Поэтесса Анна Петровна Бунина, Грот Константин Яковлевич, Год: 1830

Критика
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Скачать в PDF
Константин Яковлевич Грот

Поэтесса АННА ПЕТРОВНА БУНИНА.

(К 100-летней годовщине ее смерти 4 декабря 1829 г.) [1]

Публикация Е. К. Федорова, 2003.
Оригинал находится здесь: http://www.ostrov.ca/kgrot/ap_bunina.htm.
Одну из стен музея бывшего Пушкинского Дома, ныне Института Русской Литературы, в соседстве с портретами кн. Дашковой, Шишкова, Державина, Карамзина и др., украшает портрет миловидной средних дет брюнетки с выразительным лицом и вьющимися волосами, в костюме первой четверти XIX в., сидящей в непринужденной позе у стола с книгами (копия работы известного художника-портретиста того времени Варнека, ок. 1820 г.). Портрет этот с давних пор украшал залы Академии Наук, как унаследованный с другими в коллекции русских писателей и ученых от Российской Академии, приобретшей и приобщившей его к собранию портретов своих членов, хотя изображенная de jure и не состояла при жизни в их числе (она была почетным членом ‘Беседы любителей русского слова’). Женщина, удостоившаяся этой чести, была известная в свое время писательница и первая, составившая себе достаточно громкое имя, русская поэтесса — Анна Петровна Бунина.
Родившись в 1774 г., Бунина появилась на литературном поприще с первым значительным печатным трудом поздно, когда ей было за 30 дет, в 1806 г., а умерла рано, на 55 году жизни, в конце 1829 г., более 100 лет тому назад. Уже скоро после Отечественной войны она стала страдать от развившейся у ней болезни, рака (в груди), и постепенно прогрессировавшие страдания принудили ее рано забросить свою литературную работу, так что последние пятнадцать лет своей жизни она почти уже ничего не писала, надо только удивляться, как плодовита была ее работа в такой краткий (менее, чем 10-летний) период авторства.
А. П. Бунину, как поэтессу, знают теперь почти только по имени, как и вообще большую часть старых наших поэтов ее эпохи и ее типа: такова участь всего устаревшего — не перворазрядного, будь оно даже для своего времени замечательно и значительно. Но в данном случае на объективную оценку автора в свое время повлияло и другое. Это был господствовавший у нас тогда отрицательный взгляд не только ее современников, но и последующих поколений, почти вплоть до эпохи 1860-х годов, на женский вопрос, на права женщины, на ее труд, особенно в умственной сфере. На женщину — писательницу, как на явление аномальное, причуду своего рода, смотрели снисходительно и пренебрежительно, с несколько шутливым или насмешливым подходом, и не только толпа, но нередко и люди с высшим образованием, и такое клеймо иронии, часто облеченное в остроумную шутку какой-либо современной знаменитости или ей приписанное, прочно приставало к литературному имени и традиционно передавалось потомству из поколения в поколение. Не избежала этого, между прочим, и Бунина.
Правда, имя ‘Русской Сафо’, ‘Десятой Музы’ и пр. было дано ей вовсе не в насмешку, а как лестная, шутливая похвала со стороны многочисленных и достаточно компетентных поклонников ее дарования. Одному из них (В. С. Раевскому) приписывается экспромт после первого с ней знакомства:
‘Я вижу Бунину, и Сафо наших дней
Я вижу в ней.’
Но и этот эпитет подавал повод зло подшучивать над ней, напр. в известном мадригале Батюшкова:
‘Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но, к моему ты горю,
Пути не знаешь к морю.’ [2]
Кроме того, к остроумной шутке кого-то из лицейских поэтов 1-го курса подал повод начальный стих пьесы Буниной, посвященной Державину, под заглавием ‘Сумерки’, изображающий закат, — стих, вырванный из связи с другими и потому могущий в таком виде возбудить недоумение.[3]
