ПОЗДКА ВЪ ПАЛЕСТИНУ
ПОЗДКА ВЪ ПАЛЕСТИНУ
ИЗЪ ЗАПИСОКЪ ЧЕРНОМОРСКАГО ОФИЦЕРА.
А. САТИНЪ.
‘Русскій Встникъ’, No 8, 1873
Поездка в Палестину, Сатин Аркадий Дмитриевич, Год: 1873
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Въ октябр 1857 года, фрегатъ Полканъ, на которомъ я служилъ, стоялъ въ Пире, въ распоряженіи нашего посланника при Аинскомъ двор. Тоска была страшная. Посольства, посл лтнихъ каникулъ, еще не собрались, аинское общество тоже еще не открыло зимняго сезона. Поздки въ Аины надоли, окрестности вс осмотрны, чудеса Акрополя и т даже присмотрлись. Между собой офицеры все переговорили. Начнетъ бывало кто-нибудь расказывать: ‘А вотъ разъ въ Неапол….’ — Знаемъ, знаемъ! кричать со всхъ сторонъ.— Это ты про рыжую Италіянку-то!
Ну, и замолчитъ.
— А вотъ разъ въ caf-chantant въ Тулон, начнетъ другой.
— Слышали, слышали! кричатъ опять,— вдь это исторію съ салфеткою ты хочешь расказывать!— Звать даже начнутъ.
Въ одну изъ поздокъ по окрестностямъ, мы привезли съ Пантеликскихъ каменноломень, изъ мрамора коихъ построенъ Паренонъ, земленыхъ черепахъ. Вошли он у насъ въ моду. Стали мы ихъ разводить, чистили, холили, покрывали ваксой и лакомъ, и устраивали steeple-chase. Держали на нихъ громадныя пари.
Въ это блаженное время, телеграфовъ въ Греціи еще не было, а почта приходила только два раза въ недлю. Когда уже очень одолетъ скука, дешь въ Аины, къ почтенному старику П***, пить русскій чай и слушать, въ сотый разъ, какую-нибудь исторію.
Старикъ П*** былъ Грекъ, но считался на русской служб, и былъ преинтересная личность. И гд только онъ не былъ! И при адмирал Сенявин служилъ, въ начал ныншняго столтія, и за независимость Греціи сражался, и при граф Каподистрія состоялъ.
Прідешь бывало къ нему, обрадуется.
— А, здравствуйте, что давно не были?
— Да все служба.
— Служить надо, надо. Ваша служба хорошая. Я самъ долго служилъ на корабл у адмирала Сенявина. Да не хотите ли чаю? я изъ Одессы свжій получилъ.
Надо замтить что это онъ каждый разъ говоритъ. Кто бы когда ни пріхалъ, онъ всегда только-что получитъ чай изъ Одессы.
Ну, посл втораго или третьяго стакана и приступишь.
— Вы бы что-нибудь разказали.
— Да что расказывать-то, старъ я сталъ, память плоха.
— Раскажите пожалуста какъ это васъ хотли повсить?
— Да, да, чуть-чуть не повсили. Это въ Албаніи было, давно, при Сенявин еще.
— Да какъ же это случилось?
— Тогда у Турціи война съ Россіей была. Я молодой былъ, отчаянный, хотя и ходилъ въ европейскомъ костюм, но паликаръ въ душ былъ. Не сносить теб своей головушки, говорилъ бывало Сенявинъ. Анъ, вотъ восьмой десятокъ доживаю. Богъ миловалъ.
— Да въ Албанію-то вы какъ попали?
— А это призываютъ меня разъ и говорятъ: можешь Албанцевъ поднять?— Можно, говорю: отчего же имъ на Турку не идти? Они всегда готовы. Ну, и дали мн тридцать тысячъ червонцевъ, я похалъ. И недолго я хлопоталъ, вс поднялись. Мн такой почетъ былъ, старики и т уважали. Только живу я эдакъ мсяцъ-другой, и хорошо живу, въ почет. Вдругъ вижу, валитъ народъ, шумитъ, и прямо ко мн. Повсить его! На колъ! Ты насъ нарочно подвелъ, Турки въ горахъ, деревни жгутъ!— Защищайтесь говорю, вамъ помогутъ.— Кто поможетъ, ты что ли? Россія миръ заключила. Вотъ за это-то и хотли меня повсить, ужь и петлю надли.
— Какъ же вы спаслись?
— Богъ спасъ, одинъ Богъ. А то бы повсили, непремнно повсили.
И никогда старикъ не хотлъ сказать какъ и кто его спасъ.
Много еще онъ расказывалъ: какъ Мавромихали убилъ Калодистрію, какъ бывало кутилъ Сенявинъ съ черногорскимъ владыкой, и много еще другихъ исторій.
Въ одинъ прекрасный день, монотонная жизнь фрегата была нарушена. Въ каютъ-компаніи шли оживленные разговоры, слышалось: Сирія, ерусалимъ, Каиръ, Египетъ. Фрегатскій іеромонахъ, почтенный отецъ В….. и тотъ о чемъ-то горячо разсуждалъ со штурманскимъ офицеромъ.
Но вотъ на палуб раздался свистокъ, и голосъ вахтеннаго офицера.
— Капитанъ детъ!
Вс бросились наверхъ. Капитанъ вышелъ и объявилъ что посланникъ отпускаетъ фрегатъ на два мсяца, и что мы идемъ къ берегамъ Сиріи и Египта.
