Потерпевший крушение, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1892

Переводы
Время на прочтение: 238 минут(ы)
Скачать в PDF

Библіотека романовъ

Приключенія на суш и на мор

Потерпвшій крушеніе

Р. Стивенсона и Осберна.

Роман

С.-Петербургь. Изданіе П. П. Сойкина

Стремянная, 12

ПРОЛОГЪ.

На Маркизовыхъ островахъ.

Это было въ одинъ изъ зимнихъ дней, часа въ три пополудни, въ Таи-о-хае, столиц и главномъ порт французской колоніи на Маркизовыхъ островахъ. Дулъ свжій втеръ, и прибой съ ревомъ набгалъ на усянный гальками берегъ. Пятидесяти-тонное военное судно, на которомъ разввался французскій флагъ, и которымъ поддерживалось французское владычество на островахъ этой каннибальской группы, качало изъ стороны въ сторону, судно это стояло на якор подъ Тюремнымъ Холмомъ. Темныя тучи низко нависли надъ вершинами расположенныхъ амфитеатромъ горъ. По утру прошелъ дождь, одинъ изъ тхъ страшныхъ тропическихъ ливней, которые напоминаютъ людямъ о всемірномъ потоп. Серебристыя струйки дождевой воды и сейчасъ еще сбгали съ горъ, съ темныхъ откосовъ скалъ.
Но здсь зима — одно названіе: страшный ливень даже не освжилъ раскаленной атмосферы, и рзкій втеръ съ моря не оживилъ истомленныхъ жарою жителей Таи-о-хае.
На самомъ краю города, въ саду своей резиденціи, за Тюремнымъ Холмомъ, комендантъ распоряжался какими-то измненіями и улучшеніями въ цвтник. Такъ какъ садовники вс до одного были колодники, то имъ ничего боле не оставалось, какъ продолжать безпрекословно работать, несмотря на нестерпимый зной и на то, что вс остальные жители города спали или отдыхали въ это время: и туземная царица Васкэху, въ своемъ причудливо-красивомъ дворц, подъ снью развсистыхъ пальмъ, и таитскій миссіонеръ въ своей украшенной флагомъ оффиціальной резиденціи, и торговцы, и купцы, въ своихъ опуствшихъ лавкахъ, и даже клубскій буфетчикъ за уставленной бутылками стойкой подъ большою стнною ландкартой. На всемъ протяженіи единственной улицы, тянувшейся вдоль берега, съ ея досчатыми домами, обращенными фасадомъ къ морю, съ ея заманчивою тнью пальмъ, зелеными кустами и кустиками садовъ, не виднлось теперь ни одного живого существа. Только на самомъ конц старой, полуразвалившейся дамбы сидлъ на куч мусора человкъ, знаменитый татуированный блый человкъ, эта живая достопримчательность Таи-о-хаи.
Онъ смотрлъ широко раскрытыми глазами вдаль. Передъ нимъ, постепенно понижаясь, тянулись горы, переходя въ скалы и рифы у входа въ заливъ. Вокругъ островковъ, на которыхъ пріютились сторожевые посты, пнясь бурлилъ прибой, на лазоревомъ фон узкой полосы горизонта, вырисовывалась вдали, точно призракъ, высоко вздымая къ небесамъ свою острую, какъ шпиль, вершину горы Уайу. Но онъ не видлъ всей этой знакомой картины, нчто среднее между бденіемъ и дремотой овладло имъ, въ памяти его возставали безпорядочными отрывками картины прошлаго: блыя и темныя лица, шкипера и товарищи, нкогда служившіе съ нимъ на одномъ судн, давнія плаванія, забытые ландшафты, странные звуки, барабанный бой, сзывавшій на людодскій пиръ, и образъ той царицы островитянъ, изъ любви къ которой онъ предоставилъ себя въ распоряженіе безжалостныхъ рукъ татуировщика, далъ испестрить свое тло яркими рисунками и фигурами и сталъ диковиннымъ чудомъ — татуированнымъ европейцемъ.
Временами врывались въ его воспоминанія и другія картины боле дальняго прошлаго, воспоминанія дтства тснились предъ нимъ толпой, осаждали его кучами и дразнили воскресшая родные звуки и напвы, звонъ соборнаго колокола въ далекой, милой Англіи, и псня надъ ркой, и туманъ надъ равниной, этотъ родной туманъ, полный заманчивыхъ, сказочныхъ видній.
Вода въ залив очень глубока не только при вход, но и вплоть до самаго берега, такъ что любое судно безпрепятственно можетъ войти въ него, пройдя такъ близко около скалъ сторожевыхъ постовъ, что на нихъ можно перекинуть сухарь.
Такимъ образомъ случилось, что татуированный блый человкъ вдругъ неожиданно увидлъ предъ собою сперва разввающійся кливеръ, затмъ два переднихъ паруса, и прежде чмъ усплъ вскочить на ноги, большая шхуна въ нсколько сотъ тонъ, обогнувъ сторожевой постъ, вошла въ заливъ и была окликнута съ берега.
Спящій городъ разомъ пробудился и ожилъ. Туземцы сбгались отовсюду, окликая другъ друга магическимъ словомъ ‘Эхиппи’ — судно, царица вышла на веранду своего жилища, заслоняя глаза рукой отъ солнца, рукой являвшейся чудомъ татуировальнаго искусства, комендантъ, покинувъ своихъ подневольныхъ садовниковъ, побжалъ въ свой кабинетъ за подзорной трубой, начальникъ порта, бывшій вмст съ тмъ и смотрителемъ тюрьмы, поспшно спускался съ Тюремнаго Холма по направленію къ гавани, семнадцать туземцевъ конаковь и французы-шкипера, боцмана и ихъ помощники, составлявшіе экипажъ французскаго военнаго судна, столпились на носовой палуб, а всевозможные иностранцы: англичане, американцы, нмцы, поляки, корсиканцы и шотландцы — торговцы и клерки, проживающіе въ Таи-о-хае, покинувъ свои мста и занятія, собрались, согласно исконному обычаю, на дорог передъ зданіемъ клуба.
И такъ быстро собирался этотъ десятокъ другой европейцевъ, и такъ коротки были вс разстоянія Таи-о-хае, что вс они уже были въ сбор и обмнивались догадками и предположеніями относительно вновь прибывшаго судна прежде, чмъ послднее успло повернуться другимъ бортомъ и стать на якорномъ мст.
— Джонъ-Булль!— воскликнулъ одинъ старый морякъ, погубившій на своемъ вку не одно судно англичанъ.
— Держу пари, что это американская яхта!— возразилъ шотландецъ-инженеръ.
— По вашему, это яхта?!— воскликнулъ глазговецъ.— Ну, поздравляю!
— Bonjour, mon prince!— обернулся благообразнаго вида нмецъ къ темнолицому красивому туземцу, съ умнымъ и полнымъ достоинства лицомъ, прозжавшему мимо на породистомъ караковомъ кон.— Vous allez boire un verre de bi&egrave,re? (Здравствуйте, князь! Вы выпьете стаканъ пива?)
Но князь, единственный изъ числа собравшихся здсь людей, занятый серьезнымъ дломъ, халъ взглянуть на работы на своихъ поляхъ тамъ, по горной дорог, солнце ужъ начинало спускаться,— не долго и совсмъ стемнетъ, и если онъ хотлъ избжать мрака и охотниковъ джунглей, то ему приходилось волей-неволей отказаться отъ любезнаго приглашенія и спшить по своимъ дламъ. Таковъ былъ отвтъ князя Станиласъ Моанатини.
— Вы правы, князь,— вмшался глазговецъ,— кром того, и пива нтъ! Въ клуб всего только восемь бутылокъ осталось, а правила гостепріимства требуютъ, чтобы мы, мстные жители, предоставили ихъ прізжимъ!
— А вотъ и Хэвенсъ!— крикнулъ кто-то, привтствуя новое лицо,:— что вы думаете на счетъ этого судна, Хэвенсъ?
— Ничего не думаю, такъ какъ знаю его!— отвчалъ высокій, стройный блондинъ съ нжнымъ, какъ у двушки, цвтомъ лица и спокойной холодностью манеръ, типичный молодой англичанинъ, безупречно одтый, съ сигарою въ зубахъ.— Мн сообщено о его прибытіи изъ Аукланда отъ Дональда и Эденбочоу, и я какъ разъ направляюсь туда, на это судно!
Съ этими словами онъ не спша двинулся дальше и вскор сидлъ уже въ шлюпк какъ можно дальше отъ гребцовъ-конаковъ изъ опасенія, чтобы его безупречно опрятный костюмъ не пострадалъ отъ ихъ сосдства.
Старый, опытный морякъ, капитанъ, встртилъ его у трапа.
— Ваше судно было оповщено намъ!— сказалъ вновь прибывшій,— рекомендуюсь, Хэвенсъ!
— Совершенно врно,— отвчалъ капитанъ, пожимая гостю руку,— вы застанете владльца, г. Доддъ, внизу!
Хэвенсъ направился къ лсенк, ведущей въ главную каюту, и минуту спустя былъ уже внизу.
— Доддъ, если не ошибаюсь?— проговорилъ онъ, обращаясь къ небольшого роста бородатому господину, писавшему у стола.— Да неужели,— добавилъ онъ,— это Лоудонъ Доддъ?
— Онъ самый, мой милйшій,— отозвался маленькій человчекъ, проворно вскочивъ со стула.— Прочитавъ ваше имя на повстк, я на половину надялся, что увижу именно васъ… Такъ и есть, все тотъ-же невозмутимо спокойный, свжій, какъ купидонъ, блый и румяный британецъ!
— Увы, я не могу отвтить вамъ тмъ же: вы, кажется, сами стали за это время британцемъ!— сказалъ Хэвенсъ.
— Могу васъ уврить, что я нисколько не измнился, тотъ красный лоскутокъ, что вы видли тамъ, на верху, на флагшток, не мой флагъ, это флагъ моего компаньона. Онъ не умеръ, а только спитъ!— добавилъ бородатый весельчакъ, кивнувъ головой по направленію одного изъ бюстовъ, служившихъ въ числ другихъ украшеніемъ этой необычайной каюты.
— Прекрасный бюстъ,— сказалъ Хэвенсъ, посмотрвъ въ указанномъ направленіи,— и весьма красивый господинъ!
— Да, онъ красивый и славный парень,— замтилъ Доддъ.— Въ настоящее время онъ меня вывозитъ на своихъ плечахъ. Все это его деньги, а не мои!
— Какъ видно, онъ не особенно въ нихъ нуждается!— замтилъ Хэвенсъ, обводя глазами роскошное убранство каюты.
— Да,— его деньги — но мой вкусъ, полки его, а книги мои, все больше французскія, въ стил Renaissance. Этюды тоже мои.
— Какіе этюды?— спросилъ Хэвенсъ.
— Да вотъ эти бронзы,— сказалъ Доддъ.— Вдь, я началъ жизнь скульпторомъ!
— Помню, вы какъ-то говорили объ этомъ, кром того, вы, кажется упоминали, что были заинтерессованы въ золотыхъ пріискахъ Калифорніи?!
— Что вы, милый другъ?! Я былъ прикосновенъ къ этому длу, но отнюдь не заинтересованъ въ немъ, я родился художникомъ и никогда ничмъ, кром искусства, не интересовался!
— Судно ваше застраховано?— дловито освдомился Хэвенсъ.
— Да, въ Фриско есть такой сумасшедшій, который не только соглашается насъ страховать, но еще набрасывается на эту наживу, какъ голодный волкъ на добычу. Поврь же, мы сведемъ съ нимъ когда-нибудь счеты, и тогда онъ не возрадуется!
— Надюсь, что грузъ у васъ въ должномъ порядк?— снова замтилъ молодой англичанинъ.
— Да, полагаю, что все благополучно,— небрежно отвтилъ Доддъ,— хотите взглянуть на бумаги и документы?
— Мы успемъ сдлать это и завтра,— проговорилъ Хэвенсъ,— а тамъ васъ ожидаютъ въ клуб. C’est l’heure de l’absinthe (теперь время пропустить рюмочку полынной). Ну, а затмъ вы, Лоудонъ, конечно, отобдаете со мной?!
Доддъ выразилъ свое согласіе, тотчасъ же пріодлся, принарядился, поправилъ волосы и бороду и затмъ вмст съ Хэвенсомъ вышелъ на верхъ.
Шлюпка уже ожидала ихъ, разубранная коврами и устланная подушками. Они сли въ нее и направились къ берегу.
— Я положительно не понимаю, какъ можетъ это судно окупать себя!— замтилъ Хэвенсъ.— Начнемъ съ того, что оно слишкомъ велико и громоздко для торговаго судна, кром того, обставлено слишкомъ большой и безполезной роскошью въ отдлк и обстановк!’
— Насколько мн извстно, оно не окупаетъ себя. Я, какъ вы знаете, вдь никогда не былъ дловымъ человкомъ,— отвчалъ Лоудонъ,— но мой компаньонъ, повидимому, счастливъ и доволенъ, а вдь деньги его, а не мои, какъ я уже говорилъ вамъ, я же только вношу дловыя привычки въ нашъ обиходъ.
— А мн казалось, что вы предпочитаете всему остальному конку!
— Хмъ, да, какъ это ни странно, но это такъ!
Не успли они еще пристать къ берегу, какъ солнце уже зашло. На военномъ судн у Тюремнаго Холма прогремла встовая пушка, возвщавшая закатъ, и флагъ спустили.
Когда Хэвенсъ и Доддъ взошли на пристань, сумерки начинали уже сгущаться, и Cercle International,— таково было оффиціальное, многозначительное названіе клуба,— уже освтился изъ подъ своей низкой широкой террасы множествомъ огней. Наступало лучшее время дня: ненавистныя ядовитыя денныя мухи начинали скрываться, легкій вечерній втерокъ повялъ прохладой, и обычные постители клуба начинали собираться одинъ за другимъ.
Лоудонъ Доддъ былъ представленъ по порядку всмъ присутствующимъ, начиная съ самого коменданта и его партнера, съ которымъ тотъ въ данный моментъ игралъ на билліард, крупнаго торговца съ ближайшаго острова, почетнаго члена клуба, нкогда бывшаго корабельнымъ плотникомъ на американскомъ военномъ судн,— и кончая докторомъ порта, жандармскимъ бригадиромъ, плантаторомъ опіума и всми блыми, которыхъ торговля, случай, кораблекрушеніе или дезертирство занесло въ Таи-о-хае.
Какъ человкъ пріятной наружности, милаго обращенія, отличающійся чрезвычайной словоохотливостью, онъ былъ принятъ всми съ радушіемъ и теперь, сидя у одного изъ столиковъ на широкой веранд клуба, передъ бутылкою пива, являлся, такъ сказать, средоточіемъ цлаго кружка мстныхъ обывателей, осыпавшихъ его разспросами и внимавшихъ ему съ жаднымъ вниманіемъ.
Въ южныхъ моряхъ вс разговоры неизбжно сводятся къ одному и тому же: какъ ни великъ океанъ, а въ сущности это очень тсный міръ, съ очень ограниченными интересами, а потому о чемъ бы здсь ни говорили, всегда въ конц концовъ заговорятъ о Булли Хайсъ, морскомъ геро, подвиги и заслуженный конецъ котораго не взволновали Европы, но прогремли въ этихъ южныхъ водахъ. Правда, заговорятъ и о торговл, о хлопк, о полипахъ, но только мимоходомъ, и во все время разговора будутъ слышаться имена судовъ и ихъ капитановъ, будутъ обсуждаться крушенія и гибель судовъ По началу это, конечно, можетъ показаться не интереснымъ для новичка, вновь прибывшаго въ эти края, но онъ и самъ вскор втянется въ эти разговоры, въ эти интересы посл того, какъ повидаетъ десятки шхунъ и всякихъ судовъ, узнаетъ имена ихъ капитановъ, посл того, какъ каждое названіе судна или имя капитана будетъ вызывать въ его памяти цлыя картины, событія, длинный рядъ диковинныхъ приключеній, онъ и самъ придетъ къ убжденію, что такого рода разговоры не мене интересны, чмъ столбцы любой уличной газеты въ большомъ европейскомъ город.
Лоудонъ Доддъ, хотя и былъ новичкомъ на Маркизовыхъ островахъ, но зналъ почти вс суда и всхъ капитановъ въ этихъ водахъ, такъ какъ былъ старый и опытный торговецъ, и весь купеческій флотъ былъ ему знакомъ, какъ свой карманъ. Въ другихъ мстахъ, на другихъ островахъ онъ былъ свидтелемъ начала карьеры, окончившейся здсь, или видлъ развязку тхъ событій и приключеній, которыя начались на Маркизовыхъ островахъ. Въ числ такихъ событій, о которыхъ могъ сообщить Лоудонъ Доддъ, было между прочимъ и кораблекрушеніе.
— John T. Richards, какъ видите, не избжалъ участи остальныхъ островитянскихъ шхунъ, Дикинсонъ подобралъ ее близъ острова Пальмерстона,— заявилъ Доддъ.
— А кто были владльцы этой шхуны?
— Ну, какъ всегда, ‘Capticum и С’.
Вс разсмялись.
— Вотъ и говорите теперь о хорошихъ длахъ и выгодныхъ предпріятіяхъ!— замтилъ кто-то.— Только одни миссіонеры длаютъ хорошія дла,— никто больше!
— Ну, не говорите! Опіумъ тоже дло хорошее!
— И въ потерпвшихъ крушеніе судахъ тоже бываетъ не малая нажива,— заявилъ Хэвенсъ.— Вспомните человка изъ Гонудулу и то судно, что выбросило на берегъ на Вадкикириф. Судно начало уже разсдаться по всмъ швамъ, буря была страшная, когда оно сло на камень. Мене чмъ въ часъ времени агентъ Ллойда продалъ его и прежде, чмъ успло стемнть, а судно, дйствительно, развалилось уже посл того, какъ стемнло, человкъ, пріобрвшій эту шхуну, усплъ набить свой кошель. Еще три часа времени, и онъ могъ бы прикончить свои дла и жить съ однихъ доходовъ!
— Да, на потерпвшихъ крушеніе судахъ можно иногда нажить хорошія деньги!— проговорилъ глазговецъ.— Но не всегда!
— Вообще,— сказалъ Хэвенсъ,— на всемъ теперь трудно много нажить, всюду дла чертовски плохи!
— Мн кажется, что это несомннный фактъ, я лично желалъ бы узнать секретъ, гд скрывается дйствительно богатый человкъ, прибрать этого человка въ свои руки и заставить его во всемъ сознаться,— говорилъ господинъ изъ Глазго,— вся бда въ томъ, что здсь въ этихъ южныхъ моряхъ никогда не узнаешь такого секрета, это надо искать въ Лондон или Париж!
— Макъ Жпббонъ начитался грошевыхъ уличныхъ романовъ!— пошутилъ кто-то.
— Что касается меня,— заявилъ Лоудонъ Доддъ,— то я испробовалъ почти вс эти способы обогащенія, и какъ ни странно…
— Случалось вамъ находить золотые самородки?— спросилъ изящнаго вида нмецъ.
— Нтъ, я былъ поочередно всякаго рода безумцемъ,— отвтилъ Лоудонъ,— но только не изъ породы золотоискателей!
— Ну, а промышляли вы когда-нибудь опіумомъ?
— Опіумомъ? Да, промышлялъ!
— И что же? Выгодное это ддо?
— Да, пожаловаться не могу!
— Вы, быть можетъ, покупали когда-нибудь въ жизни затонувшія или потерпвшія крушеніе суда?
— Было и это, покупалъ!— отвчалъ Лоудонъ.
— Ну, а изъ этого что у васъ вышло?— продолжали его разспрашивать одинъ за другимъ присутствующіе.
— Со мной былъ совершенно исключительный случай: я купилъ особаго рода погибшее судно и, право, не знаю, могу ли кому посовтовать этотъ родъ промышленности!
— Разв оно развалилось прежде, чмъ вы успли чмъ-либо воспользоваться?— спросилъ кто-то.
— Нтъ, скоре развалился я самъ!— сказалъ Лоудонъ Доддъ.— Голова у меня, видите ли, не достаточно хороша для такихъ длъ!
— Ну, а пробовали вы выманивать деньги подъ угрозой открытія тайны?— освдомился Хэвенсъ.
— Такъ же просто, какъ выпить стаканъ воды!
— Выгодное дло?
— Хмъ! Я, какъ видите, несчастливый человкъ, не удачникъ какой-нибудь, но это дло могло бы быть очень выгоднымъ!
— Вы обладали тайной?— спросилъ глазговецъ.
— Да, такою громадной, какъ штатъ Тексасъ!
— А человкъ этотъ былъ богатъ?
— Нельзя сказать, чтобы онъ былъ второй Гульдъ, но все же, я полагаю, онъ могъ бы скупить весь этотъ островъ со всмъ, что на немъ есть, если бы захотлъ!
— Въ такомъ случа, зачмъ же дло стало? Или вы не могли забрать его въ руки?
— Не сразу, но въ конц концовъ я согнулъ его въ бараній рогъ, приперъ его къ стн!
— Такъ что же?
— А то, что вся моя спекуляція повернулась вверхъ дномъ, вс мои разсчеты рухнули, и я сташъ закадычнымъ другомъ этого человка!
— Эхъ, чортъ возьми! Зачмъ же вы это сдлали?
— Вы, вроятно, хотли сказать, что онъ не могъ быть слишкомъ разборчивъ въ данномъ случа, но, право, вы ошибаетесь, это просто человкъ съ любящимъ сердцемъ!
— Когда вы кончите болтать всякій вздоръ, Лоудонъ,— проговорилъ Хэвенсъ,— то пойдемте ко мн: насъ тамъ ждетъ обдъ!
Доддъ поднялся и сталъ прощаться.
На двор было совершенно темно, тамъ и сямъ мигали огоньки, море страшно ревло, изъ мрака появлялись по дв и по три вмст женщины туземки, улыбались двумъ европейцамъ, длали имъ глазки, затмъ удостаивали ихъ звонкимъ раскатомъ серебристаго смха и проходили мимо, снова скрываясь во мрак и оставляя за собой удушливый и одуряющій запахъ цвта франшпани и пальмоваго масла.
Oтъ клуба до жилища Хэвенса было всего нсколько шаговъ. Это былъ просторный, окруженный верандою домъ, съ низкими, но большими прохладными комнатами, гд свтъ лампы привтливо разливался на блоснжной скатерти накрытаго обденнаго стола и искрился въ стаканахъ и бутылкахъ съ добрымъ виномъ. Были тутъ и рыба, и плоды, и свинина, и даже высшій деликатесъ — пальмовый салатъ. Все это дополняла собою привлекательная молодая туземка, то выглядывавшая сквозь щелочку дверей, то появлявшаяся въ комнат, казавшаяся слишкомъ скромной, чтобы ее можно было принять за члена семейства и вмст слишкомъ повелительной, чтобы быть чмъ-либо инымъ.
Но ни Доддъ, ни Хэвенсъ не обратили на все это ни малйшаго вниманія. Они набросились на ду, какъ люди, порядкомъ проголодавшіеся, и разговоръ завязался отрывистый, небрежный, какъ между людьми, которые чувствуютъ себя утомленными.
— Я никогда не слыхалъ, чтобы вы говорили столько глупостей, какъ сегодня, Лоудонъ!— замтилъ между прочимъ хозяинъ дома.
— Мн показалось, что въ воздух было нчто горючее, и я говорилъ собственно для того, чтобы говорить что-нибудь при томъ же это были вовсе не глупости!
— Да неужели вы хотите мн сказать, что это правда?— воскликнулъ Хэвенсъ.— Правда, что вы промышляли опіумомъ, что вы скупали погибшее судно, что вы шантажировали, и, наконецъ, человкъ этотъ сталъ вашимъ другомъ?
— Каждое слово правда!
— Вы, какъ вижу, повидали виды!
— Да, это странная исторія, если хотите, я, пожалуй, разскажу все, какъ было!

I.
Спеціально коммерческое образованіе.

Не было человка лучше, прекрасне, красиве, по крайней мр на мой взглядъ, и вмст съ тмъ несчастне, чмъ мой бдный отецъ. Онъ былъ несчастливъ въ своихъ длахъ, въ своихъ удовольствіяхъ, если когда-либо позволялъ себ что-нибудь подобное, несчастливъ въ выбор своего мстопребыванія и даже, что, конечно, всего хуже, несчастливъ и въ своемъ сын. Свою карьеру онъ началъ землемромъ, но вскор сталъ землевладльцемъ, затмъ часто увлекался всевозможными спекуляціями и имлъ репутацію красивйшаго мужчины въ цломъ штат Мускэгонъ. Люди говорили о немъ: ‘Доддъ умная голова’, но я, въ сущности, никогда не былъ особенно высокаго мннія о его способностяхъ. Во многомъ его вывозила его чрезвычайная усидчивость и невроятная старательность. Въ повседневной борьб за существованіе онъ боролся, какъ мученикъ, съ печальной, но никогда не ослабвающей настойчивостью и безусловной честностью. Вставалъ рано, ложился поздно, отказывалъ себ во всякомъ удовольствіи, ежедневно возвращался домой измученный и переутомленный и вкладывалъ въ какое-нибудь предпріятіе съ хлбомъ или алюминіемъ, мало отличавшееся отъ грабежа на большой дорог, цлыя сокровища добросовстности и самоотверженности.
Временами я все это видлъ и понималъ, но не говорилъ ему, изъ боязни разочаровать и огорчить, къ тому-же самъ ршительно ничмъ, кром искусства, не интересовался и не буду никогда интересоваться. Я того мннія, что главная цль человка — подарить міру какое-нибудь произведеніе высшей красоты, самому понимать и чувствовать по всемъ эту вчную красоту и при этомъ по возможности жить припваючи. Объ этомъ послднемъ я, конечно, не упоминалъ никогда при отц, но, вроятно, онъ угадалъ мою сокровенную мысль, которую я одну только и осуществилъ въ своей жизни,— такъ какъ постоянно называлъ мое призваніе и мою любовь къ искусству ‘самоублаженіемъ’, а не дломъ и не честнымъ трудомъ.
— Ну, а что такое ваша жизнь!— воскликнулъ я однажды.— Вы выбиваетесь изъ силъ и отравляете себ каждую минуту, стараясь заработать отъ другихъ людей деньги, нажить на чемъ можно. Разв это завидная доля?
Онъ только горестно вздохнулъ, что онъ вообще длывалъ часто, и печально покачалъ головой.
— Ахъ, Лоудонъ, Лоудонъ,— сказалъ онъ,— вы, молодые люди, всегда воображаете себя умне и смышлене насъ, но поврь мн, какъ ни вертись, что ни придумывай, а человку въ этомъ мір ничто даромъ не дается, и потому онъ постоянно долженъ работать, чтобы заработать что-нибудь. Онъ долженъ быть или честнымъ человкомъ, или воромъ, но и такъ, и этакъ надо работать!
Толковать или спорить съ отцомъ было совершенно безполезно, тмъ боле, что всякій разъ посл такихъ разговоровъ я испытывалъ угрызеніе совсти. Я иногда горячился, а онъ былъ неизмнно кротокъ и мягокъ, кром того, я отстаивалъ только свою свободу дйствій, отстаивалъ то, что мн нравилось, онъ же стоялъ только за то, что, по его мннію, было моимъ благомъ, моимъ счастьемъ въ будущемъ. Несмотря ни на что, онъ никогда не отчаявался во мн.— Въ теб хорошіе задатки, Лоудонъ, кром того, кровь всегда сказывается. И врно, что изъ тебя выйдетъ хорошій и честный человкъ, но мн больно, что ты иногда говоришь такія неразумныя вещи, такія глупости!— и при этомъ онъ любовно трепалъ меня по плечу съ чисто материнскою лаской, что было какъ-то особенно трогательно со стороны такого сильнаго, рослаго красавца, какимъ былъ мой отецъ.
Какъ только я усплъ окончить свое общее образованіе, отецъ тотчасъ-же заставилъ меня поступить въ Мускэгонскую Коммерческую Академію. Не смйтесь пожалуйста, это учебное заведеніе дйствительно существовало, быть можетъ, и теперь еще существуетъ. Нашъ штатъ очень гордился этой академіей, какъ чмъ-то совершенно исключительнымъ, чмъ-то совершенно во вкус девятнадцатаго вка, и я увренъ, что отецъ, сажая меня въ вагонъ, былъ искренно убжденъ, что, отправляя меня въ это учебное заведеніе, онъ ставитъ меня на прямую дорогу по меньшей мр въ президенты.
— Лоудонъ,— говорилъ онъ мн,— я предоставляю теб теперь такой случай, какого не могъ-бы доставить своему сыну самъ Юлій Цезарь,— случай ознакомиться съ жизнью, такою, какъ она есть на самомъ дл, ране, чмъ теб придется въ дйствительности вступить въ эту жизнь. Эта школа можетъ служить превосходною подготовкой къ дальнйшей твоей дятельности въ жизни. Избгай необдуманныхъ спекуляцій, старайся держать себя и вести себя, какъ настоящій джентльменъ, и если хочешь принять мой совтъ, придерживайся надежныхъ, солидныхъ желзнодорожныхъ предпріятій. Хлбныя операціи очень заманчивы, я не спорю, но вмст съ тмъ и очень рискованы. Но ты, конечно, можешь смотрть надло нсколько иначе, главное, веди аккуратно свои книги и никогда не рискуй врнымъ, чтобы пріобрсти нчто гадательное. Ну, а теперь обними меня, мой мальчикъ, и помни, что ты — единственный мой птенецъ, и что отецъ твой всегда съ напряженнымъ вниманіемъ будетъ слдить за каждымъ твоимъ шагомъ на пути твоей новой карьеры!
Эта высшая коммерческая школа представляла собою прекраснйшее зданіе въ отличномъ мстоположеніи, съ чуднымъ паркомъ и лсомъ, съ большими высокими валами, превосходнымъ помщеніемъ для учащихся, превосходнымъ столомъ и всми удобствами, въ томъ числ съ телеграфнымъ и телефоннымъ сообщеніемъ ‘со всми главными центрами міра’, какъ торжественно гласили проспекты, съ богатой библіотекой и читальней, гд имлись вс торговыя газеты. Разговоры велись здсь по преимуществу чисто коммерческіе, и учащаяся молодежь занималась главнымъ образомъ тмъ, что надувала или старалась надуть другъ друга въ всевозможныхъ мнимыхъ операціяхъ, совершавшихся на мнимыя деньги, такъ называемыя ‘деньги Коммерческой Академіи’, нчто врод игральныхъ марокъ. Такъ какъ никто изъ насъ не имлъ ни одного куля зерна и ни одного доллара наличными деньгами, а, главное, занятія въ шкод состояли въ самой азартной биржевой игр, воспроизводимой здсь съ поразительной наглядностью, то самая биржевая игра наша обусловливалась и велась сообразно состоянію настоящей биржи и крупныхъ торговыхъ рынковъ, и мы имли удовольствіе испытывать вс колебанія, повышенія и пониженія курсовъ на различныя бумаги, какъ заправскіе биржевые дятели. Правда, были у насъ и часы классныхъ занятій, во время которыхъ намъ преподавались двойная и тройная бухгалтеріи и др. коммерческія науки, но на это, въ сущности, обращалось очень мало вниманія. Мы вели книги, которыя просматривались въ конц каждаго мсяца директоромъ или однимъ изъ субдиректоровъ, и въ эти книги заносились наши счеты, наши операціи и т. д. Для пущей правдоподобности наши Академическія деньги имли настоящую стоимость въ 1 центъ за долларъ, и по окончаніи образованія каждый могъ реализировать имвшіяся у него Академическія деньги, и даже во время пребыванія своего въ стнахъ заведенія какой-нибудь внезапно разбогатвшій благодаря удачнымъ операціямъ счастливчикъ могъ реализировать, по желанію, часть своихъ мнимыхъ капиталовъ, чтобы устроить веселый ужинъ въ сосднемъ селеніи. Короче говоря, если можно себ представить худшее воспитаніе, такъ разв только въ той академіи, гд Оливеръ Твистъ встртился съ Чарли Бэтсъ, въ роман Диккенса.
Когда я впервые вступилъ въ стны этого заведенія, страшный шумъ, гамъ и крикъ буквально ошеломилъ меня. Большинство скамей и столовъ были сдвинуты въ дальній уголъ аудиторіи, молодежь кричала, размахивала руками, жестикулировала. На черной доск поминутно одн фигуры смнялись другими, многіе вскакивали на скамьи, на столы, меня особенно удивляло это бснованіе въ виду того, что вдь вся эта биржевая игра, вс эти скупки бумагъ, спросъ и предложеніе, была не боле, чмъ дтская шутка, ‘игра въ биржу’. Но оживленіе и азартъ были здсь таковы, что ими заражались даже и сами преподаватели.
— Поздравляю васъ,— сказалъ мн субъинспекторъ.— Вы можете выступить блестящимъ образомъ, благодаря чрезвычайной щедрости вашего батюшки, который пріобрлъ для васъ 10,000 долларовъ академической валюты, съ этимъ можно начать дла съ успхомъ!
Поднялся страшный шумъ. Кто-то продулся въ конецъ. Кто-то подошелъ ко мн и спросилъ, намренъ-ли я самъ вести свои книги. Я удивился, на это мн сообщили, что всякій, у кого есть деньги, можетъ избавиться отъ этого скучнаго дла, предоставивъ его клерку, а клеркомъ являлся какой-нибудь проигравшійся товарищъ, который брался вести чужія книги за извстное вознагражденіе, чтобы, какъ только у него снова заведутся деньги, опять начать играть и пробовать свое счастье.
Сначала мн повезло, хотя я вовсе не интересовался игрою и предоставилъ своему клерку не только вести мои книги, но и играть за меня. Мн, въ сущности, было совершенно все равно, выигрывалъ-ли я, или проигрывалъ. Но вскор я сообразилъ, что, пока я, буду богатъ, пока у меня будутъ деньги, вс дни вечера у меня будутъ свободны, и я безпрепятственно могу посвящать ихъ рисованію и живописи, ходить на этюды, снимать окрестные ландшафты или читать Бальзаковскіе романы, которыми я очень увлекался въ ту пору. Итакъ, моею главною задачей стало богатть, пріобртать, а не проигрывать, и, слдуя совту отца, я сталъ держаться солидныхъ желзнодорожныхъ предпріятій, покупая на небольшія суммы самыя устойчивыя бумаги, къ великой досад и огорченію моего клерка, нкогда азартно игравшаго и проигравшаго все свое состояніе. Долгое время счастье благопріятствовало мн, но въ конц концовъ и я въ свою очередь потерялъ все и самъ сталъ клеркомъ, подобно моему бывшему клерку. Въ этомъ дл меня особенно смущало то, что всть о мой неудач страшно огорчитъ отца. Я излилъ цлые потоки краснорчія, чтобы утшить его, увряя, что неудачи — лучшая наука. Я даже просилъ его дать мн возможность начать снова (правда, просилъ не особенно настоятельно) и давалъ торжественное общаніе неизмнно придерживаться солидныхъ желзнодорожныхъ бумагъ. Но въ конц письма увлекшись, я заявлялъ, что чувствую себя совершенно неспособнымъ къ коммерческимъ дламъ, и умолялъ его позволить мн бросить это отвратительное заведеніе и дать мн возможность ухать въ Парижъ, чтобы посвятить себя искусству. На это письмо отецъ отвчалъ короткимъ, милымъ и печальнымъ письмомъ, гд говорилъ мн, что лтнія вакаціи уже близки, и что тогда мы будемъ имть возможность основательно переговорить о всемъ.
Когда пришло время, отецъ встртилъ меня на дебаркадер желзной дороги, и я былъ пораженъ, насколько онъ постарлъ за это время. Бдняга, однако, не думалъ ни о чемъ, кром того какъ-бы утшить и успокоить меня и вернуть мн утраченное мною, какъ онъ думалъ, мужество.
— Тебя не должна смущать первая неудача,— говорилъ онъ,— многіе лучшіе люди длали въ начал ошибки!
Я сказалъ ему, что не имю никакихъ дловыхъ способностей и не чувствую ршительно никакой склонности къ денежнымъ дламъ. При этомъ его доброе красивое лицо замтно омрачилось. Я сталъ уврять что и въ искусств можно сдлать многое, что талантливый художникъ можетъ тоже зарабатывать большія деньги, что картины Мессонье, напр., продаются за нсколько тысячъ долларовъ.
— И неужели ты думаешь, Лоудонъ, что человкъ, который можетъ написать картину стоимостью въ нсколько тысячъ долларовъ, не иметъ достаточно ума, чтобы свести концы въ концами на торговомъ рынк? Я увренъ, что этотъ г. Массонъ или даже нашъ американецъ Бирштадтъ, посади ихъ завтра въ хлбный складъ, съумютъ тамъ заставить оцнить себя. Послушай, Лоудонъ, видитъ Богъ, что я ничего не желаю, кром добра теб, мой дорогой мальчикъ, и вотъ я хочу предложить такого рода уговоръ. Въ слдующемъ году я снова дамъ теб для начала 10,000 долларовъ. Постарайся выказать себя на этотъ разъ настоящимъ дловитымъ человкомъ и удвоить эту сумму и, если посл того ты все еще будешь желать ухать въ Парижъ,— въ чемъ я сильно сомнваюсь,— то я общаю теб, что отпущу тебя туда. Но позволять теб бжать изъ Коммерческой академіи, точно тебя кнутомъ оттуда выгнали, то — что ты убоялся первой неудачи,— я не хочу, для этого я слишкомъ гордъ!
Сначала я было обрадовался, но затмъ почувствовалъ, что для меня легче написать картину Мессонье, чмъ удвоить эти 10,000 долларовъ на нашей мнимой бирж. Я пробовалъ было отговариваться, но ничто не помогло. Отецъ общалъ сообщить мн по телеграфу вс послднія новости о положеніи длъ на Нью-Іоркской бирж, общалъ устроить нчто въ род товарищества ‘Доддъ и Сынъ’, словомъ, до того увлекся, до того оживился, что у меня уже не хватало духа дале возражать ему,— мы поршили дло на этомъ.
Вы, Хэвенсъ, бывали въ Соединенныхъ Штатахъ и, конечно, видли и знаете Мускэгонскій Капитолій. Въ то время составлялись еще только различные проекты для этого Капитолія, и мой отецъ съ искреннимъ патріотизмомъ и надеждой на выгодное коммерческое дло вложилъ въ него порядочную сумму денегъ, участвовалъ во всхъ комиссіяхъ и старался имть свою долю въ каждомъ изъ контрактовъ и подрядовъ. Прислано было множество плановъ и проектовъ и въ ту пору, когда я вернулся изъ Коммерческой школы, отецъ былъ всецло погруженъ въ это дло и, конечно, не преминулъ ознакомить и меня съ нимъ. Хотя архитектура была нчто совершенно мало мн знакомое, такъ какъ до сихъ поръ я не интересовался этою отраслью искусства и не изучалъ ее, но дло это пришлось мн по душ, и я весь ушелъ въ отцовскую работу, сталъ изучать эти планы, ознакомился съ ними во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ, съумлъ уловить ихъ достоинства и недостатки, сталъ читать спеціальныя книги по этому вопросу, изучилъ теорію строительнаго искусства, ознакомился съ цнами на строительные матеріалы, съ цнами на рабочія руки,— словомъ, осилилъ этотъ вопросъ со всхъ сторонъ, такъ что, когда отцу пришлось длать свой докладъ, составленный мною, и высказать свое сужденіе о различныхъ проектахъ, которое, въ сущности, было моимъ сужденіемъ, то докладъ его оказался блистательнымъ, и его голосъ былъ признанъ ршающимъ въ этомъ дл. Надъ дальнйшею разработкой плана я поработалъ еще больше, и все предложенное мною неизмнно одобрялось комитетомъ, а мой отецъ былъ не только доволенъ мною, но и гордился своимъ сыномъ.
Когда настало время вернуться въ Коммерческую академію, я былъ въ наилучшемъ расположеніи духа и съ большимъ горемъ простился съ планами и проектами отечественнаго Капитолія. Первое время мои биржевыя операціи были чрезвычайно удачны. Я строго слдовалъ указаніямъ отца, хотя онъ и старался скрывать ихъ подъ разными оговорками. Насталъ такой моментъ, когда я оказался счастливымъ обладателемъ 18,000 долларовъ академической валюты. И вотъ со мной случилось несчастье: такъ какъ наши деньги имли все же настоящую стоимость одного цента за долларъ, то я вздумалъ реализировать часть моего богатства для покупки нкоторыхъ рисовальныхъ принадлежностей. Многіе изъ моихъ торарищей, игравшихъ неудачно, продавали свои костюмы, книги, нарукавники, словомъ, все, что имло цнность, чтобы уплатить разницу. Играя удачно на нашей школьной бирж, я цлые дни проводилъ въ лсу на этюдахъ, и вотъ въ одну злополучную пятницу я реализировалъ 3,000 долларовъ на покупку мольберта и холста. Какъ разъ въ этотъ день счастье измнило мн, и я разомъ потерялъ ршительно все, что имлъ, разорился въ конецъ и былъ объявленъ несостоятельнымъ. Такого рода оборотъ являлся, конечно, чрезвычайно печальнымъ, но то обстоятельство, что я какъ будто укралъ эти 3,000 долларовъ, особенно мучило меня.
Посл этого печальнаго происшествія я получилъ отъ отца письмо, полное достоинства и сдержанной печали, на этотъ разъ онъ уже не пытался утшить меня ни ласковымъ словомъ, ни общаніями. Все остальное время я влачилъ жалкое существованіе клэрка, продавалъ свое платье и вещи, чтобы спекулировать на гроши, продавалъ свои эскизы и кое-какъ перебивался, тогда какъ мечта моя о Париж мало-по-малу гибла безвозвратно. Конечно, во все это время отецъ не переставалъ думать обо мн и о томъ, что ему длать со мной. Очевидно, мой недостатокъ выдержки, мое отсутствіе строгихъ принциповъ крайне огорчили его, и онъ ршилъ уже не подвергать меня искушенію. Между тмъ инженеры и другіе компетентныя лица отзывались съ похвалой о моихъ рисункахъ, что уже значительно примирило отца съ моимъ пристрастіемъ къ искусству, и когда я вернулся, то меня ожидалъ такой сюрпризъ, о какомъ мн даже и не снилось.
Отецъ встртилъ меня на дебаркадер желзной дороги и прежде, чмъ я усплъ что-лабо сказать ему, улыбаясь, спросилъ:
— Скажи мн, Лоудонъ, сколько времени потребовалось-бы теб, если бы ты похалъ въ Парижъ, на то, чтобы стать опытнымъ и хорошимъ скульпторомъ?
— Что ты называешь, отецъ, опытнымъ скульпторомъ?
— Я называю такимъ человка, которому можно доврить серьезную работу, отвтственный заказъ, въ эмблематическомъ, патріотическомъ стил!
— Для этого надо учиться года три, а, быть можетъ, и больше!— отвчалъ я.
— И ты полагаешь, что для этого необходимо хать въ Парижъ? Но, вдь, и у насъ есть свои великіе скульпторы, напр., Проджерсъ, хотя, конечно, онъ стоитъ слишкомъ высоко для того, чтобы давать уроки, и я, пожалуй, согласенъ съ тобой, чтобы молодой уроженецъ Соединенныхъ Штатовъ, сынъ одного изъ наиболе значительныхъ гражданъ города, изучалъ скульптуру подъ руководствомъ самыхъ великихъ мастеровъ современнаго искусства въ Париж!— проговорилъ какъ-то торжественно отецъ.
— Но, дорогой батюшка!— воскликнулъ я.— Что все это значитъ? Я никогда не мечталъ быть скульпторомъ!
— Знаю, знаю. Но ты прежде всего выслушай меня,— продолжалъ отецъ.— Я, видишь-ли, принялъ на себя подрядъ скульптурныхъ работъ для нашего Капитолія. Сначала я взялъ его въ дол съ другими, но затмъ мн пришло на умъ, что всего лучше было бы оставить его совершенно за собой и за тобой. Это дло должно быть теб по душ: тутъ можно заработать и хорошія деньги, и славу, и кром того это дло патріотическое. Итакъ, если ты согласенъ, то я пошлю тебя въ Парижъ, а черезъ три года ты вернешься сюда и украсишь своими произведеніями Капитолій твоего родного города твоего родного штата. Это чудный случай для тебя, Лоудонъ. И знаешь, я теб общаю, что на каждый заработанный тобою долларъ я буду прибавлять теб отъ себя по доллару, а пока, чмъ скоре ты отправишься въ Парижъ и чмъ усердне ты будешь тамъ работать, тмъ лучше! Ты самъ отлично понимаешь, что если первыя пять-шесть статуй твоей работы не угодятъ вкусу Маускэгонской публики, то отъ этого могутъ произойти большія непріятности и для тебя, и для меня!— докончилъ онъ.

II.
Вино Руссильонъ.

Семья моей матери была шотландская, и отецъ нашелъ нужнымъ, чтобы я по пути въ Парижъ захалъ на нкоторое время въ Эдинбургъ, гд жилъ мой дядюшка Адамъ Лоудонъ, зажиточный оптовый торговецъ, жившій теперь процентами со своихъ капиталовъ. Это былъ человкъ чрезвычайно чопорный, напыщенный и дко-насмшливый. Семья его была тоже очень смшливая, и я долгое время не могъ понять, что, собственно говоря, ихъ такъ забавляло, но въ конц концовъ сообразилъ, что единственною причиной ихъ хихиканья было то, что я былъ американецъ. Удивительное представленіи имли эти объ Америк! Дядюшка мой ставилъ мн такіе вопросы, высказывалъ такія предположенія, что положительно вынуждалъ меня сказать, что мои соотечественники лтомъ ходятъ голыми, и что Вторая Методистская Эпископальная Церковь въ Мускэгон украшена скальпами. И не могу сказать, чтобы это особенно удивило моихъ родственниковъ. Эти факты казались имъ стохь-же правдоподобными, какъ то, что мой отецъ былъ республиканецъ и горячій патріотъ. Если бы я еще сказалъ имъ, что родитель мой ежегодно уплачивалъ весьма значительную сумму за то, чтобы я получилъ образованіе въ игорномъ заведеніи, хихиканье этой милой семьи было-бы, пожалуй, извинительно.
Не могу не сознаться, что бывали минуты, когда я съ особымъ удовольствіемъ придушилъ-бы и дядюшку, и всю его семью, настолько меня возмущало ихъ обращеніе со мной. Но вскор мн представился случай убдиться, что въ сущности, ихъ обращеніе не должно было выражать неуваженія къ моей личности, такъ какъ, устроивъ торжественный обдъ, дядюшка не безъ нкоторой гордости и чванства представлялъ меня своимъ друзьямъ и знакомымъ: ‘Сынъ моего зятя, американца, мужа моей покойной сестры Джени,— Джемса Доддъ, извстнаго Мускэгонскаго милліонера!’
Всего боле интересовала меня личность моего дда, Александра Лоудона, бывшаго нкогда, въ свои молодые годы, простымъ каменьщиконъ-работникомъ и затмъ выбившагося не столько въ силу своихъ высокихъ достоинствъ, сколько хитростью. Вся его вншность, манера, разговоръ и обращеніе ясно выдавали его прежнее соціальное положеніе и его низкое происхожденіе, что было положительно ножъ острый для моего дядюшки. Даже въ самые лучшіе моменты, когда его удавалось заставить молчать, при одномъ взгляд на старика сразу можно было узнать въ немъ простолюдина, съ грубыми, мозолистыми руками, вчно грязными ногтями, грубой веселостью и сильными народными словцами. И сколько ни жеманились, ни подтягивались и ни манерничали тетушка и кузины, сколько ни важничалъ дядюшка, въ нихъ безъ труда можно было признать семью, вышедшую изъ народа, что страшно мучило дядюшку, вызывая въ немъ чувство, близкое къ ненависти по отношенію къ старику.
Старикъ, повидимому, платилъ тмъ же своему сыну и поминутно вспоминалъ съ лаской и нжностью мою покойную мать, любовь къ которой онъ теперь перенесъ на меня. Вскор мы стали со старикомъ не только друзьями, но и неразлучными спутниками во время ежедневныхъ прогулокъ не столько по городу, сколько по пригородамъ или загороднымъ поселкамъ. Здсь мы заходили съ нимъ въ его излюбленныя портерныя, пивныя и харчевни, гд старикъ встрчалъ своихъ бывшихъ товарищей и друзей, съ которыми его теперь разлучила судьба, и представлялъ имъ меня съ гордостью и самодовольствомъ. Само собой разумется, что посщали мы эти почтенныя заведенія тайкомъ отъ дяди Адама и его аристократической семьи. Кром того, мы посщали съ ддомъ одно за другимъ жалкія предмстья, строителемъ, подрядчикомъ, а зачастую и единственнымъ архитекторомъ которыхъ былъ нкогда ддъ. И онъ гордился этими жалкими лачугами, несмотря на то, что кирпичи стнъ этихъ сооруженій, казалось, краснли за своего строителя, а черепицы крышъ блднли отъ смущенія и стыда.
Мои понятія объ архитектур, которыя призналъ высокими ддъ, мое знаніе цнъ на строительные матеріалы восхищали дда, и нашъ Мускэгонскій Капитолій часто служилъ намъ темою разговоровъ. Это зданіе играло вообще огромную роль въ моей жизни. Благодаря ему я зарекомендовалъ свои художественныя способности съ выгодной стороны отцу, благодаря ему-же я былъ отправленъ въ Парижъ, наконецъ, благодаря ему я сталъ особеннымъ любимцемъ моего дда,— и самъ того не подозрвалъ, узжая изъ Эдинбурга, что нашъ Мускэгонскій Капитолій и здсь сослужилъ мн громадную службу.
Въ самомъ радужномъ настроеніи прибылъ я въ Парижъ и не разочаровался, какъ это бываетъ обыкновенно, такъ какъ не видлъ дйствительности изъ-за созданныхъ имъ въ моемъ воображеніи представленій и видлъ во всемъ не то, что было на самомъ дл, а только то, что хотлъ видть. Меня боле всего прельщала жизнь студентовъ и художниковъ въ Латинскомъ квартал: я поселился въ отвратительной зловонной коморк 4-го этажа въ улиц ‘Расинъ’ (rue Racine), обдалъ въ отвратительномъ ресторан, гд обдали Лусто (Lousteau) и Растиньякъ (Rastignac),— и все это не потому, чтобы меня принуждали къ тому обстоятельства, а изъ чистаго романтизма: я хотлъ жить этой жизнью нуждающихся студентовъ и учениковъ различныхъ мастеровъ живописи и скульптуры, хотя отецъ давалъ мн столько денегъ, что я свободно могъ-бы занимать удобную и хорошенькую квартиру въ квартал Этуаль и ежедневно здить въ экипаж въ студію. Но мн хотлось быть простымъ ученикомъ Парижской школы искусства, послдователемъ Мюргера (Mrger), пережить наяву т романы, которыми я зачитывался въ лсахъ Мускэгона.
Вс мы въ Латинскомъ квартал въ эту пору были помшаны на Мюргер, вс бредили имъ. Кром того, въ Одеон чуть не ежедневно давались представленія ‘Vie de Boh&egrave,me’ (‘Жизнь Богемы’), сенсаціонной пьесы, которою увлекалась вся молодежь до того, что добрая половина обитателей Латинскаго квартала старательно воплощала въ себ типъ Родольфа или Стонара, а многіе заходили даже еще дальше. Я, напр., съ положительной завистью смотрлъ на одного моего соотечественника, имвшаго студію въ улиц ‘Monseinr le Prince’ (‘Принца’), носившаго высокіе сапоги, длинные, всклокоченные волосы, болтавшіеся по плечамъ, крошечную дорожную фуражечку, вмсто шляпы, и въ такомъ вид отправлявшагося ежедневно обдать въ самую скверную харчевню, въ сопровожденіи корсиканской модели, его возлюбленной, въ самомъ подозрительномъ, національномъ-профессіональномъ костюм. Я-же довольствовался только тмъ, что старался слыть за бдняка, носилъ дорожный спальный картузъ на улиц и преслдовалъ съ тысячами различныхъ приключеній парижскихъ гризетокъ. Все это было-бы ничто, но плохая пища и отвратительныя красныя чернила, разведенныя водой, которыми мн подъ именемъ вина подавали въ моемъ кафэ, временами удручали меня. Чтобы вознаградить себя хоть сколько-нибудь, я иногда позволялъ себ нкоторое отступленіе отъ своего обычнаго режима, заходилъ въ хорошій ресторанъ, спрашивалъ себ лучшія блюда и лучшія вина, располагался съ комфортомъ на мягкихъ диванахъ какой-нибудь террасы или въ саду съ книгой одного изъ моихъ любимйшихъ авторовъ и просиживалъ тамъ до поздней ночи.
Однажды подобный-же случай свелъ меня съ Джимомъ Пинкертономъ, лицомъ, игравшимъ весьма значительную роль въ дальнйшей моей жизни. Это было въ теченіе второго года моего пребыванія въ Париж, въ одинъ изъ ясныхъ октябрьскихъ дней. Наработавшись до устали въ студіи, я отправился обдать не въ свою жалкую харчевню, а въ порядочный ресторанъ, славившійся, впрочемъ, не столько своей кухней, сколько своими винами. Я любилъ хорошее вино,— и одно названіе его на этотъ разъ особенно прельстило меня на карт винъ,— названіе ‘Руссильонъ’.
Я потребовалъ себ бутылку этого вина, съ которымъ еще не былъ знакомъ, и заказалъ нсколько любимыхъ блюдъ. Посл обда я по обыкновенію спросилъ еще полъ-бутылки Руссильонъ, которое мн пришлось чрезвычайно по вкусу. Но оказалось, что въ этомъ ресторан его не держали въ полубутылкахъ, тогда я приказалъ подать себ бутылку и незамтно осушилъ ее до дна. Затмъ мн помнится смутно, что я говорилъ горячо и громко съ сосдями, сидвшими за ближайшими ко мн столиками, говорилъ на патріотическія темы, при чемъ ясно помню, что въ цлой зал не было ни одного лица, которое не было-бы обращено въ мою сторону и не смотрло на меня съ добродушной, пріятной улыбкой. Я даже сейчасъ, спустя цлыхъ двадцать лтъ, помню, что я тогда говорилъ, но мн совстно говорить это теперь.
Я намревался отправиться изъ ресторана въ кафэ съ нкоторыми изъ этихъ новыхъ друзей, но едва только я очутился въ боковой алле бульвара, какъ увидлъ, что подл меня нтъ никого. Однако, это обстоятельство не удивило меня, мн только было досадно, что я забрелъ въ какой-то кіоскъ. Здсь я впервые задалъ себ вопросъ, ужъ не охмллъ-ли я посл второй бутылки — и тутъ-же ршилъ поправиться, т. е. протрезвиться, выпивъ крпкаго кофе, для чего и зашелъ въ кафэ-де-ла-Сурсъ (Caf de la Source). Здсь было необычайно жарко и свтло, все, начиная отъ лицъ постителей и кончая шрифтомъ газеты, было чрезвычайно ярко освщено и при этомъ все плавно вращалось или покачивалось изъ стороны въ сторону, что сначала очень понравилось мн. Но вдругъ мн стало безотчетно грустно, и вслдъ за тмъ я ршилъ, что я пьянъ, и что мн всего лучше сейчасъ-же идти домой и лечь спать.
Отъ этого кафэ до моего дома было какихъ-нибудь два шага. Портье вручилъ мн мой бужуаръ {Маленькій ручной подсвчникъ съ огаркомъ, которымъ снабжаетъ привратникъ жильцовъ, возвращающихся домой поздно.} съ зажженною уже свчей,— и я не торопясь поднялся въ четвертый этажъ, гд находилась моя комната. Несмотря на то, что я былъ пьянъ, я разсуждалъ вполн разумно и здраво. Боле всего меня заботила мысль о томъ, чтобы поспть завтра во время въ студію. Придя въ свою комнату, я взглянулъ на каминные часы и замтилъ, что они остановились. Поэтому я ршилъ спуститься внизъ и приказать портье (швейцару) разбудить меня въ опредленный часъ. Оставивъ зажженную свчу на стол и двери комнаты открытыми, для того, чтобы, вернувшись, можно было сразу найти ихъ, я сталъ осторожно спускаться, держась за поручни лстницы, чтобы не сбиться. Я считалъ этажи — и что же?!— спустившись по моему счету четыре этажа, я не нашелъ комнаты портье. Конечно, я могъ ошибиться и потому сталъ спускаться все ниже и ниже еще и еще одинъ этажъ, пока не насчиталъ уже цлыхъ 9 этажей. Дйствительно, я находился въ какомъ-то подвальномъ помщеніи. Сообразивъ, что я, вроятно, прошелъ мимо коморочки портье, не замтивъ ея, я повернулъ назадъ и сталъ подниматься наверхъ. Иду, иду, пятый, шестой этажъ, а портье все нтъ, чувствуя себя усталымъ, я ршилъ, не разыскивая его, вернуться въ свою комнату и лечь спать. Я подымаюсь все выше и выше, вотъ уже и 10-й, и 12-й, и 13-й этажъ, а я наврное знаю, что домъ, въ которомъ я живу, не иметъ боле 6 этажей. Я начинаю раздражаться, гд-же моя комната? Можетъ быть, кто нибудь, проходя, захлопнулъ дверь, и потому я не вижу свта,— разсуждалъ я и хотлъ отыскать дверь ощупью, но въ томъ мст, гд я полагалъ встртить дверь, ея не оказалось.
Вдругъ я замтилъ въ сторон узкую полоску свта, выбивавшуюся, очевидно, изъ щели не плотно притворенной двери. Не долго думая, я нащупалъ ручку этихъ дверей и вошелъ въ комнату, хотя и зналъ, что это не моя комната. Но что-же мн было длать?! Надо-же было хоть спросить у кого-нибудь, какъ мн добраться къ себ. Въ комнат, гд еще горла лампа, находилась молодая двушка, которая въ этотъ моментъ, очевидно, ложилась спать и уже боле чмъ на половину раздлась.
— Прошу извинить меня,— проговорилъ я,— но я живу въ комнат No 12-й и теперь никакъ не могу отыскать ее, точно съ этимъ проклятымъ домомъ что-то случилось.
Двушка посмотрла на меня и затмъ сказала:
— Выйдите на минуту за дверь, я сейчасъ провожу васъ въ вашу комнату!
Такимъ образомъ дло было улажено. Я подождалъ немного за дверью и затмъ незнакомка, накинувъ блузу и шаль, проводила меня до дверей моей комнаты, тихонько втолкнула меня и заперла за мною дверь.
Я до того усталъ, до того былъ измученъ своимъ продолжительнымъ странствованіемъ по лстниц, что, почти не раздваясь, легъ на постель и заснулъ, какъ ребенокъ. Проснувшись на другой день, я чувствовалъ себя плохо и положительно не былъ въ состояніи идти въ студію. Вмсто того я пошелъ въ садъ Люксенбургскаго дворца и, свъ на скамеечку, погрузился въ раздумье. Кругомъ валился желтый листъ, воздухъ былъ чистъ и прозраченъ, птицы щебетали, дти, игравшія неподалеку, весело смялись, и ихъ смхъ и говоръ какъ-то смутно доносились до меня. Сидя на скамейк, я старался разобраться въ событіяхъ вчерашняго дня и отдлить истину отъ игры воображенія. Не можетъ быть, чтобы и эта молодая двушка, проводившая меня въ комнату, была созданіемъ моего воспаленнаго мозга? И что-же? Въ этотъ самый моментъ, когда я старался разъяснить себ этотъ вопросъ, я увидлъ, что мимо меня прошла эта самая двушка съ ящикомъ для красокъ въ рук въ сопровожденіи молодого человка нсколькими годами старше меня. Они направлялись къ галлере Люксенбургскаго дворца, гд, вроятно, молодая двушка снимала копію съ какой-нибудь изъ картинъ. Да, это была она, героиня вчерашняго приключенія. Въ этомъ не могло быть никакого сомннія, когда наши глаза встртились, то она, замтивъ, что я ее узналъ, сконфузилась и опустила глаза въ землю. Я не помню теперь, была-ли она красива, или дурна собой, но всегда вспоминаю, какъ мило и разумно было ея поведеніе, а я выказалъ себя передъ нею въ столь невыгодномъ свт, что у меня невольно явилось желаніе возстановить себя въ ея мнніи. Молодой человкъ, сопровождавшій ее, былъ, вроятно, ея братъ, и я полагалъ, что всего лучше объясниться съ нимъ и, черезъ его посредство, извиниться передъ молодой двушкой за свое вчерашнее поведеніе.
Съ такимъ намреніемъ я направился также къ галлере, и въ тотъ моментъ, когда уже подходилъ къ дверямъ, изъ нихъ вышелъ тотъ самый молодой человкъ, котораго я принялъ за брата моей вчерашней благодтельницы. Такимъ образомъ я впервые столкнулся лицомъ къ лицу съ третьимъ воплощеніемъ моей судьбы, такъ какъ вся моя жизненная карьера сложилась благодаря этимъ тремъ главнымъ элементамъ. Первымъ былъ мой отецъ, вторымъ Мускэгонскій Капитолій и третьимъ мой другъ, Джимъ Пинкертонъ (Jim Pinkerton). Что же касается молодой двушки, которой главнымъ образомъ были заняты въ тотъ моментъ мои мысли, то мн суждено было никогда боле не слыхать о ней съ самаго того дня.

