Политическая и общественная хроника, Реклю Эли, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА.

До чего доходитъ страхъ правительства второй имперіи.— Путешествіе клерка въ комодъ его хозяина.— Богатая невста.— Дальновидный префектъ.— Господинъ и слуга поняли другъ друга.— Хорошая и дурная сторона энергической дятельности парижскаго визиря барона Гаусмана.— Алчность парижскихъ домовладльцевъ.— Остроумный способъ займовъ, придуманный Гаусманомъ.— Ростовщическіе подвиги общества поземельнаго кредита.— Законодательное собраніе просыпается.— Но умиленное сладкогласіемъ г. Руэ вновь засыпаетъ.— Наивные Французы убждаются наконецъ, что законъ не про всхъ писанъ.— Безотвтственность Французскихъ чиновниковъ и отвтственность императора.— Ликвидація движимаго кредита, или воровство въ обширныхъ размрахъ.— Вторая имперія скоро останется совсмъ безъ слугъ.— Смерть хранителя ‘свободъ имперіи’.— Оффиціальная горесть.— Безхарактерность Тролонга.— Печальная исторія паденія человческой личности.— Блистательное начало литературной дятельности Ламартина.— Необычайный энтузіазмъ, возбуждаемый его произведеніями.— Обожаніе Ламартина женщинами.— Политическая дятельность Ламартина.— Его необыкновенная популярность.— Его ошибки и неумнье удержаться на высот популярности.— Ламартинъ падаетъ все ниже и ниже.— Послдніе годы его жалкой, печальной жизни.— Смерть Ламартина и послднее утшеніе для его друзей.

Одна маленькая газетка нсколько дней тому назадъ напечатала у себя карикатуру, возбудившую полицейское преслдованіе: вс экземпляры (нсколько тысячъ) этого нумера, которые только могла захватить полиція, были немедленно конфискованы. Карикатура изображала каменьщика, свалившагося съ лсовъ и упавшаго головою внизъ, ногами кверху, въ известковый растворъ. Подъ нею не было никакой подписи, въ самомъ текст газеты ни эпиграммы, ни сатирическаго очерка, разъясняющаго эту карикатуру. А между тмъ эта, въ сущности, невинная картинка дала поводъ полиціи выказать ея ревность, правительство приняло карикатуру на свой счетъ и сочло себя оскорбленнымъ въ лиц одного изъ своихъ высшихъ чиновниковъ. По его разъясненію, путешествіе толстаго каменьщика, выходящаго съ балкона городской думы на землю, кратчайшимъ путемъ, изображало символически недавнее пораженіе барона Гаусмана, сецскаго префекта.

Не только парижане, но и вс вообще французы возрадовались, узнавъ, что въ законодательномъ собраніи намрены хорошо потрепать сенскаго префекта,— этого великаго визиря, этого Османа-пашу, какъ его называютъ фамильярно его подчиненные,— который, въ теченіи столькихъ лтъ, безъ всякаго контроля распоряжался собственностію и интересами парижанъ, дйствовалъ нисколько не церемонясь, лишь бы угодить своему повелителю и покровителю. Четырнадцать лтъ онъ распоряжался самовластно, руководствуясь только своей фантазіей и капризомъ, четырнадцать лтъ онъ бралъ изъ общественнаго кошелька, сколько рука захватитъ, растратилъ многіе милліоны, и только теперь надоумились потребовать у него отчетъ въ израсходованныхъ деньгахъ, и онъ, представъ передъ представителями націи, скромно произнесъ: ‘очень немного, господа., не изъ чего кипятиться, всего какіе нибудь полмилліарда затрачено мною!’

Баронъ Гаусманъ представляетъ собою вполн законченный типъ, онъ то, что въ Англіи и въ Соединенныхъ штатахъ называется reprsentatif man, онъ полнйшее и характеристическое олицетвореніе типа, созданнаго второй имперіей, онъ третья ступень власти — чиновника, отъ которой восходятъ ко второй — къ министру, а отъ этой къ первой — глав государства. Посл Наполеона — Руэ, отъ Руэ нисходятъ къ Гаусману, посл же Гаусмана ничего, ршительно ничего, ибо громадная масса, платящая подати, въ счетъ нейдетъ — она, ничто. Гаусманъ составляетъ все, потому что въ сущности онъ совершеннйшее ничтожество, онъ могущественъ, потому что въ дйствительности онъ первый изъ рабовъ, онъ можетъ себ все дозволить, потому что онъ безотвтственъ. Парижъ, громаднйшій Парижъ игрушка въ рукахъ барона Гаусмана, потому что самъ великій баронъ Гаусманъ не боле, какъ игрушка въ рукахъ Наполеона.

Этотъ человкъ, въ которомъ олицетворилась такъ полно вся прелесть чиновничества второй имперіи, началъ свою карьеру крошечнымъ клеркомъ у нотаріуса въ Эльзас. Здсь онъ присвоилъ себ 20,000 франковъ, найденные имъ въ конторк его патрона, которые тотъ долженъ былъ возвратить своему доврителю, и такъ ловко обдлалъ это дльце, что къ нему нельзя было привязаться. Такой продлкой дебютировалъ человкъ, чрезъ руки котораго впослдствіи прошло три милліарда общественныхъ денегъ, расходуемыхъ имъ безъ всякаго контроля. Заручившись 20 тысячами, молодой Гаусманъ потратилъ ихъ съ толкомъ: благодаря имъ онъ пріобрлъ вліятельныхъ друзей, въ числ которыхъ были горничныя любовницъ правителей канцелярій министровъ, зятья депутатовъ и т. п.,— и съ ихъ помощью онъ получилъ мсто подпрефекта, въ царствованіе Луи-Филиппа. Въ главномъ город этой префектуры въ то время проживалъ богатый арматоръ, піэтистъ, построившій на свой счетъ диссидентскую капеллу. Его дочь считалась богатйшей невстой въ департамент. Окунувшійся въ Долгахъ подпрефектъ ршился поправить свои разстроенныя дла великолпнымъ приданымъ и, съ своей обычной ловкостью, завладлъ имъ. Онъ пустилъ въ ходъ все свое искуство. Вспомнивъ, что родился въ протестантской стран, онъ ршился воспользоваться этимъ счастливымъ случаемъ, запасшись сочиненіями піетистовъ и перечитавъ ихъ внимательно, онъ воспылалъ ревностью въ протестантизму, отъ котораго онъ будто бы былъ отторгнутъ насильственно въ дтств, и, для разъясненія своихъ недоумній, обратился къ мудрости арматора. Старый кальвинистъ сталъ вн себя отъ восторга, его самолюбію польстила скромность неофита и его тщеславіе было вполн удовлетворено, когда въ ближайшее воскресенье подпрефектъ, въ карет, запряженной четырьмя лошадьми, съ ливрейнымъ лакеемъ, подъхалъ торжественно въ кальвинистской капелл. Вновь обращенный, разумется, былъ приглашенъ на чашку чая къ ревностному кальвинисту, строителю кагіеллы, скоро сблизился какъ съ отцемъ, такъ и съ дочерью, и въ одинъ прекрасный день былъ подписанъ брачный контрактъ подпрефекта съ богатой невстой, и Гаусманъ въ послдній разъ помолился въ протестонтской капелл. Пуританинъ Гизо, узнавъ, что Гаусманъ взялъ за женой 800,000 франковъ, тотчасъ же назначилъ его префектомъ въ маленькій департаментъ Баръ, на границ Италіи. Вскор за этимъ явилась республика 1848 года, и Гаусманъ поспшилъ заявить о своей преданности къ длу республики. Туже самую преданность онъ общалъ принцу-президенту республики и послалъ ему превосходную лошадь и великолпное сдло. за эту своевременную поспшность онъ былъ награжденъ переводомъ въ обширный департаментъ Жиронды. Въ Бордо онъ открылъ генеральный совтъ рчью, начинающеюся такими словами: ‘Принцъ, мой государь, мн приказалъ…’ Это случилось во время полнаго еще господства республиканскаго принципа, когда принца-президента титуловали просто: ‘гражданинъ’, поэтому рчь Гаусмана произвела скандалъ, самые робкіе буржуа, и т даже смялись под самый носъ оратору, но не такъ посмотрлъ на него принцъ, тотъ и другой поняли другъ друга, они увидли, что ведутъ одну и туже игру — игру авантюристовъ. Связь между ними сдлалась еще боле тсной, когда’ слишкомъ извстная маркиза, одна изъ фаворитовъ Морни, поселилась какъ разъ противъ дома бордосскаго префекта. къ этому остается прибавить, что префектъ былъ хорошъ собой, славился очень красивой бородой, — остальное понятно. Едва совершился государственный переворотъ, Гаусманъ былъ назначенъ парижскимъ префектомъ, — этотъ постъ въ то время требовалъ преданнйшаго человка и считался однимъ изъ самыхъ важнйшихъ въ администраціи. Новое правительство, силой и измной захватившее власть, чувствовало себя слабымъ и боялось всякаго проявленія гражданской самостоятельности, а потому слдовало осуществить множество проэктовъ съ цлью сдлать невозможнымъ всякое возстаніе и утвердить имперію на незыблемомъ основаніи. Слдовало разрушать и вновь строить, чтобы дать рабочимъ необходимую работу, и дать ее не только для заработной платы, но и для самой работы. ‘Когда есть работа, есть и спокойствіе’, сказалъ въ 1848 году каменщикъ Надо, и его слова теперь охотно повторялъ министръ внутреннихъ длъ. Ршено было окончить Лувръ и превратить его въ обширную цитадель, перестроить кварталы съ узкими улицами, уничтожить старую мостовую, годную для баррикадъ, и замнить ее другой, которая по своимъ свойствамъ никакъ не могла бы служить для этой цли, постараться высокой наемной платой квартиръ удалить изъ центра города въ предмстья рабочихъ и мелкихъ буржуа, — парижское населеніе по преимуществу, которое занимается политикой и всегда способно схватиться за ружье и выйдти на улицу, надобно было, однимъ словомъ, измнить характеръ Парижа и превратить революціонный городъ въ городъ удовольствій, въ всесвтный караванъ-сераль, привлекающій къ себ всхъ праздными наслажденіями и дорогими баядерками. Для осуществленія такого-то плана и былъ вызванъ въ Парижъ Гаусманъ. Разсказываютъ, что въ одно изъ первыхъ свиданій императора съ Гаусманомъ, явившимся къ нему, какъ оффиціальное лицо, сенскій префектъ, какъ его величество, изъясняя свои предположенія, чертилъ краснымъ карандашомъ по плану города Парижа.

