ПРОВОЗВЕСТНИК ХРИСТОВОЙ ПРАВДЫ
ПРОВОЗВЕСТНИК ХРИСТОВОЙ ПРАВДЫ
В. П. Свенцицкий
И. С. Шмелёв
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Полная биография, Чертков С. В., Год: 2009
Время на прочтение: 23 минут(ы)
———————
Публикуется по: Валентин Свенцицкий, прот. Диалоги: Проповеди, статьи, письма. М.: ПСТГУ, 2010. С. 3-45. То же: Валентин Свенцицкий, прот. Диалоги. М.: Отчий дом, 2012. С. 3-36.
———————
Всё величие, всё счастье человека заключается в том, чтобы найти своё маленькое место у подножия престола Господня!
Нужно прислушиваться к тем, кого русский народ мог бы назвать своими, если бы слышал и постигал, к тем, кто верит в Великую Христову Правду, верит, что надо её свести на землю.
Валентин Павлович Свенцицкий родился в Казани 30 ноября 1881 г. в семье присяжных поверенных: потомственного дворянина Болеслава Давида Карловича Свенцицкого (1832—1896) и вятской мещанки Елизаветы Федосеевны Козьминой (1852—1927). Поскольку развод отца с первой женой (сбежала, бросив пятерых детей) не разрешила католическая Церковь, как и трое старших братьев, был признан незаконнорождённым, отчество получил по имени восприемника при крещении, совершённом 3 декабря в Казанском Успенском соборе. Воспитанием в православном духе обязан бабушке по материнской линии Юлии Ивановне Холгоненко. ЛентСчек, как она его называла, с детства мечтал о монастыре, родные же прочили ему карьеру дипломата, но ни тому, ни другому сбыться было не суждено.
В 1891 г. отрок поступил в 3-ю казанскую гимназию, а после переезда семьи в Москву продолжил учёбу в 1-й классической гимназии, но в апреле 1898 г. конфликт с законоучителем вынудил мать подать прошение об увольнении сына. С этого времени он зарабатывал на жизнь сам — сперва тяжким физическим, а потом и литературным трудом, работать приходилось много: нужно было копить деньги для предстоящего ученья. На поворотном этапе обрёл духовного руководителя — оптинский иеромонах Анатолий (Потапов) утвердил ищущую душу на спасительном пути ко Христу. После провиденциальной встречи и бесед для юноши с несомненностью определилось, что в христианстве заключена полнота истины, выяснились задача и смысл существования. Начинался век новый, а печатью старого остались противоестественное социальное положение, частые болезни (хронический туберкулёз лёгких) и горе разлуки с самыми дорогими людьми — бабушку, отца и лучшего друга Бориса Кузнецова (1880—1899) унесла смерть, над ужасом которой Валентин задумывался ещё семилетним.
В 1900 г. он перешёл в частную гимназию Ф. И. Креймана, а после её окончания в 1903 г. был зачислен на историко-филологический факультет Императорского московского университета, его любимым учителем стал профессор С. Н. Трубецкой. Той же осенью вступил в руководимое им Историко-филологическое студенческое общество, где был инициатором открытия секции истории религии, подружился с В. Ф. Эрном, познакомился с А. Белым, А. В. Ельчаниновым, П. А. Флоренским и образовал с ними христианский кружок-‘орден’. Мировоззрение Свенцицкого определяли Божественное откровение, идеи В. С. Соловьёва и А. С. Хомякова, творчество Ф. М. Достоевского и этика И. Канта.
После потрясшего Россию Кровавого воскресенья 9 января 1905 г., не найдя поддержки у епископата и петербургской интеллигенции, создал с друзьями первую в России христианскую политическую организацию. Христианское братство борьбы (ХББ) ставило задачи: обличать перед народом религиозную неправду самодержавия, вывести Церковь из пассивного состояния в отношении государственной власти, обуздывать социальную и экономическую похоть. Братские листовки, напечатанные в подпольной типографии, призывали общество, крестьян, войска не творить братоубийства, безусловно соблюдать Божии заповеди, не повиноваться противоречащим им постановлениям правительства вплоть до мученичества за Христа. ХББ указало долг епископов: в окружном послании сказать, что Церковь не может благословлять неограниченной власти, ибо всякая власть ограничена законами Божиими, не может связывать христианскую совесть присягой, ибо это противоречит Евангелию, открыто защитить справедливые требования освободительного движения, тем самым сведя на нет силы революции. С мая 1905 г. ХББ организовывало собрания Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьёва (Свенцицкий стал товарищем председателя, ‘душою и огнём’ МРФО), при содействии С. Н. Булгакова издавало ‘Религиозно-общественную библиотеку’ и газеты в Тифлисе, Киеве, Москве, Санкт-Петербурге, открыло свой книжный магазин в Москве. Активно участвовали в делах ХББ протоиерей К. М. Аггеев, С. А. Алексеев (Аскольдов), Н. С. Багатурова, И. А. Беневский, Г. Д. Векилов, Д. Д. Галанин, А. С. Глинка (Волжский), А. В. Ельчанинов, П. А. Ивашёва, В. Н. Лашнюков, Е. Г. Лундберг, Б. Е. и В. Е. Сыроечковские, Д. В. и О. В. Шер.
Идеи Братства в корне отличались от европейской идеологии христианского социализма: во главу угла ставилась религия, экономика и политика признавались лишь внешними формами устроения духовной жизни, в основе всех человеческих отношений мыслились Христовы любовь и свобода, а не внешние законы, идеалом провозглашалась Церковь, а не какое-либо государственное устройство. Именно её устроению на канонических началах (созыв Поместного Собора, восстановление выборного начала и патриаршества, отделение от государства, уничтожение духовной цензуры, оживление приходской жизни) была посвящена бСльшая часть программы ХББ. В политической же части, как признавал Свенцицкий, ‘это программа крайних партий, с исключением из неё убийства’. Но социализм отнюдь не выставлялся как предельное требование (‘Программа-максимум Братства — возрождённая апокалипсическая Церковь, полагающая начало преображению Космоса’), и не было Братство ‘крайним выразителем нового религиозного сознания’, никогда не поддерживалось кругом Д. С. Мережковского и не проповедовало анархизм (наоборот, называло анархистов ‘носителями духа Антихриста’) — эти голословные утверждения, допущенные автором статьи в ‘Православной энциклопедии’ (Т. РПЦ. С. 481), прямо противоречат действительности и должны быть публично опровергнуты.