III.
Джимъ Пинкертонъ.

Молодой человкъ, съ которымъ я такимъ образомъ столкнулся въ дверяхъ, былъ, дйствительно, нсколькими годами старше меня, красиво сложенный, съ оживленнымъ, открытымъ лицомъ, привтливыми манерами и чрезвычайно быстрыми и блестящими срыми глазами.
— Позвольте мн сказать вамъ пару словъ!— остановилъ я его.
— Положительно не могу себ представить, что это можетъ быть, мой милйшій сэръ,— отозвался незнакомецъ,— но если вы имете сказать мн что-нибудь, то, сдлайте одолженіе, говорите и не только пару словъ, но хоть цлую сотню, я слушаю!
— Вы только что покинули молодую особу, но отношенію къ которой я совершенно неумышленно, конечно, позволилъ себ нкоторую смлость, и теперь желалъ-бы извиниться передъ нею. Но сдлать это лично я не смю, зная, что это только сконфузитъ ее и будетъ до извстной степени не деликатно съ моей стороны. Поэтому я спшу воспользоваться удобнымъ случаемъ прислать ей свои извиненія черезъ васъ, въ которомъ я, если не ошибаюсь, вижу ея друга или брата!
— Вы мой землякъ!— воскликнулъ съ неудержимымъ, радостнымъ восхищеніемъ молодой человкъ,— я это вижу уже изъ того, съ какой деликатностью вы относитесь къ женщин. Но въ предположеніи своемъ относительно меня вы ошиблись: я самъ былъ только вчера представленъ въ одномъ знакомомъ дом этой милой особ и, случайно встртивъ ее сегодня, предложилъ проводить ее до галлереи. Но скажите мн ради Бога ваше имя. Я готовъ поручиться, что мы земляки!
— Зовутъ меня Лоудонъ Доддъ, родомъ изъ Мускэгона, занимаюсь скульптурой!
— Скульптурой!— воскликнулъ незнакомецъ.— О, какъ я радъ, и американецъ! А я — Джэмсъ Пинкертонъ, честь имю представиться!
— Пинкертонъ,— воскликнулъ я въ свою очередь.— Такъ вы Пинкертонъ — ‘Сломанный-Стулъ!’
— Онъ самый!— смясь, подтвердилъ молодой человкъ,— а, и вы слышали объ этомъ!
Дйствительно, въ то время это прозвище было извстно каждому молодому человку въ Латинскомъ квартал, и каждый могъ-бы ему позавидовать.
Для того, чтобы объяснить лестное значеніе этого прозвища, надо сказать два слова о тогдашнихъ нравахъ въ нкоторыхъ студіяхъ, гд новичковъ изводили самыми дикими и нелпыми выходками. Два послдовавшихъ одинъ за другимъ крупныхъ инцидента внесли нсколько здравый взглядъ на этотъ образъ дйствій и способствовали искорененію этого варварскаго и дикаго обычая. Первый случай былъ такого рода: новичкомъ являлся молодой армянинъ, щеголявшій въ феск и носившій у пояса кинжалъ. По началу онъ довольно терпливо выносилъ различныя издвательства, но когда остальные ученики позволили себ уже совершенно непростительную вольность, то, выведенный изъ терпнія, онъ выхватилъ свой кинжалъ и съ такой силой пырнулъ имъ въ животъ дерзкаго шутника, что тотъ пролежалъ нсколько мсяцевъ въ постел и едва-едва оправился посл этого удара.
Героемъ-же второго подобнаго случая былъ Джэмсъ Пинкертонъ. Въ многолюдной студіи, въ тотъ моментъ, когда надъ робкимъ и смущеннымъ новичкомъ продлывались самыя возмутительныя издвательства, онъ вдругъ поднялся съ своего мста и воскликнулъ: ‘Пусть каждый англо-саксонецъ сейчасъ выступитъ впередъ! мы грубы, но не способны ни на что постыдное и непристойное!’ При этомъ каждый англо-саксонецъ схватился за свой стулъ,— и началось настоящее побоище, въ которомъ вс говорящіе на англійскомъ язык ученики выказали себя защитниками обиженнаго и оскорбленнаго и порядкомъ таки проучили французовъ, обратившихся въ постыдное бгство. Главнымъ дйствующимъ лицомъ въ этомъ дд и иниціаторомъ этого блестящаго заступничества являлся Джемсъ Пинкертонъ, сломавшій свой стулъ на спин главнаго зачинщика непристойнаго издвательства.
Понятно, что это происшествіе возбудило много толковъ среди молодежи Латинскаго квартала,— и Джэмсъ Пинкертонъ стяжалъ себ громкую славу, вслдствіе чего я былъ чрезвычайно доволенъ встрчей и знакомствомъ съ моимъ знаменитымъ соотечественникомъ. Потомъ въ продолженіи этого самаго дня я имлъ случай еще разъ убдиться къ сходств его характера съ характеромъ донъ-Кихота.
Идя вмст изъ Люксенбургскаго сада, мы очутились близь студіи одного молодого ученика-художника, француза, которому я общалъ зайти посмотрть его работу. Согласно обычаямъ Латинскаго квартала, я затащилъ къ нему и моего новаго знакомца Пинкертона. Надо сознаться, что большинство моихъ тогдашнихъ товарищей были люди весьма непорядочные и некорректные, и я невольно дивился, откуда выходили эти уважаемые, почтенные художники, и куда двались эти распущенные шалопаи-ученики, то-же самое можно было сказать и о студентахъ-медикахъ моего времени.
Тотъ господинъ, къ которому я тогда затащилъ Пинкертона, былъ одинъ изъ такихъ безпутныхъ малыхъ, славившихся своею грубостью и похожденіями на весь кварталъ.
Онъ угостилъ насъ громаднйшей ‘crote’ (‘Корухой’,— такъ называются плохія ученическія картины), изображающей великомученика Стефана, окутаннаго во что-то красное, лежащаго на живот въ изнеможенной поз и окруженнаго толпою евреевъ въ голубомъ, зеленомъ, желтомъ, фіолетовомъ, которые, повидимому, кидали въ него ржаными хлбами.
И пока мы смотрли на это произведеніе искусства, онъ услаждалъ нашъ слухъ повствованіемъ одного изъ послднихъ эпизодовъ его жизни, которымъ, казалось, былъ сильно занятъ въ это время его умъ и въ которомъ, какъ онъ думалъ, его почтенная особа играла весьма завидную роль. Я лично принадлежалъ въ то время къ числу тхъ людей, которые берутъ жизнь такъ, какъ она есть (и у себя на родин, и за границей) и любимая роль которыхъ — роль зрителя, въ большинств случаевъ безучастнаго, но на этотъ разъ и я слушалъ творца ‘Стефана’ съ нескрываемымъ отвращеніемъ. Вдругъ кто-то сильно дернулъ меня за рукавъ.
— Неужели онъ говоритъ, что спустилъ ее съ лстницы?— спросилъ Пинкертонъ, блдный какъ полотно.
— Да, и затмъ онъ сталъ бросать въ нее камнями, это, оказывается, и навело его на мысль о картйн, изображающей избіеніе св. Стефана. Женщина эта, какъ онъ говорятъ, была настолько стара, что могла-бы быть его матерью!
Нчто похожее на рыданіе вырвалось изъ груди Пинкертона.
— Скажите ему, скажите этому негодяю,— захлебываясь, проговорилъ онъ,— я не могу объясняться по-французски, хотя и понимаю этотъ языкъ, скажите ему, что я размозжу ему голову!
— Бога ради, не длайте ничего подобнаго!— воскликнулъ я,— Вдь, они, эти французы, не понимаютъ такихъ вещей!— и я по просту вытолкалъ своего новаго пріятеля изъ мастерской живописца.
— Но скажите ему, что мы о немъ думаемъ, пусть онъ знаетъ, чмъ онъ является въ глазахъ здравомыслящаго американца,— пусть знаетъ…
Я не далъ ему договорить и со словами: ‘предоставьте это мн’,— безъ дальнйшихъ разсужденій вытолкалъ его за дверь.
— Что онъ такое говоритъ?— спросилъ между тмъ французъ.
— Этому господину стало тошно отъ того, что онъ слишкомъ долго смотрлъ на вашу ‘crote’!— и, наскоро простившись, поспшилъ вслдъ за Пинкертономъ.
Посл этого визита мн оставалось только предложить моему новому знакомому позавтракать со мной, на что тотъ довольно охотно согласился.
Спустя четверть часа, мы уже сидли другъ противъ друга за однимъ изъ столиковъ неважнаго ресторана и спшили, по обыкновенію молодежи, разузнать исторію и біографію другъ друга.
Родители Пинкертона были родомъ изъ Англіи, да и самъ онъ, повидимому, родился тамъ, что онъ, однако, старательно замалчивалъ, считая своею родиной Америку. Бжалъ-ли онъ отъ отца, или-же тотъ прогналъ его изъ дома,— трудно было разобрать, но въ результат оказалось, что двнадцатилтнимъ мальчикомъ онъ очутился безъ крова и безъ хлба на улиц. Подобралъ и пріютилъ его странствующій фотографъ, длавшій моментальные снимки на жести, полюбилъ мальчугана и научилъ его своему ремеслу, т. е. всему, что только зналъ самъ, и, наконецъ, умеръ гд-то на большой дорог въ Огіо. Посл смерти своего покровителя мальчуганъ продолжалъ его ремесло.
— Моей жизни можно было позавидовать, г. Доддъ!— восклицалъ Пинкертонъ.— Я побывалъ во всхъ прекраснйшихъ мстахъ этого прекраснйшаго изъ всхъ материковъ, уроженцами котораго мы съ вами имемъ право назваться. Я желалъ-бы, чтобы вы видли мою коллекцію снимковъ. Я видлъ природу въ ея самые отрадные и самые грозные моменты.
Странствуя съ мста на мсто, мальчуганъ, умвшій читать, повсюду добывалъ книги, хорошія и дурныя, и читалъ безъ разбора все, что ему попадало подъ руку, при этомъ онъ запоминалъ ршительно все до мельчайшихъ подробностей, вникалъ по возможности во все — въ любое ремесло, въ любой промыселъ, многое угадывалъ и схватывалъ положительно на лету, обладая удивительной наблюдательностью, чуткостью и смышленостью. Такимъ путемъ у него составились какія-то представленія и понятія о томъ, что, по его убжденію, составляло кодексъ священныхъ, обязанностей всякаго гражданина Америки: т. е. быть честнымъ, быть патріотомъ и пріобртать культурность и деньги всми силами.
Вскор промыселъ фотографа сталъ казаться слишкомъ тснымъ полемъ дятельности для Пинкертона, и онъ превратился въ желзнодорожнаго служащаго. Здсь онъ копилъ и откладывалъ каждый грошъ, отказывая себ въ самомъ необходимомъ, порою лишая себя даже пищи, чтобы достигнуть того, что онъ считалъ главной своею цлью и къ чему стремился всей душой.
— Я зналъ, что мн необходимы средства, образованіе, прекрасно поставленный домъ и прекрасно образованная, умная и изящная жена. Я того мннія, г. Доддъ, что мужчина долженъ непремнно жениться на женщин, стоящей выше него, въ противномъ случа это ничто иное, какъ страстность!
И вотъ, накопивъ достаточно денегъ, этотъ юноша, не-зная ни слова по-французски, не имя ни знакомыхъ, ни друзей, отправился во Францію и поселился въ Париж, гд сталъ заниматься живописью.
— Что побудило васъ заняться живописью,— спросилъ я,— давнишнее пристрастіе или внезапная фантазія?
— Ни то, ни другое, мистеръ Доддъ!— возразилъ онъ.— Я просто спросилъ себя, что всего боле нужно моей стран въ настоящее время, и ршилъ: побольше культуры и искусства, поэтому я избралъ наилучшее мсто, гд можно было пріобрсти то и другое, и пріхалъ сюда въ надежд быть впослдствіи полезнымъ моей родин!
Искренній, убжденный тонъ и горячая любовь къ родин, сквозившая въ каждомъ слов и движеніи этого молодого человка, невольно пристыдили меня, у него въ мизинц было больше жару и огня, чмъ во всей моей особ. Онъ былъ напичканъ по горло всми добродтелями мужчины и гражданина, и хотя его артистическое призваніе казалось мн сомнительнымъ, все же трудно было предвидть, чего только не могли совершить такая удивительная энергія, такое горячее убжденіе и избытокъ молодыхъ силъ. Поэтому-то, когда онъ предложилъ мн зайти къ нему и взглянуть на его работу (нчто неизбжное при каждомъ новомъ знакомств между обитателяли Латинскаго квартала), я съ большой охотой согласился послдовать за нимъ.
Онъ жилъ подъ самой крышей одного очень высокаго дома подл обсерваторіи. Совершенно голыя стны комнаты были увшаны почти исключительно его собственными этюдами, а самая комната уставлена ящиками и чемоданами да нсколькими табуретами, замнявшими мебель.
Я принадлежу къ числу тхъ людей, которымъ бываетъ всегда особенно трудно сдлать или сказать что-либо непріятное человку, но въ дл искусства я безпощадно правдивъ. Я обошелъ раза два студію Пинкертона въ надежд отыскать хоть въ чемъ-нибудь искру таланта или дарованія, но увы! Онъ слдовалъ за мною шагъ за шагомъ, старался уловить мою мысль, прочесть свой приговоръ въ моихъ чертахъ, оба мы чувствовали себя чрезвычайно угнетенными, мн было отъ души жаль бднягу. Онъ какъ будто понялъ это и сказалъ:
— Не говорите ничего, это совершенно лишнее…
— Если изволите мн быть совершенно откровеннымъ, то я скажу вамъ: вы даромъ тратите время и трудъ!
— Вы не видите даже ничего, общающаго что-нибудь въ будущемъ?— робко спросилъ онъ, заглядывая мн въ лицо своими тревожно-горящими глазами.
— Мн, право, очень жаль, Пинкертонъ,— продолжалъ я,— но я никакъ не могу посовтовать вамъ продолжать работать на этомъ поприщ!
Сердце у меня сжималось отъ боли при мысли о томъ, какой тяжкій ударъ я наношу этими словами моему новому знакомцу. И что же?! Не прошло минуты, какъ онъ вновь совершенно ожилъ и отскочилъ, словно резиновый мячъ, отъ овладвшаго имъ на мгновеніе отчаянія.
— Что же,— сказалъ онъ,— я все же буду продолжать работать, буду вкладывать въ это дло всю душу,— и хотя изъ меня никогда не выйдетъ художника, но это все же дастъ мн возможность, вернувшись на родину, работать въ какомъ нибудь иллюстрированномъ изданіи или, въ конц концовъ, стать торговцемъ. Все это дастъ мн пониманіе и опытъ,— добавилъ онъ.— Во всякомъ случа я видлъ, что вамъ не мало стоило сказать мн то, что вы сказали, и я вамъ очень благодаренъ за это, мистеръ Доддъ. Я вамъ, конечно, не ровня по культурности и по таланту, но цнить людей и ихъ услуги я умю!
— Вы не можете такъ говорить обо мн,— замтилъ я,— я видлъ вашу работу, а вы не видали моей!
— Мы можемъ теперь-же пойти и посмотрть, но я и безъ того знаю, что вы стоите много выше меня, это чувствуется какъ-то сразу!
Признаюсь, мн было положительно неловко ввести его въ мою студію: здсь вся моя работа и хорошая, и даже самая плохая была все же неизмримо выше всей его работы. Я боялся, что это огорчитъ его. Но Пинкертонъ весело говорилъ о своихъ новыхъ проектахъ, такъ что а понялъ, что вижу передъ собой не художника, для котораго весь смыслъ жизни заключается въ этомъ искусств, а просто длового человка, который, потерпвъ неудачу въ одномъ предпріятіи, затваетъ другое.
Я замтилъ между прочимъ, что мой новый пріятель уже нсколько разъ доставалъ изъ кармана записную книжечку и длалъ бъ ней какія-то замтки карандашомъ. Когда мы вошли въ мою студію, онъ снова вытащилъ свою записную книжку и, окинувъ взглядомъ это неприглядное помщеніе, взялся за карандашъ.
— Неужели вы хотите набросать экскизъ моей студіи?— спросилъ я, осторожно снимая парусинный чехолъ съ Генія Мускэгона.
— Извините, это моя тайна, не обращайте вниманія, прошу васъ! Иногда и маленькая мышь можетъ оказать услугу льву!
Съ этими словами онъ сталъ обходить со всхъ сторонъ мою статую, при чемъ я разъяснилъ ему самую идею и планъ.
— Скажите,— спросилъ меня Пинкертонъ,— вы сами довольны этой работой, мистеръ Доддъ?
— Видите-ли, другіе находятъ, что для начинающаго скульптора, это не дурная работа и я лично думаю, что это не совсмъ плохо. Мн даже кажется, что въ ней есть нкоторыя достоинства, но я, конечно, надюсь и хочу создать нчто лучшее!
— А-а, вотъ оно, это слово! Вотъ оно!— воскликнулъ Пинкертонъ и принялся что-то царапать въ своей записной книжк. Теперь укажите мн,— продолжалъ онъ,— на достоинства этой статуи, что въ ней особенно хорошо.
— Я предпочелъ-бы, чтобы вы сами опредлили это!— отвтилъ я.
— Да, но дло въ томъ, что я никогда, до настоящаго времени, не удлялъ особаго вниманія статуямъ и мало понимаю въ скульптур, хотя и восхищаюсь ею, какъ всякій, въ комъ естъ душа. Поэтому я и прошу васъ, Доддъ, будьте добры, укажите мн, что въ ней особенно хорошо, и надъ чмъ вы особенно работали, чего желали достигнуть. Все это послужитъ къ пополненія моего образованія!
— Прекрасно!— согласился я и прочелъ ему цлую лекцію о скульптур.
Уже совершеппо стемнло, когда мы вышли изъ студіи и, разставаясь съ моимъ новымъ пріятелемъ, я условился о встрч съ нимъ на слдующій день.
Я былъ сильно заинтересованъ и увлеченъ моимъ соотечественникомъ съ самаго перваго момента нашей встрчи и впослдствіи продолжалъ интересоваться имъ и полюбилъ его сердечно, но долженъ сознаться, что онъ былъ для меня весьма тревожнымъ и неудобнымъ другомъ. Въ сущности, онъ почти не имлъ серьезныхъ недостатковъ, а т недостатки его, которые являлись слдствіемъ его воспитанія, считалъ чуть-ли не добродтелями и воспитывалъ ихъ въ себ съ величайшимъ стараніемъ.
Столкновенія между нами начались вскор. Недли дв спустя посл нашего знакомства, я, наконецъ, узналъ секретъ записной книжки Пинкертона. Оказалось, что мой новый пріятель сотрудничалъ въ качеств корреспондента въ одной изъ газетъ Западныхъ Штатовъ и посвятилъ моей жалкой особ цлыхъ полтора столбца въ этой газет. Я заявилъ ему, что онъ не имлъ права длать это безъ моего разршенія, что онъ обязанъ былъ предупредить меня о своихъ намреніяхъ.
— Я знаю, что это вообще такъ принято,— отвчалъ онъ,— но думалъ, что между друзьями и соотечественниками, особенно когда имешь въ виду, оказать услугу, можно обойтись и безъ этого. Я желалъ сдлать вамъ сюрпризъ!
— Но кто вамъ сказалъ, что это будетъ мн пріятно?
— Такъ вы считаете, что я позволилъ себ непростительную вольность по отношенію къ вамъ?!— воскликнулъ Пинкертонъ съ непритворнымъ отчаяніемъ.— Если-бы я это зналъ, то скоре далъ-бы отрубить себ руку! А я писалъ это съ такою гордостью, съ такою радостью!
Теперь я желалъ только утшить его, такъ мн жаль было Пинкертона, такъ искренно было его отчаяніе.
— Полноте, я ничуть не сержусь,— уврялъ я его,— врю, что вы хотли сдлать мн пріятное!
Собственно говоря, я далеко не былъ спокоенъ и доволенъ тмъ, что попалъ на столбцы газеты, но, скрпя сердце, молчалъ, не желая огорчить моего бднаго друга, и старался по возможности не думать объ этомъ, какъ вдругъ получилъ No газеты, гд, къ великому своему ужасу, прочелъ бросившіяся мн въ глаза написанныя жирнымъ шрифтомъ слова:

НОВАЯ ИНТЕРЕСНАЯ БЕСДА МИСТЕРА ПИНКЕРТОНА.
‘Служители Искусства въ Париж’
Мускэгонскій Капитолій.
Сынъ милліонера Доддъ, патріотъ и художникъ.

А въ текст этой громадной статьи я на каждой строк встрчалъ свои собственныя выраженія, свои случайныя разсужденія съ такого рода комментаріями: ‘при этомъ онъ улыбнулся’ или ‘глаза его сверкнули’ и т. и.
Въ этотъ моментъ я готовъ былъ наброситься на Пинкертона и избить его, но, чтобы удержаться отъ подобнаго поступка, скоре ухватился за письмо отца, надясь найти въ немъ что-нибудь, что поможетъ мн отвлечь моя мысли отъ этой ужасной корреспонденціи — и что-же? Въ конверт находилась вырзка изъ газеты, на которой мн снова бросились въ глаза т-же слова, писанныя такимъ же жирнымъ шрифтомъ — ‘Сынъ милліонера Доддъ, патріотъ и художникъ’.— Что думаетъ объ этомъ отецъ? Что сказалъ онъ на это?— мелькнуло у меня въ голов, и я поспшно принялся читать его письмо.
‘Дорогой мой мальчикъ’ писалъ отецъ, ‘посылаю теб вырзку, которая несказанно порадовала меня тмъ боле, что эта статья появилась въ такой распространенной и уважаемой газет, пользующейся наилучшею репутаціей. Наконецъ-то, я вижу, что ты выдвинулся впередъ, что ты длаешь крупные успхи, и я съ наслажденіемъ и гордостью думаю, о томъ, какъ мало молодыхъ людей въ твоемъ возраст могутъ похвалиться тмъ, что имъ посвящены цлыхъ два столбца крупной газеты. Какъ-бы я желалъ, чтобы покойная мать твоя могла прочесть эту статью съ тмъ же чувствомъ счастливой гордости, съ какимъ читалъ ее я! Конечно я отправилъ этотъ No газеты дду твоему и дяд Адаму въ Эдинбургъ. Повидимому, этотъ г. Джемсъ Пинкертонъ — весьма хорошее и полезное для тебя знакомство, онъ, несомннно, человкъ съ большимъ литературнымъ талантомъ и, вообще говоря, каждому дятелю, будь онъ художникъ, актеръ, литераторъ или что иное, полезно вести дружбу съ представителями печати. Пресса дло великое въ наше время!
Не усплъ я дочитать этихъ трогательно смшныхъ и наивныхъ строкъ, какъ уже готовъ былъ обнять и расцловать Пинкертона за его глупую статью. За всю свою жизнь я ни разу не доставлялъ отцу такой радости и такого полнаго удовлетворенія, какое доставила ему эта статья, поэтому при встрч съ Пинкертономъ я порадовалъ его, сообщивъ, что мой отецъ чрезвычайно доволенъ этой корреспонденціей и считаетъ ее очень умно написанной, но что я лично — врагъ преждевременной популярности и потому желалъ-бы, чтобы онъ въ другой разъ не говорилъ боле о моей особ и не цитировалъ моихъ словъ.
— Ахъ, что вы! Да вдь въ этомъ вся прелесть, вся жизненность статьи!— воскликнулъ мой пріятель.— Вы не поврите, съ какою радостью я передавалъ ваши собственныя слова!
— Ну, если это вамъ такъ важно, то ужъ, такъ и быть, я готовъ помириться, но только общайте мн, что вы напишите и о моихъ товарищахъ въ томъ же дух!
Въ результат это маленькое столкновеніе только еще боле скрпило нашу дружбу. Право, мн кажется, что цлый рядъ оказанныхъ благодяній или опасностей, перенесенныхъ вмст, не могли-бы въ столь короткое время такъ сблизить насъ, какъ эта готовившаяся ссора, уладившая рзкую разницу нашихъ вкусовъ, понятій и воспитанія и примирившая насъ другъ съ другомъ.

IV.
На верху благополучія.

Явилось-ли это слдствіемъ моихъ неудачныхъ финансовыхъ операцій въ коммерческой академіи, или наслдственностью отъ дда каменщика, только я былъ бережливъ и чрезвычайно экономенъ. Въ теченіе двухъ первыхъ лтъ моего пребыванія въ Парнас я не только не выходилъ изъ бюджета, но длалъ еще довольно значительныя сбереженія въ банк, что, конечно, при моей игр въ бдняка было не такъ трудно и во всякомъ случа чрезвычайно разумно. Въ начал третьяго года, т. е. вскор посл знакомства съ Пинкертономъ, случилось нчто необычайное: насталъ срокъ моей получки денегъ отъ отца, но прошелъ день-другой, а я не получилъ ни денегъ, ни письма. Я написалъ отцу, и впервые въ жизни мое письмо осталось безъ отвта. Тогда я послалъ ему тревожную депешу, на которую онъ отвтилъ двумя словами — ‘Напишу немедленно’, но ждать этого письма мн пришлось долго. Благодаря моимъ сбереженіямъ я не нуждался въ деньгахъ, но меня безпокоила мысль о моемъ бдномъ отц, который, какъ я зналъ, боролся теперь на жизнь и смерть противъ безпощадной судьбы, противъ удачи и неудачи, счастья и несчастья въ дловыхъ предпріятіяхъ.
Наконецъ, боле трехъ мсяцевъ спустя посл вышеупомянутой телеграммы, я получилъ письмо съ обычными чеками. Отецъ писалъ:
‘Дорогой мой мальчикъ’, въ дловой сует и тревог, я нкоторое время былъ неаккуратенъ не только въ корреспонденціи, но даже и въ обычной присылк денегъ. Но прости твоего старика отца за эту неаккуратность, мн пришлось пережить очень трудное время и теперь, когда оно миновало, докторъ требуетъ, чтобы я отправился поохотиться въ Канаду. Но думай, пожалуйста, что я серьезно боленъ, я только сильно переутомился за это время и чувствую себя нсколько слабымъ. Большинство нашихъ крупныхъ дятелей почти совершенно разорилось, многіе остались положительно нищими, но мн удалось устоять противъ грозы, и я полагаю, что на этотъ разъ обставилъ дла такъ, что мы съ тобой будемъ теперь богаче, чмъ когда-либо.
‘Теперь скажу теб, что я предполагаю сдлать. Ты говоришь, что скоро окончишь свою работу, приналягъ на нее, кончай, и если твой учитель согласится выслать мн аттестатъ или удостовреніе, что работа эта заслуживаетъ похвальнаго отзыва, я вышлю теб 10,000 долларовъ, съ которыми ты можешь сдлать все, что теб будетъ угодно. Я полагаю, что такъ какъ ты утверждаешь, будто нигд нельзя такъ хорошо работать, какъ въ Париж, то ты сдлалъ-бы хорошо, если-бы построилъ себ хорошенькую студію, устроился согласно своимъ вкусамъ, и въ одинъ прекрасный день твой старикъ невзначай прідетъ къ теб прямо къ завтраку. Право, я хотлъ-бы пріхать теперь-же, такъ какъ чувствую, что старю, и хочется мн повидать моего мальчика, но въ данный моментъ у меня здсь есть такія дла, за которыми необходимо слдить лично. Передай другу твоему, г. Пинкертону, что я еженедльно читаю его корреспонденціи и, хотя за послднее время не встрчалъ въ нихъ твоего имени, все же узнаю изъ нихъ кое-что о жизни, которую ты ведешь въ этомъ большомъ город Стараго Свта, такъ живо описываемой его талантливымъ перомъ’.
Такого рода письмомъ трудно было не подлиться съ кмъ нибудь, съ какимъ-нибудь близкимъ, хорошимъ человкомъ. Такимъ былъ для меня Джэмсъ Пинкертонъ. Я какъ-то сразу искренно привязался къ своему молодому соотечественнику и, несмотря на разницу вкусовъ и понятій, на рзкую разницу характеровъ, между нами была самая серьезная дружба.
Вмст съ Пинкертономъ мы читали и перечитывали письмо отца, онъ — съ боле шумнымъ восхищеніемъ и умиленіемъ, чмъ даже я.
Статуя моя была уже почти окончена, всего нсколько дней работы,— и она была готова для выставки. Не теряя времени, я переговорилъ съ моимъ учителемъ, и тотъ согласился дать оцнку моей работ. Такимъ образомъ въ одно прекрасное майское утро въ моей мастерской собралась цлая толпа, насталъ часъ испытанія, мой учитель, одинъ изъ самыхъ выдающихся мастеровъ, явился съ разноцвтной кокардочкой въ петлиц въ сопровожденіи двухъ моихъ сотоварищей, его учениковъ, французовъ, съ которыми я былъ очень друженъ, и которые теперь оба весьма извстные въ Париж скульпторы, и ‘Caporal John»а (‘Капрала Джона’), моего земляка живописца, стараго Ромнея, дале цлаго десятка художниковъ и компетентныхъ судей, наконецъ, нкоторыхъ изъ моихъ товарищей и друзей и неизбжнаго Джима Пинкертона блдне смерти отъ волненія за меня.
Самъ я, вроятно, выглядлъ не лучше въ тотъ моментъ, когда раскрылъ передъ судьями своего Генія Мускэгона.
— Прекрасно… очень хорошо!.. Для Америки превосходно!— добавилъ учитель, когда кто-то шепнулъ ему, что эта работа предназначена для общественнаго зданія, врод префектуры, въ одномъ изъ городовъ Америки.
Теперь слдовало получить отъ него похвальный отзывъ, чтобы отослать его отцу съ слдующей-же почтой, и это было сдлано съ удивительной ловкостью. Старикъ согласился написать этотъ отзывъ, посл чего я, по обычаю молодыхъ художниковъ, пригласилъ всхъ присутствующихъ отпраздновать этотъ знаменательный для меня день завтракомъ въ ресторан, довольно приличномъ, такъ что и самъ учитель нашъ не счелъ для себя неприличнымъ отправиться туда. Завтракъ былъ грандіозный, было выпито не мало вина, произнесено не мало тостовъ и рчей. Первый тостъ былъ конечно, за учителя, второй за меня. Учитель нашъ при этомъ произнесъ мило составленную рчь, въ которой упоминалъ о предстоящей мн блестящей будущности въ Соединенныхъ Штатахъ, упомянулъ о моемъ отц, за здоровье котораго тоже пили и которому, наконецъ, отправили длинную поздравительную телеграмму. По окончаніи завтрака и всхъ этихъ чествованій учитель удалился, отговорившись длами, не терпящими отлагательства, вскор посл него ушли и другіе, боле крупные художники, такъ что за столомъ осталась одна молодежь, одни ученики. Тогда стало еще шумне, еще веселе и непринужденне. Когда мы стали расходиться, Джимъ Пинкертонъ, отправившійся проводить меня до дому, по дорог сказалъ мн:
— Доддъ, какъ бы счастливъ былъ вашъ отецъ, если бы могъ быть здсь сегодня… онъ, кажется, превосходный отецъ, отецъ, какихъ мало, если не ошибаюсь!
Я подтвердилъ его предположеніе.
— Почему-же объ не прідетъ сюда повидать васъ?— спросилъ онъ.
Я сталъ излагать ему всевозможныя основанія и причины, но онъ, повидимому, не придавалъ имъ большой цны.
— А вы когда-нибудь просили его пріхать?— спросилъ онъ меня, заглянувъ мн прямо въ глаза. Краска стыда выступила у меня на лиц: я никогда не звалъ отца въ Парижъ, я любилъ его, уважалъ его, гордился имъ, но мн казалось, что здсь, въ Париж, онъ только можетъ стснять меня, и потому я не только не настаивалъ на его прізд, но даже вообще не звалъ его сюда, и только теперь мн вдругъ стало стыдно за это безсердечіе къ моему доброму старику.
— Вы славный человкъ, Пинкертонъ,—проговорилъ я,— я сегодня же напишу отцу и буду просить его пріхать!
Это были счастливые дни. Уже на слдующій день мы вдвоемъ съ Пинкертономъ начали колесить по улицамъ Парижа, приглядывая для меня приличное помщеніе, закупая всевозможныя рдкости и древности для обстановки, при чемъ я невольно замчалъ, что мой пріятель, если не знатокъ и не цнитель всхъ этихъ рдкостей и произведеній искусства, то во всякомъ случа очень знающій свое дло экспертъ. Онъ превосходно зналъ всхъ торгующихъ этими рдкостями, зналъ настоящую цну и стоимость каждой вещи, и, какъ я узналъ случайно, тратилъ громадныя деньги на пріобртеніе картинъ и разныхъ рдкостей для Соединенныхъ Штатовъ. Вс эти прекрасныя вещи сами по себ не восхищали его, но онъ испытывалъ самую настоящую радость, сознавая, что онъ лучше другого съуметъ купить и продать ихъ.
Между тмъ я ждалъ отвта отъ отца. Прошло не мало времени, а письма отъ него все не было. Наконецъ, получилось очень длинное письмо, полное отчаянія, раскаянія, сожалній, утшеній, въ которыхъ трудно было даже разобраться, но изъ котораго я понялъ, что отецъ потерялъ все свое состояніе, что онъ остался безъ гроша и при томъ совершенно боленъ, и что я не могъ разсчитывать не только на полученіе 10,000 долларовъ, но даже и на ту сравнительно скромную сумму, которую я постоянно получалъ отъ него на прожитіе.
Ударъ былъ неожиданный и жестокій, но я съ честью вышелъ изъ этого тяжелаго положенія. Я распродалъ черезъ Пинкертона вс свои рдкости и драгоцнности, всю свою обстановку, что дало мн около 5,000 франковъ. Изъ нихъ я оставилъ себ 500, а остальныя деньги немедленно выслалъ отцу. Но, увы, они попали туда только для того, что оплатить расходы по его похоронамъ.
Старикъ не вынесъ этого удара судьбы, не могъ пережить своего разоренія, и я, пожалуй, былъ даже радъ за него, что ему не пришлось жить жизнью бдняка, хотя и горевалъ о томъ, что лишился такого любящаго отца и вмст друга, какимъ былъ для меня покойный. Съ его смертью рушилось для меня все: я потерялъ отца, потерялъ свою матеріальную поддержку, мало того, къ довершенію бдъ, контрактъ скульптурныхъ работъ для Мускэгонскаго Капитолія перешелъ въ другія руки. Новый подрядчикъ имлъ своего скульптора и потому короткимъ, дловымъ письмомъ извстилъ меня, что мн предоставляется искать другого покупателя на мой товаръ.
Тмъ временемъ я переселился въ свою студію, гд, ложась спать на походной складной кровати, видлъ предъ собою эту теперь безполезную каменную глыбу Генія Мускэгона, эту статую, созданную для того, чтобы царить подъ золоченымъ куполомъ родного Капитолія, которая теперь нигд не находила себ мста. Что могло ожидать ее впереди и что ожидало ея творца? Этотъ вопросъ мы часто обсуждали съ Пинкертономъ. По его мннію, я прежде всего долженъ былъ отказаться отъ своего призванія, ‘просто взять и бросить’, говорилъ онъ, и хать вмст съ нимъ на родину и тамъ всей душой погрузиться въ дла.— У меня капиталъ, у васъ образованіе! ‘Доддъ и Пинкертонъ’ какое прекрасное имя для любой фирмы, а имя много значитъ въ этихъ длахъ. Какъ это хорошо звучитъ для рекламы’! Я отлично сознавалъ, что безъ имени, безъ денегъ и безъ работы, для которой былъ-бы обезпеченный сбытъ, положеніе скульптора, да и всякаго художника, незавидное, но у меня не хватало духа такъ, безъ борьбы, безъ усилій, не долго думая, обернуться спиной къ искусству и открыть лавочку, чтобы зарабатывать гроши.
Я сталъ уврять своего пріятеля, что хотя у меня было, безъ сомннія, мало шансовъ на успхъ въ скульптур, но что въ финансовыхъ и торговыхъ длахъ у меня еще меньше шансовъ на удачу, я имлъ уже случай убдиться, что совершенно лишенъ всякаго рода дловыхъ способностей. Но Пинкертонъ и слышать не хотлъ: по его мннію, я долженъ былъ обладать всевозможными способностями, кром того, я долженъ былъ унаслдовать, хоть въ нкоторой степени, таланты своего отца, наконецъ, я получилъ строго-коммерческое образованіе и т. д.
— Вы никогда не съумете понять меня, Пинкертонъ,— говорилъ я.— Вы во всемъ смотрите на результаты, на нчто реальное, осязаемое, а настоящій художникъ живетъ своею внутренней жизнью, живетъ тмъ, что онъ считаетъ своимъ призваніемъ. Посмотрите на Ромней (Romney)! Вотъ это настоящій художникъ, настоящая артистическая натура. У него нтъ ни гроша за душой, но предложите ему командованіе цлой арміей или даже мсто президента Соединенныхъ Штатовъ, вдь, онъ откажется!
— Да, откажется!— восклицалъ Пинкертонъ, ероша свои волосы.— Да, но я не могу понять, почему мн нельзя встать на его точку зрнія, быть можетъ, потому, что я не получилъ въ молодости надлежащаго воспитанія. Кром того, я того мннія, что каждый человкъ обязанъ умереть не ране, чмъ онъ составитъ себ крупное состояніе!
— Къ чему?
— Къ чему, я не могу сказать, но это все равно, какъ если бы я васъ спросилъ: ‘къ чему быть скульпторомъ? Я и самъ охотно сталъ бы заниматься скульптурой, почему же нтъ, но не могу понять, почему вы, напр., не можете быть никмъ инымъ какъ только скульпторомъ, это представляется мн какъ бы излишней узкостью натуры!
Такого рода бесды происходили между нами довольно часто въ послднее время. Наконецъ, Пинкертонъ, повидимому, понялъ, что меня не переубдить, что я намренъ остаться скульпторомъ вопреки всему, и разомъ пересталъ меня уговаривать, пересталъ вообще возвращаться къ этому предмету, а вслдъ затмъ объявилъ мн, что онъ здсь даромъ проживается и что ему необходимо вернуться на родину. Безъ сомннія, онъ уже давно ухалъ бы въ Америку, если бы не я, если бы не надежда, что и я отправлюсь вмст съ нимъ. Не знаю почему, но наши отношенія вдругъ какъ-то измнились, мы точно охладли другъ къ другу. Его отъздъ былъ для меня какъ бы горькой обидой, и самъ онъ какъ будто испытывалъ какое-то чувство, не то раскаянія, не то виновности. Въ день отъзда онъ позвалъ меня обдать въ ресторанъ, который я прежде часто посщалъ, но пересталъ посщать только вслдствіе ограниченности моихъ настоящихъ денежныхъ средствъ. Ему, казалось, было очень не по себ. Я тоже былъ опечаленъ и раздраженъ, и обдъ прошелъ молчаливо.
— Ну, Лоудонъ,— сказалъ онъ, наконецъ, когда намъ уже подали кофе и мы закурили свои трубки, и я видлъ, что ему стоило не малаго усилія заговорить со мной,— вы не можете себ представить, какую безграничную благодарность и привязанность я питаю къ вамъ, сколь многимъ я вамъ обязанъ. Ваша дружба облагородила меня, сдлала меня чище и лучше, оказала громадное вліяніе на мое умственное развитіе, на мои взгляды и образъ мыслей. И теперь, когда намъ настало время разстаться, я хочу сказать вамъ, что готовъ былъ бы умереть, какъ собака, подл васъ!
Я попытался что-то сказать, но у меня ничего не вышло, да и онъ не далъ мн договорить.
— Дайте мн высказать все до конца, Лоудонъ,— воскликнулъ онъ, прерывая меня на полуслов.— Я не только привязанъ къ вамъ, какъ къ другу, я уважаю васъ за вашу преданность вашему искусству. Я самъ не могу подняться до такой высоты, но умю цнить это въ другихъ и хочу, чтобы вы довели свое служеніе искусству до желанной цли, хочу помочь вамъ въ этомъ!
— Что это за глупости, Пинкертонъ!— остановилъ я его.
— Не лзьте сразу на стну, Лоудонъ, это не боле какъ простая коммерческая сдлка, и длается это изо дня въ день. Это стало даже типичнымъ. Посмотрите на большинство молодыхъ художниковъ здсь, въ Париж, всюду та же исторія: съ одной стороны молодой художникъ, многообщающій талантъ, усидчивый работникъ, съ другой — дловой человкъ, капиталистъ.
— Да безумный, вдь, вы бдны, какъ церковная крыса!..— воскликнулъ я.
— Подождите, пока я положу свои щипцы въ огонь!— сказалъ Пинкертонъ.— Я обязанъ стать богачемъ и говорю вамъ, что твердо намренъ пріобрсти капиталы. Вотъ вамъ на первое время, возьмите эту небольшую сумму отъ друга, отъ брата,— для меня дружба выше всего на свт,— тутъ всего 100 франковъ, вы будете первое время ежемсячно получать эту сумму, а посл, когда я возьмусь за дла, и дла пойдугъ успшно, сумма эта, конечно, увеличится вдвое, втрое, до подходящей для васъ цифры, а чтобы вы не видли въ этомъ благодянія, позвольте мн подыскать покупателя на вашу статую тамъ, въ Америк, и я буду считать это самымъ блестящимъ ддомъ въ своей жизни!
Долго пришлось мн убждать и уговаривать моего друга, много намъ это стоило обоимъ душевнаго волненія и много горячихъ, убдительныхъ словъ, чтобы, не обидвъ его, отказаться окончательно отъ его денежной поддержки.
‘Пусть такъ,— вдругъ сказалъ онъ,— будемъ считать это дло поконченнымъ’, и посл этого уже боле не возвращался къ этому вопросу!— Хотя мы и провели весь остатокъ дня вмст, и я проводилъ его до самаго вагона, но когда поздъ умчалъ его, я вдругъ почувствовалъ себя страшно одинокимъ. Какой-то внутренній голосъ настойчиво твердилъ мн, что я поступилъ и вопреки благоразумію, отвергнувъ такъ сердечно предложенную мн помощь, и вопреки дружб, обидвъ или по меньшей мр глубоко огорчивъ Пинкертона своимъ отказомъ.
Возвращаясь домой по шумнымъ, оживленнымъ улицамъ Парижа, я впервые смотрлъ на нихъ съ какимъ-то непріязненнымъ, враждебнымъ чувствомъ.

V.
Счастье измняетъ мн.

Нигд въ цломъ мір голодать не легко, но въ Париж это хуже всего, такъ какъ кругомъ все блескъ и веселье, все роскошь и довольство, и все это какъ-то особенно ярко бьетъ своимъ контрастомъ въ глаза бдняку. Я испыталъ все это на себ, но все же находилъ въ начал нкоторое утшеніе въ томъ, что говорилъ себ: ‘Вотъ она настоящая-то жизнь, раньше я все держался на помочахъ, теперь же все будетъ зависть только отъ меня.
Но, на мою бду, со мной приключилось несчастіе какъ разъ не въ добрый часъ. Вообще займы между студентами и учениками различныхъ художниковъ въ большомъ ходу. Многіе даже всецло жили на нихъ въ теченіе нсколькихъ лтъ. Займы эти, конечно, почти никогда не возвращаются, да никто и не разсчитываетъ на ихъ возвращеніе. Но когда мн пришла надобность прибгнуть къ этимъ спасительнымъ займамъ, оказалось, что мн положительно не у кого занять. Большинство моихъ близкихъ друзей и товарищей поразъхались, другіе сами были въ такой крайности, что едва перебивались, день голодая, день обдая въ самой плохой харчевн. Мн пришлось разстаться и съ моей мастерской, и пользуясь любезностью товарища работать въ его студіи, которую самъ онъ оплачивалъ съ грхомъ пополамъ. Не имя студіи, я, конечно, не могъ держать при себ столь громоздкую статую, какъ мой Геній Мускэгона, и принужденъ былъ разстаться съ этимъ своимъ произведеніемъ за жалкую сумму въ 30 франковъ. И этотъ плодъ моего вдохновенія долженъ былъ украсить какой-то скромный загородный садъ-ресторанъ, гд по воскреснымъ днямъ собираются погулять и повеселиться французскіе буржуа.
Ютился я у одной доброй старушки въ коморк на чердак, подъ самой крышей, и столовался въ състной лавк для извозчиковъ. Въ нее мн иногда случалось заходить и раньше, просто изъ любопытства, и помнится, что я не разу не входилъ въ нее безъ отвращенія и не уходилъ безъ ощущенія тошноты и гадливости, а теперь, съ какимъ нетерпніемъ я считалъ часы, когда можно будетъ отправиться въ эту отвратительную харчевню, съ какою жадностью я подалъ все, что мн подавали и уходилъ довольный и почти счастливый! Вскор настало время, когда у меня не хватало средствъ даже на булку и чашку утренняго кофе. Иногда выдавались счастливые дня. Дижонъ, въ мастерской котораго я работалъ, вдругъ получалъ нсколько десятковъ франковъ за какую-нибудь изъ своихъ работъ или, прозжая черезъ Парижъ, кто-нибудь изъ старыхъ товарищей вспоминалъ обо мн, и тогда мы отправлялись въ приличный ресторанъ, и мн удавалось при этомъ сдлать скромный заемъ и опять нкоторое время пить утромъ кофе съ булкой и покупать табакъ.
Однажды счастье какъ будто снова улыбнулось мн, я получилъ крупный заказъ отъ одного богатаго американца. Это былъ щедрый и любезный господинъ, онъ угощалъ меня въ теченіе нсколькихъ дней прекрасными обдами въ дорогихъ ресторанахъ, былъ очень обходителенъ и оставивъ небольшой задатокъ ухалъ изъ Парижа. Когда заказъ мой былъ готовъ, я отправилъ его къ нему, но, увы,— не имлъ даже утшенія узнать, прибылъ ли онъ на мсто своего назначенія. Денегъ я такимъ образомъ не получилъ, а время и матеріалъ потратилъ. Впослдствіи я узналъ, что мой заказчикъ умеръ на возвратномъ пути изъ Европы въ Америку, оставивъ посл себя крайне запутанныя дла.
Между тмъ мое положеніе ухудшалось съ каждымъ днемъ, за комнату свою я уже не платилъ давно, но моя добрая старушка и не напоминала мн объ этомъ, содержатель же състной лавки не былъ столь снисходителенъ, и такъ какъ я тамъ не платилъ уже нсколько дней, то отношенія ко мн его и двухъ служанокъ, его родныхъ дочерей, замтно измнилось, изъ чего я могъ заключить, что завтра или посл завтра мн совершенно откажутъ въ обд.
Въ такой крайней нужд я вспомнилъ о Мейнер. Уже не разъ мн приходило на умъ зайти къ нему и обратиться къ его помощи.
Онъ всегда такъ горячо стоялъ за англо-саксонскую расу и, хотя мы никогда не были съ нимъ особенно близки, все же, зная, что онъ прекрасно зарабатываетъ и постоянно при деньгахъ, я ршилъ попытать счастье. Очень мн тяжело было ршиться на этотъ шагъ, но нужда къ чему не принудитъ?!
Засталъ я его за работой въ его мастерской, онъ писалъ какую-то картину и смотрлъ то на свою работу, то на толстую, голую натурщицу, позировавшую въ углу. Долго я не ршался приступить къ длу, долго оттягивалъ время разными замчаніями по поводу картины Мейнера. Тотъ слушалъ меня разсянно, не придавая, очевидно, никакого значенія моимъ словамъ. Когда натурщица ушла, я хотлъ было приступить къ длу, да вдругъ замялся, не зная, какъ начать: никогда въ жизни мн еще не приходилось просить у почти незнакомаго человка. Но Мейнеръ самъ вывелъ меня изъ затрудненія.
— Надюсь, вы пришли сюда не затмъ, чтобы наговорить всю эту чушь?— сказалъ онъ.
— Нтъ,— отвтилъ я,— я пришелъ занять у васъ денегъ!
— Сколько мн помнится, мы никогда не были съ вами особенно близки!— проговорилъ онъ, не глядя на меня и продолжая работать.
— Совершенно врно, я понялъ, что вы хотите этимъ сказать!— и я повернулся, чтобы уйти.
— Послушайте, Доддъ, вы, конечно, можете уйти, если хотите, но я совтую вамъ повременить и выяснить все это дло!
— Что же еще можно добавить къ тому, что уже было сказано?— спросилъ я.
— Прежде веего вы должны научиться владть собой,— замтилъ мн Мейнеръ,— не я искалъ этого свиданія, а вы сами пришли ко мн по собственному вашему желанію. Если вы полагаете, что я такъ, безъ разсужденія, дамъ вамъ, не узнавъ хорошенько о положеніи вашихъ длъ, то вы ошибаетесь,— этого я никогда не сдлаю!
Я въ нсколькихъ словахъ разсказалъ ему положеніе.
— Ну, а за комнату у васъ заплачено?
— О, за комнату у меня и не спрашиваютъ, моя хозяйка — добрйшая старушка!
— Изъ этого еще не слдуетъ, чтобы ее можно было обирать. Французы, вообще, щедро кредитуютъ другъ друга, но намъ, англо-саксонцамъ, не слдуетъ злоупотреблять ихъ доврчивостью, чтобы, задолжавъ вволю, улизнуть за каналъ или, какъ вы, янки, за океанъ.
— Да я вовсе не намренъ улизнуть!
— Но, вдь, вамъ отказываютъ въ обд. Кром того, чмъ дольше вы здсь проживете, тмъ больше принесете убытку этой доброй старушк. Я предлагаю вамъ уплатить за вашъ проздъ до Мускэгона и дать вамъ на путевые расходы, предлагаю уплатить за вашу комнату и ваши обды, но ничего боле не могу для васъ сдлать. На родин у вашего отца были друзья, они помогутъ вамъ устроиться,— и тогда, когда вы будете имть возможность, вы возвратите мн эти деньги. Будь вы геній, Доддъ, я, быть можетъ, сдлалъ бы для васъ больше, но я, не считая васъ таковымъ, и вамъ не совтую считать себя талантомъ.
— Объ этомъ я васъ, кажется, не спрашивалъ!
— Да, вы не спрашивали,— сказалъ Мейнеръ, все тмъ же холоднымъ, безстрастнымъ тономъ,— но я сказалъ вамъ это такъ, кстати, кром того, явившись ко мн просить денегъ безъ всякихъ гарантій, вы позволили себ обратиться ко мн какъ бы на правахъ дружбы. Изъ этого слдуетъ, что я въ прав отнестись къ вамъ такъ. Но дло не въ этомъ. Вопросъ въ томъ, согласны вы на мое предложеніе?
— Нтъ, очень вамъ благодаренъ, я могу устроиться иначе!— сказалъ я и откланялся.
Прямо отъ него я отправился въ мастерскую моего учителя и ршился просить у него не денегъ, а работы, работы за поденную плату.
— А-а, это нашъ маленькій Доддъ!— воскликнулъ онъ, увидвъ меня, но въ слдущій за симъ моментъ, замтивъ плачевное состояніе моего костюма, разомъ измнилъ тонъ.
Я обратился къ нему съ просьбой принять меня ужъ въ качеств работника на этотъ разъ въ свою мастерскую.
— Въ качеств работника? Но я полагалъ, что вашъ отецъ страшно богатъ!
Я объяснялъ ему, что лишился одновременно и отца, и его громаднаго состоянія.
— У меня несравненно лучшіе работники, чмъ вы, побираются и ждутъ работы!
— Но вы раньше одобряли мою работу!— замтилъ я.
— Да, да, конечно, одобрялъ, я и не отрицаю, это было вполн хорошо для сына богача, но далеко не достаточно для бднаго сироты. Кром того, я полагалъ, что вы будете продолжать учиться, и что изъ васъ выработается художникъ. Я никогда не ожидалъ, что вы можете учиться для того, чтобы быть работникомъ!
Таковъ былъ утшительный отвтъ моего бывшаго учителя. Я вышелъ отъ него совершенно разбитый, со вчерашняго дня я не лъ ничего и не ршался пойти въ свою харчевню, зная, что мн сегодня все равно откажутъ въ обд. Дойдя до бульвара, я опустился на одну изъ скамеекъ въ тни, неподалеку отъ могилы Наполеона, и принялся размышлять. Оба эти человка, къ которымъ я обратился за помощью, хвалили меня, превозносили мой талантъ, когда я былъ богатъ и не нуждался въ нихъ, а теперь, когда я обнищалъ, когда мн нужна ихъ поддержка, одинъ изъ нихъ говоритъ: ‘вы — не геній, въ васъ нтъ таланта’, другой: — ‘этого слишкомъ мало для бднаго сироты’. Но они оба были искренни, и тогда, и теперь: измнившіяся условія создали новый критерій, вотъ и все! На этихъ разсужденіяхъ я, вроятно, заснулъ. Было уже почти темно, когда сильный ливень пробудилъ меня. Я вскочилъ на ноги и въ первый моментъ не могъ придти въ себя.
Но едва только я очнулся, какъ мучительный голодъ снова далъ знать. ‘Пойду и лягу спать’!— ршилъ я, ‘Qui dort dine’ припомнилась мн французская пословица (кто спить, тотъ обдаетъ) и я быстро зашагалъ по направленію къ своей коморк, но ноги подгибались подо мной, я чувствовалъ страшную слабость и усталость.
— А, г. Доддъ,— окликнулъ меня портье,— для васъ было заказное письмо, почтальонъ принесетъ его вамъ опять завтра!
— Заказное письмо?!— воскликнулъ я.— О, это мои деньги, послушайте портье, не можете ли вы одолжить мн до завтра сто франковъ?
Ста франковъ у него не нашлось, но онъ принесъ мн все, что у него было въ данный моментъ: три десяти-франковыхъ золотыхъ и нсколько серебряныхъ франковъ.
Я опустилъ деньги въ карманъ и, не заходя въ свою комнату, повернулъ за уголъ дома, по направленію къ ближайшему кафэ.
Никогда я не забуду, какимъ вкуснымъ мн казался каждый кусокъ, но что было дальше, чмъ окончился этотъ ужинъ, я положительно не помню, быть можетъ, виною тому старое бургундское, быть можетъ, голодъ — не знаю, помню только, что на слдующее утро я проснулся со стыдомъ и отчаяніемъ, вспоминая то, что я сдлалъ вчера, какъ я выманилъ послднія деньги у бдняка портье и пролъ и пропилъ ихъ въ одинъ вечеръ. Портье, конечно, потребуетъ назадъ свои деньги, а чмъ я заплачу ему? Это будетъ скандалъ на цлый домъ, мн придется вызжать, а куда? Съ чмъ?
Въ этотъ моментъ мн принесли вчерашнее заказное письмо. Оно было отъ Пинкертона изъ Санъ-Франциско. Мой неизмнный другъ писалъ мн, что дла его идутъ хорошо, и вновь мн предлагалъ денежную поддержку, увряя, что смло можетъ мн гарантировать 200 ф. въ мсяцъ. На случай немедленной надобности въ деньгахъ онъ предлагалъ мн въ письм чекъ на 40 долларовъ. Когда человкъ еще не извдалъ нужды, то онъ всегда находитъ тысячи причинъ въ нашъ самостоятельный вкъ отказаться отъ посторонней помощи, но въ такой моментъ жизни, въ какой меня застало это письмо, мн кажется, что никто не отказался бы отъ нее. Такъ сдлалъ и я. Едва только открыли банки, какъ я тотчасъ же пошелъ и получилъ по чеку. Отдавъ портье свой долгъ, я уплатилъ, сколько было возможно, квартирной хозяйк и оставилъ себ необходимое на пропитаніе, посл чего въ тотъ же день отправилъ письмо Пинкертону.
Цлыхъ шесть мсяцевъ влачилъ я жизнь жалкаго пенсіонера и жилъ на счетъ своего друга, все еще упорно вря въ свой талантъ, въ свое призваніе, вкладывая въ искусство всю свою душу. Работая, какъ волъ, я создалъ дв крупныхъ статуи въ высоко-патріотическомъ дух — ‘Знаменосцы’ и ‘Іоанну д’Аркъ’. Мн удалось выставить об эти статуи въ Салон. Но и он не имли тамъ успха, даже торговцы почему-то забраковали ихъ, и он по окончаніи выставки были возвращены мн. Самомнніе, вообще, очень живучее чувство и рдко умираетъ раньше человка, но когда по прошествіи шести мсяцевъ я уже задолжалъ Пинкертону до 200 долларовъ и почти на половину этой суммы надолжалъ въ Париж, я проснулся однажды поутру съ мучительнымъ, тоскливымъ чувствомъ какой-то внутренней пустоты и одиночества. Мое гордое самомнніе умерло въ эту ночь, умерло навсегда, я уже былъ не художникъ, а жалкій бездльникъ, который безсовстно расходовалъ безъ всякаго смысла трудовыя деньги своего друга. И присвъ въ одной рубашк къ окну, не давъ себ даже времени одться, я написалъ свое послднее ‘прости’ Парижу, искусству, всему моему прошлому, всей моей прошлой жизни и закончилъ, что я, наконецъ, поддаюсь увщаніямъ друга и съ полученіемъ слдующей мсячной субсидіи ду въ Америку, гд Пинкертонъ можетъ длать со мной все, что ему будетъ угодно.
Когда я, наконецъ, раскрывалъ глаза на какое-нибудь положеніе длъ, то сразу начиналъ понимать и видть все совершенно ясно. Я ршился не только послдовать благоразумнымъ совтамъ Пинкертона, звавшаго меня работать съ нимъ рука объ руку и уврявшаго меня, что на родин для меня найдется много всякаго дла, но еще, кром того, ршилъ во что бы-то ни стало возмстить ему вс его убытки понесенные имъ изъ-за меня.
Когда я получилъ деньги, не имя ничего за душою, я съ удивительной легкостью собрался въ путь. Вмст съ добродушнымъ Дижономъ мы зашли въ магазинъ, купили легонькій чемоданъ и приличное платье, затмъ простились съ нимъ тутъ же, у дверей магазина. Потомъ я на прощанье уже совершенно одинъ отправился пообдать въ хорошій ресторанъ, одинъ похалъ на вокзалъ Снт. Лазаръ и, уткнувшись въ уголъ вагона, одиноко дохалъ до Діеппа. Здсь я слъ на пароходъ и на слдующій же день прибылъ въ Англію. Въ Лондон я провелъ цлый день, прежде чмъ отправиться въ Эдинбургъ къ дду и дяд Адаму. Присвъ къ столику въ самомъ отдаленномъ углу общей залы желзнодорожнаго вокзала, я спросилъ себ листъ бумаги, перо и чернила и написалъ Пинкертону длинное письмо, въ которомъ отъ души благодарилъ его за все, что онъ длалъ для меня, сожаллъ о своемъ прошломъ поведеніи и высказалъ свои намренія въ будущемъ. До настоящаго времени,— писалъ я,— вся моя жизнь была сплошнымъ эгоизмомъ. Я былъ эгоистомъ и по отношенію къ отцу, и по отношенію къ моему другу, я пользовался ихъ помощью и поддержкой и упорно отказывалъ имъ въ единственномъ утшеніи, котораго они просили у меня, въ утшеніе моего присутствія подл нихъ. Какъ только это письмо было написано и отправлено, я сразу же чувствовалъ себя какъ бы возрожденнымъ.

VI.
ду на родину.

На слдующее утро, какъ разъ къ завтраку, я былъ уже у дяди и снова сидлъ среди его семьи за столомъ, какъ и три года тому назадъ, когда я только что прибылъ изъ Америки. Все было то же, что и тогда, только ко мн теперь относились какъ будто съ большимъ уваженіемъ. Упомянувъ вскользь изъ приличія о смерти моего отца, темою разговора были избраны мои мнимые успхи какъ выдающагося художника, что было для меня крайне мучительно.
По окончаніи завтрака я просилъ дядю удлить мн четверть часа для длового разговора. При этомъ дядюшкина физіономія замтно вытянулась, а когда ддъ заявилъ о своемъ желаніи присутствовать при этомъ разговор, то лицо дяди приняло явно гнвное выраженіе, однако, онъ ничего не сказалъ, и мы вс втроемъ прошли въ смежную библіотеку.
Въ возможно краткихъ словахъ я изложилъ свои денежныя обстоятельства, не вдаваясь ни въ какія подробности, и закончилъ тмъ, что просилъ дядю вывести меня изъ затруднительнаго положенія, дать мн возможность уплатить мой долгъ Пинкертону и воспользоваться предложенными мн занятіями въ Соединенныхъ Штатахъ, куда меня приглашаетъ мой пріятель.
— Было бы несравненно лучше, если бы ты съ самаго начала обратился ко мн, а не къ своему пріятелю,— сказалъ дядя,— я, конечно, никогда не отвернулся бы отъ своего ближайшаго родственника, сына моей покойной сестры. Но и въ данный моментъ ты явился какъ нельзя боле кстати, у меня какъ разъ освободилось мсто бухгалтера въ контор, которое я и оставлю за тобой. Ты можешь считать себя счастливымъ, что все это такъ устроилось!
— Позвольте, дядя, я отнюдь не прошу васъ устраивать мою дальнйшую жизнь или опредлять меня на мсто,— замтилъ я,— я васъ прошу дать мн возможность уплатить мой долгъ Пинкертону и просуществовать первое время по прибытіи моемъ въ Соединенные Штаты, вотъ и все!
— Если бы я желалъ быть грубъ по отношенію къ теб, я сказалъ бы, что ‘нищіе не могутъ быть разборчивы и должны принимать, что имъ даютъ’, а что касается дальнйшаго устройства твоей жизни, то ты уже пробовалъ устраивать ее самъ и видишь, что изъ этого вышло. Поэтому ты теперь долженъ слдовать совту тхъ, кто умне тебя. Всю эту ахинею о твоемъ пріятел, о которомъ я не имю никакого представленія и о тхъ занятіяхъ, которыя теб предлагаютъ въ Америк, я и знать ничего не хочу. Здсь же, занявъ то мсто, которое я готовъ предоставить теб, ты будешь получать 18 шиллинговъ въ недлю!
— Восемнадцать шиллинговъ въ недлю! — воскликнулъ я.— Ну, это не завидно!
— Адамъ!— укоризненно вымолвилъ ддъ.
— Что прикажете? Я васъ слушаю!— отозвался дядя, обращаясь къ своему отцу.
— Ты, братецъ мой, играешь сейчасъ весьма жалкую роль, мн просто стыдно за тебя!— проговорилъ старикъ.— Ты не слушай, мой паренекъ, что теб говоритъ твой дядя, я богатъ и не дамъ тебя въ обиду!
Тутъ произошла довольно непріятная семейная сцена между дядей и его отцомъ, въ результат которой ддъ немедленно пригласилъ нотаріуса и своего повреннаго и, выславъ меня и дядюшку изъ библіотеки, остался наедин съ этими господами. Очутившись въ зал съ глаза на глазъ съ дядей, я выразилъ ему, какъ прискорбно для меня все случившееся, затмъ, холодно простившись съ нимъ, вышелъ изъ его дома: мн было неудобно оставаться посл той сцены, невольною причиной которой былъ я.
По указанію дядюшки, я зашелъ часъ спустя въ контору повреннаго, гд мн врученъ былъ чекъ на 2,000 фунтовъ стерлинговъ и маленькій томикъ какого-то руководства для архитектурныхъ работъ, въ которомъ особенно усердно превозносились достоинства портландскаго цемента. Присяжный повренный моего дда оказался милйшимъ господиномъ и посл нсколькихъ ничего не значущихъ словъ, изъ которыхъ я могъ судить, какъ мило и просто онъ относился ко мн, я счелъ возможнымъ спросить его совта относительно того, что мн теперь слдуетъ длать. Онъ настоятельно совтовалъ мн вернуться въ домъ моего дяди, хотя бы только для того, чтобы совершить обычную прогулку съ ддомъ, который иначе будетъ очень огорченъ и обиженъ.
— На вечеръ же,— говорилъ онъ,— я дамъ вамъ возможность отказаться отъ обда, предложивъ вамъ отобдать со мной на холостую ногу. Но прогулка съ старикомъ положительно необходима: онъ хорошій, добрый старикъ и сердечно любитъ васъ!— докончилъ молодой юристъ.— Что же касается вашего дядюшки, то съ нимъ всякаго рода деликатности, право, неумстны!.
Я общалъ послдовать его совту.
Итакъ, я очутился обладателемъ 2,000 фунтовъ стерлинговъ, т. е. 50,000 франковъ. Съ этими деньгами я, конечно, могъ вернуться въ Парижъ и стать принцемъ-милліоноромъ Латинскаго квартала. Но я отправилъ уже изъ Лондона то письмо Пинкертону и теперь чувствовалъ, что какъ бы я ни сожаллъ въ настоящій моментъ объ этомъ письм, а хать въ Америку все же было необходимо. Принявъ это безповоротное ршеніе, я черезъ посредство мистера Грэггъ отправилъ извстную сумму денегъ въ Парижъ на имя Дижона для уплаты моихъ долговъ, а остальныя деньги оставилъ при себ, на путевыя издержки и на обзаведеніе всемъ необходимымъ.
Пообдавъ весьма пріятно съ милымъ мистеромъ Грэггъ, я совершилъ длинную прогулку съ ддомъ, и къ веіикому моему удивленію, онъ повелъ меня на этотъ разъ не въ пригороды любоваться его жалкими сооруженіями, а на кладбище гд указалъ мн могилу покойной своей жены, моей бабки.
Вечеромъ того же дня я ухалъ изъ Эдинбурга и, когда снова вышелъ на берегъ посл долгаго, но въ общемъ довольно пріятнаго путешествія, когда вступилъ вновь въ свой родной Мускэгонъ, онъ показался мн и чужимъ, и мертвымъ, и произвелъ на меня впечатлніе обширнаго кладбища.
Прежде всего я постилъ могилу моего отца, съ трудомъ разыскаръ среди множества могилъ его надгробный памятникъ, воздвигнутый его друзьями. Никогда еще въ своей жизни я не былъ такъ взволнованъ, такъ растроганъ, какъ въ тотъ моментъ, когда прочелъ его дорогое знакомое имя на мраморной доск аляповатаго и громоздкаго памятника.
Какъ бы исполняя долгъ по отношенію къ памяти отца, я постилъ однихъ за другими его друзей, но и здсь мн казалось, что встрчаю то же кладбище, какъ и повсюду. Вс господа, изъ приличія заговаривали о покойномъ, но по всему было ясно, что память о немъ совершенно исчезла, что стоитъ мн только повернуть спину, какъ никто изъ нихъ и не вспомнитъ о немъ. Меня отецъ любилъ всей душой, и я оставилъ его одного, одинокаго и весьма чужого среди этихъ безсердечныхъ, бездушныхъ людей, оставилъ его жить и бороться, и умирать среди нихъ, и вернулся только тогда, когда онъ былъ уже схороненъ и забытъ, Чувство жгучаго раскаянія овладло мной, при этомъ мн вспомнилось, что есть еще и другая душа, которая любитъ меня и ждетъ меня, и врятъ въ меня, это — Джимъ Пинкертонъ. Я вдругъ почувствовалъ, что не вправ дважды повторить тотъ-же грхъ, ту-же роковую ошибку и по отношенію къ нему.
Около недли я пробылъ въ Мускэгон, не извстивъ даже моего друга объ этомъ промедленіи въ пути. Спохватившись, я немедленно слъ на поздъ и продолжалъ свой. нутъ. На одной изъ станцій я замтилъ человка, суетливо пробгавшаго по вагонамъ:
— Господа, нтъ-ли среди васъ нкоего Лоудонъ Додда?— спрашивалъ онъ.
Я отозвался, и онъ, вручивъ мн депешу, исчезъ. Депеша эта была отъ Пинкертона. ‘Въ какой день васъ можно ожидать? Очень важно знать’. Я тотчасъ-же послалъ ему отвтную телеграмму, извщая о дн и час моего прибытія. На одной изъ слдующихъ станцій меня ожидала другая телеграмма Пинкертона: ‘Какое счастье! Встрчу васъ въ Сакраменто!’
Что еще затвалъ мой неугомонный другъ? Какую кашу заварилъ этотъ суетливый, предпріимчивый человкъ?— невольно напрашивались мн эти вопросы. Я зналъ, что онъ всегда хочетъ мн только добра и пользы, но зналъ также, что почти всегда у него выходитъ такъ, что мн и тяжело, и скверно отъ его благихъ намреній и начинаній.
Какъ-бы тамъ ни было, но, увидавъ Пинкертона въ толп ожидающей прибытія позда, публики на дебаркадер Сакраменто, я чуть не вскрикнулъ отъ радости, чуть не зарыдалъ.
— О, Лоудонъ! Лоудонъ!— воскликнулъ онъ.— Какъ я стосковался по васъ! И вы явились какъ разъ во время. Имя ваше извстно здсь каждому, вс васъ ждутъ съ нетерпніемъ! Я уже рекламировалъ васъ на весь городъ, на завтра объявлено, что вечеромъ вы прочтете рефератъ въ дом городской ратуши ‘Студенческая жизнь въ Париж съ ея мрачными и свтлыми сторонами’. 12.000 мстъ распроданы вс до единаго. Но что это, какъ вы похудли, Лоудонъ, устали? Истомились въ дорог? Вотъ подождите, попробуйте выпить глоточекъ этого!— и Пинкертонъ досталъ изъ своего чемодана бутылку съ яркимъ ярлыкомъ, на которомъ красовалась надпись: ‘Тринадцатизвздный золотой коньякъ Пинкертона. Полное ручательство’.
— Боже меня упаси! Что это такое?— воскликнулъ я, морщась и откашливаясь посл перваго глотка этого диковиннаго коньяку.
— Это — коньякъ моего изготовленія и это названіе прекраснйшая реклама! Мой коньякъ расходятся теперь уже не ящиками, а цлыми вагонами. Кстати, думаю, что вы не разсердитесь на меня за то, что я разослалъ ваши портреты но всему городу, по случаю чтенія реферата, увеличенные съ вашей маленькой карточки ‘Лоудонъ Доддъ, американо-парижскій скульпторъ’. Вотъ образецъ входныхъ билетовъ, а плацкарты и афиши на углахъ улицъ и на всхъ столбахъ такіе-же только ярко-красные и ярко-голубые съ огромными увеличенными въ 14 разъ буквами.
Я взглянулъ на этотъ билетъ, и душа моя перевернулась во мн, но что я могъ сказать, какъ дать понять Пинкертону то чувство омерзнія, какое овладло мною при слов ‘Американо-Парижскій’? Но когда мы прибыли въ Санъ-Франциско, при вид моего собственнаго изображенія на стнахъ домовъ на всхъ углахъ улицъ, я не вытерплъ и невольно разразился упреками.
Но Пинкертонъ, повидимому, совершенно не понималъ, что меня возмущало и волновало въ такой степени.
— Если бы я зналъ, что вамъ такъ противны эти красныя буквы, я-бы, конечно, никогда этого не сдлалъ. Вы правы, Доддъ, простой крупный черный шрифтъ на бломъ было-бы пожалуй, лучше! Право, я сильно огорченъ, что причинилъ вамъ эту непріятность, но я полагалъ, что это въ значительной степени должно способствовать успху дла. И вся пресса въ восторг отъ этого дла!..
— Но, Пинкертонъ,— воскликнулъ я,— это чтеніе — чистое безуміе. Это худшее изъ всхъ вашихъ сумасбродствъ! Разв я въ состояніи приготовить цлый рефератъ въ нсколько часовъ?
— Все это уже сдлано, Лоудонъ, рефератъ приготовленъ и отпечатанъ и лежитъ у меня въ комод! Лоудонъ, поврьте мн, я знаю, какъ устроить дло Я поручилъ эту работу самому талантливому литератору и публицисту въ Санъ-Франциско, Гарри Миллеръ,— и онъ продолжалъ неумолчно трещать о предстоящемъ мн успх, о своихъ новыхъ и многочисленныхъ знакомствахъ, окликая проходящихъ знакомыхъ и не упуская случая представлять меня всмъ и каждому. Что мн было длать? Я попался, какъ куръ во щи! Былъ, что называется, связанъ по рукамъ и по ногамъ. Единственное, что мн удалось сдлать, это взять съ Пинкертона общаніе впредь никогда боле не располагать мною и не распоряжаться мною безъ моего вдома. Но и это, повидимому, глубоко опечалило и огорчило моего друга, такъ что я ршилъ во всемъ остальномъ безпрекословно подчиниться его вол.
Надо было видть меня, когда я заслъ за рефератъ работы г. Гарри Миллера. У него было, несомннно, бойкое перо, онъ умлъ поражать удивительными эффектами, въ яркихъ краскахъ изображалъ умирающихъ съ голода геніевъ и доходилъ до мелодраматическихъ моментовъ, говоря о гризеткахъ. Онъ, очевидно, пользовался моей корреспонденціей съ Пинкертономъ въ качеств матеріала для своей статьи, и я краснлъ, читая свои собственныя приключенія, мысли и чувства, столь нагло-искаженныя. Я попытался было измнить кое что въ этомъ реферат, но это оказалось совершенно невозможнымъ, языкъ и стиль этого господина Миллера были неподражаемы, и каждое выкинутое слово портило общій тонъ статьи. За нсколько часовъ до предстоящей мн пытки публичнаго чтенія, я обдалъ въ обществ Пинкертона въ одномъ изъ лучшихъ ресторановъ города, при чемъ мой пріятель съ особой гордостью называлъ себя моимъ агентомъ. Когда пробилъ роковой для меня часъ, и я принужденъ былъ выступить передъ публикой, то чувствовалъ себя до того безпомощнымъ, до того угнетеннымъ, что, вроятно, производилъ весьма жалкое впечатлніе. Не имвъ ни времени, ни желанія выучить на память этотъ ненавистный рефератъ, я сталъ читать его съ листа, какъ школьникъ читаетъ урокъ, совстясь и смущаясь на каждой строк и чмъ дальше, тмъ больше, пока чтеніе мое не стало почти совершенно непонятнымъ.— ‘Говорите громче!’ — ‘Никто ничего не слышитъ’ уже громко стали, заявлять слушатели. И вдругъ я представилъ себ все такъ, какъ оно было, эту залу слушателей, не слышащихъ ровно ничего, и чтеца съ виноватымъ видомъ наказаннаго мальчишки, бормочущаго подъ носъ свой невыученный урокъ, и мн стало до того смшно, что я готовъ былъ тутъ же громко расхохотаться. Меня удивляло теперь только то, почему никто не смется, я на вторичное приглашеніе говорить громче я съ неудержимой веселостью отвчалъ, впервые взглянувъ смющимися глазами на моихъ терпливыхъ слушателей.— Прекрасно, господа! Я постараюсь говорить громче, хотя, право, не понимаю къ чему? Къ чему вамъ слышать-то, что я говорю? Кому и зачмъ это нужно?
И вотъ слушатели, и чтецъ вдругъ разразились неудержимымъ смхомъ и хохотали буквально до слезъ. Затмъ я продолжалъ свое чтеніе и въ одномъ мст, желая сократить эту пытку, перелисталъ цлыхъ три страницы.— ‘Вы видите, господа, я выпускаю сколько возможно,— замтилъ я, довольно громко обращаясь къ своей аудиторіи,— и эта шутка моя была встрчена громкими одобреніями.
Когда я, наконецъ, сталъ откланиваться, то меня привтствовали оглушительными аплодисментами, махали шляпами и платками, словомъ, устроили мн настоящую овацію.
Пинкертонъ, сидя въ смежной пріемной комнат, съ лихорадочной поспшностью заносилъ что-то въ свою записную книжку. Увидвъ меня, онъ вскочилъ и бросился ко мн на шею, и я почувствовалъ, что слезы текли по его лицу.
— Ахъ, дорогой мой, неоцненный Лоудонъ!— воскликнулъ онъ.— Я никогда не прощу себ того, что я сдлалъ, но, право, я хотлъ добра! Вы благородно справились со своей задачей, вы вышли побдителемъ, а я начиналъ уже опасаться, что мн придется возвращать публик деньги!
— И это было-бы гораздо честне!— замтилъ я.
За мною вышли изъ залы представители прессы съ Гарри Миллеромъ во глав, они обступили меня, тснились вокругъ меня, и я, къ величайшему удивленію своему, долженъ былъ сознаться, что все это премилые и пресимпатичные люди, и даже самъ Гарри Миллеръ весьма приличный и порядочный господинъ. Мы отправились вс вмст сть устрицы и пить шампанское, и такъ какъ нервы мои были крайне напряжены, то я все время закуски былъ очень разговорчивъ и оживленъ. Будучи въ удар, какъ говорится, я весьма удачно передавалъ мое негодованіе и смущеніе передъ рефератомъ г. Гарри Миллера и тотъ рядъ самыхъ разнообразныхъ ощущеній, какія я испыталъ передъ своею аудиторіей, передавая все это въ очень забавномъ и отнюдь ни для кого не обидномъ тон.
Вс присутствующіе единогласно заявили, что только я одинъ могу быть душою общества, что они въ восторг отъ моей особы, и на слдующій день вс газеты были полны мною: меня выхваляли, меня превозносили, о моемъ блистательномъ успх говорили, кричали вс.
Я вернулся домой въ прекраснйшемъ расположеніи духа, но бдный Пинкертонъ скорблъ душою за насъ обоихъ.
— О, Лоудонъ,— говорилъ онъ,— я никогда не прощу себ того, что я сдлалъ. Когда я увидлъ, что эта идея о публичной лекціи вамъ не по душ, я готовъ былъ прочесть ее самъ, лишь бы только избавить васъ отъ этой непріятности. Но вы — герой! Вы — самоотверженный герой, и я вижу, что вы, насилуя себя, сдлали это для меня. Чмъ я отплачу вамъ за это?

