Погибающий Иерусалим, Кончинский Тадеуш, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

ПОГИБАЮЩІЙ ІЕРУСАЛИМЪ.

Разсказы Тадеуша Кончинскаго.

Tadeusz Konczynski. ‘Ginica Jerozolimo’.

I. Миссія Ананіи.

Вечеромъ въ Іерусалимъ пришли страшныя всти. Римскія войска со всхъ сторонъ надвигаются къ священному городу: пятый легіонъ идетъ черезъ Эммаусъ, десятый черезъ Іерихонъ, а во глав боевыхъ силъ союзниковъ и четырехъ остальныхъ легіоновъ идетъ самъ Титъ, сынъ Веспасіана, и везетъ съ собой тяжелыя осадныя машины и значительные боевые запасы.

Вскор бглецы изъ деревни Гаватсаулъ донесли, что римскій вождь разбилъ на ночь временный лагерь въ Шиповой долин на разстояніи тридцати стадій отъ стнъ столицы.

Надъ городомъ на крыльяхъ мрачной ночи, гремло пророчество Іереміи: ‘и не было въ день гнва Господня никого, кто бы уцллъ и остался’.

Страхъ, паническій страхъ овладлъ милліоннымъ населеніемъ. Пока до Іерусалима доносились лишь отголоски осады далекихъ городовъ, пока тараны и осадныя машины разрушали стны и башни Іотапаты, дйствительность казалась еще очень далекой. Такой далекой, какъ велика была гордость священнаго города и Храма Господня. Но теперь дрогнули вс сердца, а глаза закатились и покрылись бльмами ужаса.

Цлую ночь никто не спалъ въ Іерусалим. Въ сотняхъ тысячъ домовъ рыданія старцевъ пробуждали отъ сна младенцевъ. Со стнъ замка Антонія, изъ колоннады Храма, изъ Верхняго и Нижняго города, изъ башенъ женщинъ и Псефиносъ {По-еврейски — Холмъ Саула.} воины смотрли вдаль, протирая заспанные, отяжелвшіе и изнуренные ужасами братоубійственной войны глаза.

Тмъ боле поразился Элеазаръ, вождь зилотовъ {Зилотами (ревнителями) называлась партія, особенно заботившаяся о строгомъ соблюденіи буквы закона и о чистот нравовъ.— Прим. пер.}, сдлавшій изъ храма Соломонова свой вооруженный лагерь, когда ему доложили, что какой-то еврей желаетъ непремнно видться съ нимъ лично, но ни за что не хочетъ сказать своего имени.

‘Можетъ быть, онъ бжалъ изъ римскаго лагеря?’ — подумалъ тиранъ и приказалъ его впустить.

Черезъ минуту передъ Элеазаромъ стоялъ высокій мужчина съ обильной черной растительностью, аскетическимъ лицомъ и проницательно смотрлъ на него сверкающими глазами, полными словно сіяющихъ лучей.

— Кто ты такой?— спросилъ тиранъ.

— Я Ананія, сынъ Машалоса.

— Чего ты хочешь?

Пришелецъ посмотрлъ на него спокойнымъ, увреннымъ взглядомъ и сказалъ:

— Союза между народомъ и Господомъ.

Элеазаръ насмшливо улыбнулся.

— Ты плохо знаешь Священное Писаніе, — отозвался онъ: — союзъ заключенъ давнымъ давно между мною и Господомъ. Я заступаю народъ. Ты разв не знаешь, гд ты находишься и гд мой лагерь?

Ананія закрылъ глаза и съ горечью произнесъ:

— Я знаю, кто ты и гд ты находишься. Подъ ногами твоими полъ покоевъ первосвященника.

— Разв это не доказательство, что Господь со мной? Разв кто-нибудь до меня былъ такъ близокъ къ Господу, какъ я? Разв не рухнула бы на меня крыша храма, если бы сердце мое и мысли мои были полны лукавства? Иди и обращай другихъ, людей Іоанна и Симона. Меня же оставь въ поко. Самозванныхъ пророковъ я не люблю и всегда велю стегать ихъ кнутами на ступеняхъ Храма. Бги же прочь отсюда, бдный человкъ, пока я еще спокоенъ.

Но Ананія не двигался.

— Элеазаръ, сынъ Симона, — заговорилъ онъ повышеннымъ голосомъ,— я не такой, какъ многіе изъ ложныхъ пророковъ, которые за одинъ талантъ готовы продать весь законъ Господень. Я сорокъ дней постился въ Шиповой долин и Господь говорилъ со мною..

Вождь зилотовъ поколебался. Пламя гнва уже загорлось въ его глазахъ, но онъ преодоллъ себя и спросилъ:

— Ты видлъ войска Тита? Видлъ его самого?

— Господь веллъ мн итти, чтобы я возвстилъ слова его раньше, чмъ минетъ ночь въ долин Шиповъ. Слушай, что я скажу теб.

Тиранъ вскочилъ съ мста и, блдный отъ гнва, указалъ ему на двери.

— Уходи скоре, если ты не хочешь видть свою кровь на собственной шкур.

Ананія поднялъ вверхъ руки и воскликнулъ:

— Кожа моя изсохла отъ голода, выгорла отъ солнца. Не страшны мн никакія муки. Я говорю теб, Элеазаръ, сынъ Симона, да будетъ миръ между тобою, Іоанномъ и Симономъ, дабы вы не оскверняли мечей своихъ въ братоубійственной войн, а обратили бы свое оружіе противъ общаго врага. Сдлайте такъ, и Господь, едва наступитъ заря, дастъ побду въ мои руки.

Вождь зилотовъ глубоко задумался. Онъ хорошо зналъ безграничную дерзость и отвагу людей, охваченныхъ религіознымъ экстазомъ. Вдь изъ такихъ именно фанатиковъ собралъ онъ свои войска, ведя ихъ противъ всхъ, кто не повиновался ему и не шелъ за нимъ.

— Съ кмъ ты будешь бороться?— невольно спросилъ онъ.

— Съ Титомъ!— крикнулъ Ананія сдавленнымъ голосомъ.

Тиранъ задрожалъ. Мысль, что римскій вождь можетъ погибнуть отъ руки еврея, охваченнаго жаромъ Господнимъ, ослпила его.

Почти смиренно взглянулъ онъ на человка, провозглашавшаго такую страшную, такую великую вещь.

— И чего же ты хочешь?— спросилъ онъ измнившимся голосомъ, притворяясь, что не понялъ его предыдущихъ словъ.

Тогда Ананія заговорилъ, полузакрывъ глаза, вслушиваясь въ голоса своей души:

— Три тирана нашего города изберутъ своимъ вождемъ Господа Силъ. Ибо, какъ вихрь колесницы Его, словно орлы — кони Его. И не станутъ они избивать своихъ братьевъ въ междоусобной борьб, обильной кровопролитіемъ, не станутъ жечь ихъ амбаровъ, полныхъ зерна, не станутъ чинить никакого насилія надъ ихъ имуществомъ и женами ихъ, а станетъ городъ, какъ одинъ лагерь, а воины его, какъ единое войско. И не станутъ они выставлять другъ противъ друга стражу на гибель свою, но выставятъ ее противъ общаго врага римскаго, дабы наслдство ваше не перешло къ чужимъ, дома ваши не стали домами чужеземцевъ. Это сказалъ мн Господь Силъ, когда я стоялъ на молитв, и повеллъ мн возвстить вамъ всмъ то же.

Элеазаръ думалъ:

‘Если станется такъ, и человкъ этотъ склонитъ по слову своему Іоанна и Симона, которыхъ я побждаю и не могу окончательно побдить, то кто же будетъ командовать всми, какъ не я, коль скоро я создалъ для себя изъ Храма непреодолимую твердыню? И черезъ кого, какъ не черезъ меня, который такъ ревнуетъ о чистот нравовъ и обычаевъ Израиля, дастъ Господь спасеніе? Разв войска Іоанна и Симона не станутъ моими войсками, а весь городъ моей партіей? И — кто можетъ знать — не послалъ ли Господь этого человка для славы моей какъ разъ въ тотъ моментъ, когда враги мои потеряли голову отъ страха, передъ лицомъ надвигающагося Тита?’

Онъ обратился къ пришельцу и сказалъ ему:

— Да станется по слову твоему и велнію Того, Кто черезъ тебя говоритъ. Едва наступитъ заря, я мечъ свой вмст съ тобой обращу противъ римлянъ, дабы отдалъ ихъ Господь въ руки наши. И да станется миръ между мною и Іоанномъ, между мною и Симономъ, миръ между Симономъ и Іоанномъ, и общій нашъ мечъ и сила наша обратятся противъ враговъ съ запада. Если слова мои говорятся на втеръ только, то пусть Господь Силъ поразитъ болзнью кожу мою, изсушитъ кости мои.

Ананія поднялъ руки вверхъ и молился.

— Ананія, сынъ Машалоса — добавилъ тиранъ Элеазаръ, самъ глубоко взволнованный — стань передъ лицомъ Іоанна и лицомъ Симона и возвсти имъ то, что говорилъ мн, и то, что я сказалъ теб и каково велніе Господне.

Пришлецъ поклонился и вышелъ отъ вождя. Стража повела его мимо жертвенника внизъ черезъ дворы, къ мощнымъ ступенямъ храма.

Ночь была темная, беззвздная.

Часто они попадали ногой въ лужи крови, или натыкались на груды мертвыхъ тлъ.

— Неужели столько молящихся?— спросилъ Ананія стражу — прибыло въ Іерусалимъ, и приносятъ такія обильныя жертвы, что огонь не успваетъ поглотить ихъ, и кровь ихъ остается поверхъ земли?

— Гд ты былъ, человкъ? спросили его насмшливо.

— Я каялся и молился сорокъ дней въ пустын, — отвтилъ вдохновенный пришелецъ.

— Ха-ха-ха!— раздался грубый смхъ воиновъ.

— Значитъ, ты не знаешь — объяснилъ ему одинъ,— что люди Іоанна изъ Гишалы, стараются вытснить насъ изъ Святыни Господней и постоянно нападаютъ на насъ? Они выставили противъ насъ катапульты и баллисты. Молящихся они еще пропускаютъ, беря съ нихъ выкупъ, но зато не обращая ни на что вниманія, они мечутъ пики и камни даже во время всесожженія и убиваютъ у жертвенника одинаково, какъ нашихъ воиновъ на стнахъ, такъ священниковъ и молящихся. Это ихъ кровь и ихъ тла гніютъ вокругъ. У насъ нтъ времени для сжиганія или погребенія труповъ, мы должны бороться съ оружіемъ въ рукахъ.

Ананія остановился посредин жертвеннаго двора, поднялъ вверхъ руки, молился и жгучія слезы залили его исхудалое, аскетическое лицо. Наконецъ, они очутились внизу.

Тутъ стража предоставила Ананію самому себ.

— Иди прямо впередъ. Ноги сами приведутъ тебя къ замку Антонія — посовтовали они ему на прощаніе.

Ананія поблагодарилъ и двинулся впередъ.

Глубокое удивленіе охватило его. Какъ это могло случиться, чтобы между Храмомъ и замкомъ, занимаемымъ Іоанномъ, не было никакихъ построекъ? Вдь, когда онъ покидалъ Священный Городъ, удаляясь въ пустыню, то здсь находился цлый кварталъ, густо заселенный?

И дйствительно, какъ только можно было глазомъ окинуть, ничего не было замтно, никакихъ построекъ. Онъ натыкался на какія-то колоды, попадалъ въ какія-то ямы.

Ананія повернулъ направо, миновалъ мостъ и вдали замтилъ очертанія дворца Асмонеевъ, внизу же, подъ собой, онъ увидалъ пылающіе огни передъ замкомъ Антонія. Ужасъ охватилъ Ананію. Онъ не узнавалъ мстности. Вдь налво отъ него должны были быть большія постройки, богатые магазины и склады. Между тмъ глаза его не замчали даже слда какихъ либо построекъ или амбаровъ.

Ананія протеръ глаза разъ, другой.

— Глаза мои обманываютъ меня? Вдь вокругъ меня равнина?— спрашивалъ онъ себя.

Дрожа всмъ тломъ, онъ подбжалъ къ воинамъ, стоявшимъ на страж у замка.

— Тутъ ли Антоній?— спрашивалъ онъ ихъ съ ужасомъ.

