Нет надобности проходить курс анатомии, чтобы знать — и всем это известно — что по обеим сторонам шеи человека имеется большая артерия, так называемая сонная артерия. Около дыхательного горла она разделяется на две главные ветви, которые, разветвляясь в свою очередь на многие малые, снабжают кровью одна, сонная артерия внутренняя, — мозг, а другая, сонная артерия поверхностная, — остальную часть головы. Эти две системы кровообращения не вполне самостоятельны. Они не только имеют общее начало (carotide primitive, безыменную артерию), но они еще сообщаются между собою на уровне глаз, посредством глазной артерии (l’artre ophtalmique). Последняя представляет целую сеть мелких каналов, разветвленных между поверхностной и внутренней артериями. Я прошу читателя простить мне это сухое вступление, но теория ‘сосудов’ эмоций, которую доказал доктор Вейнбаум, основана на этих элементарных понятиях анатомии, и предисловие было необходимо, чтобы выяснить, почему он прав, утверждая, что слезы полезны.
Два противоположные психические состояния вызывают у нас слезы: глубокая печаль и чрезмерная радость: в горести, исторгающей вопль, как и в большом удовольствии, выражающемся сильным смехом. Каким же образом такие противоположные впечатления выражаются одним и тем же физиологическим явлением — слезами? Это мы увидим сейчас, подвергнув тщательному исследованию физиономию плачущего и смеющегося человека.
Смех, обыкновенный веселый смех, с точки зрения строго физиологической, есть не что, иное как напряжение мускулов. При смехе, как и при усилии поднять, например, большую тяжесть, мы напрягаем почти одни и те же мускулы, которые и применяются почти одинаковым образом. В обоих случаях, мы сперва сокращаем мускулы, закрывающие гортань, затем мы опускаем диафрагму и делаем неподвижными мускулы, гибкость которых обеспечивает движение грудной клетки. Если смех усиливается, то, как и при всяком напряжении, мы прибегаем к помощи других мускулов, мы нагибаемся, сжимаем колени, топаем ногами. ‘При хохоте, — пишет Дарвин, — все туловище запрокидывается назад и трясется. Человек почти падает в конвульсиях, дыхание останавливается’.
Следовательно, при смехе, как и при всяком напряжении, происходит задержка дыхания, прерываемого каждую минуту неровными (форсированными) выдыханиями Но эти прерывистые выдыхания не могут прекратить состояния замирания, которое вследствие остановки дыхания находит себе исход в хохоте. Достаточно взглянуть на покрасневшее лицо хохочущего человека, на его посиневшие губы, на вздувшиеся на лбу жилы, чтобы догадаться о приливе крови к его мозгу. И в смехе есть еще та особенность, что у смеющегося человека прилив крови к мозгу, угрожающий ему апоплексией, происходит от сокращения тех же самых мускулов, которые придают лицу смеющееся выражение.
Эти мускулы представляют действительно ту особенность, что при сокращении они надавливают на внутреннюю сонную артерию. Что же происходит в минуту сильного порыва хохота? Не находя исхода в поверхностной сонной артерии, кровь идущая из главной артерии, направляется по внутренней сонной артерии и приливает к мозгу. Последний, уже переполненный венозной кровью, задерживаемой вследствие прекращения дыхания, конечно может лопнуть под давлением крови, постоянно прибывающей. Но глазная артерия, о которой мы упоминали выше, служит для спасения в таких случаях грозного положения. Через этот канал, соединяющий обе артерии, и направляется кровь, угрожавшая мозгу, к глазам, приливая через соединительные каналы к слезным железам. Как же последние реагируют на этот прилив крови? Обильным выделением слез. Иначе говоря, слёзные железы превращают приливающую к ним кровь в слезы, факт вполне достоверный, так как слезы со-стоят из того же состава, что и жидкая кровь. При этих условиях выделения слез действуют на прилив крови к мозгу как кровопускание, но кровопускание белое, тем более спасительное, что оно совершается за счет той крови, которая угрожала апоплексией напряженному мозгу смеющегося человека.
Итак, польза слез при смехе не подлежит никакому сомнению.
Слезы полезны также и в горе. Но при этом психическом явлении они действуют на мозг другим образом.
Если кровь приливает к мозгу при хохоте, то, как известно, при печали кровь отливает от мозга.
Почему же и при этом условии происходит излияние слез? Как и при смехе тот прилив крови, который происходит в ущерб крови, предназначавшейся мозгу, усиливает малокровие нервных центров. И вот, результатом этого малокровия является как бы оцепенение мозга, лень, как психическое явление, что-то в роде мозгового бесчувствия (anesthsie).
Все это способствует тому, что впечатления теряют свою силу и что, проходя через мозг, пораженный малокровием, горе, охватившее нас, смягчается, теряет свою остроту, становится менее чувствительным, менее ‘болезненным’. Одним словом, для организма, пораженного физической или нравственной скорбью, белое кровопускание, производимое слезами и, как следствие этого, анемия мозга представляют средство защиты от горя, нечто в роде естественного бесчувствия, которое можно сравнить с искусственным, вызываемым при помощи хлороформа, эфиров и алкоголя. Человек топит свое горе в слезах, как в вине.
Интересно констатировать, что гримасы, которые мы делаем при слезах, происходят от сокращения тех мускулов, которые так или иначе действуют на слезные железы и глазные артерии. А именно, это мускулы, опускающие углы рта и т. д. Все эти мускулы, сокращаясь, производят давление на слезные железы и сжимают те разветвлённые глазные артерии, кровь которых частью направляется к мозгу. Это анатомическое распределение будто нарочно устроено для облегчения выделения слез и, путем белого кровопускания, для приведения в бесчувствие мозга в тех случаях, когда это не только полезно, но и необходимо.
Впрочем, достаточно взглянуть вокруг себя, чтобы убедиться, что это мозговое бесчувствие, это хлороформирование себя слезами не пустое слово. ‘Ах! Если б я, по крайней мере, мог плакать!’—говорят часто взрослые, подавляемые горем. У детей, нервная система которых так нежна, слезы представляют клапан, обеспечивающий неприкосновенность их мозга. Потоки детских слез, при малейшем огорчении, самое лучшее предохранение от чувствительности, а потому закаливают их против нравственных толчков, от которых жизнь их не пощадит. И разве это не применимо и к некоторым женщинам, психология которых ничем не отличается от таковой же у детей?