ПОСЛДНЕЕ СЛОВО НАУКИ.
ПОСЛДНЕЕ СЛОВО НАУКИ.
‘Холодная дйствительность науки успокоиваетъ
воображеніе, вмсто того чтобъ его возбуждать’.
(Посвящается Надежд Павловн Ивановой).
В. ПОРТУТАЛОВЪ.
(Продолженіе будетъ.)
‘Дло’, No 11, 1869
Последнее слово науки, Португалов Вениамин Осипович, Год: 1869
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Грустная картина повсемстной общественной неурядицы способна повергнуть въ глубочайшее уныніе всякаго мало-мальски впечатлительнаго человка. И въ самомъ дл, озираясь кругомъ, легко замтить, что какая-то тоска овладла всми. Нововведенія послднихъ лтъ застали врасплохъ чуть не все общество, они потребовали новыхъ людей, а ихъ-то и нтъ. Большинство провинціальнаго общества, какъ рой спугнутыхъ мухъ, потревоженное съ своихъ завтныхъ мстъ, въ виду новыхъ порядковъ и требованій, осталось совершенно за штатомъ, и видитъ себя кругомъ никуда негоднымъ, неспособнымъ за что нибудь взяться. Какая-то апатія и разрозненность разобщили весь провинціальный міръ и держатъ его въ какомъ-то недоразумніи. Даже капиталъ не выступаетъ теперь такъ дерзко и бойко какъ въ былыя времена. Онъ какъ бы совстится щеголять среди повсюднаго безденежья. Отправляясь дальше, сердце сжимается при вид какъ пала наша литература, какъ безцвтно ея содержаніе. Мутно, вяло, скучно кругомъ, и не у насъ только, но и по всей Европ. Вся Европа чего-то ждетъ, а главное жаждетъ, желаетъ чего-то лучшаго, иного, новаго, обновляющаго, освжающаго. Повидимому нтъ ничего утшительнаго въ этомъ натянутомъ переходномъ состояніи. Куда спрятаться отъ этой леденящей сферы? Гд тотъ уголокъ, въ которомъ можно отдохнуть привольно, взглянуть съ надеждою На будущее, отбросить отчаяніе, отрезвиться ютъ охватившей всхъ апатіи, отъ сокрушающей тоски, стряхнуть ярмо лни и безнадежья и преисполниться желанія идти впередъ и впередъ, безъ оглядки и безъ возврата? Этотъ уголокъ — наука,— наука не мертвыхъ, не филистеровъ и букводовъ, а наука жизни, неупускающая изъ виду ни на одну минуту облегченія человческихъ страданій. Смло развваетъ она свое славное знамя и весело призываетъ своихъ честныхъ вождей и поклонниковъ. И любо смотрть, какъ везд, гд она ни появится, волей-неволей отдаютъ ей должный почетъ. Да и она такъ побдоносно шествуетъ! Она сокрушила вковые предразсудки, и очистила человческія понятія отъ неимоврной тины суеврій, цлыя тысячелтія мучившихъ человчество. Она установила новыя, небывалыя досел отношенія между людьми и раскрыла пути къ самымъ плодотворнымъ сближеніямъ. Она разъяснила средства къ усовершенствованію самого человка и къ увеличенію его счастія. Она возвела въ принципъ физическій и умственный трудъ и указала ему первенствующее мсто въ соціальной экономіи. Она подорвала кредитъ меча, и гулъ пушекъ не прельщаетъ больше практическое ухо человчества, слишкомъ занятаго своими матеріальными нуждами, слишкомъ увлеченнаго неумолкаемыми интересами минуты. Она вытащила изъ рабства женщину и поставила ее рядомъ съ мужчиной равноправнымъ членомъ общины, такъ что она больше не нуждается въ средневковомъ рыцарскомъ покровительств могучаго властелина, потому что вмсто златошвейной иглы въ рукахъ этого слабаго существа очутились хирургическіе ножи и резекціонная пила. Наука теперь всеобъемлюща, всестороння, вездсуща, всемогуща и всевдуща. Мы хотимъ Здсь показать, что лучшимъ ея выразителемъ въ наше время, ни кто иной, какъ только Чарльзъ Дарвинъ, сказавшій послднее слово ея.
Вся окружающая насъ природа и мы сами, какъ часть ея или Какъ продуктъ ея, представляемъ ни больше, ни меньше, какъ безпрерывный рядъ постоянно смняющихся явленій матеріи. Обобщить это явленіе, постигнуть законы, по Которымъ они совершаются, проникнуть въ сокровенность ихъ взаимныхъ отношеній Н проникающей ихъ связи, уразумть ихъ смыслъ и значеніе, добиться руководящей нити и плодотворныхъ выводовъ, проврить ихъ справедливость и дать врную имъ оцнку — есть дло величайшихъ геніевъ. Къ числу этихъ геніевъ мы причисляемъ Дарвина. Предъ нами два его сочиненія: ‘О происхожденіи видовъ’ и ‘Прирученныя животныя и воздланныя растенія’. Самое заглавіе какъ будто не общаетъ ничего особеннаго. Да если даже въ конц каждаго сочиненія пробжать глазами оглавленіе, то легко убдиться, что рчь идетъ о коровахъ, собакахъ, свиньяхъ, голубяхъ, гусяхъ, о букашкахъ, мушкахъ, таракашкахъ, о разныхъ травкахъ муравкахъ и тому подобныхъ мелочахъ, Дарвинъ правда занимался этой мелюзгой боле 30 ти лтъ (Слышите-л и — тридцать лтъ!), онъ собралъ наблюденія лучшихъ естествоиспытателей, постилъ нсколько частей свта, работалъ надъ своими идеями день и ночь, можетъ быть, втеченіе всей своей дятельной жизни ни на минуту не разставался съ интересовавшими его вопросами, но за то онъ докопался до такихъ грандіозныхъ результатовъ, до какихъ человчество если и доходило, то во-первыхъ весьма рдко, а во-вторыхъ всегда длало посл нихъ продолжительный роздыхъ, едва переводя дыханіе отъ потрясающаго впечатлнія. Изучая природу, группируя ея явленія, Дарвинъ переходилъ отъ одного обобщенія къ другому, отъ одного умозаключенія къ другому, и рядомъ такимъ процессовъ создалъ ученіе особенное, новое, свое собственное, Дарвиново ученіе. Положимъ, онъ воспользовался ученіемъ предшественниковъ, но онъ все переработалъ по-своему, переиначилъ, перестроилъ, пересоздалъ вс прежнія ученія. Изъ грубыхъ и массивныхъ кусковъ разнаго рода матеріяла, валявшагося здсь и тамъ почти безъ всякаго употребленія, изъ хлама, отброшеннаго невжественными руками, изъ разныхъ мелочей, необращавшихъ на себя ни чьего вниманія, изъ бездлицъ, попадавшихся всякому подъ ноги, онъ воздвигъ величественное зданіе, въ которомъ всякая мелочь нашла свое мсто, всякая бездлица пріобрла значеніе, всякій кусокъ пригнанъ должнымъ образомъ, и весь хламъ ушелъ на незамнимыя украшенія и дополненія цлого. Въ этомъ и заключается величіе и искуство архитектора. Мало того, что ученіе Дарвина разъяснило намъ окружающія насъ явленія, оно раскрыло намъ пути, какъ видоизмнять наилучшимъ и наивыгоднйшимъ для насъ образомъ эти явленія. И въ этомъ отношеніи ученіе Дарвина не можетъ быть сравниваемо ни съ однимъ изъ прежнихъ. Ньютонъ показалъ намъ законы обращенія небесныхъ свтилъ. Онъ научилъ безошибочно и съ математической врностью предузнавать явленія передвиженія астрономическихъ тлъ. Но Дарвинъ не только разсказалъ намъ законы, какъ видоизмняются животныя и растенія, онъ насъ научилъ какъ по своему произволу видоизмнять и тхъ и другихъ себ на пользу или на пользу животному. До такихъ плодотворныхъ результатовъ еще не доходило ни одно ученіе. Должно быть однакожъ, что Дарвины не везд возможны. Только такая страна, какъ Англія, способна была воспитать и выдлить изъ своей среды такой необыкновенный умъ, какъ Дарвинъ. Для того, чтобъ такія личности были возможны въ стран, ей необходимо пройти цлый рядъ историческихъ ступеней прогрессивнаго развитія, обладать такими огромными средствами, какими обладаетъ Англія, накопить и приготовить тотъ матеріалъ, коимъ могъ воспользоваться Дарвинъ въ своей стран и представить тотъ знаменитый рядъ предшественниковъ и современниковъ, какимъ не всякій народъ можетъ по справедливости гордиться. Мы твердо убждены, что въ какомъ нибудь Пустозерск или Нижнеколымск такія личности, какъ Дарвинъ, невозможны и немыслимы. Величайшій естествоиспытатель древности, которому равнаго новйшая наука можетъ лишь представить въ лиц Дарвина, положившій прочное начало біологическимъ наукамъ, Аристотель, занимался зоологическими изслдованіями при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, какія когда либо выпадали на долю натуралиста. По свидтельству Атенея и Плинія, Александръ далъ Аристотелю сумму въ 900 талантовъ для того, чтобъ облегчить ему собрать матеріялы для его исторіи животныхъ и предоставилъ въ его распоряженіе нсколько тысячъ человкъ, которые, по его приказанію, занимались ловлею зврей и птицъ, и вообще собирали ему нужныя свденія {Уэвелль. Т. III, стр. 465,}. Понятное дло, что при такихъ средствахъ и при такомъ содйствіи могущественной власти такому генію, какъ Аристотель, легко было достигнуть той степени знанія и значенія, какимъ онъ и до сихъ поръ пользуется въ глазахъ современныхъ ученыхъ. Другой замчательный предшественникъ Дарвина, его знаменитый соотечественникъ Гарвей, желая продолжать изслдованія своего учителя Аквапенденте по части эмбріологіи пріобрлъ могущественнаго покровителя въ лиц Карла I, который предоставилъ въ его распоряженіе много беременныхъ зврей и дичи въ Виндзорскомъ парк, чтобъ дать ему средства длать опыты, нужные для его цли. Да, много значитъ сфера, среди которой воспитывается человкъ, большое значеніе иметъ почва, на которой онъ выростаетъ, не маловажна среда, выдляющая геніевъ. Шутка-ли сказать, какихъ могикановъ науки создала Англія. Какой народъ еще представить такой блестящій рядъ производителей и творцевъ науки, какъ Ньютонъ, Гарвей, Чарльзъ Бэлль, Сиденгамъ, Гунтеръ, Кавендишъ, Фарадей, Дэви, Пристлей, Овэнъ, Гексли, Бокль, Д. С. Милль, Гёрбертъ Спенсеръ, и наконецъ Дарвинъ. Немудрено, что такаи масса ума, пущенная въ ходъ и въ обращеніе втеченіе Двухъ, трехъ вковъ, группируется въ одно стройное гармоническое цлое и олицетворяется въ форм Дарвина. Понятно посл этого, съ какимъ уваженіемъ Англія относится даже и къ иностраннымъ ученымъ. Швеціи Богъ далъ великаго ученаго Линнея, но линнеевское общество естествоиспытателей, существуетъ въ Лондон. И странное дло, посл смерти славнаго Линнея шведское правительство не успло пріобрсть его гербарій и коллекцій, и какой нибудь Эдвардъ Смитъ закупилъ все это и отвезъ въ Англію. За нимъ, правда, погнались, чтобы отнять купленное, но не могли настигнуть, такъ что слава Линнея досталась все-таки Англіи. Уэвелль впрочемъ хочетъ насъ уврить, что Линней пользовался хорошимъ положеніемъ. Это дйствительно видно изъ того, что Линней въ 1753 г. получилъ изъ рукъ своего государя орденъ полярной звзды, — награда, которая прежде никогда не давалась за ученыя заслуги. Кром того въ 1756 году былъ возведенъ въ шведское дворянское достоинство съ титуломъ фонъ-Линней {Уэвелль. T. III, стр. 421.} и это отличіе было даже утверждено сеймомъ. Ну а коллекціи все-таки достались Англіи, разумется коварной.— Матеріальнымъ богатствомъ страны мы называемъ накопленіе вками труда человческихъ рукъ. Страна можетъ изобиловать богатйшими залежами драгоцнныхъ металловъ, огромнйшими копями каменнаго угля, алмазными горами, плодороднйшими полями и пастбищами и все-таки быть бдною по недостатку человческихъ рукъ. Страна можетъ обладать такимъ обиліемъ водъ я плодородныхъ долинъ, какъ Бразилія, она можетъ имть такія же золотыя розсыпи, какъ Калифорнія, такія же алмазныя розсыпи, какъ Индія, такія же плантаціи, какъ Куба или Китай, и все-таки умирать съ голоду и быть нищею. А Англія, разумется, потому и богата, что она все-таки скопила у себя трудъ всхъ этихъ милліоновъ людей, трудъ этотъ и возвеличилъ ее на степень первенствующей державы. Тоже мы видимъ и въ наук.
Природа не длаетъ скачковъ, но за то она постепенно прогрессируетъ. Исторія индуктивныхъ наукъ, такъ сухо изложенная Уэвеллемъ, тмъ не мене доказываетъ намъ, что наука подвигается впередъ очень медленно, что она въ тсной зависимости отъ массы фактовъ, отъ накопленія знаній. Какой ни будь Аристотель вмщалъ въ себ вс знанія своей патріархальной эпохи. Запасъ быль не великъ: Любой гимназистъ обладаетъ теперь большимъ. Но разница въ томъ, что гимназистъ получаетъ все готовымъ и усвоиваетъ все не переработывая. Аристотель, правда, собралъ вс знанія своего времени, но онъ самъ положилъ начало многимъ новымъ отраслямъ знанія, проврилъ личнымъ опытомъ знанія предшественниковъ, сгруппировалъ все это, обобщилъ и создалъ теоріи. Мы хотимъ этимъ сказать, что идеи, возникавшія въ голов Аристотеля и теоріи, имъ созданныя, не могли быть иными при томъ скудномъ запас свденій, какимъ обладалъ тогдашній ученый міръ, состоявшій всего на всего чуть не изъ одного же Аристотеля. Но по мр того, какъ пріобртаются новыя знанія, накопляются новые факты, порождаются въ силу ихъ новыя идеи, новыя теоріи. Отсюда должно быть понятно, что Дарвинъ не могъ раньше нашего вка явиться и Аристотель только потому и не Дарвинъ, что ему не доставало всего того, чмъ снабдили Дарвина цлыя поколнія мыслителей, преемственно работавшихъ въ области реальнаго знанія. Изъ этого однакожъ не слдуетъ, что такъ всему этому и конца не будетъ, что вслдъ за Дарвиномъ появится новый еще лучше его и переиначитъ все имъ добытое. Утверждать это было бы несправедливо. Есть ученія, теоріи, которыя составляютъ поворотъ въ наук и вс дальнйшія изысканія служатъ лишь къ разработк, къ оправданію установленной идеи. Вс предшествовавшія тогда исчезаютъ, стушевываются, становятся ненужными. Он, правда, объясняли явленія окружающей природы по своему, он даже, быть можетъ, и удовлетворяли любознательности своихъ современниковъ, но он не высказывались окончательно, оставались проблы, недомолвки, недоразумнія, неясности, открывавшія просторъ новымъ системамъ, новымъ теоріямъ. Теорія Ньютона стоитъ непоколебимо, никто дальше его еще не пошелъ, дальше Дарвина не скоро пойдутъ, да и пойдутъ ли еще, потому что Дарвинъ договорился до послдняго результата и не оставилъ ничего недосказаннаго. Съ этой точки зрнія мы воздаемъ должную дань удивленія и уваженія всмъ предшествовавшимъ теоріямъ, всмъ приготовительнымъ трудамъ, безъ которыхъ конечно было бы невозможно явиться труду Дарвина. Мы вполн вримъ, что заслуги Цезальпина, перваго основателя научной классификаціи растеній, чрезвычайно важны. Невжественный мракъ, такъ спокойно царившій во все время среднихъ вковъ и такъ сладко убаюкивавшій своихъ духовныхъ представителей, былъ неожиданно прерванъ потрясающимъ ознобомъ отъ Дёкартовскаго: ‘сомнваюсь во всемъ’. Понятно, что было отъ чего придти въ ужасъ. Но рядомъ съ этимъ ‘сомнваюсь’ нисколько не пошатнулось убжденіе въ положительное, реальное знаніе. Мы теперь имемъ въ рукахъ ученіе Дарвина готовымъ и подчасъ относимся къ нему равнодушно. Иной профанъ осмливается даже заявить грубое мнніе въ род того, что Дарвинъ не сказалъ ничего новаго. Но если подумать и поразмыслить, какимъ процессомъ развитія человчество дошло до ученія Дарвина, сколько времени, труда и жизни потрачено на изученіе всего органическаго міра, то сдлаются понятными заслуги людей мыслящихъ. Прислушайтесь къ говору публики и вы легко убдитесь, что въ ея сред о многихъ предметахъ господствуютъ понятія богатырскихъ временъ Еруслана Лазаревича. И теперь любой крестьянинъ является къ вамъ за тридевять земель, обсказываетъ вамъ хворость своей бабы, оставшейся дома, и проситъ отъ васъ цлебнаго зелья. Поднимитесь нсколько ступеней выше и вы встртите ту же безусловную вру въ разные порошки, пилюли и въ другія варіяціи на то же зелье. Какой нибудь Феофрастъ вритъ, что есть трава, отъ прикосновенія которой клинъ, вбитый дровоскомъ въ дерево, выскакиваетъ самъ собою {Уэвелль. Исторія индуктивныхъ наукъ. Т. 3. стр. 349.}. То было въ древности, слишкомъ за дв тысячи лтъ, но и теперь у насъ находятся многіе милліоны субъектовъ, которые готовы искать ‘разрывъ-траву’. Но вдь Феофрастъ считался первымъ великимъ ботаникомъ! Судите же, какая бездна раздляетъ фантастическія бредня этого великаго ботаника древности и перваго систематическаго классификатора Цезальпина. Переходъ отъ сказочныхъ знаній Феофраста къ систематизаціи Цезальпина такъ былъ разителенъ, что втеченіе цлаго столтія человчество отдыхало на немъ и не шевелилось дальше, не явилось человка, который былъ бы въ состояніи послдовать за нимъ тмъ путемъ, который онъ открылъ и который велъ къ систем и симметріи {Уэвелль. И. и. и: т. 3 стр. 381.}. Какъ ни были безплодны эти симметріи, но он все-таки облегчили дальнйшія изысканія и расширили научное поле. Пытливость человческаго ума, стремленія проникнуть въ таинства природы всегда были удломъ науки. Всякому хотлось добиться до всей сути. Мы здсь позволимъ себ маленькое отступленіе.
