ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВbСТНИКУ
Переводъ съ французскаго.
МОСКВА.
Въ Университетской Типографіи (М. Катковъ), на Страстномъ бульвар.
1886.
Ла-Савиньеръ, сентябрь 187…
Я въ деревн у дяди. Разговоры дядюшки занимательны и неистощимы. Но по временамъ и они прерываются, оставляя мн свободные часы. Мн пришло въ голову наполнить эти досуги какимъ-нибудь литературнымъ трудомъ. Теперь вс вообще пишутъ такъ плохо что я, вроятно, сумю владть перомъ не хуже другихъ, хотя до сихъ поръ мн приходилось писать одн телеграммы. Въ сосднемъ замк, у друзей моего дяди есть порядочная библіотека которою я могу располагать. Такъ какъ въ ней не мало документовъ относящихся къ XVII вку, то мн прежде всего вспало на умъ передлать, съ помощью ихъ, исторію Лудовика XIV, не удавшуюся Вольтеру. Но по зрломъ обсужденіи, я предпочелъ написать свою собственную исторію, которая интересуетъ меня гораздо боле. Читатель, если только онъ окажется у меня, безъ сомннія согласится со мною что гораздо пріятне видть въ зеркал собственныя черты нежели чье бы то ни было чужое лицо. Таково мое мнніе.
Мн тридцать лтъ. Я высокъ ростомъ, строенъ, красивъ, блокуръ съ золотистымъ оттнкомъ, ловко вальсирую и хорошо зжу верхомъ. Вотъ все что потомство узнаетъ о моей вншности. Что касается умственнаго развитія, я довольно начитанъ, съ нравственной стороны меня нельзя назвать дурнымъ по природ. Собственно говоря, единственный мой недостатокъ заключается въ томъ что для меня нтъ ничего завтнаго ни на земл, ни на неб. Помнится, нсколько лтъ тому назадъ, замтивъ что съ моего умственнаго кругозора исчезъ тотъ величавый образъ старца котораго я привыкъ называть Боженькой, я заплакалъ. Но съ тхъ поръ самая ясная и непоколебимая веселость легла въ основу моег’о счастливаго характера. Низшіе классы общества почему-то воображаютъ что французская аристократія — хранилище старинныхъ предразсудковъ. Относительно меня по крайней мр, такое мнніе совершенно ошибочно. Я длаю, конечно, необходимыя уступки свтскимъ приличіямъ, но въ то же время торжественно заявляю что самый ярый позитивистъ, самый закоренлый масонъ, самый свирпый соціалъ-демократъ, не боле какъ старая баба набитая предразсудками, въ сравненіи съ дворяниномъ пишущимъ эти строки.
Тмъ не мене дядя мой задался мыслію женить меня на одной молодой двушк, которая не только сама по себ можетъ служить образцомъ благочестія, во и все семейство ея погружено въ самое грубое ханжество. Вотъ этотъ-то пикантный эпизодъ моей жизни и заслуживаетъ, мн кажется, внимательнаго, изо дня въ день провряемаго и самаго точнаго описанія перомъ очевидца, хорошо знакомаго со всми обстоятельствами дла, этотъ единственный случай изо всей моей скромной біографіи и намренъ я изложить на этихъ страницахъ, заимствуя изъ прошлаго лишь то что необходимо для уясненія настоящаго и оставляя будущее на волюбезсмертвыхъ боговъ.
Меня зовутъ Бернаръ-Мори, де-Гугонъ де-Монторе, виконтъ де-Водрикуръ. Въ нашемъ герб красуются монеты Крестовыхъ Походовъ, что во всяконъ случа пріятно. Дядя мой — графъ де-Монторе де-Водрикуръ — старшій въ род и глава вашей фамиліи. Нсколько лтъ тому назадъ умеръ его единственный сынъ, и кром меня некому наслдовать его имя… Мы оба одинаково желаемъ чтобъ имя это не угасло, но мы долго не могли столковаться о способ, какимъ его увковчить. Дяд хотлось взвалить эту заботу на меня, а я охотно уступалъ эту привилегію ему. Онъ былъ вдовъ, и я настойчиво уговаривалъ его жениться вторично, доказывая ему что онъ иметъ видъ человка еще крпкаго, которому не грхъ еще думать о будущемъ, однако въ этомъ пункт я никакъ не могъ побдить его упрямства, происходившаго, вроятно, отъ такихъ причинъ которыя ему ближе знать.
Дядя былъ тронутъ — совершенно напрасно — тмъ безкорыстіемъ которое я будто бы выказалъ побуждая его жениться. Вся суть въ томъ что изъ двухъ золъ я выбиралъ меньшее, и что мн легче было жертвовать правами на его наслдство нежели рисковать своею личностью, свободой и честью въ такомъ опасномъ предпріятіи какъ бракъ. Какъ бы то ни было, хоть я и выставилъ себя человкомъ не связаннымъ врованіями, я не отвергаю однако нкоторыхъ обязанностей. Одна изъ нихъ безспорно побуждаетъ меня спасти отъ уничтоженія наше древнее имя,— а вмст съ нимъ и наши золотыя византинки на червленномъ пол щита въ герб, а такъ какъ для достиженія этой цли нтъ другаго средства кром законнаго брака, то у насъ ршено было въ принцип. Почти уже четыре года тому назадъ, что я непремнно женюсь и что у меня будетъ много дтей.
Разъ остановившись на этомъ ршеніи, дядя мой, подстрекаемый старческимъ нетерпніемъ, торопилъ меня приступить къ длу. Тогда я съ особеннымъ интересомъ началъ изучать ту разновидность свтскихъ бабочекъ къ которымъ до сихъ, поръ относился довольно равнодушно, я разумю юныхъ дщерей міра сего. Я былъ увренъ что хорошо знаю замужнихъ женщинъ, такъ какъ за ними я всегда ухаживалъ съ большимъ усердіемъ. Что же касается молодыхъ двушекъ, он были мн совершенно незнакомы, или по крайней мр я такъ думалъ. Къ моему величайшему удивленію и, долженъ прибавить, крайнему сожалнію, я увидалъ что въ Париж по крайней мр, между тми и другими самая ничтожная разница, и что въ настоящее время многія женщины могли бы поучиться у двушекъ по всмъ отраслямъ знанія.
Помню какъ однажды мой добрый старый другъ, герцогиня Кастель-Море, устроила въ своемъ отел, что на улиц Св. Доминика, дневной балъ, пригласивъ исключительно молодыхъ особъ отъ пятнадцати до двадцати двухъ лтъ. Этотъ маленькій праздникъ втайн посвященъ былъ мн. Я открылъ герцогин о своихъ брачныхъ намреніяхъ, и ей угодно было собрать для меня самый изящный букетъ молодыхъ невстъ, причемъ она увряла что стоитъ мн протянуть руку, и въ нее непремнно попадетъ перлъ. Дйствительно вс эти граціозныя бленькія и розовыя созданія, невинно танцовавшія между собою, до такой степени очаровывали взоръ своею непорочностью что мн оставалось лишь одно затрудненіе: на которой изъ нихъ остановить свой выборъ.
Все это происходило въ единъ прекрасный іюньскій день.. Посл танцевъ молодыя двушки разсыпались по саду отеля, гд на лужайк былъ сервированъ чай. Я пріютился одиноко за купой рододендровъ, стараясь усмирить волненіе моего бднаго сердца, какъ вдругъ по ту сторону деревьевъ остановилась одна изъ этихъ прелестныхъ группъ. Он шли втроемъ, разговаривая между собою вполголоса, со свримъ, какъ утренняя заря, смхомъ, съ наивными, широко раскрытыми, какъ цвточныя чашечки, глазами. Я сталъ прислушиваться — и что же? Къ великому моему изумленію, изъ этихъ двственныхъ устъ посыпались такія выраженія которыхъ я не буду передавать, скажу одно: они заставили бы покраснть обезьяну.
Добрая старушка герцогиня, принадлежавшая къ доброму старому времени, увряла меня, когда я передалъ ей эти разговоры, что въ жизнь свою не слыхала ничего подобнаго и даже не понимаетъ что именно хотли сказать эти барышни. Но вдь въ наше время мало ли что говорятъ въ обществ такого о чемъ наши матери, а тмъ боле бабки, никогда и не слыхивали.
Не думаю чтобы можно было приписать настоящее преждевременное развитіе свтскихъ двушекъ безпечности матерей. Изъ справедливости къ послднимъ охотно допускаю что вс он безъ исключенія, какова бы ни была ихъ собственная нравственность, весьма желали бы сдлать своихъ дочерей честными женщинами. Но для достиженія такой похвальной цли имъ недостаетъ хотя бы крохотной доли простаго здраваго смысла. Въ самомъ дл, только ослпленіе мужей въ отношеніи женъ можетъ быть уподоблено таковому же ослпленію матерей. Он, повидимому, проникнуты убжденіемъ что все въ мір доступно порч, кром ихъ дочерей. Ихъ дочери могутъ смло выносить самыя опасныя столкновенія, самыя возбуждающія зрлища, самые двусмысленные разговоры: что за бда! Все проходящее чрезъ зрніе, слухъ и умъ ихъ дочерей немедленно очищается. Ихъ дочери — саламандры могущія безъ вреда пройти сквозь всякій огонь, даже адскій. Проникнутая этимъ пріятнымъ убжденіемъ, мать не задумываясь разршаетъ своей дочери предаваться всякаго рода развращающимъ удовольствіямъ, которыя называются парижскою жизнью, а въ сущности не что иное какъ олицетвореніе семи смертныхъ грховъ въ дйствіи.
Впрочемъ, и бдныя матери, и бдныя дочери равно заслуживаютъ снисхожденія мыслителя. Он просто увлечены, какъ и вс мы вообще, потокомъ цивилизаціи упадка. Народъ въ упадк руководится, если не ошибаюсь, одними алчными инстинктами, и мн кажется что сверху до низу мы вс дошли до этого, и въ высшихъ, и въ низшихъ сферахъ наслажденіе стало единственнымъ закономъ, единственнымъ культомъ. Всякая другая религія исповдуется единственно ради приличія. Нужно съ этимъ примириться, и что касается меня, я давно примирился.
Признаюсь что случай на дневномъ балу герцогини поколебалъ было мое намреніе жениться, но нсколько минутъ размышленія и здравая философія возвратили мн мое спокойствіе и утвердили меня въ моемъ ршеніи. ‘Что даетъ мн право, спросилъ я себя, претендовать на женщину лучше меня самого? Изъ того что я случайно подслушалъ въ разговор молодыхъ двушекъ явствуетъ что он мало думаютъ объ идеалахъ, но я-то много ли объ этомъ забочусь? Он, какъ видно, христіанки только по имени, душою же и тломъ погружены въ чисто языческій матеріализмъ… Но вдь я самъ не лучше ихъ, мущина въ сущности долженъ довольствоваться женщиной которой онъ достоинъ, и наоборотъ. Такъ даже лучше! Иначе въ семейной жизни не было бы ни гармоніи, ни равновсія. И наконецъ, разв я женюсь ради какихъ-нибудь химерическихъ цлей? Разв я надюсь найти въ брак романъ? А если я самъ не вношу романа, то съ какой стати ожидать что найду его въ своей жен? Нтъ! все чего я требую отъ брака, это — приличіе, житейскій комфортъ, извстный почетъ, законное потомство, хорошая кухня по-мщански,— а все это можетъ мн дать любая изъ этихъ милыхъ двушекъ. И этого мн достаточно. Жена была бы для меня невыносимымъ бременемъ еслибъ она вздумала уводить меня въ лсъ, и тамъ, при лунномъ свт, бесдовать со мной о безсмертіи души.’
Въ силу такого разсужденія я ршился жениться, по примру другихъ, на первой встрчной, лишь бы она отвчала самымъ элементарнымъ требованіямъ приличія. Однако, чувствуя себя нсколько охлажденнымъ, я ршилъ не слишкомъ торопиться.
Какъ разъ въ то время, то-есть два года тому назадъ, дядя переселился изъ Парижа въ деревню и такимъ образомъ далъ мн возможность вздохнуть свободне. Какія-то таинственныя причины заставили его покинуть Парижъ. Онъ всегда любилъ бульварную жизнь и до сихъ поръ имлъ къ ней пристрастіе. Онъ любилъ много и другихъ вещей свойственныхъ исключительно Парижу, во он уже не доставляли ему такого удовольствія какъ прежде, и это его раздражало. Короче, онъ отказался это всего, ухалъ въ свой замокъ Ла-Савивьеръ, что на границ между Нормандіей и Бретанью, и занялся тамъ улучшеніемъ расъ домашняго скота. Съ того времени, въ качеств преданнаго и внимательнаго племянника, я прізжалъ навщать его черезъ каждые три мсяца, проводя одну ночь въ вагон, на пути къ нему, другую — на возвратномъ пути и никогда не оставаясь въ замк боле одного дня. Родственныя чувства мн вовсе на чужды, я признаю обязанности которыя они на насъ возлагаютъ, но эти обязанности имютъ свой предлъ, и я преступилъ бы его еслибъ остался боле двнадцати часовъ въ деревн, одинъ запахъ которой мн противенъ.
Однако, несмотря на все это, дядя питающій ко мн нкоторую слабость (точно также какъ и я къ нему) все-таки нашелъ средство удержать меня на нсколько недль въ своемъ замк Ла-Савиньеръ, посреди этихъ ненавистныхъ полей, четыре мсяца тому назадъ я получилъ отъ него письмо слдующаго содержанія:
‘Я открылъ въ моемъ имніи, милый Бернаръ, участокъ соединяющій въ себ вс условія для скачки съ препятствіями: обширный гипподромъ, луга и кустарники, изгороди, насыпи, канавы, холмы расположенные амфитеатромъ для зрителей, все какъ слдуетъ, мстечко это находится на полдорог между замкомъ и С., главнымъ городомъ департамента, въ трехъ километрахъ отъ того и другаго, такъ что городъ можетъ доставить намъ необходимую для подобнаго торжества обстановку: музыку, властей и публику. Я уже говорилъ объ этотъ съ префектомъ, съ главнымъ казначеемъ, съ меромъ, и вс эти три сановника (вс трое умренные республиканцы, особенно казначей) горячо одобрили мою мысль. Префектъ общалъ выхлопотать необходимыя суммы въ своемъ генеральномъ совт, меръ общалъ трубачей и пожарныхъ, генеральный казначей — фейерверкъ. А теб и мн, Бернаръ, остается позаботиться объ остальномъ. Знаю, мой другъ, какъ ты любишь подобныя забавы и какъ ты сожалешь что во Франціи он такъ рдко устраиваются. Теб стоитъ, я думаю, сказать словечко Сулавилю, Вервье и Кадьеру чтобы пріобрсти въ нихъ усердныхъ помощниковъ. А я пишу герцогу, Доусону, Гардинеру и Куравво. Какъ твоимъ такъ и моимъ друзьямъ я предлагаю, конечно, самое радушное гостепріимство въ моемъ замк. Ради общаго удобства, я назначилъ недлю слдующую за Канскими скачками. Такимъ образомъ перездъ будетъ незатруднителенъ, и мы залучимъ къ себ быть-можетъ еще частичку блестящей публики Кана и Довиля. Объ отказ, Бернаръ, и не заикайся: этотъ праздникъ, который я надюсь повторять ежегодно, составляетъ для твоего стараго дяди послднее утшеніе въ здшнемъ мір, и ты конечно не захочешь лишить его этого.’
Я наивенъ какъ ребенокъ и, конечно, попался въ дядины сти, которыя онъ такъ искусно мн разставилъ, затронувъ одну изъ самыхъ благородныхъ страстей моихъ — страсть ко стипль-чезу. Не подозрвая его макіавеллическихъ ухищреній подъ маской добродушія, я совершенно отдалъ себя въ его распоряженіе. Я навербовалъ нсколько охотниковъ между моими друзьями, онъ нашелъ еще нсколькихъ между своими, короче сказать, 8 августа мы цлою ватагой ввалились къ дяд: Вервье, Гардинеръ, Доусонъ, Кадьеръ и я. Еще нсколько человкъ, возвращавшихся изъ Довиля и Кана, пріютились въ сосднемъ город, наполнивъ его пріятнымъ оживленіемъ. Дядя, человкъ опытный въ длахъ подобнаго рода, такъ хорошо намтилъ путь для скачки, такъ искусно расположилъ препятствія что намъ ничего не осталось прибавить къ его распоряженіямъ. Скачка состоялась черезъ день посл вашего прізда, въ воскресенье 10 августа.