Но, конечно, все это острословие нисколько не может повлиять на объективную историко-литературную оценку творчества Буниной. Она своим образованием и развитием принадлежит еще Екатерининской эпохе: учителями ее и образцами в словесной науке, в языке и слоге были Державин, одописец В. П. Петров, Херасков со своими последователями, московский литературный круг конца 18 века и уже в меньшей мере Карамзин и Дмитриев. Жуковский и Батюшков были значительно моложе ее, и их поэзия не могла уже стать новой для нее школой. Поэтическое поприще Буниной началось дет за шесть до основания Царскосельского Лицея и вступления в него Пушкина, а кончилось оно, когда имя последнего, как лицейского воспитанника, только еще стало появляться на литературном небосклоне. С 20-х годов, с началом блестящей поры расцвета русской поэзии в творениях Пушкина и других шедших по его стопам наших корифеев, Бунина не только уже сошла с литературной сцены, но, уже тяжело больная, переселившись в 1824 г. к родным в деревню, исчезла со столичного горизонта. Таким образом, ее творчество стоит на последней стадии замиравших уже тогда русских классицизма и сентиментализма, когда уже назревала новая эра культурного и общественного развития и прогрессивных стремлений, а в литературу, вслед за карамзинской реформой языка и слога, стала проникать новая стихия романтизма. Блестящие представители этой новой литературной эры не могли смотреть вполне объективно и беспристрастно на поэтическую карьеру и литературное наследие Буниной, видя в последнем, особенно в формах его, образчик отошедшей в область прошлого устаревшей литературной школы, с ветеранами и приверженцами которой им еще недавно приходилось считаться. Достаточно было уже того, что Бунина принадлежала к кружку Шишкова и к знаменитой ‘Беседе любителей русского слова’, в которой состояла почетным членом и где пользовалась большим уважением и симпатиями, чтобы вызвать в противном лагере несколько пренебрежительное или шутливо-критическое отношение к ней и ее произведениям. Между тем в кругу писателей старшего поколения, близко знакомых с ее дарованием, с развитием и плодами ее творчества, с ее выдающейся личностью, отношение к ней было совершенно иное: ее несомненные литературные способности, горячую любовь к русской словесности и поэзии, вложенную в ее литературную деятельность, ценили и поощряли лучшие представители этого старшего поколения, начинал с Державина со включением и Карамзина. Дмитриев, Шишков, Крылов и др. были ее покровителями: в их поощрении, отзывах и сочувствии она нашла самую благожелательную и справедливую оценку своих трудов. И теперь, рассматривая совершенно объективно и строго, с исторической точки зрения, ее поэтическое творчество, нельзя не признать, что ее знаменитые почитатели в своей положительной и поощряющей его оценке были по существу правы.
Но и помимо своего замечательного пионерства как женщины в литературе и поэзии, А. П. Бунина, как незаурядная личность, как самоучка и всецело обязанная самой себе в своем образовании и духовном развитии, представляет интересное явление в культурной и умственной жизни начала прошлого века, и вспомнить о ней и помянуть ее добрым словом в 100-летнюю годовщину ее смерти не только не излишне, но и является некоторым историческим долгом со стороны тех, кто интересуется судьбами русской литературы, с одной стороны, и историей интеллектуальной роли женщины в культурном прогрессе нашего отечества, с другой. В настоящем небольшом эскизе мы не имеем возможности заняться подробным обзором и рассмотрением отдельных произведений Буниной и ее обстоятельной литературной характеристикой, что теперь уже может интересовать только специалиста и что не было бы и убедительно без значительных выдержек и цитат из них, а на это не хватило бы и места. Здесь достаточно будет вкратце указать на содержание, темы, направление и характер ее поэзии и отметить в ее творениях несколько наиболее выдающихся и имевших наибольший успех.
Главная же наша задача — восстановить сколько-нибудь по имеющийся данным ее привлекательный нравственный образ, обрисовав важнейшие моменты ее жизненного и литературного поприща, положение и роль ее в окружавшем ее литературном мире и, наконец, особенно отношение к ней некоторых славных ее современников, преимущественно из литературной среды. Несомненно им, как своим почитателям и ее доброхотам (по ее собственному выражению), она немало обязана тем, что ей удалось совершить на том столько же почетном, сколько и трудном поприще, на которое она вступила исключительно по призванию, по страстному и бескорыстному влечению.