— Тутъ, бродяга — услышалъ онъ грубый отвтъ.

А другой спросилъ его:

— Ты что несешь — деньги для вождя или свою шкуру для выдлки?

— Я прохожу съ встями о Тит,— тихо отвтилъ Ананія, словно стыдясь своихъ словъ.

Воины переглянулись.

— Дайте его намъ!— крикнули издалека, когда всть о приход Ананіи разошлась среди стражи.

Пустынникъ не слышалъ ни насмшекъ, ни призывовъ. Туманъ застилалъ его душу.

— Господь Силъ!— воскликнулъ онъ громко,— неужели я потерялъ зрніе? За что Ты караешь меня такъ жестоко?

Потомъ онъ умоляюще обратился къ солдатамъ, грвшимся у огня:

— Скажите мн, молю васъ, правда ли, что это замокъ Антонія и что его я вижу передъ собой?

Грубый смхъ раздался среди солдатъ.

— Какъ же это не Антонія,— сжалился одинъ надъ нимъ,— когда тутъ находится нашъ вождь изъ Гишалы?

Ананія протеръ глаза.

— Гд же тотъ богатый кварталъ, который находился въ Долин Тиропойонъ?

— Ха-ха-ха!— смялись вокругъ.

Одинъ изъ солдатъ схватилъ его за плечо и спросилъ насмшливо:

— Ого — ого! Да кто ты такой? Ужъ не купчикъ ли, который торговалъ лакомствами и золотомъ у стнъ Святыни? Ужъ не хочешь ли ты поймать насъ на словахъ, гд мы спрятали добычу? А не хочешь-ли ты поплясать на палк надъ огнемъ?

Но одинъ изъ солдатъ, боле сострадательный, вступился за него:

— Оставьте его въ поко. Онъ очевидно потерялъ разумъ. Не помнитъ того, что было.

Ананія схватилъ солдата за руку и цлуя его въ желзный наплечникъ, просилъ:

— Говори, что тутъ было. Я сорокъ дней не былъ въ святомъ город.

Солдаты подозрительно посмотрли на Ананію, но его вдохновенное лицо подкупило вступившагося за него.

— Смотри, все, что здсь было между наружными стнами Храма и дворцомъ Асмонеевъ, вс эти магазины, склады, жилые дома — все пожралъ огонь.

— Кто сжегъ?— спросилъ Ананія.

Снова безумный смхъ охватилъ солдатъ.

— Нашъ вождь, Іоаннъ изъ Гишалы.

— Зачмъ?

— Ты нелпый человкъ, разъ не можешь догадаться самъ — зачмъ. Чтобы намъ было легче добраться до шкуры Элеазара, который заперся въ Храм. Теперь между нами и Храмомъ равнина, на которой лукавымъ зилотамъ уже негд прятаться и нападать на насъ изъ-за угла.

Ананія онмлъ. Мракъ и холодъ насквозь проникали его душу. Могучіе тиски боли сжали его ослабвшее сердце и сдавливали его съ страшной силой. Онъ смотрлъ вокругъ блуждающимъ взглядомъ.

— Ведите его къ начальнику, къ Іоанну!— раздались голоса вокругъ.

Подталкиваемый со всхъ сторонъ, награждаемый тумаками, не сознавая, что съ нимъ творится, онъ очутился въ нижнихъ комнатахъ Антонія, сложённыхъ изъ толстаго камня и биткомъ наполненныхъ боевыми припасами и снарядами.

Передъ нимъ былъ мужчина невысокаго роста, плотный, плечистый, смотрвшій исподлобья. Верхніе блые зубы его торчали впередъ и захватывали даже нижнюю губу.

— Откуда ты?— рзко спросилъ Іоаннъ изъ Гишалы.

— Ананія, сынъ Машалоса, родомъ изъ Іерусалима.

— Имешь семью здсь?

— Старуху мать.

— Никого больше?

— Нтъ.

— Имешь имущество?

— Да.

— Много?

— Нсколько талантовъ.

— Отдашь его въ пользу моихъ солдатъ!

— Отдамъ его на войну съ римлянами.

Ананія поднялъ вверхъ свое аскетическое лицо. Имъ овладло глубокое волненіе, онъ смотрлъ свтлымъ вдохновеннымъ взглядомъ на стоявшаго передъ нимъ военачальника.

Тотъ прикусилъ зубами нижнюю губу, а потомъ бросилъ отрывистымъ голосомъ:

— Дашь его мн на войну съ врагомъ.

Но пришлецъ смотрлъ на Іоанна пристальнымъ, глубокимъ взглядомъ.

— Съ которымъ?— спросилъ онъ протяжно.

Іоаннъ переступилъ съ ноги на ногу. Рсницы его задрожали отъ сдерживаемаго гнва.

— Замолчи!— крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ,— а не то пойдешь на пытку.

Но Ананія словно не слышалъ этой угрозы и заговорилъ громко:

— Черезъ меня теб говоритъ Господь, Іоаннъ изъ Гишалы, сынъ Деви. Соедини свою руку и мечъ съ рукой Элеазара и рукой Симона. Не помни того, что было вчера, сотвори миръ между народомъ и Господомъ, а тогда Господь черезъ руки мои дастъ вамъ побду надъ Титомъ.

Тиранъ посмотрлъ на него, прищуривъ глаза, потомъ произнесъ холоднымъ тономъ:

— Это все?

Ананія продолжалъ:

— Элеазаръ, которому я объявилъ волю Господню, посылаетъ меня къ теб, Іоаннъ изъ Гишалы, и говоритъ, что онъ исполнитъ велніе Господне и выставитъ стражу свою не противъ тебя, а противъ врага съ запада. На разсвт Титъ тронется изъ Шиповой Долины и будетъ отданъ въ руки наши, если трое станутъ за одного и одинъ за весь народъ. Такъ повеллъ Господь.

Тиранъ оперся всмъ своимъ тломъ на рукоять меча, вбитаго остреемъ въ полъ, и спросилъ пришельца, словно ненарокомъ:

— Отдаешь ли имущество?

— Отдамъ его на войну съ римлянами.

— Въ мои руки.

— Въ твои руки, если станешь за трехъ.

Легкая, злобная улыбка, почти незамтная для окружающихъ, проскользнула по губамъ тирана.

— Стану за трехъ,— отвтилъ онъ холодно,— если такова воля Господа Силъ. Иди и повтори велніе Господне Симону, дабы на разсвт мы общими силами ударили на врага.

А въ душ онъ думалъ:

— ‘Я притаюсь. Сниму стражу у Храма, въ которомъ заперся Элеазаръ и противъ Нижняго Города, откуда на меня нападаетъ Симонъ. Пусть говорятъ люди въ город, что хочу мира. И тогда ни одинъ изъ нихъ не осмлится напасть на меня. А какъ только мы одержимъ хотя бы небольшую побду надъ римлянами, и одинъ изъ нихъ станетъ мене осторожнымъ, я овладю либо Храмомъ, либо Нижнимъ Городомъ и тмъ усмирю моихъ непримиримыхъ враговъ.

Громко же онъ отдалъ слдующее приказаніе страж:

— Ведите этого вдохновеннаго мужа къ страж Симона и отдайте его въ ихъ руки, оказывая ему достойную почесть.

И сталось такъ, что Ананія-пустынникъ шелъ посреди войскъ Іоанна изъ Гишалы, и опускали передъ нимъ оружіе десятники и сотники и гулъ привтствій встрчалъ и провожалъ его до послднихъ постовъ.

Оттуда уже по крутымъ, извилистымъ улочкамъ они быстро направились въ сторону Верхняго Города. Было уже далеко по полуночи и вскор долженъ былъ начаться восходъ солнца.

Не успли они миновать кварталовъ верхняго предмстья и еще далекій путь предстоялъ имъ до дворца Ирода, въ которомъ была, главная квартира тирана Симона, сына Поры, какъ яркій блескъ ослпилъ глаза Ананіи.

— Разв мы на востокъ идемъ и день уже начинается — воскликнулъ онъ истомленнымъ голосомъ,— или вечернее солнце забыло зайти надъ Іерусалимомъ, стыдясь его паденія, и свтитъ кровавымъ заревомъ?

Люди Іоанна ничего не отвтили.

Въ глазахъ ихъ горлъ суровый гнвъ и ожесточеніе.

Зарево росло по мр того, какъ они приближались. Снизу по главной улин съ раздирающими криками муки и отчаянія бжала черная толпа.

Нсколько человкъ пробжало мимо нихъ въ паническомъ страх, бросая оружіе при вид стражи.

— Это наши люди,— сказалъ одинъ изъ солдатъ Іоанна,— они не узнаютъ насъ.

Стража остановила старика, который бросился передъ ними на колни, судорожно сжимая руки двухъ мальчиковъ, бжавшихъ вмст съ нимъ.

— Милости,— рыдалъ старикъ,— я братъ вашъ, той же самой іудейской крови. Не пачкайте мои сдины кровью. Я веду отроковъ Исаіи, королевской крови. Отца ихъ убили во время жертвоприношенія. Теперь люди Симона убили ихъ мать и сожгли домъ. Милости къ моимъ сдинамъ и для этихъ слабыхъ цвтковъ.

Ананія хотлъ говорить со старикомъ, но ему не далъ начальникъ отряда.

— Надо сойти съ пути толпы, иначе мы не успемъ достать мечи, какъ насъ уже собьютъ и раздавятъ.

Стража повернула въ темный переулокъ, и ужасный видъ разостлался передъ ними.

Казалось, что горитъ полгорода. Багровыя тучи, разсыпая золотой, искристый дождь, носились надъ городомъ, усиливаясь съ каждой минутой. То изъ одной, то изъ другой крыши вырывался сначала одинъ, а потомъ другой языкъ пламени, и вскор острый столбъ огня захватывалъ все живое и мертвое въ свою власть. Адскій стонъ толпы, убгающей отъ огня и меча, звринымъ воемъ наполнялъ умирающую ночь.

Ананія разорвалъ свои одежды и разразился рыданіями.

— Городъ Давида,— рыдалъ онъ,— городъ Соломона, до какого паденія дошелъ ты? Господь обратилъ все противъ тебя и ускорилъ время твое, дабы погибли безвозвратно твое величіе и пышность и ты унизился среди народовъ. О, Іерусалимъ, Іерусалимъ, попалъ ты въ руки четырехъ враговъ и чужеземецъ-римлянинъ сталъ среди нихъ овцой, а львомъ, леопардомъ и волкомъ являются твои же собственные тираны.

Онъ упалъ на землю и посыпалъ прахомъ свою голову.

Огромная людская волна сбившихся въ одну массу женщинъ, дтей и старцевъ мчалась, какъ илъ, гонимый наводненіемъ. Глаза всхъ закатились отъ безумнаго страха, вс уста были открыты съ пронзительнымъ крикомъ, вс руки протянуты впередъ въ поискахъ пути, и спасенія, вс ноги давили и топтали все, что попадалось имъ на пути, хотя бы тла своихъ матерей.

Солдаты Іоанна переговаривались между собою, и наконецъ начальникъ отряда подошелъ къ Ананіи и крикнулъ ему:

— Возвращайся съ нами въ Антонію! За толпой слдуетъ Симонъ со всми своими людьми. Оставаться здсь невозможно, добраться до него сегодня тоже немыслимо, бги съ нами! Симонъ жжетъ кварталы нашихъ сторонниковъ!

Ананія просилъ ихъ измученнымъ, рыдающимъ голосомъ:

— Да исполнится судьба моя! Вы длайте, что вамъ надлежитъ.

Солдаты моментально покинули его, мечами и стилетами прокладывая себ путь среди наводненія бездомныхъ бглецовъ.

Наконецъ, изъ чудовищныхъ глубинъ пылающаго города вынырнули вооруженные отряды.

Когда они приблизились къ тому мсту, гд лежалъ Ананія, тотъ вскочилъ съ земли и, охваченный безуміемъ вдохновенія, побжалъ навстрчу войскамъ.

— Стойте!— крикнулъ онъ переднимъ рядамъ.— Іерусалимъ кричитъ моими устами. Титъ у воротъ города. Іерусалимъ кричитъ моими устами!

Страшная мука и страданіе, звучавшія въ его крик, поразили солдатъ, наполнили дрожью ихъ сердца. Они остановились, растерянные.