Въ разное время развитія естественныхъ наукъ возникало ученіе о конечныхъ причинахъ или о цлесообразности въ природ. Ученіе это находило своихъ жаркихъ поклонниковъ, преимущественно среди метафизиковъ и среди естествоиспытателей съ метафизическимъ складомъ ума, но въ тоже время теорія эта подвергалась сильнымъ нападкамъ со стороны другихъ натуралистовъ. Когда Кювье утверждалъ, что въ природ каждое животное должно играть извстную опредленную роль, то противникъ его Жоффруа отвчалъ, что онъ не знаетъ ни одного такого животнаго въ природ. Эта теорія ‘о цлесообразности въ природ’ отъ времени до времени всплываетъ на поверхность житейской суеты, волнующей ученый міръ. Мы здсь хотимъ ея коснуться вслдствіе отношенія этой теоріи ея къ ученію Дарвина. Уэвелль горячій ея поклонникъ. Онъ говоритъ, что части тла животныхъ сдланы для того, чтобы исполнять назначенное для каждаго изъ нихъ дло’. ‘Это есть убжденіе, на которое мы не можемъ смотрть иначе, какъ на неизмнный принципъ философіи организаціи, если мы обратимъ вниманіе на то, что онъ постоянно и полновластно дйствовалъ на умы зоологовъ и анатомовъ всхъ вковъ и не только какъ предположеніе, но и какъ руководство, отъ указаній котораго они не могли уклоняться’ {Уэвелль. И. и. и. т. 3, стр 606.}. Дале Уэвелль говоритъ: ‘Конечныя причины или цлесообразныя представляются намъ не только какъ извстныя строенія, приспособленныя для извстныхъ цлей, но и какъ видоизмненія даннаго общаго плана, для спеціальныхъ данныхъ цлей’ {Уэвелль, И. и. и. т. 3, стр. 615.}. Ученіе Дарвина самымъ положительнымъ образомъ опровергаетъ эту теорію. На основаніи ученія Дарвина мы положительно вримъ, что всякое органическое существо есть продуктъ вншнихъ условій, вншнихъ обстоятельствъ. Всякій органическій атомъ или аггрегатъ атомовъ есть слдствіе, а не причина окружающихъ условій. Функція же каждой органической клточки, самомалйшей былинки есть слдствіе, а не причина этой организаціи. Съ видоизмненіемъ вншнихъ условій видоизмняются и органическія существа и иль отправленія, Если поэтому сегодня вншнія условія направили органическую матерію къ тому, чтобъ она обратилась въ крыло птицы, то это крыло и его функція летать есть продуктъ этихъ условій, а не наоборотъ.
Но Уэвелль все еще сносенъ. Гораздо возмутительне статья Шафгаузена въ ‘Антропологическомъ Архив’ о цлесообразности въ природ. Читая статью Шафгаузена, глазамъ своимъ не вришь и удивляешься, какимъ образомъ въ такой серьезный и ученый журналъ могла попасть такая пустая и безсодержательная статья, точно переводъ изъ ‘Домашней Бесды’ Аскоченскаго. Шафгаузенъ утверждаетъ, что природа надлила всхъ тварей земли соотвтственнымъ костюмомъ для сохраненія животной теплоты, только человкъ обиженъ природой и остался нагъ. Но въ его глазахъ и это цлесообразно. Блому медвдю достался въ удлъ богатый и пушистый мхъ, а человкъ долженъ своимъ умомъ добывать себ защиту отъ холода. Но по ученію Дарвина медвдь не сразу пріобрлъ такой мхъ, а только въ борьб за существо, ваше, силою естественнаго подбора и путемъ наслдственности, слдовательно, природа не создала блыхъ медвдей съ пушистою шерстью съ спеціальною цлью жить на сверномъ полюс, а напротивъ того сверный полярный климатъ втеченіе цлаго ряда вковъ приспособилъ къ своимъ условіямъ благо медвдя цлымъ рядомъ измненій его организаціи, сдлавшихъ возможнымъ его тамошнее существованіе. ‘Внутреннее строеніе животной организаціи, особенно человка, говоритъ Шафгаузенъ, {Archiv fr Antropologie, стр. 95, т. 3.} почти во всхъ частяхъ являетъ примры цлесообразности’. Что значитъ это почти? Значитъ, есть части и не цлесообразныя? ‘Органъ вкуса, по Шафгаузену, контролируетъ пищу’. Но мышьякъ сладокъ на вкусъ, и въ этомъ случа языкъ былъ бы плохой руководитель. Дале Шафгаузенъ восторгается, какъ цлесообразно защищены вс важнйшія наши внутренности. Но повидимому Шафгаузена не коснулись знаменитыя наставленія, преподанныя извстнымъ юмористомъ Фрайгеромъ фонъ-Мельтицемъ, утверждавшимъ, что мальчикамъ съ самыхъ раннихъ лтъ необходимо внушить, что ‘глаза даны человку не для того, чтобъ видть, а для того, чтобы спать, уши — не для того, чтобъ слышать, а для того, чтобъ ихъ затыкать ватой, ротъ — не для того, чтобъ говорить, а для того, чтобъ сть и вся голова, не для того, чтобъ думать, а для того, чтобъ на ней носить колпакъ’.
Посл этого краткаго отступленія возвратимся къ Дарвину.