II.

Бунина пробовала свои силы в разных родах поэзии — и серьезной, и легкой, но главным из них была лирика, отчасти дидактическая, отчасти вдохновляемая повседневными индивидуальными переживаниями и мотивами . Плодовитость и разнообразие ее, несмотря на краткость по времени ее творчества, отметил Белинский в своем кратком очерке литературной деятельности русских женщин.[4] Назвав целый ряд имен (главным образом, переводчиц с иностранных языков) писательниц в разных годах, отчасти современниц Буниной, напр. М. Поспелову, Екат. Урусову, Москвиных, Волкову, Л. Кричевскую, Титову и Екат. Пучкову, он продолжает так: ‘Но что все эти писательницы перед знаменитой в свое время Анной Буниной! Она писала в журналах и потом отдельно издавала труды свои, писала и переводила в стихах и прозе, занималась не только поэзией, но и теорией поэзии. В 1808 г. она издала труд свой под названием ‘Правила поэзии’, сокращенный перевод аббата Батэ, с присовокуплением российского стопосложения, в 1810 г. издала она ‘О счастьи’, дидактическое стихотворение, в 1811 г. издала она свои ‘Сельские вечера’, в 1809-12 ‘Неопытную музу А. Б.’ в двух частях, а в 1819-21 вышло ‘Собрание стихотворений’ Анны Буниной в 3-х частях. Знаменитейшее произведение Буниной[5] была нравственная поэма ее ‘Фаэтон’. Она перевела также и ‘Науку о стихотворчестве’ Буало[6].’ К сожалению, ни современная, ни позднейшая критика не удостаивала более серьезного и заслуженного внимания поэзию Буниной, хотя вообще отзывы были благосклонны.[7]
Что касается ее направления и характера, то, разумеется, А. II. шла по стопам своих учителей и вдохновителей, она следовала началам псевдоклассической школы, любила черпать темы и образы в древне-классической поэзии и мифологии. В своих одах и гимнах (торжественных и героических) она явно ( как и в дидактической лирике) подражала Державину, его приемам и слогу, но и эти пьесы ее несомненно отличаются и большим одушевлением и искренностью. Надо помнить, что эпоха ее авторства (войны Александра I , особенно Отечественная война) давала богатое содержание этого рода произведениям, и Бунина была настроена высокопатриотично (таковы ее ода ‘На истребление французов’ и ‘Песнь Александру Великому’). Не могла А. П. Бунина не заплатить также дани столь распространенному у нас в конце 18 и начале 19 в. литературному направлению, так называемому сентиментализму, обязанному между прочим своим успехом у нас увлечению им молодого Карамзина. А Бунина уже своей природою, своим чувствительным и восторженным характером, своим ранним сиротством и всей своей судьбою была настроена в духе этого литературного течения. Именно поэтому у нее этот элемент отнюдь не был только внешней, искусственной, показной литературной манерой, так сказать, ложным сентиментализмом, а он прямо вытекал из ее природы, это была истинная, повышенная чувствительность и нежность женской души, очень много тяжелого на своем веку вынесшей, умеющей горячо любить и глубоко чувствовать. А потому философские размышления на мотивы о жизни и смерти, о покорности воле божьей были ей особенно по душе. Характерной чертой поэзии Буниной является также чрезвычайная искренность, непосредственность ее и какая-то грустная меланхоличность, связанная со строгим самоанализом. Вот почему вся ее поэзия чрезвычайно субъективна и как в своих сюжетах, так и в трактовке их проникнута сильным автобиографическим элементом. Конечно, этот индивидуальный меланхолический колорит ее лирики обусловлен в значительной мере личными болезненными переживаниями, в связи с ее грустной сиротской долей в молодости, с рано постигшим ее и постепенно развивавшимся тяжелым и неизлечимым недугом. Можно назвать целый ряд ее лирических пьес, весьма характерных в этом отношении, таковы, напр. (в I ч. ее ‘Стихотворений’) ‘Тем, которые предлагали мне писать гимны’, ‘Песнь смерти’, ‘Майская прогулка болящей’, ‘На разлуку’, ‘Отречение’ и др. Ряд стихотворений, посвященных тем или другим лицам, игравшим ту или другую благотворную роль в ее судьбе, имеют также автобиографический характер.
Разнообразие и плодовитость творчества Буниной — результат ее поэтической отзывчивости и экспансивности. Она отзывалась стихами на всякие случай и обстоятельства, но конечно, в печать шло лишь то, что писалось по требованиям литературного обычая и стиля и по правилам поэтики, а кроме этого наверно писалось ею много свободно и безыскуственно, простым разговорным языком на интимные и житейские темы, так как у А. П. было особое влечение передавать свои мысли стихами. Один из близко знавших ее мемуаристов половины 19 в. (Эразм Стогов) рассказывает, что такое влечение, случайно проявившееся в подходящий момент, дало толчок ее литературной карьере. Если рассказ этот и не может считаться достоверным[8], как касающийся того времени, когда Бунина уже пережила первый, московский, период своих стихотворных упражнений, он все же характерен для ее поэтического дара. А. П., по приезде в Петербург, как сирота и, кажется, по семейным связям, была особенно участливо принята в семье генерала Ахвердова, который состоял при вдовствующей императрице Марии Федоровне. Однажды он (вероятно, шутя) посоветовал А. П. написать просительное письмо к императрице Марии Федоровне. Она засела и дня два его сочиняла. Посмотрев на ее писание, Ахвердов заметил, что она пишет стихи. На удивленное его замечание Бунина наивно отвечала, что она пробовала писать письмо, но так ей легче… Ахвердов, прочитав, велел его переписать и подал императрице. Эти стихи доставили ей 500 рублей пенсии. Сохранился образчик такого рода легкого, безыскусственного стихотворного обращения Буниной, непринужденным слогом, автобиографического характера, по другому, аналогичному житейскому случаю. Мне недавно удалось в бумагах Державина (в Г. Публ. библиотеке) найти копию ее благодарственного письма — стихотворения к своему доброхоту адмир. Шишкову по случаю испрошенного им без ее просьбы увеличения ее пенсии. В этом поэтическом излиянии Бунина уже совсем не та, что в своих печатных произведениях. Просто и живо, разговорным языком, в ярких красках, рассказывает она здесь свою повесть и набрасывает картинки из своей жизни и детства[9].