— Ведите меня къ Симону, сыну Поры. Я пророкъ судьбы, идущей мн вослдъ, судьбы Іерусалима и вашей судьбы. Ведите меня скоре, пока не наступилъ разсвтъ.

Но самъ Симонъ уже подъзжалъ къ нимъ на кон, покрытомъ красивымъ чепракомъ.

— Что тутъ такое?— крикнулъ онъ своимъ людямъ.

Въ ту же минуту Ананія съ разввающимися волосами, подскочилъ къ его лошади, схватилъ ее за узду и кричалъ съ нечеловческой силой:

— Симонъ, сынъ Поры, тиранъ Іерусалима, трое васъ раздлило Священный Городъ. Римлянинъ уже у стнъ города, а вы купаетесь въ крови гражданъ и жжете дома своихъ братьевъ, позорите святилища и прахъ царей. Симонъ, Господь гласитъ моими устами. Смирись, склони долу свою преступную голову. Бейся тломъ о ступени Храма, моли суда Господня надъ собой за зло совершонное тобою. Недостойны и опорочены руки твои, чтобы бороться съ римлянами. Проклятъ весь родъ твой до послдняго поколнія.

Бшенство охватило тирана. Онъ хотлъ поразить Ананію мечомъ, но конь, испуганный страшнымъ видомъ пророка и его голосомъ, сталъ на дыбы и бросился въ сторону.

Пустынникъ съ нечеловческой силой осадилъ коня на мст и кричалъ:

— Я слуга Господа и встникъ воли Его. Конецъ теб и всмъ тиранамъ. Богъ Израиля, проклялъ васъ, какъ вереды на тл Іудеи, и зоветъ мстителей изъ отверстыхъ могилъ.

Его охватилъ религіозный экстазъ.

— Встанутъ мертвые и будутъ защищать Священный Городъ, соединятъ свои руки съ десницей Господней. А вамъ всмъ погибель и жестокая, безпощадная смерть!

Испуганный скакунъ вырвался изъ рукъ Ананіи, сталъ на дыбы и свалился вмст съ сдокомъ.

Страшный крикъ раздался среди солдатъ, но Симонъ поднялся изъ-подъ лошади, и, блый отъ бшеной злости и боли, крикнулъ своимъ:

— Возьмите этого пророка и бросьте его въ огонь! Пусть мчится на небо въ огненной колесниц! Я добрый… Освщаю дорогу римлянамъ, чтобы они поскоре пришли подъ наши мечи. А ты, пророкъ, вщай намъ въ огн!

Насмшливый, злой смхъ нсколькихъ тысячъ солдатъ многоголосымъ эхо раздался среди падающихъ домовъ и гула пожара.

Сто рукъ подняло Ананію, сто рукъ подкинуло его вверхъ. Тло пустынника описало въ воздух крутую дугу и скрылось въ бездн вспыхнувшаго пламени.

II. Праздникъ опрсноковъ.

Ездра, сынъ Нави, прибылъ въ Іерусалимъ изъ далекой Александріи на праздникъ Пасхи.

Онъ впервые былъ въ священномъ город, о которомъ ддъ и отецъ его говорили ему, какъ о міровомъ чуд.

Съ той минуты, когда онъ съ Голубиной Скалы увидалъ городъ Давида и Соломона, когда глаза его ослпилъ блескъ Храма Господня, построеннаго изъ благо камня, съ золотой крышей, онъ все время дрожалъ отъ волненія и плакалъ отъ трогательной радости. Никто изъ путниковъ не могъ дознаться отъ него причинъ его глубокой скорби, да и самъ онъ былъ не въ состояніи понять, что съ нимъ творится.

Зазвучали самыя глубокія и волнующія струны его души, спавшія непробудно въ теченіе всей его трудовой жизни, пока не коснулся ихъ своими крыльями великій моментъ восторга.

Словно дитя, шелъ онъ къ городскимъ воротамъ, нмой и равнодушный ко всему окружающему, и совершенно не понималъ, что съ нимъ творится. Его не поразила та торопливость, съ какой стража у воротъ совершала осмотръ пилигримовъ, не возбудили въ немъ никакого страха крики: ‘Римляне идутъ къ Іерусалиму’, не возмутился онъ даже и тогда, когда люди Іоанна забрали у него изъ узелковъ вс золотыя монеты, не оставивъ даже и мдныхъ. Онъ только все улыбался и плакалъ. Онъ готовъ былъ цловать руки тхъ, которые его толкали и осматривали. Лица стражей казались ему удивительно нжными, несмотря на ихъ суровое выраженіе. Въ блеск ихъ мечей и щитовъ отражалось нчто отъ сіянія Храма Господня.

Только тогда, когда одинъ изъ стражи схватилъ его за плечи и попытался стащить съ него длинный узкій свертокъ, Ездра кротко придержалъ его за руку и попросилъ:

— Оставь только это.

— Показать!— раздался суровый приказъ.

Руки Ездры задрожали, но на губахъ, запекшихся отъ дневной жары, появилась улыбка, полная невыразимаго счастья и гордости. Съ большимъ трудомъ и возней онъ развязалъ наконецъ свертокъ, изъ котораго выпали два широкихъ обоюдоострыхъ меча и со звономъ упали на камни.

— Что это за оружіе?— спросили его рзко.

— Мои мечи,— отвтилъ онъ тихо и скромно.

— Кто ты такой?

— Ездра, сынъ Нави изъ Александріи, пилигримъ.

— Чью сторону ты держишь?— спрашивали его.

Ездра взглянулъ да допрашивавшаго его воина широко раскрытыми глазами. Онъ весь измнился въ лиц и не понималъ чего отъ него требуютъ.

— Къ кому на службу ты хочешь итти?— былъ повторенъ тотъ же вопросъ, но въ другой форм.

Ездра робко, конфузясь своего невжества, спросилъ:

— А разв есть еврейскій царь въ Іерусалим? Вы простите меня, темнаго человка, но о событіяхъ іудейскихъ не такъ скоро приходятъ всти въ Египетъ.

Солдатъ вопросительно взглянулъ на начальника стражи. Онъ не зналъ, какъ говорить дальше.

Начальникъ стражи обратился къ путнику съ такими словами:

— Твое незнаніе мы можемъ простить теб, но прежде чмъ мы впустимъ тебя, вооруженнаго, въ городъ, мы должны знать, съ кмъ ты намренъ воевать?

Ездра съ удивленіемъ посмотрлъ на солдатъ Іоанна. Онъ не врилъ своимъ ушамъ, былъ убжденъ, что надъ нимъ насмхаются. Лицо его вспыхнуло краской стыда, и онъ отвтилъ, опуская глаза:

— Хотя я и простой человкъ, но я не ребенокъ. Бглецы изъ Іотапаты дали намъ знать, какая опасность грозитъ Іерусалиму. Славу Господу Силъ, что я посплъ еще во-время.

— Эти мечи,— добавилъ онъ гордо,— упадутъ на головы римлянъ.

Стражники переглянулись, а начальникъ спросилъ недоврчиво:

— А ты знаешь толкъ въ военномъ искусств?

Ездра выпрямился, на губахъ его появилась торжествующая улыбка, онъ съ любовью посмотрлъ на два сіяющихъ меча и отвтилъ:

— Это мои дти. Я обучался въ гладіаторской школ. Нтъ мн равнаго во всемъ Египт. Я былъ на великихъ играхъ въ Рим и побдилъ самыхъ тяжелыхъ гальскихъ и умбрійскихъ борцовъ. Я теперь первый въ моемъ ремесл во всей имперіи.

Онъ легко склонился къ мечамъ, острія которыхъ издали протяжный свистъ, упавъ на камни, схватилъ одинъ изъ нихъ за рукоятку и направилъ его на стражей.

Солдаты инстинктивно отступили наладъ.

— Я клялся моему дду,— продолжалъ Ездра взволнованнымъ голосомъ,— что то, что у меня есть наилучшаго и то, что я лучше всего знаю, я принесу въ даръ Храму Господню, а вдобавокъ и мою жизнь. И вотъ этотъ мечъ есть самое драгоцнное, чмъ я владю, а мое ремесло есть самое лучшее, что я имю. Позвольте мн помолиться въ Храм Господнемъ, а потомъ покажите, гд стоятъ римскіе легіоны. Я пойду первый, хотя бы и одинъ…

Онъ стоялъ передъ ними, похожій на бронзовую статую. Его стальныя ноги врзались въ землю, плечи округлились отъ напряженной силы, а широкій мечъ сіялъ своими двумя зловщими остреями. Онъ, казалось, на глазахъ у стражи выросъ, сталъ гигантомъ. На обнаженной голов подстриженные волосы разввались отъ вянія втерка, долетвшаго изъ долины Кедронской.

Наступило тревожное затруднительное молчаніе. Александрійскій гладіаторъ ждалъ отвта. А они, пристыженные, съ нахмуренными лицами, прижавшись другъ къ другу, присматривались къ нему, какъ къ какому-то странному явленію.

Наконецъ начальникъ стражи овладлъ этимъ угрюмымъ, угнетающимъ настроеніемъ и сухо отвтилъ:

— Той частью города, въ которой ты сейчасъ находишься, управляетъ Іоаннъ изъ Гишалы, нашъ вождь. Онъ скажетъ, что теб длать дальше.

Солдаты отвели его во внутренность башни, гд находился тиранъ.

— Ты вошелъ въ священный городъ,— сказалъ Іоаннъ изъ Гишалы,— черезъ башню женщинъ. И тмъ самымъ ты долженъ подчиниться моимъ приказамъ. Деньги, которыя у тебя оказались, я забираю на военныя цли. Такъ какъ ты умешь владть оружіемъ, то выбирай: или служить подъ моимъ знаменемъ и защищать Іерусалимъ какъ отъ римлянъ, такъ и отъ величайшихъ нашихъ враговъ, Симона и Элеазара, безправно присвоившихъ себ власть въ город, или, если ты не хочешь служить въ нашихъ рядахъ и полагаешь, что есть какой-либо другой путь спасенія для столицы Давида и Соломона, то я, избранный Господомъ Силъ быть единымъ владыкой священнаго города, говорю теб, Ездра, сынъ Нави, ты лживый братъ народа іудейскаго и ради преступныхъ цлей прибылъ сюда изъ далекой Александріи, поэтому справедливо будетъ, если я велю арестовать тебя и казнить. Единымъ спасителемъ Іерусалима могу быть только я и никто другой, и только я одинъ стремлюсь къ тому, чтобы умножить славу и укрпить безопасность Храма Господня.

Ездра бросился на землю, прахомъ посыпалъ главу свою и такъ молилъ:

— Благородный владыка Іерусалима! сжалься надъ моимъ сердцемъ простого человка и надъ моей неученой головой. Я врю каждому слову. Но если ты желаешь, чтобы рука моя и мечъ мой сверкали какъ молнія и разили какъ громъ по приказу твоему, то поклянись мн, что каждое слово, сказанное тобой сейчасъ, и твоя добрая воля правдивы и святы! Я клялся дду моему Господомъ Силъ, что жизнь мою я отдамъ только на защиту Храма Господня. Сжалься, о господинъ, надъ моимъ убожествомъ и ничтожностью и исполни просьбу мою.

Іоаннъ изъ Гишалы усмхнулся, быстро, словно мимоходомъ, взглянулъ на своихъ солдатъ и заявилъ, поднимая вверхъ руку:

— Клянусь Святая Святыхъ, что все сказанное мною истинная правда.

Ездра заплакалъ слезами радости. На его темномъ, загорломъ лиц вспыхнулъ восторженный огонь. Онъ снова сталъ тмъ доврчивымъ ребенкомъ, который входилъ въ ворота Іерусалима, полчаса тому назадъ.

— Владыка священнаго города, благодарю тебя за эти слова. Ты великодушенъ и благороденъ. Я клянусь теб, что мечъ мой отдохнетъ только въ день праздника Пасхи.

Было уже около полудня, когда Титъ во глав шестисотъ отборныхъ наздниковъ покинулъ свой временный лагерь, разбитый у подножія Гаватсаула, и отправился на развдки къ стнамъ Іерусалима.

Только тридцать стадій отдляло его отъ возставшаго города.

