Посол Франции барон Проспер де Барант и его 'Заметки о России', Таньшина Наталия Петровна, Год: 2010 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Наталия Таньшина.
Посол Франции барон Проспер де Барант и его ‘Заметки о России’

Таньшина Наталия Петровна — доктор исторических наук, профессор кафедры новой и новейшей истории Московского педагогического государственного университета (МПГУ).

Представления французов о России всегда отличались двойственностью и разноречивостью. Квинтэссенцией ее резко негативного восприятия стало известное сочинение Астольфа де Кюстина. Но среди его современников-соотечественников были и другие, для кого посещение Российской империи не ограничилось столичными салонами, кто серьезно интересовался русской историей и жизнью русского народа. Один из таких французов — барон де Барант, интеллектуал, историк, политик и дипломат — оставил свои наблюдения и размышления о России, до сих пор малоисследованные и плохо знакомые отечественному читателю.

Отношения между Россией и Францией в первой половине XIX века не отличались стабильностью: противостояние в годы Наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 года, сближение после крушения наполеоновской империи в годы Реставрации, затем очередное охлаждение двусторонних отношений после Июльской революции 1830 года, приведшей к смене режима во Франции и воцарению Луи Филиппа Орлеанского, которого император Николай I до конца жизни считал ‘узурпатором’ престола, ‘похитившим’ корону у малолетнего герцога Бордоского, внука свергнутого короля Карла Х.

Все это время французы так или иначе следили за происходящим в далекой России, однако их представления о ней были весьма поверхностными и расплывчатыми. Неточные, а порой и просто вымышленные сведения о близкой отставке высокопоставленных государственных деятелей России (например, наместника Царства Польского фельдмаршала И.Ф. Паскевича), о заговорах и бунтах в армии и т.п. регулярно появлялись на страницах французской печати. Восстание декабристов в целом французской общественностью понято не было. После казни и ссылки декабристов в европейской прессе стали распространяться известия о великодушных поступках Николая I по отношению к своим врагам: г-жа Рылеева впала в душевное расстройство после казни мужа, и Николай неоднократно посылал своего адъютанта для оказания ей помощи и покровительства, отец Пестеля получил 50 тыс. руб. От всех этих рассказов, соединенных с легендами о поведении царя в день восстания, сложилось в общем благоприятное для императора Николая впечатление [1].

Однако после Июльской революции и особенно после подавления Николаем I польского восстания отношение французов к российскому императору резко изменилось. Либералы, только что добившиеся власти во Франции, увидели в царе грозного и непримиримого врага, который был готов вмешаться во французские дела и восстановить власть Карла X. Именно в эти годы во французском обществе возникла устойчивая неприязнь к России, чего не было даже после крушения наполеоновской империи и недолгой русской оккупации Парижа.

То и дело возникавшая во Франции тема ‘русской угрозы’ ещё больше подогревала интерес к России. Во французском парламенте и в прессе регулярно шли споры о том, кем является для Франции Россия — союзницей и примером для подражания, за что выступали легитимисты [2], или противником и образцом ненавистной деспотии, в чем были уверены республиканцы, называвшие царствование Николая ‘достойным самых варварских времен’ [3].

Хрестоматийным примером негативного восприятия России как деспотичного варварского государства, чуждого европейской цивилизации, стала нашумевшая работа маркиза Астольфа де Кюстина ‘Россия в 1839 году’. Как известно, Кюстин отправился в Россию искать доводы против представительного правления, а вернулся противником абсолютной монархии и убежденным либералом, именовавшим Россию ‘пустыней без покоя’ и ‘тюрьмой без отдыха’. Маркиз писал: ‘… увидев вблизи русский народ и узнав истинный дух его правительства, я почувствовал, что этот народ отделен от прочего цивилизованного мира мощным политическим интересом, опирающимся на религиозный фанатизм’ [4]. По верному замечанию известного российского историка П.П. Черкасова, путешествие маркиза имело негативные последствия для репутации Российской империи, которая оказалась основательно ‘подмоченной’ по меньшей мере, на полтора столетия вперед [5]. Можно ли считать выводы, сделанные Кюстином, не говорившим по-русски, пробывшим в России только два месяца, посетившим лишь четыре города, объективными и обоснованными? Составил ли он адекватное представление о стране, ее народе и политических нравах? Как подчеркивает П.П. Черкасов, ‘… автор и не ставил перед собой столь широких задач. Ни народ, ни русская культура его не интересовали. Зато государственная система и политические нравы, утвердившиеся в Российской империи, вызывали нескрываемый интерес у путешествующего литератора, равно как и живые символы этой системы — придворные, министры и чиновники’ [6].

Конечно, не только Кюстин побывал в России и оставил свои наблюдения о нашей стране. Бывали здесь и другие французы, в том числе высокопоставленные, для которых знакомство с Россией не ограничивалось официальными приемами и петербургскими салонами и которые серьезно интересовались российской историей и жизнью русского народа. Один из них, Амабль-Гийом-Проспер Брюжьер барон де Барант (1782-1866), выходец из старинной аристократической семьи, прославленный литератор и историк, администратор наполеоновской эпохи, политик, известный своими умеренно-либеральными взглядами, и является героем представленной вниманию читателей статьи. В 1835-1841 гг. он занимал пост посла Франции в Российской империи, сменив в этой должности маршала Н.-Ж. Мэзона [7].

Как в свое время верно подметил академик Е.В. Тарле, со времен Июльской монархии и вплоть до революции 1848 года французские послы чувствовали себя в Петербурге ‘как во враждебном стане’. Русский двор, русская аристократия во главе с салоном графини М.Д. Нессельроде, супруги вице-канцлера, сообразовываясь с политикой государя, относились к французскому посольству с ‘ледяной вежливостью’ [8]. Отметим, что о бароне Баранте Мария Дмитриевна отзывалась весьма лестно. ‘Посол, которого назначила Франция, — она писала сыну Дмитрию из Бадена 25 сентября 1835 г. — г-н де Барант, хороший писатель, помимо его работ, о нем говорят как о человеке очень умном и очень деловом…’ [9].

О ‘России барона де Баранта’ мы можем судить по сведениям, оставленным им на страницах двух совершенно разного рода материалов. Первый — это дипломатическая переписка, представленная в восьмитомных воспоминаниях посла, опубликованных его внуком в конце XIX века [10]. Второй источник — изданные в 1875 г. зятем Баранта бароном де Нерво путевые наблюдения под названием ‘Заметки о России’ [11].

Дипломатическая переписка Баранта до сих пор остается мало изученным, но очень любопытным историческим документом, в котором реконструируется ‘образ другого’. В одном из писем министру иностранных дел герцогу В. де Брою, своему давнему другу, барон так характеризовал собственные донесения: ‘Моя корреспонденция — это разговор, а не череда документов’ [12].

В донесениях посла отразилась реакция умного и проницательного иностранца на новую для него среду, политическую систему, зачастую его корреспонденция содержит свежий взгляд на, казалось бы, привычные вещи и явления. Очень быстро посол уловил главную особенность российской политики и механизма принятия политических решений в России: все важнейшие вопросы решались исключительно императором. Например, характеризуя личность генерал-фельдмаршала Паскевича, Барант подчеркивал: ‘Это, без сомнения, достойный генерал, но ему, как и всякому другому в России, не дозволено быть политическим деятелем. Его поведение и даже его мысль — это пассивное повиновение, ему незачем давать совет своему суверену, если он не совпадает с его настроениями и наклонностями’ [13].

В то же время от посла требовалась предельная осторожность в оценках и суждениях, поскольку его переписка систематически подвергалась перлюстрации и император Николай сам читал его письма, даже переписку с женой. Так, ревнивые упреки г-жи де Барант своему мужу вызвали веселое замечание царя: ‘Забавно!’ [14].