Біологія — наука о жизни въ обширнйшемъ значеніи слова. О. Контъ въ своей знаменитой классификаціи наукъ указалъ ей четвертое мсто въ ряду основныхъ знаній, непосредственно вслдъ за химіей и впереди соціологіи, уразумніе и правильное изученіе которой немыслимо безъ біологіи. Оставимъ послдователямъ Биша, де-Бленвиля, Кольриджа, Шеллинга и самому Герберту опредлять, что такое жизнь. Мы предполагаемъ, что читателю боле или мене понятно самое значеніе этого термина, мы лишь согласимся съ читателями, что біологія обнимаетъ собою всю совокупность жизненныхъ явленій всего органическаго міра, жизнь растеній, животныхъ и самого человка. Основные законы этой сложной жизни и существенное значеніе ихъ изучилъ и глубоко проврилъ Дарвинъ, величайшій біологъ всхъ вковъ и народовъ. Въ двухъ его сочиненіяхъ мы различаемъ съ одной стороны, строго-логическое ученіе, а съ другой стороны, замчательно остроумную гипотезу, чрезвычайно удовлетворительно и съ особенной вроятностью разъясняющую многія важныя біологическія явленія. Строго говоря, безъ гипотезъ въ наук обойтись нтъ возможности. Разумется, что чмъ меньше ихъ, тмъ лучше. Но иногда гипотеза прямо служитъ къ разработк вопроса въ извстномъ направленіи. Интересно еще то, что гипотеза можетъ на долго оставаться гипотезой, между тмъ какъ выводы, изъ нея вытекающіе, и принципы, на ней построенные, подтверждаются чуть не ежедневнымъ опытомъ. Лучшимъ тому доказательствомъ можетъ послужить теорія Ньютона. Прямымъ и непосредственнымъ путемъ никто конечно не возмется доказать, что земля вокругъ солнца обращается, но астрономическія наблюденія каждый день подтверждаютъ врность и непогршимость законовъ тяготнія. ‘Гипотеза, говоритъ Д. Ст. Милль {Дж. Ст. Милль. Система логики. Т. 2, стр. 8.}, есть какое либо предположеніе, длаемое нами для попытки вывести изъ него заключенія, согласныя съ фактами, о которыхъ извстно, что они дйствительно существуютъ. Предположеніе длается въ убжденіи, что если заключенія, къ которымъ приводитъ гипотеза, суть извстныя истины, то сама гипотеза — непремнно или по крайней мр вроятно — истинна. Если гипотеза касается причины или способа произведенія явленія, то будучи допущена, она послужитъ къ объясненію такихъ фактовъ, выводъ которыхъ изъ этой гипотезы окажется возможнымъ. И объясненіе это составляетъ цль многихъ, если не большей части гипотезъ. Но въ научномъ смысл объяснить — значитъ разложить единообразіе, несоставляющее закона связи причины со слдствіемъ, на подобные законы, изъ которыхъ оно вытекаетъ или разложить сложный законъ связи причины съ слдствіемъ на простйшіе и боле общіе законы, изъ которыхъ сложный законъ можетъ быть полученъ путемъ вывода. Если не существуетъ извстныхъ законовъ, которые удовлетворяли бы этому требованію, то мы можемъ вообразить или изобрсти такой законъ. Это значитъ построить гипотезу.’
Къ такимъ гипотезамъ мы относимъ замчательную гипотезу Дарвина, названную имъ Пангенезисъ, которой онъ силится объяснить біологическіе законы, составляющіе сущность его ученія. Мы поэтому наше изложеніе ученія Дарвина и начнемъ съ изложенія его правдоподобной гипотезы, чтобы такимъ образомъ облегчить себ ознакомленіе съ самымъ ученіемъ. При этомъ насъ на минуту останавливаетъ вопросъ: къ чему и для кого мы взяли на себя обязанность популяризировать Дарвина? Вдь всякій легко можетъ себ выписать его сочиненіе, прочесть его и тмъ принести себ въ тысячу разъ больше пользы, чмъ чтеніемъ всякихъ популярныхъ статей. Совершенно справедливо. Но, во-первыхъ, не всякій въ состояніи выписать сочиненіе Дарвина, которое для нашего нищенскаго кармана все-таки стоитъ дорого, во-вторыхъ, мы имемъ въ виду не тсный кругъ спеціально образованныхъ людей а разнообразную массу публики, которой доступны только т истины, которыя сообщаются ей не въ вид ученаго сырого суррогата, а въ вид предварительно переработанныхъ въ мозгу писателя и ясно изложенныхъ теорій. Ничего не можетъ быть легче, какъ дураку прикинуться мудрецомъ, спрятавъ свою глупость за туманнымъ и дубовымъ изложеніемъ яко бы философскаго трактата, но не такъ легко примниться къ степени развитія читателя и заставить его слушать себя, говорить съ нимъ понятно и увлекать его за собой. Мы адресуемся не къ мертвымъ, не къ тмъ, кто потерялъ способность что нибудь слушать:
Для тхъ, на комъ преданій цпи,
Жизнь кончена, поршена, —
мы преимущественно имемъ въ виду подростающее поколніе, которому легче всего достать журналъ, которому доступне всего журнальная статья, и на которое еще можно разсчитывать, что оно хоть сколько нибудь не останется глухимъ къ современнымъ переворотамъ, совершающимся въ наук. Что же касается нашего отживающаго поколнія, то оно, во-первыхъ, слава Богу, отживающее, во-вторыхъ, на него, по выраженію нмцевъ: Hopfen und Malz verloren (хмль и солодъ напрасно потрачены). Мы всегда впрочемъ были того убжденія, что какъ отцы не вправ требовать отъ насъ, чтобъ мы раздляли ихъ убжденія и были соучастниками ихъ образа дйствій, такъ и мы не вправ требовать отъ отцовъ, неполучившихъ ни того образованія, которое мы получили, неусвоившихъ тхъ знаній, съ которыми намъ пришлось столкнуться, чтобъ они раздляли наши убжденія, симпатизировали нашимъ стремленіямъ. Чмъ горшокъ пропитанъ, тмъ отъ него и несетъ, и новыя идеи, убжденія и понятія, выработанныя тяжелымъ путемъ опытныхъ наукъ, требуютъ и новыхъ сосудовъ, хорошо прокаленныхъ въ горнил реализма, и на сквозь прохваченныхъ цементомъ положительныхъ знаній такой прочности чтобъ объ нее искрошились зубы самаго злого и яраго обскурантизма.
Пангенезисъ — вроятнйшая гипотеза. Строгая зависимость научныхъ теорій отъ обилія и разнообразія фактовъ ясне всего видна изъ процесса развитія анатомическихъ знаній. До открытія микроскопа вполн удовлетворялись знаніемъ вншняго устройства органовъ и ихъ осязательнымъ нагляднымъ отправленіемъ. Микроскопъ сразу открылъ глазамъ естествоиспытателей новый, невдомый дотол, міръ знаній и поразительнымъ образомъ подвинулъ впередъ вс теоріи и обобщенія. Благодаря микроскопу, ученые дошли до заключенія, что прототипъ всего органическаго, какъ растительнаго, такъ и животнаго міра, есть клточка (cellule). Клточка сдлалась исходнымъ пунктомъ многочисленныхъ изслдованій. Вся жизнь была сведена на жизнь клточки, вс отправленія были сосредоточены въ ней, вс теоріи были на ней основаны, вс надежды были возложены на нею, она должна была выяснить, опредлить, распутать, раскрыть все темное, непонятное, загадочное. Образовалась цлая школа ученыхъ, которые прониклись глубокимъ убжденіемъ, что клточка самый простой и въ тоже время самый неприкосновенный элементъ всего животнаго царства, что вс ткани, изъ которыхъ состоитъ организмъ, есть, не больше и не меньше, какъ только разнообразное видоизмненіе и развитіе клточки, что наконецъ въ силу этого весь организмъ ничто иное какъ аггрегатъ, собраніе клточекъ, изъ коихъ каждая иметъ свою индивидуальную силу, значеніе, жизнь и что жизнь цлаго организма есть лишь сумма жизней клточекъ, составляющихъ организмъ. Очень и очень удивлялись, когда открыли и въ первый разъ узрли маленькихъ существъ, наливочныхъ животныхъ, также претендующихъ на жизнь. Тогда-то окончательно было принято и утверждено ученіе, провозглашенное еще Гарвеемъ, что вс живыя существа происходятъ изъ яйца, ‘omne vivum ех ovo’. Этимъ открытіемъ надялись ршить, что не только яйцеродящія животныя вылупляются изъ яицъ, но что и вс живородящія проявляютъ тотъ же процессъ, что у нихъ дло тоже начинается изъ клточки, изъ пузырька, который выходитъ изъ яичника, слдовательно и живородящія, собственно говоря, также рождаются изъ яицъ, какъ рыбы, птицы и пресмыкающіяся. Еще боле радовались этимъ открытіямъ потому, что ими уничтожалось предполагавшееся происхожденіе живыхъ существъ безъ родителей (напримръ, червей въ гніющихъ веществахъ), ученіе названное generatio spontanea, которое, по увренію Уэвелля, отвергается всми лучшими физіологами новйшихъ временъ {Уэвелль, т. 3, стр. 534.