Звонъ оружія и панцырей, лошадиное ржаніе и топотъ копытъ неслись далеко впереди и позади него. Дорога оставалась позади всадниковъ, а зато изъ золотисто-пыльной дали вырисовывались все ясне могучіе блые контуры столицы іудейской, пока наконецъ вся огромная масса стнъ не выступила во всемъ своемъ грозномъ величіи и мощи. Римскій отрядъ пріостановился на минуту.

Солнечное зарево обливало безконечными потоками блеска Іерусалимъ съ его тройной оборонительной стной, гигантскими башнями, дворцомъ Ирода и муравейникомъ домовъ, уходившихъ все выше и выше, къ самой Антоніи и Храму Господню, сіявшему, словно тысячи факеловъ, въ ослпительной близн своихъ стнъ и золот крыти.

Всадники жмурили глаза отъ обилія свта и блеска, бившаго отъ святыни.

Долго стоялъ Титъ неподвижно на мст, сдвинувъ брови, измряя взглядомъ силу и огромность врага. Душа его радовалась великому подвигу. Въ немъ закипла геройская кровь его отца Веспасіана.

— Это стоитъ того, чтобы побдить,— шепталъ онъ самъ себ, потомъ пришпорилъ коня.

Отрядъ изъ шестисотъ отборныхъ наздниковъ двинулся слдомъ за сыномъ новаго римскаго императора. Души солдатъ полны были гордости и вры въ великую побду.

Со всхъ крышъ, со всхъ стнъ города на нихъ смотрли милліоны еврейскихъ глазъ. Въ сонномъ раскаленномъ воздух не слышно было ни возгласовъ торжества, ни оскорбленій, ни военныхъ кликовъ. Казалось, что столица іудейская вымерла, а на стнахъ ея появились тни тхъ, кто уже ушелъ изъ жизни.

Римскій отрядъ подъзжалъ все ближе и ближе къ воротамъ Псефиносъ. Огромное облако блой пыли клубилось надъ дорогой, по которой мчались римскіе воины, одтые въ блестящіе панцыри и сверкая мечами,— клубилось такъ долго и далеко, что казалось, какъ будто бы вслдъ за отрядомъ Тита двигались вс его легіоны и союзныя войска.

Но именно въ тотъ моментъ, когда всадники свернули въ бокъ съ дороги, беря налво и намреваясь объхать вокругъ стнъ, налетлъ предательскій втеръ изъ долины Кедронской, ударилъ въ тучи пыли, сгоняя ихъ прочь съ дороги, и обнаружилъ всю немногочисленность римскаго отряда, осмлившагося подойти къ самымъ стнамъ іудейской столицы.

Ездра стоялъ на стн вблизи башни женщинъ, сжимая въ рукахъ свой любимый мечъ и крпкій щитъ. Онъ впился глазами въ римскихъ наздниковъ, взвшивая крпость ихъ кованыхъ панцырей и быстроногость лошадей. Широко раскрытыми ноздрями онъ жадно втягивалъ воздухъ, какъ собака, которая скоре довряется своему чутью, чмъ глазамъ.

— Можетъ быть, это и есть тотъ моментъ, когда можно изъ крови ихъ принести жертву Господу Силъ?— спрашивалъ онъ себя.

Онъ все еще колебался и взвшивалъ, но какъ только замтилъ, что римская колонна сворачиваетъ въ сторону іоппійской дороги и втеръ показалъ во всей полнот ничтожность римскаго отряда, онъ, какъ безумный, соскочилъ со стны.

— Господь отдаетъ ихъ въ наши руки!— воскликнулъ Ездра громкимъ голосомъ и крикнулъ страж, чтобы она отворяла ворота.

Іоаннъ изъ Гишалы махнулъ рукой въ знакъ согласія, забряцали тяжкіе запоры и медленно раскрылись тяжелыя ворота.

— Храмъ Господень смотритъ на насъ сверху!— крикнулъ Ездра вдохновенно.— За мной, кто любитъ побду!

И, не оглядываясь, слдуетъ ли кто-нибудь его призыву, онъ выбжалъ за стну и съ нечеловческой силой мчался къ римскому отряду.

Геройство его зажгло, какъ зажигаетъ огонь высушенный лсъ, тысячи еврейскихъ грудей. Сорвались съ мста толпы воиновъ и, какъ обезумвшіе, бросились вслдъ за нимъ съ страшными криками.

Не усплъ Титъ что-нибудь предпринять, отдать приказъ къ отступленію или вывести свой отрядъ съ дороги въ открытое поле, какъ уже Ездра, словно беззаботный громъ, бросился на первые ряды, ударомъ щита высадилъ изъ сдла ближайшаго всадника и поразилъ падающаго тяжелымъ ударомъ по голов.

Римлянинъ взмахнулъ руками, выронилъ мечъ и, обливаясь кровью, упалъ съ коня прямо къ ногамъ Тита. Вслдъ за Ездрой на отрядъ напала первая еврейская тысяча, а за ней другая и третья. Страшные крики нападающихъ наполнили воздухъ.

Гладіаторъ, подхваченный толпой своихъ земляковъ, невольно промчался мимо римскаго вождя и нсколькихъ десятковъ первыхъ рядовъ наздниковъ, а всей страшною тяжестью своего тла и стремительности напалъ на тхъ, которые еще не успли свернуть съ дороги.

Какъ тяжелый камень, выброшенный изъ баллисты, нахлынули защитники Іерусалима на римскій отрядъ, въ мгновеніе ока распавшійся отъ этого неожиданнаго нападенія на дв части и принужденный поэтому вести какъ бы два смертныхъ боя.

Ездра безумствовалъ. Холодная кровь испытаннаго борца и религіозное возбужденіе придавали его мечу неотразимую смертоносную силу. То римскій мужъ, пораженный наотмашь, обливаясь кровью, падалъ съ поблвшими зрачками въ объятія товарищей, то боевой конь, подгоняемый шпорами, не успвалъ еще стать на дыбы и помчать своего господина впередъ для страшнаго труда, какъ уже, пораженный остреемъ меча до самой хребтовой кости, падалъ на землю и тяжестью своею придавливалъ всадника, то римскій щитъ, пораженный, какъ громомъ, щитомъ Ездры шатался въ замлвшей лвой рук римлянина, а вмст съ тмъ страшный неотразимый ударъ разрубалъ открытую голову воина, словно это былъ орхъ, наполненный кровью.

Вокругъ безумствующаго гладіатора создалась адская давка. Трупы римлянъ, вздрагивающія тла лошадей создали помостъ, съ котораго Ездра, какъ неутомимый тиранъ, поражалъ остальныхъ. Страхъ заглянулъ въ глаза римскимъ воинамъ.

Они закричали, и кто только смогъ въ этой давк справиться съ конемъ, повернули на дорогу и помчались къ далекому лагерю, полные ужаса.

Четыреста всадниковъ убжало. Съ Титомъ осталось только двсти, онъ былъ совершенно отрзанъ отъ дороги и имлъ передъ собой только два выхода: или бжать дальше вдоль стнъ Іерусалима черезъ сады, отдленные одинъ отъ другого рвами и заборами къ неизбжной безславной смерти, или отважно пробиться къ своимъ черезъ охваченныя воинственнымъ пыломъ и обезумвшія отъ римской крови все растущія вооруженныя толпы евреевъ.

При вид бгства четырехсотъ всадниковъ съ грохотомъ раскрылись находящіяся неподалеку ворота Псефиносъ и выбросили изъ своего широкаго горла нсколько тысячъ войскъ Симона, привычныхъ къ кровавой борьб и жаждущихъ римской гибели.

Титъ, безъ шлема и панцыря, съ одного взгляда понялъ свое страшное положеніе, пришпорилъ коня, сдлалъ имъ полукругъ и молча съ поднятымъ мечомъ бросился на упоенныя побдой толпы евреевъ.. Въ одинъ мигъ двсти римскихъ всадниковъ, натянувъ поводья, какъ струны, сдлали подобный же полукругъ и помчались вслдъ за нимъ, охваченные одной только мыслью, однимъ нмымъ приказомъ вождя.

Толпы еврейскихъ воиновъ съ удивленіемъ посмотрли на эту кучку римлянъ, длающихъ такую безнадежную атаку.

Ездра замтилъ римскаго вождя, непокрытаго шлемомъ и безъ панцыря. Онъ поднялъ мечъ вверхъ и ждалъ, устремивъ взглядъ на новую жертву своей кровавой нивы.

Но вдругъ онъ вздрогнулъ.

Когда-то, на большихъ играхъ въ Рим, когда онъ, какъ гладіаторъ, почти падая отъ утомленія, стоялъ надъ трупомъ своего послдняго противника, онъ встртился глазъ съ глазомъ съ лицомъ, подобнымъ этому всаднику… лицомъ молодымъ, побдоноснымъ… и глаза т же самые, съ такимъ же удивленіемъ смотрвшіе на страшную жатву его меча.

— Титъ,— прошепталъ онъ.

— Титъ! Это онъ самъ!— закричалъ онъ громко.

— Титъ! Титъ!— повторили тысячи устъ съ удивленіемъ.

И тотчасъ же изъ сотни луковъ полетли тучи стрлъ въ мчавшагося прямо на нихъ римскаго вождя.

— Стойте!— кричалъ Ездра, взбшенный поведеніемъ соотечественниковъ,— онъ долженъ умереть не отъ стрлы! Оставьте его моему мечу!

Но толпа еврейскихъ воиновъ страшными криками заглушила его, съ лихорадочной торопливостью меча стрлы и копья въ всадника, приближавшагося къ нимъ на вспненномъ жеребц.

Однако ни одна стрла, ни одно копье не коснулось его.

Уже только сто шаговъ отдляло ихъ другъ отъ друга — побдоноснаго гладіатора и римскаго вождя, какъ вдругъ два центуріона, тревожась за жизнь владыки, пришпорили своихъ коней и помчались впередъ, чтобы проложить дорогу Титу сквозь сбитыя волны мечей, пикъ и стрлъ.

Ездра стоялъ, какъ бронзовая статуя, склонивъ голову впередъ, напрягая стальные мускулы своихъ ногъ и рукъ.

Когда первый центуріонъ съ размаху нахалъ на него, то гладіаторъ отскочилъ въ сторону, припалъ на правое колно и щитомъ отбилъ грозный ударъ, направленный на него сверху, а самъ одновременно нанесъ жестокій ударъ по плечу, отрубивъ всю руку римлянина вмст съ убійственнымъ мечомъ. Второй центуріонъ, пораженный въ лицо нсколькими стрлами, свалился съ коня и упалъ на землю, разбивъ голову о камень.

Снова стало пусто между Ездрой и римскимъ вождемъ.

— Господь Силъ,— жарко молился гладіаторъ,— помоги мечу моему, пусть кровь Тита искупитъ гнвъ іудейской земли!

Онъ закрылъ глаза и глубоко втянулъ въ легкія раскаленный воздухъ, полный запаха свжей людской крови.

Передъ нимъ близко, все ближе, виднлся блый конь Тита и его свтлые, ясные глаза императора, разввающіеся волосы и блестящее оружіе.

— Господь Силъ!— вздохнулъ Ездра и взглядомъ жнеца окинулъ коня и фигуру Тита.

Въ этотъ моментъ нсколько воиновъ Симона выбжало изъ толпы, стараясь преградить путь всаднику и захватить славу побды для себя.

Но взмахъ меча Тита уже обозначилъ нсколько путей смерти. Крикъ ужаса вырвался изъ груди еврейскихъ воиновъ, и нсколько изъ нихъ въ страх бросились въ сторону Ездры, ища спасенія въ бгств.

— Съ дороги!— крикнулъ дико гладіаторъ, жаждавшій смерти римской.

Но его никто не слушалъ. Онъ свалилъ съ ногъ двухъ бглецовъ ударами щита, третьяго ударилъ по лицу плоской стороной меча, но самъ однако въ послднюю минуту подъ натискомъ бжавшихъ упалъ на землю и не могъ даже, благодаря тяжести навалившихся на него живыхъ и мертвыхъ, достать руку свою съ страшнымъ мечомъ.

Блый конь съ громкимъ топотомъ копытъ промчался мимо и унесъ вдаль тло римскаго вождя, а за нимъ какъ лавина промчалось двсти всадниковъ.