Это было великолпное зрлище. Весь край поднялся на ноги. Съ самаго ранняго утра на улицахъ били сборъ. Окрестные джентльмены достали изъ шкафовъ ботфорты, узкіе панталоны и съ гордостью выставляли ихъ на показъ. Мстная аристократія расположилась подъ обширною парусинною палаткой, украшенною флагами и устроенною моимъ дядей. Прочее населеніе, въ праздничныхъ нарядахъ, унизывало окрестные холмы и тамъ скромно трапезовало вкуп. Муниципальный оркестръ (на свт нтъ розы безъ шиповъ) игралъ Марсельезу, а пожарные сдерживали толпу.
Насъ было восемь наздниковъ. Подо мною была лошадь герцога — Талботъ II. Гардинеръ и Вервье остались въ канав, Куранво вывихнулъ себ плечо о насыпь, а я въ это время летлъ какъ стрла и пришелъ первымъ, оставивъ Карильйона на семь или на восемь корпусовъ позади. Скачка была не безъ драматизма, она въ высшей степени разгорячила зрителей, и меня привтствовали шумными оваціями.
Пока я вываживалъ предъ публикой побдителя Тальбота, одтый въ жокейскую куртку фіолетоваго цвта, глаза мои невольно запримтили на одной изъ скамеекъ трибуны, между разввавшимися въ честь меня платками, миніатюрную блондинку съ пепельнымъ цвтомъ волосъ, которая хотя и не махала мн платкомъ, но красивымъ личикомъ такъ и уставилась на меня съ живйшимъ интересомъ и любопытствомъ. Впрочемъ и не она одна смотрла на меня съ такимъ выраженіемъ которое отнюдь нельзя было назвать зауряднымъ сочувствіемъ торжеству побдителя… Нтъ, ясно было что для этихъ дамъ, и особенно для этой блокурой двочки, я казался существомъ необыкновеннымъ, заране возвщеннымъ, долго жданнымъ, окруженнымъ тройною славой бульварнаго, клубнаго героя и спортсмена, съ легкимъ запахомъ волокитства, элегантности и приключеній. Меня могутъ упрекнуть пожалуй въ недостатк скромности, во какъ не сознаться что появленіе такого молодчика какъ я должно было сильно взволновать эти провинціальныя головки.
Въ заключеніе праздника, дядя давалъ вечеромъ балъ, на который приглашено было все городское и окрестное общество, и гд хозяйками были жена и дочери главнаго казначея. Вальсируя съ одною изъ этихъ дамъ, я внезапно встртился взглядами съ молодою двушкой которую замтилъ въ трибун: въ уносившемъ меня вихр, эти глаза слдили за мной съ тмъ нсколько робкимъ, во въ то же время неотступнымъ вниманіемъ и любопытствомъ которое у же такъ сильно меня поразило. Моя неистовая манера вальсировать, напоминающая похищеніе, казалось, поражала и восхищала ее. Я подошелъ къ дяд: ‘Дядюшка, говорю,— вонъ тамъ сидитъ молодая особа которой страхъ какъ хочется провальсировать со мной, я намренъ доставить ей это удовольствіе, представьте меня пожалуста.
Тонкая, многозначительная улыбка появилась на поблекшемъ лиц моего дяди, и онъ поспшилъ подвести меня къ семейной групп, ревниво оберегавшей мою юную поклонницу.
— Позвольте мн, сказалъ онъ,— съ разршенія вашей матушки, представить вамъ кавалера… Мой племянникъ, виконтъ де-Водрикуръ… Мадемуазель Аліетта де-Куртэзъ!
Мадемуазель Аліетта сильно покраснла.
— Очень благодарна!… пробормотала она,— но я не вальсирую.
Она отказывалась!… Каково! отказывалась… Я остолбенлъ отъ изумленія и чувствовалъ себя въ положеніи человка чьи благодянія отвергаются самымъ неожиданнымъ и даже нелпымъ образомъ. Наконецъ, нсколько оправившись:
— Вы не откажетесь, быть-можетъ, отъ мазурки, сударыня? спросилъ я.
— Даже и отъ мазурки.
— Тогда я осмлюсь просить васъ на кадриль?
Она улыбнулась едва замтною, почти ироническою, чортъ возьми, улыбкой и произнесла:
— Пожалуй, если хотите!
Посл этого счастливаго исхода довольно мудреныхъ переговоровъ, вся семейная группа, состоявшая изъ матери, тетки, дяди и брата, мгновенно просіяла и вздохнула свободне.
Кадриль составилась почти въ ту же минуту, и я занялъ свое мсто съ мадемуазель Аліеттой. Ея волосы, своеобразнаго пепельнаго цвта, лежали въ безпорядк на ея голов, перевитые кое-гд простою лсною зеленью. Она была прелестна: небольшой ростъ, крохотныя ножки феи порхающей по вереску, стройная, несмотря на свою миніатюрность, изящная отъ природы, какъ-то особенно выдающеюся порядочностью. Во всей фигур какая-то прозрачность, на лиц и въ глазахъ странное выраженіе — смсь робости съ отвагой, чистоты со страстностью, и т же самые оттнки въ разговор, который по временамъ оживлялся лукавою насмшкой. Прибавьте къ этому видъ непорочности, неподкупной честности, и портретъ ея дорисованъ. Впрочемъ, я еще слишкомъ хорошо помню сюрпризы поразившіе меня на дневномъ балу герцогини чтобы высказывать какое-либо серіозное мнніе. Во всякомъ случа, это очень интересная молодая особа.
Въ теченіе кадрили она была, конечно, робка и неразговорчива. Я всячески ободрялъ ее и съ кротостью пытался разсять ея принужденность. По поводу бывшаго торжества, мы заговорили о лошадяхъ: она сама здитъ верхомъ, большею частію со старымъ адмираломъ — дядей, а иногда съ братомъ — мичманомъ. ‘Оба они здятъ верхомъ какъ моряки’, сказала она мн, смясь, ‘я должна давать имъ уроки. А меня’, прибавила она серіозно, ‘выучилъ отецъ.’
Отводя ее на мсто, я сказалъ нсколько любезностей матери, тетк, адмиралу и молодому мичману, затмъ, оставивъ это почтенное семейство въ изумленіи отъ моей снисходительности, я смшался съ толпой.
Такова была моя первая встрча съ мадемуазель де-Куртэзъ, которую, какъ я заподозрилъ съ этой минуты, дядя прочилъ мн въ невсты. Вторая встрча состоялась два дня спустя въ замк Варавиль, резиденціи фамиліи де-Куртэзъ, куда потащилъ меня дядя съ визитомъ, по долгу вжливости къ сосдямъ, какъ онъ выразился. Замокъ этотъ огромное зданіе съ остроконечными и выдающимися навсомъ кровлями, и внутренняя обстановка его носитъ отпечатокъ провинціализма. Мебель, красивая и массивная, расположена въ строгомъ и чинномъ порядк съ тою замчательною склонностью къ неудобству которая особенно характеризуетъ вашихъ предковъ. Не въ такомъ бы гнзд жить такой пташк какъ мадемуазель Аліетта! А между тмъ мы нашли ее въ немъ живую, цвтущую и видимо обрадованную нашимъ посщеніемъ. Какъ ни отнкивался дядя, ясно было что онъ намекнулъ старшимъ родственникамъ о своихъ тайныхъ надеждахъ, и что мадемуазель Аліетта то же смекала кое-что. И въ самомъ дл, вс эти почетные люди разсматривали, изучали и пытали меня съ гипнотическою настойчивостью, которая должна была сильно утомлять ихъ.
Когда мы шажкомъ возвращались въ Ла-Савиньеръ, дядя открылъ мн наконецъ свое сердце.
— Это такой случай, сказалъ онъ,— который не встрчается въ жизни дважды… Отмнная двушка, прелестной наружности, высокаго образованія, съ прекраснымъ именемъ, съ большимъ состояніемъ уже въ настоящее время и съ громаднымъ въ будущемъ… Незамужняя старая тетка, адмиралъ дядя старый холостякъ, другой дядя епископъ и тоже холостякъ… само-собою разумется… Словомъ, совершенство!
Дядя прибавилъ къ этому нсколько цифръ и нсколько другихъ подробностей. Судя по тому что онъ мн разказалъ и что я самъ могъ замтить, эти Куртэзы, весьма древняго рода, представляютъ дйствительно преоригинальную коллекцію. За исключеніемъ пристрастія къ лошадямъ, они совсмъ не принадлежатъ вашему вку. Это врующіе и исповдники минувшаго столтія, которыхъ не коснулся духъ времени. Одна изъ отраслей этой фамиліи прибыла въ Англію съ Вильгельмомъ-Завоевателемъ и до сихъ поръ занимаетъ мсто въ высшихъ рядахъ аристократіи Соединеннаго Королевства. Сношенія французскихъ Куртэзовъ съ ихъ англійскими родственниками были довольно часты, что наложило на первыхъ особенный, характерный отпечатокъ. Оставаясь католиками, они усвоили отчасти пуританскій формализмъ, какъ напримръ древній англійскій обычай читать вечернія молитвы вмст съ прислугой. Этой черты достаточно чтобъ охарактеризовать ихъ. Покойный баровъ де-Куртэзъ, братъ адмирала и епископа и отецъ Аліетты, былъ, какъ говорятъ, человкъ серіозный и образованный: онъ не пожелалъ для своей дочери ни наставницы, ни уроковъ въ город, ни пансіона, ни монастыря, съ помощью нсколькихъ преподавателей тщательно имъ избранныхъ и строго наблюдаемыхъ, онъ самъ занялся умственнымъ воспитаніемъ Аліетты, предоставивъ матери нравственную и религіозную сторону. О Боже мой! конечно, на первый взглядъ, человку такой легкой нравственности и столь неврующему какъ я не въ подобной семь слдовало бы искать себ жену. Въ этомъ слышится какой-то непріятный диссонансъ, но будемъ разсуждать такъ: если я и ршился, какъ было уже сказано выше, жениться очертя голову на любой изъ молодыхъ язычницъ новаго поколнія, то особеннаго влеченія къ нимъ у меня все-таки не было, признаюсь даже что меня не испугала бы въ моей жен крошечная частичка христіанства, хотя это отнюдь не значитъ чтобъ я слишкомъ доврялъ сил нравственныхъ гарантій представляемыхъ женскою набожностью, или чтобъ я считалъ ее синонимомъ добродтели. Однако должно сознаться что у женщинъ идея долга почти неразлучна съ религіозною идеей, изъ того что религія не для всхъ женщинъ является сдерживающею силой еще не слдуетъ заключать чтобъ она не могла спасти ни одной изъ нихъ, и потому всегда полезно имть это средство въ запас. Правда, вся семья Куртэзовъ и сама мадемуазель де-Куртэзъ доводили свои религіозныя врованія и обычаи до фанатизма, но что касается семьи, вдь я вовсе не собираюсь пустить въ ней корни, а мадемуазель де-Куртэзъ, говорилъ я себ, посл первой же зимы проведенной въ Париж отршится это всего рзкаго и исключительнаго въ ея набожности. Во всхъ другихъ отношеніяхъ этотъ бракъ былъ несомннно выгоденъ. Она понравилась мн съ перваго взгляда, и я прямо сознался въ этомъ дяд.
Одно только удивляло меня немного. Что такой скептикъ какъ я хотлъ жениться на двушк набожной, это было естественно, и я уже объяснялъ почему, но что такое строго-благочестивое семейство не отвергло сразу союза съ человкомъ чья репутація, хотя и безупречная, была далеко не удовлетворительна со стороны религіозной,— это казалось мн страннымъ.
Съ этого дня, по взаимному молчаливому соглашенію и съ соблюденіемъ всевозможной сдержанности, меня стали принимать у Куртэзовъ какъ претендента, если еще и не признаннаго, то во всякомъ случа не отвергнутаго. Я вызвался дать нсколько уроковъ верховой зды молодому моряку Жерару, брату мадемуазель Аліетты, наступила наконецъ минута когда и сама мадемуазель Аліетта, подъ охраной адмирала, соблаговолила принять участіе въ нашихъ кавалькадахъ. Она весело просила меня не стсняться замчаніями на счетъ ея верховой зды. Но она не нуждалась въ совтахъ, эта маленькая блокурая святоша настоящій кентавръ женскаго рода, такъ какъ верховая зда есть единственное дозволенное ей удовольствіе, то она предалась ему со всмъ пыломъ. Отецъ сдлалъ изъ нея превосходную наздницу, у ней необыкновенно твердая рука. Скажу мимоходомъ что я люблю женщинъ наздницъ, он почти вс цломудренны.
По возвращеніи съ нашихъ утреннихъ прогулокъ, меня не разъ оставляли завтракать въ Варавил. За все время этого постоянно возраставшаго сближенія, вс эти Куртэзы, съ неизмннымъ усердіемъ, не переставали изучать меня въ физическомъ, умственномъ и нравственномъ отношеніяхъ, повидимому оставаясь все боле и боле довольными. Я же со своей стороны, если не съ одинаковымъ довольствомъ, то по крайней мр съ такимъ же интересомъ проникалъ все глубже и глубже въ изученіе этой доисторической группы. Я догадывался что покойный баронъ де-Куртэзъ отличался если не высокимъ умомъ, то во всякомъ случа сильнымъ оригинальнымъ характеромъ, положившимъ свой отпечатокъ на всхъ его близкихъ. Порядокъ установленный имъ въ семь пережилъ его самого, и духъ его продолжаетъ царствовать въ дом подъ граціозною оболочкой его дочери Аліетты. Въ этой мысли утвердила меня, впрочемъ, сама мадемуазель де-Куртэзъ, открывъ мн манію своего отца, перешедшую и къ ней въ значительной степени.
Однажды она показывала мн библіотеку замка, которая, какъ я уже замтилъ въ начал этого дневника, изобилуетъ сочиненіями XVII вка и мемуарами относящимися къ той же эпох. Я нашелъ тамъ также любопытную коллекцію гравюръ того времени. ‘Вашъ отецъ, сказалъ я ей, питалъ вроятно особенное расположеніе къ вку Людовика XIV?’ — ‘Мой отецъ, отвчала она серіозно, жилъ въ немъ!’ И въ то время какъ я смотрлъ на нее съ нкоторымъ тревожнымъ удивленіемъ, ‘онъ и меня заставлялъ жить съ нимъ этою жизнью’, прибавила она. И глаза этой странной двушки наполнились слезами.
Она отвернулась и сдлала нсколько шаговъ чтобы подавить свое волненіе, потомъ, снова вернувшись, указала мн на кресло, сама сла на ступеньки библіотеки и сказала:
— Я хочу объяснить вамъ что за человкъ былъ мой отецъ!
Съ минуту она оставалась погруженною въ раздумье, потомъ заговорила съ несвойственною ей откровенностью, смущаясь и сильно красня при каждомъ слов которое могло показаться слишкомъ серіознымъ въ ея молодыхъ устахъ: Мой отецъ, продолжала она,— умеръ вслдствіе раны полученной имъ при Пате. Этимъ я хочу сказать что онъ любилъ свое отечество, не любя своего времени. Онъ высоко цнилъ порядокъ, и нигд не находилъ его. Безпорядки онъ ненавидлъ, и встрчалъ ихъ повсюду, въ особенности въ послдніе годы его жизни, все во что онъ врилъ, что почиталъ, что любилъ, все оскорблялось вокругъ него до страданія, до боли, словами, дйствіями, печатью. Глубоко огорченный настоящимъ положеніемъ вещей, онъ привыкъ уходить въ прошедшее, въ XVII вк онъ находилъ именно тотъ родъ общества въ которомъ преимущественно хотлось бы ему жить: общество хорошо организованное, учтивое, врующее и образованное. Онъ все боле и боле любилъ углубляться въ эти времена, все боле и боле любилъ водворять въ своемъ дом нравственную дисциплину и литературные вкусы своего любимаго вка… Вы можетъ-быть замтили что онъ выказалъ свое пристрастіе даже въ своеобразной планировк и украшеніяхъ…. Вы увидите изъ этого окна правильныя, прямыя аллеи, буксовые бордюры, кругло подрзанные тисы и грабины нашего сада…. Вы увидите въ нашихъ цвтникахъ только цвты того времени…. лиліи…. штокъ-розы…. бархатцы…. гвоздики…. словомъ, что называется поповскіе цвты…. Даже наши старые обои съ зелеными разводами относятся къ той же эпох. Замтьте, кром того, что вся ваша обстановка, начиная со шкафовъ и буфетовъ до консолей и креселъ, все сдлано въ самомъ строгомъ стил временъ Лудовика XIV…. Мой отецъ не уважалъ изысканностей современной роскоши…. Онъ находилъ что этотъ излишній комфортъ разслабляетъ душу не мене тла…. Вотъ почему, милостивый государь, съ улыбкой прибавила молодая двушка,— вамъ такъ неудобно сидть у насъ…. Ну, да…. весьма естественно…. вы скажете мн конечно что одно вознаграждается другимъ…. Очень хорошо!— Потомъ снова становясь серіозною:— Такимъ образомъ, продолжала она,— отецъ мой старался даже вншнимъ образомъ поддерживать для себя иллюзію эпохи въ которой онъ жилъ всею душой…. Что касается меня, я была, конечно, повренною моего дорогаго отца…. самою сочувственною повренною его печалей: горевавшею его горемъ, негодовавшею его негодованіемъ, радовавшеюся его радостями…. Именно здсь…. посреди этихъ книгъ, которыя мы читали съ нимъ вдвоемъ, и которыя онъ научилъ меня любить…. здсь провела я самые сладкіе часы моей юности…. Мы вмст восторгались тми счастливыми временами когда люди врили и жили спокойною жизнью, наслаждаясь мирными и обезпеченными досугами, когда французскій языкъ отличался чистотой и изяществомъ, когда тонкій вкусъ, благородная учтивость, теперь исчезнувшія безъ слда, составляли отличительныя черты и честь нашей страны….