В центре внимания дипломатической корреспонденции барона де Баранта — исключительно вопросы, связанные со службой и внешнеполитическими событиями. В его донесениях мы не встретим описания России как таковой, быта, нравов русского народа, здесь нет рассказов о встречах с представителями российской интеллектуальной элиты, хотя светские связи Баранта были разносторонними и оживленными. Он поддерживал отношения с различными слоями столичного общества, от императорского общества и придворных кругов до гостиных представителей дипломатического корпуса и литераторов, его супруга также устраивала приемы. С друзьями А.С. Пушкина — А.И. Тургеневым, В.А. Жуковским, князем П.А. Вяземским -Барант встречался не менее часто, чем с министрами и послами. Именно с представителями российской интеллектуальной элиты предпочитал общаться французский посол, находя петербургское светское общество скучным и унылым. 14 ноября 1837 г. американский посланник Дж. Даллас записал в своем дневнике: ‘Французский посол, Барант, был у нас с длительным визитом… Его беседа, всегда занимательная, этим утром была особенно приятна. Сравнивая Англию, Францию, Америку и эту страну, он очень выразительно говорил о том, что общество в России апатичное, унылое, безразличное или бесстрастное. В Париже у людей нет времени говорить о погоде или о болезнях. Здесь время тяжко давит на здоровье и настроение всех, кроме местных жителей, а они еще более тягостны, чем само время’ [15]. Можно согласиться с мнением исследователя творчества А.С. Пушкина В.М. Фридкина, что, вероятно, барон де Барант, писатель, историк и дипломат, предпочитал не смешивать эти три рода своих занятий [16].

Посол был хорошо знаком и неоднократно беседовал с Пушкиным, однако имя поэта упоминается в донесениях всего один раз, уже после его гибели, в связи с распоряжением императора выслать Дантеса во Францию [17]. В нескольких строках, посвященных этому событию, дипломат никак не выражает своего отношения к произошедшей трагедии, а лишь сочувствует убийце Пушкина, который, по его словам, как ‘разбойник’, на открытых санях, был выдворен из страны, без всякого уведомления о том членов его семьи [18].

Однако, судя по отзывам современников, Барант очень высоко ценил талант Пушкина и переживал потерю, которую понесла Россия. Он присутствовал при выносе тела покойного поэта и отпевании в церкви. В.А. Жуковский в письме к С.Л. Пушкину от 15 февраля 1837 г. заметил: ‘Пушкин по своему гению был собственностью не одной России, но целой Европы, потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к дверям его с печалью собственной, и о нашем Пушкине пожалел как будто о своем’. Об искренней скорби Баранта упоминал и А.И. Тургенев: посол ‘французский с растроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из знати немногие о П. жалели, сказал: Барант и Геррера sont les seuls Russes dans tout cela!’ (единственные русские во всем этом деле) [19]. В.А. Мильчина приводит следующие показательные слова из письма П.А. Вяземского к А.И. Тургеневу: ‘Чем поддержал Барант свое неотъемлемое и не заимствованное достоинство во время пребывания его в Петербурге? Ничем, за исключением живого участия, которое он оказал в горе нашем о Пушкине’. По мнению исследовательницы, в последние месяцы жизни Пушкина барон Барант входил в число его ‘близких и высоко ценимых собеседников-европейцев’ [20].

Литературоведам хорошо известна одна легенда, связанная с именами Пушкина и Баранта. Со времен выставки ‘Пушкин и его эпоха’, состоявшейся в Париже в 1937 г. в фойе зала ‘Плейель’ и приуроченной к столетней годовщине со дня гибели поэта, долго считалось, что дуэльные пистолеты, выстрелом одного из которых был смертельно ранен Александр Сергеевич, принадлежали именно Баранту, и что его младший сын Эрнест [21], проживавший в доме отца и служивший во французском посольстве в С.-Петербурге, одолжил эту пару пистолетов своему другу — виконту д’Аршиаку, секундантуДантеса [22].

Ни разу не упоминает Барант имени другого великого поэта, М.Ю. Лермонтова. Через вюртембергского посланника князя Генриха Гогенлоэ Лермонтов стал известен в дипломатических кругах, где его появление выходило за рамки обычного светского знакомства. Автор стихотворения ‘Смерть поэта’, он в первую очередь привлек внимание тех дипломатов, которые были знакомы с Пушкиным и находились в Петербурге в трагические дни. Барант принадлежал к числу самых просвещенных иностранцев, интересовавшихся литературной позицией поэта. В январе 1840 г. Лермонтов был приглашен на новогодний бал во французское посольство [23].

То, что имя Лермонтова ни разу не названо в донесениях Баранта, вполне объяснимо: его сын Эрнест, которого Лермонтов вслед за В.Белинским именовал ‘салонным Хлестаковым’ и ставил на одну доску с Ж.Дантесом [24], 18 февраля 1840 г. дрался с поэтом на дуэли [25].

Лермонтоведы неоднократно указывали на то, что дуэль Лермонтова с молодым Барантом была спровоцирована. Подобная провокация могла иметь двойную цель. Прежде всего, дуэль являлась крупнейшей неприятностью для французского посла и могла повлечь за собой его удаление из Петербурга в условиях обострившегося Восточного вопроса. Кроме того, дуэль давала повод удалить из столицы Лермонтова, что и было сделано [26].

Несомненно, эта дуэль, а также намерение Баранта и его супруги добиться высылки поэта нанесли ощутимый урон репутации французского посла [27]. Нашлись люди, которые были возмущены поведением Барантов и полностью стали на защиту Лермонтова. ‘… среди всех, с кем мы встречаемся, воцарилось равнодушие и забвение после строгого и справедливого осуждения и забвения г. Лермонтова’, — писал посол секретарю посольства барону д’Андре 23 мая (4 июня) 1840 г. Не желая ссориться с русским обществом, Барант склонялся к тому, чтобы принять участие в хлопотах о прощении Лермонтова, но шеф жандармов А.Х. Бенкендорф всячески отклонял его от этого шага, продолжая чернить поэта [28].

*** * ***

Знакомство Баранта с Россией не ограничивалось исключительно столичным обществом, придворным окружением и дипломатическими кругами. В январе 1838 г. посол получил отпуск и несколько месяцев провел во Франции. В условиях набиравшего обороты Восточного кризиса и активизации политики Великобритании в Османской империи, он решил вернуться в Россию морским путем, через Константинополь и Одессу, куда и прибыл 16 августа. Отсюда началось его путешествие по России. После двухнедельного пребывания на карантине в Одессе барон морем отбыл в Ялту, посетил Севастополь [29], Симферополь и Перекоп, откуда через Харьков, Курск, Орел и Тулу направился в Москву, регулярно фиксируя свои наблюдения. Эти путевые записи, а также наблюдения Баранта о русском народе, его менталитете, обычаях и нравах были опубликованы после его смерти под заголовком ‘Заметки о России’.

Россия, какой ее увидел французский посол, весьма отличается от России маркиза де Кюстина. Как отмечала В. А. Мильчина, для Кюстина, который вовсе не общался в России ни с кем из русских, кроме горстки придворных, беседы с бароном по некоторым вопросам были едва ли не единственным источником информации [30]. Если в сознании Кюстина придворное окружение, с которым он столкнулся в Петербурге, отождествлялось с понятием ‘народ’ и по этой части общества он судил о подлинной России и ее людях, то Проспер де Барант попытался узнать Россию изнутри. Он видел ее разную: парадно-помпезную, торжественную и будничную, он видел роскошные дворцы, купеческие дома и убогие хибары, петербургских франтов, крестьян и ‘мужиков’.

От известного историка, члена Французской Академии, можно было бы ожидать серьезного обстоятельного труда, но его ‘Заметки о России’ — это именно наблюдения, впечатления от страны и ее обитателей, путевые записи, сделанные без какой-либо системы, строгой хронологической последовательности и четкой структуры. Барант сообщает о том, что его интересовало прежде всего как администратора с многолетним стажем и либерального политика. Он много пишет о российском крестьянстве и крепостном праве, о законодательстве и праве собственности в России, о религии и церковных учреждениях, о системе образования, состоянии банковской сферы и финансов, о купечестве и торговле. Это — описание повседневной жизни русского народа, его низших и средних слоев, мы не найдем здесь столичного блеска, позолоты и глянца, здесь нет придворного общества, нет и политики как таковой, ни общегосударственного, ни местного масштаба. Но здесь ощущается душа русского народа, его колорит, чувствуется очевидная симпатия Баранта к России, равно как тревога и боль за ее судьбу.

