ПОСРЕДНИКЪ.
(ГЛАВА ИЗЪ ПОВСТИ).
I.
II.
Графъ В. Соллогубъ.
Посредник, Соллогуб Владимир Александрович, Год: 1874
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Складчина. Литературный сборникъ составленный изъ трудовъ русскихъ литераторовъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губерніи
С.-Петербургъ, 1874
На одномъ изъ тхъ широко гладкихъ пространствъ К… губерніи, которыя не именуются степями, хотя и имютъ на то полное право, далеко кругомъ видна зеленющая, какъ островъ, густая роща обозначающая помщичью усадьбу.— Тутъ, подъ навсомъ столтнихъ липъ, существовалъ недавно, вроятно существуетъ и нын вытянутый въ одну линію старый деревянный господскій домъ съ мезониномъ.— Зданіе въ то время, когда начинается нашъ разсказъ не обозначало никакихъ признаковъ ветхости и выкрашено было заново темно-оранжевымъ цвтомъ съ блыми опушками и кантиками.— Подновленная крыша блестла на солнц яркой зеленой красной. Разбитыхъ оконъ въ дом, противъ сельскаго обыкновенія, не оказывалось. Стекла сверкали глянцемъ. Весь домъ былъ похожъ на выстроенную роту, ожидающую инспекторскаго смотра.— Видно было, что помщикъ отставкой генералъ-маіоръ едоръ Львовичь Лудинъ, командовавшій нкогда гвардейскимъ полкомъ, привыкъ къ порядку и любилъ акуратность.— Непріятности по служб, при нкоторыхъ нововведеніяхъ въ военномъ вдомств, повышеніе сверстника, неполученіе ожидаемой награды заставили его выйти въ отставку и поселиться въ деревн. Въ деревн онъ охотно бы нарядилъ крестьянъ своихъ въ мундиры и заставилъ бы ихъ молотить рожь въ три темпа, но уничтоженіе крпостнаго права ршительно ужъ тому воспротивилось. Отъ одной досады генералъ перешелъ къ другой. Крестьяне не только не стояли передъ нимъ руки по швамъ, не только издали не ломали ему шапки, но кром того не выходили на урочныя работы, не выплачивали оброка, спорили о всякихъ пустякахъ и не оказывали никакого послушанія. Въ этомъ генералъ видлъ признаки общественнаго разрушенія, и когда ему докладывалъ прикащикъ, что староста похалъ съ жалобой на него, генерала и разныхъ орденовъ кавалера, въ волостному старшин и что волостной писарь опять затялъ новыя кляузы, едоръ Львовичъ готовъ былъ кликнуть фельдфебеля и дать ему приказаніе отвести ослушниковъ на конюшню для дальнйшихъ распоряженій. Но, увы, — прикащикъ одинъ сохранялъ видъ подобострастья за 600 руб. объявленнаго жалованья и невысказанное право красть сколько ему угодно. Съ глубокимъ вздохомъ осмливался онъ представлять его превосходительству, что времена теперь уже другія, что самоуправство воспрещается закономъ, и что если оно и проскакиваетъ иногда въ измненномъ вид и съ другаго конца, то и это, уповательно, уже не надолго. Слушая такія рчи, генералъ желчно смялся, поздравлялъ русскую землю съ отмннымъ порядкомъ, взъерошивалъ рдкіе сдые волосы, раскуривалъ трубку и объявлялъ, что онъ узжаетъ, — длайте дескать какъ знаете, а я безъ субординаціи жить не могу.— Нсколько разъ онъ даже хотлъ вернуться въ Петербургъ. Но въ Петербург, одинъ его товарищъ уже командовалъ дивизіей, другой, моложе его пятью годами по служб, произведенъ былъ уже въ генералъ-лейтенанты. Какъ же будетъ онъ жить съ ними въ одномъ город, вступить опять на службу ему не приходилось, да и служба-то сама измнилась въ многомъ. Москвы не любилъ онъ, какъ олицетворенія отставки, за границей ни что его не привлекало. Иностранныхъ языковъ онъ не зналъ, политикой, искуствомъ, наукой, даже природой онъ не интересовался. Горизонтъ его замывался Марсовымъ полемъ, и то по старымъ преданьямъ то есть выправкой, вытягиваніемъ носковъ, церемоніальнымъ маршемъ, повзводными эволюціями. Въ памяти его звенли трубачи’ горнисты, барабаны, крики командованія и когда въ воспоминаніяхъ своихъ онъ живо представлялъ себя сверкающій штыками плацъ-парадъ и въ облавахъ ныли при гром музык несущуюся пеструю толпу коней, мундировъ, разввающихся султановъ, аксельбантовъ, орденовъ — онъ долго сидлъ въ задумчивости, вперивъ вдаль мутный взоръ бловатыхъ выдающихся глазъ и крупная слеза скатывалась незамтно по загорлому его лицу на блющіе усы. Живой обломокъ другой эпохи, другаго образа мыслей, онъ попалъ въ новую среду понятій и стремленій, къ которой ничмъ не былъ подготовленъ и въ которой ничего не понималъ. Онъ привыкъ слушаться и приказывать. Но разсуждать о томъ что хорошо, что дурно, но принимать участье въ развитіи самобытной народной жизни… этого отъ него никогда не требовалось. Онъ былъ по природ справедливъ, добродушенъ, честенъ, щедръ, хлбосолъ. Въ полку его любили, не смотря на его взыскательность по служб. Состояніе у него было большое. Жилъ онъ всегда роскошно. Все это онъ за собой признавалъ, и никакъ не могъ онъ объяснить себ — какъ, по какой причин, онъ, соединяющій въ себ вс достоинства начальника, былъ вдругъ лишенъ всякой начальнической власти… и гд же… у себя?.. въ своей родовой вотчин, гд еще недавно его встрчали на колнахъ и валялись у него въ ногахъ, испрашивая его милостей. Разв онъ покривилъ душой? Разв онъ сдлалъ какое нибудь безчестное дло? Разв онъ кого нибудь обидлъ? Разв онъ не кормилъ голодныхъ, не обстраивалъ погорвшихъ? Онъ ничего, ршительно ничего дурнаго за собой не зналъ. Зачмъ же онъ наказанъ? Зачмъ же онъ, заслуженный генералъ, сталъ ниже мошенника, имъ же изъ его конторы выгнаннаго, волостнаго писаря, котораго вс слушаются, тогда какъ его, генерала, получившаго столько знаковъ отличія, никто не слушается. Все это казалось ему вопіющей несправедливостью. Онъ, передъ которымъ дрожалъ гвардейскій полкъ, долженъ былъ становиться на одну доску съ послднимъ мужикомъ, его нагло обманывающимъ, — судиться съ нимъ передъ какимъ нибудь отставнымъ поручикомъ, явно мужику потворствующимъ, тогда какъ такъ просто было бы посадить поручика подъ арестъ, а мужика высчь. Поневол едоръ Львовичъ затаилъ въ душ глубокое негодованіе, хозяйство предоставилъ прикащику, а самъ оставилъ за собой хлопоты около дому, строенія выправилъ во всхъ ихъ частяхъ и принадлежностяхъ, въ густой рощ присадилъ по ранжиру длинныя прямыя аллеи кругомъ всей усадьбы окопался рвомъ, замкнулся со всхъ сторонъ валомъ, оставилъ для вызда одни ворота, и огородился какъ въ крпости на.пушечный выстрлъ отъ села, имя въ тылу большой прудъ, а по всмъ фасамъ неприступныя фортификаціи. Къ счастью, старинный садъ съ разноцвтной зеленью, въ безпорядк разбросанный около примыкающаго въ дому круга тнистыхъ липъ, нсколько смягчалъ грозную симметрію генеральскаго обиталища.
