Поэтическая чепуха, или Отрывки из нового альманаха ‘Литературное зеркало’, Полевой Николай Алексеевич, Год: 1830

Поэзия
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Скачать в PDF
Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.)
Библиотека Поэта. Большая серия
Л., ‘Советский Писатель’, 1960

ПОЭТИЧЕСКАЯ ЧЕПУХА, ИЛИ ОТРЫВКИ ИЗ НОВОГО АЛЬМАНАХА ‘ЛИТЕРАТУРНОЕ ЗЕРКАЛО’

Они, как пол лощеный, гладки:
На мысли не споткнешься в них!

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ

Наша русская литература доныне состоит из отрывков, по крайней мере, главное содержание оной составляют отрывки литературы французской, немецкой, английской и проч., и проч. Сочинения новых наших поэтов (не говоря о немногих исключениях) суть сборники отрывков из Байрона, Гёте, Ламартина, Делавиня, Шиллера и проч. Мы любим журналы и альманахи не потому ли, что это сборники отрывков? Наконец, без всяких фигур, наша словесность завалена отрывками из поэм, комедий, опер, трагедий, драм, которые вполне не существуют и никогда не будут существовать.
От этого, кажется, происходит, что все не-отрывки мы страх как не любим, не читаем их, гоним, браним. Довольно для доказательства сослаться на критиков, терзающих Ивана Выжигина, Историю русского народа, на невнимание к книгам о. Иакинфа и т. д. Сообразив все сие, мы надеемся угодить читателям, представляя отрывки из собрания отрывков, т. е. отрывки из альманаха, который предполагаем некогда издать.
Другую надежду нашу угодить читателям составляет верное последование основному правилу нашей литературы — подражанию. Мы не будем думать о красоте, изяществе стихов и прозы. Нет! мы представим точные подражания самым модным, самым знаменитым поэтам в тех родах, коими они угодили другим и прославились. Палочные эпиграммы, лихие песни, летанье куда-то, ревущие от рифменной боли стихи в альбомы, подражания древним, безнадежность, тоска, отчаяние, лень, пьянство смертное в поэзии, чертовщина в прозаических сказках и романах, итальянская приторность рифм, восточные краски — все это, и вся прелесть, ознаменовывающая поэтов и прозаиков немецкой, французской, итальянской школ, существование коих в России проявлено и доказано новейшими нашими критиками, будут нами вполне представляемы. Мы постараемся как Можно лучше удалиться от изящного вкуса, верности изображений, чистоты языка — все в сторону! Мы будем поэты в прозе, прозаики в стихах, ибо поэтам закон не писан. Так! Смело в путь! Если же нас не станут хвалить, не будут читать, мы сами себя назовем Горациями, Гамлетами, Феокритами, Шолье, напишем друг к другу по посланию, по надписи, по загадке (при посылке какой-нибудь чучелы, книги, альбома), напишем обозрение словесности, где расхвалим себя, разругаем других, наконец, начнем издавать литературную Газету, где до русской литературы будет столько же дела, сколько до готтентотского языка, а все будет состоять из наших отрывков, из газетных объявлений, из иностранных известий, которые лет пять назад напечатаны были в других журналах. Когда ж станут нам говорить, что наша Газета лишняя, что она пуста, не нужна публике, то мы объявим, что не для публики издаем ее, а для некоторых писателей, коим нельзя было печатать своих отрывков ни в одном из других русских журналов. Людей, осмелившихся критиковать наших, уподобим мы хиосским проказникам и, наконец, сами ругая других наповал, в подкрепление славы будем ссылаться даже на ‘Славянин’ (впрочем, это при последней крайности) … будем называть других безнравственными, грязными, не знающими большого света, а их сочинения лживым выражением общества, и… словом: так будем мы действовать, если публика не одобрит наших отрывков. Но этому не бывать: она придет, она должна прийти в восторг… Начнем!

А. Феокритов с товарищами

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Ох вы, кудри, кудри черные!
Нет! не виться вам по-прежнему,
По-бывалому, по-старому!
Не расчесывать шелковые
Моей девице-красавице!
Воля, воля молодецкая!
Ты умчалась, не воротишься
К добру молодцу, к удалому!
По лугам цветы не стелются,
Когда воют вьюги зимние…
Где ты, девица-красавица,
Ты, кудрей моих потворщица,
С гребнем кованым, серебряным,
С поцелуем уст малиновых,
С светлым небом в голубых глазах?
Где ты, воля молодецкая?
Где вы, юноши разгульные,
С кликом буйным светлой младости?
Я женился, я состарелся,
И — в сырой земле товарищи!
Феокритов

ЭПИГРАММА

Поэт Оргон вдруг выдумкой задорной
На лад попал и начал сочинять:
Чуть хитрый бес, ловя на мысли вздорной,
Его тянул на рифму козырять,
Запоем рифм страдая без пробуда,
Их наш Оргон стаканом заливал,
Но — ждал ли он неслыханного чуда?
Вино в стихах он в воду превращал!
Шолье-Андреев

СХОДСТВО
(ДВУСТИШИЕ В ДРЕВНЕМ ВКУСЕ)

Сшили фрак — и был он модный, прекрасный, изящный,
Мода прошла — и на ветошь он продан! Не то ли и в мире?
Феокритов

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Трубку я докурил и, пепел ее выбивая,
Думал: ‘Так выбивает из света нас Крон беспощадный!’
Феокритов

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ ‘КУРБСКИЙ’
(Песнь III)

XIII

…Сказал, и вот
Кипит народ нетерпеливый:
‘Где он? Где он? Зачем нейдет?
Зачем…’ Но шум толпы крикливой
Умолк. С узорчатых высот
Кремля, святого по преданью,
И но молве, и по сказанью
О чудесах былых времен,
Валит народ со всех сторон
На место Лобное, где казни
Вельможа гордый учреждал,
Где прежде ужас неприязни
Он сам на плахе испытал…

LXIX, LXX, LXXI, LXXII

‘Нет, нет! — рекла святая дева.—
Ты не погибнешь от меча!
От царского спасу я гнева
И от секиры палача!
Чрез монастырь, чрез переходы,
Чрез подземелья проведу,
И двинешь ты его народы
Ему на гибель и беду!..’
Умолкла. С тайною тоскою
На деву юноша глядел,
Ведомый милою рукою,
Он холодел, он пламенел,
Он забывал свои обеты,
Он забывал свою судьбу,
И тайные любви приметы
Искал…
И. Пустоцветов

ГРОБ ЮНОШИ

Роза цвела, и поля украшала, и взор веселила,
Буря измяла цветок: он погиб для взора! О смертный,
Жизнь есть цветок, и смерть его мнет — так вс на свете!
М. Анакреонов

ЭПИГРАММА

Зачем мою хорошенькую Музу,
Голубчик мой, ты вздумал освистать?
Зачем, скажи, схоластики обузу
На жар ума ты вздумал променять?
Тебя спасал сто раз, скажи, не я ли?
Не я ль тебя лелеял и берег,
Когда тебя в толчки с Парнаса гнали,
Душа моя, парнасский простачок?
Гамлетов

В АЛЬБОМ КНЯГ<ИНЕ> Ф. Ф. Б. Г. Д.