Радости не было конца. Вс тотчасъ же ршили взять драгомана, безъ драгомана нельзя.
— Да кого же взять-то?
— Бакатори, боле некого, онъ драгоманъ по профессіи, вс языки знаетъ, съ Ламартиномъ путешествовалъ. Аттестатъ есть.
Ршили взять Бакатори.
Бакатори былъ не настоящій Грекъ. Предки его выселились откуда-то съ Востока, и когда-то жили въ Бейрут, Александріи, поступали подъ покровительство всевозможныхъ консуловъ, и наконецъ настоящаго Бакатори, нашего будущаго чичероне, волной бурной жизни выбросило въ Пирей. Онъ открылъ кабакъ, потомъ ресторанъ.
Въ этотъ-то ресторанъ и отправились наши офицеры пригласить Бакатори.
Какъ нарочно ему надо было хать въ Александрію.
Впрочемъ всякому Греку, торговому или не торговому, всегда нужно въ Александрію, въ особенности если можно не платить за проздъ, да еще получить приличное вознагражденіе.
Онъ былъ въ восторг, мы тоже. Первый попутный втеръ понесъ насъ къ берегамъ Сиріи, и черезъ нсколько дней благополучнаго плаванія мы стояли подъ стнами Яффы.
Не могу не разказать случившагося тутъ печальнаго происшествія. Въ 1856 году, когда нашъ фрегатъ отправился въ дальнее плаваніе, между офицерами ршено было не прибгать къ тлесному наказанію и оставить его только за кражу или побгъ.
Все шло благополучно. Духъ команды былъ великолпный, самолюбіе было развито до высшей степени. Но предъ нашимъ отходомъ въ Сирію, случилось нсколько кражъ. Не мы, офицеры, а команда негодовала. Подходитъ разъ ко мн фельдфебель моей роты и доноситъ что не все благополучно, поймали вора. Я произвелъ слдствіе,— тогда еще не было ныншнихъ судовъ,— и увидавъ что онъ дйствительно укралъ, хотлъ наказать его двадцатью пятью ударами линьковъ. Онъ ропталъ, говорилъ что правъ, что мн грхъ наказывать его даромъ.
Досадно мн было прибгать къ такому средству, да еще слышать что наказываю даромъ. Я приказалъ написать рапортъ о случившемся капитану, а его арестовалъ на бак. Теперь его ожидало боле строгое наказаніе и занесеніе штрафа въ формуляръ. Онъ бросился на колни, сознался и просилъ чтобъ я лучше наказалъ его самъ. Но я остался при своемъ ршеніи и подалъ рапортъ.
Съ нами въ ерусалимъ отправлялся состоявшій при Аинской миссіи почтенный отецъ архимандритъ А***. Въ день происшедшей кражи вечеромъ, я былъ на вахт отъ 6 до 12 часовъ. Ночь была тихая, но темная, команда спала, а я бесдовалъ съ отцомъ архимандритомъ, прохаживаясь по шканцамъ. Вдругъ часовой у параднаго трапа закричалъ:
— Ваше благородіе, кто-то у борта плаваетъ, и плещется!
Я подошелъ, окликнулъ, приказалъ вынести фонарь. Никого нтъ. Вахтенный унтеръ-офицеръ объхалъ фрегатъ на двойк, тоже никого нтъ.
— Да не акула ли это? замтилъ отецъ архимандритъ.
Дйствительно, акула показалась нсколько дней предъ этимъ въ Пирейской бухт. Такъ и поршили что это она или что часовому показалось.
Но наступило утро и арестованнаго на бак вора не оказалось. Онъ бжалъ вплавь, и не достигнувъ берега утонулъ….
Переходъ отъ Пирея до Яффы мы совершили благополучно. На высот острова Милоса на насъ налетлъ шквалъ, и мы вошли въ Милосскую бухту. Островъ Милосъ образуетъ почти подкову, а его бухта есть провалившійся волканъ, у подножія котораго возвышался нкогда знаменитый храмъ Афродиты Милосской. Нашъ фрегатъ находился можетъ-быть на томъ самомъ мст гд стояла дивная красавица,— стояла въ полномъ блеск, не такая какъ она теперь въ парижскомъ Лувр.
Я не стану описывать Яффы и ея окрестностей. Достопримчательности Сиріи и Палестины слишкомъ извстны.
Я пишу свои личныя впечатлнія, при быстромъ путешествіи отъ Яффы до ордана.
Отъ Яффы до ерусалима считается двадцать два часа пути верхомъ, но имя много матросовъ пшихъ, мы пробыли въ дорог тридцать, останавливаясь два раза на нсколько часовъ.
Усталые и измученные отъ жара и непривычной верховой зды, мы около полудня вступили въ ерусалимъ. Насъ встртили греческіе монахи радушно, не допустили остановиться въ отел, а повели прямо къ себ въ монастырь. Офицеры переодвшись пошли въ храмъ, я же, будучи выбранъ распорядителемъ путешествія, пошелъ размщать команду. Къ намъ былъ приставленъ отъ митрополита монахъ по имени отецъ Николай. Это былъ красавецъ, брюнетъ, лтъ сорока пяти, съ окладистою черною бородой и лицомъ не выражавшимъ воздержанія. Сильный запахъ водки и чесноку тоже о воздержаніи не свидтельствовалъ. Онъ былъ въ Россіи и хорошо говорилъ по-русски, только съ сильнымъ акцентомъ. Когда я вернулся въ наши комнаты, онъ уже возвратился изъ храма и егозилъ около моего человка. Я попросилъ его дать мн напиться, если можно, сельтерской воды, и бросился на постель, или что-то въ этомъ род, почти на полу.