}, ученіе, которое впрочемъ и до сихъ поръ служитъ яблокомъ раздора двухъ враждующихъ партій. Но на этомъ дло не остановилось. Если Франція считается родиной политическихъ волненій, если она всегда служила и служитъ колыбелью соціальныхъ преобразованій, то Германія, по всей справедливости, можетъ быть названа страною умственныхъ переворотовъ, научнаго прогресса. Какъ Вольтеръ своей язвительной сатирой ‘сжегъ въ Европ костры невжества и фанатизма’, такъ Кантъ своей критикой чистаго разума преобразовалъ міровоззрнія всего ученаго міра. Въ этой-то стран науки по преимуществу нсколько лтъ тому назадъ выступилъ великій реформаторъ медицины Вирховъ и основалъ новое ученіе, целюлярное, клточковое. Уже до него вс физіологи сводили вс жизненныя явленія въ клточку, но болзни, сперва помщавшіяся въ органахъ, потомъ въ тканяхъ были имъ сведены вс также въ клточку. Онъ создалъ целюлярную патологію, онъ сгруппировалъ вс страданія человческаго организvа опять въ той же клточк. Его ученіе опрокинуло вверхъ дномъ вс прежнія медицинскія теоріи. Все заговорило его голосомъ, все врило въ его авторитетъ, да онъ дйствительно и былъ величайшимъ авторитетомъ, да онъ дйствительно и повелъ всю медицину и вс молодыя поколнія медиковъ по новымъ проложеннымъ имъ путямъ, хотя и не было имъ устроено вселенскаго собора, но тмъ не мене, все молодое поколніе врачей торжественно провозгласило Вирхова своимъ верховнымъ авторитетомъ. Онъ явился также сильнымъ защитникомъ гарвеевскаго принципа сотое уіуши ex омо’ и придушилъ на время назойливое generatio spontanea, то и дло прорывавшееся на свтъ божій. И теперь, какъ во дни оны, этотъ вопросъ стоитъ поперегъ горла двухъ сильныхъ партій. Съ одной стороны, химикъ Пастеръ видитъ вселенную переполненною зародышами животнаго и растительнаго міра, съ другой стороны, Пуше, Жоли и Мюссе цлымъ рядомъ блестящихъ опытовъ стоятъ въ грозномъ величіи въ виду всей французской академіи и пугаютъ ее постоянно своими несокрушимыми доводами самопроизвольнаго зарожденія непосредственно изъ матеріи. Странно лишь то, что всхъ утверждающихъ произвольное зарожденіе, готовы преслдовать какъ какихъ-то преступниковъ. Ярость противниковъ самопроизвольнаго зарожденія доходитъ до какого-то фанатизма. А впрочемъ, какая же новая и прогрессивная идея вошли въ міръ безъ борьбы съ рутиной, когда же это было, чтобы свтлая человческая мысль легко завоевывала себ поле битвы у торжествующаго невжества и лицемрія.
Какъ бы то ни было, но клточка пріобрла важное значеніе и съ научной, и съ философской точки зрнія. На ней была основана сперва целюлярная физіологія, потомъ целюлярная патологія, а отсюда вытекла даже особая целюлярная философія. Все это сущая правда: противъ всего4 этого мы не беремся возражать, все это мы принимаемъ за истину, за научные результаты. Но тмъ не мене, все это недостаточно опредляетъ и выясняетъ жизнь всего органическаго міра. Во всей этой целюлярной сфер остались нкоторые проблы, недомолвки, даже непростительныя натяжки. Какъ люди, вообще увлеченные идеей, защитники целюлярныхъ теорій, какъ. бы умышленно умалчивали о томъ, что клточка не обнимаетъ всего міра жизненныхъ явленій. Въ чаду отъ успховъ и славы, горячіе поклонники Вирхова яростно встрчали всякое противорчіе и малйшее сомнніе въ святости ученія своего непогршимаго учителя. Тмъ не мене, мало-по-малу угаръ прошелъ, туманъ сталъ разсиваться и истина снова озарила умы. Самъ Вирховъ вынужденъ былъ сознаться, что въ организм человка существуютъ ткани, какъ серколемма-неврилемма, ткань Десцемета и другія, которыя никогда и не думали состоять изъ клточекъ. Появилась цлая фаланга ученыхъ, какъ Беннетъ, Баумгертнеръ, которые въ одинъ голосъ заревли, что эти ткани даже и не произошли отъ клточекъ, сами ихъ никогда не содержали, а несмотря на это, он все-таки живутъ и живутъ, какъ часть организма. Тогда-то оказалось, что въ каждомъ организм кром клточекъ есть еще такъ называемыя свободныя зерна, одаренныя своею собственною, особенною силою, далеко не маловажною. Этимъ зернамъ нашлись вынужденными оказать должное уваженіе и принять во вниманіе ихъ посильное участіе въ жизни организма. Ихъ назвали молекулами. Жизнь и силу имъ свойственную назвали молекулярной, и они стали пользоваться обширными правами гражданства въ общей экономіи организма. Теперь уже клточка потеряла свои исключительныя права и привилегіи. Для яснаго пониманія жизни всего органическаго уже недостаточно было изученіе отправленія однхъ клточекъ. Молекулы были признаны такими же полноправными и полновсными элементами, какъ и клточки. Какъ и всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ отршеніе отъ прежнихъ увлеченій слдовало за отршеніемъ. Роллетъ прямо доказалъ, что кровь человческая, самая важная и самая основательная ткань, не состоитъ изъ клточекъ. Кровяные шарики оказались пластинками, тльцами, необладающими существенными принадлежностями клточки, т. е. безъ оболочки и безъ ядра. Кровь безпозвоночныхъ животныхъ оказалась просто какою-то мутью, въ которой плаваютъ безцвтныя тльца разнообразнйшей формы. Все питаніе организма совершается какъ извстно превращеніемъ пищи въ такъ называемый млечный сокъ. Но этотъ млечный сокъ не иметъ клточекъ, а состоитъ изъ молекуловъ, которые потомъ преобразуются въ кровь и въ ткани. И если Вирховъ прежде утверждалъ, что жизнь организма тогда только разъяснится, когда въ немъ найдется такой форменный элементъ, который можно будетъ признать исходнымъ пунктомъ всхъ новообразованій, то онъ теперь долженъ въ свободномъ молекул признать искомый элементъ. Такимъ образомъ, намъ будетъ ясно, что жизнь организма есть сумма жизней не однхъ только клточекъ, но и молекулокъ, входящихъ въ составъ орга дизма, намъ будетъ ясно, что законы, по которымъ совершаются вс жизненныя явленія, суть законы общіе всему строю природы именно законы физико-химическіе, намъ должно быть ясно, что, принципъ всего жизненнаго въ природ одинъ общій молекулярный принципъ.
