А. П. Чудаков.
Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Том 5. М., ‘Большая Российская энциклопедия’, 2007
Потебня А. А.: биографическая справка, Потебня Александр Афанасьевич, Год: 2007
Время на прочтение: 9 минут(ы)
ПОТЕБНЯ Александр Афанасьевич [10(22).9.1835, хутор Манев, близ с. Гавриловка Ромен. у. Полтав. губ. — 29.11(11.12).1891, Харьков, похоронен на 1-м гор. кладб., перезахоронен на 13-м], филолог, мифолог. Из семьи мелкопоместного малорос. дворянина Аф. Еф., отставного штабс-капитана, мать Мария Ив., урожд. Маркова. Фамилия П. — от прозвища одного из предков — обозначает кожаные лопасти по бокам казачьего седла. В 1837 семья переселилась в г. Ромны.
Впоследствии ‘исходною точкою’ своих науч. занятий П. считал ‘малорус. яз. и малорус. нар. словесность’: ‘…если бы я вырос вне связи с преданием, то, мне кажется, едва ли я стал бы заниматься наукою’ (из письма к А. О. Патере от 11 дек. 1886 — в кн.: О. О. Потебня. Юбілейний збірник, К., 1962, с. 93).
В 1850 окончил г-зию г. Радома (Царство Польское), где преподавание велось на польском яз., там же изучал классич. языки, а в семье дяди, у к-рого жил, — немецкий (подробнее см.: Автобиография — в кн.: Пыпин А. Н., История рус. этнографии, т. 3, СПб., 1891, с. 420-422). В 1851 поступил на юридич. ф-т Харьков, ун-та. Важным для последующей судьбы П. оказалось его знакомство со студентом мед. ф-та М.В. Неговским, собирателем малорус. нар. песен (в 1850-е гг. П. тоже записывал нар. песни — см.: Укр. нар. пісні в записах Потебні, К., 1988). Под его влиянием П. в 1852 перешел на 1-й курс ист.-филол. ф-та, к-рый окончил кандидатом в 1856, защитив дис. ‘Первые годы войны Хмельницкого’ (неопубл.). Определенное влияние на формирование будущего ученого оказали лекции историка А. П. Зернина и учеников И. И. Срезневского — Н. А. и П. А. Лавровских (под руководством последнего П. стал заниматься слав, языкознанием).
По окончании ун-та П. был определен на службу комнатным надзирателем при пансионе 1-й Харьков. г-зии, затем сверхштатным учителем рус. словесности, выдержав магистер. экзамен, был оставлен при ун-те. В 1860 защитил магистер. дис. ‘О нек-рых символах в слав. нар. поэзии’ (X., 1860), ставшую его первой печатной работой. При выяснении характера, происхождения и способов создания символов в слав, фольклоре основывался исключительно на данных развития языка — этот подход станет основным во всех позднейших работах П. С самого начала своей науч. деятельности ‘харьковский отшельник’ был в значит, степени автодидактом (см.: Невідома автобиографія Потебні — ‘Слово i час’, 1992, No 12, с. 53, публ. В. Франчук). Из отеч. ученых, оказавших на него влияние, П. особо выделял проф. Харьков, ун-та А. Л. Метлинского (‘Его сб-к ‘Южнорус. нар. песен’ был первой книгой, по к-рой я учился присматриваться к явлениям языка’ — цит. по кн.: Пыпин А. Н., указ. соч., с. 422), Ф. И. Буслаева и Срезневского (П. познакомился с ним в Петербурге в 1862).
В 1860 П. назначен адъюнктом Харьков. ун-та по кафедре рос. словесности. В 1862 с друзьями предпринимает путешествие по Украине с целью изучения фольклора и нар. быта. В том же году выехал в заграничную командировку для подготовки к преподаванию сравнит, грамматики индоевроп. языков. В Берлине он гл. обр. занимался санскритом (см. его отчеты: ЖМНП, 1863, No 1,3, 10). В 1863 путешествовал по слав, землям для усовершенствования в чеш., словен. и хорват, литературном (сербском) языках, посетил Прагу и Вену, познакомился с А. Н. Веселовским, В. И. Ламанским, Патерой, Ф. Ф. Фортунатовым. В том же году, ‘своевольно’ прервав командировку, возвратился в Россию.