— Подожди, я теб лучше дамъ.
Съ этимъ словомъ святой отецъ скрылся, но не прошло а пяти минутъ какъ онъ вернулся таща въ одной рук тазъ и кувшинъ, а въ другой бутылку и стаканъ.
— На-ка, попробуй.
Съ этими словами онъ бухнулъ мн полный стаканъ, щелкнулъ языкомъ и повелъ рукой по горлу, какъ длаютъ Греки ощущая особенное удовольствіе.
Въ стакан оказалось великолпное кипрское вино, я съ наслажденіемъ отхлебнулъ нсколько глотковъ и продолжать отдыхать.
Отецъ Николай, поболтавъ шепотомъ съ человкомъ, обратился ко мн:
— Допивай же бутылочку, да пойдемъ поклониться Гробу Господню.
Я всталъ и началъ одваться. Монахъ продолжалъ егозить около меня, обдавая запахомъ водки. Просто мочи нтъ.
— Батюшка, вы бы пошли да приказали приготовить воды окатиться, ужь очень жарко.
— Что ты, родной? Какъ это можно, въ нашемъ климат это вредно, страна не та. А вотъ вечеркомъ я тебя въ баню свожу, это хорошо.
Я попросилъ его проводить меня въ храмъ.
Храмъ произвелъ на меня грустное впечатлніе, Турокъ съ трубкой, собирающій за входъ, недостроенный куполъ, завшанный цыновками и полотномъ въ лохмотьяхъ, бгающіе и ругающіеся монахи разныхъ сектъ. Все это поражаетъ и глубоко оскорбляетъ непривычнаго поклонника. Наконецъ мы подошли ко Святому Гробу. Я попросилъ услужливаго отца Николая оставить меня одного, и спустился въ пещеру. Тутъ только я провелъ единственныя отрадныя минуты въ ерусалим. Кругомъ меня было тихо, старикъ монахъ читалъ у Гроба молитву на греческомъ язык, я молился…
Когда я вышелъ и отправился поклониться остальнымъ святымъ мстамъ, я уже помирился съ печальною обстановкой. Но недолговременно было мое религіозное настроеніе…
По дорог мн показали пупъ земной и расщелину скалы Голгоы, откуда слышны стоны гршниковъ во ад. Монахъ даже самъ нагнулся и послушавъ объявилъ что сегодня не такъ слышно, а то ужасно стонутъ. Я ушелъ илъ храма, но не до конца была выпита чаша.
При выход меня обступила толпа русскихъ бабъ и мужиковъ, они плакали и выли, прося взять ихъ въ Россію.
Многіе были тутъ еще съ 1852 года, и не имли съ чмъ вернуться. {Теперь этого боле нтъ. Въ Одесс иначе не выдаютъ билетовъ какъ съ оборотомъ.}
Что они перенесли, чмъ жили, знаетъ одинъ Богъ. Мн было ихъ жалъ, очень жаль, я страдалъ за нихъ, но страдалъ и за себя. Около меня, скрививши рты, стояли два рыжіе туриста. Дорого бы я далъ чтобъ ихъ не было.
Офицеры собрались только къ обду. Намъ подали похлебку изъ лука съ чеснокомъ, баранину съ чеснокомъ, курицу съ рисомъ и всевозможными пряностями, конечно тоже съ чеснокомъ, курицу жареную на оливковомъ масл и разныхъ пироговъ и печеній приготовленныхъ на томъ же масл. Кофе я вышелъ пить на воздухъ, въ комнат было невыносимо. Посл обда начали осмотръ города. И что это за городъ! идешь по улиц, вдругъ очутишься на чьей-нибудь крыш. Какъ тутъ быть? Но въ углу есть лазейка: спустишься и попадешь прямо на базаръ.
Насъ провели по страстному пути, показали домъ на мст котораго стоялъ дворецъ Пилата. Накупивъ крестовъ, четокъ и другихъ вещей, мы отправились въ монастырь отдыхать, такъ какъ православная обдня начинается въ Полночь.
Боже мой, что это была за ночь! Я ворочался, чесался, приходилъ въ изступленіе и наконецъ въ изнеможеніи уснулъ.
Не проспалъ я и часа, будитъ къ обдн отецъ Николай. Гляжу на него и вижу что онъ уже навесел. И когда это онъ успваетъ.
— Отецъ Николай, меня блохи съли.
— И полно, какія теперь блохи?
— Да помилуй, отецъ Николай, я весь искусанъ.
— Это значитъ клопы, а блохъ теперь нтъ. Да ты не бойся, клопъ хорошей крови не трогаетъ, онъ только дурную высасываетъ.
Посл обда митрополитъ пригласилъ насъ въ патріаршую комнату, тутъ же въ храм. Подали кофе, раки {Раки — водка.} и неизбжные на Восток чубуки. Побесдовавъ съ нимъ полчаса, мы отправились опять слать.
Должно-быть во мн не осталось дурной крови, я спалъ до восьми часовъ какъ убитый.
Въ девять часовъ капитанъ, въ сопровожденіи всхъ офицеровъ, отправился къ паш съ визитомъ. Бакатори выступалъ важне всхъ, онъ былъ взятъ какъ офиціальный переводчикъ.
