза Змовита. Товарищи Стогнва, видя покорность своего начальника, должны была въ поступкахъ своихъ согласоваться съ нимъ, и уже начинали ласкове обращаться съ Довойною, но гордый Литовецъ не искалъ ихъ дружбы, и громко объявилъ Ротмистру, что, коль скоро отвезетъ Елену къ отцу, немедленно явится къ нему для доставленія удовлетворенія, и потому перчатку его беретъ съ собою.

Елена, желавшая какъ можно скоре обнять отца своего, собиралась хать дале, и уже садилась въ экипажъ, какъ увидла толпу спшившихъ къ ней женщинъ. Это была часть плнницъ, возвращавшихся изъ Литвы, узнавъ издалека ея экипажъ, он еще разъ захотли поблагодарить ее за освобожденіе отъ плна. Сколь же велико было изумленіе и радость ихъ, когда одна изъ нихъ нашла въ Ротмистр своего мужа? Другія между товарищами его находила отцевъ или родственниковъ своихъ, и даже Ганка встртила жениха своего. Стогнвъ, въ восторг радости, не находилъ словъ достойно возблагодарить Елену за возвращеніе ему любезной супруги, вновь просилъ у нея извиненія за непріятности, коихъ онъ былъ причиною, и, подавая Довойн руку въ знакъ искренней пріязни, просилъ его о возвращеніи перчатки. Литовецъ не противился миру, обнялъ Стогнва, возвратилъ ему перчатку, и вмст съ нимъ запилъ все горе. Столько исполнившихся надеждъ, столько радостей, столько взаимныхъ, нжныхъ увреніи, наполнили сердце Елены новою печалію, которую ничто уже не могло разсять. Отвращая взоры отъ сей трогательной картины, она приказала скоре хать, оставивъ даже и Довойну, которому такъ понравилось общество новыхъ знакомцевъ, что онъ едва усплъ догнать Елену на второмъ ночлег.

ГЛАВА X.
Печальный гость.

Елена, почти чудеснымъ образомъ избавленная отъ рабства и многихъ опасностей, съ нетерпніемъ приближалась къ дому отца своего. Блинъ, его имніе, было не далеко. Уже миновала она песчаное прибрежье Вислы, уже зеленыя долины, холмы, поросшіе молодымъ ясенемъ, луга, рощи, ручейки, все, что представлялось взорамъ, казалось, говорило ей, что она находится на родин. Надежда обнять вскор престарлаго родителя, вытснила изъ сердца вс другія чувства и замнила ихъ неописаннымъ удовольствіемъ. Наконецъ между густыми липами показался съ острою крышею и высокою башнею огромный домъ, коего дворъ окруженъ былъ, разнаго рода строеніемъ. Надъ мраморными воротами возвышался желзный гербъ Габдайка. Посреди двора находилась большая бесдка, обнесенная ршеткою, гд хранились щиты, мечи, копья и другіе военные снаряды. Надъ входомъ въ домъ, во впадин, стояло вызолоченное изображеніе Божіей Матери. По правую сторону дома была небольшая каменная церковь, за которою слдовали хозяйственныя строенія, по лвую баня, погреба и конюшни. Вс сіи строенія соединялись между собою и съ домомъ, крытою галлереею для удобнйшаго сообщенія. Довойна узналъ домъ, на который онъ напалъ за полгода предъ тмъ. Онъ видлъ вдали и ту самую гору, на которой не очень ласково обошелся съ монахами, допытываясь о скрытыхъ сокровищахъ. Сожалніе и стыдъ совершенно овладли имъ, и въ первый разъ въ жизни онъ почувствовалъ на себ холодный потъ. Елена замтила его смущеніе, и, догадываясь о причин онаго, старалась утшить его и уврила, что отецъ ея, изъ благодарности за возвращеніе дочери, приметъ его, какъ самаго дорогаго гостя.

Елена намревалась такъ войти въ домъ, чтобъ никто ея ее узналъ, и чтобъ прежде, всего обнять своего родителя, по намреніе сіе не удалось. У воротъ стояли два вооруженные гусара, которые и знакомыхъ не всегда безъ затрудненій впускали, видя же чужой экипажъ и при ономъ вооруженнаго воина, они воспротивились впуску онаго во дворъ. Посему Елена должна была открыться. Обрадованная стража немедленно отворила ворота и съ почтеніемъ пропустила ее и Довойну. Былъ вечеръ. Солнце уже заходило, и колоколъ домашней церкви призывалъ на вечернюю молитву. Елена, вышедъ изъ экипажа, тотъ часъ была узнана людьми. Старая ключница, первая особа при двор, нкогда нянчившая Елену, собиралась уже пть духовные гимны въ церкви, какъ узнала о прибытіи своей барышни, чудесно избавившейся изъ рукъ язычниковъ: молитвенникъ упалъ изъ ея рукъ, она бросилась къ своей питомиц, обнимала ее съ слезами радости, и, едва вря глазамъ своимъ, осыпала ее множествомъ вопросовъ, на которыя Елена не успвала отвчать. Нетерпливая дочь хотла тотчасъ бжать къ отцу, но ключница увдомила ее, что онъ за нсколько дней предъ тмъ отправился съ своимъ знаменемъ въ Краковъ, для принесенія поздравленія Королев, и возвратится не прежде, какъ недли черезъ дв. Опасаясь, чтобы въ отсутствіе ея родителя Довойна не подвергся какимъ нибудь непріятностямъ отъ сосдственной шляхты, не забывшей еще его жестокости, Елена поручила его конюшему, слугамъ же приказала, чтобъ о возвращеніи ея не разглашали: она желала обрадовать отца своего нечаянностію. Избавившись наконецъ отъ безконечныхъ распросовъ своей няни, и помстивъ въ церкви сундукъ съ привезенною ею утварью, она удалилась въ свои комнаты. Сердце ея наполнилось живйшею радостію, увидвъ тамъ все на своемъ мст, какъ было въ день ея похищенія. Горничная объявила ей, что Габданкъ приказалъ все оставить по прежнему, такъ какъ бы она не была въ отсутствіи, что онъ ежедневно посщалъ ея комнаты, полагаясь на милосердіе Божіе, что дочь его будетъ возвращена ему. Растроганная Елена поверглась предъ иконами, благодаря Провидніе за, исполненіе надеждъ своего родителя, и въ первый разъ въ. теченіе полугода почувствовала совершенное душевное спокойствіе.