Въ прекрасный іюльскій день стояла погода удушливая. Ни одинъ листикъ на деревьяхъ не шевелился. Въ природ все дремало и притихло. Звоновъ для садовыхъ рабочихъ уже возвстилъ полдень, по усадьб казалось все вымерло. Въ одной только бесдк изъ зеленаго трельяжа съ пригнутой съ нему акаціей слышался шорохъ.
Въ бесдк шелъ разговоръ между семнадцатилтней дочерью генерала и ея гувернанткой. Молодая двушка съ черными волосами, едва сдерживаемыми голубой сивой, и въ бломъ утреннемъ плать нетерпливо ударяла по земл кончикомъ зонтика. Глаза ея сверкали.
— Вы всегда браните меня, говорила она по-французски, что я читаю англійскіе романы. Да что же прикажете мн читать. Французскихъ мн не даютъ. Русскіе возможные я читаю, а теперь для меня русскихъ кажется нтъ, по крайней мр то, что я пробовала читать. Въ журналахъ описываютъ большею частью что-то весьма скучное… и совершенно для меня непонятное.
— Я вамъ не совтую читать русскихъ романовъ, отвчала высокая красивая женщина лтъ за тридцать съ греческимъ носомъ и необыкновенно тонкими губами.— Я вамъ совтую вообще не читать романовъ, а читать хорошія поучительныя книги для образованія ума и сердца.
Эти слова были высказаны, сухо, тономъ величавымъ какъ будто по оффиціальной обязанности. Молодая двушка возразила вспыльчиво:
— Да я, разв я не читаю вашихъ серьезныхъ книгъ. Я читаю по вашему желанію и вашихъ классиковъ и Боссюэта и Фенелона, читаю Гязо и Вилльменя, Баранта вашего читаю. Да вдь это работа, а не отдохновеніе, не удовольствіе.— Помилуйте, мн семнадцать лтъ, мн и повеселиться хочется. А въ этомъ зеленомъ монастыр съ тоски умереть можно. Гулять вегд, степь кругомъ, сосдства нтъ, общества нтъ, развлеченья нтъ, дорогъ даже нтъ. Послднее мн остается — жить въ книгахъ, чужой жизнію. Вы и это хотите отнять у меня.
— Во всемъ есть мра, на все есть время, протяжно вымолвила гувернантка. Отчего же не развлечь себя иногда легкимъ увеселительнымъ и свойственнымъ вашимъ лтамъ чтеніемъ, но вы не читаете, а глотаете книги. Какъ только васъ заинтересуетъ какая нибудь сказка, вы не можете съ ней разстаться, готовы не спать, не обдать, пока не дочитали всего до конца. Этого я одобрить не могу. Тутъ крайность, ногу даже сказать болзнь….. какъ всякая страсть. Мало ли у васъ удовольствій другихъ въ деревн — гулянье, катанье, бесды съ вашимъ папенькой.
— Съ папенькой? — тутъ молодая двушка судорожно вскинула головкой… Да онъ почти не говоритъ со мной. Онъ почти всегда недоволенъ или молчитъ или бранитъ всхъ. А что я для него? Игрушка, когда на мн хорошенькое платье. Непонятливая кукла, когда онъ начинаетъ разсказывать про свой полкъ.
— Позвольте… прервала старшая собесдница.— О родителяхъ должно всегда относиться съ уваженіемъ и не осуждать ихъ. У васъ тоже со временемъ будутъ дти и вы будете требовать отъ нихъ, чтобъ они уважали свою мать.
Будущая мать еще боле вспыхнула. Слезы досады сверкнули на ея большихъ глазахъ. Она хотла сказать что-то весьма колкое, но остановилась, закусила тубы до крови и, немного подумавъ, отвчала съ принужденнымъ смиреніемъ.
— Я никого не обвиняю… Я сама виновата. Согласна. Я вообразила себ, что Россія край образованный, что жить въ деревн не то, что жить въ ссылк за какое нибудь преступленіе… Въ Смольномъ монастыр меня не приготовили къ моей настоящей жизни.
— О вашемъ воспитаніи, прервала наставница, я говорить не могу. Бы лучше меня знаете, отчего вы воспитывались въ Смольномъ монастыр. Что же касается до того.что вообще въ Россіи воспитаніе не соотвтствуетъ требованіямъ дйствительности, это вопросъ такой важный, что такъ какъ вы русская, а я француженка, то о немъ говорить мн неприлично и я это оставлю слдовательно въ сторон.— Я только замтила, что въ Россіи жизнь всхъ обыкновенно застаетъ въ расплохъ, — и что въ Россіи человкъ тамъ именно теряется, гд долженъ выказать волю. Хотла бы я знать, что вы бы сдлали на моемъ мст? Вы знаете, что родители мои были весьма знатные люди. Ддъ мой былъ маркизомъ. Отецъ мой былъ коммандоромъ почетнаго легіона. Я родилась въ кружевахъ. Политическіе перевороты лишили, въ несчастію, насъ всего… и я должна существовать трудами своими. Конечно, вашъ батюшка такъ любезенъ, что не даетъ мн чувствовать все, что есть унизительнаго въ настоящемъ положеніи наслдницы маркизовъ Шаторивъ. Конечно, мн иногда очень тяжело… но я умю владть собой — а вы не умете…
— Отчего же?…
— Оттого, что вы нетерпливы, избалованы, не умете безъ досады выслушать истину, и возмущаетесь противъ всего, что даже косвенно можетъ задть ваше самолюбіе.