VII.
Въ пылу дятельности.

Надо было видть моего друга Пинкертона, когда онъ погружался въ свои дла, хлопоталъ, суетился, волновался, воображая, что отъ его усердія зависятъ величайшіе перевороты въ дловомъ мір, и что онъ одинъ изъ столповъ борьбы за существованіе.
Я никогда не имлъ точнаго представленія о дловыхъ спекуляціяхъ моего друга, знаю только, что у него ихъ было много и притомъ самыхъ разнообразныхъ. Главнйшими изъ нихъ были: складъ Пинкертоновскаго тринадцатизвзднаго коньяку, контора объявленій и рекламъ и бюро рыболовныхъ экскурсій, въ которомъ, за сумму въ пять долларовъ съ персоны, каждый желающій по субботамъ могъ отправиться за городъ въ мсто, благопріятное дли рыбной ловли, причемъ его снабжали всми рыболовными снарядами, руководствами и указаніями и, какъ я слыхалъ отъ нкоторыхъ опытныхъ и искусныхъ рыболововъ, эти экскурсіи доставляли г.г. участникамъ не только пріятное развлеченіе, но даже нкоторую прибыль. Кром того, я знаю, что Пинкертонъ при случа пріобрталъ потерпвшія крушенія суда или суда, признанныя негодными для плаваній, и затмъ, спустя какой-нибудь мсяцъ, посл незначительныхъ сравнительно поправокъ, отправлялъ ихъ въ дальнія плаванія.
Пинкертонъ гордился тмъ, что онъ страшно занятъ, и дйствительно, сновалъ цлый день изъ конца въ конецъ города, изъ конторы въ контору, изъ бюро въ бюро. Онъ хвастался тмъ, что у него ни одинъ долларъ не лежитъ безъ пользы, вс они были разсяны по втру, по разнымъ предпріятіямъ: и тутъ, и тамъ онъ былъ въ дол, и здсь участвовалъ, и тамъ состоялъ членомъ. Всюду онъ вкладывалъ деньги, отовсюду ожидалъ прибыли и все это съ лихорадочнымъ волненіемъ и неподражаемой дловитостью. Онъ былъ честнйшій человкъ въ мір, добросовстный въ высшей степени, но одному Богу извстно, въ какихъ только сомнительныхъ длахъ и предпріятіяхъ онъ не участвовалъ, совершенно не сознавая и не понимая, что это дло, которымъ онъ такъ увлекался, въ которое вкладывалъ душу, было очень похоже на мошенничество. Онъ не только вкладывалъ вс имвшіяся у него деньги въ различныя дла и предпріятія, но даже и мои личные скромные заработки уходили туда-же. Одно изъ его предпріятій мн удалось вывдать. Это была 1/7-я доля въ фрахт судна, отправлявшагося въ Мексику съ контрабанднымъ грузомъ оружіи, а возвратиться ему надлежало съ контрабандой сигаръ. Дло это показалось мн нечистымъ, и я въ такомъ смысл высказался моему другу. Это открытіе крайне смутило и огорчило его, такъ какъ ужъ если Пинкертонъ гордился чмъ-либо въ жизни, то только своею честностью и если онъ дорожилъ чмъ-нибудь, то только моимъ мнніемъ о немъ, и потому мой взглядъ на его операціи былъ для него настоящимъ ударомъ.
Я сталъ замчать, что съ нкотораго времени онъ пересталъ посвящать меня въ свои дла. Быть можетъ, онъ убдился, что я никогда не войду во вкусъ этой дловой горячки, какъ онъ было надялся. Я аккуратно просиживалъ цлые дни въ его бюро объявленіи, прочитывалъ нкоторыя письма, велъ счета и книги, но длалъ все это совершенно безучастно.
Однажды мой пріятель пріобрлъ за безцнокъ какое-то потерпвшее крушеніе судно и, явившись ко мн, потирая отъ удовольствія руки, сообщилъ, что оно уже въ док, чинится подъ другимъ названіемъ и не сегодня — завтра можетъ выйти въ море.
— Въ этомъ дл я не участникъ,— замтилъ я, сдвинувъ брови,— оно мн вовсе не по душ, хотя, быть можетъ, оно и прибыльно!
— Мн кажется, Лоудонъ, что всякое дло, которое хоть сколько-нибудь прибыльно, вамъ не по душ!
— Вдь, это судно, о которомъ вы говорите, было признано негоднымъ агентами Ллойда!
— Да, но вдь, это только штука съ ихъ стороны, судно еще въ превосходномъ состояніи, оно почти совсмъ не пострадало, аваріи пустяшныя!
— Во всякомъ случа я не считаю порядочнымъ наживать деньги, рискуя человческой жизнью!— заявилъ я.
— Боже правый, да, вдь всякая спекуляція есть рискъ, самый наизаконнйшій судовладлецъ тоже рискуетъ жизнью людей экипажа. Въ элеваторахъ тоже есть рискъ, и самъ я рисковалъ, покупая это судно: оно могло быть совершенно не куда негоднымъ, и тогда что? Нтъ, право, Лоудонъ, вы слишкомъ полны всякихъ возвышенныхъ идей и понятій для обыденной, человческой жизни!
— А вы, мой другъ, слишкомъ погрязли въ этой погон за деньгами, за пріобртеніемъ капиталовъ, такъ что совершенно, и думать забыли обо всемъ остальномъ!— Гд теперь ваши благородныя, великодушныя стремленія, ваши мечты о высококультурномъ человк и прекрасномъ, возвышенномъ тип американца?!
— Да, это правда, Лоудонъ! Вы заставили меня оглянуться на себя, и я вижу, что вы правы! Я становлюсь слишкомъ матеріалистомъ. Вы еще разъ оказали мн громаднйшую, истинно-дружескую услугу. Да, я сознаюсь, что долженъ заняться чмъ нибудь серьезнымъ и возвышеннымъ, какой-нибудь глубокой и сухой наукой,— теологіей, напримръ, или алгеброй!
— Хоть алгеброй! Это будетъ, я полагаю, достаточно сухая матерія!— сказалъ я.
— Ну, такъ ршено, на этомъ я остановимся!
И дйствительно, мой пріятель принялся изучать алгебру подъ руководствомъ весьма корректной и довольно привлекательной молодой особы, миссъ Мами Брайдъ. Уговорился онъ съ ней по два урока въ недлю, но затмъ такъ увлекся этой наукой, что сталъ брать уже не по два, а по четыре, а тамъ и по пять уроковъ въ недлю. Я предостерегалъ его при этомъ отъ женскихъ чаръ, но какъ и всегда въ подобныхъ случаяхъ, мои предостереженія ни къ чему не повели.
Между тмъ я сталъ настаивать на томъ, что я лишняя спица въ колесниц, что дло, которое исполняю въ бюро я, можетъ исполнить всякій толковый работникъ, а потому заявилъ своему другу, чтобы онъ или подыскивалъ мн подходящее занятіе, или же я самъ примусь за это и подыщу себ то что мн надо.
— О, Лоудонъ, я нашелъ! Нашелъ, что вамъ надо!— воскликнулъ Пинкертонъ, хватая меня за руку въ порыв радостнаго восторга.— Тутъ вс ваши таланты могутъ найти себ примненіе — тутъ вы будете на виду у всхъ. У меня зародилась эта блестящая мысль въ трамва, къ несчастью, у меня не было съ собой карандаша, я одолжилъ его у кондуктора и тутъ набросалъ это объявленіе. Онъ сунулъ мн въ руку клочекъ бумаги, на которомъ я прочелъ:

Солнце, озонъ и музыка.
ПИНКЕРТОНОВСКІЕ ЕЖЕНЕДЛЬНЫЕ ПИКНИКИ.
Пять долларовъ съ человка, дамы безплатно.
ГРАНДІОЗНОЕ РАЗНООБРАЗІЕ УДОВОЛЬСТВІЙ.

‘Безплатный завтракъ подъ снью зеленыхъ лсовъ. Танцы на бархатной мурав газона. Возвращеніе при свт мечтательной луны. Распорядитель и главный управляющій г. Лоудонъ Доддъ, эсквайръ, всмъ извстный знатокъ и мастеръ этого дла’.
Эти послднія слова до того поразили меня своей лживостью и неумстностью, что, какъ это не странно, но въ тотъ моментъ я не думалъ ршительно ни о чемъ другомъ, какъ только о томъ, что бы ихъ уничтожить, выхерить, и такимъ образомъ случилось, что слова эти, дйствительно, были тутъ же уничтожены, но за то все остальное уцлло, и вотъ я сталъ распорядителемъ и главнымъ управляющимъ пинкертоновскихъ еженедльныхъ пикниковъ,
Каждое воскресенье съ восьми часовъ утра я былъ уже въ своей роди, во фрак, съ цвтной розеткой въ петлиц, въ цилиндр, въ свтломъ жилет, съ тросточкой, на манеръ маршальскаго жезла красовался я на трап стараго изукрашеннаго флагами и фонариками парохода, предоставленнаго Пинкертономъ для перевозки участниковъ нашихъ воскресныхъ пикниковъ. Я принималъ постителей на трап и препровождалъ ихъ къ помщенной у входа касс.
Въ половин девятаго прибывала на пароходъ наша труппа музыкантовъ, которые, подходя къ пристани, уже начинали играть какой-нибудь веселый, заманчивый маршъ. За ними являлось нсколько человкъ ряженыхъ въ медвжьихъ шапкахъ, фартукахъ изъ буйволиной шкуры, съ удивительно блестящими топорами. Эти увеселяющіе публику ряженые были добровольцы и не стоили намъ ни копйки. Ровно въ девять часовъ пароходъ отваливалъ отъ пристани, нагруженный сколько возможно. Во время пути я обходилъ гостей, шутилъ съ одними, другимъ предлагалъ сигары, словомъ, былъ въ роли любезнаго и внимательнаго хозяина. Затмъ, когда пароходъ подходилъ къ избранной заране лужайк, спускали шлюпки, въ нихъ перевозили гостей на берегъ, за ними слдовалъ транспортъ провизіи и посуда,— и въ какихъ-нибудь четверть часа готовился завтракъ на лужайк, подъ тнью деревьевъ, музыка играла все время, посл завтрака начинались танцы, наши ряженые увеселяли публику шутками и прибаутками, а самъ я особенно старательно танцовалъ съ самыми некрасивыми и неинтересными двушками, осыпая ихъ комплиментами, наиболе лестными для ихъ самолюбія. Затмъ возвращались домой на ярко иллюминованномъ пароход съ неумолчно игравшей музыкой вс довольные и веселые.
На одинъ изъ этихъ пикниковъ явился и самъ Пинкертонъ, но подъ строжайшимъ инкогнито, ведя подъ руку свою учительницу алгебры, миссъ Мамми Брайдъ. И этотъ день сталъ знаменательнымъ въ его жизни.
Это предпріятіе Пинкертона оказалось однимъ изъ самыхъ удачныхъ: среднимъ числомъ каждый воскресный пикникъ давалъ намъ съ Пинкертономъ не мене 500 долларовъ чистаго дохода, которые мы длили съ нимъ пополамъ. Много денегъ проходило черезъ мои руки, и если судить по балансамъ нашихъ предпріятій, то я могъ считаться владльцемъ цлаго состоянія, но,— увы,— большая доля моихъ долларовъ была раскидана по свту во всевозможныхъ предпріятіяхъ моего друга Пинкертона. Однако, къ концу года и на текущемъ счету въ банк у меня лежала кругленькая сумма 8,000 долларовъ. Ужъ эти-то деньги были неотъемлемо мои, и хотя ихъ было не такъ много, но все же они мн давали приличный дивидендъ, и если перевести эту сумму не только на франки, но даже и на англійскіе фунты, то уже получалась не дурная сумма. Вмст съ этимъ сознаніемъ у меня явилась мысль, что въ Париж на эти деньги можно жить припваючи, къ тому-же въ это самое время въ жизни Пинкертона случилось нчто, измнившее въ значительной степени условія нашей совмстной жизни и дятельности.
Пикники наши прекратились съ наступленіемъ дождливаго сезона, а самъ пріятель мой, спустя недлю посл знаменательнаго для него пикника, признался мн въ своей любви къ миссъ Мамми и потащилъ меня къ своей невст, прося меня полюбить ее, какъ его самого.
Вроятно, онъ обратился и къ ней съ тою же просьбой, но, несмотря на это, мы почему-то не полюбились другъ другу да это было и къ лучшему въ виду моихъ соображеніи. Уже потому, что мой другъ собирался жениться, мое общество переставало быть необходимо ему, меня съ успхомъ могла замнить молодая жена, кром того, такъ какъ я пришелся ей не совсмъ по душ, то всего лучше было мн находиться въ отсутствіи и не торчать у нея постоянно на глазахъ. Все это были условія, облегчающія мн отъздъ въ Парижъ.
И вотъ, однажды вечеромъ, оставшись наедин съ Пинкертономъ, я изложилъ ему свое намреніе. Это былъ вообще великій для меня день, такъ какъ въ это утро я получилъ съ одной удачной операціи съ горными рудниками чистыхъ пять тысячъ долларовъ прибыли, которыя тотчасъ положилъ въ банкъ. Такъ какъ это предпріятіе было всецло мое, то и барыши съ него тоже были всецло мои, теперь-я былъ уже положительно состоятельный человкъ и могъ свободно жить на свои средства. Прежде всего я сказалъ Пинкертону, что если онъ считаетъ мое присутствіе необходимымъ для успха его длъ, то я, конечно, перестану даже и думать о Париж, но если онъ полагаетъ, что дда его не пострадаютъ отъ моего отсутствія, то я буду особенно радъ вернуться въ Парижъ, гд меня ждетъ чистое искусство, которому я, вопреки всему, преданъ всей душой. При этомъ я напомнилъ ему, что онъ готовится вступить въ бракъ, и что наша слишкомъ большая близость можетъ даже быть непріятна его жен,— на что онъ, конечно, возражалъ.
— Ну, тмъ лучше, если такъ!— ршилъ я.— Ничто не помшаетъ намъ черезъ годъ — другой зажить опять вмст тамъ, въ Париж, гд мы можемъ пріобрсти на общія средства небольшой домъ въ город и дачку въ Фонтенебло и зажить счастливо и въ полномъ довольств, воспитывая маленькихъ Пинкертоновъ вдали отъ вчной, лихорадочной погони за долларами, среди которой человкъ совершенно перестаетъ принадлежать себ и близкимъ и превращается въ какое-то непрерывно вращающееся колесо сложнаго длового механизма.
Оба мы были и воодушевлены, и взволнованны, и растроганы, хотя Пинкертонъ все время слушалъ меня молча, не прерывая.
— Я ожидалъ этого, Лоудонъ,— проговорилъ онъ, наконецъ, когда я кончилъ,— я зналъ, что это будетъ, что васъ опять потянетъ туда.— Но право, это мн очень прискорбно, и прискорбно потому, что я такой жалкій эгоистъ. Кром того, я могу сказать съ увренностью, что ваше отсутствіе нанесетъ смертельный ударъ нашимъ еженедльнымъ пикникамъ. Тмъ не мене вы правы, что желаете ухать, и я вамъ говорю ‘узжайте’, это будетъ лучше для васъ. Сорокъ долларовъ въ недлю я буду высылать вамъ, Лоудонъ, аккуратно, въ случа, если дла наши пойдутъ успшно, я могу общатъ и больше, но пока и 40 долларовъ въ недлю тоже не дурно, если подумать, что всего какихъ-нибудь 2 года назадъ вы были на краю самой страшной нужды.— Тогда эти животныя не захотли помочь вамъ, и теперь я радъ за васъ, за ваше торжествующее возвращеніе. Пусть они увидятъ теперь, и этотъ вашъ учитель, и этотъ безсердечный Майнеръ, что и безъ нихъ можно обойтись!
И въ этихъ мечтахъ, и планахъ будущаго мы не замтили, какъ летло время. Мой отъздъ былъ ршенъ,— я снова вырвался на свободу, и оба мы счастливо и весело смотрли впередъ въ наше будущее.

VIII.
Разбитое судно ‘Легкое Облачко’.

Въ свободное отъ занятій время, а у меня его было не мало, я любилъ бродить по самымъ захолустнымъ частямъ города, по жалкимъ пригородамъ, посщать самыя подозрительныя трущобы, пользовавшіяся, не безъ основанія, весьма дурной репутаціей. Меня чрезвычайно интересовала жизнь этихъ подозрительныхъ, грязныхъ кварталовъ и того страннаго люда, что ютится въ нихъ. Меня тянули къ себ эти темные, заброшенные уголки, кишвшіе своеобразной, кипучей жизнью, съ своими особыми взглядами, нравами и интересами, меня интересовали своеобразные типы ихъ обитателей, типы, которыхъ я не могъ встртить нигд въ другомъ мст.
Я заходилъ въ игорные дома и видлъ, какъ мексиканцы казнили шулерство, пригвоздивши руку пойманнаго въ мошенничеств игрока кинжаломъ къ столу. Заходилъ и въ питейные дома, и въ кабаки, и трактиры, гд гуляли матросы, и гд посл лишняго стакана джина завязывались драки, кончавшіяся почти всегда увчьемъ нсколькихъ человкъ. Бродилъ по узкимъ улицамъ китайскаго квартала, съ его причудливыми храмами, многочисленными торговцами и своеобразнымъ населеніемъ, и по пустынному песчаному прибрежью, гд убогія хижины, точно разсянныя втромъ зерна, на половину затонули въ песк,
Я просиживалъ цлые вечера въ трактир Чернаго Тома, гд въ передней общей комнат собирались буйные гуляки-матросы, и что ни день происходили скандалы, а въ задней, чистой комнат сходились за стаканомъ добраго вина представители привилегированныхъ классовъ судового персонала, бывшіе капитаны и командиры шкунъ, ихъ помощники, прогорвшіе судовладльцы, экономы, буфетчики, механики, люди, не мало поплававшіе среди южныхъ морей, побывавшіе почти на всхъ южныхъ островахъ. Все это были интересные собесдники, любившіе поговорить, поразсказать о своихъ скитаніяхъ, полныхъ самыхъ разнообразныхъ приключеній, самыхъ живыхъ воспоминаній.
Въ большинств случаевъ вс они были весьма искусные разсказчики, такъ что, слушая ихъ, я невольно увлекался ихъ приключеніями, увлекался до такой степени, что даже самый Парижъ утрачивалъ какъ будто свою прежнюю обаятельную прелесть въ моихъ глазахъ, и меня начинало тянуть тогда въ эти невдомыя страны, на эти сказочные острова, залитые солнцемъ, выросшіе среди косматыхъ волнъ Тихаго океана, цвтущіе, какъ новый земной рай, съ вчною музыкой прибоя, дивной прохладой ароматныхъ ночей, туда, гд небо ясно и свтло, гд женщины робки, покорны и прекрасны, гд все чаруетъ взоръ и все ласкаетъ слухъ — въ эту страну чудесъ, поэзіи и роскоши природы.
Конечно, это были мимолетныя настроенія, мой отъздъ въ Парижъ въ самомъ недалекомъ будущемъ былъ уже ршенъ. Пинкертонъ не только согласился, но какъ будто даже примирился съ нимъ.
На другой день посл моего разговора съ Пинкертономъ по этому поводу Джимъ проснулся нсколько раньше меня и по обыкновенію принялся просматривать газеты.
— Вотъ, Лоудонъ, вы часто обвиняли меня, что я хватаюсь разомъ за десятки длъ, а вы неправы. За это надо не укорять, а хвалить, я, видите-ли, держусь такого правила: ‘если ты идешь и видишь, что на земл лежитъ долларъ, нагнись и подбери его’,— а вотъ сейчасъ я набрелъ на цлую груду долларовъ, лежащую посреди Тихаго океана. Какъ же не нагнуться и не подобрать ихъ?! Смотрите, прочтите это маленькое сообщеніе, оно не краснорчиво написано, но врить ему можно, за это я ручаюсь!— И мой пріятель передалъ мн газету, указавъ небольшое сообщеніе, озаглавленное:
‘Крушеніе англійскаго брига ‘Легкое Облачко‘. Здсь въ нсколькихъ словахъ сообщалось, что прибывшій вчера пароходъ ‘Буря’ привезъ въ Санъ-Франциско капитана Трентъ и четверыхъ людей изъ экипажа англійскаго брига ‘Легкое Облачко’, потерпвшаго крушеніе и выброшеннаго на берегъ острова Мидвэй (Midway Island) 12-го февраля и затмъ чудеснымъ образомъ спасеннаго на слдующій засимъ день капитаномъ и экипажемъ ‘Бури’. Бригъ ‘Легкое Облачко’, вмстимостью въ 200 тонъ, шелъ изъ Лондона и уже около двухъ лтъ находился въ плаваніи: 8-го декабря текущаго года капитанъ Трентъ вышелъ изъ Гонконга съ грузомъ риса и небольшой долей разнороднаго товара: шелка, чаевъ и китайскихъ товаровъ, всего стоимостью 10,000 фунтовъ стерлинговъ, выгодно застрахованнымъ. Разсчитывая, согласно извстнымъ указаніямъ, найти запасы воды и угля на остров Мидвэй (Midway Island), онъ увидлъ, что островъ этотъ ничто иное, какъ большая песчаная мель, окруженная коралловыми рифами, преимущественно подводными. Ни угля, ни воды, годной для питья, тутъ не оказалось, между тмъ полный штиль не позволялъ ‘Легкому Облачку’ двинуться дальше въ теченіе семи сутокъ. Экипажъ страшно мучился жаждой. 12 декабря подъ вечеръ подулъ легкій втерокъ, и капитанъ Трентъ тотчасъ-же снялся съ якоря и сдлалъ попытку выйти въ море изъ пролива между двумя рифами, но въ этотъ самый моментъ неожиданно налетлъ шквалъ, и судно было выброшено на мель. Двое матросовъ потонули при попытк спустить шлюпку, другому матросу переломило руку, самое судно ударилось о кораллы и зарылось носомъ въ песокъ. Очевидно, судно получило серьезную аварію, такъ какъ показалась значительная течь въ носовой его части. Рисъ, но всмъ вроятіямъ, попорченъ, подмоченъ и загнилъ, но остальной товаръ, находящійся въ кормовой части остался невредимъ. Капитанъ Трентъ уже готовилъ свою большую лодку, чтобы на ней выйти въ море когда ‘Буря’, по предписанію Адмиралтейства, заходя на вс острова для поданія помощи потерпвшимъ крушеніе судамъ, зашла, какъ нельзя боле кстати, на островъ Мидвэй и спасла капитана Трента и его людей, еще остававшихся въ живыхъ.
‘Бригъ ‘Легкое Облачко’ построенъ десять лтъ тому назадъ въ Англіи и будетъ сегодня продаваться съ публичнаго торга, по приговору агентства Ллойда. Торги будутъ происходить въ помщеніи коммерческой управы, въ 10 часовъ утра. Дальнйшія подробности,— стояло дале.— Нашъ корреспондентъ только-что постилъ капитана Себрайта, командира ‘Бури’, отъ котораго узналъ, что ‘Легкое Облачко’ засло настолько крпко въ рифахъ, что можно сказать съ увренностью, что если не будетъ исключительнаго сильнаго NW, оно можетъ продержаться до зимы.
— Ну, и что-же?— спросилъ я, прочитавъ указанныямн строки.
— Какъ что?! Да, вдь, это уже не одинъ долларъ, а цлая груда, это цлое состояніе, можетъ быть!— воскликнулъ Джимъ.— Вдь грузъ оцненъ въ 10 тысячъ, да и судно, за исключеніемъ одной течи, въ прекрасномъ состояніи. Теперь въ бригахъ чувствуется недостатокъ, его у меня всякій посл починки зафрахтуетъ за 250 долларовъ въ мсяцъ, кром того, будь онъ даже непригоденъ, само пострадавшее судно иметъ свою цнность: обшивка, якоря, якорныя цпи и все остальное имютъ свою цнность, да и грузъ, кром риса, весь цлъ!
— Все это прекрасно, но прежде чмъ высчитывать барыши, надо купить этотъ бригъ, а сколько онъ вамъ можетъ обойтись, Джимъ?
— Сотню долларовъ, не больше!— отвтилъ Пинкертонъ.— Вдь, я пріобрлъ ‘Джемсъ Муди‘ за 250 дол., когда одн шлюпки этого судна стоили въ четыре раза дороже.
— Но вы какъ будто забываете, что этотъ бригъ будетъ продаваться съ торговъ, что онъ можетъ достаться кому-нибудь другому!
— О, нтъ, если я пожелаю его купить, то онъ достанется мн!— съ увренной усмшкой возразилъ Пинкертонъ.— Я уже извстилъ товарищество Ллойдъ о моемъ желаніи, и мое имя стоитъ во глав покупателей. Я всегда могу купить любое судно, когда захочу, для этого необходимо имть руку… А у меня тамъ есть рука…
— Итакъ, вы думаете купить этотъ бригъ, Пинкертонъ?— освдомился я.
— Да, конечно!
— Хорошо, я приду посмотрть на торги!— сказалъ я, и мы разстались.
Въ назначенный часъ начались торги. Я явился какъ разъ во время, чтобы присутствовать при нихъ и имлъ возможность прослдить весь ходъ дла. Въ зал торговъ собралось очень немного народа, прежде всего бросалась въ глаза небольшая группа, человкъ въ 10—15, рослыхъ, молодыхъ джентльменовъ, чрезвычайно веселыхъ и франтоватыхъ, очевидно, дружески знакомыхъ между собой, такъ какъ они на лету обмнивались шутливыми замчаніями, называли другъ друга уменьшительными именами и забавными прозвищами и понимали другъ друга съ полуслова. По всему было видно, что они явились сюда шутки ради, а не за дломъ. Позади этихъ веселыхъ господъ я замтилъ рослую, суровую фигуру капитана Трента, явившагося узнать о судьб своего судна. Человкъ этотъ произвелъ на меня странное впечатлніе, его широкое, красное лицо казалось скрытнымъ и лукавымъ, а въ данный моментъ въ немъ отражалась сильная тревога и какъ-бы опасеніе чего-то.
Начались торги. Первымъ выступилъ Пинкертонъ, предложивъ 100 долларовъ за потерпвшій крушеніе бригъ.
Волненіе и тревога капитана Трентъ, видимо, усилились. Вдругъ послышался пронзительный, пискливый голосъ:
— Даю 150!
Вс не безъ удивленія обратились въ ту сторону, откуда слышался голосъ. Говорившій былъ маленькій, тощій, невзрачный человкъ, съ землисто-срымъ цвтомъ лица и судорожно подергивающимися членами, скверно одтый и грязный, державшій себя одновременно и нахально, и боязливо, какъ-бы опасаясь, что его каждую минуту могутъ выгнать.
— Предлагаю 200!— продолжалъ Джимъ.
— 250!—пропищалъ маленькій человчекъ.
Пинкертонъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки и, передавъ его разсыльному, сказалъ,— отдай это Лонгхерсту!
Лонгхерстъ былъ одинъ изъ крупнйшихъ биржевыхъ дятелей и капиталистовъ города, авторитетъ, передъ которымъ преклонялись вс дловые люди въ Санъ-Франциско.
Между тмъ торги продолжались. Сумма достигла уже почти 1000 долларовъ, когда въ залу вошелъ мистеръ Лонгхерстъ. Его появленіе привлекло всеобщее вниманіе: это былъ чрезвычайно красивый господинъ, высокій, плотный, внушительнаго вида, съ чрезвычайно привлекательной наружностью и ласковымъ, привтливымъ обращеніемъ.
Онъ освдомился у Пинкертона о сумм, до которой дошли торги, продолжавшіеяся все время только между двумя претендентами, и уполномочилъ Пинкертона идти дальше, до 5,000 долларовъ.
— Если же вашъ конкурентъ пойдетъ еще дальше, то пусть покупка остается за нимъ!— докончилъ капиталистъ и, дружески кивнувъ Пинкертону, снова удалился.
Торги продолжались. Всмъ было ясно, что Джимъ дйствовалъ не за себя, а за м-ра Лонгхерста, но и его соревнователь тоже, вн всякаго сомннія, являлся здсь представителемъ какого-то таинственнаго лица. Желая поразить разомъ своего противника, Пинкертонъ вдругъ заявилъ, что даетъ 2,000 долларовъ, но маленькій человкъ не смутился и сказалъ все тмъ-же крикливо-пискливымъ тономъ:— Даю 2,050!
Вс оглянулись на говорившаго съ нескрываемымъ недоумніемъ, а я взглянулъ на капитана Трентъ, который теперь вдругъ поблднлъ и нервно грызъ свои ногти.
— Смотрите, капитанъ поддается! Онъ блднетъ!— шепнулъ я Джиму.— Набавляйте еще!
— 3,000!— воскликнулъ Пинкертонъ.
— 3,050!— продолжалъ неизвстный соревнователь, и при этомъ я замтилъ, что капитанъ Трентъ какъ будто ожилъ, видя, что маленькій человчекъ не отстаетъ. Очевидно, тутъ былъ какой-то общій интересъ, хотя эти два человка не знали другъ друга, мало того, мн казалось даже, что оба они владютъ какою-то общей тайной, что тугъ кроется какое-то темное дло, и что бригъ этотъ иметъ большую цну, чмъ можно было предположить. Сумма торговъ достигала уже суммы, назначенной Лонгхерстомъ, т. е. была близко къ 5,000 долларовъ, а невзрачный маленькій человчекъ все продолжалъ набавлять. Еще моментъ, и Пинкертонъ принужденъ будетъ отказать. Эти торги, а быть можетъ, и какое-то смутное предчувствіе подзадорили меня. Поспшно вырвавъ листокъ изъ своей карманной книжки, я написалъ слдующія слова:
‘Идите дальше! Все, что я имю въ наличности, ставлю на это судно!’
Это было первое безумно смлое ршеніе въ моей жизни. Я почти гордился имъ, рискъ вообще иметъ какую-то необычайную притягательную силу для людей, и я впервые въ своей жизни поддался этому искушенію.
Записку свою я немедленно передалъ Пинкертону. Тотъ прочелъ ее и невольно оглянулся на меня, глаза наши встртились: онъ убдился, что я дйствительно намренъ сдлать то, что пишу въ записк, и глаза его засвтились и заискрились.
— 5,500!— заявилъ онъ съ торжествующимъ видомъ.
— 5,550!— добавилъ маленькій тощій человкъ, и затмъ торги снова продолжались, пока, наконецъ, бригъ не догнали до 10,100 долларовъ. Очевидно, что тутъ скрывалось нчто таинственное.
— 10,000!— сказалъ Джимъ и вдругъ измнился въ лиц и сразу угадалъ: онъ теперь только сообразилъ, что это можетъ быть за тайна. Онъ провелъ рукой по лицу и поспшно набросалъ мн нсколько словъ: ‘Китайское судно, опіумъ’,— прочелъ я на его записк. Ну, да, конечно, въ этомъ заключалась вся тайна: дйствительно, почти каждое судно, идущее изъ Китая, скрывало гд-нибудь въ своихъ тайникахъ этотъ драгоцнный ядъ, но въ какомъ количеств? На какую сумму?— вотъ въ чемъ заключался вопросъ. Ни я, ни Пинкертонъ ничего объ этомъ не знали, но капитанъ Трентъ и маленькій человчекъ, конечно, знали, потому намъ оставалось наблюдать за ними и основываться на нашихъ наблюденіяхъ.
Торги достигли уже страшной суммы въ 17,000. Я дрожалъ весь, какъ листъ, у Пинкертона глаза горли, какъ уголья, тмъ не мене мы шли выше и выше. Вотъ уже маленькій тощій человчекъ предложилъ за бригъ 20,000 долларовъ.
Пинкертонъ набавилъ еще 50 долларовъ, затмъ торгъ продолжался, но съ самаго момента появленія мистера Лонгхерста маленькій человчекъ казался непокоенъ и смущенъ. Когда-же торги шли все выше и выше, онъ судорожно нацарапалъ на клочк бумаги нсколько строкъ и сталъ звать разсыльнаго мальчика.
Я внимательно слдилъ за нимъ, полагая, что записка предназначалась капитану, но нтъ,— мальчикъ, взявъ записку, скрылся куда-то. Вдругъ въ качеств покупателя выступило новое лицо, среднихъ лтъ господинъ весьма пріятной наружности, стоявшій какъ разъ у меня за спиной. Онъ повысилъ сумму сразу на тысячу долларовъ, затмъ еще и еще на тысячу и вслдъ затмъ совершенно отошелъ въ сторону и продолжалъ оставаться молчаливымъ зрителемъ, какимъ былъ до того времени.
— Тридцать тысячъ!— громко заявилъ Пинкертонъ.
Съ минуту маленькій человчекъ занялся какъ-бы въ нершимости, затмъ поспшилъ добавить 35 тысячъ.
— Сорокъ!— крикнулъ Пинкертонъ, затмъ наступило довольно продолжительное молчаніе. Молотокъ готовъ былъ простучать, когда жиденькій противникъ Джима пропищалъ:
— 40,000 и 5 долларовъ!
Мы съ Пинкертономъ переглянулись и прочли въ глазахъ другъ у друга одну и ту-же мысль:
Очевидно, нашъ конкурентъ напрягалъ послднія силы, тянулъ время до возвращенія мальчика-посыльнаго.
— 45,000 долларовъ!— сказалъ Пинкертонъ.
— 45,000 и 5 долларовъ!— проговорилъ въ свою очередь маленькій человчекъ.
— 50,000!— произнесъ Джимъ.
— Прошу у васъ трехъ секундъ отсрочки!— воскликнулъ, кривляясь и подергиваясь, невзрачный нашъ противникъ.— Всего три секунды переговоровъ по телефону. Я дйствую не отъ себя, мн необходимо получить дальнйшія полномочія!
Бдняга былъ чрезвычайно взволнованъ и весь трясся, какъ осиновый листъ.
— Это меня не касается!— отвчалъ аукціонистъ.— Моя обязанность продавать, а не выжидать переговоровъ: если вы не можете ничего набавить, бригъ останется за г. Пинкертономъ!— и онъ занесъ свой молоточекъ.
— Будьте осторожны, ваша обязанность продавать съ торговъ и дйствовать по справедливости, а не въ пользу г. Лонгхерста и его повренныхъ, на что уже ропщутъ многіе!
— Никто до сихъ поръ ничего подобнаго не заявлялъ!— невозмутимо возразилъ аукціонистъ. Раздался сухой стукъ молоточка, и голосъ аукціониста прозвучалъ: ‘Продано’. Разбитое судно, бригъ ‘Легкое Облачко’ продано за 50,000 долларовъ. За вами, г. Пинкертонъ!’
— Боже мой, Джимъ, можемъ-ли мы уплатить эту сумму?— воскликнулъ я, пробравшись сквозь толпу къ своему другу.
Только теперь, когда все уже было кончено, я очнулся отъ своего опьяннія, отъ чада и угара азартной игры я трезво взглянулъ на дйствительность.
— Надо достать и уплатить!— отвчалъ Джимъ блдный, какъ саванъ.— Я думаю, что мы на этомъ дл не прогоримъ, но сейчасъ придется повыжать изъ себя соки. Пишите мн скоре чекъ на ваши наличныя, черезъ часъ времени мы встртимся въ ‘Западной Гостиниц’!
Я написалъ чекъ, но самъ не могъ-бы узнать свою подпись, до того у меня дрожала рука. Джимъ исчезъ въ одно мгновеніе. Капитанъ Трентъ тоже уже давно скрылся, только тощій маленькій человкъ продолжалъ, стоя на прежнемъ мст, перебраниваться съ аукціонистомъ.
Въ тотъ моментъ, когда я направился къ выходнымъ дверямъ, на меня наскочилъ и чуть было не сшибъ съ ногъ мальчикъ-посыльный, который съ торжествующимъ видомъ несъ маленькому человчку желаемыя полномочія, но, увы!— слишкомъ поздно!

IX.
Рядъ неудачъ.

Выйдя на улицу, я столкнулся съ средняго роста господиномъ, тмъ самымъ, который такъ неожиданно выступилъ въ качеств третьяго покупателя брига ‘Легкое Облачко’ и затмъ также неожиданно отступился.
— Поздравляю васъ, мистеръ Доддъ,— сказалъ онъ,— вы геройски отстояли свое дло!
— Ну, мн не за что васъ благодарить, вы жестоко подняли цну брига!
— Да, это было мимолетное безуміе, старину вспомнилъ! Въ ваши годы я длалъ много такихъ длъ, а теперь, благодареніе Богу, образумился. Вы меня извините, мистеръ Доддъ, но я васъ давно знаю, и васъ, и вашихъ пріятелей, этихъ ребятъ изъ предмстья. Самъ я имю домишко тамъ, на песчаномъ берегу, и буду весьма радъ видть васъ у себя въ любое воскресенье. Меня зовутъ Морганъ, городской судья Морганъ!
— Благодарю!— отвтилъ я уклончиво.
— Не малое дло вы навязали себ этой покупкой, и если вы не имете какихъ-нибудь частныхъ свдній, то придется вамъ повозиться, прежде чмъ найти этотъ опіумъ!
— Во всякомъ случа, или на этомъ бриг есть опіумъ, или мы съ товарищемъ здорово влетли! Но только мы не имемъ никакихъ частныхъ свдній на этотъ счетъ и дйствовали, руководствуясь исключительно наблюденіями!
— Хмъ! Смю сказать, что это, такъ сказать, мое ремесло! А какого вы мннія объ этомъ вашемъ конкурент Беллерс?
— Право, я о немъ очень мало думалъ, мн кажется, что самъ по себ этотъ человкъ совершенно ничего не значущій!
— Что же касается меня, то я положительно не могу понять, кому могло придти въ голову поручить такое серьезное дло, какъ покупка брига, этому человку. Ему нельзя доврить ни одного гроша. Я знаю его, и онъ знаетъ меня, такъ какъ не разъ имлъ со мною дло въ суд. Это — совершенно пропащій человкъ, самый жалкій, самый мерзкій мошенникъ, какого я знаю, и потому — почти увренъ, что обратившійся къ его содйствію человкъ какой-нибудь прізжій.
— Ужъ не капитанъ-ли Трентъ?
— Нтъ, это немыслимо. Откуда у него могутъ быть такія деньги, особенно посл того, какъ онъ затратилъ, вроятно, очень значительную сумму на покупку этого опіума въ Кита?! Во всякомъ случа тутъ кроется какая-то тайна, и если хотите послушать моего добраго совта, отправляйтесь немедленно на Мидвей-айландъ, такъ какъ дло ваше, очевидно, денежное, а г. Беллерсъ и компанія не такого сорта люди, чтобы останавливаться передъ чмъ-бы то ни было!
Преподавъ мн этотъ разумный совтъ, г. судья Морганъ пожалъ мн руку и распростился со мной у самыхъ дверей ‘Западной Гостиницы’, гд я условился встртиться съ Пинкертономъ.
Едва усплъ я уссться въ углу мягкаго диванчика въ ожиданіи моего друга и заказаннаго завтрака, какъ въ залу вбжалъ никто иной, какъ тотъ самый тощій маленькій Беллерсъ, о которомъ я размышлялъ въ данный моментъ, мысленно переживая вс перипетіи торговъ. Обмнявшись нсколькими словами съ однимъ конторщикомъ гостиницы, онъ подбжалъ къ телефону, а я почти машинально всталъ со своего мста и очутился у него за спиной. Мн часто казалось очень забавнымъ подслушать такимъ образомъ одну часть разговора между двумя совершенно незнакомыми для меня людьми, и я длаю это иногда просто изъ шалости, теперь-же меня какъ будто что-то толкало подслушать переговоры этого подозрительнаго маленькаго человчка. Впрочемъ, ничего новаго или любопытнаго изъ этихъ его переговоровъ я не узналъ, хотя слышалъ адресъ No телефона.
Приказавъ разобщить, Беллерсъ обернулся, чтобы отойти отъ телефона, и, наткнувшись на меня, всплеснулъ руками, взвизгнувъ такъ, какъ будто я собирался его побить.— Ахъ, это вы!— воскликнулъ онъ и затмъ вдругъ разсыпался въ любезностяхъ, раскланялся и исчезъ. Мною-же овладло непреодолимое желаніе снова позвонить и вызвать къ телефону того господина, съ которымъ только что разговаривалъ Беллерсъ, и отъ имени котораго онъ, очевидно, дйствовалъ на торгахъ.
Приказавъ соединить телефонъ съ тмъ No, который удержался у меня въ памяти, я позвонилъ. Мн отвтилъ пискливый слабый голосокъ вопросомъ:
‘Это опять вы, г. Беллерсъ? Кто у телефона’?
— Позвольте мн сдлать вамъ только одинъ вопросъ,— вжливо обратился я къ нему,— почему вы такъ настоятельно хотли купить бригъ ‘Легкое Облачко’?
На это не послдовало никакого отвта. Я повторилъ еще разъ-другой свой вопросъ, но все то-же молчаніе. Очевидно, этотъ господинъ бжалъ отъ телефона, бжалъ, чтобы не дать отвта на нескромный вопросъ. Тогда я взялъ списокъ телефоновъ и, отыскавъ No 2241, прочелъ: ‘Мистриссъ Кинъ, улица Миссіи, 942′. Теперь у меня явилась мысль тотчасъ похать туда и уже лично предложить этому господину тотъ вопросъ, который онъ оставилъ безъ отвта.
Вернувшись на свое прежнее мсто въ углу диванчика, я вдругъ почуялъ что-то неладное, что-то таинственное, въ нашемъ новомъ дл. Передъ моими глазами предсталъ поблднвшій, какъ смерть, и въ ужас бжавшій отъ телефона господинъ, когда до слуха его дошелъ мой вопросъ.
Въ этотъ моментъ пробили часы: я взглянулъ на нихъ и убдился, что Пинкертонъ запоздалъ на цлыхъ полтора часа противъ условленнаго времени. Это обстоятельство тоже сильно встревожило меня. Джимъ — такой дловой человкъ, до забавнаго точный, аккуратный во всемъ, никогда не запаздывалъ даже и на пять минутъ, не только что на четверть часа, и вдругъ.. Самъ я почти позабылъ о заказанномъ завтрак да и не чувствовалъ ни малйшаго аппетита. Но вотъ едва я слъ къ столу, какъ явился мой другъ, онъ былъ блденъ и какъ-то сразу постарлъ и сморщился. Отрывочными фразами онъ сообщилъ мн, что едва-едва смогъ достать требуемую сумму на самыхъ тяжкихъ условіяхъ и всего на три мсяца срока.
— Если къ этому времени судно и грузъ не будутъ на мст, если затраченныя деньги не вернутся, то мы окончательно разорены и прогорли, такъ что никто не согласится открыть намъ кредита, и тогда все безвозвратно пропало!— сказалъ Джимъ.— Я, конечно, долженъ буду остаться здсь и слдить за ходомъ длъ, а вы, Лоудонъ, должны отправиться туда и хоть зубами вырвать этотъ опіумъ, хотя-бы вамъ для этого пришлось превратить въ щепки весь бригъ. Я уже зафрахтовалъ для этой вашей поздки самую быстроходную шхуну, приказалъ ее разгрузить, я завтра она будетъ, готова выйти въ море — это ‘Norah-Creina’ вмстимостью въ 60 тоннъ съ полнымъ запасомъ топлива и състныхъ припасовъ на долгосрочное плаваніе. Это съ одной стороны,— добавилъ Пинкертонъ,— а съ другой,— ты, конечно, согласенъ со мной, что Беллерсъ готовъ былъ вогнать этотъ бригъ еще выше, и если онъ теперь согласенъ дать мн ту сумму, которая покроетъ вс мои расходы, я не прочь уступить ему это дло!
Теперь только меня, какъ молнія, освтила мысль, что я своей глупою выходкой запугалъ нашего соревнователя и такимъ образомъ попортилъ все дло. Внутренно сознавая свою вину, я ни единымъ словомъ не обмолвился Пинкертону ни о своей встрч съ Белдерсомъ, ни о своей глупой шалости у телефона. Очевидно, что сумма въ 50,000 долларовъ была назначена Беллерсу съ самаго начала,— согласился я,— но мы не можемъ знать, была-ли эта цифра упомянута въ качеств средней суммы или какъ послдняя крайняя цифра, выше которой уже нельзя идти!— сказалъ я.
— Я убжденъ, что Беллерсъ пошелъ-бы и до 60,000, но даже если я въ этомъ ошибаюсь, я готовъ уступить ему это ‘Легкое Облачко’ даже за т-же 50.000: я предпочитаю даже потерять немного!
— Неужели-же, Джимъ, наше дло такъ плохо?— воскликнулъ я.
— Вывезти это дло, конечно, можно, но для этого надо употребить нечеловческія усилія, надо совершить почти чудо. Ты, Лоудонъ, можешь сдлать это! Но три мсяца срока и 10% въ мсяцъ, вдь это такія условія, какія намъ не подъ силу!.. Во всякомъ случа, слдуетъ попытаться предложить Беллерсу бригъ хоть за т-же 50,000 и переговорить немедленно съ его принципаломъ!
Даже и теперь я не ршился сознаться Джиму, что адресъ этого господина мн извстенъ и, чтобы избжать этого щекотливаго вопроса, я замтилъ, что всего удобне вести переговоры черезъ посредство Беллерса. При этомъ во мн шевелилось какое-то предчувствіе, что мы уже опоздали, что таинственный соперникъ бжалъ теперь за тридевять земель. Переговоривъ съ Беллерсомъ по телефону и удостоврившись, что онъ дома, мы взяли первый попавшійся наемный фаэтонъ и помчались къ нему на квартиру.
На дверяхъ у него значилось на черной дощечк крупными золотыми буквами: ‘Гарри Беллерсъ, присяжный повренный’. Совты отъ 9 ч. утра до 6 ч. вечера.
На слдующей отпертой двери красовалась надпись: Мистеръ Беллерсъ дома. Но въ комнат, куда вела эта дверь, не было никого.
Мы вошли, стали покашливать, постукивать тросточками,— словомъ, давали знать о нашемъ присутствіи. Въ комнат, довольно большой и свтлой, не было, кром конторки и конторскаго высокаго табурета, ршительно никакой мебели, ни стула ни скамьи. Г-въ повренный, видно, имлъ привычку сидть самъ за конторкой, а гг. кліентовъ заставлялъ стоять передъ собой во все время консультацій.
Наконецъ, по прошествіи нсколькихъ минутъ хозяинъ квартиры боязливо появился изъ-за красной занавски, отдлявшей слдующую комнату отъ той, гд мы находились,— появился съ такимъ видомъ, какъ будто опасался, что мы явились поколотить его, но затмъ, признавъ своихъ постителей, разразился цлымъ потокомъ любезностей, побжалъ въ смежную комнату за стульями и положительно не зналъ, какъ насъ ублажить, суетился, вертлся, раскланивался и расшаркивался безъ всякой надобности. Выждавъ, когда этотъ нервный пароксизмъ любезности немного прошелъ, и повренный началъ мало-по-малу успокаиваться, мы приступили къ длу. Маленькій, гаденькій человчекъ сначала замялся и не зналъ, что сказать.
— Видите-ли,— началъ Пинкертонъ,— я пріобрлъ этотъ бригъ и знаю, что не прогадалъ на немъ. Перепродать его теперь вашему кліенту, какъ вы думаете, я вовсе не намренъ, я хочу оставить его за собой, но, желая избжать нкоторыхъ безполезныхъ расходовъ и траты времени, я желаю получить отъ васъ нкоторыя свднія, за которыя готовъ уплатить наличными деньгами. Весь вопросъ въ томъ, слдуетъ-ли мн обратиться за этими свдніями къ вамъ, или къ вашему доврителю. Если вы согласны дать мн ихъ, то я предоставляю вамъ самимъ назначить сумму вознагражденія. Но предупреждаю васъ, что, говоря о наличныхъ деньгахъ, я разумю въ данный моментъ лишь обязательство уплатить вамъ требуемую сумму, когда судно вернется, а свднія, полученныя отъ васъ, окажутся врными. Я человкъ дловой и не покупаю зайца въ мшк!
Пока Пинкертонъ говорилъ, я видлъ, какъ лицо маленькаго человчка вдругъ прояснилось, глазки заискрились и забгали, затмъ при послднемъ, добавочномъ разъясненіи, разомъ потухли.
— Мн, собственно говоря, извстно объ этомъ бриг не больше, чмъ вамъ!— началъ онъ.— Я знаю только, что мн приказано было купить его, и я пытался это сдлать, но не могъ, вотъ и все!
— Прекрасно, въ такомъ случа сообщите мн только фамилію и адресъ вашего доврителя, и затмъ мы простимся!
— Я, собственно говоря, не считаю себя въ прав сообщать кому-бы то ни было имени моего кліента,— началъ было нсколько уклончиво Беллерсъ,— но, если вы желаете, переговорю съ нимъ отъ вашего имени по телефону!
— Нтъ ужъ, благодарю васъ! Не передумаете-ли вы насчетъ адреса, а если предложить вамъ за эту услугу долларъ, хотите?
— Г. Пинкертонъ!— воскликнулъ оскорбленный повренный, и самъ я полагалъ, что Джимъ зашелъ уже слишкомъ далеко, но мой пріятель не смутился, очевидно, онъ лучше меня зналъ, съ кмъ иметъ дло.
— А, вы въ данный моментъ не нуждаетесь въ доллар! Прекрасно, въ такомъ случа я назначу вамъ сразу наибольшую сумму, какую могу предложить за это…
— Брось это, Джимъ,— прервалъ я его, возмущенный этой торговлей,— я знаю адресъ: улица Миссіи, 924!
Не знаю, кто изъ двухъ, Джимъ или Беллерсъ, былъ боле пораженъ моими словами.
— Что-же ты сразу не сказалъ мн этого?!— воскликнулъ Пинкертонъ.
— Да, вдь, ты же не спрашивалъ меня!— отвчалъ я, красня подъ его взглядомъ.
— Разъ, что адресъ г. Диксона вамъ извстенъ,— вмшался повренный,— то полагаю, что мои услуги вамъ боле не нужны!— и онъ откланялся, а мы вышли одновременно съ нимъ въ другую дверь.
У меня душа уходила въ пятки при мысли, что вотъ-вотъ Пинкертонъ спроситъ, какъ я узналъ адресъ, и я готовъ былъ уже со слезами признаться ему во всемъ, но онъ не спросилъ, и я смолчалъ.
Очутившись на улиц, мы вскочили на первый попавшійся извозчичій экипажъ и погнали во всю прыть въ улицу Миссіи.
— Надо успть захватить этого господина: нельзя терять ни минуты!— говорилъ Джимъ, при этомъ я ожидалъ, что онъ спроситъ меня, какъ я узналъ этотъ адресъ, но онъ опять не спросилъ.
— Ты не спрашиваешь меня объ этомъ адрес?— проговорилъ я, наконецъ, не выдержавъ доле своей внутренней пытки.
— Нтъ, а какъ это вышло?..— сказалъ онъ скороговоркой, и какъ бы самъ робя и конфузясь своего вопроса.— Я очень желалъ бы знать!
— Лучше не спрашивай меня объ этомъ!
— Хорошо, хорошо!— поспшилъ согласиться Пинкертонъ.— Я вполн увренъ, что ты поступилъ именно такъ, какъ слдовало! Больше ни слова объ этомъ!
Я далъ-бы, Богъ знаетъ что, чтобы вернуть мои послднія слова и заставить Джима вынудить у меня признаніе, но пролетка наша остановилась у дверей дома 924 и, позвонивъ, мы освдомились о г. Диксон.
Хозяйка, славная старушка, сообщила намъ, что этотъ господинъ ухалъ внезапно посл какого-то телефоннаго сообщенія, вроятно, ему сообщили какое-нибудь тревожное извстіе, такъ какъ комната была снята на недлю.
Мы спросили, не знаетъ ли хозяйка, куда онъ направилъ свой багажъ, и услыхали отъ нея, что никакого багажа у этого господина не было, что онъ явился къ ней вчера поздно вечеромъ съ маленькимъ ручнымъ сакомъ и сегодня, вскор по полудни, ухалъ неизвстно куда, при чемъ казался на видъ весьма разстроеннымъ или раздосадованнымъ.
— А какъ онъ выглядлъ, этотъ г. Диксонъ?
— Небольшого роста гладко-выбритый господинъ!— отвчала хозяйка и никакихъ дальнйшихъ примтъ о немъ не могла сообщить.
Простившись съ хозяйкой, мы захали въ ближайшую аптеку и оттуда по телефону спросили, какое судно прежде всхъ пристанетъ къ Гонолулу. Намъ отвчали, что ‘Городъ Пекинъ’, вышедшій сегодня 1 ч. 30 м. пополудни изъ Санъ-Франциско.
— Ясно, какъ день, что этотъ г. Диксонъ слъ на это судно съ намреніемъ опередить насъ на остров Мидвей, я готовъ прозакладывать, что это такъ!— замтилъ мой пріятель.
Я лично не былъ уже такъ увренъ въ этомъ и предложилъ справиться со спискомъ пассажировъ ‘Города Пекина’.
— Безполезно!— возразилъ Джимъ,— Диксонъ такое обычное имя, что ихъ могутъ найтись съ полдюжины на любомъ судн! Кром того, этотъ господинъ, вроятно, усплъ уже перемнить свое имя, если даже его и въ самомъ дл звали Диксонъ, а не какъ-нибудь иначе!
— Что-же намъ теперь длать?— спросилъ я.
— Полагаю, что теперь всего лучше переговорить съ капитаномъ Трентъ. Если онъ не въ состояніи купить брига, то все же можетъ дать намъ необходимыя свднія, которыя облегчатъ намъ наше дло!
— Но гд мы его отыщемъ?
— Въ Британскомъ консульств намъ скажутъ, гд онъ остановился!— проговорилъ Пинкертонъ, и мы, не теряя ни минуты, направились туда. Узнавъ адресъ капитана, мы поспшили въ гостиницу, гд намъ сказали, что капитанъ Трентъ ухалъ около полудня вмст съ однимъ изъ своихъ сослуживцевъ съ разбитаго судна, а туземецъ-канакъ, пріхавшій вмст съ капитаномъ сюда, ухалъ немного раньше на ‘Город Пекин’. Кром того, намъ показали списокъ пребывавшихъ здсь въ гостиниц лицъ экипажа погибшаго судна ‘Легкое Облачко’.
Въ списк стояли некрасивымъ крупнымъ почеркомъ вписанныя въ книгу имена: Трентъ, Броунъ, Гарди и Джозефъ Амалу.
Мы сврили эти имена съ спискомъ, помщеннымъ въ утренней газет, и оказалось, что тамъ упоминался еще Эліасъ Годдедааль, помощникъ капитана, о которомъ никто не слыхалъ и не упоминалъ, и имя котораго не стояло въ списк гостиницы. На наши разспросы здсь намъ отвчали, что въ гостиниц стояли только трое упомянутыхъ моряковъ и канакъ, а помощника капитана здсь не было, и никто не видалъ его, но слышали, что онъ сильно боленъ и не съзжалъ на берегъ, а лежитъ въ лазарет ‘Бури’.
Получивъ эти свднія, мы, не долго думая, поспшили къ телефону, но тутъ насъ постигла новая неудача, съ ‘Бури’ намъ сообщили, что г. Годдедааль съхалъ нсколько часовъ тому назадъ съ судна, и никто не знаетъ куда.
Посл этой неудачи я освдомился у управляющаго гостиницей, чьей рукою были вписаны имена моряковъ въ ихъ книгу, на что тотъ отвчалъ, что вписалъ ихъ за капитана кто-то другой, такъ какъ капитанъ Трентъ не за долго до гибели своего судна жестоко поранилъ свою правую руку и писать не могъ, вслдствіе чего даже и судовая запись за послднее время велась не имъ, а его помощникомъ, г. Годдедааль, а капитанъ Трентъ только подписывалъ ее лвой рукой.
— Ну, а теперь куда?— спросилъ я Пинкертона, когда мы снова очутились на улиц.
— Теперь на зафрахтованную мною для тебя шхуну, и если я завтра къ вечеру не захвачу этого Годдедааля, то не будь я Пинкертонъ!
— Но какъ-же ты это сдлаешь?
— Это ты увидишь еще сегодня. А пока, надюсь, видъ шхуны, на которой теперь, вроятно, кипитъ работа: ее разгружаютъ, чтобы на завтра она могла быть готова выйти въ море, нсколько утшитъ насъ посл всхъ этихъ передрягъ!
— Но, увы!— На шхун насъ ждало новое разочарованіе: работа здсь не только не кипла, но, повидимому, никто и не думалъ о ней. Капитанъ преспокойно обдалъ у себя въ кают и о разгрузк судна ни мало не заботился. Раздосадованный Пинкертонъ посл нсколькихъ горячихъ словъ предложилъ капитану убираться немедленно съ судна, вмст съ его людьми, заявивъ, что черезъ часъ или два у него на его мсто будетъ другой капитанъ и другой экипажъ и что если онъ къ тому времени не выберетъ весь свой товаръ и пожитки, то его новая команда не поцеремонится съ ними!
— Что за несчастный день! Цлый рядъ неудачъ!— воскликнулъ Пинкертонъ, когда мы съхали на берегъ.— Гд я теперь возьму капитана и экипажъ?
Я предложилъ отправиться тотчасъ-же въ трактиръ ‘Чернаго Тома’. Здсь, какъ всегда, мы застали обычныхъ завсегдатаевъ этого заведенія, но, къ немалому моему разочарованію, т изъ наиболе знакомыхъ мн постителей, къ которымъ я обращался съ предложеніемъ занять должность капитана на шхун Пинкертона, уклонялись отъ прямого отвта, и только одинъ изъ нихъ, Джонсонъ, хотя и отказался принять эту обязанность на себя, но взялся доставить намъ превосходнйшаго и опытнйшаго моряка,— нкоего Арти Нэрса. Узнавъ объ этомъ, Пинкертонъ чуть не вскрикнулъ отъ радости.— ‘Да лучшаго моряка, какъ Нэрсъ, во всемъ Санъ-Франциско и сыскать нельзя!— говорилъ онъ.— Такой лихой, смышленый малый’. Джонсонъ общалъ, что явится къ намъ вмст съ Нэрсомъ на слдующій день къ половин шестого утра, а самъ владлецъ ‘Чернаго Тома’ взялся доставить намъ 6 человкъ дюжихъ и знающихъ матросовъ, притомъ, что уже совершенно необычайно,— ‘непьющихъ’.
Изъ трактира ‘Чернаго Тома’ мы похали въ ресторанъ ‘Пуделя’, гд обыкновенно обдали, и, хотя уже было поздно, сли за столъ. Первое, что мн попалось на глаза, было громадное объявленіе, подобное которому мы встрчали на всхъ углахъ улицъ, на всхъ столабхъ, но остановиться и прочитать хоть одно изъ нихъ я не имлъ времени, теперь-же я подошелъ и прочелъ слдующее:

200 долларовъ вознагражденія
гг. офицерамъ или людямъ экипажа
ПОТЕРПВШАГО КРУШЕНІЕ БРИГА ЛЕГКОЕ ОБЛАЧКО,
которые обратятся лично или письменно
въ контору Джека Пинкертона, Монтана-Блокъ,
до полудня, завтра, вторникъ 12-го числа.
200 долларовъ вознагражденія!

— Это твоя мысль, Пинкертонъ?— спросилъ я.
— Да, но это еще не все, Лоудонъ! Главная суть моей мысли заключается вотъ въ чемъ. Такъ какъ намъ извстно, что Годдедааль боленъ, то я приказалъ разослать это объявленіе во вс больницы и госпитали, всмъ докторамъ и всмъ аптекамъ въ Санъ-Франциско. Не блестящая-ли это мысль?
Половина обда нашего прошла молча, и только посл третьяго бокала шампанскаго Джимъ прокашлялся и сказалъ, глядя на меня робкимъ, почти молящимъ взглядомъ:
— Лоудонъ, ты не желалъ, чтобы я касался одного вопроса. Но позволь мн спросить тебя, не потому-ли ты не хотлъ этого, что былъ недоволенъ мной?
— Ахъ, Пинкертонъ!— воскликнулъ я.
— Нтъ, нтъ, не будемъ больше говорить объ этомъ. Конечно, я могъ сдлать ошибку, но даю теб слово, Лоудонъ, я сдлалъ все, что могъ, старался сдлать, какъ только могу, какъ умю!
— Бдный мой Джимъ! Да я никогда въ жизни не сомнвался въ теб. Я знаю, что ты не захочешь напрасно рискнуть ни однимъ моимъ трогаемъ. Напротивъ, я сегодня весь день удивлялся теб твоей энергіи, твоему умнью, твоей находчивости. Что же касается этого вопроса, о которомъ же сейчасъ упомянулъ, то я не хочу говорить о немъ, мн стыдно!
— Стыдно?!— повторилъ онъ.— Ахъ, Лоудонъ, не употребляй ты этого слова, даже шутя! Ты никогда не можешь сдлать ничего такого, чего-бы теб надо было стыдиться!
— А разв ты, Джимъ, никогда не длалъ чего-нибудь такого, за что теб потомъ было стыдно?
— Нтъ, что-бы это могло быть такое? Я, конечно, иногда сожаллъ о томъ, что длалъ, когда выходило иначе, чмъ я предполагалъ, но стыдиться мн было незачмъ, всякій человкъ можетъ ошибиться, многое даже невозможно предвидть…
Я смотрлъ на него съ умиленіемъ, завидуя дтской простот его характера, доврчиваго и безхитростнаго, не помышляющаго ничего дурного, не скрывающаго въ себ никакихъ темныхъ сторонъ. Подъ вліяніемъ этихъ мыслей я невольно вздохнулъ.
— Что тебя такъ огорчаетъ, Лоудонъ? Ты боишься за успхъ нашего дла или-же твоя миссія тамъ, на островахъ, пугаетъ тебя?
— Нтъ, Джимъ, меня печалитъ то, что я не буду имть возможности присутствовать на твоей свадьб!
Бдняга грустно улыбнулся.
— Нтъ, Лоудонъ, теперь этой свадьб не бывать! Я сегодня-же прямо отсюда отправлюсь къ ней и скажу, что не считаю себя въ прав жениться на ней, и это, быть можетъ, всего боле мучило меня въ теченіе всего сегодняшняго дня. Я не имлъ права пускаться въ такія безумныя спекуляціи, готовясь жениться!
— Но, вдь, въ этомъ главнымъ образомъ виноватъ я, а не ты!
— Нтъ, нтъ, я самъ велъ это дло! Я столько-же виноватъ, нтъ, даже больше, чмъ ты!— и, не договоривъ, онъ отправился къ своей невст.
Я-же, вернувшись домой, принялся обсуждать свое положеніе и предстоящую мн задачу. Не будь Джимъ, его капиталы и его будущее счастье замшаны въ этомъ дл, я-бы даже съ нкоторымъ удовольствіемъ могъ взглянуть на свое разореніе, но теперь, чувствуя себя виновнымъ передъ Пинкертономъ, сознавая, что ему, быть можетъ, придется поплатиться всмъ своимъ состояніемъ за мое безразсудство, я далъ себ слово работать, какъ волъ, надъ этимъ дломъ, не щадя ни силъ, ни пота, встрчая всякую опасность смло и отважно, чтобы хоть разъ въ жизни отплатить моему другу за все, что онъ длалъ для меня и ради меня. Таинственная обстановка этого дла еще боле способствовала возбужденію моей энергіи и интереса, суля мн разгадку многихъ вопросовъ относительно поведенія капитана Трентъ и г. Диксона.

