После 25 октября, Лопухин Владимир Борисович, Год: 1933 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 113 минут(ы)

В. Б. Лопухин

После 25 октября

Минувшее: Исторический альманах. 1.

М.: Прогресс: Феникс, 1990.

OCR Ловецкая Т. Ю.

Историк, желающий понять судьбу какого-либо учреждения, в первую очередь обращается к документам этого учреждения и к законодательным памятникам. Лишь внимательно изучив эти материалы и просмотрев повременные издания соответствующего периода, он нередко испытывает необходимость дополнить свое знание, обратившись к мемуарам, дневникам и письмам либо непосредственных участников событий, либо их собеседников. Такая последовательность работы вполне закономерна, когда речь идет о стационарном отрезке исторического процесса. Иначе обстоит дело, когда область интересов ученого приходится на эпоху социального катаклизма.

В такие времена, как правило, делопроизводство расстраивается, актовые памятники создаются хотя и обильно, но без системы и подчас без реальных последствий, а периодическая печать освещает лишь те стороны деятельности учреждений, которые имеют непосредственное отношение к ‘злобе дня’. Поэтому если исследователь действительно хочет разобраться в конкретных проблемах, то среди нужных ему источников первое место займут документы личного происхождения. В них, сквозь призму отдельной судьбы, события, повернувшие миллионы жизненных путей, видятся ярче и точнее, обретают наглядный смысл.

Нельзя сказать, чтобы в мемуаристике редко встречались произведения российских чиновников. Однако следует иметь в виду, что широко известные книги С. Ю. Витте, В. Н. Коковцова, А. А. Поливанова, а также менее известные — П. Г. Курлова, А. П. Извольского, С. Д. Сазонова, А. В. Неклюдова, Ю. Я. Соловьева, В. А. Сухомлинова и др. — представляют лишь вершину того айсберга, которым является еще ждущий читателя и исследователя комплекс материалов личных архивов, находящийся в частных и государственных хранилищах. Например, только в ОР ГБЛ хранится свыше 20 неопубликованных дневников и мемуаров чиновников центральных государственных учреждений XIX — начала XX века.

Автор публикуемых нами записок — Владимир Борисович Лопухин (1871 — после 1940) родился в дворянской семье. Его отец Борис Алексеевич (1844 — после 1887), окончив юридический факультет Московского университета, служил по судебному ведомству: был прокурором Варшавского, а затем председателем Ярославского окружного суда, директором Ярославского исправительного приюта.

В. Б. после окончания Рыбинской гимназии поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, который оконч. в 1894. Поступив в том же году на службу в Государственный Контроль младшим ревизором Департамента гражданской отчетности, он в начале 1898 перешел в Министерство иностранных дел (МИД) делопроизводителем Второго департамента. Затем с 1902 В. Б. служил в Государственной канцелярии, а в 1906 занял пост начальника 2-го отделения в Департаменте окладных сборов Министерства финансов. В 1910 В. Б. вернулся в МИД делопроизводителем (уже более высокого класса, чем раньше) Департамента личного состава и хозяйственных дел, где и оставался, постепенно поднимаясь по служебной лестнице, вплоть до окт. 1917 (в июне 1914 Департамент личного состава преобразован в Первый департамент, а при Временном правительстве — в Департамент общих дел).

Перед октябрьским переворотом В. Б. — камергер и действительный статский советник, кавалер многих орденов, директор Департамента общих дел МИДа.

Автор — незнаменитый человек, его судьбу нельзя назвать бурной или прихотливой. Как и сотни его современников-бюрократов, он был выброшен с насиженного места на крутом историческом повороте. Он не покинул родину, подобно одним, не пошел защищать ‘белую идею’, подобно другим, и не стал служить ‘новым принципам’ на старом месте, как это сделали третьи (причем, как правило, те, от которых В. Б. ожидал этого меньше всего).

Какое-то время он откровенно не понимал происходящего, но и не очень страдал от такого непонимания. Дитя государственной машины, он не привык задавать себе вопросов, мучиться над неразрешимым. В начавшейся новой жизни он поставил перед собой одну задачу — уцелеть и, в общем, с нею справился без больших внутренних терзаний и нравственных потерь.

Предприняв в течение 1918 года ряд попыток заняться коммерческой деятельностью, едва не окончившихся для него трагически, В. Б. поступил на конторскую службу в советизированном кооперативе железнодорожников. Неизвестно, где он служил в дальнейшем, но в первую половину 1920-х годов в Петрограде его не было. Затем он вернулся и жил в Ленинграде, по крайней мере, до 1933. Дальнейшая его судьба нам неизвестна.

* * *

Воспоминания Лопухина частично публиковались в советской печати (В. Б. Лопухин. ЛЮДИ И ПОЛИТИКА. Публикация А. П. Погребинского. — ‘Вопросы истории’, 1966, No 9—11). Однако эту публикацию нельзя назвать сколько-нибудь полной: сравнение объемов использованной машинописи (408 стр.) и журнального текста (40 стр.) показывает при пересчете, что рукопись была сокращена более чем в 5 раз. Сокращение превратило живое мемуарное повествование в хронологический перечень ‘главных’ политических событий, изредка прерываемый портретной зарисовкой какого-либо исторического лица. Причем отобраны персонажи настолько известные (вроде императрицы или Распутина), что автору, при всем его мастерстве, трудно сказать о них что-нибудь новое. Названная публикация охватывает период с конца XIX в. до окт. 1917.

Печатаемый нами отрывок доводит рассказ до конца 1918 г.

В нем затронуты две темы: 1) превращение после октябрьского переворота МИДа в НКИД (Народный комиссариат по иностранным делам) и 2) попытка т. н. ‘бывших’ приспособиться к эпохе, в которую вступила страна.

Для изложения первой темы в советской историографии сложился определенный канон. Его характерные черты заключаются в стремлении заменить названную тему рассказом о ‘первой советской публикации тайных дипломатических документов’, и, по возможности, сократить число упоминаний имени Л. Д. Троцкого, возглавившего новый наркомат. Как правило, при этом авторы базируются на единственных опубликованных мемуарах (И. А. Залкинд. ИЗ ПЕРВЫХ МЕСЯЦЕВ НАРОДНОГО КОМИССАРИАТА ПО ИНОСТРАННЫМ ДЕЛАМ. — ‘Международная жизнь’, 1922, No 15, с. 55—61, др. публикация — там же, 1927, No 10), на которые ‘сейчас можно ссылаться’. Причем многие впадают в соблазн представить мидовских чиновников в еще более уродливом и жалком виде, чем это делает достаточно пристрастный большевик Залкинд.

Центральным эпизодом его воспоминаний является колоритная сцена изъятия ключей от комнат и шкафов министерства у А. М. Петряева и Б. А. Татищева, под угрозой вмешательства ‘сосредоточенной поблизости вооруженной силы’ (контекст позволяет совместить этот эпизод с собранием служащих 4 ноября 1917).

Ничего похожего нет у В. Б., а последовательность событий существенно отличается от той, что дана Залкиндом. С другой стороны, описание Лопухиным первого визита Троцкого в МИД совпадает в общих чертах как со свидетельством самого наркома (см. прим. 3), так и с тем, что приводится, видимо, со слов очевидцев в воспоминаниях Ю. Я. Соловьева (ВОСПОМИНАНИЯ ДИПЛОМАТА. 1893-1922. М., 1959, с. 361). Таким образом, только совместное использование всех названных источников может помочь восстановить подлинную картину ‘преобразования’ внешнеполитического ведомства в 1917.

Что касается второй темы публикуемого нами отрывка — попыток бывших чиновников перейти в сферу частного предпринимательства, — то литература, имеющаяся по ней, почти исчерпывается несколькими страницами в воспоминаниях реэмигранта Л. Д. Любимова.

Стиль, которым написаны воспоминания В. Б., выдает профессию автора: громоздкий синтаксис, тяжеловесные обороты, целые фразы, в которых главная мысль утопает в обилии побочных деталей, — всё это атрибуты официального делопроизводства начала XX в. Читать такой текст трудно, но тот, кто продерется сквозь канцеляризмы и неуклюжие конструкции, будет вознагражден. Лопухин создал не только живой и емкий очерк той сокрушительной эпохи, которую ему довелось наблюдать, но и яркие портреты современников, встреченных им хотя бы мельком.

Воспоминания написаны свыше двадцати лет спустя после отмеченных в них событий. Естественно что два десятилетия жизни в стране Советов не могли не наложить на автора известного отпечатка. Практически это чувствуется на каждой странице. Неосознанное стремление мемуариста совместить ‘себя теперешнего’ и ‘себя тогдашнего’ приводит иногда к очевидным фактографическим умолчаниям. Как справедливо заметил А. П. Погребинский, ‘возможно, что во взглядах на отдельные события или в характеристике отдельных государственных деятелей сказалось влияние новой среды, которая окружала автора после Октября’. Все это заставляет нас предупредить, что мемуары Лопухина требуют не только внимательного и трудолюбивого чтения, но и критического к себе отношения как к источнику.

Вместе с тем, перечисленные оговорки не отменяют ценности печатаемого ниже текста. Будучи почти уникальным источником сведений о судьбах и психологии российской бюрократии разных ведомств и рангов в первые послеоктябрьские месяцы, воспоминания В. Б. Лопухина заслуживают внимания. Пристальное вглядывание в выпукло обрисованные автором портреты тех, кто непосредственно управлял Россией накануне 1917, и тех, кто пришел им на смену, поможет читателю глубже и точнее понять судьбу страны.

* * *

Переданный нам для публикации текст представляет из себя машинопись (38 стр. сплошной забивки) с незначительной рукописной правкой. С середины 1960-х он хранился у вдовы одного московского историка. Мы пользуемся случаем выразить ей нашу глубокую благодарность.

При публикации мы воздержались от какой бы ни было редактуры текста. К сожалению, составляя примечания, мы могли воспользоваться только печатными сведениями. Отчасти поэтому, а отчасти из-за специфики биографий упоминаемых Лопухиным лиц, наши справки о них в лучшем случае носят характер послужных списков. Смысл этой работы видится нам не только в пояснении основного текста, но и в том, что, будучи со временем продолжена, она могла бы дать обильный исходный материал для социологического изучения судеб русского чиновничества и дворянства в революционные годы.

— — — — — — — —

26 октября с утра стрельба в городе возобновилась и продолжалась весь день. Большевики доламывали пытавшихся еще сопротивляться юнкеров. Часть юнкеров засела в доме нашего министерства на Морской (No 20), куда юнкера были двинуты отстаивать расположенную в доме рядом (No 22) центральную телефонную станцию. Теснил оттуда юнкеров отряд матросов. Бой был ожесточенный. В середине дня сопротивление юнкеров было сломлено.

Я не ходил в министерство, заболев гриппом еще накануне 25 октября. Точно нарочно расхворался к этому дню. Ведь уже с начала месяца было известно, что именно 25 октября состоится выступление большевиков для захвата власти¹. Вечером ко мне зашли сослуживцы. Рассказывали, что министры временного правительства, захваченные в Зимнем Дворце, были арестованы и отвезены в Петропавловскую крепость. Керенский бежал. Большевики сформировали правительство, собравшееся в Смольном.

Я продолжал прихварывать и не выходил.

27-го прибыл в министерство назначенный народным комиссаром по иностранным делам большевик Урицкий². Описывали мне его коренастым, небольшого роста, прихрамывающим, с бритым лицом, в пенсне, угрюмым, молчаливым. Урицкий обошел помещения министерства. Особо служащих не собирал и с речью к ним не обращался.

Юнкера повсюду, где еще держались, были сломлены. Стрельба затихала. Улицы понемногу заполнялись народом. Солдаты и матросы останавливали офицеров и срывали с них погоны.

Урицкий недолго оставался во главе нашего министерства, ограничившись единственным его посещением. Дня через два на смену ему в министерство прибыл Троцкий³. Он собрал служащих, держал им речь. Но она успеха не имела. По-видимому, служащие плохо слушали обращенное к ним слово. События были ярче и резче речей. По крайней мере, те из сослуживцев, которые меня посетили в этот день, никак не могли передать мне содержание речи Троцкого, хотя последовавшая затем встреча и показала, что Троцкий хорошо владел словом и говорил ясно и ярко. За ним вообще установилась репутация оратора. Зато обстоятельно рассказывали мои посетители, как служащий министерства Чемерзин⁴ (в свое время офицер лейб-гвардии егерского полка, бывший короткое время, после перехода в дипломатическое ведомство, поверенным в делах нашего очень маленького и очень скромного по рангу представительства в Абиссинии), рассчитывая произвести сенсацию, пытался изобличить Троцкого в самозванстве: ‘Вы Бронштейн, а не Троцкий. Присваивая себе не принадлежащее вам имя, вы являетесь самозванцем’. Троцкий отвечал, что столько-то лет непрекращавшейся борьбы и подполья, черадовавшихся с заключениями в царских тюрьмах, когда по необходимости приходилось измышлять себе ‘боевую кличку’ политического борца, в достаточной степени оправдывают присвоенное конспиративное имя, под которым он, Троцкий, и наиболее известен в политических кругах. Выходка Чемерзина прозвучала фальшью конфузной фанфаронады.

Троцкий потребовал явки на следующий день начальников отдельных частей министерства для передачи дел ведомства народному правительству. Мне посоветовали прийти. Имелось основание ожидать, что кто не придет — того приведут⁵.

Поэтому, хотя мне все еще немного нездоровилось, я наутро отправился в министерство. Собрались в колонном зале пустовавшей со времен H. H. Покровского⁶ квартиры министра начальствовавшие лица, за исключением А. А. Нератова⁷, выехавшего зачем-то в Москву. Пришли и вице-директоры, и помощники начальников отделов, и другие, преимущественно старшие, служащие. Из разговоров выяснилось, что без всякого предварительного сговора, совершенно стихийно назрело решение большинства служащих не оставаться на службе при большевистском правительстве. И не по одному нашему ведомству, но и по другим.

Как и почему пришла к такому решению служилая интеллигенция? Большевики неправильно приписывали это решение сговору служащих под влиянием противных большевикам политических партий⁸. Громадное большинство служащих составляли беспартийные люди, на которых никакие вообще политические партии влияния не имели. Даже наиболее популярная среди служилой интеллигенции того времени партия кадетов не охватывала сколько-нибудь значительной массы служащих. Дело представлялось проще. Чуждое вообще политических партий, мало знакомое с их учениями и программами, огромное большинство служащих было плохо осведомлено о большевиках. Можно положительно утверждать, что до прихода большевиков к власти служилая интеллигенция в ее большинстве не ведала идеологии большевизма, не разбиралась в марксизме, не читала Маркса, слышала, что им написан ‘Капитал’, но ‘Капитала’ не читала. И это речь идет об интеллигенции в ее массе, имевшей штамп высшего образования. В служилую же интеллигенцию входили грамотные люди и значительно более низкого образовательного уровня. В то же время фабрики, заводы, казармы были охвачены большевистскою пропагандою. Вот и получился такой результат, что низовой общественный слой той эпохи познал, хоть и в общих чертах, большевизм и проникся симпатиями к нему, а интеллигенция оказалась в стороне, в недоумении перед чем-то неведомым, а по темпераментности выступлений и пропаганды — и перед чем-то грозным. И большевики подбавили еще страху тем, что, возглашая в речах, в печати, в лозунгах ‘смерть капиталистам и помещикам’, они, большевики, этим своим призывом смерти на головы классовых врагов грозили и ‘царским чиновникам’.

Ну, могли ли эти ‘царские чиновники’, не ведая идеологии большевиков, а слыша и видя, что она призывает на царских чиновников смерть, не почувствовать ни страха, ни обиды? А именно они: эти, едва ли кому нужные, внушенный чиновникам страх и нанесенная обида — являлись главнейшими стимулами воздержания служащих от сотрудничества с новой властью.

Менее общею причиною была наивная уверенность многих в том, что большевики пришли ненадолго. А потом? Вернутся те, что ушли, и всыпят за службу большевикам так, что если и жизнь оставят, то не обрадуешься! В этом отношении большой вред принесла посланная с дороги бежавшим Керенским телеграмма, предписывающая служащим учреждений ‘не подчиняться и не сдавать дел лицам, именующим себя народными комиссарами’. И в такой же степени вредным было постановление собравшейся при одном из белых правительств на юге группы сенаторов о предании суду с возвращением ‘законного правительства всех служащих, оставшихся в должностях после прихода большевистской власти’.

В ожидании Троцкого среди собравшихся шла речь не об оставлении службы — этот вопрос считался окончательно решенным, — а о том, что делать после, какие могли бы быть изысканы другие заработки, оставаться ли в Петербурге или ехать куда — на юг, за границу?..

Я беседовал с Петряевым⁹ и моим помощником вице-директором Афонасьевым¹⁰. Вошли, в сопровождении курьера министерства, какие-то посторонние люди. Трое. Впереди полный седой старик с эспаньолкой, разросшеюся в большую бороду. ‘Это они?’ — спросил я собеседников. ‘Нет, — ответил Петряев, — но кто бы это мог быть? Что за люди? Что им здесь нужно? В такой момент!’ Петряев подошел к прибывшим. Обменялся с ними несколькими словами. Отошел. Они, как стали, войдя в зал, так и продолжали стоять на месте. Оказалось, иностранцы — не то шведы, не то голландцы. Прибыли для каких-то переговоров с министром и ближайшими его помощниками. Петряев объяснил им ситуацию. Посоветовал дождаться Троцкого. ‘Вот выбрали время для своих делишек!’ — дивился Петряев. ‘Жизнь не ждет’, — подумал я. Страна взвилась на дыбы. Все полетело вверх-тормашки! А иностранцы знать себе ничего не знают. Пожаловали проводить свои дела.

И вслед за иностранцами, почти тотчас, вошли двое. ‘Помощники Троцкого’, — пояснил Афонасьев. Они приближались. Я смотрел на шедшего впереди и глазам своим не верил: двоюродный брат моей жены¹¹ Евгений Дмитриевич Поливанов¹² — двоюродный племянник бывшего военного министра, генерала Алексея Андреевича Поливанова¹³, недавно перед тем окончивший университет молодой человек, о котором в бытность его студентом говорили, что он член черносотенного ‘Союза русского народа’!

Студент Евгений Поливанов посещал мою семью, бывая хотя не часто, но не прерывая связи в течение нескольких лет подряд. Я ценил в нем выдающиеся его способности. Поступив в университет по тем временам в очень молодом возрасте, 17 лет, он одновременно проходил два факультета: историко-филологический и восточных языков. И оба факультета, ни на одном курсе не задержавшись, окончил по первому разряду в положенный четырехлетний срок. Он был умен, талантлив, но что-то в нем предубеждало против него, исключало возможность сближения, не давало установиться симпатии. Не то, что, к немалому нашему удивлению, он оказался, несмотря на молодость, запойным пьяницей, морфиноманом, кокаинистом! Эти тщательно скрывавшиеся его пороки вскрыл происшедший с ним несчастный случай. В пьяном виде он соскользнул с площадки вагона перед остановкой поезда у перрона Ораниенбаумского вокзала и лишился руки. Но не несчастные его слабости отталкивали от него. Мало ли мы встречаем среди отпетых алкоголиков и наркоманов людей отменно симпатичных. Отвращала искренный порыв какая-то всего его пронизывающая неискренность слов, взгляда, выражения лица, всякого движения.

‘Товарищ Троцкий, — гудел, здороваясь, Поливанов не ожидавшимся при взгляде на его субтильную фигуру низким басом, — поручил мне и товарищу Залкинду¹⁴, — здороваемся со спутником Поливанова, молодым человеком несколько постарше, небольшого роста, с маленькими черненькими усиками, густыми зачесанными назад темными волосами и раннею проседью на висках, — товарищ Троцкий поручил извиниться перед вами. Сегодня он не может быть у вас. Занят неотложными делами в Смольном. Будет завтра с утра. Просит вновь собраться к десяти часам’.

Наши стали расходиться. Ушли иностранцы.

Расспросив Поливанова, с какого времени он примкнул к большевикам — оказалось, с начала лета, — и поговорив с прибывшим из-за границы Залкиндом на затронутую тему о наших консулах — он с теплым чувством отозвался о приятеле моем, бывшем сослуживце по второму департаменту, консуле в Алжире, Александре Константиновиче Васильеве¹⁵, — ушел и я.

На следующее утро я поднимался по лестнице министерства в непривычной обстановке пустоты и безмолвия. На первой площадке направо, перед входом в канцелярию, стоял на часах, с ружьем в руках, видимо, рабочий — в черной косоворотке под пиджаком и в становившейся уже в ту пору универсальным пролетарским головным убором блинообразной кепке, скошенной набок. Выше — еще рабочий-часовой и небольшая группа министерских сторожей и курьеров, не успевших еще снять с себя своих темно-вишневых полукафтанов с красным воротником и серебряными пуговицами с орлами.

Вхожу в приемную перед кабинетом министра. Она пустая. Я одинок. Где другие начальники отдельных частей министерства? Может быть, они меня опередили? Пришли раньше? И, уже освободившись, ушли? Задумчиво шагаю по приемной из угла в угол. Давно ли, в ожидании доклада у министра, мы здесь пили пятичасовой чай с традиционным куличом и кондитерским печеньем?

Отворяется дверь. Входит человек небольшого роста, сухощавый, чернявый, некрасивый в бросающейся в глаза, чрезвычайной степени. Желтоватая кожа лица. Клювообразный нос над жидкими усиками с опущенными книзу концами. Небольшие, пронзительные черные глаза. Давно не стриженные, неопрятные, всклокоченные черные волосы. Широкие скулы, чрезмерно растягивающие тяжелый, низкий подбородок. Длинный, узкий обрез большого рта с тонкими губами. И — непостижимая странность! Чрезвычайно развитые лобные кости над висками, дающие иллюзию зачатка рогов. Эти рогоподобные выпуклости, большие уши и небольшая козлиная бородка придавали приближавшемуся ко мне человеку поразительное сходство с чертом, обличия, созданного народною фантазиею.

Одет он был в потертый сюртучишко. Крахмальный , воротничок, рубашка были сильно заношены. Плечи и рукава сюртука засыпаны перхотью с головы. Штанишки мятые, сильно раздавшиеся у колен, рассыпавшиеся в концах мелкой бахромой.

Такова была внешность остановившегося передо мной человека. И не отвечавший этой внешности раздался приятный мелодичный голос. Поразила неожиданностью и форма обращения:

— С кем имею честь?.. Троцкий. Вы не товарищ министра Нератов?

— Нет. Я директор департамента Лопухин.

— Отлично! Нам надо поговорить обстоятельно. Мне только нужно обменяться двумя-тремя словами с Нератовым. Не откажите обождать. Я тотчас вернусь. Как пройти к Нератову?

Я показал. Свидание Троцкого с Нератовым, вернувшимся из Москвы, продолжалось недолго. Троцкий почти тотчас вернулся. Тем временем подошли помощники Троцкого Залкинд и Поливанов. Пришли и служащие министерства, заведовавшие кассой и казенным имуществом. Сдачи дел и архивов по описям не предполагалось. Сданы были ключи от присутственных комнат и от шкафов с архивами и делами. И этим дело ограничилось. Речь теперь шла о деньгах и других ценностях (следует заметить, что, кроме казенных сумм, через министерство иностранных дел проходили деньги и ценности, составлявшие наследства русских подданных, открывавшиеся за границею). Сдачею и приемом всяких ценностей и денежных сумм и занялись сотрудники и той, и другой сторон. Пока совершалась эта операция, Троцкий беседовал со мной. Предметом беседы явилась попытка Троцкого склонить меня остаться на моем посту. Настояния Троцкого в этом направлении приписываю даче благоприятных отзывов обо мне либо Поливановым, либо курьерами и сторожами, с которыми у меня всегда были наилучшие отношения, либо социалистами, с которыми я встретился, выполняя поручение временного правительства по содействию политическим эмигрантам к возвращению на родину. У меня создалось впечатление, что социалисты эти остались довольны мною. Могла также сыграть роль незадолго до того появившаяся в одной из вновь народившихся газет (названия не помню) лестная для меня статья, говорившая о моем соответствии занимаемой должности.

Как бы там ни было, но Троцкий склонял меня остаться. А я, под влиянием приведенных выше причин воздержания служащих от сотрудничества с большевиками, продолжать службу отказывался, насколько возможно, вежливо, приводя мотивы, ни для кого ни в малейшей степени не обидные.

— Но что же, наконец, вы имеете против нас? — в упор спросил меня Троцкий. — Ответьте конкретно! Что мы кончаем войну, передаем землю крестьянам, национализируем фабрики и заводы?..

— Всего менее, — отвечал я, — я возражал бы против окончания войны. Окончание ее я могу только приветствовать, так как для меня совершенно очевидно, что армии как боеспособной силы уже с начала февральской революции, а пожалуй, и с еще более раннего момента у нас нет. А без армии воевать нельзя. И народ устал от войны. Ясно, продолжать ее не хочет. Едва ли не главною причиною еще февральской революции явилось продолжение затянувшейся войны во что бы то ни стало. Именно на продолжении войны, главным образом, сломало себе шею временное правительство. Причиною вашего успеха, главной, является провозглашение впервые именно вами лозунга окончания войны. Да, ее надо кончать! Спорить против этого могут лишь предубежденная недобросовестность, упрямая тупость или психическое неблагополучие. По поводу передачи земли крестьянам скажу, что считаю в принципе целесообразною передачу крестьянам излишков земли против определенного лимита. Мера эта в особенности оправдывается встречающимися у нас непозволительными по размерам латифундиями. Что же касается национализации фабрик и заводов, то о ней я высказаться затрудняюсь. В этом вопросе я некомпетентен. В него я не вникал. И не пришлось практически с ним встретиться. Но не в этом дело! Все-таки, сознательно или бессознательно, по традиции ли, по инерции длинного ряда поколений, я служил иным принципам. Если сегодня я им изменю и с завтрашнего дня буду служить другим идеям, вы ни уважения, ни доверия ко мне иметь не сможете. А какое же мыслимо сотрудничество без взаимного доверия и уважения? И еще! Простите меня, но после пережитого с начала февральской революции ряда реконструкций власти трудно признать установленный вами режим окончательным. В конце концов, не верится в прочность вашей власти.

— Вот в этом, — воскликнул Троцкий, — вы ошибаетесь. Мы — единственная политическая партия с темпераментом! Единственно способная умиротворить разбушевавшуюся стихию и удовлетворить массы. Нет, власть наша прочная. Поверьте, мы не уйдем. Я вижу в вас отнюдь не убежденного нашего противника, а лишь колеблющегося интеллигента. Давайте решим так. Отложим нашу беседу. Подождем. Когда вы увидите, что мы не ушли, убедитесь, что, напротив, мы упрочились, крепнем и будем крепнуть с каждым днем, тогда возвращайтесь, и мы продолжим наш разговор.

— А пока, — вновь заговорил я, — отпустите меня с миром. Вы не поверите, как я устал, работая в крайнем напряжении чуть ли не с начала войны. Последние же месяцы работы с бестолковым временным правительством окончательно сломили силы. Надо отдохнуть. Вот еще причина невозможности, не прерывая работы, сейчас продолжать ее с вами. Вы должны меня понять. Я убежден, что в вашей политической борьбе, достигшей особого напряжения в последние месяцы, и вы основательно утомились.

— Я лично, — отвечал Троцкий, — успел отдохнуть… в тюрьме, откуда только что вышел, посаженный временным правительством. Вы — другое дело. Не успели отдохнуть. Отдыхайте теперь. Вы свободны. Можете использовать вашу свободу, как хотите. Хотите здесь остаться — оставайтесь. Хотите куда уехать — уезжайте. Даже за границу можете выехать. Мы вам препятствовать в этом не будем.

Дальше Троцкий повел разговор уже не на деловые темы. Говорил, что не по доброй воле взялся за портфель иностранных дел, а подчиняясь партийной дисциплине, что по призванию и профессии он журналист и если бы это от него зависело, стал бы работать, и в качестве члена правительства, в газетном деле. Потом, почему-то, упомянув, что в холодных и сырых окопах на фронте бойцы сидят босые, сообщил, что для того, чтобы их обуть, правительство предлагает объявить обязательный сбор обуви с нетрудового населения, ‘хотя бы ее пришлось стаскивать с ног буржуев’. Последние босыми, во всяком случае, не останутся. Что-нибудь да изобретут. А бойцы будут обуты.

Я вернул беседу в деловое русло. Заметив, что в состав казенного имущества, сверх собственно канцелярского инвентаря, входили вся меблировка квартиры министра, с богатою бронзою, картинами мастеров, писанными масляными красками, преимущественно из Эрмитажа, дорогими портьерами плотного тяжелого шелка, занавесями, коврами, скатертями, богатая столовая сервировка для официальных приемов, серебро, столовое белье и проч., я убеждал Троцкого удержать на службе для хранения этого имущества хорошо знавшего, где, что и в каком количестве находится, смотрителя зданий министерства, которого я заранее предупредил, что буду просить об его оставлении на службе, против чего, особенно ценя имевшуюся у него по службе казенную квартиру, он не возражал¹⁶. Видам Троцкого мое предложение соответствовало, и он тотчас на него согласился. Я вызвал смотрителя и сообщил ему, что он остается.

Кстати, вспомнив, что возложенною при прежних порядках на учреждения выдачею паспортов заведовал в нашем министерстве смотритель зданий, я ему отдал мой паспорт с нежелательным в тревожное революционное время обозначением моей должности, чина и звания на царской службе и просил срочно выдать мне взамен новый вид на жительство уже без упоминания этих упраздненных революциею титулов.

Через четверть часа новый паспорт, лишенный компрометантных упоминаний, был у меня в руках. Последующие события показали, какую неоценимую услугу оказала мне проявленная мною в этом случае предусмотрительность. Переехав с умалчивавшим о моем прежнем положении паспортом из казенной квартиры на Мойке в маленькую частную квартирку в неведомом мне до того времени Заячьем переулке на Песках, где никто меня не знал, а по паспорту люди видели во мне рядового обывателя, я счастливо избег производившихся, преимущественно по домовым книгам, арестов и преследований, которым подвергались лица моей категории в эпоху гражданской войны и после, во время подавления советской властью чинившегося сопротивления начавшемуся строительству социализма.

Троцкий и его помощники уходили. Простившись с ними, я поднялся в последний раз наверх, в, увы, покидаемый мною (я не без волнения почувствовал — навсегда) служебный кабинет. Со стены на меня смотрели двенадцать портретов моих предшественников. Вот не верьте после этого приметам, мысленно пробрюзжал я, — ведь я, лихо сказать, тринадцатый!

Курьер, приотворив дверь, сообщил, что пришел и желает меня видеть вице-директор Правового департамента — Доливо-Добровольский¹⁷.