Могу ль твои взыскательные пени
Стихом в альбом не выкупить подчас!
Могу ль досуг моей болтливой лени
Не превратить в альбомный твой запас?
Когда твой ум, играя прихотливо,
Всех бьет с носка, куда мне спрятать нос!
Пусть нос иной торчит в стихах хвастливо,
Не груз ума я в твой альбом принес:
Я проберусь по нитке до иголки
И чопорной здесь рифмой поверчу,
Участьем чувств куплю ума обломки.
Пусть шутки спесь, когда не по плечу
Ей светский ум, красивый и лощеный
О брус глупцов, и вялых и смешных,
В передних бар, обритый, расфранченный,
Чтоб пыль в глаза пускать из слов пустых,
Топорщится индейкою бесхвостой…
Но нет: зачем мне спесь их шевелить?
И без того в смеси альбома пестрой
Твой ум умел их пустошь разучить!
И что за толк? Какой же бестолковый,
Когда с тобой паркетом полетит,
Под скрип смычков, в кадрили ловкой, новой,
Как Аруэт, с тобой не говорит?
В уме его и в мыслях недочета
Пойду ль искать, когда весь свет без счета
Пустился в ум помешанным глупцом
И, шалости играя костылем,
Манит к себе расчетом безрасчетным,
А глупости прощает лишь за ум?
Но пусть меня прокличет он бессчетным,
Я связь ума поверю наобум:
Где гнется ум с спиною в крюк единый
И гнет других, там гнут его опять
И, перегнув его, сгибают вспять,
Раскинувши на глупости притины.
Итак… Еще сравнение одно
К стихам моим, как к месяцу пятно:
Так попугай крикливый, без умолка,
Без милости, одно и то ж твердит,
Когда пугнут без смысла и без толка,
Так рифмой ум, коверкаясь, кричит,
Телегою немазаной с раската,
По улицам бессмыслицы катя,
Так ты, умом беспечное дитя,
На прихоти сердечные богата.
Шолье-Андреев

АПОЛОГИ

1

Стучат в окно. ‘Кто тут?’ — хозяин вопрошает.
‘Я Слава!’ — ‘А с тобой?’ — ‘Порок!’ — ‘Прошу простить —
Не Слава ты: Порок со Славой не бывает!’
Кто зол, кто сплетник, тот не может славен быть.

2

Лавровый лист один на ветке старой был,
Забытый от других, и вдруг зашевелился,
Шел мальчик, слышит шум — сорвал и погубил!
Молчать бы листику, он лучше б сохранился.

РАЗУВЕРЕНИЕ
(ЭЛЕГИЯ)

Она прошла, былая радость,
Он пролетел, мой счастья сон,
И потускнел твой небосклон,
Разочарованная младость!
Мои бывалые мечтанья,
Мои далекие мечты,
Ты, трепет счастья, упованья,
Ты, вольный гений красоты!
Где вы? Прелестное виденье!
Ты перелетным ветерком
Мне навевало вдохновенье,
Меня ласкало тихим сном!
Разбиты счастия надежды,
Исчез мой светлый идеал,
И на хладеющие вежды
Унынья тяжкий сон упал…
Так в блеске ярком погасает
В час поздний алая заря
И светлый отблеск отражает
В святых стенах монастыря,
И ветер на могилах братии
Листком полыни шевелит,
Где память мира, слез, проклятий
Непознаваемая спит…
Зачем же светлыми словами
Еще поэзии привет
Меня знакомит, как с друзьями,
С мечтой навек протекших лет?
Мир опыта, рукою смелой,
Гробокопатель добрый мой!
Обвей меня в свой саван белый,
И душу заживо отпой…1
И. Пустоцветов
1 Все стихотворение состояло из 17 строф, но так как места для них недостает, то мы решились остальных строф не печатать. Надеемся, что любезный поэт не оскорбится, ибо смысла ни убавилось, ни прибавилось, а душа поэта уже вся видна и в помещенных здесь строфах.

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ1

.. .Нет, нет! Под небом Хоразана
Так пышно роза не цветет,
И твой, о пери Шамахана,
Не столько сладостен полет,
Как пышно грудь младой Хариты
Цвела под дымкой кисеи,
И черных локонов струи
На грудь вились и на ланиты!
Она горит огнем любви
От поцелуя молодого,
И жар кипит в ее крови
Страстей и чувства неземного!
С приветной ласкою речей
Сливался огнь ее очей,
И ярко луч луны светился
В потоке тихом, и в реке,
Где рыбарь в легком челноке
С унылой песнию катился,
Скользя по влаге голубой,
Подернутой ночною мглой.
Он о бывалом милом счастье
Тихонько песню напевал,
И память — сердца сладострастье —
Словами грусти волновал.

ПЕСНЯ РЫБАКА

Как газели легконогой
Мчался бег среди полей,
Как средь рощицы далекой
Пел мгновенный соловей,
Как ему внимали розы
Чуть колышимым листом,
Как неверной девы слезы
Осушались при другом,—
Так и ты мне изменила,
Дева неги и любви!
Вс забыла, вс забыла —
И восторг, и жар в крови!
О бывалом, о мечтаньи
Ты ль не вспомнишь никогда,
Дева, гурий красота?
Сам хочу я, сам люблю я
Деву рая забывать,
И, о счастии тоскуя,
О тебе не тосковать…
И он умолк в тиши далекой,
И снова тихо,— лишь порой,
Как над луною одинокой,
И над заснувшею волной
Тихонько облачко мелькает,
Все звуки есть издалека…
Так звук на лире умолкает,
Когда Туманского рука
Ее игрой не оживляет,
А звук привычный вс звучит
И душу грустью тяготит…
С. К. Конфетин
1 С. К. Конфетин, юный поэт, известный многими стихотворениями, помещенными в журналах и альманахах, сообщил нам неоконченную свою поэму ‘Зюлейка’. Он хочет издать ее вполне, но прежде намерен напечатать из нее пятнадцать отрывков в альманахах, вся поэма составит до 600 стихов. С удовольствием помещаем отрывок, из которого читатели могут судить об оригинальности, силе чувства и вкусе поэта.