X.
Джимъ и я идемъ каждый своей дорогой.

На слдующее утро я проснулся съ тяжелой головой, усталый, разбитый и лежалъ нкоторое время неподвижно, не имя охоты встать и одться. Вдругъ я услыхалъ стукъ въ дверь, и ко мн сразу вернулось сознаніе всего случившагося вчера и предстоящаго намъ сегодня.
Наскоро накинувъ платье, я побжалъ отворить дверь, тогда какъ Джимъ еще лежалъ въ постели и крпко спалъ.
Согласно нашему условію, Джонсонъ стоялъ въ дверяхъ, привтливо улыбаясь, а немного позади его въ праздничномъ наряд вырисовывалась самоувренная фигура капитана Нэрса, за нимъ, вытирая стны спинами и локтями, виднлись шесть человкъ матросовъ, новый экипажъ ‘Norah Creina’. Не обративъ на нихъ особаго вниманія, я ввелъ Джонса и Нэрса въ контору, гд спалъ Джимъ, и разбудилъ его, при чемъ тутъ-же представилъ ихъ другъ другу.
— Здравствуйте, капитанъ, очень радъ съ вами познакомиться!— началъ мой пріятель,— Дло, которое я имю вамъ предложить, уже извстно вамъ. Вы примете на себя командованіе ‘Horah Creina’ и отправитесь съ этой шхуной на островъ Мидвэй, захватите тамъ пострадавшее судно, затмъ зайдете въ Гонолулу и вернетесь обратно сюда! Полагаю, что это дло ршенное?
— Хмъ!— сказалъ Нэрсъ.— По нкоторымъ обстоятельствамъ, которыя я имю въ виду, дло это кажется мн подходящимъ, но намъ остается еще ршить одинъ или два вопроса. А чтобы не терять даромъ времени, напишите-ка вы записочку мистеру Джонсону, съ которой онъ могъ бы водворить этихъ молодцовъ на вашу шхуну. Пусть себ принимаются тамъ за дло, подъ его надзоромъ, на видъ они какъ будто трезвые. Пусть выпьютъ для начала, да и за работу!
Пинкертонъ поступилъ по совту Нэрса, и матросы, откланявшись, удалились въ сопровожденіи Джонсона, а Нэрсъ, проводивъ ихъ глазами, вздохнулъ съ облегченіемъ.
— Ну, теперь мы одни, мистеръ Пинкертонъ! Скажите мн на прямикъ, въ чемъ же собственно дло? Ваши объявленія заставили весь городъ говорить о немъ, что, собственно говоря, не совсмъ желательно, но я пока блуждаю впотьмахъ и прежде, чмъ соглашусь взять судно, желаю знать чего отъ меня ожидаютъ, и что я долженъ буду длать!
Пинкертонъ изложилъ ему всю суть дла и добавилъ.
— Весьма возможно, что капитанъ Трента уже направился туда и пытается опередить васъ, но бригъ этотъ мой, я заплатилъ за него чистоганомъ, и если за него придется побиться, то я желаю, чтобы онъ былъ отбитъ нами. Вы меня понимаете? Если вы по прошествіи 90 дней не съумете вернуться сюда, оборудовавъ это дло, то я разоренъ въ конецъ. Понимаете? Это — вопросъ жизни и смерти для меня и мистера Додда. Весьма возможно — что тамъ, на остров, дло дойдетъ до рукопашной, но я, вдь, знаю, что вы не такой человкъ, котораго это обстоятельство можетъ остановить!
— Понимаю! Чмъ скоре я выйду въ море и чмъ скоре вырву вашъ бригъ оттуда, тмъ боле вы будете довольны! Но вотъ, въ чемъ дло: я слышалъ о какомъ-то неупомянутомъ груз. Что это за грузъ?
— Это дло моего компаньона, г-на Додда!
— Одного капитана вполн достаточно для любого судна!— сказалъ Нэрсъ.— Я всегда умлъ управляться одинъ!
— Прекрасно, но я полагаю, что вы не разсчитывали, будто я вручу вамъ вс конторскія книги и вс коммерческія дла моей фирмы. Вы должны понять, что это не простая морская прогулка, а серьезная дловая операція, которая останется всецло въ рукахъ моего компаньона, мистера Додда. Вы будете вести судно, вамъ поручается разборка брига, на вашей отвтственности лежитъ поведеніе и работа экипажа, и я полагаю, что этого дла боле, чмъ достаточно для васъ, а г-въ Доддъ долженъ быть полнымъ хозяиномъ во всемъ остальномъ: онъ платитъ, и все должно длаться согласно его желанію!
— Я привыкъ всегда поступать согласно желанію владльцевъ!
— Ну и прекрасно! Надюсь, что и на этотъ разъ будетъ также!
— Но позвольте! Мы должны окончательно выяснить мое положеніе. Я отнюдь не намренъ принять на себя роль простого шкипера,— и такъ ужъ много чести, что я соглашаюсь взять такое комариное судно, какъ ваша шхуна!
— Я понимаю, къ чему вы клоните! Доддъ, это все на счетъ груза! Ну, вотъ, что я вамъ скажу: когда мы съ вами достанемъ медъ изъ улья, то посмотримъ, какъ его подлить!
Нэрсъ разсмялся.
— Я васъ знаю, мистеръ Пинкертонъ!— добавилъ онъ.— Вы человкъ дловой и знаете, какъ дла длаются! Теперь еще одинъ вопросъ. Что намъ длать съ настоящими владльцами брига?
— Эхо ужъ предоставьте мн. Риску тутъ для васъ нтъ, такъ какъ я — одинъ изъ птенцовъ гнзда Лонгхерста, и всякій, кто угодитъ мн, угодитъ и ему!
Обнадеженный относительно интересовавшихъ его вопросовъ, капитанъ Персъ откланялся.
— Знаешь что, Джимъ,— воскликнулъ я, когда дверь затворилась за капитаномъ,— не нравится мн этотъ человкъ!
— Привыкнешь, Лоудонъ! Это — типичнйшій американскій морякъ, отважный и смлый, находчивый и сообразительный, гордящійся своимъ судовладльцемъ, человкъ, успвшій составить себ извстную репутацію!
— Репутацію чрезвычайной жестокости, не такъ-ли?
— Что ни говори, а мы можемъ себя считать счастливыми, что напали на него. Ему я готовъ доврить даже жизнь моей Мамми!— заявилъ Джимъ.
— Кстати о ней,— сказалъ я,— какъ это у васъ вчера вышло?
Съ минуту Пинкертонъ молчалъ, затмъ все лицо его озарилось блаженной улыбкой.
— О, Лоудонъ!— воскликнулъ онъ.— Это благороднйшая душа! Это рдкая жемчужина! Когда я изложилъ вс наши обстоятельства и сказалъ, что не считаю себя въ прав связывать ея судьбу съ моей, ты знаешь, что она на это отвтила?! ‘Если я не наскучала еще теб, Джимъ, и если ты непремнно хочешь, чтобы мистеръ Лоудонъ былъ у тебя старшимъ шаферомъ на нашей свадьб, то я вижу только одинъ исходъ — обвнчаемся завтра утромъ, прежде чмъ онъ удетъ. Въ его отсутствіи я еще боле буду нужна теб!’ Теперь я только молю Бога, чтобы онъ помогъ мн стать достойнымъ ея и этого великаго счастья. Я хотлъ было вчера ночью разбудить тебя и разсказать, какъ она тотчасъ взялась за иголку и принялась готовить себ платье къ внцу, а я сидлъ, какъ очарованный, и съ умиленіемъ слдилъ, какъ проворно мелькала въ ея пальчикахъ иголка, какъ нжный румянецъ игралъ у нея на щекахъ, какъ вся она была такая чистая, свтлая и прекрасная, такая любящая и радостная. Я подошелъ къ твоей постели, до ты такъ крпко спалъ и казался такимъ усталымъ и измученнымъ, что у меня не хватало духа тебя разбудить,— и я стоялъ у твоей кровати и горячо молился о теб, о ней и о себ. И никогда въ жизни я не былъ такъ глубоко счастливъ, какъ въ эти минуты!..
Онъ еще долго говорилъ все на ту-же тему, говорилъ съ дтскимъ простодушіемъ и экспансивностью, точно желалъ излить передо мной всю свою душу. Это растрогало меня боле, даже чмъ я могъ предполагать, и самъ я раздлялъ его счастье, его чистую радость, и если до этого времени чувствовалъ нкоторую антипатію къ миссъ Мамми, то теперь, посл того ея вчерашняго поступка по отношенію къ моему другу, самъ какъ будто полюбилъ ее. Сначала все, что говорилъ Джимъ, захлебываясь отъ счастья и умиленія, сливалось у меня въ голов въ одно общее смутное чувство чего то хорошаго и радостнаго, но въ конц концовъ я все же съумлъ уяснить себ то, что высказывалъ мн между словъ и что, въ сущности, было чрезвычайно важно, а именно: что онъ долженъ былъ внчаться сегодня, что свадебный завтракъ предполагался въ ресторан Франка, а вечеръ посвященъ прощальному визиту на Norah Creina, посл чего намъ съ Джимомъ надлежало разстаться и каждому вступить на новый жизненный путь: ему — на путь супружеской жизни, мн на путь рискованныхъ, опасныхъ приключеній.
Такого дня, какъ этотъ, я не запомню въ своей жизни. Только въ Америк люди живутъ такою жизнью, только здсь можетъ выдаться подобный денекъ. Не успли мы проглотить по чашк кофе, какъ побжали по своимъ дламъ изъ конца въ конецъ города, надо было до свадьбы купить подарокъ невст, и для этого мн пришлось обгать съ полдюжины ювелирныхъ магазиновъ, надо было заказать свадебный завтракъ у Франка, приготовить въ меріи внчаніе, пригласить священника, надо было побывать на шхун и взглянуть, какъ тамъ подвигалась работа, какъ хозяйничалъ и распоряжался капитанъ Нэрсъ, надо было заглянуть и въ свою крошечную каютку и снабдить ее кое чмъ, самымъ необходимымъ.
На шхун кипла работа. Когда мы явились туда, почти одновременно съ нами прибылъ и правительственный агентъ, на обязанностяхъ котораго лежитъ оформить законнымъ образомъ условія между капитаномъ и судовладльцемъ, условія найма экипажа, произвести ревизію судна и затмъ выдать судовой паспортъ. При этомъ надо замтить, что у насъ, въ Америк, это дло поставлено такъ, какъ будто съ одной стороны бдный матросъ — круглый дуракъ, ничего не смыслящій, беззащитный младенецъ, а наниматели — мошенники, воры, грабители. Длиннйшее условіе съ безконечно длиннымъ подробнымъ перечнемъ обязательствъ и требованій должно быть прочтено вслухъ каждому человку отдльно и затмъ скрплено собственноручной подписью этого лица. А читается это условіе такъ, что я, человкъ хорошо грамотный, привычный къ дловымъ бумагамъ, къ ихъ своеобразному языку, читавшій на своемъ вку сотни условій, едва-едва могъ уловить нсколько фразъ, доступныхъ моему пониманію. Что же могли вынести изъ этого чтенія бдняги матросы? По окончаніи чтенія условія агентъ въ двухъ словахъ объяснилъ матросу, что онъ отправляется туда-то и туда-то, что его обязанность во всемъ безпрекословно повиноваться вол капитана, что его вознагражденіе такое-то и будетъ уплачиваться ему американской золотой монетой въ такіе-то и такіе сроки, затмъ приглашалъ его подписаться подъ условіемъ. Посл этого слдовало поименованіе примтъ даннаго субъекта, при чемъ я замтилъ, что длалось это г. агентомъ по вдохновенію, такъ какъ онъ никогда не удостаивалъ ни однимъ взглядомъ человка, примты котораго заносилъ въ условіе, а капитанъ содйствовалъ этому должностному лицу, подсказывая ему эти примты съ традиціонными у нашихъ моряковъ остротами въ род: волосы голубые, глаза красные, носъ пять футъ семь дюймовъ и т. д.
Когда все это было покончено, чиновникъ, собравъ свои бумаги и документы, поднялся съ мста и, обратившись къ капитану, наставительно произнесъ.
— Надюсь, вамъ извстно, что вы обязаны имть на судн запасное платье для матросовъ и ящикъ съ медикаментами?
— Полагаю, что это должно быть мн извстно!— отозвался капитанъ Нэрсъ.
Присмотрвъ за разгрузкой и нагрузкой ‘Norah Creina’, мысъ Джимомъ опять пустились мотаться изъ конца въ конецъ города, пока не пробилъ часъ, назначенный для бракосочетанія.
Трогательно прошла эта церемонія: Джимъ не только самъ былъ растроганъ до слезъ, но растрогалъ даже и самого священнослужителя, скромнаго, сдовласаго старичка, который умиленно сознавался, что рдко видалъ такихъ людей, какъ Пинкертонъ, и что миссъ Мамми должна быть счастлива, что ей на долю выпалъ такой мужъ. Въ этотъ моментъ была подана поздравительная телеграмма Лонгхерста и его свадебный подарокъ, ящикъ шампанскаго самой высокой марки и четыре дюжины другого вина. Я тоже произнесъ за банкетомъ торжественную рчь съ бокаломъ въ рук, и весь свадебный завтракъ или обдъ прошелъ въ какомъ-то напряженномъ нервномъ веселіи. Съ полдюжины шампанскаго и дв дюжины остального вина были отправлены въ мою каюту на ‘Norah Creina’, куда вскор отправились и мы, т. е. новобрачные и я.
— Что за милое маленькое судно!— воскликнула Мамми, когда ей показали нашу шхуну.— И какой вы должны быть смлый и отважный, если ршаетесь отправиться въ такое дальнее плаваніе на такомъ крошечномъ судн!
Надо сознаться, что милое ‘маленькое судно’, когда мы пристали къ нему, оказалось далеко не привлекательнымъ: повсюду еще царилъ полный разгромъ, и кипла работа, всюду было шумно и грязно, умаявшійся и, вроятно, хлебнувшій винца Джонсонъ растянулся на диван въ главной кают и на половину спалъ, а капитанъ чавкалъ табакъ и сосалъ скверную сигару. Когда вошли новобрачные, Нэрсъ всталъ и довольно угрюмо промолвилъ:
— Какъ видите, у насъ здсь весьма неприглядно! Судно, готовящееся къ отплытію, не салонъ для пріема гостей. Но мы не можемъ остановить работу, если должны выйти въ море съ разсвтомъ, и такъ еле успваемъ. Вы, вроятно, сами пожалете, что явились сюда, только помшаете работать!
Я захотлъ было остановить капитана рзкимъ замчаніемъ, но Пинкертонъ предупредилъ меня.
— Я знаю, капитанъ, что мы — здсь помха!— весело и любезно сказалъ онъ.— Но я надюсь, вы простите намъ это маленькое нарушеніе правилъ! Мы хотимъ только одного, чтобы вы выпили съ нами бокалъ — другой добраго вина въ честь моего бракосочетанія и отъзда Лоудона, т. е. мистера Додда. Надюсь, вы не откажете намъ въ этомъ удовольствіи?
— Ужъ это ваше дло,— проговорилъ Нерсъ,— я, пожалуй, прикажу пріостановить работы на полчаса! Я лично не имю ничего противъ этого, пусть ребята посушатъ пятки съ полчасика, а тамъ живе примутся за работу съ новыми силами! А мы здсь пока разопьемъ стаканчикъ — другой винца! Послушай, Джонсонъ, постарайся раздобыть гд-нибудь стулъ для барыньки!
Несмотря на свой все еще нсколько угрюмый тонъ нашъ капитанъ замтно смягчился и вскор совершенно разошелся. Такъ непривтливо начавшаяся бесда стала почти дружественной. Мамми смотрла царицей въ своемъ пунцовомъ цвта стараго бургундскаго вина плать, въ своей украшенной цвтами шляпк, сіяющая счастьемъ и привтливая ко всмъ окружающимъ. Капитанъ казался довольнымъ и очарованнымъ молодою женщиной. Джимъ былъ взволнованъ и счастливъ, и встревоженъ въ одно и то же время: онъ и говорилъ много, и зорко наблюдалъ за капитаномъ.
— Мн надо сказать теб пару словъ, Лоудонъ!— проговорилъ онъ, и мы вышли съ нимъ на минуту на верхъ.
— Послушай, этотъ человкъ — опытный морякъ и до сдыхъ волосъ будетъ ходить подъ парусами! Ты, Бога ради, не вмшивайся въ его дло, ни однимъ словомъ. Этимъ ты можешь все испортить: онъ скоре умретъ, чмъ послушается твоего совта. Знай это. Если ты вздумаешь его осдлать, то поврь, онъ тебя потопитъ въ ложк воды! Я не большой охотникъ давать совты, но когда ихъ даю, то врь, что я твердо убжденъ въ своихъ словахъ!
Я общалъ не упускать этого изъ вида, и мы вернулись съ каюту. Бесда оживилась и затянулась много дольше, чмъ мы предполагали. Въ конц концовъ мн было предложено увковчить эти счастливыя минуты, набросавъ рисунокъ изображающій Маммии всхъ насъ въ кают ‘Norah Creina’. Маммня посвятилъ наибольшую долю вниманія, а остальныхъ набросалъ только въ главныхъ чертахъ,— и рисунокъ мой имлъ громадный успхъ. Было уже темно, и на улицахъ зажглись фонари, когда наша новобрачная чета покинула шхуну, и мы провожали ихъ добрыми пожеланіями, стоя на пристани.
Такимъ образомъ наша разлука съ Джимомъ совершилась какъ-бы незамтно, подъ маской веселаго смха проводовъ новобрачныхъ, прежде чмъ мы успли спохватиться, эта разлука была уже дломъ совершившимся. Объ руку съ молодой женой, мой пріятель повернулъ за уголъ улицы и исчезъ изъ вида, скрылся и утонулъ въ туман сумерокъ, какъ видніе, а здсь, на судн, снова закипла работа.
Капитанъ ушелъ въ свою каюту и закурилъ неизбжную сигару, и я, наконецъ, посл этого утомительнаго дня остался одинъ, усталый и разбитый и тломъ, и душой. Я стоялъ на корм, прислонясь къ рубк, и безотчетно смотрлъ передъ собою, какъ человкъ, для котораго все въ жизни кончено. Вдругъ въ моемъ воображеніи воскресъ ‘Городъ Пекинъ’, это громадное судно, несущееся со скоростью 13 узловъ въ часъ по направленію къ Гонолулу и уносящее ненавистнаго мн. Трента, а, быть можетъ, и таинственнаго его помощника Годдедааль, при этой мысли вся кровь прилила мн въ голову. Пусть только они поспютъ туда раньше насъ,— думалъ я,— пусть, мы не долго заставимъ себя ждать!— и съ этого момента я ощутилъ въ себ новаго человка, человка, готоваго, въ случа надобности, не задумываясь, пролить кровь ближняго, чувство воина на пол битвы, досел совершенно мн незнакомое.
Такъ я вернулся въ свою каюту съ твердымъ намреніемъ уснуть, но уснулъ не скоро. Да и то, едва заснулъ, какъ былъ разбуженъ криками и топотомъ ногъ надъ головою, прежде, чмъ я усплъ выбжать на верхъ, ‘Norah Creina’ отчалила отъ берега. Въ туманныхъ сумеркахъ ранняго утра я видлъ тащившій насъ буксиръ, извергавшій изъ своей черной трубы цлые снопы огненныхъ искръ, слышалъ его тяжелое пыхтніе, и на берегу, на скат холма, вырисовывался городъ, тонущій въ туман, съ безконечными нитями красноватыхъ огней. Вдругъ тамъ, у фонаря, я различилъ фугуру, я угадалъ ее сердцемъ, узнавъ Джима.— Да, это былъ онъ!
Онъ пришелъ послать мн свое послднее ‘прости’, взглянуть на меня еще разъ,— и мы только успли обмняться съ нимъ однимъ возгласомъ, махнуть другъ другу на прощанье платкомъ,— вотъ и все! Это было наше послднее прощанье! Теперь для каждаго изъ насъ начиналась новая жизнь!
Выйдя изъ залива, мы, вопреки ожиданіямъ, встртили довольно свжій Nord-East (сверо-восточный втеръ). Не теряя времени, мы подняли паруса, и солнце еще не успло взойти, когда нашъ буксиръ распростился съ нами тремя пронзительными свистками и повернулъ назадъ къ берегу, который теперь начинали золотить мстами алыя пятна восхода. Когда ‘Norah Creina’ вышла въ открытое море, нигд на горизонг не было видно другого судна, и наша маленькая шхуна, горделиво распустивъ свои паруса, быстро пустилась въ дальній путь къ таинственному острову, гд насъ ожидалъ таинственный бригъ.

XI.
‘Нора-Крейна’.

Для меня это плаваніе въ Тихомъ океан является однимъ изъ отрадныхъ воспоминаній, особенно начало его. День за днемъ стояла прекрасная погода, день за днемъ втеръ благопріятствовалъ намъ, день за днемъ я писалъ эскизы моря и неба, писалъ восходъ, писалъ закатъ, облака, луну и звзды и изучалъ этотъ совершенно новый для меня міръ моряковъ, ихъ жизнь на судн, ихъ отношенія, взгляды и нравы. Воздухъ, живительный и чудный, удивительно благотворно дйствовалъ на мое здоровье: я замтно окрпъ, чувствовалъ себя и сильнй, и бодрй, даже самый характеръ мой становился добродушне и мягче подъ вліяніемъ этой ровной, пріятной температуры, этой прохлады съ моря и веселаго, ласковаго солнца.
Другимъ моимъ занятіемъ было изученіе характера моего друга, капитана Нэрса. Я называю его здсь другомъ, если можно такъ выразиться, переднимъ числомъ, такъ какъ по началу онъ внушалъ мн ужасъ тмъ, что я считалъ варварскимъ обращеніемъ его съ подчиненными, смущалъ и удивлялъ меня неровностью своего капризнаго нрава и раздражалъ своимъ мелочнымъ честолюбіемъ, такъ что я смотрлъ на него, какъ на неизбжное зло, навязанное мн волею судебъ. Но впослдствіи этотъ человкъ, вопреки всему, вопреки моей вол, полюбился мн, я не пересталъ видть въ немъ вс его недостатки, но они являлись уже какъ бы отдльными диссонансами въ странной мелодіи его въ высшей степени интереснаго характера.
Онъ происходилъ изъ хорошей семьи и получилъ вначал основательное образованіе, чрезвычайно способный, онъ усвоилъ себ многое, но нравъ его уже и тогда былъ неукротимъ. Вроятно, и отецъ его обладалъ такимъ же нравомъ, такъ что отецъ и сынъ не могли ужиться, и послдній сбжалъ отъ отца, опредлившись на судно. Здсь онъ терплъ самое ужасное обращеніе, но эта зврская жестокость только еще боле ожесточила его. Въ одномъ изъ портовъ Южной-Америки онъ бжалъ съ своего судна, нашелъ себ работу на берегу и, не смотря на юный возрастъ, заработалъ большія деньги. Случай столкнулъ его съ шайкой воровъ, и т ограбили его. Тогда онъ снова сталъ работать и достигъ возможности добраться до Соединенныхъ Штатовъ, гд онъ вернулся въ свой родной городъ, явился къ старушк — сосдк своего отца, въ саду которой онъ въ былые годы частенько воровалъ яблоки, но которую тмъ не мене очень любилъ, любилъ даже тогда, когда она грозила ему палкой и выгоняла изъ сада, когда стучала ему своимъ наперсткомъ въ окно, если онъ проходилъ мимо ея дома. Это онъ высказалъ ей тутъ-же и сразу покорилъ ея сердце. Старушка приняла его въ свой домъ, пріютила, обогрла, пріодла и дала ему возможность снова поступить на судно, но уже при совершенно иныхъ условіяхъ, при немъ каждый разъ, вернувшись изъ плаванія, онъ возвращался къ ней и жилъ у нея, какъ родной сынъ, бокъ о бокъ съ домомъ отца, который съ ненавистью смотрлъ черезъ заборъ на дружескія, сердечныя бесды сына съ сосдкой.
Когда старушка умерла, то оставила все свое состояніе своему любимцу.
— Я нарочно поселился у старушки подъ самымъ носомъ отца, чтобы онъ видлъ, что я нуждался, и пошелъ-бы скоре къ самому дьяволу чмъ вернулся къ нему!— говорилъ Нэрсъ.— Дйствительно, я былъ скверный мальчишка въ т годы, но старуху я любилъ и всегда относился къ ней хорошо!
Получивъ наслдство старушки, онъ пріобрлъ то судно, на которомъ длалъ свое послднее плаваніе, ставъ сразу и владльцемъ, и капитаномъ. Съ этого момента его карьера, какъ опытнаго моряка, была сдлана.
— Мн было тогда лтъ тридцать. Это было нсколько лтъ тому назадъ, но моя репутація была уже составлена, и я былъ тмъ-же, какимъ вы видите меня теперь!
Въ настоящій моментъ капитанъ Нэрсъ является могучимъ сильнымъ мужчиной, съ густой шапкой волосъ на голов, съ холоднымъ, порою жестокимъ взглядомъ ясныхъ голубыхъ глазъ съ густыми, низко нависшими бровями, всегда тщательно выбритый, хорошій пвецъ, мастерски игравшій на аккордіон, этомъ спеціально морскомъ инструмент, человкъ въ высшей степени наблюдательный, чрезвычайно интересный собесдникъ, съ своеобразными взглядами, умвшій быть и чрезвычайно милымъ, элегантнымъ и изящнымъ, когда хотлъ вмст, а съ тмъ настоящій зврь, тиранъ и извергъ въ мор.
Его обращеніе съ людьми было до того возмутительно, до того нестерпимо жестоко я оскорбительно, что невольно возбуждало къ нему чувство глубокой ненависти и непреодолимаго ужаса. Его несчастные подчиненные дрожали и трепетали при одномъ его появленіи, при первомъ звук его голоса. За цлымъ градомъ ругательствъ, обидныхъ насмшекъ и намековъ чаще всего слдовали жестокіе побои и надругательство надъ беззащитною жертвой, сносившей все это въ силу непреклоннаго закона, отдающаго матроса въ полную власть командира судна. Сколько разъ оскорбленный, избитый, окровавленный подымался съ пола несчастный и молча уползалъ въ свое темное помщеніе, затаивъ въ душ безконечную злобу и чувство мести къ этому ненавистному, жестокому человку! Не странно-ли, что я могъ полюбить этого изверга, что я могъ стоять и смотрть на эти безчеловчныя выходки, не возмущаясь, не выражая никакого протеста? Но я былъ не столь наивенъ, чтобы на глазахъ у всхъ вмшаться не въ свое дло, и предпочиталъ видть, какъ пострадаютъ отъ жестокости капитана одинъ или два матроса, чмъ вызвать бунтъ и всеобщую поголовную рзню на судн и ссылку въ каторгу всхъ, кто останется въ живыхъ. Когда же мы оставались одни съ капитаномъ, я не переставалъ выражать ему свой протестъ противъ такого обращенія, не упускалъ ни одного случая его добраго расположенія, чтобы не поговорить съ нимъ по душ на эту тему.
Нэрсъ былъ завзятый американецъ и убжденный американскій патріотъ, націю свою онъ ставилъ выше всхъ. Пользуясь этой симпатичной чертой, я не разъ говорилъ ему:
— Послушайте, капитанъ! Вдь, ваша манера обращенія, право, обидна для американскихъ моряковъ, вдь, это такіе-же американцы, какъ вы сами. Разв это американская манера обращенія съ людьми хуже, чмъ съ собаками?
— Американцы, говорите вы?— угрюмо возражалъ капитанъ.— Да разв можно назвать американцами этихъ датчанъ, шведовъ, финновъ, этихъ голландцевъ и всякаго рода сбродъ? Да знаете-ли вы, что я плаваю боле 14 лтъ и за все это время, кром одного только раза, всегда на американскихъ судахъ и никогда еще не видалъ ни одного матроса американца?! Это бывало прежде,— и тогда суда шли не такъ, какъ теперь,— съ американцами вести судно легко и пріятно, а этотъ сбродъ, эта сволочь… Да среди нихъ не найдется ни одного человка, который могъ бы назваться американцемъ. Хотлъ бы я посмотрть, какъ бы вы ежедневно выходили къ полудню длать вычисленіе или проходили по палуб съ сознаніемъ лежащей на васъ отвтственности за жизнь всхъ находящихся на судн, ежеминутно опасаясь, что васъ при этомъ пырнутъ ножомъ въ бокъ или выбросятъ за бортъ? Нтъ, ваше христіанское братолюбіе и кротость здсь не у мста! Это — зври, и я держу ихъ въ повиновеніи только тмъ, что они знаютъ, что и я зврь, и зврь посильне ихъ!
— Пусть такъ, но согласитесь, капитанъ, что всему есть мра! Американскія суда вообще пользуются плохою репутаціей, и вы, конечно, лучше меня знаете, что если-бы не громадное вознагражденіе и не прекрасная пища, то ни одинъ человкъ не согласился-бы плавать на нашихъ судахъ. Вдь, и при данныхъ условіяхъ многіе предпочитаютъ британскія суда, не смотря на отвратительную пищу и жалкое жалованіе.
— О, не говорите мн объ этихъ паточникахъ!— засмялся капитанъ.— Знаю я ихъ! Да, надо отдать справедливость, нкоторые изъ нихъ очень мягкосердечны! Это напоминаетъ мн одинъ случай въ моей жизни, который я, такъ и быть, разскажу вамъ. Было это въ 1874 г. Я отправился, въ качеств старшаго офицера, помощника капитана, на британскомъ судн ‘Марія’ изъ Санъ-Франциско въ Мельбурнъ. Пища у насъ была такая, что при вид моего обда меня охватывала грусть, а при вид пищи людей тошнило и мутило, но капитанъ былъ, повидимому, добрый человкъ, звали его Гринъ, кроткій старикашка, колпакъ и размазня, а команда былъ изъ послднихъ подонковъ, настоящіе каторжники. Сколько я ни пытался вразумить его хоть какъ-нибудь, старикъ вмшивался и выступалъ на защиту этой сволочи, такова была его манера поддержать офицера, въ конц концовъ команда до того возненавидла меня, что мн приходилось чуть не съ оружіемъ въ рукахъ стоять на вахт. Но вы можете себ представить, что я не изъ тхъ, кмъ можно помыкать, и потому я заявилъ капитану, что не потерплю его вмшательства.— ‘Вы, капитанъ, можете отдавать мн приказанія, и я обязанъ ихъ исполнять,— сказалъ я,— что я всегда и длаю, но тутъ ваша роль и кончается! Вы должны согласиться, что я всегда добросовстно исполняю свои обязанности, но какъ я это длаю, это уже мое дло, и до сихъ поръ еще не родился тотъ человкъ, которому я бы позволилъ себя учить’. На этомъ нашъ разговоръ и кончился, и мой капитанъ былъ уже осторожне. Но команда до того не терпла меня, что положительно скрежетала зубами, когда я проходилъ мимо. Однажды я увидлъ, какъ одинъ дюжій датчанинъ билъ сапогомъ юнгу. Не долго думая, я пустилъ въ него зарядъ изъ ружья, въ слдующій моментъ онъ вскочилъ на ноги. Тогда я далъ по немъ второй выстрлъ и снова уложилъ его.— Ну, если въ теб еще осталась капля задора, такъ скажи сейчасъ,— крикнулъ я ему,— я тебя разомъ прикончу! Однако, негодяй на этотъ разъ молчалъ. Его отнесли на койку, чтобы онъ тамъ размышлялъ о своей родной Даніи. Ночью налетлъ шквалъ, вс мы спали. Я выбжалъ на верхъ и не усплъ сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ что-то ударило меня въ руку, я схватился рукой за это мсто и понялъ, что въ меня попалъ зарядъ дроби.
— Капитанъ!— крикнулъ я.
— Что случилось?— отозвался тотъ.
— Они пустили въ меня зарядъ дроби!
— Въ васъ? Зарядъ дроби!.. Хмъ, я этого ожидалъ!— сказалъ капитанъ.
— Я требую, чтобы за такую продлку уничтожили на мст нсколько этихъ негодяевъ!— крикнулъ я.
— Идите-ка лучше внизъ, мистеръ Нэрсъ!— сказалъ мн капитанъ.— Будь я на ихъ мст, вамъ бы попало больше этого! Идите, я не имю больше надобности въ васъ здсь, на верху, вы и такъ уже дорого стоите мн!
Таковъ былъ способъ поддержать офицера у стараго Грина. Когда-же мы пришли въ Мельбурнъ, старикъ сказалъ мн:
— Вы, Нэрсъ, и я не годимся другъ для друга. Вы — превосходнйшій морякъ,— это не подлежитъ никакому сомннію, по вы самый непокойный и непріятный человкъ, съ какимъ я когда-либо имлъ дло, и я положительно не могу переварить вашего обращенія съ экипажемъ. Я думаю, что намъ слдуетъ разстаться!
Я отвчалъ, что съду на берегъ и посмотрю, что длать, и затмъ, вернувшись обратно на судно, объявилъ, что не прочь распрощаться съ ‘Маріей’, но только на томъ условіи, если капитанъ согласится выдать мн полностью трехмсячный окладъ, ни слова не говоря, капитанъ притащилъ свой денежный ящикъ. ‘За деньгами я не постою, сынъ мой, лишь бы у меня были миръ и спокойствіе на судн’. Ну, посл этого я конечно, распрощался и окончательно списался съ судна’.
Не странно-ли, въ самомъ дл, чтобы человкъ разсказывалъ о себ такія вещи, а между тмъ это было въ характер капитана Нэрса. Этотъ странный человкъ обладалъ удивительной правдивостью и безпристрастіемъ сужденія, отца своего, котораго онъ ненавидлъ всей душой, онъ описывалъ всегда въ самыхъ лестныхъ чертахъ, выставляя человкомъ честнымъ, правдивымъ, открытымъ.
Не мене удивительной являлась для меня его беззавтная смлость и отвага. Я никогда не видалъ боле смлаго и ршительнаго человка, онъ всегда, ее задумываясь, шелъ на встрчу всякой опасности, а вмст съ тмъ я никогда не видлъ человка, боле нервнаго, впечатлительнаго, боле мнительнаго, чмъ онъ, смотрвшій на жизнь вообще, а на жизнь моряка въ особенности, съ самой мрачной стороны. Все его мужество заключалось, главнымъ образомъ, въ постоянномъ предвидніи всевозможныхъ опасностей. Совершивъ чуть не подвигъ смлости, онъ вдругъ принимался желать, чтобы вся морская служба со всми ея опасностями сгинула на всегда, жаллъ, что отправился на такой скорлуп въ море, принимался объяснять, какимъ образомъ мы можемъ пойти ко дну, перечислялъ суда, бывшія въ подобныхъ нашимъ условіяхъ и погибшія среди волнъ, словомъ, умышленно и съ особымъ удовольствіемъ развертывалъ передъ нашими глазами самыя яркія картины всхъ ужасовъ, висвшихъ надъ нами, затмъ обыкновенно кончалъ такъ:
— Впрочемъ, это, конечно, не столь большая бда. Я вообще совершенно не понимаю, почему человкъ такъ гонится за жизнью! Къ чему жить, для чего? Во всхъ этихъ профессіяхъ нтъ, собственно говоря, никакого смысла,— и моряки, и политики, и священники нами не врятъ въ свое дло. Право, чисто и честно утонуть — лучше всего, по моему мннію!
Трудно себ представить нчто боле удручающее, какъ подобнаго рода разговоры въ бурную ночь среди океана, на утломъ судн, этотъ настойчиво и упорно минорный тонъ капитана столь не свойственный морякамъ вообще, это мрачное, безотрадное настроеніе, преобладавшее въ мысляхъ капитана Нэрса.
На 17-й день нашего плаванія, поднявшись на верхъ по утру, я замтилъ что-то необычайное. Наша шхуна шла на всхъ парусахъ, и волны расходились такъ сильно, что насъ положительно гнало впередъ съ неудержимой силой. Мы уже были не далеко отъ острова Мидвэй, и теперь мной снова начинало одолвать мучительное нетерпніе поскоре очутиться на мст и приняться за дло. Взглянувъ на судовой журналъ и записи, я убдился, что мы быстро подвигаемся въ надлежащемъ направленіи, но, несмотря на это, какое-то смутное, тревожное чувство не давало мн въ этотъ день покоя.
Шхуна казалась мн сегодня особенно мала и хрупка, капитанъ — особенно мраченъ, а люди — необычайно озабоченными. Самъ Джонсонъ стоялъ у руля, это тоже былъ плохой признакъ, а Нэрсъ даже не поздоровался со мной, когда я вышелъ на верхъ. Я бы много далъ, чтобы имть возможность спросить капитана, что намъ грозитъ, но никакъ не могъ ршиться на это, зная, что онъ на это только напомнилъ бы мн, что я лишній грузъ на шхун, и что мн слдуетъ идти въ свою каюту и не совать носа не въ свое дло. Зная это, я молчалъ и наблюдалъ, какъ умлъ, въ ожиданіи, что Нэрсъ, быть можетъ, вздумаетъ самъ сообщить мн что-нибудь относительно нашего положенія въ данное время.
Такъ оно и вышло. Когда мы сли за завтракъ, другъ противъ друга, онъ обратился ко мн, какъ-то недружелюбно глядя мн въ лицо.
— Видите-ли, мистеръ Доддъ, море неспокойно уже двое сутокъ, барометръ падаетъ, втеръ свжетъ, и я долженъ сказать, что все это не предвщаетъ ничего добраго. Если я лягу въ дрейфъ, насъ можетъ занести, Богъ всть куда, но мы можемъ надяться, что шхуна выдержитъ и останется цла и мы тоже. Если же я буду вести ее, какъ сейчасъ, то мы завтра будемъ на мст около полудня и войдемъ въ проливъ, если насъ не выброситъ на берегъ. Вы же должны теперь ршить вопросъ, желаете-ли дать капитану Тренту хорошій случай опередить васъ, или предпочитаете рискъ какой-нибудь печальной случайности. Я обязанъ вести судно согласно вашему желанію! Такъ вотъ вамъ и предоставляется ршить!
— Капитанъ,— отвчалъ я самымъ сердечнымъ, задушевнымъ тономъ,— я полагаю, что рискъ — лучше врной неудачи,
— Вся жизнь — сплошной рискъ, мистеръ Доддъ,— пробурчалъ мой собесдникъ.— Только вотъ въ чемъ дло, ршить это надо теперь или никогда, черезъ полчаса самъ архангелъ Гавріилъ не сможетъ положить судно въ дрейфъ, если явится къ намъ на помощь! Имйте это въ виду!
— Прекрасно, такъ будемъ идти впередъ, не измняя направленія!
— Ршено, пойдемъ впередъ!— повторилъ капитанъ и приналегъ на завтракъ, торопливо уничтожая паштетъ и вздыхая о томъ, что ухалъ изъ Санъ-Франциско и пустился въ море на этой скорлуп.
Когда мы вышли на верхъ, онъ самъ смнилъ Джонсона у руля: очевидно, онъ не доврялъ теперь никому изъ экипажа. Я стоялъ за его спиной, чувствуя себя въ безопасности подл этого неустрашимаго человка, несмотря на то, что море расходилось не на шутку: насъ кидало изъ стороны въ сторону. Дверь въ каюту пришлось закрыть наглухо, палубу заливало изъ конца въ конецъ, буря выла неистово, такъ что трудно было держаться на ногахъ. Одинъ громадный черный валъ за другимъ устремлялся на приступъ на наше бдное судно, оно дрожало и стонало, какъ попуганное дитя, то высоко взбираясь на гребни волнъ, то ныряя въ глубокую черную бездну.
— И все это изъ-за долларовъ мистера Пинкертона, извольте радоваться!— воскликнулъ вдругъ Нэрсъ.— Не мало добрыхъ судовъ и добрыхъ парней погибло въ мор по милости такихъ дльцовъ, мистеръ Доддъ, какъ вашъ пріятель, что для нихъ одно иди два судна — какія-нибудь жалкія шхуны?! Вдь, она застрахована, полагаю? Что для нихъ жизнь десятка моряковъ въ сравненіи съ нсколькими тысячами долларовъ?! Имъ нужна спшка, быстрые переходы, поспваніе во что бы то ни стало къ назначенному дню и часу изъ порта въ портъ да такой проклятый безумецъ капитанъ, который ведетъ судно вопреки всякому благоразумію, чуть не на явную гибель, какъ это длаю теперь я. Вы, конечно, спросите меня, почему-же я это длаю?
Но я не спросилъ его ничего, а постарался незамтно отойти въ сторону, предпочитая подвергнуть свою жизнь нкоторой опасности, чмъ слушать такія рчи. Капитанъ, дйствительно, былъ правъ: ради чего я и онъ рисковали своею жизнью и жизнью всхъ этихъ людей?— Ради большихъ запасовъ смертельнаго яда, представлявшаго собой громадную стоимость, ради того, чтобы мы съ Пинкертономъ не разорились вслдствіе своей безумной спекуляціи, какъ мы вполн того заслуживали. Не будь тутъ замшанъ Джимъ, я устыдился бы своего ршенія, но теперь видлъ нкоторое оправданіе въ томъ, что я длалъ: все это — ради моего друга, ради него, которому я столькимъ былъ обязанъ въ своей жизни, о своихъ же барышахъ или выгодахъ я, по совсти говоря, никогда не помышлялъ, мое полное разореніе ничуть не пугало меня.
Около одиннадцати часовъ у главнаго паруса были уже взято три рифа {Взять рифы — значитъ укоротить парусъ на извстную часть.}, даже каютъ компанію залило водой, и Джонсонъ съ помощью двухъ матросовъ принялись связывать и прикрплять къ носу скамьи и другую утварь. Незадолго до обда я ушелъ внизъ: на палуб уже не было никакой возможности оставаться. Я сидлъ въ углу каюты и прислушивался, какъ наша шхуна стонала, скрипла и содрогалась подъ напоромъ неистово бившихъ волнъ и бушевавшаго надъ нею втра. Сверху до меня доносился вой и свистъ бури, топотъ ногъ оцпенвшихъ отъ ужаса, но безотчетно покорныхъ людей, а надо всемъ этимъ, заглушая самую бурю, звучалъ по временамъ мощный и властный голосъ капитана, точно голосъ архангела въ день страшнаго суда.
Весь остатокъ дня и всю слдующую ночь я просидлъ въ своемъ углу, мучась за всхъ, кто неустанно работалъ тамъ, на верху, страдая за одно съ злополучной Нора-Крейна, стонавшей, какъ раненое животное, жалобно просившей пощады у жестокихъ волнъ. Казалось, каждая доска, каждый скрпъ ея стонали и скрипли и жаловались на свою судьбу.
Джонсонъ и Нэрсъ все время смняли другъ друга у руля, когда одинъ оставался на посту, другой на нсколько минутъ спускался внизъ. Джонсонъ въ эти минуты отдыха шелъ къ шкафу, доставалъ оттуда что-нибудь съдобное и лъ стоя, опершись о стну или перекидываясь со мной двумя-тремя словами, затмъ ложился на спину на свою койку и засыпалъ крпкимъ сномъ часа на полтора, посл чего вскакивалъ на ноги и, протирая глаза, спшилъ на верхъ на смну капитану. Капитанъ же когда приходитъ внизъ, не лъ и не спалъ. ‘Вы здсь, мистеръ Доддъ?— обращался онъ ко мн, предварительно справившись съ барометромъ.— Я имю вамъ сообщить, что мы теперь находимся на разстояніи столькихъ-то или столькихъ-то миль отъ острова и мчимся, на чемъ свтъ стоитъ! Мы завтра около четырехъ часовъ или будемъ тамъ, или вс на дн, смотря, какъ намъ посчастливится. Ну, а вотъ мы теперь и вамъ нашли дло,— добавлялъ онъ,— вы видите, что я смертельно усталъ и измученъ. Такъ подите же, растянитесь опять на вашей койк, а я пойду наверхъ!— и посл этого онъ или уходилъ на верхъ, иди, опершись обоими локтями на столъ, пускалъ густыя облака дыма на лампу и, не сморгнувъ глазомъ, смотрлъ сквозь этотъ дымъ на огонь въ продолженіе боле получаса, затмъ снова уходилъ, чтобы приняться за свое трудное, отвтственное дло.
Впослдствіи онъ говорилъ мн, что былъ счастливъ въ это время, чего я никакъ не могъ предположить.
— Мы были положительно на волосъ отъ погибели! Я зналъ, что мы или пройдемъ мимо острова, или насъ выкинетъ на этотъ островъ, или разобьетъ въ щепки. Въ такой опасности всегда есть нчто грозное, роковое и вмст отрадное для души моряка: человкъ, стоя лицомъ къ лицу съ такой опасностью, чувствуетъ себя какъ-то выше въ своихъ собственныхъ глазахъ. Мы, люди,— странныя животныя, мистеръ Доддъ!
По утру воздухъ былъ какъ-то необычайно прозраченъ, небо совершенно безоблачно, горизонтъ чистъ и ясенъ. Но море и втеръ страшно бушевали и съ прежнею силой и неистовствомъ устремлялись на шхуну. Такъ мы дождались полудня. Капитанъ съ обычной аккуратностью сдлалъ наблюденія и соотвтствующее вычисленіе и занесъ ихъ съ обычной точностью въ журналъ и на карту. Мн это казалось почти смшнымъ при мысли, что, быть можетъ, на эти записи взглянетъ часъ спустя какая-нибудь любопытная акула. Пробилъ часъ, затмъ два часа пополудни, никто не помышлялъ объ обд, капитанъ былъ мраченъ и золъ, у него въ этотъ день былъ положительно взглядъ убійцы, и я молилъ Бога за каждаго изъ нашихъ людей, сознавая, что малйшая ихъ оплошность, малйшее промедленіе вызовутъ капитана на преступленіе. Мн становилось страшно при одномъ взгляд на него, то же испытывали, кажется, вс окружающіе.
Вдругъ я замтилъ, что брови его какъ-то раздвинулись, и онъ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ приказалъ своему помощнику, стоявшему у руля, сдлать два оборота направо, а затмъ тотчасъ-же подошелъ къ нему и самъ взялся за руль, при чемъ вполголоса сказалъ что-то Джонсону. Тотъ кивнулъ, утеръ лицо своею мокрой рукой и проворно сталъ взбираться по вантамъ на мачты. Здсь, вцпившись, какъ кошка, онъ взбирался все выше и выше. Судно качало такъ, что я ежеминутно опасался, что его сброситъ, но онъ, повидимому, ни мало не смущался и, когда ‘Нора-Крейна’ взобралась на самый гребень страшнаго вала, онъ устремилъ долгій, испытующій взглядъ на дальній юго-западный горизонтъ и затмъ сталъ проворно спускаться. Черезъ минуту онъ стоялъ уже на палуб и усмхался съ довольнымъ видомъ, длая капитану утвердительный знакъ. Затмъ онъ снова смнилъ капитана у руля, а тотъ спустился внизъ, за своимъ морскимъ биноклемъ, и, вернувшись на палубу, долго и внимательно изучалъ горизонтъ. Мало-по-малу лицо его прояснялось. Онъ вытеръ стекла своего бинокля о сукно своего рукава и затмъ передалъ его мн. Я долго не могъ ничего уловить, кром набгающихъ или отступающихъ волнъ, рзкой линіи горизонта и блднаго клочечка почти бловатаго неба. Нигд не виднлось ни малйшаго признака земли, но когда мы подошли ближе, я сталъ различать полукрутую линію подводныхъ рифовъ, надъ которыми, цнясь, разбивались волны, теперь уже и шумъ прибоя доносился до насъ, подобно отдаленному звуку канонады.
Полчаса спустя, мы были уже у самаго острова и, пожалуй, боле получаса шли вдоль этой грозной преграды, этой подводной каменной гряды, къ крайней ея конечности. Наконецъ, море стало успокаиваться, волны мало-по-малу какъ будто улеглись, и наша шхуна пошла ровне, слегка покачиваясь изъ стороны въ сторону. Мы достигли подвтренной стороны острова, если можно такъ назвать это кольцо пнящихся волнъ буруна, потомъ, обогнувъ рифы, повернули судно черезъ фордевиндъ и вошли въ узкій проходъ.

XII.
Разбитое судно.

Вся команда какъ будто разомъ повеселла и ожила, это было видно по ихъ проворнымъ движеніямъ и веселымъ лицамъ. Джонсонъ, широко улыбаясь, держалъ руль, а капитанъ Нэрсъ внимательно изучалъ карту острова, и лицо его было ясно и спокойно. Трудно себ представить, какое радостное чувство вызываетъ видъ этого жалкаго клочка земли посл столькихъ дней плаванія между небомъ и моремъ!
По странному стеченію обстоятельствъ втеръ какъ будто только ждалъ, чтобы мы вошли въ проливъ, и теперь сразу стихъ.
Кругомъ у всхъ точно какая тяжесть свалилась съ плечъ, вс вздохнули полною грудью. Только я отъ одного опасенія перешелъ къ другому: страхъ гибели среди волнъ разъяреннаго океана смнился во мн новыхъ страхомъ, что Трентъ опередилъ насъ и побывалъ здсь раньше меня. Эта мысль мучила и преслдовала меня. Теперь все кольцо коралловыхъ рифовъ лежало передо мной, какъ на ладони, съ своимъ пнящимся и рокочущимъ прибоемъ и зеркальной поверхностью лагуны, образовавшейся внутри этого кольца, лагуны, среди которой лежали два крошечные островочка, низменныя, песчаныя мели, поросшія по средин низкорослымъ кустарникомъ, имвшія не боле одной или полутора мили протяженія. Надо всмъ этимъ — несмтныя стаи морскихъ птицъ, блыхъ и черныхъ, при чемъ черныя замтно преобладали и величиной не уступали орламъ. Эти стаи съ пронзительнымъ крикомъ носились и ряли надъ этими островками и надъ одной лагуной, сверкая на солнц своими крыльями, то взлетая, то обрушиваясь на мель, какъ лавина, то гоняя и преслдуя другъ друга. А тамъ, у самыхъ рифовъ, вырисовывался мрачный силуэтъ покинутаго судна съ краснымъ лоскутомъ на мачт, послднимъ остаткомъ британскаго флага.
Но сколько я ни смотрлъ, сколько ни напрягалъ свое зрніе, нигд не могъ замтить ни малйшаго признака человческаго присутствія. Нтъ, очевидно, мы поспли во время: нигд не было видно шхуны, пришедшей изъ Гонолулу, все было безлюдно и пустынно кругомъ,— теперь и я вздохнулъ съ облегченіемъ.
Теперь вс обстоятельства склонялись въ нашу пользу: втеръ стихъ, солнце стояло низко, свтъ былъ за спиной, и приливъ былъ въ полной сил, прежде чмъ я усплъ спохватиться, Нора-Крейна съ легкостью и проворствомъ чайки проскользнула между двумя коралловыми рифами, увнчанными гребнями блой, клубящейся пны,— и мы вошли въ тихія воды голубой лагуны, усянной предательскими подводными рифами, между которыми опытный и осторожный капитанъ Нэрсъ мастерски провелъ шхуну. Часъ спустя, мы уже бросили якорь близъ сверо-восточной конечности перваго островка, на глубин пяти саженъ. Затмъ началась уборка парусовъ, спускъ трапа, уборка пополненныхъ всякимъ мусоромъ лодокъ и затмъ спускъ шлюпки. Трудно себ представить, какое облегченіе испыталъ я, когда слъ, наконецъ, вмст съ капитаномъ и нсколькими человками команды на шлюпку и направился къ ‘Легкому Облачку’.
— Оно кажется какимъ-то кроткимъ и жалкимъ,— замтилъ капитанъ, кивая въ сторону брига,— кажется, будто ему не по душ его якорная стоянка, и капитанъ Трентъ плохо относился къ нему. Ну, ребята,— обратился онъ къ матросамъ,— приналягте, а затмъ можете сегодня гулять цлый день и поставить весь городъ вверхъ дномъ!— пошутилъ онъ.
Вс разсмялись его шутк, и шлюпка еще быстре понеслась къ бригу. Послдній былъ самъ по себ не особенно великъ, но, въ сравненіи съ Нора Крейна, все-же казался гигантомъ. Чтобы достигнуть его штирборта, т. е. правой стороны, намъ пришлось пройти подъ кормою.
Почти надъ самыми нашими головами мы прочли надпись ‘Легкое Облачко’.— Гулль.. Съ кормы свшивался обрывокъ веревочной лстницы, по которой мы и взобрались наверхъ.
Въ первый моментъ мы не могли ничего различить, такъ какъ сплошная туча морскихъ птицъ скрывала все отъ нашихъ глазъ. Ихъ была такая масса, что когда, спугнутыя нашимъ появленіемъ, он поднялись, мы принуждены были отступить передъ ними. Вся палуба была покрыта пометомъ, такъ что некуда было ступить. Наши люди принялись на скоро очищать палубу: на крыш рубки лежала опрокинутой одна изъ шлюпокъ, другая, на половину нагруженная оставшимися състными припасами, очевидно, была приготовлена къ спуску.
Съ чувствомъ страха, близкимъ къ суеврному ужасу, мы съ капитаномъ спустились въ каютъ-компанію, но лстница, ведущая туда, привела насъ прежде всего въ небольшое проходное помщеніе съ двумя койками, служившее, какъ полагалъ капитану, жилищемъ эконому и младшему помощнику капитана. Въ кормовой части помщалась просторная каютъ компанія. Здсь было почти темно отъ множества насвшихъ кругомъ снаружи птицъ, кром того здсь царилъ непріятный тяжелый запахъ, и цлыя тупи отвратительныхъ мухъ, которыя тотчасъ облпили намъ лицо и руки. Откуда взялись здсь, на этомъ безлюдномъ остров, мухи? Очевидно, он были занесены сюда какимъ-нибудь судномъ и, какъ видно, давно, такъ какъ успли сильно размножиться. Весь полъ каюты былъ заваленъ носильнымъ платьемъ, книгами, обувью, бльемъ и всякаго рода скарбомъ, какой обыкновенно находится въ сундукахъ и чемоданахъ моряковъ, пробывшихъ долгое время въ дальнемъ плаваніи.
Какъ-то странно было рыться въ этихъ вещахъ, принадлежавшихъ кому-то и предназначавшихся для кого-то, въ этихъ шкатулочкахъ, ящичкахъ, дешевыхъ китайскихъ и японскихъ бездлушкахъ. Затмъ наше вниманіе привлекъ большой обденный столъ каюты. Онъ былъ накрытъ: тарелки, стаканы и бутылки стояли на мстахъ, даже остатки пищи виднлись на тарелкахъ, казалось, хозяева только что встали изъ-за стола. На одномъ конц скатерть была откинута, и на голой доск стола стояла чернильница, а подл ея лежало перо. Стулья стояли вокругъ стола нсколько въ безпорядк, какъ это бываетъ, когда посл оконченнаго обда люди остаются покурить и поболтать за столомъ, при чемъ одинъ стулъ лежалъ сломанный на полу.
— Смотрите,— замтилъ капитанъ,— они вписывали судовую запись въ самый послдній моментъ и врно заднимъ числомъ за добрый мсяцъ. Я не зналъ ни одного капитана, который потерялъ свое судно, и у котораго судовая запись была-бы доведена до послдняго дня, всегда приходиться нагонять впослдствіи!
— Пойдемте на верхъ,— проговорилъ я.— Мн здсь тяжело и душно, точно на кладбищ!
Нэрсъ утвердительно кивнулъ головой.
— Но прежде намъ слдуетъ замнить эту красную британскую тряпицу какимъ-нибудь другимъ флагомъ,— замтилъ онъ и пошелъ разыскивать флаги, которые и нашелъ въ кают капитана. Нэрсъ выбралъ т, что считалъ подходящими, и мы вмст вышли на палубу, солнце спустилось низко, и начинало смеркаться.
— Не тронь этого, дуракъ!— крикнулъ капитанъ, замтивъ, что одинъ изъ нашей команды зачерпнулъ воды изъ одного боченка и пилъ ее большими глотками.— Эта вода испорчена!
— Прошу извиненія, сэр, вода совершенно хорошая, сладкая!— возразилъ матросъ, хотя и пересталъ пить.
— Посмотримъ!— сказалъ Нэрсъ и самъ попробовалъ этой воды.— Да, вода совершенно свжая, хорошая! Вроятно, она испортилась, затмъ снова исправилась,— продолжалъ онъ съ какимъ-то загадочнымъ выраженіемъ.— Это иногда бываетъ.— Не странно-ли, мистеръ Доддъ?
— Вы сами не врите тому, что сейчасъ сказали, не такъ ли?— спросилъ я.
Нэрсъ привсталъ на цыпочки и осмотрлся кругомъ, какъ человкъ, который боится, что его подслушаютъ.
— Право, не знаю, что вамъ сказать,— отвтилъ онъ.— Но только тутъ есть одно обстоятельство, которое смущаетъ меня.
Но не усплъ я спросить, какъ капитанъ подозвалъ одного изъ команды и передалъ ему условные флаги, а самъ лично приказалъ поднять вмсто англійскаго флага американскій.
— Ну, теперь посмотримъ, какова вода въ лагун!— замтилъ онъ.
Насосы заработали,— и палубу затопили цлые потоки зловонной воды, которая тутъ же смшивалась съ остатками гуано. Нэрсъ стоялъ на мостик и слдилъ за этими грязными, вонючими потоками, какъ будто находя въ нихъ особый интересъ.
— Что-же именно смущаетъ васъ, капитанъ?— спросилъ я.
— Такъ и быть, скажу вамъ одно, но есть еще и нчто другое, что я вамъ сейчасъ не скажу! Смотрите, видите эти дв шлюпки на рубк и т дв на своихъ мстахъ. Гд же та шлюпка, при спуск которой, какъ гласитъ сообщеніе, капитанъ Трентъ потерялъ двоихъ изъ своихъ людей?
— Можетъ быть, онъ приказалъ снова поднять ее на судно?
— Прекрасно, но скажите,— зачмъ-бы онъ это сдлалъ?
— Въ такомъ случа это, быть можетъ, была какая-нибудь другая шлюпка, которой теперь нтъ здсь!
— Хмъ, да. Но на что-бы ему понадобилась еще пятая шлюпка, разв только для того, чтобы въ лунныя ночи вызжать въ море и прельщать сиренъ игрою на аккордеон?!
— Но скажите, капитанъ, додго-ли еще люди будутъ работать насосами? Вдь, не имете-же вы намренія выкачать всю лагуну?! Капитанъ Трентъ говорилъ, что бригъ въ носовой части совершенно затопило.
— Онъ это говорилъ?— какъ-то многозначительно переспросилъ Нэрсъ. Какъ разъ въ это время насосы перестали выбрасывать воду, и люди прекратили работу.
— Ну, что вы на это скажете?— спросилъ онъ, обращаясь ко мн.— Видите всю воду выкачали, мало того, знаете-ли, что я скажу,— продолжалъ онъ, понижая голосъ,— судно это такъ же исправно, какъ наша ‘Нора-Крейна’,— оно ршительно нигд не пострадало. Я это подозрвалъ уже раньше, чмъ мы побывали здсь, а теперь въ этомъ убдился!
— Что же въ такомъ случа этотъ Трентъ?
— Не знаю, лжецъ-ли, мошенникъ или просто старая баба, которая всего боится, но самъ я опытный морякъ и знаю, что говорю. Когда бригъ впервые задлъ за эти рифы, прежде чмъ ему ссть на нихъ, какъ сейчасъ, нсколькихъ часовъ работы было бы достаточно, чтобы снять его. Это вамъ скажетъ всякій проплававшій года два морякъ!
— Неужели?!— воскликнулъ я.
— Берегитесь!— сказалъ Нэрсъ.— Не дайте никому замтить того, что я вамъ сказалъ. Но для меня является положительно загадкой, почему этотъ Трентъ не снялъ ее съ этой мели, почему ему понадобилось бросить это судно здсь и затмъ пытаться пріобрсти его въ Санъ-Франциско за громадную сумму, тогда, какъ онъ свободно могъ ввести его въ портъ!
— Быть можетъ, самъ онъ не зналъ до того момента настоящей стоимости этого судна!
— Не зналъ!— повторилъ Нэрсъ.— Въ такомъ случа онъ не знаетъ ему цны и теперь. Но мн жаль, что я, быть можетъ, только огорчаю васъ, а между тмъ могу сказать, что я не мшкалъ, идя сюда, и разъ, что я уже здсь, то намренъ работать добросовстно, по мр моихъ силъ, и привести дло къ желанному концу. Я прежде всего хочу успокоить васъ и заврить, что вамъ не будетъ со мною хлопотъ!
Въ тон его голоса было что-то искреннее, дружественное, тронувшее меня до глубины души, такъ что я невольно протянулъ ему руку, и руки наши слились въ крпкомъ дружескомъ пожатіи.
— Мы справимся,— продолжалъ онъ.— За это время мы успли стать добрыми друзьями, не такъ-ли? И вы увидите, что я не пожалю силъ и стараній, чтобы доставить успхъ вашему длу. А пока пора намъ подумать объ ужин!
Посл ужина мы вдвоемъ съ капитаномъ опять съхали на берегъ и отправились побродить по острову. Песчаная отмель была усяна обломками судовъ, очевидно, европейскаго происхожденія, что навело насъ на весьма невеселыя мысли. Дойдя до чащи кустарника, мы задумали было пробраться черезъ нее, но вся она кишла гнздившимися тутъ морскими птицами, но едва мы сдлали нсколько шаговъ, какъ кругомъ насъ поднялся такой содомъ, такой гоготъ и крикъ, на насъ посыпались страшные удары крыльевъ, сотни хищныхъ клювовъ грозили намъ со всхъ сторонъ такъ, что мы съ положительной опасностью жизни, съ большимъ трудомъ, ступая ежеминутно то на яйца вспугнутыхъ насдокъ, то на крылья оставшихся на мст птицъ, едва выбрались на песокъ.
Вправо, на разстояніи какой-нибудь полумили, вырисовывалась наша шхуна, медленно покачиваясь на своихъ якоряхъ. Ниже, по берегу, крики и гоготъ птицъ свидтельствовали о томъ, что наши люди все еще занимались сборомъ яицъ, а прямо передъ нами, въ небольшой выемк, мы вдругъ увидли шлюпку, лежащую высоко на берегу. Въ этотъ моментъ мы стояли на открытомъ мст, ярко залитомъ луннымъ свтомъ. Нэрсъ схватилъ меня за локоть и потащилъ въ тнь кустовъ.
— Что-бы это могло значить?— прошепталъ онъ.
— Неужели Трентъ?— вымолвилъ я, и сердце у меня забилось скоре.
— Какое безразсудство было съхать на берегъ безоружными! Вдь, этого, въ сущности, слдовало ожидать!— бормоталъ Нэрсъ.— Но я долженъ знать наврное, въ чемъ тутъ дло!— и хотя лицо его было ужасно блдно, а въ голос слышалось волненіе, онъ досталъ изъ кармана свой судовой свистокъ и, сунувъ его на всякій случай въ ротъ, ршительно выступилъ впередъ и быстрыми шагами направился къ лодк. Я слдовалъ за нимъ. Это былъ самый обыкновенный вельботъ, длиною около 18 футъ, снаряженный веслами и запасными парусами, нсколько сумокъ съ състными припасами были брошены на дно лодки, одинъ изъ мшковъ былъ развязанъ или прорванъ, и провіантъ попортился, издавая страшный запахъ. Разсмотрвъ поближе, мы увидли, что мшки эти имли то же клеймо, что и пищевые запасы на судн.
— Вотъ она, та шлюпка, которую спускалъ Трентъ. Вотъ одно изъ вашихъ недоумній и разъяснилось!— замтилъ я.
— Хмъ!— отвчалъ капитанъ.— Я положительно не понимаю, къ чему тутъ четвертая шлюпка. Такой вельботъ совершенно приводилъ меня въ недоумніе. Я не говорю, что этотъ типъ лодокъ нчто необычайное, напротивъ, торговыя суда часто имютъ ихъ, но на такомъ бриг, какъ ‘Легкое Облачко’, приспособленномъ для дальнихъ плаваній и крейсировавшемъ между крупными портами, какъ Калькутта, Кантонъ, Санъ Франциско, я положительно не понимаю присутствія этого вельбота!
Мы стояли, опершись на бортъ вельбота, и капитанъ машинально перебиралъ руками причалъ, вдругъ, дойдя до конца, онъ невольно вскрикнулъ, въ рукахъ его оказался кусокъ каната.
— Что такое?— спросилъ я съ недоумніемъ.
— Этотъ кабельтовъ отрзанъ!— проговорилъ онъ.— Отрзанъ ножомъ, а ни одинъ морякъ этого никогда не сдлаетъ всякій прежде всего хватается за конецъ, за узелъ…
— Что это значитъ, какъ вы полагаете?
— Это значитъ, что Трентъ — лжецъ. Очевидно, исторія ‘Легкаго Облачка’ не такъ проста и несложна, какъ онъ заявилъ: тутъ кроется какое-то темное дло!
Полчаса спустя мы уже были у себя на шхун, и каждый изъ насъ повалился на свою койку, чувствуя непреодолимую потребность въ отдых посл столь утомительнаго и полнаго волненій дня.
Поутру солнце еще не успло подняться, когда я вышелъ на палубу.
Немного погодя, снарядили шлюпку, и мы отправились на бригъ, чтобы серьезно приняться за работу. Кром насъ съ капитаномъ отправился его помощникъ, старшій офицеръ Джонсонъ и нсколько человкъ команды. Прежде всего вымыли палубы, изъ запасныхъ парусовъ соорудили родъ навса и приступили къ разгрузк. Команда, подъ надзоромъ Джонсона, выгружала изъ трюма тюкъ за тюкомъ тщательно запакованнаго риса, а мы съ капитаномъ отправились обыскивать каюты и др. жилыя помщенія. Превративъ одяла въ перевозочный матеріалъ, мы стали сваливать въ нихъ и складывать все, что загромождало каютъ-компанію, отсюда перешли въ капитанскую каюту, гд точно также стали связывать въ одяла книги, носильное платье, морскіе инструменты,— словомъ, все, что находили, и отправляли на верхъ въ устроенное тамъ складочное мсто. Нэрсъ ползъ подъ кровать и досталъ оттуда нсколько ящиковъ Манильскихъ сигаръ. Я не преминулъ откупорить нсколько такихъ ящиковъ и даже обрзалъ нкоторыя пачки сигаръ, полагая, что, быть можетъ, драгоцнный ядъ скрывается въ нихъ, но все напрасно.
— А я такъ, кажется, набрелъ на кладъ!— проговорилъ капитанъ, вытаскивая изъ-подъ кровати тяжелый желзный ящикъ, прикованный къ перегородки цпями съ замками.
— Клянусь честью! Это оно и есть!— воскликнулъ я.
— Прежде слдуетъ посмотрть, что тамъ есть!— и онъ ловкимъ ударомъ топора вскрылъ крышку ящика. Но вмсто ожидаемыхъ мною сокровищъ глазамъ нашимъ предстала связка бумагъ, тщательно сложенныхъ и перевязанныхъ, и чековая книжка. Нэрсъ аккуратно развязалъ пачку и сталъ просматривать бумаги, одну за другой, внизу подъ связкой находился старый сигарный ящикъ, перевязанный полотняной тряпичкой, а два холщевые мшка. Сигарный ящикъ оказался до половины наполненъ англійскими червонцами, а оба мшечка были туго набиты различной серебряной монетой.
Не говоря ни слова, Нэрсъ принялся считать золото.
— Что это?
— Это судовыя деньги, на которыя Трентъ торговалъ и изъ которыхъ уплачивалъ вс счета и расходы!
— Судовыя деньги!— повторилъ я.— И чековая книжка. И онъ оставилъ все это здсь?!
— Какъ видите!— отозвался Нэрсъ и тщательно сталъ подводить счетъ деньгамъ, оказалось около 378 фун. стерлинговъ золотомъ и до 90 фунтовъ въ серебряной монет. Все это капитанъ записалъ, затмъ снова убралъ въ желзный ящикъ и накрылъ крышкой.
— Что вы на это скажете, мистеръ Доддъ?— обратился онъ ко мн, покончивъ съ этимъ дломъ.— Еще деньги куда ни шло! Но какъ могъ онъ оставить бумаги? Вдь капитанъ судна — полный распорядитель всхъ денегъ, эти бумаги — единственные оправдательные документы, свидтельствующіе о его честности и добросовстности. Я готовъ поручиться, что любой капитанъ скоре забудетъ свои брюки, чмъ бумаги. Я зналъ случаи, когда люди топились для того только, чтобы спасти эти документы, и люди, не пользовавшіеся хорошей репутаціей. Вдь, это вся его честь. А этотъ капитанъ III ранга, которому ничего не грозило, кром благополучнаго перезда на англійскомъ военномъ судн, котораго никто не торопилъ,— и онъ оставилъ здсь эти бумаги! Это что-то совершенно необъяснимое!
Вскор насъ позвали обдать на палубу, за обдомъ мы почти ничего не говорили. Вдругъ мн вспомнилось, что по газетамъ и по статьямъ судовыхъ списковъ экономъ былъ китаецъ, тогда какъ я самъ видлъ вмст съ капитаномъ Трентъ не китайца, а канакъ, и я тутъ же сообщилъ объ этомъ Нэрсу, добавивъ, что сейчасъ пойду порыться въ кают эконома, чтобы разъяснить это странное обстоятельство.
Каютъ-компанію, каюту капитана и каюту старшаго офицера мы тщательно обыскали и выбрали изъ нихъ все, что тамъ находилось, но до помщенія эконома и младшаго помощника еще не дошла очередь, и я, вставъ изъ-за стола, прямо отправился туда.
Я нашелъ тамъ нсколько фотографій, два сундучка, на половину разрытые, гд оказалась добрая охабка дешевыхъ англійскихъ романовъ и разсказовъ, изъ чего я ясно заключилъ, что ни тотъ, ни другой не могли принадлежать ни китайцу, ни канаку, а, несомннно, были собственностью европейца. Кром того, здсь было немного блья и мелкія вещицы въ род портъ-сигаровъ, кошельковъ, фотографій и т. п.
Очевидно, экономъ, канакъ или китаецъ, помщался не здсь. Я прошелъ въ смежное помщеніе, въ проходъ. Здсь теперь было пусто, такъ какъ наша команда разогнала птицъ, и одинъ изъ выходовъ этого прохода былъ заваленъ тюками риса. Было душно, темно, отвратительный запахъ гнили длалъ долгое пребываніе въ этомъ мст совершенно невыносимымъ. Кром того, полъ былъ усянъ птичьимъ пометомъ и кучками разсыпаннаго риса, въ самомъ дальнемъ углу, у стны, я замтилъ красивый сундучекъ камфарнаго дерева съ мдными скрпками. Къ великому моему удивленію, это былъ первый сундучекъ, оказавшійся закрытымъ и замкнутымъ на ключъ, вс попадавшіеся намъ до сихъ поръ ящики, сундучки, чемоданъ,— все это было открыто и разрыто. Съ помощью топора я сорвалъ крышку и сталъ рыться въ сундучк. Сначала мн попадались подъ руки блье и шелковая ткань, оказавшаяся пологомъ, какимъ китайцы любятъ украшать свои кровати, мутно-желтаго цвта съ таинственными письменами, потомъ маленькій аппаратъ для куренія опіума и довольно значительный запасъ этого зелья. Итакъ, судовой кокъ (экономъ), дйствительно, былъ китаецъ. Но если такъ, то кто же былъ этотъ Жозефъ Амалу? Ужъ не укралъ ли онъ этотъ сундучекъ передъ тмъ, какъ поступить на бригъ подъ чужимъ именемъ? Конечно, и это было возможно, но почему же тогда только одинъ этотъ сундучекъ былъ убранъ къ сторонк и запрятанъ, тогда какъ вс другіе были раскрыты и разрыты? И откуда взялся у этого Жозефа тотъ сундучекъ, съ которымъ онъ, по словамъ клерка гостиницы въ Санъ-Франциско, отправился на пароходъ, отходившій съ Гонолулу.
— Ну, что, какъ вы работали?— спросилъ капитанъ, подходя ко мн, и по краск въ его лиц, по его сдержанному, но, видимо, возбужденному тону голоса я понялъ, что и онъ иметъ сообщить мн какую-то новость.
— Я нашелъ въ проход сундучекъ китайца,— сказалъ я,— и, очевидно, онъ не отказывалъ себ въ удовольствіи покуривать опіумъ!
— Да,— проговорилъ безучастно Нэрсъ.— Ну, а взгляните-ка вы на это!— и онъ выложилъ на столъ дв старыхъ газеты.— Да взгляните же вы на нихъ хорошенько!— настойчиво крикнулъ Нэрсъ.— Читайте! ‘Herald’, воскресенье 26-го ноября. Теперь скажите мн, какимъ образомъ эта газета попала изъ Новаго Южнаго Валлиса въ Гонъ-Конгъ? Какъ попала она сюда, если, по словамъ Трента, онъ въ это время уже покинулъ Китай и, снявшись съ якоря, никуда не заходилъ, не встрчалъ по пути никакого судна?
— Гд вы нашли эти газеты?
— Да вотъ въ этомъ черномъ мшк, иди сумк, тамъ не осталось ничего, кром карандаша и какого-то страннаго ножа.
Я заглянулъ въ мшокъ и, вынувъ карандашъ и ножъ, воскликнулъ:
— Это столь же странно по меньшей мр, какъ и ваша находка, капитанъ! Я — художникъ, какъ вамъ извстно, и могу заврить, что этотъ ножъ — ножъ для соскребыванія красокъ съ палитры, а этотъ карандашъ употребляется только художниками. Это Виндзоръ Ньютонъ ВВВ! Мало того, я готовъ поручиться, что онъ принадлежалъ художнику, такъ какъ онъ такъ очиненъ, что писать имъ нельзя. А художникъ изъ Сиднея, какъ онъ могъ попасть сюда?
— О, они, вроятно, выписали его сюда, чтобы иллюстрировать эту загадочную повсть съ этимъ судномъ!
— Послушайте, капитанъ!— продолжалъ я.— Вы много видли на своемъ вку разныхъ темныхъ длъ, случавшихся на судахъ, и слышали, вроятно, не мало разсказовъ. Скажите же, что это можетъ быть съ этимъ бригомъ? Что это, штука противъ общества страхованія или тутъ просто дло пиратовъ? Несомннно только одно, что все это дло капитана Трентъ не чисто.
— Я, дйствительно, много плавалъ, много видлъ и слышалъ на своемъ вку, мистеръ Доддъ, и знаю различные способы, какими нечестный и недобросовстный капитанъ можетъ воспользоваться во вредъ своему доврителю, знаю разные дурныя продлки и неблаговидные поступки, на какіе можетъ быть способенъ такой капитанъ. Но тутъ кроется нчто совершенно иное, нчто неимющее ничего общаго со всми этими проступками. Дло Трента и его брига — это какой-то страшный кошмаръ,— вотъ что я вамъ скажу, мистеръ Доддъ! Не забывайте, что каждое судно — на виду сотни глазъ, оно больше на виду, чмъ любая актриса. Вс портовые города въ мір кишатъ людьми, которые только ждутъ случая очернить капитана, засадить его въ тюрьму, если возможно, уличить во всевозможныхъ злоупотребленіяхъ и мошенничествахъ. Не говоря уже объ агентахъ компаніи Ллойдъ, подстерегающихъ каждое судно во всхъ уголкахъ трехъ великихъ океановъ, вс страховыя компаніи, безчисленные таможенные чиновники и всякаго рода торговые интервьюеры и консулы, и врачи вс, какъ жадные пауки, не спускаютъ глазъ съ капитана и его судна, слдятъ за каждымъ его словомъ и движеніемъ. Словомъ, положеніе капитана судна можно сравнить съ положеніемъ какого-нибудь несчастнаго, заподозрннаго въ преступленіи, за которымъ слдятъ изъ всхъ угловъ полторы сотни сыщиковъ!
— Ну, а въ открытомъ мор?
— Ахъ, Боже мой, въ открытомъ мор!— воскликнулъ Нэрсъ.— Вдь, всякій грузъ надо доставить въ какой-нибудь портъ, вдь, сколько ни плавай въ открытомъ мор, а надо же, въ конц концовъ, придти куда-нибудь!.. Мой совтъ — плюнуть на вс эти признаки преступленія и запяться разборкой этого злосчастнаго брига, тогда, быть можетъ, вся его тайна сама собой всплыветъ наружу. Я того мннія, что намъ слдуетъ поддерживать въ себ бодрость духа и веселе приниматься за дло!
Съ этими словами Нэрсъ всталъ со своего мста, выпрямившись во весь ростъ, какъ бы стряхнувъ съ себя какую-то тяжесть.
Съ закатомъ солнца мы покинули бригъ, увозя съ собою все, что было собрано нами въ одяло, въ каютахъ капитана и его помощниковъ, чтобы вечеркомъ, скуки ради, порыться въ этихъ вещахъ у себя на ‘Нора-Крейн’. Посл ужина, когда все было убрано со стола, и Джонсонъ отправился въ свою каюту, гд заслъ съ кокомъ за скучную партію шахматъ, мы съ капитаномъ высыпали содержаніе нашихъ узловъ на полъ и принялись разсматривать свою добычу.
Прежде всего обратили на себя наше вниманіе книги. Ихъ было много, даже слишкомъ много для ‘паточника’, какъ презрительно назвалъ Нэрсъ капитановъ англійскихъ судовъ. Тутъ была цлая библіотека, частью литературная, частью спеціальныхъ морскихъ книгъ, въ томъ числ и толстая книга, озаглавленная: ‘Острова Тихаго океана въ восточной его части’, послдняго изданія.
Повидимому, эта книга часто бывала въ рукахъ: многія мста были подчеркнуты карандашомъ. Нэрсъ сталъ пробгать глазами то мсто, гд упоминалось объ остров Мидвэй.
— Здсь очень подробное и точное описаніе положенія и расположенія этихъ рифовъ!— сказалъ онъ.— Очевидно, авторъ хорошо зналъ это мсто!
— Капитанъ!— воскликнулъ я.— Мн вспомнилось одно мсто въ отчет Трента, напечатанномъ въ ‘Западной Газет’. Посмотрите сюда,— и я досталъ изъ кармана своей куртки No газеты, врученной мн еще въ день торговъ самимъ Пинкертономъ. Тамъ говорилось, что капитанъ, введенный въ заблужденіе неточными показаніями ‘Путеводителя Хойта’, попалъ на этотъ островъ.— Гд-же этотъ Хойтъ?
— У меня есть экземпляръ этого путеводителя!— сказалъ Персъ.— Надо заглянуть въ него!— Онъ взялъ съ полки эту книгу и прочелъ мсто, относящееся къ острову.
Тутъ совершенно ясно говорилось, что Тихоокеанская Компанія предполагаетъ основать на этихъ островахъ большое депо въ Гонолулу и что теперь она уже иметъ постоянную станцію на этомъ остров.
— Положительно не понимаю, кто сообщаетъ составителямъ этихъ путеводителей такія свднія?— ворчалъ Нэрсъ.— Посл этого трудно осуждать Трента, такая наглая ложь!
— Все это прекрасно!— замтилъ я.— Но скажите, гд Хойтъ капитана Трента? Это ваша книга, а гд-же его-то?
— Онъ захватилъ ее съ собой!— огрызнулся Нэрсъ.— Все остальное онъ оставилъ здсь, счета, чеки, деньги, документы, а Хойта захватилъ: вдь, надо-же ему было, хоть изъ приличія, захватить что-нибудь съ собой, иначе это обратило-бы на себя вниманіе гг. офицеровъ на ‘Бур’! Вотъ онъ и захватилъ Хойта!
— Не удивляетъ-ли васъ также то, капитанъ, что, имя, наряду съ Хойтомъ, еще эту превосходную книгу, изданіе Адмиралтейства — ‘Острова Тихаго Океана’, содержащую самыя послднія и подробныя свднія объ остров Мидвэй, онъ какъ будто умышленно игнорировалъ эти оффиціальныя свднія, а руководствовался путеводителемъ Хойта?!
— Да, начинаешь, право, думать, что онъ умышленно привелъ сюда свой бригъ, а Хойта, вроятно, впервые увидлъ на прилавк какого-нибудь букиниста въ Санъ-Франциско, гд и пріобрлъ на всякій случай!
Перебравъ книги, мы стали пересматривать письма и бумаги. Я полагалъ, что тутъ мы найдемъ полное разъясненіе характера капитана Трента, но нтъ. Судя по всему, онъ былъ человкъ чрезвычайно аккуратный: вс его счета были въ полномъ порядк, занумерованы, занесены въ книгу. Вс письма, за исключеніемъ одного, были чисто длового характера. Кром того, судовые расходы гласили, что онъ былъ человкъ скромныхъ привычекъ. Въ одномъ только письм онъ настоятельно просилъ о какомъ-то займ, выражаясь такъ: ‘Вы знаете, какъ много мн пришлось выстрадать и потерпть, и какъ сильно я разочаровался въ Жорж. Хозяйка казалась мн такой славной, прекрасной женщиной, а впослдствіи выказала себя въ совершенно другомъ свт. Если вы не смягчитесь этой послдней моей просьбой, то я, право, не знаю, что станетъ съ вашимъ преданнымъ’… затмъ слдовала подпись. Письмо это не было помчено никакимъ городомъ или числомъ, и что-то говорило мн, что оно осталось безъ отвта. Вообще писемъ было немного, но въ одномъ изъ матросскихъ сундуковъ мы нашли трогательное письмо, о которомъ я долженъ сказать нсколько словъ. Начиналось оно такъ: ‘Дорогой сынъ мой, извщаю тебя о томъ, что отецъ твой скончался 12-го января. Онъ имлъ у себя на кровати твою фотографическую карточку и карточку Давида, и я сидла все время подл него. Онъ говорилъ о васъ и благословлялъ васъ, мои дорогіе мальчики, и смотрлъ на свою скрипку, бдняжка. Я не могу видть ее теперь, зная, что онъ никогда больше не заиграетъ на ней. О, возвращайся же ко мн скоре, дитя мое! Я теперь такъ одинока’!.. Дале слдовали чисто религіозныя воззванія надежды и т. д.
Письмо это я прочелъ вполголоса и, къ великому моему удивленію, замтилъ, что Нэрсъ былъ до того возмущенъ, до того взбшенъ этимъ письмомъ, какъ будто оно наносило ему личное оскорбленіе. Оказалось впослдствіи, что и его старикъ отецъ любилъ играть на скрипк, и одно воспоминаніе объ этомъ выводило его изъ себя.— ‘Онъ былъ свиньей по отношенію ко мн,— замтилъ Нэрсъ,— а я былъ свиньей по отношенію къ нему’!— добавилъ онъ.
— Я и самъ не безъ упрека въ этомъ отношеніи,— замтилъ я, подавляя вздохъ.— Я безсердечно относился къ своему отцу!
Затмъ мы стали перебирать фотографіи. Все это были по большей части простоватаго и глуповатаго вида двушки или женщины средне-мщанскаго типа.
— Некрасивы он!— замтилъ Персъ, передавая мн одну большую фотографію.
Я уже утомился за день, и меня сильно начинало клонить ко сну, такъ что едва взглянулъ на фотографію.
— Трентъ и Компанія!— проговорилъ между тмъ Нэрсъ.— Это историческая для насъ съ вами картина!
Я поднесъ фотографію ближе къ свту, у меня не было особеннаго желанія видть еще разъ Трента, котораго имлъ уже разъ удовольствіе видть въ ресторан, а затмъ во время торговъ вторично,— и физіономія его и его уцлвшихъ товарищей, которыхъ я тогда-же срисовалъ въ свою книжку, прекрасно удержались въ моей памяти. Группа снята была на носовой палуб брига: вс участники группы расположены пирамидой. Внизу подъ карточкой читалась крупная надпись: бригъ ‘Легкое Облачко’, число и годъ, а надъ каждымъ изъ лицъ группы — номерокъ и внизу подъ соотвтствующей цифрой фамилія. 1. ‘Командиръ Трентъ’ прочелъ я и увидлъ передъ собой совершенно незнакомое лицо. Тутъ, подъ этой фамиліей и No-омъ, передъ мною являлся небольшого роста господинъ худощавый, съ насупленными, густыми бровями и полной сдой бородой, во фрак съ цвткомъ въ петлиц, съ выраженіемъ, серьезной ршимости въ чертахъ. Онъ напоминалъ съ виду убжденнаго проповдника строгой, суровой секты и ужъ во всякомъ случа не имлъ ни малйшаго сходства съ тмъ капитаномъ Трентомъ, котораго я видлъ въ Санъ-Франциско. Остальныя лица — также мн были совершенно незнакомы, я разыскалъ здсь кока. Да, здсь фотографія передавала черты несомнннаго китайца, въ его характерной національной одежд. Но это совсмъ не былъ тотъ канакъ, котораго я видлъ съ капитаномъ Трентомъ. Затмъ я отыскалъ Годдедааля,— старшаго офицера. Быть можетъ, онъ, котораго я никогда не видалъ, былъ настоящій Годдедааль,— и я сталъ внимательно вглядываться въ его лицо. Это былъ высокій, крупно сложенный мужчина, повидимому, свтлый или рыжеватый блондинъ, съ густыми, курчавыми волосами я большими длинными баками. Эти мужественные придатки и героическая воинственная поза какъ-то мало соотвтствовали выраженію его лица, немного женственнаго и сантиментальнаго, мн такъ и мерещилось, что человкъ этотъ способенъ плакать, какъ женщина.
Я нкоторое время молча смотрлъ на снимокъ, обсуждая это новое открытіе и размышляя о томъ, какъ-бы всего лучше подлиться имъ съ капитаномъ. Вдругъ я вспомнилъ про свою записную книжку, въ которой набросалъ тамъ, въ ресторан въ Санъ-Франциско, портреты капитана и его трехъ уцлвшихъ товарищей и принесъ ее изъ своей каюты, затмъ положилъ эту записную книжку и фотографическій снимокъ на столъ передъ капитаномъ.
— Нэрсъ!— сказалъ я.— Я вамъ уже говорилъ, какъ и при какихъ условіяхъ я видлъ впервые Трента. Такъ вотъ портретъ того человка, котораго я видлъ тогда за стаканомъ вина и затмъ — на торгахъ,— теперь попробуйте отыскать его или кого-либо изъ его товарищей на этой фотографіи!
Капитанъ нкоторое время молча сравнивалъ мой рисунокъ съ фотографическимъ снимкомъ, затмъ проговорилъ:
— Я это назову скоре нкоторымъ облегченіемъ въ нашемъ положеніи, мы могли, конечно, предположить нчто подобное!
— Это похоже на преступленіе, на пиратскую продлку!— замтилъ я.
— Это ни на что не похоже!— воскликнулъ Нэрсъ.— Бродишь, точно съ завязанными глазами! Поврьте, что ни вы, ни я не достаточно умны, чтобы подыскать настоящее названіе этому длу!— угрюмо отвтилъ мой собесдникъ, и на этомъ разговоръ нашъ прекратился. Было уже поздно, и мы вскор разошлись.