Не к новшествам призывало Братство, а к восстановлению порядка, определённого апостолами. И крайностей избегало — не требовало от прихожан сразу переизбрать всех священников и диаконов, ратуя за постепенное замещение. Епископам не предлагалось тут же рукополагать выбранного народом, а сначала — подготовить к пастырскому служению, обучить и наставить, но возвратиться прошедший испытание должен был именно в свой приход и отныне окормлять тех, кто его выдвинул и облёк доверием (‘кого любишь, с тем и молиться легко’). Этим ХББ чаяло устранить и произвол в епархиях по переводу неугодных, алкание ‘хлебных’ мест и сопряжённое с этим мздоимство. Об упразднении церковной иерархии в программе речи не шло, но архиереев, поставленных в нарушение апостольского Правила 30, предлагалось удалить с кафедр: только церковный народ, включая клириков и мирян, а не светская власть, вправе выбирать достойного важнейшей ноши (так и было установлено Поместным Собором 14 февраля 1918 г.). В христианской общине недопустима власть, покоящаяся на чём-либо внешнем, всё должно определяться любовью и дарами Святого Духа. Единство и единение верующих осуществляется и в полном общении имуществ, потому всякая частная собственность у них должна быть превзойдена (а не насильственно изъята у всех скопом, как в коллективизацию).
И террористические акции Свенцицкий отнюдь не оправдывал, но объяснял причины и призывал милость к тяжело согрешившим братьям, крайним методом борьбы с экономическим гнётом и произволом чиновников считал забастовку, наотрез отказываясь от пути вооружённого восстания. В назревших реформах он видел прежде всего религиозный смысл: ‘Душа начатой с хоругвями революции русской — в грядущем возрождении Церкви’, ратовал за её освобождение от порабощающей и удушающей опеки светской власти, отмену смертной казни, установление справедливого экономического строя, воцерковление общественной и государственной жизни. Общей задачей его ранней публицистики было показать, что ‘христианство раскрывает не только Правду о небе, но и Правду о земле’.
Свенцицкий возвещал, какою должна быть земная Церковь, рисуя величественную картину преображённого естества, когда жизнь станет молитвою, и каждый будет чувствовать себя всегда в храме, со всеми вместе, а все — со Христом. Чтобы приблизилось Царствие Божие, надо покаяться и идти к нему: здесь, на земле, уподобляться небесному устройству. Правый путь — труд духовного возрастания, постижения предвечного замысла и приведения бытия в соответствие с ним. Свенцицкий отчётливо указывал должные шаги, напоминая христианам, как жить по-Божески. Это и есть правда о земле — все человеческие отношения уподобить возвещённому идеалу. Для верующего это не утопия, но правило, следовать ему — наша обязанность. А поскольку мы составляем одно Тело, ревнующий лишь о своём спасении отпадает от Христа.
Немало труда потребовалось от участников Братства, чтобы осветить забытое, объяснить очевидное и изменить сознание людей. Первая попытка представить ‘социально-экономическую доктрину, исходя из догматики православия‘ (В. И. Кейдан), не прошла бесследно. Есть и лепта Свенцицкого в том, что ныне Церковь призывает своих чад к преображению не только личной жизни, но и всех человеческих отношений. Лучшим подтверждением правоты его суждений стали ‘Основы социальной концепции Русской Православной Церкви’ — в работах Свенцицкого прослежено около 50 текстуальных и смысловых параллелей с нею 1. Например, в 1907 г. он утверждал, что вся православная метафизика заключается в догматах, но ни один из них не обязывает признавать самодержавие. Понадобился почти век, дабы Церковь документально зафиксировала, что замена Царя Незримого царём видимым свидетельствует об ослаблении веры, осудила искажения нормы в синодальную эпоху и абсолютизацию власти, ведущую к обожествлению властителей 2.
Свенцицкий не был революционным радикалом, неоязычником или мятущимся интеллектуалом-декадентом, в зрелости оставившим ‘мудрствование’ и превратившимся ‘из Савла в Павла’, как ныне измышляют незнакомые с его творчеством. Современникам это не пришло бы в голову: даже противники признавали — это ‘яркий и выразительный представитель того религиозного движения’, которое ‘ищет обновления душ человеческих… не путём какого-нибудь сектантства, старого или нового, но… церковным, царственным, средним путём’ (В. В. Розанов) 3, ‘верующий во Христа искренно и пламенно… За словами его так и чудится строгий коричневый лик со сжатыми бровями, с тяжким золотым нимбом, мерцающим в лампадных лучах’ (З. Н. Гиппиус) 4. Свенцицкий имел все основания сказать в 1911 г.: ‘Никогда — ни в качестве лектора, ни в качестве писателя — не являлся для кого бы то ни было ‘соблазном’. Если в моей личной жизни бывали падения и грехи, это дело моей совести… Но в деятельности своей, по крайней мере сознательно, не соблазнил ни одного из ‘малых сих» 5. Это чистая правда, ведь искушения неверием были преодолены ещё в гимназии, и возврат ко Христу случился задолго до первых публичных выступлений. А со студенческих времён и до кончины в ссылке перед нами человек, сознательно выбравший Бога Господом, сердцем, помыслами и душой возлюбивший Его и всецело преданный Церкви. Каждая строка Свенцицкого дышит любовью к ней и болью за её нестроения, каждое слово — призыв следовать за Спасителем.
Философией он увлёкся очень рано: в 10 лет штудировал А. Шопенгауэра, в 16 на равных обсуждал ‘Критику чистого разума’ с заядлыми кантианцами, великолепно знал творчество Вл. Соловьёва, товарищи отдавали должное таланту: ‘Замечательный аналитик и непобедим в умении спорить — и убеждать’ (М. В. Вишняк) 6. Это сродство с Хомяковым проявлялось не раз, в т. ч. в диспутах с И. И. Фондаминским летом 1903 г., П. В. Флоренским в мае 1904 г., Д. С. Мережковским в апреле 1905 г., прот. В. И. Востоковым летом 1905 г.
Уже в ранних работах выступил как оригинальный и глубокий мыслитель, всесторонне исследуя должное отношение личности к Богу и миру. Индивидуализму Ницше противопоставил христианский персонализм — религию свободного человека. Раскрытие Свенцицким христианского учения о свободе как важнейшей сущности духовного мира — значительное свершение в философии. Впоследствии Н. А. Бердяев сделал себе имя, повторяя, продолжая и на свой лад переиначивая рассуждения тогдашнего идейного противника (такова стезя эпигонов — использовать открытия, не упоминая автора) 7. Но справедливость должна быть восстановлена — Свенцицкий первым исследовал глубины свободы, представил творчество как её феномен и обосновал эту позицию.
