Игнатий Николаевич Потапенко
Игнатий Николаевич Потапенко
Постная колбаса
(Рождественский рассказ)
Постная колбаса
(Рождественский рассказ)
——————————————————————————-
Постная колбаса, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1887
Время на прочтение: 6 минут(ы)
— Ну, вот, слава Богу, и разговелись! — промолвил Кирило Гарночуб, вставая из-за стола и крестясь по направлению к образам, занимавшим весь угол.
Образа эти были своего рода археологическая редкость, так как достались Кирилу от прадеда, знавшего кое-что и про запорожцев, и от времени совершенно выцвели, вследствие чего Кирило только по преданию знал, что молится Святой Троице и Николаю Чудотворцу, но уже решительно не мог определить, где именно Святая Троица, а где Николай Чудотворец.
Лицо Кирила говорило тоже самое, что и уста его, именно, — что он, слава Богу, разговелся. Оно было красно, влажно и лоснилось как ‘чёбот’ [сапог. Прим. ред.], только что вымазанный салом, на густых седоватых усах белели запутавшиеся крошки хлеба, которые сумели притаиться там, несмотря на то, что Кирило во весь размах своей богатырской руки провёл по ним рукавом своей белой сорочки. Глаза прищурились и нисколько не скрывали, что Кирило на этот раз ради праздника выпил немножко больше, чем следует. Речь свою Кирило говорил жинке [жене. Прим. ред.] Одарке, худощавой бабе в голубом ‘очипке’ [повойнике. Прим. ред.] на голове, дочке Марьяне — здоровой ‘кровь с молоком’ девке, которая уже нетерпеливо выглядывала куда-то в окно, и сыну Митьке — подростку, которого уже и след давно простыл, так как он вовсе не был домоседом и кроме того считал своим долгом вместе с другими ребятишками ‘со звездою путешествовать’.
Кончив моление, Кирило повернулся лицом прямо к печке, но, прежде чем взобраться на печку, сделал необходимое распоряжение.
— Ты смотри, Одарка, когда попы покажутся у соседа, придёшь сказать мне! Я спать не буду, я так только… Да приготовь колбасу и сала кусок… Там ещё штуки четыре осталось… Слава Богу, разговелись, надо и попам отделить.
На столе красовались остатки хлеба, колбасы и сала, которые единодушно подтверждали, что здесь только что разговелись. Полуштоф был совершенно пуст, а это обстоятельство как бы подчёркивало предыдущее. Кирило пошёл к печке, но мимоходом взглянул в окно. Вся улица, а за нею и замёрзший ставок, а там и поля бесконечные, всё это казалось закутанным в гигантский белый покров, а в воздухе висела густая движущаяся сетка падающего хлопьями снега. Кирило постоял с минуту.
— Благодать! Сколько снегу нападало! По крайности для озимей хорошо! — промолвил он и полез на печку.
На этой печке было столько тепла, что хватило бы не только согреть Кирила, но, если бы понадобилось, и испечь его. Но Кирило не хотел быть испечённым и поэтому подмостил под себя два овчинных тулупа, от которых несло запахом кошары, а под голову — подушку, и на этом почти царском ложе водрузил себя лицом вверх. Глаза его сосредоточились на окне, которое помещалось как раз напротив печки, движущаяся снеговая сетка с каждой минутой густела, а Кирило никак не мог отвязаться от мысли, что это очень хорошо для озимей. Эта мысль безраздельно заняла всю его голову и, как это всегда бывает после хорошего разговения, вовсе не думала заниматься логическим саморазвитием, а только сама себя варьировала или, так сказать, переодевалась из сорочки в тулуп, из тулупа — в чекмень, из чекмень — в свитку, и обратно. ‘Это очень хорошо для озимей’ переходило в ‘славные будут нынче озими’, а это последнее перерождалось в ‘ничего не надо лучше для озимей как хороший снег’ и т. д. Одним словом озими наполняли всю голову Кирила Гарночуба, и тут не было бы ничего удивительного, потому что Кирило Гарночуб был хороший заботливый хозяин (об этом можете справиться у первого попавшегося земляка). Но удивительно вот что: несмотря на декабрьский мороз, несмотря на то, что снег падал хлопьями, несмотря, наконец, на то, что это был день рождественского разговения, несмотря, говорю я, на всё это, озими вдруг взошли и созрели, да не только озими, а и всё, что было на полях и в садах, всё созрело.
Да, всё созрело. Как это случилось, я вам не могу объяснить, а только это действительно случилось. Посмотрите в самом деле: бесконечное поле окрашено в золотистый цвет, кое-где ещё мелькают зелёные полосы, это — просо, видите ли, оно ведь всегда запаздывает. Солнце палит совершенно по июльски, жаворонки щебечут, заливаются, вороны галдят, робкие зайцы дрожат и прячутся в шелестящей соломе, ставок блестит как пятивёрстное зеркало, отражая в себе голубое небо с грациозными клочками седых серебряных облачков и с целой кучей снопов ярких солнечных лучей. Утомлённый от зноя, скот залез по горло в ставок, и из-под воды торчат только задумчивые рогатые головы, спутанные кони выстроились на пригорках и, потеряв вследствие жары всякий аппетит, не обращают внимания на траву, отбиваясь от надоедливых мух, они неистово машут головами и хвостами и разрывают землю копытами. Кирило стоит посреди поля с косой в руках и осматривает окрестность, жинка его идёт позади и вяжет снопы, девка складывает их в копны, подросток фабрикует ‘перевясла’. Словом — страда в полном разгаре. ‘Ну, и уродило же! — думает Кирило. — Никогда ещё такой благодати не было. Ведь это не то что на зиму, а прямо на три года хватит!’ И он нагибается, чтоб сделать размах косой.