Но если мы придаемъ такое значеніе каждому молекулу, фигурирующему въ организм, если мы признаемъ за нимъ существенную роль, если мы приписываемъ ему силу и жизнь, то мы имемъ полное право предполагать, что въ природ прямо существуютъ животныя не только въ форм клточки, какъ вс наливочныя инфузоріи, но и въ форм молекула, какъ амебы или корненожки, въ которыхъ, по увренію профессора Гексли, а никакой наблюдатель, хотя бы онъ пользовался самымъ совершеннымъ микроскопомъ, не нашелъ бы въ этихъ формахъ животной жизни ршительно ничего достойнаго названія организація. Въ тл многихъ изъ нихъ, говоритъ профессоръ Гексли, нельзя различить ничего, кром студенистой массы, которую можно сравнить съ маленькой частичкой жидкаго клея. Не то, чтобъ этотъ студень соотвтствовалъ послднему по составу, но онъ иметъ такой же характеръ и вншній видъ, т. е. не иметъ никакого строенія, никакихъ органовъ и вообще никакихъ организованныхъ частей. Тмъ не мене студень этотъ обладаетъ всми существенными свойствами и признаками жизненности, онъ происходитъ изъ тла, подобнаго самому себ, способенъ усвоивать пищу и производить движенія, иногда даже образуетъ раковину, необыкновенао сложную и чрезвычайно красивую {Гексли, сравнительная Анатомія, стр. 12 и 13.}’. Животное это для насъ чрезвычайно утшительное явленіе. Оно насъ убждаетъ, что какая нибудь ничтожная частичка матеріи, лишенная всякой клточковой организаціи, способна однакожъ жить, двигаться и проч. Но для насъ совершенно непонятно, почему это ничтожное созданіе побудило профессора Гексли думать, что оно служитъ подтвержденіемъ ‘основательности ученія, часто защищаемаго самимъ Гунтеромъ, что жизнь не есть слдствіе, а причина организаціи,’ {Гексли, Сравнит. Анатомія, ibidem.} Гербертъ Спенсеръ до того былъ ослпленъ этимъ ничтожнымъ событіемъ, что онъ окончательно заврался. Ему этотъ фактъ указываетъ на то, ‘что отправленіе должно считать предшествующимъ строенію. {Основаніе Біологіи, стр. 155 и 156.} Отсюда конечно ясенъ выводъ, что жизнь производитъ организацію. Но позвольте. Вдь это чортъ знаетъ — какое умопомраченіе! Девять мсяцевъ лежитъ зародышъ въ живот матери, девять мсяцевъ легкія его, предназначенныя для дыханія, лежатъ безъ всякаго отправленія и только по рожденіи на свтъ он начинаютъ функціонировать. Кажется ясно, что организація предшествуетъ отправленію. Дале, половые органы совершенно сформированы у утробнаго младенца, но они начинаютъ совершать свои отправленія довольно поздно, когда организмъ достигъ полнйшаго развитія и можетъ, такъ сказать, выдлить изъ себя избытокъ потребленія на продолженіе рода. Ясно кажется, что организація вполн предшествуетъ отправленію. Да это иначе и немыслимо. Вдь тогда пришлось бы согласиться, что летаніе предшествуетъ крылу, что плачъ предшествуетъ слезамъ, питаніе принятію пищи, Ватерлоо Наполеону и самодурство русскому купечеству. Такія нелпыя толкованія прямо противорчатъ детерминизму вещей, противорчатъ тому, что всякое жизненное явленіе есть результатъ довольно сложнаго процесса разнаго рода условій, изъ коихъ первенствующее все-таки прежде всего матерія, организація, хотя бы простйшая, какъ корненожка, безъ которой немыслимо проявленіе жизненности.
Молекулярный принципъ, прослженный нами отъ обособленной формы въ вид корненожки до почтенной роли значительнаго дятеля въ организм человка, ведетъ насъ прямо къ принятію ученія о самопроизвольномъ зарожденіи въ ограниченной условленной форм. Положимъ, что вс изслдованія естествоиспытателей помощью микроскопа довели ихъ до предла, обозначеннаго клточкой, положимъ, что клточка, при нашихъ теперешнихъ орудіяхъ, есть дйствительно элементарное звно въ цпи органическаго творенія, но спрашивается, откуда же берется клточка и откуда взялась первая клточка? Не можетъ быть ни малйшаго сомннія, что первобытная клточка все-таки родилась непосредственно изъ окружающей матеріи въ силу существовавшихъ условій. Ипритомъ одно изъ двухъ, или эти условія лишь разъ существовали, и мы не въ состояніи воспроизвести ихъ, или эти условія существуютъ и теперь, но мы ихъ не знаемъ, и он помимо насъ продолжаютъ превращать молекулы въ клточки и ея дериваты.
‘Живыя существа, говоритъ докторъ Густавъ le Bon, которыя рождаются въ растворахъ, содержащихъ органическую матерію, не образуются прямо изъ всякой всячины. Он происходятъ изъ яицъ, которыя образуются произвольно на счетъ элементовъ, содержащихся въ растворахъ, тмъ же самымъ образомъ, какъ образуется яйцо, на счетъ элементовъ яичника. Произвольное проявленіе яйца въ органической сред также трудно понять, какъ столь же произвольное проявленіе яйца въ яичник. Это два совершенно одинаковыхъ явленія. Многіе думаютъ, что гетерогенисты допускаютъ, будто въ различныя эпохи жизни земного шара высшія животныя, какъ напримръ, слонъ, произошли произвольно изъ окружающей матеріи. Ни одинъ натуралистъ никогда не утверждалъ подобной дичи. Высшія существа суть продуктъ времени и чтобы достигнуть теперешней степени развитія, нужна была не одна тысяча вковъ. Между клточкой, какъ началомъ зародыша и зародышемъ, достигшимъ послдней степени развитія, промежутокъ всего какихъ нибудь 9 мсяцевъ, но эти метаморфозы, которыя такъ быстро слдуютъ теперь одна за другой, суть наслдство отдаленнаго прошлаго. Каждое поколніе кое-что завщало послдующему и изъ этихъ послдовательныхъ усовершенствованій, повторявшихся въ-теченіе цлаго ряда вковъ, произошли современныя намъ формы. Самопроизвольное зарожденіе есть слдовательно въ результат одинъ изъ способовъ воспроизведенія, къ которымъ прибгаетъ природа для умноженія органическихъ существъ. Высшія существа размножаются посредствомъ яицъ, стоящія ниже распложаются посредствомъ яицъ и почками, стоящія еще ниже — посредствомъ яицъ, почками и дленіемъ. Наконецъ, стоящія на самой низкой ступени животной лстницы обладаютъ всми этими тремя способами размноженія и въ добавокъ могутъ рождаться произвольно изъ органической матеріи безъ содйствія родителей.’ {Le docteur Gustave le Вотъ Physiologie de la generation de l’homme et des principaux tres vivans. Стр. 389—391.} Если Шлейдену благоугодно будетъ исключить доктора Лебона изъ числа естествоиспытателей за то, что онъ отстаиваетъ произвольное зарожденіе, то мы все-таки скоре готовы отршиться отъ предвзятыхъ предубжденій Шлейдена, чмъ отъ правдивыхъ стремленій доктора Лебона, котораго цитируемое здсь сочиненіе заслуживаетъ полнйшаго вниманія. Желательно было бы, чтобы наша популярная переводная литература обогатилась этимъ прекраснымъ физіологическимъ сочиненіемъ и тмъ принесла бы незамняемую пользу учащейся молодежи. Если объ этомъ сочиненіи до сихъ поръ нигд въ русской литератур ничего не упомянуто, то это еще ровно ничего не доказываетъ. Русской читающей публик отчасти извстно громкое имя знаменитаго психіатра Бріеръ де-Бомона. Мы потому спшимъ заявить предъ русской читающей публикой, врющей преимущественно въ авторитеты, что этотъ громкій авторитетъ, Бріеръ де-Бомонъ, отозвался сочиненіи доктора Лебона самымъ лестнымъ образомъ въ іюльской книжк ‘Annales d’Hygiè,ne Publique et de Medecine legale’ за настоящій годъ. Мы не смемъ отказать себ въ удовольствіи разсказать здсь, какое обстоятельство послужило поводомъ доктору Лебону написать это по-истин полезное сочиненіе. ‘Два года тому назадъ, разсказываетъ онъ, случай привелъ меня въ амфитеатръ, гд мой ученый наставникъ и другъ, докторъ Auzoux преподаетъ анатомію около 40 лтъ. Профессоръ тогда читалъ и собраніе было многочисленное’. Между слушателями я замтилъ дамъ изъ высшаго круга, литераторовъ, администраторовъ, чиновниковъ и разныхъ другихъ лицъ, которыхъ никакъ не ожидалъ встртить въ такомъ мст. Вся лекція была посвящена физіологіи рожденія и профессоръ изъяснялъ явленія этого процесса съ такой простотой, какъ будто аудиторія его состояла исключительно изъ медиковъ. По окончаніи лекціи, я подошелъ къ профессору, поздравилъ его, но въ тоже время далъ ему замтить, что я нсколько удивляюсь его успху. Дв дамы, присутствовавшія при этомъ, поняли мой намекъ. ‘Милостивый государь, сказала мн старшая, двадцать лтъ тому назадъ, моя мать привела меня сюда слушать лекціи профессора, сама сдлавшись матерью, я привела сюда мою дочь, убжденная въ томъ, что гораздо лучше, чтобъ женщина узнала изъ устъ ученаго т свденія, какія ей необходимо знать, чмъ черпать ихъ изъ устъ профановъ, которые могутъ лишь во зло употребить ея невжество. Думаю, прибавила мать, что холодная дйствительность науки успокоиваетъ воображеніе, а не возбуждаетъ его.’ Да, прибавляетъ Бріеръ де-Бомонъ, можно утвердительно сказать, что было бы гораздо меньше безразсудствъ, ошибокъ, болзней и смертей между юношествомъ нашихъ школъ, еслибъ оно изучало анатомію и физіологію.’ {Annales q’Hygine et de Medecine legale, отдлъ Bibliographie. Juillet. 1869, 63 numro, стр. 238.}
Надемся, что посл лестнаго отзыва Бріеръ де-Бомона о доктор Лебон никто не заподозритъ его обширныхъ знаній физіологіи и не исключитъ его въ угоду Шлейдена изъ цеха естествоиспытателей. А докторъ Лебовъ проврилъ лично знаменитые опыты доктора Mantegozza и вполн убдился въ возможности произвольнаго зарожденія. Положимъ, что положительными опытами нельзя еще всякаго убдить въ истинности произвольнаго зарожденія, но читатель конечно знаетъ самъ, что много такихъ вещей, въ которыхъ мы вполн убждены, но которыхъ доказать не можемъ. Вопросъ о произвольномъ зарожденіи далеко не заслуживаетъ, чтобы на него махнули рукой. Не даромъ такъ горячо его отстаивалъ великій предшественникъ Дарвина Ламаркъ. И хотя Дарвинъ самъ нигд объ немъ не заикается, но кто прочелъ его знаменитое твореніе ‘О прирученныхъ животныхъ’, и кто знаетъ, какой дилеммой онъ заканчиваетъ свое всесокрушающее ученіе, тотъ не усомнится, что ученіе Дарвина войдетъ въ полную силу и пріобртетъ должное значеніе лишь съ разршеніемъ, хотя приблизительнымъ, этого вопроса. Если точная наука, безпристрастная къ выводамъ и результатамъ, еще не можетъ положительнымъ и ршительнымъ образомъ высказаться въ пользу этого вопроса, то положительная философія, единственно возможная теперь и достойная исключительнаго господства, вполн на сторонъ его. Признаемся откровенно, что безпристрастный и нелицепріятный голосъ позитивной философіи иметъ въ нашихъ глазахъ ршающее значеніе.