Повествование о ‘России барона де Баранта’ логично начать с представлений французского интеллектуала и дипломата о русском народе. На основе собственных наблюдений, подтвержденных суждениями его соотечественников, проживавших в России, Барант пришел к выводу, что русский человек по своему менталитету и складу характера весьма отличается от западного человека, особенно воспитанного в протестантской вере с ее ‘этикой достижения’. Одним из важнейших свойств русского национального характера Барант называет ‘апатию и отсутствие духа состязательности’: ‘Русский человек не понимает, что ценой собственных усилий он может изменить свое положение в обществе’ [31].

Эти свойства национального характера сочетаются с ‘мягкостью и безропотностью’ русского человека, что, по словам посла, ‘весьма удобно правительству и имущим классам’ [32]. Барант писал в ‘Заметках’: ‘Терпеливая покорность и смиренная преданность крестьян императору или помещику — тема, о которой русские даже в частных беседах распространяются в тоне выспреннем и сентиментальном, восхищенном и умиленном’ [33].

Барант подмечает еще одну особенность национального характера: русский человек энергично берется за любое дело, однако очень быстро этот запал исчезает, и дело не доводится до конца. В качестве примера посол приводит случай, рассказанный ему его соотечественником, генералом Потье, проживавшим в России с 1810 г., речь шла об одном русском работнике, которому поручили новое для него дело: ‘Он быстро прогрессировал и быстро всему научился, однако потом это чувство любопытства и новизны прошло, работник впал в полное безразличие, совершенно не заботился о своей работе и занимался только тем, что создавал видимость деятельности, опасаясь наказаний, упреков или снижения оплаты, часто бывает, что лучше использовать ученика, чем опытного работника’ [34].

В качестве другого примера Барант приводит эпизод, связанный с пожаром в Зимнем дворце, случившимся вечером 17/29 декабря 1837 г. Император желал, чтобы дворец, от которого уцелели лишь стены и своды первого этажа, был восстановлен как можно быстрее, для достижения этой цели на строительстве в неимоверно тяжелых условиях трудилось ежедневно по 8-10 тысяч рабочих. Посол так писал об этой спешке при строительстве: ‘В России любят, чтобы все делалось быстро, когда в деле возникает какая-то заминка, русские теряют к нему всякий интерес. Император в этом отношении, как и во многих других, очень похож на свой народ’. Государь навещал строительство каждый день, как если бы он считал это ‘главным делом своей жизни и своим первым долгом’ [35].

Барант называет в числе особенностей русского национального характера и восприимчивость низших слоев общества к разного рода слухам. На страницах ‘Заметок’ рассказывается: после того, как в Воронежской губернии прошел слух, будто за Уралом всем пожелавшим там обосноваться крестьянам дают землю в размере пяти десятин, более 20 тысяч крестьян с семьями, детьми, погрузив на телеги свой жалкий скарб, отправились в путь. ‘Если русский крестьянин во что-то страстно поверил, — пишет Барант, — его невозможно переубедить, ему свойственно упорное недоверие ко всякому, кто пытается оказать на него давление. Это было тяжелое зрелище, многие крестьяне умерли от голода и лишений, прежде чем их заставили вернуться’ [36].

*** * ***

По мнению Баранта, Россия неуклонно развивалась в том же направлении, что и Европа. В этой связи он проводил водораздел между временем правления императора Павла I и николаевской Россией. Посол писал: ‘Между Россией 1801 года и Россией 1837 года, между эпохой безумств Павла и царствованием императора Николая, существуют важные различия, хотя форма правления и общественные классы внешне остались теми же’. В чем же барон усматривал эти кардинальные отличия? Они, по его убеждению, заключались в укрепляющейся силе общественного мнения, разбуженного знакомством с Европой в ходе Наполеоновских войн и ‘грозы 1812 года’. Несмотря на то, что русская нация не получила правовых институтов для отстаивания своих интересов, власть была вынуждена считаться с общественным мнением. Россия Николая I вовсе не представлялась французскому дипломату полицейским государством, в котором будто бы господствовал раболепный обскурантизм, мысль притуплялась, а свободное слово пресекалось на корню.

Отмечая общность путей развития России и Европы, Барант понимал, что Россия в то же время имеет собственную специфику, поэтому ее нельзя подгонять под западные шаблоны и стереотипы. Об этом он писал министру иностранных дел графу де Моле 22 февраля 1838 г.: ‘Система управления и законы, действующие в [Российской империи], не могут сравниться с законами европейских государств. Их нужно рассматривать только применительно к русскому народу и к территории, на которой они действуют. Все и всегда там было отлично от того, что существует на Западе, и мы рискуем ничего не понять, если будем судить о русских по нашим меркам и представлениям’ [37].

Характеризуя состояние российской политической системы, Барант подчеркивал, что в современной ему России абсолютная власть больше не имела своим началом ‘персональные фантазии’ суверена: ‘Очевидно, между государем и подданными существует негласный договор, основанный на убеждении, что власть должна служить общественному благу, действовать в соответствии с разумом и справедливостью’. Россия, по словам дипломата, не являлась больше олицетворением ‘восточного деспотизма и варварства’, ‘империей, подчиненной капризам своего господина’. Она прошла путь от ‘… абсолютной монархии, опирающейся на волю и страсти суверена’, до монархии внешне также абсолютной, но ‘… ощущающей свой долг по отношению к стране и использующей свою власть во имя общественного блага’ [38].

Но не только власть изменила свое отношение к народу, изменились, по мнению Баранта, и сами люди: хотя ‘…классы, составляющие нацию, остались в прежнем состоянии, без расширения прав, без видимого изменения положения, они уже далеко не те, какими были тридцать лет назад’ [39].

Итак, монарх, пусть абсолютный, но вынужденный учитывать фактор общественного мнения и ответственный за судьбу отечества, общественное мнение, пусть без ‘трибуны и газет’, но начинающее заявлять о себе, массы трудового населения, еще далекие от общественной жизни, но в будущем способные оказывать влияние на принимаемые политические решения — такой Баранту, либеральному политику, стороннику режима представительного правления, видится Россия. Именно в умеренных реформах, в диалоге между государством и формирующимся гражданским обществом, по его убеждению, заключался залог стабильности и спокойствия государства и гарантии от революционных потрясений, свидетелем которых он был у себя на родине и опасность которых видел в России, с ее нерешенным крестьянским вопросом и сохраняющимся крепостным правом. При этом либерал и убежденный противник неограниченной монархии, Барант признавал совершенно необходимым для России сам факт существования абсолютной власти. Характерно, что это убеждение было свойственно едва ли не всем послам Франции в рассматриваемое время.

Многие страницы ‘Заметок’ Баранта посвящены положению крестьянства и крепостничеству. Во Франции с давних пор существовала устойчивая неприязнь к сохранявшимся в России до середины XIX века проявлениям ‘азиатского деспотизма’. Как справедливо отмечает П.П. Черкасов, крепостная зависимость десятков миллионов крестьян, в глазах французов, являлась ‘одним из наиболее очевидных свидетельств ‘патриархального варварства русских’. По словам историка, ‘это была одна из причин, по которой многие во Франции не склонны были считать Россию полноценным европейским государством’ [40].