Наконецъ, по истеченіи нсколькихъ дней, вечеромъ, въхалъ на дворъ Габданкъ съ отрядомъ своихъ гусаръ. Не зная ничего о дорогой гость, онъ вошелъ съ печальнымъ видомъ въ свою комнату, желая какъ можно скоре избавиться отъ тяжелой брони и шлема, которые въ его лта начинали уже быть тяжелыми.

— ‘Гей, малый, разстегни мн панцырь и возьми мое оружіе,’ закричалъ онъ Гермку.

Огонь въ камин чуть свтился. На призывъ Габданка является Елена, и начинаетъ разстегивать панцырь и снимать нарамники.

— ‘Отъ чего у тебя такъ дрожитъ рука?’ спросилъ вспыльчиво старикъ! ‘Мешкаешь, какъ будто не за свое дло взялся. Прежде всего сними нагрудникъ, который такъ безпокоитъ меня. Ужъ я сказывалъ, чтобъ не подавать мн никогда этой Дамассковой брони: она тяжела для меня.’ —

Тмъ временемъ огонь въ камин разгорлся, и Габданкъ въ слуг своемъ узналъ двицу. Можетъ быть, онъ не открылъ бы тотчасъ своей ошибки, еслибъ дочь его умла лучше притвориться.

‘Батюшка!’ вскричала Елена, бросясь въ объятія старика.— Тщетно старались бы мы описать картину семейственнаго счастія. Благополучный старецъ рыдалъ отъ Восхищенія, безпрестанно прижимая къ груди своей дочь и поднимая руки къ небу въ знакъ благодарности. За первымъ восторгомъ послдовали тысячи вопросовъ, на кои Елена отвчала со всею подробностію., и не забыла увдомишь отца, что она возвращеніемъ своимъ обязана великодушію Довойны, что онъ, сожаля о своихъ поступкахъ, самъ препроводилъ ее домой, въ надежд получить прощеніе. Счастливый старецъ послалъ немедленно за Довойною, привтствовалъ его очень ласково и благодарилъ отъ искренняго сердца. Литовецъ, не ожидавшій столь благосклоннаго пріема, крайне удивлялся таковому великодушію, помня, сколько онъ причинилъ горести Габданку, и чувствуя въ полной мр вою гнусность своихъ поступковъ, онъ отдавалъ ему свое оружіе признавая себя рабомъ его, но Габданкъ не хотлъ помнишь обидъ: онъ былъ слишкомъ счастливъ, чтобъ искать мщенія. Посему онъ не принялъ отъ Довойны оружія, а объявилъ ему, что считаетъ его самымъ дорогимъ гостемъ у себя въ дом.

Габданкъ не ограничился самъ своимъ счастіемъ: онъ имлъ родственниковъ И друзей, съ которыми желалъ раздлить свою радость. Таковъ былъ обычай древнихъ народовъ Славянскаго племени, которые и веселіе и печаль длили пополамъ съ сосдями и друзьями. И потому счастливый отецъ, слдуя примру предковъ, разослалъ въ разныя стороны съ приглашеніемъ на: пиръ. Къ назначенному дню съхалось множество Пановъ съ женами и дочерьми, и конечно собраніе было быгораздо многочисленне, если бы нкоторые, по случаю коронаціи Королевы, не находились въ отсутствіи. Вс полагали, что Габданкъ намренъ торжествовать вступленіе на престолъ Гедвиги, и спшили участвовать въ общемъ восторг, но когда увидли виновницу праздника, прекрасную Елену, которую считали уже погиб* шею, вс гости еще живйшей предались радости.

Въ собраніи семъ не послднее мсто занималъ Литовскій рыцарь. Гости, слдуя примру хозяина, оказывали ему уваженіе. Каждый такъ ласково обходился съ нимъ, какъ будто Довойна не подалъ ни малйшаго повода къ неудовольствію, напротивъ того, знатнйшіе Паны наперерывъ старались показать, что они умютъ цнить его мужество. Довойна смотрлъ на все сіе съ величайшимъ удивленіемъ, прославлялъ великодушіе Поляковъ и не могъ насытить взоровъ своихъ величественностію ихъ осанки и пріятностію обращенія. Богатая и красивая одежда. Поляковъ приводила его въ восхищеніе.

Довойна замчалъ, что Габданкъ вс свои поступки располагалъ по вол своей дочери. Привыкши въ Литв видть двицъ взаперти, покорными, кроткими, онъ крайне удивлялся поведенію Елены, и не могъ безъ соблазна видть, что здсь все покоряется ея велніямъ. Въ самомъ дл, добрый Габданкъ, занятый единственно своею дочерью, слпо исполнялъ вс ея прихоти, что самое сдлало ее нсколько гордою и поселило въ характер ея твердость, которою она очень разительно отличалась отъ прочихъ двицъ. Изъ сего Довойна заключилъ, что ему должно, какъ можно боле угождать ей, будучи увренъ, что если удастся понравиться дочери, то отецъ ея врно не станетъ ей противорчить.

Въ то самое время, какъ молодежь веселилась, а двицы хотли начать танцы, объявлено о прибытіи Сендомирскаго Воеводы, Фирлея Яновецкаго. Извстіе сіе произвело большую суматоху. Знатнйшіе изъ гостей считали обязанностію изъявить ему почтеніе, и по общей суетливости видно было, что прізжій былъ знаменитаго сана. Габданкъ вышелъ на дворъ для встрчи гостя, и вскор ввелъ въ комнаты человка не молодыхъ лтъ, который съ ласкою и привтливостію здоровался со всми, окружавшими его постителями, въ обращеніи которыхъ совсмъ не замтно было ни низости, ни лести: изъ чего должно заключить, что Воевода умлъ снискать общее, искреннее уваженіе. Не взирая однако жъ на общую радость, причиненную пріздомъ сего почтеннаго старца, Фирлей, казалось, не очень былъ веселъ: даже въ одежд его и прибывшихъ съ нимъ дворянъ было что-то печальное. Вскор подошла къ нему Елена. Поступь ея была не такъ свободна, какъ обыкновенно. Фирлей, посмотрвъ на нее взоромъ, въ которомъ удовольствіе, по видимому, мшалось съ горестію, всталъ, пожалъ ее за руку, поцловалъ въ чело, и въ трогательныхъ выраженіяхъ поздравлялъ отца съ возвращеніемъ дочери, потомъ посадилъ Елену возл себя и занялся ею одною.