— Мн здсь нужна дорога для пушекъ изъ Венсена, сказалъ императоръ,— здсь другая для артиллеріи, передвигающейся отъ Валеріановой Горы, здсь надобно построить казарму на 10,000 человкъ, здсь другую, третью, четвертую, пятую, нужно, чтобы вс он были соединены между собою стратегическими шоссе въ 50 метровъ ширины…’

— Осмлюсь доложить вашему величеству, что для такого колоссальнаго дла мы имемъ слишкомъ ничтожный бюджетъ,— какихъ нибудь сотню милліоновъ въ годъ, и этотъ бюджетъ иметъ уже свое назначеніе, такъ что…

— Но я еще не кончилъ, продолжалъ императоръ,— я желалъ бы совсмъ перестроить старый Парижъ, переселить оттуда всхъ его жителей и превратить Ситэ, этотъ старинный кварталъ бунтовъ, въ укрпленный лагерь, гд бы мы могли помстить главную силу нашей арміи: мы оставимъ въ немъ соборъ, суды, полицію, тюрьмы, госпиталь, и построимъ тамъ казарму для кавалеріи, казарму для артиллеріи, казарму для пхоты, казарму для національной гвардіи…

— Государь! Умилосердитесь! Эта гигантская перестройка потребуетъ необъятныхъ суммъ!..

— Г. Гаусманъ, отвчалъ императоръ, сурово его прерывая,— я считалъ васъ человкомъ опытнымъ и знающимъ. Неужели я ошибся! Что мн за дло до вашихъ бюджетовъ. Если у васъ нтъ денегъ — найдите ихъ. Я хочу перестроить Тюльери. Я намренъ выстроить новый оперный театръ. Я хочу…

Гаусманъ, какъ человкъ неглупый, понялъ въ чемъ дло: онъ увидлъ, что надо доставать денегъ, а какими путями — это все равно, лишь бы желаніе падишаха было исполнено. Ему давали открытый листъ — чего же боле. Правда, такое полномочіе едва ли возможно даже въ Турціи или въ Бухар, но для второй имперіи все считалось дозволительнымъ. И вотъ Гаусманъ ревностно принялся за дло, прикрываясь знаменемъ общественной пользы, и потому не обращая никакого вниманія на многочисленные протесты, онъ пошелъ ломать, строить, переносить, не пощадилъ даже и мертвецовъ — и ихъ переселилъ на другое мсто.

Нельзя сказать, чтобы вс эти перестройки и новыя постройки, стоющія громадныхъ суммъ, были совсмъ безполезны, нтъ, многія изъ нихъ принесли дйствительную пользу. И это было причиной, почему самовластіе сенскаго префекта сносили такъ долго безъ всякаго ропота. Новыя дороги, пересвающія Парижъ, служатъ одинаково, какъ стратегическимъ, такъ и коммерческимъ цлямъ: если удобно по нимъ везти пушку, то не мене удобно перевозить возъ съ тяжестями. Если число частныхъ садовъ уменьшилось, за то Гаусманъ разбилъ нсколько миленькихъ публичныхъ скверовъ. Что же касается стараго Парижа, то о немъ, безъ сомннія, пожалютъ археологи, но мы, во всякомъ случа, отдадимъ предпочтеніе новенькому, чистенькому, хорошо освщенному дому передъ старой, неудобной, грязной махиной, какою смотрли старинные дома. Если мы не можемъ восхищаться огромными форменными дохами, построенными въ стил Гаусмана или въ казарменно-буржуазномъ, то грязь и нечистота, составлявшія непремнную принадлежность старинныхъ улицъ, способны еще мене возбуждать нашу симпатію. Насъ также мало трогаетъ ропотъ, поднятый либеральной буржуазіей противъ распоряженій о снос домовъ, хотя за нихъ щедро выплачивалось, тмъ боле мы не станемъ проливать слезъ, читая чувствительныя* статейки либеральныхъ газетъ объ оскорбленіи мертвыхъ, по костямъ которыхъ проложены новыя дороги, мы готовы даже воздать похвалу сенскому префекту за то, что онъ бросилъ нсколько милліоновъ на украшеніе Булонскаго и Венсенскаго лса, сколько бы ни кричали противъ этого либеральные буржуа, а мы знаемъ, что эти милліоны не пошли за даромъ, и парижское бдное населеніе можетъ по воскресеньямъ дышать свжимъ воздухомъ, что чрезвычайно полезно ему въ гигіеническомъ отношеніи. Но намъ не нравится, что громадныя суммы совершенно непроизводительно затрачены на казармы, розданы духовенству, пошли на излишнія украшенія Тюльери, на оперу, на балы и обды въ городской дум, на обогащеніе чиновниковъ и подрядчиковъ, безсовстно расхищавшихъ общественную казну Визирь виновенъ не въ томъ, что онъ длалъ все худо, а въ томъ, что онъ тратилъ слишкомъ много и его владычество обошлось слишкомъ дорого парижанамъ.