В прошлом лейтенант флота, он поступил в бывший Второй департамент министерства в то время, когда в этом департаменте служил в младших должностях и я. Мы, стало быть, были давние товарищи по службе. Впоследствии Доливо-Добровольский перешел в консульский корпус и был консулом в Черновцах, откуда с началом войны эвакуировался в Петербург в министерство. Здесь он был использован на усиление Второго департамента, некоторое время спустя вновь вошел в штат и, получив повышение, был назначен после разделения Второго департамента на департаменты Правовой и Экономический вице-директором Правового департамента. Человек он был талантливый, ловкий, умный, не без хитрецы, весьма себе на уме, болезненно самолюбивый.

— Я пришел, — заговорил Доливо-Добровольский, — попытаться убедить вас остаться в должности.

— Александр Иосифович, да ведь это невозможно! Ну а вы? Вы-то сами остаетесь?

— Я… остаюсь. Но ведь я — особь статья. Я, вероятно, вас удивлю. Однако пришло время признаться: ведь я у них свой человек, и давно. В молодости отсидел в Петропавловской крепости. Мне-то уже никак не выходит уйти. И мы столковались. А вы? Что же? Отказались?

— Да, я отказался. И мы с миром разошлись.

— Вы в этом уверены, что с миром? Я от души желаю, чтобы это было так, но не следует отдаваться чрезмерному оптимизму. Если окажется, что массовый отказ служащих от работы парализует страну и ставит под сомнение окончательную победу партии, власть, того гляди, разгневается, и, возможно, будут с ее стороны репрессии. В каких формах они могут выразиться, сказать трудно, но подумать страшено. Переобсудите ваше решение. Еще не поздно.

— Думал я, думал, и предложено мне еще думать, присмотреться и, когда я уверую в прочность нового режима, то вернуться возобновить разговор. Так мы порешили. И пусть оно так и будет. Хуже всего колебания и метания из стороны в сторону. А тем, что вы мне открыли о себе, я, признаться, удивлен. Никогда вы не давали повода подумать, чтобы это могло быть так.

— Да, это так! А все-таки подумайте о том, что я сказал вам. Только бы не пришлось вам пострадать. Впрочем, и излишнему пессимизму отдаваться не следует.

Он ушел. И я стал уходить.

При выходе меня окружила группа курьеров. Они прослышали, что я оставляю министерство. И, по старой ли памяти, считая ли, что я могу им еще понадобиться (они привыкли, что именно мною проводились и оформлялись мероприятия по улучшению их материального положения), — курьеры пытались уговорить меня остаться. Не вдаваясь в подробности, я объяснил, что ухожу отнюдь не в виду каких-либо лучших перспектив, а на неизвестное и потому страшное, что уходить мне тяжело, но что так нужно. Оставаться не могу.

Вечером ко мне приезжал курьер Петров, из молодых, взятый на войну из запаса в Павловский полк, демобилизованный по болезни и недавно вернувшийся на службу в министерство. Петров приехал продолжать меня уговаривать. Он проводил мысль, что хочу я, не хочу, а должен остаться. Страна доведена до развала. Если окончательное военное поражение и будет предотвращено с заключением большевистского мира, то нельзя на этом останавливаться. Надо все перестраивать и вести большую восстановительную работу. ‘И что же будет, если в такой момент будут отказывать в помощи новой власти люди с образованием, выдвинувшиеся своею службою и своими качествами и которым доверяют подначальные им товарищи?’ Для вящего убеждения Петров пробовал меня и припугнуть теми самыми доводами, которыми наводил на меня страх Доливо-Добровольский. Каюсь, повторение простым бесхитростным солдатом устрашений, высказанных интеллигентом отменно тонкого мышления, представилось мне, в качестве общего мнения, доказательством основательности сделанного предостережения, и содержащаяся в нем жуть больно ударила меня по издерганным переживавшимися волнениями нервам. Все-таки я стоял на своем, ссылаясь на мои доводы, высказанные Троцкому, и на его предложение мне повременить, присмотреться и потом вернуться к вопросу о службе.

И все-таки я продолжал нервничать, ища в разговорах более оптимистических воззрений на возможные последствия нашего саботажа и, как было названо выше, ‘воздержания от сотрудничества’.

Поэтому, встретив утром на Дворцовой площади вице-директора департамента государственного казначейства министерства финансов Павла Михайловича Гришкевича-Трохимовского¹⁸ и поведав ему о моем ‘воздержании’ и т.д., я хотел было завести с ним разговор на тему о том, что из этого выйдет и чем кончится. Но Гришкевич перебил меня: ‘О вашем отказе от службы не только слышал, но и читал. Нечего вам беспокоиться. Ваше дело рассмотрено, решено. Есть постановление. Вот читайте’, — протягивает газету¹⁹. Читаю в ней отчеркнутое Гришкевичем постановление примерно такого содержания: за непризнание власти Совета Народных Комиссаров исключаются со службы служащие бывшего министерства иностранных дел: Татищев²⁰, Лопухин, еще 6-7 человек преимущественно младших служащих, проживающих в одном доме со мною (казенном) на Мойке у Певческого моста. Только Татищев (директор канцелярии) жил в главном здании министерства под квартирой министра. Список поражал малочисленностью лиц, в нем поименованных. Фактически отказались служить, прекратив посещать службу, все или почти все служащие. За исключением только 8-9 человек. Создавалось впечатление, что список был составлен не по данным личного состава министерства, а по домовой книге дома No26 по Мойке. На это указывал как будто и пропуск, среди ответственных старших служащих, товарища министра Петряева, только перед тем въехавшего в дом No 26 и которого не успели еще вписать в домовую книгу. Трудно было объяснить, с другой стороны, непомещение таких, бесспорно ставших известными Троцкому и его помощникам старших служащих, как товарищ министра Нератов и начальники политических отделов министерства. Почему из старших пропечатаны были только мы двое: Татищев и я, так и осталось мне неизвестным. Как будто нужно было опубликовать для острастки хоть какой-нибудь список, а полный или неполный — это, вероятно, было сочтено несущественным.

Троцкий после моего разговора с ним, как видно, передумал. Обусловливавшие мою свободу его оговорки отпали. Я был свободен безоговорочно. Двум смертям не бывать — говорит пословица. По аналогии, претерпев кару исключения со службы, другим репрессиям я мнил себя как будто не угрожаемым.

Гуляя как-то в эти дни с моими детьми в Александровском саду²¹, у Адмиралтейства, я встретил заведовавшего счетною частью нашего департамента Николая Николаевича Маслова²². Он мне весьма конфиденциально сообщил, что приехавшие в Петербург делегаты Афонского монастыря, получавшего ежегодную дотацию из секретных сумм нашего министерства²³, прослышав, что служащие ведомства, оставив службу, остались без средств к существованию, передали ему, Маслову, только что ими полученное в главном казначействе по нашей ассигновке очередное денежное пособие, прося обратить его на выдачи нуждающимся служащим. ‘Когда-нибудь рассчитаемся, — сказали монахи, — а не придется рассчитаться — не беда. Афонский монастырь долгие годы пользовался царской дотацией и в благодарность за оказывавшуюся помощь может теперь кое-чем и поступиться в пользу служащих министерства, всегда относившихся с предупредительностью и любезностью к афонским монахам во всех случаях их обращения в министерство’.

Наши бывшие чиновники зашевелились. Висконти²⁴ и барон Таубе²⁵ забежали под каким-то предлогом в департамент, чтобы раздобыть данные для разверстки полученного пособия, копались в старых требовательных ведомостях на выдачу содержания и кое-какие ведомости и списки стащили из департамента к себе домой. Чье-то око подсмотрело, как они стащили старые ведомости. Чье-то ухо подслушало их болтовню о раздаче денег. Что-то было, кому надлежало, донесено. У Висконти и Таубе на квартирах поздно вечером, к ночи, появился, сначала у одного, потом у другого, прикомандировавшийся к Наркоминделу, по-видимому, для доверенных поручений и ‘исполнительных действий’ вообще, молодой и, по рассказам, из ряда вон энергичный матрос-балтиец Маркин²⁶, произвел у обоих обыск, нашел стащенные, в сущности, никому не нужные бумажонки, захватил эти бумажонки, а кстати и помертвевших от страха похитителей их. Висконти Маркин отвез в министерство, а Таубе — подальше, в Смольный. Лукавый итальянец Висконти, осмелев, как только удалился Маркин, сдав его в министерстве с рук на руки рабочей охране, сумел как-то выпутаться из неприятного положения, в которое его ввергла его неосторожность, и под утро был отпущен домой, а Таубе провел ночь в разговорах в оказавшейся многочисленной компании арестованных в Смольном, где засел более или менее основательно.

Утром, в слезах, ко мне явилась его мамаша — баронесса Таубе, прося исходатайствовать освобождение сына из узилища. Я отправился хлопотать в министерство. Застал Поливанова. Рассказал ему, в чем было дело, что отсутствуют в нем элементы присвоения казенных денег для поддержания ‘саботажа’, а имеет место лишь раздача нуждающимся бывшим чиновникам подаренной, относительно небольшой суммы, что взяты на дом были старые требовательные ведомости для составления раздаточного списка, который, в сущности, можно было составить и не обращаясь к ведомостям, по печатному ‘Ежегоднику’ министерства, содержавшему списки служащих по департаментам и отделам, требовательные ведомости имелось, конечно, в виду возвратить, что ни на какие преступные деяния Таубе не способен и если в чем виноват, то только в неуместном проявлении лишний раз свойственного ему в непозволительной степени легкомыслия. В заключение я просил Поливанова о содействии к скорейшему, по возможности, освобождению провинившегося барона из-под ареста.

Времена были идиллические. Как-никак, если встать на точку зрения властей, говоривших о ‘саботаже’, Таубе совершил немаловажный проступок. Способствуя раздаче служащим хотя и подаренных денег, он, конечно, способствовал тому, что разумелось под понятием саботажа. Лишенные средств к существованию, служащие скорее бы пошли на капитуляцию. Итак, по легкомыслию или нет, Таубе все-таки провинился перед властями основательно и серьезно. И, тем не менее, Поливанов обещал мне просить об его освобождении из-под ареста. И вечером того же дня веселый и радостный Таубе пал в объятия своей мамаши.

Пообещав мне похлопотать об освобождении Таубе, Поливанов заговорил о приказе, исключавшем меня с некоторыми другими лицами со службы. ‘Это не направлено против вас. Напротив, Лев Давидович (Троцкий) хотел, пока остается открытым вопрос о вашей службе, подтвердить вашу солидарность с вашими товарищами’.

Памятуя, что слово серебро, а молчание золото, я промолчал. А хотелось спросить: ‘Ну, а скажите, пожалуйста, не исключив Нератова, Петряева и других, кроме меня и Татищева, начальников отдельных частей, вы, что же, не хотели их показать солидарными с прочими их товарищами? В этом смысл того обстоятельства, что они пропущены в приказе?’

Расставшись со службою, я стал хлопотать о приискании частной квартиры для выезда с казенной. Не следовало с этим делом медлить. Няне моих детей сообщил дворник, что какие-то темные личности, появившиеся перед домом, в котором мы жили, пустили слух о том, будто ‘в квартире директора поставлены пулеметы, чтобы расстреливать народ’. Подъем революционной волны был настолько еще высок, страсти в такой еще степени бушевали, что этот вздорный слух, несмотря на всю его вздорность, мог привести к весьма трагическим последствиям для меня и для моей семьи. Надо было подобру-поздорову убираться. Курьер особой комиссии верховного совета, которой я был так еще недавно управляющим делами²⁷, подыскал мне небольшую квартиру в Заячьем переулке, в доме, где он был в свое время швейцаром. Туда мы и перебрались, проведя время ремонта в квартире моего брата²⁸ и потом в квартире моей матери²⁹. Хотя Поливанов и телефонировал моей жене, что нам не надо торопиться с выездом с казенной квартиры, тем не менее матрос Маркин вежливо наведывался, когда мы полагаем освободить помещение.

О Маркине, сделавшем впоследствии видную карьеру, я только и слышал в эти дни. Он, между прочим, специально занялся эвакуацией бывших чиновников министерства иностранных дел из казенных квартир, показав рекордную ‘производительность труда’ в этой работе. Знал я о Маркине, однако, только по рассказам. Самому с ним встретиться мне не пришлось.

А ресурсы таяли. У меня, да и у моей жены никакой недвижимой собственности, ни капитала никогда не было. Ни я, ни жена не успели ни от кого получить никакого наследства. Было припасено несколько сотен рублей, и то доставшихся путем учета в обществе взаимного кредита дружеских векселей. Когда будет истрачена последняя сторублевка (радужная ассигнация с портретом Екатерины II), останутся только 2-3 выигрышных билета внутренних займов да кое-какие ювелирные ценности жены, мои ордена, золотой портсигар, подаренный сослуживцами при уходе с должности управляющего делами особой комиссии по призрению больных и раненых воинов, да карманные золотые часы. Наиболее громоздкое из имеющихся ценностей — столовое серебро, ввиду ожидавшейся эвакуации Петербурга под нажимом германской армии, наступавшей на Псков, было сдано нами на хранение в Ссудную казну {Вероятно, описка и следует читать: ‘Ссудную кассу’. — Публ.} и теперь оказывалось вне пределов досягаемости.

Как хотите, нужно было думать о приискании какого-нибудь заработка, не доводя до израсходования последней сторублевки.

Так думал я, так думали многие мне подобные, еще не додумавшись и не научившись обращать в рубли каждый стул, каждую штору и портьеру домашней обстановки. Этим впоследствии, в зависимости от количества и качества стульев и портьер, давалась владельцу более или менее длительная отсрочка голодовки.

— Ну, а тебе нужно думать разве о том, как бы покрасивее устроить себе беззаботную и светлую жизнь на службе капитала! Я уже окончательно переговорил о тебе с Ярошинским³⁰, и он ждет тебя к себе завтра в десять утра. Действуй! — так не без некоторой театральности вещал мне большой любитель эффектов, неоднократно упоминавшийся в настоящих записках мой школьный товарищ, журналист Владимир Александрович Бонди³¹ у себя в кабинете великолепной его квартиры на Офицерской улице.

— Постой, постой, — заговорил я, — не гони меня так стремительно. Теперь-то у тебя времени все-таки побольше, чем раньше. Издательство ваше на ладан дышит. Во-первых, прими мою благодарность за заботу. А во-вторых, расскажи кратко, но обстоятельно об Ярошинском и о том, что он имеет предложить мне. До сих пор до меня доходили о нем только какие-то волшебные сказки.

— Не сказки! Они были бы бессильны изобразить могущество и великодушие Карла Карловича. Все казавшееся тебе фантастическим в рассказах о нем бледнеет перед ослепительной действительностью. Ярошинский фактический собственник двенадцати крупных банков, сахарный король, единоличный владелец множества торгово-промышленных предприятий в России и за границей. По одному росчерку его пера открываются кредиты на миллионы любым заграничным банком. Имеется совет по управлению делами Карла Карловича. В этот совет входят, в качестве членов, бывшие царские министры. Входит, между прочим, Коковцов³². Тебя, как имеющего опыт организации и администрирования заграничной службы, Карл Карлович хочет поставить во главе персонала своих заграничных предприятий, хочет, как он выразился, сделать тебя своим министром иностранных дел. Можешь себе представить, какие тебя ждут гонорары, когда состоящий при Ярошинском для мелких поручений наш общий с тобою гимназический товарищ Алевский³³ получает в качестве члена правления какого-то банка тридцать тысяч рублей!

— Все это слишком хорошо на сегодняшний день. Если бы был 16-й год, а не конец 17-го, то можно было бы еще ждать — по крайней мере, на некоторое время — осуществления планов Ярошинского. Но неужели он не понимает, что Ярошинский как олицетворение капитала и большевики как марксисты исключают друг друга и что будет исключен Ярошинский большевиками, а не наоборот, ибо они уже государство и по учению своему хотят — не хотят, а обязаны уничтожить Ярошинского. Он лишится всего. в России, и едва ли тогда не затрещат и заграничные его предприятия. Нечем будет мне заведовать. Вот что мне подсказывает здравый смысл. Но я все-таки побеседую с Ярошинский. Мало ли чего не бывает. Все предугадать нельзя. И иногда сбывается невозможное.

Я отправился к Ярошинскому, в его дом на Морской. Приемная его кишела народом. Тем не менее, я был принят тотчас.

Великолепный кабинет не подавлял своей строгою роскошью и громадными размерами статной и мощной фигуры хозяина. Последний выглядел еще молодым, лет сорока с небольшим, цветущего здоровья. Был полон сил, недурен собою, с правильными чертами лица, коротко подстриженными волосами головы и усов, бритым подбородком. Движения все говорили о спокойной уверенности в себе. И уверенность звучала в громком, но мягком голосе.

— Россия осрамлена и унижена, — заговорил Ярошинский, посадив меня после краткого приветствия в кресло против себя, — и я не знаю, как и когда она сможет оправиться и заставить забыть свое унижение. Все-таки никто, я полагаю, не должен опускать рук. Надо работать изо всех сил, несмотря ни на что, как будто ничего не случилось! Я рассчитываю на вашу помощь!

И он пустился в пространное объяснение своих видов на меня, в общем правильно мне переданных В. А. Бонди. Объяснения перешли в диалог на деловые темы.

Изложив мои соображения, я в заключение просил Ярошинского, в виде личного одолжения, по возможности не вводить меня в сношения по работе с занимавшим, по моим сведениям, видную должность в одном из его банков моим двоюродным братом Алексеем Александровичем Лопухиным, бывшим директором департамента полиции³⁴.

— Нам не должно встречаться, — пояснил я, — я его не люблю, не уважаю, и у меня старые счеты с ним. Несколько лет тому назад я был вынужден предупредить его письменно о том, чтобы он избегал встречи со мной.

— На этот счет вам беспокоиться нечего. Вы можете совершенно его игнорировать. Я сам не очень очарован вашим кузеном. Да и не вечен он среди нас. Вот, видите шкалик? В нем хранятся заранее написанные и подписанные просьбы об увольнении каждого из директоров и членов правлений наших банков. Таков у нас порядок, что перед занятием должности директора или члена правления подписывается такая бумажка. В нужный момент она извлекается из шкалика — и содержащаяся в ней просьба удовлетворяется.

Обменялись еще двумя-тремя словами уже Ю bБtons rompus {Бессвязно (франц.).}. Я почувствовал, что на сегодняшний день разговор исчерпан. И приподнялся.

— Дня через два, — сказал, прощаясь, Ярошинский, — я приглашу вас вновь зайти, чтобы уговориться о подробностях и оформить наши взаимоотношения.

Но я интуитивно почувствовал, что больше его не увижу.

Действительно, ‘дня через два’ В. А. Бонди сообщил мне, что Ярошинский был вынужден весьма поспешно скрыться за границу. Оправдались мои слова.

— Только ты не думай, — пояснил В. А., — что он совсем уехал. В самом непродолжительном времени вернется. И ты оформишь свое положение!

Не стоило возражать. Мы все одинаково не понимали в те дни, вся так называемая интеллигенция, за исключением социалистов, что такое произошло 25 октября. Но различно трактовали создавшееся положение. Ставили различные прогнозы его перспектив.

Сходясь далее в долгое время державшейся уверенности, что большевистская власть непрочна, ограничивали ее существование разными сроками. Одни — настолько короткими, что отпадал вопрос о том, успеют ли большевики осуществить свою программу. Другие допускали, что новая власть продержится долгое время и придется пережить все стадии коренного переустройства общества, причем предсказывали конечный провал предстоявших социальных реформ, почитавшихся утопистскими.

Нужны были победа большевиков в несколько лет продолжавшейся гражданской войне и интервенции, крах противившихся течений и первые успехи социализации и восстановления обороноспособности страны, чтобы интеллигенция всё, наконец, поняла и зашагала в ногу с большевиками по путям социализма. В описываемые дни было, однако, еще далеко до этого прозрения. Интеллигенция жила, старалась жить, как будто ничего не случилось. Опиравшиеся на капитал допускали убытки, потери, но твердо верили, что сокрушить капитал не под силу никакому режиму, кто перед ним устоит? ‘Все возьму, сказало злато’ — отступал и всегда отступит ‘булат’. В. А. Бонди казалось, что Ярошинский скрылся потому, что рассудил скрыться, и вернется, когда рассудит вернуться. Я же полагал, что крайне надолго, если не навсегда, большевики неукоснительно будут проводить свою программу, в частности, хлопнут по капиталу. Отступит не булат, а злато. Ярошинскому не придется в России и по предприятиям, и по капиталам, находящимся в России, проявлять свою волю. И остается ему оставаться там, куда привел его Рок. Моя попытка устроиться на работу у Ярошинского сорвалась. Потянулись непонятные дни.

Обреченная на ликвидацию частная торговля пока кое-как еще держалась. Но становился катастрофическим недостаток товаров на рынке. В действительности, запасов и накоплений прежних лет таилось в стране еще достаточно. Но они припрятывались хозяевами из-за стремительного падения денежного курса, в чаянии стабилизации его и, в значительной степени, в соображениях спекулятивного поднятия цен. Главной же причиной обестоваривания рынка являлось неправильное распределение товаров где-то, в каких-то тайниках и кладовых на необъятном пространстве страны, при полной разрухе транспорта. Последний совершенно не справлялся с переброской товаров из производительных в потребительские центры и из мест скопления ценностей в места, лишенные запасов. В Петербурге, Москве и большинстве соседних городов севера и центра Европейской России дефицитным стало все наиболее нужное. И предлагалось на рынке ненужное. За предметы первой необходимости требовались бешеные деньги. Хлеб, сахар, масло, картофель можно было получить по безобразно высоким ценам, и то только случайно. Мы пекли лепешки из жесткой маисовой муки, а когда ее не стало — из кофейной гущи, вернее, из гущи суррогатов кофе. Чтобы испечь лепешки, ‘обжаривали’ раскаленную сковороду, проведя по ней кончиком восковой свечи. В дело шли хранившиеся десятками лет в киотах остатки свадебных свечей, увитые искусственным флер-д-оранжем. Варили кисель из случайно заполученного овса. Радовались, как деликатесу, с великим трудом добытой брюквине. Не прививалась, из-за неприятного вкуса, замена в кофе и чае сахара сахарином. Искали патоку. У кого были гомеопатические аптечки с медикаментами в сахарных крупинках, опустошали такие аптечки.

В городе громились винные погреба. Вино всевозможных видов и сортов тут же на месте распивалось. ‘На вынос’ шла меньшая часть захваченных напитков. Шумно громился погреб Зимнего Дворца. Рассказывали, в потоках разлившегося из разбитых бочек вина потонуло немалое число перепившихся до потери сознания громил. Отыскивались и расхищались и отдельные погреба частных лиц из бывших богатеев. Вокруг винного погрома хороводом неслась кровопролитная драка. Гремели выстрелы. Зажигались пожары.

С наступлением сумерек избегали выходить из дому. На улицах было жутко. Город плохо освещался. В закоулках раздевали и убивали.

Однако и среди дня на многолюдных улицах наблюдались невиданные до того жуткие сцены, не вызывавшие вмешательства толпы лишь из-за крайнего ее перепуга. Вот зигзагами мчится по тротуару некто с искаженным от ужаса лицом. За ним несется грузный солдат в папахе, откинутой на затылок, с револьвером со взведенным курком в руке. Вот сейчас выстрелит…

Стараясь не засиживаться до темноты, я посещал в ту пору мою мать, жившую на Звенигородской улице, брата — на Знаменской, школьного моего товарища журналиста В. А. Бонди — на Офицерской, H. H. Покровского, переехавшего из министерской квартиры в частную на углу Воскресенского и Захарьевской. Из бывших своих сослуживцев заходил к А. П. Вейнеру, бывшему вице-директору второго департамента министерства иностранных дел, проживавшему в бывшем собственном своем доме на Сергиевской ул.³⁵, к Г. А. Козакову, бывшему начальнику Дальневосточного политического отдела министерства, жившему где-то по соседству Английского проспекта³⁶.

Трагической была судьба Козакова. Одинокий, привыкший за годы, проведенные на службе в консульском корпусе, к заграничной жизни, он и теперь, не находя себе применения в России, вознамерился перебраться за границу. Об этом своем намерении он высказывался при встречах со мной у него или у меня на квартире, но лишь предположительно, а не в качестве определенного решения. Потом он запропал. Между тем для легального выезда за границу время было упущено. Граница была закрыта. Выезд запрещен. Некоторое время спустя бывшие сослуживцы передали мне пришедшее из-за границы известие о том, что Козаков все-таки привел свое намерение в исполнение. Он бежал за границу. Однако, пробираясь в Финляндию зимой через Сестру-реку, провалился под лед реки. Застудил ноги. Пробираясь дальше, отморозил их. Жестоко страдая, добрался до Лондона. Но там скончался от гангрены ног.

Вообще публика наша стихийно устремлялась за границу. Движение началось еще до 25 октября, лишь в предвидении ознаменованных этой датой событий. После же 25 октября выезд приобрел массовый характер. Из Петербурга люди либо непосредственно выезжали за границу, пока граница была открыта, через Торнео via Берген³⁷, либо посредственно через Кавказ, Крым, Николаев, Одессу, думая вначале отсидеться на юге России, а потом вынужденные оттуда бежать с наступлением ужасов гражданской войны.

Кому не удалось бежать из осевших на юге, те жестоко пострадали. Большая часть пала жертвами революционной бури. Но многие погибли естественной смертью, оказавшись не в силах противостоять всяческим лишениям, порожденным разрухой, и пережить потрясшие их сознание непонятые ими события.

Отправились одними из первых на юг, из числа тех, чьи имена пользовались известностью по значительности занимавшегося положения: дважды премьер-министр И. Л. Горемыкин³⁸, дважды министр — сначала финансов, потом — торговли, впоследствии управляющий государственным банком И. П. Шипов ³⁹, бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов⁴⁰ и др.

Горемыкин, как рассказывали, был убит вместе с женою на Черноморском побережье Кавказа, неподалеку от Сочи, напавшими на его дачу бандитами.

И. П. Шипов скончался на Кавказских минеральных водах, вскоре после своего приезда туда, по-видимому, от удара. Первый удар с ним приключился после проигранного им сражения с Менжинским, прибывшим в банк с требованием передачи банка с его фондами большевистскому правительству⁴¹. Шипов повоевал, очевидно, вспомнив одержанную им в 1905 году победу над агитаторами всеобщей забастовки, пытавшимися проникнуть в департамент государственного казначейства, которого Шипов в ту пору был директором. Агитаторов этих ему тогда удалось в департамент не допустить. Теперь дело представлялось куда серьезнее. Шипов повоевал, сомлел и упал в обморок. Насилу привели его в чувство. Всего какой-нибудь месяц перед тем я был у него в банке по делу министерства, и мы долго беседовали, и на злобы дня, и на старые темы, вспоминая прошлое. Он выглядел хорошо. Ничто не говорило о том, что уже почти вплотную Шипов подошел к роковому пределу.

Сергей Дмитриевич Сазонов, по слухам, отсидевшись в Ялте в каком-то подвале, не то заточенный большевиками, не то скрываясь от них, благополучно отплыл морем за границу, чему мы имели подтверждение в советских газетах. Он был признан западными умниками экспертом по русским делам, и французское и английское правительства советовались с ним по этим делам, не распознав в бывшем министре легкомысленную посредственность даже тогда! После крушения империи, которого Сазонов был одним из непосредственных виновников.

Пока Сергей Дмитриевич отсиживался еще в Ялте, я получил от него письмо, не повергшее меня в изумление только потому, что оно явилось новым доказательством давно мне известного легкомыслия Сазонова и абсолютного его неумения разбираться в обстановке. Над Россией пронеслось 25 октября. Не стало ни прежнего министерства иностранных дел с первым его департаментом, которого я был директором, ни прочих бывших царских установлений. А Сергей Дмитриевич вежливо, но едко пеняет в письме на меня за то, что я мало о нем, Сергее Дмитриевиче, забочусь: не распорядился до сих пор высылкою ему жалованья — если не по министерству иностранных дел, то по Государственному Совету (при увольнении с должности министра иностранных дел Сазонов был назначен членом Государственного Совета, получив затем назначение на должность посла в Лондоне, оставался членом Государственного Совета, промешкав с отъездом в Англию из-за боязни германских субмарин и за это уволенный Временным правительством с должности посла, формально продолжал числиться членом Государственного Совета).

Постепенно перебрались за границу большинство моих бывших сослуживцев. Из старших должностных лиц министерства остался в России в конце концов один я.

Поселившись в доме в Заячьем пер., я оказался в близком соседстве с проживавшим на Песках бывшим служащим по второму департаменту министерства Константином Евстафьевичем Горбачевичем⁴². Он меня интересовал как живое предание дней молодости, когда я в первый раз поступил в дипломатическое ведомство. Но чем особенно он был мне интересен, так это тем, что был хорош с писателем Петром Петровичем Гнедичем⁴³, с которым и я познакомился у Горбачевича. Петр Петрович настолько известный писатель, что не приходится говорить о существе его таланта и предметах творчества. Всем знакомы его фундаментальные труды по истории искусств, его разносторонняя и плодотворная деятельность в области журналистики и театра. Хотелось бы лишь отметить, что многие его современники, и я в их числе, высоко ценили в Гнедиче также и выдающегося писателя-юмориста. В этом качестве он выступал в разных изданиях повременной печати и систематически помещал фельетоны в газете ‘Новое время’ под псевдонимом ‘Старый Джон’. Юмористические его произведения самого высокого качества, и от некоторых можно надорвать животики от здорового, поднимающего вас на крыльях радости смеха. После Октября я ходил к Гнедичу на квартиру его на Николаевской ул. советоваться о возможностях литературной работы. Петр Петрович рекомендовал мне написать мемуары, считая интересными события, которых я был свидетелем, и лиц, с которыми встречался, сотрудничал или которых наблюдал.

Горбачевич, посещая меня после Октября, выражал недовольство обстоятельствами. Я ему возражал, доказывая, что ему не угодишь. Не преуспевая по службе при царском правительстве, он принадлежал и в прошлое время к числу недовольных. Радостно приветствовал в 1905, г. великую репетицию наступившей революции и объявил себя ‘кадетом’ (членом конституционно-демократической партии). ‘Вы записались в кадеты? — спрашивал он меня при всякой встрече, начиная с осени 1905 г. и вплоть до открытия Государственной Думы в мае 1906 г. — Нет, не записались? Ну так вот, помяните мое слово. Случится революция. И вас за то, что вы не записались, повесят!’ Теперь я ему напоминал его настроения до революции. И доказывал, что с ними не вяжутся его нынешние настроения. Он сердился. Большой, грузный, лицом некрасивый, раскосый, хромой, Горбачевич в сердцах был отменно дурен и в то же время смешон. Я смеялся. Посердившись, он присоединялся ко мне, и мы смеялись вместе. ‘Не к добру смеемся, — давясь и кашляя, прокашливал Горбачевич, — не к добру!’