Он диалектически трактовал свободу как дар и долг: возможность и необходимость творческого раскрытия личности, выражения её Божественного начала. Свободный человек — это сознавшее своё богосыновство новое существо, пребывающее в любви, радости и вечном уповании, его действия, желания и помыслы облечены во Христа. Оговаривая, что ‘всякое логическое познание есть ограничение, потому ничто безграничное познано быть не может’, Свенцицкий установил формальные признаки свободы — вечность и беспричинность (качества Творца бытия), различал её внешнее условие (свободную волю) и внутреннее содержание (святость), первым выражением свободы полагал ничем не обусловленный творческий акт — хотение, осуществляемое путём воли. При истинной свободе хотение следует не низменным началам души, а совершенному закону, при всяком же его нарушении, грехе (поскольку он рабство похотям), свобода (залог нашего бессмертия) заменяется причинностью. Достигнуть совершенства — значит очистить свой дух от всякого зла, т. е. стать абсолютно свободным. Но это недоступно одному: только любовное единение свободных людей, сознающих себя сынами Божиими, даёт простор индивидуальным силам человека. Развивая учение А. С. Хомякова о соборности, Свенцицкий надеялся, что христианская общественность (не механическое, но внутреннее объединение в одно тело людей, не перестающих быть различными его членами) способна возродить Церковь и преобразить социальный строй.
Необходимо признать приоритет Свенцицкого и в решении вопроса о допустимости насилия как ограничения злой воли. В 1919 г., последовательно развивая раннюю концепцию, он глубже раскрыл тему, но уже в 1907 г., предвидя трагедии ХХ в., предупреждал: обезуметь может не только индивидуум, а и правительственная организация, тогда сплочённая сила (в т. ч. религиозная — Церковь) обязана усмирить умоисступлённого. Увы, но до сих пор не воспринят выведенный тогда критерий, по своей ценности сравнимый с категорическим императивом Канта и просящийся в основу общественных отношений: ‘Всякое насилие, в котором ограничивается человеческая свобода, есть насилие недопустимое’ 8. Не о вольном выборе речь — разве свободен человек озлобленный, ненавидящий брата своего? Разве пребывание в грехе совместимо со свободой? Никак, ибо она — свята. Как просто и высСко… В этом весь Свенцицкий.
И он первым дал имя, заклеймил самую ужасную духовную пагубу — ‘торжествующую ересь’, единственный догмат которой: ‘Верь в одно и живи по-другому’. От адептов её требуется только внешне прибрать всё по-христиански, а сердце пусть отдаётся чему угодно: можно угнетать, растлевать, торговать водкой и табаком, убивать и калечить мирных сограждан по приказу и без, быть ростовщиком, казнокрадом, сутенёром и всё же оставаться христианином, если веришь по Никейскому символу. Грех возводится в принцип: религия и жизнь несовместимы, Евангелие — утопия, книга несбыточных идеалов, а дела житейские — вещь неприкосновенная. Это учение, отрицающее прямой смысл слов Христа и тем разъединяющее два естества Богочеловека, Свенцицкий считал основой прочих ересей.
Его вкладом в новозаветную экзегетику стало раскрытие кажущейся антиномии о власти, а его понимание государства как становящейся Церкви обогащает противоположные области познания — политику и богословие. Сия высокая мысль — лучший ответ и мелким притязаниям на ‘третий Рим’, и тем, кто панически гнушается государством как ‘дьявольским исчадием’. Осмысление Свенцицким исторического процесса явилось завершением трудов сонма святых мыслителей, а в его краткой формулировке ‘Весь мир есть становящаяся Церковь’ 9 заключена поистине грандиозная христианская философия (не абстрактно ‘религиозная’) — плоть от плоти святоотеческого учения, но и творчество в области догматики. То же относится к его исследованию двойственности понятия ‘красота’, диалектике любви и апологии бессмертия, выявлению смысла бытия. Все эти вопросы ставились и решались им уже в работах 1900-х годов, наряду с поздними произведениями представляющих Свенцицкого как крупную фигуру в русской философии и православном богословии.
По мысли свт. Игнатия Брянчанинова, главнейший источник подлинного христианского творчества — глубочайшее личное покаяние, плач о своих грехах, свт. Григорий Богослов говорил: ‘Не стыдись исповедать грех свой… Докажи, что действительно возненавидел ты грех, пред всеми открыв и выставив его на позор’. Вот так и жил Свенцицкий, так и писал. Он умел каяться, и живой пример тому — обнародованные в 1907 г. ‘Письма ко всем’, особенно ‘К самому себе’ — одна из духовных вершин русской мысли ХХ в.: исповедальное откровение, беспощадное разоблачение врага рода человеческого, проникшего в наши души. Это пророческое обращение к народу, где глас Божий взывает ко всем и к каждому. Разговор прямой и жёсткий, без флёра политкорректности, увёрток и недомолвок — как на духу. Как и должны всегда говорить христиане. Сила пророка в том, что он вещает правду и суд промысла, ‘слушает волю Божию о целом народе или о Церкви, слушает и требует действия’ (Г. П. Федотов) 10. Им движет Любовь к гибнущим братьям, его цель — созидание, поэтому мало заклеймить грех, нужно помочь победить его. И Свенцицкий указывает средства к возрождению — покаяние, отречение от лжи, подвиг исполнения евангельских заповедей, восстановление попранной свободы и соборного единства. Свято веруя, что без Церкви, вне её ни личности, ни стране, ни миру спасения нет, он требует от пастырей осознать высоту своего призвания и соответствовать ей, даже до мученичества. С дерзновенностью пророка напоминает о долге церковнослужителей: не боясь никаких гонений, возвышать свой голос там, где земные требования явно противоречат Божиим, наставлять людей на истинный путь, руководить жизнью, а не подлаживаться к изменчивым нравам, не потворствовать духам века сего.