Ездра призывалъ смерть, но никто не хотлъ дать ее ему, напротивъ, его съ торжествомъ повели въ городъ. Римлянинъ позорно бжалъ отъ стнъ Іерусалима, а это случилось лишь благодаря гладіатору.

——

Черезъ нсколько дней наступилъ праздникъ Опрсноковъ.

Іерусалимъ весь гудлъ отъ радостныхъ восторговъ. Защитники разбили римскій отрядъ и дважды разметали совершенно десятый легіонъ, не давъ ему возможности построить лагерныя укрпленія. Если бы не помощь самого Тита, подоспвшаго во время, ни одинъ римскій солдатъ не ушелъ бы живымъ.

Ездра былъ героемъ столицы. Двушки и юноши повторяли его имя. Старцы трогательно говорили о его подвигахъ. Но самъ онъ былъ тихій, спокойный, сосредоточенно замкнувшійся въ себ.

Въ праздникъ Опрсноковъ онъ повсилъ мечъ на стну. Несмотря на вс настоянія Іоанна изъ Гишалы, онъ отказался въ этотъ день отъ военной службы, немало удивленный и огорченный тмъ, что какая-то цль могла заставить тирана проливать кровь въ такой великій праздникъ, разъ римляне не длали никакихъ попытокъ къ штурму.

Самъ онъ одлся въ чистыя одежды, а такъ какъ тиранъ Элеазаръ ради празднованія побды позволилъ входить въ предлы Храма въ этотъ день каждому, кто пожелаетъ, то Ездра и отправился на дворъ мужчинъ, чтобы принести Господу молитвенную жертву.

И онъ жарко молился:

‘Господь Силъ! Ты, который отвратилъ насъ отъ лика Своего, какъ отвратилъ отъ Себя все смя Ефрема, сжалься надо мной. Знаю я, что грхи народа іудейскаго отвратили все доброе отъ насъ, но окажи милость мн, недостойному и выслушай молитву мою. Я не позналъ женщины, которая была бы мн женой, я не имю дтей, которыхъ я воспитывалъ бы въ дух Закона, у меня нтъ родителей, которыхъ надо поддерживать, а мои ддъ и бабка стары и близка минута ихъ смерти — и жизнь мою я хочу только обратить на трудъ единства народа Твоего и во славу и защиту Храма Твоего.

‘Господь Силъ, окажи мн милость, отдай Тита въ руки мои. Трижды онъ былъ близокъ къ гибели отъ меча моего и трижды ушелъ отъ нея. Пусть же стны Храма Твоего остынутъ отъ жаркихъ лучей солнца, утоливъ свою жажду кровью Тита’.

И Ездра трогательно плакалъ, забывая въ экстаз молитвы про весь свтъ. Онъ не замтилъ, что Храмъ отъ края и до края былъ заполненъ молящимися, прибывшими со всхъ сторонъ свта. Онъ не замтилъ, что среди молящихся тысячами толпились люди Іоанна изъ Гишалы, держась по ближе другъ къ другу и избгая его самого. Онъ не замтилъ, какъ странны были ихъ поведеніе и одежда.

Отъ молитвеннаго экстаза онъ очнулся, только благодаря ужаснымъ, потрясающимъ крикамъ толпы.

Ездра вскочилъ на ноги. Онъ былъ выше окружающей его толпы на цлую голову. И смотрлъ широко раскрытыми, до боли широко раскрытыми глазами на то, что творилось передъ нимъ и казалось ему ужаснымъ сномъ, а не дйствительной правдой.

Вокругъ него люди сходили съ ума отъ ужаса и страха. Люди Іоанна изъ Гишалы достали изъ-подъ хламидъ своихъ мечи и убивали солдатъ Симона, не щадя даже священниковъ, рзавшихъ скотъ при жертвенномъ алтар.

Дворы мужей и женщинъ, площадки священниковъ, лстницы и входы и самый Храмъ покраснли отъ братской крови.

— Убиваютъ люди Іоанна!— этотъ крикъ убиваемыхъ доносился со всхъ сторонъ.

— Пощады! Пощады!

Ездра поблднлъ. Кровь прилила къ голов. Отъ этого прилива его собственной крови и отъ крови, проливаемой вокругъ него, потемнло у него въ глазахъ.

— Іоаннъ изъ Гишалы хитростью завладлъ Храмомъ! Люди Элеазара спрятались въ подземные ходы!— крикнулъ кто-то, прибгая мимо него.

Гладіаторъ тяжело дышалъ.

— На такую-то службу ты звалъ меня сегодня, тиранъ, такую-то жертву я долженъ былъ принести сегодня Господу?— хриплъ Ездра.

Онъ съ болью оглянулся вокругъ.

— Господь Силъ, понимаю я теперь, почему Ты не отдалъ мн Тита, не отдать его никогда въ руки мои! Грхъ Іуды написанъ желзнымъ рзцомъ, омоченнымъ въ крови на рогахъ жертвенниковъ ихъ.

Онъ протеръ глаза и тяжело вздохнулъ. Безуміе охватило его.

Ездра подскочилъ къ ближайшему воину. Ударомъ кулака расшибъ ему голову, вырвалъ у трупа мечъ изъ рукъ и какъ буря, какъ вихрь напалъ на убійцъ.

— Гд измнникъ Іоаннъ изъ Гишалы?— кричалъ онъ и бгалъ по Храму.

Тамъ, гд толпа была гуще, туда бросался онъ, какъ молнія. Смерть шла передъ нимъ и за нимъ. Убивали молящихся. Убивали людей Элеазара и Симона, Ездра убивалъ людей Іоанна.

Люди Іоанна падали передъ нимъ, какъ созрвшіе хлба подъ серпами жнеца, пока наконецъ онъ самъ, окруженный ими, не упалъ тамъ, гд была завса передъ Святая Святыхъ, и тлоего не разнесли на ста пикахъ и ста мечахъ.

III. Пснь Іонаана.

Іонаанъ, изъ священническаго рода Аніахимъ, уже съ давнихъ поръ сталъ слагать вдохновенную пснь о земл іудейской, кающейся гршниц. Въ часы сумерекъ и въ тихіе вечерніе часы онъ привыкъ блуждать по опустлымъ дворамъ святыни или подолгу стоять на одномъ мст, прислонившись къ блымъ стнамъ Храма Господня, любуясь его крышей, покрытой золотыми листами, горвшими яркими лучами при свт заходящаго солнца…

Часто онъ ложился на стн, окружающей Храмъ, обратившись лицомъ къ потемнвшей лазури, на которой нкогда огненная колесница Иліи оставила искристый слдъ своихъ колесъ…

Въ такіе часы тайны прошлыхъ вковъ вели съ нимъ долгіе тихіе разговоры, полные глубокихъ размышленій, заклинаній, слезъ и улыбокъ.

Глаза Іонаана загорались отъ минувшихъ трагедій и пережитыхъ торжествъ.

Такъ родилась пснь, пснь великая, потрясающая.

Но когда бряцаніе оружія, проклятія и военные клики стали безчестить святмню, когда вмсто очистившихся пилигримовъ въ стнахъ и на дворахъ Храма появились воины Элеазара, озврвшіе отъ междоусобной борьбы и войны съ римлянами, когда тишина и благоговніе разошлись съ мдными воротами, жертвенникомъ всесожженія и Святая Святыхъ, тогда въ душ его порвались струны вдохновенія и перестала звучать пснь.

Когда со двора его изгнали дикіе крики и дикія лица защитниковъ Іерусалима, онъ сталъ каждый вечеръ подниматься на крышу Храма. Вокругъ него поднимался лсъ золотыхъ стрлъ, оберегавшихъ святыню отъ посщеній птицъ. Могло казаться, что это павшія войска или воины, охваченные тяжелымъ сномъ, свалились вповалку на крыш Храма, обративши острея своихъ стрлъ кверху противъ надвигающейся съ запада бури.

Взойдя на крышу, Іонаанъ становился невидимымъ для всхъ, а самъ между тмъ видлъ все.

Страшныя волны междоусобной войны неустанно бились о ворота святыни, заливая кровью погибающихъ ступени, стны, дворы и аркады. Пылающіе дома, трупный запахъ, приносимый вихрями пустыни, грохотъ римскихъ тарановъ, суета и крики отчаянныхъ штурмовъ — все это съ уничтожающей силой врывалось въ сознаніе пвца, проводя въ его душ глубокія борозды ранъ.

На дн сердца Іонаана открылся тихій источникъ слезъ. Медленно, день за днемъ, ночь за ночью били волны отчаянія и страданія, все сильне, все мучительне подрывая рзкія утвержденія разума, пока наконецъ душа его не стала вся полна однимъ только волненіемъ, однимъ страданіемъ, однимъ великимъ стономъ и плачемъ.

Тогда онъ покинулъ высокую уединенную крышу Храма и спустился внизъ, къ живымъ, умершимъ и умирающимъ.

Онъ шелъ, какъ тнь, какъ втеръ гробовой.

— Іонаанъ!— остановилъ его братъ его Маккавей, не видавшій его уже нсколько дней, — гд ты былъ вс эти дни? Ужъ не взяли ли тебя идумеяне Симона въ плнъ, или ты былъ боленъ, раненый римскимъ мечомъ?

Левитъ шелъ дальше, словно не слыша его словъ.

— Ты похожъ на трупъ!— съ удивленіемъ воскликнулъ Маккавей, присмотрвшись къ нему внимательне,— Ты не лъ, что ли, страдалъ отъ жажды? У насъ достаточно хлба. Мы отняли его у общества и жителей. Пойдемъ въ башню. Я напою и накормлю тебя. Возьмись только за мечъ и щитъ и кричи вмст съ другими, что ты воинъ Элеазара, что въ немъ одномъ ты признаешь владыку Іерусалима, и ты ни въ чемъ не будешь нуждаться.

Братъ преградилъ ему путь.

— Ты молчишь? Что съ тобой? Въ глазахъ твоихъ огонь… братъ…

Іонаанъ закрылъ глаза, изъ которыхъ покатились крупныя, тяжелыя слезы. Глубокій стонъ, словно изъ гробницы, вырвался изъ его груди. Онъ, словно лунатикъ, широко раскрылъ глаза и пошелъ дальше, ничего не видя передъ собой.

По знаку Маккавея, стража зилотовъ свободно пропустила его за стны храма.

Какъ тнь, какъ втеръ гробовой, бродилъ онъ по городу.

Толпа голыхъ, почернвшихъ дтишекъ окружила собаку, убгавшую отъ нихъ съ обглоданной костью въ зубахъ, можетъ быть отъ животнаго, а можетъ быть и отъ человческаго трупа. Собаки и дти отчаянно боролись за кусокъ кроваваго мяса. Стоны, вой собаки, грохотъ каменьевъ, удары палокъ, клубы пыли — все пронеслось, промчалось мимо него.

Онъ сразу понялъ, что творится.

Іонаанъ бросился въ самую гущу боровшихся, чтобы раздлить ихъ, но старая женщина рзко рванула его и потянула къ себ.

— Для тебя собака дороже дтей? Это я велла имъ! Мы питаемся тмъ, что можно украсть или отнять у собаки. А ты повидимому находишься на иждивніи одного изъ трехъ іерусалимскихъ тирановъ, разъ для тебя песъ дороже голоднаго ребенка! Иди прочь, прочь отсюда и не возвращайся!

Іонаанъ съ горестью и ужасомъ посмотрлъ на нее. Все человческое въ его душ было потрясено до самаго основанія. Женщина-вдьма стояла передъ нимъ въ окровавленной, изорванной рубашк и вся въ ранахъ.

— Ха! ха! ха!— смялась она дико.— Ты любуешься моими великолпными одеждами? Такъ знай же, что мужъ мой имлъ десять кораблей въ Іопп и бальзамовые лса подъ Іерихономъ, а я — пятьдесятъ прислужницъ. Теперь мой домъ на улиц, потому что цари твои ограбили все наше имущество и сожгли моего мужа живымъ! Ты помнишь первосвященника Матвя? Въ этой рубашк я ношу трауръ по немъ, а дтей моихъ вожу на собачью тризну! Привтствуй отъ меня своего тирана и скажи ему, что я и мои дти плюемъ ему въ глаза! Пусть Господь Силъ сокрушитъ его кости и зубы!

И она разразилась дикими, потрясающими рыданіями.

