Польша передъ возстаніемъ 1830 г.
Польша передъ возстаніемъ 1830 г.
II.
А. Погодинъ.
‘Русское Богатство’, No 9, 1912
Польша перед восстанием 1830 г, Погодин Александр Львович, Год: 1912
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Александръ еще колебался, куда и какъ направить политику польскаго королевства, но агенты русской власти въ Варшав уже отлично оріентировались относительно того, въ какомъ направленіи развивается міросозерцаніе императора, и соотвтственно съ этимъ принялись за работу, на которой ихъ ждали милости и награды. Патріотическое общество, основанное Лукасинскимъ, никогда не достигало значительнаго распространенія. Извстія о тысячахъ его членовъ оказались легендами, которыя были пріятны обимъ сторонамъ: и тмъ, кто раскрылъ и прескъ такое будто бы опасное общество, и тмъ, кто посл возстанія 1830 года, среди эмигрантовъ, могъ поразсказать о громадныхъ конспираціяхъ въ Польш. На самомъ же дл, какъ убдительно доказалъ проф. Аскеназы. (‘Lukasinski’, II, 84), число членовъ Общества было весьма скромное. При всхъ усиліяхъ обнаружить всхъ его участниковъ не удалось найти ихъ больше 128. Въ 1821 году Общество еще скрывалось отъ бдительнаго взора Новосильцева, но студенческіе союзы уже подверглись его вниманію. Лтомъ 1821 года началось слдствіе, которое раздуло невинное дло въ цлую конспирацію. Краковъ и Берлинъ еще подбавили матеріала и пылу, и, наконецъ, въ 1822 году напали на слдъ общества ‘Пантакойна’, участники котораго отдлались удивительно легко: благодаря вмшательству вліятельныхъ польскихъ лицъ, вс 16 арестованныхъ, посл нсколькихъ мсяцевъ предварительнаго заключенія, были освобождены. Но въ это время среди членовъ организаціи Патріотическаго общества нашелся измнникъ, можетъ быть, провокаторъ, Шнайдръ, который передалъ уставъ Общества самому цесаревичу Константину.
Этотъ послдній не доврялъ, однако, Новосильцеву и не хотлъ передавать дло на разсмотрніе его, а потребовалъ объясненій отъ самого Лукасинскаго. Тотъ выбралъ меньшее изъ золъ и описалъ дло въ томъ смысл, будто бы Общество являлось лишь отдльной ложей Народнаго Масонства, не имло въ виду никакихъ дйствій и формально прекратило свое существованіе уже годъ тому назадъ. Цесаревичъ имлъ даже личное свиданіе съ Лукасинскимъ и велъ себя съ такимъ благородствомъ, что Лукасинскій ‘хотлъ броситься къ его ногамъ и во всемъ признаться’, но ограничился тмъ, что, по требованію Константина, далъ ему слово, что ‘больше ни къ чему не будетъ принадлежать’. Въ декабр 1821 года поведеніе Лукасинскаго опять возбудило недовріе цесаревича, и онъ предписалъ произвести надъ нимъ тайное слдствіе. Мало-по-малу дло усложнялось и запутывалось. Пошли доносы помимо Константина, жаловался на него императору и Новосильцевъ, вспомнили и о ‘Пантакойн’. Въ конц октября 1822 года Лукасинскій и его ближайшіе друзья, Шредеръ и Махницкій, были арестованы. Съ этого момента Лукасинскій уже не вышелъ на свободу. Махницкій, который во всемъ запирался, перенесъ страшныя пытки, пущенныя въ ходъ во время слдствія, и разбитымъ полусумасшедшимъ старикомъ доживалъ свой вкъ въ деревн. Одна изъ самыхъ трагическихъ страницъ въ исторіи политическихъ преслдованій въ Россіи — исторія этого процесса. Мн приходится въ своемъ краткомъ изложеніи сослаться на книгу Аскеназы и ограничиться весьма немногимъ. Процессъ тянулся весь 1823 годъ. Онъ захватилъ не только Польшу, но и Литву, гд были открыты студенческое общество Филаретовъ въ Вильн и различныя невинно-патріотическія общества среди учениковъ среднихъ школъ Виленскаго округа {См. объ этомъ Н. Moscicki. ‘Wilno і Warszawa w ‘Dziadach Mickiewicza’. 1908.}.
Изъ пустяковъ сдлали серьезное дло. Молодежь, которая чувствовала себя только патріотически настроенной, оказалась теперь въ собственныхъ глазахъ носительницей серьезныхъ повстанческихъ намреній. Однимъ словомъ, благодаря искусству длателей этого обширнаго процесса, все польское общество было заражено теперь такими идеями и настроеніями, какихъ хотли эти длатели, съ наслажденіемъ предвкушавшіе все, что имъ перепадетъ отъ возстанія. Константинъ сначала ужасался при мысли, что извстіе о заговор офицеровъ дойдетъ до свднія Александра, но, когда это случилось помимо его воли, счелъ необходимымъ предложить на обсужденіе самого монарха дальнйшіе шаги. Осенью 1823 г. императоръ Александръ веллъ передать дло на обсужденіе военнаго суда, а цесаревичу было предоставлено право назначить судей, и, вообще, въ начал 1824 г. все дло было передано въ его вдніе. Константинъ, быть можетъ, изъ самолюбія, хотлъ по возможности затушить его, ‘стереть прошлое’ (passer l’ponge sur le pass) и, не припутывая множества обвиняемыхъ, ограничиться судомъ надъ шестью арестованными офицерами. Во глав суда былъ поставленъ генералъ Гауке, который достаточно обнаружилъ свое отношеніе къ подсудимымъ въ слдующихъ словахъ: ‘Я ихъ знаю. Они были въ гарнизон Замостья подъ моимъ начальствомъ. Все это честные люди и патріоты. Поэтому, они несомннно виновны’. Въ начал іюня 1824 года начался процессъ, который тянулся почти дв недли. Приговоръ, не былъ единогласнымъ, такъ какъ полковникъ Скшынецкій обнаружилъ слишкомъ много независимости и мягкости. Константинъ видлъ въ этомъ личное для себя оскорбленіе, искупительныя жертвы были необходимы. Изъ шести обвиняемыхъ все-таки трое были оправданы, а остальные, Валеріанъ Лукасинскій, Игнатій Доброгойскій и Николай Добжицкій, были признаны виновными въ намреніи совершить въ отдаленномъ будущемъ государственное преступленіе’ (winnymi odleglego usilowania zbrodni stanu): Лукасинскій былъ приговоренъ къ девяти годамъ тяжкаго тюремнаго заключенія, другіе двое — къ шести.
При конфирмаціи приговора сроки тюремнаго заключенія для всхъ обвиненныхъ были нсколько уменьшены. Но уже тотъ фактъ, что ими. Александръ оказался такъ скупъ на помилованія, поразилъ всхъ своей неожиданностью. При тогдашнихъ условіяхъ каторги этотъ приговоръ былъ просто приговоромъ къ медленной смертной казни. И, дйствительно, Доброгойскій умеръ уже въ апрл 1825 года. Дальнйшія трагическія судьбы Лукасинскаго завели бы меня слишкомъ далеко за предлы этой работы. Достаточно сказать, что, посл долгихъ душевныхъ терзаній, онъ разсказалъ все, что зналъ о Патріотическомъ Обществ. Къ счастью, это не повлекло за собой новыхъ жертвъ: цесаревичъ Константинъ вызывалъ нкоторыхъ изъ участниковъ Общества, требовалъ отъ нихъ сознанія, негодовалъ и волновался, но, видимо, не хотлъ придавать длу большого значенія. Вытекала эта мягкость изъ перемны, которая произошла въ отношеніяхъ цесаревича Константина къ Польш со времени отреченія его отъ престола: вдь теперь Царство Польское принадлежало ему, какъ своего рода удльное княжество. Онъ все боле сживался съ нимъ, отстаивалъ своеобразно понятые интересы его, и, конечно, ему вовсе не хотлось представить результаты своего управленія краемъ въ теченіе десяти лтъ, какъ будто здсь все кипло заговорами и возстаніями. Только къ Лукасинскому великій князь оказался безпощаденъ. Добржицкій былъ уже освобожденъ посл окончанія своего срока, Лукасинскаго же держали въ кандалахъ и въ самомъ суровомъ заключеніи. Въ 1830 г. сеймъ выступилъ передъ новымъ императоромъ съ ходатайствомъ за него, но Николай оказался глухъ на это ходатайство. Когда съ наступленіемъ возстанія русскія войска двинулись за Бугъ, они повели съ собой, по приказанію цесаревича, и Лукасинскаго, а 5 января 1831 года онъ былъ водворенъ въ ‘секретномъ замк’ въ Шлиссельбург. Здсь онъ пробылъ 31 годъ въ темной холодной камер. Въ чемъ заключалась его вина, объ этомъ уже давно забыли, большинству неизвстна была даже фамилія этого ‘grand coupable’. Наконецъ, Высочайше разршено было освободить Лукасинскаго изъ заключенія и помстить его въ одной изъ комнатъ каземата подъ наблюденіемъ смняющихся каждый день солдатъ. Наконецъ, 27 февраля 1868 года, посл 46-лтняго заключенія, этотъ несчастный и великій страдалецъ, выработавшій въ годы своихъ мукъ возвышенную философію гуманности и милосердія, умеръ. ‘Тло его погребено въ Шлиссельбург, духъ почилъ въ Польш’: этими словами кончаетъ свой трудъ Аскеназы.
Вернемся однако назадъ, гд было прервано изложеніе національныхъ движеній въ Польш. Съ 1825 году было закончено слдствіе по длу Патріотическаго Общества. Но работа слдователямъ вскор опять нашлась. Нужно было приниматься за слдствіе объ участіи поляковъ въ возстаніи декабристовъ. Связи между ними дйствительно существовали. Он особенно интересовали слдственную комиссію, вслдствіе чего въ показаніяхъ нкоторыхъ декабристахъ получили извстное освщеніе. Такъ, Пестель показалъ слдующее: ‘Въ Польш существуетъ тайное политическое общество, распространенное, по словамъ сочленовъ его, по всему Царству Польскому, герцогству Познаньскому, Австрійской Ииперіи, Литовскимъ, Польской, Волынской и Кіевской губерніямъ. Я не извщенъ о точныхъ ме тахъ ихъ отдленій, но для трехъ послднихъ губерній было ихъ начальство или управа въ Житомир, потому что изъ названныхъ трехъ губерній Волынская преимущественно изобилуетъ членами сего общества. Предсдателемъ сего округа былъ ради богатства своего маршалъ дворянства, гр. Мощинскій’.
Въ дальнйшихъ своихъ показаніяхъ Пестель писалъ, что ‘Бестужевъ-Рюминъ, познакомившись въ Кіев съ Гродецкимъ, гр. Олизаромъ и гр. Хоткевичемъ, первый открылъ сообщеніе русскаго общества съ польскимъ. Онъ увдомилъ о семъ открытіи своемъ директорію южнаго округа и получилъ отъ нея разршеніе продолжать сіи сообщенія и войти въ сношеніе съ Польскимъ обществомъ, совщаясь обо всемъ съ Сергемъ Муравьевымъ. На 1825 же годъ положено было что я вмст съ княземъ Волконскимъ буду продолжать сношенія съ тми депутатами Польскаго Общества, которые отъ ихъ директоріи назначены будутъ для сей цли во время Кіевскихъ контрактовъ 1825 года. Такъ и было исполнено. Польскіе депутаты были князь Яблоновскій и Гродецкій. Сіи сношенія происходили ночными переговорами, при чемъ никакой переписки не было. Цль сношеній съ Польскимъ обществомъ состояла въ томъ, чтобы знать, что у поляковъ длается, и дружескими сношеніями предупредить вредъ, который они Россіи сдлать бы могли въ роковое время. Происходили разговоры и переговоры, но условій никакихъ еще заключено не было… Весь разговоръ мой съ польскими депутатами продолжался не боле одного часу, и былъ только одинъ разговоръ. Предметы разговоровъ были: 1) Независимость Польши, глухо сказано, но о губерніяхъ Литовскихъ, Блостокской, Подольской и Волынской не было даже ни единымъ словомъ упомянуто. 2) Взаимное содйствіе на случай вншней войны. 3) Одинаковый образъ правленія. 4) Поступить полякамъ съ цесаревичемъ такъ, какъ нами поступлено будетъ съ прочими великими князьями. 5) Увдомлять имъ насъ о всхъ своихъ сношеніяхъ съ другими обществами въ Европ, а равно и съ Англіею, и никакихъ не заключать имъ обязательствъ ни съ кмъ безъ предварительнаго нашего согласія’.
Объ этихъ сношеніяхъ польскихъ конспирацій съ иностранными государствами Пестель далъ свднія, которыхъ мы не находимъ въ польскихъ источникахъ, но тмъ боле цнныя, что они находятъ себ извстное подтвержденіе въ сношеніяхъ повстанцевъ 1830 года съ Англіей, куда былъ посланъ съ какимъ-то важнымъ порученіемъ Словацкій. Пестель оговаривался, что было неловко при этомъ единственномъ и краткомъ свиданіи съ кн. Яблоновскимъ предлагать ему слишкомъ много вопросовъ, ‘тмъ боле, что со стороны поляковъ все еще видна была нкоторая къ русскимъ недоврчивость’. Однако, отъ Пестеля удалось узнать, что ‘польское общество находится въ сношеніи съ Англіею, откуда деньги получаетъ, и что имъ также оружіе общаютъ, но до какой степени имъ изъ Англіи содйствовали, деньгами поддерживали и въ нихъ участіе принимали, о томъ онъ ничего не объяснялъ. Въ дальнйшей части своихъ показаній Пестель, повторяя выше изложенное, прибавлялъ: ‘не мы въ Польскомъ обществ искали, но они въ нашемъ’. Изъ членовъ Польскаго общества Пестелю были извстны, кром Яблоновскаго и Гродецкаго, генералы Кнешевичъ и Хлопицкій и нсколько помщиковъ.
О томъ, какъ осторожны были декабристы въ сношеніяхъ съ поляками, видно изъ заявленія Пестеля, что въ 1824 году директорія южнаго края, избгая завязать съ поляками какія-либо письменныя сношенія, ‘прекратила сношенія Бестужева съ поляками и передала таковыя ему (Пестелю) и кн. Волконскому’. При переговорахъ съ гр. Мощинскимъ Волконскій узналъ ‘только то, что Польское общество пріобрло нсколько членовъ въ Минскомъ полку, изъ числа офицеровъ-поляковъ. Графъ Мощинскій былъ назначенъ отъ Польскаго общества, а полковникъ Шведковскій — отъ нашего для сношеній о Литовскомъ корпус, дабы взаимно давать знать о пріобртеніи членовъ въ общество изъ офицеровъ Литовскаго корпуса. Симъ единственно ограничивалось ихъ порученіе’. Въ переговорахъ все время подчеркивалось, что не русскіе, а поляки нуждаются во взаимодйствіи, и эти послдніе готовы были принять вс требованія русскихъ, только бы они согласились на независимость Польши. Рылевъ, какъ бы подтверждая заявленіе Пестеля о невыясненности положенія Литвы въ польскомъ вопрос, заявляетъ, однако, что ‘южными директорами положено (было) признать независимость Польши и возвратить ей отъ Россіи завоеванныя провинціи, Литву, Подолію и Волынь’. Но сила этого утвержденія ослабляется тмъ возмущеніемъ, какое вызвала въ немъ, какъ, вроятно, и во многихъ другихъ декабристахъ, подобная уступка русскихъ областей полякамъ. Едва-ли при глухомъ упоминаніи о независимости Польши (а Пестель выражается постоянно такъ) ясно разршалась судьба Подоліи, Волыни и Литвы. Рылевъ передавалъ объ этомъ, какъ о всти, которую онъ слышалъ отъ Трубецкого. Также только по слухамъ — и при томъ неврнымъ — зналъ о сношеніяхъ съ поляками Л. А. Фонвизинъ, который въ своей стать ‘Обозрніе проявленій политической жизни въ Россіи’ разсказываетъ, будто бы въ 1822 году произошло свиданіе польскихъ депутатовъ, Яблоновскаго и Крыжановскаго, съ русскими. И онъ знаетъ, что ‘эти совщанія не имли никакого результата по взаимной недоврчивости и непріязни русскихъ и поляковъ’.
Наконецъ, когда возстаніе декабристовъ уже было подавлено, и въ Петропавловской крпости были заключены его главные участники, въ январ 1826 года произошло третье свиданіе русскихъ съ поляками: декабристъ Муравьевъ-Апостолъ общалъ поднять бунтъ въ 3-емъ и 4-омъ корпусахъ русской арміи, а взамнъ настаивалъ на немедленномъ начал возстанія въ Польш. Такимъ образомъ, при самомъ вступленіи новаго царствованія, Польша была сильно скомпрометирована въ глазахъ русскаго правительства. Русскими дятелями декабристскаго заговора здсь были найдены идеи возстанія, которыя при ими. Александр не могли широко распространиться уже вслдствіе той благодарности, какой было окружено имя ‘возстановителя Польши’. Послдніе годы этого царствованія достались, однако, очень тяжело польскому обществу. Къ нимъ необходимо вернуться.