Навещали еще время от времени меня: упоминавшийся в записках бывший старший делопроизводитель нашего департамента, на правах вице-директора, Евгений Александрович Висконти и вышедший еще до революции в отставку бывший смотритель зданий министерства иностранных дел Владимир Сатириевич (просил выговаривать ‘Сергеевич’) Цомакион ⁴⁴.

Висконти был человек удачливый. И служилось ему неплохо. И средствами обладал недурными. Владел большим и красивым домом в Демидовой пер. и имением под Лугой. Окончил архитектурное отделение Академии художеств. Поэтому в министерстве заведовал всеми вопросами и делами по постройкам зданий за границей для наших дипломатических и консульских установлений в резиденциях, где не находилось подходящих наемных помещений или в которых требовалось иметь собственное здание по тем или иным ‘особым’ соображениям — престижа, безопасности (в некоторых местностях на Востоке) и т. д. Другою специальностью Висконти, не имеющей ничего общего с первой, являлись дела по испрошению министерством должностным лицам ведомства чинов и орденов. Для этого будто бы требовались ловкость и лукавство прирожденного итальянца, каким был по происхождению Висконти, имевший родственные связи в Италии и в Испании. Из Италии после Октября ему писали, приглашали переселиться туда. Русский подданный, женатый на русской, получивший воспитание и образование в России и всю жизнь прослуживший ей, Висконти не захотел расстаться с Россией и остался в любезном его сердцу Петербурге.

Цомакион, греческий человек, бывший офицер гусар-сумец (Сумского полка), был добродушнейшим малым слегка хлестаковского пошиба, немного себе на уме, но неизменно благожелательным и услужливым. Под внушительным, красиво изогнутым носом вырастил себе густые усы с громадными подусниками, родил двух недурненьких, с носу на него похожих дочерей и при наличии живой, не разведенной с ним жены открыто жил с француженкой. Обедать зазывал друзей и товарищей не к жене на казенную квартиру в министерстве, а к француженке в частном доме на ул. Жуковского. Министру Сазонову недоброжелатели Цомакиона нашептали, что туда же направлялись подносившиеся француженке, а не Цомакионовой жене букеты цветов с вложенными внутрь пачками радужных (сторублевых) бумажек от благодарных подрядчиков, поставлявших министерству дрова, строительные и другие материалы и выполнявших разного рода услуги (ремонт зданий, курьерский извоз и др.). Не проверив этих нашептываний, Сазонов, подтолкнутый своей супругой Анной Борисовной, всюду искавшей вакансий для устройства раненых офицеров, решил открыть у себя вакансию смотрителя зданий. Она была замещена симпатичным, но мало к ней подходящим демобилизованным офицером гвардейского гренадерского полка Пащенкой. Цомакион пострадал и, как будет видно, не к благу и не на пользу министерства. Я еще не был тогда директором. Дело прошло мимо меня. Об увольнении Цомакиона я, конечно, не мог не знать. Но причиной не интересовался, считая, что не могло быть причины иной, как только легкомыслие Сазонова, способного довериться любому нашептыванию без проверки обстоятельств дела. О букетах слух до меня дошел post factum. Я допускаю, что никаких букетов и не было. Назначенный директором, когда заготовленные Цомакионом дрова не все еще были использованы и оставалась значительная часть, уложенная в штабели на обширном дворе бывшего дома министерства на Морской улице, я отправился осмотреть эти дрова. Они оказались превосходными во всей наличной партии, что свидетельствовало о ложности утверждения цомакионовых недоброжелателей, будто о качестве заготовки нельзя было бы судить по дровам, приносившимся на квартиры начальства, для него, видите ли, отбирались лучшие дрова, а шедшие по другому назначению, в больших количествах, были похуже. От наших штабелей я пошел к соседям в министерство финансов с просьбою показать их дрова. Они были хуже наших и дороже. По обследовании, лучше и дешевле оказалось у нас все: и произведенные ремонтные работы, и курьерский извоз, и проч. Грешным делом я подумал, что если и были букеты, то плевать было на это обстоятельство, а не поднимать истории! Налицо было примерное, отличное соблюдение выгод казны, а не нарушение ее интересов. Букеты если и были, то было ясно, что в настоящем случае дело все-таки сводилось не к взятке, а к не изжившемуся еще в те времена обычаю поднесения ‘благодарности из уважения’. Таким смотрителем, как Цомакион, надо было дорожить. Вообще поменьше нужно в жизни лицемерия и лжепринципиальности!

Навестил меня однажды и Михаил Сергеевич Рощаковский⁴⁵. Небезынтересная личность. В прошлом лейтенант флота, командовавший во время войны с Японией миноносцем в Порт-Артуре. Прорвался из Порт-Артура и разоружился в одном из нейтральных китайских портов. Тем не менее: его миноносец пыталось захватить японское военное судно. Командир полез на русский миноносец. Разоруженный Рощаковский, не имея других средств воздействия, схватил японца за шиворот и сбросил в море. По окончании войны Рощаковский женился на волынской помещице девице Мезенцевой. Замужем за ее братом была моя двоюродная сестра (урожденная Батурина). Таким образом, мы оказались в некоторого рода свойстве с Рощаковским. В качестве моряка Рощаковский мог претендовать на оказывавшееся всем русским морякам покровительство ‘королевы эллинов’ Ольги Константиновны, дочери покойного генерал-адмирала русского флота, великого князя Константина Николаевича (брата императора Александра II)⁴⁶. Рощаковский испросил согласие королевы быть его посаженной матерью на свадьбе с Мезенцевой. Свадьбу сыграли в домовой церкви принадлежавшего брату королевы, вел. кн. Константину Константиновичу, Мраморного дворца на Дворцовой набережной в Петербурге⁴⁷. Я присутствовал на этой свадьбе. Королева своим участием в свадьбе Рощаковского не ограничила свою заботу о нем. По его просьбе, она содействовала переводу его из флота в наше ведомство, добившись почти вслед за тем прикомандировать Рощаковского к нашей миссии в Афинах. Рощаковский всегда себя переоценивал. Подмочив японца, считал себя на голову выше ничего не предъявлявших героического своих современников. Как он меня презирал, пока я не сделался директором департамента, того самого, в котором Рощаковский состоял на службе! Мое продвижение по министерству заменило мне в глазах сурового Михаила Сергеевича геройские подвиги, и он сделался милостив ко мне. Итак, Рощаковскому было свойственно себя переоценивать. Попав, благодаря королеве эллинов, в столицу эллинского королевства в качестве русского атташе, Михаил Сергеевич стал пересаливать в преувеличении своего значения. Недовольный сыновьями королевы за нестеснительно ими высказывавшееся более чем холодное отношение к России, Рощаковский ставил королеве на вид некорректность поведения греческих принцев, читал королеве нравоучения, требуя ее воздействия на сыновей. И, как мне передавали, надоел Ольге Константиновне. Его перевели в Дармштадт, секретарем тамошней нашей миссии. Министром-резидентом в Дармштадте был в ту пору сделавшийся потом моим предшественником по должности директора департамента Василий Яковлевич Фан-дер-Флит⁴⁸. Он прекомично жаловался мне на Рощаковского за его порывы к большой активности в тихой заводи нашего дармштадтского поста исключительно представительного значения при брате императрицы Александры Федоровны⁴⁹. ‘Смотря на Рощаковского, — заключал Фан-дер-Флит, — я всякий раз представляю себе океанский дредноут, спущенный в садовый пруд, в котором ему некуда повернуться! Понятно, что Рощаковский вечно недоволен’. Когда началась война и наше представительство было из неприятельских стран отозвано, Рощаковский был прикомандирован к нашему департаменту на усиление штата. Поставленный этим в относительно скромное положение, он и тут не мог, как бы хотел, развернуться и показать себя. Продолжал быть недовольным. Теперь, сидя у меня в Заячьем пер., Рощаковский все прошлое и всех нас, ‘бывших’, беспощадно критиковал. Ушел. Больше я его не видел. Дошел до меня слух — не помню, откуда, — что он пробрался с женой и дочерью в Норвегию.

После письма С. Д. Сазонова, присланного из Крыма, с упреками за отсутствие будто бы с моей стороны заботы о моем бывшем начальнике, я получил также жалобное письмо из Батавии от Михаила Сергеевича Неклюдова⁵⁰. Бывший мой сослуживец по государственной канцелярии, рекомендованный мною министерству иностранных дел для работы по законодательным вопросам, он по болезни оставил должность по министерству в 1910 г., продолжая, однако, числиться в списках ведомства. Неклюдов насмерть перепугался июльского выступления революционных масс и тотчас обратился ко мне с просьбою устроить ему, как состоящему в ведомстве, заграничную командировку. Командировка, а не просто выезд за границу, нужна была потому, что только командированным обеспечивался перевод денег из России за границу, недоступный рядовому обывателю из-за валютных затруднений. Я мог предложить Неклюдову командировку только в Японию на усиление вице-консульства в Хакодате, и то без вознаграждения. Последнее условие его не смущало. Он был человек со средствами. Высылались бы только ему его собственные деньги. Неклюдов уехал. Я успел сделать ему, насколько помню, два перевода. После Октября возможность делать переводы, естественно, от нас отошла. И вот, перебравшись почему-то в Батавию, Неклюдов жаловался на прекращение переводов. Просил что-нибудь ему сделать, как-нибудь помочь. Увы! Просьба была невыполнима.

Неклюдов был балетоман. Ездил к Суворину просить его распорядиться отметить ему эту, как он настаивал, position sociale {Общественное положение (франц.).}, в Суворинском адрес-календаре ‘Весь Петербург’, редакция которого отказывалась признать в любви к балету общественное положение. Суворин просьбу Михаила Сергеевича удовлетворил. Во ‘Всем Петербурге’ за 1917 г. Михаил Сергеевич так и значится ‘балетоманом’. И он действительно был балетоманом, знающим, ревностным и убежденным. Знал все тонкости балета, его историю, традиции и лично весь кордебалет. У него зачастую устраивались обеды с артистками балета. На нескольких таких обедах я присутствовал и познакомился со многими артистками.

С год примерно спустя после Неклюдовского письма я встретил одну из бывавших у Михаила Сергеевича артисток на Невском пр. Она мне сообщила полученное из-за границы известие, что Неклюдов в конце концов добрался до Европы. Впал там, из-за отсутствия средств, в бедственное положение и за невозможностью из него выбраться где-то на юге Франции покончил с собой.

С переездом большевистского правительства с его наркоматами в Москву, вследствие угрожавшего Петербургу наступления немцев в Псковском направлении, в Петербурге временно оставались небольшие ячейки отдельных ведомств.

От центральных учреждений министерства финансов осталась, между прочим, ячейка департамента государственного казначейства, возглавлявшаяся одним из старших чиновников департамента Михаилом Дмитриевичем Зориным⁵¹. Почему, в силу каких соображений — неведомо, но именно этой ‘казначейской’ ячейке поручалось выработать проект договора Советской республики с Финляндией. Зорин испросил разрешение собрать для этого комиссию из остававшихся в Петербурге бывших царских высших должностных лиц. В состав комиссии были приглашены и вошли бывшие министры: юстиции — Сергей Сергеевич Манухин⁵², иностранных дел — Николай Николаевич Покровский, торговли — Василий Иванович Тимирязев⁵³, бывший товарищ министра финансов — Сергей Федорович Вебер⁵⁴, бывшие директоры департаментов министерства иностранных дел барон Борис Эмануилович Нольде⁵⁵ и я. Кроме перечисленных лиц, в комиссию вошли еще несколько второстепенных чиновников, фамилии которых не припомню. За участие в комиссии было положено жалованье, пришедшееся всем без исключения весьма кстати, так как капиталистов среди нас уже не было. Ведущие роли в комиссии принадлежали Манухину и барону Нольде. Работали скоро и споро. Дело приближалось к концу, как неожиданно комиссия была распущена. Видимо, было обращено внимание на несоответствие ее вельможного состава пролетарскому органу.

Когда Советской властью был заключен мир с Германией, я задался мыслью использовать предстоящее возобновление торговых сношений наших с немцами для приискания себе работы в этой области. Чудился широкий частный почин: единоличные предприятия, торговые и промышленные товарищества, акционерные компании и т. п. Из прежних экспортных и импортных предприятий многие, разоренные войной, не возобновятся. Можно будет стать на их место новым комбинациям, куда войдут свои люди. Надо лишь заблаговременно сделаться своим человеком в среде возможных учредителей этих комбинаций. Можно будет использовать знакомство и связи наших бывших дипломатов с германскими финансовыми и торгово-промышленными кругами для занятия и закрепления позиций на германском рынке.

Сколь наивны были эти специфически буржуазные мечты! И сколь невежественны! Мы продолжали не понимать новый строй под большевистской властью. Не ведали, что одним из основных его устоев являлась монополия внешней торговли, а другим (до установления лишь в качестве временного режима НЭПа) — огосударствление и, частично, окооперирование всей вообще промышленной и торговой деятельности в стране. Я говорю ‘мы’ не понимали, ‘мы’ не ведали, потому что в беседах по этому предмету с другими бывшими бюрократами, [вплоть] {Вставлено нами — Публ.} до бывших царских министров, да и с бывшими дельцами, я встречал в них то же невежество, то же непонимание сложившейся новой обстановки, какие проявлял я.

Поддержанный единомыслием со мною соратников из той среды, с которой я сросся от дней моей юности до крушения царства, которому служил, я настаивал на своих мечтах и в ожидании благоприятной для них конъюнктуры искал возможности ознакомиться с условиями Брестского мира для изучения экономических его последствий. H. H. Покровский рекомендовал мне обратиться за нужными материалами в помещавшееся на Невском, между Владимирскою и Николаевскою ул., экономическое бюро, в котором орудовал С. Ф. Вебер и сотрудничали, в числе других лиц, несколько бывших чиновников министерства иностранных дел.

Проникнув в это бюро, я еще в приемной, у входа, натолкнулся на бывшего старшего делопроизводителя второго департамента министерства Андрея Владимировича Сабанина, ставшего впоследствии одним из видных сотрудников Наркоминдела⁵⁶. Сабанин тотчас снабдил меня понадобившимися мне материалами и сообщил, что если я вообще интересуюсь экономическими вопросами и, в частности, желал бы быть в курсе предпринимательских возможностей момента, то мне следует посещать собрания экономистов, устраиваемые неким Жерве — одним из бывших вице-директоров бывшего министерства земледелия — у него на квартире, в доме на углу ул. Жуковского и Лиговки⁵⁷. На собрания Жерве указал мне вслед же за тем А. П. Вейнер, с которым я в то время часто виделся. Располагая средствами, он задумал организовать какое-нибудь промышленное предприятие сообща с 3-4 родственниками и приятелями, имевшими также кое-какие ресурсы. Группа образовалась. Заинтересовались рыбными и зверовыми промыслами на Севере. Проектировали устройство промысловой базы в Архангельске. Меня Вейнер просил составить записку, содержащую мотивированное ходатайство перед Советской властью о разрешении организовать и эксплуатировать задуманное предприятие. К Жерве я пошел. И весьма заинтересовался устраивающимися им собраниями. На них с исчерпывающей полнотой описания, мотивировки и учета финансовых результатов действительно вскрывались всяческие предпринимательские возможности. Аккуратно посещая эти собрания, я стал накапливать основательную осведомленность в данной области и связался с источником постоянного ее пополнения.

И что же? Хотя, вопреки порожденным непониманием обстановки моим мечтам о возрождении широкого частного предпринимательского почина, никакой такой почин допущен не был в ту пору, тем не менее, приобретенная осведомленность принесла мне, помимо новых знаний, еще реальные плоды в виде поддержавшего меня и мою семью в течение нескольких месяцев весьма приличного жалованья. Выплачивалось мне оно одним законно учредившимся на основании объявленных Советскою властью правил московским промысловым товариществом. Впрочем, об этом речь впереди.

Вскоре после овладения властью Советское правительство декретировало, в числе других мер, свободу граждан организовывать промысловые товарищества и союзы товариществ. Был издан и образцовый устав промыслового товарищества. Достаточно было собрать группу учредителей, подписать учредителям протокол об учреждении товарищества, заполнить пунктирные строки образцового устава индивидуальными признаками данного товарищества с указанием его характера и условий деятельности, и оставалось лишь зарегистрировать устав в компетентном учреждении явочным порядком.

Такой облегченный порядок учреждения промысловых товариществ соблазнил многих ‘бывших’ попытаться путем создания таких предпринимательских организаций разрешить трагический для всех вопрос о заработке. Разрешая товарищества и союзы, власть, казалось, имела в виду главным образом кооперацию, а с другой стороны — мелкую призводственную, преимущественно кустарную, артель, артельные товарищества по оказанию разного рода услуг и артельные объединения. Крупная промышленность национализировалась. Менее всего, очевидно, предполагалось поощрять возникновение торговых товариществ. Тем не менее, препон к их открытию пока не ставилось. Поэтому-то, как это ни кажется теперь удивительным, ‘бывшим людям’ дали учредить в Петербурге такую не соответствующую новому строю организацию весьма большого масштаба, как некий ‘Союз международных торговых товариществ’⁵⁸. Так и пёрли ‘бывшие’ во внешнюю торговлю. Правда, дальше учреждения союза и подготовительной к открытию его деятельности организационной работы дело не пошло. Но организация все-таки просуществовала более года. Овладела для помещения своих контор бывшим дворцом вел. кн. Владимира Александровича на Дворцовой набережной, ныне занятым ‘Домом ученых’⁵⁹. На организационные расходы средства союзу, как мне передавали, отпустил К. К. Ярошинский. В совет союза входил H. H. Покровский. Войдя в союз одним из директоров датского его товарищества под самый конец существования этой организации, я не успел ознакомиться с нею настолько, чтобы сохранить в памяти состав прочих, кроме Покровского, виднейших ее участников. Из отдельных лиц помню (потому что давно его знал и часто встречал) Сергея Андреевича Шателена⁶⁰, назначенного незадолго до революции товарищем министра финансов Барка⁶¹. И еще в качестве участника союза помню сослуживца по министерству иностранных дел барона М. Ф. Шиллинга⁶², бывшего при Сазонове директором канцелярии министерства, а потом, при Штюрмере⁶³, назначенного сенатором.

Так вот как оно было. Не понимали большевиков, не знали их программу не только заурядные из нас, но и образованнейшие и умнейшие. И верили в возможность частному почину пристроиться к внешней торговле!

Между тем, временное поддержание моих финансов жалованием за участие в работах Зоринской комиссии окончилось, и нового заработка не предвиделось. Наступил такой день, когда из тайничка, устроенного мною в книжном шкафу, я извлек, увы, последние две радужные бумажки (сторублевки). Одну дал жене на столовые расходы, а другую, с тяжелым чувством беспокойства за будущее, отложил обратно в тайничок. Впал в раздумье. И в тот же день получил телеграмму из Москвы от двоюродного брата Николая Сергеевича Лопухина⁶⁴, вызывавшего меня для переговоров по делу, требовавшему моего участия. Назавтра отправился. В те дни места в поездах брались с бою. Толпа штурмовала вагоны. Люди калечились. Доходило дело и до стрельбы. Мне посчастливилось. Я ворвался в вагон невредимым. Но какой это был вагон! Взятый, очевидно, с одного из загромождавших пути вагонных кладбищ. Ветхий, из состава пригородного движения, т. е. не приспособленный для дальнего следования, да еще с разбитыми стеклами окон. А мороз стоял крепкий. Вмиг вагон набился до отказа. Люди заняли даже багажные полки под потолком. Сгрудились так, что невозможно было шевельнуться. Забили все проходы. Встать, выйти в буфет на станции, пробраться в уборную нечего было и думать. И так мы ехали относительно небольшой, 600-верстный перегон до Москвы ни мало ни много 26 часов! Ноги отекли и так окоченели, что, казалось, невозможно будет на них встать и двинуться. Чудом — когда, подъехав к Москве, поезд остановился — я поднялся и пошел. Отправился по указанному в телеграмме адресу к некоему Глебову⁶⁵, с которым никогда до того не встречался, хотя мы с ним и состояли в свойстве, правда, весьма далеком.

Он был одним из внуков князя Николая Петровича Трубецкого — от первого брака князя⁶⁶. Вторым браком князь был женат на моей тетке Софии Алексеевне, урожденной Лопухиной⁶⁷. От второго брака произошли профессора Сергей и Евгений Трубецкие, дипломат Григорий Трубецкой и шесть девиц⁶⁸, от первого брака — две дочери, в замужестве Глебова и Кристи⁶⁹ и сын Петр Николаевич, известный в свое время московский предводитель дворянства⁷⁰. В этой семье от первого брака князя Николая Петровича случился тяжелый роман. Внук князя, молодой Кристи⁷¹), женился на дочери ярославского губернского предводителя дворянства Михалкова⁷² и жены его, урожденной Унковской — дочери адмирала И. С. Унковского⁷³. Михалкова-Кристи была, по общему мнению, особа интересная до чрезвычайности. Так ее расценил и дядя ее мужа князь Петр Николаевич Трубецкой и стал до чрезвычайности же неумеренно за нею ухаживать. До такой степени неумеренно, что в один злосчастный день ее муж, доведенный до соответственного накала, застрелил своего не в меру предприимчивого дядюшку. Произошло это, насколько помнится, до империалистической войны, незадолго перед ее началом. Дело было потушено. Но молодые Кристи развелись. На интересной виновнице трагедии женился двоюродный брат ее разведенного мужа Глебов.

Да, она была интересная, эта встретившая меня — когда я с вокзала объявился на квартиру Глебова — молодая дама, извинившаяся за отсутствие куда-то и зачем-то отлучившегося ее мужа. Высокая, ширококостная и в то же время хорошо сложенная, стройная блондинка с крупными чертами красивого лица и голубыми глубокими глазами.

Она меня отвела в приготовленную для меня комнату, где, разложив чемодан, я после дороги занялся своим туалетом. Покончив с ним, я вышел в столовую, где застал хозяйку, хлопотавшую у самовара. Она меня угостила чаем с сахаром (!) и с вкусными домашними лепешками, выпеченными из настоящей пшеничной муки (!!). Мы разговорились. Темой была ее семья. Я знал ее бабушку Анну Николаевну Унковскую и дядю Семена Ивановича Унковского⁷⁴ — беспутного Сеню, который, когда мы были гимназистами средних классов, пил со мною и с Петром Урусовым⁷⁵ бенедиктин, повзрослев участвовал в поездке бывшего царя, в бытность последнего наследником, на Восток, потом — без заранее обдуманного намерения — женился на Зуше Ауэр, дочери известного скрипача, и еще потом — на ее сестре ‘Мухе’. Посетив как-то Сеню в его калужском имении, я созерцал, нагнувшись над колыбелью, ни в малейшей степени не напоминавшего типичного русака, каким был Сеня, черноглазого и черноволосого смуглого младенца с жестким взглядом и хитрым лицом стяжательного еврейского банкира. С годами Зуша худела, превращаясь в обтянутый засохшею кожею скелет. ‘Муху’ я не встречал⁷⁶.

Хорошо знал я также тетушку моей собеседницы — Катю Унковскую, вышедшую замуж за моего родственника и сверстника Сергея Дмитриевича Евреинова, назначенного губернатором занятого нами в империалистическую войну гор. Черновцы⁷⁷. Город этот был тогда так стремительно отобран от нас обратно, что Евреинову пришлось уподобиться, по краткости администрирования, прогубернаторствовавшему на предоставленном ему острове всего лишь несколько часов оруженосцу бессмертного Дон-Кихота Санчо Панса.

Говорили мы и о Михалковых. Я знал еще девицею вторую жену предводителя Михалкова Агриппину Владимировну, урожденную Волкову⁷⁸, на которой он женился, овдовев после матушки Глебовой Анны Ивановны, урожденной Унковской.

Вошли Глебов и Николай Лопухин. Глебов, высокий, стройный, красивый молодой человек с небольшими черными усами, любезно осведомился, поздоровавшись со мной, о моем самочувствии после трудного по тем временам пути. Николай Лопухин тотчас заговорил о деле. Группа москвичей из ‘бывших’ провела устав промыслового товарищества типа учреждавшихся петербургскими ‘бывшими’. Провозгласив своим лозунгом ни мало ни много как экономическое возрождение России, товарищество присвоило себе название ‘Экрос’ по входившим в ту пору в обычай сокращенным обозначениям. На самом деле товарищество собиралось проводить всяческие дела — в первую голову комиссионные, а если представится возможность, то и промышленные, и торговые, заняться всяческими способными приносить выгоды промыслами. Я приглашался быть представителем товарищества в Петербурге. По своим целям товарищество, естественно, интересовалось пресловутыми ‘предпринимательскими возможностями момента’, чтобы решить, с чего начать, что предлагать в порядке осуществления посреднической деятельности, наконец, какой себе начертать план работы на ближайшее время. Поэтому Лопухин и Глебов, узнав от меня, что я такие ‘предпринимательские возможности’ выясняю и о многих уже осведомлен, весьма этому обрадовались и утверждали, что помощь моя настоятельно нужна ‘Экросу’. Это подтвердило на следующий день общее собрание членов товарищества, просившее меня сообщить из Петербурга имеющийся у меня материал и держать товарищество в курсе всяких новых предпринимательских предположений. В первую очередь меня просили раздобыть и выслать товариществу записку б. министерства путей сообщения по проекту инженера Борисова о проведении большой ‘северной’ железной дороги⁷⁹. Неужели товарищество дельцов-дилетантов задумало железнодорожное строительство, считая его себе по плечу? ‘Бывшие’ ни перед чем не останавливались. Не ведали, не ждали, что не пройдет и года, и их мечтаниям будет положен конец и их промысловые организации будут закрыты.

С пожеланиями успехов меня снабдили доверенностью товарищества, положили мне тысячу рублей жалованья в месяц и первую тысячу выдали авансом на руки.

Вернулся домой с деньгами и работой. Выслал ‘Экросу’ Борисовский проект и записку, содержащую выясненные мною ‘предпринимательские возможности’. В дальнейшем отписывал все, о чем, бывало, услышу на экономических собраниях Жерве.

Так исподволь я сделал открытие, что экономическая осведомленность есть товар, на который имеются покупатели. Об этом открытии я поведал друзьям, преимущественно бывшим чиновникам министерства иностранных дел, оставшимся без работы.

Они просили меня попытаться учредить информационное посредническое товарищество, в которое могли бы поступить в качестве конторщиков, агентов для поручений, бухгалтеров и т.п.

Я переговорил с Покровским и Арцимовичем⁸⁰, указав, что в посреднической информации имеется нужда, что за нее платят деньги, в частности, я получаю жалованье, на которое прокармливаю семью. Покровский и Арцимович высказались за попытку учредить посредническое товарищество, с тем чтобы я взял на себя организационную работу по его устройству и вошел в состав его правления. Я просил Покровского войти в товарищество председателем совета, а Арцимовича — председателем правления. Они согласились. Арцимович предложил поручить провести и зарегистрировать устав товарищества знакомому ему бывшему присяжному поверенному Заксу. Впредь до учреждения товарищества и приписания ему помещения Закс предоставил в распоряжение учредителей товарищества для их встреч, переговоров и собраний свою квартиру в известном доме б. Гинзбурга, выходящем на б. Конногвардейский бульвар, Замятин пер. и б. Галерную улицу⁸¹. Заксу и его зятю обеспечивались места в товариществе: первому в правлении, а второму — в конторе. Из бывших моих сослуживцев по министерству я обещал устроить в товарищество упоминавшихся в настоящих записках Е. А. Висконти и К. Е. Горбачевича, а также бывшего заведующего счетною частью нашего департамента Николая Николаевича Маслова, из сослуживцев по б. Особой комиссии Верховного совета по призрению раненых и увечных воинов и семей лиц, убитых на войне, — графа Корали. Название будущего товарищества было придумано мною — ‘Гермес’. И был заблаговременно приобретен для него бюст Гермеса. Чтобы создать товариществу связи в коммерческих и промышленных кругах, было признано желательным привлечь в совет товарищества Эмануила Александровича Ватаци⁸², бывшего ковенского губернатора, потом товарища министра внутренних дел и затем помощника наместника на Кавказе. В бытность на Кавказе Ватаци связался с крупным капиталистом-нефтяником Лианозовым⁸³и по оставлении службы в наместничестве стал заниматься его делами. Приобретя значительный вес в банковских и торгово-промышленных сферах, являл собою фигуру видную и внушительную. Завербовать Ватаци в товарищество отправились втроем Н. Н. Покровский, В. А. Арцимович и я к нему на квартиру в первом этаже великолепного дома на Таврической улице близ Тверской. Угостил чаем с сахаром (!) и с печением (!!). Немножко поломался, но все-таки согласился, поставив, однако, условием, чтобы в товарищество был приглашен в качестве члена правления бывший директор канцелярии министерства внутренних дел (при Плеве⁸⁴), потом виленский губернатор Любимов⁸⁵.

Для финансирования ‘Гермеса’ в организационном периоде деятельности был привлечен в товарищество разбогатевший на крупных подрядах инженер Чаев⁸⁶. Он упирался, не видя для себя никакого интереса в ‘Гермесе’ и не веря в успех предприятия. Однако уступил настояниям входивших в товарищество крупных бюрократов, рассудив, что ‘кто знает, может, еще пригодятся’. Отвалил паевых пять тысяч рублей.

Закс провел устав ‘Гермеса’. Мы наняли для товарищества помещение (большую квартиру) на Почтамтской улице, близ Исаакиевской площади, омеблировали конторским инвентарем, приобрели ‘Ундервуд’ и открыли двери, поджидая клиентов.

Заявился изобретатель, интересный, но с которым мы решительно не знали что делать — до такой степени не отвечали его изобретения потребностям момента.

Потом ввалился к нам однажды видный, рослый, сметливый казачина с Урала, предлагая хлеб и скот.

Из смутных далей вырисовывались объекты посредничества. Можно было начать шагать.

Арцимович, имевший связи с Берлином, где был генеральным консулом, написал Блейхредеру⁸⁷, предлагая комиссию для дел в России и прося финансовой поддержки. Блейхредер вежливо отвечал изъявлением готовности вступить с нами в деловые отношения. Обещал всяческие финансовые льготы. Просил при первой возможности сообщить конкретные предложения.

Нам снились сыпавшиеся золотым дождем из туго набитых мешков дивиденды!

Я писал ‘Экросу’ об учреждении ‘Гермеса’. В результате оба товарищества вступили участниками одно в другое.