Возвращение было ускорено высылкой П. из Львова полицией без объяснения причин (в австр. и польск. газетах он был назван шпионом рус. правительства, а в ‘Моск. ведомостях’ — польск. агентом — 13, 14 авг.) П. выступил в печати, заявив, что ‘первое из приведенных обвинений .., и второе, противоположное первому, обвинение есть клевета’ (‘Харьков. губ. вед.’, 1863, 5 окт., возможно, П. приняли за одного из его братьев — участников польск. событий)
Разделяя мн. взгляды украино-филов, П. в нач. 60-х гг. активно общался с членами Харьков. ‘Громады’, ратовал за обучение в нар. школах на укр. яз., составил для воскресных школ букварь на укр. яз. (опубл. в 1899). Вместе с тем П. выступал против изоляционизма, понимая нац. связи как диалог культур: ‘В сложных психологических единицах, каковы народ, общество, заимствование есть другая сторона самостоятельности… всякий национализм есть интернационализм’ (Невідома автобиографія…. с. 54).
За исключением редких выездов всю жизнь П. провел в Харькове, более 30 лет читая лекции в ун-те (нек-рые годы почти ежедневно). По словам одного из его учеников, ‘слушатели были свидетелями зиждущей работы гения… Блеска не чувствуется в этой простой манере, но самая конкретность и действенность изложения делали его неподражаемо блестящим’ (Горнфельд А. Г., Боевые отклики на мирные темы, Л., 1924, с. 56-57). Среди учеников П. — изв. ученые: Э. А. Вольтер, Б. М. Ляпунов, А. Б. Лезин, Д. Н. Овсянико-Куликовский, А. В. Попов и др. Современники запомнили его как человека ‘строго нравственного, до суровости, кабинетного труженика’ (из письма Н.Ф. Сумцова к Ф. Г. Лебединцеву 1885 — в кн.: О. О. Потебня i проблеми сучасноі филологіі, К., 1992, с. 202), к-рого ‘отличало прекрасное свойство беззаветного служения науке как священному делу’ (Ягич И. В., История слав. филологии, СПб., 1910, с. 551).
В 1874 П. — экстраординарный, в 1875 — ординарный проф. Харьков, ун-та, до конца жизни — зав. кафедрой рос. словесности. В 1875 избран чл.-корр, АН. С 1877-чл. ОЛРС, с 1887 — чл. Чеш. Королевского об-ва наук. В 1891 РГО присудило ему высшую награду — зол. Константиновскую медаль, отметив ‘сильное оригинальное дарование мыслителя’ (О. О. Потебня. Юбілейний збірник, с. 96).
Наиб. полное изложение филос. и лингв. взглядов П. — в труде ‘Мысль и язык’ (ЖМНП, 1862, No 1-5, отд. изд. — СПб., 1862, 5-е изд., X., 1926). Отталкиваясь от идей В. Гумбольдта и X. Штейнталя, П. развил свое учение о соотношении мышления и речи.
В основу положена идея о языке как деятельности. Мышление неразрывно связано со словом. Однако слово не есть оформление уже готовой мысли, а средство ее создания и формирования. Если бы язык только фиксировал уже возникшую мысль, то для нее было бы безразлично, на каком языке она выражена, и разные языки были бы значимы не более разных шрифтов, к-рыми набрана одна и та же книга. На деле же человек, переходя от одного языкам другому, меняет и структуру, и сам характер своей мысли. Так, не все равно сказать даже ‘дважды два’ и ‘zweimal zwei’. Процесс понимания в субъективно-психол. трактовке П. — сугубо индивидуальный акт: даже тогда, когда ‘оба собеседника видят перед собою предмет, о к-ром идет речь … каждый в буквальном смысле смотрит на предмет со своей точки зрения и видит его своими глазами’ (5-е изд., с. 102). Свою теорию слова, как и основанную на ней теорию иск-ва, П. строил в ист. плане. Значимая часть слова содержит не интегральные признаки, но мотивирующий признак, восходящий к древнейшему происхождению слова (в этом близость П. к М. Мюллеру и А. И. Афанасьеву).
В центре внимания П. слово не как коммуникативная единица, а как ‘творческие акт речи и познания’ (Виноградов В Совр. рус. яз., в. 1. М., 1938. с. 11), как вершинная точка познавательной апперцепции. Такое слово состоит из трех элементов внешнего знака значения, внутреннего ега знака (внутренней формы) и самого значения. Внутренняя форма — важнейшая категория в этой трехэлементной структуре, стоящая в центре поэтики П., основа образности языка. Поэтично только такое слово, к-рое сохраняет внутреннюю форму. Слово, ее потерявшее, безобразно.