Я остановилъ разсказъ о государственномъ развитіи польскаго королевства на 1822 год. Въ этомъ году долженъ былъ состояться сеймъ, но не состоялся. Срокъ слдующаго приходился на 1824 годъ. Имя. Александръ, переживая въ эту пору мучительное душевное состояніе, совершенно запутавшійся въ своей сложной душевной жизни, готовъ былъ наложить руку и на дтище своихъ лучшихъ дней. Онъ задумалъ измнить конституцію, но произвести это измненіе такъ, какъ будто бы иниціатива исходитъ отъ самого сейма. Съ этой цлью слдовало оказать давленіе на выборы, наполнить сеймъ людьми, готовыми на все, и внушить имъ мысль просить ограниченій конституціи. Проектъ ограниченій былъ уже составленъ императоромъ Александромъ. Но потомъ онъ измнилъ планъ дйствій и ршилъ даже этой печальной иниціативы не предоставлять сейму. Конечно, щекотливая задача и на этотъ разъ была возложена на Новосильцева. Такимъ образомъ, въ начал 1825 года былъ обнародованъ дополнительный параграфъ конституціи. Гласность дебатовъ въ сейм отмнялась. Практика закрытыхъ дверей становилась нормой. Нсколько позже былъ выработанъ наказъ по веденію протоколовъ, который, въ сущности, подчинялъ пренія законодательнаго учрежденія строгому контролю правительства. Посл такихъ мръ можно было, наконецъ, посл пятилтняго промежутка, созвать очередной сеймъ.
На этотъ разъ Александръ былъ преисполненъ благоволенія. Признаковъ глубокаго недовольства въ стран онъ какъ будто не замчалъ, а этихъ признаковъ было не мало. Такъ, Немоевскій, вопреки прямому запрещенію правительства, былъ снова выбранъ членомъ сейма. Но такъ какъ въздъ въ Варшаву ему былъ запрещенъ, то на границ города онъ былъ арестованъ, возвращенъ въ свое имніе и здсь находился подъ строгимъ надзоромъ правительства. Въ самомъ сейм только находчивость предсдателя Пивницкаго, которому постоянно напоминали о лежащей на немъ отвтственности, и настойчивость вождя Патріотическаго Общества, графа Солтыка, сумли удержать въ предлахъ дисциплины оппозицію. И сеймъ подавилъ горечь, не протестовалъ противъ дополненія къ конституціи, принялъ вс правительственные проекты. Причина этого послушанія ясно указана въ мемуарахъ Замойскаго: въ обществ еще хранилась смутная надежда на то, что императоръ въ конц концовъ исполнитъ свое общаніе, соединитъ Литву съ Польшей, а тогда лучше имть укороченную конституцію, страдать отъ произвола Константина, но быть вмст и вмст надяться на наступленіе лучшихъ временъ, чмъ добиться наилучшей конституціи для себя, но отказаться отъ надеждъ на Литву. А Александръ, этотъ удивительный игрокъ на людскихъ слабостяхъ и несбыточныхъ мечтахъ, продолжалъ дразнить Польшу миражемъ объединенія. То въ бесдахъ съ цесаревичемъ Константиномъ и его женой, полькой, то въ намекахъ, бросаемыхъ разнымъ лицамъ, онъ подчеркивалъ, что вовсе не отказался отъ своихъ старыхъ намреній относительно Польши. Въ Литовскомъ корпус, который находился подъ начальствомъ цесаревича, онъ ввелъ вмсто пунцоваго цвта на мундирахъ національно-польскій, амарантовый. И, наконецъ, закрывая сеймъ, императоръ возобновилъ свои общанія. ‘Вы выполнили надежды вашей родины и оправдали мое довріе. Моимъ желаніемъ будетъ убдить васъ въ томъ, какое вліяніе окажетъ ваше поведеніе на ваше будущее’.
Съ этими общаніями Александръ покинулъ Варшаву. Нсколько мсяцевъ спустя его уже не было. Смерть государя, которому Польша была обязана столь многимъ, имла роковое значеніе для нея: съ преемникомъ его, императоромъ Николаемъ, у нея ничего не было связано. Завоевать самыя пламенныя симпатіи польскаго народа или оттолкнуть-его отъ себя, зависло только отъ него. Но Николай несъ съ собой на престолъ иныя стремленія, чмъ его братъ. Даже Константинъ былъ ближе но духу Александру, чмъ новый императоръ. Онъ не пережилъ ни тхъ либеральныхъ увлеченій, какимъ отдавались когда-то воспитанники Лагарпа, ни того мучительнаго раскаянія реакціи, которое терзало душу Александра. И въ своей вншней политик онъ былъ представителемъ не тхъ традицій, которыя унаслдовалъ отъ своей бабки Александръ: вмсто глубокаго недоврія къ Пруссіи онъ, связанный родственными узами съ Гогенцоллернами, готовъ былъ подчинить свое поведеніе стремленіямъ прусской политики. Ничмъ не связанный съ внскимъ конгрессомъ, онъ возмущался, наравн съ русскими націоналистами, притязаніями поляковъ на Литву и составлялъ въ этомъ и въ нкоторыхъ другихъ отношеніяхъ оппозицію своему брату, какую часто представляютъ престолонаслдники. Такимъ образомъ все раскрывало передъ Польшей новыя перспективы. Къ тому же вступленіе на престолъ императора Николая I было связано съ однимъ изъ самыхъ трагическихъ событій русской исторіи — неудачей декабристовъ. Въ Россіи новое царствованіе началось съ судовъ и казней. Не могло быть иначе и въ Польш, гд опять предстояло поднять уже сданныя въ архивъ дла. Но теперь польскія стремленія получили неожиданнаго союзника въ лиц цесаревича Константина, который, добровольно уступая брату престолъ, тмъ крпче соединялъ свое будущее съ Польшей, тмъ убжденне отстаивалъ ея сепаративныя стремленія. Прежде возмущавшійся при одной мысли о соединеніи Польши съ Литвой, теперь онъ привыкъ распространять свою власть и на литовскія губерніи и чувствовалъ себя какъ будто наслдникомъ идей ‘дней александровыхъ прекраснаго начала’. Такъ становился неизбженъ конфликтъ между двумя государственными націонализмами, хотя этотъ конфликтъ и теперь могъ бы выродиться въ ‘худой миръ’, безъ всякой вспышки и взрыва. Но когда взрывъ произошелъ, пламя не хотли погасить сразу. ‘Нсколько уступокъ удовлетворило бы большинство народа’,— говоритъ справедливо Замойскій.
Взглядъ имп. Николая на польскій вопросъ обнаруживался съ достаточной ясностью и полнотой по тмъ даннымъ, которыя опубликованы въ послднее время. Переписка его съ цесаревичемъ по этому вопросу производитъ такое впечатлніе, какъ-будто императоръ, воспитанный въ извстной духовной атмосфер создающагося казеннаго націонализма, спшилъ раскрыть своему брату все различіе во взглядахъ между ними. Какъ извстно, братья не ладили, и приторный тонъ ихъ письменныхъ обращеній другъ къ другу иногда прикрываетъ далеко не дружелюбныя взаимныя чувства. Такъ, когда имп. Николай упрашивалъ Константина пріхать въ Петербургъ, чтобы своимъ присутствіемъ прекратить волненія въ столиц,— а это было незадолго до знаменитыхъ декабрьскихъ дней,— Константинъ отвтилъ категорическимъ отказомъ и пригрозилъ, что удалится еще дальше, если все не устроится согласно вол покойнаго императора. Цесаревичъ былъ чрезвычайно доволенъ, что среди декабристовъ не оказалось поляковъ. Но въ начал января онъ имлъ уже полный списокъ лицъ, сносившихся съ декабристами. Однако, Константинъ готовъ былъ предположить ложный доносъ, навтъ отъ зависти и интригъ, и даже впослдствіи, когда участіе князя Яблоновскаго стало несомнннымъ, онъ все еще противился намренію императора заново поднять все дло о Патріотическомъ Обществ и ссылался на амнистію Александра.