Она замолчала, какъ бы смущенная тою горячностію съ которою произнесла послднія слова.
Тогда я сказалъ ей, единственно для того чтобы сказать что-нибудь:
— Вы напоминаете мн то впечатлніе которое я не разъ испытывалъ въ вашемъ дом, впечатлніе переходившее почти въ галлюцинацію, правда, довольно пріятную. Видъ вашей внутренней обстановки, стиль, тонъ и порядокъ господствующіе въ вашемъ дом, до такой степени переносили меня въ давно прошедшее, лтъ за двсти назадъ, что я не удивился бы еслибы слуга доложилъ въ дверяхъ вашей гостиной: ‘его свтлость принцъ…. гжа де-Ла-Файетъ…. или сама гжа де-Севинье.’
— Ахъ, еслибъ это было возможно! сказала мадемуазель де-Куртэзъ:— Боже мой, какъ я люблю этихъ людей! Какое прекрасное общество! Какъ имъ нравилось все возвышенное! Насколько лучше были они людей ныншняго вка!
Я попробовалъ было успокоить немного этотъ восторгъ къ минувшему, столь неблагопріятный для моихъ современниковъ и для меня самого…
— Боже мой, сказалъ я,— время, о которомъ вы такъ сожалете, имло конечно свои рдкія достоинства, которыя я цню не мене васъ…. но нельзя не признаться что это общество, столь благоустроенное, столь гармонично составленное и повидимому столь отборное, таило въ себ, какъ и наше, свои печали, свои нестроенія… Я вижу здсь много мемуаровъ того времени, не знаю наврно что изъ нихъ вы читали… и чего не читали… и потому чувствую нкоторое затрудненіе…
Она не дала мн договорить:
— О! сказала она просто:— я васъ очень хорошо понимаю… Я не читала многаго… а изъ того что прочитала, я убдилась что у моихъ друзей того времени, какъ и у ныншнихъ людей, были свои страсти… свои слабости… свои заблужденія… Но, какъ говорилъ мой отецъ, люди эти и заблуждаясь не теряли почвы… Крупные проступки смнялись глубокимъ раскаяніемъ… Была высшая область къ которой вели вс пути, даже самый путь зла…— Она сильно покраснла и порывисто встала со ступеньки.— Довольно, однако, сказала она,— извините меня, впрочемъ, я не особенно болтлива… но рчь зашла о моемъ отц, а я желала бы чтобы память его была такъ же дорога и священна каждому какъ мн самой!
Въ первый разъ еще мадемуазель Аліетта говорила со мною не какъ съ постороннимъ, во какъ съ другомъ. Я показалъ бы себя черстве чмъ я есть на самомъ дл, еслибы не сознался что это меня тронуло, хотя въ то же время немного испугало: въ мысляхъ и чувствахъ этой молодой двушки несомннно сказывалась тихая наслдственная манія.
Нсколько дней спустя, именно вчера, насъ съ дядей ожидало еще большее испытаніе. Мы обдали въ Варавил и посл обда предполагали тотчасъ же удалиться, изъ уваженія къ патріархальнымъ обычаямъ дома. Но засидвшись довольно долго въ саду, благодаря прелестному вечеру, мы вернулись въ замокъ уже въ половин одиннадцатаго, чтобы проститься съ адмираломъ, который не участвовалъ въ нашей прогулк по случаю легкаго приступа подагры. Въ эту минуту раздался громкій ударъ колокола, и почти вслдъ за тмъ въ залу вошла молчаливая процессія состоявшая изъ прислуги замка и фермы въ полномъ состав. Пока дядя растерянно поглядывалъ за меня, къ вамъ подошла гжа де-Куртэзъ: ‘надюсь, господа, вы не откажетесь принять участіе въ нашей вечерней молитв?’ Дядя поклонился въ знакъ согласія, и я также. Каждый изъ васъ взялъ по тяжелому стулу временъ Лудовика XIV, и мы преклонили колна, между тмъ какъ адмиралъ, надвъ очки, важно собирался читать, словно у себя за корабл, нсколько страницъ толстаго молитвенника съ металлическими застежками. Я любезно покорился своей участи, находя въ высшей степени неучтивымъ выказывать свой атеизмъ именно при этомъ случа. Сверхъ того, я имю обыкновеніе вполн сообразоваться съ нравами и привычками націй и людей оказывающихъ мн гостепріимство. Подобно тому какъ я не колеблясь снимаю обувь при вход въ мечеть и оставляю шляпу за голов входя въ синагогу, такъ и здсь, при этомъ щекотливомъ обстоятельств, я постарался въ точности подражать дйствіямъ моихъ хозяевъ, но длалъ это просто, безо всякаго преувеличенія. Что же касается моего дяди, онъ счелъ нужнымъ выказать особенное усердіе, и я едва удерживался отъ смха видя какъ старый гршникъ прикидывался смиреннымъ и кающимся, испуская при этомъ глубокіе, меланхолическіе вздохи.
Все это происходило вчера вечеромъ. Допущенный къ участію въ этомъ чисто семейномъ обряд, я считаю себя уполномоченнымъ и какъ бы вызваннымъ открыто заявить мои намренія. Притомъ я совершенно ршился: молодая двушка, конечно, не безъ странностей, во будучи удалена изъ этой нелпой обстановки временъ Лудовика XIV, она сохранитъ только духъ своего воспитанія и скоро отброситъ вс его угловатости. Она будетъ лишь честне и красиве другихъ молодыхъ женщинъ. Мн ничего боле и не нужно… На нее въ самомъ дл очень пріятно смотрть, особенно когда она ходитъ: у нея какая-то особенно легкая и скользящая походка. Такъ и кажется что она улетитъ. Можетъ-быть она ангелъ.
Вслдствіе этого я ршился сегодня же сдлать предложеніе. Я знаю что дамы отправляются нынче въ городъ и что адмиралъ останется одинъ, къ нему-то я и намренъ обратиться, чтобы просить его ходатайства.
Но что происходитъ въ голов моего почтеннаго дядюшки? Когда я объявилъ ему сегодня о своемъ ршеніи, долженствовавшемъ привести его въ неописанную радость, онъ чуть не задохся… быть-можетъ отъ избытка ощущеній! Впрочемъ, его манеры и рчи уже давно меня интригуютъ. Вмсто того чтобъ открыто радоваться счастливому обороту моихъ длъ, въ которыхъ онъ столько же заинтересовавъ какъ и я самъ, такъ какъ рчь идетъ объ исполненіи его завтной мечты, онъ все это время казался озабоченнымъ и тревожнымъ. Когда онъ сопровождалъ меня къ Куртэзамъ, его волненіе и неловкость бросались въ глаза. Когда же я здилъ туда одинъ, онъ разспрашивалъ меня по моемъ возвращеніи съ видимымъ безпокойствомъ: ‘Ну что, не случилось ли чего особеннаго? О чемъ вы разговаривали?’ и проч. Нужно полагать что причина этого постояннаго волненія кроется въ нетерпливости его желаній и въ опасеніи неудачи, не могу же я допустить забавнаго предположенія что дядя сталъ моимъ тайнымъ соперникомъ и что змя ревности грызетъ его сердце.
Секретъ дяди открытъ.
Посл завтрака я собрался хать верхомъ въ Варавиль. Дядя проводилъ меня до ршетки двора, пожелалъ мн успха, а потомъ вдругъ вернулъ меня назадъ:
— Слушай-ка, мой милый, надюсь, теб не зачмъ говорить имъ что ты не вришь ни въ Бога, ни въ чорта, а?
Я отвчалъ ему легкимъ движеніемъ головы и плечъ, означавшимъ: ‘что за вздоръ!’ и ухалъ.
Гжи де-Куртэзъ и тетки дйствительно не было дома, но, къ моей величайшей досад, я нашелъ адмирала въ обществ Варавильскаго священника за партіей трикъ-трака.
— Ага! юный другъ, воскликнулъ адмиралъ:— всегда радъ, васъ видть!… Но на этотъ разъ вы пріхали неудачно… Наши дамы въ город.
— Мн это было извстью, адмиралъ… Я хотлъ повидаться съ вами.
— А!
Онъ пристально посмотрлъ на меня, потомъ черезъ кости бросилъ взглядъ священнику. Съ этой минуты я замтилъ что партія играется наскоро, лишь бы кончить.
— А скажите-ка мн, любезный сосдъ, началъ адмиралъ, мшая кости въ стакан,— ваша склонность къ деревн, повидимому, съ каждымъ днемъ увеличивается, не такъ ли? Браво! Но вы не намрены, я думаю, совершенно покончить съ Парижемъ, по крайней мр сейчасъ… Я не совтовалъ бы вамъ этого… такъ я сказалъ и вашему дяд… На вашемъ мст я удержалъ бы для себя маленькую квартирку въ Париж… Когда приступаютъ къ большимъ перемнамъ въ жизни, въ привычкахъ, благоразуміе требуетъ чтобы дйствовали не спша… постепенно… Излишнимъ считаю говорить вамъ насколько я одобряю вашъ вкусъ, который совершенно сходится съ моимъ… Но вы — новообращенный, а новообращенный не долженъ торопиться своими обтами. Не такъ ли, милый аббатъ?
Въ устахъ всякаго другаго человка намеки на мою склонность къ деревн показались бы мн просто шуткой, какъ противорчіе истин, но въ убжденной, искренней рчи адмирала они привели меня въ крайнее изумленіе. Мн пришлось удивляться еще боле.
— Конечно, адмиралъ, конечно! отвчалъ я нершительно, какъ бы во сн.
— Рдко случается чтобъ отвращеніе отъ разсянной жизни и потребность въ боле здоровыхъ, истинныхъ наслажденіяхъ сказывались въ такомъ молодомъ человк какъ вы, продолжалъ адмиралъ.— Это длаетъ вамъ, конечно, большую честь, молодой человкъ… но что васъ еще лучше рекомендуетъ, я съ удовольствіемъ говорю это въ присутствіи аббата,— это ваше счастливое и искреннее возвращеніе, въ полномъ цвт лтъ, къ тмъ врованіямъ которыя нсколько пошатнулись въ васъ, какъ и во многихъ, подъ вліяніемъ страстей двадцатаго года жизни.
Я не могъ удержаться отъ восклицанія.
— Нтъ, нтъ, продолжалъ адмиралъ, прерывая меня жестомъ,— не оправдывайтесь, милый сосдъ…. Я и самъ былъ въ свое время очень втреннымъ малымъ… и если я вернулся, подобно вамъ, къ идеямъ и принципамъ отъ которыхъ никогда не долженъ былъ уклоняться, словомъ, къ вр въ Бога, къ религіи, то я сдлалъ это гораздо позже чмъ вы… Я дождался того времени когда лта дали мн почувствовать ихъ первую тяготу, первыя разочарованія, словомъ, я гораздо мене васъ достоинъ похвалы, это несомннно!
Въ эту минуту партія трикъ-трака, кажется, кончилась. Священникъ всталъ, пробормоталъ нсколько словъ въ извиненіе и скромно удалился. Я также всталъ чтобъ ему поклониться. Какъ только онъ вышелъ, адмиралъ знакомъ пригласилъ меня ссть, явно поощряя меня улыбающимся и вызывающимъ на откровенность лицомъ изложить ему сущность моей просьбы. Но, къ его глубокому удивленію, я неловко протянулъ ему руку, попросилъ его передать мой поклонъ отсутствующимъ дамамъ и удалился.
Я отправилъ свою лошадь домой со слугой, а самъ побрелъ пшкомъ въ Ла-Савиньеръ. Мн нужно было на свобод собраться съ мыслями, а боле всего избжать преждевременной встрчи съ дядей, такъ какъ я чувствовалъ что могу сказать ему дерзость.
Судя по страннымъ рчамъ адмирала, не оставалось никакого сомннія въ томъ что дядя, желая обезпечить задуманный имъ бракъ, серіозно погршилъ противъ своей и моей честности, изобразивъ меня предъ семействомъ де-Куртэзъ въ самыхъ ложныхъ краскахъ. Я не могъ сомнваться что съ самаго моего прізда, и даже немного ране, онъ описывалъ меня этимъ добрымъ людямъ какъ раскаявшагося Донъ-Жуана, который ршился отказаться отъ сатаны и его прелестей, покинуть навсегда мсто своихъ беззаконій и зарыться въ глуши полей. Въ довершеніе этого правдиваго портрета, наградилъ меня правовріемъ и религіозною ревностью, которыя могли лишь на время померкнуть отъ бурныхъ увлеченій юности, съ тмъ чтобы снова заблистать ярче прежняго изъ-за этого мимолетнаго облака. Этимъ онъ надялся предупредить или успокоить опасенія и подозрнія которыя могли быть возбуждены въ ум Куртэзовъ моею репутаціей кутилы и вольнодумца.
Что онъ не открылъ ма своей хитрости, зная что я ей не поддался бы, это не удивительно. Что онъ льстилъ себя надеждой поддерживать до заключенія брака тайно воздвигнутыя между мною и Куртэзами недоразуменія, тоже было понятно: съ одной стороны, Куртэзы были слишкомъ хорошо воспитаны и деликатны чтобы преждевременно ставитъ мн вопросъ о моихъ принципахъ и будущихъ планахъ, съ другой же стороны, я самъ былъ слишкомъ хорошо воспитанъ чтобъ оскорблять ихъ убжденія и хвастаться предъ ними или предъ кмъ бы то ни было своимъ невріемъ. Тмъ не мене самый пустячный случай могъ уничтожить въ конецъ жалкую дипломатію моего дяди, и тутъ-то я понялъ причину тхъ ужасныхъ душевныхъ мученій которыя такъ постоянно и такъ очевидно его терзали.
Я поворчалъ на дядю, но слегка. Вдь онъ братъ моего отца. Притомъ же молодому человку всегда бываетъ какъ-то неловко поймать старика въ проступк и быть свидтелемъ его смущенія. Дядя извинялся какъ только могъ, оправдывая себя пламеннымъ желаніемъ устроить мой бракъ. Онъ даже пытался убдить меня что я могу безъ упрека совсти воспользоваться его хитростями, такъ какъ я въ нихъ не участвовалъ…Наконецъ, онъ предложилъ мн самъ отправиться къ Куртэзамъ съ повинною… Но я отказался, имя полное основаніе бояться что его исповдь не будетъ совершенно искренна.
Я ршился самъ написать къ адмиралу, и вотъ мое письмо, которое я показалъ и дяд:
‘Любезный адмиралъ,— Я ушелъ отъ васъ вчера такъ внезапно и такъ неприлично что вы могли усомниться въ моемъ разсудк: я и самъ думалъ что теряю его. Я долженъ сначала принести вамъ въ этомъ извиненіе, что и спшу почтительнйше исполнить, а затмъ объясниться, и сдлаю это съ полною откровенностью.
‘Я думаю для васъ не будетъ новостью, любезный адмиралъ, если я скажу вамъ что именно побудило меня къ вамъ обратиться. По мр того какъ я ближе знакомился съ мадемуазель де-Куртэзъ, я сознавалъ все боле и боле что отъ нея зависитъ счастіе или несчастіе моей жизни. Эту тайну я хотлъ вамъ поврить и умолять васъ чтобы вы ходатайствовали за меня предъ вашею невсткой и предъ вашею племянницей, объяснивъ имъ мои чувства и желанія.