— Да что же мн длать? Я рада бы исправиться.
— Это вы похвально сказали, но въ васъ есть итальянская кровь и русская необузданность, и я боюсь вы забудете мои совты.
— Какіе совты?
— Вотъ видите… Вы уже и забыли. А кажется я вамъ сейчасъ же совтовала не предаваться вашей страсти къ романамъ.
— Разв это страсть?..
— А что же?.. Когда молодая двушка, природой счастливо одаренная, становится по праву хозяйкой дома у вдоваго отца, когда она поняла всю суетность, всю поверхность своего прежняго воспитанія, что она должна длать?— Неужели лежать цлый день подъ деревомъ или на кушетк съ какимъ нибудь нелпымъ романомъ Mistriss Wood въ рукахъ? Не лучше ли ей сдлаться настоящей хозяйкой дома, начать жизнь дятельную, распредлить свое время, подумать о своемъ второмъ, правильномъ воспитаніи, обезопасить себя отъ обмановъ воображенія и доказать, что она въ будущемъ не готовитъ себя для разсянности и забавы, а для пользы и добродтели…
Молодая двушка вскочила,съ скамьи и съ дтскимъ увлеченіемъ хотла броситься нашею наставницы, но удержалась, взглянувъ на холодное выраженіе ея лица. Наслдница маркизовъ говорила какъ поучительная книга, но ни въ ея правильныхъ чертахъ, ни въ ея однозвучномъ голос не проявлялось даже и тни любви и участія, которыя одни могутъ придать поученію силу убдительности.
За бесдкой раздался громкій повелительный голосъ:
— Людмила… Людмила… Гд ты?
Людмила бросила книгу на лавку, и поспшно выбжала изъ бесдки съ отцу.
едоръ Львовичъ, не смотря на сдину, былъ еще плотный, статный мужчина, съ ловкими движеніями, съ цвтомъ лица нсколько похожимъ на красноватый сафьянъ, вроятно, отъ привычки къ стужамъ, морозамъ и дождямъ сверной природы. Онъ былъ въ военной фуражк и въ сренькомъ сюртучк, съ вдтымъ въ петлицу орденомъ.
— Я думалъ, что ты пропала, сказалъ онъ.
— Я сидла и зачиталась въ бесдк, отвчала дочь, цлуя у него жилистую руку.— Мадамъ Шмидтъ меня за то и бранила.
Генералъ улыбнулся наставниц и закруглилъ плечи по какому-то прежнему генеральскому щегольству.
— Хорошенько ее… а бесдку надо будетъ срыть.
— Папенька!.. какъ можно?..
— А что… впередъ не зачитывайся, отца не забывай.
Генералъ былъ въ дух, что съ нимъ иногда случалось, когда погода была хорошая, и въ особенности, когда онъ ожидалъ гостей. Какъ русскій человкъ, онъ любилъ угостить. Людмила съ утра замтила, что на кухн происходило что-то необыкновенное и что дворецкій Егоръ Самсоновичъ нсколько разъ заботливо бгалъ къ погребу.
— У насъ будутъ гости? спросила она.
— Какъ же… Большая оказывается сегодня намъ маленькимъ людямъ честь. Разв я теб не говорилъ. Насъ удостоиваетъ сегодня своимъ посщеніемъ самъ г-нъ мировой посредникъ, отставной арміи поручикъ и бронзовой цпи кавалеръ. Я у же думалъ не надть ли полную парадную форму, да отъ старосты никакого приказанья по сему предмету еще не получалъ. Авось, я такъ обойдется!
Тутъ онъ разразился громкимъ генеральскимъ хохотомъ.
— А когда же, папенька, вы съ посредникомъ познакомились? Я думала, что онъ къ вамъ не здитъ.
— Гд же, помилуйте, ему было пріхать ко мн съ визитомъ въ его высокомъ чин! Исправникъ, становой, т прізжали. И за то спасибо. Не подумали, что вжливостью передъ старымъ человкомъ можно уронить себя, а посредникъ? Куда ты, — слышалъ я, что прізжалъ онъ только въ мою контору, распоряжаться моимъ имніемъ, дастъ приказанія моимъ людямъ, мужиковъ по головк погладитъ, чтобъ и впередъ не слушались, а потомъ и поминай какъ звали.
— Да какъ же, папенька, сегодня-то?
— А вотъ какъ. Третьяго дня здилъ я къ нашему сосду Щуринову. Хотлъ потшить бднаго человка. Житье-то ему признаться не завидное… Да помню я, въ 29-мъ году я служилъ съ его братомъ въ одной бригад. Такъ вотъ пріхалъ, да и встртился у него съ посредникомъ. Ну и познакомились… Слово за словомъ. Я говорю, что это вы спсивитесь, что къ старому солдату заглянуть не хотите. Занятъ, говоритъ. Дловъ много. Ну дла длами, а чай обдать все-таки надо. Вотъ и согласился сегодня пожаловать. Ты однако посмотри, чтобъ столъ былъ накрытъ какъ слдуетъ, чтобъ онъ видлъ, что онъ въ порядочномъ дом и что не смотря на ихъ стараніе, у насъ все-таки кое-что еще осталось.
— Слушаю, папенька.
едоръ Львовичъ отправился къ себ, приготовить на всякій случай кое-какія бумаги о разверстаніи угодій, образующимъ для него нчто въ род личной обиды. Разложивъ на стол огромный планъ, надвъ очки и взявъ карандашъ въ руки, онъ скоро углубился въ соображеніяхъ оборонительнаго свойства, какъ бы готовясь выдержать приступъ сильнаго непріятеля. Мадамъ Шмидтъ, вдругъ нсколько поблднвшая, задумчиво устремилась къ мезонину, гд находилась ея комната, подл комнаты Людмилы. Людмила съ своей стороны пошла къ флигелю, гд дымилась кухня. Толстый поваръ въ блой куртк и въ бломъ берет тотчасъ явился на ея зовъ и между ними произошло небольшое совщаніе. Молодая двушка разспрашивала съ важностью и достоинствомъ будущей хозяйки. Поваръ отвчалъ съ полнымъ величіемъ самоувренности и непогршимости. Людмила притворилась, что его понимаетъ и поспшила въ пріемныя комнаты. Въ комнатахъ ей показалось душно. Она затворила окна, опустила сторы и потомъ по ступенямъ балкона слетла въ цвтникъ, нарвала цлую кучу цвтовъ, связала два огромные букета и поставила ихъ сама въ дв японскія вазы на столъ, приготовленный къ обду. Проходя мимо зеркала, она невольно въ него взглянула и испугалась. Нжное ея личико было все въ пятнахъ.
