Михаил Козырев.
Повесть о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось.
I.
II.
Повесть о том, как с Андреем Петровичем ничего не случилось, Козырев Михаил Яковлевич, Год: 1923
Время на прочтение: 6 минут(ы)
‘Возрождение’, литературно-художественный и научно-популярный, иллюстрированный альманах. Том 2-й
М., ‘Время’, 1923
Разные на свете люди живут — у одного нос крючком, да длинный такой, в любую щелку пролезет, а другой и совсем без носа, у одного волосы до плеч и притом кучерявятся, а другой каждую неделю у парикмахера голову бреет, чтобы походила эта его голова на огромную репу.
И живут все по разному — один на Петербургской стороне, другой на Выборгской, а трети, так тот и совсем на Васильевском острове!
Ну а вот Андрей Петрович живет на Малой Дворянской и притом в доме номер семь, и несмотря на это носит костюм, точь в точь, как Павел Кондратьевич, и шуба у него такая же, что и у Ивана Фомича — начальника отделения, так что швейцар, Архип, постоянно одну за другую принимает.
и когда он выходил утром, в двенадцать часов, в департамент, в то же самое время выходил околоточный Иван Демьяныч из восьмого номера, -в светлой шинели — и шли они оба, каждый в свою сторону, установленной раз навсегда орбитой.
В то же самое время выходил и Павел Кондратьевич с Нижегородской, а Ивай Фомич — часом позже — с Васильевского и все они, пройдя намеченный издавна путь, попадали в один и тот же департамент.
Сотни тысяч людей проходят по улицам Петербурга и никто с пути своего не сойдет, а если суждено быть двоим в одной и той же точке пространства — неминуемо должны они столкнуться лбами:
— Виноват!
— Извиняюсь!
И опять разойтись и плыть дальше, установленной, так сказать, орбитой…
Вечером совершался обратный путь — вновь расходились и сходились пути — и часто на этих путях встречался Андрей Петрович с Павлом Кондратьевичем в квартире своей, на Малой Дворянской.
Говорили они обо всем — и о том, что трудно становится теперь прожить, даже на жалование столоначальника, и назревают будто бы перемены, так что директор переходит в другое ведомство и неизвестно кто будет назначен на его место — Иван Никанорыч, или, наоборот, Никанор Иваныч….
А когда, большей частью по праздникам, начинало шалить воображение, мысленно переставляли они пути и положения человеческие, смеясь, получающейся от сего, несообразности.
— А если бы швейцар Архип — товарищем министра?!
— Ха-ха-ха!
— А если бы…
— Ха-ха-ха!
Но все это в воображении…
Твердо знал Андрей Петрович — что сойди с пути своего и пойдет на земле такой кавардак, что никакая полиция не сможет привести ее в требуемый законом порядок — но выйдя однажды, не встретил он у ворот своего дома околодочного Ивана Демьяныча и подумал:
— Вот так раз!
И в департаменте в тот день было темнее обыкновенного, и лица у всех были хмурые и озабоченные… Иван Фомич сам подошел:
— Поздравляю — переворот! Директор новому министру представляться уехали!
Андрей Петрович на это ответил:
— Ничего, Иван Фомич, перемелется!… И, действительно, все перемололось…
Многие, правда, по другим ведомствам разошлись, многие по департаменту получили повышения, директор ушел, и на его место назначен был новый — и притом не Иван Никанорыч, а, наоборот, Никанор Ивапыч, вместо Архипа появился новый швейцар, молодой ж без надлежащего порядка — только Андрей Петрович сидел попрежнему за своим столом, с видом на Зимний Дворец, и с этого места никуда не хотел переходить. Утром, в двенадцать часов, попрежнему встречал он Ивана Демьяныча, хотя и в штатском платье.
И, собравшись на именинах Павла Кондратьевича, говорили опять, что теперь на жалованье начальника отделения прожить нельзя и только’ между прочим коснулись переворота:
— Была полиция — теперь — милиция — вот и переверти А Павел Кондратьевич сказал:
— Вот если бы дворник Фома…
И до того разошлись, что поставили Петра Первого на комод у вокзала, водрузив Александра на Фальконетов монумент, да еще коня на дыбы!— так что хозяйка рада была гостей поскорей выпроводить,— а что как разойдутся, да голые вверх ногами ходить начнут! И от одной мысли о возможности подобного неприличия заболела она воспалением легких!
Но не выходила жизнь из положенных ей орбит и события, происшедшие в эти дни, не выходили из ряда обыкновенных.
Призвал Иван Фомич Андрея Петровича в кабинет — там стоял молодой человек в усиках и весь с иголочки.
— Вот ваш новый помощник!
— Очень приятно!
И больше на этого помощника никакого внимания не обращал:
— Семен Андреич, составьте…
— Семен Андреич — напишите…
Семен Андреич писал и ничего такого не оказывал.
Началось с того, что Семен Андреич в гору пошел, да так дошел, что в один день через Андрея Петровича перепрыгнул! За уходом Ивана Фомича, назначен он начальником отделения: Алдрей Петрович и ахнуть не успел, как Семен Андреич ему:
— Андрей Петрович — составьте!