‘Но эта просьба такъ и осталась невысказанною, адмиралъ, когда вы вдругъ обнаружили предо мной то странное недоразумніе которое возникло между нами безъ моего вдома. Я узналъ съ величайшимъ удивленіемъ что мой добрый дядя, изъ любви ко мн и по чувству справедливаго желанія устроить столь почетный для меня союзъ, разукрасилъ меня въ вашихъ глазахъ, какъ будто ненамренно, склонностями и добродтелями которыхъ я не имю. Еслибы человку дано было выбирать себ качества по произволу, я конечно выбралъ бы т которыя могли бы сдлать меня достойнымъ мадемуазель де-Куртэзъ. Но, къ несчастію, это невозможно. Вра, напримръ, не зависитъ отъ нашей воли. Въ этомъ главномъ пункт, какъ и въ другихъ второстепенныхъ, дядя мой принялъ свои желанія за дйствительность. Я долженъ вамъ сказать прямо, адмиралъ, что въ дл религіозныхъ врованій духъ времени коснулся меня, какъ и моихъ современниковъ, и все во мн уничтожилъ. Что касается моей склонности къ деревенской жизни и намренія оставить Парижъ, объ этомъ никогда не было до сихъ поръ рчи, и все это плодъ воображенія и любви моего дяди.
‘Я съ горечью думаю, любезный адмиралъ, что эти признанія разрушатъ, быть-можетъ, надежды которымъ я предался такъ пламенно. Но я никогда не ршусь купить свое счастіе ложью. Во мн могутъ быть большіе недостатки, но въ числ ихъ нтъ лицемрія.
‘Считаю лишнимъ упоминать, адмиралъ, что если я долженъ удалиться, вы можете сами назначить минуту моего отъзда, я уду завтра же если вамъ угодно. Жду вашихъ приказаній не безъ глубокаго волненія, во съ самою почтительною покорностью.
‘Бернаръ де-Монторе де-Бодрикуръ.’
Вечеромъ слуга отвезъ это письмо въ Варавиль и возвратился безъ отвта.
Сегодня нарочный привезъ мн отвтъ адмирала, вотъ онъ:
‘Ваше письмо было для меня лично весьма тяжелою неожиданностью. Не вникая въ чувства и намренія моей невстки и еще мене моей племянницы, я самъ любилъ и уважалъ васъ и былъ близокъ къ тому чтобы раздлить мечту вашего дядюшки. Мн не нужно уврять васъ, любезный виконтъ, что уваженіе и любовь моя попрежнему принадлежатъ вамъ, что же касается мечты,— буду съ вами откровененъ,— отъ нея, я долженъ сознаться, останется лишь одно воспоминаніе. Я убжденъ что самое худшее неравенство въ брак есть неравенство нравственное, а такъ какъ, по моему мннію, религіозныя врованія составляютъ основу нравственной жизни, то ваше полное разногласіе съ моею племянницей въ такомъ важномъ вопрос воздвигаетъ между ею и вами непреодолимую преграду.
‘Не распространяясь дале, долженъ однако прибавить что я былъ бы крайне удивленъ еслибы мои родственницы не раздляли вполн моихъ мнній и чувствъ.
‘Теперь, когда я вамъ все высказалъ, любезный виконтъ, я не вижу почему вамъ слдуетъ бжать отсюда какъ преступнику, когда вы невинны, или какъ отвергнутому искателю, которымъ вы никогда не были. И въ самомъ дл, вдь вы не обращались къ намъ ни съ какимъ предложеніемъ и не получили никакого отказа. Допустимъ, если вамъ угодно, что вы принадлежите къ протестантскому исповданію или къ еврейскому культу, хотя такой фактъ навсегда уничтожилъ бы всякую мысль о союз между двумя фамиліями, онъ не помшалъ бы сношеніямъ которыя намъ всегда будетъ пріятно поддерживать съ любезнымъ сосдомъ, пока онъ самъ не захочетъ покинуть этотъ край.
‘Позвольте, любезный виконтъ, вмст съ выраженіемъ моего полнаго къ вамъ уваженія, искренно пожать вамъ руку.
‘Адмиралъ, баромъ де-Куртэзъ’.
Если я хорошо понялъ адмирала, въ Варавил повидимому желаютъ чтобъ я своимъ поспшнымъ отъздомъ не давалъ пищи злымъ провинціальнымъ языкамъ. Хотятъ чтобы ваши отношенія казались не внезапно порванными, а естественно прекратившимися съ моимъ отъздомъ. Пусть будетъ такъ. Я распущу между сосдями слухъ что недли черезъ дв разчитываю возвратиться въ Парижъ, а до тхъ поръ буду изрдка посщать Куртэзовъ на правахъ простаго знакомаго. Смутная молва о предполагаемомъ брак разсется такимъ образомъ сама собою.
Можетъ-быть этимъ равнодушіемъ къ моему пребыванію здсь мн хотятъ показать что присутствіе мое считаютъ неопаснымъ для спокойствія мадемуазель де-Куртэзъ, и что сердце ея не тронуто. Увидимъ.
Я только-что вернулся изъ Варавиля. Я зашелъ туда, возвращаясь съ охоты, запросто, какъ добрый малый. Адмиралъ держалъ себя очень прилично. Но женщины, въ меньшей степени умющія владть своими чувствами, не смогли подавить ихъ: гжа де-Куртэзъ была натянута и холодна какъ ледъ, сестра ея, мадемуазель де-Варавиль, глядла настоящею фуріей, а мадемуазель Аліетта была печальна и молчалива. Тетка съ преуморительною аффектаціей старалась сидть между нами, какъ бы желая защитить ее отъ нечистаго прикосновенія, что же касается молодаго братца, то онъ вернулся въ Шербургъ.
Я вышелъ оттуда взбшенный. Я женюсь на ней! Я увезу ее, если нужно, но, клянусь небомъ, она будетъ моею женой!… И она будетъ счастлива! я докажу имъ что человкъ ни во что не врующій можетъ все-таки имть сердце, совсть и быть такимъ же хорошимъ мужемъ какъ и всякій другой!
Аліетта мн нравится. Скажу даже больше: насколько я способенъ къ подобному чувству, я даже влюбленъ въ Аліетту. Я обожаю ея волнистые, пепельные волосы, напоминающіе мн тонкую кудель феи. Но еслибъ я даже не любилъ Аліетты, я все-таки женился бы на ней чтобы съ наслажденіемъ досадить ея матери и привести въ столбнякъ ея тетку. Мать, величественная и чопорная, похожа на эту несносную гжу де-Ментенонъ, тетушка — совершенная идіотка. Боле пошлыхъ идей, боле узкой набожности никогда еще не поселялось въ мозгахъ старой двы.
Какія средства употреблю я чтобъ удовлетворить заразъ и мою любовь, и мою ненависть? Ршительно не знаю. Но я долженъ имть успхъ, такъ какъ чутье говоритъ мн что въ крпость можно найти лазейку и что въ гарнизон есть измнникъ. Измнникъ этотъ — сама Аліетта. Ея печаль многозначительна. Несмотря на существующую между нами рознь, она иметъ ко мн слабость. Прибавлю что это нисколько меня не удивляетъ. Она благочестива, непорочна, словомъ, она совершенство, но она женщина, и кто знаетъ, не производятъ ли на нее обратнаго впечатлнія т злыя рчи которыя ведутся обо мн съ цлью отвратить ее отъ меня? женщины любятъ повсъ, и он совершенно правы, потому что повсы гораздо любезне скромниковъ. Важне всего видться съ Аліеттой наедин: къ этой цли я и долженъ повидимому устремить вс мои замчательныя способности. Первою моею мыслью было, конечно, написать ей, но я скоро отказался отъ этого намренія. Въ трудныхъ обстоятельствахъ жизни, когда человкъ пишетъ вмсто того чтобы дйствовать, онъ только занимается литературой и ничего боле.
Я еще два раза былъ у Куртэзовъ. Въ первый разъ я былъ встрченъ холодно, во второй — съ ужасомъ. Гжа де-Куртэзъ и ея старая сестра приняли меня такъ какъ он встртили бы антихриста, еслибъ онъ возымлъ дерзость къ нимъ представиться. Что касается Аліетты, она совсмъ не показывалась, я полагаю что ее заперли въ ея комнатк и что она останется тамъ пока я не уду.
Прекрасно.
Не колеблясь заявляю что съ этой минуты считаю себя на военномъ положеніи по отношенію къ семейству де-Куртэзъ и разчитываю воспользоваться всми правами войны. Мои намренія не безчестны. Я не соблазнить Аліетту собираюсь, а жениться на ней, и если этотъ бракъ представляетъ мн со стороны вещественныхъ интересовъ нкоторыя выгоды, он не превосходятъ тхъ на какія я могу надяться благодаря моему имени и положенію. Я отстаиваю стало-быть свою любовь, справедливость и здравый смыслъ противъ фанатизма трехъ старыхъ бабъ (потому что и самъ адмиралъ не заслуживаетъ другаго имени). Въ такой борьб всякое оружіе, всякій обманъ, всякая хитрость воинствующей любви, не исключая похищенія, кажутся мн вполн законными.
Я посвятилъ нсколько дней наблюденію привычныхъ прогулокъ мадемуазель Аліетты, подъ предлогомъ охоты, я безпрестанно бродилъ по полямъ и лсамъ окружающимъ замокъ съ башенками, въ которомъ заключена эта несчастная двушка. Если она и выходитъ изъ него въ церковь или на деревню, то не иначе какъ съ матерью или съ теткой, а если прогуливается верхомъ, то подъ прикрытіемъ дяди и слуги. Приближаться къ ней при такихъ условіяхъ было бы безполезно. Я ограничиваюсь учтивымъ поклономъ, а между тмъ не перестаю оглашать поля и лса безчисленными выстрлами по воображаемой дичи, этимъ я поддерживаю въ мадемуазель де-Куртэзъ раздражающую мысль о моей настойчивости и о моей близости. Все-таки оно что-нибудь да значитъ, но этого еще не достаточно. Я надюсь пустить въ ходъ нчто лучшее.
Единственное мсто въ мір гд я могъ бы надяться встртить ее одну — это ихъ садъ. Тамъ за нею мене присматриваютъ. Тамъ не боятся оставлять ее одну, потому что этотъ садъ самъ по себ тюрьма. Чтобы проникнуть въ него нужно перейти черезъ весь дворъ и пройти подъ окнами самаго дома. Садъ великъ, но справа и слва окруженъ большими стнами, въ глубин его, по старинной мод, устроенъ лабиринтъ изъ грабинъ, извилистыя дорожки коего приводятъ къ террас, также окруженной грабинами. По середин этой террасы возвышается въ вид купола одна изъ тхъ большихъ круглыхъ бесдокъ которыя еще до сихъ поръ называются въ провинціи павильйонами изъ зелени. Все это отдлено отъ ближайшихъ лсовъ рвомъ или волчьею ямой, наполненною водой, въ четыре метра ширины. Это единственный пунктъ гд можно проникнуть въ садъ незамченнымъ. Этотъ-то пунктъ я и выбралъ… Вчера утромъ, оставивъ свою собаку дома, а ружье въ лсу, и вооружившись жердью, нарочно для этого срзанною, я ловко и смло перескочилъ черезъ ровъ. Я зналъ что крытая аллея террасы составляетъ любимое мсто прогулки и убжище мадемуазель де-Куртэзъ. Она часто приходитъ сюда читать, работать или мечтать, потому что она очень романтична, хотя я самъ далеко не такъ романтиченъ, мн весьма пріятно было бы увидать ея блокурую головку сквозь зеленую листву въ полусвт этой рощицы. Однако это не удалось мн. Бесдка была пуста.
Но не для того же рисковалъ я сломать себ спинной хребетъ чтобъ остановиться на этой попытк. Съ осторожностью могикана я сталъ украдкой пробираться отъ грабины къ грабин по запутаннымъ дорожкамъ лабиринта. Скоро я достигъ открытаго мста: этотъ садъ въ сущности не что иное какъ большой огородъ, гд фруктовыя деревья перемшаны съ цвтами, которые растутъ въ клумбахъ окаймленныхъ бордюромъ изъ буксовъ. Съ перваго же взгляда брошеннаго мною чрезъ густую изгородь, за которою я притаился, я увидалъ мадемуазель де-Куртэзъ, которую я узналъ по цвту ея волосъ и по ея свжему утреннему туалету, иначе мн трудно было бы убдиться что это она: такъ странна была ея поза. Она стояла на колняхъ, какъ бы распростертая, за углу аллеи, предъ клумбой, низко наклонившись почти до самой земли головой. Прежде всего мн пришло въ голову что ей вдругъ сдлалось дурно и что она упала изнемогая отъ сильныхъ ощущеній любви, для нея запретной. Сначала мн показалось даже, судя по нкоторымъ движеніямъ ея головы, что она рыдала. Но всмотрвшись пристальне, я увидалъ что мадемуазель де-Куртэзъ просто-на-просто завтракала. Стоя за колняхъ предъ кустомъ смородины, она обрывала съ него послднія, запоздалыя втки, застигнутыя осенью, и лакомилась ими, закусывая ихъ большимъ ломтемъ простаго кухоннаго хлба.
Въ этомъ вид она, пожалуй, представляла прехорошенькую картинку. Готовъ согласиться, но эта картинка противорчила занимавшимъ меня мыслямъ, которыя, какъ я думалъ, занимали и ее самое, такъ что я былъ задтъ за живое. Какъ! въ ту минуту когда я считалъ ее изнемогающею отъ любви и безсонницъ, она преспокойно завтракала подъ кустомъ смородины!.. Неужели у ней нтъ сердца?
Какъ бы то ни было, разница между этою сценой и тою къ какой я приготовился была такъ велика и рзка что я не ршился воспользоваться случаемъ, котораго искалъ и который, повидимому, самъ собою мн представлялся. Не безъ грусти пошелъ я назадъ по направленію къ волчьей ям и снова перескочилъ черезъ нее, но на этотъ разъ уже съ меньшимъ увлеченіемъ. Она показалась мн гораздо шире.
Я уже не повторю этого прыжка. Помимо того что я не люблю быть смшнымъ даже въ собственныхъ глазахъ, я чувствую что окольныя дороги не по мн. Я рожденъ для прямыхъ путей и честнаго боя. И поздравляю себя съ этимъ.
Дло мое скомпрометтировано, нo не проиграно. У меня есть еще планъ. Я открыто пойду на приступъ.
Мой планъ состоитъ въ томъ чтобы сегодня же утромъ хать въ Сенъ-Меанъ, находящійся въ пятнадцати миляхъ отсюда. Это главный городъ епископіи и резиденція монсиньйора де-Куртэзъ, брата адмирала и дяди Аліетты. Онъ, говорятъ, добрый католикъ, съ довольно широкими взглядами, но немного пылкій. Увряютъ, и это весьма понятно, что онъ иметъ первенствующій голосъ въ своемъ благочестивомъ семейств. Нельзя предполагать чтобъ ему не сообщили о моихъ притязаніяхъ на руку его племянницы и обо всемъ случившемся между нами. По словамъ моего дяди, онъ питаетъ къ Аліетт чисто отеческую нжность. Нужно заручиться расположеніемъ этого прелата — и тогда дло мое выиграно. Это довольно трудное предпріятіе. Но я часто видалъ что когда человкъ ршается жертвовать собою, то и невозможное становится возможнымъ.
Въ ту минуту какъ я собирался ссть въ карету чтобъ хать на дебаркадеръ, прибжалъ мой дядя и, съ тмъ растеряннымъ видомъ который не покидаетъ его съ тхъ поръ какъ наши дла испортились, объявилъ мн что монсиньйоръ де-Куртэзъ только-что пріхалъ въ Варавиль, дядя прибавилъ что епископа вроятно вызвали туда экстренно, потому что онъ никогда не имлъ обыкновенія прізжать къ нимъ въ это время года. Посл минутнаго размышленія, я отвчалъ дяд что въ прізд епископа я вижу, какъ сказали бы наши предки, руку Провиднія: вопервыхъ, потому что это избавляетъ меня отъ поздки, вовторыхъ, потому что это служитъ хорошимъ предзнаменованіемъ для нашего дла.
— А мн кажется наоборотъ, воскликнулъ дядя,— епископъ пріхалъ для того чтобы навести послдній ударъ вашимъ надеждамъ!
— Бросьте этотъ мрачный пессимизмъ, дядя, сказалъ я ему,— епископа конечно не стали бы безпокоить еслибы вс члены семьи одинаково смотрли на вопросъ который васъ интересуетъ, но такъ какъ между ними есть разногласіе, такъ какъ они чувствуютъ потребность высшаго приговора, наше дло нельзя считать окончательно проиграннымъ, хотя мы этого и опасались…. Хотите чтобъ я сказалъ вамъ всю правду, дядя? Я убжденъ что епископа вызвала сама Аліетта.
— Какое же заключеніе ты изъ этого выводишь?
— А то что мадемуазель де-Куртэзъ не настолько покорна и не такъ равнодушна какъ она казалась мн вчера у куста смородины.
И я разсказалъ дяд о своемъ вчерашнемъ неудачномъ похожденіи.