Свенцицкий провидел духовное разложение народа, в т. ч. страшной идеей о допустимости убийства как законного возмездия за проступки, предупреждал, что попытки подавить справедливое движение усиливают слепые силы хаоса, обязанность же Церкви — обуздать их, только она способна удержать страну от бойни. Но три века Русская церковь, одряхлевшая от ‘главной болезни — отсутствия соборности’, не смела обличать ‘позор существующего порядка, безобразные язвы нашей жизни и безумную власть, забывшую Христа’. За то и была наказана. И всё сказанное Свенцицким о каре небесной за отступление от Нового Завета — сбылось 11.
Дар устного слова обеспечивал неизменную популярность его выступлениям и проповедям, это не раз подтверждали слушатели: ‘вдохновенный оратор’ (Ф. А. Степун), ‘магнетическое впечатление’ (М. В. Вишняк), ‘более обаятельного в речи — не слыхал… зал ему покорялся с первых минут речи, и когда он был ‘в слове’ или ‘был в духе’, он мог толпу вывести из собрания и повести за собою куда угодно’ (В. В. Розанов), ‘голос у него был слабый, но грозный и твёрдый… каждое слово звучало выстраданным, личным, облитым слезами и молитвами’ (Н. Н. Русов), ‘он был трибун, настоящий большой оратор’ (М. Б. Свенцицкая) 12.
В ноябре 1906 г. Свенцицкий был оправдан после яркой речи в свою защиту на суде за ‘Открытое обращение верующего к Православной Церкви’, звавшее членов её к покаянию, посту в знак глубокой печали за великие грехи братоубийства и усилению молитв о ниспослании прощения и очищения. В марте 1907 г. открыл с Эрном при МРФО Вольный богословский университет, где прочёл цикл лекций ‘Лев Толстой и Вл. Соловьёв’. Всего до 1909 г. сделал полтора десятка докладов (в т. ч. в Братстве ревнителей церковного обновления и Питерском РФО), опубликовал 10 книг и более 50 статей. Со строго евангельской позиции обличал губительные идеи и течения: социалистическую утопию, позитивизм, ницшеанство, клевету В. В. Розанова на Церковь, толстовство, ‘пошлый и бесцветный кадетизма’, ‘смирно-либеральное, барское христианство’ Н. А. Бердяева и Е. Н. Трубецкого, ‘черносотенную подделку Христа’, сектантство представителей нового религиозного сознания (Д. С. Мережковского и Д. В. Философова), ‘духовный блуд мистическо-декадентских кружков’, языческий цезарепапизм.
Раздражавший перечисленных лиц максимализм Свенцицкого выражался в том, что он всегда представлял идеал как норму, которой мы обязаны следовать, а всякое отступление — как грех, порабощающий человека, отрывающий от Божественного животворного источника и тем определяющий на гибель. Отсюда и требование ‘никакой пощады греху’, вплоть до насильственного ограничения похотей. Он постоянно напоминал, что христианство — религия воинствующая и всеобъемлющая, а потому борется за восстановление искажённой нормы во всех сферах, земное существование человека определял как ‘великий долг перед Богом и подвиг перед людьми’. Смысл нашего бытия видел в преображении космоса и вечной жизни всех воссоединившихся с Творцом. Категорически отвергая хилиазм, считал долгом каждого верующего стремиться освятить духом Христовым не только частную, но и всю жизнь, в т. ч. политический строй, а улучшение его трактовал как необходимый этап в богочеловеческом процессе борьбы со злом мира. Утверждал необходимость христианской аскетики для духовного становления личности, называл ложь и сладострастие грехом к смерти и обличал их убийственную сущность.
Тягу к литературному творчеству Свенцицкий почувствовал ещё отроком (однажды отец написал на подаренной ему книге: ‘Будущему графу Толстому, но пока весьма плохому’), а первый рассказ опубликовал в 1901 г. Спустя 6 лет явились два его крупных произведения. Основанная на евангельских цитатах боговдохновенная фантазия ‘Второе распятие Христа’ (своеобразное развитие поэмы ‘Великий инквизитор’ и предтеча-антипод романа М. А. Булгакова ‘Мастер и Маргарита’) обличала светскую и церковную власть в забвении заповедей, обнажая причины близящейся гибели Российской империи: явившийся в современную Москву Спаситель арестован, судим за пасхальную проповедь и распят обезумевшей толпой. Продолжающий линию духовного реализма Ф. М. Достоевского роман-исповедь ‘Антихрист (Записки странного человека)’ с шокирующей откровенностью рассказывал о проникновении в человека инородного существа — чужого, изнутри пожирающего жертву, раскрытие таинственных глубин сердца и мастерство психологической рисовки соответствовали лучшим образцам русской литературы, а главный персонаж обобщил черты антигероя посеребрённого века. Книга имела шумный успех (почти сразу вышло второе издание), большое влияние оказала на Г. Г. Селецкого — будущего игумена Иоанна, епископ Анастасий (Грибановский) считал её самым талантливым произведением того времени, дающим оригинальное и глубокое толкование идее Антихриста. Почерпнутое у св. прав. Иоанна Кронштадтского основное положение романа-исповеди — ‘Нельзя узнать Христа, не пережив антихриста’ — о. Валентин утверждал и в 1925 г. 13 Но сначала правоту его молодой автор испытал на себе.
Свенцицкий не только проповедовал аскетизм, но с юности усмирял свою плоть и слишком рано ‘высоко взлетел’, чтобы дьявол оставил его в покое. Борьба предстояла ещё четвертьвековая. Сперва нечистый использовал своего слугу В. В. Розанова, чтобы оболгать ненавистного подвижника. Глубочайшее святоотеческое прозрение ‘Уничтожь искушения и помыслы — и не будет ни одного святого’ вульгарное сознание свело к тезису ‘Нет святости без греха’ и приписало его Свенцицкому. Таким подлогом он был положительно изумлён: ‘Я вовсе не разумел и не разумею, что нужно обязательно отдаться во власть его. Но обязательно сей дух антихриста преградит человеку путь ко Христу, и если не очистить внутренним борением себя от этого препятствующего Богопознанию духа, не может воссиять нам и истинный свет Христов’ 14.