Только настойчивое требованіе императора заставило его учредить особый слдственный комитетъ въ Варшав. Въ феврал 1826 года онъ писалъ Николаю I: ‘Что же вы хотите, чтобы посл столь положительныхъ общаній, на которыхъ они основывали свои надежды, имъ говорили въ опроверженіе ихъ поступковъ и намреній?’. Такъ дло дошло до обмна мнніями по кардинальному вопросу русско-польскихъ отношеній, по вопросу о соединеніи Литвы съ Польшей. Въ март 1827 года ими. Николай счелъ нужнымъ категорически высказаться по этому поводу: ‘Я остаюсь при глубокомъ убжденіи, что продолжать питать и поддерживать идеи, которыя завдомо невозможно осуществить вслдствіе неудобствъ, крайне важныхъ и влекущихъ серьезныя послдствія, значило бы совершенно не выполнить нашъ долгъ, какъ русскихъ… Я долженъ былъ бы перестать быть русскимъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, если бы я вздумалъ врить, что возможно отдлить Литву отъ Россіи въ чистомъ смысл этого слова’. Цесаревичъ Константинъ отстаивалъ совершенно иную точку зрнія, которая показываетъ, до какой степени онъ уже проникся въ эту пору польскими настроеніями. ‘Нтъ поляка, къ какой бы партіи онъ ни принадлежалъ, который не былъ бы убжденъ въ истин, что его отечество было захвачено, а не завоевано въ продолженіе трехъ произошедшихъ раздловъ Екатериною, которая поступила такъ въ мирное время и безъ объявленія войны, прибгнувъ при томъ ко всмъ наиболе постыднымъ средствамъ, которыми побрезговалъ бы каждый честный человкъ. Одно лишь царство Польское было завоевано, и это было освящено договорами посл войны и явилось слдствіемъ заключенія мира, это чувствуется всми и цлымъ свтомъ, завоеваніе есть плодъ побды, тогда какъ захватъ — постыдный грабежъ, который рано или поздно падетъ на голову грабителя’. Рчь шла, конечно, о Литв, которая была именно захвачена, а не завоевана. Въ. конц октября 1827 года императоръ опять возражаетъ своему брату: ‘Мой долгъ, какъ честнаго человка, ослаблять эту надежду, насколько только я могу, во всякомъ случа не поощрять ея явно’. И прибавлялъ: ‘Всякій честный человкъ, даже среди поляковъ, отдастъ мн справедливость и скажетъ: я ненавижу его, потому что онъ не исполняетъ нашихъ желаній, но я уважаю его, потому что онъ насъ не обманываетъ’.
Это не мшало въ ту пору императору Николаю смотрть на Польшу, какъ на дйствительно отдльное государство, онъ считалъ нужнымъ учить цесаревича Александра Николаевича съ дтства польскому языку и самъ называлъ себя въ письмахъ и русскимъ, и полякомъ. Конечно, придворнымъ кругамъ это не могло быть пріятно. Но едва ли справедливо предполагать въ общаніяхъ Николая I (въ дек. 1825 г.) хранить свято конституціонный актъ только извстный тактическій пріемъ, направленный на успокоеніе Польши въ бурные декабрьскіе дни. Повидимому, Николай, по крайней мр, въ эту пору, искренно хотлъ сохранить конституціонный режимъ Польши, какъ онъ хранилъ и конституцію Финляндіи, но только на польскую армію онъ смотрлъ иными глазами, чмъ его предшественникъ и Константинъ Павловичъ, и не колебался пустить ее въ ходъ для выполненія общегосударственныхъ задачъ. Совсмъ иначе смотрлъ на это цесаревичъ, и императоръ вступилъ съ нимъ въ конфликтъ, который могъ и самъ по себ пріобрсти роковое для Польши значеніе, если бы позднйшія событія не измнили кореннымъ образомъ всхъ русско-польскихъ отношеній. Но, оказавшись въ неожиданной для себя роли защитника польскихъ политическихъ стремленій, великій князь не измнилъ своего отношенія къ людямъ, которое длало его почти невыносимымъ. Къ возмущенію, которое сквозитъ въ мемуарахъ Замойскаго, не трудно присоединить много другихъ отрывковъ современниковъ о нестерпимомъ ‘московскомъ деспотизм’, представителемъ котораго онъ былъ. Старый Нмцевичъ въ своихъ запискахъ о 1830 год поражается странностями и какой-то ненормальной подозрительностью и жестокостью этого человка. Такъ, не встрчая ни въ комъ поддержки, ненавидимая правительственной партіей въ Петербург, Польша переживала тяжелые дни.
Замойскій, адъютантъ цесаревича Константина, сынъ предсдателя сената и президента сеймового суда надъ польскими декабристами, передаетъ о настроеніяхъ, господствовавшихъ въ Польш во время слдствія. Его разсказъ гораздо лучше вводитъ насъ въ эпоху, нежели пересказы позднйшихъ историковъ, и здсь я воспользуюсь имъ. ‘Я былъ свидтелемъ всеобщаго траура но Александр, долгой неизвстности относительно престолонаслдія, извстій о военныхъ бунтахъ, возникшихъ будто бы во всемъ государств, и объявленія царемъ Николая, наконецъ, равнодушнаго принесенія ему нашимъ войскомъ и властями присяги на врность. Вскор пріхали въ Варшаву зловщія фигуры (moskiewskie figury), распространилось извстіе, что въ московскіе заговоры входили и поляки, хотя, въ сущности, заговора между поляками не было, а были только сношенія съ русскими заговорщиками, затянныя на кіевскихъ контрактахъ изъ любопытства’ {Это мнніе лица, близко стоявшаго къ Чарторыйскому и впослдствіи, въ эпоху парижской эмиграціи, и теперь передъ возстаніемъ, настолько характерно, какъ выраженіе извстнаго партійнаго отношенія къ движенію, что я счелъ умстнымъ привести его здсь, хотя оно по существу неврно.}.
Была назначена слдственная комиссія, которая являлась по существу своему нарушеніемъ конституціи, такъ какъ слдствіе и судъ о политическихъ преступленіяхъ входили въ права сената. ‘Трудно передать, какая паника, горечь и испугъ господствовали въ стран во все время продолженія слдствія. Аресты были безчисленны. Обвиняемыхъ возили въ Петербургъ въ тамошнюю комиссію для очной ставки съ русскими обвиняемыми’. Петербургскіе дятели, которые спшили развязаться со слдствіемъ и казнями, чтобы не задерживать поздки императора въ Москву, не могли надивиться, почему такъ тянутъ варшавскіе судьи. А т вели дло съ большой тщательностью и безъ излишней предупредительности. Слдствіе тянулось почти годъ, и только въ январ 1827 г. комиссія постановила предать суду 8 человкъ. Въ апрл 1827 года былъ назначенъ судъ. Этотъ послдній призналъ дйствія слдственной комиссіи несогласными съ правомъ и, выдливъ изъ своего состава 5 сенаторовъ, началъ новое слдствіе, которое, однако, было прервано пріздомъ депутатовъ русскаго Правительствующаго Сената. Лишь въ январ 1828 года, черезъ два года посл событій, когда политическія страсти уже начали укладываться, снова собрался сеймовый судъ. Но прошло еще нсколько мсяцевъ раньше, чмъ приступили къ настоящему судебному процессу, который велся публично, въ присутствіи публики (до 100 человкъ), съ напечатаніемъ рчи прокурора (въ 1000 экземплярахъ) и адвокатовъ (въ 80).
Въ іюн былъ произнесенъ приговоръ. По мысли кн. Адама Чарторыйскаго, который въ опасную минуту опять появился въ Варшав и, стоя въ сторон, въ сущности, руководилъ всмъ ходомъ длъ, слдовало произнести приговоръ, который обвинялъ подсудимыхъ, но фактически освобождалъ ихъ, такъ какъ почти вс они уже три года находились въ предварительномъ заключеніи. Большинство суда стало однако на иную точку зрнія: главнаго Виновника, Крыжановскаго, приговорили къ тремъ годамъ заключенія, остальныхъ — на меньшіе сроки или совсмъ оправдали. Императоръ и цесаревичъ были такъ возмущены столь мягкимъ приговоромъ, что публичное оглашеніе его было воспрещено. По отношенію къ судьямъ были примнены репрессіи: вс 40 человкъ, составлявшіе сеймовый судъ, получили приказъ не вызжать изъ Варшавы до подтвержденія ихъ приговора императоромъ. Заключенные въ тюрьмахъ, освобожденные по суду, продолжали находиться въ тюремномъ заключеніи, Крыжановскій и капитанъ Маевскій были высланы въ Петербургъ. (Дальнйшія судьбы перваго напоминаютъ участь Лукасинскаго: вопреки всякимъ судебнымъ приговорамъ, его перебрасывали изъ тюрьмы въ тюрьму, изъ Березова въ Тобольскъ, и изъ Тобольска въ Ишимъ. Въ 1839 году онъ сошелъ съ ума и умеръ). Посл приговора оказывалось, что теперь самъ сеймовый судъ подлежалъ суду, и императоръ Николай приказалъ произвести слдствіе, не проявилъ ли судъ ‘склонности къ поощренію преступныхъ намреній’.
Благодаря заступничеству Гос. Совта и Административнаго Совта Царства Польскаго, для остальныхъ дло кончилось довольно благополучно: въ март 1829 г. суду былъ объявленъ строгій выговоръ, но приговоръ его все-таки былъ конфирмованъ. Однако, многіе изъ обвиняемыхъ уже такъ пострадали, что оправдательный приговоръ посл четырехлтняго тюремнаго заключенія былъ скоре всего ироніей, обвиненные же находились въ Петропавловской крпости или въ ссылк. Такъ мало считались еще до возстанія 1830 года съ конституціей королевства.