Начинает, впрочем, Барант с идиллического повествования о крепостных шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа, с которым был хорошо знаком и который рассказывал послу, будто его крестьяне, ощущая себя ‘счастливыми и довольными’, сами предложили ему увеличить оброк, лишь бы он отказался от намерения их продавать [41]. Подобные суждения Барант слышал и от графа Орлова: ‘Нередко, что крестьяне, когда они довольны своими господами, приходят им на помощь и оплачивают полностью или частично их долги, чтобы они только не продавали свои земли и чтобы крестьяне не перешли к другому хозяину’. Граф Орлов рассказывал послу, будто его дядя, Григорий Орлов, слыл таким добрым помещиком, что когда он покупал очередные земли с крестьянами, те сами предлагали оплатить часть суммы [42]. Аналогичные суждения Барант слышал и от своего соотечественника, генерала Потье.

Характерно, что о России Барант предпочитает узнавать не от русских, а именно от французского генерала, от которого, по его словам, он получил самую полезную и полную информацию о русском народе. Так вот, генерал Потье, прочно обосновавшийся в России, ставший здесь крупным земельным собственником благодаря удачной женитьбе, сообщал Баранту, что крепостные крестьяне в России ‘… не только не жалуются на свою судьбу, но считают себя не только совершенно счастливыми, но абсолютно свободными’. ‘Взгляните, — говорил Потье Баранту, — есть ли в Европе муниципалитеты, имеющие такие обширные свободы, как русские крестьяне? Они выбирают своих магистратов, сами распределяют налоги, которые следует платить собственнику и общине, по своему усмотрению поставляют рекрутов. Часто они не имеет другого управляющего, кроме как выборного магистрата, или ‘голову» [43]. Действительно, положение государственных крестьян в России было лучшим, нежели крестьян владельческих: у них были введены зачатки самоуправления: ‘сельские общества’ и волости имели свои сходы, избирали ‘голов’, ‘старшин’ и особых судей, их обеспечивали зерном в неурожайные годы, давали податные льготы, малоземельных наделяли землей.

Несмотря на подобные заверения, Барант сомневался в существовании социального мира между крепостными и помещиками. Он сообщает в своих ‘Заметках’, что из-за крестьянских волнений и участившихся случаев расправ крестьян над помещиками некоторые из них ‘…не рискуют жить на своих землях и никогда там не бывают’ [44].

Как отмечает В.А. Мильчина, ‘Барант был одним из редких собеседников А.С. Пушкина, склонных внимательно прислушиваться к его рассуждениям об угрозе, которую таит в себе крестьянский бунт’ [45]. Тем более что в бытность пребывания Баранта в России крестьянские восстания вспыхивали постоянно. Описывая на страницах своих ‘Заметок’ крестьянский бунт в Симбирске, посол отмечает: ‘Каждый год в разных частях империи происходят подобные вспышки, однако их всегда более или менее быстро и всегда с легкостью подавляют’. Однако, продолжает дипломат, ‘ни правительство, ни помещики об этом ничего не говорят, по крайней мере, иностранцам. Благодаря расстояниям и редкому населению, эти восстания всегда носят локальный и изолированный характер’ [46].

Социальная гармония между крепостными и помещиками, считал Барант, вряд ли была возможна из-за отсутствия у крестьян и в целом у низших сословий гражданских прав. Он писал: ‘Куда может пойти свободный крестьянин…? Допустим, что у него есть деньги, но закон не позволяет ему приобрести землю, поскольку он не дворянин. Может быть, он найдет себе применение в другой сфере? Но там есть свои работники, и в его услугах никто не нуждается. Он оказывается привязанным к земле и становится неотделимым от нее’ [47].

Именно в отсутствии соответствующей законодательной базы Барант усматривает одно из главных препятствий для развития в России среднего класса. Он отмечает, что богатые крестьяне, покупающие у помещика на год паспорт и занимающиеся в городе торгово-предпринимательской деятельностью, ‘владеют домами, шахтами, магазинами, но всегда от имени своего хозяина, поскольку они не могут быть собственниками’. Более того, пишет французский дипломат, эти крестьяне зачастую предпочитают оставаться под патронажем своего господина, не выкупая свободу: ‘Они полагают, что, став свободными, они не будут иметь никаких гарантий перед полицией, администрацией и судами. В России очень неразвито правосудие. Всякое предприятие, всякое незначительное дело там решается либо по протекции, либо за деньги, поэтому свобода для разбогатевшего крепостного будет скорее вредна, чем выгодна’ [48]. Что касается коррупции, то Барант специально останавливается на теме взяточничества чиновников. Взятки в России, по его словам, — явление до такой степени привычное, что когда судьям увеличили жалованье, они ровно во столько же раз увеличили размер взяток [49]. ‘Впрочем, — продолжает посол, — цена выкупа определяется хозяином и обыкновенно, чем богаче крестьянин, тем большую сумму выкупа с него требуют’. В качестве примера Барант приводит случай с крепостным графа Шереметьева, богатым столичным торговцем, который, узнав, что его барин проиграл крупную сумму денег, тут же предложил ему сто тысяч рублей в счет уплаты долга — как плату за свою свободу. Только благодаря этому обстоятельству крестьянин получил вольную, в другом случае, граф бы ему отказал или же заставил платить гораздо больше. ‘Между тем, — удивляется Барант, — граф Шереметьев является самым богатым землевладельцем во всей империи и известен своим мягким отношением к крестьянам’ [50].

В России Баранта пытались убедить в том, что совершенно неправильно оценивать здесь крепостное право с точки зрения западноевропейских традиций и ценностей, что, дескать, в России узы между крестьянами и помещиками носят патерналистский характер. Он и сам отмечал, что в этих отношениях нет ничего от жестокости польских панов или немецких помещиков, в России нет, по словам Баранта, ни ‘иерархии вассалитета, ни междоусобных войн между феодалами’, а ‘традиционная национальная мягкость сделала положение крепостных более сносным’ [51]. По его наблюдениям, ‘в России либо в силу привычки и обычая, либо из-за чувства самосохранения существует своего рода бережное отношение к низшим классам. Крепостными не владеют с заносчивостью средневекового сеньора или колона с Антильских островов. Здесь очень хорошо понимают, что крепостного права не должно быть и что когда-нибудь в будущем его не будет’ [52]. Это состояние общественного мнения, по словам Баранта, ‘… существенным образом сказывается на отношении господ к крепостным и в целом высших классов к низшим…’ [53].

В то же время Барант предостерегал, что нерешенность крестьянского вопроса может привести Россию, правда, в ‘весьма отдаленном’ будущем, к серьезным потрясениям: ‘Чем больше я об этом размышляю, тем больше мне кажется, что русское правительство, которое, нельзя сказать, что не предпринимает никаких мер для предотвращения восстаний, своими ошибочными действиями только готовит почву для будущих потрясений’ [54].

Действительно, с момента восшествия Николая I на престол, сопровождавшегося восстанием декабристов, выступавших за отмену крепостного права, его постоянно преследовали мысли о необходимости решения ‘аграрного вопроса’. Об этих настроениях императора сообщал и Барант. В письме министру иностранных дел графу Л. де Моле от 12 декабря 1837 г. он отмечал, что государь желает приготовить отмену крепостного права, ‘великий переход’. Спустя некоторое время он вновь писал Моле: ‘Император очень надеется, что в его царствование во владениях, принадлежащих государству, можно будет установить режим, который сделает крепостного крестьянина арендатором определенной части земли, платящим арендную плату’. За казной, по мнению Баранта, должны были последовать помещики: это последнее обстоятельство ‘всякий предвидит’ [55]. Казимир Перье, с 21 августа 1841 г. по 14 августа 1842 г. заведовавший делами посольства после отъезда Баранта из России, также отмечал, что Барант еще в 1840 г. сообщал ему, будто император готовит ‘проект освобождения крестьян’, не объясняя конкретно, о чем именно шла речь [56].