ИГОЛКИ

Портных у нас в столице много.
Шьют равной, кажется, иглой…
Князь Вяземский
Клит вздумал на мои стихи
Рецензии встопорщить колки,
Но под веселые грехи
Ему не подточить иголки.
Как на иголках ходит он,
Пером своим скрыпя без толку:
Хоть журналист, да, видно, он
Ума не проглотил иголку.
Ума шалливого пример,
Иголкой смеха и сатиры
Фернейский плут, старик Вольтер,
Ронял тяжелые кумиры,
Под дудку шута-старика,
Хоть не хотелось, все плясали,
Не то — иголкою тычка
Он даст, и — поминай как звали!
У всякого своя игла,
И всякий шьет своим манером:
Охота Клима забрала
Прослыть в поэзии Вольтером,
Но едкой критики иглой
Его истыкали без счета,
Он поперхнулся остротой —
А вс острить берет охота!
В передних знати, на иглах
Торчит, бывало, Фирс томленый,
Как в недоумочных статьях
Торчит студент недоученый.
Теперь с иголок Фирс сошел,
Хотя не прибыло в нем толку,
Наш Фирс чиновный стал осел
И — проглотил ума иголку.
Что Клим? Не русская игла,
В нем только русская обделка:
У Музы Климовой была
Заемная с Депрео сделка,
Вольтера страшно он щечил,
В чужое смело нарядился,
Теперь язык он прикусил —
Иголкой критик подавился.

ЭПИЛОГ

Пусть поэтических глупцов
Веселая разбесит шутка:
Иголкой шутки проколов,
Я шью их ниткою рассудка.
Сатиры смелою иглой
Не в бровь, а прямо в глаз им мечу,
И — пред смеющейся толпой
Я их иголкою увечу.
Шолье-Андреев

ЭПИГРАММА

(На голос ‘Мое собранье насекомых’)

На ниве, бедной и бесплодной,
Российской прозы и стихов
Я, сын Поэзии холодной,
Вам набрал травок и цветов,
В тиски хохочущей сатиры
Я их ногтями положил
И резким звуком смелой лиры
Их описал и иссушил.
Вот Чайльд-Гарольдия смешная,
Вот Дон-Жуания моя,
Вот Дидеротия блажная,
Вот Русской белены семья,
Пырей Ливонии удалый,
И Финский наш чертополох,
И мак Германии завялый,
И древних Эллинов горох.
Вс, вс рядком в моих листочках
Разложено, положено
И эпиграммы в легких строчках
На смех другим обречено!
Обезьянин

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Поэт

Ветр бушует по полям,
Полно, дядька мой, вставай-ка,
Скучно, брат, с тобою нам…
Где гудок, где балалайка?
Спой мне песенку лесов
Старых, Муромских, дремучих,
Спой, как в глубь речных валов,
Размахнувшись, с плеч могучих
Бросил деву-красоту
Атаман лихой, удалый.
А чтоб старую мечту
Запеканка оживляла —
Подавай сюда стакан:
Я налью.— Ну! бог с тобою!
Пей, седой мой Оссиан,
И тряхни мне стариною!

Дядька
(запевает)

Э! У!.. Лет двадцать с посошком
Как соловьем я заливался,
Как я, с берестяным рожком,
Пред хороводом отличался…
Да! Этому уж двадцать лет…
Что в песне старого народа!

Поэт

Ах! дядька, дядька! я поэт!..
На нянек и на дядек мода
Теперь в поэзии у нас:
Ведь мы народность оживляем!
Вот мы и принялись за вас:
Вас выставляем, угощаем,
Болтать, петь песни заставляем,
Потом на новый лад кроим
Бывалой старины забавы,
И — вольным гением летим,
Бежим, спешим ко храму славы!
Теперь чухонец красоту
Преданий русских понимает,
Поет нам: по мосту, мосту
&nbsp, И сарафан наш надевает.
И не к лицу ль такой наряд,
Кто сам чухна, а грек душою,
Но с русской музою простою
Плясать и петь умеет в лад?

Дядька
(почесываясь)

Эх, барин! спорить мне с тобою
Нельзя: я человек простой…

Поэт

Ну, так не спорь же, дядька,— пой!

РУССКАЯ ПЕСНЯ БЕЗ ЧУХОНСКИХ ПРИПРАВ

Ты рябинушка, ты кудрявая,
Ты когда взошла, когда выросла,
Ты когда цвела, когда вызрела?
Я весной взошла, летом выросла,
Я зарей цвела, в полдень вызрела.
Под тою ль под рябиною
Не мак цветет, не огонь горит —
Горит сердце молодецкое
По душе ль, по красной девице:
Красна девица преставилась…
‘Ой! вы ветры, ветры теплые!
Перестаньте дуть: вас не надобно!
Затяните вы, ветры буйные,
Со той стороны, со полуночной!
Вы развейте мать сыру землю,
Вы раскройте дубову доску —
Вы пустите меня проститися,
В последний раз поклонитися!’

Поэт

Какая мысль! Но как же худо
Такая мысль облечена!
Я вычищу ее, и — чудо,
И прелесть явится она!

(Пишет.)

РУССКАЯ ПЕСНЯ НА ЧУХОНСКИЙ ЛАД

В густом лесу, в темном бору
Цветет растет рябины куст,
Весной взошел он раннею,
Как счастье добра молодца,
А летом зрел, как радость он,
Как жар любви девической.
Под тем кустом сидит грустит
Удалый добрый молодец:
В груди огонь, на сердце лед,
В глазах слезы горючие,
Горючие — последние —
Как ключ журчат, смолой кипят!
‘Погибла ты, любовь моя!
В могиле красна девица —
Постыл, уныл мне белый свет!
Ах! ветер, ветер радостный,
Ах! ветер юга теплого!
Не вей, не вей весною мне!
Завойте, вьюги зимние,
Завейте вы метелями,
Студеными, холодными!
Разройте мать сыру землю —
Хоть раз взгляну на девицу,
И — с саблею булатною
На бой пойду, там смерть найду!
Неси меня, ретивый конь,
Ты конь ли мой, лошадь добрая,
К могиле красной девицы,
Потом умчи в ряды врагов!..’

(Поэт перестает писать.)

Как здесь заметно вдохновенье!
Как поэтическим огнем
Одушевилось песнопенье,
И — мы его не узнаем!
Ну, дядька! спой еще другую
Ты песню, старую свою —
Я Музу призову младую
И — песнь твою перепою!

СТАРАЯ РУССКАЯ ПЕСНЯ

Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати,
Заутра мне, добру молодцу, в допрос идти,
Перед грозного судью — самого царя.
Станет государь-царь меня спрашивати:
‘Скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын,
С кем ты воровал, с кем разбой держал?
Много ли с тобой было товарищей?’
— ‘Скажу тебе, наджа, православный царь,
Всю правду тебе, всю истину:
Товарищей у меня было четверо!
Первый был товарищ темна ночь,
Второй был товарищ булатный нож,
Третий был товарищ мой добрый конь,
Четвертый был товарищ мой тугой лук,
Рассыльщики мои были калены стрелы —
Куда сам нейду, туда их пошлю’.
Возговорит наджа, православный царь:
‘Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын!
Ты умел воровать, умел ответ держать.
За то тебя, детинушку, пожалую —
Середи поля хоромами высокими:
Двумя столбами с перекладиной’.