Какое впечатлніе вся эта печальная исторія должна была оказать на польское общественное мнніе? Когда Николай въ 1828 году пріостановилъ приговоръ суда и сталъ преслдовать самихъ судей, тогда, по свидтельству Влад. Замойскаго, ‘въ Варшав закипло, какъ въ вулкан. Возмущеніе было велико, даже больше, чмъ печаль. И, по истин, печально было смотрть на такое беззаконіе, на пренебреженіе къ мстнымъ законамъ, насиліе надъ справедливостью, участь заключенныхъ и увезенныхъ соотечественниковъ, на разбитыя семьи, на всеобщую тревогу’. Часть вины авторъ слагаетъ на отсутствіе вождей въ польскомъ сейм. ‘Къ несчастью, не хватило полякамъ ума, который спасъ португальцевъ и голландцевъ въ борьб съ Испаніей’. Это отсутствіе вождей явилось для польскаго народа великимъ несчастіемъ и позже, въ 1830 году, когда вспыхнуло возстаніе. А у противной стороны была ненависть къ тому, что конституція, еще не отнятая у страны, все-таки связывала до извстной степени свободу дйствій. Крыжановскій и Маевскій были русскими подданными, и съ ними не церемонятся: не считаясь съ приговоромъ, который учитывалъ предварительное заключеніе и освобождалъ ихъ, такимъ образомъ, отъ несенія дальнйшаго наказанія, ихъ высылаютъ и держатъ въ тюрьмахъ. Поляки, родившіеся на конституціонной почв, оказались въ привилегированномъ положеніи, какъ ни было гнвно на нихъ петербургское правительство. Деспотизму ставилась преграда, но эта преграда не защищалась сильными и могучими средствами. Она представляла только листъ бумаги. Теперь и предстояло разорвать его. Нужно было только найти подходящій поводъ.
Что касается культурнаго развитія края, то въ этой области можно отмтить въ эти тревожные годы извстный прогрессъ. Министръ финансовъ Любецкій ставилъ себ дв задачи, къ осуществленію которыхъ онъ и шелъ упорно, минуя нердко то, что должно было возмущать его польское сердце, иногда слишкомъ во многомъ уступая Новосильцеву. Любецкій стремился поставить жизнь Царства Польскаго на собственныя ноги, а для этого нужно было, во-первыхъ, обезпечить Царству сбытъ продуктовъ помимо прусскихъ портовъ, т. е. черезъ русскія балтійскія гавани, а, во вторыхъ, создать самостоятельныя польскія кредитныя учрежденія. Направивъ польскую торговлю черезъ Либаву и Ригу, можно было завязать непосредственныя торговыя отношенія съ Англіей и избавиться отъ нмецкой экономической зависимости. Естественно, что въ Берлин слдили съ величайшимъ безпокойствомъ за усиліями польскаго министра. Среди торговыхъ домовъ Данцига началась настоящая паника. Лтомъ 1824 года начались работы для непосредственнаго соединенія Вислы съ Нманомъ и Двиной. Этими работами живо интересовался и самъ императоръ Александръ, и его приближенные. Пруссофильства въ Петербург въ эту пору еще не было.
Постройка Августовскаго канала повліяла на Пруссію при заключеніи новаго торговаго договора осенью 1824 года и весною слдующаго, и какъ Польша, такъ и Литва пріобрли новыя боле благопріятныя условія, для вывоза своего хлба. Суконное производство въ Польш было новой конвенціей совершенно защищено отъ нмецкой конкуренціи, а это была одна изъ важнйшихъ отраслей обрабатывающей промышленности въ тогдашней Польш. ‘Безъ всякаго самообольщенія,— писалъ въ это время Любецкій,— мы можемъ надяться, что современемъ завоюемъ еще не одну отрасль мстной промышленности, а пока не будемъ щадить усилій, чтобы даже нашъ ввозъ содйствовалъ умноженію нашихъ народныхъ средствъ, которыми мы обладаемъ уже теперь’. Когда въ 1834 г. истекъ срокъ конвенціи, Польша уже не распоряжалась своей судьбой. Пруссія могла быть довольна: талантливый Любецкій не стоялъ на пути ея экономическаго завоеванія Царства Польскаго.
Посл конвенціи 1825 г. Любецкому предстояло провести другое дло.
Частная земельная собственность въ Польш была сильно задолжена, сумма долговъ составляла свыше 63 процентовъ стоимости имущества. И выпутаться изъ этой цпи долговъ земельная собственность не могла. Напротивъ, она отягощалась все больше, и хозяйства помщиковъ приходили все въ большій упадокъ. Это было послдствіе тхъ роковыхъ годовъ въ исторіи Польши, когда она принадлежала посл третьяго раздла Пруссіи. Система разоренія землевладльцевъ съ помощью легко предлагавшагося кредита привела къ тому, что къ 1807 году на многихъ имніяхъ лежалъ огромный прусскій долгъ, а другія просто уже перешли въ прусскія руки и были раздлены между нмецкими колонистами. Искусственными мрами, съ помощью различныхъ отсрочекъ и разсрочекъ, частное землевладніе еще поддерживалось, но полный крахъ его грозилъ съ каждымъ годомъ все больше. Даже продажа этихъ земель не могла быть выгодна, такъ какъ долги нердко эоставляли почти всю стоимость имнія. Тогда выступилъ Любецкій со своимъ проектомъ Кредитнаго Общества,— ‘ассоціаціи банкрутовъ’, какъ его называли въ ту пору злые языки. Черезъ два года, когда сеймъ 1825 г. принялъ проектъ Любецкаго, вс видли уже въ основанномъ имъ и донын существующемъ Кредитномъ Обществ якорь спасенія. Надо отдать справедливость императору Николаю I, что въ трудную минуту, когда искусственная агитація прусскаго консула Шмидта уронила акціи съ 100 до 68, онъ поддержалъ Общество, открывъ ему кредитъ въ мильонъ польскихъ злотыхъ, который поднялъ акціи до 84. Черезъ нсколько лтъ посл этого курсъ акцій достигъ номинальной стоимости. Общество спасло земельную собственность. ‘Кто могъ сдлать въ немъ заемъ’, говоритъ проф. Смолька (I 374), ‘тотъ сбрасывалъ съ себя путы частныхъ долговъ и пріобрталъ средство совершенно очистить имущество въ продолженіе 28 лтъ, тотъ имлъ увренность, что удержится у этого очага общественной работы, если будетъ уплачивать полугодичные взносы. Эта увренность укрпляла силы, поощряла бережливость, содйствовала возможнымъ, а не безразсуднымъ улучшеніямъ въ хозяйств’. Трудная борьба предстояла Любецкому въ области охраненія развивающейся польской промышленности отъ запретительныхъ пошлинъ при ввоз въ Россію. Канкринъ настаивалъ на охран русской промышленности отъ польской конкуренціи, и только личнымъ усиліямъ Любецкаго удалось въ 1826 году отстоять прежнее положеніе вещей. Два года спустя ему удалось создать еще одно могущественное средство для поддержки польской экономической жизни,— Польскій банкъ, въ которомъ чувствовалась сильная потребность. Частные банкиры не могли удовлетворить запросовъ денежнаго рынка, созданныхъ ростомъ промышленности и торговли. Банкъ былъ открытъ въ ма 1828 года, въ конц года общій оборотъ его достигъ 185 мил. зл. п., а въ 1829 году онъ равнялся уже 635 мил. Новыя требованія вызывали и новыя предпріятія: Польскій Банкъ приступилъ къ сооруженію шоссе, началась работа надъ осуществленіемъ цлой водной сти, развивалась горная промышленность, былъ задуманъ планъ ассенизаціи города Варшавы. Въ этой области жизни все шло благополучно. Возстаніе убило возникавшую промышленную и экономическую жизнь.
Но положеніе крестьянъ оставалось по прежнему неудовлетворительнымъ. Единственный законъ въ области аграрнаго законодательства, прошедшій черезъ сеймъ въ 1825 году, еще боле отяготилъ крестьянство. Именно, онъ отмнилъ статью 530 гражданскаго кодекса, которая разршала крестьянамъ выкупать чиншъ, установленный при продаж извстнаго недвижимаго имущества или въ вид условія пользованія этимъ послднимъ. Законъ прошелъ въ сейм по настоянію правительства, прикрпивъ крестьянство еще больше къ земл. За все время существованія мстнаго законодательнаго органа (съ 1808 по 1830 г.) для улучшенія положенія крестьянъ ничего не было сдлано. Хотя, по мннію В. Козловскаго (Autonomia Krlestwa Polskiego. 1907, стр. 276), это объясняется вяніями, исходившими изъ Петербурга, однако, не подлежитъ сомннію, что и польскій сеймъ не проявилъ въ этомъ дл достаточной энергіи, даже такой, какъ сеймикъ Виленскій въ 1817 году (см. работу Г. Моспицкаго ‘Sprawa wloscianska na Litwie w pierwszej cwierci XIX stul.’. Warszawa. 1908, оттискъ изъ Bibi. Warsz.’). Стремленія польскаго общества были направлены, прежде всего, на созданіе національнаго конституціоннаго государства, а не на соціальную политику, причемъ, его стремленія скрещивались съ явной недоброжелательностью правительства. Естественно, поэтому, что съ укрпленіемъ государственныхъ отношеній въ стран росла и самоувренность польскаго общества.