Цль нашего визита была, помимо удовольствія видть ясныя очи паши, и выхлопотать позволеніе осмотрть мечеть Омара построенную на мст храма Соломона.
У воротъ дома паши насъ встртилъ его секретарь, провелъ чрезъ нсколько комнатъ, набитыхъ разною вооруженною челядью, и наконецъ у дверей пріемной насъ принялъ самъ паша. Посмотрли на него и ахнули. Вылитый Тамберликъ въ молодости.
Сли. Подали, конечно, кофе, раки и опять чубуки. Паша по-французски освдомился о здоровьи капитана, капитанъ спросилъ о здоровьи паши. Оба оказались здоровы. Такъ какъ тема разговора была исчерпана, помолчали. Наконецъ капитанъ въ запутанныхъ фразахъ пояснилъ ему что помимо удовольствія видть его превосходительство, ему бы хотлось получить позволеніе осмотрть мечеть Омара.
Паша отказалъ наотрзъ. Но капитанъ не отставалъ, сначала просилъ, потомъ косвенно погрозилъ что напишетъ нашему послу. Паша все не сдается, говоритъ что народъ у нихъ глупъ, фанатики врятъ де что если хоть одинъ гяуръ вступитъ въ мечеть, она станетъ христіанскимъ храмомъ. Чернь де можетъ подняться, и ему, паш, будетъ де очень прискорбно если что случится съ такими дорогими, высокими гостями.
Такъ и ушли ничего не добившись. На обратномъ пути въ монастырь, насъ провожала цлая ватага разнаго народа. Рельефне всхъ выдлялась фигура одного индивидуума въ европейскомъ плать и засаленной фуражк. Посмотрвъ на него, можно было безошибочно сказать что кости его праотцевъ покоятся тутъ же гд-нибудь въ окрестностяхъ. Онъ подошелъ къ намъ и заговорилъ по-русски, примшивая французскія слова.
— Я говорилъ господину команданте сто паса ничего не мозетъ, не послухахъ, а теперь мы бы узе взе видли.
— Что видли?
— Да москетъ Омара.
— Какже паша говоритъ что нельзя?
— Это паса говоритъ, а я говорю мозно.
— Да ты кто такой?
— Я Дукатъ, пуръ ву зервиръ.
— Гд ты по-русски выучился?
— Я въ Молдавіи былъ, русскимъ баяръ злужилъ, князю… графу…. мозетъ знакомы вамъ? Я много офицеровъ зналъ, бароновъ и простыхъ. Сто зе, пойдете смотрть москетъ?
Капитанъ не совтовалъ довряться Еврею, но любопытство одолло благоразумные совты. Нсколько офицеровъ и я пошли съ Дукатомъ.
Громадное зданіе мечети Омара обнесено обширною оградой къ которой съ сверо-восточной стороны примыкаетъ казарма турецкой регулярной пхоты. Прямо въ эту-то казарму насъ и повелъ Дукатъ.
Только-что мы подошли, къ нему подбгаетъ офицеръ и начинаетъ кричать. Еврей, тихо отгрызаясь, ползъ въ карманъ и сунулъ ему что-то въ руку. Офицеръ видимо смягчился, но продолжалъ шумть. Слазилъ Дукатъ еще въ карманъ, офицеръ ублажился, мы пошли дале.
У дверей сидлъ на корточкахъ часовой, поставивъ ружье къ стн, хогда мы съ нимъ поравнялись, онъ схватилъ его, брякнулъ на краулъ и протянувъ руку, громко произнесъ:
— Бакшишъ, кавадзе. {На водку, господинъ.}
Далъ Дукатъ и ему какой-то турецкой трухи. Посл нсколькихъ переходовъ и подъемовъ мы очутились на крыш, и предъ нами стояла величественная мечеть Омара.
— Какъ Дукатъ, только-то!
— Цего зе вамъ болсе, вз Англицане отсюда смотрятъ. А тамъ внутри и смотрть нечего.
— Ну спасибо и на этомъ.
Съ этой минуты Дукатъ считалъ себя въ прав постоянно находиться при насъ. Бгалъ по разнымъ порученіямъ и исполнялъ всевозможныя коммиссіи. Когда черезъ полтора годъ, командуя конвоемъ Великой Княгини Александры осифовны, я опять былъ въ ерусалим, я имлъ несчастіе отрекомендовать Дуката нашему извстному писателю Д. В. Гр—чу. Мало того что Еврей укралъ у него деньги и чемоданъ, но стащилъ даже записки которыя писались чуть не цлый годъ.
Въ этотъ день мы обдали рано, такъ какъ въ три часа ршено было хать на орданъ. Туда на Вилеемъ, монастырь Св. Саввы и Мертвое Море, а обратно на ерихонъ и Вианію.
Капитанъ съ нами не похалъ, у него занемогла жена, и онъ остался въ ерусалим. Намъ было дано только полтора дня, въ это время мы должны были обскакать вс вышеупомянутыя мстности.
Паша непремнно желалъ чтобы мы взяли конвой. Какъ мы ни отговаривались, онъ все твердилъ свое: что скажутъ въ Стамбул если что приключится съ такими высокими, дорогими путешественниками?
Когда нтъ войны между кочующими около ордана племенами, то опасности нтъ никакой. Про бедуиновъ нельзя сказать что они въ душ разбойники, но у нихъ ужь такой обычай. Напримръ дутъ четыре человка и встрчаютъ одного: вдь глупо же въ самомъ дл его не ограбить.