XIII.
Грузъ брига ‘Легкое Облачко’.

Въ ранней молодости я служилъ искусству всей душой. Я жилъ подъ крышей въ убогой мансард, былъ горячимъ сторонникомъ того, что мы называемъ цивилизаціей, горячимъ поборникомъ пластическаго искусства, кром того, усерднымъ завсегдатаемъ всякихъ ресторановъ и харчевень.
Въ то время у меня былъ одинъ пріятель, который нердко говорилъ мн, что я предрасположенъ къ ‘ресторанному ожирнію’. И, дйствительно, сложись моя жизнь иначе, не наступи для меня время жестокой нужды, весьма возможно, что я превратился бы въ лниваго бездльника, завсегдатая ресторановъ, въ художника, создающаго себ карьеру на товарищескихъ или, врне, холостыхъ ужинахъ и обдахъ и отдающаго искусству самую незначительную долю времени и труда. Пинкертонъ тоже говорилъ мн:— ‘я вполн понимаю, что пріятно и хорошо быть скульпторомъ, но чего я не могу понять, такъ это, почему ты не можешь быть ничмъ инымъ, какъ только скульпторомъ?’ И онъ былъ правъ. Вдь, не вытащи онъ меня изъ Парижа, я заглохъ бы въ своей односторонней дятельности, вс остальныя силы и способности, таившіяся во мн, умерли бы безполезно и заглохли бы навсегда.
Все это я созналъ теперь только, здсь, среди утомительнаго труда, на безлюдномъ остров Тихаго океана. Здсь я созналъ свои физическія силы, свою душевную мощь, здсь я жилъ нормальной жизнью человка, который, наработавшись всласть за день, спитъ хорошимъ, здоровымъ сномъ, не имя времени раздражаться и негодовать, доволенъ своей пищей, своимъ трудомъ и своей жизнью.
Работы наши на бриг подвигались довольно быстро. Капитанъ и я работали наравн съ командой, и эти люди, глядя на насъ, не хотли отставать. Весь трюмъ судна былъ доверху нагруженъ рисомъ. Тюкъ за тюкомъ выносился этотъ рисъ наверхъ и загромождалъ теперь уже большую часть палубы, лазаретъ и нкоторыя запасныя каюты были нагружены чаемъ и персиками. Но вытащить все это наверхъ еще было далеко не все, что намъ слдовало сдлать: быть можетъ, самыя перегородки каютъ, самыя стропила трюма, даже самая обшивка служила вмстилищемъ драгоцннаго зелья, въ которомъ заключалась вся выгода нашего труднаго предпріятія, и которое должно было ршить участь Джима.
Поэтому намъ пришлось разобрать и разрушить даже часть внутреннихъ переборокъ судна, и съ каждымъ днемъ это разрушеніе становилось замтне, болзненно отзываясь на насъ, привыкшихъ уже смотрть на судно, какъ на живое существо. И все это было тщетно, все ложилось какъ бы упрекомъ на нашу душу., Нэрсъ становился съ каждымъ днемъ угрюме и молчаливе. Посл ужина, вернувшись на шхуну, мы обыкновенно просиживали вмст часъ или полтора и почти все время молчали. Я иногда дремалъ надъ книгой, а Нэрсъ молча, но старательно скоблилъ какія-то раковины. Глядя со стороны, можно было подумать, что между нами явилось какое-то отчужденіе, а между тмъ наши ежедневные труды сообща, надъ однимъ общимъ дломъ, только еще больше сближали насъ.
Вначал меня поразила та готовность, съ какою команда повиновалась первому слову капитана. Не думаю, чтобы люди любили его, но они явно уважали его и удивлялись. Одно его шутливое слово имло въ ихъ глазахъ больше цны, чмъ моя ласковая просьба и полдоллара награды. Но въ конц концовъ, когда проходилъ день за днемъ въ тяжелой, утомительной и безполезной работ, люди стали роптать, неохотно принимались за работу и, несмотря на строгія взысканія и наказанія, работали лниво, ихъ положительно обезкураживала эта лишенная всякаго смысла работа. Несмотря на то, что съ нашей стороны были приложены вс старанія, чтобы скрыть отъ команды, чего именно мы добиваемся, цль нашихъ поисковъ, повидимому, была хорошо извстна имъ. Съ каждымъ днемъ становилось все трудне приневоливать ихъ къ работ, и ихъ сначала скрытое неудовольствіе начинало становиться явнымъ. Капитанъ и я оба отлично сознавали всю опасность нашего положенія на этомъ безлюдномъ, одиноко заброшенномъ среди океана коралловомъ риф. Бунтъ здсь было дло не шуточное: ихъ было много, а насъ двое, съ Джонсономъ трое!
За послднее время я началъ улавливать, что команда обсуждала характеръ капитана Трента и такъ же, какъ и мы, наталкивалась на нкоторыя несообразности, начинала задумываться, что тутъ что-то не ладно, обсуждала между собой, гд бы могъ быть скрытъ опіумъ.
Въ тотъ день, когда я случайно подслушалъ одинъ изъ такихъ разговоровъ между людьми, я всю ночь обдумывалъ этотъ вопросъ, и первымъ долгомъ по-утру обратился къ капитану съ вопросомъ.
— А что вы скажете, Нэрсъ, если мы подбодримъ немного команду, общавъ имъ награду?
— Хмъ, если вы полагаете, что это поможетъ! Эти люди наняты вами, вы можете, если вамъ некуда двать денегъ, раздать этимъ лодырямъ, я ничего не имю противъ этого.
Это можно было считать за вполн утвердительный отвтъ, такъ на этомъ и поршили!
Выйдя въ этотъ день утромъ наверхъ, капитанъ Нэрсъ имлъ такой грозный, свирпый видъ, что лица команды при первомъ взгляд на него замтно вытянулись, вс думали, что имъ открытъ какой-нибудь чрезвычайный проступокъ, и что за него послдуетъ какое-нибудь неслыханное наказаніе.
— Слушайте вы!— рзко крикнулъ онъ черезъ плечо, не глядя ни на кого и разгуливая большими шагами взадъ и впередъ по палуб.— Мистеръ Доддъ намренъ общать награду тому, кто первый найдетъ опіумъ здсь, на бриг. Извстно, что есть два способа заставить осла везти свою телжку и оба одинаково хороши, одно — это палка, другое — морковь. Такъ вотъ ребята,— и при этомъ онъ остановился и держа руки за спиною, взглянулъ на команду,— такъ вотъ, мистеръ Доддъ намренъ испробовать моркови, а если, по прошествіи пяти дней, этотъ опіумъ не будетъ разысканъ, то можете явиться ко мн,— я попробую на васъ палку!
— Тамъ вотъ, ребята,— заявилъ я, ободренный кивкомъ капитана.— Я предлагаю отъ имени г. Пинкертона 150 долларовъ, тому изъ васъ, кто укажетъ намъ, гд его искать, и выплачу эти деньги разомъ, чистоганомъ!
— А я, ребята, увеличу еще отъ себя эту награду: я набавлю до 250 долларовъ. Слышите, 250 долларовъ американской золотой монетой!
— Благодарю васъ, Нэрсъ, это такъ сердечно съ вашей стороны поддержать меня!
— Не благодарите! Это сдлано отъ души!
Общаніе, оказалось, было сдлано не напрасно, не успли еще люди вполн усвоить себ мысль о сдланомъ имъ заманчивомъ общаніи и едва начали вслухъ обсуждать свои надежды и выражать свое удивленіе по поводу такой неслыханной щедрости, какъ кокъ (экономъ) китаецъ, выступивъ впередъ съ обычной мягкостью манеры к обращенія, подошелъ къ капитану, многозначительно улыбаясь.
— Капитанъ!— началъ онъ на ломанномъ англійскомъ язык.— Я служилъ два года въ американскомъ флот, служилъ шесть лтъ какъ стюартъ (т. е. слуга) на пакетботахъ и знаю многое!
— Ого!— воскликнулъ Персъ.— Ты знаешь многое. Такъ почему же ты не зналъ этого раньше, сыночекъ мой?
Китаецъ снова лукаво улыбнулся.
— Я полагалъ, что въ конц концовъ предложатъ вознагражденіе!
— Ничего лучшаго ты сказать не могъ!— согласился капитанъ.— Ну, а теперь, когда награда общана, говори, говори прямо и короче, и, если ты скажешь правду, награда будетъ принадлежать теб. Ну, говори!
— Я давно уже думаю,— продолжалъ китаецъ,— и вижу много тюковъ риса, много маленькихъ тюковъ риса 60 тоннъ, маленькихъ тюковъ хорошаго риса, и думалъ, быть можетъ, тамъ много опіума, много тюковъ опіума! Вотъ что я думалъ все время!
— Ну, что вы скажете на это, мистеръ Доддъ?— обратился ко мн капитанъ.— Онъ, можетъ быть, правъ, но можетъ также и ошибаться. Очень вроятно, что онъ правъ, такъ какъ гд же иначе быть этому зелью?! Мы ужъ, кажется, везд его искали. Съ другой стороны, если онъ ошибается, то мы задаромъ погубимъ 150 тоннъ прекраснйшаго риса. Примите это во вниманіе, мистеръ Доддъ.
— Я ни минуты не задумываюсь, капитанъ, надо испробовать все, вс средства, рисъ — пустяки, онъ не обогатитъ и не разоритъ насъ!
— Я такъ и думалъ,— сказалъ Нэрсъ,— и совершенно того-же мннія, какъ вы!
Посл этого мы сли на шлюпку и отправились на бригъ, чтобы съ новыми силами и новой надеждой приняться за дло.
Весь трюмъ былъ уже совершенно свободенъ отъ груза. Тюки риса были сложены на палуб и занимали добрую часть ея. Теперь намъ предстояло распороть и обыскать шесть тысячъ отдльныхъ тюковъ и вмст съ тмъ уничтожить 150 тоннъ превосходнаго пищевого продукта. Каждый изъ насъ, вооружившись большимъ ножомъ, распарывалъ одинъ за другимъ тюки риса и, подобно таможенному чиновнику, запускалъ въ мшокъ по локоть руки, высыпая все содержимое тюка прямо на полъ палубы, гд рисъ скоплялся громадными грудами, и гд мы безпощадно топтали его ногами. Вскор вся палуба тонула подъ рисомъ, водяныя птицы миріадами кружились надъ бригомъ и носились вокругъ него, не осмливаясь, однако, приступиться, такъ какъ ихъ не разъ приходилось распугивать выстрлами. Но мало-по-малу он становились смле, нападали прямо на людей, обрушиваясь имъ на головы, и т въ порыв озлобленія выхватывали свои ножи изъ тюковъ и били ими птицъ, ударяя со всего размаха въ грудь, въ спину, куда попало. Раненыя, умирающія и мертвыя птицы падали на груды риса, окрашивая его своею кровью, а люди, продолжали лихорадочно работать въ погон за наживой, въ разсчет, что тотъ, кто первый наткнется на опіумъ, получитъ 50 долларовъ, а я 50,000 долларовъ въ вид этого проклятаго зелья.
Часовъ около десяти утра эта безумная погоня за наживой была на мгновеніе прервана слдующей сценой.
Капитанъ Нэрсъ, какъ и я, работавшій наравн съ остальными, только что взрзалъ одинъ изъ тюковъ и, запустивъ въ него руку, вытащилъ и съ презрніемъ бросилъ къ своимъ ногамъ жестянку въ бумажной обложк.
— Вотъ оно!— воскликнулъ онъ и тотчасъ-же отвернулся, оставивъ жестянку лежать на грудахъ риса.
Одинъ общій крикъ вырвался у всей команды, вс обернулись разомъ и впились глазами въ эту жестянку. Въ слдующій за тмъ моментъ, забывая свое разочарованіе, эти люди въ порыв радостнаго чувства успха дла дали три залпа, разогнавшіе птицъ, затмъ обступили капитана, шутили и смялись и вс разомъ стали разрывать взрзанный Нерсомъ тюкъ. Шесть жестянокъ въ бумажныхъ обложкахъ съ китайскими надписями были найдены одна за другой въ этомъ тюк. Команда ликовала, эти усталые, суровые люди радовались, какъ дти, наконецъ-то, найденъ этотъ опіумъ!
Персъ подошелъ ко мн и крпко пожалъ мн руку.
— Поздравляю васъ, мистеръ Доддъ, а я уже начиналъ думать, что мы не доживемъ до этого дня! Поздравляю васъ, вы, наконецъ, достигли своей цли!
Тонъ, какимъ были произнесены эти слова, глубоко тронулъ меня, но когда Джонсонъ и вс люди окружили меня и стали поздравлять, я почувствовалъ, что слезы навертываются у меня на глаза.
— Это пяти-таэлевыя жестянки, стоимостью боле двухъ фунтовъ стерлинговъ!— замтилъ Нэрсъ, взвшивая одну изъ нихъ на своей рук.— Кладите по 250 долларовъ на тюкъ. Приналягте, ребята! Не позже, какъ сегодня къ вечеру, мы сдлаемъ мистера Додда милліонеромъ, постарайтесь-же по мр силъ!
И странно было видть, съ какою жадностью, съ какимъ рвеніемъ мы стали работать. Вдь, теперь людямъ команды нечего было ожидать, но одна мысль о несмтномъ богатств имла для нихъ какую-то магнетическую силу. Тюкъ за тюкомъ распарывался и обыскивался, люди стояли по колно въ рис, потъ заливалъ глаза, руки смертельно ныли, но никто не отставалъ отъ работы, никто не думалъ объ отдых. Когда насъ позвали обдать, вс мы были слишкомъ утомлены и измучены, такъ что неохотно принимались за пищу, и ни у кого не хватало силъ завести разговоръ, вс ли вяло, молча и, едва только кончился обдъ, какъ вс опять уже были на ногахъ и опять топтались въ рис, работая безъ устали до самаго заката.
Къ этому времени не оставалось уже ни одного тюка, который не былъ бы обысканъ,— и вс мы смотрли теперь другъ на друга съ недоумніемъ. Изъ 6,000 тюковъ только въ двадцати былъ найденъ опіумъ, и въ каждомъ изъ нихъ мы нашли одинаковое количество опіума, около 12 фунтовъ, что составляло въ общемъ 240 фунтовъ опіума. По послдней котировк въ Санъ-Франциско опіумъ находилъ покупателей и 20 долларовъ съ лишнимъ за фунтъ, но не задолго до того въ Гонолулу его продавали по 40 долларовъ, такъ какъ тамъ онъ являлся контрабандой. При наилучшихъ условіяхъ, мы, стало быть, могли выручить 10.000 долларовъ за весь этотъ опіумъ, а за бригъ мы съ Джимомъ уплатили наличными деньгами, занятыми подъ чудовищные проценты, 50,000 долларовъ.
А этотъ Беллерсъ хотлъ поднять цну еще выше! Трудно себ представить то недоумніе, тотъ ударъ, который нанесло мн открытіе. Конечно, мы могли утшать себя тмъ, что, быть можетъ, гд-нибудь въ другомъ мст кроются еще несмтные запасы опіума, и снова принялись обыскивать вс уголки, вс щели, вс трещины судна, рушили и разоряли безъ пощады все, что казалось намъ сколько-нибудь подозрительнымъ, что могло заключать въ себ драгоцнное зелье. Но проходилъ день за днемъ, не принося никакихъ утшительныхъ результатовъ. Каждый вечеръ мы съ Нэрсомъ сидли другъ противъ друга въ угрюмомъ молчаніи, изыскивая какое-нибудь новое средство, стараясь припомнить какое-нибудь мсто или уголокъ, гд еще не было обыскано, но все напрасно. Было ясно, что нигд мы ничего не найдемъ. Мы затратили 50,000 долларовъ на бригъ, приняли на себя расходы по зафрахтованію нашей шхуны и въ результат, при самомъ благополучномъ исход, могли выручить лишь пять процентовъ той суммы, какую вложили въ это дло. Это было не простое банкротство, а смшное банкротство! Я лично примирился бы съ этимъ несчастьемъ и уже съ самаго перваго момента, когда мы нашли опіумъ всего только въ 20 тюкахъ изъ числа 6,000 тюковъ, предчувствовалъ катастрофу и пріучилъ себя къ этой мысли, но мысль о Джим и Мамми положительно не давала мн покоя, мучила и удручала, точно чисто физическая боль, и я избгалъ разговоровъ, избгалъ людей, насколько это было возможно въ моемъ положеніи.
Однажды, когда я былъ въ такомъ тяжеломъ настроеніи, Нэрсъ предложилъ мн вечеромъ съхать на берегъ. Я понялъ, что онъ хочетъ сообщить мн что-нибудь важное, и боялся только одного, чтобы онъ не сталъ меня утшать, съ горемъ и разочарованіемъ своимъ я еще могъ кое-какъ справляться, но выслушивать всякаго рода утшенія мн было совершенно не подъ силу, однако, отказаться отъ предложенія капитана было неловко.
Выйдя изъ шлюпки, мы нкоторое время молча шли вдоль песчанаго берега мели, крикъ птицъ, косые лучи заходящаго солнца и рокотъ прибоя,— все ршительно раздражало меня.
— Я полагаю, что мн нтъ надобности говорить вамъ, мистеръ Доддъ, что игра кончена!— проговорилъ, наконецъ, Нэрсъ, глядя себ подъ ноги.
— Конечно!— отозвался я.
— Я думаю выйти въ море завтра утромъ!
— Это самое лучшее, что вы можете сдлать!
— Скажемъ, что мы пойдемъ отсюда въ Гонолулу!
— Да, въ Гонолулу!— вскликнулъ я.— Надо выполнить всю программу до конца. Такъ пойдемъ въ Гонолулу.
Наступило молчаніе, затмъ Нзрсъ снова откашлялся и началъ такъ:
— За все это время мы съ вами были добрыми друзьями, мистеръ Доддъ. Мы пережили съ вами такое время, когда люди познаютъ другъ друга, испытали вмст тяжелыя минуты, приняли много труда и въ конц концовъ должны признать себя побжденными. Мы прошли черезъ все это, не обмнявшись другъ съ другомъ ни однимъ дурнымъ словомъ. Я не говорю это въ похвалу себ,— это мое призваніе, я — морякъ, дло это для меня привычное, мн заплатили, я взялся исполнить то, что исполнилъ, и, конечно, долженъ былъ исполнить добросовстно. Но для васъ это было дло другое, я, глядя на васъ, радовался, какъ мужественно вы взялись за дло, какъ неустанно вы работали, какъ безропотно и геройски встртили свое пораженіе, и я хотлъ-бы теперь сказать вамъ, мистеръ Доддъ, что вы показали себя во всемъ этомъ дл съ самой выгодной стороны и заставили всхъ насъ полюбить васъ всей душой. Кром того, я хотлъ-бы сказать вамъ, что и самъ я принималъ это ваше дло такъ же близко къ сердцу, какъ и вы сами, и теперь мн приступаетъ что-то къ горлу, когда я думаю о томъ, что насъ постигла неудача, и что мы принуждены признать себя побжденными. Поврьте, мистеръ Доддъ, что если-бы я думалъ, что, оставаясь здсь, мы можемъ чего-нибудь дождаться, чего. нибудь добиться, я простоялъ-бы здсь, на этомъ пустынномъ остров, до тхъ поръ, пока мы вс не перемерли-бы съ голода.
Я попытался было поблагодарить его за это теплое, сердечное отношеніе его къ моему длу, но онъ не далъ мн говорить.
— Я пригласилъ васъ сюда вовсе не съ тмъ, чтобы выхваливать себя или васъ! Мы, надюсь, поняли теперь другъ друга,— и это главное, и теперь я полагаю, что мн можно будетъ сказать вамъ прямо то, что я думаю. Надюсь, вы поврите мн. Всякой бд и всякому длу слдуетъ взглянуть прямо въ лицо,— и вотъ я спрашиваю васъ, что мы будемъ длать съ ‘Легкимъ Облачкомъ’ и съ тайной, которая погребена здсь, на этомъ пустынномъ остров?
— Признаюсь, я за послднее время вовсе не думалъ объ этомъ,— отвчалъ я,— но, во всякомъ случа, хочу доискаться до истины, и если этого капитана Трента можно разъискать гд-нибудь на поверхности земного шара, то я намренъ, во что-бы то не стадо, разыскать его!
— Вамъ остается только говорить и не замалчивать этой темной исторіи. Вы, конечно, можете протрубить объ этомъ повсюду, и гд-бы ни скрывались эти капитаны Трентъ и Годдедааль и эти матросы ихъ, Харди и Броунъ, всюду ихъ настигнетъ эта молва, и вс газеты подъ жирнымъ заголовкомъ заговорятъ объ этомъ. Вы надлаете такого шума, какого не можетъ надлать даже самое крупное банкротство въ Нью-Іорк. Но весь вопросъ въ томъ, желательно-ли это?
— Я прежде всего не желаю выставить всенародно на посмяніе себя и Пинкертона, не желаю, чтобы всякій послдній мальчишка въ Санъ-Франциско говорилъ, что мы заплатили 50,000 долларовъ за скорлупу выденнаго яйца!
— Конечно, это, безъ сомннія, повредитъ вамъ въ длахъ,— сказалъ Нэрисъ,— и я радъ, что вы смотрите на это дло съ этой стороны. Кром того, вдь, главные-то виновники наврное улизнутъ,— и вамъ придется схватить за горло лишь глупыхъ барановъ, не умвшихъ отличить суть дла отъ его подкладки. Вы знаете, что я не большой сторонникъ этой меньшой братіи, этихъ бдныхъ Джэковъ, но, вдь, эти бдные черти идутъ, куда ихъ ведутъ и длаютъ то, что ихъ заставляютъ длать. Если вы надлаете шуму, то имете десять шансовъ противъ одного, что изъ-за этого пострадаютъ невинные,— и это сознаніе отравитъ вамъ душу. Знай мы все это дло доподлинно, оно могло-бы, конечно, выйти иначе, но, вдь, мы съ вами сами блуждаемъ впотьмахъ. Вообще трудно предвидть, что изъ всего этого можетъ выйти, а потому мой совтъ — оставить все это дло такъ, какъ оно есть, и вовсе не возбуждать никакихъ вопросовъ по нему!
— Вы говорите объ этомъ такъ, какъ если-бы это зависло отъ насъ,— замтилъ я,— и забываете нашу команду. Она ужъ слишкомъ много знаетъ и еще боле подозрваетъ. Какъ вы помшаете говоритъ ей объ этомъ?
— Ну, это не такъ трудно, и любой капитанъ судна можетъ! Вдь, вс они могутъ быть на половину пьяны, когда съдутъ на берегъ, вс они едва будутъ различатъ улицы и дома, едва понимать, что имъ говорятъ и то, что сами они говорятъ, а на другое утро съ разсвтомъ вс разойдутся по разнымъ судамъ, отправляющимся въ разные концы свта. Конечно, помшать говорить имъ нельзя, но можно помшать говорить въ одинъ голосъ, а въ одиночку пусть говорятъ, что хотятъ: это обычныя, страшныя приключенія и страшныя исторіи моряковъ, которымъ все равно никто не вритъ и не придаетъ никакой цны. Во всякомъ случа мы можемъ не дать имъ возможности болтать въ продолженіе цлыхъ мсяцевъ, а не то и полныхъ 3 лтъ, если только намъ посчастливится найти свободное китоловное судно, а черезъ три года все это станетъ старой исторіей и ни въ комъ не возбудитъ интереса!
— Все это очень похоже на таинственные романы!— замтилъ я.
— А что такое эти таинственные романы? Самая обычная исторія, то, что случается зачастую въ жизни, только краски немного сгущены, вотъ и все!
— Итакъ, дло это останется между нами?— сказалъ я.
— Есть еще нкто, кто можетъ объ этомъ проговориться, ко только я думаю, что теперь намъ нтъ боле надобности этого опасаться!
— А кто это?— освдомился я.
— А вонъ та старая два!— сказалъ угрюмо капитанъ, указавъ на бригъ.— Я знаю, что тамъ уже ничего не осталось, но все-же чего-то боюсь. Именно потому, что этого трудно ожидать — это можетъ случиться, это часто такъ бываетъ. Кто-нибудь вдругъ заглянетъ на этотъ Богомъ забытый островъ, куда никто не заглядывалъ, проберется на этотъ бригъ, гд мы не оставили живого мста, не обыскавъ его отъ доски до доски,— и вдругъ разомъ наткнется на тотъ предметъ, который откроетъ ему всю темную исторію этого брига. Такъ вотъ, я хочу васъ просить, мистеръ Доддъ, позволить мн распорядиться съ этой старой двой по своему усмотрнію!
— Сдлайте одолженіе! Поступайте, какъ знаете,— отвчалъ я, затмъ, подъ вліяніемъ вдругъ мелькнувшей у меня мысли, добавилъ.— А знаете, капитанъ, что мы не можемъ такъ затушить этого дла? Капитанъ Трентъ, старшій офицеръ Годдедааль и весь злополучный экипажъ безслдно пропали, и если мы не ошибаемся, то никто изъ нихъ не возвратился назадъ. Неужели вы думаете, что такого рода обстоятельство можетъ не возбудить вниманія?
— Все это моряки,— съ горькой улыбкой промолвилъ Нэрсъ,— не боле какъ моряки! Еще если бы вс они были родомъ изъ одного мста, то, пожалуй, это и возбудило-бы вниманіе. Но, вдь, вс они должны были вернуться въ одиночку, кто — въ Гулль, кто въ Швецію, кто къ берегамъ Темзы. Да, и въ каждомъ изъ этихъ мстъ что можетъ представить собою отсутствіе или безслдная пропажа одного человка? Ничего новаго, ничего особеннаго! Не досчитываются одного моряка, одного матроса: потонулъ, спился, пропалъ безъ всти,— все это самое обычное дло, объ этомъ никто даже говорить не станетъ!
Эта горечь въ тон и словахъ капитана болзненно отозвалось у меня на душ.
— Однако, если мы хотимъ завтра выйти въ море, то мн надо сдлать тамъ кое-какіе распоряженія, Джонсонъ одинъ безъ меня не управится!— совершенно инымъ тономъ добавилъ Нэрсъ, угадавъ съ обычнымъ ему тактомъ тяжелое впечатлніе, вынесенное мною изъ нашего разговора, и, понявъ, что я дорого далъ бы теперь, чтобы остаться наедин съ моимъ горемъ.— Мн надо сейчасъ вернуться на ‘Нору-Крейна’, но, быть можетъ, вы хотите побыть еще немного въ этомъ птичник, такъ сдлайте одолженіе, не стсняйтесь, я пришлю за вами шлюпку, когда ужинъ будетъ готовъ!
Съ этими словами онъ крпко пожалъ мн руку и крупными, быстрыми шагами пошелъ къ тому мсту, гд насъ ожидала шлюпка.
Трудно передать въ словахъ все, что я передумалъ въ эти минуты моего пребыванія на одинокомъ, безлюдномъ островк, какія мучительныя мысли о Джим, о Мамми, о нашемъ разореніи, о своихъ погибшихъ надеждахъ, о судьб, ожидающей насъ впереди, терзали мою душу! Я до того былъ поглощенъ этими печальными думами, что даже не замчалъ, какъ и куда я иду. Такимъ образомъ я, самъ не зная какъ, очутился въ такомъ мст острова, гд было сравнительно мало птицъ, и незамтно поднялся на высшую точку островка, гд очнулся, увидвъ передъ собою груду обуглившихся остатковъ судна. Очевидно, это было довольно большое судно, и костеръ былъ громадный, горвшій нсколько дней высокимъ, яркимъ пламенемъ. Въ моемъ воображеніи разомъ нарисовалась печальная картина несчастныхъ, бездомныхъ, всми покинутыхъ на этомъ безлюдномъ остров людей въ этомъ забытомъ уголку земного шара, сжигающихъ свое разбитое судно, какъ-послднее отчаянное средство призвать къ себ на помощь.
Я стоялъ здсь на ровномъ, гладкомъ мст, отсюда мн была видна вся лагуна, и тутъ-же, въ нсколькихъ саженяхъ, раскинулся второй островокъ, двойникъ, такой-же пустынный и печальный. Видлъ я и темный силуетъ брига, и шхуну съ дымкомъ, вьющимся изъ ея трубы, и шлюпку, высланную за мной и приставшую уже къ островку.
Задумчиво смотрлъ я на эту картину, пока громкій окрикъ боцмана не заставилъ меня очнуться. Точно спасаясь отъ грознаго привиднія, преслдовавшаго меня, я устремился сквозь кусты, сквозь цлую тучу вспугнутыхъ птицъ къ берегу, гд меня ожидала шлюпка, и съ какимъ-то суеврнымъ ужасомъ простился навсегда съ этимъ пустыннымъ островкомъ.

XIV.
Я длаюсь контрабандистомъ.

Я мало спалъ въ послднюю ночь, проведенную на остров Мидвэй, а потому проснулся по утру тогда лишь, когда возня и суета на палуб возвстили мн, что ‘Нора-Крейна’ снялась или снимается съ якоря. Затмъ я пролежалъ еще довольно долго на своей койк въ какой-то полудремот, а когда, наконецъ, вышелъ наверхъ, наша шхуна только что благополучно оставила за собою грозные коралловые рифы, съ ихъ неумолчнымъ прибоемъ и вчно пнящимися гребнями, и побдоносно вышла въ открытое море. Я оглянулся на бригъ и увидлъ, что весь онъ былъ объятъ пламенемъ: капитанъ Нэрсъ распорядился уничтожить его, чтобы онъ впредь никого не наводилъ на печальныя догадки. Черный столбъ дыма долго еще виднлся на горизонт даже посл того, какъ самый островъ и рифы давно скрылись изъ виду. Теперь тайна брига ‘Легкое Облачко’ была навсегда погребена.
На пятыя сутки вполн благополучнаго плаванія, при первыхъ лучахъ разсвта, мы были въ виду острова Гавайи. Передъ нами раскинулись лишенныя всякой растительности горы и жалкія, тощія кокосовыя пальмы. Около четырехъ часовъ пополудни наше судно обогнуло мысъ Вайманоло, крайнюю западную точку залива Гонолулу и, наконецъ, уже въ темнот стало осторожно приближаться къ устью впадавшей въ заливъ рки. Сюда надлежало явиться, какъ у насъ было условлено съ Джимомъ, тмъ господамъ, которые должны были скупить у меня мою контрабанду, т. е. опіумъ. Согласно полученной инструкціи мы не зажигали огней, а спустили съ борта на высот нсколькихъ футъ надъ водой красный фонарь. Два сторожевыхъ дежурили у бугшприта и на красницъ-салинг, а вся команда находилась наверху, подстерегая приближеніе друзей и враговъ. Насталъ самый критическій моментъ нашего предпріятія: мы рисковали и свободой, и репутаціей, и за ничтожную сумму — какихъ-нибудь жалкихъ 10,000 долларовъ. Но ‘взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ!’
Сначала мы не могли различить ничего, кром темнаго силуэта горъ. Ночь была темная, море спокойное, все какъ-будто благопріятствовало намъ.
Тамъ и сямъ мелькали огоньки факеловъ мстныхъ рыбаковъ, а прямо передъ нами, по средин залива, бросалось въ глаза цлое море огней, какимъ представляется обыкновенно городъ Гонолулу. Но вотъ отъ берега отдлилась огненная точка, точно одинокая звзда и, повидимому, направилась въ нашу сторону. Скоро мы различили лодку, медленно подплывавшую къ намъ. До насъ уже стали доноситься мрные удары веселъ и звуки человческихъ голосовъ. Наконецъ, кто-то окликнулъ со шлюпки:
— Это-ли мистеръ Доддъ?
— Да,— отозвался я,— Джимъ Пинкертонъ здсь.
— Нтъ, сэръ,— отвчали ее шлюпки,— его здсь нтъ, но есть одинъ изъ его близкихъ людей, по имени Спиди!
— Я имю письма для васъ, мистеръ Доддъ!— заявилъ самъ Спиди.
— Прекрасно! Прошу васъ пожаловать къ намъ!
Спустя минуту, трое мужчинъ вошли на палубу нашей шхуны, одинъ изъ нихъ даже мой старый знакомецъ изъ Санъ-Франциско, мистеръ Спиди, другой — маленькій тощій человкъ, по имени Шарпъ и третій — рослый, видный господинъ цвтущаго вида, съ наружностью добродушнаго жуира, по фамиліи Фаулеръ.
Двое послднихъ являлись зачастую компаніонами въ разнаго рода предпріятіяхъ. Шарпъ вкладывалъ деньги, а Фаулеръ, занимавшій здсь довольно видное положеніе и пользовавшійся громадной популярностью, способствовалъ успху каждаго предпріятія своей энергіей, смлостью и ршительностью, а главное — своимъ вліяніемъ. Этотъ Фаулеръ мн какъ-то сразу понравился, но когда я впервые увидлъ ихъ, мысли мои до того были заняты Джимомъ, что я едва взглянулъ на нихъ, торопясь получить огь Спиди письма Пинкертона.
— Я имю сообщить вамъ печальную новость, мистеръ Доддъ — началъ Фаулеръ, пока Спиди рылся въ своихъ карманахъ.— Ваша фирма лопнула!
— Уже!— воскликнулъ я.
— Хмъ… въ сущности, надо было удивляться, что г. Пинкертонъ могъ такъ долго продержаться!— замтилъ мой новый знакомецъ.— Это дло съ покупкой брига было слишкомъ крупнымъ дломъ, вы вообще длали большія дла съ крайне маленькимъ капиталомъ. Но Пинкертонъ и тутъ устроился было сравнительно хорошо, ничего обиднаго или оскорбительнаго въ его крах не было, и даже печать отнеслась къ нему чрезвычайно милостиво: у него тамъ были какія-то связи, если не ошибаюсь. Вся бда только въ томъ, что все это дло съ бригомъ ‘Легкое Облачко’ стало, въ числ остальныхъ, чуть не общимъ достояніемъ, и теперь въ Гонолулу вс навострили уши и ждутъ… А потому, чмъ скоре вы сплавите свой товаръ и чмъ скоре обратите его въ звонкіе доллары, тмъ лучше это будетъ для всхъ!
— Господа!— произнесъ я, умышленно не обративъ вниманія на слова Фаулера.— Я прошу васъ извинить меня на нсколько минутъ. Мой пріятель, капитанъ Нэрсъ, выпьетъ съ вами по стакану шампанскаго, чтобы вамъ не скучно было дожидаться, я же положительно не могу говорить ни о чемъ, пока не прочту этихъ писемъ!
Гости, видимо, были не совсмъ довольны этимъ: и, дйствительно, всякая проволочка могла быть опасна и для нихъ, и для насъ, но, очевидно, видя мое душевное состояніе, они поняли, что я говорю правду и въ настоящій моментъ не въ состояніи вести дловыхъ переговоровъ. Поэтому, посл нкотораго колебанія, они предоставили мн остаться одному наверху, а сами послдовали за капитаномъ въ каюту.
При тускломъ свт фонаря, скрытаго за ящиками и тюками такимъ образомъ, чтобы его нельзя было замтить съ берега, я сталъ читать печальныя письма моего бднаго друга:
‘Дорогой Лоудонъ,— говорилось въ первомъ,— эти строки вручитъ теб Спиди, на врность и добросовстность котораго ты вполн можешь положиться, что особенно важно для твоего дла къ Гонолулу. Онъ познакомитъ тебя съ Билли Фаулеромъ, это очень крупная фигура — онъ иметъ огромное вліяніе и можетъ устроить наше дло. Мн здсь одно время приходилось очень трудно, но я не унываю и надюсь на будущее. Мн кажется, я могъ бы перевернуть весь міръ вверхъ дномъ, имя подл себя мою дорогую Мамми и зная, что наше дло въ твоихъ рукахъ, увренъ, что нашъ бригъ сулитъ намъ несмтное богатство! Горячо молюсь за тебя, за твой успхъ, твой Врный другъ Дж. Пинкертонъ’.
Второе письмо было такого содержанія:
‘Дорогой Лоудонъ, не знаю, какъ сообщить теб объ ужасномъ несчастіи, постигшемъ насъ сегодня. Фирма наша лопнула. Вексель Брандлей въ 200 долларовъ погубилъ все дло!— Нтъ еще и трехъ недль, какъ ты ухалъ, а все уже кончено! Не упрекай меня, дорогой мой: если бы была какая-нибудь человческая возможность спасти нашу фирму, я бы это сдлалъ, но,— увы!— все было подрзано въ корень. Теперь вся надежда только на тебя, спши дорогой, я такъ хочу работать, такъ жажду дятельности и дла, но у меня руки связаны. Спши, сколько можно! Твой другъ ли Пинкертонъ’.
Затмъ слдовало третье письмо:
‘Бдный мой Лоудонъ, я работаю всю ночь напролетъ, чтобы привести въ порядокъ наши дла. Ты не повришь, сколько приходится выносить униженій, обидъ, но всего боле досаждаетъ меня пресса: эти беззастнчивые люди на-дняхъ помстили какое-то интервью со мной, въ которомъ мн приписываются слова, какихъ я никогда не говорилъ въ своей жизни. Мамми даже плакала отъ обиды. Вс мои предпріятія погибли, вс, даже тринадцати-звздный коньякъ. Нашъ дефицитъ такъ великъ, что въ цломъ свт не существуетъ такого брига, который могъ бы покрыть эти дефициты. Меня положительно преслдуетъ мысль, что ты упрекаешь меня во многомъ и винишь меня въ нашемъ разореніи. Не суди меня строго: я всегда только хотлъ твоего счастья, и теперь всмъ заявилъ, что ты ни въ чемъ не повиненъ, что вс дла велъ я одинъ, а что ты никогда ни во что не вмшивался, такъ что твоя репутація ничуть не пострадала, и ты остался чистъ,— я все принялъ на себя, а тебя выгородилъ. Какое счастье, что это послднее дло съ бригомъ было твоей иниціативой, а то Мамми говоритъ, что она никогда не ршилась бы взглянуть теб въ глаза, если бы ты разорился по моей вин. Видишь, какая она чистая душа. Пощади и пожалй твоего несчастнаго друга

Дж. Пинкертонъ’.

Содержаніе послдняго письма было еще печальне, еще безнадежне:
‘Все кончено! Вся моя коммерческая карьера погибла навсегда, если наше дло выгоритъ,— я говорю о бриг, то мы удемъ въ Европу и будемъ жить на проценты съ нашего капитала. Для меня нтъ уже больше работы. Я боленъ и разбитъ и тломъ, и душой и теперь только нуждаюсь въ отдых. Всю свою жизнь я работалъ, какъ волъ, ни одинъ долларъ не достался мн даромъ. Теперь мои силы надломлены, мн необходимъ годъ полнаго отдыха, или я долженъ здсь протянуть ноги и умереть отъ истощенія силъ и мозгового переутомленія. Не думай, что это пустыя слова. Дло, если будутъ какія затрудненія, доврь Спиди, не дай кредиторамъ узнать что-либо о нашихъ длахъ. Я поддерживалъ тебя, когда ты падалъ духомъ, поддержи меня теперь. Помни, что если ты хочешь мн помочь, то помоги теперь или никогда. Я занимаюсь въ качеств клерка въ одной контор, но вовсе не гожусь на это дло. Мамми работаетъ на пишущей машин въ другомъ конц города. Свтъ жизни моей угасъ. Я знаю, что ты не захочешь того, что я теб предлагаю, но подумай только, что для меня это — вопросъ жизни и смерти.

Дж. Пинкертонъ’.

Дале слдовала приписка еще боле патетическая, отчаянная, взывающая ко мн о помоши, и приписка доктора самаго неутшительнаго свойства. Съ минуту мн казалось, что все кончено, что нтъ спасенія, нтъ пути, а затмъ я почувствовалъ новый приливъ непобдимой энергіи, я понялъ, что на Джима мн нечего боле надяться, что я теперь долженъ дйствовать самъ по себ, по своему собственному усмотрнію.
Чувство чисто женской жалости къ моему бдному, надломленному судьбою друга охватило на мгновеніе все мое существо, я видлъ его раньше такимъ торжествующимъ, такимъ непобдимымъ, а теперь — такимъ жалкимъ, такимъ пришибленнымъ, и не зналъ, что мн длать, согласиться ли на его просьбу, или отказать.
Онъ просилъ, чтобы я, утаивъ отъ кредиторовъ вырученныя деньги, приберегъ ихъ для него, привезъ ихъ ему. Мн при этомъ вспомнился мой отецъ, который также палъ на этомъ пол сраженія, потерялъ свое состояніе и здоровье и умеръ, не встртивъ ни въ комъ поддержки,— и образъ Джима, больного и разбитаго, вставалъ въ моей душ, а затмъ на меня какъ будто пахнуло сыростью тюрьмы, въ которую я рисковалъ угодить, утаивъ вырученныя деньги отъ кредиторовъ, которые первые имли на нихъ право. Я стоялъ точно на распутьи двухъ дорогъ и не могъ ршить, по которой изъ нихъ направиться. Вдругъ я вспомнилъ, что у меня есть здсь надежный и разумный другъ и спустился въ каютъ-компанію.
— Господа, прошу васъ повременить еще нсколько минутъ: мн необходимо сказать пару словъ капитану Нэрсъ!— произнесъ я.
Оба контрабандиста разомъ вскочили со своихъ мстъ, протестуя противъ подобной проволочки.
— Какъ вамъ будетъ угодно, господа!— заявилъ я.— Я вполн понимаю ваше нетерпніе, нмъ не мене, смю васъ заврить, не имю привычки ршать дла съ приставленнымъ къ виску дуломъ пистолета!
— Все это прекрасно, мистеръ Доддъ, и мы отнюдь не желаемъ раздражать васъ,— проговорилъ Фаулеръ,— но примите во вниманіе и наше положеніе: вдь мы были не единственные люди, которые видли появленіе вашей шхуны въ этихъ водахъ!
— Я не вчера родился, мистеръ Фаулеръ!— возразилъ я на это.— Позвольте же мн сказать, что если бы таможенные собирались нагрянуть сюда, то, вроятно, давно уже были бы здсь. Но кто-то тутъ поворожилъ, и я имю нкоторое основаніе предполагать, что этотъ кто-то — мистеръ Фаулеръ!
Оба гостя разсмялись и, засвъ за вторую бутылку шампанскаго, согласились дать мн переговорить въ продолженіе нсколькихъ минутъ наедин съ капитаномъ.
Оставшись съ Нэрсомъ наедин, я молча передалъ ему письма Джима, и онъ добросовстно пробжалъ ихъ вс.
— Ну, что вы на это скажете, капитанъ, у меня голова идетъ кругомъ и мысли туманятся?— произнесъ я.— Мн необходимо мнніе свжаго человка!
— Мн кажется, что все это довольно ясно. Это значитъ, что вамъ слдуетъ предоставить все это дло Спиди, передать ему въ руки все, что можете, и затмъ молчать!
— Во всякомъ случа въ этомъ дл есть и за, и противъ!— замтилъ я.
— Да, сумма достаточно велика для того, чтобы надлать много шума, но не достаточно велика, чтобы придать этому длу грандіозный видъ. Вы рискуете тюрьмой, даже въ томъ случа, если вамъ удастся отдлаться отъ нея, все же во рту останется посл этого сознанія дурной вкусъ. Кром того, скажите, вы хорошо знаете этого Спиди?
— Нтъ, я его почти совсмъ не знаю!
— Ну, вотъ видите! Онъ, конечно, можетъ выдать васъ въ любой моментъ, а если этого не сдлаетъ, то всю жизнь будетъ напоминать вамъ объ этомъ. Конечно, не слдуетъ забывать мистера Пинкертона: онъ былъ для васъ добрымъ другомъ. Но спросите меня, хорошо ли, выручивъ деньги отъ кредиторовъ, утаить ихъ отъ нихъ. Я скажу, что это дло некрасивое, но разъ въ этомъ замшанъ вопросъ серьезной дружбы, разъ состояніе здоровья Пинкертона, какъ видно изъ записки врача, внушаетъ серьезныя опасенія, то вамъ предоставляется ршить, насколько для васъ тяжела будетъ его смерть. Помните, что въ этой утайк рискуете только вы одинъ, онъ въ этомъ дл ничмъ не рискуетъ. Итакъ, вамъ остается только просто ршить этотъ вопросъ: мой другъ рискуетъ отправиться на тотъ свтъ, а я рискую попасть въ тюрьму. Что изъ двухъ я предпочитаю?
— Зачмъ ставить вопросъ такъ? Кром этого, еще существуетъ вопросъ, что хорошо и что дурно, что должно и что не должно.
— Меня удивляетъ только одно, мистеръ Доддъ, что, когда шла рчь о контрабанд опіумомъ, вы, не задумываясь, ршились на нее и даже не разъ плакались, что у васъ такъ мало этой контрабанды, теперь, по всмъ вроятіямъ, вашъ другъ не видитъ большой разницы между продажей контрабанды и утайкой вырученныхъ денегъ!
— Вы совершенно правы: онъ не видитъ тутъ никакой разницы!
— Это, видите ли, дло взгляда! Кром того, эта небольшая сумма кажется громадной для Пинкертона, для него она можетъ представлять собою жизнь и здоровье, но, раздленная между всми вашими кредиторами, она будетъ равняться трети гороха, и врядъ ли вы заслужите отъ нихъ за это благодарность!
— По моему такъ: вы должны быть или такъ же хороши, или такъ же дурны, какъ вашъ другъ, но не разочаровать его, обмануть его въ его надеждахъ и затмъ самому стать выше его. Это не хорошо, мистеръ Доддъ, и не по-дружески… Я, конечно, не буду препятствовать вамъ ни въ чемъ, хотя являюсь здсь передъ владльцами шхуны отвтственнымъ лицомъ за репутацію этого судна, я закрою глаза на вашу контрабанду, но это такая дружественная услуга, которую я не оказалъ бы другому!
— Благодарю васъ, капитанъ! Мн кажется, что я могъ бы воровать для Джима, но вовлечь и васъ, и Спиди, и многихъ другихъ въ эту исторію утайки денегъ я не могу! Если Джиму суждено умереть, пусть онъ умретъ,— и дло съ концомъ. Я же, вернувшись въ Санъ-Франциско, постараюсь работать для него, но, вроятно, ничего изъ этого не выйдетъ, и онъ умретъ, а я буду мучить себя этой мыслью. Однако, поступить иначе я не могу.
— Я не могу сказать, что вы не правы, но не знаю, могу ли сказать, что вы и правы, поступая такъ, какъ вы хотите!— воскликнулъ Нэрсъ.— Во всякомъ случа я согласенъ и на то, и на другое. Но не лучше ли вамъ, не теряя времени, выпроводить этихъ господъ отсюда? Что за охота рисковать хлопотами контрабандной торговли въ пользу гг. кредиторовъ?
— Но я такъ долго задержалъ ихъ здсь, что теперь не могу уже отпустить ни съ чмъ!
Вотъ что главнымъ образомъ повліяло на то, что я согласился даже на весьма невыгодную для меня сдлку съ этими господами, продавъ имъ весь имвшійся у меня запасъ опіума по 30 долларовъ за фунтъ, посл чего, распивъ еще бутыдку-другую шампанскаго, оба почтенныхъ постителя благополучно отбыли на своемъ вельбот, а мы снова остались одни на ‘Нора-Крейн’. Воспоминаніе о томъ, что я прочелъ изъ писемъ Пинкертона, и о моемъ быстромъ ршеніи и образъ моего больного друга не давали мн покоя. Кажется, честный, благородный поступокъ самъ въ себ долженъ былъ успокоить вс эти тревожныя мысли и недоумнія, а между тмъ въ моей душ жило только одно сознаніе, что я пожертвовалъ своимъ больнымъ другомъ, передъ опасеніемъ или страхомъ тюремнаго заключенія и мннія нсколькихъ безразличныхъ для меня людей.

XV.
Всти съ военнаго судна.

Раннимъ утромъ, искусно лавируя между судами и пробираясь сквозь цлый лсъ мачтъ, ‘Нора Крейна’ торжественно вошла въ гавань и встала на якорь у пристани. Едва только это было сдлано, какъ гг. Фаулеръ и Шарпъ опять явились къ намъ, предлагая мн свою помощь и содйствіе, въ которыхъ я вовсе не нуждался, а также и свое гостепріимство, человку, котораго они считали ловкимъ лжецомъ и обманщикомъ, такъ какъ были вполн уврены, что я уступилъ имъ только самую незначительную часть имвшихся у меня запасовъ опіума: они не допускали мысли, чтобы эти 240 фунтовъ составляли всю мою наличность.
Не знаю почему, но Фаулеръ мн полюбился, и будучи въ такомъ душевномъ состояніи, когда человку совершенно все равно, что бы съ нимъ ни длали, я позволилъ имъ увезти себя въ городъ и распоряжаться мною, какъ имъ будетъ угодно.
Поразузнавъ цны на чаи и на шелкъ на мстномъ рынк, я позавтракалъ въ отдльномъ кабинет отеля ‘Гавана’ съ Шарпомъ, а около четырехъ часовъ пополудни онъ передалъ меня Фаулеру, который владлъ прелестнымъ ‘бенгалоу’ (виллой) на берегу залива, гд въ пріятномъ обществ нсколькихъ молодыхъ людей изъ мстной веселящейся молодежи мы купались въ мор, болтали разный вздоръ обдали, лакомились самыми изысканными блюдами и запивали все это шампанскимъ, вплоть до глубокой ночи, часть которой была посвящена азартной игр. Я всегда находилъ извстное удовольствіе въ азартной игр, а въ этотъ день съ особеннымъ наслажденіемъ ставилъ и проигрывалъ деньги своихъ кредиторовъ и поглощалъ въ неимоврномъ количеств шампанское Фаулера. Тутъ мы и ночевали, если такъ можно назвать часа два дня въ ту пору, когда остальной людъ давно уже работаетъ и время близится къ полудню. Проснувшись на слдующій день, я чувствовалъ легкую головную боль и нкоторыя послдствія бурно проведенной ночи и, не дожидаясь завтрака, вышелъ пройтись по берегу, чтобы освжиться.
Самъ не замчая какъ, я забрелъ на крайній выступъ берега, гд стояла сигнальная станція и подл нея — сторожка, а на самомъ выступ скалы, выдвинувшейся нсколько впередъ въ море, торчалъ флагштокъ.
Шумъ волнъ и свистъ втра были здсь настолько сильны, что непривыкшаго человка положительно оглушали. Дверь сторожки стояла настежь, и въ ней я увидлъ двухъ мужчинъ, одинъ изъ нихъ былъ, очевидно, сторожъ, а другой — его гость. Они угощались какимъ-то напиткомъ. Я вошелъ и былъ принятъ довольно радушно обоими собесдниками: гость много разсказывалъ объ англійскихъ порядкахъ, о парламент, объ англійской политик, и, судя по его одежд, я призналъ въ немъ матроса съ англійскаго военнаго судна. Вскор онъ сталъ прощаться съ хозяиномъ, и тутъ я, къ немалому удивленію, прочелъ на его фуражк надпись ‘Буря’.
Распращавшись въ свою очередь съ сигнальнымъ сторожемъ, я вышелъ почти одновременно съ матросомъ, и тотъ предложилъ мн дойти до города вмст. Мн только этого и было нужно, а потому я поспшилъ воспользоваться его предложеніемъ.
— Скажите,— спросилъ я, когда мы прошли небольшой кусочекъ,— это ваше судно подобрало оставшихся въ живыхъ людей экипажа ‘Легкое Облачко’?
— Да, да, и чертовское счастье это было для этихъ людей, сэръ, долженъ я вамъ сказать: вдь, это такое Богомъ забытое мсто, этотъ островъ Мидвэй, туда не заходитъ ни одно судно!
— Я какъ разъ оттуда, вдь, я купилъ этотъ бригъ ‘Легкое Облачко’!
— Прошу извиненія, сэръ, вы съ той блой шхуны?
Я утвердительно кивнулъ головой.
— Я, конечно, какъ вы понимаете, весьма интересуюсь всей этой исторіей и очень желалъ-бы услышать отъ васъ, какимъ образомъ вамъ удалось спасти этихъ людей!
— Дло, видите-ли, было такъ. Наше судно было отправлено отыскивать пострадавшихъ и имло предписаніе зайти на Мидвэй. Скверное это мсто: опасныя теченія кругомъ, и нашъ старикъ крпко трусилъ этого острова, мы хотли было миновать его, да вдругъ кто-то увидлъ парусъ, а вскор и цлый бригъ съ полной оснасткой. Мы подошли къ острову и убдились, что судно плотно засло носовой частью Мы выслали туда пару шлюпокъ, но меня не было ни на одной изъ нихъ, я только стоялъ и смотрлъ, что тамъ длалось. Вс они были въ жалкомъ вид и, какъ видно, не могли сами разобраться въ своихъ длахъ. Прибыли они къ намъ вс гуртомъ на одной изъ шлюпокъ. Первымъ вступилъ на нашу ‘Бурю’ этотъ капитанъ Трентъ. У него былъ такой видъ, будто онъ сейчасъ упадетъ и развалится, весь онъ дрожалъ и дышалъ порывисто, какъ переполненный паромъ котелъ, былъ блденъ и старался ни на кого не глядть, а рука его была обвязана окровавленной тряпкой. За нимъ слдомъ взошелъ на палубу его помощникъ, какъ бишь его?..
— Годдедааль!— подсказалъ я.
— Ну, да, такъ его звали, только это не его имя: онъ былъ природный джетльменъ изъ англійской аристократической семьи и только прикрывался этимъ именемъ. Одинъ изъ нашихъ офицеровъ знавалъ его въ Англіи и сразу призналъ его.— ‘Норри! Старый пріятель’!— воскликнулъ онъ и двинулся было къ нему на встрчу съ распростертыми объятіями. Тотъ шелъ бодро впередъ и не смотрлъ такимъ жалкимъ и пришибленнымъ, какъ остальные: онъ гордо несъ голову, но какъ только услышалъ свое настоящее имя, поблднлъ, какъ мертвецъ на страшномъ суд, и вперилъ глаза въ нашего мистера Сибрайта, точно видя передъ собою не стараго товарища, а какое-то страшное привидніе, затмъ повернулся и упалъ за мертво.— ‘Снесите его въ мою каюту и положите на мою койку!— приказалъ мистеръ Сибрайтъ.— Бдняга Норри Картью!
— Ну, а какого сорта господинъ былъ этотъ мистеръ Картью?— спросилъ я.
— О, это былъ настоящій чистокровный джентльменъ, воспитанникъ Итона и Арріу, университета и политехникума, словомъ, хорошо образованный, даже баронетъ! Все это сообщалъ. мн нашъ лазаретный служитель, ухаживавшій за нимъ во все время плаванія.
— Но каковъ онъ былъ съ виду?
— Да такой же, какъ вы и я, ничего особеннаго я въ немъ не замтилъ! Впрочемъ, я никогда не видалъ его въ настоящемъ его вид, такъ какъ онъ за все время ни разу не выходилъ изъ своей каюты, т. е. изъ лазарета!
— Почему-же?
— Говорятъ, онъ былъ боленъ или грустилъ о чемъ-то, или, Богъ всть, что тамъ съ нимъ было, а мн такъ думается, что онъ просто не хотлъ никому показываться на глаза. Тотъ же служитель говорилъ мн, что онъ никогда не умынался и почти ничего не лъ, и что онъ съхалъ на берегъ въ Санъ-Франциско тихо, одинъ, позже всхъ. Затмъ оказалось, что его братъ взялъ да и померъ, теперь ему и досталось все помстье. Объ этомъ онъ узналъ, когда мы пришли въ Санъ-Франциско, это мн говорилъ служитель. Затмъ, какъ онъ съхалъ на берегъ, такъ мы его и потеряли изъ виду, и теперь никто не знаетъ, куда онъ двался. Ну, посудите сами, былъ онъ наемнымъ помощникомъ капитана на торговомъ бриг, разбившемся у острова Мидвэй, собралъ вс свои жалкіе пожитки и собирался пуститься въ дальнее плаваніе въ простой шлюпк, затмъ его вдругъ приняли на наше судно, и онъ узнаетъ, что сталъ однимъ изъ богатйшихъ владльцевъ въ Англіи и не сегодня — завтра можетъ попасть въ парламентъ!— восторженно докончилъ матросъ.— Вдь, пожалуй, на его мст мы съ вами поступили бы, какъ онъ, и тоже до поры до времени сторонились отъ людей!
— Да, пожалуй,— согласился я только для того, чтобы сказать что-нибудь.— Ну, а остальныхъ-то спасенныхъ вы часто видали? Что они говорили о своемъ судн, о крушеніи?
— Да говорить было, какъ видно, нечего, а только видлъ то я постоянно. Ничего себ парни, одинъ даже былъ очень веселый, забавникъ такой, балагуръ. И онъ былъ когда-то сильно богатъ, а потомъ у него ничего не осталось, но онъ не унывалъ. Звали его Арди, и любилъ онъ больше всего разсказывать про т деньги, что онъ спустилъ и прокутилъ, гд и съ какимъ народомъ онъ скитался… Но вотъ меня ждетъ лошадка, и, если вы позволите, я отправлюсь своей дорогой!
— Подождите одну мпнуту,— остановилъ я его.— Скажите мн, Сибрайтъ въ настоящее время на судн?
— Нтъ, сэръ, онъ на берегу! Я сегодня доставилъ его багажъ въ гостиницу, что вонъ тамъ, на берегу!
— Благодарю!— и мы разстались.
Такъ вотъ, кто былъ этотъ таинственный Годдедааль, или Норри Картью, или тотъ же г-нъ Диксонъ, который на часть полученнаго имъ наслдства хотлъ, во что-бы то ни стало, пріобрсти таинственный бригъ. Несомннно, что это былъ человкъ съ чувствительной душой, у котораго было что-то на совсти, какая-то мрачная тайна, именно такимъ человкомъ могъ быть тотъ Годдедааль, котораго я видлъ на фотографической групп на ‘Легкомъ Облачк’, и онъ-то и являлся несомннно главнымъ ключемъ этой тайны, окружавшей загадочную исторію крушенія ‘Легкаго Облачка’.
Я ршилъ во что бы то ни стало воспользоваться стоянкой здсь ‘Бури’ и, не теряя времени, свести знакомство съ г. Сибрайтъ и съ докторомъ этого судна.
Распрощавшись съ Фаулеромъ и отказавшись отъ дальнйшихъ увеселеній подъ предлогомъ недомоганія, я вернулся въ отель и цлый день пробродилъ безъ всякаго толка по прекрасной веранд гостиницы. Только около 9-ти часовъ вечера этотъ господинъ вернулся.
— Вотъ этотъ господинъ, котораго вы изволили спрашивать,— сказалъ мн управляющій гостиницы, когда на веранду вошелъ длинный, тощій человкъ въ бломъ полотняномъ костюм съ тросточкой въ рук, которая, несмотря на свою легкость, казалось, была для него почти тяжестью.
— Если не ошибаюсь, имю удовольствіе видть лейтенанта Сибрайтъ?— началъ я, подходя къ нему.
— Аа…— да… протянулъ этотъ господинъ.— Кажется, неимю чести быть знакомъ съ вами!…
— Именно потому-то я и подошелъ къ вамъ, чтобы вы познакомились со мной,— заявилъ я, ни мало не смущаясь полупренебрежительнымъ тономъ этого разслабленнаго человка.— Мы оба заинтересованы въ одномъ общемъ дл, и я желалъ-бы получить отъ васъ нкоторыя свднія!
Лейтенантъ Сибрайтъ смотрлъ на меня тусклыми, точно оловянными глазами и какъ будто вовсе не слушалъ меня.
— Хмъ… да… я не понимаю, чтобы собственно отъ меня хотите… я…— бормоталъ онъ почти невнятно.
— Я попрошу васъ сообщить мн адресъ мистера Картью.
— А а… адресъ…— прошамкалъ онъ. Я видлъ, что онъ положительно какъ на иголкахъ, бесдуя со мной, и готовъ на что угодно, лишь-бы только избавиться отъ меня.
Мой разсчетъ оказался вренъ, въ слдующій моментъ мой жалкій собесдникъ постыдно бжалъ отъ меня, оставивъ у меня въ рук клочекъ бумаги, на которомъ было написано:

Норрисъ Картью
Стальбриджъ-ле-Картью,
Дорсетъ.