Точно также мы никакъ не можемъ согласиться съ тми господами, которые обвиняютъ Гйусмана въ частомъ и безцеремонномъ примненіи на практик закона объ экспропріаціи, отчего будто бы постоянно колебалась цнность недвижимыхъ имуществъ. Мы готовы скоре согласиться съ тми господами, которые желаютъ, чтобы парижская община примнила этотъ законъ ко всмъ владльцамъ домовъ въ Париж, скупила бы вс дома за выпущенныя облигаціи и потомъ погашала бы эти облигаціи и выплачивала по нимъ проценты сборомъ съ съемщиковъ квартиръ. Эта мра, разумется, не понравилась бы домохозяевамъ, но жильцы остались бы въ большомъ выигрыш, такъ какъ тогда они избавились бы отъ деспотизма этихъ ненасытныхъ рантье, безпрерывно увеличивающихъ и безъ того высокую наемную плату за квартиры. На парижскихъ домохозяевъ жалуются одинаково и рабочіе, и фабриканты, и потребители, и торговцы, и промышленники. Если торговля идетъ успшно года два, три, если въ пансіон для двицъ прибываютъ пансіонерки,— Является къ нимъ домохозяинъ и набавляетъ цну за квартиру на 10, на 20 и даже на 30 процентовъ. ‘Вы заработываете теперь больше, такъ платите и мн больше!’ Проведутъ ли въ. сосдств новую улицу, устроится ли по близости новое промышленное заведеніе — это служитъ достаточнымъ предлогомъ для домовладльца увеличить наемную плату за квартиры. Такъ что нынче, какъ только зайдетъ вопросъ о какомъ либо улучшеніи въ сосдств, вс жильцы данной мстности дрожатъ отъ ужаса, ожидая, что вотъ-вотъ сейчасъ явится ихъ эксплуататоръ и начнетъ вымогать новую прибавку къ наемной плат. Если въ Париж откроютъ водопроводъ, который будетъ стоить его жителямъ 10 милліоновъ, тотчасъ же наемная цна квартиръ возвысится на цлый милліонъ. Какъ только въ какомъ нибудь квартал произведутъ солидныя улучшенія, вс бдняки, здсь обитающіе, должны переселяться въ кварталы, обставленные несравненно хуже. По мр украшеній, по мр улучшеній, въ Париж съ каждымъ днемъ становится жить все трудне и трудне: реальная нищета усиливается пропорціонально увеличенію наружной пышности. Иностранцы, прожившіе нсколько дней во всемірномъ караванъ-серал, въ гарем стараго и новаго свта, непріятно поражаются счетами, подаваемыми имъ въ гостиницахъ, они жалуются, что ихъ обираютъ со всхъ сторонъ, но они и не видятъ прозаическихъ заботъ населенія, которое, повидимому, только и думаетъ о томъ, какъ бы позабавиться, они не подозрваютъ о тхъ страданіяхъ, которыя выпадаютъ на долю мелкаго буржуа и рабочаго, о тхъ жизненныхъ неудобствахъ, которыя терпитъ большая часть парижанъ, и только разв двадцатая часть населенія наслаждается жизнью. Самый прибыльной промыслъ — капиталиста, самый легкій — домохозяина. Посмотрите, въ Лондон, епископъ Тэтъ, архимилліонеръ, онъ не работаетъ, онъ сидитъ себ спокойно на мст, и получаетъ свой доходъ съ работниковъ и прядильщиковъ. Или маркизъ Вестминстеръ, имющій въ день 25,000 рублей сер. дохода, онъ собираетъ его съ наемщиковъ и арендаторовъ, которые собственными трудами на его земляхъ возвели постройки и живутъ въ нихъ. Сенскій префектъ гордится, что его стараніями цнность недвижимаго имущества въ Париж увеличилась на три милліарда, онъ говоритъ, что въ тотъ день, когда онъ вступилъ въ должность, Парижъ стоилъ два милліарда, а теперь стоитъ пять. Мы не думаемъ, чтобы цифры были преувеличены, но полагаемъ, что и цны за наемъ квартиръ возрасли въ той же пропорціи, такъ что т жильцы, которые нкогда платили за свою квартиру 200 франковъ, платятъ теперь 500, отсюда видно, какъ справедливы жалобы съемщиковъ, утверждающихъ, что, въ, нсколько послднихъ лтъ, наемная плата за квартиры боле чмъ удвоилась. Результаты были бы совсмъ иные, если бы вмсто открытія дорого стоющихъ бульваровъ, устроили подземныя желзныя дороги. Въ нихъ встртилась неотлагательная необходимость въ Лондон, он не мене нужны теперь и въ Париж, гд торговля постоянно усиливается, и гд омнибусы въ извстные дни и въ извстные часы не въ состояніи удовлетворить всхъ путешественниковъ, гд путь съ одной окраины города до другой равняется полутора часамъ. Составилось было нсколько компаній для проведенія подземныхъ желзныхъ дорогъ въ Париж, но на вс ихъ просьбы объ утвержденіи концессій постоянно получался холодный отказъ. Однакоже въ начал своего правленія, префектъ было согласился на постройку одной такой дороги, но скоро одумался и веллъ засыпать вырытые рвы и траншеи. Видите-ли, желзныя дороги уменьшаютъ значеніе бульваровъ и стратегическихъ дорогъ, которые потеряютъ свое обаяніе кажущейся пользы, вдь въ виду была не она, а наружный блескъ, наружная красота. Парижской администраціи, съ Гаусманомъ во глав, захотлось уподобиться Августу, который сказалъ: ‘я получилъ Римъ кирпичный, а передаю его мраморнымъ Бонапартистская система везд, во всхъ своихъ проявленіяхъ, врна самой себ: ослплять француза, удивлять иностранца наружнымъ блескомъ и великолпіемъ, вншнимъ величіемъ: казаться, но не быть.

Но какъ ни увертывался безконтрольный чиновникъ, а пришлось-таки отдать отчетъ въ своихъ дйствіяхъ, пришло время представленія счетовъ на поврку. По закону мэръ предсдательствуетъ въ совт, избранномъ всеобщей подачей голосовъ, и городская администрація отвтственна предъ гражданами. Но для парижскаго префекта этого закона какъ бы не существовало. Онъ составилъ городской совтъ изъ членовъ, которыхъ самъ избиралъ и самъ увольнялъ, они имли только одно право: скромно соглашаться со всмъ, что угодно г. префекту. Каждый годъ бюджетъ города Парижа публиковался, но къ обыкновенному бюджету всегда прибавляли бюджетъ экстраординарный, бюджетъ дополнительный, бюджетъ объяснительный и пр., и вс эти финансовыя тонкости такъ запутывали плательщиковъ податей, что они ничего не могли понять и врили на слово, когда имъ объясняли, что благосостояніе города усиливается и его доходы постоянно возрастаютъ. Опираясь на это быстрое и постоянное обогащеніе, Гаусманъ занялъ сотни милліоновь, привлекая большой преміей и лотерейными выигрышами покупщиковъ на фонды, изъ тхъ же чиновниковъ и мелкихъ собственниковъ, которые подписывались на мексиканскій заемъ, явились подписчики и на займы гаусмановскіе, они толпами стекались въ мэрію, несли туда свои кровныя денежки и взамнъ получали бумажные знаки, изъ коихъ мечтали извлечь громадные барыши. Однакоже займы въ 100, 200 и даже въ 500 милліоновъ за разъ, нельзя было длать безъ санкціи закона, слдовательно безъ утвержденія законодательнымъ собраніемъ, гд засдаютъ нсколько болтуновъ членовъ оппозиціи, возникли пренія, всеобщее вниманіе было возбуждено, заявлено нсколько непріятныхъ интерпеляціи, сначала шушукали, а потомъ стали говорить громко, что за предполагаемымъ благосостояніемъ города скрываются недостойныя злоупотребленія, ужаснйшее мотовство. Въ салонахъ, на имперіалахъ дилижансовъ громко передавались разсказы о спекуляціяхъ, въ которыя вдался префектъ, покупающій будто бы за свой счетъ отчуждаемыя земли съ цлію ихъ потомъ перепродавать съ большимъ барышемъ, толковали о его почти королевской роскоши, о его непростительномъ разврат, и наконецъ заключили, что онъ накралъ многое множество. Какъ и всегда бываетъ, за первыми толками послдовали новыя открытія: стало извстно, что префектъ, желая избжать сношеній съ законодательнымъ собраніемъ по поводу заключенія новыхъ займовъ, ршился обратиться къ боле легкому способу добычи денегъ: онъ вошелъ въ сдлку съ разнаго рода подрядчиками, снявшими у него подряды на ломку и постройку зданій, писалъ на ихъ имя векселя и, получивъ ихъ бланки, представлялъ эти векселя для дисконта или банкирамъ или въ извстныя кредитныя учрежденія,— одно общество поземельнаго кредита отпускало ему подъ такіе документы по 50 милліоновъ франковъ. Понятно, что Гаусманъ, заключая подобные займы, поступалъ противозаконно, въ такой же мр виновны и бланкодатели и дисконтеры: они очень хорошо знали, съ какою цлію производилась эта операція, но они оправдывали себя большими выгодами, какія давала имъ спекуляція, а какъ были выгодны подобные займы для города, видно изъ того, что поземельный кредитъ учитывалъ векселя по 13 въ годъ, что, впрочемъ, далеко превышало норму дисконта, опредленную его уставомъ, потому проценты эти передъ закономъ были лихвенные, присоедините сюда 4 процента — плату бланкодателлмъ и другіе расходы, неизбжные при подобныхъ займахъ, припомните, что учетные проценты вычитались впередъ, изъ капитальной суммы за все время, на которое длался заемъ, и вы увидите, какими быстрыми шагами шелъ къ банкротству городъ Парижъ, подталкиваемый своимъ пресловутымъ префектомъ, барономъ Гаусманомъ. Пояснимъ примромъ: Гаусману необходимъ милліонъ, онъ длаетъ векселя на два года и представляетъ ихъ въ поземельный кредитъ: оттуда получаетъ за вычетомъ 26 процентовъ,— 740,000, изъ которыхъ долженъ еще вычесть предварительные расходы 40,000 — остается 700,000, и за нихъ чрезъ два года надо возвратить милліонъ. 300,000 преміи, уплаченной на полученный капиталъ 700,000 — составляютъ 42,8 процентовъ въ два года, или на годъ 21,4. Выгодная операція! И такимъ образомъ занятъ не одинъ милліонъ, а цлыя десятки!