Съ пріздомъ такого почтеннаго гостя, молодые люди потеряли надежду провести время въ танцахъ. По сему самому не вс радовались посщенію Фирлея, но, видя почтительность къ нему хозяина, и что Елена, предметъ ихъ ласкательствъ и угожденій, безпрестанно имъ только занималась, они должны были сообразоваться съ обстоятельствами. Габданкъ, только что возвратившійся изъ Кракова, гд во время коронаціи онъ исправлялъ должность перваго Сенатора, зналъ вс подробности сего важнаго событія, и потому, прерывая молчаніе, сказалъ Фирлею:

— ‘Мы надялись видть и васъ, Воевода, въ Краков: въ замк были приготовлены покои для вашего помщенія, конечно, важныя причины помшали вамъ быть тамъ. Ея Величество Королева съ удовольствіемъ возобновила бы знакомство съ вами.’

— ‘И я располагалъ,’ отвчалъ Воевода: ‘явиться къ Ея Величеству для предложенія ей моихъ услугъ, но, по причин слабости здоровья, случилось иначе. Любезный сосдъ! твои Блинъ для меня то же самое, что Краковъ. Не имю ли я счастія видть здсь дочь твою, нашу милую Елену? Королева, можетъ быть, приняла бы меня не такъ радушно, какъ вы приняли. И не удивительно. Правда, что за восемь лтъ предъ симъ, привезши сына своего въ Венгрію, ко Двору блаженной памяти Короля Лудовика, я имлъ счастіе представляться Принцесс, и нсколько разъ разговаривать съ нею, лыцу себя надеждою, что мн удалось даже снискать ея благоволеніе, но это было такъ давно: Княжна тогда была еще почти ребенкомъ, я не узналъ бы ея теперь, и она едва ли бы припомнила меня. Но вы, видвшіе ее на трон, скажите: какъ ей нравится Королевство наше, разстроенное толикими бдствіями?’

— ‘Кажется,’ сказалъ Габданкъ: ‘что она и душею и сердцемъ прилпилась къ нему. Любимое ея занятіе состоитъ въ совщаніи съ Панами. Она охотно выслушиваетъ совты, замчанія, съ доврчивостію распрашиваеть обо всемъ, и научается, словомъ: каждую минуту посвящаетъ для пользы народа.’

‘Да будутъ благословенны слова ваши!’ отвчалъ Фирлей. ‘Что касается до меня, то, отдавая полную справедливость прелестямъ Гединги, думаю, Что лучше было бы для насъ, если бъ Ея Величество не была такою красавицею.’

— ‘Какое странное желаніе!’ отозвалась одна изъ дамъ.

— ‘Право такъ,’ сказалъ Воевода. ‘Можетъ быть, что красота ея привлечетъ нкогда на тронъ Польскій самаго лучшаго Короля, можешь статься, что прелести ея будутъ залогомъ новаго могущества и счастія народа, но пока это наступитъ, сами увидите, сколько бдная Польша потерпитъ отъ Князей, домогающихся руки ея. Змовитъ, оскорбленный холодностію Гедвиги, изливаетъ мщеніе свое въ Великой Польш, пустошитъ оную огнемъ и мечемъ, покоряетъ замки, и народъ длитъ на партіи. Опольскій Князь, забывъ, что связанъ уже супружескими узами съ сестрою Змовита, и не могши устоять противъ очаровательныхъ прелестей Гедвиги, презираетъ слезы добродтельной супруги, и, простирая права свои къ трону, оружіемъ домогается руки ея. Шуринъ Гедвиги, Маркграфъ Сигизмундъ, тотъ высомрный молокососъ, предположивъ овладть Польшею и присоединить Оную къ Венгріи, за то, что мы, узнавъ его характеръ, выгнали изъ. Государства, возмущаетъ Мазовію, разоряетъ имнія, и, полагаясь на помощь отца, Императора Карма, надется, еще при жизни жены получить право наслдованія престола. Князь Поморскій равномрно ищетъ руки Гедвиги. А Бодганта, глава Польскаго Духовенства, возложившій на главу ея Киролевскій внецъ, считая себя въ прав избрать ей супруга, возбуждаетъ, къ непріязненнымъ дйствіямъ и Сигизмунда, и Змовита. Словомъ, несчастная красота Королевы повергла Государство въ ужасныя бдствія, и, можетъ быть, сдлаетъ изъ онаго другую Трою.’

— ‘Что Гедвига красавица и нравится столькимъ Князьямъ’, сказала одна изъ дамъ: ‘въ томъ не ея вина. Оставаясь врною избранному отцемъ ея, Герцогу Рагузскому, она съ сожалніемъ смотритъ вс несчастія, причиняемыя жестокостію Князей, которые ищутъ руки ея. Правду сказать, вы саму, господа, виноваты, не соглашаясь на бракъ ея. Ваша нершительность въ выбор, ваше вредное отлагательство, суть главною виною всхъ бдствіи. Вы собираетесь для совщаніи, однихъ искателей отвергаете, другихъ обнадеживаете, и тмъ усиливаете зло. Что касается до Архіепископа, онъ уже достаточно вознагражденъ за свое сватовство: ибо, когда, оставивъ Сигизмунда, присоединился къ партіи Змовита, то противная сторона разорила вс его имнія. Извстно всмъ, что Королева, узнавъ о намреніи Змовита похитить ее силою на пути изъ Венгріи въ Краковъ, крайне огорчилась преступною его дерзостію, и объявила Архіепископу, что какой человкъ не только дружбы ея, но даже и уваженія’ не стоитъ.’

— ‘Однакожъ,’ сказалъ Воевода, ‘Змовитъ за отреченіе отъ искательства руки Королевы получилъ отъ нее обязательство на десять тысячъ копъ Пражскихъ грошей, и въ обезпеченіе сего долга, вступилъ во владніе Куявіею.’

— »Запись сію,’ отозвался одинъ изъ Пановъ: ‘получилъ онъ за возвращеніе замковъ и городовъ, взятыхъ имъ въ великой Польш, а не за отреченіе отъ руки Королевы, хотя впрочемъ искательство его нисколько неудивительно: ибо Змовитъ, какъ потомокъ Пяста, могъ имть нкоторое право на вашъ тронъ.’

— ‘Но для чего бы,’ сказала Елена: ‘не выдать Гедвиги за Герцога Рагузскаго? Герцогъ Вильгельмъ никакихъ бдствій не причинилъ еще для Польши, напротивъ того, онъ обладаетъ всми достоинствами, могущими обезпечить ея благополучіе.’

— ‘Герцогъ Вильгельмъ,’ отвчалъ кто-то: ‘любитъ Гедвигу, но Поляковъ не терпитъ.’