За мной осталась побда, но я долженъ сознаться, что досталась она мн не легко, что мое душевное состояніе во время разговора съ лейтенантомъ Сибрайтъ было далеко не легкое, и, умудренный горькимъ опытомъ, я ршилъ отказаться отъ мысли знакомиться съ докторомъ, плававшимъ на ‘Бур’, и признать англійскій королевскій флотъ совершенно неприступнымъ для себя. Съ такими мыслями я заснулъ въ этотъ вечеръ и, проснувшись по утру, былъ еще боле враждебно настроенъ. Столкнувшись въ саду съ лейтенантомъ Сибрайтъ, который удостоилъ меня величественнымъ кивкомъ головы, я просто отвернулся и не отвтилъ ему на его поклонъ.
Представьте-же себ мое удивленіе, когда, спустя часъ, я получилъ съ ‘Бури’ самое радушное приглашеніе, въ которомъ говорилось отъ имени гг. офицеровъ, что вс они очень интересуются участью брига ‘Легкое Облачко’. ‘Какъ только я упомянулъ о томъ, что имлъ удовольствіе познакомиться съ вами,— говорилось уже отъ имени автора письма,— то всми было высказано живйшее желаніе видть васъ нашимъ гостемъ, къ завтраку или обду, когда вамъ это будетъ удобно’. Дале упоминались часы завтрака и обда и слдовала подпись: ‘Лассельсъ Сибрайтъ’.
Я отлично понялъ, что письмо это было продиктовано лейтенанту кмъ-то, что длалось это не изъ желанія узнать что нибудь о злополучномъ бриг, а съ цлью подвергнуть меня извстному допросу, что это было желаніе человка, очевидно, сильно интересующагося этимъ Картью, быть можетъ, доктора, и что разслабленный, безвольный Сибрайтъ, разсказавшій о своемъ знакомств со мной и о томъ, что имлъ неосторожность сообщить мн адресъ Картью, вынужденъ былъ покориться вол, сильнйшей его.
Не теряя времени, я воспользовался этимъ приглашеніемъ и, не потрудившись даже отвтить на письмо, при первой возможности явился на ‘Бурю’. Вся каютъ-компанія приняла меня очень радушно, большинство офицеровъ чрезвычайно интересовалось моей поздкой на Мидвэй и тмъ, въ какомъ положеніи я засталъ ‘Легкое Облачко’, говорили много на эту тему и въ разговор на эту тему много разъ упоминали о Картью, но безъ малйшаго чувства неловкости: очевидно, гг. офицеры не скрывали ничего и, если я ничего новаго не узналъ отъ нихъ, то потому только, что сами, они ничего не знали. Очевидно, его ложное имя ничуть не удивляло ихъ, такъ какъ тутъ-же было упомянуто о покойномъ герцог Эбердинъ, скончавшемся помощникомъ капитана на одномъ американскомъ купеческомъ судн, гд онъ служилъ также подъ чужимъ именемъ.
Все было просто и естественно, только одинъ докторъ зналъ что-то и упорно молчалъ, а между тмъ я замтилъ, что онъ слдилъ за мной въ оба и ловилъ каждое мое слово. По всему было видно, что этого человка и боялась, и уважала вся каютъ-компанія, и что его голосъ почти всегда былъ ршающимъ голосомъ во всхъ спорныхъ вопросахъ. Если Картью только представлялся больнымъ, то докторъ долженъ былъ знать и, конечно, зналъ объ этомъ. Посл завтрака мы перешли курить въ сосднее помщеніе, и тутъ я, подъ предлогомъ внезапной дурноты, попросилъ разршенія посовтоваться съ докторомъ.
Очутившись наедин съ этимъ загадочнаго и мрачнаго вида господиномъ, я тотчасъ сообщилъ, что собственно во врачебныхъ его совтахъ я не нуждаюсь въ данный моментъ, но что желалъ-бы поговорить съ нимъ о мистер Картью.
— Я знаю, что вамъ все должно быть извстно, и вы должны были ожидать того, что я заговорю о немъ. Кром того, вы наблюдательны и проницательны и должны были не только знать, но и догадываться о многомъ!— говорилъ я ему,
Докторъ поводилъ своими хмурыми сдыми бровями и пожевывалъ губами, глядя на меня въ упоръ.
— Я, извините, не совсмъ понимаю васъ, объяснитесь ясне!— сказалъ онъ.
— Извольте! Я купилъ ‘Легкое Облачко’ за громадную сумму, до которой догналъ его г-нъ Картью, черезъ посредство своего агента, и вслдствіе этого я окончательно разорился. Но если я не нашелъ денегъ въ этомъ дл, то нашелъ несомннные слды какого-то темнаго дла. Теперь поймите, что, разорившись по милости этого господина, я, собственно говоря, могу считать себя вправ отомстить ему или вознаградить себя такъ или иначе, и, какъ понимаете, имю возможность это сдлать. Я — не очень совстливый человкъ, но во всякомъ случа совсть у меня есть. Есть, конечно, разнаго рода темныя дла и длишки, есть такія, съ которыми я готовъ примириться, но есть и другія, о которыхъ гршно и постыдно умалчивать. Собственно желанія преслдовать г. Картью я не имю и не намренъ ухудшить и безъ того уже тяжелое положеніе человка, но меня во всякомъ случа сильно интересуетъ вся эта исторія!
— Теперь я полагаю, что понялъ васъ!— проговорилъ докторъ.— Ну, допустимъ, что я поручусь вамъ своимъ честнымъ словомъ въ томъ, что все, что бы тамъ ни произошло, имло свои причины и свои серьезныя оправданія, и смю васъ уврить, что эти смягчающія вину обстоятельства были очень серьезны!
— Врю!
— Тогда я могу сказать еще больше того. Допустимъ, что вы или я были-бы тамъ посл того, какъ тамъ произошло нчто, то трудно ршить, что сдлали-бы мы на мст г-на Картью. Я, такъ и быть, буду откровененъ съ вами и скажу, что я знаю все это дло. Вы человкъ наблюдательный, сообразительный, и я предложу вамъ судить объ этомъ дл по тому, какъ я, зная его, отношусь къ нему, самое-же дло я не считаю себя въ прав и не имю полномочій изложить вамъ.
Трудно передать то впечатлніе, какое произвели на меня эти слова доктора. Всякому, кто ихъ не слыхалъ прямо изъ его устъ, они могли показаться только ловкой уловкой, отговоркой, не боле, мн-же лично казалось, будто я получилъ хорошее наставленіе и вмст съ тмъ заслужилъ извстную похвалу.
— Благодарю васъ, докторъ!— проговорилъ я.— Я чувствую, что вы сказали все, что могли сказать, и даже больше, чмъ я былъ въ прав требовать!
Посл этого мы вернулись къ остальной компаніи. Докторъ заявилъ тутъ.
— Я, господа, прописалъ мистеру Доддъ хорошій стаканчикъ нашей старой мадеры, такъ выпьемъ и мы съ нимъ за компанію!
Посл того я никогда боле не видалъ и не встрчалъ этого доктора, но и теперь онъ, какъ живой, стоитъ въ моей памяти. Я, дйствительно, пришелъ къ убжденію, что какова-бы ни была эта темная исторія съ ‘Легкимъ Облачкомъ’, но разъ одно изъ главныхъ дйствующихъ лицъ могло заслужить симпатіи и сочувствіе такого человка, какъ этотъ докторъ, значитъ, дйствительно, тутъ было нчто заслуживающее снисхожденія, нчто необъяснимое, смягчающее вину.

XVI.
Тяжелые разспросы и запутанные отвты.

Въ день моего возвращенія въ Санъ-Франциско, весь городъ, залитый солнцемъ, носилъ особенно праздничный видъ, граждане прогуливались по улицамъ съ сіяющими лицами и цвточками въ петлицахъ, и я, пробираясь въ одну изъ жалкихъ боковыхъ уличекъ длового квартала, къ контор, гд занимался теперь Джимъ, представлялся себ въ вид темнаго пятна среди этой веселой, праздничной толпы. Въ контор, полутемной, грязной конур, сидлъ передъ столомъ за деревянной ршеткой одинъ только Джимъ. Въ немъ произошла по истин поразительная перемна, онъ смотрлъ жалкимъ, хилымъ старикашкой, платье на немъ было потертое и поношенное, онъ, всегда такой, самодовольный, полный силъ и надеждъ, всегда щеголеватый и франковый, былъ положительно неузнаваемъ.
Онъ сидлъ, глубоко задумавшись, такъ что даже не слышалъ и не видлъ, какъ я вошелъ, при взгляд на него, вся душа перевернулась во мн, да, честь моя была спасена, но я отказалъ своему другу въ необходимомъ клочечк голубого неба, свта и воздуха. Такъ сказать, отнялъ у него то, что было необходимо для его жизни, но теперь я мучилъ себя этою мыслью и спрашивалъ себя, какъ Фальстафъ: ‘а что такое, въ сущности, честь’?— воздухъ, пустой звукъ.— А тутъ жизнь! Это уже нчто реальное, нчто понятное и священное для каждаго живого существа.
— Джимъ!— окликнулъ я, наконецъ.
Онъ вскочилъ на ноги и, задыхаясь, пробормоталъ — ‘Лоудонъ’!..— и всталъ, качаясь и держась за столъ, какъ пьяный или смертельно испуганный человкъ. Но въ слдующій моментъ я былъ уже за ршеткой, и мы сжимали другъ друга въ своихъ объятіяхъ.
— Ну, слава Богу, ты вернулся!— прошепталъ Джимъ, трепля меня дрожащей рукой по плечу.
— Да у меня нтъ для тебя ничего утшительнаго, мой бдный другъ!.
— Ты вернулся, ты опять здсь, уже это одно вполн утшительная для меня новость! Какъ я ждалъ тебя, какъ тосковалъ по теб!
— Я не могъ сдлать того, о чемъ ты мн писалъ, Джимъ!— проговорилъ я, красня до корней волосъ.
— Я былъ не въ своемъ ум, Лоудонъ, когда писалъ теб это, посл этого я никогда не посмлъ-бы взглянуть въ лицо Мамми, если бы мы сдлали такъ, какъ я теб писалъ. Ахъ Лоудонъ, если бы ты зналъ, что это за женщина!
— И такъ это ‘Легкое Облачко’ было ничто иное, какъ обманъ?— спросилъ онъ.
— Хуже даже, чмъ просто обманъ!— сказалъ я.— Наши кредиторы никогда не поврятъ, что мы могли такъ обмануться. Кстати, какъ же случилось это банкротство? Вдь, я ничего о немъ не знаю!
— И счастье твое, что тебя не было здсь!— воскликнулъ Джимъ.— Счастье твое, что ты не видалъ газетъ въ то время: въ чемъ только он не обвиняли меня… Вс свои надежды я возлагалъ на бригъ… Но скажи, какую собственно сумму ты выручилъ, и куда именно ушли эти деньги, какъ про нихъ узнали? Я что-то не совсмъ понимаю всю эту исторію
— Какъ видишь, обоимъ намъ не посчастливилось!— уклончиво отвтилъ я.— Я собственно только покрылъ текущіе расходы, а тутъ ты прогорлъ какъ-то разомъ. Какъ это случилось такъ быстро?
— Видишь-ли, намъ придется поговорить объ этомъ посл, а пока иди-ка ты къ Мамми, она теперь у Спиди и ожидаетъ тебя съ нетерпніемъ!
Я былъ радъ каждому предлогу, чтобы избжать разговоровъ о ‘Легкомъ Облачк’ и съ радосью ухватился за предложеніе Джима, прямо отправившись къ Спиди, у которыхъ теперь ютились мой бдный другъ съ женой.
Г-жа Спиди встртила меня съ распростертыми объятіями, восхищалась моимъ бодрымъ, здоровымъ видомъ, увряла даже, что я помолодлъ и похорошлъ, и провела меня въ маленькую заднюю комнатку, гд Мамми писала на пишущей машин.
Я положительно былъ тронутъ ея сердечнымъ пріемомъ: бдная женщина, немного осунувшаяся и поблднвшая съ тхъ поръ, какъ я ее не видалъ, засуетилась, доставая для меня мой любимый табакъ и папиросную бумагу, которую она, очевидно, заготовила нарочно для меня.
Отъ нея я узналъ, что капитанъ Нэрсъ, возвратившійся нсколько раньше меня, забжалъ къ моимъ друзьямъ и далъ имъ самые лестные, самые похвальные отзывы о мн, и теперь эта бдная женщина не знала, какъ превозносить меня.
— Не говорите больше объ этомъ, Мамми!— сказалъ я.— Мы вмст съ Джимомъ видли въ жизни лучшія времена, а теперь будемъ длить вмст и бдность, это порядокъ вещей! Прежде всего мн надо постараться достать себ какое-нибудь занятіе и дать вамъ съ Джимомъ возможность ухать за городъ, на чистый воздухъ, чтобы онъ отдохнутъ
— Джимъ не можетъ жить на вашъ счетъ!— сказала Мамми.
— Объ этомъ и рчи быть не можетъ: я жилъ на его деньги, когда была нужда, теперь онъ нуждается въ поддержк и не вправ отказать отъ нея!
Вскор пришелъ и Джимъ.
— Ну, вотъ, теперь мы вс въ сбор, и никто не помшаетъ намъ! Разкажи же намъ, какъ все это было съ этимъ бригомъ?
— Нтъ!— запротестовалъ я.— Ты прежде скажи мн что-нибудь о дл… Мн хочется имть нкоторое представленіе объ этомъ банкротств и о томъ, въ какомъ мы теперь положеніи!
— Да все это старая исторія, теперь все уже кончено, и подлать ничего нельзя. Мы заплатили по семи центовъ за долларъ, вотъ и все. Но я желалъ бы знать, какъ обстояло дло съ бригомъ!
— Странно, въ самомъ дл, что ты все отвлекаешься отъ вопроса о банкротств, ты какъ будто стараешься избгать его!— замтилъ я
— А не похоже-ли это на то, что ты уклоняешься отъ всхъ вопросовъ о бриг?— укололъ меня въ свою очередь Джимъ.
— А если такъ, то слушай, какъ это было!— и я принялся подробно и увлекательно разсказывать все, кром настоящей сути дла.
— Ну, и что же?— спросилъ Джимъ, когда я замолчалъ.— Какъ-же ты объясняешь это дло?
— Я не могу подыскать никакого объясненія!
— Ну, я не сомнваюсь, что ты и Нэрсъ длали все, что могли, но вы ничего не добились… А вдь вс говорятъ, зелье это тамъ и по сей часъ, и я намренъ добыть его во что бы то ни стало. Въ слдующій разъ я самъ лично отправлюсь туда. Лонгхёрстъ не откажется дать мн денегъ на путешествіе, и я докажу вамъ, что я правъ, я самъ обыщу его!
— Но бригъ сожженъ, Джимъ, ты не можешь его обыскать!
— Сожженъ!— воскликнула Мамми.
— Зачмъ?— пробормоталъ Джимъ.
— Это была фантазія Нэрса!
— Это весьма странное обстоятельство!— замтила Мамми.— Чего вы собственно хотли достигнуть, сжегши это судно?
— Мн казалось, что это совершенно безразлично, разъ мы выбрали все, что можно было выбрать. Кому-же былъ нуженъ этотъ остовъ?
— А что, позвольте васъ спросить, давало вамъ такую полную увренность, что въ судн ничего боле не осталось?— спросила Мамми.
— Что я могу вамъ сказать на это? Мы обыскали все, и были уврены въ томъ, что въ немъ ничего ршительно не осталось!
— Да, я начинаю думать, что вы имли основаніе быть увренными!— довольно язвительно промолвила Мамми.— Да что говорить объ этомъ?! Разв ты не видишь, Джимъ, что мистеръ Доддъ не говоритъ намъ ни того, что онъ думаетъ, ни того, что онъ знаетъ. Вдь, онъ уже не въ первый разъ утаиваетъ отъ тебя многое, что ты въ прав былъ-бы знать! Вспомни только про адресъ г. Диксона, котораго онъ до тхъ поръ не говорилъ теб, пока уже не было поздно, и этотъ человкъ не усплъ бжать!
— Бога ради, Лоудонъ! Ты видишь, у Мамми возникло какое то сомнніе! Прости ей, тмъ боле, что даже и я многаго не могу понять въ этомъ дл. Многое кажется мн неяснымъ, разсй наши недоумнія!— просилъ мой другъ.
— И по дломъ мн это!— вскликнулъ я.— Мн слдовало съ самаго начала сказать вамъ обоимъ, что я связанъ общаніемъ сохранить все это въ тайн и попросить васъ поврить мн на слово. Вотъ все, что мн еще остается сдлать теперь. Я далъ слово молчать, и такъ какъ все это никого изъ насъ не касается, то полагаю, что вы поврите мн и простите меня!
— Не знаю, мистеръ Доддъ!— произнесла Мамми.— Вы говорите, что связаны честью, связаны обязательствами съ кмъ-это, но мн казалось, что вы прежде всего связаны съ моимъ мужемъ, что вы отправились туда въ качеств представителя Джима. Вы говорите, что это не касается насъ. Но мы имемъ, полагаю, право знать, что сталось съ нашими деньгами, и почему вы вернулись къ намъ съ пустыми руками. Вы требуете, чтобы мы врили вамъ, а я спрашиваю себя, уже не слишкомъ-ли мы довряли вамъ?— почти злобно докончила Мамми.
— Васъ я не прошу врить, я прошу Джима, который знаетъ меня давно!— сказалъ я.
Но Мамми снова обрушилась на меня, стала упрекать, что я утаилъ въ свою пользу вырученныя деньги и хочу давать имъ жалкія подачки, что я сталъ богатъ, богатъ, благодаря ихъ деньгамъ, и, Богъ всть, еще что, такъ что мн оставалось только бжать безъ оглядки отъ этой безпощадной женщины.
Сердечная боль, горькіе упреки совсти, чувство жалости къ этой женщин и чувство нжной любви къ моему больному другу,— все это сливалось въ одно общее состояніе невыносимаго томленія, такъ что, сдлавъ знакъ Джиму, какъ-бы испрашивая у него разршенія уйти, я воспользовался первымъ перерывомъ въ рчи Мамми и бжалъ изъ этой квартиры, бжалъ на улицу. Но не усплъ я сдлать и двухъ десятковъ шаговъ вдоль улицы, какъ услышалъ за собою чьи-то спшные шаги и запыхавшійся голосъ Пинкертона, звавшій меня по имени.
Я остановился, онъ поравнялся со мной, держа письмо въ рук. Это письмо пришло уже давно и все лежало у него въ ожиданіи моего возвращенія, въ минуту свиданія онъ совершенно забылъ о немъ. Я машинально взялъ письмо изъ его рукъ.
— Не суди дурно о Мамми!— просительнымъ тономъ заговорилъ Джимъ.— Это все ея высокопарная честность всему виной. Я теб врю, зная, что ты поступилъ честно, какъ надо было поступить Я знаю твой высокій, благородный характеръ Лоудонъ, но согласись самъ, что все это такъ туманно, такъ неясно, что всякій могъ-бы подумать что тутъ что-то не совсмъ ладно… я хочу сказать… я хочу сказать…
— Да полно, Джимъ!— проговорилъ я.— Все равно, думай, что знаешь, и она тоже честная маленькая женщина и добрая жена. Я считаю ее превосходнйшей женщиной и никогда не буду другого мннія ни о ней, ни о теб. Прощай, лучшій изъ друзей, вернись сейчасъ къ свой жен, и да хранитъ васъ Богъ. Мы никогда больше не увидимся!
— О Лоудонъ! Кто могъ думать, что мы когда-нибудь разстанемся такъ!— воскликнулъ онъ.
Я, собственно говоря, не имлъ въ этотъ моментъ никакихъ опредленныхъ плановъ, кром какъ покончить жизнь самоубійствомъ или напиться пьянымъ до потери сознанія. У меня были деньги въ карман,— мои или кредиторовъ моихъ, объ этомъ я не разсуждалъ въ этотъ моментъ, а такъ какъ ресторанъ ‘Пуделя’ оказался у меня на пути, то я машинально вошелъ въ широкораскрытыя двери и прислъ къ одному изъ столиковъ. Вроятно, я заказалъ обдъ, такъ какъ, когда я очнулся и пришелъ въ себя, то увидлъ передъ собою кушанья и спохватился, что я что-то мъ. Подъ рукой у меня было письмо съ адресомъ, написаннымъ писарскимъ почеркомъ и съ англійской маркой. Передо мной стояла большая чашка бульона и стаканъ вина. Въ ожиданіи второй перемны, я распечаталъ письмо и принялся читать его.
Оно извщало меня о смерти моего дда Александа Лоудона отъ остраго бронхита, осложнившагося воспаленіемъ легкихъ. Сознавая съ самаго начала близость смерти, ддъ послднее время очень много и съ большой любовью вспоминалъ обо мн. Дале, авторъ письма оканчивалъ такъ: ‘Прилагаю при семъ копію съ духовнаго завщанія вашего дда, изъ которой вы узнаете, что свое состояніе онъ завщалъ вамъ и вашему дядюшк по равной половин, и что вы можете располагать въ настоящее время 17,000 фунтовъ стерлинговъ. Позвольте себ принести вамъ мои поздравленія по этому случаю и ждать вашихъ распоряженій относительно этихъ денегъ. Полагая, что вы, быть можетъ, пожелаете немедленно пріхать въ Англію, прилагаю при семъ переводъ на 600 фунтовъ стерлинговъ на немедленные расходы и покорнйше прошу выдать мн скрпленную вашей подписью росписку въ полученіи этой суммы, которую попрошу васъ выслать мн съ первою почтой, если возможно.

Готовый къ услугамъ
Рутерфордъ Греггъ’.

— Благослови Господь и добраго старика, и этого милаго Грегга,— думалъ я, читая и перечитывая это письмо, и на душ у меня все звенло, все возликовало, точно въ чаду, отъ столь неожиданно свалившагося на меня богатства. Теперь все будетъ хорошо,—думалось мн,— и рай земной, Парижъ, вновь доступенъ мн, и Картью огражденъ, и Джимъ утшенъ и возвращенъ къ жизни… но кредиторы…
— Ахъ, эти кредиторы?!— воскликнулъ я мысленно, и все разомъ потемнло у меня въ глазахъ. Все это принадлежало имъ, все, до послдней копйки. Ддъ умеръ слишкомъ рано, чтобы спасти меня отъ нищеты и позора. И вотъ что-то вдругъ поднялось и вырасло во мн, какая-то непостижимая, непреодолимая злобная сила,— и я готовъ былъ ршиться на все, что угодно, лишь-бы удержать свои деньги, готовъ былъ бжать на край свта, скитаться въ дебряхъ Чили или Перу и носить на себ въ кожаномъ пояс свои украденные червонцы, чтобы пропивать и проматывать ихъ въ харчевняхъ и игорныхъ домахъ самаго низшаго разряда и отстаивать ихъ съ ножомъ въ рук или скитаться по южнымъ островамъ, рыская по морямъ и океанамъ подъ чужимъ именемъ то на одномъ, то на другомъ судн. Но вскор эти отвратительныя картины смнялись другими въ моемъ воспаленномъ мозгу: я начиналъ думать, что, очутившись въ полной безопасности отъ своихъ кредиторовъ гд-нибудь въ Каллао, я съумю поладить съ ними черезъ какого-нибудь ловкаго и искуснаго агента — полюбовно, заставить ихъ удовольствоваться частью долга и сохранить за собой право на извстную часть моего наслдства. Такимъ путемъ я снова возвратился къ мысли о нашемъ банкротств. Вдь, долженъ-же я знать, наконецъ, какія мои обязательства поотношенію къ кредиторамъ, долженъ-же я знать, что принадлежитъ имъ и что мн! И какъ ни ужасна, какъ ни тяжела была для меня мысль вернуться къ Пинкертону, я все-же ршилъ немедленно отправиться туда и добиться отъ него обстоятельныхъ отвтовъ на вс мои вопросы.
Я засталъ Джима съ женой за жалкимъ ужиномъ, состоявшимъ изъ скверныхъ кусковъ холодной баранины и остатковъ вчерашняго пирога да крынки синеватаго молока, подкрашеннаго жидкимъ кофе.
— Прошу извиненія, мистрисъ Пинкертонъ!— проговорилъ я, отворяя дверь.— Поврьте, что мн самому крайне непріятно являться туда, гд мое общество является совершенно нежелательнымъ! Но неотложное, серьезное дло, требующее немедленныхъ переговоровъ, заставило меня придти сюда!
— Прошу не стсняться мной!— отвчала Мамми, вставая изъ-за стола, и вышла въ смежную комнату.
— Ну, что-такое?— спросилъ Джимъ, когда жена его вышла.
— Ты, вроятно, помнишь,— началъ я,— что упорно не отвчалъ мн ни на одинъ изъ моихъ вопросовъ относительно нашего банкротства?
— Дло въ томъ, что мн было совстно сказать теб, сознаться передъ тобой во всемъ…— отвчалъ Джимъ неувреннымъ дрожащимъ голосомъ, весь уходя въ свое вылинялое старое кресло и какъ-то съеживаясь.— Я старался увильнуть, я игралъ тобою, какъ хотлъ, я обманывалъ тебя съ самаго начала, и мн стыдно въ этомъ сознаться. И вотъ ты вернулся, и первый твой вопросъ мн: ‘Почему-же мы такъ внезапно лопнули?’ Твой зоркій, дловой инстинктъ сразу подсказалъ теб, что я обманулъ тебя. Пойми-же теперь, какъ это удручаетъ, какъ это мучитъ меня! Вотъ что убивало меня сегодня, когда Мамми говорила съ тобой такимъ образомъ, и я въ душ сознавалъ, что виноватъ передъ тобою, а не ты передо мной!
— Но въ чемъ-же дло-то, Джимъ?
— Видишь-ли ты,— сказалъ онъ,— я это длалъ съ самаго начала и все скрывалъ отъ тебя,— я игралъ на бирж!— почти шепотомъ добавилъ онъ.
— Ахъ, ты чудакъ!— воскикнулъ я.— Да что-же это за преступленіе?! Не все-ли мн равно, что ты длалъ, на бирж-ли игралъ, или затвалъ какія-нибудь предпріятія. Но я вовсе не это хотлъ знать, я спрашивалъ тебя не о томъ, почему мы разорились, но о томъ, въ какомъ положеніи мы находимся теперь? Какія мои обязательства по отношенію къ нашимъ кредиторамъ,— вотъ что мн необходимо знать: я имю на то особыя причины! Ты не можешь себ представить, что для всхъ насъ отъ этого зависитъ!
— Ахъ, Лоудонъ, боюсь сознаться, но я, кажется, пожертвовалъ тобою въ этомъ дл!— чуть не плача, пропищалъ Пинкертонъ.— Я знаю, что это возмутитъ твое чувство самоуваженія, уязвитъ твое самолюбіе. Но что я могъ сдлать?! Я полагалъ, что это наилучшій исходъ! Къ тому-же, тебя не было здсь, и я совершенно потерялъ голову!..
— Послушай, Джимъ, не мучь меня, скажи прямо, что ты сдлалъ, и поврь, что я съумю снести все, что-бы тамъ ни было, лишь-бы только не эту мучительную неизвстность!
— Видишь-ли, я поставилъ дло такъ, что ты не имлъ никакого представленія о нашихъ длахъ. Ты никогда не заглядывалъ въ наши книги и былъ, въ сущности, не боле, какъ простой клеркъ на жалованіи, а я изъ дружбы только называлъ тебя своимъ компаньономъ. Въ сущности-же, ты вовсе не вмшивался въ мои дла и не зналъ о нихъ ничего. Документа о томъ, что ты мой компаньонъ, какъ теб извстно, у насъ не было,— не было и ни какого условія между нами. Поэтому я могъ выставить тебя въ числ своихъ кредиторовъ на всю сумму твоего жалованья, которое я не уплачивалъ теб въ теченіе послдняго года, и на ту сумму твоихъ личныхъ денегъ, которыя ты мн давалъ въ займы. И…
— Я — твой кредиторъ!— воскликнулъ я не своимъ голосомъ.— Я — кредиторъ! Такъ, значитъ, я — вовсе не банкротъ, значитъ, вс эти кредиторы не имютъ ко мн никакихъ претензій?!
— Конечно, нтъ!— робко подтвердилъ Джимъ.— Я сознаю, что это была вольность съ моей стороны — выставить тебя въ глазахъ всхъ въ качеств простого клерка… но, Боже мой, Лоудонъ, я думалъ…
— Да Богъ съ тобой! Плюнь ты на все это, на, читай!— воскликнулъ я, суя ему свое письмо.— Зови скорй сюда свою жену, и бросьте эти оглодки.— Мы сейчасъ пойдемъ и закатимъ себ ужинъ съ шампанскимъ! Подемъ въ какой-нибудь загородный увеселительный садъ, гд есть оркестръ, и я буду весь вечеръ танцовать съ Мамми. Я сейчасъ обдалъ, хотя, право, не знаю, что лъ, не знаю, что даже спрашивалъ, но теперь готовъ пообдать съ вами, еще пять разъ. Мамми!— крикнулъ я, отворяя дверь въ смежную спальню.— Идите сюда и помиритесь со мной, да поцлуйте вашего мужа, и я скажу вамъ посл ужина нчто такое, что вы ушамъ своимъ не поврите!
— Что же все это значитъ?— воскликнулъ Джимъ.
— Это значитъ, что мы сегодня будемъ ужинать гд-нибудь въ саду, съ шампанскимъ, а завтра демъ вс въ Монтерей или въ Vapor-Valley,— сказалъ я.— Ну-же, Мамми, одвайтесь скорй, а ты, Джимъ, бери-ка листъ бумаги и пиши своему патрону, чтобы онъ убирался ко всмъ чертямъ, что ты ему не слуга! Мамми, дорогая моя, вдь, вы были правы, когда говорили, что я богатъ. Да, я богатъ и былъ богатъ все это время, самъ того не зная и не подозрвая! Ну, друзья мои, вс вы готовы? Отряхните съ себя все горе и всю заботу теперь мы заживемъ счастливо и спокойно!

XVII.
Путешествіе и странный спутникъ.

Теперь вся эта тяжелая исторія съ бригомъ ‘Легкое Облачко’ была покончена. Вс бды и несчастья, вызванныя этой злополучной покупкой, были теперь заглажены, и я могъ начать новую страницу въ своемъ дневник. Хотя Мамми и не возвратила мн всего своего прежняго доврія, но и она, и Джимъ относились ко мн одинаково хорошо въ продолженіе всей той недли, которую я провелъ у нихъ, въ ихъ новомъ обиталищ въ Колистога, гд они теперь поселились для того, чтобы Джимъ могъ вполн отдохнуть и оправиться. ‘Дайте мн только лжать на спин, на мягкомъ душистомъ сн, среди зеленаго луга,— и больше мн ничего не надо’,— говорилъ онъ. И дйствительно, дня три онъ пролежалъ въ полномъ бездйствіи, наслаждаясь природой и чуднымъ воздухомъ. На третій мы уже застали его въ переговорахъ съ мстнымъ издателемъ, и онъ на половину сознался, что не дурно было пріобрсти отъ него газету и типографію, что это было-бы для него своего рода занятіемъ и при благопріятныхъ условіяхъ могло-бы давать барыши. Нсколько дней спустя мы на компанейскихъ началахъ пріобрли и газету, и типографію и, оставивъ его полнымъ хозяиномъ этого дла, счастливымъ и довольнымъ, сразу ожившимъ и повеселвшимъ, я вернулся въ Санъ-Франциско и поселился въ Дворцовомъ Отел.
Въ самый день моего возвращенія я обдалъ съ Нэрсомъ, этимъ врнымъ товарищемъ, работавшимъ со мной въ пот лица тамъ, на остров Мидвэй, и теперь его славное, суровое лицо производило на меня здсь, среди бездйствія праздной и лишенной всякихъ заботъ жизни самое отрадное впечатлніе Мн казалось, что мы снова на ‘Нора-Крейна’, что сейчасъ надъ головой прозвучатъ склянки, и въ дверяхъ появится фигура Джонсона.
— Ну, теперь все это кончено, схоронено и погребено!— сказалъ я.
— Ну, я не такъ въ этомъ увренъ!— возразилъ Нэрсъ.— Мн кажется, что Бейллерсъ тутъ все еще мутитъ воду. Надняхъ онъ явился ко мн, и ну меня выпытывать и выспрашивать, но меня-то вы знаете, изъ меня не такъ-то легко выкачать воду. Не думаю, чтобы онъ много вынесъ изъ нашего разговора, но я-то имлъ возможность убдиться, что ему извстно многое, что неизвстно намъ, и что онъ затваетъ что-то недоброе съ этимъ дломъ!
На другой день, только что я проснулся и сталъ одваться, какъ этотъ маленькій человчекъ Банллерсъ явился ко мн и, посл нсколькихъ внушительныхъ фразъ, предложилъ вступить съ нимъ въ долю.— Въ чемъ же вы предлагаете мн вступить съ вами въ долю?— спросилъ я.
— Позвольте мн. узнать, вы собственно для чего здили на островъ Мидвэй? Неужели только для поправленія здоровья?
— Нтъ!
— Такъ позвольте мн вамъ сказать, что безъ особыхъ основаній я не явился-бы сюда: навязчивость совершенно чужда моему характеру. Вы и я замшаны въ одномъ общемъ дл. Если вы желаете, то мы можемъ совмстно продолжать работать надъ этимъ дломъ, и я могу быть весьма полезенъ своимъ знаніемъ законовъ и достаточнымъ опытомъ въ такого рода деликатныхъ длахъ. Въ случа же, если бы вы не согласились на это, вы найдете во мн серьезнаго и, могу сказать, опаснаго соперника!
— Что, вы эти фразы выучили наизустъ?— спросилъ я насмшливо.
— Милостивый государь, совтую вамъ…— началъ было мой гость грозно, но затмъ, спохватившись, продолжалъ уже совершенно инымъ тономъ.— Могу васъ уврить, что я явился сюда съ самыми дружественными намреніями и, какъ мн кажется, вы не вполн оцнили мое предложеніе. Кром того, могу васъ уврить, что мн до мельчайшихъ подробностей извстно, что вы сдлали или, врне, сколько вы потерпли убытковъ въ этомъ дл, а также и то, что вы получили изъ Лондона довольно крупную сумму въ самое послднее время!
— Какъ вы смете мшаться въ мои дла?!— крикнулъ я.— Я знаю, откуда явилась вамъ эта получка!
— А, вотъ какъ!
— Вы, очевидно, забыли, что я былъ повреннымъ мистера Диксона!— съ ехидной усмшкой, весь ежась, вставилъ маленькій человчекъ.— Только вы да я одни въ цломъ Фриско (Санъ-Франциско) состояли съ нимъ въ сношеніяхъ. Изъ всего этого вы видите, что мн извстно очень много, и что для обоихъ насъ было-бы несравненно лучше, если-бы мы знали все. Вы отлично понимаете, что отдлаться вы отъ меня не можете, что я, такъ сказать, ‘запрещеніе на имніе’, а насколько я могу вредить длу, вы легко можете судить сами. Но, не желая заходить такъ далеко и ни мало не утруждая себя, я могу поставить васъ въ весьма нежелательное и непріятное для васъ положеніе!
— Предоставляю вамъ длать все, что вамъ будетъ угодно, но запрещаю не только говорить со мной на эту тему, но даже подходить близко ко мн! Прощайте!— проговорилъ я.
Бейллерсъ не въ состояніи былъ скрыть своего негодованія и своей ярости и не вышелъ, а положительно вылетлъ за дверь.
Я же испытывалъ какое-то чувство гадливости, его угрозы производили на меня такое впечатлніе, какъ будто меня лягнулъ теленокъ. Достаточно оскорбительныхъ подозрній я уже выслушалъ отъ жены Джима, а теперь еще и это отребье рода человческаго лзетъ ко мн съ оскорбительными предложеніями, предлагаетъ мн шантажъ на компанейскихъ началахъ, сообщничество въ самомъ возмутительномъ ремесл.
При мысли объ этомъ несчастномъ Картью, котораго я никогда не зналъ и не видалъ, мн становилось жаль его, жаль, что онъ попался въ когти этому наглому ищейк, который постоянно держитъ его подъ страхомъ Дамоклова меча и сдлаетъ его источникомъ своихъ постоянныхъ доходовъ.
Наведя справки, я узналъ, что Бейллерсъ исключенъ изъ числа повренныхъ за какое-то нечистое дло, и это обстоятельство еще боле усилило мои опасенія относительно Картью. Этотъ негодяй, выброшенный за бортъ, оставшійся безъ заработка, публично дискредитированный и оплеванный и ужъ, конечно, озлобленный на весь міръ, съ одной стороны, съ другой,— человкъ богатый, но запуганный, сознающій за душою какое-то темное дльце, человкъ, который былъ готовъ уплатить 10,000 фунтовъ стерлинговъ за голый остовъ ‘Легкаго Облачка’, и я невольно становился въ положеніе этого послдняго и старался угадать, много-ли извстно Бейллерсу, и скоро-ли онъ намренъ открыто начать дйствовать противъ Картью.
Вопросы эти преслдовали меня весь день, вечеромъ я отправился въ одинъ изъ загородныхъ садовъ, среди залитой электричествомъ толпы прошмыгнула жалкая фигура Бейллерса и пробралась къ высокому господину, который мн показался знакомымъ, хотя я не сразу припомнилъ, гд его видлъ. Когда я подошелъ ближе, Бейллерсъ улизнулъ, а господинъ этотъ оказался никто иной, какъ лейтенантъ Сибрайтъ.
— Знаете вы того господина, мистеръ Сибрайтъ?— спросилъ я его. подходя къ нему.
— Нтъ, совершенно не знаю!— сконфуженно отвтилъ англичанинъ, раскланиваясь со мной.— А что, разв вы его знаете?
— Это — исключенный изъ сословія повренныхъ негодяй, и я весьма сожалю, что не замтилъ васъ раньше и не усплъ предупредить. Надюсь, вы не оказали ему ничего о Картью?
Сибрайтъ покраснлъ до корней волосъ и сознался, что сообщилъ ему только адресъ Картью.
— Прости васъ Богъ!— воскликнулъ я.— Какой бды вы этимъ надлали, трудно сказать, но теперь поправить этого нельзя!
— Какъ мн жаль, я не зналъ… Право, я весьма сожалю!— лепеталъ, какъ виноватый ребенокъ, Сибрайтъ.
Я распростился съ нимъ, но этотъ случай произвелъ на меня такое сильное впечатлніе, что я на слдующее утро отправился въ берлогу Бейллерса съ намреніемъ переговорить съ нимъ объ этомъ дл. Но, къ величайшему моему удивленію, старушенка, мывшая лстницу, сообщила мн, что повренный Бейллерсъ сдалъ квартиру и ухалъ вчера въ Европу.
Я медленно вернулся въ свою гостинницу и по дорог размышлялъ о бдномъ Картью. Какъ-то, совершенно незамтно для себя, я со времени моего разговора съ докторомъ ‘Бури’, сталъ чувствовать къ этому человку нкоторую симпатію, сталъ принимать въ немъ теплое участіе, и теперь, когда узналъ, что его врагъ настигаетъ его, это чувство еще боле усилилось во мн, и я сталъ думать, нельзя ли хоть чмъ-нибудь помочь ему, предостеречь его отъ грозящей ему опасности.
Не подлежало сомннію, что теперь драма брига ‘Легкое Облачко’ вступала въ новый фазисъ. Странная и таинственная съ самаго начала исторія этого судна общала необычайную и интересную развязку, и я, такъ дорого заплатившій за то, чтобы узнать это начало, могъ рискнуть еще кое чмъ, чтобы увидть конецъ. Такимъ образомъ я ршилъ отправиться по слдамъ Бейлдерса и слдить за нимъ, а въ случа надобности, ставить помхи на его пути.
Въ тотъ же вечеръ я написалъ письмо Джиму, въ которомъ извщалъ его о своемъ отъзд въ Европу, а на слдующій день, по утру, довольно удобно устроился въ кают большого трансатлантическаго парохода ‘Сити-офъ-Денверъ’ (‘Citi of Denver’),
Прогуливаясь по палуб, такъ какъ погода была ясная, я вдругъ, къ неизъяснимому моему удивленію, увидлъ среди пассажировъ 2-го класса моего знакомца, Генри Бейллерса. Онъ сидлъ на складномъ стул, укутанный старымъ истрепаннымъ пледомъ, съ книгой въ рук, но больше смотрлъ на море, чмъ въ книгу. И все во мн возбуждало ненависть и отвращеніе по отношенію къ этому человку, все мн казалось въ немъ шпіонствомъ и притворствомъ. Я слдилъ за нимъ цлый день, но онъ ни разу не взглянулъ въ мою сторону, только подъ вечеръ, когда я, стоя у входа въ машинное отдленіе, курилъ сигару, подошелъ ко мн.
— Позвольте васъ спросить, мистеръ Доддъ,— началъ онъ.— Ваше присутствіе здсь не находится въ связи съ нашимъ тогдашнимъ разговоромъ? Вы не передумали? Не взглянули иначе на мое предложеніе?
— Отнюдь нтъ!— отвтилъ я и отвернулся отъ него, но замтивъ, что онъ все еще продолжаетъ стоять подл меня въ нершимости, добавилъ: — Прощайте!— давая ему понять, что всякаго рода разговоры между нами кончены.
Тогда онъ испустилъ сокрушенный вздохъ и отошелъ отъ меня.
На слдующій день я опять продолжалъ наблюдать за нимъ. Онъ то читалъ книгу, то сидлъ и любовался моремъ, то поднималъ какого-то упавшаго и расплакавшагося ребенка, котораго онъ затмъ долго и нжно утшалъ, ухаживалъ за какой-то больной параличной старухой, но все это казалось мн притворствомъ и рисовкой.
Наконецъ, я не выдержалъ и самъ подошелъ къ этой старух, желая убдиться, что эта за женщина, и въ какихъ видахъ исключенный повренный ухаживаетъ за ней. Но она оказалась самой простой, слабоумной старушенкой, отъ которой нельзя было добиться ни одного толковаго слова, ни одного разумнаго отвта, которая не умла связать двухъ фразъ,— и я почувствовалъ себя внутренно виноватымъ противъ Бейллерса, что напрасно клеветалъ на него въ своихъ мысляхъ.
Что-то неудержимо толкало меня пойти къ нему и загладить хотъ чмъ-нибудь мою вину.
— Вы, какъ видно, очень любите море?— замтилъ я, подходя къ нему.
— Ахъ да! Это — моя страсть!— восторженно воскликнулъ онъ и сталъ декламировать одинъ за другимъ отрывки изъ Байроновскихъ стихотвореній, посвященныхъ океану, затмъ признался мн, что страстно любитъ поэзію и все свободное время посвящаетъ чтенію и что, въ лучшіе дни своей жизни, составилъ себ даже небольшую, но обширную библіотеку, которая въ дни крушенія погибла вмст со всмъ остальнымъ.
Такова была наша первая, довольно продолжительная бесда съ этимъ господиномъ, одинъ видъ котораго сначала возбуждалъ во мн отвращеніе. Однако, мало-по-малу я сталъ убждаться, что этотъ жалкій человкъ, то дрожавшій и трепетавшій передъ каждымъ, то безмрно нахальный и смлый до дерзости въ силу своей трусливой натуры, въ сущности, имлъ мягкое, чувствительное сердце и поэтическую душу. Этотъ человкъ былъ способенъ скоре совершить убійство, чмъ сознаться въ краж почтовой марки.
Жестокая нужда и голодъ, постоянно преслдовавшіе его, толкали его на многое такое, за что онъ хватался съ дикой, злобной энергіей, хотя душа его и возмущалась противъ его поступковъ.
Человкъ онъ былъ въ высшей степени чуткій и впечатлительный, вчный мученикъ и вчный страдалецъ. Глядя на него въ то время, когда онъ не выступалъ въ роли борца за существованіе, за насущный кусокъ хлба, глядя на него, когда онъ былъ самъ собою, хотлось плакать отъ жалости къ нему.
Мало-по-малу между нами незамтно завязались довольно близкія отношенія, и я узналъ, за время нашего путешествія, всю его печальную исторію.
Сынъ небогатаго фермера изъ окрестностей Нью-Іорка, онъ посл разоренія отца, имвшаго, кром него, 9 человкъ дтей, былъ буквально принужденъ голодать, что при его отъ природы слабомъ организм и плохомъ здоровья отзывалось на немъ еще сильне, чмъ на другихъ. Когда вскор посл того отецъ его отправился искать счастья въ Европу, больного мальчика взялъ на свое попеченіе одинъ изъ бывшихъ кредиторовъ отца, ростовщикъ и присяжный повренный въ одно и то же время. Здсь Генри Бейллерсъ прибиралъ контору, бгалъ съ порученіями и тамъ, и сямъ насбиралъ разныхъ крохъ познаній. Читалъ онъ и днемъ, и ночью все, что только попадалось ему подъ руку, посщалъ воскресную школу и вс публичныя лекціи и усердно изучилъ ремесло повреннаго и ходатая по дламъ. Дочь его квартирной хозяйки завладла его сердцемъ, и онъ долгіе годы безмолвно вздыхалъ по ней. Та въ свободное отъ другихъ своихъ занятій время кокетничала съ нимъ, завлекала его, но въ душ только смялась надъ слабымъ, хилымъ юношей.
Когда онъ, наконецъ, добился блестящаго, по его мннію, положенія старшаго клерка въ контор своего благодтеля, и ободренный всевозможными вольностями своего предмета, хотя и робя, какъ виноватый школьникъ, онъ предложилъ руку и сердце рослой, дебелой хозяйской дочери, которая тутъ же осыпала его самыми обидными насмшками и издвательствами. Годъ спустя, покровитель Бейллерса, сознавая, что его старшій клеркъ несравненно ловче его можетъ вести дла, и что собственныя его силы уходятъ, и конецъ близокъ, сдлалъ Бейллерса своимъ компаньономъ, переведя, на его имя большую часть своего имущества и наличныхъ капиталовъ. Тогда Бейллерсъ посватался вторично и на этотъ разъ получилъ согласіе. Два года онъ прожилъ съ ней самой ужасной жизнью: молодая супруга создала ему въ дом настоящій адъ, изъ котораго онъ радъ былъ бжать, куда глаза глядятъ. Но, проснувшись однажды по утру, онъ убдился, что бжать ему незачмъ, такъ какъ жена его сама сбжала съ какимъ-то барабанщикомъ.
Посл ея ухода обнаружилось, что она оставила мужа кругомъ въ долгахъ, и это нанесло ему столь тяжелый ударъ, что бдняга не могъ уже посл него оправиться. Компаньона его въ это время уже не было въ живыхъ, а жена, кром того, что оставила на его шею кучу векселей и долговъ, обобрала его до ниточки. Сколько онъ ни бился, какъ рыба объ ледъ, чтобы какъ-нибудь выпутаться изъ долговъ, все же въ конц концовъ онъ очутился банкротомъ. Единственное ремесло, какому онъ обучился и которое зналъ въ совершенств, было ходатайство по ростовщическимъ дламъ. Очутившись на улиц безъ гроша денегъ, онъ естественно сталъ промышлять тмъ-же ремесломъ среди подонковъ городского селенія, зарабатывая время отъ времени жалкіе гроши. Нужда и голодъ тснили его, не давая ему возможности задумываться или отдохнуть.
— Что же, слышали вы что-нибудь посл того о вашей жен?— спросилъ я его однажды.
— Да, она даже хотла вернуться ко мн,— отвчалъ онъ,— но я не принялъ ее, такъ какъ она привыкла вести слишкомъ разгульный образъ жизни, и мы все равно не ужились-бы съ ней, она, къ тому-же, питаетъ ко мн отвращеніе. Но, вдь, она все же моя жена. Жизнь такая тяжелая вещь, я самъ по опыту знаю, какъ трудно перебиваться въ жизни, какъ тяжело достается каждая корка хлба, а тмъ боле женщин, и потому по возможности помогаю ей,— какъ-то уже совсмъ конфузливо докончилъ бдняга, какъ-бы сознаваясь въ чемъ то постыдномъ.— Правда, она всю жизнь была для меня, точно камень на ше,— добавилъ онъ,— но я думаю, что теперь она все-таки благодарна мн!
— Разв вы имете какія-нибудь обязательства по отношенію къ ней?— освдомился я.
— О, нтъ! Я развелся съ ней тогда-же. Я слишкомъ уважаю себя и въ такого рода вещахъ дорожу своимъ именемъ. Я даже не знаю, какой образъ жизни она ведетъ теперь, мн кажется боле порядочнымъ вовсе не вникать въ этотъ вопросъ. Меня сильно осуждали, могу васъ уврить…— сказалъ онъ и при этомъ сокрушенно вздохнулъ.
Изъ этого видно, насколько близки стали мои отношенія къ этому человку, несмотря на то, что я все время не упускалъ изъ виду, что это мелкій шантажистъ, который, даже въ настоящій моментъ, замышляетъ скверное, грязное дло. Но большую половину дня я тмъ не мене проводилъ въ его обществ. Когда мы, наконецъ, прибыли въ Ливерпуль въ туманный, сырой и дождливый день, то не знаю, какъ это случилось, но только я остановился въ одной гостиниц съ этимъ проходимцемъ, обдалъ съ нимъ, бродилъ съ нимъ но мокрымъ, грязнымъ улицамъ города, какъ будто мы вкъ свой были съ нимъ закадычные пріятели. О дл Картью я за все это время не заикнулся ни разу.
Такъ мы путешествовали съ нимъ изъ города въ городъ, осматривали вмст вс достопримчательности этихъ городовъ, при этомъ я замтилъ, что мой спутникъ человкъ крайне религіозный и не пропускаетъ ни одной воскресной службы. Сходясь съ нимъ за обдомъ, я сталъ вышучивать его по этому поводу, на что Бейллерсъ возразилъ такъ:
— Я знаю, мистеръ Доддъ, что вы смотрите на мое поведеніе съ невыгодной стороны и считаете меня, какъ я имю основаніе опасаться, за человка лицемрнаго!
— Вамъ извстно, Бейллерсъ, какого я мннія о вашемъ ремесл: я никогда не скрывалъ этого!— отвчалъ я.
— Простите!— возразилъ мой собесдникъ.— Если вы считаете, что моя жизнь полна заблужденій и вообще грховна, то почему-же мн не искать спасенія отъ этой грховности и не испрашивать себ помилованія!? Вдь, церковь и существуетъ собственно для гршниковъ, чтобы они могли находить въ ней поддержку и утшеніе!
— Что-же, вы, можетъ быть, испрашивали благословеніе на задуманное вами дло?— не безъ ироніи спросилъ я.
— Нтъ!— воскликнулъ онъ, и все лицо его стадо подергиваться отъ волненія.— Нтъ, я скажу вамъ, что я тамъ длалъ, я молился объ одномъ несчастномъ и объ одной погибшей женщин, которую этотъ несчастный старается поддержитъ по мр силъ!
Въ Бристол я сдлалъ еще одно открытіе: мой несчастный спутникъ, оказалось, былъ подверженъ пьянству. Я, конечно, предполагалъ это съ самаго начала, но когда онъ вернулся ко мн въ такомъ вид, съ заплетающимся языкомъ, едва держась на ногахъ, я готовъ былъ заплакать. Вс невзгоды, казалось, обрушились на это жалкое существо: семейныя неудачи, испорченная семейная жизнь, неудача въ любви, въ единственной его сердечной привязанности, физическое безобразіе, слабое здоровье и сильная нервная болзнь, нищета и презрнное ремесло и, въ довершеніе всего, отвратительный порокъ — пьянство.
Перезжая изъ города въ городъ безъ всякой видимой цли, мы въ продолженіе нсколькихъ недлъ были неразлучны, каждый изъ насъ опасался упустить изъ вида своего соперника, но тщательно избгалъ всякаго напоминанія о настоящей цли нашего путешествія. Наконецъ, мы какъ-то случайно, волею судебъ, очутились въ Сталльбриджъ-Минстер (Stallbridge-Minster).
Это былъ старинный англійскій городъ еще временъ Римскаго владычества, городъ какъ бы нарочно уцлвшій въ утху и на радость туристамъ. Но ни я, ни мой спутникъ не чувствовали ни малйшаго расположенія любоваться своеобразными красотами города. У меня, точно камень, лежало на душ сознаніе необходимости высказаться, наконецъ, передъ Бейллерсомъ, открыться ему въ своихъ намреніяхъ, а между тмъ оба мы молчали и старательно избгали всякаго малйшаго намека на эту тему.
Прежде всего мы отправились осматривать соборъ, но на возвратномъ пути насъ засталъ такой проливень, что мы промокли въ нсколько минутъ до нитки и затмъ просидли весь остатокъ дня въ своей коморк, прижавшись къ стнк дивана, отогрвая свои прозябшіе члены и прислушиваясь къ однообразному шуму дождевыхъ капель. За обдомъ, желая себ придать бодрости для предстоящаго объясненія, я потребовалъ цнящагося вина, но оно оказалось настолько сквернымъ, что я не могъ сдлать и глотка. Тогда Бейллерсъ, вроятно, мене избалованный въ этомъ отношеніи, не нашелъ его столь плохимъ и одинъ допилъ бутылку. Желая оттянуть еще минутку времени, я поднялся наверхъ, въ свою комнату, за сигарой и когда вернулся обратно въ столовую, съ твердымъ намреніемъ сейчасъ-же приступить къ щекотливому вопросу, Бейллерсъ исчезъ. Я освдомился о немъ у слуги, и тотъ сказалъ мн, что господинъ этотъ забралъ свой багажъ и покинулъ гостиницу съ очевиднымъ намреніемъ больше сюда не возвращаться.
Вроятно, и онъ чуялъ близость развязки, сознавалъ, что сегодня я или долженъ стать его сообщникомъ, или же объявить себя открыто, его врагомъ. Вино возбудило его нервы, отъ него не укрылось мое волненіе, онъ предчувствовалъ близкій кризисъ и бжалъ.
Дождь все еще лилъ, какъ изъ ведра. Вс улпцы тонули подъ лужами. Ночь была темная и сырая. Но я тмъ не мене вышелъ на улицу. Изъ грязнаго трактира, по ту сторону улицы, доносились голоса, кто-то плъ сиплымъ, пьянымъ басомъ обычныя матросскія псни. ‘По всмъ вроятіямъ мой пріятель нашелъ себ убжище въ этомъ лирическомъ трактир’, Разсуждалъ я, но пойти туда все-таки не ршился и вернулся въ свой померъ гостиницы.
— Что,— думалось мн,— если Бейллерсъ провелъ меня, опередилъ меня, если онъ теперь детъ по грязной дорог въ убогой таратайк въ Сталльбриджъ-Ле-Картью, если онъ, часъ спустя, явится передъ бднымъ, изстрадавшимся человкомъ, со своими угрозами и требованіями, вселяя смертельный страхъ и ужасъ въ душу этого несчастнаго? Быть можетъ, другой на моемъ мст, не долго думая, отправидся-бы въ Сталльбриджъ-Ле-Картью, но я привыкъ обсуждать каждый свой поступокъ прежде, чмъ предпринять что-нибудь. На этотъ разъ я возражалъ такъ: во первыхъ, я не могу быть увренъ, что Бейллерсъ уже отправился туда, во — вторыхъ, столь продолжительная поздка ночью подъ проливнымъ дождемъ не имла для меня ничего привлекательнаго, и, наконецъ, пріхавъ туда, я не могъ знать, какъ я тамъ буду принятъ.
Разсудивъ такимъ образомъ, я ршилъ, что самое умное — это лечь въ постель и постараться заснуть, что я и сдлалъ.
Не могу себ датъ отчета, въ какомъ это было часу ночи, когда внезапное появленіе Бейллерса въ моей комнат, вошедшаго съ зажженной свчей въ рук, заставило меня проснуться.
— Простите меня, мистеръ Доддъ, что я осмливаюсь безпокоить васъ въ такое неурочное время!— проговорилъ онъ.— Я допустилъ себя до униженія и теперь наказанъ по своимъ заслугамъ, я пришелъ къ вамъ за милостью, пришелъ просить у васъ самой пустяшной помощи, безъ чего, видитъ Богъ, я, кажется, сойду съ ума!
— Что такое случилось?— воскликнулъ я, приподымаясь на локтяхъ.
— Меня ограбили,— сказалъ онъ,— я не могъ отстоять себя, самъ во всемъ виноватъ!
— Кто-же могъ васъ ограбить? Здсь, кажется, тихо!
— Я ничего не могу вамъ сказать, такъ какъ самъ ничего не знаю. Я лежалъ безъ чувствъ въ канав,— вотъ до какого унизительнаго состоянія я долженъ былъ дойти, но, быть можетъ, вы признаете себя отчасти виновнымъ въ этомъ. Я не привыкъ къ дорогимъ винамъ. Теперь вся моя надежда на васъ, мистеръ Доддъ, я всецло полагаюсь на ваше человколюбіе. Хотя наше знакомство и не предвщало ничего утшительнаго, но за послднее время мы съ вами были довольно близки, если я смю такъ выразиться. Я обнаружилъ передъ вами свою душу, мистеръ Доддъ, чего раньше никогда ни передъ кмъ не длалъ, и вы выслушивали меня сочувственно,— вотъ, что дало мн смлость обратиться къ вамъ. Поймите, что я не могу заснуть, не могу найти ни минуты покоя, пока не ршу этотъ вопросъ, пока вы не спасете меня отъ отчаянія. И какъ вамъ легко это сдлать! Одолжите мн всего 500 долларовъ, которые я непремнно обязуюсь уплатить вамъ при первой возможности!
Онъ смотрлъ на меня горящими глазами.
— Даже 400 долларовъ было-бы достаточно!— добавилъ онъ.
— И вы уплатите мн эти деньги изъ кармана Картью?— сказалъ я.— Очень вамъ благодаренъ! Нтъ, вотъ, что я вамъ могу предложить. Я провожу васъ на пароходъ, уплачу за проздъ до Санъ-Франциско, а въ Нью-Іорк вамъ вручатъ сумму въ 50 долларовъ, для того чтобы вы имли что-нибудь на первое время!
— А позвольте васъ спросить, что я буду длать въ Санъ-Франциско? Мн остается только идти просить милостыни!
— Я напишу Пинкертону, онъ найдетъ вамъ какія-нибудь занятія, а пока, въ продолженіе первыхъ трехъ мсяцевъ по прізд туда, онъ будетъ выдавать вамъ каждое 1 и 15 число по 25 долларовъ прямо на руки!
— Послушайте, мистеръ Доддъ, но вы забываете, что люди — мстные магнаты, что этотъ Картью, о которомъ сегодня говорили въ трактир, обладатель нсколькихъ милліоновъ долларовъ, что его владнія — одни изъ богатйшихъ въ Англіи, и вы предлагаете мн, взамнъ всего этого, нсколько жалкихъ сотенъ долларовъ!
— Я не предлагаю вамъ ршительно ничего, а подаю милостыню. Знайте, что я ничего не сдлаю, чтобы вы могли съ большей удачей выполнить свое намреніе, но мн не хочется также, чтобы вы голодали!
— Ну, дайте мн сейчасъ только сто долларовъ и покончимъ на этомъ!
— Нтъ, я сдлаю только то, что сейчасъ сказалъ!
— Борегитесь!— вдругъ крикнулъ угрожающимъ тономъ Беллерсъ!— Вы ведете плохую игру, вы изъ-за пустяка создаете себ врага. Вы все равно этимъ ничего не выиграете, предупреждаю васъ!— затмъ вдругъ, разомъ измнивъ тонъ, прибавилъ.— Ну, только 70 долларовъ, мистеръ Доддъ! Бога ради, всего только 70 долларовъ, но сейчасъ! Пожалйте меня, не отрывайте у меня чашу это рта, вспомните, сколько я настрадался, сколько мучился… сжальтесь надо мной, мистеръ Доддъ!
— Я сказалъ вамъ, что я готовъ для васъ сдлать, а затмъ я намренъ спать!
— Такъ это ваше послднее слово? Бога ради, одумайтесь! Примите во вниманіе мое положеніе и грозящую вамъ опасность!
— Я уже сказалъ и ничего новаго не скажу!— отвтилъ я.
Эти слова произвели на него дйствіе электрическаго тока.
Въ порыв бшенства цлый потокъ страшныхъ проклятій полился изъ его устъ, въ углахъ рта появилась пна, онъ говорилъ, захлебываясь, задыхаясь, очевидно, не помня себя. Лицо его искажали страшныя судороги и подергиванія, а минуту спустя съ нимъ сдлался страшный припадокъ пляски святого Вигта.
— О, я растерзалъ-бы васъ на части, растерзалъ-бы своими руками, лживый другъ, жирный притворщикъ, надругавшійся надъ несчастнымъ человкомъ… Я искусаю васъ въ кровь, изобью, какъ собаку… вы не думайте, что я жалокъ и слабъ, я найду силы на это. Я опозорю васъ, оплюю васъ, унижу!.. Изобью до крови!..
Все это вырывалось у него безсвязными, почти невнятными фразами между приступами судорогъ и подергиваній.
Но вотъ прибжалъ на шумъ самъ хозяинъ гостиницы и нсколько человкъ служащихъ, уже полураздтыхъ, вскочившихъ со сна, въ чемъ попало,— и я передалъ на ихъ попеченіе моего бснующагося соотечественника съ просьбой отвести его въ отдльную комнату и позаботиться о немъ.
— Онъ просто пьянъ!— сказалъ я, но самъ-то я отлично понялъ, что человкъ этотъ былъ подверженъ періодическимъ припадкамъ сумасшествія.

XVIII.
Сталльбриджъ-Ле-Картью.

За долго передъ тмъ, какъ я проснулся, мой недавній спутникъ скрылся изъ гостинницы, оставивъ свой счетъ неоплаченнымъ. Я не имлъ надобности спрашивать, куда онъ отправился, мн оставалось только послдовать за нимъ.
Не долго думая, я одлся, позавтракалъ и нанялъ гигъ (родъ таратайки на высокихъ колесахъ), чтобы отправиться въ Сталльбриджъ-Ле-Картью.
Первая часть пути была и привлекательная, и я, поглядывая по сторонамъ дороги, ежеминутно ожидалъ увидть гд-нибудь Бейллерса, бгущаго, какъ хорошая гончая по слду звря, готоваго вцпиться руками и зубами въ колеса моего гига.
Когда дорога спустилась въ долину рки Сталль и пошла дальше подъ сводомъ густолиственной каштановой аллеи, среди обработанныхъ полей, мой возница заявилъ, что мы уже находимся во владніяхъ Картью. Что дальше,— то видъ становился лучше. Вскор мы увидли роскошный паркъ, луга, на которыхъ паслись многочисленныя стада чистопороднаго скота, наконецъ, самый замокъ, или усадьбу, напоминавшую своимъ множествомъ башенъ, стнъ, перекидныхъ мостиковъ, стрльчатыхъ оконъ и краснымъ кирпичнымъ фасадомъ средневковый замокъ.
Миновавъ длинное авэню и роскошный цвтникъ, мы въхали въ каменныя ворота, поросшія вверху травой, и свернули налво, оставивъ главное главное зданіе усадьбы вправо, затмъ подкатили къ крыльцу каменнаго строенія, представлявшаго собою какъ-бы отдльный флигель замка. На этомъ зданіи красовалась вывска гласившая, что это гостиница ‘Гербъ Картью’. Это была небольшая, но чрезвычайно комфортабельная гостиница, гд я остановится, чтобы ознакомиться, какъ туристъ, съ достопримчательностями этого владнія.
Хозяинъ гостиницы, бывшій дворецкій семьи Картью, и его жена, бывшая камеристка владлицы помстья, люди весьма словоохотливые, съ полной готовностью стали выхваливать мн вс мстныя достопримчательности: породистый скотъ и птицу, сады и оранжереи и, вызвавъ старшаго садовника въ качеств проводника, просили его показать мн все, чмъ гордятся владльцы этого обширнаго помстья. Какъ ни мало былъ я расположенъ къ осмотру скота, садовъ и оранжерей, все же пришлось пройти черезъ это, чтобы оправдать свой пріздъ сюда
Изъ разговора я почти съ первыхъ-же словъ заключилъ, что мистеръ Норрисъ, настоящій владлецъ этого помстья, находится въ отсутствіи, и что передъ мной здсь былъ другой поститель американецъ — не совсмъ джентльменъ, но человкъ весьма любезный, восхищавшійся, всмъ, а главнымъ образомъ цвтами. Его проводникомъ былъ тотъ же старшій садовникъ, который теперь сопутствовалъ и мн.
Кром того, садовникъ сообщилъ мн, что этотъ поститель говорилъ, будто знавалъ за границей мистера Норриса и былъ обласканъ имъ, и что самъ этотъ господинъ, казалось, былъ очень славный и благодарный человкъ.
Ну, не странный-ли человкъ былъ этотъ Бейллерсъ?! Вдь, всего нсколько часовъ тому назадъ это былъ бснующійся помшанный, котораго слдовало отправить въ сумасшедшій домъ, а тутъ является человкомъ, вполн разсудительнымъ, находчивымъ, несмотря на то, что очутился въ самомъ безвыходномъ положеніи, безъ гроша денегъ, на чужбин. Отсутствіе Норриса Картью также должно было быть для него тяжкимъ ударомъ, однако, судя по словамъ этихъ, только что видвшихъ его людей, онъ тонко велъ свои дла, всмъ восхищался, все расхваливалъ, любовался цвтами, такая сила характера, сила духа въ этомъ слабомъ, хрупкомъ тл, въ этомъ жалкомъ порою, совершенно, казалось бы, безпомощномъ существ положительно поражала меня.
— Странно,— замтилъ я садовнику,— самъ я былъ знакомъ съ мистеромъ Картью, и, насколько мн извстно, ни одинъ изъ нашихъ общихъ знакомыхъ не находится въ настоящее время въ Англіи. Кто-же бы это могъ быть? Неужели Бейллерсъ? Нтъ, не можетъ быть, это было-бы слишкомъ большое нахальство! Вы не знаете, этого господина не звали Бейллерсъ?
— Не могу вамъ сказать, сэръ, я не слыхалъ его имени. А разв вамъ про него извстно что-нибудь дурное, про этого господина?
— Во всякомъ случа, это человкъ, котораго господинъ Картью ни въ какомъ случа не пожелалъ бы видть здсь, да еще въ своемъ отсутствіи!
— Ахъ, Боже мой, сэръ, а онъ казался такимъ милымъ, я полагалъ, что онъ какой-нибудь школьный учитель. Не согласитесь-ли вы теперь-же пройтись къ мистеру Денманъ, нашему дворецкому, которому я препроводилъ того господина посл осмотра нашихъ цвтниковъ, быть можетъ, мистеръ Денманъ знаетъ его имя?
Я согласился тмъ боле охотно, что не имлъ ни малйшаго желанія осматривать скотъ, и мы прошли кратчайшимъ путемъ къ заднему фасаду главнаго строенія, гд жилъ дворецкій.
Подходя къ дому, мой проводникъ на мгновеніе остановилъ меня въ тни большой крытой аллеи и почтительнымъ шопотомъ сообщилъ мн:
— Ея сіятельство, лади Анна Картью!
И я увидлъ старую женщину, замтно прихрамывавшую и опиравшуюся на ручной костыль, но шедшую, несмотря на свой недугъ, довольно быстро но дорожк цвтника. Съ перваго взгляда было видно, что эта женщина была рдкой красавицей въ свое время, несмотря на хромоту, въ ней было что-то величественное, горделивое, почти грозное даже и теперь. Но выраженія лица ея было грустно, а въ глазахъ сказывалось глубокое затаенное горе
— Она смотритъ печальной!— замтилъ я.
— Да, сэръ, ея сіятельство теперь сильно удручена горемъ: вдь, еще года нтъ, какъ она потеряла мужа, а два мсяца спустя скончался ея братъ, лордъ Тиллибоди, затмъ случилась еще и эта печальная исторія съ нашимъ молодымъ владльцемъ, который былъ убитъ на охот, онъ былъ любимцемъ ея сіятельства. Настоящій нашъ владлецъ, мистеръ Норрисъ, никогда не былъ такъ любимъ матерью, какъ покойный!
— Объ этомъ я уже слышалъ отъ него самаго!— сказалъ я.— Какъ все это прискорбно и печально! Неужели возвращеніе Норриса не измнило этихъ обстоятельствъ, неужели его присутствіе не утшило лэди Анны?
— Нтъ, сэръ, все пошло даже какъ будто еще хуже посл его прізда, такъ по крайней мр всмъ намъ кажется. Сначала лэди Анна какъ будто обрадовалась возвращенію мистера Норриса, вс мы были рады, вс его любятъ, кто только знаетъ его. Но въ тотъ же вечеръ у него былъ продолжительный разговоръ съ матерью и, какъ видно, ея сіятельство чмъ-то очень огорчилась, а на слдующее утро нашъ молодой господинъ опять ухалъ путешествовать. ‘Денманъ,— сказалъ онъ дворецкому,— я никогда боле не возвращусь сюда!’ и при этомъ онъ пожалъ ему руку.
Теперь для меня было ясно, что въ ту ночь бдный Картью разсказалъ матери свою таинственную исторію, и посл того ему снова пришлось оставить отчій домъ.
Отъ мистера Денмана я узналъ, что Бейллерсъ ухалъ весьма довольный и восхищенный.
— Хмъ,— сказалъ я.— Положительно не могу понять зачмъ прізжалъ сюда этотъ человкъ. Одно только могу сказать наврное, что онъ прізжалъ не за тмъ, чтобы осматривать помстье!
— Не знаю, для чего-же иначе, какъ не ради помстья?— замтилъ угрюмо дворецкій.
— Во всякомъ случа онъ получилъ то, что ему было надо, иначе бы не ухалъ отсюда такъ скоро. Кстати, не можете-ли вы мн сказать, гд находится въ настоящее время мистеръ Картью, я такъ сожалю, что не засталъ его здсь?
— Онъ находится въ путешествіи, сэръ!— сухо отвтилъ дворецкій, видимо, не совсмъ довряя мн.
— Аа — прекрасно! Я очень радъ, мистеръ Денманъ, что вы дали мн такой уклончивый отвтъ: теперь я увренъ, что вы не сообщили его адреса и тому господину!
— Да ужъ, конечно, нтъ, сэръ!— я пожалъ ему руку, но, признаюсь, не особенно отъ души, такъ какъ и самъ не добился отъ него адреса Картью, а Бейллерсъ, такъ или иначе, узналъ его хитростью или, благодаря счастливой случайности, но только узналъ его наврное, иначе — не ухалъ бы отсюда.
Теперь и мн слдовало искать такого счастливаго случая, слдовало, во что бы то ни стало, узнать адресъ Картью, иначе я былъ совершенно безсиленъ противъ Бейллерса. Пока я ходилъ и осматривалъ замокъ, осматривалъ цвтники и картинную галлерею, у меня въ голов была все та же мысль, какъ-бы добыть мн этотъ адресъ.
Осмотрвъ почти вс достопримчательности помстья, я вернулся въ гостиницу ‘Гербъ Картью’ и надялся здсь извлечь какія-нибудь выгоды изъ разговоровъ словоохотливыхъ хозяевъ и ихъ миленькой семилтней двочки.
Въ виду этого, такъ какъ другихъ постителей, кром меня, въ гостиниц не было, я ршилъ пообдать вмст съ хозяевами и за однимъ столомъ съ ними. Конечно, темою разговора являлся господскій домъ и семья Картью Мы уже кончали обдать и перебрали цлыхъ четыре поколнія Картью, когда я, наконецъ, ршился направить разговоръ на того изъ нихъ, который всхъ боле интересовалъ меня.
При его имени самъ мистеръ Хиггсъ, хозяинъ гостиницы, сталъ дипломатичне, а супруга его совершенно разчувствовалась: ‘Это былъ лучшій изо всхъ Картью, самый способный, самый развитой, ему отъ колыбели была предсказана блестящая будущность, но не усплъ онъ выйти изъ дтскаго возраста, какъ сталъ проявлять странные вкусы и наклонности. Когда онъ былъ студентомъ, то вращался въ самомъ дурномъ обществ и длалъ множество долговъ. Трудно себ представить, на какія громадныя суммы должалъ этотъ молодой человкъ. Нрава онъ былъ веселаго и шутливаго, но когда онъ, наконецъ, вступилъ на дипломатическое поприще, начались самыя серьезныя исторіи и все, что было до того, стало казаться дтскими шутками’. Такъ повствовала мн г-жа Хиггсъ.
— Какъ видно, онъ пошелъ необычайнымъ путемъ!— глубокомысленно замтилъ бывшій дворецкій.
— Когда объ его кутежахъ и долгахъ дошли слухи до покойнаго стараго мистера Картью, то онъ потребовалъ къ себ, сына, тогда произошло нчто ужасное. Ночью старый владлецъ замка приказалъ заложить экипажъ, и молодой господинъ ухалъ изъ дома до разсвта.
— Разв онъ совершилъ что-нибудь очень дурное?— спросилъ я.
— Ахъ, нтъ, мистеръ Додслей!— воскликнула хозяйка, переиначивая по своему мое имя.— Онъ никогда во всю свою жизнь не длалъ ничего дурного. Все это было одно барское чванство, одни господскіе предразсудки!
Слушая вс эти разсказы и разговоры, я не переставалъ интересоваться двчуркой, которую усплъ за это время совершенно задобрить однимъ золотымъ американскимъ долларомъ, который я случайно нашелъ въ своемъ карман. Желая оказать мн съ своей стороны вниманіе, двочка вытащила свою коллекцію марокъ и, что съ перваго взгляда поразило меня, это — выдающееся преобладаніе французскихъ 25 сантимовъ, хотя тутъ были и другія марки, прусскія, и съ мыса Доброй Надежды, и англійскія всхъ видовъ. Изъ этого преобладанія французскихъ марокъ я заключилъ, что, вроятно, кто-нибудь особенно часто пишетъ сюда изъ Франціи. Ужъ не Норрисъ ли Картью? Теперь я сталъ внимательне приглядываться къ этимъ маркамъ, на которыхъ мстами уцллъ почтовый штемпель. На очень многихъ я могъ различить буквы С. Н., но если принять во вниманіе, что чуть не треть городовъ во Франціи носитъ придатокъ ‘Chateau’, то это указаніе не могло быть для меня достаточнымъ.
Замтивъ, съ какимъ вниманіемъ я изучаю марки въ коллекціи ея двочки, и, вроятно, желая угодить мн, г-жа Хиггъ предложила послать свою дочку къ дворецкому съ просьбой прислать сюда съ кмъ-нибудь изъ его подчиненныхъ его великолпную коллекцію марокъ, такъ какъ прізжій господинъ очень интересуется марками.
Заслышавъ объ этомъ, дворецкій явился лично со своей коллекціей и чуть не съ распростертыми объятіями бросился ко мн, обрадованный, что нашелъ во мн сотоварища по страсти къ маркамъ.
Разыгрывать знатока въ присутствія человка свдущаго дло не легкое, и я, конечно, не разъ могъ бы попасться, если бы меня не выручало прекрасное вино мистера Хиггса, которое я съ особымъ усердіемъ подливалъ своему собесднику. Послдній хотя и не захмеллъ, но былъ настолько отвлеченъ, что почти все время говорилъ одинъ, а я только поддакивалъ ему, преслдуя свою цль узнать черезъ посредотво этихъ марокъ адресъ Картью.
Въ коллекціи г. Денмана такъ же замчалось преобладаніе французскихъ марокъ, и на нкоторыхъ изъ нихъ я ясно различалъ буквы I, y, на другихъ а и і. Вдругъ, точно какое-то откровеніе, подсказало мн полное названіе этого маленькаго городка Барбизона ‘Chailly-en-Biere’. Да, это самое подходящее мсто для того, чтобы укрыться отъ людей, самое подходящее для человка, который бродилъ по окрестностямъ Картью, длая этюды, который оставилъ въ своей сумк на ‘Легкомъ Облачк’ ножъ для соскабливанія красокъ съ палитры и карандашъ, выдававшій въ немъ художника. Не странно-ли, въ самомъ дл, что между тмъ, какъ я разыскивалъ его въ Англіи, этотъ человкъ ожидалъ меня именно тамъ, куда я мечталъ направиться самъ, гд мечталъ поселиться ради своихъ личныхъ художественныхъ цлей.
Показывалъ ли дворецкій свой альбомъ марокъ Бейллерсу, или нтъ, и съумлъ ли послдній, подобно мн, уловить по отдльнымъ полустершимся буквамъ почтовыхъ штемпелей названіе города, гд скрывался Норрисъ Картью,— я не знаю, да это и не важно, дло въ томъ, что теперь мы съ нимъ были въ равныхъ условіяхъ, и если ему удалось узнать адресъ Норриса, то и я теперь зналъ его также.
Дальнйшее пребываніе мое въ Сталльбриджъ Ле-Картью становилось теперь лишнимъ, и всякій интересъ къ почтовымъ маркамъ былъ мною теперь совершенно утраченъ. Не долго думая, я приказалъ запрягать лошадь, а самъ погрузился въ изученіе росписанія поздовъ и пароходовъ.