Но что замчательно, вс эти операціи производились въ глубочайшей тайн и вышли наружу только во время дебатовъ въ законодательномъ собраніи. Разумется, такой наглый обманъ возмутилъ даже это собраніе, и пренія отличались страстностью, хотя ораторы мало были приготовлены къ нимъ, не имя возможности собрать точныя свденія о дебютируемомъ предмет. Многіе необходимые документы напечатаны въ контрольномъ отчет, но правительство всми средствами старалось замедлить выпускъ его въ свтъ. Въ законодательномъ собраніи государственный министръ ршился даже отвергать существованіе этихъ документовъ, но былъ уличенъ во лжи Тьеромъ, который показалъ ему экземпляръ отпечатаннаго отчета. Въ начал преній гг. министры говорили слишкомъ высокомрнымъ тономъ. Въ первый день правительственный ораторъ выступилъ не только надменно, но его рчь отличалась самой ршительной наглостію, онъ гремлъ о безгршности и неподкупности Гаусмана-паши, онъ заявилъ, что этотъ благонамреннйшій чиновникъ во все продолженіе своей полезной службы не сдлалъ ни одной ошибки. На третій день второй правительственный ораторъ уже спустилъ тонъ, онъ упомянулъ уже о нкоторыхъ ошибкахъ, о доврчивости добраго администратора. На пятый день великій Руэ призналъ незаконность дйствій Гаусмана, онъ просилъ о его помилованіи, онъ выставлялъ облегчающія обстоятельства. Онъ останавливалъ въ корридорахъ депутатовъ и каждому изъ нихъ порознь говорилъ: ‘я васъ прошу, оправдайте Гаусмана, не ради его,— онъ этого не заслуживаетъ,— а потому, что если вы неудовлетворите мою просьбу, Гаусманъ принужденъ будетъ оставить префектуру, я самъ возьму отставку, и имперія будетъ потрясена въ своихъ основаніяхъ!’

Ради чего произошла такая перемна въ тон защитниковъ Гаусмана? Съ каждымъ днемъ длались все новыя и новыя открытія, директоръ поземельнаго кредита взошелъ на трибуну и объявилъ, что общество готово возвратить городу 17 милліоновъ, полученныхъ имъ лихвенно по операціямъ съ Гаусманомъ, въ Париж и во всей Франціи раздались крики, изумленія и негодованія,— вотъ ради такого-то неблагопріятнаго поворота общественнаго мннія правительство спустило тонъ и ударилось въ отступленіе. Но счастье опять перевернулось.

Умиленное кроткой мольбой государственнаго министра, устрашенное своей собственной дерзостью, результатомъ которой могъ быть административный катаклизмъ и опасность для самой имперіи, большинство кончило тмъ, что приняло проэктъ закона, предложенный правительствомъ. Оно даровало амнистію Гаусману, оно утвердило ростовщическій заемъ, заключенный городомъ, оно не обязывало поземельный кредитъ возвращать незаконно захваченные милліоны, оно предало забвенію вс мерзкія длишки и окончательно санкціонировало порядокъ, при которомъ чрезвычайный бюджетъ избгалъ контроля какъ парижской общины, такъ и законодательнаго собранія, хотя по письменному статуту онъ ему принадлежитъ. Но и обыкновенный бюджетъ также мало подчиненъ этому контролю, и парижане избавлены отъ всякой заботы о своихъ длахъ во имя пользы имперіализма, подобно тому, какъ римляне избавлены отъ нея во имя пользъ католичества. Этотъ незаконнорожденный порядокъ искажаетъ и нарушаетъ-вс принципы и утверждаетъ на мсто дйствительнаго контроля какой-то призрачный, мечтательный, неимющій никакого смысла въ примненіи на практик. Законъ милостиво даровалъ Парижу муниципальный совтъ, неимющій никакой реальной власти и годный только для того, чтобы своимъ согласіемъ утверждать вс злоупотребленія гаусмановской администраціи. Но этого показалось мало, и мудрые законодатели ршили, что о парижскихъ длахъ гораздо приличне толковать депутатамъ Арманьяка и Руссильона, чмъ самимъ парижанамъ, и вотъ законодательное собраніе занимается обсужденіемъ вопроса объ освщеніи парижскихъ улицъ! Неправда ли, какъ это разумно! Оно, правда, совершенно логично съ точки зрнія деспотизма, доводящаго до крайности централизащонную идею.

Гаусмановское дло окончено, по крайней мр, на время. Оно открыло, что сенскій префектъ длалъ безразсудныя затраты, раззорялъ городъ и довелъ его почти до совершеннаго банкротства. Но денежный вопросъ, въ сущности, вопросъ, второстепенный, не большая важность убдиться, что если бы вмсто гаусмановской дйствовала другая, боле честная администрація, но она издержала бы милліардомъ или милліардомъ и двумя стами милліоновъ мене. Если бы дло шло объ одномъ денежномъ вопрос, пренія не могли бы быть такъ страстны, общественное мнніе не раздражалось бы такъ лихорадочно, ораторамъ не бъ чему бы было примшивать идею о паденіи Франціи къ разсказу о механизм, посредствомъ котораго дисконтировались векселя, или къ толкамъ о лихвенныхъ процентахъ, взятыхъ обществомъ поземельнаго кредита. Вопросъ заключался даже и не въ томъ, будутъ ли возвращены городу, съ которымъ обращаются, какъ съ рабомъ,— его права, не взирая на знаменитое никогда, торжественно произнесенное Руэ, и не мене извстное, какъ никогда, провозглашенное посл Ментаны. Представители націи хотли знать, писанъ-ли законъ для всхъ одинаково, или для старшихъ чиновниковъ одни законы, а для прочаго нечиновнаго люда другіе? И на этотъ запросъ воспослдовалъ отвтъ, что законы имперіи не что иное, какъ паутина, въ которую попадаютъ мухи и комары, но трутни и шмели пробиваютъ ее совершенно свободно.