— Что скажетъ мадамъ Шмидтъ? подумала она громко, что подумаетъ посредникъ? сказало ей тайное женское чувство.
Она поспшила въ свою комнату раздлась, опрыскалась холодной водой и она какъ Психея Кановы легла на кушетку.
— Дуняша, что я надну къ обду?
— Что прикажете, сударыня… Я приготовила лиловое барежевое платье.
— Нтъ… я и то красна.
— Блое кисейное прачка принесла, сренькое подать можно съ мушками, голубое съ полосками, зеленое въ тнь… А что, сударыня, видно хорошіе господа будутъ сегодня въ обду?— Поваръ труфель готовитъ.— Дай то Богъ жениха намъ хорошаго, да добраго, да богатаго, да главное, чтобъ барышня, онъ вамъ по-сердцу пришелся. Признательно сказать, мн больше ничего и не надо. Каждый день, врьте слову, Бога молю. Ужь такая забота моя, что и сказать нельзя.
— Ахъ, Дуняша, какой ты вздоръ говоришь. Дай мн блое кисейное. Хорошо выглажено.
— Сама, барышня, гладила. Здшнимъ прачкамъ ничего вдь дать нельзя. Какъ разъ испортятъ. Да какія он прачки, прости Господи!… Ничему не ученыя, просто бабы деревенскія… мужички.
Людмила пролежала цлый часъ въ полудремот и думала, думала, сама не зная о чемъ… То ей казалось, что она поднялась на воздухъ и носится между облавами, то вдругъ ей чудилось, что она несется по степи, обгоняя втеръ, и что чье то дыханіе горячо дышетъ у самой ея щеки, и что въ этомъ дыханіи слышатся шопотомъ какія-то слова, которыхъ она никогда еще прежде не слыхивала, а между тмъ ей было какъ-то задумчиво-весело, какъ-то упоительно-легко. Пріздъ въ деревн молодаго человка — событіе далеко не обыкновенное. Но кто сказалъ Людмил, что посредникъ молодой человкъ и что такое вообще посредникъ. Вроятно какой нибудь бдный чиновникъ, который и взглянуть на нее не посметъ. Отчего же такое волненіе, такое ожиданіе?… Выходитъ на поврку, что мадамъ Шмидтъ-то и права. Вотъ что значитъ читать романы, дать какое-то глупое мечтательное, несбыточное направленіе мыслямъ, искать и требовать романическаго въ Бурской губерніи въ трущоб, о которой герои романовъ и во сн не видывали. А впрочемъ не все ли равно, гд мы живемъ, въ Италіи, въ Малороссіи. Не наружная обстановка, а блаженство сердечное, вотъ цль земной жизни, а что нужно для блаженства, для святаго безграничнаго блаженства?— Пожатіе руки, взоръ, полный сочувствія, отгаданная наклонность, единая мысль, сознаніе радости и спокойствія при свиданіи, сознаніе взаимнаго горя при разлук. Это немного… и это все… Этого нигд не сыщешь, искавши. Это вдругъ скажется невзначай — тамъ гд и не думаешь.
Вдали зазвенлъ колокольчикъ.
— Барышня!… детъ, детъ! дай Богъ въ добрый часъ!
— Что ты, Дуняша… еще рано… Мимо продутъ, какъ всегда.
— Нтъ-съ, сударыня… съ большой дороги своротили. Извольте одваться.
Колокольчикъ становился все слышне и, наконецъ, издали показался запыленный тяжелый тарантасъ, который, объхавъ кругомъ палисадника, остановился у крыльца. Людмила, набросивъ на себя легкую мантилью, осторожно выглянула изъ-за спущенной сторы и съ замирающимъ сердцемъ начала смотрть сверху на то, что происходило у подъзда.
Изъ тарантаса съ трудомъ вышелъ весьма толстый господинъ, въ нанковомъ сюртук. Очутившись на крыльц, онъ снялъ картузъ, вынулъ изъ кармана клтчатый бумажный платовъ и сталъ имъ обтирать красную лысину, окаймленную, какъ лавровымъ внкомъ, двумя прядями сдыхъ волосъ. Людмила чуть не заплакала. Мечты ея разлетлись, какъ стая испуганныхъ ласточекъ. Она одлась на-скоро, не взглянула ни разу въ зеркало и зашла къ своей сосдк, чтобъ вмст спуститься въ гостиную. Но г-жи Шмидтъ въ комнат не было.— Раздался первый звонокъ къ обду.— едоръ Львовичъ, какъ человкъ акуратный, никого не ждалъ. При первомъ звонк надо было собираться. Второй звонокъ означалъ, что супъ на стол и что хозяинъ садится кушать.
Когда Люднила вошла въ гостиную, отецъ ея сидлъ съ толстымъ господиномъ, лицо котораго, за исключеніемъ необходимаго, было тоже похоже на лысину. Господинъ вздыхалъ и горько на что-то жаловался.
— В вотъ вамъ моя дочь, прервалъ его едоръ Львовичъ, — прошу быть знакомымъ.— Мила! сосдъ нашъ, Никаноръ Авдевичъ Щуриновъ.
‘Это не онъ’, подумала Людмила и обернулась. Въ столовой стоялъ высокій молодой человкъ и съ кмъ-то говорилъ, но съ кмъ — не было видно. ‘Вотъ это онъ’, подумала Людмила, и на этотъ разъ, не ошиблась. Въ столовой стоялъ мировой посредникъ.
Онъ остановился въ волостномъ правленіи, переодлся и прошелъ черезъ садъ. Генералу понравилось, что онъ былъ во фрак, одтъ просто, но весьма прилично. Генералъ, забывшись, хотлъ было.даже поцловать его три раза и говорить ему ты. Но онъ опомнился, замтивъ холодную и нсколько серьезную физіономію своего гостя. Они даже бесдовали съ полчаса, но когда пріхалъ Щуриновъ, то посредникъ вышелъ въ столовую и вступилъ въ разговоръ съ особой, которой Людмила не могла разглядть. Молніеноснымъ женскимъ взглядомъ, она окинула его съ ногъ до головы. Онъ былъ лтъ тридцати, не хорошъ и не дуренъ, не великъ и не малъ, съ чертами, нсколько крупными, съ глазами маленькими, но выразительными, съ курчавыми темными волосами и усами, плечистъ и съ широкимъ затылкомъ — признакъ твердой воли. Онъ говорилъ такъ тихо, что словъ его нельзя было разслышать, но лицо его было блдно и онъ казался смущенъ. Общее первое впечатлніе было невыгодное. Людмил онъ ршительно не понравился.