И ограбленный никогда не бываетъ въ претензіи, подетъ и онъ когда-нибудь въ компаніи, ну и возьметъ реваншъ.
Да Европейцевъ они вообще не любятъ трогать. Ограбь своего брата бедуина, ничего, а тронь Франка, {Франкомъ на Восток зовуть всякаго Европейца. Насъ было семь человкъ офицеровъ, фрегатскій іеромонахъ, пять матросовъ, Бакатори и отецъ Николай.} и не оберешься хлопотъ. Вступятся консулы, пойдутъ поборы, сажанье въ тюрьму праваго и виноватаго. Да и сами-то Франки народъ опасный: вчно съ пистолетомъ о шести выстрлахъ. Пожалуй вдесятеромъ одного не одолешь.
Несмотря на вс наши отказы, конвой все-таки явился. Ровно въ три часа, восемь баши-бузуковъ въхали на дворъ монастыря. И что за вооруженіе было на нихъ! Кто съ самопаломъ, кто съ пикой временъ крестоносцевъ, у кого на живот цлый арсеналъ и съ боку сабля согнутая чуть не въ лолкруга. Лошади были у всхъ хорошія.
— Monsieur Бакатори, зачмъ они намъ? Дайте имъ бакшишъ и отпустите.
— М. le lieutenant, оно конечно ихъ не надо, тмъ боле что если что случится они первые убгутъ, но ихъ нельзя отпустить, le pacha а fait des frais, онъ уже схватилъ на базар двухъ шейховъ и засадилъ.
— Тмъ лучше, Monsieur Бакатори, если есть заложники, мы значитъ безопасны.
— М. le lieutenant, оно конечно такъ, но вы лишаете пашу дохода, а на это есть такса. Конвойные только получаютъ бакшишъ.
— Ну, пускай дутъ.
Провизія была отправлена на осл, прямо въ монастырь Св. Саввы, который отъ ерусалима въ двнадцати верстахъ.
Шумною кавалькадой мы выхали въ Вилеемскія ворота и спустились въ долину. Направо была видна Яффская дорога и Рама, налво немного впереди гора и монастырь Св. Ильи. До Вилеема только два часа пути. Наши конвойные Арабы, начали джигитевать, офицеры поскакали тоже, я хотлъ послдовать за ними, какъ услышалъ за собой отчаянный вопль. Обернулся, вижу нашъ фрегатскій іеромонахъ, держась обими руками за гриву, балансируетъ на кон, который не хотлъ отставать отъ своихъ товарищей. Я предложилъ ему вернуться, онъ наотрзъ объявилъ что предпочитаетъ лучше разбиться въ дребезги чмъ упустить случай побывать за ордан. Мы похали шагомъ.
Наконецъ показался Вилеемъ и знаменитый святой храмъ, ключи къ которому еще такъ недавно были однимъ изъ предлоговъ пролитія столько крови.
Когда я преклонился предъ звздой съ латинскою надписью кругомъ: ‘Hic de Virgine Maria Iesus Christus natus est’, {Здсь отъ Двы Маріи родился исусъ Христосъ.} я помолился за падшихъ моихъ севастопольскихъ товарищей.
Не разсдлывая лошадей, мы осмотрли храмъ и поскакали къ монастырю Св. Саввы.
Поздно вечеромъ, когда уже совсмъ стемнло, мы прибыли въ святую обитель. Монастырь Св. Саввы стоитъ въ какой-то трещин, окруженный дикими голыми скалами. Офицеры пошли въ храмъ, я остался распорядиться ночлегомъ и отдать приказанія на завтрашній день. Когда я вошелъ во храмъ, ко мн подошелъ сдой инокъ и кроткимъ голосомъ сказалъ:
— Сынъ мой, скинь свое оружіе.
Я вернулся на паперть, сбросилъ саблю и револьверъ и попросилъ монаха отслужить молебенъ.
Онъ началъ облачаться и обернувшись спросилъ меня:
— За кого молиться, какъ тебя зовутъ?
— Аркадій, батюшка.
Вмсто того чтобы начать службу, онъ взялъ меня за руку и подвелъ къ серебряной рак, въ которой лежало три черепа и кости.
— Поклонись, сынъ мой, вотъ мощи твоего патрона.
Другіе два черепа принадлежатъ преподобнымъ Ксенофонту и Симеону. Отслуживъ молебенъ, я пошелъ осматривать храмъ, ко мн подбжалъ отецъ Николай.
— Аркадій Дмитріевичъ, поди сюда. Экое теб счастіе! Я чуть было не забылъ. Вдь тутъ мощи твоего патрона. Хочешь молебенъ отслужу?
— Благодарю, батюшка, я только-что отслушалъ.
— Ну не надо, пойдемъ ужинать, пора.
Обитель Св. Саввы одна изъ самыхъ строгихъ, трапеза бываетъ только разъ въ день, и то очень скудная. Говорятъ въ посты монахи принимаютъ пищу только два раза въ недлю, и то эту пищу привозятъ изъ ерусалима. Окружающія голыя скалы не производятъ ничего.
Посл нашего ужина, къ намъ вошли два монаха: одинъ съ кружкой, другой съ двумя книгами для записыванія за здравіе и за упокой. Меня монахъ по ошибк записалъ въ заупокойную книгу. Я просилъ переписать, онъ вычеркнулъ, а потомъ все-таки записалъ за упокой раба Божія Аркадія Я боле не сталъ спорить, такъ вроятно меня и поминаютъ до сихъ поръ за упокой.