Вотъ все, что можно вывести изъ этихъ дебатовъ, но вмст съ тмъ они ознаменовались многими неожиданностями, по крайней мр, за день до начала. Преній едва ли можно было опредлить роль, какую придется играть правительству въ этомъ вопрос. Въ начал преній, какъ мы замтили выше, правительство выказало гордость, надменность, даже наглость, оно увряло, что никакой ошибки не было сдлано, что вс дйствія администраціи были правильны и искренни. Самъ Руэ ршился сдержать бурю, гнвъ и презрніе выражались въ его лиц. Взмостившись на правительственный пьедесталъ, онъ держалъ себя передъ палатой не какъ адвокатъ передъ судьями, тмъ боле не какъ обвиняемый, но какъ господинъ передъ слугами. На обвиненія онъ отвчалъ оскорбленіями. Онъ назвалъ лжецомъ депутата изъ большинства, высказавшаго предположеніе, что глава государства незнакомъ съ подробностями дйствій префекта. Руэ третировалъ недовольныхъ, какъ бунтовщиковъ, онъ угрожалъ депутатамъ, что лишитъ ихъ на будущихъ выборахъ оффиціальной поддержки, если они осмлятся вотировать противъ правительства. Но когда онъ замтилъ, что палата только вполовину устрашена, и что противники увеличиваютъ свои силы и нападаютъ все съ большею яростію,— онъ самъ почувствовалъ страхъ. Онъ сталъ подражать охотнику, преслдуемому волками, который, видя, что враги настигаютъ ого, начинаетъ выкидывать изъ своей повозки сначала убитую ихъ дичь, потомъ взятую на охоту провизію, затмъ свой плащъ, наконецъ разстается съ собакой и готовъ пожертвовать которой нибудь изъ лошадей. Также точно долженъ былъ поступить и поступилъ теперь Руэ: сперва онъ выбросилъ одного за другихъ государственныхъ чиновниковъ, затмъ 17 милліоновъ, украденныхъ обществомъ поземельнаго кредита, потомъ пожертвовалъ своимъ товарищемъ, Форкадомъ-де-ла Рокетохъ, министромъ внутреннихъ длъ, и, наконецъ, вынужденъ былъ отступиться отъ самого великаго Гаусхана. Увы! онъ призналъ виновность Гауснана, согласился, что тотъ дйствовалъ вопреки закона и общалъ, что подобное отступленіе отъ постановленій боле не повторится. Но замтивъ, что и этихъ уступовъ недостаточно, Руэ, въ одну превратную ночь, перебгалъ отъ одного депутата къ другому и просилъ ихъ, умолялъ: ‘будьте осторожны, Гаусманъ получилъ полномочіе отъ самого императора, если вы обвините сенскаго префекта, тмъ самыхъ вы обвините императора, а если вы обвините императора, — тогда прощай имперія! Если вы свергнете префекта, вы, въ тоже время, свергнете меня, а, вы знаете, я поддерживаю все зданіе, если я упаду, все поколеблется, и вы также погибнете!’ Въ эту ночь и слдующее утро агитація усиливалась и звзда имперіи блднла съ каждыхъ часомъ. Еще боле сталъ умолять Руэ, и размягчились сердца даже у многихъ изъ тхъ, которые порицали Френи, обвиняли Гаусмана. Всеобщее голосованіе дало неожиданные результаты: противъ-Правительственнаго билля оказалось только 47 голосовъ. Руэ одержалъ побду, но — ой — какъ дорого стоила ему эта побда!

Гаусманъ остался пашею сенскаго пашалыка, Фреми — директоромъ игорнаго доха, т. е. общества поземельнаго кредита, Руэ — государственнымъ министромъ, а Наполеонъ — императоромъ французовъ. По наружности ничего не измнилось въ прежнемъ порядк. Гаусханъ, Руэ и Фреми будутъ управлять, а императоръ царствовать на прежнихъ основаніяхъ. Имперія по прежнему не станетъ стсняться законностію, по прежнему она будетъ чувствовать нерасположеніе къ честности. Да и какъ же можетъ быть иначе, когда законодательное собраніе торжественно оправдываетъ воровство высшихъ чиновниковъ и нарушеніе ими законовъ! Но вроятно оно поступило такъ въ порыв великодушія и добродушія!

Не всегда однакоже во Франціи попираютъ законъ во имя великодушія. Недли четыре тому назадъ, нсколько бригадъ жандармовъ, съ префектомъ и подпрефектомъ во глав, осадили хижину бдняка браконьера, нежелавшаго возвратить правительству трехъ кроликовъ. Браконьеръ защищался выстрлами изъ ружья, объздная команда зажгла хижину и уничтожила нищенское имущество непоколебимаго бунтовщика, самого его взяла въ плнъ и заперла въ тюрьму. Когда дло идетъ о лсномъ мародер, о бдняг, безъ сапогъ, въ дырявомъ рубищ, тогда мы умемъ показать силу закона. Если же приходится обвинить поземельный кредитъ, присвоившій себ незаконно 17 милліоновъ, или префекта, бросившаго неизвстно куда 500 милліоновъ общественныхъ денегъ, тогда мы ослабляемъ законъ, мы подрзаемъ у него крылья. Знаменитая 75 статья конституціи VIII года гласитъ, что чиновникъ можетъ быть преслдовавъ не иначе, какъ съ разршенія государственнаго совта, который всегда найдетъ предлогъ не дать такого разршенія. А если бы законодательное собраніе вздумало вмшаться въ это дло, то и на этотъ счетъ имется загвоздка и собраніе останется съ носомъ. Такимъ образомъ чиновники суть небольшіе папы, прикрытые безотвтственностію и, слдовательно, непогршимостію. Потому, что императоръ одинъ отвтственъ, вс прочіе считаютъ себя вн отвтственности: и министры, и префекты, и директоры поземельнаго кредита, и подпрефекты, и столоначальники, и императорскіе прокуроры и пр. А въ какой же мр отвтственъ императоръ Наполеонъ? Онъ отвтственъ настолько, насколько можетъ быть отвтственъ человкъ, командующій 1,200,000 штыковъ и 1200 пушекъ. Такой человкъ можетъ стать отвтственнымъ только тогда, когда его побдятъ, разбивъ на голову, а до тхъ поръ его отвтственность равняется полнйшей безотвтственности. Если бы императоръ Наполеонъ былъ настолько откровененъ, что сказалъ бы прямо: ‘мои агенты отвтственны только предо мной, а я передъ однимъ Богомъ’,— и такое объясненіе было бы одобрено большинствомъ націи, тогда онъ сталъ бы подъ прикрытіе религіи и его личность стала бы священна. Но въ упоеніи успхомъ голосованіи въ его пользу посл государственнаго переворота, онъ заявилъ, что будетъ ‘управлять на основаніи безсмертныхъ принциповъ 1789 года’, и, какъ избранный на тронъ волею народа, считаетъ себя отвтственнымъ передъ цлою націею. Это была большая неосторожность. Нтъ сомннія, онъ полагалъ, что подписываетъ документъ, по которому уплата назначена на томъ свт, но увы! онъ горько ошибся: уплата близка и очень близка, и произвести ее придется не на томъ, а на этомъ свт и наличными!

Пренія по гаусмановскому длу, какъ мы сказали, выяснили ту истину, что во Франціи не вс французы равны передъ закономъ. Для высокихъ и могущественныхъ сеньоровъ здсь законъ не писанъ: они неотвтственны. Отвчаетъ одинъ императоръ за всю имперію въ совокупности. Если Руэ сотворилъ какую нибудь пакость, за нее отвчаетъ Наполеонъ. Если обвиняютъ въ злоупотребленіяхъ Гаусмана, Фреми, подпрефекта, прокурора, секретаря, столоначальника, канцелярскаго, r-за все и про все отвчаетъ Наполеонъ III, а они остаются въ сторон.

Почти никто во Франціи до сихъ поръ не зналъ этого, но теперь, благодаря Руэ и Гаусману, начинаютъ догадываться. Когда же вс узнаютъ это и убдятся….