Как известно, по указанию императора над разрешением крестьянского вопроса только в 1835-1848 гг. трудились девять секретных комитетов. 30 марта 1842 г. Николай I, впервые за девять лет, явился на заседание Государственного Совета и высказал свою позицию по этому вопросу. Он решительно опроверг слухи об освобождении крестьян, но сделал важное заявление: ‘Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное’. ‘Нынешнее положение таково, — добавил царь, — что оно не может продолжаться… необходимо… приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей…’ [57]. 2 апреля 1842 г. государь подписал указ об обязанных, а 10 июля 1844 г. был опубликован указ о дворовых, однако оба этих документа носили факультативный характер и не имели практического результата.

Какой же вывод можно сделать относительно позиции Баранта по крестьянскому вопросу? Как умеренный либерал и сторонник умеренного и осторожного реформирования общества, он тоже полагал, что эмансипация крестьян должна быть тщательно продуманным и подготовленным шагом, что к ней ‘нужно приступать с крайней осторожностью’ [58]. ‘Разум и справедливость не могут требовать проведения внезапной реформы, которая явится настоящим бедствием…’, — предостерегал дипломат [59]. Он даже беспокоился по поводу слишком радикального и нетерпеливого умонастроения, подозреваемого им в императоре Николае в отношении намерения отмены крепостничества. Впрочем, вывод посла был таков: ‘… судя по внешней стороне жизни и словам большинства здравомыслящих людей, опасность не является неизбежной’ [60].

Наряду с крестьянством, Барант очень интересовался положением российского купечества и предпринимателей, ‘среднего класса’. Это и понятно: французские либералы-орлеанисты, пришедшие к власти в ходе Июльской революции, именно в среднем классе усматривали залог процветания и стабильности, гарантию от дальнейших революционных потрясений, а установление режима Июльской монархии означало для них его окончательную победу во Франции. Барант сожалеет, что этот наиболее активный и энергичный слой населения не имеет в России тех же преимуществ и социальных прав, что дворянство: ‘Проблема, которую император пытается разрешить, заключается в том, что он хочет, чтобы в России развивалась торговля и промышленность, рос государственный бюджет, чтобы Россия продемонстрировала себя равной Европе, но, в то же время, чтобы русское купечество оставалось покорным и смиренным’ [61].

На страницах своих ‘Заметок’ Барант приводит эпизод встречи императора с московским купечеством. Обычно предельно доброжелательный и любезный, говоривший с отеческими нотками в голосе, на этот раз государь изменил своей манере общения, выразив недовольство поведением московских торговцев, которые забыли старые русские нравы и традиции, обретя вкус к роскоши и непомерным расходам, что явилось причиной ряда громких банкротств в Москве. Император упрекал купцов: ‘Вы остригли свои бороды, вы живете на французский манер, ваши жены читают ‘le Journal des Modes’, вы прогуливаетесь в прекрасных колясках, вы ходите в театры, вы пьете шампанское. Если бы вы были такими, как ваши отцы, экономными, скромными и степенными, то никаких банкротств не было бы’ [62].

Во время путешествия по югу России Баранту не раз доводилось располагаться на ночлег в домах местных чиновников или богатых купцов. Проезжая Харьков, он остановился в одном купеческом доме, поразившем его своей роскошью и стилем [63]. Но еще больше посол был поражен контрастом между обликом хозяина, его образом жизни и убранством дома. И это, по словам дипломата, было типичным явлением. Он писал: ‘Жизнь, которую ведут русские купцы, с их простыми нравами, с их приниженным положением в обществе, плохо согласуется с роскошью, с которой они обставляют свое жилище. Бросается в глаза контраст между золоченой лепниной, шелковыми драпировками, резной мебелью и обликом хозяина дома, с его длинным рединготом, волосами, остриженными в кружок и бородой. Обычно ни он, ни его семья не живут в этих роскошных апартаментах. Они занимают комнаты, более удобные для них. Только в исключительных случаях, в день свадьбы или по большим праздникам, они показывают свои прекрасные залы’.

Будущее, однако, по мнению Баранта, было за новым поколением предпринимателей: ‘Я думаю, что уже ближайшие потомки этих мужественных торговцев не будут отличаться такой же скромностью. Родители уже заботятся об образовании детей, обучают их иностранным языкам, приучают носить фрак и брить бороду. Они начинают задумываться о европейских путешествиях. Они читают книги и газеты. Юная дочь нашего хозяина говорила по-французски так же, как мы. Ее очень элегантный кабинет украшали рисунки. Она играла на пианино, ее манеры были просты и изящны. Казалось, она обучалась в парижском пансионе’ [64].

Главный тормоз, мешавший эффективному развитию в России торгово-предпринимательского класса, Барант усматривал в отсутствии соответствующей законодательной базы, в нерешенности вопроса, связанного с земельной собственностью и правом ее приобретения лицами недворянского происхождения. Он писал: ‘Если бы не существовало запрета для лиц недворянского звания и иностранцев владеть землями (с крестьянами), население, культура, промышленность, цивилизация, развивались бы более энергично и равномерно на просторах империи. Торговцы бы обогащались, капиталисты бы с усердием создавали прибыльные сельскохозяйственные предприятия. Вместо этого они могут приобретать только лес, который им продают по весьма низкой цене дворяне, когда больше нечего рубить и надо ждать долгие годы, пока он снова вырастет’ [65].

Инертность властей в этом деле, по словам посла, объяснялась тем, что купечество воспринималось как сословие ‘слишком аморальное’, чтобы предоставлять ему более обширные права. И это при том, что торговцы беспрекословно жертвовали огромные средства на благотворительность. Барон приводит свой разговор с министром внутренних дел Строгановым — тот поведал ему, что знает не одну сотню купцов в Петербурге, которые ‘по его первому слову, без всякого промедления и, не требуя никаких объяснений, готовы предоставить по 2 000 рублей под одну лишь гарантию, что деньги пойдут на благое дело’. Правда, министр сожалел, что купцы отдают эти суммы ‘не раздумывая, с религиозной покорностью, но без всякого энтузиазма’ [66].

К какому же заключению приходит барон де Барант? По его мнению, средний класс в России находится еще только в стадии формирования. Несмотря на ‘… быстрый рост потребления и производства, прогресс торговли и промышленности, в России еще не создан торговый класс и еще нет ощутимых перемен в структуре общества’ [67]. Кроме того, отмечает Барант, в России еще нет потомственного среднего класса: большинство состояний, созданных вышедшими из крепостных торговцами, существуют только в одном поколении. Их дети ‘не получают никакого образования. Они остаются людьми грубыми и неотесанными. Не пройдя испытания бедностью и не обладая коммерческой жилкой, позволившей разбогатеть их отцам, они очень быстро проматывают поученное ими наследство, участвуя в сомнительных сделках или проводя жизнь в низменных и глупых наслаждениях’ [68].

Барант с сожалением констатирует: ‘Поведение правительства по отношению к средним классам никак нельзя назвать предусмотрительным. Их богатства возрастают, развивается их торговля, им не чужды чтение и образование, их дети перенимают европейские нравы и манеру одеваться, скоро они отправятся путешествовать в Европу. И в это же самое время не делается ничего, чтобы улучшить их социальное положение, сократить дистанцию, отделяющую их от высших классов’ [69].

Рассуждая о характере русского народа, Барант отмечал, что более спокойным, смиренным и склонным подчиняться его делало почтительное отношение к религии и церковному культу. ‘Трудно себе вообразить народ, более усердный и точно исполняющий религиозные обряды, чем русские, — писал он. — Никогда человек из народа не пройдет мимо церкви, не поклонившись и не перекрестившись… В углу каждой комнаты, начиная от дворца императора и заканчивая самой бедной избой, есть икона’. В то же время, по меткому замечанию посла, ‘строгое следование религиозным канонам вовсе не препятствует ни пьянству, ни нарушению порядка, ни обману, ни воровству’. Он описывает случай, когда два простолюдина зимой ограбили и убили путешественника, а после укрылись в соседнем лесу в шалаше из веток. Спустя несколько дней их обнаружили умирающими от голода и сидящими перед паштетом из гусиной печени, они даже не осмелились прикоснуться к лакомству, поскольку дело происходило во время поста [70].