— ‘Замтилиль вы, Паны, сказалъ Габданкъ: ‘какъ Королева была растрогана, когда Архіепископъ возлагалъ на нее корону. По окончаніи священнаго намащенія, первый взоръ бросила она на Вильгельма, который вдалек, за другими ея поклонниками, стоялъ подъ каедрою, погрузясь въ глубокую печаль.’

— ‘Бдный Нмчикъ,’ сказалъ нкто: ‘старается, каждому угождать, но каждый, подымая носъ, кажется, говоритъ ему: посмотримъ. Положеніе его должно быть самое непріятное. Одинъ только Панъ Подкоморій ³⁵ держитъ его сторону, но покровительство сіе не много ему поможетъ.’

— ‘Бдная и Гедвига!’ сказала одна дама: ‘сколько у нее отцевъ, опекуновъ, сватовъ и воздыхателей: при всемъ томъ она совершенная сиротка! Любопытно знать: кому, наконецъ достанется рука ея. Мн кажется, что Герцогъ Вильгельмъ, уже тмъ самымъ, что умлъ снискать любовь, иметъ право на ея руку: ибо не должно забывать, что и Королевы родятся съ такими же сердцами, какъ и вс женщины.’

— ‘Сударыня,’ отозвался бывшій тамъ Епископъ: ‘молодость Королевы нашей, благодаря Богу, даетъ намъ еще довольно времени разсудишь, кто возвратитъ Польш драгоцнный родъ Пястовъ.’

— ‘А между тмъ,’ сказалъ Фирлей: ‘поклонники ея прелестей будутъ грабить и жечь Польшу.’

— ‘Мы вооружимся на ея защиту,’ вскричалъ одинъ молодой человкъ. ‘Королев теперь шестнадцать лтъ: и такъ еще не ушло время для избранія ей супруга.’

— ‘Тогда,’ отвчали дамы: ‘вы уже конечно не будете столько затрудняться въ выбор, но что будетъ съ бднымъ Вильгельмомъ?’

— ‘Онъ между тмъ можетъ снискивать расположеніе нашей Гедвиги.’

— ‘Нтъ!’ сказалъ Фирлей, ‘напрасно было бы такъ долго испытывать сердца ихъ. Если Провидніе предопредлило соединишь ихъ, то народъ не замедлитъ изъявить на то свое согласіе, если же Богу союзъ сей не угоденъ, то и это мы скоро узнаемъ. Какъ бы то ни было, но признаюсь, что между всми соперниками я не вижу еще моего Государя.’

— ‘Знаете ли, сколько сокровищъ привезла съ собою Королева?’ спросилъ нкто. ‘Свита Гедвиги ежедневно блещетъ новыми драгоцнностями, хотя сама она очень просто одвается. Любо смотрть, но страшно, чтобъ роскошь не заразила нашего народа.’

— ‘Не бойтесь,’ отвчалъ Епископъ: ‘Королева сокровищами своими длится съ Богомъ: церкви украшаются уже ея щедрыми дарами ³⁶.’

— ‘Но что всего смшне,’ сказала одна изъ дамъ: ‘то это громкій въздъ посольства Крестоносцевъ, которое, какъ говорятъ, отправилось ни съ чмъ.’

— ‘Вы, сударыни,’ отвчалъ Фирлей: ‘считаете это посольствомъ, а я злодйскимъ шпіонствомъ. Крестоносцы догадались, что супругъ Гедвиги будетъ герой, который не замедлитъ смирить ихъ гордость, и такъ, заботясь о своей польз, они прізжали освдомиться о длахъ нашихъ, и я увренъ, что въ выбор Короля они не откажутся участвовать.’

‘Но они не много выиграли пріздомъ своимъ въ Краковъ,’ сказалъ Габданкъ. ‘Слухъ носился, что Ея Величество Королева не только не приняла присланныхъ отъ Магистра подарковъ, но даже не дозволила посламъ его и жить въ замк.’ —

Въ сихъ и симъ подобныхъ разговорахъ летло время, но Воевода все былъ мраченъ: казалось, душа его жестоко страдала. При наступленіи вечера, Фирлей собрался хать, и съ такою поспшностію оставилъ Блинъ, какъ будто дома ожидали его самоважнйшія дла. Когда же на третій день и прочіе, гости разъхались, и въ Блин никого не оставалось чужаго Довойна, желая узнать о своей участи, и выбравъ удобную пору, съ свойственною ему смлостію,— приблизился къ Габданку и сказалъ:

— ‘Гостепріимный Ляхъ! мн хорошо жить у тебя, если теб случится быть въ моемъ Литовскомъ помсть, постараюсь, чтобъ и теб было хорошо: ибо хоть ты и знатенъ между своими, но и я въ Литв не безъизвстенъ. У Тебя есть села и города, у меня земли втрое больше твоего, наконецъ, если ты много значишь у своей Королевы, то и мой Государь, Ягелло, довольно меня уважаетъ. Послушай: мы, Литовцы, такіе же люди, какъ и вы: отдай, мн Елену, если ты меня не презираешь.’ —

Габданкъ, извщенный уже дочерью о любви Довойны, не изъявилъ никакого удивленія на его предложеніе, и хотя не желалъ входить такъ скоро съ нимъ ни въ какія обязательства, предпочитая благополучіе своей дочери всему на свт, однако жъ, не желая отказомъ огорчить того, кому обязанъ возвращеніемъ Елены, онъ такъ отвчалъ:

— ‘Не сомнваюсь, храбрый Довойна, что дочь моя была бы съ тобою счастлива. Мн извстна знаменитость твоего рода и твои личныя достоинства, но мы не успли еще такъ коротко ознакомиться, чтобы могли входить въ столь тсныя связи. По нашимъ обычаямъ, храбрый Довойна, молодой человкъ, долженъ прежде всего снискать расположеніе двицы, и потомъ уже просить у родителей ея руки. Ежели успешь понравиться моей дочери, тогда, можеть быть, и я соглашусь. Но я предвижу одно важное препятствіе, которое, не смотря даже и на взаимность моей дочери, не поможетъ теб. Ты не признаешь Бога нашего.’

— ‘Не признаю,— потому, что никто отъ меня того не требовалъ. Впрочемъ, это для меня не такъ будетъ трудно.’

— ‘Послушай же моего совта,’ сказалъ Габданкъ. ‘Въ Литву теб не зачмъ спшить: будь моимъ гостемъ, учись правиламъ нашей вры, привыкай къ законамъ и обычаямъ нашимъ, надюсь, что со временемъ дочь моя не будетъ противиться твоему желанію, а я не откажу Теб въ моемъ благословеніи.’—

Довойна поблагодарилъ за искренность, расположился надолго въ дом Габданка, и во всемъ слпо слдовалъ его совтамъ. Между тмъ, какъ Он ждетъ исполненія своихъ надеждъ, возвратимся въ Литву и посмотримъ, что тамъ длается.