——

Старшій братъ поземельнаго кредита,— знаменитйшее финансовое учрежденіе второй имперіи, общество движимаго кредита въ настоящее время ликвидируетъ свои дла. Графъ Жермини, которому поручено это дло, представилъ акціонерамъ подробный отчетъ о положеніи длъ въ обществ. Пассивъ этого общества, соединившагося съ компаніей недвижимаго кредита (въ теченіе 10 лтъ покупавшей дома, продававшей, разрушавшей и строившей Парижъ подъ покровительствомъ Гаусмана),— составляетъ пустячный итогъ: только 500 милліоновъ франковъ. Что касается актива, то изъ отчета трудно вывести заключеніе, какъ велика его сумма, счеты такъ запутаны, что графъ Жермини совтовалъ акціонерамъ оставить въ поко этотъ несчастный активъ и не заниматься имъ боле. Итакъ ухлопано 500 милліоновъ акціонерныхъ денегъ! Десять землетрясеній въ Лиссабон не причинили столькихъ потерь пострадавшимъ отъ нихъ. Въ свое утшеніе, акціонеры узнали, что администраторы обществъ богаты и очень богаты. Они страшно разбогатли, раззоривъ акціонеровъ, и за то, какъ же благосклонно они смотрятъ на своихъ овечекъ, которыхъ остригли и даже выбрили, они великодушно отдаютъ имъ изъ своихъ кармановъ 36 милліоновъ на поправку, съ условіемъ, чтобы боле не было произнесено ни одного слова объ управляемыхъ и раззоренныхъ ими обществахъ.

Вотъ какимъ образомъ оканчиваютъ компаніи, которымъ вторая имперія дала жизнь, которыя надлали столько шума своимъ возникновеніемъ и своими финансовыми операціями, и на которыя въ лтописяхъ оффиціальной исторіи указывается, какъ на самыя блистательныя проявленія экономическаго генія имперіи Наполеона III!? Дйствительно блистательное проявленіе геніальности: за 500 милліоновъ акціонеры получатъ 36, т. е. 7 за 100! А было время когда 500-франковыя акціи этого общества покупались за 2000 франковъ, и въ числ раззоренныхъ акціонеровъ, вроятно, есть многіе, которые заплатили эту сумму, они получатъ 7 уже не за сто, а за 400, или 1 ³/₄ за 100. Какое пораженіе! Какое паденіе! Какъ быстро состарилась вторая имперія! Она пережила себя!

——

Одинъ за другимъ сходятъ со сцены основатели и организаторы второй имперіи, они изчезаютъ и никмъ не замняются. Умеръ элегантный Морни, душа государственнаго переворота, умерли безсовстные Арно и Эспинасъ,— дв декабрьскія сабли, умеръ жрецъ Сибургъ, омывшій свои окровавленныя руки въ освященной вод, умерли Пьетри, Валевскій, Тувенель, Бильо, Макаръ, Вино и Дюкосъ. Остались только Мопра, Персиньи, Руэ, Барошъ и самъ глава всей труппы. Наконецъ только-что сошелъ со сцены интимнйшій совтникъ, оффиціальный стражъ конституціи, патентованный хранитель ‘свободъ имперіи’,— знаменитый Тролонгъ. Его тло про вожалъ отрядъ парижскихъ войскъ, тутъ была вся высшая оффиціальность, сзади тянулись сто каретъ съ лакеями впереди, внутри и сзади. Когда кортежъ проходилъ передъ школой изящныхъ искуствъ, 200 воспитанниковъ этой школы, поставленныхъ у ршетки, при вид шляпы и орденовъ покойнаго, поднесли платки къ глазамъ. Это зрлище оффиціальной горести заставило улыбнуться одного изъ офицеровъ, его примру послдовали другіе и на лицахъ всхъ офицеровъ и солдатъ появилась улыбка.

Dans la gendarmerie,

Quand un gendarme rit,

Tous les gendarmes rient

Dans la gendarmerie.

(т. e. въ жандармеріи если засмется одинъ жандармъ — засмются вс.)

Знаменитый Тролонгъ былъ врнымъ слугою реставраціи, врнымъ слугою іюльской монархіи, врнымъ слугою республики 1848 года и, наконецъ, врнымъ слугою второй имперіи. За вс эти врности его блистательно награждали, ничтожненькій крючкотворецъ достигъ до мста главнаго судьи второй имперіи, плохой писака сдлался оффиціальнымъ панегиристомъ бонапартизма. Въ то время, когда Барошъ писалъ: ‘я республиканецъ по убжденію и чувству’, въ то время, какъ Руэ провозглашалъ прогрессивный налогъ и считалъ политическіе клубы необходимйшими и полезнйшими учрежденіями,— въ это время Тролонгъ торжественно заявлялъ о паденіи монархіи во всхъ ея трехъ формахъ: монархіи, основанной на принцип божественнаго права, на избраніи и на слав, т. е. монархіи Карла X, Луи-Филиппа и Наполеона I. Имперія, увлекаемая честолюбіемъ, сбилась съ пути и погибла, не потому, что ея арміи были разбиты, а потому, что она безсовстно похитила права гражданъ,— это говорилъ человкъ, который вскор посл произнесенія этой рчи, получивъ отъ второй имперіи хорошее жалованье, предался ей и тломъ и душою. Онъ, впрочемъ, не игралъ первостепенной роли, онъ соглашался съ другими и ни въ чемъ никогда не заявилъ своей иниціативы. Но тмъ не мене Тролонгъ, по натур своей, былъ изъ подленькихъ и трусливыхъ, это былъ не волкъ, не лисица и даже не шакалъ, а просто комнатная собаченка, кусающаяся изъ подтишка. Онъ былъ развратенъ и славился обжорствомъ и значительной толщиною. Онъ умеръ спокойный и довольный, не зная никогда ни угрызеній совсти, ни горестей, кром разв одной печали, что императоръ не далъ ему титла герцога, какъ его товарищамъ Морни и Персиньи. По словамъ католическихъ журналовъ, его смерть была назидательна. ‘Да, мои братья, пишутъ въ одномъ изъ нихъ, г. Тролонгъ умеръ… И знаете ли вы, какія были послднія слова этого великаго государственнаго человка? Слушайте: ‘я долго жилъ, много изучалъ и убдился, что на свт только одна истина: апостолическое, римско-католическое вроисповданіе’.

——

Также назидательна, какъ говорятъ, была и другая смерть — Ламартина. Правда, что съ той поры, какъ этотъ вмал великій человкъ пережилъ себя, онъ впалъ въ дтство, въ которомъ и пребывалъ восемь лтъ. Съ той минуты, какъ угасли его умственныя способности, къ нему вошелъ патеръ, затмъ его стали посщать патеръ за патеромъ и патеръ закрылъ ему глаза. Католическое духовенство всегда такъ поступаетъ: какъ, только оно видитъ, что человкъ теряетъ умственныя способности, оно сейчасъ накидывается на него, какъ на свою жертву. На болзненные организмы какъ растительнаго, такъ и животнаго царства всегда нападаютъ паразиты, на больномъ дерев всегда ростутъ грибы.

Не одно духовенство капало на трупъ Ламартина, едва несчастный испустилъ послдній вздохъ, правительство второй имперіи захотло тоже наложить руку на его тло, похоронить его на свой счетъ и везти его катафалкъ въ хвост за Тролонгомъ. Но ‘французскій орфей’ избавился отъ этого послдняго униженія, къ счастію, онъ усплъ завщать, чтобы его похоронили безъ всякой церемоніи и на его могил не было бы сказано ни одной рчи.

Смерть этого человка ни въ комъ не возбудила печали. Возбуждая нкогда самый пылкій энтузіазмъ и безграничное въ себ довріе, онъ передъ смертью сталъ предметомъ презрнія и совершеннйшаго равнодушія. Его исторія чрезвычайно печальна, она достойна стать на ряду съ исторіей Поливрата самосскаго. Вс феи собрались вокругъ колыбели улыбающагося дитяти, каждая изъ нихъ положила палецъ ему на лобъ и вс наперерывъ одна передъ другой расточали ему пожеланія: ты будешь красавецъ, красоты рдкой, нжной и гордой, ты будешь высокъ и силенъ, будешь пользоваться изумительнымъ здоровьемъ, ты будешь богатъ, въ твоей душ будетъ заключаться цлый родникъ поэзіи, въ твоемъ же сердц источникъ краснорчія, ты будешь имть прелесть и грацію, вс женщины тебя будутъ любить и ни одинъ мужчина не станетъ ненавидть, въ твоихъ рукахъ будутъ судьбы Франціи и, можетъ быть, Европы…. Ты будешь королемъ….. сказала ему старая фея Эстеръ Стэнгопъ.