Дальнейшее развитие идеи кн. ‘Мысль и язык’ получили в лекциях П., опубл. в осн. в записи слушателей (с использованием авт. подготовит. мат-лов) после смерти ученого: ‘Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка’ (Х., 1894, 3-е изд., 1930), ‘Из записок по теории словесности’ (X., 1905). Формула ‘образность слова равна его поэтичности’ мн. годы фигурировала в полемике вокруг идей П. Его оппоненты (В. Б. Шкловский. В. М. Жирмунский, Л. С. Выготский, В. В. Виноградов) полагали, что теория образности П. не охватывает всех явлений мира поэзии. Возражения вызывала и аналогия слова и произв., в к-ром П. видел те же три элемента, что и в слове. Исчезновение внутр. формы (наиб. подвижного из трех элементов), связанное с абстрагирующими процессами, нарастающими в языке, приводит к возникновению прозы. В прозаич. слове есть только знак значения и отсутствует конкретный образ, пробуждающий значение. Наиб. завершенности прозаич. тип мышления достигает в науч. текстах. Сближаясь с Буслаевым в вопросе о связи образности языка с его первонач. состоянием, П. категорически отрицал мнение о ‘порче’ языка (‘Из записок по теории словесности’, с. 103): ‘Пресловутая живописность древних языков есть детская игрушка грубого изделия сравнительно с неисчерпаемыми средствами поэтич. живописи, какие предлагаются поэту новыми языками’ (‘Из записок по рус. грамматике’, М., 1958, с. 52). Теория тропов, изложенная в кн. ‘Из записок по теории словесности’, терминологически (синекдоха, метонимия) отчасти совпадает с традиционной, но логически упорядочена и переработана. Метафора в понимании П. — прежде всего способ создания новой мысли, это не ‘фигура’, не частный прием поэтич. речи, а одно из центр. ее понятий.
Из поэтич. жанров П. успел проанализировать только пословицу (частично) и басню. Басня — особая форма и процесс мысли, способ ее доказательства-утверждения и вместе с тем модель худож. произв. как такового. Анализ басни наиб. остро обнажил гносеологизм потебнианской теории иск-ва. Однако он преодолевается в отд. фрагментах, где отмечается особое чувство, ‘отличное от того, к-рое сопровождает более спокойное отвлеченное мышление’ (‘Из записок по теории словесности’, с. 59). Др. фрагменты предвосхищают позднейшие идеи в поэтике — о роли формы в конструировании худож. содержания (анализ стих. А. А. Фета ‘Облаком волнистым’ — там же, с. 68), проблему повествования и точки зрения и др.
Как представитель психол. школы П. подходил к слову и худож. произв. с позиций их функционирования в сфере воспринимающего сознания. Но в отличие от своих учеников (харьков. школа расширила круг его идей до зыбких границ ‘психологии творчества’) П. в самых отвлеченных рассуждениях опирался на конкретные данные языка и строение поэтич. образа.
Обладая широкими науч. интересами, П. создает работы по ист. фонетике и грамматике, этимологии, диалектологии, этнографии, составляет комм, к изд. ‘Слова о полку Игореве’ (В., 1878), издает соч. Г. Ф. Квитки-Основьяненко (т. 1-6, X., 1887-94), П. П. Гулака-Артемовского (‘Киев, старина’, 1888, т. 21), публикует с предисл. ‘Малорус. дом. лечебники XVIII в.’ (там же, 1890, No 1), работает над пер. ‘Одиссеи’ на укр. яз.
Начиная с магистер. дис. важной частью науч. работы П. были труды по мифологии и этнолингвистике: ‘О мифич. значении нек-рых обрядов и поверий’ (М., 1865, представлена на соискание докт. степени, но отклонена на основании отрицат. отзыва Лавровского — по мнению П. и его биографов, по причинам личного порядка), ‘О купальских огнях и сродных с ними представлениях’ (М., 1867), ‘Объяснения малорус. и сродных нар. песен’ (т. 1—2, Варшава, 1883— 1887). Ряд заметок о мифе, его отношении к слову, поэтич. и мифич. мышлении — в кн. ‘Из записок по теории словесности’. По П., мифич. мышление — особый вид наряду с поэтич. и прозаически-научным. Для него образ — объективно существующее (если солнце — колесо, то в нем есть спицы). Мифич. мышление относится к поэтич. типу, но предшествует ему как более высокой ступени абстрагирующей мысли. В соответствии с осн. положениями своей теории П. считал миф прежде всего явлением языка. Мифич, арсенал древности входит в метафорич. набор совр. иск-ва. В работах П., насыщенных, как правило, огромным материалом слав, древностей, перспективной и лишь отчасти реализованной в науке 20 в. является идея тезауруса осн. слав, символов.