ТА ЖЕ ПЕСНЯ.
ТОЛЬКО В ДУШЕГРЕЙКЕ НОВЕЙШЕГО УНЫНИЯ

Умолкни, дикая дуброва,
Дай мне подумать, погадать!
Заутра казнь моя готова —
Мечу булатному сверкать
Над юной, буйной головою,
И — палачи мои толпою
Меня у плахи будут ждать.
Сам грозный Иоанн предстанет
В толпе опричных и стрельцов
И роковым мне словом грянет:
‘Скажи ты, выродок рабов!
Открой мне смелые заветы,
Вещай мне: кто твои клевреты,
Сыны убийства и оков?’
— ‘Узнай,— скажу ему я смело,—
Ты четверых моих друзей:
Я шел на удалое дело
Под кровом сумрачных ночей,
Они вели меня к разбою
И к неге с девой-красотою,
Среди украинских полей.
Булатный нож служил мне верно,
А конь — был третьим другом мне,
Когда, свободный, по безмерной
Бродил я Волжской стороне,
И были у меня лихие
Летуньи, стрелы каленые,
Друзья — и днем, и при луне!’
Ответом смелым изумленный,
Привыкший к шепоту рабов,
Царь вспыхнет гневом: ‘Раб презренный!
Узнай награду дерзких слов:
Для головы — топор готовый,
Для тела — крепкий столб дубовый
Дарю тебе — взамен оков’.
Феокритов

СЦЕНЫ ИЗ ТРАГЕДИИ ‘СТЕНЬКА РАЗИН’

Представляя читателям несколько сцен из новой романтической трагедии, которою обогатил русскую литературу юный поэт и друг наш, г-н Демишиллеров, мы должны сказать, что сей трагедии никто еще, кроме нас, друзей поэта, не видал и не знает, может быть, ее десять лет еще никто не увидит вполне, но тем не менее она существует: поверьте нам на слово. Потому об ней должно писать, кричать, спорить. Автор будет по временам рвать из нее клочки и помещать их в журналах, альманахах, дело его сделано, венец надет на его голову! Если потом он отдаст свою трагедию на театр, мы, друзья поэта, постараемся охлопать ее, а если критика станет привязываться и находить в ней не Шиллерово, не Гтево, не Шекспирово творение, но бред, детскую болтовню на ходулях, где перевраны время, характеры, действия,— мы сумеем отвечать и эпиграммою, и бранью, и тем, что ‘Стенька Разин’ есть трагедия романтическая. Нам могут сказать, что Шекспир и Шиллер писали не так, хотя и были романтики. Вот наш ответ: внутренняя сторона сих поэтов, их духовное я было то же, что у г-на Демишиллерова, и поелику ‘только те минуты жизни поэтов, которые выдаются из жизни вседневной, имеют право входить в заколдованный круг их мечтаний’, то внешняя форма, эта колея Идеальногов пустыне Вещественного, это выражение Бесконечногов Конечном, эта душегрейка реальных форм, в коих проявляется дух поэта, была у Шекспира одна, а у нашего поэта другая, и это ничего не значит. Шекспир был мужик, сын мызника, Шиллер — простой подлекарь, но, будь они, как наш поэт, светские люди, т. е. принадлежи они к особой касте писателей, которые трутся в гостиных и говорят по-французски с светскими дамами о погоде, о гуляньях, о модах и пишут стихи в их альбомы, то заговорили бы иначе в своих трагедиях. Кажется, дело ясно. Оно напомнило нам забавный анекдот: во Франции приехали в какое-то селение фуражировать наши казаки и требовали сена. Мер деревни не понимал ни слова. ‘Сена, сена, знаешь, мусье, сена, дай сена!’ — повторяли казаки.— ‘Saina, saina’,— повторял мер и непонимал. ‘Ну, говори после этого, что он не дурак,— сказал наконец начальник казацкого отряда,— ведь сам говорит ‘сена’, а не понимает!’

Действие III

ЯВЛЕНИЕ 7

Берег Волги, вдали видна Астрахань.
Два казака: один стоит с пикою, другой лежит подле дерева, подле него бутылка шампанского и два бокала.

Второй казак

Как разостлался по полю туман!
Проходит ночь, и вот на небосклоне
Горит Зимцерла блеском золотым,
И сонная река проснулась. Вот
Летят певуньи птички, соловей
Умолк в тени дубравы. Скоро
Перун ударит вестовой — а ты
Вс в думу погружен.

Первый казак

Не в думу —
Эхидна сердце губит…

Второй казак

Отчего,
Товарищ милый? Разве жизнь, скажи,
Узорчатым ковром не перед нами,
Так пышно расстилаяся, блестит
Небесной радуги цветами?
Свободны, кровь кипит, волнует слава,
И пенится звездистое вино,
Мечи звучат призывом на бессмертье,
И песнь поэта нас предаст векам!

Первый казак

Да, золоти мечтами жизнь,
Накидывай на костяной скелет
Цветы мечтаний, ярких, но бездушных,
Мгновенных, будто роза Персистана
Или как молний светлая бразда!..

Второй казак

Зачем же ты ее разоблачаешь,
Мой добрый, но несправедливый друг?
Сорви с природы вечный сей покров,
Из красок, и цветов, и форм сплетенный,—
Что в ней найдешь? Скелет один,
Из линий и кругов, как наши кости!
Но — здесь его закрыл зеленый лес,
Там облекло лазуревое небо,
Здесь — солнца пламень, радуга цветов,
Там — белые, как девы грудь, снега,
Тут — жизнь, в морях вздымаяся волнами
И пеною летя до облаков,
Здесь в пламенном Везувии пылая,
И — пышен мир, и скрыт его скелет,
И радостью освещена могила,
Где скрылись в прахе царства и народы!..

Первый казак

О юноша! на розовых ланитах
Твоих написано: Надежда! У меня
Морщинами страстей изобразилось
Ужасное: Вс суета! Поверь —
И я в Аркадии родился, и мою
Качали колыбель мечты о счастье,
И гордые посулы диких дум…
Но — вс прошло…

Второй казак

Нет! дружба не проходит!
Как саркофаг египетских царей,
Она борьбою утомляет время…
Ты вс печален? Полно, говори,
Отдай унынье сердцу друга!..