Въ это время Щуриновъ жалобно продолжалъ свою роль.
— Я, ваше превосходительство, не зналъ попаду ли сегодня съ вамъ. Поврите-ль… въ дв недли шесть кучеровъ перемнилъ. И сегодня у меня кузнецъ на козлахъ сидитъ… Право-съ… Не остаются канальи, что станешь съ нимъ длать. Жалованье запрашиваютъ страшное. Деньги давай имъ впередъ. Иначе на идутъ… а деньги получаютъ, пьютъ безъ просыпа. Двоихъ у меня насилу откачали. Видно, грхи наши были тяжкіе.
Помщикъ Щуриновъ, столбовой курскій дворянинъ, никогда и нигд не служилъ. Дворянское званіе удовлетворяло прежде вполн его честолюбію, имніе въ 40 заложенныхъ душъ — его вещественнымъ требованіямъ. Онъ въ 50 лтъ былъ пашой въ миніатюр, имлъ повара, который игралъ при томъ на скрипк, буфетчика, который былъ и ключникомъ по хозяйству, стремяннаго — онъ же прикащикъ — поочередно понукающаго собаками и людьми, двухъ босыхъ казачковъ, которые раскуривали у него трубки, двухъ кучеровъ, которые смотрли за садомъ и за экипажами, наконецъ пьянаго старичка, который, въ веселую минуту, плясалъ передъ нимъ посл обда въ присядку. Женская его прислуга была еще многочисленне. Онъ держалъ для семейства двухъ нянекъ, трехъ горничныхъ: одну для самовара и двухъ для комнатъ, двухъ прачекъ, двухъ ключницъ. Все это кормилось чмъ Богъ послалъ въ общей застольной и усиливалось еще мальчишками по наряду.
Въ огородахъ саживалось и сялось все потребное для пищи растительной. Женскій полъ усердствовалъ по части пекарни, квасовъ, соленій, наливокъ. Мужескій доставлялъ доходецъ боле существенный, а иной разъ, лишняя рекрутская квитанція позволяла помщику създить въ губернскій городъ, провести нсколько пріятныхъ вечеровъ съ своей братьей, дворянами. И вдругъ все разомъ рушилось. Поваръ со скрипкой, казачки съ трубками, прикащикъ съ борзыми, горничныя съ самоварами и даже сознаніе дворянской спси, дворянской силы… все исчезло какъ сновидніе. Въ дон осталось семейство: жена, теща, восемь человкъ дтей, да старая, параличемъ разбитая нянька и пьяный старичекъ, который и въ присядку плясать пересталъ. Наступили горькія минуты. Дло коснулось разомъ дворянскаго самолюбія и насущнаго хлба. Надла съ выкупомъ едва хватило на покрытіе казеннаго долга. Имущества осталось — старая усадьба да десятинъ сто, съ небольшимъ, безъ рабочихъ рукъ, и безъ капитала. Никаноръ Авдевичъ, всегда похожій на лучезарное солнце, началъ походить на багровую луну, и когда доставалъ кучера, здилъ по сосдямъ напвать со вздохами, свою слезливую монотонную элегію, съ неизбжнымъ припвомъ: ‘За грхи терпимъ. Видно, грхи наши были тяжкіе’.
— Представьте, ваше превосходительство, продолжалъ онъ, до чего у нихъ безсовстность доходитъ. Былъ у меня огородникъ… Всмъ мн мошенникъ обязанъ. Говорю я ему: помоги мн, братецъ, въ огород. Чтожъ вы думаете? Контрактъ, говоритъ, напишемъ.— Нтъ, каково вамъ покажется? чтобъ я съ нимъ-то, съ мошенникомъ, контрактъ сталъ заключать, а онъ у меня сапоги чистилъ? Да, хоть бы грамот-то зналъ.
— Это точно, замтилъ, покручивая усы, генералъ. Это точно… Грубость теперь большая… Однако, соловья баснями не кормятъ. Пора и щей солдатскихъ отвдать. Викторъ Ивановичъ, ее угодно ли закусить, чмъ Богъ послалъ. Милочуа, поди-ка сюда, мой другъ. Присядь пониже… Это Викторъ Ивановичъ Палинъ, нашъ мировой посредникъ. Вся твоя будущность зависитъ отъ его доброжелательства. Онъ теперь нашъ отецъ и командиръ.
Палинъ холодно поклонился и сталъ еще блдне. Видно было, что онъ вооружился терпніемъ на цлый день. Людмила покраснла и слегка поклонилась.
Въ это время задребезжалъ второй звонокъ въ обду.
— Милости просимъ…
Генералъ и Щуриновъ подошли къ водк. Посредникъ отказался и сталъ подл Людмилы. Она ожидала, что онъ ей что нибудь непремнно скажетъ и собиралась духомъ, чтобы отвчать. Однако онъ ей ничего не сказалъ, — даже не взглянулъ на нее, а o чемъ-то думалъ.
Сли за столъ, роскошно убранный. Тарелки были поставлены серебряныя, употребляемыя нкогда на маневрахъ, когда генералъ угощалъ въ лагер офицеровъ своего полка. Егоръ Самсоновичъ въ синемъ фрак, въ бломъ галстух, съ воротничкомъ выше ушей, величаво отдавалъ приказанія двумъ оффиціантамъ въ нитяныхъ перчаткахъ и ливрейному слуг. Людмила сла передъ дымящейся серебряной миской и стала разливать супъ. На право ея слъ со вздохомъ Никаноръ Авдевичъ, на лво молчаливо-угрюмый посредникъ. Подл посредника услся генералъ. Пятый приборъ остался пустой. Симметрія приготовленнаго стола была испорчена, что весьма непріятно подйствовало на генерала.
— А гд же г-жа Шмидтъ?… спросилъ онъ.— Разв она не знаетъ, что мы обдаемъ въ три часа.
— Он, ваше превосходительство, извиняются, вмшался почтительно Егоръ Самсоновичъ.— Къ обденному столу быть сегодня не могутъ, чувствуютъ себя не совсмъ здоровыми.
— Что это? обратился едоръ Львовичъ къ дочери и нсколько измнился въ лиц.
— Не знаю, папенька. Давича она была совершенно здорова.