Дис. на степень д-ра слав.-рус. филологии ‘Из записок по рус. грамматике’ (т. 1—2, X.— В., 1874, последующие тома опубл. поем.: т. 3. Об изменении значения и заменах существительного, X., 1899, т. 4. Глагол. Местоимение. Числительное. Предлог, М.—Л., 1941) — итог иссл. П. в области вост.-слав. языков, посв. анализу их грамматич. строя. Согласно П., эволюция предложения идет в сторону все большего ограничения категории субстантивности и развития глагольности сказуемого. Главное в подходе П. к языку — системность, последовав диахронизм, внимание к экстралингв. факторам, к истории самого денотата — веши, сакрального предмета, явления, обычая, обряда. ‘Такого цельного филол. разбора общих черт строя языка у нас еще не было’, — отмечал Срезневский 29 дек. 1875 на церемонии присуждения П. полной Ломоносов, пр. АН (впоследствии П. дважды — в 1877 и в 1878 — удостаивался премий АН). Книга была высоко оценена Буслаевым, И. В. Ягичем, А. А. Котляревским, Ляпунов считал, что ‘в этой мало разработанной области языкознания’ П. ‘принадлежит пальма первенства между всеми славянскими, а может быть, и европейскими учеными’ (‘Памяти П.’, с. 36). С выходом дис. П. стал известен и за пределами узкого круга специалистов. Впрочем, как считал современник, если бы П. ‘писал, напр., по-немецки, его имя давно уже стояло бы рядом с именами великих ученых XIX в. и возникла бы целая лит-ра комментариев, популяризации, приложений его открытий к различным сферам знаний’ (Овсянико-Куликовский Д. Н., Потебня как языковед-мыслитель, К., 1893, с. 59).
Изд.: Из записок по рус. грамматике, т. 3. М., 1968, т. 4. и. 2. М., 1977, т. 4, в. I, М., 1985 (библ. трудов П., сост. В. Ю. Франчук), Эстетика и поэтика, М., 1976 (сост., вступ. ст. и прим. И. В. Иваньо и А. И. Кололной), Слово и миф. М., 1989 (вступ. ст. А. К. Байбурина. сост., полг. текста и прим. А.Л. Топоркова), Тсоретич. поэтика. М., 1990 (сост., вступ. ст. и комм. А. Б. Муратова).
Лит.: Памяти П., Сб-к ист.-филол. об-ва. X., 1892, Харциев В. И., Восп. о П., X., 1892, его же. Потебня и сучасна поетика. — ‘Червоний шлях’, 1927, No 12, Ветухов А. В., А. А. Потебня, Варшава, 1898, его же. Из восп. о П., Х., 1913, Белый А., Мысль и язык. (Философия языка П.), М., 1910, Шкловский В., Потебня. — В кн.: Поэтика, П., 1919: Овсянико-Куликовский Д. Н., Восп., П., 1923, с. 166-88, Плотников И. П., ‘Об-во изучения поэтич. яз.’ и П. — ‘Пед. мысль’, 1923, No 1, его же, Потебнианство как науч. наследство. — ‘Изв. Воронеж. пед. ин-та’, т. 6. в. 1, 1939, Райнов Т. И., А. А. Потебня, П., 1924, Волошинов B.H., Марксизм и философия языка. Л., [1929]. с. 60, Виноградов В. В., А. А. Потебня. — ‘Рус. яз. в школе’, 1938, No 5—6, Ярошевский М. Г., Понятие внутр. формы слова у П. — ИзнОЛЯ, 1946, т. 5, в. 5: Булаховский Л.А., А. А. Потебня, К., 1952, Пресняков О. П., Поэтика познания и творчества. Теория словесности П., М., 1980, Минералов Ю. И., Концепция П. и рус. поэтич. стиль. — Уч. зап. ТГУ, 1983, No 649, Дмитренко H. K., А. А. Потебня — собиратель и исследователь фольклора. К., 1985, Франчук В. Ю., А. А. Потебня, М., 1986: П. — исследователь слав. взаимосвязей. Тезисы Всесоюзной науч. конференции, ч. 1-2, X., 1991, Чудаков А. П., Теория словесности П. — В его кн.: Слово — вещь — мир. М., 1992, Сухих С. И., Теоретич. поэтика П., Н. Новгород, 2001, Fizer J., A. Poiebnja’s psycholinguistic theory of literature. A metacritical inquiry, Camb., 1987. * Некролог: ЖМНП. 1892, No I (В. И. Ламанский)— Вольтер Э.А., Библ. мат-лы для биографии П., СПб., 1892, Брокгауз, Языков: КЛЭ, СДР.
Архивы: Филиал ЦГИА Украины в Харькове, ф. 1136: ф. 781: Ин-т лит-ры АН Украины, ф. 73, РГИА, ф. 1343, оп. 27. д. 6109 (ф. с. отца, 1840, м. с. П.), ф. 1412, оп. 15. д. 1078 (об усыновлении двух подкидышей, крестников П.) [справка Л.М. Сесёлкиной].