Еще до вызова в Москву Николаем Лопухиным я виделся в Петербурге с другим двоюродным братом графом Алексеем Павловичем Капнистом, бывшим военно-морским атташе при нашем посольстве в Риме, вышедшим в отставку перед войной, а с войною мобилизованным в главный морской штаб и занявшим в нем видное положение⁸⁸. Он был человеком со средствами, получив крупное наследство. Владел имением в Полтавской губернии, домами в Москве, дачею в Ялте. Всего этого он с революцией, конечно, лишился. Но от больших достатков и остатки выходят немалые. Кое-какие деньжата под подушку завалились. И в отчаяние он не впал. Сокрушался о моих затруднениях. Услышав от меня, что я имею недурную деловую информацию, которую хотел использовать, чтобы пристроиться к какому-нибудь делу, Капнист мне указал как на лицо, которое могло бы быть полезно мне в этом отношении, на заведовавшего домами Капниста в Москве некоего Заболоцкого, молодого человека, разбогатевшего на спекуляции домами. О моем возможном обращении к Заболоцкому Капнист обещал мне с ним переговорить.

Заболоцкий оказался членом товарищества ‘Экрос’, присутствовал на его собрании при моем участии и слушал мой доклад об имевшейся у меня и собранной мной информации. Наговорил мне по поводу доклада много лестного. Очевидно, Капнист успел перемолвиться с ним обо мне. Заболоцкий задумал сообща с неким бароном Менгденом, с которым поспешил меня познакомить, создать независимую от ‘Экроса’ однородную деловую комбинацию. Встретившись со мною, стал вовлекать меня в эту комбинацию, заинтересовавшись, как я это сразу уразумел, несмотря на его хитрые подходы, не столько моими деловыми качествами и собранною информациею, сколько моими связями с верхами ‘бывших’ — бывшими министрами царского режима и другими сановниками, очевидно, желая через меня придания ей вящего веса. Хотя товарищество ‘Заболоцкий — Менгден’ не сулило мне, впредь до реализации сомнительных дивидендов, ни одного ломаного гроша, я согласился вступить и в это товарищество, считая целесообразным кумулировать участие в предприятиях: провалятся девять — вывезет десятое! Товарищество ‘Заболоцкий — Менгден’ под официальным названием ‘Менгден и К^о‘ вошло, по примеру ‘Экроса’, участником товарищества ‘Гермес’. Оба учредителя товарищества ‘Менгден и К^о‘ прибыли, вслед за моим посещением в Москве, в Петербург, где я их познакомил с H. H. Покровским, В. А. Арцимовичем и С. А. Шателеном. Все трое вошли в товарищество ‘Менгден и К®’. Мне была выдана нотариальная доверенность на ведение в Петербурге дел товарищества.

Тут подоспело и приглашение на безвозмездную пока работу в Союз международных торговых товариществ в должности директора правления датского товарищества. Отвели мне маленький кабинетик в верхах бывшего дворца вел. кн. Владимира Александровича со стороны Миллионной. Я заходил время от времени в этот кабинетик на случай, если вдруг понадоблюсь администрации Союза или какому-нибудь посетителю. Но ни разу такой случай не представился. Я проводил час-другой в помещении Союза и занимался там делами ‘Экроса’.

Не помню, при каких обстоятельствах и по какому поводу я встретился с дельцами конторы ‘Лемке и К®’, помещавшейся на Итальянской, рядом с Пассажем. Их было трое — Лемке и два его компаньона, фамилии которых позабыл. Один из них — почтенный, отменно симпатичный, умный и деловитый инженер путей сообщения, пожилой, слегка прихрамывавший. Мне особенно досадно, что я позабыл его фамилию. Его самого я отчетливо помню по миновании почти четверти века. И память о нем сохранилась свежая и приятная. Лемке — молодой, предприимчивый, неглупый, с маленькой светленькой бородкой на худощавом лице, высокий, тонкий. Что касается третьего компаньона, то я позабыл не только его фамилию, но и наружность, качества, и его самого. Так и вычистило его из моей памяти без остатка. Лемке, узнав о моих связях, экспансии участия в деловых комбинациях и богатой информации о ‘предпринимательских возможностях’, энергично за меня ухватился и, посулив золотые горы от связи с конторой его имени, Добился моего согласия связаться с нею и открыть ему и его компаньонам двери всех комбинаций, в которых я участвовал, познакомив компаньонов со всеми лицами значительного положения в прошлом, с которыми я был связан дружескими или деловыми отношениями. Лемке и выскользнувший из памяти моей его компаньон даже сопровождали меня в Москву, когда я был туда вызван ‘Экросом’ для участия в созванном общем собрании членов товарищества. Я представил компаньонов правлению, и они были допущены присутствовать в общем собрании товарищества. Лемке просил собрание о принятии конторы его имени в число участников товарищества, на что последовало согласие общего собрания.

Суета сует и всяческая суета. Лемковская, Менгденовская комбинации, Союз международных торговых товариществ, даже собственное мое детище товарищество ‘Гермес’ — все были и до конца остались суетными предприятиями. Все для меня явились бесплодными смоковницами. Давал мне кусок хлеба один ‘Экрос’.

Покровские, как и наша семья, проводили лето 1918 г. в Павловске. Виделись часто. Часто Николай Николаевич и я вместе выезжали в Петербург, куда я лично отправлялся почти ежедневно, кроме, разумеется, воскресений, в заботах о своих ‘комбинациях’. Много мы с Николаем Николаевичем беседовали в эти дни при наших встречах на злободневные темы. Покровский продолжал ошибаться в прогнозе политических перспектив. Утверждал, что большевистский режим нежизнеспособен, а потому недолговечен, что в конце концов большевики уйдут. ‘Не скоро, — оговаривал он свои предвидения. И приводил историческую справку: — Нечто подобное тому, что произошло у нас, случилось в средние века в Чехии и там продолжалось четырнадцать лет. Инерция нашей страны больше. Процесс будет длительнее. Сроки будут больше’.

‘Большевики уйдут, — повторял за Покровским также проводивший лето 1918 г. в Павловске, по соседству с дачей, занятой моей семьей, Анатолий Федорович Кони, — большевики уйдут, большевизм останется’.

Произнесено имя Анатолия Федоровича Кони. Не может пробудившаяся память о нем не остановиться подробнее на этой интересной личности. Хочется посвятить ей несколько строк. Анатолий Федорович поддерживал приятельские отношения с моими дядюшками и тетками как с отцовской, так и с материнской стороны. С дядюшкой Александром Алексеевичем Лопухиным он был связан и общностью службы в судебном ведомстве и судьбы. Занимая командные посты в соответствующих судебных установлениях Петербурга, оба пострадали из-за процесса Веры Засулич. Как известно, Засулич, стрелявшая в градоначальника Трепова (отца Трепова, бывшего короткое время временщиком в царствование Николая II), была оправдана судом. Такой и неожиданный, и менее всего желательный для правительства результат этого дела не без основания приписывался в значительной степени воздействиям Кони и Лопухина. Они попали в опалу, смещенные на менее видные должности⁸⁹. Приятельским отношениям Кони с моей родней я обязан знакомством и встречами с ним преимущественно в салоне тетушки Эмилии Алексеевны Капнист⁹⁰. К тому времени опала с Кони была снята, и он был сенатором. По внешности дурен собой, маленький, щупленький, с тусклым, отображающим собачью старость бледным лицом унылого финна. Но глаза, полные жизни, блеска, ума. И удивительно выразительные. Он был известен как выдающийся оратор, обративший на себя внимание вначале судебными речами, а затем вскоре выдвинувшийся выступлениями самого общего свойства от публичной лекции до застольного спича, прощального слова на могиле, рассказа в салоне. И действительно, он был упоительно красноречив. И в то жe время прост, понятен и в своем слове, чуждом всякой вычурности и пафоса. Слушать его было истинное удовольствие! Высококвалифицированный оратор! Но не был ли он одновременно и превосходным актером? В самом деле, ведь что-либо рассказывая, он производил впечатление артиста, играющего заранее разученную роль. Так, как он, не рассказывают. Так именно играют на сцене. Всякое слово взвешено. Всякий жест обдуман. Разучена сложная игра выразительности лица. Что Кони, рассказывая, играл заранее разученную роль — об этом говорит его привычный подход к повествованию. Вы сидите, скажем, в салоне графини Эмилии Алексеевны. Присутствует Кони. Всеобщее внимание сосредоточено, разумеется, на Анатолии Федоровиче. И незаметно ведущую нить разговора захватывает и далее разворачивает ее клубок он. Незаметно же со случайной темы разговора Кони сворачивает на другую, очевидно, заранее выбранную тему подготовленного рассказа. Иначе и быть не могло. Рассказы Кони по богатству содержания и сложности действия не могли быть экспромтами. Собираясь посетить — пусть это будет сегодня вечером — такой-то дом, Анатолий Федорович с утра готовился к очередному художественному выступлению, как в свое время готовился к судебной речи, к публичной лекции. Из большого своего запаса тем рассказов и ‘экспромтов’ выбирал такие, которыми ранее в данном доме не пользовался. Повторяться не следует. И с блеском литературного изложения, ясного и простого, звучало вдохновенное слово. Голос теплого, мягкого тембра, мелодичный и приятный. Если вы всматриваетесь, вслушиваетесь, то убеждаетесь, что перед вами действительно не столько оратор, сколько превосходный актер, лишь играющий роль так восхитительно тонко, что поначалу вы никогда не скажете, что это роль. Чудесный актер играл на незримой сцене. Однако стоило секрету Кони хоть раз перед вами вскрыться, как эта сцена открывалась вам уже всякий раз, при каждом соответствующем выступлении Анатолия Федоровича. И в то же время Кони был непревзойденным оратором. Какая жалость, что, так свободно владея художественным словом, он при его талантах не сделался писателем. Как будто попытки были, но не увенчались, Каждому свое! Он был избран академиком разряда изящной словесности. Помню его первое по избрании ораторское выступление на торжественном публичном заседании Академии Наук под председательством вел. кн. Константина Константиновича. Темою явились воспоминания о Владимире Соловьеве⁹¹. В публике среди присутствовавших был Сергей Юлиевич Витте⁹². Кони говорил о душевной чистоте покойного философа. Уподобил ее небесной лазури. Но почему-то ему понадобилось отыскать на ней какое-то ‘крошечное, едва заметное пятнышко’. О пятнышке Анатолий Федорович говорил долго, однако так задушевно ласково, что от обнаружения этого пятнышка вновь испеченным академиком покойник мог испытать одно только удовольствие.

Как все это казалось давним, далеким в описываемый потрясающий 1918 год!

Прогремели выстрелы. Пали видные большевики Володарский и Урицкий. И было произведено в Москве покушение на В. И. Ленина⁹³.

Урицкий был убит в том самом вестибюле бывшего министерства иностранных дел, через который в течение ряда десятков лет чиновники дипломатического ведомства ежедневно проходили, являясь на службу и уходя со службы, — вчерашние студенты, правоведы, лицеисты, завтрашние посланники, послы, министры.

На следующий день в трамвае я слышал, как некий гражданин, по обличию рабочий, сосредоточенно серьезно, с ненавистью и угрозою в голосе говорил: ‘За эту кровь нам ответит тысяча жизней!’

Это были страшные дни.

И в эти именно дни, зайдя однажды утром по делу ‘Гермеса’ в контору Лемке, я услышал от отворившего мне дверь и впустившего меня в контору человека в кепке и с винтовкой приветственное слово: ‘Входите, гражданин, вы арестованы’⁹⁴.

Я повертелся в передней взад-вперед. Видел через дверь, открытую в зал, всех трех хозяев конторы, следивших за тем, как двое посторонних лиц в кепках рылись в их бумагах и делах, вскрывали и обыскивали ящики столов и шкафов. Ошарашенный арестом, я быстро пришел в себя. Нашелся. ‘А скажите, товарищ, где у них здесь уборная?’ — спросил я сторожившего меня человека с винтовкой.

‘Тут вот’, — указал он мне на дверь в начале коридора, выходившего в переднюю.

Не торопясь, спокойно я вошел в уборную, закрыл дверь на задвижку и тут мигом спустил в горшок все находившиеся при мне документы, предъявление которых при аресте считал для себя нежелательным. ‘Они’ были еще неопытны.

‘Гражданин, мы должны вас обыскать’, — сказал мне, по-видимому, старший из группы, производившей обыск.

‘Пожалуйста’.

Он нащупал у меня бумажник, портсигар, карманные часы. В бумажнике обнаружил выданный мне в последнюю минуту перед уходом из министерства иностранных дел смотрителем зданий министерства ‘беститульный’, как я его назвал, паспорт, не содержащий никаких упоминаний о моей бывшей должности, чине и звании. Спасительный паспорт! Вот когда он сослужил мне первую и едва ли не самую важную службу. Лицам моего прежнего положения приходилось в эти дни нехорошо.

В вышедших откуда-то в переднюю и там стоявших в выжидательных позах трех посторонних конторе лицах, не принадлежавших к числу производивших обыск, я разгадал товарищей по несчастью, арестованных, как я, посетителей конторы.

‘Собирайтесь, — объявил старший по обыску, — едем на Гороховую’ (разумелся занятый органами по борьбе с контрреволюцией дом бывшего градоначальства на углу Адмиралтейского пр. и Гороховой).

Я ждал, что с нами прихватят и хозяев конторы, что и их повезут арестованными на Гороховую. Ничуть не бывало. Красные, взволнованные, они вышли в переднюю проводить нас. А сами остались в конторе.

Что это было такое? Нелепость? Сапоги всмятку? Что заменяло головы у лиц, арестовавших нас?

А достаточно было в эти дни быть арестованным, чтобы оказаться вслед за тем выведенным в расход.

Под винтовками в небольшом открытом грузовике мы пронеслись с Итальянской через Невский на Гороховую. Публика оглядывалась на нас и, казалось, сочувственно прощалась.

Мне всегда думалось, когда выпадал досуг заняться самоанализом, что я трус. А вот по настоящему случаю ареста в очень страшные дни для ‘бывших’, когда, как мне было доподлинно известно, произошли ужасы с людьми и значительно меньшего положения, сравнительно с занимавшимся мною, когда я был, что называется, на волосок от самой ужасной смерти, какою является смерть от руки палача, я не чувствовал того животного страха, того сумасшедшего ужаса, которые думал испытать в подобном случае. Испытывал лишь какую-то особую, правда, неприятную, но переносимую напряженность мозга. Она выливалась в максимальную сосредоточенность мысли, способную, казалось, породить в нужную минуту находчивость и гарантировать, в предотвращение опасности, правильность внезапного решения. Не было во мне ни малейшей растерянности. Выходило, что я не трус.

Когда нас привезли на Гороховую, было часов 11 утра. Ввели в большой зал в верхнем этаже дома бывшего градоначальства, где уже набралась многочисленная компания арестованных. Я хранил спокойствие. Ничего не оставалось другого, как отдаться течению событий и спокойно выжидать, когда наступит момент действовать. Мысль все-таки перебирала различные варианты того, что ожидало нас. Не исключалось и самое плохое. Затем мнилась возможность лишения свободы. Надолго? Быть может! А может быть, и не надолго. Не удивительно будет, если и сразу отпустят после допроса. Товарищи по несчастью говорят, что арестованные делятся на две группы привлекаемых — по политической контр-революции и по контрреволюционной спекуляции. Мы, по-видимому, отнесены ко второй группе. Арестованы в конторе, собиравшейся приступать к торгово-промышленной деятельности. Это во всяком случае лучше привлечения по политической контр-революции. Время идет. Не спешит. Но и не тянется. Сходит час за часом. Я встал спозаранку. Только успел чаю напиться. Пора бы проголодаться. Но мне не хочется есть. Все из-за напряженности, которую я испытываю. Между тем в кармане пальто у меня пакет, содержащий холодный завтрак. Отчетливо помню, что были в пакете крутые яйца.

Среди арестованных вижу две знакомые оригинальные фигуры. Братья Воейковы. Уношусь мыслью к ведомым мне отрывкам бытия этих чудаков⁹⁵. Старшего, Алексея Алексеевича, я хорошо знаю. Он был одним из первых секретарей канцелярии нашего министерства. Оставил службу по случаю избрания в члены Государственной Думы. Я его встречал, помимо министерства, у тетушки Эмилии Алексеевны. И было время, что он изредка заходил ко мне. Исключительно порядочный, честный и чистый был он человек и очень благовоспитанный. Но не умен, не деловит, чудаковатый — рассеянный, вечно как будто сконфуженный, робкий и кроткий. Ростом был небольшой, лысенький, с черною бородкою, повадками напоминавший перепуганного цыпленка. Припомнился рассказ, рисующий чудачество его батюшки, от которого немудрено было унаследовать ненормальность — небольшую у Алексея Алексеевича и избыточную у младшего его брата. Последнего не было еще на свете, но появление [его] {Вставлено нами — Публ.} со дня на день ожидалось, когда отличился папаша. Семья проводила лето в швейцарском кантоне. Врач, следивший за беременностью его мамаши, предупредил, что пора озаботиться приисканием кормилицы, поскольку мамаша была признана непригодною для кормления ожидавшегося младенца. Приискание кормилицы решил взять на себя папаша. И вот в одно прекрасное летнее утро, напившись кофе со сливками и скушав вкусную булочку, папаша собрался в поход. Поцеловав в лобик мамашу и Алексея Алексеевича, которому было в ту пору 3-4 года, взял тросточку, бумажник с деньгами, соломенную шапочку и пустился в путь. Желая сочетать приятное с полезным — поиски кормилицы с прогулкою, — пустился пешком. Вышел. И только его и видели мамаша и сынок. Так он к ним и не вернулся. Шел, шел. Как, когда, где, почему — сел в поезд и очутился через положенное число дней в России — так, как был, в соломенной шапочке, с тросточкой, без пальто. Заметьте, что он был очень привязан к своей жене. Никакого романа на стороне у него не было. Никакого не было разлада с женою. Ничем нельзя было мотивировать его бегства, и никогда мотивировано оно не было. Если до этого происшествия мамаша родила чудака, то после необычайного поступка мужа, потрясенная этим поступком, разрешилась уже заведомым кретином, наружностью напоминавшим Алексея Алексеевича, только Алексея Алексеевича, сильно подурневшего и, если так можно выразиться, искаженного. Хотя и кретин, но, принадлежа к хорошей семье, Воейков-младший, формально закончив не полученное в действительности образование, был взят А. Н. Куломзиным⁹⁶ в бытность последнего управляющим делами комитета министров в канцелярию комитета ‘чиновником для письма’. Привыкнув к его странностям и потому перестав их замечать, сослуживцы, по неосторожности, как-то послали Воейкова-младшего в министерство земледелия за справкой. Прибыв на место, кретин сумел кое-как объяснить, каким учреждением он послан. Но далее запорол такую чушь, что у ‘земледельцев’, что называется, глаза на лоб вылезли. Они стали его пытать вопросами с целью выведать, да вправду ли он прислан канцеляриею комитета. На вопрос, кто его начальство, он долго мямлил, совершенно позабыв о существовании Куломзина. Вдруг вспомнил, что у комитета есть председатель и председатель этот какой-то Христианович (запомнилось только отчество, имя и фамилию Николая Христиановича Бунге⁹⁷ Воейков-младший позабыл). ‘Христиани, Христиани’, — радостно залепетал он. Земледельцы окончательно решили, что посланец сумасшедший, и отправили гонца в канцелярию комитета министров. Явился чиновник канцелярии и увел приобретшего с той поры кличку ‘Христиани’ необычайного посланца восвояси.

‘Что за чушь лезет мне в голову!? — точно от сна очнувшись, спросил себя я. — Быть может, в эту самую минуту решается моя судьба! И в какую страшную сторону она может быть решена!’

И все же страха животного, дрожащего, выстукивающего дрожь зубами и выжимающего холодный пот, я не испытывал. Только немножко было страшно. И я всею силою воли напрягал мысль на отчетливость и ясность находчивых ответов на предстоящем допросе.

Стало вечереть. А мне все не голодно!

За окнами было уже совсем темно. Зал, в котором мы сидели, утопал в сумерках скудного электрического освещения. И вот первым из арестованных в конторе Лемке был вызван к следователю я.

— Садитесь. Что это вы, батенька, по спекулянтам шляетесь? Совсем вам там не место. Поглядишь, сами вы нисколько на них не похожи. Бросьте! До добра они вас не доведут. Займитесь другим делом.

— Я совершенно случайно туда попал. Случайно познакомился с одним из хозяев конторы, в которую сегодня зашел, инженером X. Он показался мне дельным и хорошим человеком. И я хотел с ним посоветоваться о возможностях приискания работы. А конторы и ее дел мне вовсе не было нужно. Они ничуть не интересуют меня. Но, конечно, в другой раз я в такое заведение не попаду. Достаточно с меня полученного урока.

— Ладно, я вас отпущу. Только вот какое дело: я устал и проголодался, а надо написать протокол вашего допроса. Хотите, сделаем так: я пойду поужинаю, а вы садитесь на мое кресло и напишите сами протокол. Допросите сами себя — вот по этому образцу.

Следователь ушел. А я, усевшись за его стол, сам себя, как он пошутил, допросил и написал протокол допроса.

Потом сообразил, что вряд ли буду отпущен один, а вместе со своими, как я их называл, товарищами по несчастью, и что мне придется ждать, быть может, долгое время, пока следователь их допросит и составит протоколы на них, я, что называется, разнахальничался. Вышел из кабинета следователя в зал, вызвал своих товарищей по аресту, рассказал им про предложение следователя самому мне написать на себя протокол и предложил свои услуги для написания протоколов на них. Они охотно согласились. Я их добросовестно допросил и, написав протоколы, отпустил обратно в зал.

— Ну что? Справились с работой? — раздался надо мною голос вернувшегося следователя.

— Не только со своим протоколом справился, — отвечал я, — но и с протоколами товарищей, которых обстоятельнейшим образом допросил.

— Вот спасибо! Удружили. Дайте пробежать ваши труды. Так, хорошо, хорошо! Ну что же — напишу вам всем пропуски.

Минут через десять мы выходили из дома бывшего градоначальства. Какая, ощущалась радость бытия! Вот когда я наконец проголодался! И тут же, не сходя с подъезда, через который был выпущен, я съел одно за другим бывшие при мне два крутых яйца, тщательно очистив их от скорлупы и не забыв посыпать солью из оказавшейся щепотки ее.

Как хорошо, что я спустил в горшок уборной в конторе Лемке мои удостоверения об участии в ряде таких же предприятий! Ведь если, не разоблаченный этими документами, я был признан непохожим на спекулянта и потому так легко отпущен, то при наличии документов о принадлежности к торгово-промышленным организациям несомненно сошел бы за спекулянта, и кто знает, какие могли бы произойти из этого последствия для меня!

И как хорошо, что у следователя не оказалось Суворинского адрес-календаря. Ведь он разоблачил бы все утаенные моим беститульным паспортом мои бывшие титулы и звания. Тогда, в те именно дни, мне пришлось бы совсем плохо. ‘Они’ были еще неопытны.

Ну и я, тем не менее, решил больше ни по каким Лемке не шляться, прекратив участие и в делах ‘Гермеса’ и Менгденовской компании, сначала как бы временно, под предлогом потрясения вследствие ареста. Положил продолжать, только и только, отписывать ‘предпринимательские возможности’ ‘Экросу’, да еще числиться, пока воздерживаясь, однако, от всякой активности, в Союзе международных торговых товариществ.

Тем временем произошли события, положившие конец суете ‘бывших’ вокруг вопроса о торгово-промышленной экспансии. Промысловые их товарищества были прикрыты. И как просто, быстро, без ненужных предупреждений и волокит. К нашему ‘Гермесу’ под вечер подкатил грузовик с гражданами с винтовками и мандатами. По предъявлении соответствующего документа с печатью курьеру товарищества, проживавшему в помещении ‘Гермеса’ в видах его охраны, прибывшие граждане погрузили и вывезли весь конторский инвентарь ‘Гермеса’, включая ‘Ундервуд’, всю, до мелочей, обстановку товарищества. Остались курьер и голые стены.

Не знаю, в силу каких обстоятельств и как прикончили ‘Экрос’, но я получил от товарищества вскоре после экзекуции ‘Гермеса’ безмерно меня огорчившее сообщение о том, что ‘Экрос’ ‘временно’ закрывается, о времени возобновления его деятельности буду поставлен в известность особо, пока же приглашаюсь получить последнее причитающееся мне жалованье.

И вслед за тем, зайдя в Союз международных торговых товариществ, я застал С. А. Шателена в беседе с гражданином отменно европейской внешности — от солидной прически коротко подстриженных серебристых волос и чисто выбритого лица до мастерски сшитого темных красок костюма и лакового блеска изящной обуви. Гражданин сухо, надменно и не без раздражения вещал о монополии внешней торговли, настаивал на передаче соответствующим советским органам всех поступавших в Союз из-за границы предложений импорта и требований экспорта. Однако бедный Союз за все время своего существования получил всего одно только предложение — не то на ввоз партии каучука, не то на вывоз старой резины. Все же в результате разговора прикрылся и Союз.

Не ведаю, что сталось с Лемковской и Менгденовской комбинациями, потеряв всякую связь с ними. Но они не могли избегнуть общей участи, и, очевидно, эти комбинации тогда же прекратили свое существование.

Прояснило наши мозги. Мы наконец поняли. Вникли в программу и политику нашей власти. Нечего говорить, следовало прозреть раньше, кое к чему присмотреться, кое о чем порасспросить, кое-что почитать! И мы не затратили бы столько времени и сил на химерические затеи. Мне лично, конечно, не приходится жаловаться на тщету проделанного. Я все-таки с зимы до осени кормился ‘Экросом’. А другие мои друзья и товарищи? Вся масса еще не приобщившейся к государственной службе интеллигенции? Они, конечно, затратили попусту труд, а иные — и материальные средства. И все потерпели тяготу безработицы.

Надо было искать работу не там, где ее искали впавшие в ошибку ‘бывшие’. Прежде, кроме правительства, работу давали богатые люди. Теперь их не стало. Предложение работы сосредоточилось в руках одного правительства. К нему только осталось обращаться всем ищущим труда, за исключением лить работающих на определенную клиентуру специалистов, занимающихся либеральными профессиями.

Подстегнула в Петербурге ‘бывших’ к предложению услуг правительству происшедшая в 1918 г. в городе вспышка холеры.

Неработавших интеллигентов привлекли к рытью могил для умерших от холеры⁹⁸.

Надо было во что бы то ни стало поступить в какое-нибудь советское учреждение или предприятие на работу, во-первых, ради нее самой в идеологических соображениях любого толка, во-вторых, чтобы купить и не рыть могил. ‘Довольно покобенились и поголодали, — объявил мне при встрече упоминавшийся выше в записках бывший старший делопроизводитель второго департамента министерства иностранных дел Андрей Владимирович Сабанин. — Пора приняться за дело. Но работать как следует можно только по специальности. Предложу услуги Наркоминделу’.

Предложил. И был принят в ведомство одновременно с просившимся в Наркоминдел сослуживцем Сабанина по департаменту славным и очень дельным Лашкевичем⁹⁹ и молодым, но уже зарекомендовавшим себя своими способностями Колчановским¹⁰⁰. Принят был в Наркоминдел и служивший в посольстве в Константинополе Флоринский¹⁰¹. Припоминается, как не совсем обычно попал он к нам в министерство — не по своей инициативе, а по нашей. Произошло это так. Мы всегда имели плохую прессу. Газеты нас упрекали и за немецкое засилье в личном составе, и за засорение состава ‘привилегированными’ — правоведами и лицеистами. Рекомендовалось привлекать в большем числе студентов университетов. Вот я и получил распоряжение, незадолго перед империалистической войной, сочинить обращение к ректорам университетов, в котором в привлекательных красках обрисовать преимущества службы в дипломатическом ведомстве и просить ректоров, заинтересовав этими преимуществами студентов, направлять окончивших курс к нам. На составленное в этом смысле обращение министерства отозвался один только ректор — университета св. Владимира в Киеве. И направил одного-единственного окончившего курс студента — своего сына. Это был Флоринский — дипломат, порожденный моим циркулярным письмом. По приезде он был направлен ко мне. Я ему преподал первые небольшие разъяснения для ориентации в ведомстве. Мы его отправили в Константинополь студентом посольства (младшая должность при дипломатических установлениях на Востоке).

Перечисленным бывшим чиновникам министерства иностранных дел из молодежи открылась широкая карьера в Наркоминделе, и они достаточно высоко в этой карьере поднялись. Особенно поднялся Сабанин, по заслугам ценившийся в ведомстве как исключительный знаток ответственного дела заключения международных договоров.

Поднялся в верхи Наркоминдела и Флоринский, бывший несколько лет подряд начальником протокольной части ведомства. Доливо-Добровольекий, отдавшийся в распоряжение советского правительства тотчас по овладении властью большевиками, держался в Наркоминделе относительно недолгий срок и по причинам, оставшимся мне неизвестными, вскоре покинул ведомство.

Я забыл в своем месте еще упомянуть, что после оставления мною должности предложил Троцкому заменить меня некто Петров — бывший чиновник консульского корпуса на Востоке, имевший какие-то неприятности в поезде с жандармом и в связи с этой, очень туманной историей, отчисленный от должности с оставлением, тем не менее, в ведомстве¹⁰². Недолго думая, Троцкий взял его на службу. Но он не много времени продержался, успев, однако, переехать с Наркоминделом в Москву.

В советских газетах прочел, что Сабанина и его товарищей за то, что они поступили в Наркоминдел, белоэмигрантская печать за границей обозвала изменниками. Белоэмигранты показали себя в первые годы после Октябрьской революции чрезмерно строгими. Не подобрели ли они с тех пор?

В двадцатые годы они, со слов ездившего за границу лечиться народного артиста Собинова, близкого мне человека и школьного товарища¹⁰³, вещали ему: ‘Гробов на вас, оставшихся в России, не хватит, когда мы вернемся водворять порядок на родине’.

Каково бы, однако, не было отношение белоэмигрантов к Сабанину, я лично считаю себя ему обязанным за заставившие меня опомниться и призадуматься вовремя сказанные умные слова: ‘Довольно покобенились! Пора приняться за дело!’ За год, истекший со дня овладения властью большевиками, обстоятельства-таки изменились. Обстановка со дня на день становилась напряженнее и грознее. Шутки надо было отставить в сторону.

Отойдя поэтому от ставшей никому не нужной химеры ‘предпринимательских возможностей’, ставших невозможностями, чтобы приобщиться к реальной работе большинства интеллигентов, чтобы кормиться с семьей и не рисковать представлявшимся неподходящим для меня делом, как по настроению, так и по возрасту и здоровью, — принудительным рытьем могил, — я одновременно с многими стал искать работы в государственных учреждениях.