Говоря это, Людмила взглянула на посредника и ей почудилось, что онъ сдерживалъ насмшливую улыбку. Это ей показалось страннымъ. Съ другой стороны она находила еще странне и крайне невжливымъ, что онъ не только не говорилъ съ ней, но упорно не глядлъ даже новое на нее, какъ будто бы ей не 17 лтъ, какъ будто она не красавица. Сама съ нимъ заговорить она ни подъ какимъ видомъ не хотла, и требуя уже тайно къ себ поклоненія и обиженная невниманіемъ, обратилась къ лысому сосду, который въ грустныхъ размышленіяхъ лъ за четверыхъ.
— Вы здите верхомъ? спросила она его.— Я такъ люблю здить верхомъ.
— Какъ же-съ… очень… то есть… гд же мн теперь… съ моимъ тлосложеніемъ. А прежде… большой былъ охотникъ… и лошадки были… могу… сказать. Ну… ваше превосходительство, какой у васъ поваръ.
— Вамъ нравится… хотите еще.
— Нтъ ужь не могу боле… а впрочемъ .. попрошу… Какой у меня былъ поваръ, ваше превосходительство, — пьяница горькій, — но за то когда я его вытрезвлю. Мастеръ! Не знаю куда мошенникъ двался. Былъ у губернатора. Теперь кажется въ острог.
— А садъ у васъ большой? спросила Людмила.
— Какому быть саду у насъ разоренныхъ людей. Рощица есть небольшая. Былъ цвтникъ, крапивой теперь заросъ… А вы, сударыня, по вашимъ лтамъ цвточки любите… Понятное дло! Вотъ у меня… Тутъ Никаноръ Авдевичъ поперхнулся и чуть не задохся, онъ хотлъ глотать и говорить въ одно время, оправившись онъ продолжалъ.— Вотъ у меня дочь Варвара… кругленькая такая. Я называю ее Барбочка, та тоже страшная охотница до цвтовъ. Того гляди вночекъ сплететъ, горшечикъ какой нибудь достанетъ желтофіоли, бальзамина… Въ этомъ возраст горя еще не понимаютъ… Не то что мы гршные при старости. Терпимъ за грхи свои… Врите-ль, Людмила едоровна…
За этимъ послдовала трогательная картина всхъ бдствій, претерпваемыхъ семействомъ помщика. Супруга его, родственница княгини Человотуевой, оставалась съ одной горничной двкой. Дочери его сами гладатъ блье. Прачекъ найти нтъ средства. И слова никому не смй сказать. Сей часъ разсчета требуютъ. Прежде у нихъ были крпостные. Теперь мы сами стали крпостными.
На эту тему долго продолжались варіаціи. Людмила, наклонивъ личико съ разскащику, казалось слушала его съ большимъ вниманіемъ, но не слыхала ни одного слова. Все вниманіе ея было обращено на разговоръ слва между ея отцомъ и попредникомъ.
— А! вы кажется служили въ военной служб?
— Служилъ.
— А! въ какомъ полку?
— Въ Нижегородскомъ драгунскомъ.
— В! стало быть на Кавказ?
— А! чмъ же вы служили?
— Солдатомъ.
Генералъ немного отодвинулся.
— А! вы были разжалованы?
— Да.
— А! по какому случаю? Коль смю спросить. За шалость, вроятно?
Посредникъ улыбнулся. Глаза его какъ будто открылись и блеснули. Онъ былъ хорошъ въ эту минуту. Людмила искоса это замтила.
— Да… сказалъ онъ, — за шалость.
— Гд же вы нашалили?
— Въ университет…
— А! вы были студентомъ?
— Былъ.
— Въ Петербург?
— Въ Петербург.
— Кончили курсъ?
— Кончилъ.
— Чмъ?
— Кандидатомъ.
— Странно!.. И тогда вы нашалили. Какъ же это?
— Наша шалость была политическая.
— А!.. понимаю. Ну, а на Кавказ въ длахъ были?
— Былъ.
— Ранены?
— Раненъ.
— Получали награды?
— Какъ же. Прощенъ, получилъ два офицерскіе чина.
— А кресты имете?
— Имю.
— Какіе?
— Владиміра съ мечами, георгіевскій солдатскій. Генералъ ударилъ кулакомъ по столу, такъ что рюмки зазвенли. У него за храбрость въ длахъ ни одного ордена не было, потому что онъ ни въ одномъ сраженіи никогда не находился. Не смотря на то военное чувство въ немъ всегда истинно било сильной струей. Въ глазахъ его посредникъ весь преобразовался. Онъ глядлъ на него съ завистью, съ восторгомъ, чуть ли не съ благоговніемъ.
— Мила! крикнулъ онъ.— Слышала ты, у Виктора Ивановича Георгій за храбрость. Да какъ же это? Вы должны носить его по статуту. Я бы спалъ съ нимъ.
— Я и ношу его въ город и на служб. Но здсь мы на дач.
— Нтъ, Викторъ Ивановичъ, нтъ, это вы напрасно длаете.— Человкъ шампанскаго!— Будете ко мн здить, потшьте меня, старика.. надвайте хоть ленточку.
— Извольте…
— Кто бы могъ подумать! А? Посредникъ и георгіевскій кавалеръ. Да скажите же пожалуйста, Викторъ Ивановичъ, отчего же вы въ отставку вышли?
— По случаю окончанія войны.
— Такъ что за дло. Вы могли продолжать службу..
— Я не находилъ надобности быть въ военной служб безъ войны.
— Отчего же?
— Не за чмъ..
— Не за чмъ.. Не за чмъ. Какъ? Почему?— Генералъ растерялся. Стало быть онъ самъ тридцать лтъ трудился совершенно напрасно… трудиться было не за чмъ. Да это вольнодумство, масонство.— Онъ не могъ сообразить ничего. Онъ думалъ сперва обидться, но вспомнилъ между-тмъ, что подл него сидитъ настоящій воинъ, кровью своей заслужившій прощенье и отличіе, а это въ глазахъ его имло такой всъ, что онъ самъ, по чувству, сознавалъ себя какъ будто поя чиненнымъ.
Подали шампанское.
едоръ Львовичъ пріосанился и сказалъ протяжно.
— За здоровье нашего мироваго.— Тутъ онъ остановился и горячо воскликнулъ:
— Нтъ, какъ угодно, за ихъ здоровье я пить не стану. Извините меня, Викторъ Ивановичъ. Мн жаль, мн прискорбно, что вы посредникъ… Я пью за здоровье нашего сосда, нашего дворянина, нашего заслуженнаго георгіевскаго кавалера, который имлъ честь носить военный мундиръ, который имлъ счастье служить государю и отечеству, — не тамъ какъ я на ученьяхъ, — а кровью своей въ длахъ съ непріятелемъ.— Ваше здоровье, Викторъ Ивановичъ.— Чокнемтесь.— Чокнись и ты, Люднила.