ГЛАВА XI.
Чудное явленіе.

Образъ жизни Тройдана въ храм Знича почти не перемнился со времени облеченія его въ одежду жреца. Будучи всегда услужливымъ, прилежнымъ, строгимъ къ самому себ, онъ стяжалъ Общее уваженіе своихъ товарищей, а примрная набожность до такой степени прославила его, что народъ, въ различныхъ своихъ надобностямъ, прибгая съ просьбами къ вратамъ, храма, его одного требовалъ, и только его отвтами оставался доволенъ. Но сія общая любовь къ нему и достойные подражанія его поступки, не могли снискать ему расположенія начальника, напротивъ того, онъ очень недоволенъ былъ славою юноши, о которомъ похвалы слышались повсюду. Предвидя, что именитость Тройдана скорыми шагами поведетъ его къ высшимъ достоинствамъ, а со временемъ можетъ лишить и его давно ожидаемой степени Кривекривейты, онъ мучился тайнымъ безпокойствомъ, и хотя изрдка улыбался ему, но сквозь сію принужденную улыбку невольно проглядывала величайшая ненависть. Злоба его усилилась еще боле съ того времени, какъ верховный жрецъ, при посщеніи храма, въ присутствіи всего народа и жрецовъ, изъявилъ Тройдану благодарность, и съ несказанною радостію благодарилъ боговъ за дарованіе алтарю столь усерднаго слуги.

Громкія похвалы и благодарность могли бы инаго юношу, мене благоразумнаго, сдлать гордымъ и дерзскимъ противу своего начальника, но Тройданъ, всегда тихій, скромный и послушный, длалъ только то, чмъ могъ заслужить его вниманіе. Но явно, неумолимое нерасположеніе Ербута начинало выводить его изъ терпнія, и хотя, онъ не дозволилъ себ, нималйшей жалобы, но, съ нкотораго времени, стали замчать большую перемну въ его здоровь. Товарищи его, полагая, что зависть Ербута причиною его страданій, всячески старались развлекать его, но Тройданъ, терзаемый безпокойствомъ совсмъ другаго рода, не могъ пользоваться утшеніемъ, Ему, хотлось имть друга, который бы умлъ понять и раздлить его страданія, но боясь ввриться юнош, и опасаясь, чтобъ не измнить самому себ въ минуту откровенности, онъ счелъ лучшимъ молчать, и не подвергать опасности будущаго своего жребія.

Между молодыми людьми, посвятившими себя на службу богамъ, находился одинъ жрецъ, коего возрастъ, образъ мыслей и кротость нрава боле прочихъ привязывали къ Тройдану, Явпутъ, принимая участіе въ страданіяхъ своего пріятеля, уважалъ его тайны, не смотря на то, что ему хотлось бы постигнуть оныя и, по возможности, утшить его, но онъ не безпокоилъ его докучливымъ любопытствомъ, и довольствовался знаніемъ того, что ему доврялъ самъ Тройданъ. Внимательная упредительность сія не скрылась отъ него: онъ еще боле полюбилъ Явнута, и безпрестанно доказывалъ ему свою благодарность и довріе. Разговоры ихъ, въ удаленіи отъ свта, не могли быть ни утшительны, ни разнообразны. Тройданъ изъ осторожности не хотлъ говорить нечего посторонняго, однакожъ, когда заходила рчь о военномъ искусств, а, наипаче когда онъ принужденъ былъ, разсказывать подвиги рыцарей, служащихъ для славы прекраснаго пола, тогда уста его разверзались, онъ забывалъ о томъ, гд находился, слова лились ркою и рисовали самыми плнительными красками предметы сей службы, самой чистой и непорочной, заключающей въ себ одн только радости. Явнутъ слушалъ тмъ съ большимъ удивленіемъ, что женскій полъ извстенъ былъ ему, какъ слабый, зависимый отъ мужчинъ, ограниченный въ своихъ желаніяхъ, скромный и не имющій почти никакого вліянія на дла другаго пола. Наипаче не мигъ онъ понять, для чего юноша, столь чувствительный къ прелестямъ, предпочелъ проводить жизнь, свою лучше въ стнахъ храма, нежели служить для славы тхъ существъ, коихъ добродтели описывалъ съ такимъ жаромъ.

— ‘Ничего не понимаю,’ сказалъ онъ однажды Тройдану: ‘но думаю, что женщина бываетъ или смшна или несносна, когда сама отъ себя зависитъ. Посмотри на Аксену: хотя и сестра Князя, но она ни мужчина, ни женщина, и именно отъ того, что выросла на своей вол.’

— ‘Однакожъ,’ отвчалъ Тройданъ: ‘я слышалъ, что дочь нашего Кривекривейты также выросла на своей вол, знаетъ свтъ и везд бываетъ съ отцемъ, но ее называютъ образцемъ скромности.’

— ‘Что Поята хороша и скромна, то это дло другое. Или не знаешь, что она происходитъ отъ крови боговъ: слдовательно, если бы и хотла испортишься, то не можетъ. Довойна служитъ теб живымъ примромъ: пока не угождалъ женщинамъ, былъ мужественъ и за побудимъ, коль же скоро дозволилъ владть собою ‘плнниц, то сдлался слабымъ и ни къ чему неспособнымъ.’

— ‘Не врь этому, пріятель,’ отвчалъ Тройданъ.’ Мужество его не угасло: любовь только дала этому иное направленіе. Ручаюсь, что онъ не будетъ уже боле ни наздникомъ, ни хищникомъ, но когда отечество потребуетъ его помощи, то мужество его окажется вдвое сильне. Какъ думаешь: раздляетъ ли, съ нимъ его чувства та прелестная плнница?’

— ‘Не думаю, чтобъ волшебницы въ состояніи были раздлять, человческія чувствованія. Я, очень сожалю объ немъ: ибо если тамъ Поляки не убьютъ его, то она сама, рано или поздно, сорветъ ему голову.’

— ‘Да не по ея ли ходатайству отпущены и вс прочія плнницы?’ спросилъ Тройданъ.