Помог в этом случае В. А. Бонди, чье имя так часто упоминается в настоящих записках. Его приятель, бывший начальник военно-судного управления генерал Владимир Александрович Апушкин¹⁰⁴ устроился управляющим делами в железнодорожной продовольственной организации ‘Всероссийское бюро снабжения железнодорожников’ (в Петербурге, на Пушкинской улице, в бывшем Пале-Рояле, работало ‘Северное’ отделение этого бюро)¹⁰⁵. Меня, по просьбе Бонди, Апушкин провел в эту организацию на должность своего помощника.

Свершилось! Миновала пора последних колебаний. Наряду со мною многие из медливших с поступлением на государственную службу сделались заправскими советскими работниками.

Примечания

¹О предстоящем выступлении большевиков газеты начали сообщать с определенностью с 13 окт. после недвусмысленного выступления Троцкого на съезде Советов Северной области (12 окт.). С 14 и 15 окт. большинство органов печати вводят на своих страницах постоянную рубрику К ВЫСТУПЛЕНИЮ БОЛЬШЕВИКОВ. В ‘Известиях Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов’ такая рубрика появилась только 18 окт. под названием К СЛУХАМ О ПРЕДПОЛАГАЕМОМ ВЫСТУПЛЕНИИ. Примечательна фраза автора в опубликованной ранее части его записок: ‘Я в этом (успехе большевиков. — Публ.) был так уверен, что когда заведующий сметной частью министерства предлагает мне подписать для отдачи в печать корректуру согласованного с министерством финансов и государственным контролем проекта сметы министерства на 1918 г., то я ему отказываю в подписи, утверждая, что до положенного срока внесения проекта на утверждение Совета министров, в ноябре, Временное правительство, а с ним и многие из нас, ни в каком случае не додержатся’.

² Урицкий Моисей Соломонович (1873—1918) — с авг. 1917 чл. ЦК РСДРП(б), в окт. 1917 чл. Военной комиссии ЦК РСДРП(б) и Петроградского ВРК. 25 окт. приказом ВРК (No 38) назначен ‘комиссаром при Министерстве Иностранных Дел’. Утром 26 окт. явился в здание МИД и имел там часовую беседу с А. А. Нератовым (ср. с текстом), по-видимому, безрезультатную. Больше делами МИД практически не занимался, хотя формально еще несколько дней оставался в упомянутой должности (напр., 2 ноября в Смольном еще решал вопрос о выдаче удостоверений шведам). В дальнейшем — комиссар Всероссийской комиссии по делам созыва Учр. Собрания, в февр. 1918 — чл. К-та револ. обороны Петрограда, с марта 1918 — пред. Петрогр. ЧК.

³ На посту наркома по иностр. делам Л. Д. Троцкий формально находился с 26 окт. (с. ст.) 1917 по 13 марта (н. ст.) 1918. Однако после возвращения из Англии Г. В. Чичерина (янв. 1918) непосредственное руководство деятельностью НКИД перешло к нему. 8 янв. (с. ст.) Чичерин назначен товарищем наркома, 29-го (с. ст.) — переименован в заместителя и тогда же ему предоставили право решающего голоса в СНК ‘в случае отсутствия Троцкого’, 13 марта (н. ст.) — утвердили в должности ‘временного заместителя наркома’ и 30 мая — окончательно назначили наркомом.

С. С. Пестковский, просивший Т. взять его на работу в НКИД, приводит в своих воспоминаниях такой ответ наркома: ‘Жаль вас на эту работу. Там у меня уже работают Поливанов и Залкинд. Больше не стоит брать туда старых товарищей. Я ведь сам взял эту работу только потому, чтобы иметь больше времени для партийных дел. Дело мое маленькое: опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку’ (цит. по ‘Пролетарская революция’, 1922, No 10, с. 99).

Сам Т. вспоминал об этом так: ‘… я этот НКИД долгое время не посещал, т. к. сидел в Смольном. Вопрос был военный, — наступление на нас Краснова. Были собрания представителей от заводов и масса других дел &lt,…&gt,. Его (НКИДа. — Публ.) организация выразилась вот в чем: ни входов, ни выходов мы не знали, не знали, где хранятся секретные документы, а Петербургский совет довольно нетерпеливо ждал секретных документов. У меня лишнего времени не было съездить, посмотреть. Когда я один раз приезжал, причем это было не в первый день, а дней через 5—7 после взятия нами власти, то мне сказали, что никого здесь нет. &lt,…&gt,. Я потребовал собрать тех, которые явились, и оказалось потом, что явилось колоссальное количество.&lt,…&gt,. В 2—3 словах я объяснил в чем дело, что дело более или менее невозвратное, и кто желает добросовестно служить, тот останется на службе. Но я ушел не солоно хлебавши. &lt,…&gt,. Никаких дипломатических переговоров в те времена здесь не велось и вся работа сводилась к изданию (секретных дипломатических — Публ.) документов и продаже содержимого &lt,…&gt, вализ. Наша дипломатическая деятельность происходила в Смольном без всякого аппарата НКИД. Только когда приехал тов. Чичерин и был назначен в состав НКИДа, началась работа в самом здании, подбор новых сотрудников, но в очень небольших размерах’. (‘Пролетарская революция’, 1922, No 10, с. 59—61).

⁴ Чемерзин Борис Александрович (1874 — после 1934) — сын инженер-генерала Александра Яковлевича Ч., участника русско-турецкой войны 1877—78. В 1893 Б. Ч. из камер-пажей Выс. Двора поступил в лейб-гвардии Егерский полк, откуда в 1896, будучи поручиком, — на Офицерские курсы вост. языков при Азиатском департаменте МИД. Окончив их в 1899, назначен в свой полк, а выйдя в 1901 в отставку, зачислен в чине коллежского ассесора в 1-й (Азиатский) деп. МИД. В 1904—09 — вице-консул в Болгарии, в 1910—17 — секретарь миссии в Абиссинии, и. о. поверенного в делах, в 1917 — и. о. секретаря 6 кл. в IV (Дальневост.) политич. отд. МИД (статский советник). В начале 1920-х — помощник управляющего 1-м отделением III (юрид.) секции Главархива (с 1922 — Центрархива). С 1927 Ч. преподавал экономич. географию и иностр. языки в Судостроит. механич. техникуме и в Школе ФЗУ Всесоюзного объединения оптико-механич. производств. Был членом Секции научных работников Ленинграда.

⁵ 3 ноября 1917 Пг ВРК выдал ордер на арест А. А. Нератова, а утром 4-го — несколько пустых бланков на арест ‘саботажников’ из МИДа.

⁶ Покровский Николай Николаевич (1865—1930) — последний министр иностр. дел царского пр-ва (30 ноября 1916 — 2 марта 1917, некоторые источники дают другие даты окончания его министерства: 4 марта, 27 марта). Тайный советник. Окончил СПб ун-т (1888), службу начал в М-ве финансов, с 1893 — нач. отд-ния канцелярии К-та министров, с 1899 — вице-директор Деп. окладных сборов М-ва финансов, с 1903 — и. д. статс-секретаря деп. промышленности, наук и торговли Гос. Совета, с 1904 — директор Деп. окладных сборов М-ва финансов, в 1906—1914 — тов. министра финансов (в это время под его началом служил автор), с 1914 — чл. Гос. Совета (по назначению, беспартийный, во II деп.). В 1914—16 — тов. пред. Романовского комитета, чл. Верховного совета по призрению (см. прим. 27), тов. пред. Центр. Военно-Промышл. К-та и пр. С 21 янв. по 30 ноября 1916 — гос. контролер.

Назначение его министром иностр. дел после Б. В. Штюрмера было воспринято обществом как ‘поражение распутинцев’ (в Гос. Думе его называли ‘кристаллически честным’). По свидетельству современника, П. ‘чувствовал себя на своем новом посту нехорошо’, просился у царя в отставку, жалуясь на совершаемые без его ведома закулисные попытки камарильи заключить сепаратный мир.

После февр. 1917 стал пред. правления Сибирского банка, что, наряду с вхождением М. И. Терещенко во Врем. Пр-во, дало Ленину повод для резкого полемического выступления о сращивании гос. аппарата с финансовой верхушкой (‘Сегодня министр — завтра банкир, сегодня банкир — завтра министр’ и пр. — ПСС, т. 31, с. 223). С апр. 1918 — зам. пред. Союза защиты интересов русских кредиторов и должников — общественной организации, возникшей по почину коммерч. кругов для учета взаимных германо-русских претензий в соответствии с Брестским мирным договором. Тогда же или несколько позже П. по заказу журналиста Л. М. Клячко-Львова и ‘с разрешения Наркомпроса’ написал воспоминания, которые ныне хранятся в ЦГАЛИ. Умер, вероятно, в эмиграции.

⁷ Нератов Анатолий Анатолиевич (1863—1928) — тов. министра иностр. дел (1910 — окт. 1917), гофмейстер и тайный советник. Окончил Александровский лицей. В 1886 поступил в Азиатский деп. МИД и прошел последовательно ступени от делопроизводителя до чиновника особых поручений при министре и старшего вице-директора того же деп. (с 1904). За все годы службы не занимал ни одного заграничного поста. Став тов. министра, Н. во время долгой болезни тогдашнего министра С. Д. Сазонова управлял м-вом. Будучи, по свидетельству Ю. Я. Соловьева, ‘типичным бюрократом’ и ‘не имея собственных взглядов на русскую внешнюю политику’, Н. во всем соглашался с мнением А. П. Извольского (рус. посол в Париже, ‘германофоб’. — Публ.). С 1916 — чл. Гос. Совета. 3 ноября 1917 Пг ВРК, получив сведения об отсутствии Н. на его квартире, заключил, что Н. ‘скрылся, не сдав дела’, и постановил, что Н. ‘подлежит аресту и преданию революционному суду’. На следующий день это постановление было опубликовано в газетах ‘для устрашения саботажников’. Однако, во-первых, как следовало из напечатанного в те же дни заявления А. М. Петряева, ‘никто из чиновников министерства скрываться не думал и не отказывается от передачи дел’, а во-вторых, по сообщениям газет, ‘никаких репрессионных мер до сих пор не было предпринято’. Кроме того, известно, что 4 ноября Н. присутствовал на общем собрании служащих м-ва, созванном по требованию большевиков. В ноябре Н. участвовал в заседаниях т. н. ‘малого’ Врем. Пр-ва на квартире А. А. Демьянова, где выступал в качестве министра иностр. дел вместо арестованного М. И. Терещенко. Там (а затем и в печати) ему пришлось давать объяснения в связи с публикацией большевиками ряда секретных дипломатич. документов. Вскоре после этого уехал на Юг, где при Деникине принимал участие в Особом совещании, предшествовавшем пр-ву ген. Лукомского. С янв. 1920 — в эмиграции.

⁸ Мысль о предварительном сговоре как причине саботажа гос. служащих после окт. 1917 появилась в советской исторической литературе с середины 1930-х. Первый исследователь темы З. Серебрянский (‘Пролетарская революция’, 1926, No 10(57), cс. 5—17) объясняет саботаж воспитанностью чиновников в предрассудках всемогущества буржуазии, страхом интеллигенции за будущее и ее неверием в ‘творческие силы пролетариата’, косностью и сословной ограниченностью Пб чиновничества, послушанием его начальству, призрачными и реальными материальными интересами и упованиями (обеспеченная старость, нечистые доходы) и т. п. Среди источников финансирования саботажа он называет банки, отдельные крупные фирмы, 1-й ВЦИК, ‘малый’ Совет министров и пожертвования частных лиц. Как видим, ‘сговору’ тут места нет. В другой своей работе (в кн. ОТ КЕРЕНЩИНЫ К ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЕ. М.-Л., 1928) тот же автор добавляет в качестве причин участие иностранцев в гос. аппарате столицы (что ‘связывало этот аппарат с иностранным капиталом’) и протест интеллигенции против пролетарского ‘удара по привилегии образования’. Здесь же, говоря об источниках финансирования, он обмолвливается: ‘Организацией саботажа руководили банки’.

М. Карева (в кн. В. Ундревич и М. Карева. ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АППАРАТ. М., 1935) расширяет круг ‘организаторов’, добавляя сюда К-т спасения родины и революции, Пг и Моск. гор. думы, местные думы, ЦИК крестьянских депутатов, ЦК ‘соглашательских партий’ (РСДРП, ПСР и т. п.) и ряд профсоюзных органов. Она же рисует схему ‘заговора’: кружки чиновников отдельных м-в — объединенный комитет чиновников — связь последнего с малым Советом министров + агитация Совета защиты. Тема ‘сговора’ продолжалась с разными вариациями и в более поздних работах советских историков. Новейший исследователь проблемы М. П. Ирошников в своей работе СОЗДАНИЕ СОВЕТСКОГО ЦЕНТРАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО АППАРАТА. (М., 1967), в других вопросах обстоятельнейше документированной, без обиняков и каких-либо ссылок на источники заявляет: ‘Главным организатором чиновничьего саботажа выступил образовавшийся фактически после победы Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде блок всех буржуазных и мелкобуржуазных партий во главе с партией кадетов’ (с. 162).

⁹ Петряев Александр Михайлович — тов. министра иностр. дел (март-окт. 1917), статский советник. Окончил арабский разряд вост. ф-та СПб ун-та (1897) и Учебное отделение вост. языков при I (Азиатском) деп. МИД (1899), куда и был затем причислен. Был ‘студентом’ посольства в Константинополе, секретарем консульства там же (1902—1906), консулом там же и в др. городах Турции (1906—1913), генеральным консулом и комиссаром в Европейской контрольной комиссии в Албании (Ураццо, 1913—16), перед февр. 1917 — советник (нач.) II (Ближневост.) политич. отд. МИД. Тов. министра П. стал при П. Н. Милюкове.

Незадолго до окт. 1917 выпустил брошюру ПРОЛИВЫ (Пг., 1917), которая, по существу, была официозным ответом МИДа на антивоенную агитацию ‘левых’ партий. Подробно анализируя экономическое значение Босфора и Дарданелл для России, П. подчеркивает, что ‘обеспечение свободы плавания через проливы и безопасности наших южных владений ничего общего не имеет с вопросом об аннексиях и контрибуциях’. Разбирая гамму вариантов послевоенной судьбы проливов (от нейтрализации до аннексии), П. ‘в терминах эпохи’ заключает: ‘Разрешение вопроса о проливах составляет одну из целей войны, именно — становление прочного народовластного мира’.

На собрании служащих МИДа 4 ноября 1917 от лица своих подчиненных выразил готовность продолжать вести текущие дела м-ва, не связанные с политикой (консульские, о военнопленных, о переводах денег за границу и т. п.). Это предложение П. было отвергнуто, так как, по оценке И. А. Залкинда, заключало в себе ‘усовершенствованнную систему саботажа’.

С 1919 П. в эмиграции, возглавлял там Российскую дипломатич. миссию в Болгарии, подчинявшуюся парижскому Совету послов (организации русских дипломатов в изгнании). По словам знавшего его по совместной работе в Софии Л. Д. Любимова, П. ‘стоял головой выше большинства своих сослуживцев. Это был не дипломат обычного светского типа, а техник-работяга, владевший шестнадцатью языками, известный специалист по восточным делам. &lt,…&gt, он не верил в долговечность своей дипломатической деятельности, но обязанности свои выполнял с большой щепетильностью’.

¹⁰ Вероятно, имеется в виду Афонасьев Владимир Дмитриевич (1871—?) — с 1914 до нач. 1917 управляющий V распорядит. отд-нием Деп. Гос. казначейства и чиновник особых поручений М-ва финансов, действ. статский советник. Окончил Уч-ще Правоведения (1894). Служил в М-ве финансов с 1896, где, вероятно, и познакомился с автором. Представлял М-во при Верховном Начальнике санитарной и эвакуационной части и в Комиссии о мерах предупреждения и борьбы с чумой. По-видимому, в МИД переведен при Врем. Пр-ве.

¹¹ С 1908 автор был женат на Наталии Матвеевне (урожд. Поливановой).

¹² Поливанов Е. Д. (1891—1938) — известный полиглот и лингвист. Окончил ист.-филол. ф-т СПб. ун-та и Практическую вост. академию (1912). С 1915 — приват-доцент ун-та и Высших женских курсов (японский и др. языки, сравнит. языкознание). Ездил в диалектологические командировки в Японию. Кажется, ненадолго арестовывался в 1916 за антивоенную пьесу. В 1917 — сотр. Центр. Совета крестьянских депутатов, от которого в авг. прикомандирован к отделу печати МИДа (выполнял там поручения азиатских отделов М-ва).

27 окт. 1917 обратился в Смольный с письмом, в котором предлагал свои услуги новой власти. Предложение было принято, и П. принял участие сначала в приеме дел МИДа, а затем в работе по публикации секретных дипломатич. документов. В новом НКИД П. возглавлял Отд. сношений с Востоком (не долее февр. 1918).

Вот как пишет об этом Троцкий: ‘При нем (Н. Г. Маркине — Публ.) терся молодой человек, лет 25, без руки, фамилия его, кажется, Поливанов, приват-доцент. Так как он был мне рекомендован Маркиным, то он и помогал ему. Не знаю, на каком он был факультете, но у него были сведения по этой части. Кажется, он далее знал азиатские языки. Филолог ли он был, что ли, — в точности не могу сказать. Работал он не на секретных ролях. Кто рекомендовал его Маркину, я не знаю.&lt,…&gt, Но потом оказалось, что Поливанов был членом Союза русского народа. Руку он потерял, во всяком случае, не на баррикадах. Он обнаружил потом большое пристрастие к спиртным напиткам, и даже были сведения, что принимал разные приношения. Персидское посольство ему какую-то корзинку с какими-то приношениями прислало. Он был по этому поводу устранен. Первое время он работал довольно активно’ (опубл. в 1922).

Сведения об алкоголизме П., а также об употреблении им наркотиков косвенно подтверждает и симпатизирующий ученому В. А. Каверин, выведший его под именем хромого Драгоманова в своем романе 1920-х СКАНДАЛИСТ, а в более поздних воспоминаниях объяснявший тягу П. к китайским курильням опиума в Петрограде его страстью ‘ко всему необычному’.

Источник сведений о членстве П. в СРН неизвестен, однако, когда его ‘громили’ на дискуссии с марристами в 1929, этот ‘аргумент’ был также выдвинут в полемике с П. одним из его оппонентов (Охитовичем).

В 1918 П. — один из организаторов Союза китайских рабочих, редактор первой китайской комм. газеты, с 1919 — чл. КП и проф. Пг ун-та. В 1921 П. в Москве — зам. зав. Дальневост. секции Коминтерна, преподает в Комм. ун-те трудящихся Востока. В 1921—26 преподавал в Туркестанском Вост. ун-те и Средне-Азиатском ун-те (Ташкент), в 1926—29 — сотр. РАНИОН, Ин-та востоковедения, Ин-та языка и мышления. Подвергшись ‘разгрому’ в 1929, работал в Самарканде, Ташкенте и Фрунзе, где в сер. 1930-х преподавал в пед. ин-те различные предметы вплоть до политэкономии.

Арестован в марте 1937. Расстрелян. Подробную, хотя и не свободную от пробелов, погрешностей и натяжек, биографию и обстоятельный разбор научного наследия см. в кн. Е. Д. Поливанов. СТАТЬИ ПО ОБЩЕМУ ЯЗЫКОЗНАНИЮ (М., 1968). П. оставил также неопубликованные поныне полностью воспоминания о своей работе в Центр. Совете крестьянских депутатов и в НКИД (ЦПА ИМЛ, ф. 70, оп. 3, ед. хр. 593).

¹³ Поливанов А. А. (1855—1920) — военный министр (июнь 1915 — март 1916) и генерал-от-инфантерии (с 1915). С того же времени — чл. Гос. Совета. Назначение П. министром — результат давления Думы, а поводом для его отставки послужил отнятый по его приказу на военные нужды автомобиль Распутина. С февр. 1920 служил в Красной Армии, был чл. Особого Совещания при Главкоме. Умер от тифа в Риге во время сов.-польских переговоров, на которых был военным экспертом.

¹⁴ Залкинд Иван Абрамович (1885—1928) — уполномоченный по НКИД (с окт. 1917). В 1903—1908 неоднократно арестовывался и ссылался за револ. деятельность. Чл. РСДРП. В 1908 — марте 1917 в эмиграции. Окончил Сорбонну, доктор биологии. Работал в Алжире и Тунисе. По возвращении — сотрудник Пб и Василеостр. районных к-тов РСДРП(б). В окт. 1917 — комиссар Василеостр.револ. штаба. 26 окт. О. Равич попросила З. переговорить с Урицким, намеченным ВРК для приема дел бывшего МИДа. Будучи загружен делами Василеостр. райкома, З. сумел встретиться с Урицким лишь через несколько дней, когда выяснилось, что ‘иностранные дела берет на себя тов. Троцкий’. События, связанные с ‘походом войск Керенского и Краснова’ на Пг, не позволили З. немедленно приступить к своим новым обязанностям. Однако 3 ноября вместе с Поливановым З. объезжает чиновников МИДа по квартирам, требуя их явки на следующий день, а 4 ноября, ‘запасшись ордерами на арест’, является на собрание сотрудников МИДа. Активно участвует в организации нового НКИД и работает по розыску и публикации секретных дипломатич. документов. В дек. 1917 — зав. Отд. стран Запада. На первом дипломатич. приеме (приход 1.01.1918 иностр. представителей к Ленину в связи с арестом румынского посланника Диаманди) играет роль дипломатич. советника главы пр-ва. С 18 янв. 1918 — полномочный представитель СНК в Швейцарии. В 1918—1926 — генеральный консул СССР (до 1923 —_: РСФСР) в разл. городах Швейцарии, Турции и Италии. Тогда же определил на работу в НКИД своего младшего брата Горация. В 1927—28 — представитель НКИД в Ленинграде. Кроме того, преподавал в Лен. ун-те и был чл. Тихоокеанского к-та АН. Оставил содержательные воспоминания о возникновении и начале деятельности НКИД, оставшиеся до сих пор одним из главных источников по этой теме.

¹⁵ Васильев А. К. — ген. консул в Алжире и Тунисе (1912—1917), статский советник. В 1892—97 был причислен к М-ву нар. просвещения. Во II деп. МИДа служил в 1897—1910, консулом в Париже — в 1910—11. С 1912 к фамилии добавляется ‘Васильков’.

¹⁶ Смотрителем зданий МИДа с 1916 по 25 окт. 1917 был Григорий Евгеньевич Пащенко — штабс-капитан лейб-гвардии Гренадерского полка, демобилизованный по ранению (в 1910 — поручик того же полка). В 1920-е преподавал в Ленинграде.

¹⁷ Доливо-Добровольский Александр Иосифович (1866 — март 1932) — чиновник МИД. С 1883 — на службе во флоте, с 1886 — мичман, с 1893 — лейтенант флота. Участвовал в кругосветном плавании на клиппере ‘Джигит’ (1889—92), путевые заметки о котором напечатал. С 1895 — младший флаг-офицер штаба командующего Отдельным отрядом судов Балтийского моря. В 1896—98 — в заграничном плавании на эскадренном броненосце ‘Наварин’. В 1898 вышел в запас и поступил на службу во II деп. МИД в чине коллежского ассесора. Пробыл там до 1904, когда был назначен консулом в Черновцах (Австро-Венгрия), где оставался до нач. I мир. войны. Во время службы во II деп. выпустил несколько брошюр по морскому и консульскому праву. В годы войны, видимо, некоторое время был в положении ‘причисленного к МИД’, т. е. за штатом. После реорганизации департаментов МИД в марте 1917 занял пост вице-директора Правового деп., в окт. — и. о. директора (был в чине статского советника). Газ. ‘День’ от 15 ноября 1917 ошибочно именует Д. — и. о. директора деп. личного состава и хоз. дел. В заметке группы бывш. политэмигрантов СТАРЫЙ РЕЖИМ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ (‘Известия Петросовета’, 8 ноября 1917) шла речь о Д. как ‘ставленнике старого режима’, ‘агенте Штюрмера, Столыпина и Терещенки’, выражалась надежда на ‘удаление в близком будущем со своих постов’ таких лиц.

14 ноября 1917 Д. отказался продолжать забастовку, объявленную чиновниками, вышел на работу и заявил о своем признании власти СНК. Спустя два-три дня он публично обратился к коллегам с мотивацией своих действий и призывом последовать своему примеру: ‘Большевики захватили власть, свергнув коалиционное правительство. В первое же мгновение мы все отступили перед фактом захвата, перед призраком разорванных хартий свобод. Нам было предоставлено время, много дней, чтобы заметить, что перед нами не кондотьеры с еще горячими ружьями после уличной схватки, но фактическая власть большой народной партии. В такой конъюнктуре государственно-правовая доктрина даже социалистических толков не допускает принципиально ведомственных забастовок. Здесь возможен только индивидуальный уход тех, кто на высших руководящих постах оказался бы в конфликте со своими убеждениями’ (‘Новая жизнь’, 18 ноября 1917).

В дальнейшем Д. — один из руководителей Правового отдела НКИД, но, по-видимому, не долее весны 1918. Участвовал в работе русско-германской комиссии по делам военнопленных. В начале 1920-х служил в разных Пг учреждениях. Судьба Д. после 1925 нам неизвестна, но его брат Борис, морской офицер (1873—?), служил в Красном Флоте, и до 1928 издавалось его учебное пособие БОЕВОЙ ФЛОТ.

¹⁸ Гришкевич-Трохимовский П. M. (1868—?) — вице-директор деп. Гос. казначейства М-ва финансов (1910 — ноябрь 1917), действ. статский советник, чл. Совета М-ва финансов. После окончания СПб ун-та в 1891 поступил на службу в М-во финансов, где и пробыл до 1917. Представлял М-во в Совете Добровольного Флота, Совете по делам торгового мореплавания и К-те по портовым и золотопромышл. делам. В ходе захвата большевиками финансового аппарата Г. принял участие в совещании (ок. 4 ноября 1917) с В. Р. Менжинским (замнаркомом финансов), в результате которого согласился, что ‘по получении мандатов за подлинными подписями членов СНК департамент Государственного Казначейства будет выдавать ордера, обязательные для Госбанка’. Таким образом, еще до фактического овладения Госбанком (17 ноября 1917) был открыт путь к разрешению того финансового кризиса, в котором оказалась новая власть. В 1920-е Г. служил в системе Наркомфина.

¹⁹ 11 ноября 1917 в ‘Известиях Петросовета’ был опубликован приказ наркома иностр. дел Л. Троцкого, предупреждающий, что чиновники МИД, не приступившие к занятиям до утра 13 ноября, будут уволены без права на пенсию. 14 ноября там же появился ‘Приказ по МИД’, в рассказе о котором автор допускает ошибки. На самом деле приказ гласил: ‘За отказ от подчинения СНК увольняются от должности без права на пенсию: тов. министра иностр. дел А. А. Нератов, директор канцелярии Б. А. Татищев, тов. министра А. М. Петряев и чиновники министерства: Г. П. Ухтомский, В. Б. Лопухин, Н. П. Юдин, В. И. Шавельский, Г. Г. Епифанов, А. Н. Орлов, Я. Л. Барсков, И. К. Лысенко, А. Н. Раевский, А. Э. Нюман, Г. Е. Пащенко, Ф. А. Семенченко, А. К. Беляев, В. И. Некрасов, А. А. Губарь, H. H. Маслов, M. И. Муромцев, А. В. Блинов, К. К. Фетерлейн, Е. К. Памерский, К. В. Циглер, А. О. Струве, Ю. Г. Удинцов, Н. Н. Щелкунов, А. Н. Марисов, А. В. Григорьев, В. И. Беляев, H. M. Старченко, Л. В. Урусов, В. В. Таубе’ (курсив наш. — Публ.).

16 ноября к перечисленным были добавлены еще 69 фамилий сотрудников всех четырех политич. отделов МИД, Дел. общих дел, Отд. печати, Учебного вост. отд. и Гос. Пг архива. 22 ноября была разослана циркулярная телеграмма НКИД ‘всем дипломатическим представительствам России за границей’ с запросом об их согласии служить новой власти. 26 ноября ‘за неполучением ответа’ были уволены со службы 28 российских дипломатов — глав миссий.

В НКИД стали появляться первые новые сотрудники дипломатич. ведомства: рабочие завода военных и морских приборов а/о ‘Сименс и Шуккерт’ (ныне ‘Электроаппарат’) Н. А. Антонов, Н. А. Андреянов, И. Г. Беляев, М. И. Захаренко, В. И. Митюрев, И. П. Петров, К. М. Федоров, которые поначалу приходили ‘только на дежурство’, а потом ‘снялись с завода и ушли в комиссариат’, солдаты Павловского полка, моряки-балтийцы, шифровальщики из Глав. Морского Штаба и проч.

Кроме А. И. Доливо-Добровольского, а также упоминаемых дальше в тексте и пришедших в НКИД много позже Ф. Д. Петрова, Г. Н. Лашкевича, Н. П. Колчановского, Д. Т. Флоринского и А. В. Сабанина, на сторону новой власти стали курьеры С. П. Денисов, Н. И. Иванов, Т. Ф. Киселев, П. Г. Махотин и Я. И. Устиненков, делопроизводители А. В. Здзеницкий и И. К. Лысенко (ср. список уволенных), дворник А. К. Николаев, рабочие-печатники А. И. Иванов и Н. П. Немчинов, чиновник IV политич. отд. А. Н. Воскресенский (в дальнейшем — зав. отд. Востока НКИД вместо Поливанова до сер. 1920-х), кроме того — пришедший после службы в 1918—19 у Колчака, а в 1920 в парижском Совете послов — Ю. В. Ключников, а также чиновники Деп. личного состава и хоз. дел М. И. Августовский, В. В. Телеснин, П. П. Кафталь и Ю. М. Чельцов.

²⁰Татищев Борис Алексеевич (1876 — ?) — директор канцелярии МИД и советник (нач.) I политич. отд. (1916 — ноябрь 1917), статский советник, камергер. В 1896 окончил Александровский лицей. До 1911 — 1-й секретарь миссии в Афинах, затем — в Париже. Возможно, арестовывался большевиками на короткое время ок. 4 ноября 1917 с целью изъятия у него ключей от комнат и шкафов МИД.

²¹ У автора было двое детей: Борис (р. 1910) и Марина (р. 1911).

²² Маслов H. H. — чиновник МИД. Окончил СПб ун-т с дипломом 1-й степени (1897) и был причислен к Деп. личного состава и хоз. дел МИД, где к авг. 1916 — делопроизводитель 6 класса. В 1916—17 — старший секретарь Юрисконсультского отдела МИД, статский советник. Также состоял чиновником особых поручений Верх. совета по призрению. В 1920-е, кажется, был бухгалтером в Пг.