Людмила поднесла рюмку свою къ рюмк Палина. Онъ взглянулъ на нее и она замтила, что онъ остолбенлъ, не могъ сказать ни одного слова.
— Ура! промычалъ Никаноръ Авдевичъ, не пропускавшій мимо ни одной бутылки, подносимой Егоромъ Самсоновичемъ.
Людмил стало неловко. Палинъ глядлъ на нее пристально, какимъ то страннымъ взглядомъ наблюдателя и художника. Стало быть онъ былъ, прежде озабоченъ, что въ самомъ дл ее не замтилъ. Стало быть онъ не притворялся разсяннымъ и равнодушнымъ, не игралъ никакой роли. Но теперь какъ онъ ее началъ разсматривать, онъ любовался ею, какъ знатокъ любуется картиной Рафаэля или греческой статуей. И дйствительно Людмила могла возбудить восторгъ человка одареннаго тонкимъ эстетическимъ вкусомъ. Черты ея не столько отличались правильностью, сколько миловидностью. Античная форма ея головки и шеи, привязь затылка, округленность крошечныхъ ушей, овалъ лица, спускъ плечъ, столь важны и въ женской красот, гибкость таліи, соразмрность бюста и ногъ, вс эти условія прекраснаго придавали ей граціозность необыкновенную. Оттого каждое невольное ея движеніе казалось картиною. Густые и черные какъ смоль волосы съ синеватымъ волнистымъ отливомъ были до необычайности мягки и несмотря на усилія гребня вились мелкими кудрями, прорывавшимися на нсколько открытый, дтскій лобъ и виски, изобличающіе сть голубенькихъ жилокъ. Большіе глаза, отуманенные длинными черными рсницами, казались оттого черными, но они были темно-голубые и замчательно выразительны, то задумывались и казались синимъ бархатомъ, то искрились блестками въ минуты гнва и веселости, то изображали безмятежное спокойствіе, напоминающее озеро въ безоблачный лтній день. Носикъ, нжно отточенный, былъ нсколько вздернутъ, ротъ маленькій съ закругленнымъ подбородкомъ, верхняя губа нсколько приподнята отчего при малйшей улыбк выказывался рядъ блестящихъ и рдко посаженныхъ зубовъ. Вообще верхняя часть лица изобличала характеръ пылкій, даже страстный, нижняя — безпечность, веселость, чистосердечность ребенка. Ребенкомъ и казалась она, по нжности кожи, по легкому румянцу.
Платье на ней было блое кисейное съ большимъ голубымъ поясомъ. Ей стало вдругъ досадно, что она не позаботилась боле о своемъ наряд.— Она не понимала, что въ небрежности наряда и таилась особая прелесть.
Палинъ не сводилъ съ нея глазъ. Она чувствовала, что краснетъ, хотла что-то сказать, — не съумла. Генералъ ее выручилъ.
— А скажите, пожалуйста, обратился онъ снова къ посреднику.— Какъ далеко отсюда имніе князя Турагова?
— Верстъ сорокъ.
— Оно у васъ подъ командой?
— Оно подъ командой у закона, замтилъ улыбнувшись Палинъ.
— Да! ну это конечно. Но я хотлъ спросить: кто тамъ посредникомъ?
— Я.
— Хорошее имніе?
— Большое имніе.
— Да! Тураговъ богатый человкъ… то есть былъ богатый человкъ… Теперь богатыхъ помщиковъ нтъ, не въ укоръ будь вамъ сказано. Я съ нимъ познакомился въ 28-мъ году. Онъ былъ гвардіи поручикомъ, когда я вступилъ подпрапорщикомъ въ полкъ, которымъ посл имлъ честь командовать. Теперь онъ сенаторъ и чуть ли не получилъ Благо Орла.— Я вамъ разскажу забавный случай, — такъ сказать анекдотъ, который съ нимъ былъ.— Это было-съ въ 37, нтъ виноватъ въ 38-мъ нтъ точно… въ 37-мъ, еще большіе дожди шли. Стояли мы въ Красномъ сел. По ночамъ игра въ азартъ завелась, я вамъ доложу, у насъ страшная. Ну, разумется, люди все молодые, время убить чмъ нибудь надо. Да и деньги водились. Не то что теперь.— Только представьте себ Тураговъ въ одинъ присстъ пробухалъ 60.000.— Знаете, былъ немножко выпивши. А игралъ съ нимъ, штатскій какой-то, шулеръ естественный, съ брилліантами на всхъ пальцахъ. Нарочно къ ночи изъ города прізжалъ банкъ метать. Я вижу, что дло нечисто и поднялъ скандалъ. Шулеръ на меня вломился въ амбицію, какъ вы смете, милостивый государь, говорить, что я мастеръ подтасовывать.— Извините, говорю я, — я не сказывалъ, что вы мастеръ подтасовывать, я сказалъ, что вы такъ скверно подтасовываете, что малый ребенокъ увидитъ, да и показалъ пиковую семерку что онъ на всякій случай припряталъ себ въ рукавъ.— Ха, ха, ха!.. Ну тутъ конечно расправа короткая. Запись къ чорту! Шулера въ окно! А вотъ съ того времени съ Тураговымъ мы и подружились. И теперь, поврите ли, какъ встртимся, ужъ непремнно вспомнитъ: а помнишь ли, какъ ты, братецъ, меня спасъ? Я моимъ состояніемъ, говоритъ, теб обязанъ. Я этому мерзавцу все бы проигралъ. А вотъ теперь, по твоей милости, живу.— Да! хорошій онъ человкъ. У него и сынъ уже на служб.
— У нихъ ваше превосходительство хорошо обошлось, подхватилъ Никаноръ Авдевичъ, языкъ коего уже нсколько отяжеллъ.— Крестьяне пошли на четверть надла. На-те вамъ, отвяжитесь только. Хорошо, когда это можно сдлать, самое лучшее дло… если долговъ нтъ. И тутъ бдному человку притсненіе… Просто хоть въ петлю… Да вотъ… про себя доложу, ваше превосходительство: пустошь у меня было гвоздиловская. здили мы прежде туда съ семействомъ чай пить. Давалъ я ее своимъ крестьянамъ въ пользованіе — такъ, по глупости. Она ддовская, къ имнію не принадлежитъ. Въ уставную грамоту, разумется, включать ее не слдовало.. хоть на кого сошлюсь, сами разсудите…. особнякъ, въ черезполось.— На глазахъ помщика показались слезы… Ддовское благословеніе, женино приданое, что же вдь… отняли.— Грхъ вамъ, Викторъ Ивановичъ, конечно, мы люди маленькіе, обидть насъ легко. Да каково-то будетъ на томъ свт.