— ‘Вс до одной, и очень хорошо, что такъ случилось. Разв это не волшебство, что Ягелло, завоевавшій Польшу, при вид одной Польки, до такой степени потерялъ умъ, что всмъ плнницамъ возвратилъ свободу? Ничего подобнаго не случалось, еще въ Литв..— Правду сказать, я и самъ, глядя на толпу сихъ плнницъ, боялся ихъ, и очень радъ былъ, услышавъ, что туча сія обратилась восвояси. Нкоторые изъ воиновъ, по примру Довойны, хотли послдовать за ними, но Князь, подъ смертною казнію, воспретилъ имъ сіе, теперь, говорятъ, они бродятъ, какъ полуумные, такъ ихъ обворожили прелести Полекъ. Замтилъ ли ты, какъ та гордая плнница, посмотрвши на насъ, такъ нечаянно лишилась чувствъ?’

— ‘Какъ же ты думаешь: что бы такое могло поразить ее столь сильно?’

— ‘Обыкновенно что: зло добра не терпитъ.’

— ‘Конечно, конечно такъ,’ повторялъ встревоженный Тройданъ, котораго замчаніе Явнута ввергло въ большую задумчивость. Чрезъ минуту онъ всталъ, и началъ прохаживаться по пустому храму. Углубившись въ разныя мысли, юноша вдоль и поперегъ ходилъ скорыми шагами по капищу, и приблизясь къ дверямъ и встртился неожиданно на порог съ одною изъ двухъ богато одтыхъ двицъ, которыя съ завшенными лицами, съ набожностію, входили въ храмъ, и такъ ее испугалъ, что она съ крикомъ отступила назадъ.

Хотя Тройданъ въ самомъ дл не былъ виновенъ въ испуг незнакомки, но звукъ ея голоса произвелъ въ немъ новое смущеніе. Между тмъ подруга ея смиренно приближалась, къ жертвеннику. Внокъ изъ свжихъ розъ украшалъ ея чело. Это была Аксена, пришедшая съ дружкою для принесенія предбрачной жертвы. Слуга несъ за нею въ корзин двухъ блыхъ какъ снгъ птуховъ, и положилъ ихъ на ступеняхъ алтаря, дружка остановилась въ сторон. Ербутъ, заблаговременно извщенный, о времени, въ которое Княжна придетъ въ храмъ, явился въ ономъ со всмъ причтомъ своимъ. Тройданъ между тмъ съ удивленіемъ разсматривалъ дружку, и чмъ боле всматривался въ нее, тмъ знакоме казались ему черты ея лица, наконецъ въ величайшемъ смущеніи онъ закрылъ лице руками, и уклонился за ближайшую колонну. Онъ хотлъ еще приблизиться къ незнакомк, еще взглянуть на нее, но неимлъ довольно мужества, чтобъ выйти опять изъ тни. Къ счастію, Ербутъ, занятый жертвоприношеніемъ, не обращалъ на него вниманіи. Ростъ двицы, ея скромность, красота, такъ живо представившаяся его воображенію, почти лишали его разсудка, и поражали его тмъ большимъ удивленіемъ, что онъ не могъ думать, чтобы извстная ему особа, по какому бы то ни было случаю, находилась въ такомъ мръ, которое не могло имть ни какого отношенія ни къ ея состоянію, ни къ предназначенію: при всемъ томъ, онъ почти не сомнвался, что точно ее видитъ предъ собою. На что бы онъ не согласился въ ту минуту, чтобы поднять легкое покрывало, сквозь которое, и безъ того довольно явственно проглядывали черты прелестнаго лица ея, или чтобы услышать звукъ ея голоса! Но незнакомка, какъ, прекрасная статуя, недвижимо стоя въ нкоторомъ разстояніи отъ жертвенника, возсылала къ небу усердныя мольбы, и блистающія въ глазахъ ея слезы показывали, что она въ ту минуту занята была счастіемъ Аксены. Тройданъ измрялъ мысленно отдаленность ея жительства, допускалъ, вс случаи, могшіе заставить ее пріхать въ Вильно, протиралъ глаза, снова всматривался, и снова находилъ въ ней все знакомое. Наконецъ онъ ршился подвинуться впередъ, и началъ хладнокровне разсматривать ея прелести. Увренность его сдлалась еще сильне, когда онъ замтилъ, что незнакомка съ любопытствомъ начала заглядывать за колонну. Одежда ея, вовсе не принадлежавшая ея званію и стран, уменьшила нсколько его надежды, но онъ, обманывая самъ себя, хотлъ еще продолжать свои мечты, не смотря на то, что мало по малу онъ находилъ въ ней нкоторое несходство съ извстною ему особою, составлявшею все его счастіе.

По окончаніи жертвоприношенія, Аксена сняла съ головы внокъ, и, посмотрвъ съ чувствомъ на сіе украшеніе своего двства, съ, сожалніемъ возложила оный на жертвенникъ. Ербутъ янтаремъ и воскомъ усилилъ пламя, которое, освтивъ весь храмъ, казалось предвстіемъ благополучнаго союза Аксены. Хоръ жрецовъ восплъ гимнъ божеству, и двицы, вознеся руки къ небу, молились нсколько минутъ, и потомъ съ поспшностію удалились. Тройданъ слдовалъ взоромъ за незнакомкою, и, погрузясь въ новую задумчивость, разсуждалъ о прихотяхъ судьбы, которая и въ удаленіи отъ свта, не престаетъ длать его своимъ игралищемъ.

Посл ухода двицъ, подошелъ къ нему Явнушъ съ выраженіемъ лица веселость коего помрачена была заботливостію о друг.

— ‘И такъ, ты видлъ Княжну,’ сказалъ онъ ему: ‘сего воина въ женской одежд, которая предпочла Войдилу Князю Даніилу, теперь надобно еще теб увидть жениха ея. Вотъ видишь, до чего доходитъ женщина, предоставленная своей вол, въ другомъ мст свадьба сія конечно бы не состоялась. Но что это? не дурно ли было теб? что съ тобою сдлалось, что ты такъ прислонялся къ стн, когда Княжна приносила жертву? Ты и теперь еще дрожишь и блденъ, какъ Пеколо ³⁷. Тройданъ! что съ тобою? выйди освжиться воздухомъ: я за тебя побуду возл жертвенника.’

— ‘Полно, полно,’ отвчалъ Тройданъ, все еще смущенный. ‘Но скажи мн, кто такова дружка Аксены?’

— ‘Та, которую ты такъ сильно толкнулъ при ея вход? Славно же ты ей отрекомендовался. Она долго будетъ помнить тебя. Но успокойся, хотя особа ея священна, но она врно не станетъ, жаловаться на тебя.’

— ‘Явнутъ! заклинаю тебя, оставь свои шутки, и если ее знаешь, то скажи, какъ ее зовутъ?’