Критически оценил французский посол положение священников в России: ‘Невозможно не удивляться, видя, что у народа, набожного до суеверности, священники не имеют ни малейшего авторитета, не пользуются ни малейшим уважением, не привлекают, так сказать, ни малейшего внимания со стороны общества. Выходцы по большей части из низших сословий, необразованные, женатые и обреченные сражаться со всевозможными обыденными нуждами, священники отправляют религиозные церемонии, но не оказывают никакого влияния на народ… В настоящее время русская религия есть религия деревенская, и ничего более’ [71].

Еще одна сфера, которой живо интересовался Барант как ученый, член французской Академии, — это система образования в России всех уровней, от начального до университетского. По его собственным словам, именно по этому вопросу он собрал наиболее подробную информацию, посещая учебные заведения и общаясь со знающими людьми. Посла поразило прежде всего то, что ‘общественное просвещение, как и почти все в России, является совершенно новым явлением’, в то время как для Запада, ‘стран латинских или германских, страсть к обучению возникла параллельно с развитием цивилизации’, а ‘общественное просвещение всегда являлось не даром властей или плодом их стараний, а естественным результатом развития общества, который власть была обязана принять и регулировать’. Почему же Россия пошла по иному пути? — задается вопросом посол. Истоки этого явления он трактует вполне типично для западного европейца, усматривая их в выборе Россией восточного, византийского, варианта христианства: ‘Христианская религия, пришедшая в Россию из Византии, имеет нечто от статичного характера восточных религий, она не содержит в себе идею прогресса’. Поэтому, по мнению посла, ни ‘римское право, ни законодательство империй Востока не применялись в России. Здесь никогда не существовало юридических корпораций, корпуса магистратуры, исключая Новгород и Псков. Ни один город, ни одна территория, — утверждает он, — никогда не имели политических прав. Ассамблеи, законодательный корпус, прямое влияние общества на свою администрацию — ничего этого Россия не знала. То, что в Европе называют свободными, или либеральными профессиями, в России никогда не существовало. Русские не участвовали в этой непрерываемой традиции римской цивилизации. Никакой Карл Великий в их стародавние времена не принес на смену варварству наследие Рима и античной Греции’ [72].

Правда, замечает Барант, у России был свой Карл Великий — Петр I, который, исходя из практических потребностей, создал, с одной стороны, образовательные учреждения, готовящие преподавателей, с другой — школы для подготовки узкопрофильных специалистов. На этом, по мнению Баранта, покоилась и современная ему система образования в России, и именно в этом посол усматривал ее главный недостаток. ‘… Классические дисциплины, эта универсальная основа знаний и культуры всех тех, кто не зарабатывает на жизнь физическим трудом, этот базис и отправная точка всех специальных наук, совершенно не развиваются в России’ [73], — писал он. Между тем император был сторонником именно такого подхода к проблеме народного просвещения. ‘Надо, — как-то заявил Николай I послу, — каждого обучать тому, что он должен уметь делать в соответствии с местом, уготованным ему Богом’ [74]. Все это весьма печалило Баранта: ‘Там, где нет общественного просвещения, там нет общественности, там нет власти общественного мнения…, заинтересованного в развитии наук и литературы, там совершенно отсутствует универсальная интеллектуальная атмосфера, столь необходимая кабинетному ученому, эрудиту, погруженному в свои книги. Ничто не встречается в России так редко, как люди, совершенствующие свой разум учебой и размышлениями, движимые стремлением к саморазвитию и научным интересом… Большинство стремится изучить свое ремесло и ничего более’ [75], — отмечал посол.

Серьезной ошибкой Барант считал недостаточное внимание к классическому образованию (то есть изучению древних языков и античных текстов. — прим. ред.). Его неодобрение вызывало направление развития русской системы образования по собственному, отличному от европейских моделей, пути. Особенно не удовлетворяло посла место, отводимое Франции и ее наследию в учебных программах. ‘Здесь отнюдь не вынашивают проектов исключить изучение французского языка, — писал он, — но если бы Франции, ее литературе и истории, ее мысли отводилось бы значительное место в системе преподавания и если бы это нашло отклик в сердцах молодых людей, — все это вызвало бы беспокойство и неприятие. Из года в год пытаются придать образованию как можно более русский характер, тем самым рискуя … превратить его в сугубо специальное и практическое, оторванное от научного прогресса Европы. Это изъян русской цивилизации. Похоже, она готова остановиться’ [76]. Барант очень низко оценивал уровень обучения в гимназиях: знания гимназистов были сопоставимы со знаниями ученика шестого класса парижского коллежа, говорит он, ссылаясь, впрочем, на мнение преподавателя французского языка одной петербургской гимназии [77].

Особенно французского дипломата поражала строгая, по существу, военная дисциплина в российских образовательных учреждениях того времени. ‘Самая главная черта русских учебных заведений, — записал он в своих ‘Заметках’, — это их совершенно военный характер, это дисциплина и контроль за каждым шагом ученика, это подчинение строгому распорядку в течение всего дня, это абсолютная тишина, это безукоризненность и пунктуальность поведения’. ‘Ученики, изучающие французский или немецкий язык, были похожи на военных: хором и громким голосом они отвечали на заданный им вопрос’ [78]. Барант подчеркивал, что ‘… всякое образовательное учреждение в России не может не иметь военного характера, поскольку для императора Николая это является истинной религией’ [79].

Вот как описывает посол московское Кадетское училище, посещение которого произвело на него сильное впечатление. ‘Образование кадетов, в глазах императора, — одна из самых важных забот его правительства. Он стремится увеличить число таких школ’ [80]. Именно здесь должны воспитываться ‘русские подданные такими, какими их видит император’ [81]. ‘Несчастные ребятишки (четырех-пяти лет) блюдут военную дисциплину так четко и неукоснительно, как если бы им завтра предстояло вступить в полк… В обучении царит полное единообразие, отчего все ученики всегда остаются равны и не ведают, что такое та иерархия талантов, способностей к более быстрому ли более медленному развитию, усердия или лени, которая у нас помогает отделить — быть может, даже чересчур резко, — одного ученика от другого’ [82].

Кроме того, Баранта поразила ‘невообразимая чистота’ учебных заведений, ‘вощеный и сверкающий паркет’, чего он не припомнил на своей родине [83]. Это он объяснил тем, что русский народ — ‘самый нечистоплотный и неаккуратный и потому привычку к порядку и чистоте русским надо прививать с детства. ‘Малейшее послабление тут же превратит эту чистоту в отвратительную грязь’, — писал он [84].

Однако посол признал, что ученики отнюдь не выглядели несчастными, а их покорность не объясняется исключительно страхом наказания.

Интересны наблюдения Баранта о тяге русского народа к образованию. Несмотря на то, что, на его взгляд, ‘правительство не особенно занималось распространением начального образования среди народа’, достаточно большое число людей из низших слоев общества в Петербурге и Москве были грамотны. ‘Я то и дело видел кучеров фиакров или мужиков в лохмотьях, держащих в руках книгу. Однажды одна моя знакомая дама, прогуливаясь, повстречала внимательно читающего молодого человека, час спустя она возвращалась тем же маршрутом, и увидела, что он по-прежнему погружен в чтение…’.

Очень хорошим симптомом Барант считал развитие книгоиздательского дела в России. По его словам, если тридцать лет назад в Москве и Петербурге был один — два книжных магазина, то ‘сегодня это стало большим бизнесом’.

Резюмируя, Барант писал: ‘…мне кажется, что, с одной стороны, правительство прилагает усилия, работает над тем, чтобы развивать просвещение так, как оно это понимает. В то же время в обществе существует свое собственное движение, независимая потребность совершенствовать свой разум и обретать знания. Это явление совсем новое и находящееся в стадии становления’ [85]. Но, оценивая деятельность Министерства народного просвещения во главе с графом С.С. Уваровым, в своем кругу, Барант остроумно съязвил: ‘Издалека это -нечто, вблизи — ничто’ [86].