Взойдя къ себ на верхъ, я написалъ слдующую простую записку:
‘Монсиньйоръ,— Въ ту минуту какъ я собирался въ Сенъ-Меанъ чтобы просить аудіенціи у вашего преосвященства, я узналъ о вашемъ прізд сюда. Смю ли я надяться что вы не откажетесь принять меня во время вашего пребыванія въ Варавил? Собираясь покинуть этотъ край, вроятно навсегда, я унесъ бы съ собою вчное сожалніе о томъ что не высказалъ вамъ чувствъ которыми преисполнено мое сердце, чувствъ нераздльныхъ съ глубокимъ благоговніемъ и безусловнымъ уваженіемъ къ вашему преосвященству, въ чемъ почтительнйше прошу принять увреніе.
Чрезъ часъ я получилъ слдующую карточку:
‘Приметъ виконта де-Водрикуръ въ четыре часа.’
Въ три съ половиной часа я ступилъ на главный подъздъ Варавиля, мн сказали что епископъ въ саду съ мадемуазель Аліеттой и что ихъ сейчасъ предупредятъ. Я ждалъ довольно долго, какъ вдругъ изъ лабиринта показалась фигура прелата въ фіолетовомъ подрясник и въ шляп съ золотымъ снуркомъ. Аліетта шла подл него. Сначала они меня не замтили и продолжали говорить обыкновеннымъ голосомъ, такъ что я уловилъ нсколько словъ изъ ихъ разговора.
— Боже мой! но вдь это чрезвычайно щекотливо…. чрезвычайно опасно, моя милая, рзко и отрывисто говорилъ епископъ.
— О Боже мой, дядя, не отказывайте мн…. не берите ничего назадъ!
— Я ничего не беру назадъ…. но вы оба такъ восторженны, такъ романтичны, мое бдное дитя!
— Я вполн надюсь, дядя.
— Да, безъ сомннія…. но еслибы теб пришлось ошибиться, ты была бы такъ несчастна…. Да и я самъ….
Внезапный перерывъ разговора показалъ мн что меня замтили. Я сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и поклонился.
По лицу Аліетты видно было что она много плакала, и къ моему великому удивленію, на глазахъ и на лиц епископа также замтны были слды слезъ. Они вроятно передъ этимъ молились и плакали вмст. Видя ихъ смущеніе и припоминая слова которыя мн пришлось нечаянно подслушать, я невольно пришелъ къ тяжелымъ и щекотливымъ для меня заключеніямъ, которыя и отразились въ моемъ разговор съ дядей Аліетты.
Мы обмнялась взаимными привтствіями, продолжая идти впередъ. Но въ ту минуту когда мы вступили во дворъ, мадемуазель Аліетта покинула насъ, слегка кивнувъ намъ головой, а епископъ ввелъ меня въ комнату нижняго этажа которая была ему предназначена.
Монсиньйору де-Куртэзъ не боле пятидесяти лтъ на видъ, онъ довольно высокаго роста и очень худъ, его черные, чрезвычайно живые глаза обведены темными кругами. Разговоръ и движенія быстры, по временамъ порывисты. Лицо его часто искажается гнвомъ, но этотъ гнвъ скоро смняетъ добрая улыбка хорошаго человка. У него прекрасные серебристые волосы, своенравно вьющіеся по его лбу, и красивыя архіерейскія руки. Когда онъ успокоивается, вся его фигура какъ-то внушительно принимаетъ величавую, полную достоинства осанку. Словомъ, это типъ страстности и религіозной ревности, но прямой и искренней. Едва занявъ свое мсто, онъ знакомъ пригласилъ меня говорить.
— Владыко, сказалъ я,— вы понимаете что я прибгаю къ вамъ какъ къ моей послдней надежд. Этотъ поступокъ можно назвать почти отчаяннымъ… потому что, повидимому, никто въ семейств мадемуазель де-Куртззъ не можетъ быть безпощадне васъ къ тмъ недостаткамъ въ которыхъ меня укоряютъ. Я — неврующій, вы — апостолъ, тмъ не мене, монсиньйоръ, часто случается что у святыхъ людей, подобныхъ вамъ, преступники находятъ наибольшее снисхожденіе… А я даже не преступникъ, я только заблудшій… Мн отказываютъ въ рук вашей племянницы, потому что я не раздляю ея врованій… и вашихъ… но, монсиньйоръ, невріе не есть преступленіе, это несчастіе.. О! я знаю что говорятъ: Бога отрицаетъ тотъ кто благодаря своимъ поступкамъ желаетъ чтобы Бога не существовало… На него возлагаютъ такимъ образомъ и вину, и отвтственность за его невріе… Что касается меня, монсиньйоръ, я строго вопрошалъ свою совсть, и хотя молодость моя далеко не безупречна, я убжденъ что атеизмъ мой возникъ не изъ какихъ-либо личныхъ интересовъ. Напротивъ,— я говорю вамъ правду, монсиньйоръ,— я плакалъ самыми горькими слезами въ тотъ день когда почувствовалъ что вра моя исчезаетъ, что я утратилъ надежду на Бога. Несмотря на мою вншность, я не такъ легкомысленъ какъ обо мн думаютъ. Я не принадлежу къ числу тхъ у кого въ душ съ исчезновеніемъ Бога не остается пустоты, поврьте мн, можно быть спортсменомъ, клубистомъ, свтскимъ человкомъ и въ то же время предаваться иногда размышленію и самоуглубленію. Неужели вы думаете что въ такія минуты насъ не тяготитъ ужасное сознаніе что мы живемъ безъ нравственной основы, безъ принциповъ, безъ цли за предлами этого міра?.. Вы можетъ-быть скажете мн съ тою добротой, съ тмъ состраданіемъ которыя я читаю въ вашихъ глазахъ: ‘откройте мн ваши сомннія, и я постараюсь разршить ихъ’. Но я не сумлъ бы этого сдлать… моимъ сомнніямъ имя легіонъ… они безчисленны какъ звзды небесныя… они несутся къ намъ какъ бы на крыльяхъ втра отовсюду, съ четырехъ сторонъ свта, оставляя въ нашей душ одинъ мракъ и развалины… Вотъ что испыталъ я подобно многимъ другимъ, и все это такъ же непроизвольно какъ теперь непоправимо…
— Ну, а что же вы скажете обо мн, милостивый государь? внезапно воскликнулъ епископъ, бросая на меня одинъ изъ самыхъ яростныхъ своихъ взглядовъ,— не думаете ли вы что я разыгрываю комедію въ своемъ собор?
— Владыко!
— Нтъ, однако, вдь слушая васъ можно подумать что мы дожили наконецъ до такихъ временъ когда необходимо быть или атеистомъ, или лицемромъ?… Но я лично, милостивый государь, смю не считать себя ни тмъ, ни другимъ!
— Неужели я долженъ въ этомъ оправдываться предъ вами, владыко? Неужели я долженъ уврять васъ что пришелъ сюда не для того чтобы васъ оскорблять?
— Конечно… конечно… Итакъ, милостивый государь, допустимъ,— замтьте, однако, съ большими ограниченіями… потому что вс мы боле или мене отвтственны за среду въ которой живемъ, за вліянія отъ которыхъ не сторонимся, за складъ и направленіе вашихъ мыслей,— допустимъ тмъ не мене, говорю я, что вы жертва современнаго безврія, что вы неповинны въ вашемъ скептицизм… ну, пожалуй хоть въ атеизм, если вы уже не боитесь такихъ ужасныхъ словъ,— измняетъ ли это хоть на іоту тотъ несомннный фактъ что союзъ такой искренно врующей, какъ моя племянница, съ человкомъ подобнымъ вамъ будетъ нравственною распущенностью, послдствія которой могутъ быть ужасны? Думаете ли вы что я, какъ родственникъ мадемуазель де-Куртэзъ, какъ ея духовный отецъ и какъ епископъ, обязанъ быть пособникомъ такой распущенности, содйствовать угасающему соединенію двухъ душъ которыя раздляетъ цлое небо? Думаете ли вы что я обязанъ поступить такимъ образомъ, милостивый государь?.. отвчайте мн.
Длая этотъ вопросъ, прелатъ не спускалъ съ меня своихъ жгучихъ глазъ.
— Монсиньйоръ, отвчалъ я посл минутнаго смущенія,— вы знаете не хуже и даже лучше меня современное состояніе міра и нашей страны… вы знаете что, къ несчастію, я не составляю въ нихъ исключенія, люди врующіе рдки… и позвольте уже высказать вамъ все что я думаю, монсиньйоръ: если мн суждено испытать неутшное горе, утрату навсегда того счастія о которомъ я мечталъ, уврены ли вы что человкъ которому вы отдадите когда-нибудь вашу племянницу не окажется еще хуже скептика и даже атеиста?
— Чмъ же онъ можетъ оказаться, милостивый государь?
— Лицемромъ, монсиньйоръ. Мадемуазель де-Куртэзъ довольно красива и богата чтобы служить приманкой для искателей мене добросовстныхъ чмъ я. Что до меня, вамъ извстно что если я и скептикъ, то во всякомъ случа честный человкъ, а это чего-нибудь да стоитъ.
— Честный человкъ, честный человкъ… пробормоталъ епископъ какъ бы съ досадой и нершительно,— Боже мой, я готовъ допустить это…
— Нтъ, вы въ этомъ уврены, монсиньйоръ. возразилъ я съ живостью.— Позвольте мн напомнить вамъ что еслибъ у меня было поменьше совсти, я считался бы теперь женихомъ мадемуазель Аліетты.
Онъ съ достоинствомъ выпрямился на своемъ кресл и сказалъ просто: ‘это правда’, затмъ въ теченіе нсколькихъ минутъ пристально смотрлъ мн въ глаза:
— Хорошо, милостивый государь. Но можете ли вы поручиться мн тою самою честью которою вы такъ гордитесь что врованія моей племянницы не пострадаютъ отъ вашего вліянія, что обычный тонъ вашего разговора, ваши злонамренныя насмшки или даже невольная иронія не заронятъ въ эту юную прелестную душу печали, смущенія, а наконецъ, можетъ-быть, и сомнній? Неужели вы думаете что она сама захочетъ подвергнуть себя, или что я соглашусь подвергнуть ее такимъ случайностямъ?
— Монсиньйоръ, скажу вамъ прямо что я считалъ бы себя послднимъ негодяемъ еслибы не отнесся съ глубочайшимъ уваженіемъ къ врованіямъ моей жены. Никогда ни единое слово насмшки надъ религіей не вырывалось еще изъ моихъ устъ. Я неврующій, но я не кощунъ. Никогда я не оскорблялъ и не оскорблю того чему нкогда поклонялся. Я слишкомъ хорошо понимаю что можно утратить вру, но ршительно не могу допустить чтобы человкъ, который въ дтств своемъ молился на колняхъ вмст со своею матерью у подножія креста, не чтилъ бы вчно въ этомъ крест и своего дтства, и своей матери.
Я говорилъ съ нкоторымъ жаромъ. Глаза прелата наполнились слезами, и признаюсь, я самъ, глядя на него, былъ тронутъ.
— Ну, милостивый государь, сказалъ онъ мн кротко,— вы еще не такъ безнадежны какъ думаете. Моя милая Аліетта одна изъ тхъ юныхъ энтузіастокъ чрезъ посредство которыхъ Богъ творитъ иногда чудеса…
— Монсиньйоръ, чего бы мн ни стоила моя откровенность въ ту минуту когда я чувствую что сердце ваше готово для меня раскрыться, я буду правдивъ до конца, я не хочу, повторяю вамъ опять, добывать себ счастіе ложью. Я долженъ сказать вамъ что нсколько минутъ тому назадъ я невольно уловилъ нсколько словъ изъ вашего разговора съ вашею племянницей: мн показалось, а теперь я почти убжденъ что надежда обратить меня на путь истины и вры можетъ побудить васъ обоихъ дать мн согласіе. Монсиньйоръ, я уже сказалъ вамъ чего вы не должны опасаться съ моей стороны, теперь скажу на что вамъ не слдуетъ надяться. Я чувствую что вра въ сверхъестественное погибла во мн навсегда, что даже корни ея изсохли, и самый безплодный утесъ Краснаго Моря доступне произрастанію чмъ душа моя воспріятію вры.
— Если вы такъ думаете, милостивый государь, отвчалъ епископъ,— вы поступаете совершенно честно высказывая ваши мысли… Но пути Провиднія неисповдимы.
Онъ всталъ.
— Сынъ мой, сказалъ онъ торжественно,— я закончу нашъ разговоръ словами одного святаго папы: Благословеніе старца никогда не можетъ принести вреда… Хотите вы чтобъ я благословилъ васъ?
Я низко склонилъ предъ нимъ голову. Онъ сдлалъ рукой мистическіе знаки.
Я отвсилъ ему вторичный поклонъ и удалился.
Въ ту минуту какъ я выходилъ изъ комнаты, онъ снова меня окликнулъ.
— Господинъ де-Водрикуръ, не узжайте, будьте такъ любезны подождать насъ въ саду . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здсь оканчивается мой дневникъ тмъ кризисомъ моей жизни который внушилъ мн мысль написать его. Мадемуазель де-Куртэзъ, съ согласія своего семейства, отдаетъ мн свою руку. Я принимаю ее съ глубокою признательностью и употреблю вс усилія чтобы жена моя была такъ же счастлива, какъ и любима, уважаема и прелестна.
Вопреки предположенію виконта Бернара, дневникъ его не кончился. Онъ былъ только на время пріостановленъ. Де-Водрикуру пришлось снова приняться за него подъ впечатлніемъ новаго переворота въ его жизни, по меньшей мр равнаго тому который впервые заставилъ его взять въ руки перо. Промежутокъ въ нсколько лтъ отдляетъ эти дв части, или врне, эти два отрывка изъ дневника Бернара. Мы постараемся восполнить этотъ проблъ при помощи фамильныхъ бумагъ и нашихъ личныхъ воспоминаній.
Было бы несправедливостью въ отношеніи виконта де-Водрикуръ призвать вполн врнымъ тотъ портретъ который онъ набросалъ съ себя на предшедшихъ страницахъ. Но сквозь намренныя преувеличенія и видимыя натяжки художника, читатель все-таки можетъ отыскать нкоторое сходство портрета съ оригиналомъ. Читатель, разумется, замтилъ что виконтъ де-Водрикуръ, въ то время какъ онъ сблизился съ семействомъ Куртэзовъ, отнюдь не былъ только фатомъ и зубоскаломъ, какимъ онъ такъ охотно себя изображаетъ. Надобно было имть и другія качества чтобы произвести такое сильное впечатлніе на двушку подобную мадемуазель де-Куртэзъ.
Безо всякаго сомннія, мадемуазель де-Куртэзъ, какъ вс женщины, несмотря на то что она была одною изъ лучшихъ представительницъ своего пола, увлеклась блестящею вншностью виконта, его изяществомъ и свтскимъ лоскомъ. Но нельзя сомнваться и въ томъ что еслибы рядомъ съ этими вншними качествами молодаго человка не было и боле глубокихъ достоинствъ, то чувство къ нему мадемуазель де-Куртэзъ весьма скоро перешло бы въ равнодушіе и даже презрніе. Прежде всего ее поразила и заинтересовала простота въ обращеніи такого знаменитаго покорителя женскихъ сердецъ. Этотъ опасный Бернаръ, боле чмъ дерзкій у себя дома, въ свт изъ какого-то безотчетнаго кокетства держалъ. себя любезно и даже скромно, онъ обладалъ тмъ гибкимъ умомъ который уметъ примниться къ настроенію каждаго и тою ласкающею мягкостью что боле всего нравится въ людяхъ сильныхъ. Кром того, онъ былъ прекрасно образованъ и, когда ему было нужно, умлъ сверкать всми гранями своего многосторонняго ума, которому ничто не было чуждо. Нельзя было не чувствовать что душа у него гордая, любящая, прямая и честная до щепетильности, враждебная всему мелочному и низкому, словомъ, душа дйствительно возвышенная. Спасти эту душу, обратить ее къ Богу было слишкомъ сильнымъ искушеніемъ для молодой, страстно врующей христіанки. Вотъ чмъ извиняла мадемуазель де-Куртэзъ свою привязанность, которую сердце ея можетъ-быть одобряло несравненно боле чмъ разсудокъ. Бернаръ де-Водрикуръ понималъ что и достойный архіепископъ тмъ же самымъ извинялъ свою слабость въ отношеніи своей страстно любимой племянницы. Оаи оба были, какъ говорилъ добрый архіепископъ, восторженные энтузіасты, а кто изъ насъ не знавалъ въ числ лучшихъ прелатовъ новаго времени — людей съ горячимъ сердцемъ, съ пылкою романтическою душой? Пусть ихъ порицаютъ кому охота. Что до насъ, то мы любимъ энтузіазмъ и покланяемся ему даже когда онъ повидимому заблуждается. Большинство не на нашей сторон.