— ‘Такъ ты любопытствуешь знать ея имя? Но я длаюсь самъ еще любопытне отъ твоего любопытства. Конечно я знаю ее, да и кто жъ ея не знаетъ? Во-первыхъ, она знатная особа, о полученіи руки ея стараются первйшіе вельможи, но до сего времена еще никто изъ нихъ не усплъ обратить на себя ея вниманія, разсуди же, какъ ты счастливъ, что, желая видть тебя, она нарочно пришла сюда съ Княжною въ день твоей службы.’

— ‘Нарочно! можетъ ли это быть?’ спросилъ встревоженный юноша. ‘Ты убиваешь меня. Она хотла видть меня! Сейчасъ же я долженъ бжать отсел.’

— ‘Бжать? отъ одной двушки, которая не въ состояніи сдлать теб никакого зла? Тройданъ! ты находишься въ какомъ-то заблужденіи: она не можетъ быть тою, которую ты такъ сильно опасаешься. Успокойся, она не изъ числа тхъ страшныхъ Полекъ, это дочь нашего Кривекривейеты.’

— ‘Дочь Кривекривейеты!’ какъ будто пробудясь отъ сна, повторилъ Тройданъ. ‘Такъ это дочь Лездейки! но увренъ ли ты, что не ошибаешься? Ахъ, какъ же ты меня и успокоилъ, и поразилъ! Но не обманываешь ли меня? Если это Поята, то для чего же ей хотлось видть меня? Я съ нею вовсе не знакомъ.’

— ‘Странный вопросъ! Для того-то она и хотла узнать тебя, что ты съ нею незнакомъ. И дочь Кривекривейты такая же женщина, а он, какъ увряютъ, вс очень любопытны. Думаешь ли, что ей не извстно, кому храмъ одолженъ заведеннымъ здсь порядкомъ и знаменитостію? Старый Лездейко вритъ въ нее, какъ въ другаго Перкуна: она иметъ большое значеніе при Двор за свои добродтели и набожность, говорятъ даже, что Ягелло въ нее влюбленъ, но отецъ, какъ слышно, предназначаетъ ее тому, кто со временемъ поступитъ на мсто Кривекривейты.’

— ‘Такъ это была Поята! Что за случай! Поята!’ повторялъ Тройданъ, не могшій еще освоиться съ сообщеннымъ ему извстіемъ.— Пріятель его, видя, что онъ снова погрузился въ мечты, предоставилъ его самому себ, и занялся около жертвенника обязанностями своего служенія.

Конецъ первой части.

ПРИМЧАНІЯ

Къ 1-й ЧАСТИ.

1) Нельзя съ достоврностію утверждать, что древній туръ то же самое, что ныншній зубръ. Зубръ сей долженъ быть очень красивъ, ибо Гедиминъ приказалъ рога его обдлать въ золото, и вмсто чаши употреблялъ оные на пиршествахъ. Рдкость сія такъ высоко была цнима, что Гедиминовъ внукъ, Князь Витольдъ, поднесъ ее въ даръ Императору Сигизмунду, при свиданіи съ нимъ въ Луцк.

2) Фамилія Радзивилловъ происходишь отъ слова Rada, совтъ.

3) Зглища. Такъ назывались мста, на которыхъ сожигаемы были тла умершихъ.

4) Курганы, высокія могилы, сыпанныя въ намять рыцарей.

5) Жупанами назывались первйшіе вельможи.

6) Олгердъ въ первомъ супружеств имлъ Витебскую Княжну Юліану, и взялъ за нею Витебское Княжество. Отъ сего брака было у него шесть сыновей: Владиміръ Кіевскій, отъ котораго произошли Князья Слуцкіе, Здиславъ Подольскій, Лингвинъ Мстиславскій, Вигунтъ Трубщукскій, Константинъ Черниговскій и Чарторискій, и едоръ Сангушко, родоначальникъ Князей Ковельскихъ и Коширскихъ. Отъ втораго супружества съ Маріею, Княжною Тверскою, Олгердъ также имлъ шесть сыновей: Ягеллу, Скиргллу, Свидригайлу, Корибута, Димитрія и Вигунта (по Стрыковскому.)

7) Это происходило въ Крнов, древней столиц, гд обыкновенно Князья возводимы были на престолъ.

Когда Олгердъ съ войскомъ ходилъ къ Москв, а Гастольдъ отлучился въ Тыкочинъ, тогда Виленскіе язычники, пользуясь ихъ отсутствіемъ, разрушили церковь и монастырь, бывшіе на томъ мст, гд недавно находился Епископскій дворецъ. Семерыхъ монаховъ умертвили на площади, а остальныхъ семерыхъ, искавшихъ спасенія въ горахъ Антокольскихъ, догнали, распяли и сбросили въ Вилію. Олгердъ, возвратясь изъ похода, пятьсотъ виновныхъ гражданъ казнилъ и далъ дозволеніе Христіанамъ безпрепятственно селиться въ его владніяхъ. Тогда-то Гастольдъ вызвалъ опять Францисканцевъ изъ Польши, и поселилъ ихъ на томъ мст, гд они и по сіе время находятся. Тамъ на кладбищ есть маленькая церковь, въ которой опочиваютъ тла мучениковъ.

9) Одна была за Мазовецкимъ Княземъ Болеславомъ другая Альдона (въ крещеніи Анна) за королемъ Польскимъ Казимиромъ Великимъ. Сія умерла въ Краков насильственною смертію, оставивъ двухъ дочерей: Елисавету и Гедвигу. (Наруш. Hist. nar. Polsk. m. IV.)

10) Ауска, богиня лучей восходящаго и заходящаго солнца.

11) Ромове или Ромве въ ныншнемъ Натанген, гд село Гросвальденъ, мсто священнаго дуба. По уничтоженіи онаго Христіанами, язычники достали топоръ, которымъ онъ былъ срубленъ, и долго покланялись оному вмсто дерева. По сему самому Ромове получило названіе Heiligепbeil, т. е. священнаго топора.

12) Историки именуютъ его различно: Свичъемъ отъ освщенія, Зничемъ, какъ будто происходящимъ изъ ничего, и наконецъ Зинчемъ.

13) Кире-Кирейто или Кривекрявейте значило: ближайшій нашъ господинъ.

14) Капище сіе находилось на томъ мст, гд нын стоитъ каедральная церковь, которая, какъ увряютъ, сооружена на его основаніи. Находящаяся не вдалек отъ оной башня, есть отчасти та самая, съ которой языческіе первосвященники объявляли народу волю боговъ.