²³ Группа монастырей в окрестностях горы Афон (Балканский п-в) существует с V в. н. э. Россия покровительствует им с XV в., т. е. с момента захвата Балкан турками.

²⁴ Висконти Евгений Александрович — чиновник МИД. Сын офицера Переяславского драгунского полка. Определен в Деп. личного состава в 1890, через год получил первый классный чин ‘за выслугу лет’. Служил там вплоть до 1917. С 1910 — действ. статский советник, с 1911 — чиновник особых поручений 5 кл. при МИДе, с 1916 — делопроизводитель 5 кл.

²⁵ фон Таубе Владимир Владимирович, барон (1876 — ?) — чиновник МИД. Сын генерал-майора Владимира Юльевича, служившего в Военно-Медицинской академии. Окончил СПб Коммерч. уч. (1892). В 1896—1907 служил в Отд. кредитных билетов Госбанка пом. контролера, в 1907—10 — контролером. Затем поступил делопроизводителем в Деп. личного состава МИД, в 1917 — надворный советник. Обстоятельства его ареста в ноябре 1917 Н. Г. Маркиным, в частности, отражены в письменном заявлении Т. в Следственную комиссию Пг Совета о том, что он ‘возвратил все служебные документы, находившиеся у него на квартире’. Его мать Варвара Петровна (в 1917 жила в военной гостинице ‘Астория’ на Морской, 39) в хлопотах за сына обращалась за помощью и в Пг Полит. Кр. Крест к И. И. Манухину.

²⁶ Маркин Николай Григорьевич (1892 или 1893 — 1918) — матрос-балтиец. Родился в семье ткачей в Пензенской губ. Вскоре семья перебралась во Владикавказ, где М. рано пошел работать ‘мальчиком’ в писчебумажный магазин. В 1910 ‘в порыве гнева’ пытался спалить хозяина, был арестован, при обыске была обнаружена нелегальная литература, оставленная старшим братом, уехавшим на заработки. На допросе признал книги за свои и брата не выдал. Провел в заключении 8 мес., где сошелся с политическими. По выходе много читал, затем учился на слесаря. В авг. 1914 призван во флот, служил в Кронштадте, сначала матросом, затем в классе электриков учебно-минного отряда.

Распространял листовки среди матросов. 28 февр. 1917 вывел из казарм матросов своего отряда ‘с революционными песнями’. Был избран депутатом Петросовета и Кронштадтского Совета. С 4 марта — чл. Кронштадтского к-та РСДРП(б) и сотрудник газ. ‘Голос правды’. В апр. М. — в составе отряда по охране Ленина. Будучи делегатом I съезда военных моряков Балтики, ездил в составе депутации моряков к А. Ф. Керенскому за утверждением Устава Центробалта, который — в конце концов — был введен в действие явочным порядком. В июне — делегат I съезда Советов, избран во ВЦИК, тогда же в ЦК Центрофлота. В сер. июня — делегат от Балтики на Всероссийской конференции фронтовых и тыловых организаций РСДРП(б). После июльских событий, пользуясь мандатом чл. ЦИК, посещал арестованных большевиков в ‘Крестах’, был исключен из Центрофлота. В авг. командовал ‘летучим отрядом’ по разоружению и арестам ‘корниловских офицеров в петроградских гостиницах и частных домах’.

Осенью 1917 ‘по заданию ЦК’ М. редактировал газету ‘Рабочий и солдат’, в сент. — выступал с докладом на II съезде моряков Балтфлота, затем вошел в состав Пг ВРК. С 3 ноября 1917, будучи назначен секр. наркома иност. дел, активно участвовал в овладении МИДом, организовывал перевод, расшифровку и публикацию тайных дипломатич. документов, арестовывал и шантажировал чиновников, выселял их из квартир и пр.

Ср. у Троцкого: ‘Насчет НКИД я бы хотел вспомнить тов. Маркина, который организовал, до некоторой степени, НКИД. &lt,…&gt, Он познакомился с моими мальчиками. Его никто не замечал, но несомненно он пользовался доверием матросов. Через моих мальчиков я познакомился с ним. Это было так недели за 2—3 до революции. Он предложил свои услуги для всяких ответственных поручений, и первое время мы посадили его в редакцию ‘Рабочий и Солдат’, где он проявил величайшую энергию. А затем он вошел вместе со мною в НКИД. &lt,…&gt, Маркин арестовал Татищева, барона Таубе (К. Ф., а не В. В. — Публ.) и привез их в Смольный, посадил в комнату и сказал: ‘Я ключи достану через некоторое время’. На вопрос о ключах Таубе отослал к Татищеву, а Татищев — куда следует, а когда Маркин вызвал меня дня через 2, то этот Татищев провел нас по всем комнатам, отчетливо показал, где какой ключ, как его вертеть и т. д. Тогда было опасение, не спрятаны ли какие-нибудь бумаги. Но это не подтвердилось. Когда мы спросили его, а где же секретные документы, он сказал, что наше представление о них страдает, так сказать, некоторым фетишизмом, что они обязательно должны быть написаны на пергаменте и т. д. Эти секретные документы потеряли свое значение, эти грабительские соглашения создавались просто путем шифрованной телеграфной передачи, и копии их лежали в довольно прозаичном виде, спрятанные в шкафах. Маркин приступил к их изданию. &lt,…&gt, Сам Маркин ловил посылки, которые приходили из других стран. В них оказывался шелк, дамские туфли и т. п. &lt,…&gt, Маркин до НКИД работал в Следственной комиссии Петросовета. &lt,…&gt, Следственная комиссия начала применять некоторые методы, которые не нравились тогдашним меньшевикам и эсерам, и Маркин в этом отношении тоже отличался тем, что эти методы, по части улавливания контрреволюционеров, применял весьма усердно. Маркин был, кажется, рабочим или крестьянином. Человек очень умный, с большой волей, но писал с ошибками. Всякие документы, написанные им, написаны довольно-таки неправильно’.

С ноября 1917 по февр. 1918 под редакцией М. вышло 7 сборников тайных дипломатич. документов, составленных, главным образом, из бумаг, не пошедших в газетах того времени. В НКИД М. был руководителем секции ‘Сборника’ при отд. печати, типографского отд. и организатором новых отделов, затем ‘контролером’ и ‘немало потрудился над очищением аппарата НКИД от саботажников’. По свидетельству И. А. Залкинда, М. ‘находил время проникать во все углы и закоулки министерства, отыскивал всякого рода бумаги, письма и фотографии самого компрометирующего старых чиновников свойства’. Ему же принадлежала также идея торжественной продажи с аукциона разных безделушек, присланных диппочтой чиновникам М-ва.

С июня 1918 М. перешел в наркомат по морским делам, где занялся организацией речных и озерных флотилий. Утверждая далее (см. текст), что М. впоследствии ‘сделал видную карьеру’, Лопухин ошибается. Военная деятельность М. описана в кн. Н. Ф. Варгина КОМИССАР ВОЛЖСКОЙ ФЛОТИЛИИ. М., 1961, и др. В окт. 1918, прикрывая отступление после речного боя, он погиб. Характеризуя его в некрологе ‘превосходным революционером’ и ‘настоящим солдатом революции’, Троцкий, между тем, не удержался отметить: ‘некоторая угрюмость была вообще в его характере’. (Цит. по кн. ПАМЯТНИК БОРЦАМ ПРОЛЕТАРСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ, ПОГИБШИМ В 1917-1921 ГГ., М. —Л., 1925, с. 371).

²⁷ Верховный Совет по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и павших в войне был образован царским указом от 11 авг. 1914 под председательством имп. Александры Федоровны. В его состав входили председатели Гос. Совета и Гос. Думы, Главного Алексеевского и Романовского К-тов, министры, а также ‘лица обоего пола по назначению’ императрицы. К ведению ВС вначале относились прием пожертвований, распределение средств между благотворит. организациями и т. п. Одновременно с учреждением ВС были образованы его к-ты в Москве и Пг. В царских указах подчеркивалось, что ВС, ‘не оказывая непосредственной помощи отдельным лицам, обращает находящиеся в его распоряжении денежные средства на выдачу пособий учреждениям, имеющим попечение о семьях и лицах, указанных выше, и устанавливает правила об условиях и порядке выдачи этих пособий’.

Деятельность ВС протекала в четырех комиссиях: подготовительной, финансовой, распорядительной и особой. Последняя (образована 8 янв. 1915) имела полное название: Особая комиссия по призрению воинских чинов и других лиц, пострадавших в продолжение войны, а также их семей. Ее обязанности определялись как ‘разработка и осуществление мероприятий по приисканию занятий и работ, а также по оказанию других видов призрения этим лицам’. Кроме того, OK должна была координировать оказание помощи воинам, выпущенным из госпиталей, и дополнительное снабжение одеждой тех из них, что возвращались в строй. Из упомянутых в тексте лиц в состав ВС входили: П. Л. Барк, И. Л. Горемыкин, А. Н. Куломзин, H. H. Покровский (возглавлял финансовую и ревизионную комиссии, а в OK был тов. председательницы вел. княгини Ксении Александровны), С. Ф. Вебер (пред. постоянного при ВС Междуведомственного Совещания для рассмотрения вопросов по применению законодательства о призрении лиц, призванных на войну, и их семей). Среди членов OK были: автор, жена и сын Горемыкина, жена Коковцова, А. А. Поливанов, жена Н. Н. Покровского — Екатерина Петровна, жена Родзянко, А. Б. Сазонова, ее сестра О. Б. (вдова Столыпина), их братья, М. Ф. Шиллинг. МИД в OK представлял статский советник Иван Петрович Дмитров. Позднее (в 1916) к канцелярии ВС были причислены: В. А. Бонди, Е. А. Висконти и Н. Н. Маслов. ВС и OK, по-видимому, прекратили свое существование в марте 1917.

²⁸Лопухин Евгений Борисович (1878 — после 1940) — физик. Окончил СПб ун-т (1900). В 1903—13 служил в М-ве финансов. Затем — в Отд. промыш. училищ М-ва нар. просвещения и преподавал физику в вузах Пг (в 1917 — приват-доцент). В нач. 1920-х — помощник ректора Агрономич. ин-та по адм.-хоз. части. В сер. 1920-х переехал в Баку, был там проф. Азерб. ун-та и Политехнич. ин-та. В конце 1930-х вернулся в Ленинград. В 1917 жил на Знаменской, 34.

²⁹ Мать автора Вера Ивановна Лопухина в 1917 жила на Звенигородской, 22.

³⁰ Ярошинский Карл Иосифович (вероятно, ниже в тексте автор ошибся в отчестве) — крупный сахарозаводчик и финансовый делец. Перед войной — владелец и директор-распорядитель Гниванского, Корделевского и Чарноминского свеклосахарных заводов (Украина). До 1916 жил в Киеве, затем — в Пг (Морская, 52). Сильно разбогател в годы войны благодаря скупке контрольных пакетов ряда банков и спекулятивным операциям с ценными бумагами. В 1914 приобрел от Азовско-Донского банка контрольный пакет Киевского частного коммерч. банка (стал там пред. совета), в янв. 1917 — 70 тыс. акций Русского Торгово-промышл. банка (по двойному курсу за 35 млн. руб., на средства подконтрольных ему к тому времени банков). Добился в последнем смены правления, причем сам стал чл. совета, ‘временно замещающим пред. правления’. Такое положение давало Я. возможность, руководя банком, одновременно в нем кредитоваться, что не полагалось по уставу для избранных членов правления.

Использовав эти возможности, в апр. 1917 распространил свой контроль на Русский для внешней торговли банк. В окт. 1917 боролся за овладение контрольным пакетом Пг междунар. банка (не удалось осуществить до конца в связи с последовавшей вскоре национализацией частных банков). К концу окт. возглавляемая Я. финансовая группа в дополнение к названным банкам полностью контролировала несколько десятков сахарных заводов во главе с Тульско-Черкасским Т-вом (бывш. бр. Терещенко, т. е. более половины сахарного производства страны), 8 металлич. и механич. заводов, несколько текстильных фабрик, пароходных и ж.-д. предприятий. По мнению советского исследователя, ‘не вкладывая в эти операции никаких собственных средств и передвигая паи и акции из одного подконтрольного предприятия в другое, Ярошинский присваивал многомиллионные доходы от роста курсов этих акций и паев, в то же время не выпуская их из своих рук (‘Исторические записки’, т. 66, 1960, с. 39). 14 дек. 1917 Следств. комиссией Петросовета был отдан приказ об аресте Я., но к этому моменту его уже не было в России. Умер в эмиграции.

³¹ Бонди Владимир Александрович (1870—1934) — литератор. Род. в Рыбинске, где потом учился в одной гимназии с автором. В 1903—18 совместно с С. М. Проппером, И. И. Ясинским и др. редактировал газ. ‘Биржевые ведомости’ (после окт. 1917 — ‘Новые ведомости’) и многие ее приложения, в т. ч. ж-лы ‘Огонек’, ‘Новая иллюстрация’ и др. Чл. Особой комиссии Верх. совета (см. прим. 27) и Скобелевского к-та Литераторов. Упоминания Б. автором находятся в предыдущей части записок.

³²Коковцов Владимир Николаевич (1853—1943) — министр финансов (1904—05, 1906—14), пред. Совета министров (1911—14). Из старинного дворянского рода, помещик Новгородской губ. Дед К. — ярославский совестный судья, сотр. ‘Уединенного пошехонца’. Одно из родовых имений К. было пожаловано царем Алексеем Михайловичем. Окончил 2-ю СПб гимназию, затем Александровский лицей (1873). С 1873 начал служить в М-ве юстиции. Командировался за границу для ознакомления с постановкой там тюремного дела. С 1879 — инспектор Гл. тюремного упр. МВД, с 1882 — пом. начальника ГТУ. Участвовал в подготовке нового издания УСТАВОВ О ССЫЛЬНЫХ И СОДЕРЖАЩИХСЯ ПОД СТРАЖЕЙ. В 1890 перешел в Гос. канцелярию, где был пом. статс-секретаря Гос. Совета, председателем Хоз. комитета, статс-секретарем Дел. экономии. В 1895 назначен тов. Гос. секретаря. В гос. 1896—1902 К. — тов. министра финансов (при С. Ю. Витте заведовал казначейской и податной частями). В 1902 К. назначен Гос. секретарем, в это время был чл. Особого Совещания о нуждах с.-х. промышленности. Будучи назначен в февр. 1904 министром финансов, начал свою деятельность с попыток приспособления текущего бюджета страны к нуждам русско-японской войны. Сохранял этот пост в правительствах Витте (с перерывом в окт. 1905 — апр. 1906), Горемыкина и Столыпина, а также с сент. 1911 по янв. 1914 в возглавляемом им самим пр-ве.

О нем в это время автор в опубликованной ранее части своих записок пишет так: ‘К. был в упоении власти. Наступила для него эра никем и ничем не стесняемой и не сдерживаемой болтовни, составлявшей преобладавшее его пристрастие, &lt,…&gt, он окончательно свел свою финансовую политику к одной непроизводительной охране казенного сундука, всячески урезывая испрашивавшиеся ассигнования на самые неотложные нужды’.

В янв. 1914 К. уволен в отставку в чине действ. тайного советника, с назначением чл. Гос. Совета и пожалованием ему титула графа. Среди причин, называвшихся официально: ‘казначейская узость’, ‘гипертрофическое поощрение непопулярной винной монополии’, принесение интересов общей политики в жертву фиску и проч., среди неофициальных — ‘заигрывания с Государственной Думой’, отрицательное отношение к Распутину. В 1914-18 занимал ответств. посты в ряде крупных частных банков (в 1917 — чл. совета Русского для внешней торговли банка), был почетным членом ряда благотворит. организаций. С ноября 1918 — во Франции. По сведениям Д. Л. Голинкова, в 1921 вместе с П. Б. Струве организовывал финансовые круги для оказания финансовой и продовольств. помощи Петрограду после переворота, готовившегося ‘Пг боевой организацией’. В Париже К. был председателем International Bank of Commerce (бывш. отд-ния Пг междунар. коммерч. банка), редактировал книги по экономике России, оставил воспоминания ИЗ МОЕГО ПРОШЛОГО (тт. 1—2, Париж, 1933).

³³ Алевский Владимир Николаевич (1870— ?) — гимназич. товарищ автора, в 1917 — чл. правления Русского торгово-промышл. банка и его агент по контролю над 1-м О-вом пароходства по Днепру (в котором тоже чл. правления). Окончил после Рыбинской гимназии ун-т Св. Владимира (Киев, 1896). Служил в аппарате М-ва финансов (в 1916 — коллежский советник, старш. бухгалтер Киевской конторы Госбанка).

³⁴ Лопухин Алексей Александрович (1864—1927 или 1928) — директор Дел. полиции (1903 — февр. 1905), действ. статский советник. Из дворян Орловской губ. Окончил Моск. ун-т (юрид. ф-т) в 1886, друг детства П. А. Столыпина. По окончании ун-та служил по судебному ведомству. С 1890 — тов. прокурора окр. суда в провинции, в 1893—96 — в Москве, с 1896 — тверский прокурор окр. суда, с 1898 — московский, с 1900 — то же в СПб. Исполняя в 1902 должность прокурора Харьковской судебной палаты, сделал успешный доклад В. К. Плеве о следствии по делу об аграрных беспорядках, после чего 9 мая 1902 назначен и. д. директора Деп. полиции.

В этом качестве Л. имел личные свидания с секретным агентом департамента, одним из лидеров БО ПСР Е. Ф. Азефом и получал от него информацию. В марте 1905 смещен с должности за непредотвращение убийства Вел. кн. Сергея Александровича, назначен Эстляндским губернатором. В конце 1905 уволен в отставку в связи с волнениями в Ревеле. Поступил на службу в Соединенный банк. В 1906 выступил в прессе с разоблачениями о печатании в типографии Деп. полиции погромных прокламаций, а его зять С. Д. Урусов повторил эти разоблачения в Гос. Думе. В 1908 Л. разоблачил службу Азефа в охранной агентуре: в сент. — в личном разговоре с В. Л. Бурцевым, в ноябре — перед членами ЦК ПСР в СПб, а 10 дек. — в Лондоне перед лидерами ПСР В. М. Черновым, А. А. Аргуновым и Б. В. Савинковым. По возвращении в СПб (янв. 1909) Л. был арестован и предан суду Особого Присутствия Правительств. Сената по обвинению в оказании существенного содействия револ. организации путем разоблачения службы Азефа в охранке. Л. Пояснил свой поступок желанием пресечь дальнейшие террористич. акты Азефа. В мае 1909 приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 5 лет. Общее собрание Сената заменило каторгу ссылкой на поселение в Сибирь, которую Л. отбывал в Красноярске. Помилован и восстановлен в правах Высочайшим повелением в дек. 1912.

После этого служил в Москве вице-директором Сибирского Торгового банка. В 1917 участвовал в деятельности межбанковских организаций: в комиссиях ‘для предварительной разработки вопроса о хлебозалоговых операциях в условиях хлебной монополии’ и ‘по вопросу об участии банков в финансировании лесопромышленности’. После окт. 1917 жил в Москве. В 1923 выпустил ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ, написанные, по его словам, ‘по поводу воспоминаний гр. С. Ю. Витте’, в них, в частности, писал: ‘…воспоминания мои и материалы к ним погибли вместе с моими домашними вещами в острый период революции’. Намеревался восстановить полный корпус мемуаров, было ли это осуществлено — неизвестно.

³⁵ Вейнер Аркадий Петрович — чиновник МИД, в 1917 — действ. статский советник. Брат искусствоведа, ред.-изд. журнала ‘Старые годы’ Петра Петровича В. В 1894 окончил Александровский лицей с чином 9 кл. и золотой медалью. С 1894 служил в Дел. внешних сношений МИД, в 1896—97 — секретарь консульства в Болгарии. В 1897—99 — вице-консул в Нью-Йорке, с 1899 — во II деп. МИД. В 1916 стал его вице-директором, но при Б. В. Штюрмере подвергся нападкам и вынужден был на некоторое время оставить службу. В мае 1917 обсуждался вопрос о назначении В. посланником в Христиании (Осло), но оно, кажется, так и не состоялось. ‘День’ в связи с этим называл В. ‘одним из самых талантливых русских дипломатов’. Занимался и предпринимательством: к 1917 — директор правления т-ва Вейнеровских пивоваренных заводов, баланс которых на 1 янв. 1918 был сведен с дефицитом ок. 1 млн. руб. Среди других занятий: чл. хозяйств. к-та Ремесленного уч-ща Цесаревича Николая и представитель МИД в Междуведомств. радиотелеграфном комитете. Жил на Сергиевской, 38.

³⁶ Козаков Григорий Александрович (1869 — ?) — чиновник МИД, с 1912 — действ. статский советник. Окончил вост. ф-т СПб ун-та в 1892 и причислен к МИД. В 1893 назначен студентом миссии в Токио, где с 1897 — и. о. драгомана. В 1899 был секр. консульства в Бомбее, в 1901—04 — вице-консул в Корее, в 1904—05 — 2-й секретарь посольства в Пекине, в 1905—13 — на том же посту в Токио. Член Совета русско-японского общества, в 1914—17 возглавлял IV (Дальневост.) отдел МИДа.

³⁷ В условиях охватившей Европу войны путь через пограничную станцию Торнео (на финляндско-шведской границе) и далее через нейтральные Швецию и Норвегию был наиболее безопасным. Однако уже 3 ноября 1917 Пг ВРК направил комиссару ст. Торнео Г. А. Светличному следующее предписание: ‘Граница временно закрыта, без особого распоряжения ВРК никто пропущен быть не может’. 12 ноября, по просьбе Светличного, ему была направлена инструкция о порядке пересечения границы. Она допускала проезд иностр. дипломатов, выезд лиц ‘по специальным разрешениям ВРК’ и въезд в Россию возвращавшихся политэмигрантов (для жителей Финляндии достаточно было разрешения финляндского сената). Та же инструкция содержала перечень предметов, запрещенных к ввозу и вывозу из России. Среди них на первом месте стояли ‘документы, могущие повредить политическим и экономическим интересам Российской республики’. Регулярная пограничная охрана была учреждена декретом СНК от 28 мая 1918. Поначалу она находилась в ведении Наркомфина, а затем была передана под начало ВЧК. Описанный выше в тексте побег Козакова через границу, очевидно, относится ко времени после 18 дек. 1917, когда СНК признал независимость Финляндии.

³⁸ Горемыкин Иван Логинович (1839—1917) — пред. Совета министров (апр. —июль 1906, 1914—16). Из дворян Новгородской губ. Окончил Уч-ще Правоведения. Службу начал в 1860 в канцелярии I деп. Сената, с 1864 в Учредит, к-те по делам Царства Польского: чиновник особых поручений, комиссар по крестьянским делам, тов. пред. комиссии по крестьянским делам. В 1866—69 — плоцкий вице-губернатор, в 1869—73 — келецкий, с 1873 — член временной комиссии по крестьянским делам при МВД, в 1880 участвовал в ревизии сенатора Шамшина, в 1882 участвовал в комиссиях по выработке законов о выкупе наделов у помещиков, назначен тов. обер-прокурора I деп. Сената, в 1884 — обер-прокурором II деп. Сената, в 1891 — тов. министра юстиции, в 1894 — сенатором и Главноуправляющим Межевой частью. В 1895—99 Г. — министр внутр. дел, с 1899 — чл. Гос. Совета.

Его второе назначение на пост пред. Совета министров было сделано по воле ‘придворной камарильи’ во главе с Г. Е. Распутиным. Занимая его, Г. проявлял последовательную враждебность к Думе и Прогрессивному блоку. После увольнения в нач. 1916 остался сенатором и чл. Гос. Совета, был действ. тайным советником I класса и статс-секретарем. Убит на Кавказе солдатами 11 дек. 1917.

³⁹ Шипов Иван Павлович (1865—1920) — в 1914—17 управляющий Гос. Банком и пред. его Совета, тайный советник. Из дворян Костромской губ. Окончил Александровский лицей в 1884 с чином 9 кл., был затем вольнослушателем курсов политэкономии и финансов в ун-тах. По завершении образования начал служить в Деп. окладных сборов М-ва финансов. Затем был делопроизводителем комиссии по пересмотру земского обложения. В 1891 — податной инспектор Калязинского уезда Тверской губ., затем — пом. нач. отд-ния в канцелярии К-та мин-ров. После этого — там же нач. отд-ний: финансового, а потом — по делам Сибирской ж. д. С 1894 — вице-директор Особенной канцелярии по кредитной части М-ва финансов, участвовал в комиссиях: о золотопромышленности, об исправлении денежного обращения, по выработке нового устава о векселях. С 1897 — директор Общей канцелярии М-ва финансов, чл. комиссии при К-те Сибирской ж. д., с 1898 был чл. правления Русско-китайского банка. С 1902 управлял делами Особого совещания о нуждах с.-х. промышленности и был директором Деп. гос. казначейства М-ва финансов.

Летом 1905 сопровождал Витте на мирные переговоры в Портсмут, в 1905—06 — министр финансов в правительстве Витте. С 1906 — чл. Совета Госбанка и К-та финансов, участвовал в ревизиях местных контор Госбанка, командировался на Дальний Восток для решения экономических проблем России в Манчжурии, Японии и Китае. В 1908—1909 — министр торговли и промышленности в пр-ве Столыпина. С 1909 — чл. Гос. Совета. С того же времени — тов. пред. Русско-японского о-ва (внешнеторговой организации при М-ве торговли и промышленности). 4—5 ноября 1917 находился под арестом в Смольном по приказу ВРК, отданному в ходе операции большевиков ‘по овладению банками’. 11 ноября уволен приказом Ленина по М-ву финансов ‘без права на пенсию за отказ признать власть СНК’. В 1919—20 Ш., кажется, участвовал в ‘Особом совещании’ (правительстве) при Деникине.

⁴⁰ Сазонов Сергей Дмитриевич (1860—1927) — в 1910—16 министр иностр. дел. Из дворян Рязанской губ. На дипломатич. службе с 1883: секретарь рус. посольства в Ватикане (1889—98), чрезвычайный посланник там же (1906—09), тов. министра иностр. дел (1909—10), после ухода А. П. Извольского — управляющий МИДом, затем министр. В 1910—11 С. возглавлял внешнеполитич. ведомство лишь формально, во всем подчиняясь указаниям П. А. Столыпина, родственником которого он был (они были женаты на сестрах).

Впечатление автора о легкомыслии С. находит подтверждение в воспоминаниях Ю. Я. Соловьева: ‘он (С. — Публ.) произвел на меня впечатление человека, весьма легкомысленного, не очень способного, а, главное, легко поддающегося разнообразным посторонним влияниям. Вся его фигура производила несколько странное впечатление. Был он невысокого роста с непомерно большим носом, ходил слегка вприпрыжку и потому напоминал молодого вороненка, выпавшего из гнезда’ (Лопухин в ранее напечатанной части своих записок вспоминает, что С. был ‘семитического типа’). Тот же Соловьев утверждает, что С. ему признавался в своем непонимании балканских проблем.

Формальной причиной увольнения С. в отставку летом 1916 была его настойчивость в вопросе о провозглашении Россией независимости Польши, против чего была камарилья. Среди других причин называли недовольство камарильи антантофильством С. и его тенденциями к соглашению с Прогрессивным блоком в Гос. Думе. После увольнения С. — гофмейстер и чл. Гос. Совета. В янв. 1917 назначен послом в Лондон, но при Терещенко это назначение было отменено, и С. не успел приступить к своим обязанностям. В 1918—1920 возглавлял внешнеполитич. ведомство в Особом Совещании при Деникине, затем представлял правительство Колчака в Париже, участвовал там в Политич. совещании, обсуждавшем итоги I мировой войны. Последние годы жизни провел в Польше, где ему вернули его имение под Белостоком в знак признательности за полонофильскую политику в годы войны. Некоторые авторы пытаются объяснять специфику политики С. перед войной и в ходе ее, опираясь на гипотезу о принадлежности С. к масонам. Умер С. в Ницце.

⁴¹ Менжинский Вячеслав Рудольфович (1874—1934) — чл. КП с 1902, в 1917 — чл. Бюро военной организации при ЦК РСДРП(б), один из комиссаров ВРК в Госбанке. Подробности событий в последнем с 25 окт. по 17 ноября 1917 см. в кн. А. М. Гиндина КАК БОЛЬШЕВИКИ ОВЛАДЕЛИ ГОСУДАРСТВЕННЫМ БАНКОМ. М., 1961. В дальнейшем М. — пред. ОПТУ.

⁴² Горбачевич К. Е. (1863 — ?) чиновник МИД, статский советник (1917). Окончил СПб коммерч. училище в 1883. В янв. 1887 принят на службу в Деп. внешних сношений МИД (с 1897 — II дел.), где и прослужил делопроизводителем и переводчиком до 1917 (с 1915 — и. д. библиотекаря II дел.).

⁴³ Гнедич П. П. (1855—1927) — писатель, драматург и театральный деятель. Двоюродный племянник известного переводчика Н. И. Гнедича. Окончил 1-ю СПб гимназию, затем, в 1879, — Академию художеств. Тогда же его первая пьеса была поставлена на сцене Александрийского театра. В течение нескольких след. лет подготовил и выпустил ИСТОРИЮ ИСКУССТВ в 3 томах. В 1886—88 преподавал историю искусств в драматич. школе Русского литературного о-ва, в 1888—89 — редактировал (вместе с В. С. Соловьевым) журнал ‘Север’, в 1890 основал ‘Ежегодник императорских театров’ и стал его редактором. С 1891 — член Театрально-литературного комитета при Дирекции имп. театров, с 1892 — чл. Совета Русского литературного о-ва, с 1893 — пред. Литературно-артистического кружка (потом — Литературно-Художественное О-во) и преподаватель истории искусств в гимназии Стеблин-Каменской. В 1895 возглавил худож. часть театра ЛХО (затем — Малый театр). В 1901—1909 заведовал труппой и репертуаром Александринского театра. В 1917 — директор музея О-ва поощрения художеств и почетный член ЛХО.

⁴⁴ Цомакион В. С. — смотритель зданий МИД (1901—16), после отставки — статский советник. В МИД (в Дел. личного состава и хоз. дел) зачислен в февр. 1898, ранее был чиновником для письма Инспекторского отд. Собств. БИВ Канцелярии. Автор, вероятно, ошибается: в гусарском Сумском полку Ц. не служил. В 1917 жил в Шувалове.