Іонаанъ закрылъ лицо руками. Изъ груди его рвался отчаянный крикъ, но такъ и замеръ на устахъ. Онъ пошелъ дальше, какъ тнь, какъ втеръ гробовой.

Въ боковой уличк рядомъ съ Рынкомъ Шерсти онъ встртилъ цлый вооруженный отрядъ. Іонаанъ обрадовался, палъ передъ нимъ на землю и молилъ:

— Не жалйте меча! Отдлите душу мою отъ тла!

Начальникъ отряда сталъ издваться надъ нимъ:

— Слишкомъ много хлопотъ. Иди за стны! Тамъ ты найдешь готовую могилу. Найдешь овраги, полные гніющихъ труповъ. Попроси у нихъ пріюта для себя.

Обратившись къ своимъ людямъ, онъ крикнулъ:

— Ищите пищи въ этомъ дом! Они заперлись! Значитъ, дятъ!

И онъ указалъ на запертыя двери находящагося неподалеку большого дома.

Воины выломали дверь и бросились въ домъ. Но ни криковъ, ни звона оружія, ни какихъ-либо стоновъ не слышно было изнутри.

Черезъ нсколько минутъ солдаты выбжали оттуда съ пустыми руками и испуганными, встревоженными лицами.

— Мы уже были здсь четыре дня тому назадъ и забрали тогда все, что было изъ пищи и запасовъ! Тамъ теперь полное спокойствіе!

Солдаты направились дальше. Іонаанъ, охваченный тайной несчастья, вошелъ въ домъ.

Въ сняхъ было пусто и тихо. Онъ прошелъ одну, другую комнату, наконецъ вошелъ въ большую мрачную комнату.

Посредин стоялъ большой длинный обденный столъ. Вокругъ него сидли люди… Одни изъ нихъ какъ будто бы спали, другіе углубились въ кресла.

Іонаеанъ хотлъ было привтствовать ихъ, но у него нехватило голоса. Ноги его наткнулись на чье-то тло на полу. Іонаанъ склонился, вглядлся и остолбенлъ.

— Трупъ…— прошепталъ онъ.

Онъ заглянулъ въ глаза сидвшимъ вокругъ стола, коснулся ихъ рукъ. Глаза всхъ были неподвижные, широко раскрытые съ поблвшими зрачками, руки холодныя, закостенвшія.

Безумный страхъ охватилъ его, завладлъ его мыслями, разсудкомъ, сердцемъ и душой.

Іонаеанъ выбжалъ на улицу.

— Трупы… трупы…— повторялъ онъ въ лихорадочномъ возбужденіи:— Голодная смерть… братья убиваютъ братьевъ… убійства, насилія… Іерусалимъ гибнетъ…

И Іонаанъ бросился искать смерти, какъ успокоенія.

Онъ уже издалека замтилъ ворота Фазаеля. Потрясающій гулъ военныхъ криковъ, глухой грохотъ тарановъ, разрушающихъ стны города, бряцаніе и звонъ оружія какъ буря неслись, шли на него.

Іонаанъ протеръ глаза и вспомнилъ о страшной дйствительности.

— Война! война съ римлянами! Въ Іерусалим три тирана борются за власть! Убійства внутри стнъ и убійства снаружи! Господь Силъ, дай мн смерть въ битв!

Навстрчу къ нему бжало нсколько человческихъ существъ. Казалось, что они длаютъ ему издалека какіе-то отчаянные знаки, какіе-то призывы, чего-то требуютъ, кричатъ, какъ кричитъ убиваемый человкъ.

— Братья! Вамъ нужна помощь?— кричалъ онъ имъ издалека.

Но толпа съ испуганными лицами и безумными глазами даже не замтила его, окружила на минуту и миновала его. Только раздирающіе стоны страданія коснулись слуха Іонаана, только въ глаза его бросилась и врзалась въ память картина, что у всхъ этихъ людей руки отрзаны до самаго локтя и они размахивали передъ нимъ окровавленными ранами.

Іонаанъ посмотрлъ внизъ. Цлый кварталъ Іерусалима вспыхнулъ пламенемъ пожара.

Трескъ пламени, клубы искристаго дыма неслись къ далекимъ, срымъ, молчаливымъ небесамъ и смшивались съ военными криками.

Онъ подбжалъ къ солдатамъ, поджигавшимъ дома.

— Кто вы такіе?

— Солдаты Симона!

— Зачмъ вы поджигаете эти дома съ живыми людьми внутри?

— Сторонники Іоанна живутъ въ этихъ домахъ, пусть гибнутъ!

— Солдаты! іудейская кровь течетъ въ вашихъ жилахъ, тамъ за стнами война съ римскимъ могуществомъ!

— Наши тоже тамъ борются. Симонъ герой!

— А вы здсь въ это время избиваете своихъ братьевъ?

Солдаты посмотрли на него съ изумленіемъ. Мертвенно-зеленое лицо Іонаана, напоминавшее трупъ, вызвало у нихъ взрывъ смха.

— Онъ до того постился, что обезумлъ!— воскликнулъ одинъ изъ нихъ.

— Изъ его кожи можно бы сдлать хорошія ножны для меча.

— Право, стоитъ отрзать ему руки и пустить его въ городъ, какъ это только что сдлалъ Симонъ съ людьми Элеазара!

— Пусть онъ принесетъ жертву передъ обрзаннымъ алтаремъ!

— Ха-ха-ха!

Іонаанъ бросился на землю и кричалъ страшнымъ голосомъ:

— Смерти! Я жажду смерти! Я буду благословлять мечъ, который прекратитъ мою жизнь!

Онъ ползалъ у ногъ солдатъ, умоляя ихъ объ удар меча, какъ о милости.

Но солдаты отталкивали его отъ себя.

— Умирай подольше, коль скоро теб такъ мила смерть, священническая собака!— кричали они ему.

— Я братъ вашъ…— плакалъ онъ.

— Ха-ха-ха! Наши братья находятся въ башн Фазаеля, покорные Симону! Всякій другой — собака и падаль!..

Съ ужасными воинственными криками и пылающими факелами они двинулись дальше для грабежа и поджоговъ.

Іонаанъ долго лежалъ на земл. Слезы его высохли, страданія души замерли.

Въ душ его зазвучали струны съ громовымъ эхо и страшными, какъ молніи, словами. Въ душ его народилась послдняя пснь, пснь гибели.

Онъ поднялся съ земли, сильный и грозный. Въ глазахъ его загорлся огонь вдохновенія.

Сквозь крпко сжатыя губы рвалась лавина мести, проклятій и бездоннаго гнва.

Широкими, мужественными шагами онъ снова прошелъ черезъ весь городъ, набираясь силъ и внутренней мощи. Онъ поднялся по ступенямъ храма, миновалъ дворъ женщинъ и дворы мужчинъ, миновалъ площадку священниковъ и исчезъ въ глубин святыни, чтобы вскор появиться на крыш ея.

Еще разъ окинулъ онъ всевидящими очами городъ трехъ Холмовъ, блую римскую стну лагерныхъ палатокъ, обвивавшуюся вокругъ стнъ Іерусалима, словно шнуръ вокругъ горла приговореннаго, высокій дворецъ Ирода и Антонію, гробницы царей и Елены, могучія башни Гиппикосъ, Псефиносъ и Фазаеля, прослдилъ взглядомъ дороги, ведущія изъ Іерусалима въ Іоппу, Газу, Іерихонъ и Сихемъ, потомъ опустилъ рсницы и внутреннимъ взоромъ окинулъ весь край до Ливанскихъ горъ и моря и долго стоялъ такъ въ задумчивости души.

Наконецъ, онъ опомнился, подошелъ къ самому краю крыши и крикнулъ солдатамъ, чтобы они вс шли къ нему и привели вождя своего Элеазара.

И когда солдаты вмст съ Элеазаромъ подошли къ Храму, Іонаанъ сталъ среди лса золотыхъ стрлъ, защищающихъ святыню, и заговорилъ мощнымъ голосомъ:

— Элеазаръ, тиранъ Іерусалима, и ты, братъ мой Маккавей, вы, солдаты, родившіеся отъ племени іудейскаго, выслушайте мои послднія, предсмертныя слова!

Толпа солдатъ подошла поближе и стала тсне, со страхомъ посматривая на высокую фигуру левита, стоявшаго на краю крыши, словно огромная, безстрашная птица.

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! проклятъ день, въ который я родился! Проклятъ человкъ, который принесъ всть отцу моему и сказалъ: ‘у тебя родился сынъ!’ Проклятъ каждый человкъ за то, что онъ не убилъ меня въ самой утроб — такъ, чтобы мать моя была мн гробомъ. Для чего вышелъ я изъ утробы,— чтобы дни мои исчезли въ позор великомъ и безславіи?

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Во славу Бога ты былъ построенъ! Для казни и позора, для смерти безчестной во дни мои ты породилъ сыновей своихъ. Я — левитъ твой, самый малйшій среди малыхъ, но моей болью, стыдомъ и отчаяніемъ — самый великій среди великихъ, эту боль мою, стыдъ и отчаяніе сквозь уста мои изливаю на братьевъ моихъ, на дома твои, на долину Тиропейонъ и заливаю ими, словно наводненіемъ, все твое величіе и обширность, ибо я узрлъ очами моими глубокихъ, важныхъ и близкихъ событій свершеніе.

Толпа оробла.

Нечеловческой силой вяло отъ Іонаана. Его руки, протянутыя надъ городомъ, казалось, бросали камни на головы толпы и пригибали ее къ земл. Убійственный огонь пылалъ въ его глазахъ. Элеазаръ, встревоженный и злой, нетерпливо дергалъ свою бороду. Онъ ненавидлъ людей, которые осмливались безъ его вдома произносить какія бы то ни было рчи.

Голосъ Іонаана разносился далеко, уносясь за огромныя стны святыни, доходя до самыхъ аркадъ Антоніи.

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Зачмъ же ты столько чистыхъ двицъ воспиталъ, зачмъ ты столько стройныхъ юношей возрастилъ, когда преступленіе ихъ — мать родная, а отецъ — дикое насиліе? Зачмъ въ стнахъ твоихъ столько жениховъ, когда преступленіе съ насиліемъ вмст пошло въ ложницу и родило теб трехъ сыновей.

— О городъ священный! Какой же камень окровавленный, трупъ обезчещенный, гробъ отверстый, домъ разрушенный, святыня оскверненная не врзали въ память твою имена ихъ страшныя на вки вковъ? Трое сыновей преступленія, рожденные отъ насилія, возсли на трехъ тронахъ въ границахъ твоихъ стнъ, а народъ ихъ — жертвенное животное! Три сына преступленія идутъ вослдъ отца, насиліе — имя ихъ подвиговъ!

— Элеазаръ, кровавый сынъ Симона, прокляни отца своего и мать! Іоаннъ, сынъ Леви, прокляни отца своего и мать! Симонъ, сынъ Поры, прокляни отца своего и мать! Ибо вовки вковъ каждый камень окровавленный, трупъ обезчещенный, гробъ отверстый, домъ разрушенный, храмъ оскверненный такъ запомнятъ имена ваши, что даже тогда, когда отъ нихъ всхъ уже останется только прахъ одинъ и втеръ случайно подниметъ его, онъ самъ отлетитъ испуганный отъ одного только звука именъ вашихъ!

Элеазаръ побллъ отъ бшенства, онъ выхватилъ мечъ и крикнулъ солдатамъ:

— Стащить его съ крыши! Убить! Четвертовать и каждую часть черезъ другія ворота выбросить изъ города!

Но въ толп никто не тронулся. Стихійная сила, вявшая отъ Іонаана, приковала всхъ къ мсту. А онъ, неустрашимый, продолжалъ дальше голосомъ, звенвшимъ, словно трубы архангела въ день Страшнаго Суда мести:

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Наступитъ первый день мсяца Лоосъ, и ты увидишь стны твои сокрушенныя врагомъ. Въ лагер ассирійцевъ разобьетъ шатеръ свой римскій царь губитель. Господь Силъ простретъ надъ нимъ десницу Свою, щиту его дастъ Свой карающій ликъ, мечу его дастъ блескъ молній, голосу — раскаты грома и черезъ разрушенныя стны Антоніи поведетъ его на вершину, гд стоитъ святыня!!