15) Исторія Лездейки весьма любопытна, Витенесъ, Великій Князь Литовскій, отецъ Гедимина, нашелъ его на охот въ орлиномъ гнзд или, какъ другіе пишутъ, въ богатой колыбели, повшенной между деревьями. Тронувшись его положеніемъ, и думая, что найденный имъ младенецъ осужденъ былъ на смерть злою матерью или завистливыми опекунами, онъ взялъ его къ себ, и воспитывалъ какъ сына. Это случилось, будто бы, въ одной мил отъ Вильна, на Виліи, почти въ томъ Самомъ мст, гд стоитъ дворецъ Верки. Плачь дитяти привелъ туда Витенеса, отъ чего и мсто сіе названо Верки, ибо Werkt по-Литовски значитъ плакать. Съ лтами въ Лездейк развились необыкновенныя способности ума, посему Князь приказалъ учить его Астрологіи и духовнымъ наукамъ. Наконецъ онъ сдланъ былъ верховнымъ жрецомъ, или Кривекривейтою.

16) Ковно въ древности называлось Куносами, отъ Литовскаго. Князя Куноса, основателя сего города, который былъ его столицею.

17) Ауспленія, богиня угловъ (Angularis).

18) Керпичь, лсной богъ, завдывавшій болотнымъ мхомъ, Силиничь, божокъ мховъ, помощникъ Керпича.

19) Лигичусъ, богъ согласія между людьми.

20) Припарсцисъ (Приспарчусъ), богъ дающій богатство.

21) Ея настоящее имя было Марія.

22) Сначала Войдила былъ буфетчикомъ у Ольгерда, потомъ Маршаломъ Двора, Секретаремъ, и наконецъ самымъ довреннымъ его совтникомъ. (Стрыковскій, Кромеръ, и др.)

23) Святокрестовая гора, на которой находился монастырь Бенедиктинскаго Ордена, основанный Болеславомъ Храбрымъ.

24) Довойна, знаменитый рыцарь Литовскій, находясь въ поход противъ Поляковъ, похитилъ богатую и прекрасную Польку, герба Габданкъ, сдлавшую обтъ цломудрія. Вмст съ нею онъ вывезъ богатую добычу изъ Бенедиктинской церкви на Святокрестовой гор. Въ числ похищенныхъ имъ вещей находилась, какъ увряютъ, частица Древа животворящаго Креста. Язычники, прикасавшіеся къ оной, повергаемы были невидимою силою на землю. Ягелло, пораженный симъ чудомъ, не зналъ, что ему длать. Богобоязненная плнница посовтовала ему отправить сію святыню на прежнее мсто съ подобающею честію. Довойна, кому поручено было исполненіе сего, воспользовался симъ обстоятельствомъ, получилъ руку дочери Габданка, и принявъ Св. крещеніе, возвратился съ женою въ Литву. (Стрыковскій и иные.)

25) Святокрестовая гора въ языческія времена называлась Лысою горою. Народъ думалъ, что гора сія была сборнымъ мстомъ волшебницъ.

26) Государи сверныхъ земель, имя намреніе жениться, приглашали къ себ на пиршество дочерей первйшихъ вельможъ, и садились съ ними за одинъ столь. Та, которой умъ и прелести нравились Государю, получала отъ него за обдомъ перстень и платокъ, въ знакъ того, что она избрана ему въ супруги. Прочія двицы, щедро одаренныя, возвращались домой.

27) Лтописцы соглашаются въ томъ, что Войдило равно былъ любимъ и Олгердомъ и Ягеллою. Изъ сего должно заключать, что онъ въ высшей степени обладалъ искусствомъ нравиться, или что онъ былъ незаконнымъ сыномъ какой либо знаменншой особы.

28) Кйстутъ, возвращаясь съ Прусской войны, въ Поланген влюбился въ Бируту, Двицу, посвятившуюся богамъ, насильно увезъ ее отъ отца, и женился на ней. По смерти ея, сынъ ея, Витольдъ, отвезъ тло матери въ Полангенъ, и тамъ погребъ оное. Надобно думать, что она была женщина рдкихъ достоинствъ: ибо Народъ, по ея смерти, чтилъ ее какъ божество. Должно полагать также, что она умерла Христіанкою: ибо у гроба ея въ Поланген долгое время находился Христіанскій священникъ. Тамъ, надъ моремъ, до сего времени есть гора, называемая Бирутосъ.

29) Вроятно и перемна религіи была поводомъ къ сей распр. Ибо видно изъ имени, что Андрей, называвшійся прежде Княземъ Войдатомъ-Нарбатомъ, былъ уже Христіанинъ.

30) Булава (Buzdygan) жезлъ, означающій начальство надъ другими.

31) Вроятно, Рахово.

32) Король Лудовикъ, еще во время малолтства Гедвиги, общалъ ее въ супружество Рагузскому Герцогу Вильгельму. По условію, тотъ, кто нарушитъ договоръ, долженъ былъ заплатить противной сторон 200.000 червонныхъ въ вознагражденіе.

33) Хотя Довойна и говоритъ, что не знаетъ гербовъ, кром меча, но домъ его, одинъ изъ древнйшихъ въ Литв, употреблялъ въ герб своемъ шиллингъ. Впрочемъ справедливо, что въ т времена гербы мало еще употреблялись въ Литв.

34) Гусары составляли тяжелую конницу. Вооруженный съ головы до ногъ гусаръ, употреблялъ пику, прикрпленную къ лвой сторон сдла, и длинный мечь (Копcerz.) Панцырники принадлежали къ легкой конниц.

35) Гнвошъ Далвеицкій, Подкоморій Краковскій.

36) Во многихъ Польскихъ церквахъ, особливо въ Краков и Познан, есть слды усердія Гедвиги. Въ Ченстохов церковная одежда, вышитая руками Королевы, такъ прекрасна, такъ хорошо сохранилась, такъ богато украшена жемчугомъ и бриліантами, что едва ли и нын можно сдлать великолпне.

58) Пеколо или Пикалъ, богъ ада.

ПОЯТА,ДОЧЬ ЛЕЗДЕЙКИ,илиЛИТОВЦЫ ВЪ XIV СТОЛТІИ.

ГЛАВА I.Сонъ.

ГЛАВА II.Капищ.

ГЛАВА III.Молодой жрецъ.

Глава IV.Соломенный Рыцарь.

ГЛАВА V.Гордая плнница.

ГЛАВА VI.Опасность.

ГЛАВА VII.Коварный совтникъ.

ГЛАВА VIII.ПРИГЛАШЕНІЕ НА ПИРЪ.

ГЛАВА IX.Покорный рыцарь.

ГЛАВА X.Печальный гость.

ГЛАВА XI.Чудное явленіе.