Мы видли, что целюлярный принципъ, что клточка съ своими атрибутами, т. е. оболочкой, ядромъ, ядрышкомъ, недостаточны для полнаго разъясненія всхъ жизненныхъ, всхъ органическихъ явленій матеріи, мы поэтому склонились на сторону молекулярнаго принципа, общаго всмъ естественнымъ наукамъ,— общаго всмъ міровымъ явленіямъ, мы теперь хотимъ убдить читателя, что и гипотеза Дарвина сводится къ тому же принципу. Мы лишь предварительно попросимъ читателя подарить намъ нсколько минутъ серьезнаго вниманія и вчитаться въ ученіе Дарвина. Понять ученіе Дарвина не шутка, уразумть смыслъ, глубоко сокрытый въ его научныхъ воззрніяхъ — не бездлица. Мы поэтому намрены разсказать его теоріи его собственными словами, и единственное, что мы можемъ себ позволить, такъ это разв Нсколько сократить его поучительный разсказъ.
Не признавая клточковое ученіе, целюлярную теорію вполн доказанною, Дарвинъ естественно долженъ былъ искать другой элементъ, который давалъ бы ему возможность и удобство разъяснять т явленія въ области біологіи, которыя ставили въ тупикъ всхъ его предшественниковъ, потому что попытки въ этомъ род Бюффона (его органическія частички), Боне (его зародыши), профессора Овена (его зародышевая клточки) и Герберта Спенсера (его физіологическія единица) ни коимъ образомъ не удовлетворяли всмъ требованіямъ логической гипотезы, и ими нельзя было разъяснить все то, что оставалось непонятнымъ въ біологіи. До Дарвина вс ученые физіологи были того убжденія, что клточки, не измняясь въ своей сущности, размножаются дленіемъ, то есть каждая клточка распадается сперва на дв, потомъ на четыре, потомъ на восемь и т. д., что въ конц концовъ ведетъ къ преобразованію клточки въ ткань. Но Дарвинъ предполагаетъ, что кром этого процесса вполн врнаго и справедливаго, есть еще одинъ процессъ, совершающійся рядомъ съ первымъ, именно: прежде чмъ клточка перейдетъ въ законченную ткань, она отдляетъ отъ себя мельчайшія частички или атомы (по нашему на этотъ разъ молекулъ). Эти атомы (молекулы) свободно обращаются по всему организму, обладаютъ такою же способностью, какъ и клточки, размножаться посредствомъ дленія и при благопріятныхъ обстоятельствахъ они могутъ въ свою очередь превратиться въ клточки, сходныя съ тми, отъ которыхъ сами произошли. Дарвинъ называетъ эти атомы, эти молекулы зачатками (gemmelles). Откуда же они берутся? Очень просто. Читатель пусть вспомнитъ, что каждая клточка состоитъ изъ оболочки и содержимаго. Содержимое, кром зерна и зернышка, состоитъ изъ мельчайшихъ частичекъ, наполняющихъ клточку. Эти-то частички и составляютъ зачатки Дарвина, его gemmelles. Они, по мннію Дарвина, обладаютъ способностью при столкновеніи съ клточками такъ сказать оплодотворять ихъ, то есть побудить ихъ къ развитію въ сообщенномъ ими направленіи, отсюда и гипотеза его получила названіепангенезисъ (всеоплодотворяющій, всеобщее оплодотвореніе). Итакъ каждая клтка отдляетъ зачатки. Они такъ ничтожны по величин, что ихъ можетъ накопиться въ любомъ организм огромнйшая масса. Такимъ образомъ они передаются родителями дтямъ и развиваются въ нихъ, фигурируя въ дтяхъ въ той же роли, какую они розыгрывали у родителей. А иногда они въ дтяхъ пролежатъ цлый вкъ въ поко, скрываютъ свое присутствіе, такъ что никто не заподозритъ даже ихъ злокозненности и только лишь во внукахъ или еще дале проявятъ себя такими же агитаторами нашего существованія, какими знали ихъ наши самые отдаленные предки. Дйствительность этой гипотезы можетъ уже потому всякому показаться шаткою, что, допустивъ ее, мы должны смотрть на каждый организмъ, какъ на бездонную пропасть, въ которой кишатъ миріады благодтельныхъ и враждебныхъ намъ тварей, но Дарвинъ не пугается такихъ возраженій, онъ утверждаетъ, что треска мечетъ 6,000,000 яичекъ, что круглая глиста мечеть до 64,000,000 яичекъ, что есть растенія, которыя даютъ столько же милліоновъ семянъ, что частица оспенной матеріи, несмотря на свою ничтожность, для того, чтобъ привить эту болзнь человку, должна размножиться въ несмтное число тысячъ невидимыхъ молекулъ, что ничтожное количество слизистаго выдленія зачумленнаго животнаго, введенное въ кровь здороваго быка, до того быстро размножается, что вся масса крови, въ нсколько фунтовъ, въ самое короткое время заражается и ничтожныя частицы этой-то крови въ свою очередь заключаютъ въ себ настолько яду, что могутъ въ 48 часовъ заразить другое животное. Если мы дале примемъ во вниманіе дленіе матеріи съ физической точки зрнія, какъ одна доля кармина примтнымъ образомъ окрашиваетъ цлое ведро воды, какъ одна капля розоваго масла придаетъ пріятный запахъ цлой банк номады, какъ одинъ гранъ стрихнину, растворенный въ 12,000 частяхъ воды, длаетъ ее всю нестерпимо горькою,— если мы все это примемъ во вниманіе, то легко согласимся съ Дарвиномъ, что это возраженіе противъ его гипотезы само собою рушится, не иметъ никакой доказательной силы, не выдерживаетъ проврочной критики. Но допустивъ, съ одной стороны, безконечную длимость матеріи, съ другой, возможность безпредльнаго размноженія зачатковъ, намъ станутъ ясными многія досел непонятныя явленія. Намъ теперь должно быть совершенно понятно, почему нкоторыя зловонныя животныя заражаютъ воздухъ на пространств нсколькихъ миль именно тмъ, что выдляютъ органическія частицы, которыя, несмотря на ихъ безконечную малость, все же сильно дйствуютъ на наше обоняніе. Отсюда намъ (медикамъ) должно быть теперь очень ясно дйствіе міазмъ на человческій организмъ, должны быть вполн понятны сила и степень распространенія эпидемическихъ болзней. Сколь многое поясняетъ эта вроятнйшая гипотеза Дарвина! Но Дарвинъ на томъ не останавливается, онъ разумется идетъ дале. Онъ полагаетъ, что каждая часть организма во вс періоды его развитія отдляетъ соотвтствующіе зачатки. Мнніе это подтверждается чуть не всею физіологіею. Подумайте только какъ велико разнообразіе тканей, соковъ и разныхъ жидкостей, выдляемыхъ и обращающихся въ нашемъ организм, а, между тмъ, оци вс берутъ свое начало изъ общаго источника.