Вс самые тонкіе и самые рдкіе дары были предложены новорожденному, къ несчастію, феи забыли о нкоторыхъ слишкомъ ужь обыкновенныхъ качествахъ: настойчивости, способности къ труду, серьезности, разсудочности, характер. Вроятно имъ казалось, что такому богато-одаренному субъекту он не нужны. Зачмъ разсудочность, когда есть вдохновеніе? Къ чему серьезность, если имется энтузіазмъ? Какая нужда генію обладать способностью въ работ? Зачмъ тому ноги, кто иметъ крылья? Поэту не до прозы — къ чему она ему!

Увы! гораздо бы лучше было, для самого Ламартина, было ба лучше для Франціи, наконецъ, для цлаго свта если бы этотъ баловень натуры не переживалъ своей юности, лучше бы онъ умеръ, когда нжная мать цловала его въ его прекрасный, чистый лобъ, или когда Эльвира играла его прекрасными блокурыми локонами, еще бы лучше было, если бы любимый питомецъ грацій былъ просто скромнымъ сыномъ виноградаря, предназначеннымъ копаться въ виноградникахъ и улучшать способы винодлія, или если бы этотъ любимецъ музъ, очаровывавшій весь свтъ чудными звуками своей гармонической лиры, былъ просто башмачникъ, прилежно занимающійся своимъ мастерствомъ! Расточая полученныя имъ дары, Ламартинъ разбросалъ вокругъ себя богатства поэзіи и краснорчія, и кончилъ тмъ, что впалъ въ идіотизмъ, поражая свтсвоей пышностію, онъ умеръ въ постыдной нищет, всегда боле или мене свободный мыслитель, онъ впалъ въ ханжество, бывъ въ свое время главою республики, онъ дошелъ до принятія пенсіона отъ имперіи, которую презиралъ и ненавидлъ. Посл обожанія и поклоненія, ему пришлось выдерживать свистки и презрніе, кода-то гордый до сознанія, что онъ единственный между всми, онъ испыталъ страданіе раззореннаго купца, чувствующаго стыдъ за свое пошлое и неумлое веденіе длъ, онъ до того ослаблъ умственно и до того упалъ, что не чувствовалъ уже и не понималъ презрнія, которое ему расточали окружающіе. Его имя могло быть однимъ изъ первыхъ въ свт, а онъ дошелъ до того, что съ нимъ связывалась только идея о банкрот и неудавшемся человк, какъ въ жизни, такъ и въ литератур.

Онъ явился на свтъ въ начал первой революціи, 21 октября 1790 года. Хорошо еще, что онъ никогда не любилъ имперіи и одинъ или почти одинъ изъ всего его поколнія не былъ влюбленъ въ Наполеона I, этого псевдо-великаго человка, сухого эгоиста въ худшемъ значеніи этого слова. Ламартинъ не былъ причастенъ въ созданію бонапартистской легенды, надъ которымъ трудились Беранже, Гюго, Кинэ, Шарле, Верне,— легенды, наполненной вымыслами, но которая дорого стоитъ Франціи, признавшей и поддерживавшей вторую имперію. Воспитываемый сначала своею матерью, а потомъ іезуитами, Ламартинъ самыя Юныя лта свои провелъ путешествуя по Италіи, онъ возвратился во Францію во время первой реставраціи, и вскор получилъ приглашеніе поступить въ придворную гвардію Людовика XVIII (въ тоже самое время, какъ и Альфредъ де-Виньи, если меня не обманываетъ память). Правительство реставраціи старалось собирать вокругъ себя старинныя дворянскія фамиліи, а Альфонсъ-Марія-Луи де-Пра де-Ламартинъ происходилъ изъ семейства, предки котораго въ очень уже давнія времена имли право засдать въ генеральныхъ штатахъ Бургундіи,— потому правительство Я вспомнило о молодомъ человк, имя котораго не было извстно ни въ одномъ кружк. Ламартину было 30 лтъ отъ роду, когда онъ напечаталъ свои ‘Размышленія’, ставшія литературнымъ событіемъ эпохи, успхъ ихъ могъ сравниться разв только съ успхомъ байроновскаго ‘Чайльдъ-Гарольда.’ Въ то время была въ полномъ ходу реакція противъ лживости и жеманности, которыми характеризовалась поэзія въ эпоху первой имперіи, и вс бросились въ романтизмъ, не мене лживый и не мене жеманный, изъ псевдо-греческаго направленія ударились въ псевдо-христіанское, псевдо-средневковое, въ религіозно-философско-пантеистическій трансцендетализмъ. Это направленіе стало моднымъ и держалось очень долго, оно, можетъ быть, было необходимо, какъ бываетъ необходимо пьянство посл продолжительной жажды.

‘Посл своихъ ‘Размышленій’, читаемъ мы въ одной стать,— Ламартинъ сталъ идоломъ женщинъ и юношей. Его нжная, увлекательная, меланхолическая поэзія въ противоположность холодному лиризму и дидактической сухости школы временъ имперіи, проникала въ сердце, увлекала и умиляла нжныя души, возбуждала фантазію, болзненно раздражала нервы. Облачный сентиментализмъ и неопредленный спиритуализмъ стали характеристическими чертами нравовъ и идей того времени. Былъ моментъ въ жизни Ламартина, когда его всемогущество дошло до той степени, что, по одному мановенію его серафимской руки, тысячи молодыхъ женщинъ, точно выполнявшихъ свои семейныя обязанности, но фанатизированвыхъ поэзіею своего идола — не задумавшись ни на одну минуту оставили бы свои дома, мужей, дтей, спокойствіе и счастіе и послдовали бы за своимъ очарователемъ. Вс он были его рабынями: онъ царствовалъ безраздльно надъ ихъ мыслями. Это былъ родъ неопредленнаго мистическаго обожанія. При свт лампы или въ темныхъ аллеяхъ парковъ и садовъ, он читали чудныя поэмы, въ которыхъ любовь говоритъ такимъ убдительные языкомъ, что сердца ихъ невольно бились отъ восторга и страсти. Ламартинъ первый открылъ имъ двери въ безграничную область, гд блуждаютъ восхитительныя мечты и сладострастныя печали.

Поэзія открыла Альфонсу де-Ламартину доступъ въ дипломатію реставраціи, также какъ впослдствіи ‘Исторія Жирондистовъ’дала ему диктатуру въ революціи 1848 года. Онъ былъ сперва назначенъ секретаремъ посольства въ Неаполь, гд женился на богатой англичанк, потомъ былъ переведенъ секретаремъ же въ Лондонъ, оттуда назначенъ повренныхъ въ длахъ во Флоренцію и въ Парму, везд онъ жилъ открыто и держалъ дохъ на большую ногу. Въ 1828 году появились новыя его ‘Размышленія’, ‘Смерть Сократа^‘, ‘Послдняя пснь Чайльдъ-Гарольда’, въ 1829 году ‘Литературныя и поэтическія гармоніи’. Въ 1880 году, Ламартинъ хлопоталъ и уже разсчитывалъ получить посольскій постъ въ Греціи, впрочемъ онъ стремился туда не изъ любви къ дипломатической работ, а просто, чтобы пойти по слдамъ Байрона и Шатобріана. Но разразилась іюльская революція и ему не удалось отправиться на востокъ въ качеств дипломата, онъ похалъ туда, какъ туристъ.

По возвращеніи изъ путешествія по Палестин, онъ былъ избранъ депутатомъ въ нижнюю палату, гд вскор занялъ мсто между лучшими ораторами. Онъ былъ страшенъ противникамъ своей сильной, полной высокомрной вжливостью, аргументаціей, но и не мене опасенъ друзьямъ вслдствіе своей безпорядочности и неумнья согласоваться съ требованіями своей партіи. Его краснорчіе было поражающее, оно блистало энергіей и неожиданными эффектами, отличалось гуманностію воззрній, и въ послднемъ своемъ качеств было выше всякаго сравненія. Выйдя изъ чистаго легитимизма, рожденный дворяниномъ и оставшійся имъ навсегда, Ламартинъ, однакоже, охотно примкнулъ въ ряды іюльской монархіи и сдлался бы, можетъ быть, самымъ либеральнымъ и самымъ блистательнымъ изъ порокъ Франціи, но Людовикъ-Филиппъ, ненавидвшій литературу и литераторовъ,— но холодный Гизо, ничего непонимающій въ поэзіи, не захотли дать Ламартину президентство въ палат, и онъ мало-по-малу перешелъ въ оппозицію.