Какой же итог можно подвести размышлениям французского дипломата о состоянии России во второй четверти XIX века и перспективах ее развития? По его глубокому убеждению, российское общество в массе своей стремилось к прогрессу, развитию, совершенствованию, однако эти импульсы пресекались властями. Барант писал: ‘…значительная часть нации, еще такая униженная и смиренная, значительно выросла в плане укрепления своего материального положения, приобщения к просвещению, осознанию своего достоинства. Она заслуживает лучшей доли и стремится к ней. Однако в это самое время правительство и часть высших слоев общества все больше и больше стремятся сохранить дистанцию и различия между ними и остальной страной. Они отказывают нации в правах, ставших справедливыми и законными. С помощью репрессивных мер они хотят сохранить тот порядок вещей, время которого уже прошло. Тем самым, они готовят почву для революций. И чем больше эти революции будут сопряжены с изменениями не только власти, но и общества, тем более ужасными они будут’ [87].

Сторонник эволюционного развития, осторожного и поступательного реформирования общества, Барант прекрасно понимал, что иная политика чревата революционными потрясениями и связанными с ними экстремизмом и насилием. Ему уже довелось пережить две революции у себя на родине, и он видел в России симптомы этой грозной болезни, единственным средством излечения которой он считал тщательно подготовленные и умеренные реформы, отвечающие потребностям модернизирующегося российского общества. В то же время французский дипломат предостерегал от поспешности, полагая, что спонтанные и непродуманные действия могут быть столь же опасны, как и отказ от реформ.

Николай I, как признается в ‘Заметках’, понимал необходимость решения крестьянского вопроса и даже делал определенные шаги в этом направлении. Вместе с тем, утверждал дипломат, царю были чужды либеральные и прогрессивные идеи, интенсивно развивавшиеся в Европе и вызывавшие у него лишь антипатию. ‘Теперь правительство видит свою цель в том, чтобы остановить общество в его нынешнем состоянии. Долгое время император и правительство шли впереди народа, теперь они хотят его остановить’ [88].

В представлении Баранта, император Николай всячески стремился оградить Россию от духовных контактов с Европой и ее влияния, и это отнюдь не импонировало послу, который писал о русском царе: ‘Он уже преуспел в том, чтобы изолировать высшие классы не от нравов, не от моды, не от роскоши… Парижа и Лондона, но от обмена идеями и мнениями… Всякое подражание загранице, вместо того, чтобы быть разумно ограничено, запрещается при одном лишь намеке на сходство. Чиновники, политические деятели, важные персоны, отличающиеся интеллектом и способностями, абсолютно не знакомы с тем, что происходит в Европе’ [89].

Впрочем, суждения Баранта о государе и его правлении не были исключительно негативными: ‘Его повеления могут быть суровыми, его воля — абсолютной и слишком быстрой, но у него больше, чем у всех окружающих, стремления к порядку, желания справедливости, любви к стране. Эти чувства бывают у него иногда дурно направлены, в его действиях нет иногда зрелого размышления, и это придает часто его правлению тираничный вид… Но, взятое в целом, его управление внутренними делами продолжает увеличивать силу и процветание империи и благосостояние его подданных’, — сообщал посол министру иностранных дел Л. Моле 22 декабря 1838 г. [90]

Пытаясь понять отношения народа и власти в России, Барант задается следующим вопросом: ‘… чувствуют ли себя несчастными и угнетенными крепостные крестьяне и низшие слои общества? Пропитаны ли они духом недовольства и безмолвной ненависти?.. Есть ли в их сердцах тайные мысли, сокрытый дух бунта и мести?’. Ответ на этот вопрос не был для него очевиден. По его словам, некоторые умные люди в России уже были ‘объяты страхом жакерии’, однако, ‘если послушать то, что говорит большинство разумных людей, опасность не является неизбежной’ [91].

*** * ***

‘Заметки о России’ барона Проспера де Баранта можно воспринимать как пример популярной сегодня ‘ментальной карты’, или ‘воображаемой географии’. Как справедливо отмечает В.А. Мильчина, ‘… всякое изображение путешественником чужой страны есть не что иное, как конструкция, плод тенденциозной концептуализации, зависящей от множества факторов: личных убеждений пишущего, идеологической моды, исторической ситуации, степени изученности данной страны’ [92]. Все это необходимо учитывать, анализируя наблюдения французского дипломата. И тем не менее его работа в немалой степени разрушала сформировавшиеся во Франции и на Западе в целом стереотипные представления о России. Главное, что пронизывает ‘Заметки’ Баранта, — это глубокое убеждение их автора в общности путей развития европейской цивилизации и России, которую он, в отличие от многих его современников-соотечественников, отнюдь не считал варварской и деспотичной. Не склонный идеализировать российскую действительность, не во всем принимая и понимая ее, он демонстрирует симпатию и сочувствие к нашей стране, веру в ее большой потенциал, в мощь русского духа и русского народа.

Примечания:

[1] Тарле Е.В. Россия и Запад. Статьи и документы из истории XVIII- XX вв. Пг., 1919. С. 34.

[2] О позиции легитимистов см.: Мильчина В.А. Россия и Франция. Дипломаты. Литераторы. Шпионы. СПб., 2004. С. 344-389.

[3] La RИforme. 1845. 24 novembre.

[4] Кюстин А. де. Россия в 1839 году. В 2-х тт. М., 1996. Т. 2. С. 346.

[5] Черкасов П.П. Кто Вы, Астольф де Кюстин? // Родина. 2009. No 3. С. 76.

[6] Там же.

[7] Последняя биографическая работа о П. де Баранте см.: Denis A. Amable-Guillaume-Prospere Bruguiere, baron de Barante (1782-1866), homme politique, diplomate et historien. P., 2000.

[8] Тарле Е.В. Император Николай I и крестьянский вопрос в России по неизданным донесениям французских дипломатов в 1842-1847 гг. // Тарле Е.В. Сочинения в 12-ти т. Т. 4. С. 571.

[9] Lettres et papiers du chancelier comte de Nesselrode. Т. 1-10. T. 7. Р., 1908. Р. 264.

[10] Barante P. de. Souvenirs du Baron de Barante. 1782-1866. T. 1-8. Р., 1890-1901.

[11] Barante P. de. Notes sur la Russie. 1835-1840. P., 1875. Подробный отчет о своем путешествии по России Барант изложил главе правительства графу де Моле в письме от 19 октября 1838 г. См.: Barante P. de. Souvenirs. Т. 6. Р. 122-141.

[12] Barante P. de. Souvenirs. T. 5. P., 1895. Р. 264.

[13] Ibid. P. 251.

[14] Гернштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. 2-е изд., испр. и доп. М., 1986. С. 34-35.

[15] Цит. по: Глассе А. Лермонтовский Петербург в депешах вюртембергского посланника: (По материалам Штуттгартского архива) // Лермонтовский сборник. Л., 1985. С. 304.

[16] Фридкин В.М. Пропавший дневник Пушкина. Рассказы о поисках в зарубежных архивах. Изд. Второе, дополненное. М., 1991. С. 75.

[17] Об интеллектуальных контактах Баранта и А.С. Пушкина см.: Мильчина В.А. Указ. соч. С. 441-460.

[18] Barante P. de. Souvenirs. T. 5. Р. 558-559.

[19] Фикельмон Д. Указ. соч. С. 720.

[20] Мильчина В.А. Указ. соч. С. 460.

[21] Эрнест де Барант (1818-1859), учился в Боннском университете, получил там диплом доктора и был зачислен в штат Министерства иностранных дел Франции. В 1838 г. был выписан отцом в Петербург, который стал его готовить к дипломатической карьере. 28 марта 1840 г. после дуэли с Лермонтовым он был вынужден покинуть Петербург. Несколько месяцев он провел в Париже, надеясь, что его вновь прикомандируют к французскому посольству в России. Однако эта надежда оказалась тщетной, и весной 1841 г. он получил назначение ко двору Фридриха-Августа II Саксонского. Подробно об этом см.: Гернштейн Э.Г. Указ. соч. С. 23 — 34.