Свадьба виконта де-Водрикуръ и мадемуазель де-Куртэзъ состоялась въ первыхъ числахъ января слдующаго года. Нсколько недль молодая чета устраивалась въ хорошенькомъ отел квартала Монсо, а затмъ новобрачные ухали въ Италію. Совершенно частное дло, въ которомъ не было ничего неожиданнаго, сократило время ихъ путешествія и заставило ихъ вернуться въ Парижъ къ концу апрля. Только теперь, собственно говоря, и начиналось для нихъ испытаніе совмстной супружеской жизни.
Рдко бываетъ чтобы женщина не была счастлива въ первые мсяцы своего брака, разв только ея мужъ окажется какимъ-нибудь чудовищемъ. Когда же ей, подобно гж де-Водрикуръ, выпадетъ на долю по истеченіи нсколькихъ мсяцевъ замужества почувствовать себя беременною, то вс могущія возникнуть между ею и мужемъ недоразумнія сами-собою на время устраняются, между мужемъ и женой является совершенно новая связь, которая въ послдствіи слабетъ благодаря привычк, но въ данное время дйствуетъ во всей своей сил, она невольно обязываетъ мужа къ большей усидчивости, располагаетъ его въ отношеніи жены къ особенной нжности и внимательности. У отца и матери есть постоянный неистощимый предметъ разговоровъ, одинаково интересныхъ для нихъ обоихъ. Если у мужа иногда и является сожалніе о своемъ прошломъ, если у него и осталась еще привычка къ прежней безшабашной жизни, кружку пріятелей и вообще легкомысленному провожденію времени, если онъ и начинаетъ нсколько скучать, то утшаетъ себя тмъ что настоящее положеніе его не боле какъ случайность, что надо лишь потерпть и что отсроченное еще не вовсе потеряно. Такимъ образомъ въ семейной жизни все идетъ гладко, и оба супруга вполн довольны: жена — потому что, какъ она увряетъ себя, все и всегда будетъ идти такъ же, а мужъ — потому что онъ твердо увренъ въ противоположномъ.
Тмъ не мене даже этотъ первый періодъ супружеской жизни не могъ пройти для гжи Де-Водрикуръ безъ огорченій. Бдная Аліетта, знавшая что Бернаръ и его дядя возлагаютъ на нее большія надежды относительно продолженія рода, была въ полномъ отчаяніи, когда у нея вмсто сына родилась дочь,— правда, прелестная двочка, но все же дочь. Вся въ слезахъ просила она прощенія у г. де-Водрикуръ, который нжно успокоивалъ ее, весело говоря что дло поправимо, ошибка де объясняется волненіями неизбжными при первомъ опыт.
Невозможность самой кормить ребенка была новымъ огорченіемъ для молодой женщины. Но затмъ все свое время и вс свои заботы она посвящала крошк со свойственными ей глубокимъ сознаніемъ долга и пылкою нжностью. Дочь также служила ей правдивымъ предлогомъ чтобъ отказываться отъ выздовъ въ парижскія гостиныя, гд ея бракъ съ блестящимъ виконтомъ де-Водрикуръ возбуждалъ если не всеобщее сочувствіе, то во всякомъ случа всеобщее любопытство. Рожденіе дочери пришлось весьма кстати чтобъ облегчить ей исполненіе того плана жизни какой она составила себ соотвтственно совтамъ дяди и въ которомъ свтскимъ удовольствіямъ было отведено очень мало мста.
Никогда не жившіе въ Париж, посщавшіе его только изрдка и не надолго, монсиньйоръ де-Куртэзъ и его племянница тмъ, не мене слишкомъ хорошо поняли и оцнили, характеръ свтской столичной жизни. При этой оцнк они не руководились ни мрачными предразсудками ханжества, ни щепетильною взыскательностью провинціаловъ: они руководились скоре чистотой своей души, понимая только что разнообразіе парижскихъ удовольствій должно было вносить въ жизнь легкомысліе которое вовсе не согласуется съ тмъ серіознымъ понятіемъ какое они оба составили себ о ней. Проницательная гжа де-Водрикуръ, по мр того какъ она знакомилась съ парижскимъ обществомъ, не замедлила понять что не только разнообразіе развлеченій, но и самое ихъ качество мало согласуется съ ея воспитаніемъ и ея личными чувствами. Въ эту пору ея жизни это было только смутное неопредленное предчувствіе чего-то неизвданнаго и непріятнаго. Но и этого для нея было вполн достаточно чтобъ еще боле утвердиться въ той программ которой она ршилась слдовать, не потому только что она соотвтствовала ея собственнымъ склонностямъ, но и потому что она казалась ей наиболе соотвтствующею цли ея самаго завтнаго желанія, то-есть возвращенія ея мужа въ лоно церкви.
Наставленія ея дяди, согласныя съ собственными побужденіями, указали ей опасность всякой попытки непосредственнаго дйствія на душу Бернара. ‘Проповдуй только примромъ’, сказалъ ей мудрый прелатъ, ‘не касайся никогда съ твоимъ мужемъ вопроса о религіи ни упреками, ни увщеваніями, ни даже намекомъ. Ты этимъ можешь только надость ему. Показывай ему только прелесть истинно христіанской семьи среди свтскаго безобразія. Заставь его узнать тебя, любить и благословлять чтобъ онъ со временемъ позналъ, полюбилъ и прославилъ Бога, создавшаго и сдлавшаго тебя такою какова ты есть.’
Покончивъ съ утомительными обязательными визитами, гжа де-Водрикуръ подъ предлогомъ своихъ материнскихъ обязанностей ограничила кругъ своего знакомства родственниками и близкими друзьями мужа. Она старалась по возможности какъ можно боле времени проводить дома, обнаруживая при этомъ вс достоинства хорошей деревенской хозяйки, изобртательность и вкусъ образованной, изящной женщины. Ея убранные зеленью и цвтами гостиная и будуаръ, благодаря художественной группировк всхъ предметовъ, дышали двойною прелестью уютности домашняго очага и радушнаго гостепріимства. Она проводила цлые часы обдумывая улучшенія обстановки своего дома и слдуетъ признаться что въ данномъ случа она весьма удалилась отъ строгаго стиля Лудовика XIV: впереди всего для нея было угодить своему властелину и повелителю. Чтобы вознаградить себя чмъ-нибудь за эту невольную уступку вкусамъ мужа, Аліетта обратила одну изъ гостиныхъ въ библіотеку и благоговйно разставила въ ней, вмст съ римскими бюстами, книги отца, привезенныя ею изъ Варавилля. Въ мечтахъ, она собиралась часто перечитывать эти старыя любимыя книги съ молодымъ, еще боле любимымъ мужемъ.
Почти безполезно прибавлять что на половин г. де-Водрикуръ его то и дло поражали разныя неожиданности и всевозможные знаки вниманія, которые, разумется, не прислуга ему оказывала. Очень заботившійся о собственной особ, но крайне во всемъ безпорядочный, г. де-Водрикуръ тмъ не мене любилъ порядокъ, лишь бы не самому хлопотать о немъ. Теперь онъ съ совершенно новымъ для него наслажденіемъ замчалъ во всхъ своихъ комнатахъ чью-то утонченную заботливость: бралъ ли онъ носовой платокъ или пару перчатокъ, онъ чувствовалъ ароматъ маленькихъ саше, которые благодтельныя феи тайно раскидывали по всмъ его ящикамъ.
Изо всхъ обольщеній которыя молодая графиня пускала въ ходъ чтобы привязать мужа къ домашнему очагу, тмъ на которое она имла полное право разчитывать, во всего мене разчитывала, была она сама. Она не только была красива, но ея строгая двственная красота, легкость ея походки, ея сіявшій чистотой обликъ, ея глубокій взоръ, придавали ей совершенно особенную оригинальную прелесть. Нсколько мсяцевъ жизни въ Париж развили ея прирожденный вкусъ, и теперь ея туалеты отличались такою строгою простотой и безукоризненнымъ изяществомъ которыя могли бы дать точное понятіе объ изящномъ людямъ съ нимъ незнакомымъ. Впрочемъ, какъ уже извстно, у нея былъ серіозный и можетъ-быть нсколько исключительно развитой умъ, но во всякомъ случа недюжинный,
Виконтъ Бернаръ не былъ глухъ ко всмъ ея обольщеніямъ, но онъ угадывалъ ея тайную политику, и это нсколько отравляло ему впечатлніе. Онъ находилъ что его жена прелестна, умна и безупречна, но тмъ не мене чувствовалъ что она хочетъ засадить его въ клтку, понемногу приручить и заставить пть по своему. Про себя онъ тихонько улыбался этому и, какъ человкъ все еще влюбленный, до извстной степени поддавался ея дипломатическимъ тонкостямъ, но отнюдь не былъ намренъ дойти въ своемъ угожденіи жен до того чтобъ отказаться отъ полной свободы въ своихъ дйствіяхъ и мысляхъ. Несмотря на отдаваемую имъ справедливость достоинствамъ Аліетты, онъ не безъ тайнаго неудовольствія относился къ тому что жена такъ горячо отдалась своимъ материнскимъ обязанностямъ, почти вовсе отказалась отъ свта и жила уединенно, какъ въ пустын. Безъ сомннія, онъ очень цнилъ свою жену, ея высокія умственныя дарованія, ея занимательную бесду, но тмъ не мене ему съ нею всегда было какъ-то не по себ, и не трудно понять почему. Мало такихъ предметовъ для разговора которые такъ или иначе не касались бы религіи, ибо религія лежитъ въ основ всего. Въ обществ подобномъ нашему, состоящемъ преимущественно изъ людей равнодушныхъ или скептиковъ, этого не замчаютъ, но разъ вы имете дло съ горячо-врующимъ человкомъ, заходитъ ли разговоръ объ искусств, наук, литератур или политик, это сейчасъ же чувствуется: сознаешь что каждую минуту можешь затронуть вопросъ вры и тмъ оскорбить чувство которое желаешь уважать. Такимъ образомъ г. де-Водрикуръ и его жена постоянно чувствовали другъ съ другомъ нкотораго рода стсненіе и въ своихъ задушевныхъ разговорахъ, и во время чтенія, и при обмн впечатлній въ театр или музе.
Виконтъ Бернаръ, какъ вроятно помнитъ читатель, ухаживая за мадемуазель де-Куртэзъ, утшалъ себя мыслью что пребываніе ихъ въ Париж не замедлитъ оказать свое благотворное дйствіе на чрезмрную набожность его невсты и поубавитъ въ ней избытокъ суровой добродтели, оставивъ лишь необходимое. Но если, думалось ему теперь, она будетъ продолжать жить въ Париж своею прежнею замкнутою жизнью, всецло поглощенная мыслью о Бог, муж и дочери, то разчитывать на перемну въ ней нечего. Какъ порядочный человкъ, г. де-Водрикуръ понималъ что онъ не долженъ толкать жену въ разсянную жизнь, а между тмъ, еслибъ онъ только могъ какимъ-нибудь прямымъ, честнымъ путемъ заставить ее хоть до нкоторой степени отказаться отъ ея строгихъ взглядовъ, ему казалось что они оба были бы отъ этого въ выигрыш. Однажды вечеромъ, куря посл обда въ библіотек, онъ счелъ возможнымъ, не навлекая на себя подозрній въ-намреніи развратить жену, предложить ей поздку въ одинъ изъ мелкихъ бульварныхъ театровъ чтобы посмотрть піесу Шесть женъ Молланша, имвшую такой успхъ въ обществ что выдержки изъ нея повторялись во всхъ гостиныхъ Парижа.
— Въ самомъ дл, милая Аліетта, говорилъ Бернаръ,— ты ужь слишкомъ чужда всему земному… Большинство молодыхъ двушекъ теперь выходитъ замужъ главнымъ образомъ для того чтобы посщать Folies-Bergè,re — это, разумется, уж крайность, согласенъ, но не впадаешь ли и ты въ такую же крайность воображая что всякій театръ, разъ онъ не Французскій Театръ и не Опера, уже есть мсто погибели.
— Шесть женъ! Молланша? задумчиво повторила Аліетта,
— Именно, подхватилъ Бернаръ.— Это разумется не Сидъ, ни Британикъ, это просто фарсъ, но что же такое?… Посовтуемся съ твоими оракулами! Будь любезна, передай мн пожалуста второй томъ Мольера, тамъ есть La critique de l’Ecole des femmes... Въ посвященіи произведенія Анн Австрійской я читаю слдующія строки, какъ бы обращенныя къ самой виконтесс де-Водрикуръ: ‘Радуюсь тому что снова могу имть честь развлечь ваше величество, такъ какъ вы вполн доказываете что истинная религіозность отнюдь не исключаетъ пристойныхъ развлеченій и не гнушаетесь улыбаться тми же устами которыя такъ набожно произносятъ молитвы’… Ну что ты на это скажешь, душа моя?
— Я ни въ чемъ не могу отказать ни Мольеру, ни теб, весело сказала молодая женщина.— демъ смотрть Шесть женъ Молланша!
Каждый вкъ шутитъ по своему. XVII вкъ смялся нсколько грубо, по-галльски, но искреннимъ, здоровымъ и не оскорбительнымъ смхомъ, точно также и Мольеръ. Нашъ боле утонченный вкъ любитъ сдабривать свои шутки на сцен и въ книгахъ прянымъ привкусомъ нкоторой распущенности. Любившая посмяться мадамъ де-Севинье, по всей вроятности даже не улыбнулась бы на представленіи Шести женъ Молланша. Гжа де-Водрикуръ, воспитанная приблизительно въ такой же сред какъ и знаменитая маркиза, испытала то же леденящее впечатлніе, ей, какъ ребенку хорошаго происхожденія внезапно перенесенному въ какую-то низкую среду, вдругъ захотлось заплакать. Чтобы сдлать удовольствіе мужу, она пыталась улыбаться, но улыбка у нея не выходила, и онъ повялъ что его первая попытка развитія жены не удалась.
Въ теченіе того же года гну де-Водрикуръ представился, какъ онъ полагалъ, боле подходящій случай вывести жену изъ ея чрезмрнаго ригоризма и развить въ ней нкоторую склонность къ свтской жизни, которой она такъ упорно не поддавалась. По обыкновенію, въ конц зимы въ высшемъ парижскомъ свт устраивалось нсколько блестящихъ празднествъ съ благотворительными цлями, между прочимъ большой балъ въ Трокадеро, съ базаромъ, гд за красивоубранными прилавками продавали разный вздоръ прелестныя продавщицы. Очень добрый отъ природы, виконтъ де-Водрикуръ всегда принималъ самое дятельное участіе въ подобнаго рода празднествахъ, гд ему представлялся случай одновременно быть пріятнымъ и бднымъ, и дамамъ, и самому себ. Ему казалось что похвальная, почти набожная цль такихъ свтскихъ празднествъ должна была привлечь къ себ сочувствіе его строго-нравственной молодой супруги и не возбудить въ ея душ никакого непріятнаго чувства. Онъ настойчиво уговаривалъ Аліетту не отказываться отъ крайне любезнаго предложенія принять на себя обязанность патронессы и продавщицы, сдланнаго ей благодаря ея имени, положенію и красот. Но, къ крайнему удивленію Бернара, гжа де-Водрикуръ отказалась отъ предлагаемой ей чести. Она слишкомъ застнчива, слишкомъ молода, слишкомъ мало знаетъ свтъ. Когда же недовольный этимъ мужъ сталъ съ нкоторою горячностью убждать ее въ томъ что отказываясь принять участіе въ добромъ, благочестивомъ дл, она поступала даже противъ своихъ собственныхъ правилъ, противъ своей собственной вры, она смясь сказала ему:
— Ты недавно читалъ мн выдержку изъ Мольера, мой другъ… Мн очень хочется отплатить теб тою же монетой, и я, въ свою очередь, намрена прочесть теб страницу изъ Паскаля, а именно письмо отца Лемуана.
Г. де-Водрикуръ разсмялся и пересталъ настаивать. Тмъ не мене онъ начиналъ отчаиваться, а посл еще нсколькихъ столь же неудачныхъ попытокъ очеловчить и цивилизовать Аліетту, совершенно отказался отъ своего предпріятія. Аліетта была преисполнена всевозможныхъ добродтелей, но въ тоже время оставалась ярою необщительною пуританкой. Оставалось примириться съ этимъ и извинять ей ея странности, принимая во вниманіе ея несомннныя достоинства, предоставить ей свободу жить по своему и узжать съ бала какъ Золушка въ начал котильйона.
Въ то же время г. де-Водрикуръ счелъ себя въ прав и со своей стороны слдовать собственнымъ вкусамъ и понемногу совершенно почти вернулся къ своей холостой жизни, внося въ нее однако по возможности скромность человка заботящагося о спокойствіи и достоинств своей жены.