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Еще ты огней такихъ не видалъ, еще ты криковъ такихъ не слыхалъ, еще ты такой рзни не испыталъ, такого стона младенцевъ, матерей и старцевъ, такого завыванія проклинаемыхъ защитниковъ, такого ужаса, грохота и разрушенія, какіе ты узришь въ тотъ день, уже близкій теб! Господь Силъ поклялся Самому Себ, что Онъ сдлаетъ тебя пустыней, не оставитъ камня на камн, ты будешь казармой войска, пришедшаго съ запада, и тысячи іудейскихъ женщинъ будутъ въ немъ для похоти его.

— Никто не уйдетъ отъ страшной гибели!

— Сіонъ будетъ вспаханъ, какъ поле, и Іерусалимъ станетъ грудой развалинъ, и гора дома сего — лсистымъ холмомъ!

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Отчего ты думалъ, что Богъ твой только Богъ вблизи, а не Богъ и вдали?

— Отчего ты трехъ сыновей преступленія и насилія не убилъ заране въ утроб ихъ матерей, а съ ними вмст и ихъ смени смя? Отчего ты пожаллъ каменьевъ іудейскимъ рукамъ и на гор Елеонской не прекратилъ своевременно ихъ жизнь? Отчего ты не остановилъ шаговъ ихъ кровавыхъ подвиговъ, пока они не успли еще уготовить теб позорный конецъ?

Ошеломленная толпа изгибалась подъ тяжестью этихъ словъ, произносимыхъ Іонааномъ съ экстатической мощью. Элеазаръ, словно безумный, рвался къ нему черезъ ряды солдатъ.

— Лучники! ко мн! Снять мн этого ворона съ крыши! Я дамъ талантъ за мткій выстрлъ!— кричалъ онъ хриплымъ голосомъ.

Но страхъ былъ сильне награды и останавливалъ каждую руку, каждую стрлу въ колчан.

Іонаанъ продолжалъ:

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Ты погибнешь! Не встанешь снова! Ты будешь могилой двнадцать разъ ста тысячамъ! Живымъ никто отсюда не уйдетъ! И будетъ камень, лежа на твоихъ развалинахъ, вздыхать свободно, что исполнился наконецъ Господній обтъ, что онъ наконецъ отдохнетъ отъ разлива этой крови, отъ тяжести братоубійственныхъ труповъ и отъ стоновъ нищеты!

— О Іерусалимъ! Іерусалимъ!! Посыпь пепломъ главы твоихъ сыновей и дочерей! Преврати ихъ въ мертвыхъ, ибо кто живой узритъ, какъ ты будешь погибать, тотъ захлебнется собственною кровью отъ стыда, что онъ назывался братомъ трехъ царей-преступниковъ и что передъ смертью онъ не облегчилъ твои камни, не вытащилъ за городскія ворота привязанныхъ къ лошадямъ труповъ трехъ царей преступленія и кроваваго насилія!!.

Въ своемъ возбужденіи Іонаанъ сталъ ломать золотыя стрлы на крыш Храма и бросать, ихъ на Элеазара.

— О Іерусалимъ, я смерти жажду! А царя преступленія хочу убитъ передъ смертью, чтобы облегчить хоть немного твои блые камни!!

Кровавый блескъ заходящаго солнца освщалъ край золотой крыши, и вся она вспыхнула пурпуровымъ огнемъ.

Ряды солдатъ отступили передъ золотыми стрлами, бросаемыми Іонааномъ съ бшеной силой. Ужасъ передъ надвигающимися событіями поднялъ дыбомъ волосы на ихъ головахъ.

Элеазаръ съ пной ка губахъ бросился на ближайшаго лучника, не хотвшаго стрлять. Всадилъ ему въ горло мечъ, самъ вырвалъ у трупа колчанъ и лукъ, вложилъ стрлу, нацлился и рванулъ тетиву.

Іонаанъ зашатался на крыш, взмахнулъ руками и, какъ черный камень, свалился на землю.

IV. Разрушитель.

Каждый день на стнахъ Іерусалима появлялся мужчина высокаго роста съ угрюмымъ, суровымъ взглядомъ, никогда ни съ кмъ не промолвившій ни единаго слова, никогда никого не привтствовавшій.

Звали его Іисусъ, сынъ Аристея.

Бывало проходили часы одинъ за другимъ, а онъ все стоялъ на стн и смотрлъ то на Верхній городъ и башню Фазаеля, гд устроилъ свое жилище тиранъ Симонъ, то на замокъ Антоніи и Храмъ, казалось, что онъ измрялъ взглядомъ толщину и высоту стнъ того и другого зданія, взвшивалъ крпость и мощь башни женщинъ и воротъ Гиппикосъ. Когда онъ наматывалъ свою черную бороду на исхудалые пальцы и устремлялъ взглядъ въ глубь римскаго лагеря, то цлые отряды войскъ могли потрясать воздухъ военными криками, стражники могли толкать и звать его внизъ, онъ не слыхалъ ничего, былъ равнодушенъ ко всему окружающему, всецло углубившись въ свои страшныя думы.

Многихъ изъ воиновъ Симона или Іоанна изъ Гишалы возмущало поведеніе Іисуса, но каждый изъ нихъ немедленно отступалъ, коль скоро ему приходилось повстрчаться съ убійственнымъ взглядомъ сына Аристеева.

Въ начал осады, когда римскіе легіоны еще не принимались штурмовать городъ, его частенько видали въ разныхъ мстахъ на городскихъ стнахъ. Стражи у воротъ Ессеевъ знали такъ же хорошо, какъ и воины Элеазара или люди Іоанна у воротъ Псефиносъ.

Но съ тхъ поръ какъ Титъ подвелъ осадныя машины съ сверной стороны и сталъ пробивать таранами первую стну, окружающую Новый городъ, Іисусъ чаще всего появлялся здсь. Онъ прибгалъ въ эти края и на разсвт, и въ полдень, и въ сумерки, и въ полночь съ лихорадочно горящими глазами и злобно сжатыми кулаками. Онъ, какъ безумный, обгалъ укрпленія, изслдуя поврежденія, причиненныя римскими машинами.

Часто ядра, камни и стрлы сыпались цлымъ градомъ изъ баллистъ, катапультъ и римскихъ скорпіоновъ, разсвая смерть вокругъ, прогоняя защитниковъ со стнъ, но Іисусъ, словно тло его было соткано изъ тумана и вихря, огромными шагами смло шелъ вперёдъ, не обращая вниманія на громкіе крики еврейскихъ солдатъ, предостерегавшихъ его отъ явной гибели.

Его пренебреженіе къ смерти, жгучій убійственный взглядъ, огромный скелетъ, едва обтянутый кожей, угрюмое молчаніе и странныя, загадочныя движенія — все это наполняло распущенныхъ еврейскихъ солдатъ ужасомъ и удивленіемъ.

По цлымъ часамъ, словно боевой сигналъ, стоялъ онъ неподвижно на стн, тамъ именно, гд падалъ наибольшій градъ камней и стрлъ и гд смерть сжимала въ своихъ объятіяхъ все живое.

Онъ словно насмшливо издвался надъ римскою мощью и надъ воинственнымъ жаромъ евреевъ.

Но весь трудъ и усилія тарановъ были напрасны. Огромные камни стны, тсно связанные между собой, дрожали отъ ударовъ мдныхъ головъ, но ни единой выбоины не видать было въ нихъ.

Іисусъ одичалъ еще больше. Онъ становился прямо страшнымъ, необычайно гордымъ и злымъ. Когда одинъ изъ солдатъ настойчиво заступилъ ему дорогу, то онъ, недолго думая, разбилъ ему кулакомъ грудную клтку, повалилъ его на землю и пошелъ дальше, не оглядываясь, похожій на видніе съ зеленовато-землистымъ лицомъ. Никто не отваживался поднять на него оружіе.

Однажды на разсвт гулъ тарановъ необычайно усилился. Грохотъ настойчивыхъ ударовъ, потрясающимъ эхо, разносился по всему городу. Но весь страшный грохотъ этой адской кузницы покрывалъ низкій, протяжный грохотъ, повторявшійся съ математической точностью черезъ правильные промежутки, казалось, что молніи одна за другой ударяли въ іерусалимскія твердыни, что земля дрожитъ и распадается на части.

Ужасъ пронесся по улицамъ святого города, облетлъ вс башни и стны, сжимая тисками надменныя, гордыя сердца защитниковъ.

Толпы истощенныхъ, почернвшихъ отъ голода жителей вышли изъ полу обгорвшихъ домовъ.

— Что это за грохотъ?— кричали со всхъ сторонъ.— Разв римляне уже разбиваютъ ворота?

Рыданія и стоны слышались со всхъ сторонъ.

Отъ мимо пробгавшихъ, поблднвшихъ отъ страха воиновъ получались отрывистыя объясненія:

— Римляне подвели самую огромную осадную машину! Стна дрожитъ и трескается!

— Бьетъ таранъ, передъ которымъ ничто не устоитъ!

— Римляне обили таранъ желзными листами?

— Вс катапульты и баллисты работаютъ. Никто не можетъ устоять на стнахъ.

— Нтъ никакой возможности пустить стрлы или огонь!

Женщины рвали на себ волосы. Мужчины посыпали пепломъ строптивыя головы.

Воздухъ дрожалъ отъ всеобщаго крика:

— Разрушитель! Разрушитель!

Услыхавъ эти крики, Іисусъ выбжалъ изъ полуобвалившагося дома, находившагося на Рынк Шерсти. Онъ, какъ безумный, помчался въ сверную часть города.

По пути онъ слышалъ крики:

— Разрушитель бьетъ въ стны!

— Разрушитель выбиваетъ камни!

— Сверная стна валится!

Въ глазахъ у Іисуса загорлись странные огоньки. Широко раскрытый ротъ его жадно хваталъ воздухъ, насыщенный запахомъ крови и трупной гнили, онъ такъ бжалъ, точно спасался отъ какого-то врага, направляясь въ ту сторону, откуда доносился ужасный, густой гулъ.

Толпа разступалась передъ нимъ, словно дерево, раскалываемое стальнымъ клинкомъ, солдаты, державшіе стражу внутри города, у самой стны, отступили передъ нимъ. Онъ, какъ вихрь, промчался мимо нихъ и взбжалъ съ разввающимися полами одежды на самую стну, туда, гд чудовищная голова Разрушителя разбивала камни.

Градъ стрлъ, камней и дротиковъ закрылъ его на мигъ отъ глазъ еврейскихъ солдатъ.

Іисусъ припалъ къ краю стны и устремилъ глаза на машину, изъ которой отъ времени до времени среди скрипа цпей появлялась страшная мдная болванка и, какъ черная молнія, ударяла въ каменныя глыбы, защищавшія городъ.

Посл каждаго удара Іисусъ перегибался внизъ, чтобы лучше видть, какъ дйствуетъ ‘Разрушитель’.

Огромныя выбоины въ стнахъ скалили на него блые зубы.

Отрывистый, рзкій смхъ вырвался изъ груди Іисуса. Въ глазахъ его загорлись молніи чудовищной радости. А потомъ уже давно невиданныя слезы залили его лицо и оросили камни, къ которымъ онъ приникъ лицомъ.

Онъ вскочилъ на ноги, протянулъ руки въ сторону римлянъ и сталъ длать какія-то движенія, значенія которыхъ никто не могъ понять.

Еврейскіе воины струхнули. Вс полагали, что онъ уже лежитъ трупомъ на стн, а онъ снова возсталъ живой и мечется, словно безумный.

Что онъ кричалъ и чего требовалъ отъ римлянъ, этого., не услыхало ни одно ухо. Все заглушалъ дикій свистъ катапультъ и римскихъ скорпіоновъ, адскій скрипъ цпей и ужасный грохотъ тарановъ.

— Страшный судъ!— кричали повсюду дрожащіе, поблднвшіе люди.

Іисусъ махнулъ рукой въ сторону римлянъ, словно прощался съ ними или отгонялъ ихъ, и побжалъ прочь со стны.

Онъ, какъ вихрь, промчался мимо солдатъ. Зловщій, рзкій смхъ вырывался отъ времени до времени изъ его груди, мощными, крпко сжатыми кулаками онъ пролагалъ себ путь въ смятенной толп.

Въ домъ свой, находившійся на Рынк Шерсти, онъ вбжалъ съ пылающими глазами и съ блой пной на губахъ. Онъ стремительно распахнулъ входныя двери и не спустился, а прямо скатился по полуразрушенной лстниц внизъ въ подвалъ.