[22] Петербургский исследователь Виктор Файбисович опроверг эту версию, придя к выводу, что пистолеты были изготовлены дрезденским оружейником Карлом Ульбрихом около 1840 г., т.е. спустя три года после гибели поэта. См.: Файбисович В. Пистолеты из Амбуаза. Конец одной легенды // Нева. 2009. No 6. С. 209.

[23] Перед этим приглашением через А.И. Тургенева Барант справлялся, действительно ли Лермонтов в своём стихотворении ‘Смерть поэта’ поносит не только Дантеса — убийцу А.С. Пушкина, а всю французскую нацию. Удостоверившись, что это не так, посол пригласил Лермонтова на приём. См.: Гернштейн Э.Г. Указ. соч. С. 19.

[24] ‘Je deteste ces chercheurs d’aventures (‘Я ненавижу этих искателей приключений), — говорил он. — Эти Дантесы и де Баранты — заносчивые сукины дети’. Цит. по: Файбисович В. Указ. соч. С. 205.

[25] Суть конфликта заключалась в следующем. Э. де Барант пытался ухаживать за красивой молодой вдовой княгиней Щербатовой (урождённой Шперич), которая была якобы неравнодушна к Лермонтову. Из-за этого молодой Барант явно искал с поэтом ссоры. Впоследствии утверждали, что он был обижен на Лермонтова за отношение к французам, поскольку поэт не скрывал своего мнения, что именно француз Дантес был виновен в смерти Пушкина. Но непосредственно, по воспоминаниям современников, ссора между Барантом и Лермонтовым произошла из-за маленького четверостишья, написанного поэтом в начале 1837 г. См.: Гернштейн Э.Г. Указ. соч. С. 20.

[26] 13 апреля 1840 г. было принято решение о переводе Лермонтова в армейский полк с лишением гвардейского звания. По указанию Николая I поэт был выслан из Петербурга в Тенгинский пехотный полк, расквартированный на Кавказе и участвовавший в войне против горцев. — См.: Глассе А. Указ. соч. С. 309.

[27] Г-жа де Барант писала мужу: ‘Очень важно, чтобы ты узнал, не будет ли затруднений из-за г. Лермонтова… Поговори с г. Бенкендорфом, можешь ли ты быть уверенным, что он выедет с Кавказа только во внутреннюю Россию, не заезжая в Петербург… Было бы превосходно, если бы он был в гарнизоне внутри России, где бы он не повергался никакой опасности’. Как негодующе отмечала известная исследовательница творчества М.Ю. Лермонтова Э. Гернштейн, ‘историк, писатель, дипломат — Барант (и его супруга) считает лучшей участью для поэта пребывание в провинциальной казарме николаевской армии! И все это для того, чтобы обеспечить карьеру своему легкомысленному сыну!’. См.: Гернштейн Э.Г. Указ. соч. С. 33. Однако действия Баранта и Бенкендорфа на этот раз успеха не имели, и в начале февраля поэт приехал в Петербург в отпуск.

[28] Там же. С. 32.

[29] Севастополь как военный порт, откуда Россия могла угрожать Константинополю, по словам Баранта, являлся ‘главной целью его путешествия’. См.: Barante P. de. Souvenirs. T. 6. Р. 132.

[30] Мильчина В.А. Указ. соч. С. 444.

[31] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 98-99. В то же время посол полагал, что в этом отношении ‘… уже произошли большие изменения, и что в более или менее обозримом будущем прогресс будет еще более очевидным’. Ibid. Р. 99.

[32] Ibid. Р. 56.

[33] Цит. по: Мильчина В. А., Осповат А.Л. Комментарий к книге Астольфа де Кюстина ‘Россия в 1839 год’. СПб., 2008. С. 919.

[34] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 56.

[35] Ibid. Р. 304 — 306.

[36] Ibid. Р. 60.

[37] Цит. по: Черкасов П.П. Отмена крепостного права в России в донесениях французских дипломатов из Санкт-Петербурга (1856-1863) // Россия и Франция. XVIII — XX века. Вып. 8. М., 2008. С. 168.

[38] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 104-105.

[39] Ibid. Р. 108.

[40] Черкасов П.П. Отмена крепостного права в России в донесениях французских дипломатов из Санкт-Петербурга. С. 168.

[41] Barante P. de. Notes sur la Russie. P. 34, 36.

[42] Ibid. Р. 74-75.

[43] Ibid. Р. 57-58.

[44] Ibid. Р. 299.

[45] В.А. Мильчина. Указ. соч. С. 444.

[46] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 311.

[47] Ibid. P. 263-264.

[48] Ibid. P. 45.

[49] Ibid. P. 137.

[50] Ibid. P. 45-46.

[51] Ibid. P. 312.

[52] Ibid. Р. 48-49.

[53] Ibid. Р. 49.

[54] Ibid. Р. 312.

[55] Цит. по: Тарле Е.В. Император Николай I и крестьянский вопрос… С. 573. О том, что Барант в своих официальных донесениях в Париж неоднократно сообщал о настроениях Николая I в пользу освобождения крестьян см. также: Черкасов П.П. Отмена крепостного права в России в донесениях французских дипломатов из Санкт-Петербурга. С. 168-170.

[56] См.: Тарле Е.В. Император Николай I и крестьянский вопрос… С. 573.

[57] Там же. С. 574.

[58] Там же. С. 572.

[59] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 41, 48-49.

[60] Ibid. Р. 47-48.

[61] Ibid. Р. 447.

[62] Ibid. Р. 452-453.

[63] Отметим, что Баранта, как почти всех французов, поражало в России отсутствие кроватей: ‘В русских домах, даже самых красивых и богатых, кровать — большая редкость. Предмет этот не принадлежит к числу исконных принадлежностей славянского быта. В России люди спят, закутавшись в верхнее платье, на кожаных диванах’. Цит. по: Мильчина В. А., Осповат А.Л. Указ. соч. С. 887.

[64] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 258-260.

[65] Ibid. Р. 62.

[66] Ibid. P. 451, 455.

[67] Ibid. Р. 47.

[68] Ibid. P. 46.

[69] Ibid. P. 314.

[70] Ibid. P. 63-64, 71.

[71] Цит. по: Мильчина В. А., Осповат А.Л. Указ. соч. С. 878.

[72] Barante P. de. Notes sur la Russie. P. 78.

[73] Ibid. Р. 79-80.

[74] Ibid. Р. 80.

[75] Ibid. Р. 81-82.

[76] Ibid. Р. 88.

[77] Ibid. Р. 93.

[78] Ibid. Р. 82-83.

[79] Ibid. Р. Р. 86.

[80] Ibid. Р. 90.

[81] Ibid. Р. 91.

[82] Цит. по: Мильчина В. А., Осповат А.Л. Указ. соч. С. 915.

[83] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 88, 83-84.

[84] Ibid. Р. 84.

[85] Ibid. Р. 97-98.

[86] ‘Издалека это нечто, вблизи — ничто’. См.: Россия под надзором. Отчеты III отделения 1827-1869. Сост. М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова. М., 2006. С. 211.

[87] Ibid. Р. 315.

[88] Мильчина В. А., Осповат А.Л.. Указ. соч. С. 936.

[89] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 314 — 315.

[90] Тарле Е.В. Император Николай I и крестьянский вопрос… С. 572.

[91] Barante P. de. Notes sur la Russie. Р. 47-48.

[92] де Сталь Ж. Десять лет в изгнании / Пер. с фр., ст., коммент. В.А. Мильчиной. М., 2003. С. 22.

Наталия Таньшина. Посол Франции барон Проспер де Барант и его ‘Заметки о России’

* * *

* * *

* * *

Примечания:

Читайте также:

Наталия Таньшина.
Посол Франции барон Проспер де Барант и его ‘Заметки о России’

*** * ***

*** * ***

*** * ***