XIX.
Лицомъ къ лицу.

Къ одно сентябрьское утро или, врне, въ два часа пополудни я очутился, наконецъ, въ Барбизон. Это самое мертвое время дня, такъ какъ рабочій людъ въ это время отдыхаетъ, а люди праздные гуляютъ въ рощ или въ лсу, или въ поляхъ, улицы же совершенно пусты и безлюдны. Въ общей зал гостиницы я случайно замтилъ одного стараго знакомаго, который, судя по его щегольскому городскому костюму, очевидно, собирался узжать. Дйствительно, тутъ же, подл него, на полу лежалъ и его ручной багажъ.
— Стеннисъ, это вы?! Старый пріятель, васъ-то я мене всего ожидалъ встртить здсь!
— Да, вашего брата сверстниковъ здсь мало осталось!— сказалъ Стеннисъ.— Вс разлетлись въ разныя стороны, а насъ судьба столкнула здсь какъ бы нарочно для того, чтобы мы могли видть, насколько мы измнились за это время!
— Неужели никого изъ нашихъ здсь не осталось?
— Нтъ, Доддъ, все молодежь, цвтущая, самонадянная, хвастливая молодежь! Стыдно подумать, что и мы когда-то были такими же юнцами!
— Быть можетъ, мы съ вами были лучше!
— Мы въ ту пору были съ вами единственные англо-саксы, и теперь единственное утшительное явленіе среди этой пестрой толпы — тоже нкій англо-саксонецъ!
— Кто онъ такой?— спросилъ я, смутно предчувствуя, о комъ идетъ рчь.
— Это прекрасное, крайне привлекательное существо, хотя немного меланхолическаго характера, почти постоянно печальный и скучный, но всегда милый и привтливый. Это завзятый британецъ, безыскуственный британецъ, а, впрочемъ, страстный поклонникъ великой американской республики, постоянно читаетъ американскія газеты, которыя ему присылаютъ сюда цлыми кипами. Онъ читаетъ ихъ, какъ Евангеліе. Человкъ богатый, онъ обставилъ прежнюю мастерскую Массона тамъ, на углу, со сказочной роскошью, окружилъ себя дорогими винами и цнными произведеніями искусства и живетъ, какъ улитка въ своей раковин. Но молодежи и нашего брата художниковъ онъ не чуждается, и когда эти юноши соберутся варить пуншъ въ Caverne des Brigands (въ Пещер Разбойниковъ), какъ мы это нкогда длали въ прежніе годы,— они, какъ обезьяны, во всемъ подражаютъ намъ, это новое поколніе мазилъ,— то этотъ Мэдденъ слдуетъ за ними съ цлыми корзинами шампанскаго. Я уже говорилъ ему, что онъ не правъ, что дешевый пуншъ лучше, но онъ полагаетъ, что молодежь любитъ шампанское, и я, пожалуй, не буду спорить противъ этого. Онъ, право, очень добродушный человкъ и, какъ мн кажется, какой-то безпомощный. Кром того, я забылъ вамъ сказать, что онъ пишетъ и пишетъ недурно, у него есть фантазія, есть художественное чутье, хотя онъ нигд не учился, и ему теперь уже боле 30 лтъ. Да вотъ вамъ образецъ его искусства,— добавилъ Стеннисъ, указавъ на стн небольшое панно.
Я подошелъ поближе и съ перваго же взгляда узналъ островъ Мидвей: вотъ и лагуна вотъ и остовъ брига, вотъ безпрерывное замкнутое кольцо валуновъ, пнящихся надъ подводными рифами, все, все до мельчайшихъ подробностей!
— Да, эта картинка иметъ свои достоинства!— согласился я.— А какъ вы назвали этого господина? Мэдденъ, да?
— Да, Мэдденъ!
— Много онъ путешествовалъ?
— Не могу вамъ сказать, это человкъ мене всего расположенный къ автобіографическимъ разсказамъ. Онъ обыкновенно сидитъ, покуриваетъ дорогую сигару, покачивается въ качалк и молчитъ, слушая другихъ съ одобрительной улыбкой, и только изрдка вставляетъ въ разговоръ какую-нибудь шутку или замчаніе. Врядъ ли,— добавилъ Стеннисъ,— онъ вамъ понравится, вы, Доддъ, найдете его скучнымъ, снотворнымъ!
— У него длинные блокурые бакенбарды на манеръ слоновыхъ клыковъ?— спросилъ я, припомнивъ фотографію, найденную на бриг.
— Нтъ! Съ чего вы взяли?
— Много онъ пишетъ писемъ?
— Кто его знаетъ?! Но что съ вами, Доддъ? Почему вы такъ о немъ разспрашиваете?
— Мн кажется, что я знаю этого человка, что это именно онъ, тотъ, котораго я ищу!
— А-а, вотъ оно что…— протянулъ Стеннисъ.
Въ этотъ моментъ къ крыльцу подъхала коляска, и мой пріятель ухалъ.
Вплоть до обда я пробродилъ по окрестностямъ, а когда вернулся въ гостиницу и вошелъ въ общую столовую, тамъ уже было много народу, лампы были зажжены, и голоса доносились даже на улицу.
Я слъ къ столу и случайно оказался какъ разъ противъ Мэддена. Это былъ высокій, прекрасно сложенный господинъ, съ темными съ просдью волосами, чрезвычайно добрыми темнокарими глазами и съ изящными выхоленными руками. Одтый въ дорогое англійское платье, онъ рзко выдлялся среди этой шумной толпы юныхъ художниковъ или врне учениковъ-художниковъ и ихъ пестро и глупо разряженныхъ дамъ, усыпанныхъ пудрой, нарумяненыхъ и насурмленыхъ. Но онъ, казалось, пользовался большой популярностью среди нихъ, шутилъ смялся съ ними и вообще держалъ себя, какъ равный среди равныхъ, не забывая, однако, что онъ былъ старше этой молодежи и годами, и потому держалъ себя хотя совершенно непринужденно, но гораздо степенне остальныхъ.
Для меня было ясно, что онъ не веселился вмст съ ними, но сочувствовалъ ихъ веселью и какъ бы забывая о себ среди нихъ и стараясь жить ихъ интересами.
Все время я только и думалъ о томъ, какъ бы мн вступить съ нимъ въ разговоръ. Случай помогъ мн. Мэдденъ или Картью, замтивъ, что отвдавъ поданнаго мн вина, я скорчилъ весьма кислую гримасу и отставилъ свой стаканъ, любезно предложилъ мн изъ своей бутылки.
— Это страшная мерзость то, что они мн дали!— сказалъ я по-англійски.
— Да, здсь совершенно нтъ хорошаго вина!
— Если не ошибаюсь, ваше имя Мэдденъ?— спросилъ я,— Мой старый пріятель Стеннисъ говорилъ мн о васъ, когда я пріхалъ сюда.
— Да? Къ сожалнію, онъ ухалъ. Это весьма прискорбно для меня: я являюсь какимъ-то старымъ ддомъ среди всей этой молодежи!
— Моя фамилія, Доддъ,— продолжалъ я.— Доддъ изъ Санъ-Франциско, компаніонъ бывшей фирмы Пинкертонъ и Доддъ!
— Да… мн говорили!— сказалъ мой собесднилъ и смолкъ.
— Это не дурная вещица тамъ на стн! Мн говорили, что это ваша работа,— есть, конечно, нкоторые недостатки, но схвачена врно, лагуна превосходно удалась!
— Вамъ не трудно судить объ этомъ!— сказалъ Картою и снова смолкъ,— Вы, кажется, знаете человка, по имени Бейллерса, не такъ ли?— спросилъ онъ, помолчавъ немного.
— Да, какъ же, знаю, вы, вроятно, имли извстія отъ доктора Уркарта, съ ‘Бури’?
— Да, только сегодня я имлъ отъ него письмо.
— О Бейлдерс мы успемъ еще переговорить съ вами!— сказалъ я.— Это довольно длинная и довольно странная исторія, да и вообще мн думается, что оба мы имемъ много чего сообщить другъ другу, и потому я полагаю, что лучше это сдлать, когда мы будемъ одни!
— Хотя никто изъ нихъ не говоритъ по-англійски,— замтилъ Картью,— все же вы правы, намъ удобне будетъ поговорить у меня въ моей маленькой хижин, по ту сторону улицы. А пока, ваше здоровье, Доддъ!
И мы чокнулись съ нимъ черезъ столъ.
— Я позволю себ еще одинъ вопросъ,— сказала я.— Вы не узнали мой голосъ?
— Вашъ голосъ? Да я никогда его не слыхалъ раньше, вдь, мы съ вами никогда не встрчались!
— Да мы не встрчались, но я говорилъ съ вами.
— Аа… такъ это вы были тогда, у телефона!— воскликнулъ Картью и поблднлъ, какъ полотно.— О, сколько безсонныхъ ночей мн причинилъ этотъ голосъ, сколько мученій… хотя у меня на душ были и боле серьезныя тревоги или по крайней мр должны были-бы быть!— и онъ стадъ медленно допивать свой стаканъ.
— Очевидно, намъ обоимъ на роду было написано мучить другъ друга: я самъ временами думалъ объ этомъ дл до тхъ поръ, пока у меня голова не начинала трещать, пока я положительно не находилъ себ покоя!
Тмъ временемъ обдъ кончился, и мой новый знакомый увелъ меня въ свою квартиру, бывшую студію Массона. Студія эта была совершенно неузнаваема: обставленная съ чисто англійскимъ комфортомъ и изяществомъ, она являлась здсь, въ Барбизон, прямо сказочнымъ уголкомъ.
— Ну,— началъ Картью, когда оба мы удобно расположились въ мягкихъ креслахъ и закурили сигары,— теперь намъ здсь никто не помшаетъ, и если вы ничего не имете противъ, разскажите мн всю эту вашу исторію по порядку отъ начала до конца!
Я такъ и сдлалъ: начавъ съ того момента, когда Джимъ заставилъ меня прочитать объявленіе о продаж съ аукціоннаго торга брига ‘Легкое Облачко’ и кончая исторіей съ альбомомъ марокъ, я передалъ ему все, какъ было.
Картью поминутно прерывалъ меня, жадно интересуясь самыми мельчайшими подробностями моего разсказа. Было уже за полночь, когда я кончилъ.
— Ну, а теперь очередь за мной!— сказалъ онъ, подавляя вздохъ.— Какъ это мн ни тяжело, вдь, съ моей стороны это мерзкая исторія, и вы, вроятно, будете удивляться, какъ я могу спать ночи посл всего этого. Я уже разъ въ своей жизни разсказывалъ все это и ршилъ въ душ, что никогда боле не разскажу никому, но вы имете на то извстное право: вы слишкомъ дорого поплатились и, вроятно, хотите знать, какъ все это было.
Я молча сдлалъ утвердительный знакъ головой,— и онъ началъ свой разсказъ.

Исторія Норриса Картью.

Отецъ Норриса, Сингельтонъ Картью, былъ человкъ чванливый и недалекій, на свое общественное положеніе онъ смотрлъ какъ-то особенно торжественно. Большія, высокія комнаты, безмолвные, почтительные слуги, стройный, издавна заведенный порядокъ во всхъ мелочахъ,— все это представлялось ему чмъ-то въ род богослуженія, чмъ-то въ род смертнаго божества, передъ которымъ все должно было склоняться и благоговть. Какъ человкъ ограниченный, онъ отличался крайней нетерпимостью и не прощалъ ограниченности въ другихъ, а какъ человкъ тщеславный, вчно дрожалъ, чтобы его не уличили въ этомъ недостатк, вчно дрожалъ за свой престижъ, за свою репутацію. Младшій сынъ его Норрисъ одновременно и раздражалъ его, и оскорблялъ вс его чувства. Онъ считалъ сына дуракомъ и подозрвалъ, что тотъ платитъ ему тмъ-же, поэтому отношенія ихъ съ самаго начала были весьма несложны: они видались рдко и часто ссорились. Для матери-же своей, пылкой, рзкой женщины, съ практическимъ умомъ, разочарованной и въ своемъ муж, и старшемъ сын, Норрисъ былъ только новымъ разочарованіемъ.
Между тмъ мальчикъ не имлъ никакихъ серьезныхъ недостатковъ: это былъ безучастный ко всему, не предпріимчивый, не амбиціозный ребенокъ, родившійся разочарованнымъ, ничто ршительно не привлекало и не интересовало его. Когда онъ сталъ подрастать, у него явилась склонность къ живописи, онъ полюбилъ картины, проводилъ цлые дни въ картинной галлере замка и, наконецъ, заявилъ, что желаетъ быть художникомъ. Это возмутило отца: ‘Такое занятіе не прилично для человка въ его положеніи’,— сказалъ Сингельтонъ Картью, и сынъ не сталъ возражать. Когда пришло время, Норриса отправили въ Оксфордскій университетъ, тутъ онъ какъ будто ожилъ: ловкій и гибкій, онъ являлся во многихъ отношеніяхъ выдающимся спортсменомъ и вскор пріобрлъ популярность среди товарищей, но съ начальствомъ поладить не съумлъ и въ половин второго года былъ исключенъ.
Это было неслыханное событіе въ семь Картью, и отецъ придалъ этому особо-важное значеніе. У Норриса оказались кром того долги, самые пустяшные мальчишескіе долги, но и ихъ отецъ вздулъ до невроятныхъ размровъ.
Вернувшись домой и наслушавшись вдоволь всякихъ нравоученій, Норрисъ опять сталъ говорить, что единственное, къ чему онъ иметъ склонность, такъ это къ живописи, но ему зажали ротъ и приказали никогда боле не заикаться объ этомъ.
Вскор онъ отправился за границу изучать иностранные языки, изученіе ихь обошлось ему или, врне, его отцу страшно дорого. Теперь молодой человкъ кутилъ во всю, и долги его были настолько значительны, что приводили уже въ непритворный ужасъ его отца — что дальше, то хуже, онъ буквально начиналъ сорить деньгами, и когда долги его возрастали до громадной суммы, посылалъ векселя и обязательства отцу для уплаты.
Тогда, чтобы положить предлъ этому мотовству, его выдлили, устроили ему дипломатическую карьеру, предупредивъ, что впредь онъ можетъ разсчитывать только на себя.
Къ двадцати пяти годамъ онъ растратилъ все свое состояніе, опять надлалъ громадныхъ долговъ и, какъ большинство такого сорта людей, сталъ игрокомъ. Одинъ австрійской службы полковникъ, впослдствіи повсившійся въ Монте-Карло, преподалъ ему первый урокъ, длившійся ровно 22 часа, посл чего молодой англичанинъ остался разбитымъ и обезкураженнымъ въ самомъ безпомощномъ и жалкомъ положеніи.
Сингельтонъ Картью спасъ честь своей фамиліи, уплативъ баснословную сумму долговъ сына, и далъ ему снова возможность подняться на ноги, но уже при совершенно иныхъ условіяхъ.
Содержаніе въ триста фунтовъ стерлинговъ въ годъ было назначено ему съ тмъ, что онъ будетъ каждую четверть года получать черезъ повреннаго его отца въ Сидне (Новый Южный Вэльсъ) 75 фунтовъ стерлинговъ, при чемъ ему строжайше воспрещалось писать или вообще какимъ-бы ни то было способомъ напоминать о своемъ существованіи. Кром того, было оговорено, что въ случа, если онъ въ опредленный срокъ какой-нибудь четверти года не явится лично получить деньги у повреннаго въ Сидней, то его отсутствіе будетъ сочтено за признакъ его смерти, и общанная рента совершенно прекращена.
Однимъ изъ удивительнйшихъ свойствъ характера Норриса, было то, что онъ всегда принималъ вс семейныя распри, сцены и упреки со спокойствіемъ человка, котораго все это нисколько не касается, и на этотъ разъ онъ также равнодушно выслушалъ длинный рядъ упрековъ и проклятій, сунулъ деньги въ карманъ, слъ на первый пароходъ, отправлявшійся въ Сидней, и благополучно прибылъ туда. Нкоторые люди въ возраст 25 лтъ еще совершенные мальчики, таковымъ былъ и Норрисъ Картью.
Дв недли посл прибытія его въ Сидней все его четвертное содержаніе было израсходовано, и онъ съ легкимъ сердцемъ сталъ обходить вс конторы и учрежденія, прося мста и работы, но отовсюду его выгоняли ни съ чмъ и, наконецъ, выгнали и съ квартиры. Не имя ни гроша, онъ въ одинъ прекрасный вечеръ очутился, въ щегольскомъ свтломъ костюм, на улиц вмст со всякими оборванцами.
Въ такой нужд онъ ршился пойти къ повренному отца и принужденъ былъ выслушать отъ него такія слова:
— Имйте въ виду, мистеръ Картью, что мое время дорого, и не входите въ подробности вашего положенія, это совершенно излишнее. Такихъ людей, какъ вы, я видалъ много, и вотъ моя система по отношенію къ нимъ: я дарю вамъ вотъ этотъ соверенъ, вотъ извольте получить его, затмъ, каждый разъ, когда вы вздумаете зайти сюда, въ контору, мой клеркъ будетъ выдавать вамъ одинъ шиллингъ, а по субботамъ, въ виду того, что въ воскресенье моя контора закрыта будетъ выдавать два шиллинга. При этомъ я ставлю слдующія условія: во-1-хъ, вы никогда не осмлитесь обращаться за этимъ лично ко мн, а только къ моему клерку,— во-2-хъ никогда не явитесь сюда въ пьяномъ вид и, наконецъ, получивъ деньги и выдавъ въ нихъ росписку, немедленно будете покидать контору. А теперь прощайте, мистеръ Картью!
Норрисъ вышелъ отъ повреннаго, но его улыбающееся лицо преслдовало его въ ту пору, какъ кошмаръ. Тмъ не мене въ теченіе цлыхъ двухъ двухъ или трехъ недль онъ ежедневно въ десять часовъ утра, когда открывалась контора, стоялъ и дожидался у дверей, когда ихъ отворятъ, затмъ входилъ, получалъ свое подаяніе и уходилъ, не произнеся ни слова. Цлые дни бродилъ онъ, какъ одичалый, по тому парку, гд проводилъ ночь вмст съ другими ему подобными, ночуя на трап или на скамейк, если находилась свободная. Не рдко сонъ его нарушали крики о помощи, ругательства, проклятія и мольбы: то товарищи его грабили беззащитныхъ запоздалыхъ прохожихъ. Это было дло обычное, и разбуженный крикомъ, онъ только поворачивался на другую сторону и снова засыпалъ.
Но вотъ настало дождливое время года, безпрерывные проливни затопили паркъ, не только на трав, но и на скамейкахъ стояли лужи, приходилось экономить на пищ, чтобы имть чмъ заплатить за койку въ грязномъ, отвратительномъ ночлежномъ дом. Здсь Норрисъ встртилъ одного приказчика случайно очутившагося безъ мста, порядочнаго и скромнаго на видъ человка, по фамиліи Гемстэдъ, они разговорились, и каждый разсказалъ о своемъ положеніи.
— Отчего-же вы не поищите работы?— сказалъ Гемстэдъ.— Я самъ теперь безъ мста, но надюсь найти, буду искать повсюду!
— Я никогда не имлъ мста!— отвчалъ Норрисъ.— Я умю только тратить деньги, а не зарабатывать ихъ.— Правда, я знаю толкъ въ лошадяхъ и смыслю кое что въ морскомъ дл. Какое-же можно мсто найти себ?
— Отчего вы не попробуете на желзной дорог?— продолжалъ бывшій приказчикъ.— Если вы не брезгуете ручнымъ трудомъ, то можно сказать съ увренностью, что вы тамъ найдете работу.
— Клянусь честью! Вы указали мн путь!— воскликнулъ Картью и ршилъ на другой же день попытать счастье.
Вслдствіе продолжительныхъ проливней полотно дороги размывало, и съ каждымъ днемъ на желзныхъ дорогахъ требовалось все большее и большее число рабочихъ рукъ. Ежедневно главный управляющій помщалъ объявленія объ этомъ, но профессіональные бродяги и ‘unemployed’ (‘не имющіе занятій’) предпочитали кормиться грабежомъ, ночнымъ разбоемъ или подаяніемъ, чмъ идти въ рабочіе. Но Норрисъ Картью ршилъ испытать себя въ ручномъ труд и, дйствительно, былъ охотно принятъ въ качеств чернорабочаго на одномъ изъ участковъ близь Сусъ-Клифтона въ сырой выемк, гд проводились траншеи для стока воды.
Въ теченіе многихъ недль дожди не прерывались, вся передняя часть горы, размытая до основанія, сползла въ море, увлекая съ собой цлые слои глины, камня, цлые участки лса съ вывороченными наружу корнями деревьевъ. Землекопы работали дни и ночи, круглыя сутки ихъ поили горячимъ кофе, круглыя сутки жгли костры въ ихъ лагер, раскинувшемся на громадное пространство вдоль полотна дороги. Каждый часъ телеграфъ приносилъ страшныя всти объ обвалахъ и крушеніяхъ, каждый разъ поздъ осторожно подползалъ къ опасному мсту и останавливался, точно живое существо, испытывающее страхъ. Тогда завдующій участкомъ поспшно длалъ осмотръ пути, давалъ сигналъ,— и поздъ ползъ, точно ощупью, среди напряженнаго безмолвія всхъ рабочихъ и исчезалъ въ туманной дали среди потоковъ дождя.
Такъ шли недля за недлей, руки Норриса покрылись мозолями, царапинами, онъ потерялъ счетъ безсоннымъ ночамъ, возненавидлъ до отвращенія горячій кофе, которымъ поили рабочихъ, но, несмотря на все это, никогда въ жизни не чувствовалъ такой ясности духа, такого душевнаго спокойствія и такой физической бодрости.
Норрисъ Картью, этотъ кутила, мотъ и бездльникъ, этотъ ко всему апатичный и безучастный человкъ, былъ теперь усердный, добросовстный работникъ, съ замираніемъ сердца пропускавшій мимо себя каждый поздъ. Это не ускользнуло отъ вниманія главнаго инженера, который постоянно былъ на своемъ посту, ни на минуту не отлучался отъ рабочихъ, а самъ слдилъ за всмъ. Онъ хвалилъ Норриса, ставилъ его въ примръ и всячески старался отличить его.
Самая спшная работа еще не миновала, когда насталъ срокъ второй четверти года, и Картью долженъ былъ явиться къ повренному отца въ Сидней за полученіемъ своего четвертного содержанія. Но отлучиться отъ мста работъ не было возможности, такъ какъ всякій рабочій былъ на счету, и онъ рисковалъ совершенно потерять свое мсто, тмъ боле, что къ этому времени онъ уже былъ на положеніи довреннаго надсмотрщика, правой руки инженера, начальника дистанціи. На его отвтственности лежало теперь пропускать или останавливать позда,— и это довріе къ нему не только льстпло его самолюбію, но онъ гордился имъ и дорожилъ имъ, какъ высшей наградой. Не желая терять того, что онъ пріобрлъ съ такимъ трудомъ и такой дорогой цной, и не нуждаясь въ настоящее время въ деньгахъ, онъ ршилъ написать повренному отца, съ просьбой сохранить его четвертное содержаніе до будущей четверти года, такъ какъ, находясь въ настоящее время на хорошемъ мст, онъ, отправившись въ Сидней за полученіемъ своего содержаніи, рисковалъ потерять свой заработокъ, которымъ очень дорожилъ.
Вскор получился отвтъ не только удовлетворительный, но даже сердечный. Повренный писалъ такъ: ‘Хотя просьба ваша, какъ вамъ извстно, не согласна съ полученнымъ мною указаніемъ моего доврителя, обусловливающаго полученіе вашего содержанія непремнно личнымъ вашимъ присутствіемъ, но я охотно принимаю на себя отвтственность за это нарушеніе условія и на свой страхъ ршаюсь удовлетворить вашу просьбу. До сихъ поръ мой опытъ не позволялъ мн разсчитывать на возрожденіе людей въ такомъ положеніи, въ какомъ были вы въ послднее время вашего пребыванія въ Сидне, а потому я особенно радуюсь за васъ и желаю вамъ дальнйшаго успха’.
Прошли дожди, и сверхштатные рабочіе были распущены, но только не Норрисъ, которымъ инженеръ дорожилъ, какъ находкой: ему былъ назначенъ двойной окладъ, и на него были возложены обязанности старосты артели. Однако, спокойная жизнь, однообразная обязанность и сравнительно легкая работа вскор стали томить Картью, онъ сталъ жалть о безсонныхъ ночахъ, о тяжелой работ и тревогахъ своихъ первыхъ мсяцевъ трудовой жизни, и когда стало подходить время вторичной получки пенсіи, назначенной ему отцомъ, онъ оставилъ свою службу на желзной дорог и отправился въ Сидней.
Въ грубомъ рабочемъ плать, съ котомкой за плечами и порядочной суммой заработанныхъ трудовыхъ денегъ въ карман, шелъ онъ теперь по люднымъ улицамъ Сиднея. Его неудержимо потянуло въ тотъ паркъ, гд онъ бродилъ и днемъ, и ночью, среди бездомныхъ бродягъ, какимъ былъ тогда и онъ.
Первый попавшійся ему тутъ знакомый человкъ былъ Гамстэдъ, онъ все еще былъ безъ дла, но попрежнему сохранялъ скромный благообразный видъ порядочнаго, хотя и бднаго человка. Норрисъ отъ души благодарилъ его за его добрый совтъ и, побесдовавъ съ нимъ нкоторое время, далъ ему одинъ золотой.
Чувствуя голодъ, онъ намревался зайти въ гостиницу ‘Парижъ’ и спросить себ завтракъ. Почти у дверей ресторана онъ столкнулся съ франтовато одтымъ красивымъ молодымъ человкомъ, который дружелюбно окликнулъ его.
— Это вы, Картью!
Норрисъ обернулся и узналъ въ молодомъ человк одного изъ своихъ случайныхъ знакомыхъ, съ которымъ онъ водилъ компанію въ первое время своего пребыванія въ Сидне, когда еще жилъ на широкую ногу. Этотъ молодой человкъ, по фамиліи мистеръ Хэдденъ, былъ богатый наслдникъ, но покойный родитель его, зная, вроятно, безразсудную натуру сына, обусловилъ пользованіе капиталами самыми суровыми условіями, строго исполнявшимися добросовстными опекунами молодого человка. Годового дохода своего Тому хватало мсяца на три роскошной и широкой жизни, а затмъ остальное время года ему приходилось довольствоваться очень малымъ, и эти остальные 9 мсяцевъ года онъ проводилъ гд-нибудь въ уединеніи на одномъ изъ мелкихъ, мало населенныхъ острововъ.
— Я сейчасъ собирался позавтракать!— проговорилъ Норрисъ
— И прекрасно будемъ завтракать вмст!— радостно воскликнулъ Томъ Хэдденъ.— Очень радъ встрч, выпьемъ стаканчикъ вина и поболтаемъ на свобод.
Сказано, сдлано. Оба заняли отдльный кабинетъ и расположились, какъ дома. Грубое рабочее платье Норриса и котомка за спиной, повидимому, ни мало не смущали его пріятеля, и это обстоятельство пріятно поразило его.
За стаканомъ вина каждый изъ нихъ разсказалъ другъ другу о своемъ жить, быть, и Томъ Хэдденъ сообщилъ о своемъ пребываніи на одномъ изъ коралловыхъ острововъ, гд пытался вести торговлю и заручился расположеніемъ туземцевъ. ‘Это дло очень прибыльное,— уврялъ онъ,— и если бы я былъ не одинъ, чтобы нести расходы, это дло пошло бы превосходно!’ При этомъ онъ тутъ же на оборот карты блюдъ набросалъ карандашомъ подробное вычисленіе расходовъ и барышей,— такъ легко, такъ живо, какъ опытный приказчикъ подсчитываетъ пустяшный счетъ въ мелочной лавк. Все, казалось, было такъ просто, такъ заманчиво, такъ наглядно, что не вызывало ни малйшаго сомннія въ прибыльности торговаго предпріятія среди туземцевъ Южныхъ острововъ. Черезъ нсколько дней Картью долженъ былъ получить 150 фунтовъ стерлинговъ. Хэдденъ могъ даже въ данный моментъ располагать 500 франковъ, почему бы имъ въ самомъ дл не завербовать еще двухъ-трехъ человкъ, не зафрахтовать какое-нибудь маленькое судно и не пуститься торговать на этихъ мелкихъ Южно-Океанскихъ островахъ, разъ это дло было такъ очевидно прибыльно. Картью былъ опытный членъ Англійскаго Яхтъ-клуба и отлично могъ управляться съ любой яхтой. Хэдденъ пріобрлъ, какъ онъ уврялъ, извстный опытъ въ длахъ торговли. Почему бы имъ, имя свое судно, не заработать хорошихъ денегъ, когда другіе наживаютъ на этомъ цлыя состоянія.
— Ну, теперь вы зайдете купить себ платье, и тогда мы отправимся съ вами къ ‘Доврчивой Поселянк’.
— Я намренъ остаться въ томъ плать, въ какомъ вы меня видите, такъ какъ если мы съ вами затемъ то дло,— каждый грошъ будетъ намъ не лишнимъ!
— Молодчина!— воскликнулъ Хэдденъ.—Вотъ это я люблю! Только помните, Картью, все должно быть куплено, и вс бумаги должны быть сдланы на ваше имя. Я, какъ вы знаете, имю большіе капиталы, а вы, въ случа, если мы прогоримъ, ршительно ничмъ не рискуете.
Такъ и поршили. Уплативъ счетъ, молодые люди взяли перваго случившагося возницу и отправились въ увеселительный садъ и ресторанъ ‘Доврчивая Поселянка’, представлявшій изъ себя небольшое состояньице, скопленное владльцемъ этого заведенія, капитаномъ Востокомъ за время его многочисленныхъ и не всегда безупречныхъ плаваній между Южно-Океанскими островами. Онъ перебывалъ везд, отъ Тонга до Адмиралтейскихъ острововъ, зналъ каждое племя туземцевъ и умлъ лгать на любомъ изъ ихъ нарчій. Онъ торговалъ ршительно всмъ и всегда не въ убытокъ себ, судился не разъ, но всякій разъ ухитрялся выходить сухъ изъ воды.
Вотъ почему Хэдденъ, затвая дло, ршилъ прежде всего повидать этого опытнаго въ такого рода длахъ господина и посовтоваться съ нимъ. Расплачиваясь съ извозчикомъ, Хэдденъ былъ невольно пораженъ тмъ, что лицо этого человка было ему знакомо.
— Гд я видалъ васъ?— спросилъ молодой человкъ.— Вы вроятно уже раньше возили меня?
— Да, сэръ, въ прошломъ году я частенько возилъ васъ съ пріятелями въ загородные сады и на скачки!
— Аа… вотъ какъ, такъ слзайте-ка съ козелъ, я прикажу подать вамъ бутылочку пива!— сказалъ Хэдденъ и вошелъ въ садъ ресторана.
— Прикажите подать бутылку пива вонъ на тотъ столъ нашему возниц, а намъ сюда, чего хотите, отъ воскреснаго меда до шампанскаго!— сказалъ молодой англичанинъ, обращаясь къ хозяину сада самимъ дружескимъ тономъ, какъ обычный его поститель.— Присаживайтесь съ нами къ столу,— добавилъ онъ, потрепавъ его по плечу.— Позвольте познакомить, мой пріятель Картью!
Вино и пиво было подано, и капитанъ Билли Востокъ слъ за столъ со своими гостями.
— Я къ вамъ сегодня по длу, Билли,— сказалъ Хэдденъ.— Хочу просить у васъ добраго совта. Задумалъ я пуститься на свой страхъ въ торговлю на нашихъ островахъ, дло это вамъ хорошо знакомое, и вы можете быть мн очень полезны своими указаніями и совтами.
Дйствительно, капитанъ оказался неоцненнымъ сокровищемъ всякаго рода полезныхъ свдній.
Стали обсуждать выборъ товара. Опытный капитанъ предлагалъ джинъ, оружіе, преимущественно ружья, но Хэддень возмущался. ‘Мы — джентельмены, намъ неприлично заниматься контрабандой и мошенничествомъ. Кром того, это ужъ отжило теперь свой вкъ!— говорилъ онъ.— Въ сущности, дло обстоитъ такъ: мы имемъ желаніе начать это предпріятіе и имемъ деньги, а вы имете опытъ и знакомство въ торговомъ мір. Прежде всего намъ необходимо пріобрсти небольшое судно, добыть опытнаго и надежнаго капитана и рекомендацію къ какой-нибудь торговой фирм, которая бы согласилась снабдить насъ товаромъ въ кредитъ’.
— Мой вамъ совтъ, отправляясь на съденіе къ людодамъ, запастись не товаромъ, а дешевымъ гробомъ. Быть можетъ, найдется фирма, которая отпуститъ вамъ его въ кредитъ!— угрюмо пошутилъ капитанъ, вроятно въ отместку на нкоторыя рзкія замчанія, которыя себ позволилъ Хэдденъ.
Обиженный этою шуткой, молодой человкъ уже поднялся со своего мста, считая бесду прерванной, когда въ разговоръ совершенно неожиданно вмшался нашъ возница, сидвшій у другого столика, но, очевидно, прислушивавшійся все время къ нашему разговору.
— Извините, господа.— сказалъ онъ.— Если вы пріобртете подходящее для меня судно, я доставлю вамъ товаръ въ кредитъ!
— Что вы хотите этимъ сказать?— спросилъ удивленный Томи.
— Скажите же имъ, Билли, кто я такой!— сказалъ извозчикъ.
— Это — капитанъ Виксъ съ ‘Любимца Славы’!
— Да, это я. Я былъ подъ судомъ, былъ осужденъ и не могъ оправдаться. Откуда возьмешь свидтелей въ нашемъ дл? Ну, что же длать, я покорился. Купилъ колясочку и вотъ три года кормлюсь этимъ ремесломъ, и до сихъ поръ ни одинъ чортъ про это не пронюхалъ!
— А скажите, пожалуйста, въ чемъ вы обвинялись?— освдомился Картью.
— Въ убійств. Я и не отрицаю этого, я, дйствительно, нанесъ ударъ, но вотъ Билли знаетъ, что это былъ явный бунтъ! Такъ вотъ я вамъ хотлъ сказать, что затя мистера Хэддена мн по душ, и что, насколько я вижу, мы съ нимъ могли бы сварить кашу. Кром того, оба вы джентельмены, и это мн очень но душ. Мн уже надола эта извозчичья жизнь, и я снова хочу приняться за свое прежнее ремесло. Поэтому — предлагаю вамъ слдующее: у меня есть немного денегъ, но сотню фунтовъ я я могу вложить въ это дло, кром того, моя старая фирма дастъ мн товаръ въ кредитъ и даже будетъ весьма рада, такъ какъ она никогда не терпла отъ меня убытка и знаетъ мн цну въ качеств суперкарго (судового приказчика). Наконецъ, вамъ нуженъ опытный капитанъ для вашего судна. Я — къ вашимъ услугамъ. Я боле десяти лтъ командовалъ шхунами, спросите у Билли!
— Лучшаго капитана трудно найти!— подтвердилъ тотъ.
— Все это прекрасно, и пока вы сидите на козлахъ извозчичьей коляски, никто о васъ не справляется, а попробуйте только взойти на палубу судна, и васъ мигомъ сцапаютъ!
— Я долженъ буду держаться въ тни вплоть до послдняго момента и перемнить свое имя!
— На какое?— какъ-то смущенно освдомился Хэдденъ.
— Я, право, еще не знаю, но, конечно на то, какое будетъ значиться въ моемъ новомъ свидтельств. Я слыхалъ, что такое свидтельство, или видъ можно купить или взять на время, у меня есть пріятель, старый фермеръ Киркупъ, я полагаю, что онъ одолжитъ мн свой видъ. На что онъ ему тамъ въ глуши, въ деревн?
— Если не ошибаюсь, я понялъ изъ вашихъ словъ, что вы какъ будто уже имете въ виду подходящее судно!— сказали Картью.
Капитанъ Виксъ подтвердилъ это предположеніе и даже вошелъ въ подробности, какого это рада судно, кто его настоящіе владльцы, за какую сравнительно ничтожную сумму можно, пользуясь случаемъ, пріобрсти его, какія его достоинства и т. д.
Это была ‘Мечта’. Вс условія были самыя подходящія, ршено было переименовать его, какъ только оно будетъ пріобртено, въ ‘Currency Lass’, т. е. ‘Доврчивую Поселянку’ и, прежде чмъ вечеръ пришелъ къ концу, ‘торговая компанія ‘Currency Lass’ была основана и вспрыснута обильнымъ возліяніемъ шампанскаго.
Спустя три дня, Картью явился къ повренному отца, получилъ слдуемыя ему деньги и, сообщивъ о своихъ намреніяхъ, просилъ его вторично разршить ему получить разомъ за дв четверти, но на этотъ разъ г. повренный не согласился.
— Почему-же?— спросилъ Картью.
— Это, какъ вамъ извстно, противъ, предписаніямъ, полученнымъ мною отъ моего кліента и доврителя. Въ первый разъ я былъ увренъ, что вы, дйствительно, находитесь безотлучно въ колоніи, теперь же я не могу имть этой увренности, а потому мн только остается предупредить васъ, что въ случа, если вы не явитесь въ означенный срокъ, вы навсегда утратите назначенную вамъ пенсію. Я имю основаніе думать, что эти кратковременные сроки получекъ умышленно назначены вашей семьей, чтобы обезпечить себ ваше постоянное пребываніе въ колоніи!
— Да я отнюдь не намренъ вернуться въ Англію, я вамъ говорю, что намренъ отправиться на острова!
— Да, но я не могу этого знать, какія доказательства можете вы мн представить?
— Я привыкъ, чтобы врили моему слову!— сказалъ Картью, возвышая голосъ.
— Я не кому не позволяю возвышать голосъ!— замтилъ повренный.— По отношенію къ вамъ я поступаю такъ, какъ мн велитъ долгъ моей профессіи. Напишите домой, просите, чтобы распоряженія, полученныя мною отъ вашего отца, были измнены, и я съ своей стороны буду соображаться съ этими измнами, а пока прощайте!
Норрисъ ушелъ и посл того до самаго отъзда своего изъ Сиднея уже не видался боле съ повреннымъ отца. Но когда они были въ мор, Хэдденъ, читавшій воскресную газету на верхней палуб, подозвалъ его и показалъ ему объявленіе, гласившее такъ:
‘Мистеръ Норрисъ Картью настоятельно приглашается явиться безъ промедленія въ контору повреннаго ***, гд его ожидаютъ сообщенія первйшей важности’.
— Пусть подождетъ шесть мсяцевъ!— небрежно отозвался Картью, хотя любопытство его все же было задто за живое.

XXI.
Бюджетъ шхуны ‘Доврчивая Поселянка’.

20-го ноября, немного раньше полудня, шхуна ‘Доврчивая Поселянка’ вышла изъ гавани Сиднея въ открытое море. Владлецъ судна, Норрисъ Картью, находился на судн въ качеств помощника капитана, а командиромъ шхуны былъ капитанъ Вильямъ Киркупъ, кокомъ (поваромъ) — молодой гаванецъ Жозефъ Амалу, кром того, на шхун находились еще двое людей, Томасъ Хэдденъ и Ричардъ Гемстэдъ, послдній былъ избранъ главнымъ образомъ за свой кроткій нравъ и опытность бывшаго приказчика въ торговомъ дл. Мстомъ назначенія шхуны были острова Южнаго океана и первымъ изъ нихъ островъ Бутаритари. Но портовое начальство смотрло на это плаваніе скоре какъ на увеселительную прогулку, чмъ какъ на торговое предпріятіе, и потому относилось къ этой новой зат общаго любимца Тома Хэдденъ особенно снисходительно. ‘Мечта’, нкогда превосходнйшее судно, роскошная яхта богача, была теперь въ довольно жалкомъ вид, вслдствіе чего и была продана по той цн, по какой могла быть продана на сломъ. Кое какъ ее привели въ порядокъ, и дятельный, опытный капитанъ потребовалъ, что бы былъ пріобртенъ новый крпкій вельботъ, безъ чего онъ не соглашался выйти въ море, Въ продолженіе трехъ недль работа кипла на яхт, преобразованной въ шхуну.
Норрисъ, Хэдденъ, Гемстэдъ и гавайецъ Амалу работали, не покладая рукъ. Имъ усердно помогалъ какой-то рослый, рыжебородый парень, не разъ сбрасывавшій свою косматую рыжую бороду, когда онъ оставался одинъ въ нижней кают, и поразительно походившій на капитана Викса голосомъ, чертами и манерой. Что же касается капитана Киркупа, то онъ не появлялся вплоть до самаго послдняго момента, а когда шхуна снималась съ якоря и затмъ плавно миновала сторожевые посты у входа въ гавань, сдыя, какъ лунь, огромныя баки капитана были далеко видны, развваясь по втру, точно крылья блой птицы. Но не успла шхуна выйти въ открытое море, какъ капитанъ Киркупъ спустился на секунду въ свою каюту и затмъ снова появился на палуб гладко выбритый, безъ малйшихъ признаковъ сдины въ усахъ или въ голов.
Странное было это судно: богатая яхта, превращенная въ торговую шхуну, вс нижнія каюты были превращены въ кладовыя и склады для товаровъ, а населеніе ютилось въ верхней рубк на атласныхъ диванахъ, обдали картофелемъ и лукомъ въ курильной комнат, разубранной съ восточной роскошью. Грузъ ихъ состоялъ главнымъ образомъ изъ състныхъ припасовъ, консервовъ и разнаго рода мелкихъ товаровъ, забранныхъ въ кредитъ. Хэдденъ захватилъ съ собой ящикъ-другой своего любимаго хереса и время отъ времени, когда ему и его спутникамъ становилось очень не весело отъ тощихъ обдовъ, раскупоривалъ бутылочку или позволялъ себ роскошь открыть жестяночку-другую консервовъ.
‘Доврчивая Поселянка’ было весьма не надежное судно, казалось, она вотъ, во расползется по всмъ швамъ, ‘въ ней нтъ ни одного гвоздя,— говаривалъ капитанъ,— она только ржавчиной держится’, но онъ говорилъ это всегда какъ-бы шутя, желая ободрить остальныхъ, на которыхъ временами нападалъ страхъ при вид, какъ все подъ руками разваливалось.
Къ счастью, погода имъ благопріятствовала, и надо отдать справедливость капитану, онъ умлъ беречь и вести судно, какъ никто.
На 28 сутки по выход изъ Сиднея, въ самый рождественскій сочельникъ ‘Доврчивая Поселянка’ подошла къ острову Бутаритари, направляясь по огнямъ туземныхъ рыбацкихъ лодокъ, и остановилась у входа, поджидая лоцмана.
На разсвт выкинули сигналъ, требуя лоцмана, но огни ихъ были замчены еще съ вечера, такъ какъ шлюпка была уже на полпути и шла къ судну на всхъ парусахъ, временами ужасно кренясь, такъ что можно было думать, что она вотъ-вотъ перевернется. Подойдя къ шхун, шлюпка высадила на судно блолицаго господина съ дико блуждавшимъ взглядомъ.
— Съ добрымъ утромъ, капитанъ, я чуть было не принялъ васъ за китайское военное судно. Вс здсь желаютъ вамъ веселыхъ праздниковъ и счастливаго новаго года!— проговорилъ онъ и навалился на штангъ.
— Не можетъ быть, чтобы вы были лоцманъ!— воскликнулъ Виксъ, глядя на него съ нескрываемымъ неудовольствіемъ.— Вы не провели въ своей жизни ни одного судна. Я это сразу вижу!
— Ну, нтъ проводилъ, и не одно, я капитанъ Доббсъ, вотъ кто я! Если я беру на свою отвтственность судно, капитанъ его смло можетъ идти внизъ бриться!
— Но, любезнйшій, вы совсмъ пьяны!
— Пьянъ!— повторилъ за нимъ Доббсъ.— Ну, нтъ, видно, вы въ своей жизни пьяныхъ не видали. Вдь, я только что еще началъ пить сегодня. Подъ вечеръ я не буду съ вами спорить, я дйствительно буду пьянъ, но теперь я еще трезвъ, какъ грудной младенецъ!
— Нтъ, я не соглашусь, чтобы вы вели мою шхуну ни за какія деньги, вы разобьете мн ее о первый камень!
— Какъ вамъ будетъ угодно, мн все равно!— возразилъ Доббсъ.— Стойте себ, пока не сгніете, на этомъ мст, или идите и засадите вашу шхуну сами на первую мель, какъ капитанъ ‘Лесли’. Это дло хорошее! Пожаллъ мн двадцати долларовъ лоцманскаго вознагражденія и потерялъ 20,000 въ товар и новенькомъ съ молоточка бриг. Пробилъ ему весь киль, какъ ножомъ срзалъ, и бригъ въ четыре минуты пошелъ ко дну и теперь лежитъ на двадцати саженяхъ глубины со всмъ грузомъ!
— Что это за судно, эта ‘Лесли’ куда оно шло?
— Оно шло въ Санъ-Франциско. Вотъ если у васъ есть копра {Ядро кокосоваго дерева, истолченнаго и высушеннаго на солнц, служитъ для приготовленія кокосоваго масла.}, капитанъ, такъ это для васъ счастливый случай. Агентъ компаніи Коганъ, которой принадлежитъ это судно, г. Тонеліусъ, купитъ ее у васъ за какія угодно деньги, на всъ золота, если хотите. Для него, при данныхъ условіяхъ, это чистая находка, что бы она ему ни стоила. Вотъ оно, что значитъ обходиться безъ лоцмана!
— Извините, капитанъ Доббсъ, мн надо сказать пару словъ моему помощнику!— сказалъ Виксъ, лицо котораго сразу просіяло, а глаза разгорлись.
— Сдлайте одолженіе, только не мшало-бы вамъ предложить человку стаканчикъ вина, такъ только, для храбрости! А то ужъ такой не радушный пріемъ, знаете, даетъ скверное понятіе о судн!
— Объ этомъ мы поговоримъ посл того, какъ спустимъ якорь!— отвтилъ Виксъ и подозвалъ къ себ Картью, съ которымъ отошелъ въ сторону.— ‘Тутъ можно нажить цлое состояніе,— шепнулъ онъ ему на ухо.— Я не могу сейчасъ назвать цифры, но мы можемъ проплавать десять лтъ и не встртить другого подобнаго случая. Кром того, нельзя терять времени, такъ какъ сегодня еще можетъ придти какое-нибудь другое судно, а тогда мы упустимъ случай, а между тмъ этотъ Доббсъ пьянъ, какъ стелька. Какъ ему доврить судно? Вдь мы не застрахованы’.
— Предположимъ, что мы возьмемъ его на верхъ и только будемъ пользоваться нкоторыми его указаніями, а сами будемъ смотрть въ оба, все же онъ знакомъ съ этимъ мстомъ и, быть можетъ, наугадъ помнитъ дорогу.
— Такъ, благословясь, пожалуй, можно рискнуть!— сказалъ Картью.
— Все въ жизни рискъ, безъ этого нельзя,— сказалъ капитанъ и при этомъ добавилъ:— если будутъ два противорчивыхъ приказанія, то исполняйте мое, а не его!
На этомъ и поршили, а въ девять часовъ утра въ первый день Рождества ‘Доврчивая Поселянка’ уже бросила якорь, благополучно войдя въ гавань. На ней было на сумму 2,000 фунтовъ разнаго рода товаровъ, и она какъ разъ поспла въ тотъ моментъ, когда на товаръ этотъ былъ сильный спросъ. Капитанъ Виксъ или, иначе говоря, капитанъ Киркупъ выказалъ себя въ этомъ дл, какъ человкъ умющій пользоваться обстоятельствами, цлыхъ два дня онъ велъ переговоры, какъ тонкій искусный дппломатъ и, наконецъ, поставилъ на своемъ заставивъ долго несдававшагося покупателя согласиться на вс свои требованія.
— Ну, я продалъ товаръ,— проговорилъ онъ, вернувшись поздно вечеромъ въ гостиницу ‘Санъ-Суси’, гд собрались его компаніоны,— т. е. не весь товаръ, а часть его, потому что все мясо и половину муки, сухарей и всякой другой провизіи я оставилъ для себя. У насъ теперь на добрыхъ четыре мсяца хватитъ запасовъ. Намъ вся эта музыка, наша шхуна и 2000 фунтовъ кредита въ товар, обошлась въ 2700 фунтовъ съ чмъ-то, такъ теперь, видите-ли господа, все это сполна покрыто и стоимость шхуны, и товаръ. Но это еще не все, кром того, мы имемъ 1300 фунтовъ прибыли, которые можемъ подлить между собой.
Посл того наши счастливые предприниматели простояли еще пять сутокъ на якор, пока выгружали проданный товаръ и закладывали балластъ, а въ первый день новаго года ‘Доврчивая Поселянка’ снова вышла въ море и направила курсъ на Санъ-Франциско. Погода по прежнему благопріятствовала нашимъ путешественникамъ и, къ пущему ихъ удовольствію, у нихъ теперь прибавился превосходный и опытный матросъ, на которомъ теперь лежала почти вся работа. Это былъ шкиперъ съ ‘Лесли’, онъ не поладилъ съ своимъ капитаномъ, истратилъ все свое жалованье въ гостиниц ‘Бутаритари’ и теперь попросился на ‘Доврчивую Поселянку’ на условіи уплатить работой за проздъ до Санъ-Франциско, гд, согласно условію, заключенному капитаномъ Виксъ съ агентомъ компаніи Коганъ, эта компанія обязалась зафрахтовать его судно подъ свои товары изъ Санъ-Франциско на острова и обратно. Звали этого человка Макъ, онъ былъ родомъ ирландецъ и характера весьма страннаго, но превосходный морякъ и усердный работникъ,
— Эй, да судно-то все прогнило!— сказалъ онъ вскор, убдившись въ его дйствительной негодности.
— Я съ тобою согласенъ, парень!— сказалъ капитанъ,— оно дйствительно сгнило.
— Глупъ же я былъ, что пошелъ на такое судно!— продолжалъ Макъ.
— И я, пожалуй такъ думаю, но, вдь, я никогда не уверялъ, что оно надежно, а только утверждалъ, что оно обгонитъ любое судно въ мор. Кром того, я не такъ уже увренъ, что оно все прогнило, полагаю, что оно можетъ еще продержаться нкоторое время. А пока повернись-ка, да спусти лотъ это тебя позабавитъ!
— Да, я вижу, вы — настоящій капитанъ, этого нельзя, отрицать!— воскликнулъ Макъ и посл этого какъ будто примирился съ мыслью о ненадежности шхуны.
— Я человкъ горячій,— говаривалъ Макъ, но до поры до времени никакихъ проявленій этого его вспыльчиваго и горячаго нрава никто не видалъ.
Однажды, капитанъ увидлъ, какъ онъ съ яростью обрушился на Гемстэда и колотилъ бднягу, такъ что тотъ не удержался на ногахъ, онъ встряхнулъ его, поднялъ и снова принялся тузить и все это въ одну минуту, прежде чмъ ктолибо усплъ подоспть на помощь.
— Эй!— заревлъ капитанъ.— Чтобы у меня этого не было, слышишь! А то мигомъ попадешь акуламъ на закуску, я этого не терплю!
Макъ обернулся въ сторону капитана и соверіненно вжливо отвчалъ: ‘Я хотлъ только научить его приличному обращенію, онъ позволилъ себ назвать меня ирландцемъ!’
— Ты это дйствительно сдлалъ? Съ чего ты вздумалъ позволить себ это? Ты еще не доросъ до того, чтобы называть такъ кого-бы-то ни было! (Ирландецъ — Irishman — означаетъ по созвучію ‘безумный человкъ’ и считается обиднымъ словомъ, какъ у насъ чухна или хохолъ).
— Чтобы я этого больше не видалъ!— заключилъ капитанъ и отошелъ въ сторону.
— Но, вдь, вы, дйствительно, родомъ ирландецъ, не такъ-ли?— спросилъ его нсколько времени спустя Картью.
— Можетъ быть, что и такъ,— отвчалъ Макъ,— но только я не позволю никакой сиднейской утк называть себя такъ и никакому британцу тоже!— добавилъ онъ съ злобнымъ взглядомъ на Картью.— Къ примру сказать, вы мотъ, но что вы скажете, если я позволю себ назвать васъ такъ? Вы сразу вышибете изъ меня духъ! Не такъ-ли?
Посл этого маленькаго происшествія все продолжало об стоять благополучно, и шхуна слдовала своимъ путемъ безъ всякихъ задержекъ, но 28 января втеръ вдругъ разомъ по вернулъ къ западу и дулъ не сильно, но порывами, съ дождемъ. Капитанъ былъ даже доволенъ: втеръ ему былъ попутный, и онъ поспшилъ воспользоваться имъ. Теперь ‘Доврчивая Поселянка’ шла съ быстротой почтоваго парохода. Но въ 7 1/2 часовъ утра, когда весь судовой персоналъ собрался на верху въ ожиданіи утренняго кофе, кутаясь въ своихъ дождевыхъ плащахъ, а Томми Хэдденъ стоялъ у руля, капитанъ, подойдя къ нему, предложилъ смнить его за полчаса до срока смны и не усплъ онъ встать на его мсто, какъ налетвшій порывъ втра сломилъ перегнившій фокъ-зейдъ, который упавъ между двумя парусами, распоролъ ихъ надвое, точно ножомъ, и затмъ рухнулъ за бортъ. Вс кинулись подхватить безпомощно повисшія паруса. Съ минуту фокъ-мачта какъ будто старалась удержаться, но затмъ не выдержала и рухнула за бортъ. Хэдденъ совершенно потерялъ голову и положительно не могъ припомнить, какъ все это случилось, но только когда онъ пришелъ въ себя, отъ всей оснастки шхуны осталось два расщепленыхъ столба да какіе-то лоскуты парусовъ.
Въ этихъ пустынныхъ водахъ, среди необозримаго пространства океана, вдали отъ всякой земли, ничего нтъ ужасне для паруснаго судна, какъ потерять мачты, лучше пусть судно перевернетъ, по крайней мр разомъ конецъ. Но быть приковаи ными къ безпомощной скорлуп болтающейся среди океана, быть заране приговоренными къ голодной смерти, это по истин ужасно! Неудивительно, что на ‘Доврчивой Поселянк’ вс пали духомъ, и завтракъ прошелъ въ угрюмомъ молчаніи, ни капитанъ ободрилъ всхъ. Онъ обратилъ къ товарищамъ покойное, почти веселое лицо и сказалъ:
— Ну, вотъ, друзья, нашей ‘Доврчивой Поселянк’ пришелъ конецъ. Но мы можемъ утшить себя тмъ, что она окупила себя и насъ не обидла. Скажемъ ей спасибо за это! А теперь не будемъ забывать, что у насъ есть прекраснйшій, вполн надежный вельботъ, надо спасти шесть человческихъ жизней да еще цлый куль денегъ. Такъ примемся же, подкрпивъ свои силы, дружно за работу, станемъ готовить наше новое судно, заберемъ все необходимое и съ Богомъ въ путь!
— Въ путь? Куда? Отсюда, небось, добрыхъ 2000 миль до ближайшей земли!— сказалъ Макъ.
— Ну, нтъ, не такъ страшно!— возразилъ капитанъ.— До Сандвичевыхъ острововъ немного больше 1000 миль.
— Я зналъ одного человка, который сдлалъ 1200 миль на простой шлюпк, имя при себ все необходимое. Онъ присталъ, наконецъ, къ берегу на Маркизовыхъ островахъ и съ тхъ поръ во всю свою жизнь никогда не слъ въ лодку.
— Я знаю также случай,— сказалъ Виксъ,— когда цлый экипажъ въ шлюпкахъ достигъ вотъ отъ этого самаго мста, гд мы теперь находимся, острова Кауай, но когда они завидли землю, то вс чуть было не помшались. А я вотъ что еще имю вамъ сказать,— вдругъ обратился онъ къ присутствующимъ.— Видите тамъ вдали группу маленькихъ рифовъ? Это островъ Мидвэй! До него не боле 12-ти миль. Я справился о немъ и оказывается, что это — угольная станція Тихо-океанскихъ пароходовъ!
— Хмъ!— проговорилъ Макъ.— А я наврное знаю, что ничего тамъ нтъ, на этомъ остров. Я самъ тамъ служилъ квартирмейстромъ на этой линіи и знаю здсь каждый клочекъ земли!
— Вотъ теб путеводитель Хойта,— прочти самъ, да прочти вслухъ, чтобы вс слышали!— сказалъ капитанъ.
Макъ взялъ и прочелъ уже извстныя ложныя свднія объ остров Мидвэй, и вс лица засіяли радостью, вс увидвъ возможность счастливаго исхода, и воспрянули духомъ.
Снарядить вельботъ и спустить его было не такъ-то легко, и на это потребовалось не мало времени и труда. Было около трехъ часовъ пополудни, когда потерпвшіе крушеніе отчалили отъ осиротлой, уныло-смотрвшей ‘Доврчивой Поселянки’, увозя съ собой ящикъ съ деньгами и бумагами, ящикъ съ хересомъ Хэддена. Амалу и Макъ взяли свои сундучки, въ которыхъ заключалось все ихъ достояніе, капитанъ захватилъ лотъ и важнйшіе морскіе инструменты и хронометръ, а Гемстэдъ — свою неразлучную гитару и узелокъ съ Бутаритарійскими раковинами.
Когда стали отчаливать, капитанъ Виксъ оглянулся на шхуну и сказалъ:
— ‘Спасибо ей, старушк, соки-то мы изъ нея выжали: на убытки жаловаться нельзя!’
Дружно работали весла, всмъ хотлось поскоре достигнуть берега, сначала дулъ сильный, порывистый втеръ, затмъ вдругъ разомъ стихло, и полилъ дождь.
Подъ проливнымъ дождемъ, въ глубокомъ молчаніи поужинали, сторожевые, лежа на носу, до устали глазъ смотрли впередъ. Совершенно стемнло. Косматыя тучи низко нависли надъ моремъ, томительно долго тянулась ночь. Люди поочередно, не переставая, работали веслами. Вотъ забрезжилъ разсвтъ, въ эту минуту вельботъ казался особенно маленькимъ и жалкимъ среди необозримаго пространства пробуждающагося океана, и люди чувствовали себя такими одинокими, заброшенными и безпомощными, какъ никогда. Вс они оглядывались кругомъ нигд ничего не было, кром неба и моря. Но съ восходомъ подулъ свжій попутный втерокъ, вс какъ будто ожили и проворно подняли парусъ, теперь какъ-то веселе стало на душ. Шлюпка быстро неслась впередъ. Около четырехъ часовъ пополудни капитанъ, стоя на банк и держась за мачту, съ биноклемъ въ рук, изучалъ островъ, кт. которому они уже подошли настолько близко, что на разстояніи нсколькихъ саженъ впереди, пнясь, разбивались волны прибоя о гряду коралловыхъ рифовъ.
— Ну, гд-же ваша станція? Гд ваши угольные склады и магазины?— воскликнулъ Макъ.
— Я ихъ что-то не вижу!— отвтилъ капитанъ.
— И никогда не увидите!— угрюмо, торжествующимъ тономъ заявилъ Макъ.
Это было теперь ясно для всхъ, тмъ не мене вельботъ прорзалъ лагуны и присталъ къ берегу ближайшаго островка, на которомъ не было ни малйшаго признака жизни, ни малйшаго звука. Птицы, которыхъ здсь мы съ капитаномъ Нэрсомъ застали въ такомъ множеств, въ это время находились въ отлет, оставивъ, какъ единственный признакъ своего бывшаго присутствія, яичныя скорлупы и выпавшія перья. Разочарованіе было страшное, но никто не упрекнулъ ни Хэддена, ни капитана, хотя въ глазахъ многихъ читалось озлобленіе на капитана, обманувшаго ихъ надежды.
Но капитанъ, отлично сознавая свое положеніе, ршилъ не давать никому задумываться. Властнымъ голосомъ онъ приказалъ вытащить лодку на берегъ, чтобы ее не могло унести приливомъ, затмъ распорядился устроить изъ веселъ и паруса родъ палатки или навса, а Амалу самъ, безъ всякаго приказанія, развелъ огонь и принялся готовить ужинъ по заведенному обычаю. Настала ночь, звзды засвтились тамъ и сямъ, и блдный серебряный серпъ луны выплылъ изъ-за тучъ, а костеръ освщалъ красноватымъ свтомъ угрюмыя, печальныя лица.
Хэдденъ раскупорилъ свой ящикъ хереса и круговая чара пошла ходить по рукамъ, но и это не скоро ободрило несчастныхъ, долго пили молча, долго ни одно лицо не освтилось улыбкой.
— Что же теперь, двинемся что ли на Кауаи?— спросилъ Макъ.
— Хмъ! Не лучше ли намъ выждать здсь? Этотъ островокъ на пути къ Гонолулу, надо только постоянно поддерживать костеръ — обломковъ судовъ здсь очень много, намъ ихъ на топливо на долго хватитъ!— сказалъ Картью.
— Да, этого добра, да гробовыхъ досокъ — здсь сколько хочешь!— угрюмо подхватилъ Макъ.
— Да, не веселое мсто!— прошепталъ Гемстэдъ.
— Не веселое!— повторилъ— Макъ и разомъ смолкъ.
— Все же здсь лучше, чмъ въ шлюпк!— замтилъ Хэдденъ.
— Что меня убиваетъ, такъ это деньги, четыре тысячи золотомъ, да почти столько же серебромъ и облигаціями,— и отъ всего этого толку не больше, чмъ отъ этого помета!
— Надо бы ящикъ этотъ принести сюда!— сказалъ Хэдденъ.— Какъ-то непріятно, когда онъ такъ далеко — на другомъ конц острова!
— Кто его возьметъ?— съ недобрымъ смхомъ замтилъ Макъ. Но остальные его товарищи были, видимо, другого мннія: они вскочили со своихъ мстъ, пошли къ лодк и на двухъ веслахъ принесли денежный ящикъ, который поставили вблизи костра.
— Вотъ онъ, мой красавецъ!— воскликнулъ капитанъ, любовно глядя на ящикъ.— Шутка сказать, сколько денегъ! Одинъ видъ этого ящика веселитъ душу человка.
Но Макъ, не имвшій своей доли въ этихъ деньгахъ, сохранялъ свой угрюмый видъ.
— Посмотрите, будете рады побросать вс эти ваши бумаги и облигаціи въ костеръ прежде, чмъ настанетъ время воспользоваться ими!— и, отойдя въ сторону отъ костра, онъ сталъ смотрть на дальній горизонтъ океана.
Между тмъ, Гемстэдъ досталъ гитару и сталъ наигрывать, припвая какую-то печальную псню, въ которой восхвалялись прелести домашняго очага. Вдругъ кто-то налетлъ на него, какъ коршунъ, вырвалъ гитару изъ рукъ и швырнулъ въ огонь. Это былъ Макъ.
— Я сказалъ, что этого не потерплю!— зарычалъ капитанъ, мгновенно вскочивъ на ноги.
— Я, вдь, говорилъ, что я — человкъ горячій, вспыльчивый,— оправдывался Макъ какимъ-то пришибленнымъ, виноватымъ тономъ, мало согласовавшимся съ его несдержаннымъ бурнымъ нравомъ.— Зачмъ онъ выводитъ меня изъ себя? И безъ того уже всмъ намъ не легко!— и въ голос его прозвучало нчто похожее на рыданье.— Мн стыдно за свой поступокъ,— продолжалъ онъ,— и я прошу всхъ васъ простить мн мою несдержанность, особенно же этого маленькаго человчка, который, въ сущности, безобидное существо. Вотъ моя рука, которую я протягиваю ему, если только онъ согласится принять ее!
Такъ дло и кончалось, Макъ и Гемстэдъ какъ будто примирились. Но вся эта сцена произвела странное впечатлніи на присутствующихъ. Здсь, на этомъ безплодномъ остров, правда, на одно мгновеніе, вспыхнули человческія страсти и вызвали невольное опасеніе возможныхъ ужасовъ.
Ршено было, соблюдая очередь, смнять другъ друга, всю ночь поддерживать огонь и сторожить, не появится ли вдали какое-нибудь судно.
Томми взялъ на себя первую очередь, а остальные забрались подъ навсъ и заснули крпкимъ сномъ.
Немного погодя, Хэдденъ захватилъ свой ящикъ съ хересомъ и, оттащивъ его въ сторону моря, осторожно спустилъ его у’самаго берега на добрую сажень глубины подъ водою на чистое песчаное дно. Онъ считалъ эту предосторожность необходимой, но если онъ полагалъ, что стаканъ-другой вина имли вліяніе на бурную выходку Мака, то ошибался: вино тутъ не играло никакой роли.
Часовъ около двухъ утра темныя тучи разразились жестокимъ ливнемъ, и въ теченіе цлыхъ двухъ сутокъ ливень этотъ не прекращался. Весь островъ превратился въ губку, не было никакой возможности развести костеръ, его заливало въ ту же минуту, посл долгихъ тщетныхъ усилій ршено было запрячься подъ навсъ и питаться холодными консервами и сухарями. Эти дни показались несчастнымъ годами, годами томительной тоски и лишеній, ни на комъ изъ нихъ не было сухой нитки. Наконецъ, 2-го февраля подъ утро вс тучи разсяло втрамъ, и небо стало чисто. Солнце взошло во всемъ своемъ величіи, и наши изгнанники снова собрались вокругъ яркаго костра и пили горячій кофе. Съ этого времени погода продолжала стоять хорошая въ теченіе многихъ дней. Вс придумывали и создавали себ дло или занятіе.
Кто поддерживалъ костеръ, кто готовилъ топливо, кто варилъ пищу, кто купался въ лагун или ловилъ рыбу на обдъ себ и товарищамъ. Вечера проходили у костра, кто бродилъ вокругъ, кто сидлъ или полулежалъ, слушая разсказы товарищей, споря и разговаривая до тхъ поръ, пока сонъ не начиналъ клонить всхъ, одного за другимъ. Обсуждалось и путешествіе въ шлюпк на Сандвичевы острова и съ общаго согласія было всми отвергнуто, обсуждалось и время слдованія по близости судовъ, идущихъ въ Гонолулу, но о чемъ бы ни говорили, безотчетный ужасъ преслдовалъ всхъ, ужасъ страшной смерти, неминуемой и ужасной, здсь, на этомъ пустынномъ безлюдномъ остров, затерявшемся среди океана. Чтобы уйти отъ этой гнетущей мысли, начинали говорить о своихъ богатствахъ, начинали длить въ ум нажитый капиталъ, обсуждать и высчитывать паи, по скольку приходится на каждаго.
Отъ такихъ разговоровъ не далеко было перейти и къ длу. Каждый началъ ощущать непреодолимое желаніе увидть своими глазами эти деньги, подержать ихъ въ своихъ рукахъ, почувствовать себя на самомъ дл обладателемъ своей доли сокровища. Раскрыли ящикъ, стали длить, но мелкихъ денегъ не было, произвести точный разсчетъ не было никакой возможности, и потому ршили раздлить только фунты стерлинговъ, а шиллинги и пенсы и всю мелкую монету положить въ общій фондъ.
Затмъ передумали, ршивъ и этотъ общій фондъ подлить между собой, въ немъ оказалось 7 фунтовъ и 1 шиллингъ. Капитанъ предложилъ подлить такъ, что Томми, Картью и онъ возьмутъ себ по одному фунту, остальные 4 раздлятъ между собой Гемстэдъ и Амалу, а шиллингъ разыграютъ въ орелъ и ршетку.
— Зачмъ въ орлянку?— замтилъ Макъ.— У меня въ сундучк есть колода картъ. Разыграйте остатокъ въ карты!
Мысль о картахъ въ этой томительно скучной и удручающей обстановк показалась прекрасной всмъ, и вс съ радостью ухватились за предложеніе Мака.
Какъ владльцу картъ, ему позволено было сдлать ставку. Началась игра. Макъ побивалъ одну за другой вс карты. Увлеченіе игрой расло съ каждой минутой, наконецъ, спохватились, что время обда просрочено. Пообдавъ на-скоро, они снова взялись за карты и играли съ перемннымъ счастьемъ въ теченіе 12 часовъ подъ-рядъ, затмъ спали тяжелымъ сномъ, проснулись поздно и блдные, съ вытянувшимися лицами, опять стали играть. Опять играли весь день, съ трудомъ отрываясь для того только, чтобы пость, на-скоро, кое-какъ. Только Томми отлучался отъ игры на довольно продолжительное время и вернулся весь мокрый, таща свой ящикъ съ виномъ.
Настала ночь, вс ближе придвинулись къ костру, блдные, съ дрожащими руками и продолжали играть. Стало свтать, когда Картью, у котораго выпала свободная минутка, оглянулся кругомъ. На мор еще игралъ блдный отблескъ луны, груды денегъ лежали на утоптанномъ песк. Блдныя, искаженныя лица игроковъ смотрли угрюмо, да и въ самомъ себ она, ощущалъ давно забытое волненье, болзненное напряженіе, какой-то нездоровый трепетъ,— ему стало казаться, что до слуха его доносятся звуки музыки, что кругомъ горятъ электрическіе огни освщеннаго сада и вырисовывается фантастическій силуэтъ зданія Казино, и золото звенитъ на зеленомъ сукн игорнаго дома.
— Боже правый!— воскликнулъ онъ.— Вдь я опять сталъ игрокомъ!— и онъ окинулъ блуждающимъ взглядомъ груды монетъ на песк. Онъ и Макъ играли, какъ настоящіе игроки, и только они двое выиграли, около нихъ лежали цлыя кучи золота и серебра. Аману и Гемстэдъ не сохранили и половины своихъ денегъ, а Томми и капитанъ проиграли все: у нихъ едва оставалось нсколько мелкихъ монетъ.
— Бросимъ это!— Игра дло не хорошее!— сказалъ Картью.
— Налейте ему стаканъ хереса!— крикнулъ кто-то, и затмъ игра продолжалась.
Самъ Картью былъ настолько въ выигрыш, что не считалъ себя въ прав отойти и бросить игру, и волей не волей весь остатокъ ночи долженъ былъ оставаться свидтелемъ и участникомъ своего безумія — своего преступленія. Къ утру, когда стало свтать, онъ былъ близокъ къ отчаянію. Онъ металъ банкъ и все продолжалъ выигрывать. Капитанъ поставилъ на карту послдній остающійся у него долларъ, и его карта была бита.
— Ну, вотъ друзья,— это дло не шуточное, моя псенка спта, у меня не осталось ни гроша! Больше продолжать не могу!— и онъ, вставъ съ своего мста, сталъ протирать глаза.
Вс смотрли на него съ недоумніемъ. Онъ раскрылъ свои карты и, перервавъ ихъ, бросилъ на землю.
— Кончено!— возгласилъ онъ.
Поднялся ропотъ, Макъ тоже вскочилъ на ноги и какъ бы выступилъ на защиту капитана.
— Хватитъ съ насъ этой забавы,— сказалъ онъ,— но понятно, что все это была шутка. Вотъ, получайте мой выигрышъ обратно. Ребята, валите каждый свою казну въ ящикъ!— съ этими словами онъ сгребалъ золотыя монеты и сыпалъ ихъ назадъ въ денежный ящикъ, стоявшій какъ разъ подл него.
Картью подошелъ къ нему и крпко пожалъ ему руку.
— Я никогда этого не забуду, Макъ!— сказалъ онъ.
— Ну, а что мы будемъ длать съ гавайцемъ да съ этимъ черносливникомъ? Вдь они оба въ выигрыш!— сказалъ Макъ вполголоса.
— Правда!— воскликнулъ Картью, затмъ, обращаясь къ тмъ двумъ, прибавилъ.— Амалу и Гемстэдъ, сосчитайте свои выигрыши. Мы съ Томми выплатимъ вамъ!
— А что же Макъ? Вдь онъ такъ много выигралъ? Неужели онъ останется ни съ чмъ?— спросилъ Гемстэдъ.
— Прошу извиненія, черносливникъ,— полушутливо отозвался ирландецъ,— я знаю, вы желаете мн добра. Но вы лучше бы помолчали, дружище, я не такого сорта человкъ. Если бы я зналъ, что я серьезно и честно выигралъ эти деньги, то ни одна душа въ мір не могла бы отнять ихъ у меня. Но я считаю, что мы играли шутя, и не родился еще на свтъ человкъ, который осмлился бы подарить хоть грошъ или дать какую бы то ни было подачку сыну моей матери. Понимаете вы это, черносливникъ?
— Вы, Макъ, настоящій джентльменъ!— проговорилъ Картью.— Это я могу вамъ сказать смло!
— Не пугайте чорта, сэръ, я простой пьяный матросъ — и только!
Капитанъ сидлъ молча немного поодаль, закрывъ лицо руками, наконецъ, онъ поднялся и пошатнулся, какъ пьяный, который съ трудомъ держится на ногахъ. Въ лиц его была замтна страшная перемна, но голосъ звучалъ громко на весь островъ — ‘Юла! Парусъ’!
Вс разомъ обернулись на этотъ крикъ,— и, дйствительно, при блдномъ свт занимающагося утра, держа путь прямо по направленію острова Мидвэй, шелъ бригъ ‘Легкое Облачко’ изъ Гулля.