Такимъ образомъ Аліетта чувствовала себя все боле и боле одинокою въ своемъ укромномъ уголк, который устраивала съ такою любовью и надеждой привлечь въ него и удержать въ немъ своего мужа. Сколько грустныхъ часовъ провела она въ ожиданіи мужа, который все чаще запаздывалъ, сколько мучительныхъ поцлуевъ выпало на долю ея маленькой дочки, напрасно разодтой вмст съ матерью для торжественной встрчи забывавшаго ихъ неблагодарнаго! сколько горькихъ слезъ пролила Аліетта у постельки своего спящаго ребенка!
Бернаръ часто заставалъ ее съ покраснвшими, еще мокрыми отъ слезъ глазами, и это его все боле и боле раздражало. Чего же ей наконецъ надо? Онъ дйствительно думалъ или старался себя уврить что она иметъ притязаніе оторвать его отъ парижской жизни и ея удовольствій, чтобы заставить его вмст съ собой вести нчто въ род монастырскаго существованія. Аліетта была слишкомъ умна для того, чтобы когда-нибудь предаваться подобнаго рода фантазіямъ. Но ради мужа и ради себя самой она не любила чрезмрной свтской разсянности, находя ее несовмстною съ серіознымъ отношеніемъ къ жизни.
Вслдствіе этого она страстно желала отвлечь Бернара отъ свта и создать себ одинъ изъ тхъ исключительныхъ домашнихъ очаговъ которые въ Париж хотя и встрчаются, но разумется весьма рдко, составляя какъ бы отборное ядро, почти невдомое массамъ, истинный образецъ жизни исполненной достоинства, умственныхъ интересовъ и тихаго счастія. Аліетта сама горячо цнила разнообразіе высокихъ наслажденій доставляемыхъ развитому человку такимъ городомъ каковъ Парижъ. Но она желала бы пользоваться всми этими наслажденіями въ избранномъ кружк, вдали отъ безпорядочной, опьяняющей свтской суеты и нелпой бульварной одури, производившихъ на нее самое тягостное впечатлніе. Когда она намекала мужу о такой жизни, онъ только пожималъ плечами и говорилъ: ‘Все это одн химеры!… Отель Рамбулье!’
Недоразумніе между ними росло, и они все боле начинали страдать одинъ отъ другаго.
Случилось такъ что въ этотъ тяжелый періодъ и гжа де-Водрикуръ и мужъ ея повряли свои невзгоды одной и той же особ. Это была герцогиня Кастель-Море, старинный другъ семейства Водрикуръ и единственная женщина съ которою Аліетта сколько-нибудь сошлась по прізд въ Парижъ. Герцогиня далеко не раздляла въ нравственномъ и особенно въ религіозномъ отношеніи строгости взглядовъ и страстнаго увлеченія своей юной пріятельницы. Правда, она вела жизнь безупречную, но скоре по врожденной склонности чмъ на основаніи принциповъ: она сама считала себя порядочною женщиной чисто по природ, безо всякихъ личныхъ заслугъ. Старушка герцогиня очень заботилась о своей вншности, но отъ ея сдинъ вяло чмъ-то хорошимъ. Ее любили за обходительность не ныншняго вка, за умъ и свтскую мудрость, которою она охотно длилась со всми. Иногда она устраивала браки, но главною ея спеціальностью было приходить на помощь супругамъ начинающимъ сбиваться съ пути, что, разумется, доставляло ей не мало хлопотъ. Такимъ образомъ она тратила большую часть времени на водвореніе мира и спокойствія въ распадающихся супружествахъ: ‘часто хорошая починка стоитъ новой вещи’, говаривала добрая герцогиня. Уже зная изъ косвенныхъ признаній Бернара и Аліетты объ ихъ неладахъ, она ничуть не удивилась тому что однажды г. де-Водрикуръ, сославшись на ея компетентность вообще, обратился къ ней за совтомъ.
— Милая герцогиня, сказалъ онъ,— вы знаете какъ у насъ шло дло и какъ оно идетъ. Я сдлалъ все чтобъ оторвать мою жену отъ ея монастырскаго образа жизни. Но она осталась при своемъ… Чтожь, я снисходителенъ къ ея маніи… но не могу же я вмст съ ней запереться въ келью, молиться ея Богу, въ Котораго не врю, и вчно утирать носъ моей дочери.
— Милый другъ, вы раздражены, возразила герцогиня.
— Совершенно справедливо. Я раздраженъ, потому что мн не въ чемъ упрекать себя… Если я одинъ вызжаю въ свтъ, если я снова вернулся къ прежнимъ привычкамъ, разв это не ея вина? Теперь она съ утра до ночи плачетъ въ своемъ углу… и такъ какъ я имю глупость обладать добрымъ сердцемъ, то это отравляетъ мн жизнь… не говоря уже о толкахъ возбуждаемыхъ ея странностями: одни говорятъ что я ревнивецъ, другіе что она помшана… Ну пріятно ли это? скажите.
— Вы въ самомъ дл удивительный человкъ, сказала герцогиня.— Въ наше время, и притомъ въ Париж, вамъ случайно попалась жена не сумашедшая — и вы жалуетесь!… Боже мой, какъ бы я желала навязать вамъ на шею хоть на дв недли ту пріятную особу которая осчастливила меня прошлымъ лтомъ въ Діепп… Это была истая Парижанка, такъ-сказать квинтъ-эссенція Парижа. Она жила въ одномъ отел со мной и я только и знала что любовалась ею. Уже съ утра я слышала какъ она стучитъ своею тросточкой по корридорамъ отправляясь куда-нибудь въ сопровожденіи своего двора, человкъ пяти подобныхъ вамъ вертопраховъ, не считая мужа… Вотъ, подобравъ платье, она спшитъ за берегъ моря ловить рыбу или купаться. Потомъ, въ сопровожденіи тхъ же господъ, возвращается къ завтраку, и я смотрю какъ она кушаетъ салатъ изъ огурцовъ, жареное съ горчицей и блюдечко земляники. Посл того она отправлялась пострлять голубей, потомъ въ казино, гд проглатывала дв порціи мороженаго и проигрывала пятьдесятъ луидоровъ на игрушечныхъ скачкахъ… Отсюда она забгала въ фотографію… Потомъ каталась въ брик съ бубенчиками и колокольчиками, все съ тою же компаніей, останавливалась у Полле, съдала тамъ фунта три креветокъ и хала обдать въ Аркскій кабачекъ… Снова возвращалась въ казино, отыгрывала свои 50 луидоровъ въ баккара, выпивала за ужиномъ шампанскаго, вкалывала себ въ волосы цвтокъ, длала туръ вальса и, часамъ къ тремъ утра, побдоносно возвращалась въ отель, все съ тми же кавалерами, блдными, измученными, но уже безъ мужа, который, по всей вроятности, гд-нибудь умиралъ отъ изнеможенія. А между тмъ, милый виконтъ, говорятъ что это вполн порядочная женщина… Но желали бы вы имть ее своею женой?
— Это совсмъ бы измнило меня, засмялся Бернаръ.
— Вотъ каковы ныншнія молодыя женщины, продолжала герцогиня,— вдь вы знаете что та о которой я говорю не составляетъ какого-нибудь исключительнаго явленія… А вы вдругъ жалуетесь, когда ваша жена настоящій перлъ, умна, образована, серіозна и иметъ только одинъ недостатокъ, тотъ что она святая! Это, разумется, крайность… Но она васъ такъ сильно любитъ что вамъ было бы очень легко перестроить ее на свой ладъ, еслибы вы только захотли дать себ этотъ трудъ… Нтъ? вамъ это скучно?… Ну, хорошо, я беру это на себя.
Г. де-Водрикуръ дважды поцловалъ ручку герцогини и удалился. Наслдующій же день гжа де-Кастель-Море, усердно исполняя принятую ею на себя обязанность, пріхала къ гж де-Водрикуръ. Она нашла молодую женщину совершенно потерявшею всякое мужество, страшно упавшею духомъ, сомнвающеюся въ самой себ, словомъ, въ наилучшемъ настроеніи чтобы выслушивать совты и даже выговоры. Герцогиня кротко объяснила ей что дло нравственнаго пересозданія ея мужа безъ сомннія весьма почтенное, ro и весьма щекотливое, что она совершенно напрасно приступила къ нему такъ круто. У нея не достало терпнія и гибкости, она не сумла вовремя быть уступчивою или требовательною, мужъ ея заупрямился и ускользнулъ изъ ея рукъ. Такого завзятаго Парижанина, такого свтскаго баловня, страстно любящаго бульварную жизнь, такого скептика до мозга костей нельзя однимъ мановеніемъ жезла обратить къ серіознымъ обязанностямъ семьянина и еще мене къ догматамъ религіи. Не слдовало скрывать отъ себя что предстоитъ совершить истинное чудо, хотя Аліетта безо всякаго сомннія боле чмъ кто-либо способна совершить его. Но для достиженія успха первое условіе очевидно заключается въ томъ чтобы какъ можно боле быть при муж, идти съ нимъ рука объ руку, заставляя его одновременно чувствовать и обаяніе, и нкотораго рода узду… Словомъ, для того чтобы развить въ немъ другіе вкусы и склонности, слдовало не запугивать его, а начать съ уступокъ, стараясь слдовать его собственнымъ склонностямъ и вкусамъ.
Гжа де-Водрикуръ, удрученная своими неудачами, обезсиленная тайною внутреннею борьбой, почти доведенная до безумія боязнью окончательно потерять любовь мужа, съ какимъ-то отчаяніемъ бросилась на новый путь указанный ей старою герцогиней. Первый шагъ стоилъ ей дорого. Она вспомнила что когда, посл родовъ, зашла рчь о томъ какъ распредлить день, мужъ ея былъ очень недоволенъ когда она отказалась здить съ нимъ верхомъ на утреннюю прогулку въ Булонскій лсъ. Она считала своимъ долгомъ отказаться отъ одного изъ своихъ любимыхъ удовольствій, потому что оно оказывалось несовмстимымъ съ привычкой дтства которая была ей еще дороже. Она желала каждое утро слушать въ церкви Св. Августина обдню, какъ бывало въ маленькой церкви въ Варавилл. Для нея это было не только исполненіемъ религіозной обязанности, но и дорогимъ сердцу воспоминаніемъ. Это были т часы когда, опустившись на колни и склонивъ голову на руки, она произносила молитвы и въ то же время переживала впечатлнія своего далекаго безмятежнаго прошлаго, она мысленно видла тропинку ведшую изъ замка по полямъ въ церковь, ей казалось что она улавливаетъ благоуханіе изгороди изъ розъ, слышитъ шелестъ стараго тиса на кладбищ. Но она была неправа и поняла это. На другой же день посл посщенія и нравоученій герцогини, она просто сказала мужу что ее мучитъ желаніе возобновить прогулки верхомъ и особенно съ нимъ по утру. Бернаръ удивился и пристально посмотрлъ на жену.
— Ты мн доставляешь огромное удовольствіе, Аліетта сказалъ онъ, взявъ ее за руку,— вдь я горжусь тобой и люблю чтобы тобой вс любовались.
Эти слова, столь рдкія въ устахъ мужа, особенно такого сдержаннаго и насмшливаго какимъ былъ г. де-Водрикуръ, пріятно отозвались въ сердц молодой женщины и расположили ее къ принесенію еще большихъ жертвъ. Съ этой минуты она бросила свою замкнутую жизнь, стала принимать приглашенія, чаще посщать театры зимой и скачки лтомъ, словомъ, перестала идти противъ теченія. Чтобы поощрить ее, Бернаръ со своей стороны также длалъ великодушныя уступки, онъ нсколько измнилъ собственныя привычки, бросилъ кое-какія развлеченія и часто забывалъ свой клубъ для выздовъ съ женой въ свтъ. Они сблизились между собой, въ ихъ жизни произошелъ переворотъ, во взаимныхъ отношеніяхъ проявлялось больше нжности и доврія, доставившихъ гж де-Водрикуръ нсколько счастливйшихъ дней ея жизни.
Свтская жизнь въ Париж страшно затягиваетъ человка, трудно бываетъ де отдаться ей всецло, когда разъ вступишь въ нее. Гжа де-Водрикуръ не замедлила испытать роковыя послдствія своего вступленія въ свтъ: приглашенія слдовали за приглашеніями, число свтскихъ знакомствъ росло съ неимоврною быстротой, удовольствія и обязанности, безпрерывно смняя другъ друга, неслись безконечною вереницей. Прежде всего она почувствовала скуку и утомленіе, а вскор съ ужасомъ замтила что теряетъ свободу, время и даже свою личность, что она вся принадлежитъ свту и уже нисколько не принадлежитъ самой себ.
Не одно это пугало и огорчало ее въ новой жизни. Она вступила въ шумное общество, снисходительно называющее себя всмъ Парижемъ и воображающее себя чмъ-то особеннымъ, избраннымъ, лишь потому что вс только его и видятъ, только его и слышатъ, о немъ только и говорятъ, и говорятъ уже слишкомъ много.
Съ перваго взгляда молодую женщину, бывшую по крови, сердцу и воспитанію настоящею Француженкой, долженъ былъ поразить тотъ космополитическій характеру который все боле и боле овладваетъ парижскимъ обществомъ. Кому неизвстно, какая дятельная роль въ немъ выпадаетъ на долю иностранцевъ. Разумется, даже и во Франціи между иностранцами и иностранками есть люди вполн достойные уваженія. Но какъ случается видть Англичанъ являющихся въ наши театры безо всякаго стсненія въ такихъ костюмахъ въ какихъ они не посмли бы показаться въ театр у себя въ Англіи, такъ же точно можно видть и множество иностранцевъ считающихъ Парижъ мстомъ сомнительной репутаціи, гд можно позволять себ всевозможныя вольности, которыхъ никто не позволитъ себ дома. Эта безцеремонность, эта легкомысленная эксцентричность, эта неблаговоспитанность, это презрніе къ общественному мннію — вовсе не французскіе недостатки, но стремящіеся быть таковыми благодаря постоянному ввозу.
Это столь характерное для нашего времени стремленіе, все боле и боле измняющее наши національныя свойства (Англія, скажемъ въ скобкахъ, несравненно лучше уметъ охранять свои) было не единственною стороной парижскаго свта оскорблявшею склонности, мысли и чувства Аліетты. По мр того какъ она знакомилась съ обществомъ, она все боле и боле чувствовала утомленіе отъ поверхностной болтовни, которая въ Париж съ такою легкостью находитъ себ пищу въ новостяхъ дня и повидимому низводитъ всхъ на уровень пошлой посредственности. Десять разъ въ день, въ десяти различныхъ гостиныхъ слушала Аліетта одни и т же безсодержательные разговоры, одн и т же пустыя сплетни, одн и т же бульварныя остроты, поверхностныя сужденія, шутки заимствованныя изъ новой піесы, а порой и нелпыя словечки различныхъ cafs-concerts.
Хотя бы разъ проскользнуло что-нибудь новое, неожиданное, свое въ этой утомительной болтовн!
Она глядла съ тайнымъ недоумніемъ на эту свтскую толпу, вчно движущуюся, мечущуюся отъ одного удовольствія къ другому, какъ бы одержимую пляской святаго Витта, увлекающею ее въ эпилептическомъ вихр отъ колыбели и до могилы. Это напоминало Аліетт проклятый хороводъ осужденныхъ до самой смерти плясать на кладбищ поруганнаго ими храма.
Она спрашивала себя что могло въ такомъ безумств оставаться для семьи, науки, умственнаго развитія, возвышенной мысли, наконецъ, на переходъ отъ жизни къ смерти. Она пугалась, чувствуя что это движеніе, какъ неудержимый потокъ, уноситъ и ее съ собою, и что она не въ силахъ противостоять ему, найти себ точку опоры.
Аліетта испытывала глубокое отвращеніе когда ей случайно приходилось присутствовать при извстныхъ разговорахъ, которые распущенность нравовъ и вкусовъ, питаемая чтеніемъ безобразныхъ книгъ, ввела въ моду даже въ лучшихъ гостиныхъ, она испытывала невыносимое чувство гадливости когда, напримръ, повидимому вполн порядочныя женщины свободно разсуждали между собою и даже съ мущинами о разныхъ физіологическихъ особенностяхъ, о тайномъ разврат, чудовищной испорченности
И о порокахъ можетъ-быть невдомыхъ и аду!