— Андрей Петрович — напишите!…
И вид такой, словно родился начальником!
Павел Кондратьевич в большое возмущение пришел:
— Да как же так?— возмущался Павел Кондратьевич.
— Да почему же так?— возмущался Андрей Петрович.
— Да этак тебе на улице каждый через голову перепрыгнет! Даже сон такой Андрею Петровичу приснился:
Идет он будто бы в департамент, а через него, сзади, новый швейцар, как прыгает!… А рядом другие — и, будто бы, такая чехарда пошла, что только ноги в воздухе болтаются…
И самого Андрея Петровича подмывает:
— Прыгни! Прыгни!
Пришел на другой день — глядит и департамент упразднили! И сам Андрей Петрович назначен заведующим подотделом, а есть в том повышение или понижение — неизвестно! Встречает Павла Кондратьевича:
— Вот я сон какой видел!
— А тот и сну не удивился:
— Оно и есть — назначен новый швейцар в роде как над директором надсмотрщиком!..
Пошли, посмотрели — и верно: сидит новый швейцар в директорском кабинете и всем своим видом внушает совершенное уважение.
— Ну и ну!— сказал Андрей Петрович.
— Ну и ну!— оказал Павел Кондратьевич. Андрей Петрович хотел было отшутиться:
— А чем он в самом деле и не комиссар?!
Только с каждым днем пошли все новые и новые несообразности. Одно можно сказать: переверт!
— Они скоро Фальконетов монумент на Петропавловский шпиль взгромоздят — говорил Павел Кондратьевич и составил будто бы в этом смысле проект, только выше Семена Андреича прыгнуть не удалось: не обратили внимания!
Понадобилось однажды Андрею Петровичу за справкой сходить — а как курьеров теперь нельзя посылать — пошел сам. Приходит — нет та-кого учреждения.
Осмотрелся вокруг,—
— Да куда же это я попал?!
И Петербург — и не Петербург?!— словно — все вывески переменились!
— Что это за улица? Милиционер сплюнул, но ответил:
— Карла Маркса, вот какая!…
И опять такой улицы словно бы в Петербурге не было! Так проплутал, проплутал, да и вернулся домой, и с той поры из дома ни ногой — кроме как на службу — и то побаивался:
— А что, как земля из под ног уплывет?!
Но ничего не произошло — изо дня в день писались те же самые бумаги, только с необходимыми в форме изменениями, и в перевернутом мире, где ни кто не знает имени-отчества своего ближайшего начальника, единственной опорой оставался стол Андрея Петровича, у окна, с видом на Зимний Дворец, и крепко за этот стол продолжал Андрей Петрович держаться.
Больше всех Семен Андреич приставал:
— Вы бы, говорит, вы бы!..
То ему кажется, что шкаф не на месте стоит, то и самый стол хочется ему переставить.
— Проявили бы, говорит, инициативу!
Андрей Петрович отвечал:
— Не нахожу силы духа!…
И все оставалось на прежнем месте. Конечно, зудит иногда:
— Прыгни! Прыгни!
И зайдет в голову какой проект — но всегда что-то останавливало:
— Допрыгаешься!
Многие, конечно, прыгнули — и больше всех Семен Андреич — иэ автомобиля не выходит: заседание у него за заседанием — и Андрею Петровичу он не раз говорил:
— Я бы вам хорошее место дал… Только конечно — инициатива!
Андрей Петрович соблазну не поддавался…. И правильно: выходит он однажды в двенадцать часов из дома своего, на Малой Дворянской, и вдруг — Иван Демьяныч!
— К чему бы это?!
Ан — пришел в департамент — отправлен, говорят, Семен Андреич в чеку и единственно за проявление инициативы! Павел Кондратьевич так и сказал:
— Допрыгался!
От должности, которую Семен Андреич занимал,— Андрей Петрович сам отказался:
— Я здесь больше пользы принесу — и посоветовал Ивана Фомича пригласить — старик и дело хорошо знает, а сам попрежнему сидит за своим столом, с видом на Зимний Дворец, и если скажет кто:
— Переверт!
— Андрей Петрович так и обрежет:
— В существе никакого переверта! Единственно, одно лишь название: прежде чиновник — теперь — совработник…
Павел Кондратьевич подхватывал:
— Прежде министерство — теперь — наркомат…
И так перебирали все ведомства и радовались.
А когда, большей частью по праздникам, начинало играть воображение и было переговорено уже, что и на жалованье заведующего всем управлением теперь невозможно прожить — Андрей Петрович начинал:
— Вот если бы Волга — в Белое море — это переверт!
— Вот если бы…
Но в двенадцать часов шел Андрей Петрович через Троицкий мост, Павел Кондратьевич — через Литейный, а Иван Фомич — через Николаевский — и все они, описав свой круг, попадали в один и тот же департамент.
И шли в это время сотни тысяч людей, каждый своим путем, и если надлежало двоим быть в одной и той же точке пространства, неминуемо Д0Л5КНЫ они были столкнуться лбами:
— Виноват!
— Извиняюсь!
И плыть дальше — каждому своей, установленной от века, орбитой…