⁴⁵ Рощаковский М. С. (1876 — ?) — флотский офицер, затем дипломат. Окончил Морской кадетский корпус. Служил во флоте с 1893, мичман — с 1896. Во время русско-японской войны командовал миноносцем ‘Решительный’ (1904), затем служил на бронированной береговой огневой батарее ‘Адмирал Сенявин’ (1905). Выйдя в запас, получил звание камер-юнкера и был определен сначала 2-м секретарем посольства в Афинах, а затем — секретарем русской миссии в Дармштадте. Оттуда был отозван в связи с началом I мировой войны. Снова служил во флоте: в дек. 1914 ‘за отличие’ произведен в старшие лейтенанты, в дек. 1915 — в капитаны 2-го ранга, в апр. 1916 — в капитаны 1-го ранга. В 1915 Р. командовал эскадренным миноносцем ‘Легкий’, весной 1916 — причислен к 1-му Балтийскому флотскому экипажу, в июле 1916 — назначен адъютантом морского министра. В 1917 жил в здании Глав. Адмиралтейства.

⁴⁶Ольга Константиновна, Вел. княгиня и королева Греции (1851—1926) — внучка Николая I, с 1867 — жена греч. короля Георга I. Живя в Афинах, часто приглашала матросов с русских судов, стоявших в Пирее, к себе во дворец, чем вызывала острое недовольство как греков, так и русского морского командования. По ее инициативе в Афинах был построен госпиталь для моряков на средства от таможенной пошлины на коринку.

Константин Николаевич, Вел. кн. (1827—1892), с 1848 женат на Вел. кн. Александре Иосифовне (урожд. Александре Саксен-Альтенбургской). К. Н. — руководитель подготовит. работ по отмене крепостного права и другим реформам 1860-х.

⁴⁷ Константин Константинович, Вел. кн. (1858—1915) — сын предыдущего, поэт (печатался под псевдонимом К. Р.), с 1889 — Президент Академии наук, с 1884 — женат на Вел. кн. Елизавете Маврикиевне (урожд. Елизавете Саксен-Альтенбургской).

⁴⁸ Фан-дер-Флит Василий (Вильгельм) Яковлевич (1867 или 1869—1945) — дипломат, к 1917 — сенатор, камергер, действит. статский советник. Окончил вост. ф-т СПб ун-та (1890), причислен к МИД. Был секретарем посольства в Берлине, в 1911—14 — министром-резидентом в Саксен-Кобург-Готе и Гессен-Дармштадте, в 1914—17 — директором I деп. МИД. После февр. 1917 вышел в отставку, затем, по словам автора, ‘издрожался’ и по его просьбе и при содействии автора был вновь прикомандирован к МИД и отправлен за свой счет в Копенгаген для работы в тамошней русской миссии по информированию местной прессы. В Петрограде ему принадлежал дом на Галерной, 4.

⁴⁹ Дармштадт был столицей вел. княжества Гессенского, а имп. Александра Федоровна (1872—1918) — урожд. Алисой Гессенской. В напечатанной ранее части своих записок автор отмечает сочетавшиеся в А. Ф. ‘несомненную душевную болезнь’ и ‘полную здравость при обсуждении деловых конкретных проблем’.

⁵⁰ Неклюдов М. С. — чиновник, сын чл. Гос. Совета. В 1896 окончил юрид. ф-т СПб ун-та, служил в законодательной части Отд-ния гос. экономии Гос. канцелярии, с 1901 — в Отд-нии промышленности, наук и торговли, в 1906 в качестве старшего делопроизводителя Гос. канцелярии принимал участие в делопроизводстве I Гос. Думы. В 1909 стал делопроизводителем Деп. личного состава и хоз. дел МИД, уволен от службы в чине надворного советника. В Петрограде ему принадлежал дом по Баскову пер., 10.

Следует принять во внимание, что 12 окт. 1917 министр финансов М. В. Бернацкий вошел во Врем. Пр-во с представлением о полном запрещении вывоза русских ценностей за границу.

⁵¹ Зорин М. Д. (1868 — ?) — чиновник М-ва финансов и зоолог-любитель. Окончил Моск. ун-т. С 1893 служил в М-ве финансов, с 1911 — ревизор деп. Гос. казначейства, к 1917 — на этой должности в чине статского советника. Одновременно возглавлял Пг О-во натуралистов-любителей, выпустил несколько книг о содержании домашних животных. В 1920-х жил в Пг, служил бухгалтером, был чл. научного совета Зоосада.

Вопрос о законодательном урегулировании отношений между Россией и Финляндией возник еще при Врем. пр-ве. Газета ‘День’ от 5 окт. 1917 поместила интервью с членом Юрид. совещания при Врем. пр-ве бар. Б. Э. Нольде (см. прим. 55), назначенным докладчиком по данному вопросу и только что вернувшимся из Финляндии. Он сообщил, что в ходе состоявшихся там переговоров неразрешенными остались только проблемы ‘передачи спорных вопросов на разрешение гаагского трибунала’ и ‘о праве России в мирное время содержать в Финляндии свои войска’. Было предложено создать смешанную комиссию (под председательством лица, назначенного русским правительством) по выработке соглашения с Финляндией по этим нерешенным проблемам.

Следующий этап переговоров начался в дек. 1917 с визитов в Пг делегаций финляндского сейма, финских социал-демократов и, наконец, 15 (28) дек. — финляндского Сената во главе с Энкелем. В результате 18 (31) дек. Ленин подписал постановление СНК о предоставлении независимости Финляндии. Второй пункт этого постановления, утвержденного через 4 дня ВЦИКом, гласил: ‘Организовать по соглашению с Финляндским правительством и представителями финляндского рабочего класса особую комиссию для разработки тех практических мероприятий, которые вытекают из отделения Финляндии от России’. Вероятно, именно в этой комиссии и состояла группа экспертов во главе с Зориным.

Неизвестно, успела ли она приступить к работе, т. к. 28 янв. (н. ст.) 1918 в Финляндии началась революция и было создано новое пр-во — Совет Народных Уполномоченных (СНУ). В нач. февр. СНУ и СНК образовали на паритетных началах новую советско-финскую комиссию (со стороны СНК в нее вошли В. М. Смирнов, А. Л. Шейнман, К. Шишко, А. В. Шотман, Ш. Элиава, экспертом был проф. Рихтер). В 20-х числах февраля они представили проект договора, который после сильной переработки ‘под влиянием русских товарищей во главе с Лениным’ 1 марта был подписан.

⁵² Манухин С. С. (1856—1921) — в 1905 министр юстиции. Окончил СПб ун-т (1879). Начал службу кандидатом на судебные должности при прокуроре СПб окр. суда, затем был секретарем при прокуроре Орловского окр. суда. По возвращении в СПб заведовал библиотекой Деп. М-ва юстиции и служил в Законодательном отд-нии этого Департамента. С 1884 М. — вице-директор Деп., а с 1886 — чиновник особых поручений при нем. Исполнял обязанности помощника управляющего законодательного Отд. и служил за обер-прокурорским столом в I деп. Сената. С 1888 М. — юрисконсульт М-ва юстиции. В 1890 назначен тов. обер-прокурора Уголовно-кассационного деп. Сената, а через несколько месяцев — снова в М-во вице-директором I деп. С 1893 М. — старший юрисконсульт консультации, учрежденной при М-ве юстиции. В этом качестве представлял М-во на международных конгрессах по криминальной антропологии (Брюссель) и по частному международному праву (Гаага). С 1894 — ближайший сотрудник министра юстиции Н. В. Муравьева, руководил делопроизводством особой комиссии по пересмотру законов по судебной части. Вскоре был назначен директором деп. Юстиции, а с 1902 — тов. министра и сенатором. Управлял М-вом фактически с 1904.

С приходом к власти Витте М. вышел в отставку и был назначен чл. Гос. Совета, в котором возглавлял Комиссию законодат. предположений. В 1912 по указу царя производил расследования о Ленском расстреле. Пришел к выводу о неправомерных действиях правления о-ва ‘Лензолото’ и жандармского ротмистра Трещенкова, руководившего полицией. Требовал привлечения последнего к уголовной ответственности за превышение власти. К 1917 М. — действ. тайный советник.

После 1917 работал консультантом Наркомфина, был членом Сапропелевого к-та АН. 21 июля 1921 арестован Пг ЧК как ‘член профессорской группы Пг боевой организации’ (дело Таганцева), 3 окт. приговорен к двухлетнему заключению, но через месяц освобожден из-под стражи ‘ввиду крайне болезненного состояния’. Вскоре умер.

⁵³ Тимирязев В. И. (1849—1919) — министр торговли и промышленности (1905—06, 1909). Из дворян Орловской губ. Окончил СПб ун-т в 1875. Начал службу в М-ве финансов. В конце 1870-х — русский комиссар на Парижской и Филадельфийской всемирных выставках. В 1882 — делопроизводитель комиссии по устройству Всероссийской промышл. выставки в Москве. В конце 1880-х назначен вице-директором деп. торговли и мануфактур. В конце 1880-х — начале 1890-х участвует в комиссии по пересмотру таможенных тарифов, а в 1891 — в комиссии по пересмотру русских торговых трактатов. В 1893 участвовал в торговых переговорах с Германией. В 1894 назначен чл. Совета министра финансов и агентом М-ва финансов в Берлине и Вене. В 1897 — генеральный комиссар Всероссийской художественно-промьпцл. выставки в Н. Новгороде, в 1902—05 — тов. министра финансов (в М-ве заведовал делами торговли и промышленности). С февр. 1906 (с перерывом на несколько месяцев в 1909) — в отставке, чл. Гос. Совета по выборам от промышленности.

С этого времени занимался, главным образом, частной деятельностью в области торговли и промышленности: директор правления о-ва Брянского рельсопрокатного, железоделательного и механич. завода, пред. совета Русского для внешней торговли банка, пред. Хлопкового комитета при Глав. управлении землеустройства и земледелия, член Моск. отд-ния совета торговли и мануфактур, с 1906 — тов. пред., а с 1914 — пред. Совета съездов представителей биржевой торговли и сельского хозяйства. С 1915 — чл. Особого совещания по обороне государства. К 1917 — пред. советов и чл. правлений около 10 крупнейших акц. обществ (среди них: страховое т-во ‘Саламандра’ и Пг частный коммерч. банк), отставной действ. тайный советник, чл. многих благотворит. организаций, вице-пред. Русского Музыкального о-ва. По отзыву автора, ‘нудный и бездарный’ (речь шла о назначении его на министерский пост). Ленин называл Т. ‘излюбленным лицом российского купечества’.

⁵⁴ Вебер Сергей Федорович (1857 — после 1928) — тов. министра финансов при В. Н. Коковцове (1909—14), тайный советник, в 1915—17 — чл. Гос. Совета (II дел.). Окончил Харьковский ун-т в 1883, служил в М-ве финансов, в 1905—09 — директор Деп. гос. казначейства. Осенью 1919, по сведениям Д. Л. Голинкова, Пг отделом ‘Национального центра’ намечался в министры финансов после свержения большевиков, ‘был арестован и понес заслуженное наказание’. В 1920-е В. жил в Ленинграде, возглавлял бюджетную комиссию Ин-та экономич. исследований при Наркомфине.

⁵⁵ Нольде Б. Э., барон (1876—1948) — историк права, чиновник МИДа. Окончил СПб ун-т в 1899 и причислен к I деп. МИДа. С 1906 — пом. нач. Юрид. отдела МИДа, затем — управляющий Юрисконсультской частью МИДа. В 1912—17 редактировал ‘Известия МИД’. Н. был профессором международного права в Александровском лицее и Политехнич. ин-те. В 1916 ездил вместе с П. Н. Милюковым и П. Б. Струве в Англию с лекциями о России. Был чл. ЦК кадетской партии, в которой примыкал к группе В. Д. Набокова (‘пацифистов’). К 1917 Н. — статский советник, директор II деп. МИДа. В марте 1917 — консультант при составлении В. Д. Набоковым и В. В. Шульгиным Акта об отречении Вел. кн. Михаила Александровича. С приходом к власти Милюкова Н. назначен тов. министра иностр. дел вместо А. А. Половцева, пробыл им до м-ва М. И. Терещенко, когда вошел в Юрид. совещание при Врем. Пр-ве. С 1918 — в эмиграции, где был в 1920-х близок к евразийцам. Выпустил там несколько работ по междунар. праву.

⁵⁶ Сабанин Андрей Владимирович (1887—1939) — чиновник МИДа, затем НКИДа. Окончил СПб ун-т, был делопроизведителем II деп. МИДа (с 1910). К 1917 — надворный советник, делопроизводитель 6 кл., представлял МИД в Междуведомственном радиотелеграфном комитете. С сент. 1917 перешел в Отдел внешней торговли Центр. Военно-Промышл. Комитета, возглавил там вскоре Экспортное отделение, разработал конструкцию всероссийских экспортных объединений и в янв.-февр. 1918 принимал участие в подготовке Всероссийского экспортного совещания (не состоялось). В 1918—19 сотрудничал в ж-ле ‘Пути сообщения Севера’ (вероятно, по протекции своего брата Бориса — инженера), участвовал там в полемике вокруг проекта сооружения Великого Северного пути (см. прим. 79).

С 1920 по 1935 возглавлял Экономико-правовой отдел НКИДа. В 1922 С. был экспертом сов. делегации в Генуе. В дальнейшем участвовал во многих дипломатич. переговорах, готовил проекты междунар. договоров. Выпустил кн. ПОСОЛЬСКОЕ И КОНСУЛЬСКОЕ ПРАВО, участвовал в издании сборников договоров и конвенций СССР с другими странами. Преподавал консульское право в Ин-те нар. хозяйства в Пг, международное право и историю договоров в 1-м МГУ, был сотр. Ин-та сов. права РАНИОН, чл. О-ва деятелей сов. права, входил в редколлегию ж-ла ‘Международное право’. Арестован в 1937 и погиб в заключении.

⁵⁷ Вероятно, имеется в виду Жерве Борис Петрович (1875 — ?) — инженер путей сообщения. Окончил Ин-т путей сообщения. Занимался внутр. водными путями, мелиорацией, строительством и эксплуатацией шоссейных и грунтовых дорог. В 1909 — нач. Днестровского отд-ния Киевского округа путей сообщения. Разрабатывал проекты гидротехнич. образования (техникумов и школ — 1912), был автором проекта мелиорационной реформы (1915). К 1917 — коллежский советник, управляющий делами Совета мелиоративных съездов в России при М-ве торговли и промышленности. В годы войны был одним из организаторов о-ва ‘Труд’ для оказания помощи воинам, утратившим трудоспособность. В 1918—19 — инспектор технич. отд. Северо-Западного округа путей сообщения. В 1920-е занимался вопросами борьбы с бездорожьем силами населения и обществ, организаций, работал в Ин-те экономич. исследований, Северных колонизационных экспедициях, исследовательском бюро Центр, управления местного транспорта. Судьба после 1929 нам неизвестна.

⁵⁸ Союз международных торговых товариществ был организован в Пг представителями промышленности, торговли и бюрократии к июлю 1918 в целях ‘содействия развитию товарообмена России с иностранными государствами и облегчения условий русской внешней торговли’. С. ставил перед собой задачи: организации экспортно-импортных товариществ путем объединения экспортеров и импортеров ‘при непременном сохранении за каждым из участников Союза и товариществ полной самостоятельности в торговой деятельности’, привлечения в С. и объединения на этой основе страховых, транспортных, товароскладочных и кредитных учреждений, представления интересов участников С. ‘согласно существующим и могущим быть установленными законоположениям’ и др.

Во главе С. стоял Совет, разделенный на 2 собрания (в Пг и М.) и — для решения текущих дел — Правление. Членами Совета были: Н. Н. Покровский (пред.), А. Н. Вентцель (вице-пред.), гр. Э. Ф. Берг, С В. Габриэль, бар. А. Г. Гинцбург, М. М. Гире, Н. И. Гучков, Н. И. Жаба, В. К. Кистер, А. В. Кривошеий, К. П. Лазарев, H. E. Молчанов, Г. Л. Нобель, С. К. Подгурский, В. В. Прилежаев, В. И. Тимирязев, И. И. Тхоржевский и Б. Е. Шацкий, в Правление вошли: Е. С. Каратыгин (пред.), А. К. Бабиевский (директор-распорядитель), Н. И. Арбузов, А. Н. Вентцель и С. А. Шателен.

Одновременно с объявлением об открытии С. при нем были образованы т-ва по торговле с отдельными странами или отдельными группами товаров. Т-ва брали на себя: исполнение поручений по комиссии, покупке, продаже и транспорту товаров, ссуды под залог товаров, защиту интересов своих членов в арбитражных судах, устройство выставок, курсов, лекций, музеев образцов и т. п., издание сборников, периодич. изданий и трудов, рекламные публикации. Каждое т-во избирало своего представителя в Совет С.

Сообщалось, что ‘уже организованы и приступили к операциям’ 12 т-в по торговле с разными странами, а 7 других ‘находятся в стадии организации’. Среди последних было Русско-Датское. В конце июля сообщалось об организации при С. продовольственного отд. с планами экспорта американского хлеба и норвежской рыбы. Вопрос об экспортных т-вах обсуждался в Центр. Народно-(бывш. Военно-) Промышл. Комитете, Экспортной Палате и Совете съездов представителей средней и мелкой промышленности.

Понятно, что претворение в жизнь декрета о монополии внешней торговли (22 апр. 1918) положило конец деятельности С. Но в дек. 1918 еще продолжался его организационный период. Тогда писали, что С. ‘задался широкими целями, но… благодаря политическим событиям, задачи эти едва ли могут быть приведены в исполнение’.

⁵⁹ Владимир Александрович, Вел. кн. (1847—1909) — сын Александра II, женат с 1874 на Вел. кн. Марии Павловне (урожд. Марии Мекленбург-Шверинской).

⁶⁰ Шателен С. А. (1873 или 1874—1946) — в 1917 тов. министра финансов, действ. статский советник. Брат известного ученого-электротехника М. А. Шателена (1866—1957). Окончил Уч-ще Правоведения (1895). Служил в Деп. торговли и мануфактур М-ва финансов, а затем — в Отд. торгового мореплавания М-ва торговли и промышленности. Был чл. Т-ва Архангельско-Мурманского пароходства, сотрудником Тарифного к-та. С 1914 — директор Деп. таможенных сборов М-ва финансов.

Тов. министра финансов Ш. назначен в нач. 1917, уволен 11 ноября 1917 приказом Ленина по М-ву финансов ‘без права на пенсию за отказ признать власть СНК’. Перед тем, 4 ноября, Ш. был привезен в Смольный, где на него оказывали давление, стремясь заставить изменить позицию. 1 дек. был арестован вместе с еще 21 чиновником в помещении Учетно-ссудного банка Персии, где они собрались для обсуждения создавшегося положения, отправлен в пересыльную тюрьму, откуда 5 дек. был переведен в Смольный и через некоторое время освобожден совсем. 10-11 апр. 1918 в числе 18 бывших чиновников старых министерств и 33 бывших сотрудников банков участвовал в совещании по банковскому делу, созванном глав, комиссаром Госбанка. На этом совещании был образован т. н. Совет Экспертов. Стал ли Ш. его членом, неизвестно. Видимо, с 1918 — в эмиграции.

⁶¹ Барк Петр Львович (1869—1937) — министр финансов (1914—17) и главноначальствующий над отдельным корпусом Пограничной стражи, чл. Гос. Совета, тайный советник. Окончил СПб ун-т (1892). По сообщению автора, Б. студентом репетировал у кого-то ‘из власть имущих и приобрел протекцию’. После ун-та был определен в Гос. банк и ‘усиленно в нем продвигался’: в 1897—1906 директор, затем управляющий СПб конторой Гос. банка. После этого Б. был (1907—11) директором-распорядителем и чл. правления Волжско-Камского коммерч. банка, а затем — тов. министра торговли и промышленности. После февр. 1917 был ненадолго арестован, затем — в эмиграции, во главе зарубежных русских торгово-промышл. кругов: вице-пред. Англо-чехосл. банка и чл. адм. совета Банка для торговли и промышленности (бывш. LДnderbank) в Праге.

⁶² Шиллинг Маврикий Фабианович, барон (1872 — ?) — чиновник МИДа, к 1917 — тайный советник, гофмейстер. В канцелярия МИДа с 1895, затем секр. русского посольства в Вене, с 1911 по июль 1916 — нач. канцелярии МИДа и советник I политич. отд. Затем — сенатор. Владел в Пг двумя домами: Надеждинская, 40, и Батарейный пер., 8.

⁶³ Штюрмер Борис Владимирович (1848—1917) — пред. Совета министров (янв. —ноябрь 1916), министр внутр. дел (март—июль 1916), министр иностр. дел (июль—ноябрь 1916), чл. Гос. Совета, гофмейстер. Из дворян Тверской губ. Окончил СПб ун-т со степенью кандидата прав (1872). Службу начал в I деп. Сената. Спустя некоторое время перешел в Церемониальную экспедицию М-ва Двора, которой заведовал в течение 14 лет. В 1890-е годы Ш. последовательно занимал ряд губернаторских постов, а в 1902 стал директором Деп. общих дел МВД.

В напечатанной ранее части своих записок автор рисует его так: ‘Старый уже человек, крупной фигуры, высокого роста, с некрасивым лицом, воспроизводившим своими чертами облик хищной птицы, волосом рыжий с сединою, Штюрмер &lt,…&gt, был знаменит тем, что побил рекорд плохой репутации. &lt,…&gt, Ради карьеры он не брезговал ничем’.

Назначение Ш. главой правительства в 1916 совершилось при поддержке Г. Е. Распутина. ‘Грязь была стихиею Бориса Владимировича’, — пишет Лопухин, сообщая, что, оставляя должность в МВД, Ш. вывез с собой казенную обстановку. Мемуарист добавляет: ‘Когда мы узнали, что министром к нам назначен Штюрмер, мы испытали такое чувство, как будто нас окатили помоями’. Бурно проявленное обществ. недовольство заставило царя уволить Ш. в отставку. В нач. 1917 он был ‘освобожден от присутствия в Гос. Совете’. Арестован вскоре после Февр. революции, умер в Петропавловской крепости.

⁶⁴ Лопухин Н. С. (1879—1952) — юрист. Двоюродный брат автора, сын тов. прокурора в Туле, а затем сенатора уголовно-кассационного деп. Сергея Алексеевича Л. (1853—1911) и Александры Павловны (урожд. гр. Барановой). Н. Л. по окончании в 1901 Моск. ун-та служил в ведомстве М-ва юстиции, с 1908 был участковым мировым судьей Спасского участка Москвы, к 1917 — надворный советник.

⁶⁵Глебов Петр Владимирович (1879—1920[23?]) — старший сын помещика Тульской и Ставропольской губ. Владимира Петровича Г. (1848—1926). Окончил Моск. Лицей Цесаревича Николая и юрид. ф-т Моск. ун-та. В 1903—05 — сверхштатный чиновник особых поручений при моек, генерал-губернаторе Вел. кн. Сергее Александровиче. С 1905 — помощник Моск. уездного предводителя дворянства, с 1908 — Моск. уездный предводитель дворянства. Избирался депутатом Каширского уездного дворянского собрания, был членом моск. ЦК Союза 17 октября. Первым браком в 1901—07 был женат на Софье Дмитриевне Треповой, развелся с ней, вторым — с 1913 — на М. А. Кристи (прим. 73). К 1917 был в чине коллежского секретаря. Жил в Москве на М. Дмитровке, 17.

⁶⁶ Трубецкой кн. Н. П. (1828—1900) — помещик Московской губ. В 1861—76 — один из директоров Моск. отделения Русского Музыкального о-ва, композитор-любитель. В 1876 назначен калужским вице-губернатором. К концу жизни — тайный советник и почетный опекун в Москве. Первым браком был женат на гр. Любови Васильевне Орловой-Денисовой (ум. в 1860).

⁶⁷ Трубецкая кн. С. А. (1841—1901) — похоронена на кладбище Донского монастыря в Москве.

⁶⁸ Трубецкой кн. С. Н. (1862—1905) — философ. Окончил Моск. ун-т (1885), где с 1900 стал профессором, а в 1905 избран ректором. Последователь В. С. Соловьева. В 1900—1905 — один из редакторов ‘Вопросов философии и психологии’. Был женат на Прасковье Владимировне Оболенской.

Трубецкой кн. Е. Н. (1863—1920) — юрист, публицист и обществ. деятель. Окончил юрид. ф-т Моск. ун-та (1885), в 1897 стал доктором философии. Так же, как и предыдущий, — последователь В. С. Соловьева. В 1897—1906 — проф. Киевского, а в 1906—17 — Моск. ун-та. С 1906 — чл. Гос. Совета по выборам от земства и бессменный выборщик в Гос. Думу от дворян Калужской губ. В 1910—17 — инициатор книгоиздательства ‘Путь’. В марте 1918 — один из организаторов ‘Правого центра’ в Москве. В окт. 1918 в Киеве вошел в Совет гос. объединения России. В 1918—20 сотрудничал с командованием Добровольческой Армии. Умер от сыпного тифа в Новороссийске. В 1921 (София) и в 1925 (Вена) были напечатаны две книги его воспоминаний. Е. Т. был женат с 1889 на Вере Александровне Щербатовой.

Трубецкой кн. Г. Н. (1873—1930) — дипломат и обществ. деятель. Окончил Калужскую гимназию и ист.-филол. ф-т Моск. ун-та (1896). Службу начал в Азиатском деп. МИДа. В 1897 назначен секр. посольства в Константинополе. Поднимаясь по служебной лестнице, занимал различные посты в русских миссиях на Балканах и в Передней Азии. В июле 1914 — февр. 1917 чрезвычайный посланник и полномочный министр в Сербии. Одновременно — нач. Ближневост. отд. МИДа (1914—15). К 1917 — действ. статский советник и камергер. Чл. к-д. партии. В марте 1917 назначен нач. Дипломатич. канцелярии при Ставке. С янв. 1918 — чл. Совета при командовании Добровольческой Армии, одним из организаторов которой он был. В марте 1918 — один из организаторов ‘Правого центра’ в Москве. С 1900 Г. Т. был женат на Марии Константиновне Бутеневой. Их дети: Константин (р. 1902), Николай (р. 1903) и Михаил (р. 1905). Умер в эмиграции, где в 1920-е был близок к евразийцам. Оставил воспоминания ОБЛИКИ ПРОШЛОГО, изданные в 1983 в Канаде под названием ГОДЫ СМУТ И НАДЕЖД (1917—1919) с предисловием А. И. Солженицына.

Дочери Н. П. Трубецкого от второго брака: Антонина (1864—1901) — в замужестве Самарина, Елизавета (1865—1935) — в замужестве Осоргина, Ольга (1867—1947), Варвара (1870—1933) — фрейлина, с 1900 в замужестве Лермонтова, Александра (1872—1925) — в замужестве Черткова и Марина (1877—1924) — с 1895 в замужестве кн. Гагарина.

⁶⁹ Глебова (урожд. княжна Трубецкая) Софья Николаевна (1853—1936) — к 1917 председательница Совета Моск. Дамского попечительства о бедных, попечительница приюта и школы для неимущих детей, совладелица ряда коммерч. предприятий своего мужа-помещика. Умерла, вероятно, в эмиграции. Напечатала там воспоминания о Л. Н. Толстом, с которым состояла в родстве.

Кристи (урожд. княжна Трубецкая) Мария Николаевна (1860—1926) — помещица Бессарабской и Моск. губ. О ее муже и сыне см. ниже. В 1904 образовала Комитет по снабжению солдат и матросов бельем и теплой одеждой. Владела имением Нагорное в Дмитровском уезде Моск. губ. К 1917 в Москве не жила, а была лишь совладелицей винных складов своего покойного мужа на Серпуховской, 32.

⁷⁰ Трубецкой кн. П. Н. (1858—1911) — московский помещик. Окончил московскую классич. гимназию и юрид. ф-т Моск. ун-та (1884). Начал службу по ведомству МВД. В 1887—92 — московский уездный, а в 1892—1906 — губернский предводитель дворянства. В 1906—11 — чл. Гос. Совета по выборам от дворянских обществ. Возглавлял там группу Центра. В 1904 обращался к царю и пр-ву с предложением покончить с револ. движением силами моск. земцев. В 1905—06 Т. был одним из основателей Союза русских людей — первой черносотенной организации в России. С 1903 — егермейстер.

⁷¹ Кристи Владимир Григорьевич (1882—1946) — бессарабский помещик. Сын Григория Ивановича К. (1856—1911), бывшего в 1902—05 московским губернатором, а затем сенатором. В 1917 В.К. — комиссар Врем. Пр-ва в Бессарабской губ. В конце ноября 1917 передал власть местному парламенту ‘Сфатул цэрий’ и был назначен ‘директором внутр. дел’ в исполнительном органе этого парламента. Владел имением Замчежье в Кишиневском уезде.

⁷² Михалков Сергей Владимирович (1858 или 1863 — ?) — ярославский помещик, дед известного советского детского поэта. Окончил юрид. ф-т СПб ун-та (1881). Был почетным мировым судьей Рыбинского округа. С 1889 — гласный Рыбинского уездного земского собрания. В 1891—96 — рыбинский уездный, а в 1896—1906 — ярославский губернский предводитель дворянства.

⁷³ Речь идет о Михалковой Марии Александровне (в первом браке — Кристи, во втором — Глебовой). Вероятно, автор ошибается: она была не дочерью, а племянницей предыдущего и его жены Анны Ивановны, (урожд. Унковской). Ее родителями, по-видимому, были брат предыдущего, ярославский помещик Александр Владимирович Михалков (1856—?) и Варвара Ивановна Михалкова (урожд. Унковская) (1867—1894) — сестра жены предводителя.

Упоминаемый в тексте дед М. — Унковский Иван Семенович (1822—1886) — русский мореплаватель, исследователь материкового берега Японского моря. В 1852—54 командовал фрегатом ‘Паллада’.

⁷⁴ Унковский С. И. (1871—?) — калужский помещик. Окончил Морской кадетский корпус (ок. 1890). С 1892 — мичман, последнее плавание — в 1893, затем служил в 12-м флотском экипаже до конца 1895, когда вышел в запас. С 1897 — на выборных дворянских должностях в Калужской губ.: в 1899—1901 — Перемышльский депутат дворянского собрания, с 1900 — земский нач. 3-го участка Перемышльского уезда.

⁷⁵ Вероятно, имеется в виду товарищ автора по Рыбинской гимназии Урусов Петр Дмитриевич (1869—?). В 1895 он окончил Моск. Ун-т и служил в ведомстве М-ва финансов. В 1900—17 — управляющий Ярославским отд-нием Крестьянского поземельного банка. К 1917 — статский советник.

