М. А. Волошин
М. А. Волошин
Поколение 1914 г.
Поколение 1914 г.
Поколение 1914 г., Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1915
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Мировые трагедии обычно бывают прекрасно срежиссированы. История задолго готовит актеров, ей нужных.
Перед началом первого акта она в последний раз просматривает списки исторических масок и быстро вычеркивает те, которые ей больше не понадобятся.
Так теперь перед самым поднятием занавеса она вычеркнула Жореса, потом Ж.Леметра, потом папу Пия X, потом графа де Мен, позже Сан-Джульяно, короля Карла, Витте…
Эти быстрые штрихи красного карандаша могут показаться произвольными. Но они внятно говорят о том, кого из старших актеров не надо больше, какие характеры не будут иметь роли в той трагедии, которая начинается.
Во всем соблюдены мера и точность оттенков: Жореса и Леметра она вычеркнула перед самым началом, даже не дав им заглянуть за волнующийся занавес, папе дала произнести вступительную молитву о мире мира, это было необходимо, чтобы дать почувствовать предстоящую игру контрастами и внести ноту трагического сарказма, графу де Мен отвела роль актера, читающего патетический пролог при поднятом уже занавесе и уходящего, сказав свое слово, совсем.
Витте, Сан-Джульяно, румынский король были вычеркнуты позже — очевидно, при просмотре списков дипломатов, которые будут делить карту Европы во второй части трилогии.
Напротив — протагонистам пьесы история дала долгую предварительную подготовку. Императору Вильгельму II дала со свойственной ей иронией справить двадцатипятилетний юбилей царствования, на котором он был провозглашен главным защитником европейского мира, а императору Францу-Иосифу сплела судьбу, достойную дома Атридов по накоплению роковых ударов и таинственному сплетению звеньев. Она продолжила его жизнь за пределы обычного человеческого срока, для того чтобы 1849 год уравновесить 1915-м.
И та же самая ясновидящая сила вырастила во Франции к 14-му году поколение юношей, способных пронести на своих плечах великую европейскую войну. Их нужно было родить, воспитать и подготовить так, чтобы к этому сроку им было между 21 и 30-ю годами. Это было выполнено с непогрешимой точностью.
Уже три года назад наблюдатели, стоящие у пульса нации, стали предупреждать, что в психологии молодого поколения совершился переворот огромной важности, что растут юноши, не похожие ни на своих отцов, ни на своих дедов.
Около 1912 — 13 года Агатон, подводя итоги опросам, произведенным юношам в возрасте от 18 до 25 лет, находил, что в молодежи совершается что-то новое, ‘мужественность и энергия тех, кто вступает теперь в жизнь, поражает их старших’, ‘молодое поколение поражает оптимизмом, жизнеспособностью, вкусом к действию’.
Бергсон отмечал серьезность, с которой юноши теперь относятся к жизни, отсутствие пессимизма, мужественность, осознание своих поступков, своей ответственности за них Молодой критик Андрэ Френуа (теперь уже убитый) говорил от лица молодого поколения: ‘У нас больше нет вкуса к пороку’.
Эти юноши отвергали мастеров скептицизма и иронии — Ренана и Тэна, отворачивались от поколения эстетов и интеллектюелей. Напротив, своими учителями они признавали традиционалиста Барреса, теоретика неороялизма Морраса, апостола и проповедника Шарля Пеги, поэтов: Клоделя, Сюареса и Жамма, романиста Ромена Роллана, философа Бергсона.
Совершался непонятный парадокс: школа, отнятая у клерикалов и всецело переданная в руки свободомыслящих, воспитала поколение с определенным уклоном к католичеству, социалистическая пропаганда породила юношей с консервативными и монархическими традициями.
Одни не хотели верить точности этих наблюдений, другие верили и ждали от идущего поколения национального возрождения. Никто не думал о том, что ясновидящий гений расы, не считаясь с ошибками и слепотой политических руководителей, готовит бойцов, нужных для наступающей эпохи.