Вдь это была эпоха романтизма, совершавшаго побдоносное шествіе по Европ, проповдывавшаго господство личности, восхвалявшаго такія ‘преступныя дянія’, какъ народныя возстанія. Поэзія Мура, воспвая мстительный патріотизмъ ‘огнепоклонниковъ’, обращалась къ сердцамъ ирландцевъ, греческому возстанію посвятилъ свою поэзію Байронъ. Въ начал 1828 г. вышелъ ‘Конрадъ Валленродъ’ Мицкевича, который вызвалъ громадное воодушевленіе и немедленно обратилъ на себя бдительный взоръ Новосильцева. Тотъ увидлъ въ успх поэмы, прославлявшей національную борьбу съ угнетателями, весьма яркій симптомъ и подалъ объ этомъ соотвтствующее заявленіе въ Петербургъ. Вліятельнымъ друзьямъ польскаго поэта удалось замять дло и представить его императору Николаю I въ такомъ вид, что онъ оставилъ безъ послдствій доносъ Новосильцева {Подробне объ этомъ въ труд моемъ ‘Адамъ Мицкевичъ’ (1912). Богатый матеріалъ по исторіи польской литературы въ эту эпоху представляетъ великолпное изданіе ‘Wiek XIX. St, о lat mysli polskiej’, которое охватываетъ уже всю эпоху романтизма. Объ ‘Insurretcyi litterackiej’ см. въ названной выше книг А. Сливинскаго о Мохнацкомъ.}. Не подлежитъ сомннію, однако, что среди взрывчатыхъ веществъ, накопившихся передъ возстаніемъ, поэма Мицкевича представляла одно изъ самыхъ могучихъ средствъ подготовки движенія. ‘Wnet ciebie dusza narodu odgadla’ (сейчасъ же угадала тебя душа народа), — писалъ одинъ изъ ложноклассиковъ, Фр. Венжыкъ, обращаясь къ автору ‘Конрада Валленрода’. О романтическихъ поэтахъ нечего и говорить: вс они шли вслдъ за Мицкевичемъ и, какъ умли, будили въ своихъ читателяхъ чувства пламеннаго патріотизма. Во множеств, списковъ ходили по рукамъ стихотворенія Рощинскаго, который въ продолженіе многихъ лтъ долженъ былъ вести жизнь по ночамъ, въ скитаніяхъ, скрываясь отъ преслдованій полиціи. Въ 1824 году появились его революціонныя стихотворенія: ‘Молитва свободнаго’, ‘Пиръ мести’, ‘Маска рабства’, ‘Родина гонимому сыну’, ‘Корабль свободы’ и т. д. Самыя названія этихъ стихотвореній указываютъ на ихъ содержаніе. ‘Псня вулкана’, написанная въ 1825 году, представляетъ въ яркихъ и врныхъ символахъ настроеніе польскаго народа въ эту эпоху.
‘Пока не начнется буря, которая перевернетъ весь міръ, вулканъ поетъ свою псенку, поетъ про себя и тихо: Горе мн, великое горе! Такъ гнетутъ меня, что я и пошевелиться не могу. Жалобы ни къ чему не служатъ. Такъ что же мн длать? Остается молчать. Долженъ я быть смиреннымъ слугой своихъ господъ,— Богъ знаетъ, какъ долго, можетъ быть, и недолго. Иногда заходятъ сюда странники и напоминаютъ дтямъ земли, что тлютъ скрытымъ пламенемъ обманчивые вулканы. Не слушайте ихъ! Это пустые страхи. Чувствуйте себя здсь, какъ дома. Селитесь, стройте дома. Что я могу кому сдлать? Земля меня давитъ всей своей тяжестью, стройтесь же смло, живите спокойно. Но вотъ! Неожиданно пробилъ часъ, святой для меня. Загрохотала внутренность земли, міръ погруженъ въ океанъ пламени, а дымъ затемняетъ небеса. Отъ пятъ вулкана стремится рка лавы, подъ периною золы скрыта вся земля. Гд же вы теперь? Гд вс ваши дла? Вдь это не я натворилъ столько ужасовъ, я такъ себ, заплъ только псню. На угрозы не смотрите, не опасайтесь никакой измны, насаждайте себ райскіе сады, основывайте новые города! О свобода! О свобода, смотри, какіе это мудрецы! Какъ они счастливы, что имъ удаются ихъ планы. Э, пусть себ удивляется міръ, а мы, между тмъ, распвая между дломъ, совьемъ себ внецъ побды’!
Между тмъ литературные вожди стараго поколнія еще слагали свои классическія трагедіи и оды, или пли сантиментальныя псенки. Въ 1824 году, когда молодежь была охвачена самыми ‘неблагонадежными’ стремленіями, какой-нибудь Кропинскій могъ восхвалять ‘Необычайную любовь двухъ влюбленныхъ на берегахъ Днстра’ или Козьминъ препираться съ романтиками, но, разумется, все это было morituri. Они продолжали задавать хорошій литературный тонъ въ Обществ любителей наукъ, они проявляли признаки существованія въ старческой воркотн на Мицкевича или въ извстныхъ ‘литературныхъ’ обдахъ у генерала Красинскаго. Но вмст съ ними сходило въ могилу и то поколніе, которое пережило третій раздлъ, сумло объединить лучшіе элементы общества около наполеоновской идеи, создало герцогство Варшавское. Съ новыми лозунгами это поколніе уже не могло помириться, и со страхомъ оно смотрло на бурныя теченія молодежи. Оно привыкло дйствовать лояльнымъ путемъ, и его представители, старикъ Замойскій, Адамъ Чарторыйскій и др., врили только въ постепенное развитіе того, что основано на прав и порядк. Эта вра осталась непоколеблена даже событіями возстанія: въ Париж, среди толпы эмигрантовъ, Чарторыйскій продолжалъ надяться на Внскій трактатъ, на конституцію, имъ гарантированную. Разумется, между нимъ и его партіей, съ одной стороны, и партіей демократической молодежи, съ другой, образовалась непроходимая пропасть. Ожесточенная вражда кипла между этими группами, представлявшими дв эпохи, и потому въ минуту борьбы польскій народъ остался безъ общепризнанныхъ вождей, бозъ объединяющей политической программы.
Около 1825 года въ Варшав начали складываться литературные и политическіе кружки среди молодежи. Они собирались въ кофейн, получившей прозвище Дыра, въ дом Брониковскаго или у Мохнацкихъ. ‘Въ долгихъ оживленныхъ диспутахъ на самыя разнообразныя темы начали кристаллизоваться сначала неясныя стремленія, все ясне рисовались цль и путь, къ ней ведущія. Душой этихъ собраній былъ Маврикій Мохнацкій, очень начитанный и образованный, одаренный множествомъ талантовъ и горячимъ воображеніемъ, всесторонній и мткій въ своихъ сужденіяхъ, разсуждающій съ одинаковой легкостью о философіи, литератур, музык, архитектур и о естественныхъ наукахъ и медицин или политик и общественныхъ вопросахъ. Говорилъ онъ горячо, живо, страстно, увлекалъ слушателей какъ краснорчіемъ, такъ и необыкновенной игрой на фортепьяно, или импровизаціей, или игрой въ четыре руки съ Шопеномъ’. Этому чело вку и предстояло начать ‘литературное возстаніе’ противъ классиковъ, поднятое въ 1825 году въ журнал ‘Dziennik Warszawski’ Здсь онъ напечаталъ статью ‘О дух и источникахъ поэзіи въ Польш’, которая проводила мысль о всемогуществ генія. ‘Безспорная истина является чаще всего только отдыхомъ или лностью мысли. Настоящая стихія души — вдохновеніе, идеальный міръ, страна чудесъ и очарованій’… Люди, которые выставили такой лозунгъ, были, конечно, плохими политиками, а между тмъ они именно и рвались къ политической борьб.