Но вдруг коса выпадает из рук его, и он останавливается как вкопанный. Что за чудеса! Может быть, это ему померещилось!? Да нет же, так и есть! Ну, уж это совсем небывалые вещи! И это не к добру, наверно не к добру! Виданное ли дело, чтобы… Да нет, постой-ка, надо протереть глаза, может, их пылью запорошило, оттого такое и кажется несуразное. Протирает глаза Кирило, и что ж, только виднее стало. Нет, уже так оно, должно быть, и есть. Посмотрите: вот вам пшеница, — колос пшеничный, а на этом колосе на место зерна… Ей-Богу, даже сказать странно, потому что никто же в целой губернии этому не поверит. А между тем это верно. На место зерна — колбасы, настоящие рождественские колбасы. Висят себе, ну вот же висят, как будто им и в самом деле тут место. Да какая гущина! Тут, пожалуй, на одной десятине их четвертей сотни две будет, тьфу! Где же это видано, чтобы колбасы четвертями мерили!
Да это что! Посмотрите вы, что такое с житом сделалось! Жито не жито, а на место зерна на колосьях… сало свиное, настоящее свиное сало висит и покачивается… Ха, ха, ха! Так-таки и покачивается словно настоящее зерно. Да что это такое, Господи ты Боже мой! Можно ли, чтоб это было к добру!? А в саду вишня поспела, только опять же это не вишня, а полуштофы с водкой. Как же это будет? Гм!.. Вот уж, можно сказать, большие перемены произошли на земле. Недаром тогда, как он разговелся и полез на печку, такой сильный снег пошёл. Однако, надо спросить у писаря. Он — человек сведущий, может, у него на этот счёт и бумага какая есть. А писарь тут как тут, уже шевелит своими рыжими усиками, а маленькие глазки так и забегали, глядя на колбасы.
— Господин писарь! Арефа Парамонович! Что же это такое? Как же это теперь будет?
— То есть почему же это такой вопрос? — недоумевает писарь.
— Позвольте, господин писарь! Ведь это колбаса! Мужик должен её круглый год жевать. Это очень хорошо, положим. А как же, примером говоря, ежели великий пост, либо Филипповка?
Писарь ухмыляется.
— А так и будет, и в пост колбасу жевать будешь, потому она колбаса постная!
— Постная! Вот оно что! Ну, ежели она постная!.. Так! А позвольте ещё, господин писарь, как же ею, колбасою, то есть, подати платить?
— Подати? И подати колбасой заплатишь!
— Да как же?! Ведь подать — она на генералов идёт, а разве генерал возьмёт колбасу? Это даже неловко!
— Дурак ты, как погляжу я, вот что. Какой же генерал от колбасы откажется? Генерал любит колбасу, очень даже любит!
‘Ну и отлично, — думает Кирило. — Ежели колбаса постная, и подати ею платить можно, — значит бояться нечего. Надо косить!’
И он принялся косить. Скосил, свозил, смолотил, ссыпал в засеку и подати заплатил, чего же лучше! А главное — колбасы этой самой ещё на три года осталось.
Вот уж и Филиппов пост, уж и снег выпал. Пошёл он в волость, глядит — там старшина, сотские и писарь. Посреди двора мужик лежит и орёт благим матом. Кирило смотрит не без удовольствия и думает: ‘Ну, а я подати колбасой заплатил, так меня уж, брат, шалишь, не высечешь!.. А хорошо, ей-Богу, хорошо, когда мужик подати заплатил!’ Только это покончили с мужиком, идут к нему.
— Ну, теперь ты, Кирило, скидывай!
— По какому случаю? Как? — протестует Кирило. — Я же подати колбасами заплатил!
— Это, брат, верно, что заплатил, а всё-таки — скидывай!
— Да вы ошалели, что ли, окаянные!? С чего это я буду скидывать?
— Подати, — это верно, а недоимки забыл?
‘Вот тебе и раз. А недоимки забыл!’ Нечего делать, надо скидывать. Больно же секли его, ох как больно! Словно бы огнём жгло, так секли. А когда отпустили, то Филиппов пост уже прошёл, недоимок за ним уже не было, а в засеке ни одной колбасы не осталось. ‘Вот те и раз! — думает Кирило. — Колбасой-то и поживиться не пришлось. Недаром писарь тогда говорил, что она постная… Да, нельзя сказать, чтобы сытная была!’ Что это? Уж и Рождество подоспело. Вот он стоит в церкви и слышит, как дьячки поют: ‘Де-э-э-э-э-ва, дева днесь пресуществе-э-э-ннаго’… А у пономаря голос-то совсем захрип, должно быть, на кутье вчера изрядно хватил водки…
— Кирило! Кирило! — кто-то толкает его в бок.
О, да это Одарка.
— Кирило! Попы пришли! Вставай!..
Кирило встаёт и первым делом хватается за то место, по которому секли его в волости, и тут же убеждается, что это его от печки прижгло, да так, что, кажется, и пузырь есть. Однако, он соскакивает с печи и крестится, хотя ещё не вполне понимает, в чём дело, а в то же время тихонько спрашивает Одарку:
— Колбасу приготовила? Да гляди, чтобы скоромная была!
И только тогда, когда Одарка вылупила на него глаза, он понял, что колбасы постной не бывает и быть не может, что всё это ему примерещилось оттого, что он слишком усердно разговелся да вдобавок ещё выпил. Одним словом, он окончательно проснулся и принял батюшку и весь причт церковный так, как подобает настоящему хозяину, а когда провожал их со двора, то положил им на повозку колбасу, настоящую скоромную колбасу и кусок сала.
Источник: Потапенко И. Н. В деревне. — Одесса: Типография ‘Одесского листка’, 1887. — С. 28.
Оригинал здесь: Викитека.