Первый казак

Да!
Моей змеи тебе не отогнать,
Но, как дитя беспечное игрушкой,
Так ты приветом юности живой
И детскою, веселою надеждой
Меня утешить можешь…
Дай вина!

(Содрогаясь)

Дай крови… я хотел сказать…

Второй казак

Пей, пей
Забвенье в нектаре с брегов Луары
И позабудь тоску…

Первый казак

Ее забыть?
Да, я забуду: возврати мне вс,
Вс, что погибло, в Вечность пролетело,
Как Рейхенбаха волны в бездну скал,
Как пастуха нагорного напевы,
Как радости для инокини-девы…
Но памятью тяжелой залегли
Те дни минувшие в кровавом сердце…
Москва, золотоглавая, святая,
Ты, древний Кремль, свидетель славных дел,
Вы, башни, где двуглавый наш орел,
В когтях своих перуны зажигая,
Через века так смело пролетел!
Вс так ли вы, заветные леса,
Священною страшите тишиною,
Когда средь вас я трепетной стопою
Бродил один и — чист, как небеса,
Бывал моей неопытной душою?
Погасла ты, надежд моих заря…
На плаху лечь отступнику отчизны!
Могильный холм — потомка укоризны,
Проклятием изменнику горя,
Обременят — предвестье адской тризны!

(Задумывается.)

Второй казак

Друг! тяжко грудь твоя болит,
Бежит тебя покой в бессонной ночи…
Но успокойся!.. Пусть твой томный дух
Знакомые спокоят песнопенья…
Дай я спою тебе про тихий Дон,
Про жизнь твою, про счастье… так ли?

Первый казак

Пой!

КАЗАЦКАЯ ПЕСНЯ

Тихий Дон, страна родная,
Первых радостей приют,
Где свобода золотая,
Где мечты мои живут,
Где певец, безвестный в мире,
Вдохновений тайных полн,
Я вверял несмелой лире,
В челноке, на лоне волн,
И мечты, и вдохновенье,
И любви мой идеал,
И в горящем песнопеньи
Всю природу обнимал!
Помню, помню те мгновенья,
Как певец героем стал:
Саблей — радость вдохновенья,
Пулей — лиру заменял,
Как в Азовские твердыни
С свистом ринулся свинец,
И в далекие пустыни
Мчался юноша певец,
На коне, с мечом во длани
Несся вихрем по полям —
Громоносным богом брани,
Смертью, гибелью врагам!

Первый казак

Ах! полно, полно… вс мне надоело —
И песни, и вино, и слава…

Второй казак

Нет! навек!
Навек я ваш, Поэзия святая,
И Слава, символ на земле бессмертья,
И, жизни цвет, кипящее вино,
И ты, Любовь, ты, неба лучший дар!

Слышен пушечный выстрел.

Первый казак
(вскакивая)

Тебя ли я внимаю? Ты ли, ты ли,
Призывный клич на копья, на мечи?
О, как моя вдруг загорелась грудь!
О, как она бывалым отдается
В моей душе, весть битвы и смертей!
Туда, туда! Гремите, барабаны!
Взвивайся, конь, и радуйся, булат!

Действие IV

ЯВЛЕНИЕ 5

Стенька Разин
(на высоком холме)

Итак — он мой, сей гордый, пышный град!
Ты, Астрахань, Каспийская столица,
Ты пленницей у ног моих лежишь,
И робко предо мной врата отверзты,
Врата, твердыни башен, где Ордынец
Бессильно падал, в прах клонясь челом
Пред гордою державою Москвы!
Гордись своей победой, сын судеб,
О гордый баловень мечей и копий,
О Стенька Разин! Вот она, вот слава,
Вот Астрахань и Волга… вс твое,
И — на челе с блестящей диадемой,
Хан Астраханский, гордо сядешь ты
На древний Золотой орды престол!
Что я сказал! Как! Разин и — венец?
Безумие слова сии связало,
Проклятый их провозгласил язык!
Нет! не бывать тебе владыкой Волги,
Не восседать на древнем ханском троне,
Не посылать полки свои на брань,
Не развевать хоругви! Ты — разбойник!..
Чу! слышишь ли? В Москве Иван Великий
По мертвом звон в окрестностях разнес?..
Вот — плаха и топор… и Стенька Разин,
Закованный, идет в толпе народа,
И вран летит, почуя мертвеца,
И буйная слетела голова,
И клир ему провозгласил проклятье!..
О, страшно! Хлад по жилам пробежал,
Могила… нет могилы: чрево врана
И волка пасть могила для меня…
Я перешел за грань греха и смерти,
Я исключен из общества живых —
И на моем возвышенном челе
Наклеймена позорная печать!
Нет! я не дам вам буйной головы!
Нет! не отдам в позор безумной черни
Ни имени, ни памяти моей,
Пока не поалеют Волги воды,
Пока в Москве ударом громовым
Не грянет весть: ‘Нет Астрахани!’ Так:
Нет Астрахани! Меч и огнь! придите…

(Стреляет из пистолета, является Есаул.)

Сравнять с землей, повесить Воеводу,
Богатства вам!

Есаул уходит.

Теперь ликуй, душа!
Смотри: вот он, вот светоч погребальный
Идет, горит, и — адом запылал,
И Каспий изумился седовласый,
И смутно он на Астрахань глядит,
И труд веков погиб…

Есаул входит.

Что?

Есаул

Вс горит!
Безумная рыкает Эвменида,
Скрежещет смерть, хохочет ад…

Стенька Разин

Иди! —
Вс решено, вс кончено! Навек
Я в летопись вписал пожаром имя,
И Разин станет рядом с Геростратом,
Нерона станет выше не стыдясь:
Когда пылал державный, вечный Рим,
Он думал оправдать себя, безумец,
А я — я весь позор себе беру!..
Ф. Демишиллеров