Любимцемъ молодежи былъ молодой профессоръ, историкъ Польши, Іоахимъ Лелевель, который неизмнно стоялъ на сторон демократическихъ движеній. Будучи профессоромъ Виленскаго университета, онъ былъ привлеченъ къ процессу филаретовъ и за свое ‘вредное вліяніе’ уволенъ отъ службы. Въ 1824 году Лелевель вернулся въ Варшаву и здсь принялся за серьезный ученый трудъ, за исторію польскаго права, археологію и т. п. Но теперь молодежь уже смотрла на него, какъ на одного изъ своихъ вождей. Вопреки всмъ помхамъ онъ будилъ въ молодыхъ сердцахъ не только знаніе, но и любовь къ прошлому, училъ ее цнить выше всего свободу, какъ величайшее изъ благъ, а прогрессъ считалъ единственнымъ выраженіемъ дятельной жизни коллективнаго человчества, притомъ онъ возвращался домой, какъ политическая жертва. И хотя въ Варшавскомъ университет, получавшемъ отъ ими. Николая почетный титулъ Александровскаго, исторія была поставлена такъ плохо, что не полагалось даже спеціальной кафедры по исторіи Польши, однако, въ рукахъ Лелевеля библіографія превращалась въ исторію литературы, археологія въ цлую систему пониманія исторіи Польши, въ которой онъ видлъ осуществленіе демократическаго идеала демократической шляхты. Вліяніе Лелевеля на молодость было громадно. Естественно, что онъ сразу привлекъ къ себ и подозрительность властей, и довріе патріотовъ, и сталъ для общественнаго мннія выдающимся человкомъ {Статья о Лелевел въ том 4 изд. ‘Wiek XIX’. О политическихъ взглядахъ Мохнацкаго въ 1826 году, см. въ книг А. Краусхара ‘Obrazy wizerunki historyczne’. 1906.}. Лелевель вошелъ и въ Патріотическое Общество, былъ привлеченъ къ слдствію объ участіи поляковъ въ возстаніи декабристовъ, но слдствіе очистило его отъ подозрнія, и уже въ 1828 году онъ былъ избранъ депутатомъ въ сеймъ. Такъ намчались уже въ эту пору руководители умственныхъ и политическихъ теченій въ Польш: консервативное и лоялистическое во глав съ Чарторыйскимъ, романтизмъ въ литератур и политик кружка Мохнацкаго, демократическій реализмъ Лелевеля. Сеймовая оппозиція составляла своеобразную партію, которая группировалась около запрещеннаго калишскаго депутата Немоевскаго. Но идея возстанія еще не созрла. Самъ Мохнацкій въ 1826 году былъ горячимъ сторонникомъ правового развитія и противникомъ демагогіи. Пока еще было распространено только политическое недовольство, броженіе, которое разумная власть легко могла остановить нкоторыми уступками въ дух признанной конституціи. Какъ же относилась эта власть къ самой конституціи Ц. Польскаго?
Передъ имп. Николаемъ стоялъ вопросъ о коронаціи. Согласно 45 конституціи, вс наслдники Александра были обязаны короноваться Царями Польскими въ столиц и при этомъ приносить присягу на соблюденіе и охраненіе Конституціонной Хартіи. Послднее, конечно, и явилось камнемъ преткновенія. Прежде всего, неясно былъ формулированъ пунктъ о столиц. Что подразумвалось подъ столицей: Варшава или Петербургъ или Москва? Въ воспоминаніяхъ Любецкаго, который держалъ себя очень прямо и независимо, сохранился любопытный разсказъ объ его бесд по этому поводу съ ими. Николаемъ. Когда тотъ указалъ на неясность этого пункта и сказалъ, что короноваться польскимъ королемъ можно и въ Москв, Любецкій согласился съ императоромъ, но сказалъ, что въ такомъ случа ему придется распространить конституціонную хартію и на всю имперію {См. названную книгу проф. Смольки, а также статью А. А. Кизеветтера ‘Императоръ Николай I, какъ конституціонный монархъ’ (Историческіе очерки. Москва 1912).}. Николаю очень не хотлось короноваться въ Варшав, и 23 іюня 1826 г. онъ писалъ: ‘Повторяю, чмъ меньше будетъ фарсовъ, тмъ боле я буду доволенъ’. На нсколько лтъ вопросъ заглохъ. Въ 1829 году онъ возобновился, но въ такой форм, что кром фарсовъ, по его выраженію, въ этомъ обряд ничего не осталось. ‘Посл того, какъ я уже включилъ формулу присяги въ манифестъ о восшествіи на престолъ, я считаю безполезнымъ и неподходящимъ повторять ее еще разъ, тмъ боле, что молитва при коронаціи великолпна и представляетъ собою родъ клятвы, приносимой монархомъ Богу, а не людямъ’. И другой вопросъ волновалъ ими. Николая I, вопросъ о корон. Одна-ли должна быть корона для Ц. Польскаго и имперіи или дв? Въ знакъ вчнаго соединенія Польши съ Россіей, по его убжденію, корона должна быть одна. Въ переписк по этимъ вопросамъ между цесаревичемъ и императоромъ обнаруживается любопытный фактъ, о которомъ догадывались и современники: цесаревичъ становится все боле горячимъ и неуступчивымъ защитникомъ польской конституціи и той самостоятельности, которая была установлена Александромъ. Николай ждалъ отъ сейма только ‘глупостей’, Константинъ твердилъ свое: ‘ни подъ какимъ видомъ не слдуетъ откладывать сессію сейма’. Въ ма 1829 г. состоялась коронація. Николай старался быть пріятнымъ и любезнымъ. Но настроеніе въ Варшав становилось все боле раздраженнымъ. Начались уже уличныя демонстраціи. Такъ, черезъ нсколько дней посл конфирмаціи приговора сеймоваго суда умеръ предсдатель этого послдняго, уважаемый и стойкій старикъ Блинскій. По словамъ В. Замойскаго, его похороны представили варшавскому обществу случай показать приподнятое настроеніе уже всего населенія. У костела Св. Креста ивъ прилегающихъ улицахъ собралась огромная толпа, присутствовали вс корпораціи и цехи. Въ значительномъ числ была также школьная молодежь и студенчество. Когда вынесли гробъ, одинъ изъ полицейскихъ чиновъ, раздраживъ толпу грубостью, былъ поваленъ и побитъ.
Но ни полиція, ни плацъ-комендантъ не хотли длать изъ этого столкновенія событія. ‘Вс уже начинали соображать, что не время дразнить великаго князя, что лучше даже кое о чемъ промолчать передъ нимъ’. Нсколько времени спустя въ Варшаву прибылъ спеціальный посолъ царя, гр. Строгановъ. Онъ плнилъ польское общество любезностью, ‘появлялся во всхъ польскихъ домахъ, что не было въ обыча у русскихъ офицеровъ. Строгановъ льстилъ чувствамъ поляковъ, относительно царя уврялъ, будто онъ самымъ лучшимъ образомъ расположенъ къ полякамъ, и прибавлялъ, что царь не можетъ такъ, какъ хотлъ бы, сдерживать старшаго брата, но знаетъ обо всемъ и держится весьма плохого мннія относительно Новосильцева’. Конечно, вс эти рчи служили одной цли, подготовк почвы для коронаціи. И вотъ 18 мая 1829 г. молодой Замойскій пишетъ Адаму Чарторыйскому: ‘Объ Его Величеств доходятъ добрыя извстія. Кажется, что при немъ будетъ стоить взяться за работу на пользу края. У него сильная воля, и онъ уметъ быстро и хорошо оріентироваться въ длахъ. Повидимому, онъ искренно уважаетъ нашу конституцію и смотритъ на нее не какъ на пустякъ (zarty), но какъ на законъ и фактъ, съ которымъ надо считаться’. Вскор, однако, наступило новое разочарованіе. И тотъ же Замойскій въ своихъ позднйшихъ мемуарахъ представляетъ дло иначе: шла русско-турецкая война, которая тяжело доставалась русскому оружію. ‘Въ виду угрожающаго поведенія Австріи, при сомнительныхъ успхахъ въ Турціи, при все возрастающей зависти Европы, царь призналъ, что до крайности доводить положеніе вещей въ Польш не слдуетъ. Очевидно, он хотлъ совершенно примириться со своимъ польскимъ королевствомъ, потому что, можно сказать, онъ обидлъ все королевство. И вотъ начались приготовленія къ коронаціи, которая была совершена въ ма 1829 года’.
Во время пребыванія въ Варшав ими. Николай часто говорилъ о томъ, что его предшественникъ, Александръ, суля соединеніе Польши съ Литвой, ‘переходитъ черезъ границу того, что можно царю, нарушая этимъ интересы русскаго государства’. ‘Наврное, Николай не зналъ,— прибавляетъ Замойскій,— что поляки сдлаютъ изъ его словъ такой выводъ, что и самое созданіе Королевства является въ его глазахъ нарушеніемъ обязанностей царя. Вдь каждый въ Польш чувствовалъ, что въ первоначальныхъ своихъ границахъ, при 4 милл. населенія, Королевство не можетъ сохраниться, и что или оно охватитъ вс владнія прежней Польши, находящіяся подъ властью царя, и этимъ способомъ пріобртетъ нужную самостоятельность и освободится отъ постоянной угрозы злоупотребленій со стороны петербургской власти, или же развалится въ извстную минуту подъ напоромъ Москвы, попавъ раньше или позже въ опалу и не имя средствъ защититься отъ произвола’. Поэтому, пребываніе императора не вызвало радостнаго подъема въ стран. На балу императрица жаловалась Замойскому, что на лицахъ поляковъ она видитъ только недовріе и непріязнь, хотя намренія государя такъ добры, и онъ такъ расположенъ къ полякамъ. Слова расходились съ дломъ: Николай не назначалъ намстника посл смерти ген. Зайончка, и въ Варшав все шло попрежнему. ‘Еще чаще, чмъ прежде, происходили взрывы дикой неудержимой натуры вел. князя’. Какъ бы смясь надъ конституціей, императоръ совершилъ нсколько новыхъ назначеній сенаторовъ и, узжая изъ Варшавы, оставилъ по себ самое ‘неблагопріятное’ воспоминаніе. Уже начинали подумывать о возстаніи. Въ военномъ училищ (Szkola podchorazych) составился заговоръ. Цлью его было возстаніе, и уже въ март
1829 года хотли начать его. Обратились къ Нмцевичу, старому соратнику Костюшки. Онъ сказалъ, что время дйствовать еще не наступило. Депутаты, члены сейма, которымъ сталъ извстенъ заговоръ, просили обождать до мая. ‘Мы обратимся съ петиціей къ трону, будемъ требовать публичныхъ засданій палаты, свободы печати, устраненія слдственныхъ комитетовъ и т. д., и если получимъ отрицательный отвтъ, особенно если арестуютъ депутатовъ, тогда возьмитесь за оружіе, чтобы поддержать наши требованія и жалобы’. Возникло даже намреніе совершить покушеніе на императора во время коронаціи, но вожди конституціи не допустили до этого и продолжали собирать силы и расширять свою организацію {О ‘Коронаціонномъ заговор’ см. книгу В. Сливинскаго о Мохнацкомъ и спеціальную работу А. Краусхара, который отрицаетъ его существованіе.}. Интеллигентная молодежь начинала входить въ сношенія съ революціонно настроеннымъ офицерствомъ. На этотъ разъ, однако, возстаніе не вспыхнуло, и ими. Николай покинулъ Варшаву, общая въ скоромъ времени собрать сеймъ. Въ январ 1830 г. манифестъ объявилъ созывъ сейма въ ма того же года. Настроеніе страны было уже настолько озлобленное, что и этотъ манифестъ только раздражилъ ее.
Въ манифест говорилось о томъ, что три сейма, уже прошедшіе, дали полякамъ возможность узнать достаточно и цль, которая должна быть предметомъ ихъ стремленій, и то, чего имъ слдуетъ избгать. ‘Опытъ обнаружилъ выгоды спокойныхъ совщаній и гибельныя послдствія несогласія’. Какъ видно изъ мемуаровъ Нмцевича, эти выраженія только подлили масла въ огонь. Три сейма… когда ихъ должно было быть семь. Несогласіе… ‘Разв можно называть несогласіемъ, если кто иметъ свое мнніе, несогласіе съ монархомъ? Если кто жалуется на гнетъ, который терплъ столько лтъ? Для чего и созывать сеймъ, если не для того, чтобы узнать отъ представителей, что они находятъ полезнымъ, что вреднымъ для себя? Если все это не позволяется, то не для чего и обманывать, лучше уничтожить конституцію, а оставить только одни указы’. Такъ разсуждали, конечно, многіе. Репрессіи сыпались, какъ изъ рога изобилія. Въ годовщину конституціи 3 мая скопленіе толпы разгонялось такъ усердно, что не позволяли собираться даже вдвоемъ. Вел. князь оскорблялъ людей безъ всякаго повода, не считаясь съ ихъ возрастомъ и положеніемъ, кричалъ, что онъ хочетъ, чтобы его ненавидли, какъ ненавидятъ Новосильцева, который обличаетъ революціонные замыслы поляковъ. Какъ это могло мириться съ его упорной защитой въ то же самое время польской автономіи? Очевидно, онъ хотлъ быть хозяиномъ въ стран, сдлавъ ее почти независимой отъ имперіи, но понималъ это хозяйничаніе только въ смысл самаго грубаго и жестокаго произвола.
Атмосфера сгущалась. И сеймъ 1830 года не удовлетворилъ императора: нкоторые изъ законопроектовъ провалились, въ комиссіяхъ раздавались жалобы на нарушеніе конституціи, палата ассигновала большую сумму на постановку памятника Александру, какъ воскресителю Польши. И это было опять-таки понято всми какъ проявленіе непріязни къ его преемнику. Но по вншности все было благополучно: императоръ сдержалъ свой гнвъ и приготовленную уже тронную рчь измнилъ въ тонахъ, такъ что она звучала спокойно и индифферентно. Едва ли это спокойствіе вытекало не изъ того, что судьба Польскаго королевства уже была ршена въ ум государя, который не могъ перенести помху своему самодержавію даже въ вид такой ограниченной конституціи, даже съ такимъ смиреннымъ сеймомъ. И потому Польш было предоставлено идти своимъ путемъ. Старикъ Замойскій заклиналъ государя и его приближенныхъ принять мры противъ роста революціоннаго настроенія. ‘Интересами трона я заклинаю васъ,— говорилъ онъ, я обращаюсь къ вамъ, какъ къ самымъ близкимъ и врнымъ совтникамъ императора, ваша страна становится вулканомъ, нужно предупредить зло, оно не терпитъ промедленія, еще немного и будетъ поздно’… На это гр. Несельроде отвчалъ равнодушно: ‘Разв вы не видите, графъ, что и такъ уже поздно’… И въ высшихъ кругахъ польскаго общества крпло убжденіе, что русская власть давно уже ждетъ случая уничтожить польскую ‘самобытность’ (odrebnosc) и будетъ рада возстанію.
Съ отъздомъ Николая изъ Варшавы дло революціи пошло еще скоре. Революціонная молодежь сгруппировалась около двухъ органовъ, которые имли много подписчиковъ. Это были ‘Knryer Polski’ и ‘Dzоennik Powzsecliny’. Сдерживать печать становилось трудно, цензоры растерялись. Іюльская революція въ Париж и породила новыя надежды и врованія въ польскомъ обществ, и вызвала вмст съ тмъ тревожные слухи. Говорили, что государь хочетъ послать польскія войска въ Парижъ для борьбы съ революціей, но что цесаревичъ Константинъ ‘съ бшенствомъ’ отказывается отъ этого: ‘я не пошелъ бы,— твердилъ онъ,— а войско и не можетъ, и не должно идти безъ меня’. И дйствительно, восхищаясь маршировкой польскаго войска, цесаревичъ восклицалъ: ‘Одного не хватаетъ польскому войску… вождя… потому что, что касается меня, я не созданъ для войны. Votre serviteur, ce n’est pas mon affaire’. Разумется, иначе разсуждали польскіе офицеры: идти сражаться противъ свободы, съ французами съ которыми у нихъ было связано столько лучшихъ воспоминаній?.. Это былъ бы несомннный поводъ для возстанія. Однако, посл трехмсячной переписки Николай оставилъ своего брата въ поко, а тотъ восхищался кротостью польскаго народа. Везд кипла революція: ‘одинъ только край, которымъ я управляю, спокоенъ’, говорилъ онъ и называлъ поляковъ баранами (une nation moutonne), но все же принималъ мры для своей личной охраны, такъ какъ былъ большой трусъ.
Между тмъ обстоятельства складывались такъ, точно сама судьба содйствовала возстанію. Лтомъ 1830 года войска, расположенныя въ провинціи, были собраны подъ Варшавой, и это облегчило пропаганду среди нихъ. Лелевель утверждалъ, что возстаніе 40-тысячной арміи повлечетъ за собою и весь народъ. Былъ назначенъ и срокъ возстанія 15 октября, годовщина смерти Костюшки, но полиція напала на кое-какіе слды, и начались аресты. Спасло заговорщиковъ взаимное недовріе между властями. Окруженныя провокаторами и матеріально заинтересованныя въ созданіи всякихъ процессовъ, он не врили въ то, что угрожаетъ дйствительная опасность. Близкій къ цесаревичу полковникъ Сассъ винилъ начальника полиціи Рожнецкаго въ корыстныхъ цляхъ и утверждалъ, что возстанія не можетъ быть. И самъ Константинъ повторялъ то же. Однако, въ ноябр ни провокація, ни тайная полиція не оказались въ силахъ справиться съ народной бурей. Чмъ большая опасность грозила заговорщикамъ, тмъ настоятельне становилась необходимость начать возстаніе. И 30 ноября 1830 г. оно вспыхнуло и, медленно разгораясь, постепенно охватило Польшу. Цесаревичъ не боролся съ нимъ, но отпустилъ войска, оставшіяся ему врными, и ухалъ изъ Варшавы. Вскор онъ умеръ, а Польша была задавлена. Внскій трактатъ потерялъ свою силу.