Людмила взглянула на посредника. Онъ молчалъ, только въ чертахъ его показалось выраженіе спокойной и презрительной горделивости.
Людмила угадала, что онъ не хотлъ оправдываться, что онъ усталъ повторять одно и тоже людямъ, не желающимъ его понять. Что, наконецъ, онъ, неустрашимый въ борьб съ непріятелемъ, отказывался отъ состязанія съ тупоуміемъ. Все это молніей промелькнуло въ ея голов.
— Папенька, сказала она, я приказала подать фрукты и кофе на балкон.
Палинъ взглянулъ на все съ благодарностью.
Стулья отодвинулись. Обдавшіе отправились подъ холщевой навсъ балкона. Выпивъ чашку кофе, Никаноръ Авдевичъ извинился передъ генераломъ, что сдлалъ привычку отдыхать посл обда. За тмъ, шепнувъ что-то на ухо Егору Самсоновичу, который въ отвтъ одобрительно кивнулъ ему головой, исчезъ съ нимъ по направленію къ флигелю, предназначенному для гостей. Генералъ посл обда не спалъ никогда, боясь удара…. Онъ курилъ трубку, но казался встревоженъ, оглядывался на вс стороны, крутилъ усы и вдругъ вскочилъ съ мста и вышелъ.
Посредникъ и Людмила остались вдвоемъ. Тутъ уже необходимо было начать разговоръ.
— Не хотите ли курить? спросила она.
— Благодарю васъ. Я не курю.
Людмила открыла синіе глаза свои во всю ихъ величину, и пытливымъ взоромъ ребенка долго и пристально смотрла на посредника.
— Вы не разсердитесь на меня, сказала она наконецъ.
— Я… Зачмъ?
— Мн хочется у васъ что-то спросить.
— Спрашивайте.
— За чмъ вы не отвчали на глупость Никанора Авдевича?
Палинъ взглянулъ въ удивленіемъ на генеральскую дочь.
— Еслибъ я долженъ былъ отвчать на вс глупости, которыя слышу, мн бы не оставалось времени для исполненія моей обязанности.
— А ваша какая обязанность.
— Разв вы не знаете… Я здшній посредникъ.
— Это я знаю… Названіе я знаю… Но вотъ что я хотла бы знать: что такое посредникъ?
— Посредникъ — какъ вамъ сказать… Это такой человкъ, на котораго мужики сердятся за помщиковъ, а помщики за мужиковъ.
— Да разв ихъ нельзя примирить?
— Не скоро… сказалъ грустно Палинъ. Мы по крайней мр этого не увидимъ. Трудъ нашъ свыше нашихъ силъ. Отъ насъ хотятъ, чтобъ мы все сдлали въ одинъ день, чтобъ и крестьяне поняли вдругъ то, чего и помщики еще не понимаютъ. Вотъ и Никаноръ Авдевичъ на меня сердится, и батюшка вашъ на меня сердится, какъ будто я что нибудь значу и моту. Я здсь ровно ничего, какъ только слуга, исполнитель закона.
— А законъ хорошъ?… спросила наивно Людмила.
— Да! воскликнулъ Палинъ. Законъ хорошъ. Законы рдко бываютъ дурны. Исполненіе плохо, люди нехороши. Но все равно… Мы должны радоваться. Молодость теперь большое счастіе. Вы счастливе меня потому, что моложе, вы долго еще будете шить, потому что не знаете горя и трудностей. Вы много еще увидите, и доживете до того времени, когда Никаноры Авдевичи и вс ихъ упреки, вс ихъ оскорбленія, даже вс ихъ невымышленныя страданія и огорченія, будутъ невозможными.
Говоря такъ, Палинъ вдругъ остановился. Лицо его оживленное и похорошвшее отъ какого-то разгорающагося вдохновенія, мгновенно измнилось, стало блдно и сурово. Людмила оглянулась и замтила, что госпожа Шмидтъ, выступивъ на шагъ отъ двери, смотрла на нихъ, насмшливо сжавъ губы и сохраняя свой величавый видъ. Только щеки ея противъ обыкновенія пылали.
— А вы и не спросили о моемъ здоровь… обратилась она къ своей воспитанниц.— Батюшка вашъ внимательне васъ.
Людмил стало досадно, что съ ней обращаются, какъ съ двочкой въ присутствіи посторонняго.
— Да вы здоровы, отвчала она рзко. Иначе вы не пришли бы сюда.
— Какъ вы сегодня нарядны! подхватила съ колкостью гувернантка.
Людмила вспыхнула. При ней явно намекали молодому человку, что она для него нарядилась. Будь она опытне, она бы съумла злобно отшутиться, но какъ ребенокъ, она потеряла до того присутствіе духа, что не зная, что длать, двумя прыжками порхнула въ садъ, гд тотчасъ, не оглядываясь, скрылась на кустами цвтущей сирени.
— Что за несносный характеръ, медленно сказала г-жа Шмидтъ.— А впрочемъ женихи скоро явятся. Она единственная наслдница. Найдетъ себ мужа.
— А вашъ мужъ гд? спросилъ холодно Палинъ.
Отвтомъ ему былъ сперва странный взглядъ, похожій на вызовъ. Въ этомъ взгляд можно было прочесть и нжность и ненависть, на выборъ.
— Вы знаете, промолвила она едва внятно, что я свободна. Мой мужъ въ Сибири.
— Викторъ Ивановичъ, раздался за ними голосъ генерала, не угодно ли вамъ посмотрть на планы имнія въ моемъ кабинет?
— Къ вашимъ услугамъ.
Оба удалились.
Госпожа Шмидтъ, тихо опустилась на плетеный стулъ, оперла голову рукой и осталась неподвижна. Передъ ней разстилался прудъ голубымъ зеркаломъ. Дале торчали въ безпорядк крыши сельскихъ избъ вокругъ церкви съ зеленымъ куполомъ, за ними чернли коноплянники и сверкали желтыя нивы, вплоть до небосклона. На сел издали слышались псни и слабо звенлъ колокольчикъ дальняго прозжаго. Въ воздух отзывалось тихимъ дремотнымъ спокойствіемъ русской деревенской жизни. Не было лишь спокойствія въ душ гувернантки. Безвзорно глядла она въ далъ, и мысли ея были далеко. Въ чертахъ ея высказывались тоскливость, досада, угроза, и долго, до самаго чая, сидла она такъ, не двигаясь, отдавшись вся своей тоск — холодной, неприміримой, безслезной.