На другой день еще до разсвта мы, отслушавъ утреннюю службу, пустились дале.
Дорога къ Мертвому Морю идетъ черезъ дикія удейскія горы, спадающія грядами. Подымешься на высоту, Мертвое Море кажется рукой достать можно, только перевалить черезъ ближайшую гряду, а подымешься на нее, опять та же исторія. Наконецъ поднявшись на послднюю возвышенность, мы очутились предъ дивною, величественною картиной.
Впереди каменистыя груды Аравіи, съ лвой стороны вилась серебряная лента ордана, окаймленная густою, яркою зеленью. Направо, какъ расплавленный свинецъ въ котл, Мертвое Море. Сзади насъ фантастически награможденныя скалы удейскихъ горъ.
Все это освщалось волшебнымъ свтомъ съ невроятными переливами.
Мы быстро стали спускаться къ морю. Дйствительно, ои мертвое: ни растительности возл, ни птицы надъ нимъ, и плеска на вод отъ рыбы! Тищина мертвая.
Долго я стоялъ на берегу и любовался окружавшею меня картиной. Вся библейская исторія промелькнула у меня въ памяти. Тамъ, далеко, Аравійская пустыня, тутъ Обтованная Земля. Налво орданъ и мсто гд крестился Спаситель, направо безжизненныя воды поглотившія Содомъ и Гоморру. Голосъ отца Николая прервалъ мои думы.
— Ступай завтракать, я ужь и кофе приготовилъ.
Я вернулся къ нашему бивуаку.
Вс ршили не оставаться тутъ долго, а хать прямо къ ордану, до котораго только полтора часа, и тамъ сдлать привалъ.
Мы сли на лошадей, и по почв пропитанной селитрой и разными солями, похали шагомъ къ ордану.
Подъзжая къ кустамъ окаймляющимъ орданъ, наши конвойные баши-бузуки выправили свои винтовки, взвели курки и держа ихъ наготов, осторожно въхали въ чащу.
— Monsieur Бакатори, разв есть какая опасность?
— Да вотъ конвойные говорятъ что одно заіорданское бедуинское общество угнало у іерихонскихъ полу-осдлыхъ Арабовъ стадо барановъ и козъ, Ждутъ военныхъ дйствій. Но для насъ, М. le liutenant, опасности вроятно нтъ.
Мы похали дале. {Черезъ десять дней посл насъ, пришелъ въ Яффу бригъ Филоктити, и офицеры не могли хать на орданъ. Т бедуиновъ началась война, и пошли свои Гравелоты и свои Седаны.}
Чмъ боле мы приближались къ ордану, тмъ боле проявлялась во всемъ жизнь. Зелень становилась гуще и ярче, наскомыя и мошки, и наконецъ птицы въ род нашихъ сорокъ и горлицъ.
Но вотъ открылся орданъ. Нашъ фрегатскій іеромонахъ выхалъ впередъ, поднялъ крестъ и заплъ: Спаси Господи люди Твоя. Мы молча, снявъ шапки, подъхали ко святому берегу.
Въ томъ мст гд мы остановились, рка была довольно широка, съ теченіемъ незамтнымъ, но праве она суживалась и текла между каменьями, почти порогами.
Былъ полдень и жаръ страшный. Мы начали купаться. Я изъ первыхъ бросился въ воду и легъ на спину, съ наслажденіемъ впитывая въ себя прохладу струй. Уши у меня были въ вод, я хотя и слышалъ какой-то шумъ, но не обращалъ вниманія.
Вдругъ ударъ въ лопатку заставилъ меня перевернуться. Я былъ въ порогахъ. Попробовалъ стать на ноги — сбило теченіемъ, ухватился за камень — тащитъ. Я поплылъ по теченію, придерживаясь немного къ берегу. Не знаю съ какой стати я придерживался лвому берегу, а не тому на которомъ мы раздвались. Только-что я подплыву къ крутому берегу и хочу ухватиться за нависшую втку плакучей ивы, меня опять отнесетъ, или втка оборвется. Я сталъ изнемогать, записка за упокой невольно пришла мн на мысль. Вдругъ кто-то ухватилъ меня за волосы и за руку, и вытащилъ на землю. Я очутился лицомъ къ лицу съ тремя бедуинами. Не сообразивъ еще своего положенія, я обернулся на шумъ и гвалтъ на противоположной сторон, и что же вижу: мои товарищи, безъ костюмовъ, съ револьверами и ружьями, бгутъ по берегу, кричатъ и цлятъ въ бедуиновъ. Т знаками ихъ успокоили, изъявляя полную покорность, схватили меня за руки, отнесли къ тому мсту противъ котораго мы остановились, и вплавь прибуксировали къ моимъ товарищамъ.
Я далъ имъ нсколько золотыхъ и не зналъ какъ отдлаться отъ ихъ благодарности.
Отецъ Николай и тутъ нашелся ввернуть словцо.
— Хорошій ты человкъ, Аркадій Дмитріевичъ, но много далъ. Ну зачмъ этимъ бестіямъ разбойникамъ деньги? Лучше бы за монастырь что-нибудь удлилъ.
Отдохнувъ въ тни тамариновъ, мы въ четыре часа отправились въ путь въ ерихонъ.
При закат солнца мы подъхали къ развалинамъ римской башни, на томъ мст гд нкогда былъ ерихонъ. Остатковъ отъ города разрушеннаго звукомъ трубъ нтъ никакихъ. Но владычество Римлянъ и слды ихъ цивилизаціи видны и теперь. Налво отъ башни, по направленію удейскихъ горъ, красовались величественные водопроводы. Направо первобытные шатры бедуиновъ, до которыхъ, со времени Авраама, еще не коснулась цивилизація. Да и зачмъ она? Намъ было такъ хорошо, мы съ платформы башни любовались дивною картиной которая не измнилась со времени исуса Навина.
Пастухи-бедуины гнали стада овецъ и козъ, дочери ихъ принимали, жены разводили огни и готовили ужинъ. Весь образъ ихъ жизни остался тотъ же съ библейскихъ временъ. Одн винтовки за плечами нарушали общую гармонію. Природа кругомъ величественная, воздухъ упоительный. Не будь они бестіи и разбойники (какъ выражается отецъ Николай), такъ бы и поселился тутъ.
Мичману К*** пришла фантазія непремнно достать молока. По какимъ-то личнымъ соображеніямъ, отецъ Николай отказался наотрзъ идти хлопотать. К*** отправился самъ, поклявшись достать молока, если не отъ шейха, то отъ madame за femme.
Шейхъ принялъ его торжественно, посадилъ на коверъ между собой и старшею женой, и началъ угощать.
Посл обычнаго кофе и наргиле, К*** по-арабски назвалъ молоко. Тотчасъ же одна изъ женъ вышла, и принесла большую асфальтовую чашу молока. Шейхъ досталъ огромный кусокъ сахару, окунулъ его въ чашу, пососалъ и передалъ К…, приглашая его сдлать то же самое, и передать дале. Когда сахаръ былъ обсосанъ всми женами и всми грязными ребятишками, и вернулся къ патріарху шейху, онъ опустивъ его въ молоко, началъ давить его большимъ пальцемъ. Когда сахаръ разошелся, онъ помшалъ окончательно пальцемъ и съ низкимъ поклономъ подалъ чашу гостю. Тотъ нашелся, принялъ ее съ благодарностію и чрезъ Бакатори объяснилъ что сначала отнесетъ офицерамъ которые старше его. Откланялся шейху и его дамамъ и принесъ намъ молоко. Охотниковъ до него не нашлось. Положено было отправиться дале въ 11 часовъ, когда встанетъ луна. Осталось не много времени. Я сладко дремалъ.
— Вставайте, ваше благородіе, луна взошла, лошади осдланы.
Грустно отозвались эти слова разбудившаго меня матроса. Я полюбовался еще разъ, и послдній, восхитительною картиной. Полная луна освщала ее волшебнымъ свтомъ. Я вскочилъ на лошадь, и крупною рысью повелъ караванъ. Дорога къ Вианіи пролегала опять дикими ущельями удейскихъ горъ. На протяженіи пяти часовъ, ни жилища, на растительности, ничего. Одн мрачныя скалы и мертвая тишина, нарушаемая только копытами нашихъ лошадей и изрдка отдаленнымъ воемъ шакаловъ.
Въ 5 часу мы подъхали ко груд безпорядочно набросанныхъ камней. Это Вианія.
Остановиться намъ было нельзя, рано утромъ мы должны были быть въ ерусалим. При свт факеловъ осмотрвъ пещеру, похожую на колодезь, гд совершалось чудо воскрешенія Лазаря, мы сли на лошадей и поскакали дале. Заря только-что занималась, когда мы чрезъ осафатову долину подъхали къ стнамъ ерусалима. Ворота были еще заперты, и мы воспользовались временемъ чтобъ осмотрть храмъ Успенія Богородицы, Гесиманскій садъ и Элеонскую гору.
Въ 8 часовъ мы уже были въ Греческомъ монастыр, гд капитанъ насъ дожидался слушать заказную обдню. Посл литургіи, мы пошли откланяться митрополиту. Онъ благословилъ нясъ и далъ каждому грамоту ‘въ отпущеніи грховъ’. Мы пошли собираться въ обратный путь. Накупивъ еще четокъ и крестовъ, вернулись домой укладываться. Впопыхахъ прибжалъ отецъ Николай.
— Что вы надлали, а я это и забылъ предупредить. Вдь вы все рублями на серебро платили?
— Да, а что?
— А тутъ все на ассигнаціи считаютъ. Что бы меня ране спросить?
Меня дйствительно удивило что иногда при торг, если два рубля покажется дорого, покажешь пять франковъ, торговецъ тотчасъ же соглашался и схватывалъ монету отдавая вещь.
Теперь оставалось заплатить монастырю. Офицеры поручили мн дать 40 золотыхъ монастырю и 10 отцу Николаю, но прежде попытать послдняго довольно ли будетъ?
Я вышелъ въ другую комнату и пригласилъ его съ собой.
— Отецъ Николай, что же мы вамъ должны?
— Какъ, за что? Ну не ожидалъ я этого отъ тебя, А. Д., право не ожидалъ. Мы-то съ васъ деньги станемъ брать! Обидно даже. Все что ни видишь тутъ, все ваше. Мы и живемъ-то только одною матушкой Россіей. Рады-радехоньки что хоть разъ Богъ привелъ вамъ отплатить. Ужь это ты напрасно, право не ожидалъ.
Руками даже замахалъ и, хотлъ уйти. Я сконфузился.
— Отецъ Николай, хотя на монастырь-то примите что-нибудь.
— Ну это дло другое, я теб сейчасъ кружку пришлю.