⁷⁶ Известный музыкант Лев (Леопольд) Семенович Ауэр (1845—1930) породнился с Унковскими еще в 1874, женившись на Надежде Евгеньевне Пеликан (?—1933), их племяннице со стороны матери. Старшая дочь Ауэров Зоя в нач. 1900-х вышла замуж за С. И. Унковского, у них родился сын Михаил, через некоторое время после чего они расстались (в 1917 3. Л. жила в Пг одна с сыном). В 1918 она выехала с ним к своему отцу за границу, добралась до Константинополя и умерла там от сыпного тифа. Мальчика, препровожденного в русское посольство, увидела одна из учениц Ауэра и переправила к деду. Впоследствии он стал голливудским киноактером, выступал под именем Майкла Ауэра и был партнером Дины Дурбин (напр., в фильме ‘Сто мужчин и одна девушка’). Он и был, по-видимому, тем ‘младенцем с &lt,…&gt, лицом стяжательного еврейского банкира’, которого ‘созерцал’ автор.

Младшая (из 4-х) дочь Л. С. Ауэра — Мария (‘Муха’) стала второй женой С. И. Унковского. Она была певицей и преподавала пение в техникуме им. А. И. Глазунова, умерла в 1959 в Москве.

⁷⁷ Евреинова (урожд. Унковская) Екатерина Ивановна — дочь адмирала, землевладелица Землянского уезда Воронежской губ.

Евреинов С. Д. (р. 1869) — калужский помещик. Окончил Калишскую гимназию и СПб Духовную Академию (1892). В последней был стипендиатом Св. Синода. Службу начал в 1893. Со след. года был пом. делопроизводителя IX кл. Юрисконсультской части I деп. М-ва юстиции. В 1908—14 — тарусский уездный предводитель дворянства Калужской губ. (владел там имением Светлое). В 1914—15 — губернатор Черновцов, в 1915—16 исполнял должность ярославского губернатора, в сер. 1916 — назначен самарским губернатором. К этому времени Е. — статский советник и камер-юнкер. В 1912 был членом Русского Национального клуба, а в 1916 Деп. полиции характеризовал его как ‘вполне правого’.

⁷⁸Михалкова А. В. (1868—?) — помещица Ярославской губ. Это был и ее второй брак. В первом она была за Николаем Львовичем Страшкевичем, а в третьем — за Александром Павловичем Морозовым.

⁷⁹ Инженер-путеец Иван Николаевич Борисов (1860—1928) после окончания СПб ин-та инженеров путей сообщения (1884) прошел путь от должности десятника до начальника Управления жел. дорог МПС (1914—16). В 1916—17, будучи уже тов. министра ПС и тайным советником, председательствовал в Междуведомств. комиссии по выработке плана сети новых жел. дорог в Российской империи, подлежащих сооружению по окончании Европейской войны, с разбивкой на очереди. После 1917 — член фин.-экономич. совета Глав, к-та гос. сооружений, нач. Глав, управления путей сообщения НКПС, член Высшего совета по перевозкам, а с 1922 — замнаркома путей сообщения по технич. части.

У автора речь идет, видимо, о художнике A.A. Борисове (1966—1934) — члене упомянутой Междуведомств. комиссии, где он отстаивал проект Северной сибирской магистрали (Петроград — Котлас — Тобольск — Енисейск — северная оконечность Байкала, с продолжением до Николаевска-на-Амуре) и сумел, вместе с географом В.П. Семеновым-Тян-Шанским, добиться включения этого проекта в план. До этого и позже A.A. Борисов выступал также и с др. (более ограниченными) вариантами ж.-д. строительства на Русском Севере. Уроженец северной деревни, Б. воспитывался в Соловецком монастыре. Затем окончил Академию художеств, сопровождал С.Ю. Витте в нач. 1890-х в поездке того на Север. В начале 1900-х вместе с норвежцем Эдвардом Ганневигом он ходатайствовал перед русским пр-вом о предоставлении им концессии на сооружение ‘Великого Северного пути’ (ж.-д. Обь—Котлас—Мурман—Петроград) и на эксплуатацию природных богатств края, через который этот путь пролегает. Успеха это ходатайство не имело, т.к., по отзывам современников, правительство было напугано ‘катастрофическими последствиями знаменитых концессий, предоставленных Безобразову’. Проект преследовал цели: сделать возможной эксплуатацию природных богатств Севера России и Сибири путем постепенной колонизации этих районов в ходе ж.-д. строительства и создать кратчайший транзитный путь для сибирского сырья к незамерзающим портам Севера и далее на мировой рынок.

В 1918 концессионеры вновь выдвинули свои ходатайства (теперь уже перед СНК). За это время была построена ж.-д. Петроград-Мурманск, проект которой долгое время лежал под спудом (даже энергичные хлопоты С.Ю. Витте не могли помочь его продвижению). Фактически она стала сооружаться лишь с началом войны под давлением стратегич. необходимости и была построена за 17 месяцев (первый поезд пошел в янв. 1917). Условия концессии, поставленные Борисовым и Ганневигом перед новой властью, были весьма жесткими: разрешение повсеместно открыть конторы и представительства фирмы, предварительный отказ пр-ва от выкупа дороги в казну на 25 лет вперед, немедленная ссуда в 50 млн,руб., предоставление концессионерам преимуществ, права подачи заявок на разведку, разработку и эксплуатацию полезных ископаемых в районе строительства дороги, предоставление исключит. прав на эксплуатацию ухтинских нефтяных месторождений и лесных массивов Севера и Западной Сибири.

В печати того времени (‘Известиях ЦИК’, ‘Экономической жизни’, ‘Путях сообщения Севера’, ‘Вестнике Петроградского общества заводчиков и фабрикантов’), а также на Пленуме ВСНХ и в других сов. учреждениях началась бурная полемика по вопросу об этой концессии. Среди прочих в защиту проекта выступили П.И. Пальчинский, который напечатал отдельную брошюру, включив названную тему в контекст поставленного шире вопроса об экономическом развитии Севера, и A.B. Сабанин, который, защищая проект Борисова-Ганневига, одновременно развивал идею об эксплуатации каменноугольных месторождений на Шпицбергене, призывая при этом ‘отодвинуть в сторону’ возникающие дипломатич. затруднения. Звучали и другие голоса: напр., проф. М. Боголепов выступил с предостережениями от упований на железную дорогу как панацею от всех бед необжитости и недоступности Севера. Большевистская же пресса с большим подозрением относилась к идее заключения пролетарским государством концессии ‘с капиталом’. Предлагались и другие проекты: так, в дек. 1918 в Русском Географическом о-ве был заслушан доклад М.Е. Жданко о проекте сооружения ‘полярного ж.-д. пути — 550-верстной ж.-д. Обь — порт в устье р. Печоры.

Наконец, после ряда обсуждений и переговоров с концессионерами, пошедшими на значительные уступки, особая комиссия финансово-экономич. совета К-та Гос. сооружений в конце янв. 1919 приняла резолюцию, в которой отмечалось, что ‘…проектируемая железная дорога явится могущественным рычагом оживления всего северного края Европейской России и возможно лучшей утилизацией его естественных богатств’. А 4 февраля 1919 СНК принял написанное Лениным постановление, которое гласило: ‘…Признать предоставление концессии представителям иностранного капитала с принципиальной точки зрения допустимым во всех тех случаях, когда только таким путем может быть достигнуто развитие производительных сил. Данную концессию признать желательной и осуществление ее практически необходимым…’. Далее ‘соискателям’ предлагалось представить ‘доказательства основательности их ссылок на связи с союзническими и нейтральными предприятиями и фирмами, способными финансировать дело, доставить необходимые материалы’ и пр. Упомянутая выше комиссия при. ВСНХ была пополнена представителями разных ведомств, и ей было предложено ‘в двухнедельный срок представить окончательный проект договора’. 12 марта 1919 Ленин еще отстаивал это решение на заседании Петросовета. Однако проект Борисова-Ганневига так и не был осуществлен. ‘Победила’ идея Главсевморпути.

⁸⁰ Арцимович Владимир Антонович (1857—?) — чиновник МИДа. Сын сенатора. Окончил СПб ун-т и с 1881 служил в МИДе. Был ген. консулом в Берлине, с 1910 — директором Дел. личного состава и хоз. дел. В 1914—16 А. — тов. министра иностр. дел, в 1916 назначен сенатором с оставлением в ведомстве МИД. К 1917 он гофмейстер и действ. статский советник. Эмигрировал в 1919.

⁸¹ Родоначальником династии баронов Гинцбургов был барон Гораций Осипович Г. (1833—1909) — банкир и меценат, которому почти до самой его смерти принадлежал дом No 17/4 по Конногвардейскому бульвару. Этот дом, действительно, выходил на три названные улицы, и в нем жил упомянутый в тексте Матвей Абрамович Закс, но в 1917 он принадлежал не Гинцбургам, а М.К. Бибиковой и М.А. Рошко.

⁸² Ватаци Э.А. (1856—1920) — высокопоставленный чиновник разных ведомств. Из дворян Могилевской губ., сын генерала-от-артиллерии. В 1877 окончил Уч-ще правоведения, затем слушал лекции в Берлинском ун-те. Начал службу кандидатом на судебные должности при прокуроре СПб судебной палаты. В 1878 назначен секр. палаты, в 1879 переведен в военное ведомство и откомандирован в распоряжение туркестанского генерал-губернатора для занятий в канцелярии. В 1880—83 В. — калишский уездный судья, в 1883 служил в центр. аппарате М-ва юстиции, а с 1884 — в МВД. В 1885 назначен комиссаром по крестьянским делам в г. Цеханове, а в 1886—91 исполнял ту же должность в Плоцком уезде. После этого на несколько месяцев становится членом келецкого присутствия по крестьянским делам, в конце 1891 — плоцким вице-губернатором. В 1898 назначен сувалкским, а с 1901 — ковенским губернатором. В 1904 В. стал харьковским губернатором, спустя несколько месяцев — директором Деп. общих дел МВД, в 1905 — тов. министра внутр. дел, в конце 1906 — сенатором II деп. Сената. В 1909—13 (или до 1915?) В. был помощником по гражд. части Наместника на Кавказе. В 1913 (1915?), будучи тайным советником, гофмейстером и сенатором, В. вышел в отставку и поступил на частную службу к С.Г. Лианозову. К 1917 он — пред. правления в нефтепромышл. т-ве ‘Бр. Мирзоевых и К®’ и в Русско-Персидском лесопромышл. акц. о-ве, а также чл. совета Русско-Голландского банка.

⁸³ Лианозов Степан Георгиевич (1872—1951) — нефтепромышленник. Получил юрид. образование. К 1917 — коллежский советник, директор-распорядитель и чл. правлений свыше 20 нефтепромышл. и др. компаний с основным капиталом свыше 170 млн. руб., один из организаторов Русской генеральной нефтяной корпорации (‘Ойль’), созданной Русско-азиатским, Международным и другими банками для борьбы с ‘Т-вом бр. Нобель’ и русскими предприятиями англо-голландской монополии ‘Шелл’. В авг. 1919 возглавил пр-во русской Северо-Западной области, созданное в Прибалтике при поддержке главы британской военной миссии в Эстонии генерала Марша и просуществовавшее несколько месяцев. С 1920 Л. — в Париже, где совместно с П.О. и А.О. Гукасовыми Н.Х. Денисовым, Г.Л. Нобелем и П.П. Рябушинским принял участие в создании Торгово-финансового и промышл. комитета (Торгпрома), образованного для защиты интересов русских собственников-эмигрантов.

⁸⁴ Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904) — министр внутр. дел и шеф корпуса жандармов (1902—04). Убит эсером Е.С. Сазоновым.

⁸⁵ Любимов Дмитрий Николаевич (1864—1942) — высокопоставленный чиновник разных ведомств. Сын ред. ‘Русского вестника’ H.A. Любимова. Учился в Лицее Цесаревича Николая в Москве, затем окончил СПб ун-т. С 1887 служил в М-ве гос. имуществ, с 1893 — в Гос. Канцелярии, в 1900—02 был там пом. статс-секретаря. В 1902—06 Л. — правитель канцелярии МВД, в 1906—12 — виленский губернатор, в 1912—13 — директор Деп. гос. земельных имуществ Глав. Управления землеустройства и земледелия. В 1913—14 — товарищ главноуправляющего Канцелярией по принятию прошений. В 1914 назначен сенатором и помощником Варшавского генерал-губернатора по гражд. части, с 19 июля 1914 стоял во главе Варшавского центр. обывательского комитета по участию в войне. В 1916 назначен тов. министра земледелия, но пробыл им недолго, оставшись членом К-та по землеустроит. делам при этом М-ве. К нач. 1917 — гофмейстер, сенатор, почетный мировой судья, был причислен к Гос. Канцелярии. В 1918 содержал комиссионный магазин антиквариата на Караванной ул. О жизни Л. после 1919 во Франции см. в кн. его сына, реэмигранта Л.Д. Любимова (1902—1976) НА ЧУЖБИНЕ. М., 1963.

⁸⁶ Чаев Сергей Николаевич (1863—?) — инженер путей сообщения. Окончил Моск. ун-т, а затем Ин-т инженеров путей сообщения (1890). Служил в ведомстве МПС и на строительстве частных ж.-д. Совместно с Д.П. Кандауровым был автором проекта электрических ж.-д. на Южном берегу Крыма: Ялта — Бахчисарай и Севастополь — Алушта (1911). С 1913 состоял в ведомстве Имп. Марии (был почетным членом Пг Совета детских приютов). К 1917 — коллежский асессор, директор правления т-ва ‘Дом инженеров путей сообщения в Пг’ и член К-та по организации экспедиции к Северному полюсу и по исследованию русских полярных стран.

⁸⁷ Блейхредер (BleichrЖder) — банкирский дом в Берлине, основанный в 1803 Самуилом Б. (?—1855). В 1820-е С.Б. вступил в близкие отношения с банкирами Ротшильдами. Сын С.Б. — Герсон Б. (1822—1893) расширил обороты фирмы за счет своей близости к Бисмарку и участия в финансировании ж.-д. строительства в Европе. После его смерти дело перешло к двум его сыновьям и двоюродному брату Швабаху. Б. принимали участие в финансировании строительства Варшавско-Венской (1901) и некоторых других русских ж.-д., а также наряду с другими германскими банкирами выступали посредниками по осуществлению многочисленных займовых операций русского правительства на англ. и франц. денежных рынках. С 1925 фирма принадлежала Г. Швабаху.

⁸⁸ Капнист граф А.П. (р. 1871) — морской офицер. Сын гр. Павла Алексеевича Капниста (1842—1904), попечителя Моск. учебного округа (1880—95), и тетки автора гр. Э.А. Капнист (урожд. Лопухиной). Окончил Морской кадетский корпус. На службе во флоте с 1891. В 1892 стал мичманом. В 1901 зачислен в артиллерийские офицеры 1-го разряда. В 1903—06 был военно-морским агентом при русских миссиях в Австрии и Италии. Затем служил старшим офицером на линкорах ‘Иоанн Златоуст’ (1906—07) и ‘Три святителя’ (1907—08). В 1906 за отличие произведен в капитаны 11-го ранга. Вскоре вышел в отставку и стал миргородским уездным предводителем дворянства Полтавской губ. Вернувшись на службу с началом войны, он к окт. 1917 стал контрадмиралом и начальником Морского Генерального Штаба. После прихода большевиков к власти К. уволен, а 14 ноября 1917 арестован ‘за отказ сдать дела представителям новой власти’.

⁸⁹ Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — судебный деятель и литератор. К 1917 — сенатор, чл. Гос. Совета. 31 марта 1878 был председательствующим в судебном заседании по делу В. Засулич. В связи с вынесением оправдательного вердикта присяжными по этому делу К. подвергся обвинениям в неумелом и даже ‘пристрастном’ его ведении. Однако в силу закона о несменяемости судей не мог быть смещен со своего поста пред. СПб окружного суда и, отказавшись уйти в отставку, оставался на нем до окт. 1881, когда был обманным путем завлечен на должность пред. Гражданского деп. СПб судебной палаты. В 1920-е жил в Пг, занимаясь литературной и лекторской деятельностью.

Лопухин Александр Алексеевич (1838 — после 1886) — юрист. Дядя автора и отец директора Деп. полиции. В 1858 выпущен юнкером I класса из Школы гвардейских подпрапорщиков. В 1866 назначен мировым судьей Гор. участка Москвы, в 1867 переведен на должность тов. прокурора при Московском окружном суде. Л. был предшественником Кони на посту пред. СПб окружного суда. Будучи во время дела Засулич прокурором СПб судебной палаты, Л., по свидетельству Кони, попустительствуя желанию начальства не придавать данному делу политич. окраски, не дал хода полученной во время расследования телеграмме прокурора Одесской палаты со сведениями о принадлежности обвиняемой к револ. партии. В результате состоявшегося оправдания Засулич Л. был смещен со своего поста и, будучи действительным статским советником и камергером, назначен (1879) ‘председателем особой комиссии при имп. посольстве в Константинополе’. Потом (с 1882) был пред. деп. Варшавского окр. суда.

⁹⁰ Капнист (урожд. Лопухина) гр. Э.А. (1848—?) — дочь камер-юнкера. С 1869 замужем за П.А. Капнистом, ставшим графом в 1876.

⁹¹ Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900) — философ. Выступление о нем Кони состоялось 21 янв. 1901. Очерк о С. опубликован: А.Ф. Кони. Собр. соч. в 8 тт., т. 7, М., 1969, с. 335—374.

⁹² Витте граф С.Ю. (1849—1915) — гос. деятель. К 1901 — министр финансов, известный своими реформами денежного обращения, податной системы и банков, системой конверсии гос. займов и др. В 1907—12 написал воспоминания, остающиеся до сих пор фундаментальным источником по русской истории конца XIX — начала XX века.

⁹³ Володарский В. (наст. имя Гольдштейн Моисей Маркович, 1891—1918) — в 1918 комиссар по делам печати, агитации и пропаганды Северной области. 20 июня 1918 был убит эсером-рабочим Сергеевым. М.С. Урицкий был убит Л.С. Канегиссером 30 авг. 1918, и в тот же день Ленин был ранен Ф. Каплан.

Постановление о необходимости красного террора было принято Пг комитетом РКП(б) 23 июля 1918, вслед за чем началась соответствующая газетная кампания. ‘Красная газета’ писала: ‘Мы с нетерпением ждем момента, когда буржуазная печать снова начнет вопить о нашей жестокости. Мы слишком размякли. &lt,…&gt, Незачем ждать, покуда они восстанут’ (24 июля), ‘придушить так, чтобы они не пикнули, &lt,…&gt, в порошок истереть врагов революции’ (25 июля), ‘Мы их уничтожить физически в состоянии. Старое офицерство, главные кадры всех белогвардейских восстаний, не очень многочисленно. И если революция того потребует, если старое офицерство не бросит своих безумных попыток — вернуть свои привилегии и царя, оно, за исключением тех отдельных честных из их среды, которые порвали с ними, поголовно будет уничтожено’ (26 июля). Резолюция последовавшего за этим 2-го съезда Советов Северной области гласила: ‘Надо физически истреблять врагов народа. Надо помнить, что пробил решающий час’ (‘Красная летопись’, 1929, No 2, с. 135). 28 авг., рассматривая вопрос ‘об охране вождей и рабочих’, Петросовет постановил: ‘Довольно слов: наших вождей отдаем под охрану рабочих и красноармейцев. Если хоть волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контр-революционеров’. Таким образом, программа красного террора была сформулирована в Пг еще до принятия знаменитого постановления СНК от 5 сент. 1918.

⁹⁴ В свете излагаемого автором дальше интересно напечатанное в ‘Известиях’ от 30 авг. 1918 сообщение ВЧК об окончании следствия по делу ‘Российского союза торговли и промышленности для внешнего и внутреннего товарообмена’. К делу было привлечено 29 человек (промышленников и биржевиков), обвиненных в спекуляции и хищениях. Союз существовал в Москве с 1914. Установленное следствием с апр. 1918 наблюдение за ним выяснило, что его ‘помещение — не столько контора торгово-промышленного предприятия, сколько место встречи различных ‘торговых людей’, нечто, заменяющее биржу, где собираются торговые агенты, комиссионеры и другие лица, занимающиеся спекуляцией’. Далее в конторе Союза был произведен обыск, изъяты заявления с предложениями различных товаров от фирм и лиц, выяснено отсутствие записей в торговых книгах после окт. 1917 и арестованы участники Союза и связанные с ним лица.

⁹⁵ Рассказывая о Воейковых, автор допускает ряд неточностей. Воейков Алексей Алексеевич (1861—?) — помещик Кирсановского уезда Тамбовской губ. В 1887 окончил Дерптский ун-т и принят на службу в Дел. внешних сношений МИДа. Затем — секретарь канцелярии МИДа, с 1901 — советник МИД. С 1907— депутат III Гос. Думы (октябрист), камергер. С 1912 — кирсановский уездный предводитель дворянства, в 1914 ему присвоен чин действ. статского советника. В 1915 назначен почетным мировым судьей по тому же уезду.

Его брат — Семен (1862—?), окончив в 1889 Дерптский ун-т, служил в Гос. канцелярии (1889—91), а в 1891—1902 — в канцелярии К-та министров. Затем не служил и в начале 1917 в Пг не жил.

⁹⁶ Куломзин Анатолий Николаевич (1838—1924) — пред. Гос. Совета (1915—16), действ. тайный советник, статс-секретарь. Помещик Костромской губ. Окончил юрид. ф-т Моск. ун-та (1861) и стал мировым посредником 1-го призыва в Костромской губ. Затем женился на дочери министра юстиции при Александре II — Екатерине Дмитриевне Замятниной и с 1864 служил в Гос. Канцелярии. В 1869 К. был переведен в канцелярию К-та министров. В 1880—83 занимал пост тов. министра гос. имуществ, в 1883—1902 — управляющего делами К-та министров. В 1893—1904 одновременно управлял делами к-та Сибирской ж.-д., ездил по переселенческим делам в Сибирь, выпустил несколько работ по экономике России и зарубежных стран. С 1902 — чл. Гос. Совета.

⁹⁷ Бунге Н.Х. (1823—1895) — гос. деятель, ученый-экономист. Окончил юрид. ф-т ун-та Св. Владимира (1845) и в 1850-80 был там профессором политэкономии и финансов (с 1852 возглавлял соотв. кафедру, неоднократно избирался ректором). Одновременно в 1862—66 Б. возглавлял Киевскую контору Гос. банка и руководил местным О-вом взаимного кредита. Его научный авторитет был так высок, что его дважды приглашали для преподавания политэкономии наследникам престола. С 1880 Б. — тов. министра, в 1881—86 — министр финансов и в 1887—95 — пред. К-та министров. Будучи министром, он стремился проводить явно выраженную протекционистскую политику, принимая меры к усилению гос. ж.-д. строительства, положил начало выкупу частных жел. дорог в казну, развивал казенное финансирование машиностроит. и металлургич. предприятий, пытался упорядочить бюджет и денежное обращение. Современник называет Б. ‘первым министром финансов, исходившим из твердого и ясного сознания, что узкий ‘финансизм’ — исключительная забота о государственных финансах в тесном смысле слова — должен быть заменен ‘экономизмом’ — широкой экономической политикой, направленной на развитие народного труда и производительных сил страны’. Тот нее мемуарист писал о поражавших в министре простоте поведения, скромности, полном отсутствии бюрократич. камуфляжа, независимости, бескорыстии и постоянном стремлении руководствоваться в практич. деятельности научно обоснованными соображениями.

⁹⁸ За первые две декады июля 1918 в больницы города поступило 6 282 больных холерой. Постановление о ‘мобилизации буржуазии’ на рытье могил и захоронение трупов было опубликовано 14 июля.

⁹⁹ Лашкевич Георгий Николаевич — сын генерал-майора, офицера лейб-гвардии Измайловского полка, участника русско-турецкой войны H.A. Лашкевича. Окончил юрид. ф-т СПб ун-та (1908). С 1912 — на службе в МИДе. К 1917 — титулярный советник, делопроизводитель VIII кл. во П-м деп. МИДа. В 1921—28 — пом. зав. Экономич.-правового отдела НКИДа. Принимал участие в редактировании стенотчета Гаагской конференции и других изданий НКИДа. В 1929 Л. — юрисконсульт сов. полпредства во Франции, в 1935 — юрисконсульт Службы по делам Лиги наций при Ген. секретариате НКИД. Дальнейшая судьба нам неизвестна.

¹⁰⁰ Колчановский Николай Петрович (1892—1940) — сын действ. статского советника, с 1915 — на службе в МИДе. К 1917 — титулярный советник, и.д. делопроизводителя VIII кл. во И деп. МИДа. С 1921 в НКИДе, с 1923 — пом. зав. Экономич.-правового отдела, одновременно с 1925 — управляющий делами при уполномоченном НКИДа при правительстве РСФСР, в 1933—35 юрисконсульт Юрид. отдела НКИД. Участвовал в переговорах по пограничным вопросам с Румынией (1923—24), Японией (1926—28), Финляндией (1940), а также в ряде международных конференций и совещаний. К. долгое время преподавал в Высшей дипломатич. школе и выпустил учебное пособие для сотрудников НКИДа: ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ТЕХНИКА. Вероятно, умер своей смертью, т.к. упомянут как один из авторов 3-го тома ИСТОРИИ ДИПЛОМАТИИ (вышел в 1945).

¹⁰¹ Флоринский Дмитрий Тимофеевич — сын ректора Киевского ун-та, известного слависта Тимофея Дмитриевича Ф. (1854—1919), расстрелянного в Киеве большевиками. По окончании ун-та (1913) Ф. принят в МИД и послан студентом русского посольства в Константинополе, затем стал секр. консульства в Рио-де-Жанейро. К 1917 — титулярный советник, секр. посольства в Рио-де-Жанейро. В 1918—19, кажется, служил при Северном пр-ве Е.К. Миллера. С нач. 1920-х — в НКИДе, заведовал там Протокольной частью (позднее — отделом) и одновременно подотделом (с 1925 — отделом) Скандинавских стран. Арестован, по некоторым данным, в сер. 1930-х и неск. лет после этого провел в лагерях. В 1938 Ф. — в Лефортовской тюрьме, откуда выбыл в дек. и, вероятно, погиб в заключении.

¹⁰² Петров Федор Никитич (?—1921) — чиновник МИДа. В 1904 окончил Лазаревский ин-т вост. языков и зачислен в Учебное отделение вост. языков при I деп. МИДа. Окончив его (1905), принят в I деп. и направлен студентом русского посольства в Тегеране. Год спустя стал секретарем консульства в Кермане (Персия), а с 1910 — первым драгоманом посольства в Тегеране. В 1913 назначен драгоманом миссии в Бухаре, а затем секретарем там же. К 1917 — надворный советник, помощник секретаря IV (Дальневост.) политич. отд. МИДа. Одновременно П. был преподавателем персидского разряда в Практической вост. академии имп. о-ва востоковедения. 16 ноября 1917 уволен наряду с другими чиновниками МИДа, а 2 дек. ‘День’ писал о нем как о ‘новом штрейкбрехере’, припоминая ‘к случаю’ скандальный эпизод из биографии П.: в окт. 1913 он, по словам газеты, ‘учинил пьяный дебош на станции Клин’, был за это отчислен из МИДа, а спустя некоторое время ‘занял нештатную должность в Дальневосточном отделе с окладом 100 руб.’. Придя в НКИД, П. стал директором I деп., переименованного вскоре в Отд. личного состава. Погиб в Туркестане.

¹⁰³ Собинов Леонид Витальевич (1872—1934) — известный певец, к 1917 — солист Его Величества.

¹⁰⁴ Апушкин Владимир Александрович (1868 — ок. 1937) — генерал, литератор. Окончил Моск. кадетский корпус, Константиновское артиллерийское уч-ще, а позже — Военно-юридическую академию. С 1888 служил подпоручиком в 18-й артиллерийской бригаде. Впоследствии перешел в Главное военно-судное управление (ГВСУ), был там пом. военного прокурора, с 1907 — пом. нач. отд-ния ГВСУ, затем делопроизводителем военно-тюремного отдела. За это время А. опубликовал ряд книг и статей о русско-японской войне, стал редактором ‘Военной энциклопедии’. К 1917 — генерал-майор. 3 марта назначен начальником ГВСУ и Глав. военным прокурором. Назначение состоялось по рекомендации Военной комиссии Временного к-та Гос. Думы и было связано с теми услугами, которые А., служа ранее в ГВСУ, оказывал защитникам по политическим делам, видимо, сыграло роль и близкое знакомство А. с А.Ф. Керенским. Три дня спустя введен в состав Чрезвычайной Следственной комиссии Врем. Пр-ва. После окт. 1917 служил на конторских должностях в разных Учреждениях, печатал биографич. заметки о писателях и художниках, был пред. Военно-научной редакции Пг отдела военной литературы, выпустил книгу о В.А. Сухомлинове, однако в это время его работы публиковались с трудом. В сер. 1920-х А. — на кафедре военных наук Военно-политич. Академии РККА им. Толмачева, секретарь предметной комиссии стратегии, истории войн и военного искусства.

По сообщению A.B. Храбровицкого, в 1930 А. был выслан в Вологду, где позднее арестован и погиб в заключении в 1937 или 1938. В справке, полученной сыном, писателем Я.В. Апушкиныи, говорилось о посмертной реабилитации А. ввиду отсутствия состава преступления, но дата и причина смерти не были указаны.

14 янв. 1917 Горький писал Короленко: ‘Генерал Апушкин — лучшее, что есть среди военных &lt,…&gt,’, в ответном письме от 19 янв. 1917 Короленко сообщал, что знакомство с А. оставило в нем ‘очень хорошую память’ (A.M. ГОРЬКИЙ И В.Г. КОРОЛЕНКО. ПЕРЕПИСКА, СТАТЬИ, ВЫСКАЗЫВАНИЯ. М., 1957, сс. 85, 88). В 1899 Короленко с помощью А. добился отмены смертной казни и оправдания невинно осужденного чеченца Ильяса Юсупова (А. Храбровицкий. НА ПАМЯТЬ О ЮСУПОВЕ. — ‘Дружба народов’, 1973, No 7, с. 284).

¹⁰⁵ Имеется в виду Центр. продовольств. бюро Всероссийского ж.-д. Союза (‘Продпуть’), созданное 18 ноября 1917 на III Всероссийском ж.-д. продовольств. съезде. Весной 1919 преобразовано во Всероссийский Совет снабжения железнодорожников, после чего в ходе общего процесса огосударствления кооперативов (см. ист. сб. ‘Память’, вып. 5, Париж, 1982, сс. 435—458) ‘Продпуть’ был за два с небольшим месяца превращен в ж.-д. отдел Наркомпрода.

Публикация Л. Бурцева

Публикатор выражает глубокую благодарность г-же Катрин Пельтье, предоставившей ему полный текст воспоминаний В.Б. Лопухина.

В. Б. Лопухин

После 25 октября

Примечания

Читайте также: