По мере того, как искусство демократизируется, и изучение его становится доступным широким кругам общества, возрастает и число так называемых ‘любителей искусства’. В былые времена изящными искусствами в часы отдыха занимались лишь в высших аристократических кругах. Мы знаем королев, любительниц живописи, королей, отдававшихся в часы отдохновения поэтическому творчеству, герцогов и князей, выставлявших под скромными псевдонимами свои картины. Но в наши дни все пишут, все рисуют, и занятие искусством в широких кругах общества успешно конкурирует со спортом. Хорошо, если эти любители музыки, живописи и поэзии смотрят на свое занятие искусством, как на развлечение, и благословляют добрую фею, которая, одарив их любовью к искусству и маленькими подражательными способностями, дала им возможность на несколько часов в день уходить от прозы обыденной жизни, от скучных профессиональных забот в царство высших утонченных интересов. Но беда, если ‘любитель’ возомнить себя талантом и решит посвятить свою жизнь искусству. Он попадает тогда в ряды неудачников, бесплодно убивающих свою жизнь в погоне за славой. Такие пасынки искусства — явление весьма распространенное.
В сонме фей есть одна злая фея, которая может превратить в проклятие благодатный дар полу-таланта. Имя этой феи — честолюбие. Маленький талант в соединении с большим честолюбием — это тяжелый крест для человека. От маленького скромного дарования честолюбец ждет слишком многого, он злобствует, отчаивается, негодует, если не оправдываются его надежды, и неуспех приписывает всяческим побочным причинам, только не своему собственному бессилию. Честолюбивый полу-талант уже не смотрит на свое дарование, как на украшение своей собственной жизни, как на источник возвышенных радостей для себя самого. Он надеется, что труды его, затраченные на разработку дарования, вернутся сторицей, он жаждет богатства, блеска и поклонения.
Но в этом ему отказано судьбой. За что станет вознаграждать его толпа? Она венчает лишь исключительных людей, высоко стоящих над окружающими. ,
В той стадии культурного развития, которую мы переживаем, способный человек в состоянии научиться всему. Он может выучиться рисовать, может выучиться писать. Таким образом ‘талант’ в широком смысле этого слова может быть приобретен путем изучения и навыка. И наше общество кишит талантами, — из двух человек один непременно талант. Теперь говорят об ‘интеллигентном пролетариате’, скоро будут говорить о ‘пролетариате талантов’. В наше время диплом уже не дает материального обеспечения, не дает его и талант, если на него смотреть, как на дойную корову. Талант не может быть источником пропитания, он не в состоянии удовлетворить и жадного тщеславия. И потому ‘пролетариат талантов’, наряду с жестокой материальной нуждой, испытывает тяжелые муки уязвленного самолюбия.
Эмиль Зола в своем до сих пор не устаревшем романе ‘Лувр’, изобразил трагедию жизни полу-таланта, который гибнет в бесплодных потугах выразить себя в настоящем совершенном художественном произведении. Но у Зола мы видим лишь одну сторону психологии полу-таланта. Художник Клод сохранил способность смотреть со стороны на свои произведения. Он видит ту пропасть, которая отделяет его замысел от творческого выполнения. Но обыкновенно полу-талант не отдает себе отчета в своем бессилии, не видит недостатков в своих произведениях. Трагедия посредственности, лишенной критического чутья, влюбленной в самое себя, не понимающей, почему ее не признает и не венчает толпа, — эта трагедия еще не написана.
Еще более столетия тому назад Шиллер резюмировал весь вопрос о полу-талантах одним лаконическим изречением: ‘Случайно написав удачное стихотворение на языке, творящем за тебя, неужто ты вообразил себя поэтом?’ То же самое можно сказать и обо всех паразитах искусства. Все увеличивающаяся возможность для человека нашего общества научиться владеть карандашом или обращаться с глиной дает предлог тысячам людей считать себя художниками или скульпторами.
В литературе судьба полу-талантов складывается еще трагичнее. По каталогу Киршнера более 20.000 писателей в лихорадочном волнении со жгучей тоской в сердце протягивают руки к обманчивому призраку славы. Почти каждый из них написал ‘удачное стихотворение на языке, творящем’ за них. Большинство из этих двадцати тысяч являются авторами новелл, романов и драм посредственного достоинства. Девяносто процентов из них остается неизвестными широкой публике и пользуется почетом лишь в тесном кружке близких людей, они проходят через жизнь с печатью жертвы на челе и в действительности являются жертвами как бы оптического обмана. Всякое соприкосновение с действительностью наносит тяжелую рану самолюбию таких авторов. Они страдают от успехов других еще острей, чем от своих собственных неудач. Каждую новую книгу в витрине окна, объявление о новой пьесе в газете и библиографическую заметку в журнале о произведении другого автора они принимают за личную обиду. Постановка на сцене какой-либо драмы, повторное издание какого-либо романа, перевод на иностранный язык чьей-либо книги — все это несправедливость по отношению к ним, все козни против них. ‘Почему его, а не меня? — с глубокой горечью спрашивает обойденный автор. И не всегда он неправ. Ведь действительные оригинальные таланты большая редкость. И зачастую успех выпадает на долю посредственного произведения, и причиной популярности автора являются не достоинства его произведения, а какие либо внешние обстоятельства: прихоть моды, сенсационность сюжета или просто личные связи автора и благоволение критиков друзей, искусство издателя, реклама, а то просто какая-либо странная и необъяснимая случайность. Из тридцати тысяч новинок, появляющихся ежегодно на книжном рынке, пять или десять книг имеют блестящий успех, а остальная масса проходит бесследно. И за каждой книгой стоит ее автор, проклинающий весь мир, ненавидящий все истинно-художественное, испытывающий острую вражду ко всем своим собратьям по перу. Таких неудачников целые легионы. Они отравляют общественную атмосферу злобой и ненавистью, они превращают в ряд беспрерывных мучений жизнь свою и своих близких.
Природа одарила их настолько, что они могли бы быть счастливыми любителями искусства, но непомерное честолюбие обрекло их на жалкую роль мучеников этого искусства.