Не прошло и минуты, вошелъ монахъ съ кружкой, помолившись, поклонился и сталъ въ смиренную позу. Я опустилъ одинъ за другимъ 40 полуимперіаловъ, монахъ присдая кланялся, вздыхалъ и что-то шепталъ — должно быть молитву.
Онъ вышелъ, вошелъ другой, тоже съ кружкой.
— Это куда же, батюшка?
— На украшеніе храма,— опять поклонъ.
Я опустилъ въ кружку золотые приготовленные отцу Николаю, безсознательно, машинально.
Вошедъ третій — и опять съ кружкой. Я сконфузился и ушелъ къ офицерамъ объявить что вышелъ изъ бюджета. — Сколько же дать въ третью кружку?
— Да ты узнай нтъ ли еще, отвчали мн.— Дали еще денегъ, я вышелъ и спросилъ отца Николая.
— А еще есть кружки?
— Не знаю, родной, вдь я этимъ дломъ не занимаюсь.
— Такъ потрудитесь посмотрть, и если есть еще, пришлите ихъ вс разомъ.
Вошло еще пять кружекъ!
И какого тутъ не было сбора! Пришлось одлить вс восемь кружекъ. Но за то отцу Николаю сбавили и дали только по золотому съ человка, итого семь. Но онъ остался въ восторг.
— Мн хотя вашихъ денегъ и не надо, но полюбилъ я васъ очень. Я васъ иначе не пущу въ путь какъ отслужу молебенъ на Гроб Господнемъ. По-русски отслужу, вотъ какъ.— И зачмокалъ, поводя рукой по горлу. Пошли.
Столпившись въ предверьи входа ко Святому Гробу, мы стояли на колняхъ, отецъ Николай служилъ молебенъ, и очень не твердо. Дойдя до эктеньи онъ упомянулъ весь царствующій россійскій домъ, и вслдъ за симъ всхъ офицеровъ по имени и отчеству.
Выслушавъ еще всевозможныя пожеланія отъ святыхъ отцовъ, мы пошли садиться на лошадей. Караванъ тронулся.
Я остался назади чтобы пропустить всю команду. Вдругъ слышу шумъ въ конц монастырскаго двора.
Отправляюсь туда, и вижу нашего старшаго машиниста Янкеля, изъ Евреевъ, бушующаго съ Арабомъ, погонщикомъ мула.
— Янкель, что у тебя?
— Да вотъ, ваше благородіе, я ему и деньги впереди отдалъ до Яффы, онъ не хочетъ везти моей клажи.
Я посмотрлъ на мула, и ахнулъ. Около десяти мшковъ висло на его спин, онъ же стоялъ неподвижно отъ давившей его тяжести.
— Янкель, что у тебя въ мшкахъ?
— Земля, ваше благородіе.
— Какая земля?
— ерусалимская, самая чистая.
— Да зачмъ она теб?
— У насъ въ закон, ваше благородіе, если Еврей умираетъ, ему раввинъ кладетъ на лобъ щепотку іерусалимской земли. Только у нихъ не совсмъ настоящая, а разбавленная, а это цльная. У меня и свидтельство есть отъ раввина, сколько фунтовъ. Я большія деньги возьму.
— Ну такъ возьми еще осла.
— Сказано Жидъ, механикъ. Сердито проворчалъ нашъ старшій боцманъ Тарасъ Егоровичъ. Черезъ четверть часа мы догнали караванъ.
На послдней высот, откуда скрывается ерусалимъ, мы слзли съ лошадей и послдній разъ поклонились святому городу.
Отъ ерусалима до Рамны дорога идетъ ущельями, и нигд нтъ жилья. Развалины Эммауса и деревня Абугошъ, резиденція шейховъ Абугошей, властителей удейскихъ горъ, остаются лве. Мы ршились сдлать недолгій привалъ около Эммауса, хать прямо до Рамны, и тамъ ночевать въ греческомъ монастыр.
Уже совсмъ смерклось когда мы въхали въ дефилей Бабель-Вуадъ. Тутъ чуть не погибло все войско Ибрагима-паши. Но не доисторическихъ мн было воспоминаній. Я былъ утомленъ, у меня начиналась лихорадка. Я спалъ съ открытыми глазами, мн мерещились миражи. По пятнадцати часовъ въ сутки проводимыхъ въ сдл, при возможности уснуть въ сутки не боле пяти часовъ, это отозвалось на моемъ здоровьи. Въ Рамн меня сняли съ лошади и я едва дошелъ до постели. Пять часовъ отдыха, хотя и не покойнаго, и свжій утренній воздухъ поправили мои силы. Мы тронулись въ путь. Очаровательная картина представляется вамъ когда вы чрезъ Саронскую долину подъзжаете къ Яфф. Впереди на горизонт голубое Средиземное море, сливающееся съ такимъ же небомъ, ближе Яффа утопающая въ роскошныхъ садахъ, налво, вдали, пустыня, направо остатки Саронскихъ лсовъ, волшебныхъ лсовъ восптыхъ Тассомъ.
По нашемъ прибытіи на фрегатъ, вторая половина офицеровъ отправилась въ ерусалимъ. Что было въ эти дни, я положительно не помню. Вахта и какой-то летаргическій сонъ, и опять вахта. Только чтобы не стснять офицеровъ я не сказывался больнымъ. Но какъ только пріхала вторая половина, я подалъ рапортъ о болзни.
Фрегатъ Полканъ, при тихомъ втр, снялся съ якоря, и пройдя мимо развалинъ Аскалона, направился къ берегамъ Египта…