ПАЮСНАЯ ИКРА

БАСНЯ

Икра, икра мешочная!’ — ‘Икра,
Сюда! На гривну’.— ‘Тотчас разом’.—
Вот и купил икры. Идет разносчик с квасом.
‘Что?’ — ‘Кислы щи’.— ‘Давай! — Ба, что это? Петра
Петровича, мне кажется, встречаю?’
— ‘Вы ль, Сидор Сидорыч? А я не замечаю,
Да ем себе икру…’ — ‘Ну, что же, в добрый час,
Извольте кушать на здоровье,
Но только вот одно условье:
Со мной бутылочку распить, оставьте квас!’
— ‘И впрямь, пойдемте-ка, с икорки
Так пить мне хочется’.— Разносчики все зорки,
Притом назойливы.— ‘Велели квасу вы,—
Сказал разносчик.— Не хотите
Вы квасу выкушать, так просто заплатите’.
— ‘Как, черт тебя возьми!..’ — ‘О, нет! Из головы
Извольте выкинуть учтивые приветы,
Не то — в полиции потребуют ответы’.
— ‘Как? — тот с досадою вскричал.—
Ступай, пока не протолкал…’
— ‘Меня? Вот, как не так!’ — ‘Да что ты, плут, пристал?
Ступай своей дорогой — вздоры,
Чтоб я тебе платил, бездельник, шельма, плут!’
— ‘Как, плут?’ — Ну, шумные настали разговоры,
Ан глядь: квартальные идут —
И в дело тотчас завязались,
Тут брань посыпалась, свидетели сыскались,
Бесчестия квартальный запросил,
И за икру наш Петр Петрович заплатил
Рублей почти что сто.
Я эту баснь сложил
Для вас, красавицы! — Умильным, милым взглядом,
Как паюсной икрой, приманите вы нас,
И думаешь: ‘Так, вздор, пособит жажде квас:
Стишки в альбом, вздохну…’ А смотришь, целым адом,
Как Сидор Сидорыч, появится к нам страсть…
Избави бог страстей, избави от квартальных!
От тех и от других, сердитых и нахальных.
Ну, долго ли пропасть!
А. Селедкин

A. T. X—ВУ

По сердцу брат, шалун с умом,
Алмаз в коре неограненный,
Бесед разгульных дикий гром,
Как я, студент недоученый,
Скажи, товарищ удалой,
Где делись ночи гулевые,
Беседы вольности лихой
И дни похмелья золотые?
Они прошли: я помню их,
Когда, с предлинными усами,
Мы чухнов, рыжих и смешных,
Гоняли сотни чубуками
Из тех приютов, где поэт
В кругу друзей беспечной лени
И пил, и пел, и целый свет
Позабывал в укромной сени.
Как моря Финского струя
Летит, сшибаясь, чрез каменья,
Так муз приветливых друзья
В один сшибались пыл веселья,
И гул беседы их живой,
Как взрыв сердитого волкана,
Сверкал разрывчатой струей
Среди табачного тумана.
Так было встарь! И где оне,
Без страха чаши и стаканов,
Те девы, в тайной тишине
Лелеявшие нас, буянов?
Налитый их рукой фиал
Горячкой радости казался:
В нем мир, казалось, напивался
И с нами вместе пировал!
Судьба забросила поэта
В глухие, дальние леса!
Нещадно губит жизни лета
Приличий хладная коса,
На костылях рассудок вялый
Манит погибшую мечту,
В разочарованном быту
Ведет меня, и я, усталый,
За счастье мудрость искупил…
О! как охотно б за бывалый
Ее бокал я уступил!..
Безмыслин

ЗАБУБННАЯ ЖИЗНЬ

Лей вино, бесись и пей,
Шаловливая ватага!
Пусть студентов-усачей
Жизнь, как бешеная брага,
Через край бурлит и бьет!
Тот блажен, кто в жизни юной
С Вакхом радостно поет
И звучит в златые струны,
Полупьяный меж друзей!
Так велит тебе, ватага,
Музы бешеной моей
Забутыльная отвага!
Пусть над пьяным мертвецом
Пьянством тризну совершают,
Обольют его вином,
Засыпая, допивают
Из звенящего стекла
Влагу радости живую!..
Мы сожжем ее дотла,
Нашу юность удалую!
Прочь все трезвые труды,
Славы горе и забота!
Не отдам вина полгода
За столетие воды!
Буршев

РУССКАЯ ПЕСНЯ

По улице, по улице
Метелица, метелица,
Наш дед седой, старик лихой
Не женится, не женится!
Пришел, принес подарки он:
Жемчуг драгой, золот перстень,
На грудь мою на белую
Цепочки с камнем яхонтом.
Принес старик, сказал старик:
‘Люби меня, красавица!
В моем ларце, в моей казне
Есть много злата, серебра’.
— ‘В твоей груди, старик седой,
Не высохло ль ретивое?
Тебя любить — красу губить!
Ступай домой, живи с казной,
Наш дед седой, старик лихой!’
Пошел старик, побрел старик,
Разгневался, нахмурился.
Сердечный друг, мой суженый,
Пришел ко мне в высок терем
Без золота, без яхонтов,
Прижал меня к сердечушку —
Кипит оно, стучит оно,
Как будто в душу просится…
Нет злата, нет и серебра,
Да счастье есть, да радость есть!
Феокритов

<ЭПИГРАММА>

Когда тебя свистком своим лихим
Достигнет рой журнальных почтальонов,
Поэт, мой друг! не отвечая им,
Перемени свой плавный стих Назонов
На бешеный ты Ювенала стих,
И разом им, на все насмешки их,
Не устрашась крикливого их строю,
Махни в ответ насмешкой удалою.
Гамлетов
1829—1832