А между тем, признаки были — за год до упомянутых опросов и полемик история сделала генеральную репетицию — пробную тревогу в виде ‘Агадирского хода’.
Мне случилось быть в Париже в эти дни. Психология момента была знаменательна, и в ней уже был написан 1914 год. Не было разговоров об отыгрыше, не было желания войны: были молчаливая решимость и готовность. Помню противовоенную демонстрацию, устроенную в эти дни. Ее не запрещали, демонстрантов не осыпали ни ругательствами, ни камнями, но в отношении Парижа к ним было столько молчаливого осуждения, что от всей демонстрации осталось чувство национальной бестактности. Было явно, что это отношение исходило не от правительства, не от печати, а от тех, кто готовился идти на войну.
Но это была лишь проба, — нужно было, чтобы и самые юные, которым было в то время по 18 лет, достигли призывного возраста.
Теперь, на десятом месяце войны, зная, как много поэтов, литераторов, художников этого поколения, учеников Нормальной школы уже погибло в траншеях, упомянутая книга Агатона ‘Les jeunes gens d’aujourdz d’hui’ [‘Современная молодежь’ (фр.)] приобретает совершенно новый исторический смысл, раскрывая те пути, которыми было создано сильное поколение Франции 14-го года.
Его тяготение к роялизму в лице Морраса объясняется не только его красноречивой и страстной логикой, но и тем, что в республике при торжествующем социализме оппозиция, неизбежная у сильных натур, естественно должна принять монархическую окраску (как при монархии она приобретает республиканскую). В данном поколении она обозначала не реакцию, а независимость характера.
У Мориса Барреса они учились прислушиваться в самих себе к голосам предков. Шарль Пеги, убитый в самом начале войны под Вильруа, нес в своем творчестве традиции средневековой Франции и гипнотизировал настойчивыми повторениями своей проповеди. Сюарес и Ромен Роллан (в своих биографиях Микеланджело и Бетховена — не романах) учили культу героев воли.
Клодель и Жамм были им близки своею католическою окраской. На католицизм во Франции не следует смотреть с точки зрения ‘свободомыслящих’.
Ни для Брюнетьера, ни для Гюисмана, ни для Клоделя, ни для Жамма, ни для Пеги, ни для Леона Блуа он не был успокоением в лоне церкви.
Среди ‘обращенных’ предыдущей эпохи мы встречаем имена наиболее глубоких и самостоятельных художников. Этому не надо удивляться: в духовной (не политической) жизни Франции католичество это — живая преемственность исторических традиций нации, это прекрасная дисциплина ума. Оно шлифует, дает гибкость, выявляет именно французские его достоинства: ясность, верность, четкость формулировки.
И даже если мы возьмем писателей, наиболее далеких церкви, — мастеров сомнения и иронии, как Ренан, Анатоль Франс или Реми де Гурмон, то должны признать, что их оружие, направленное против нее, закалено в горне ее же догматики, отточено на оселке ее же казуистики.
Наконец, метафизика Бергсона наметила для этого поколения возможный мост от позитивизма к вере и мистике.
История теперь показала, что Франции было необходимо это поколение вовсе не для того, чтобы колебать основы республики и вносить новый элемент раздора в политическую борьбу, где их и без того слишком много, а для того, чтобы застигнутая врасплох, благодаря недальновидности правящих, разбитая наголову при Шарлеруа, стоявшая уже, казалось, на краю окончательной гибели, Франция судорожным движением спинного хребта вывернулась в воздухе, как кошка, и стала сразу на все четыре лапы.
Всего спокойного и зоркого шахматного мастерства Жоффра было бы недостаточно, если бы армия не была проникнута духом этого крепкого и мужественного поколения 1914 года. Оно составляет ядро сейчас сражающейся армии. Чтобы понять силу настоящей Франции, надо понять его и во всем целом, и в его отдельных представителях, и в его духовных руководителях.
Впервые опубликовано: ‘Биржевые ведомости’ 1915, Тщ 14 843, 15(28) мая, Утр. вып. С. 3.
Исходник: http://dugward.ru/library/voloshin/voloshin_pokolenie_1914.html