Осенью 1907 г. Свенцицкого исключили из университета за невзнос платы, все попытки восстановиться или сдать госэкзамен экстерном встречали отказ ‘ввиду неблагонадёжности’. В январе 1908 г. на допросах по делу об издании московской газеты ‘Стойте в свободе!’ её редакторы А. В. Ельчанинов и П. А. Ивашёва резко изменили первоначальные показания и, всячески себя выгораживая, возложили всю ответственность на Свенцицкого. В результате он был привлечён в качестве обвиняемого, 2 апреля признал себя морально и юридически ответственным за идейное руководство изданием, объяснения обещал дать на суде и был отпущен под залог. Предательство друзей стало причиной распада ХББ 15. Против Свенцицкого тогда велось шесть уголовных дел по обвинению в антигосударственной деятельности за печатные выступления, а главное — произошла трагедия в личной жизни: его любили две женщины, подруги, и выбрать он не смог. Через 7 лет после греха прелюбодеяния вспоминал: ‘Со мной случилось большое несчастье. Я, как говорится, запутался. Запутался и нравственно, и житейски… Мне казалось, что всё ложь, и вокруг меня, и во мне самом… Я ушёл из своего дома осенью, как беглец, в чём был. Бессмысленно метался из одного места в другое… И вот в полном отчаянии бросился в монастырь’ 16.
В ноябре 1908 г. Свенцицкий вышел из состава МРФО, признав справедливость обвинений ‘в ряде действий, явно предосудительных’ (бывшие друзья имели в виду рождение двух дочерей), и бежал из Москвы. Молитвами прп. Анатолия Оптинского падший человек преодолел жесточайший внутренний разлад, победив в себе врага, и никогда более не поддавался плотским соблазнам.
Вопреки расхожему мифу, перейдя на нелегальное положение, Свенцицкий страну не покинул: странствовал от Выборга до Иркутска, опубликовал до 1918 г. около 700 статей и путевых очерков (в т. ч. под псевдонимом Далёкий Друг), его пьесы шли в столичных театрах в постановке знаменитых П. Н. Орленева, А. Л. Загарова, П. П. Гайдебурова.
В автобиографической драме ‘Пастор Реллинг’ воспроизвёл перипетии любовного треугольника, в драме ‘Интеллигенция’ в юмористическом ключе показал духовную опустошённость, внутреннюю безжизненность образованного общества, тонущего во фразёрстве, пророчески предупреждая: ‘Если у нас не хватит сил слиться с верой народной — на русской интеллигенции надо поставить крест’. В бытовой драме ‘Наследство Твердыниных’ таилась притча о трагедии народа: после парализующей творческие силы тирании неизбежно наступают смутные времена. ‘Теперь все хозяева стали — все тащут’. И в 1917-м, и в 1990-е не было сил остановить распад, пресечь беззаконие, приструнить распоясавшихся новых хозяев, потому что деспотизм всегда порождает безволие и вседозволенность, псевдосмирение и безудержную жажду власти. И сколько раз в России звучала и ещё прозвучит фраза: ‘При дедушке гораздо было лучше’…
В 1909 г. Свенцицкий сблизился с епископом Михаилом (Семёновым) и И. П. Брихничёвым, поддерживал дело голгофских христиан 17, понимая его не как сектантство (признаков такового не обнаружил даже заинтересовавшийся Департамент полиции), а религиозно-общественное движение, пробуждающее сознание народа и религиозное творчество. Призывал к живой деятельной любви и раскрытию внутренних сил души в приходской общине, считал, что Церковь должна обнять все человеческие отношения и вся жизнь должна объединиться вокруг храма, а несовместимое с ним отпасть вовсе. Определял задачу христиан, сознавших себя сынами Божиими, как ‘творческое раскрытие человеческой личности’, т. е. полное выражение Божественного начала, заключённого в каждом человеке.
Весной 1909 г. на хуторе Ново-Никольском близ Царицына Свенцицкий познакомился с протоиереем Сергием Иосифовичем Красновым (1864—1933) и его дочерью Евгенией (1892—1986) — своей будущей женой. С 1913 г. несколько раз посещал Новый Афон, а перед самым началом Первой мировой войны добрался до монахов-отшельников, общение с которыми описал в книге ‘Граждане неба. Моё путешествие к пустынникам Кавказских гор’.
В 1915 г. старец Анатолий не благословил своего духовного сына на принятие монашества, но посоветовал на время ‘уйти в затвор’: не бросая писательскую и общественную деятельность, пожить в одиночестве, отрешившись от всего личного. Свенцицкий поселился под Петроградом и стал сотрудником ‘Маленькой газеты’: вёл образовательную рубрику ‘Народный университет’, собирал пожертвования для неимущих, помогал людям найти работу, бесплатных доктора и юриста, открыть библиотеку и клуб, организовывал постройку кооперативных домов. Получая по полтысячи писем в месяц и отвечая на все, старался собрать единомышленников в общую семью и создать христианскую организацию (‘свободный приход’), спаянную единством духовной жизни. Завершил писавшийся 10 лет философский труд ‘Религия свободного человека’, но успел опубликовать лишь фрагменты (опыт цельного изложения христианского мировоззрения стал основой для ‘Диалогов’).
Для рассказов Свенцицкого этого периода характерны острые сюжеты и психологическая напряжённость повествования, герои представлены в переломные моменты жизни. Выделяются написанные от женского лица новеллы ‘Ольга Николаевна’ (описание погрязшей в самости души и чудесного преображения на пороге смерти по праву входит в золотой фонд русской малой прозы) и ‘Любовь’ (предвосхищает тему романа К. Абэ ‘Чужое лицо’), а также светящаяся мягким, лесковским юмором ‘На заре туманной юности’ и сказ о явлении Спасителя непорочным чадам (‘Христос в детской’). Церковной жизни и борьбе с искушениями посвящены рассказы ‘Старый чорт’, ‘Отец Яков’, ‘Песнь песней’. Последним его художественным произведением стало пламенное пророчество ‘Юродивый’, начавшее сбываться через несколько месяцев после огласки, и над страной повис звенящий крик: ‘Спасайте дом Божий!’
Готовясь принять сан, Свенцицкий намеревался стать ‘каторжником-добровольцем’ — тюремным священником в Александровском централе, но Господь избрал для него иной путь. После венчания с матушкой Евгенией, исповеди у духовника Александро-Невской Лавры иеромонаха Сергия (Бирюкова) и рукоположения 9 сентября 1917 г. во иерея епископом Нарвским Геннадием (Туберозовым) в храме пророка Илии и царицы Феодоры (усыпальнице св. прав. Иоанна Кронштадтского) о. Валентин был назначен проповедником при штабе 1-й армии Северного фронта. Приобретя под руководством тестя необходимые для совершения богослужения навыки, получил 17 октября священническую грамоту за подписью будущего священномученика митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина и 10 ноября приступил к исполнению своих обязанностей. А уже 16 января 1918 г. вышел приказ об увольнении духовенства всех вероисповеданий, находящихся на службе военного ведомства. Прибыв в Ростов-на-Дону накануне 1-го Кубанского ‘Ледяного’ похода, о. Валентин посчитал его вредным для возрождения России и отказался от предложения стать священником при штабе Л. Г. Корнилова, но спустя 1,5 года признавал это своим тяжёлым грехом: ‘Я рассуждал ‘здраво’, ‘по-человечески’. Я говорил: ‘Большевизм, как нарыв, должен созреть — тогда он уничтожится сам собой, а всякое внешнее сопротивление… будет объединять распадающийся большевизм’… Я не верил и не понимал, что сам Бог избрал своим орудием этих новых крестоносцев и что мученический подвиг их свершит то чудо, которое теперь мы все прославляем’ 18.
Оказавшись на захваченной красными территории, о. Валентин начал служить в Крестовоздвиженском храме посада Туапсе, а после его освобождения стал проповедником при Добровольческой армии. В проповеди 20 января 1919 г. определил очередную задачу Церкви — объединить православных людей в деле спасения родины. Воззвания Святейшего Патриарха Тихона, анафематствующие безбожную власть и её приспешников, зовущие противостать им и пострадать за дело Христово, полагал в основу поведения народа церковного. Признавая героизм армии, считал, что одна военная доблесть не может создать новой России, и призвал духовенство к построению опоры грядущего правопорядка. Главную роль в объединении живых сил страны отводил церковным приходам, превращённым в сплочённые верой и любовью общественные организации, способные взять в свои руки устроение местной жизни, а впоследствии и общегосударственной.
27 апреля участвовал в совещании под председательством митрополита Платона (Рождественского), где было принято решение о созыве Собора. 6-17 мая выступал на 2-м и присутствовал на всех последующих заседаниях Предсоборной комиссии в Ставрополе. 19-24 мая работал в комиссии по составлению грамот и воззваний Юго-Восточного Русского Церковного Собора, выступал на 3-м заседании как сторонник соборного начала, критикуя принцип абсолютизма в церковном управлении и предоставление местному руководителю прав патриарха. В докладе ‘О деятельности приходов’ предложил практическую программу осуществления своих чаяний, основанную на приходском уставе, утверждённом Поместным Собором (как и на Предсоборной комиссии, формулировки о. Валентина вошли в итоговые документы).
Летом 1919 г. проповедовал на фронтах, в Царицыне, Армавире, Таганроге, Ростове и Екатеринодаре. С болью отмечал: ‘Воровство стало стихийным бедствием России’. Считая обе русские революции 1917 г. результатом богоотступничества (‘Народ определённо выбрал себе господина — Мамону. Он согласился, что внешнее, материальное — это и есть всё: цель, смысл и вообще всё содержание жизни’), обличал современное ‘поклоненье Диаволу во образе материального счастья, но возросшее, укрепившееся, захватившее глубь народной души’. Мистически провидя события 1990-х после ‘разрушения внешней формы зла — большевизма’ и называя их ‘третьей революцией’, призывал ‘объявить смертельную брань духу внутреннего распада’. Бичуя поголовную спекуляцию и взяточничество, предрекал, что без покаяния в этих грехах и отвращения от жажды наживы духовное и государственное возрождение России невозможно.
Роль Церкви в политической жизни о. Валентин описывал так: она не должна быть подчинена государственной власти (как при российском самодержавии) или включать её в себя (как добивается католичество), но должна стоять выше власти и благословлять достойную, заботиться о соответствии её деятельности идеалам христианства. А народ вправе знать, признаёт Церковь данный государственный акт соответствующим Христовым целям на земле или власть действует от своего имени.
В брошюрах ‘Война и Церковь’ и ‘Общее положение России и задачи Добровольческой армии’ о. Валентин, развивая идеи 1906 г., опровергал тезис ‘Христианство безусловно осуждает насилие’ и решал вопрос об отношении к войне. Признав, что она бывает добром или злом в зависимости от преследуемых целей, пришёл к выводу: иногда благословить её ‘есть прямой долг Церкви’. Провозгласил, что для христианина нравственно обязательна лишь война, защищающая святое дело, когда, выбирая между двумя неизбежными убийствами, он по совести может сказать: ‘Я поднимаю меч на насильника, чтобы меч его не опустился на неповинную жертву’. На вопиющих примерах показал, что механическое, бездушное исполнение заповеди ‘не убий’ бывает преступлением: ‘Убил — если не защитил! Убил как соучастник. Убил своим попустительством’. Нарекая Л. Н. Толстого одним из самых опасных врагов Церкви, предостерегал от смешения любви со слащавой улыбкой: ‘Больному, всё спасение которого в ампутации ноги, вместо ‘жестокой операции’ давать сладенькую водицу — это не любовь!’ Обличал в учении о ‘непротивлении злу’ подмену сожигающей огнём проповеди Христа — сантиментальными словами.
В ‘Письмах о социализме’ (1919) разграничил социалистическое учение и движение, указав на их коренные противоречия. Оценивая первое как ненаучное, несправедливое и бессодержательное, а второе рассматривая как явление не экономическое, а биологическое (стихийный протест против буржуазного строя), отметил различие их устремлений и интересов. Выявив несоответствие сущности социалистического движения, лишённого положительных идеалов и разумно поставленных нравственных целей, с ложно понимающим его природу теоретическим обоснованием, пришёл к выводу, что ‘в науке не дано и не может быть дано точного определения социализма’, а понятие ‘христианский социализм’ назвал такой же бессмыслицей, как ‘сухая вода’ или ‘мокрый огонь’.
Коммунистический режим, возглавляемый ворами, предателями и уголовными каторжанами, определял как ‘ужасающую смесь дикой анархии и самого жестокого деспотизма’, а нравственное и религиозное состояние народа именовал ‘духовным разгромом’. В печати и с амвона призывал обезумевший народ к покаянию и борьбе с бесовской силой большевизма. Воспел горстку праведников, безумно храбрую молодёжь, вставшую на защиту попранной свободы, обесчещенной семьи и гонимой Церкви. Только чудом (‘не в иносказательном, а в самом подлинном смысле слова’) объяснял, что военное поражение добровольцев, ‘как на Голгофу идущих спасать Россию’, стало величайшей победой, пробудившей многие души. Противопоставлял всенародное ополчение — Добровольческую армию, в рядах которой сражаются люди разных убеждений (республиканцы, конституционалисты, монархисты), — любым политическим партиям, обессилившим власть и бывшим косвенными виновниками страшной русской смуты.
Главной в проповедях о. Валентина той поры была идея общности усилий в борьбе с беспросветным и нагло торжествующим злом: ‘Мечом воскресить страну невозможно… Вдохнуть жизнь должна другая, внутренняя сила. Если витязи Земли Русской подняли меч, то вожди духовные должны поднять Животворящий Крест!’ По его упованию, Меч и Крест должны соединиться для великого дела — собирания и преображения распавшейся народной души 19.
Для себя проповедник правды избрал самое могучее и самое бессильное орудие — слово: хотя оно не заставит, как винтовка, исполнять закон, но может переродить душу, помимо и даже вопреки воли слышащего. Обращение к человеческой совести считал вернейшим путём борьбы со зверем и единственным способом победить его. Особую опасность видел в действиях мародёров и насильников, непрестанно клеймил моральное разложение ‘проклятого тыла’, в двух словах ‘жадность и трусость’ определяя суть тыловой гнили.
25 октября 1919 г., не удовлетворённый ходом приходской реформы и отсутствием ‘подготовительной работы на местах… для политического объединения верующих’, подал в канцелярию Временного Высшего Церковного Управления докладную записку о необходимости открытия церковно-общественного отдела, в ведение которого бы перешли все политические задачи Церкви. Глас вопиющего в пустыне услышан не был…
После прихода большевиков о. Валентин переболел возвратным тифом, осенью 1920 г. вместе с женой вернулся в Москву и был определён внештатным священником в храм Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке. В марте 1921 г. поступил на факультет общественных наук МГУ. В августе отпел утонувшего племянника Валю, ухаживал за безутешным братом Борисом и привёл его семью к твёрдой вере. Часто проповедовал в разных храмах, в т. ч. за службами, совершёнными патриархом Тихоном, которого почитал совестью Православной Российской Церкви. Даже прошедших войны и революцию людей охватывала дрожь, когда он вещал о конце мира, о последних часах перед Страшным Судом: ‘Так ярко он рисовал его приближение, так образно и потрясающе… Было и страшно, и как-то величественно. Эта мировая катастрофа раскрывалась во всей жуткой и прекрасной полноте, возникала тут вот, совсем перед нами’ (М. Б. Свенцицкая) 20.
Летом 1922 г. последовал арест за публичное обличение живоцерковников, допросы на Лубянке и предупреждение: будешь говорить — сгноим за решёткой. На следующий день после выхода из заключения о. Валентин произнёс ещё более острую проповедь, обличавшую обновленцев как врагов и Церкви, и государства. Снова был посажен, осенью в Бутырках находился в одной камере с С. И. Фуделем, почувствовавшим в нём ‘человека, явно устремлённого к Богу… мощь духовного борца, находящегося в смертельной схватке ‘невидимой брани’… ясный и тихий луч чисто русской святости, доброй и всевидящей святости старцев’ 21, зимой содержался в одиночной камере Таганской тюрьмы, главврач тамошней больницы М. А. Жижиленко (будущий епископ Максим) стал его духовным сыном. Комиссией НКВД по административным высылкам о. Валентин за антисоветскую деятельность и дискредитацию власти был выслан по этапу в Пенджикент (Туркестанская АССР), где написал ‘Тайное поучение’ — составленное на основе святоотеческого и своего опыта практическое руководство по овладению навыками молитвы Иисусовой. 31 мая 1923 г. пел и читал на клиросе при хиротонии свт. Луки (Войно-Ясенецкого).
В Москву о. Валентин вернулся в декабре 1924 г. и стал ключарём в храме сщмч. Панкратия на Сретенке, где создал общину, постоянно проповедовал за службами и вёл еженедельные беседы о прп. Серафиме Саровском и творениях свт. Иоанна Лествичника, свт. Григория Богослова, св. прав. Иоанна Кронштадтского. 1 апреля 1925 г. посетил в лечебнице патриарха Тихона, а через неделю произнёс слово о его кончине. Осенью представил доклад ‘Против общей исповеди’ Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Петру (Полянскому) и, по его благословению, провёл Великим постом 1926 г. шесть чтений ‘О Таинстве покаяния в его истории’. Летом вместе с общиной совершил пешее паломничество в Саров и Дивеево, где получил предсказание блаженной Марии (Фединой) о переходе в другой храм. Через месяц был назначен исполняющим обязанности настоятеля московского храма свт. Николая Чудотворца на Ильинке (‘Никола Большой Крест’), а через полгода — его настоятелем.
Впервые приняв всю ответственность за приход, о. Валентин восстановил правила о частом причащении и строгом исполнении постов, отменил исповедь во время литургии и обязательную оплату треб. Служил истово: когда выходил с заамвонной молитвы, прихожан поражало ‘лицо человека, который только что принёс себя в жертву, принёс реально и мучительно, и… никого ещё не замечает от потрясения’ (С. И. Фудель). Зимой проводил беседы о нападении разума на святую веру, а в июле 1927 г. с возросшей и окрепшей общиной начал ремонт храма (активно участвовал в приходской жизни будущий священномученик Владимир Амбарцумов, воцерковлённый о. Валентином вместе с семьёй, проповеди записывала мать философа И. А. Ильина Екатерина Юльевна). Дружил в те годы с протоиереем Александром Пятикрестовским, исповедовался у протоиерея Александра Стефановского вплоть до его кончины.
Став священником, о. Валентин никогда не ходил в гражданском платье — или в рясе, или в полукафтане, с крестом, с волосами ниже плеч. Непрестанно перебирал монашеские чётки. Посты держал строго, последние дни Страстной недели почти ничего не ел, а воду пил ограниченно. Готовясь к проповедям, часто гулял в лесу, стараясь остаться наедине с Богом. В редкое свободное время разводил тритонов и аксолотлей (диковинных существ с жабрами в виде ангельских крылышек), любил ходить за грибами, а от увлечений охотой, живописью и музыкой (хотя хорошо играл на скрипке) отказался. Собрал порядочную духовную библиотеку, впоследствии конфискованную государством. Единственная же сохранившаяся до сих пор его вещь — микроскоп, с которым, как ни поразительно, Свенцицкий не расставался более четверти века.
После 8 лет супружества Господь послал семье наследника. Сергей (1925—1986) многое унаследовал от отца: сочинял сказки, стихи и пьесы, сторонился советского общества, стал осознанно нравственным и церковным человеком, ‘чистым с необыкновенно сияющим взором’ (В. Ю. Сидорова), в 1960-е был прихожанином храма, где служил о. Александр Мень, часто посещал Свято-Троицкую Сергиеву Лавру.
12 января 1928 г., по благословению епископа Димитрия (Любимова) и после совета с прихожанами, о. Валентин порвал каноническое и молитвенное общение с митрополитом Сергием (Страгородским), считая, что тот ставит Церковь в зависимость от гражданской власти, отказывается от церковной свободы и лишь сохраняет фикцию каноничности. Уводя паству из ‘тонкой обновленческой ловушки’, объяснял, что не создаёт нового раскола, но признаёт Местоблюстителем митрополита Петра (Полянского). Зимой провёл 20 бесед о монастыре в миру (основной идее своего служения и главной задаче современной церковной эпохи), под которым понимал духовную преграду внешним соблазнам жизни и борьбу с внутренними страстями. 19 мая 1928 г. был арестован за неприятие т. н. ‘Декларации’, выражавшей позитивное отношение части иерархов к власти коммунистической партии (в оценке её был полностью единомыслен с будущими священномучениками Сергием Голощаповым, Иоанном Инюшиным и др.), по постановлению ОСО КОГПУ (ст. 58-10), сослан без права выезда в деревушку Тракт-Ужет (ныне Иркутская обл., Тайшетский район).
В написанном там итоговом труде ‘Диалоги’ о. Валентин обобщил идеи, озарением возникшие в юности, и в увлекательной форме живой беседы изложил основы христианства на доступном новоначальным уровне, утверждал необходимость воцерковления для взыскующих истины и веру как высшую форму познания, используя метод Сократа, вскрыл внутренние противоречия в позитивизме, существование предметов веры (например, бессмертия) не доказывал, но представлял как факт, отвержение которого обессмысливает нашу деятельность и лишает личность абсолютной ценности.
В 1930 г. о. Валентин тяжело заболел, разрешения на операцию от властей добиться не удалось, развившийся абсцесс печени причинял ему невыносимые даже для его громадной воли страдания, но ни ропота, ни обиды не было — полное смирение. 11 сентября 1931 г., не изменив мнения о ‘компромиссах, граничащих с преступлением’ и зная, ‘какие ужасы будут творить сидящие на патриарших престолах’, о. Валентин принёс покаяние в том, что ‘сделал страшную духовную ошибку’, не признавая митрополита Сергия (Страгородского) законным первым епископом, и получил прощение.
Великий христианский проповедник ХХ века скончался 20 октября 1931 г. в больнице Канска на руках у сопровождавшей его во всех ссылках матушки Евгении, спокойно сделав все распоряжения семье. 9 ноября на отпевании в Москве, куда с Божией помощью был доставлен гроб, при огромном стечении народа тело было обнаружено нетленным, покоится на Введенском (Немецком) кладбище Москвы (участок 5/7, слева от главного входа).
1 Свенцицкий В. П., прот. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905-1908 / Сост., послесл., коммент. С. В. Черткова. М., 2011. Комментарии.
2 Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М., 2000. Раздел III. Пункты 2, 4, 7.
3 Записки Санкт-Петербургского религиозно-философского общества. Вып. 1. СПб., 1908. С. 30.
4 Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 7. М., 2003. С. 143.
5 Свенцицкий В. П., прот. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014. С. 112.
6 Вишняк М. Дань прошлому. Н.-Й., 1954. С. 30.
7 Подр. см.: Свенцицкий В. П., прот. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2011. Прим. 382, 57, 260, 275, 288, 312, 325, 351, 368, 403, Чертков С. Судьба идей протоиерея В. П. Свенцицкого // Альфа и Омега. 2012. 2/3 (64/65). С. 451-476.
8 Свенцицкий В. П., прот. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2011. С. 182.
9 Там же. С. 71.
10 Федотов Г. Собрание сочинений. Т. 2. М., 1998. С. 327.
11 Свенцицкий В. П., прот. Собрание сочинений. Т. 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) / Сост., послесл., коммент. С. В. Черткова. М., 2008. С. 55.
12 Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 202, Вишняк М. Дань прошлому. Н.-Й., 1954. С. 30, Литературоведческий журнал. 2000. 13/14. Ч. 1. С. 98, Розанов В. Старая и молодая Россия: Статьи и очерки 1909 г. М., 2004. С. 42, Русов Н. Из жизни церковной Москвы // Накануне. 1922. 3 сентября. 124, Свенцицкая М. Б. Отец Валентин // Надежда. Франкфурт н/М. 1984. Вып. 10.
13 Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. Проповеди и поучения (1921—1926 гг.). Т. 1. М., 1995. С. 36.
14 Там же. С. 37.
15 Материалы судебных преследований участников ХББ впервые опубликованы во 2-м томе Собрания сочинений Свенцицкого, см. также: Нашедшие Град. История Христианского братства борьбы в письмах и документах / сост., предисл., коммент. С. В. Черткова. М., 2017.
16 Свенцицкий В. Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор. М., 2007. С. 137.
17 ‘Голгофское движенье выросло среди рабочих, оставшихся верующими’ (Шагинян М. Человек и время. М., 1980. С. 415), преподаватель Казанской духовной семинарии А. Ю. Михайлов определил его суть как ‘свободу творчества, духовное обновление, совершенство, стремление к восстановлению на земле идеалов первохристианских общин’ (Семинарский вестник. 2005. 2), участники считали, что путь к спасению — это ‘постоянная Голгофа, великое распятие каждого’ (Пришвин М. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 1. М., 1982. С. 749), ‘жертвенность, любовь и единение воли человеческой и воли Божией — основы философского учения голгофских христиан’ (Солнцева Н. Китежский павлин: филологическая проза. Документы. Факты. Версии. М., 1992. С. 45-50).
18 Валентин Свенцицкий, свящ. Общее положение России и задачи Добровольческой армии // Свенцицкий А. Б. Невидимые нити. М., 2009. С. 394.
19 Подр. см.: Чертков С. Меч и Крест // Белая гвардия. 2008. 10. С. 175-177.
20 Свенцицкая М. Б. Отец Валентин // Надежда. Франкфурт н/М. 1984. Вып. 10.
21 Фудель С. И. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2001.