Ея скорбь и возмущеніе усиливались когда она говорила себ что какъ во Франціи, такъ и за границей, о тон и нравахъ французскаго общества судятъ по образцамъ этого искусственнаго, смшаннаго и шумнаго парижскаго общества, котораго празднества, приключенія, скандалы и туалеты каждое утро составляютъ предметъ восторга газетныхъ репортеровъ и насмшливаго ликованія публики. Въ наше время и при данномъ состояніи умовъ во Франціи, когда извстнаго рода нравственная жакерія, въ ожиданіи лучшихъ дней, разнуздываетъ въ народныхъ массахъ безмрную алчность и похоти, гжа де-Водрикуръ, хотя и чуждая политик, была поражена видя въ высшихъ слояхъ общества такую удивительную безпечность и такое исключительное стремленіе къ развлеченіямъ. Ей казалось что она находится на близкомъ къ гибели корабл, гд офицеры, вмсто того чтобъ исполнять свой долгъ, пьянствуютъ вмст со всмъ экипажемъ.
Но всего хуже было то что она чувствовала какъ эта муть начинаетъ засорять и ея душу. Эта пустая, легкомысленная жизнь, исполненная тщеславія и чувственности, никому не можетъ быть на пользу, даже такому чистому и благородному созданію, какова была Аліетта, она не годилась. Въ этомъ мір, имвшемъ мало общаго съ нею, столь чуждомъ ея идеальнымъ стремленіямъ, Аліетта начинала считать себя страннымъ эксцентричнымъ существомъ, поставленнымъ по своему исключительному воспитанію на ложный путь. Вра ея, разумется, не была поколеблена. Но иногда ее какъ-то жутко поражало сознаніе своего одиночества въ этой толп. Напримръ, она ясно видла что религія, бывшая для нея такимъ важнымъ и существеннымъ предметомъ, для огромнаго большинства людей ея круга была лишь нкотораго рода традиціей хорошаго тона: вс эти люди, выходя изъ церкви въ воскресенье, забывали о ней до слдующаго воскресенья и въ этотъ промежутокъ времени даже ни разу не вспоминали о томъ что у нихъ есть какая-нибудь религія. Въ обществ умалишенныхъ самый твердый умъ чувствуетъ что онъ начинаетъ колебаться, и Аліетта со страхомъ задавала себ вопросъ: не заразится ли она когда-нибудь скептицизмомъ и равнодушіемъ окружающихъ ее людей? Между тмъ дочь ея росла, и гжа де-Водрикуръ начинала мучиться за маленькую Жанну также какъ и за самое себя. Какъ можетъ она воспитать дочь по своимъ правиламъ въ той сред гд самый воздухъ насыщенъ не только невріемъ, но и безстыдствомъ? Какъ воспитать ее въ томъ город гд въ магазинахъ, рядомъ съ пансіонами, выставляются напоказъ книги съ такими картинками которыя прежде даже въ книжныхъ лавкахъ Брюсселя и Женевы дергались не на виду? Какъ предохранить милую крошку это всхъ ужасныхъ соприкосновеній, гибельныхъ ученій, двусмысленныхъ разговоровъ въ гостиной и передней, отъ испорченности однихъ, отъ нравственной безпечности всхъ?
Чтобъ избгнуть хотя одной изъ этихъ опасностей, Аліетта поручила свою дочь исключительнымъ заботамъ старой няни, Викторіи Жене, которая выходила и Аліетту и была привезена ею съ собой изъ Варавилля. Старушка Викторія, принадлежавшая къ почти угасшему теперь типу старыхъ, преданныхъ, честныхъ и ворчливыхъ слугъ, каждый день ходила съ маленькою Жанной гулять въ паркъ Монсо или Елисейскія поля. Однажды она вернулась съ прогулки раздраженная боле обыкновеннаго, и не безъ причины. Она разказала своей госпож что одна изъ маленькихъ двочекъ игравшихъ съ Жанной, въ присутствіи послдней, сказала обращаясь къ одной двочк постарше и указывая ей на прозжавшую мимо даму: ‘кокотка!’ — ‘Почемъ ты знаешь?’ спросила ее подруга.— ‘Ужь знаю, возразила она,— это любовница моего отца.’
Подобнаго рода случайности, которыя, какъ всякому извстно, часто и въ разныхъ видахъ повторяются въ Париж, отнюдь не могли содйствовать успокоенію материнскихъ тревогъ гжи де-Водрикуръ.
Еслибы среди этихъ горькихъ заботъ ей еще выпало на долю утшеніе сколько-нибудь повліять на душу мужа, замтить въ его настроеніи хотя бы малйшую перемну въ желанномъ направленіи! Но ничего подобнаго: вс ея жертвы были напрасны, она видла что Бернаръ попрежнему твердъ и непоколебимъ въ своемъ отчаянномъ отрицаніи, въ своей спокойной скептической философіи. Онъ не то чтобы закрывалъ глаза на распущенность нравовъ, которая такъ поражала Аліетту, не то чтобы сочувствовалъ безобразіямъ и не понималъ грозившей опасности, но если онъ и видлъ зло, то не находилъ средствъ помочь ему: это или періодъ упадка, или эпоха перерожденія, и въ томъ, и въ другомъ случа нечего де бороться противъ теченія.
Разумется, Аліетта не раздляла этого мннія, пользуясь установившеюся между ею и мужемъ большею близостію, она уже не боялась попрежнему входить съ нимъ въ пренія по поводу такихъ щекотливыхъ предметовъ. Но онъ неохотно выслушивалъ ея замчанія и часто въ такихъ случаяхъ бывалъ даже колокъ и раздражителенъ какъ человкъ который боится проповди въ своемъ собственномъ дом и твердо ршилъ не поощрять ея. Такимъ образомъ, однажды разговоръ ихъ коснулся нравственнаго состоянія низшихъ классовъ народа, съ которыми Аліетт приходилось часто сталкиваться по ея привычк къ благотворительности, молодая женщина позволила себ сказать что, къ несчастію, уроки матеріализма преподаются народу высшимъ обществомъ.
— Ты совершенно права, сказалъ Бернаръ,— и я не знаю къ чему приведетъ насъ это бснованіе и какія ужасныя послдствія готовятся впереди, но такъ какъ помочь здсь нечмъ, то нечего и размышлять объ этомъ.
— Какъ Лудовикъ XV, не правда ли? возразила Аліетта.— Но, другъ мой, вполн ли ты убжденъ въ томъ что помочь уже ршительно нечмъ? Неужели ты думаешь что потеря религіи, вры въ загробную жизнь, въ Промыслъ Божій ршительно не причемъ въ этомъ ужасномъ стремленіи къ однимъ матеріальнымъ благамъ жизни, къ однимъ минутнымъ наслажденіямъ, которыя пугаютъ тебя самого?
— Напротивъ, я въ этомъ вполн увренъ, отвчалъ Бернаръ.— Но, дточка, что ты хочешь доказать? Разв моя вина что земля вертится вокругъ своей оси? Разв моя вина что невріе царитъ всюду и овладваетъ всми? Не хочешь ли ты внушить мн что я долженъ подавать собою примръ народу?… Но какой же примръ, когда я самъ ни во что не врю?… Примръ лицемрія или оскверненія святыни?
Аліетта страшно поблднла и промолчала.
— Душа моя, рзко продолжалъ онъ,— ты хлопочешь о невозможномъ… Ты христіанка на дл, а все наше общество — только по имени… Вдь не можешь же ты превратить Парижъ XIX вка въ какой-нибудь Port-Royal des Champs и сама сдлаться его настоятельницей, какою-нибудь матерью Анжеликой… Сдлай милость, откажись это всхъ этихъ пустяковъ.. А главное, прошу тебя, откажись отъ надежды обратить меня ко своимъ врованіямъ… У тебя перешло въ манію стремленіе обращать меня на путь истины, но, говоря откровенно, это только раздражаетъ меня… Я чувствую какъ въ каждомъ твоемъ слов, въ каждомъ твоемъ движеніи сквозитъ это нелпое стремленіе… Мн кажется, я высказался на этотъ счетъ довольно категорически еще до нашего брака, и дяд твоему это извстно боле чмъ кому-либо другому… Я по совсти сдлалъ все что могъ сдлать честный человкъ чтобы не оставить теб въ этомъ отношеніи никакой несбыточной надежды, чтобъ избавить тебя отъ этого разочарованія которое и составляетъ источникъ всхъ твоихъ печалей, если хочешь быть вполн справедливою, твоего единственнаго горя… Откажись разъ навсегда отъ этой чудной мечты… забудь о ней… и ты увидишь какимъ облегченіемъ будетъ это для васъ обоихъ!
Аліетта безмолвно глядла на мужа влажнымъ, умоляющимъ взоромъ. Врожденная доброта пересилила въ немъ досаду.
— Ну хорошо, душа моя, началъ онъ мягче,— я былъ не правъ… Никогда не слдуетъ терять надежды обратить человка на путь истины… Помнишь господина де-Рансе?.. Это человкъ твоего времени… Вдь прежде чмъ сдлаться преобразователемъ ордена трапистовъ, онъ, подобно мн, былъ очень свтскій человкъ и большой скептикъ… какъ называли въ то время вольнодумецъ… А между тмъ онъ сталъ святымъ!.. Правда, на это были особенныя, ужасныя причины… Ты знаешь по какому случаю онъ обратился къ религіи?
Аліетта сдлала отрицательное движеніе головой.
— Онъ возвращается въ Парижъ посл нсколькихъ дней отлучки… Спшитъ къ любимой имъ женщин, кажется, если не ошибаюсь, къ гж де-Монбазонъ, вбгаетъ по маленькой лсенк, отъ которой у него былъ ключъ, и первое что ему бросается въ глаза… на стол… среди комнаты… голова его возлюбленной, которую врачи сбираются вскрывать…
— Еслибъ я была убждена, сказала Аліетта,— что моя голова обладаетъ тмъ же свойствомъ, я охотно бы умерла!
Она произнесла это очень тихо, но съ такою искренностью что мужъ ея почувствовалъ какъ болзненно отозвались эти слова у него въ сердц. Тмъ не мене онъ улыбнулся и ласково провелъ рукой по ея голов:
— Что за безуміе! сказалъ онъ:— такая прелестная головка не нуждается въ смерти чтобы творить чудеса!
Вотъ въ какомъ положеніи было дло лтъ шесть спустя посл ихъ брака. Аліетта, съ разстроеннымъ здоровьемъ, продолжала какъ-то машинально вызжать въ ненавистный для нея и нелюбившій ее свтъ, всюду влача за собою свою сердечную тоску, Бернаръ попрежнему испытывалъ то приливы тайнаго раздраженія, то приливы безконечнаго состраданія, но оба они были почти одинаково несчастны.
Каждый годъ, въ ожиданіи сезона скачекъ, парижскій большой свтъ любитъ изрдка подышать свжимъ воздухомъ полей и потому иногда устраиваетъ загородныя прогулки. Такимъ образомъ въ ма 1880 года избранному кружку парижской молодежи пришла фантазія отправиться пикникомъ въ Saint-Germain-en-Laye. Около шести часовъ вечера, во дворъ павильйона Генриха IV въхали два огромные дорожные экипажа, изъ которыхъ вышло человкъ тридцать пять принадлежавшихъ къ самому блестящему парижскому обществу, въ числ ихъ находились также гжа и г. де-Водрикуръ. Сначала вс весело пообдали, потомъ, пока столовую превращали въ гостиную, отправились погулять въ лсъ. По возвращеніи съ прогулки стали танцовать подъ фортепіано, съ тою простотой обращенія которая дозволяется въ деревн. Между тмъ нсколько завзятыхъ гулякъ изъ банды отыскали въ томъ же отел двухъ-трехъ знакомыхъ имъ актрисъ, изъ знаменитостей бульварныхъ театровъ, а одна изъ нихъ даже оказалась простою пвицей caf-chantant, но также пользовалась своего рода извстностью. По предложенію этихъ господъ, которыхъ поддерживали нкоторыя дамы, было ршено что актрисы примутъ участіе въ программ увеселеній. Съ приглашеніемъ къ нимъ была отправлена депутація, которая скоро возвратилась вмст съ тремя актрисами, все общество привтствовало ихъ громомъ рукоплесканій. Он отказались это всякаго вознагражденія, сначала это показалось нсколько стснительно, но скоро съ этимъ примирились: актрисъ окружили, предлагали имъ вопросы, осыпали ихъ любезностями. Очарованныя любезнымъ пріемомъ, он сами подошли къ фортепіано и спли по нскольку довольно скромно выбранныхъ куплетовъ. Въ вид благодарности выпроводить ихъ изъ залы было бы мудрено. Впрочемъ, дамы не мене мущинъ интересовались ими и желали поближе съ ними познакомиться. Словомъ, ихъ пригласили принять участіе въ котилйон, который былъ прерванъ при ихъ появленіи, а теперь въ честь ихъ возобновленъ. Он внесли въ него особенное оживленіе, выражавшееся хореографическими движеніями и пніемъ подходящихъ къ тому куплетовъ. Затмъ стали ужинать и опять-таки пригласили пвицъ. Возбужденныя танцами, шампанскимъ и кром того подстрекаемыя кое-кмъ изъ мущинъ, госпожи эти уже безо всякаго стсненія принялись распвать самыя удивительныя вещи изъ своего самаго завтнаго репертуара. Ужинъ продолжался до безконечности среди скабрезныхъ шансонетокъ, веселыхъ криковъ мущинъ, порой нсколько пугливыхъ возгласовъ дамъ и откровенныхъ, не особенно скромныхъ всеобщихъ разговоровъ.
Воспользовавшись общимъ шумомъ и гамомъ, гжа де-Водрикуръ встала со своего мста, и сказавъ что-то насчетъ жары, подошла къ открытому окну. Начинало свтать, предъ взоромъ Аліетты разстилалась обширная долина Сены, покрытая клубами бловатаго тумана… Вдругъ Аліетт показалось что почва ускользаетъ у нея изъ-подъ ногъ, что сама она летитъ, погружается и исчезаетъ въ бловатомъ пространств… Она слабо вскрикнула, протянула руки какъ бы дйствительно собираясь летть и тяжело рухнула на полъ.
Шумъ ея паденія разомъ положилъ конецъ веселью и пснямъ. Г. де-Водрикуръ бросился къ ней. Ему помогли поднять недвижно лежавшую на полу молодую женщину и бережно перенести ее въ одно изъ отдленій отеля. Пока наскоро отправились за врачемъ, были употреблены, но безуспшно, соли, эиръ и всякія тому подобныя средства чтобы вывести Аліетту изъ ея внезапнаго, но продолжительнаго обморока. Когда врачъ пріхалъ, гжа де-Водрикуръ все еще лежала мертвенно блдная и неподвижная. Вс вышли, и въ комнат больной остался г. де-Водрикуръ наедин съ докторомъ. Въ то время какъ докторъ внимательно щупалъ пульсъ Аліетты, она подняла свои отяжелвшія вки, и въ глазахъ ея мелькнуло сознаніе, но это было только на мгновеніе, вслдъ затмъ взоръ ея снова померкъ, а блдное, безкровное лицо внезапно загорлось яркимъ румянцемъ. ‘Вотъ перемна’, серіознымъ тономъ замтилъ докторъ. Онъ приказалъ класть ей на голову ледяные компрессы, а къ ногамъ приложить сильное отвлекающее средство. Часа три онъ наблюдалъ за дйствіемъ этихъ мръ. Обморокъ кончился, но Аліетта все еще не приходила въ сознаніе: въ ней было замтно лихорадочное возбужденіе, она произносила какія-то несвязныя слова и часто нетерпливымъ движеніемъ подносила руку ко лбу. Къ полудню она нсколько успокоилась, врачъ ухалъ, общавъ вечеромъ навстить больную.
— Не знаю, обратился онъ къ Бернару,— въ какой мр это зависитъ отъ душевныхъ потрясеній, но во всякомъ случа совтую вамъ добиться чтобъ она заплакала.
Г. до-Водрикуръ весь день провелъ около больной жены, онъ все время стоялъ у ея изголовья, прикладывая ей холодные компрессы. Напрасно обращался онъ къ ней, называя ее самыми нжными именами: онъ видлъ что она ничего не понимаетъ. Только къ вечеру взглядъ Аліетты остановился на немъ съ проблескомъ нкотораго сознанія, въ то же время грудь молодой женщины поднялась, и гжа де-Водрикуръ разразилась судорожными рыданіями.
Пріхавшій докторъ засталъ ее въ этомъ состояніи. Онъ шепотомъ сказалъ нсколько словъ Бернару и удалился. Согласно его предсказанію, рыданія Аліетты понемногу стихли, и она крпко заснула. Измученный, но уже нсколько успокоившійся Бернаръ также заснулъ возл нея въ кресл.
Его разбудилъ голосъ Аліетты, которая тихо звала его:
— Бернаръ!
— Что, моя дорогая? быстро вскакивая и осторожно наклоняясь къ ней спросилъ онъ.
Она охватила его шею руками, прижала его голову къ своей высоковздымавшейся отъ рыданій груди и проговорила:
— Бернаръ, умоляю тебя, сжалься надо мной!
— Что съ тобою, моя дорогая? Чего бы теб хотлось?