XXII.
Тяжелыя условія.

Бригъ, появившійся такъ неожиданно въ виду острова Мидвэй, уже года два какъ ушелъ изъ Лондона и побывалъ и на мыс Доброй Надежды, и въ Индіи, и въ Архипелаг, а теперь направлялся въ Санъ-Франциско, откуда надялся, обогнувъ мысъ Горнъ, вернуться домой. Капитанъ этого судна, Яковъ Трентъ, лтъ пять тому назадъ вышелъ въ отставку и удалился, какъ онъ самъ выражался, въ пригородную хатку съ грядкой капусты, съ таратаечкой и лошадкой, гд управлялъ маленькимъ банкомъ, какъ онъ выражался. Въ сущности же, этотъ банкъ былъ ничто иное, какъ тайная ростовщическая касса. Какими-то судьбами дло дошло до властей, капитанъ Трентъ былъ вызванъ въ судъ и получилъ весьма внушительное предостереженіе, посл чего ему все это дло опротивло, и онъ въ теченіе одной недли ликвидировалъ свои дла, продалъ свою хижинку съ грядкой и лошадкой и снова пошелъ въ море въ качеств капитана на бриг ‘Легкое Облачко’. Онъ былъ настоящій морякъ, но вы всякое время чувствовали, что нкогда это былъ банкиръ.
Помощникъ его, Илья Годдедааль, рослый скандинавъ, геркулесовскаго сложенія, сильный, воздержанный, работящій и при этомъ въ высшей степени музыкальный и сантиментальный, какъ женщина, былъ, въ сущности, чрезвычайно симпатичный человкъ, постоянно напвавшій скандинавскіе мотивы, преимущественно въ минорномъ тон. На судн онъ не разставался съ тремя сокровищами: хорошенькой канарейкой, съ концертино и роскошнымъ изданіемъ сочиненій Шекспира. Онъ съ чрезвычайной легкостью пріобрталъ себ друзей и былъ, что называется, въ хорошемъ смысл этихъ словъ, человкъ безъ страха и упрека.
Младшій помощникъ капитана, англичанинъ Броунъ, избгалъ общества офицеровъ и держался больше команды, вслдствіе единственнаго своего порока — пьянства. Это былъ робкій, безобидный, безличный человкъ.
Кром того, сохранилось еще нкоторое воспоминаніе о старшемъ боцман Годьдерсен, энергичномъ, суроваго вида парн, чрезвычайно молчаливомъ и полномъ сознанія своего собственнаго достоинства.
Посл страшнаго возбужденія предыдущей ночи это нежданное спасеніе положительно лишило несчастныхъ разсудка, они чуть не плакали, обнимали другъ друга, пли и хохотали, какъ дти. Только Виксъ сохранялъ необходимое хладнокровіе.
— Ребята!— сказалъ онъ.— Тихо вс! Помните, что мы отправляемся на судно, о которомъ не имемъ ни малйшаго понятія. У насъ при себ громадный денежный ящикъ, и въ виду его грузности, мы не имемъ, возможности утаить, поэтому намъ на всякій случай слдуетъ запастись оружіемъ и быть наготов!
Каждый, кром Гемстэда, имлъ при себ пистолетъ или револьверъ. Ихъ зарядили и запрятали въ карманы, затмъ покончили съ запаковкой денежнаго ящика. Бригъ былъ уже совсмъ близко, когда несчастные потерпвшіе крушеніе спустили свою шлюпку и, усердно работая веслами, направились къ судну.
Виксъ первый взобрался на бригъ съ ловкостью и проворствомъ привычнаго моряка.
— Если не ошибаюсь, вы — капитанъ?— обратился онъ къ пожилому господину съ биноклемъ въ рук.
— Капитанъ Трентъ, сэръ!— отозвался тотъ.
— Честь имю рекомендоваться, капитанъ Киркупъ, а это — экипажъ сиднейской шхуны ‘Доврчивая Поселянка’, разбившейся въ открытомъ мор 28-го января.
— Ай, ай… Ну, счастье ваше, что я замтилъ вашъ сигналъ! Я и не полагалъ, что меня занесло такъ близко къ этому чортову острову, и принялъ вашъ сигналъ сегодня поутру за горящее судно.
Было условлено, что въ то время, пока Виксъ будетъ сговариваться съ капитаномъ, остальные будутъ сторожить денежный ящикъ, оставаясь въ вельбот, и лично наблюдать за тмъ, какъ его будутъ подымать наверхъ.
Спустили веревки и стали тащить ящикъ, но двоимъ людямъ это оказалось не подъ силу, пришлось призвать на подмогу еще двоихъ. Это не укрылось отъ вниманія капитана Трента.
— Здоровый грузъ! Что это такое? Такого громаднаго ящика я никогда не видывалъ!
— Это — деньги!— сказалъ Виксъ.— Суммы, спасенныя съ ‘Доврчивой Поселянки’.
— Хмъ!— произнесъ Трентъ, затмъ, обращаясь къ Годдедаалю, прибавилъ.— Прикажите спустить этотъ ящикъ обратно, мистеръ Годдедааль. А шлюпку оттолкнуть и привязать къ корм!
— Что это значитъ?— спросилъ встревоженный Виксъ.
— Ничего особеннаго!— сказалъ Трентъ.— Но согласитесь, что когда судно перевернулось въ открытомъ мор, то спасти добрыя полтонны золота и всякой монеты довольно странно Притомъ вс до одного вооружены,— и онъ указалъ на карманъ Викса.— Вельботъ вашъ постоитъ за кормой, пока вы потрудитесь сойти со мной въ каюту и удовлетворите меня въ нкоторыхъ отношеніяхъ.
— О, если требуется только это, то моя судовая запись и бумаги вс въ порядк и при мн, у насъ все чисто и ничего подозрительнаго вы не найдете!
— Попрошу васъ, сюда, капитанъ Киркупъ, я вовсе не желаю васъ обидть, но осторожность въ нашемъ дл всегда необходима! Я желаю только убдиться, что вы именно т люди, за кого себя выдаете и больше ничего!
Виксъ разложилъ свои бумаги и въ нсколькихъ словахъ разсказалъ исторію съ агентомъ, а также какимъ путемъ онъ пріобрлъ деньги, которыя они имли при себ.
Трентъ слушалъ съ величайшимъ вниманіемъ, и теперь его недовріе къ Виксу смнилось чмъ-то въ род чувства уваженія. Онъ поставилъ на столъ бутылку джина, до котораго Виксъ даже не коснулся, а самъ любезный хозяинъ погрузился въ такое раздумье, что не только этого не замтилъ, но даже совершенно позабылъ о существованіи капитана Киркупа.
— Еще что-нибудь не ладно?— освдомился, наконецъ, Виксъ, начиная терять терпніе.
— Скажите, что это за островъ?— вдругъ спросилъ ни съ того, ни съ сего Трентъ.
— Это довольно тихая лагуна, очень небольшая, но замкнутая со всхъ сторонъ, а больше сказать о ней нечего!
— Я подумываю о томъ, чтобы войти въ нее. Видите-ли, я заново оснастилъ свое судно въ Кинсаго да весьма недоволенъ этой оснасткой. Ненадежно все это. Вотъ я и думаю, если ваши люди мн помогутъ, мы общими силами приведемъ все въ надлежащій порядокъ въ одн сутки!
— Мы не прочь вамъ помочь въ этомъ!— отвчалъ Виксъ.
Посл этого оба капитана вышли на верхъ, и Виксъ сообщилъ своимъ товарищамъ, что было ршено сдлать.
‘Легкое Облачко’ вошло въ лагуну, стало на якорь, люди и кладь были приняты на судно, и посл плотнаго завтрака вс принялись за работу переоснастки брига. Истощенные и измученные люди съ ‘Доврчивой Поселянки’ работали положительно черезъ силу, и когда Трентъ остался, наконецъ, доволенъ своей оснасткой, когда все было сдлано и исправлено, согласно его указаніямъ, вс стали съ нетерпніемъ ждать приказанія командира сниматься съ якоря и выходить въ море. Но тотъ какъ будто не торопился, медленно разгуливалъ взадъ и впередъ по палуб, покуривалъ и, видимо, размышлялъ о чемъ-то.
— Если не ошибаюсь, вс вы на вашемъ судн были одной компаніей?— спросилъ Трентъ Викса, подойдя къ нему.
— Да, вс мы были за паяхъ!— сказалъ Виксъ.
— Въ такомъ случа вы, быть можетъ, не сочтете страннымъ и не будете ничего имть противъ, если я попрошу всхъ васъ вмст къ чаю въ мою каюту!
Виксъ былъ крайне удивленъ, но, конечно, не сталъ возражать, и полчаса спустя вс шесть человкъ съ ‘Доврчивой Поселянки’, Трентъ и Годдедааль сидли за столомъ, уставленнымъ закусками за чайникомъ кипящаго чая. Прислуживалъ китаецъ. Вдругъ капитанъ Трентъ приказалъ ему удалиться.
— Ну, а теперь, господа,— сказалъ онъ,— считая васъ всхъ за одну братскую компанію, я намренъ переговорить со всми вами объ одномъ дл. Вс вы видите, какое это судно, прекрасное, надежное, пища тоже, какъ вы уже успли убдиться, не дурная для моряковъ. Ну, я, конечно, очень радъ, что могу предложить вамъ проздъ до Санъ-Франциско, такъ какъ морякъ долженъ всегда протянуть руку помощи и своему брату моряку. Но вы сами знаете, что въ жизни все оплачивается, и я не намренъ терять черезъ свою доброту!
— Мы отнюдь и не намрены вводить васъ въ убытки!— сказалъ довольно сухо Картью,— и готовы удовлетворить всякое разумное требованіе!
— Благоразумное? Что вы называете благоразумнымъ? Въ этотъ дл я одинъ судья! Если вы хотите сдлать заемъ, то должны уплатить проценты, т. е. я хотлъ сказать, если вы желаете получить проздъ, то должны уплатить то, что я потребую. Такъ длаются вс дла. Вы нуждаетесь во мн, а не я въ васъ!
— Прекрасно, сэръ! Такъ какая же ваша цна?— спросилъ Картью.
— На Бутаритари случай благопріятствовалъ вамъ, и вы воспользовались имъ, какъ могли. Теперь случай благопріятствуетъ, какъ видите, мн, и я тоже не намренъ упускать своего. Это судно мое, я — на немъ хозяинъ!
— Никто противъ этого ничего не говоритъ!— замтилъ Макъ.
— Я говорю, что я здсь хозяинъ,— повторилъ Трентъ,— и какъ таковой, могъ бы взять все, что вы имете, безъ всякаго разсужденія. Но въ длахъ я человкъ честный. Около двухъ тысячъ фунтовъ не принадлежатъ вамъ, вы обязались уплатить ихъ своимъ кредиторамъ. Эти деньги я считаю неприкосновенными, а остальное мое. На такихъ условіяхъ я доставлю васъ въ Санъ-Франциско и затмъ вручу каждому изъ васъ по 15 фунтовъ на первый случай, а капитану — 25!
Услышавъ это, Годдедааль опустилъ голову на руки, какъ человкъ, котораго одолваетъ стыдъ.
— Вы, конечно, шутите!— сказалъ Виксъ, красный, какъ кумачъ.
— Ничуть! Длайте, какъ знаете, васъ никто не неволитъ: деньги — ваши, но судно мое. А Мидвэй не принадлежитъ мн, и никто не можетъ вамъ помшать оставаться здсь, если вы хотите. Хоть вс перемрите, мн-то что?
— Да, вдь, весь вашъ бригъ не стоитъ этихъ денегъ!— воскликнулъ Виксъ.
— Таковы мои условія! Разсуждать объ этомъ безполезно!— возразилъ Трентъ.
— Значитъ, вы хотите этимъ сказать, что оставите насъ умирать здсь голодной смертью?— спросилъ Томми Хэдденъ.
Капитанъ засмялся своимъ сухимъ, деревяннымъ смхомъ.
— Нтъ, зачмъ?! Я продамъ вамъ за извстную цЬну състныхъ припасовъ, хоть на четыре мсяца, только не въ убытокъ себ, конечно!
— Извините, сэръ,— сказалъ Макъ,— мое дло особая статья, я зарабатывалъ свой проздъ на ‘Доврчивой Поселянк’ и не имю никакой доли въ этихъ деньгахъ и ни гроша въ карман. Поэтому я желалъ бы знать, что вы скажете мн?
— Я не жестокій человкъ,— отвчалъ Трентъ,— я возьму васъ въ придачу къ остальнымъ, только ужъ вы, конечно, не получите общанныхъ 15 фунтовъ.
Вс невольно взглянули на капитана, даже Годдедааль поднялъ голову и посмотрлъ Тренту прямо въ лицо съ выраженіемъ угрюмаго неодобренія.
— И вы посл того смете называться британскимъ морякомъ?!— воскликнулъ Макъ, вскакивая со своего мста.
— Еще одно такое слово, и я закую васъ въ кандалы!— сухо проговорилъ Трентъ и тоже поднялся со своего мста.
— А я-то гд же въ то время буду?!— воскликнулъ взбшенный Макъ.— Или вы безъ меня обойдетесь? И это посл того, какъ мы своими руками оснастили вашъ бригъ? Ахъ, вы, старая обезьяна! Да у васъ нтъ чувства приличія ни на грошъ, подождите, я научу васъ этому!
При этомъ Макъ даже не возвысилъ голоса, никто, даже самъ Трентъ, не ожидали того, что случилось: въ одно мгновеніе ирландецъ выхватилъ изъ-подъ стола большой складной ножъ. Трентъ посторонился, желая уклониться, но это движеніе. только погубило его: лезвіе проникло прямо въ гортань. Онъ упалъ лицомъ на столъ, и кровь его хлынула и разлилась между тарелками и блюдами по скатерти. Въ слдующій моментъ Годдедааль былъ уже на ногахъ, онъ схватилъ свой стулъ и высоко взмахнулъ имъ по воздуху. Это былъ уже совсмъ другой человкъ. Это былъ разъяренный слонъ, онъ ревлъ, хриплъ и, казалось, не видлъ ничего передъ собою. Никто изъ экипажа ‘Доврчивой Поселянки’ не помышлялъ о борьб, ни одинъ изъ нихъ не выхватилъ даже оружія, вс стояли беззащитно, съ растеряннымъ видомъ, глядя на гиганта и уклоняясь отъ его ударовъ. Первымъ ударомъ онъ свалилъ съ ногъ Мака, переломивъ ему руку, вторымъ размозжилъ голову Гемстэда, затмъ машинально повернулся къ другимъ, хрипя и сопя, какъ раненый слонъ, въ глазахъ его не свтилось ршительно ничего сознательнаго, онъ машинально наносилъ удары, куда попало, ударомъ по спин уже лежавшаго Гемстэда онъ переломилъ стулъ и занесъ его надъ головой Картью, тогда инстинктъ самоохраненія заставилъ послдняго выхватить револьверъ и выстрлить. Раздался болзненный вопль. Колоссъ съ минуту оставался неподвиженъ, затмъ зашатался и во всю длину рухнулъ на трупъ своей жертвы. Въ этотъ моментъ внезапно наступившей тишины послышался звукъ шаговъ на палуб, и лицо Гольдерсона высунулось въ двери каютъ-компаніи.
Картью далъ по немъ второй выстрлъ, понявъ, что онъ можетъ выдать ихъ.
— За пистолеты!— крикнулъ онъ и кинулся наверхъ.
Виксъ, Томми и Амаду кинулись за нимъ вслдъ, топча подъ ногами тло Гольдерсона.
Когда они выбжали на палубу, непріятель хотя и былъ еще въ большемъ числ, чмъ они, но вмсто того, чтобы нападать или защищаться, постыдно бжалъ. Броунъ былъ впереди всхъ и усплъ благополучно нырнуть въ люкъ бака, слдомъ за нимъ нырнулъ туда и китаецъ съ пулей въ боку и тутъ же растянулся, остальные искали спасенія на вантахъ. Оттуда они вопили и молили о пощад, но пощады быть не могло: каша была заварена, теперь необходимо было ее расхлебать до конца. По нимъ стрляли, не цлясь, почти не глядя, стрляли второпяхъ, но вс они, одинъ за другимъ, валились на палубу окровавленными, бездыханными трупами или повисали безпомощно на снастяхъ съ раздробленнымъ черепомъ иди прострленной грудью.
Теперь оставался въ живыхъ только еще одинъ Броунъ, жалкій, кроткій Броунъ, который усплъ скрыться въ бакъ. Томми чуть не со слезами, чуть не съ рыданіемъ стадъ молить, чтобы его пощадили.
— Что можетъ, намъ сдлать одинъ человкъ?— говорилъ онъ.— У кого хватитъ духа пойти туда и убить его, какъ собаку?
Быть можетъ, бдняга внизу слышалъ эти мольбы.
— Если хоть одинъ останется живъ, вс мы угодимъ на вислицу!— угрюмо сказалъ Виксъ,— Броуна надо отправить вслдъ за остальными!— Говоря это, капитанъ былъ блденъ, какъ мертвецъ, онъ положительно едва держался на ногахъ.
— Если мы не сдлаемъ этого сейчасъ же, то посл это станетъ положительно невозможнымъ!— сказалъ Картью и, весь блдный, направился къ баку.
Кйтаецъ лежалъ поперекъ дороги и все еще хриплъ.
Съ чувствомъ болзненнаго отвращенія Норрисъ перешагнулъ черезъ него, здсь было совершенно темно.
— Броунъ, гд вы?— спросилъ онъ, и сердце у него болзненно сжалось отъ сознанія предательскаго значенія своихъ словъ.
— Здсь, сэръ!— отозвался несчастный, и цлый потокъ жалкой, безпомощной мольбы о пощад полился изъ устъ Броуна. Только чувство сознанія опасности, которая могла ожидать его въ этомъ темномъ, незнакомомъ ему помщеніи, заставило Картью войти въ бакъ, но передъ этими мольбами онъ былъ безсиленъ, дважды онъ подымалъ свой пистолетъ, старался спустить курокъ, но затмъ не выдержалъ и бжалъ отъ своей жертвы, бжалъ безъ оглядки.
Виксъ взглянулъ на него вопрошающимъ взглядомъ и понялъ все. Тогда онъ всталъ и съ мужествомъ, какое проявляетъ человкъ, идя на эшафотъ, не сказавъ ни слова, спустился внизъ. Броунъ, полагая, что это вернулся Картью, вышелъ изъ своего угла и снова сталъ молить о пощад. Стиснувъ зубы до боли, Виксъ разрядилъ свой револьверъ по направленію голоса, который перешелъ въ жалобный пискъ, окончившійся предсмертнымъ хрипніемъ. Затмъ все смолкло, и убійца, спотыкаясь и шатаясь, выбжалъ наверхъ, точно за нимъ гнались десятки привидній.
Кровавое дло было покончено. Томми, Картью и Амалу сидли тснымъ кружкомъ у люка. Виксъ пришелъ и слъ съ ними. Уже почти совершенно стемнло, никто не произнесъ ни слова: только время отъ времени среди мертвой тишины слышались всхлипыванія Томми.
— Что, если теперь вдругъ придетъ сюда другое судно?!— вдругъ воскликнулъ Картью.
Капитанъ поднялся на ноги и машинально, по привычк посмотрлъ наверхъ, но увидлъ висвшія между снастями тла и, весь блдный, опустился на свое мсто.
— Если я пойду наверхъ, то упаду!— сказалъ глухимъ голосомъ онъ.— Я положительно не въ силахъ!
Амалу предложилъ пойти наверхъ и, окинувъ внимательнымъ глазомъ весь горизонтъ, спустился, объявивъ, что нигд ничего не видно.
— Понятно, никто изъ насъ не будетъ спать,— проговорилъ Виксъ,— такъ что-же намъ такъ сидть и болтать попусту?! Надо очистить судно. Но я не могу ни къ чему приложить рукъ, пока не выпью джину, а джинъ въ кают. Кто принесетъ его сюда?
— Я,— отвчалъ Картью,— если кто-нибудь даетъ мн спичекъ!
Амалу передалъ ему коробокъ. Онъ взялъ и пошелъ внизъ. Спотыкаясь на тла убитыхъ, онъ спустился въ каютъ-компанію и прошелъ въ капитанскую каюту. Здсь онъ чиркнулъ спичку, и глаза его встртились съ парой лихорадочно горвшихъ глазъ.
— Ну, что?— спросилъ Макъ, такъ такъ это былъ онъ: единственное живое существо въ этой кают, гд кругомъ коченли трупы.
— Все кончено, ни одного не осталось въ живыхъ!— отвтилъ Картью.
— Господи Боже!— простоналъ Макъ и опять лишился чувствъ.
Картью разыскалъ джинъ, принесъ его наверхъ,— и вс пили, пили большими глотками, морщась, какъ горькое лекарство, затмъ принялись за работу. Теперь уже совсмъ стемнло, разыскали и зажгли фонарь. Амалу принялся мыть палубу, а остальные съ другимъ фонаремъ занялись убитыми. Всхъ ихъ одного за другимъ спустили въ море, осторожно, чтобы кровью не замарало борта судна. Затмъ, еще разъ подкрпившись джиномъ, Виксъ съ помощью багра снялъ сверху убитыхъ, оставшихся еще висть въ снастяхъ. Китаецъ, когда его подняли, чтобы спустить за бортъ, какъ остальныхъ, былъ еще живъ и бредилъ, онъ смолкъ только тогда, когда тло его тяжело плюхнулось въ воду. Убрать Броуна ни у кого уже не хватило силъ, по общему соглашенію его оставили тамъ, гд онъ былъ.
Все это время, они не переставая, пили джинъ, какъ воду, наконецъ, Томми задремалъ, прислонясь къ гротъ-мачт. Виксъ, закрывъ лицо руками, впалъ въ тяжелое забытье. Амалу куда-то исчезъ, и на ногахъ оставался еще только одинъ Картью. Онъ стоялъ, прислонясь къ рубк, съ фонаремъ въ рук, и шатаясь изъ стороны въ сторону.
Вдругъ ему вздумалось спуститься внизъ.
Отсутствіе тла Гольдерсена сначала поразило его, затмъ онъ вспомнилъ, что его убрали, и улыбнулся. Онъ вошелъ въ капитанскую каюту и увидлъ Мака, который теперь опять пришелъ въ сознаніе и лежалъ съ широко раскрытыми глазами, съ лицомъ, искаженнымъ страданіемъ и лихорадочнымъ румянцемъ на лиц. Картью вспомнилъ, что никто не оказалъ ему помощи, что его оставили такъ лежать все время, и что онъ такъ пролежитъ всю ночь. Но что теперь можно было сдлать?
Шатаясь, взялъ онъ ящикъ съ джиномъ, поднялъ его, съ трудомъ поднялся наверхъ, бросилъ ящикъ за бортъ и тутъ-же растянулся на палуб и заснулъ.

XXIII.
Спасены-ли?

Едва занялся востокъ, какъ Картью проснулся съ какимъ-то тяжелымъ, томительнымъ чувствомъ на душ. Вдругъ на него разомъ нахлынули ужасныя воспоминанія прошедшаго дня.
— Боже мой! Боже мой!— шепталъ онъ, заломивъ руки. Вдругъ онъ увидлъ, что капитанъ тоже не спитъ и смотритъ на него. Норрисъ взглянулъ на капитана, и въ его искаженномъ выраженіи застывшаго на лиц ужаса и раскаянія узналъ свой собственный образъ. Онъ бросился бжать, чтобы не видть этого лица, не читать на немъ своего собственнаго приговора. Томми тоже вскор проснулся, но, протеревъ глаза и вспомнивъ все, что случилось, закрылъ лицо руками и глухо зарыдалъ. Наконецъ, проснулся и Амалу. Бдняга спохватился, что проспалъ, и, вскочивъ на ноги по привычк, согласно заведенному порядку, сконфуженный, побжалъ на кухню, развелъ огонь и принялся стряпать.
Этотъ простодушный парень облегчилъ душу всхъ. Слдуя его примру, и остальные вспомнили о повседневныхъ потребностяхъ жизни. Капитанъ пошелъ умываться къ большому чану съ водой, вслдъ за нимъ сдлалъ то же и Томми, а Картью, вспомнивъ о Мак, спустился внизъ въ каюту.
— Ну, что? Какъ вы себя чувствуете, Макъ?— спросилъ онъ.
Тотъ не спалъ, быть можетъ, не спалъ всю ночь бдняга. Канарейка Годдедааля заливалась въ своей клтк.
— Рука у меня сломана,— сказалъ Макъ,— но это еще ничего. А вотъ этой каюты я вынести не могу. Я какъ-нибудь выберусь на верхъ.
— Нтъ, нтъ, оставайтесь здсь, тамъ смертельно жарко, я все это приберу здсь!
— За это буду вамъ очень благодаренъ. Я передъ всми вами виноватъ! Я накликалъ на васъ всю эту бду, а когда дошло до дла, то самъ не могъ быть вамъ помощникомъ! Вы мн спасли жизнь, мистеръ Картью… Вы отмнный стрлокъ!
— Бога ради, довольно объ этомъ!— проговорилъ Картью.— Вы не знаете, Макъ, что это было тамъ на верху!..
Онъ пошелъ, отыскалъ губку, швабру, ведро и принялся мыть и прибирать каюту.
Томми въ это время причалилъ вельботъ къ самой корм и сталъ спускать въ него всевозможные състные припасы, какіе онъ только могъ найти: очевидно, бдняга только и думалъ, какъ-бы ему сбжать съ этого брига.
— Ну, о чемъ-же мы еще думаемъ? Надо идти въ Гавайю, я уже началъ сбираться,— сказалъ Томми.
— У Мака сломана рука, я не знаю, въ состояніи-ли будетъ онъ вынести это путешествіе!— замтилъ Картью.
— Сломана рука?! Пустяки, я ее вправлю сейчасъ!— сказалъ капитанъ.— Я думалъ, что онъ умеръ, какъ остальные… Этотъ- безумный…— онъ не договорилъ.
Вс трое спустились въ каюту.
— Я пришелъ вправить вамъ руку!— сказалъ Виксъ.
— Простите, капитанъ, но прежде всего вамъ слдуетъ вывести это судно въ море. А объ рук моей мы посл поговоримъ!
— Ну, это не такъ спшно!— сказалъ капитанъ.
— Смотрите, что-то вы скажете, если сюда явится какое-нибудь судно. Помяните мое слово, если вы ждете судна, то можете вкъ его прождать и околть на этомъ мст, не дождавшись, ну, а когда его не надо, оно какъ разъ и явится!
— Я то же говорю — надо скорй готовить нашъ вельботъ,— вставилъ Хэдденъ.
— Ну, что говорить о вельбот, если у насъ подъ ногами бригъ, вполн исправный?!— сказалъ капитанъ.
— Но куда вы можете явиться съ этимъ бригомъ, капитанъ, въ какой портъ?— спросилъ Хэдденъ.
— Въ любой. Этотъ бригъ погибнетъ въ открытомъ мор. Я даже скажу вамъ гд: въ 14-ти миляхъ подъ втромъ у острова Кауаи. Мы дождемся, пока онъ благополучно пойдетъ ко дну, а затмъ и знать не знаемъ и никогда не видли брига ‘Легкое Облачко’. Мы — экипажъ ‘Доврчивой Поселянки’ и ничего боле!
— Дорогой капитанъ, вотъ первое разумное слово, какое я слышу, пусть моя рука ждетъ еще недлю, только, голубчикъ, уходите въ море!
— Я не мене васъ спшу уходомъ, Макъ, но сейчасъ полный штиль, намъ безъ втра не выбраться отсюда. Дайте, я вамъ сдлаю перевязку и не будемъ больше говорить объ этомъ!
Къ полудню рука Мака была вправлена и положена въ лубки, каюта чисто вымыта и прибрана, тло бднаго Броуна вынесено изъ бака и спущено въ воду лагуны, но только около трехъ часовъ пополудни повялъ втерокъ и затмъ сталъ постепенно свжть.
Капитанъ Виксъ былъ безподобный капитанъ на шхун, съ любой шхуной онъ длалъ, что хотлъ, никто лучше его не могъ управиться съ какой угодно шхуной, но бригъ дло другое, тутъ онъ чувствовалъ себя новичкомъ. Этотъ родъ судовъ былъ ему мало знакомъ, и на судн ни одного настоящаго матроса.— Онъ призвалъ Картью, объяснялъ ему все до мельчайшихъ подробностей, сказалъ, что слдуетъ длать, а между тмъ все же не чувствовалъ у себя почвы подъ ногами.
Но надо было что-нибудь длать.— ‘Вс на верхъ!— крикнулъ капитанъ.— Снимайся съ якоря!’ и при этомъ онъ хмуро сдвинулъ брови.
Маневръ былъ исполненъ, но судно плохо повиновалось. Не зная, что длать, капитанъ стадъ приказывать то-то, то другое, и вдругъ, къ немалому ихъ удивленію, бригъ тронулся и сталъ подъ втеръ. Для капитана все это было гадательно, и онъ считалъ себя не вправ смущать своихъ бдныхъ товарищей, и команда его громко и властно раздавалась на судн. Лицо его было красно, какъ кумачъ, но когда судно пошло, и паруса стали набирать втра, онъ подумалъ, что теперь вс главныя трудности уже за спиной, и вздохнулъ свободнй. Все, казалось, шло благополучно, какъ вдругъ бригъ глухо ударился обо что-то и слъ на песчаную мель между кораллами. Капитанъ сразу понялъ, въ чемъ дло, но, не подавая вида, отдавалъ все новыя приказанія.
— Да что это, капитанъ, ужъ вы не снова-ли хотите повернуть обратно?— спросилъ Хедденъ.— Нтъ ужъ, благодарю, слуга покорный, я больше не согласенъ работать!— и онъ отошелъ въ сторону.
— Вы, можетъ быть, не знаете, какъ мы устали и измучились, капитанъ?— сказалъ Картью.— Мы едва держимся на ногахъ.
— Приливъ идетъ на убыль! Что же вы хотите, чтобы я упустилъ драгоцнныя минуты прилива?
— Боже правый! Да вдь и завтра будетъ приливъ!— воскликнулъ Хэдденъ.
— Вотъ что я вамъ скажу, капитанъ,— проговорилъ Картью.— Видите, втеръ стихаетъ, и солнце сейчасъ зайдетъ. Тогда впотьмахъ мы можемъ попасть въ непріятное положеніе!
— Вы правы, я этого не отрицаю,— согласился капитанъ и задумался.— Но вотъ чего я не могу понять… я не могу понять, какого вы сорта люди. Какъ вы можете оставаться здсь… Смотри, вдь, это кровавое солнце сводитъ меня съ ума. Нтъ, я не въ силахъ здсь оставаться!
Вс съ недоумніемъ слушали капитана: этотъ внезапный порывъ печальной откровенности, эта минута слабости въ немъ, въ ихъ главномъ столп и опор, въ этомъ человк дла, всегда разсудительномъ и практическомъ, смутилъ всхъ, но одному никмъ незамченному свидтелю это внушило благую мысль, которую онъ тутъ же и осуществилъ.
Въ тотъ моментъ, когда бригъ наткнулся на что-то, Макъ изъ капитанской каюты, гд онъ лежалъ, выбрался наверхъ въ каютъ-компанію и теперь, приблизившись къ групп говорившихъ, сказалъ:
— Капитанъ Виксъ, я всему виной въ этомъ дд, я навлекъ на всхъ васъ эту бду, и очень сожалю объ этомъ и прошу у всхъ васъ прощенія. Если кто-либо изъ васъ сможетъ сказать мн: Макъ, я прощаю васъ, у меня на душ станетъ легче!
Виксъ вперилъ въ говорившаго удивленный взоръ, но въ слдующій за симъ моментъ все обычное самообладаніе оставило его.
— Вс мы здсь не безъ вины, и никто изъ насъ не кинетъ въ васъ камня! Я отъ всей души прощаю васъ, Макъ, и дай Богъ, чтобы это облегчило васъ!
Остальные отвчали въ томъ же дух.
— Отъ всего сердца благодарю васъ всхъ за это доброе слово,— продолжалъ Макъ,— но у меня есть еще нчто на душ. Почему-бы намъ всмъ не прочитать молитву Господню?
Отъ этого никому худо не будетъ!
И все это онъ-говорилъ тмъ же спокойнымъ, ровнымъ, молящимъ голосомъ больного ребенка, какъ и по утру, и вс безмолвно согласились на его предложеніе и склонили колна въ тихой молитв. Когда вс поднялись, у всхъ точно свтле стало на душ, точно тяжесть свалилась съ ихъ плечъ, и теперь они взглянули въ лицо другъ другу въ первый разъ безъ стыда. До этого момента каждый изъ нихъ таилъ у себя на душ сознаніе своей гнетущей грховности, теперь же они какъ будто всенародно покаялись и этой общей исповдью облегчили свою душу. Кром того, слова ‘и остави намъ долги наши, какъ мы оставляемъ должникамъ нашимъ’, звучали какъ-то особенно утшительно посл того, какъ каждый изъ нихъ, только что отъ души простилъ бднаго Мака.
Вс пили чай вмст на падуб и затмъ вскор легли спать.
На утро день занялся совершенно безвтренный и томительно жаркій. Тяжелый сонъ не освжилъ никого, только капитанъ, предчувствуя тяжелый рабочій день, былъ какъ-то бодре остальныхъ, онъ умылся, одлся, осмотрлъ снасти и затмъ поднялся на мостикъ.
— Дайте сюда бинокль!— вдругъ крикнулъ онъ сверху, вс разомъ бросились за биноклемъ и принесли его, вдали на горизонт виднлась тонкая струйка дыма, точно султанъ стоявшая въ неподвижномъ воздух.
— Что это можетъ быть?
— Можетъ быть пакетботъ на пути въ Китай, а, можетъ быть, военное судно, отправленное сюда на поиски за потерпвшими крушеніе.
— Вы что думаете объ этомъ судн, Виксъ?
— Судя по дыму, оно должно идти прямо сюда. Но теперь, ребята, не время размышлять да строить предположенія, надо дйствовать.
Вс сбжали на палубу, капитанъ впереди всхъ.
— Слушайте меня, слушайте внимательно и старайтесь запомнить все, что я скажу. Если это военное судно, то оно, вроятно, будетъ спшить, вс эти суда, у которыхъ, въ сущности, нтъ никакого дла, и у которыхъ все ршительно оплачено казной, вчно спшатъ. И это наше счастье, мы отправимся съ ними, и они не дадутъ себ труда посмотрть съ надлежащимъ вниманіемъ и не слишкомъ будутъ разспрашивать насъ.
— Я капитанъ Трентъ. Вы, Картью,— Годдедааль, вы, Томми,— Гарди, Макъ — Броунъ, Амалу — ..хммъ… не можемъ же мы сдлать его китайцемъ. Ну, этотъ китаецъ сбжалъ, и я поставилъ Амалу за кока, затмъ такъ и не позаботился запирать его. Вотъ и все. Ну, повторите мн вашъ урокъ!
Вс повторили, какъ повторяютъ дти въ школ, блдными, дрожащими губами.
— Какъ звали тхъ двухъ?— спросилъ Виксъ.
— Гильдерсонъ и Вамгенъ!— сказалъ кто-то.
— Т утонули, стараясь спустить шлюпку, когда мы пытались снять судно съ мели. Когда мы выходили изъ лагуны налетлъ шквалъ и выбросилъ насъ на мель, слышите?
Виксъ говорилъ съ лихорадочнымъ возбужденіемъ, такъ что непривычному человку казалось, будто онъ говоритъ съ раздраженіемъ.— Слышали вы меня? Поняли? Вс?
— Да… но безопасно-ли это, капитанъ?— спросилъ Томми Хэдденъ.
— Безопасно?— повторилъ Виксъ.— Да мы стоимъ надъ бездной, воплощенная вы невинность! Если судно это идетъ въ Китай, чего я не думаю, то мы погибли. Если на судн есть хоть одинъ человкъ, когда-либо видавшій въ глаза капитана Трента или кого-нибудь изъ его экипажа, то не дале, какъ черезъ часъ, вс мы будемъ въ кандалахъ. Безопасно! Нтъ, это вовсе не безопасно. Но это послдняя крайняя мра. Понимаете?
При этихъ словахъ капитана всми овладлъ страхъ.
.— Не гораздо-ли лучше для насъ оставаться на этомъ бриг!— воскликнулъ Картью.— Они, вроятно, не откажутся помочь намъ снять его съ мели.
— Эхъ, право, вы заставляете меня терять время въ пустой болтовн!— досадливо воскликнулъ Виксъ.— Когда я сегодня по утру измрялъ воду въ трюм, ея оказалось на два фута выше, чмъ вчера. Что тамъ случилось, я не знаю, быть можетъ, сущій пустякъ, быть можетъ, серьезная аварія,— и тогда намъ предстоитъ сдлать боле 1000 миль въ простой шлюпк. Какъ вамъ это нравится?
— Но весьма возможно, что это сущій пустякъ, и ихъ плотники во всякомъ случа обязаны помочь намъ починить бригъ и привести его въ порядокъ,— продолжалъ настаивать Картью.
— Да поймите вы, что если мы призовемъ сюда плотниковъ, то куда они отправятся первымъ долгомъ, знаете вы это? Конечно, внизъ, въ носовую часть трюма,— такъ? А какъ мы объяснимъ имъ тогда, откуда тамъ вся эта кровь на товарахъ, на тюкахъ, на перегородкахъ? Нтъ, ужъ пусть какой-нибудь другой дуракъ тутъ съ вами время тратитъ, а я слуга покорный, мн нкогда!.. Слушай вс, я сейчасъ пойду внизъ привести тамъ дла въ порядокъ, а вы тутъ приготовьте вонъ ту шлюпку, да откройте нашъ денежный ящикъ и раздлите все поровну на пятерыхъ, насъ вдь пятеро теперь. Возьмите тамъ пять сундуковъ и положите въ каждый по одной пятой денегъ на дно да переложите ихъ одялами да постельнымъ платьемъ, чтобы не звенли деньги. Слышите? Да живй! Времени у насъ мало, помните! Правда, это будутъ пять довольно увсистыхъ сундучковъ, но тутъ ужъ ничего не подлаешь, а вы, Картью, т. е. вы, мистеръ Годдедааль, идите за мной, у насъ тамъ свое дло ждетъ.
Спустившись внизъ, капитанъ и Картью прежде всего стали искать судовой журналъ. Запись Годдедааля была ведена съ точностью вплоть до послдняго дня, тамъ значилось даже: ‘Приняли на судно капитана Киркупа и пять человкъ экипажа со шхуны ‘Доврчивая Поселянка’.
— Это надо уничтожить!— хмуро сказалъ Виксъ и стадъ просматривать запись капитана Трента.
— Ну, старикъ, какъ видно, недли дв ничего не заносилъ въ журналъ! Это намъ на руку! Вы, Картью, берите эту запись и дополняйте ее такъ, какъ я вамъ буду говорить. Это мой судовой журналъ, но самъ я не стану писать по извстнымъ соображеніямъ!
— Но какъ мы объяснимъ отсутствіе моего журнала?
— Очень просто, вы никогда его не вели, это нерадніе къ служб и больше ничего.
— А другая рука въ вашемъ журнал, капитанъ? Вы вели сначала запись! Почему же вы перестали, а вмсто васъ сталъ записывать я? спросилъ Картью.
— Со мной произошелъ несчастный случай.
— Какой случай?
— А вотъ такой!— отвтилъ Виксъ и, взявъ со стола раскрытый перочинный ножъ, полоснулъ имъ со всей силы себ по рук.— Ну, вотъ и дло съ концомъ! Теперь вы длайте свое дло!— и, перевязывая свою рану платкомъ, онъ сталъ диктовать запись.— Постяните вы эту перевязку, Картью, изъ меня льетъ, какъ изъ барана, стяните потуже! Пишите, что мы пришли сюда 6-го вечеромъ и съ тхъ поръ все лежимъ здсь. Это проще всего!— съ этими словами выбжалъ наверхъ.
— Ребята, мы пришли сюда 6-го вечеромъ, а не одиннадцатаго! Слышите? И какъ только вы управитесь тамъ съ вашими сундучками, стаскивайте провіантъ и все необходимое въ шлюпку: пусть думаютъ, что мы готовились выйти въ море на шлюпк!
Журналъ былъ доведенъ до настоящаго дня, теперь необходимо было отыскать вс документы судна и капитана, это было не такъ-то легко, наконецъ, они были найдены въ карман выходного сюртука капитана, въ которомъ онъ, очевидно, въ послдній разъ съзжалъ на берегъ и такъ и оставилъ, не прибравъ ихъ къ мсту.
Въ этотъ самый моментъ сверху закричали, что судно, дйствительно, англійское военное судно, было уже совсмъ близко, и что съ него спускаютъ шлюпку.
— Еще минутой позже,— и мы пропали!— сказалъ Виксъ, перебирая документы капитана Трента.— Картью, возьмите это къ себ. Я боюсь, что смшаю одн съ другими, это бумаги Киркупа и ‘Доврчивой Поселянки’.
— Шлюпка вошла въ лагуну, сэръ!— крикнулъ Макъ стоявшій на вахт, между тмъ какъ остальные были заняты работой.
— Намъ пора на верхъ, мистеръ Годдедааль!— сказалъ Виксъ, и когда они пошли къ двери, канарейка залилась громкой трелью.
— Мы не можемъ оставить ее здсь умирать съ голода! Это была птица бдняги Годдедааля!— воскликнулъ Картью и захватилъ съ собою клтку.
Въ нсколькихъ саженяхъ отъ цпи коралловыхъ рифовъ легло въ дрейфъ англійское военное судно, а большая многовесельная шлюпка быстро приближалась къ бригу. Молодой мичманокъ, почти мальчикъ, сидлъ на корм.
— Хвала Всевышнему! Они прислали сюда какого-то младенчика!
Мальчикъ-офицеръ, оправляясь и стараясь придать себ возможно больше важности, взошелъ на палубу и былъ почтительно встрченъ старшимъ помощникомъ, затмъ капитаномъ.
— Вы — командиръ судна?— спросилъ тотъ, обращаясь къ послднему.
— Да, сэръ, капитанъ Трентъ, а это бригъ — ‘Легкое Облачко’ изъ Гулля!
— Вы, какъ вижу, попали въ непріятное положеніе!
— Если вы послдуете за мной сюда, я разскажу вамъ все, какъ было!
— Вы дрожите, капитанъ!— воскликнулъ молодой офицерикъ.
— Я полагаю, что и съ вами было бы то’ же самое при такихъ условіяхъ,— и Виксъ разсказалъ ему подробно всю исторію объ испорченной вод, о продолжительномъ безвтріи, о шквал, о томъ, какъ утонуло двое изъ его людей, пытаясь спустить шлюпку и т. д.
— Капитанъ очень спшитъ,— сказалъ офицеръ-мальчикъ,— и мн поручено оказать вамъ всякое содйствіе, какое только будетъ въ моихъ силахъ и въ случа надобности дать сигналъ и потребовать сюда вторую шлюпку. Что могу я сдлать для васъ?
— О, мы не задержимъ васъ. Мы совершенно готовы,— съ напускной, легкой веселостью, сказалъ капитанъ.— Сундучки людей, хронометръ, бумаги все тутъ!
— Разв вы намрены покинуть ваше судно?— воскликнулъ офицеръ.— Мн кажется, что его не трудно снять съ мели. Мои люди помогутъ вамъ!
— Это, конечно, можно, но какъ вы его заставите держаться на вод, это другой вопросъ, у него носъ пробитъ!— сказалъ Виксъ.
Мальчикъ-офицеръ покраснлъ до ушей: онъ сознавалъ полную свою некомпетентность и почуялъ, что опытный капитанъ угадалъ это сразу, и потому боялся вторично обнаружить чмъ-нибудь свое невжество.
Онъ, конечно, не допускалъ даже мысли, что капитанъ обманываетъ его, и потому тотчасъ-же съ полной готовностью заявилъ, что радъ принять капитана и его экипажъ на шлюпку.
— Прикажите вашимъ людямъ спускать на шлюпку ихъ сундучки!
— Мистеръ Годдедааль,— обратился капитанъ къ своему помощнику,— распорядитесь, чтобы люди спускали свои сундучки на шлюпку!
Пока длились переговоры, экипажъ ‘Доврчивой Поселянки’ стоялъ, какъ на горячихъ угольяхъ. Наконецъ, они услыхали пріятную всть, работа закипла, вс тяжести спустили на таляхъ, сундучки, узлы, всякіе пожитки. Люди умстились на шлюпк, и часъ спустя она отчалила отъ ‘Легкаго Облачка’,- къ немалой радости несчастныхъ потерпвшихъ крушеніе. Когда шлюпка проходила подъ носомъ судна, капитанъ указалъ офицеру на пробоину въ носу и разсказалъ, насколько сильна течь.
Итакъ, злополучное судно не подверглось осмотру, шлюпка приняла Викса и его товарищей, и теперь между ними и слдами ихъ преступленія, точно широкая пелена, лежали воды тихой лагуны. Но за то съ каждымъ ударомъ веселъ они приближались къ военному судну, которое легко могло превратиться для нихъ въ тюрьму, къ судну, о которомъ они не знали ршительно ничего, ни откуда оно идетъ, ни куда.
Виксъ, сознавая, какъ мучительна должна быть эта неувренность для всхъ его сотоварищей, стадъ разспрашивать.
— Какое ваше судно, позвольте узнать?— спросилъ онъ.
— ‘Буря’! Разв вы не знаете?
Что могли означать послднія слова?— Быть можетъ, ‘Легкое Облачко’ уже встрчалось когда-нибудь съ ‘Бурей’!
— А куда вы идете?
— Мы командированы зайти на эти острова и затмъ пойдемъ въ Санъ-Франциско.
— Вы, конечно, какъ и мы, идете изъ китайскихъ водъ? спросилъ капитанъ.
— Да, изъ Гонгконга!
— Какъ вамъ понравилась это мсто?— спросилъ Виксъ съ замирающимъ сердцемъ.— Долго вы тамъ простояли?
— Нтъ, всего полторы сутокъ,— только получили маршрутъ и пошли сюда. Ну, ужъ плаваніе, могу сказать!..— и офицеръ принялся жаловаться на свою участь.
Но теперь уже никто его не прерывалъ и ни о чемъ не распрашивалъ: и Виксъ, и Картью разомъ почувствовали, что у нихъ какъ-то отлегло на душ. Казалось, что теперь для нихъ всякая опасность миновала, и они могли надяться благополучно достигнуть Санъ-Франциско, а тамъ стать снова незапятнанными людьми, которымъ нечего опасаться, нечего бояться. Въ такихъ мысляхъ они пристали къ военному судну и взошли на его палубу.
Но вотъ чья-то рука ласково опустилась на плечо Картью, и чей-то голосъ проговорилъ:
— Ахъ, Норри, милый другъ, какъ ты сюда попалъ? Тебя ищутъ по всему свту! Разв ты не знаешь, что ты теперь вступилъ на царство?
Картью взглянулъ въ лицо говорившаго, узналъ въ немъ своего школьнаго товарища Сибрайта и безъ чувствъ упалъ навзничь.
Его подняли, снесли въ каюту лейтенанта Сибрайта, куда тотчасъ-же явился докторъ.
Когда онъ открылъ глаза, то былъ въ бреду, затмъ сознаніе вернулось къ нему.
— Гд я? Кто вы такой?
— Я докторъ съ ‘Бури’. Вы теперь можете быть совершенно спокойны: вс ваши мученія и лишенія кончены, мы тутъ будемъ ходить за вами, г. Картью, и вы скоро поправитесь!
— Почему вы называете меня такъ? Ахъ, да! Сибрайтъ сказалъ вамъ…— и вдругъ онъ застоналъ.— Послушайте, пошлите ко мн Викса. Я долженъ видть Викса, пошлите его ко мн сюда…
— Хорошо,— сейчасъ я позову его, но сперва вы примите это лекарство,— сказалъ докторъ и далъ ему пріемъ опіума. Больной успокоился, заснулъ, и докторъ поспшилъ заняться Макомъ. У него онъ переспросилъ имена всего экипажа брига ‘Легкаго Облачка’, т. е. его и его сотоварищей.
Макъ повторилъ свой затверженный урокъ, а докторъ, покончивъ осмотръ руки и наложивъ новую перевязку, пошелъ посмотрть рану капитана Виксъ.
— Когда вы это себя такъ поранили?— спросилъ онъ разглядывая внимательно рану.
— Съ недлю тому назадъ, или около того.
— Хмъ!— сказалъ докторъ и взглянулъ прямо въ лицо Виксу. Эта явная ложь еще боле усилила подозрнія проницательнаго доктора.
— Кстати, который изъ васъ Виксъ?— спросилъ онъ совершенно небрежно.
— А что?..
— Я спрашиваю, который изъ васъ Виксъ?— повторилъ докторъ.
Виксъ смотрлъ на него молча, блдный, какъ смерть.
— Ну, а который-же изъ васъ Броунъ?— продолжалъ докторъ.
— О чемъ вы говорите? Что вы хотите этимъ сказать?— воскликнулъ Виксъ, вырвавъ у доктора свою еще не перевязанную руку, такъ что кровь струей брызнула въ лицо доктору. Тотъ даже не далъ себ труда утереть ее, но, глядя прямо въ глаза своей жертв, продолжалъ:
— Почему Броунъ долженъ былъ идти той же дорогой?
Виксъ опустился на скамейку и дрожащими губами прошепталъ:
— Картью сказалъ вамъ?
— Нтъ, онъ мн ничего не сказалъ, но между нимъ и вами есть что-то не совсмъ ладное, въ этомъ я убжденъ!
— Дайте мн выпить хорошаго грога,— проговорилъ Виксъ.— Я лучше предпочитаю самъ сказать вамъ все, чмъ предоставить вамъ докапываться и догадываться, и предполагать нчто въ десять разъ худшее. И вотъ съ помощью нсколькихъ стакановъ грога вся трагическая исторія ‘Легкаго Облачка’ была разсказана капитаномъ Виксомъ доктору Уркварту.
И это было, дйствительно, счастьемъ для всхъ ихъ несчастныхъ невольныхъ преступниковъ, мучимыхъ сознаніемъ своей преступности и страхомъ передъ ея послдствіями.
Докторъ съумлъ понять и уловить своей чуткой душой все, что было трагическаго и печальнаго въ судьб этихъ людей, и отозвался всмъ сердцемъ на ихъ горе и муки. Когда Картью оправился отъ своей болзни, докторъ съ нимъ и съ Виксомъ подолгу совщались о томъ, какъ повести дло по прибытіи въ Санъ-Франциско. Онъ аттестовалъ мнимаго Годдедааля настолько тяжело больнымъ, что его нельзя высадить на берегъ, и самъ же помогъ провезти его тайно подъ кровомъ ночи съ судна въ Санъ-Франциско. Онъ поддерживалъ рану Викса, не давая ей закрыться, чтобы тотъ могъ расписываться везд, гд надо, двой рукой. Онъ ревностно охранялъ ихъ тайну отъ офицеровъ и команды ‘Бури’ и представилъ Картью одному своему другу въ Санъ-Франциско, человку съ милліоннымъ состояніемъ, который выразилъ готовность снабдить молодого человка какой угодно суммой для покупки брига. Картью случайно напалъ на Бейллерса и поручилъ ему это дло.
— Вы должны купить этотъ бригъ для меня, все равно за какую-бы то ни было цну.
— Надо назначить цну,— иначе я не ршусь на покупку.
— Ну, предположимъ, что это будетъ 10,000 фунтовъ!— небрежно сказалъ Картью.
Пока Картью, вступившій теперь въ обладаніе своимъ родовымъ наслдіемъ и превратившійся въ одного изъ богатйшихъ землевладльцевъ Англіи, старался загладить слды преступленія тмъ, что пріобртетъ и затмъ уничтожитъ потерпвшій крушеніе бригъ, капитанъ Виксъ долженъ былъ являться въ консульство, въ агентство компаніи Ллойдъ и всегда выдерживать допросы, пояснять пропажу отчетовъ, предъявлять свои документы и бумаги и повторять исторіи о своихъ приключеніяхъ чуть не каждому шкиперу въ Санъ-Франциско, постоянно дрожа, чтобы какой-нибудь другъ не окликнулъ его настоящимъ именемъ или какой-нибудь недругъ не отказался признать въ немъ капитана Трентъ.
Былъ такой моментъ, когда только его необычайное присутствіе духа и находчивость спасли его.
Это было въ консульств. Вдругъ чей-то громкій голосъ освдомился о капитан Трент.
Виксъ повернулся лицомъ къ спрашивавшему и сказалъ, что Трентъ — это онъ.
— Нтъ, вы — не Трентъ!— воскликнулъ тотъ.— Я знаю его съ дтства. Что это означаетъ, мн говорятъ, что вы выдаете себя за капитана Трента?
— О, вы, вроятно, знавали моего дядюшку, того, что имлъ банкъ въ Кардиф!— сказалъ Виксъ съ полнымъ апломбомъ и развязностью.
— Я никогда не слыхалъ, чтобы у него былъ племянникъ!— возразилъ господинъ съ грубымъ голосомъ.
— Но, какъ видите, онъ у него есть!
— А какъ поживаетъ старикъ?— спросилъ незнакомецъ, сбитый съ позиціи невроятнымъ апломбомъ своего собесдника.
— Кажется, вполн хорошо! Я теперь давненько не получалъ о немъ свдній!
Этотъ разговоръ былъ прерванъ чиновникомъ, обратившимся къ Виксу съ дловыми разспросами.
Въ день продажи судна съ аукціоннаго торга, Виксъ съ утра былъ на ногахъ и, едва владя собой, присутствовалъ при продаж. Согласно уговору, онъ не долженъ былъ встрчаться съ Картью и не поддерживать съ нимъ никакихъ сношеній, но, когда злополучный бригъ съ своимъ жалкимъ грузомъ пошелъ за такую страшную цну, онъ, забывъ всякую осторожность, кинулся прямо въ улицу Миссій, гд Картью квартировалъ подъ фамиліей Джаксона, и на подъзд дома столкнулся съ Картью.
— Бжимъ, бжимъ отсюда!— воскликнулъ Картью, блдный какъ мертвецъ.— Все пропало!
— Такъ вы уже слышали о продаж?
— Что продажа!— воскликнулъ тотъ.— Я даже забылъ думать о ней!— и онъ прерывающимся голосомъ разсказалъ всю исторію съ голосомъ въ телефон.
Это обстоятельство, въ связи съ неслыханной продажей разбившагося судна, могло смутить хоть кого. Имъ казалось, что не только вс мальчишки на улиц, но и вс камни на мостовой знаютъ ихъ страшную тайну. Бжать отсюда!— вотъ все, что имъ оставалось длать. Бжать, отославъ свои чемоданы по воображаемому адресу въ Британскую Колумбію, а самимъ отправиться въ Лосъ-Анжелесъ. Немедленно съ первымъ же Южно-Тихоокеанскимъ пароходомъ Картью отправился въ Англію, а остальные въ Мексику.

Эпилогъ.

Не такъ давно я встртился съ мистеромъ Доддъ и, конечно, интересуясь его похожденіями и судьбой всхъ участниковъ вышеизложенныхъ событій, напомнилъ ему объ его свиданіи въ Барбизон съ Картью, скрывавшимся тогда подъ именемъ Меддена, и спросилъ, что случилось съ Бейллерсомъ.
Узнавъ объ его преслдованіяхъ, Картью сказалъ:
‘Это меня не страшитъ. Онъ бденъ, а я богатъ, я всегда могу ухать хоть на край свта, и онъ не въ состояніи будетъ послдовать туда за мной. Предположимъ, напр., что мы съ вами, мистеръ Доддъ, ухали-бы въ Персію. Гд онъ разыщетъ тамъ насъ?
‘И мы, дйствительно, ухали въ Персію, Картью и я’,— сказалъ Доддъ. Впослдствіи мы узнали изъ газетъ, что Бейллерсъ какимъ-то способомъ вернулся въ Санъ-Франциско и затмъ умеръ тамъ въ одномъ изъ госпиталей.
— Какимъ же образомъ,— продолжалъ я разспрашивать,— вы теперь явились въ качеств капитана или владльца торговаго судна сюда, на Маркизовы острова посл того, какъ отправились въ Тегеранъ съ вашимъ другомъ милліонеромъ?
— Картью построилъ себ яхту и поручилъ мн командованіе ею, а чтобы извлечь изъ нея какую-нибудь пользу и придать извстный смыслъ нашимъ скитаніямъ, онъ ршалъ предоставить мн пользоваться ею въ качеств торговаго судна. Это — его яхта и моя торговая шхуна, если хотите, въ одно и то же время, я такъ какъ онъ оплачиваетъ вс расходы, то мои дла идутъ не дурно. Джимъ теперь тоже устроился прекрасно: теперь у него удивительный компаніонъ, который никогда не допуститъ его до разоренія, и у котораго онъ весь въ рукахъ. Знаете, кто? Нэрсъ,— нашъ милый благородный капитанъ Нэрсъ. Они теперь занимаются плодоводствомъ и сельскимъ хозяйствомъ въ довольно крупныхъ размрахъ, имютъ большія земли близъ Сателлито, и я гостилъ у нихъ мсяца два въ прошломъ году!
— А не можете-ли вы мн сказать что-нибудь и объ остальныхъ сотоварищахъ вашихъ по ‘Доврчивой Поселянк’?— продолжалъ я разспрашивать своего собесдника.
— Томми, Хэдденъ и Макъ отправились на золотыя розсыпи въ Венесуэлу, а Виксъ одинъ ухалъ въ Вальпарайзо. По спискамъ я знаю, что и теперь въ Чилійскомъ флот есть капитанъ Киркупъ, и имю основаніе предполагать, что это онъ. Хэдденъ, наскучивъ золотыми пріисками, вернулся въ Сидней, гд я его и видалъ не такъ давно, когда былъ тамъ со своей яхтой. Отъ него я узналъ, что бдный нашъ Макъ былъ убитъ въ одной изъ схватокъ на золотыхъ пріискахъ. Что же касается Амалу, то о немъ почти нечего говорить: онъ живетъ на своей земл въ Мауи, близъ Гадь-а-ка-ла, живетъ безбдно и считаетъ себя даже неслыханнымъ богачемъ, держитъ у себя канарейку бднаго Годдедааля, при чемъ усердно копитъ своя доллары и гордится своимъ богатствомъ. Вотъ вамъ и все! Надюсь, теперь вы вполн удовлетворены?!— докончилъ Доддъ.
Мы роспили съ нимъ бутылочку шампанскаго, и я тутъ же подучилъ отъ него разршеніе написать эту интересную повсть ихъ приключеній.
Такъ окончилась эта странная исторія. Быть можетъ, читатель-пуританинъ съ неудовольствіемъ замтитъ, какъ это такое ужасное преступленіе, какъ убійство нсколькихъ человкъ, осталось безнаказаннымъ. Но пусть онъ поставитъ себя на мсто героевъ разсказа. Что бы сдлалъ онъ при такихъ обстоятельствахъ, какими сопровождалось преступленіе?
Осуждать легко, но нужно же и заглянуть въ душу преступниковъ. Неужели т муки совсти, какія въ теченіе многихъ лтъ испытывалъ хотя бы тотъ же Картью, не послужили уже достаточно искупительною жертвою за его невольное преступленіе? А если он продолжатся всю жизнь, если всю жизнь его будутъ преслдовать тни убитыхъ?!. Нтъ, такая безнаказанность стоитъ самаго тяжелаго наказанія!
И докторъ, своею чуткою душою угадавшій настроеніе преступника, прекрасно понялъ это и потому счелъ за лучшее никому не разсказывать о томъ, что онъ узналъ касательно драмы на пустынномъ остров. Всякій разсудительный человкъ на его мст поступилъ бы также.
Стивенсон Роберт Льюис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Тайна корабля, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1892
  2. Мастер Баллантрэ, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1889
  3. Сент-Ив, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1897
  4. Канатная плясунья, Леблан Морис, Год: 1923
  5. Цвет цивилизации, Фаррер Клод, Год: 1905
  6. Лунный камень, Коллинз Уилки, Год: 1868
  7. Человек ниоткуда, Бриджес Виктор, Год: 1912
  8. Таинственный остров, Верн Жюль, Год: 1875
Электронная библиотека