<Н. А. Полевой>

КОММЕНТАРИИ

Поэтическая чепуха, или Отрывки из нового альманаха ‘Литературное зеркало’
Впервые — МТ, в ряде номеров за 1829—1830 гг., как отдельные пародии, но под тем же общим заглавием. Как цельный пародийный альманах — в составе отдельного издания: ‘Новый живописец общества и литературы’, ч. 2. М., 1832, стр. 181—240 (причем в ином порядке и не все ранее печатавшееся). Печ. по этому изданию с исключением прозаического произведения ‘Хранитель закона. Восточное предание’ и ‘Эпиграммы’ (‘Пришел поэт и пущен на Парнас…’), вошедшей также в цикл ‘Стихотворный пустоцвет’, в составе которого она и печатается. Выход ‘Нового живописца’ вызвал ряд отрицательных откликов, например в ‘Литературных прибавлениях к ‘Русскому инвалиду», 1834, No 29—30. Н. А. Полевой — см. стр. 703. Эпиграф взят из ‘Эпиграммы’ А. Я. Римского-Корсакова (‘Альбом северных муз. Альманах на 1828 год, изданный А. И.’).
От издателей. Впервые — в отдельном издании ‘Нового живописца’. Ламартин Альфонс (1791—1869) — французский поэт, реакционный романтик. Делавинь Казимир (1793—1843) — французский поэт и драматург, эпигонски сочетавший классицизм и романтизм, ‘мнимый примиритель Расина с Шекспиром’, как отозвался о нем В. Г. Белинский (Собр. соч., т. 2, 1948, стр. 662). ‘Иван Выжигин’ — роман Ф. В. Булгарина (1829). ‘История русского народа’ Н. Полевого (первый том вышел в 1829 г.), книга, самим названием противопоставленная ‘Истории государства Российского’ Карамзина, встретила ожесточенную критику с различных сторон. Полевой в MТ заявил, что ‘все привязки, крики и вопли критиков на ‘Историю русского народа’ не будут удостоены с его стороны никаким ответом’ (МТ, 1830, No 9, стр. 103). О<тец> Иакинф — Никита Яковлевич Бичурин (в монашестве Иакинф) (1777—1853), выдающийся востоковед, прославившийся знанием китайского языка и истории Китая. В 1828 г. вышли его ‘Записки о Монголии’ в двух частях, которые и имеет в виду Полевой. Гораций — см. стр. 699. Феокрит — древнегреческий поэт 111 в. до н. э., создатель жанра ‘буколик’ (пастушеских идиллий), особенно разрабатывавшегося в период классицизма и отчасти романтизма. Шолье Гильом (1636—1720) — французский поэт-эпикуреец, автор анакреонтических стихов. Хиосские проказники — турки, устроившие в 1822 г. чудовищную резню на острове Хиос, населенном греками. ‘Славянин’ — журнал, издававшийся А. Ф. Воейковым в 1827—1830 гг. Феокритов с товарищами — издатели ЛГ и альманаха ‘Северные цветы’. Феокритов — пародийный псевдоним, которым Полевой подписывал пародии, имевшие в виду Дельвига.
Русская песня (‘Ох вы, кудри, кудри черные…’). Ближайшим адресом пародии является стихотворение Дельвига ‘Русская песня’ (‘Голова ль моя, головушка… ‘) в альманахе ‘Полярная звезда’ на 1824 г.
Эпиграмма (‘Поэт Оргон вдруг выдумкой задорной…’). Шолье-Андреев — пародийный псевдоним П. А. Вяземского. Шолье — см. выше. ‘Кто подражал какому-нибудь известному французскому стихотворцу второго и третьего разряда, того за отличную и долгую выслугу начинали называть нашим Шолье’,— писал Ксенофонт Полевой о московском ‘Обществе любителей российской словесности’, членом которого был Вяземский (ПМ, стр. 145). См. эпиграмму Вяземского:
Какими нас морил несносными стихами
Вчерашний день Оргон! со скуки я дремал.
Уж на небе видна была луна с звездами,
А он… вс солнце призывал.
Сходство. Пародируется двустишие Дельвига ‘Смерть’ (‘Северные цветы’ на 1828 г.):
Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко:
Так не с охотою мы старый сменяем халат.
Судьба человека. Пародируются апологи Дельвига.
Отрывок из поэмы ‘Курбский’. И. Пустоцветов — один из пародийных псевдонимов, придуманных Полевым для Пушкина. Н. И. Надеждин по поводу этой пародии писал в критическом фельетоне, посвященном разбору седьмой главы ‘Евгения Онегина’: ‘Мы хотя люди и темные, но понимаем довольно ясно, кто в Телеграфском райке освистывается под именем Пустоцветов а, из поэмы коего, именуемой якобы ‘Курбский’, предложены были нам такие занимательные отрывки… Это достойная награда тому, который, бывало, безоговорочно и безостановочно ставил на заказ приветные словечки для друзей и остренькие пикульки для неприятелей всего Телеграфского околотка’ (ВЕ, 1830, No 7, стр. 190). Пародируются драматические картины и эффектные сцены романтической поэзии. Первая строфа — народ на Красной площади, по-видимому, перед казнью (ср. сцену в ‘Полтаве’), вторая — сцена в темнице: юноша и дева-избавительница. Римские цифры — способ обозначать пропущенные строфы (ср. в ‘Евгении Онегине’).
Гроб юноши. М. Анакреонов — пародийный псевдоним поэта Павла Александровича Катенина (1792—1853). Пародируется стихотворение Катенина ‘Надгробие’ (1830):
Древо весною увяло, и буря его преломила,
Сетуют вкруг поселяне: ‘Погибла надежда плода’…
…Други, утешьтесь о нем, земное земля поглотила.
Люди подобны древам: и цвести им и гибнуть чреда.
Эпиграмма (‘Зачем мою хорошенькую Музу…’). Гамлетов — пародийный псевдоним Е. А. Баратынского. Пародия на эпиграмму Баратынского (впервые в его сборнике 1827 г.):
Везде бранит поэт Клеон
Мою хорошенькую Музу…
Вс обернуть умеет он
В бесславье нашему союзу.
Первоначально эпиграмма Баратынского была направлена против автора пародий в ‘Благонамеренном’ (см. примеч. к пародии ‘Союз поэтов’, стр. 698).
В альбом княг<ине> Ф. Ф. Б. Г. Д. Пародируются альбомные стихи П. А. Вяземского:
Твои заслуживая пени,
Безмолвствую перед тобой…
Я проберусь по нитке до иголки. Ср. стихотворение П. А. Вяземского ‘Всякий на свой покрой’ (‘Полярная звезда’ на 1823 г.):
Портных у нас в столице много,
Все моде следует одной,
Шьют равной, кажется, иглой,
Но видишь, всматриваясь строго,
Что каждый шьет на свой покрой.
Аруэт — Вольтер (Франсуа-Мари Аруэ).
Апологи (‘Стучат в окно. ‘Кто тут?’ — хозяин вопрошает…’ и ‘Лавровый лист один на ветке старой был…’). Пародии на жанр апологов.
Разуверение. Пародийный псевдоним И. Пустоцветов указывает на Пушкина. Однако пародия преимущественно имеет в виду элегические мотивы поэзии Е. А. Баратынского. Заглавие указывает на одноименную элегию Баратынского (‘Соревнователь просвещения и благотворения’, 1821, ч. 16), хотя текстуально пародия от нее далека. И ветер на могилах братии Листком полыни шевелит. В ‘Эде’ Баратынского:
Кругом вс пусто, вс молчит,
Порою только ветер свищет
И можжевельник шевелит…
Отрывок из поэмы. С. К. Конфетин — пародийный псевдоним Андрея Ивановича Подолинского (1806—1886), подражавшего английскому поэту Томасу Муру (1774—1852). Начало пародии и примечание к ней имеет в виду поэму Подолинского ‘Див и пери. Повесть в стихах’. СПб., 1827 (издано без имени автора). В поэме действительно около 600 строк. Приводим стихи из этой поэмы, перекликающиеся с пародией:
Из пределов Сегестана
К дальним рощам Хоросана
Пери легкая неслась…
…Мчится Пери, и дыханье
Пьет душистое она.
…Ей не в радость дня сиянье,
И невольное стенанье
Перси жаркие теснит…
В дальнейшем пародируются штампы романтической поэмы.
Туманский Василий Иванович (1800—1860) — поэт, принимавший участие в альманахе ‘Полярная звезда’.
Иголки. Пародия на П. А. Вяземского. Заглавие имеет в виду стихотворение Вяземского ‘Всякий на свой покрой’. Депрео — Буало-Депрео Никола (1636—1711), поэт и теоретик французского классицизма, автор трактата ‘Поэтическое искусство’ (1674). Ферней — деревня во Франции (в департаменте Эн), где с 1759 г. жил постоянно Вольтер.
Эпиграмма (На голос ‘Мое собранье насекомых’). Обезьяний — пародийный псевдоним Пушкина. Имеется в виду эпиграмма Пушкина, указанная в подзаголовке пародии (напечатана в 1830 г. в альманахе ‘Подснежник’ и в ЛГ). Чайльд-Гарольдия, Дон-Жуания — намек на подражания Байрону русских поэтов. Дидеротия — от имени Дидро (1713—1784), французского философа и теоретика искусства. Русской белены семья — писатели пушкинского круга. Пырей Ливонии — H. M. Языков, ‘дерптский студент’. Финский чертополох — Е. А. Баратынский, служивший в Финляндии. Мак Германии — вероятно, А. А. Дельвиг или В. К. Кюхельбекер. Древних Эллинов горох — может быть, П. А. Катенин, подражавший античным поэтам.
Зимний вечер. Пародируется обращение к народной песне Дельвига и Пушкина. Оссиан — легендарный герой кельтского эпоса, с именем которого связаны различные сказания, дошедшие в поздних вариантах и записях. В XVIII в. на основе этих сказаний шотландский поэт Джон Макферсон создал самостоятельный цикл песен (1762), оказавших большое влияние на развитие романтической поэзии. Кто сам чухна, а грек душою — намек на А. А. Дельвига.
Сцены из трагедии ‘Стенька Разин’. Пародия имеет в виду романтическую трагедию вообще, но мстит и в ‘Бориса Годунова’ А. Пушкина. Комический эффект достигается тем, что в уста казаков-разинцев вкладываются романтические тирады. Демишиллеров — Полушиллеров (от франц. demi — половина). Намек на увлечение Шиллеоом русских писателей-романтиков. Вещественное, Бесконечное в Конечном — типичная фразеология теоретиков романтизма, опиравшихся на немецкую идеалистическую философию (в частности, на Шеллинга). Перун — древнеславянский бог грома и молнии, в переносном смысле — удар. Перун вестовой — нечто вроде боя часов. Вычурное выражение казака-разинца пародирует обращение писателей-романтиков к псевдоисторической древне-славянской мифологии. Вс суета. Имеется в виду изречение из библейской книги ‘Екклезиаст’ — ‘Вс суета сует и всяческая суета’. И я в Аркадии родился — строка из стихотворения Ф. Шиллера ‘Rsignation’ (1787) в переводе М. Дмитриева — ‘Покорность провидению’ (1826). Рейхенбах — водопад в швейцарских Альпах. Ордынец — хан Золотой орды. Герострат — грек, сжегший в 356 г. до н. э. храм Артемиды в Эфесе с единственной целью прославиться. Нерон Клавдий Тиберий (37—68) — римский император, по преданию приказавший поджечь Рим, чтобы насладиться величественным зрелищем.
Паюсная икра. А. Селедкин — пародийный псевдоним А. Е. Измайлова, намекающий на его басню, в которой Фома накормил Кузьму селедкой и не дал пить, за что был им побит. Пародируется тщательно разрабатывавшийся Измайловым бытовой план басен. Кислые щи — перебродивший шипучий квас, старинный прохладительный напиток.
А. Т. X.— ву. Безмыслин — пародийный псевдоним H. M. Языкова (применялся также и к А. С. Пушкину). До помещения в ‘Альманахе’ пародия была напечатана в МТ, 1829, No 17, ‘Смесь’, без пародийной подписи, в заметке ‘Опыт юного поэта’ (одна из первых пародий Полевого). В заметке говорилось: »Живописец’ получил следующие стихи от неизвестной особы. При них приложена была записка, в которой автор пишет: ‘Уверенный примером наших поэтов, что подражание есть единственное средство писать русские стихи, и видя, что одни подражают Пушкину, Баратынскому, что этим подражателям являются еще подражатели, этим подражателям — подражатели еще новые и что из этого составляется нынешняя русская поэзия, я, поэт юный, решился следовать общему примеру и прошу вас напечатать опыт трудов моих. Кому я подражаю — угадайте сами и по совести скажите: можно ли мне продолжать и мои стихи стоят ли других, помещаемых в альманахах и журналах стихов в этом роде? Утвердительный ответ ваш сердечно обрадует меня’. ‘Живописец’ не смеет решить вопросов поэта и предоставляет это решение публике’. Пародируются дружеские послания Языкова. Ср. в напечатанном несколько позднее, чем эта пародия, послании Языкова ‘К. A. H. Т—ву’ <Татаринову> (ЛГ, 1830, No 15):
Ну, да! судьбою благосклонной
Во здравье было мне дано
Той жизни мило-забубенной
Изведать крепкое вино.
Забубнная жизнь. Буршев — пародийный псевдоним H. M. Языкова. Пародируются песни, написанные H. M. Языковым в 1823 г. и получившие широкое распространение в рукописях. Пародируя ‘служение Бахусу’ в стихах Языкова, Полевой словно не замечает содержащихся в них вольнолюбивых мотивов, которые и делали их запретными:
Мечта и сон — наш век земной!
Мечта?— Я с Бахусом мечтаю…
Известно всем, что в наши дни
За речи многие страдали,
Напьемся так, чтобы они
Во рту же нашем умирали.
Не отдам вина полгода
За столетие воды.
Ср. у Языкова:
Он капли милого вина
Не даст за скипетры вселенной…
Русская песня (‘По улице, по улице…’). Пародия на песню Дельвига ‘Мой суженый, мой ряженый…’. В. К. Кюхельбекер писал об этой пародии: ‘Чудным образом подшутила судьба над сочинителем пародии — песня вышла очень недурная, так что она скорее может назваться слишком близким, но довольно удачным подражанием, а не пародиею песни Дельвига’ (В. К. Кюхельбекер. Дневник. Л., 1929, стр. 170). В контексте пародийного альманаха это ‘подражание’ служило пародийным целям.
<Эпиграмма> (‘Когда тебя свистком своим лихим…’). Назон — Овидий Назон (43 до н. э.— 17 н. э.), римский поэт. Ювенал Децим Юний (60—127) — римский поэт-сатирик.
Полевой Николай Алексеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Стихотворения, Полевой Николай Алексеевич, Год: 1832
  2. Стихотворный пустоцвет, или попурри, составленное из рифм и бессмыслицы, Полевой Николай Алексеевич, Год: 1830
  3. Послания Максимилиана Волошина, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1929
  4. Руфь, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1916
  5. Стихотворения, Нахимов Аким Николаевич, Год: 1814
  6. Стихотворения, Брюсов Александр Яковлевич, Год: 1908
  7. Оды, Майков Василий Иванович, Год: 1778
  8. Стихотворения, Кривич Валентин, Год: 1913
Электронная библиотека