Въ 1885 году напечатана ‘Жоселина’, лучшее поэтическое произведеніе Ламартина, или скоре мене другихъ состарвшееся. Сколько слезъ было пролито надъ этой безсмертной идилліей!

Въ 1847 году явилась ‘Исторія Жирондистовъ’, отчасти способствовавшая провозглашенію республики 1848 года. Поэтъ сдлался ораторомъ, ораторъ сталъ историкомъ, но въ этой исторіи соединился и романъ, и поэзія, и импровизація, и краснорчіе, такъ что трудно въ ней отдлить вымыселъ отъ факта. Дознано и признано, что это произведеніе Ламартина страдаетъ неточностью фактовъ, что оно слишкомъ легко для серьезнаго труда, и потому недолговчно, но и теперь, перечитывая его, находишься подъ магическимъ вліяніемъ прелестнаго изложенія. Ливрезоны перваго изданія слдовали быстро одинъ за другимъ, но слишкомъ медленно для нетерпнія сотни тысячъ читателей: удивленіе, скандалъ, страсть смшались въ общей лихорадк. Это было послднее произведеніе Ламартина, все, что онъ печаталъ впослдствіи, носило на себ характеръ спекуляціи, коммерческаго разсчета, простой компиляціи, лишенной всякой артистической искренности.

Началась революція 1848 года. Посл бгства Луи-Филиппа, когда палата уже ршилась провозгласить регентство, поднялся Ламартинъ и, среди недоумнія своихъ товарищей, вмсто ожидаемой отъ него рчи въ пользу герцогини Орлеанской, сказалъ краснорчивое слово въ защиту республики. Это доставило ему полнйшій тріумфъ, при громкихъ, восторженныхъ крикахъ народа, упоеннаго побдой и увлеченнаго надеждами на блистательное будущее, Ламартинъ былъ провозглашенъ президентомъ временного правительства. Если бы онъ умеръ въ этотъ день, если бы онъ умеръ на пути въ Городской дум, онъ перешелъ бы въ исторію, какъ замчательный человкъ, которому нельзя сдлать ни одного упрека. Да, если бы онъ умеръ въ тотъ день, пораженный пулей своего противника или отравленнымъ кинжаломъ убійцы, направленнаго іезуитами,— это было бы гораздо лучше для его славы и для счастія Франціи! Ибо теперь имя Ламартина стадо символомъ неудавшагося человка, эта личность такъ богато одаренная, пользовавшаяся одно время всемогуществомъ, сдлалась синонимомъ неспособности.

Немногимъ людямъ въ свт удалось въ теченіи нсколькихъ дней пользоваться такой популярностію, какая выпала на долю Ламартина вслдъ за его рчью въ пользу республики. Одни считали его способнымъ дать сильный импульсъ революціи, другіе же надялись, что онъ съуметъ сдержать революцію и не допуститъ ее идти дале. Одни аплодировали ему потому, что онъ былъ республиканецъ, другіе же потому, что онъ былъ либералъ и ничего боле, какъ либералъ, одни видли, въ немъ гуманиста въ тогдашнемъ стил, другіе же богатаго собственника, одни за то, что онъ былъ краснорчивый историкъ жирондистовъ, другіе за то, что онъ былъ дворянинъ, вс же женщины безумно любили его потому, что онъ былъ красивъ и на своей лир увлекательно-мелодично плъ любовь.

Реакція, одолженная Ламартину своей побдой, обратилась противъ него самого, неблагодарная буржуазія отстранила его, какъ революціонера, республиканцы оттолкнули его, какъ дезертира, и на общихъ выборахъ въ законодательное собраніе, его имя даже не было упомянуто, 20 декабремъ и должна быть заключена его публичная политическая карьера. Заслужившій такую славу и популярность въ начал революціи, Ламартинъ съ іюньскихъ дней сталъ терять и то и другое, и еще быстре сталъ спускаться съ тріумфальной колесницы, чмъ всходилъ на нее. Еще если бы онъ упалъ съ пьедестала власти въ темноту частной жизни, а то онъ постоянно оставался на виду въ унизительномъ и смшномъ положеніи! Безумно расточая свои средства, онъ впалъ въ бдность, — въ бдность крупнаго сеньора, отягченнаго громадными долгами, которые онъ продолжалъ длать, зная хорошо, что его положеніе весьма неблистательное. Чтобы избавиться отъ долговъ, онъ сталъ стряпать всякую всячину и пуская въ оборотъ этотъ хламъ, онъ выставлялъ свою бдность, онъ унижался передъ луидорами, онъ свое отчаяніе пускалъ въ лоттерею, онъ бросился въ нелпыя спекуляціи, называть которыя изъ уваженія къ несчастію, мы не станемъ. Постоянно обманывавшійся въ своихъ ожиданіяхъ, озлобленный противъ судьбы, раздраженный противъ цлаго свта и еще боле противъ себя самого, несчастный падалъ съ каждымъ днемъ, падалъ физически, умственно и нравственно. Это было плачевное паденіе, онъ скисъ, опустился, самая искренность, бывшая его главной добродтелью,— изчезла, даже припадки чрезмрнаго великодушія, составлявшія нкогда его славу и слабость, стали обнаруживаться рже и рже. Т, которыхъ онъ обманывалъ въ длахъ, или лучше т, которымъ онъ продавалъ за собственныя сочиненія компиляціи, сдланныя на удачу,— могли бы въ случа нужды напомнить ему, какъ въ начал его общественной дятельности, онъ давалъ примръ абсолютной честности и грандіознаго безкорыстія. Это воспоминаніе, впрочемъ, было сильно и въ немъ самомъ, оно дало ему силу отказаться отъ почестей, предложенныхъ Наполеономъ III, но однакоже не дало силы отвергнуть милостыню, присланную второй имперіей. Да, онъ могъ возсдать на президентскомъ сенаторскомъ кресл, на которомъ возсдаль Тролонгъ, оставившій по смерти шести-милліонное состояніе и пенсіонъ въ 60,000 франковъ, который будетъ получать г-жа Тролонгъ изъ налоговъ,— Ламартинъ могъ воспользоваться благами, выпавшими на долю Тролонга, и не воспользовался, онъ предпочелъ оставаться въ затруднительномъ положеніи: онъ могъ пасть еще ниже и не палъ. Вотъ единственныя облегчающія обстоятельства, которыя отыскиваются въ утшеніе его друзей. Что же касается его враговъ, то уже давно они почувствовали себя отомщенными, и слишкомъ отомщенными.

Вс т, кто еще сохранилъ нкоторую привязанность къ этому несчастному знаменитому человку, съ истиннымъ утшеніемъ узнали нсколько мсяцевъ тому назадъ, что онъ впалъ въ дтство и съ него снята отвтственность за его поступки, и еще съ большимъ утшеніемъ удостоврились, что онъ, наконецъ, умеръ.

Мы постарались начертать, насколько возможно было, ярко, одну изъ самыхъ любопытнйшихъ, самыхъ потрясающихъ, самыхъ трагическихъ біографій нашего XIX вка, вся она запечатлна разительными контрастами величія и слабости. Ламартину выпала на долю рдкая удача дать свою иниціативу и въ литератур и въ политик: эр романтико-неохристіанской въ литератур, и революціи 1848 года въ политик. Романтизмъ отжилъ свой вкъ, революція 1848 года также отошла въ вчность, а Ламартинъ не только пережилъ свои созданія, онъ пережилъ самого себя. Теперь близится новый періодъ и въ тонъ, и въ другомъ. Что-то вамъ дастъ новая весна?

‘Дло’, No 3, 1869

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА.

Читайте также: