ПОЛИТИЧЕСКИЕ СУЕВЕРИЯ
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СУЕВЕРИЯ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Политические суеверия, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003
Лучшие человеческие намерения и ожидания часто разбивались о то, что в обыденной речи зовется ‘суевериями’. ‘Суеверия’ суть то, чему дается вера без достаточного основания, что коренится не в знаниях человеческих, а в человеческих предрасположениях, в свою очередь проистекающих или из темной далекой традиции, или из упорных и даже неодолимых симпатий и антипатий. Вторая Дума наша непрерывно трудится под давлением одного такого суеверия, которое страшно спутывает ее мысль и речи. Суеверие это заключается в убеждении, что кто-то где-то вечно каверзит Думе и что этот кто-то чрезвычайно силен и вместе бессилен, так сказать, силен в бессилии своем и бессилен в силе своей. Ему чрезвычайно хочется ‘сорвать Думу’, и решение это, давно принятое или, лучше сказать, всегда бывшее, дожидается только момента и обстоятельств, чтобы привести его в исполнение.
В зале заседаний и в кулуарах Думы эта мифическая уверенность гораздо неодолимее и всеобщее, чем какое-нибудь убеждение или программа. Она объединяет весь наш молодой парламент, кроме разве ее крайней правой фракции, которая скорбит и негодует, что готовности распустить Думу нет в наличности, нет никаких ее признаков, сколько правые ни ищут и ни высматривают ее. Но этого беспокойства правых не замечают центр парламента и его левая половина, т. е. почти весь он в полном составе. Какие они нашли признаки желания роспуска Думы, кто им сказал об этом и особенно кто доказал это — неизвестно. Ни признаков, ни доказательств и вообще никакой очевидности — нет. Но тем-то это и опасно и особенно твердо. Поэтому-то мы и узнаем, что это — суеверие, т. е. та безотчетная неодолимая сила, которой подчиняются не рассуждая, которая пугает и спутывает мысли. Оно действует аналогично если не маниакальному бреду, что было бы слишком, то по крайней мере тем ‘прилипчивым мыслям’ или ‘навязчивым представлениям’, которые составляют ранний признак серьезного душевного заболевания. Дума наша вечно угрюма и положительно несчастна от этой съедающей ее мысли, что кто-то стоящий за углом держит против нее за пазухой камень. Мания, привидение, миф, действие которого гораздо могущественнее, нежели реальной действительности.
Нам кажется, уже в интересах собственного здоровья, депутатам решительно необходимо отдать себе отчет в этом своем страхе. Вечно испорченное настроение духа, — что может быть тяжелее этого.
Данное политическое суеверие, как и все прочие, идет тоже: 1) из безотчетной дали времен, 2) из симпатий и антипатий.
Это справедливо, что правительство наше два последних века почти без перерывов покушалось на все ‘либеральное’ и что так как Дума по существу своему есть учреждение либеральное, то у многих и зарождается мысль, что правительство и теперь ‘покушается’ против Думы, не только в том виде и составе, как она есть, но вообще против самого существа Думы, против конституции и конституционализма. Правительство не конституционно: вот ‘bte noire’ наших депутатов, печати и общества. Между тем если бы они всмотрелись в это: ‘почти непрерывно покушались на либерализм’, то они задержались бы на этом коротеньком и многозначительном ‘почти’. Нельзя не заметить, что Грановский в предсмертных своих письмах горько жаловался, что московское общество его времени было гораздо реакционнее, нежели правительственные сферы: между тем это была самая мрачная эпоха русской реакции, наступившей после 1848—1849 годов! Также в пору освобождения крестьян русское правительство очень могло бы поддаться наветам и подсказываниям партии Скарятина, графа Закревского и вообще обширного слоя феодального дворянства, имевшего органом своим ‘Весть’. Но не поддалось, — и не поддалось именно в тех ‘сферах’, в отношении которых сейчас раздается столько инсинуаций. Если мы добавим сюда времена Александра I и Сперанского, почти все время царствования Екатерины II и, наконец, великодушные и самобытные шаги ныне царствующего Государя в пользу европейского разоружения или ограничения вооружений, то мы вынудим у всякого беспристрастного человека согласие, что русская Верховная Власть весьма не однородна с западноевропейскими, действительно довольно эгоистическими, что она знала порывы чрезвычайного великодушия, решительно становившиеся впереди даже либерального общества. Никто не захочет притворяться не ведущим и того обстоятельства, что Государь Александр III в первые дни своего царствования совершенно покойно был готов на дарование России конституции и был переубежден только чрезвычайными настояниями и запугивающими речами такого исключительного государственного человека, как Победоносцев, и такого исключительного публициста, как Катков. Все это убеждает нас и должно бы убедить Думу и ее членов поверить, что после испытаний японской войны Верховная Русская Власть совершенно твердо и бесповоротно выступила на конституционный путь, как нормальный путь общеевропейского политического развития, имеющий принести у нас те же плоды, как и в цветущих и могущественных странах Запада. Она решилась на это не из либерализма, не из уступки обществу или печати, но чтобы не пережить еще раз того морального ужаса, какой она переживала, когда маленькая азиатская и языческая держава, за несколько лет до нас обновленная путем конституции, неизменно поражала колоссальную Россию, и мы не имели никаких технических средств справиться с этою бедою, при всем прежнем мужестве наших войск и неодолимом терпении всего русского народа. Верховная Власть пожалела русский народ. И даровала конституцию. Это было такое же движение сердца нашего Государя, как созыв Гаагской конференции, но только неизмеримо больший и сложнейший.
В минуту, когда общество, печать и сама Дума поймут это, — со всех спадет болезненный, тяжелый кошмар. Повторяем, он не дает никому улыбнуться. Дни идут печально, томительно, скучно, боязливо, и это подсекает энергию работы в корне.
Кто ненавидит сам — вечно думает и боится, что его тоже ненавидят.
Вот это истинное несчастье нашего парламента. Дело в том, что он сам журнально и с гонором ‘сел в оппозицию’, непременно в оппозицию и только в оппозицию, повторяя в себе худшие замашки старого польского шляхетства и не обнаружив ни капли русского здравого смысла и русской ясной души. Посмотрите на думскую и околодумскую печать, прислушайтесь к кулуарам, присмотритесь ко всем этим ‘Речам’ и ‘Товарищам’: нет нумера и нет столбца, которые не дышали бы злобою и клеветою. Подписанные и неподписанные статьи, принципиальные и на ‘злобу дня’, все равно инсинуируют на ‘сферы’ и ‘бюрократию’, на кабинет и министров. И уж у этих господ не камень за пазухою, а целая мостовая. Кажется, позволь бы, и они растерзали бы все сплошь чиновничество, т. е. мириады людей, часто ни в чем не повинных, утопили бы их в Неве или перевешали бы на фонарных столбах, как они морально топят их в своих чернильницах и распинают на позорном кресте остриями своих перьев. Вот это отвратительное зрелище есть главный виновник думского страха. Завтрашний Каин есть сегодня трус. Непременно! Увы, в силу истории своего рождения Дума никак не может порвать в себе резко антимонархической пуповины, и притом антимонархической с этим оттенком заговора и тайны, в чем начиная с декабристов несчастным образом прошла вся история русского либерализма. Столько лет ползя в подполье, скрываясь и обманывая, вечно ‘конспирируя’, — русская оппозиция, вместо того чтобы быть прямою и честною, мужественною и открытою, и теперь не поверила конституционному свету и все продолжает шептаться, сговариваться, злоумышлять, наносить неожиданные удары сзади. Весь дух Думы — не конституционный. Это какой-то дух продолжающегося заговора, т. е. по самому существу чего-то вороватого, крадущегося и разбойного. Ну, а хищник, вышедший на ловитву ночью, будет ли то красивый леопард или трусливая гиена, широко раскрывает зеленые зрачки, оборачивается туда и сюда, обнюхивает воздух. И все ему кажется, что где-то стоит притаившийся охотник, готовый послать ему пулю.
Вот ‘демон’ нашей Думы… Очень печальный демон… Он похож на тоску Саула, которому все казалось, что ни о чем не помышлявший Давид собирается отнять у него царство.
НВ. 1907. 26 апр. No 11177. Б. п.
…которому все казалось, что… Давид собирается отнять у него царство — 1 Цар. 18,6—30, 19, 1—22.