— Друзилла! Друзилла!— кричалъ онъ,— ты жива еще?

Изъ угла послышался наболвшій женскій голосъ:

— Это ты, Іисусъ?

— Я!— закричалъ онъ и припалъ къ женщин, лежавшей на какомъ-то рубищ.

Сроватыя сумерки, пробивавшіяся со двора черезъ скважину стны, освщали стальнымъ блескомъ лицо больной. Большіе черные глаза одни только, казалось, жили на ея лиц, истощенномъ лихорадкой продолжительнаго голода.

Мужчина покрылъ исхудалыя кости ея рукъ горячими поцлуями, подсунулъ свою руку подъ ея маленькую головку съ чудными пламенными чертами и безсвязно говорилъ:

— Друзилла моя дорогая! Близится день отмщенія за всю нищету, пережитую тобой! За вс наши несчастья Господь ниспосылаетъ отмщеніе и кару!!

Женщина откинула влажной рукой волосы съ его лица.

— Ты бдный, Іисусъ, — шептала она, — о, какой ты бдный, несчастный! Отъ чего жизнь такъ медленно покидаетъ меня? За что Господь такъ немилосердно мучитъ тебя и меня?

— Тише, Друзилла, тише! Ты не должна умирать до тхъ поръ, пока глаза твои не насытятся местью Господней! Такъ нужно! Такъ поклялся я теб и врагамъ моимъ Симону и Іоанну! Ты умрешь тогда, когда увидишь, какъ тла ихъ будутъ изрублены римскими мечами!

Женщина пыталась закрыть уста его слабыми пальцами.

— Не говори такъ, не говори! Враги твои — братья твои. Прости имъ, Іисусъ… Имъ и намъ грозитъ одна и та же гибель!

Мужчина вскрикнулъ:

— Ты наслушалась отъ назареянъ подобной болтовни. Я прощаю теб, Друзилла, потому что ты больна. Но знай, что они уже не братья мои. Я проклялъ ихъ тысячи разъ. Симонъ веллъ убить моего отца, чтобы завладть его богатствомъ. Люди Элеазара убили моего брата въ Храм. Палачи Іоанна раскроили твои внутренности мечомъ! За что? За то, что ты защищала послдній кусокъ хлба, спрятанный для меня? И такіе-то осквернители закона защищаютъ стны Іерусалима, защищаютъ ихъ затмъ, чтобы внутри этихъ стнъ истреблять людей? ‘Отмщеніе имъ’ — сказалъ Господь устами пророковъ. Отмщеніе имъ самимъ и племени ихъ до десятаго поколнія!

— Іисусъ!

— Господь посылаетъ мощныхъ враговъ съ запада, дабы они положили конецъ безправіямъ Іерусалима и дабы тхъ, что ходятъ предъ Господомъ кривыми путями, привести къ отверстой могил! Я читалъ теб въ пророчествахъ Іереміи: ‘Спину, а не лицо мое покажу я имъ въ день гибели’. Гибель эта идетъ на нихъ, идетъ! Она уже близка! Месть имъ за тебя, за сожженный городъ, за обиды сиротъ, отцовъ и матерей. Идетъ месть эта и не минетъ ихъ! А тогда очи мои и твои закроются съ сладостной утхой въ душ, что свершилось все, согласно справедливости Господней..

Друзилла схватила Іисуса за плечо.

— Говори, что случилось? Разв римлянинъ уже въ город?— съ трудомъ прошептала она.

Іисусъ всталъ, смиренно поклонился на востокъ и жарко молился:

— Господи, Ты отнялъ у нихъ разумъ! Итакъ, предай сыновей ихъ голоду и подвергни ихъ мечу, да будутъ жены ихъ бездтными и вдовами! Ты прострешь руку Свою и уничтожишь ихъ! Я умаялся, умоляя Тебя…

Женщина потянула его за полу одежды и испуганно повторила свой вопросъ:

— Іисусъ! Что случилось въ город? Неужели Храмъ Господень погибъ отъ огня римлянъ?

Іисусъ очнулся, взглянулъ на нее и, подозрительно осматриваясь вокругъ, не услышитъ ли кто-нибудь случайно, шепнулъ на ухо жен:

— Разрушитель работаетъ! Стна не выдержитъ долго! Трещитъ уже! Я видлъ собственными глазами! Никто уже не защищаетъ ея.

— Разрушитель?— пробормотала Друзилла.

— Титъ поставилъ Разрушителя. У него мдная чудовищная голова. Слышишь гулъ?

Онъ замолчалъ.

Въ погреб стало удивительно тихо.

Вдругъ фундаментъ ихъ полуразрушеннаго дома глухо задрожалъ, и послышался отдаленный короткій громъ.

— Буря,— прошептала женщина поблвшими губами.

— Тише!— крикнулъ на нее Іисусъ,— это римская буря! Это гулъ и удары Разрушителя! Самый мощный римскій таранъ пробиваетъ первую стну и разрушитъ ее, и Самъ Господь въ облакахъ дыма и молній порадуется въ первый разъ.

Друзилла тяжело вздохнула и со стономъ упала на подушки.

Іисусъ склонился надъ ней.

— Ты голодна, о бдная моя жена! И въ дом нтъ ни единаго зерна, нечего приготовить теб. Палачи еврейскихъ тирановъ забрали все у насъ и причинили теб глубокую рану, которая горитъ внутри у тебя.

Онъ поднялъ вверхъ сжатые кулаки. Въ стальныхъ лучахъ дневного свта, пробивавшагося сквозь щели, ярко блеснули за черными, запекшимися губами его блые зубы.

Женщина въ испуг закрыла глаза, а онъ, склонившись надъ нею, тихо бормоталъ:

— Уже недолго, скоро наши муки придутъ къ концу! Близка наша смерть, но близка и месть! Только подожди терпливо! Удержи жизнь въ себ еще день одинъ, два дня, и очи твои натшатся великою радостью!!

Изъ глазъ Друзиллы полились слезы и впитались въ сухую лихорадочно-горвшую кожу лица. Полуулыбка появилась и быстро исчезла на ея губахъ.

— Станется согласно твоей вол!— съ трудомъ прошептала она и умолкла.

Іисусъ, склонившись надъ ней, бормоталъ молитвы, перемшивая ихъ съ проклятіями, потомъ опять побжалъ въ городъ на стны. И такъ бгалъ онъ то домой, то на стны не одинъ разъ и ночью и днемъ.

Солдаты впервые услышали, какъ онъ въ пароксизм безумія шепталъ:

— Разрушитель работаетъ! Стна трещитъ! Ха-ха-ха! Стна трещитъ! Дрожи, Іерусалимъ!

Къ вечеру слдующаго дня измученное еврейское войско, не будучи уже никоимъ образомъ въ состояніи защищать стны отъ тарановъ и падая съ ногъ отъ усталости посл непрерывныхъ трехдневныхъ атакъ и ложныхъ штурмовъ римскихъ легіоновъ, отступило отъ первой стны. Вс искали отдыха и сна подъ защитой второй стны.

Іисусъ замтилъ это и торопливо побжалъ домой.

Ночь спустилась надъ городомъ.

Постепенно гасли костры, горвшіе передъ палатками воиновъ.

Спокойствіе и отдохновеніе посл цлыхъ дней крови, убійствъ, насилія и пожаровъ братались съ ночью и охватывали людскія существа непреодолимою мощью сна.

Іисусъ, сынъ Аристея, шелъ съ Рынка Шерсти, неся тяжесть на плечахъ.

Онъ напрягалъ свои послднія силы и медленно шелъ впередъ. Когда онъ подошелъ къ воротамъ Генотъ, стража остановила его:

— Съ чмъ идешь?— спросили его.

— Съ богатствомъ къ римлянамъ!— зловще разсмялся онъ.

Солдаты посмотрли другъ на друга. Начальникъ стражи подошелъ къ нему поближе.

— Что ты несешь на спин?— сурово спросилъ онъ.

— Посмотри!— злобно зарычалъ Іисусъ въ отвтъ.

Стражникъ откинулъ покровъ и съ отвращеніемъ отступилъ.

— Ты несешь трупъ?

Іисусъ злобно посмотрлъ на него.

— Мой трупъ еще живетъ. Умретъ только тогда, когда настанетъ для него время,— дико отвтилъ онъ и пошелъ впередъ, не обращая ни на кого вниманія.

Вторично стража заступила ему дорогу.

— Куда идешь?— услышалъ онъ снова грозный вопросъ.

Іисусъ едва сдержалъ безумный гнвъ, кипвшій у него въ груди.

— На первую стну.

— Зачмъ?

Онъ засмялся ужаснымъ смхомъ.

— Затмъ, что вы вс отступили за вторую стну. Я съ этимъ умирающимъ трупомъ иду защищать первую стну.

— Безъ оружія?

— Этотъ трупъ и я ляжемъ на расщелинахъ стнъ. Разрушитель поскользнется на нашихъ тлахъ.

Начальникъ стражи взглянулъ на него съ ужасомъ и сожалніемъ.

— Ха-ха!— смялся Іисусъ.— Вамъ странно?

И онъ пошелъ впередъ. Никто уже больше не ршался преграждать ему путь.

— Господъ вдохновилъ его,— со страхомъ говорили солдаты другъ другу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Полночь уже давно миновала.

Іерусалимъ спалъ тяжелымъ, мучительнымъ сномъ.

Іисусъ сложилъ свою ношу на стну и ревностно молился, напряженно всматриваясь вдаль.

Онъ замтилъ въ глубин ночи одинъ огонекъ, потомъ другой. Внизу что-то зазвенло, затихло, и снова бряцаніе какъ бы обернутыхъ во что-то мечей и щитовъ донеслось до него.

Іисусъ склонился надъ умирающей женщиной.

— Друзилла, римляне идутъ!— шепталъ онъ ей на ухо.— Слышишь?

Широко раскрытые глаза Друзиллы пристально смотрли на него съ недоумннымъ вопросомъ.

Дрожащими руками зажегъ Іисусъ огонь, поднялъ вверхъ нсколько зажженныхъ лучинъ и освтилъ ими пропасть, чернвшую внизу подъ нимъ.

Выбоины стны, сдланныя разрушителемъ забллись своими впадинами.

— Здсь дорога!— крикнулъ онъ сдержанно внизъ. Іисусъ перегнулся черезъ стну въ сторону римскаго лагеря и укрывалъ пылающія лучины за стной.

— Здсь дорога!— повторилъ онъ свой призывъ.

Онъ старательно освщалъ выбоины, и он видны были, какъ на ладони.

Надъ его головой пронеслась стрла.

— Не убивайте!— крикнулъ Іисусъ.— Я освщаю вамъ путь! Идите! Чмъ раньше, тмъ лучше!

Лучины разгорлись яркимъ свтомъ.

За стной весь глубокій оврагъ полонъ былъ римскими легіонерами — при огн поблескивали ихъ панцыри, шлемы и копья. Сотни рукъ прикрпляли лстницы къ стнамъ.

Іисусъ громко смялся.

— Скоре! Скоре!— торопилъ онъ.— Жена моя умираетъ! Торопитесь, пусть передъ смертью она увидитъ васъ! Господь посылаетъ изъ вашихъ рукъ гибель Іерусалиму!

Ему поврили.

Римскіе легіоны тихо и молча взбирались по выбоинамъ вверхъ на стну. Солдаты одинъ за другимъ входили на первую стну, спускались внизъ и соединялись въ отряды уже внутри кварталовъ Новаго Города.

Іисусъ припалъ къ умирающей женщин и шепталъ ей на ухо зловщимъ шопотомъ:

— Друзилла! Свершилось! Они уже тамъ!

Женщина странно усмхнулась и вздохнула въ послдній разъ. Іисусъ покрывалъ поцлуями ея коченющее тло.

Сроватый разсвтъ засталъ его на стн, все еще у тла жены.

Послдній центуріонъ римскихъ легіоновъ, перешедшій стну, вздрогнулъ, увидя это зрлище, и прошепталъ:

— Безумный еврей! Да сократитъ ему Юпитеръ жизнь!

Авториз. пер. съ польскаго С. Михайловой-Штернъ.

‘Русская Мысль’, кн.V—VI, 1917