— крови. Мы видли, что человкъ начинаетъ свое бытіе съ маленькой клточки, естественно, что въ этой клточк должны быть зачатки для будущей печени, для будущихъ мозговъ, почекъ, легкихъ, мускуловъ, костей слюнныхъ желзъ, et cetera et cetera. Кровь везд одна и таже, но вы не безпокойтесь, клточки почки не хватятъ вмсто мочевины желчи или слюны, и каждая знаетъ свою обязанность, каждая отправляетъ свою спеціальную службу и знать ничего не хочетъ объ обязанностяхъ другихъ клточекъ, какъ многочисленная прислуга въ большомъ господскомъ дом, гд кучеръ не станетъ стряпать, а поваръ не станетъ запрягать лошадей. Это подтверждается еще тмъ, что различныя ткани нашего организма имютъ неодинаковое сродство къ различнымъ ядамъ. Такъ извстно, что ядъ кураре или стрихнинъ дйствуетъ преимущественно на нервы, послдній особенно поражаетъ спинной мозгъ, ядъ упасъ и наперстянки или дигиталисъ преимущественно поражаетъ сердце, ядъ шпанскихъ мушекъ любитъ почки, ядъ оспы, кори, скарлатины предпочитаетъ нашу кожу, ракъ любитъ гнздиться въ ткани желзъ и т. д. Тоже можно сказать объ чахотк, о тиф, холер, дизентеріи и др. На этомъ совершенно врномъ основаніи Дарвинъ беретъ себ право придавать полнйшую самостоятельность не только тканямъ, но и каждой клточк нашего организма. Но съ перваго дня зачатія и до конца жизни организмъ увеличивается въ размрахъ (мы нарочно не говоримъ ростеп): число клточекъ, его составляющихъ, увеличивается каждый день въ количеств, каждая клточка, или по крайней мр каждая серія клточекъ выдляетъ изъ своей среды соотвтствующіе зачатки на всякой ступени развитія организма и вся эта масса зачатковъ или по крайней мр депутаты отъ всякой серіи передаются зрлымъ организмомъ плоду. Вотъ теперь-то нашъ весь интересъ сосредоточенъ на этомъ плод. Въ немъ-то какой нибудь зачатокъ самой ранней эпохи оплодотворяетъ соотвтственную клточку, послдняя развивается и размножается, образуется второе поколніе клточекъ, которыя оплодотворяются зачатками второй эпохи развитія, послднія, въ свою очередь, развиваются, размножаются, получается третіе поколніе клточекъ, которыя опять оплодотворяются зачатками соотвтственной эпохи родительскаго организма и такъ дале до безконечности. Отсюда намъ станетъ ясно, что мнніе Дарвина, будто ребенокъ не выростаетъ въ человка, совершенно справедливо. Жеребенокъ, говоритъ онъ, не выростаетъ въ лошадь, а развивается въ нее и притомъ каждая часть отдльно, клточки ноги оплодотворяются зачатками ноги и развиваются въ ногу, клточки мозговыя оплодотворяются зачатками мозговыми и развиваются въ мозгъ. Слдовательно, ростъ есть лишь увеличеніе размровъ, и развитіе заключается въ измненіи самаго строенія ткани. Оттого-то, для того, чтобъ мозги могли функціонировать сознательно, необходимо имъ пройти цлый рядъ процессовъ развитія клточекъ и оплодотворенія ихъ зачатками соотвтственной эпохи. Оттого-то нкоторые, какъ напр. половые, органы нашего тла не сразу, съ перваго момента рожденія на свтъ младенца начинаютъ совершать свои отправленія, а имъ приходится выждать соотвтственной эпохи, когда клточки этого органа, видоизмняясь, развиваясь и оплодотворяясь зачатками разныхъ эпохъ, наконецъ достигнутъ должной степени совершенства и сойдутся съ зачатками сродными имъ по свойству и давно выжидавшими этой вождленной минуты. Если бы все это такъ шло безпрерывно, если бы этому такъ-таки и не было конца, то, съ одной стороны, это было бы очень хорошо, съ другой, очень дурно. Очень хорошо было бы потому, что тогда хотя прогрессъ и былъ бы возможенъ, но онъ былъ бы весьмц односторонній, очень дурно было бы потому, что тогда и думать не смй объ какомъ нибудь измненіи ни въ хорошую, ни въ дурную сторону. Къ счастію это не такъ. Какъ ни самостоятельна всякая клточка, но все-таки она не можетъ отдлаться отъ вліянія вншнихъ условій. Всякое вншнее обстоятельство, какъ напр. свойство пищи, усиленное или уменьшенное упражненіе, вызывающее боле или мене постоянное измненіе въ строеніи, обнаруживаетъ могущественное вліяніе на самую клточку, которая такимъ образомъ должна измниться, и измнившись, она выдляетъ и видоизмненные зачатки. Такой видоизмненный зачатокъ передается плоду. Онъ себ и лежитъ до поры до времени, но лишь только настало время ему дйствовать, какъ онъ, отыскавъ сродную ему клточку, спшитъ заявить себя и при этомъ нежданно, негаданно выкинетъ такую штуку, что ума не приложить, откуда все это взялось. Такъ у бабушки, вслдствіе дурной пищи, образовался ракъ на язык. Бабушк было лтъ сорокъ тогда, и она тогда родила сына, да вскор посл того и умерла. Сынъ выросъ, женился и у него родилась дочь. Вотъ у этой то внучки, полвка спустя, глядь, тоже образовался ракъ на язык, на томъ же самомъ мст, въ томъ же возраст и тоже уложилъ бдную въ могилу. Вотъ оно что значитъ носить въ себ зародышъ затаенной болзни! Значитъ, это таки правда. Вотъ оно какъ нужно остерегаться-то въ жизни. Каковы зачатки!
Важность Дарвиновой гипотезы, громадное значеніе пангенезиса заключается именно въ томъ, что ею объясняется не одинъ какой нибудь процессъ, а цлый рядъ совершенно противуположныхъ процессовъ находятъ въ пангенезис свое законное оправданіе и поясненіе. Такъ измнчивость и постоянство признаковъ, прогрессивное развитіе и возвратъ къ прежнему быту или реверсія одинаково понятны на основаніи пангенезиса, вполн удовлетворительно объясняются гипотезой Дарвина. Измнчивость, говоритъ Дарвинъ, зависитъ по крайней мр отъ двсякаго рода причинъ. Во-первыхъ, или отъ недостатка, избытка, сліянія и перемщенія зачатковъ, которые до того времени находились въ состояніи оцпененія, лежали въ бездйствіи. Самые зачатки при этомъ могли остаться безъ всякаго измненія, не претерпли ничего существеннаго, но такая перетасовка зачатковъ и различныя ихъ комбинаціи совершенно достаточны, чтобъ произвесть безчисленное множество видоизмненій и вызвать самую разнообразную измнчивость, чмъ вроятно и можно объяснить отчасти явленія индивидуальности. Во-вторыхъ, если на организмъ имли вліяніе вншнія обстоятельства, въ силу которыхъ организмъ претерплъ существенное измненіе, то измненные органы отдляютъ конечно въ такомъ раз и измненные зачатки, которые, размножаясь, сами развиваются въ новые самостоятельные, но измненные организмы, этимъ процессомъ дополняется объясненіе явленій индивидуальности. Если наконецъ вншнія измняющія обстоятельства простираютъ свое дйствіе до того, что совершенно уничтожаютъ какую нибудь часть или какой нибудь органъ, и это повторяется въ цломъ ряд поколній, то дло можетъ дойти до того, что органъ, подвергшійся опал или оказавшійся лишнимъ въ экономическомъ отношеніи совсмъ изчезнетъ, и тогда или со временемъ какой нибудь завалявшійся зачатокъ снова вызоветъ къ жизни давно утраченную часть или изчезнетъ всякій слдъ зачатковъ преслдуемаго органа навсегда, безъ малйшей надежды на воскрешеніе. И это совершенно понятно. Сила солому ломитъ. Вдь зачатки между собою тоже въ борьб. Ясное дло, что зачатки тхъ органовъ, которые благоденствуютъ и процвтаютъ, затрутъ, замнутъ, возьмутъ перевсъ, пикнуть не позволятъ зачаткамъ гонимыхъ судьбою органовъ.