III.

Источниками для биографии Буниной, к сожалению, очень неполной и далеко не точной, кроме ее собственных произведений, т.е. собрания ее сочинений, ее предсмертного письма к племеннику Бунину и кое-каких сохранившихся бумаг ее, как напр., нескольких писем ее к племяннику М. Н. Семенову, официального письма ее по цензурному делу к министру кн. Ливену, ее альбомчика со стихотворными записями друзей и ее самой[10], служат сведения и упоминания о ней в современной мемуарной и эпистолярной литературе, но главным образом рассказы о ней, сообщенные уже в более позднее время (в конце 50-х годов) одной из ее родных племянниц, Над. Иван. Буниной (дочерью ее брата И. П.), — известному писателю М. Д. Хмырову, историку и библиографу, который воспользовался ими для довольно обстоятельного, но ныне потребовавшего проверки и исправлений, краткого биографического очерка (в журн. ‘Рассвет’, СПб., 1861 г., т. ХII, стр. 216-228)[11]. Этот материал может быть дополнен некоторыми данными об ее происхождении и родстве, кое-чем из еще неопубликованных литературных материалов эпохи[12], а также отзывами и воспоминаниями, исходившими из уст представителей близкого ей по замужней ее сестре рода Семеновых. Ее сестра Марья Петровна была замужем за Николаем Петровичем Семеновым, участником Суворовских походов, отцом героя двенадцатого года, автора известных в свое время пародий и драматических пьес Петра Николаевича Семенова, который, в свою очередь, был отцом писателей и деятелей научных и государственных, Н. П. Семенова (юриста и переводчика Мицкевича) и славного географа П. П. Семенова-Тян-Шанского. Через Семеновых А. П. была близка и дружна с двоюродным братом своего племянника Петра Николаевича Семенова — известным поэтом-сатириком М. В. Милоновым, большим ее почитателем, автором характерных стихов, ей посвященных.
Отец довольно многочисленной семьи Буниных (3 сына и 3 дочери), рязанский землевладелец, прапорщик Петр Максимович Бунин (отец А. П.) происходил из старинного и даровитого рода Буниных, имевшего у нас несколько разветвлений: к одному из них принадлежал, как известно, отец поэта В. А. Жуковского, Афанасий Иванович Бунин, а из другого, более близкого к семье поэтессы, происходит современный нам поэт Иван Алексеевич Бунин. Из того же рода Буниных вышли еще два известных русских художника-гравера[13]. Не имея возможности исчерпать здесь весь имеющиеся материал по биографии Анны Петровны, я должен ограничиться изображением главных моментов ее жизни и особенно важнейших обстоятельств и обстановки ее деятельности в эпоху ее творчества.
Родившись 7 января 1774 г, в родовом бунинском имении Урусово Ряжеского уезда, самой младшей дочерью, А. П. рано осиротела: на 2-м году ее жизни умерла ее мать Анна Ивановна, рожд. Ладыгина, по строгому обычаю старины, дочери не могли воспитываться в доме отца-вдовца, а передавались кому-либо из семейных родных, таким образом и Бунина с младенчества не знала ни крова, ни ласк родительских, так как, живя то у теток, то у замужних сестер, то у женатого брата, была почти разлучена с отцом, прожившим вдовцом еще около 25 лет. О своей детской доле она в цитированных выше автобиографических стихах к Шишкову рассказывает так:
‘Всех раньше с сиротством спозналась,
Всех хуже я считалась.
Дурнушкою меня прозвали.
Отец… от тяжкия печали
Нас роздал всех родным.
Сестрам моим большим
Не жизнь была — приволье,
А я, как будто на застолье
В различных девяти домах,
Различны принимая нравы,
Не ведая забавы,
Взросла в слезах,
Ведома роком неминучим
По терниям колючим.
Наскучил мне и белый свет.
Достигши совершенных лет,
Наследственну взяла от братьев долю,
Чтоб жить в свою мне волю.
Тут музы мне простерли руки!
Душою полюбя науки,
Лечу в Петров я град,
Наместо молодцов и франтов,
Зову к себе педантов.
Но ах! науки здесь сребролюбивы,
Мой бедный кошелек стал пуст.
Я тотчас оскудела,
Я с горем пополам те песни пела,
Которые пришлись по вкусу вам.
Вот исповедь моим грехам!’
Подробнее об условиях и обстоятельствах детства А. П., а также ее учения мы, к сожалению, почти ничего не знаем. Известно только, что, живя по большей части в деревне, временами в Москве у родных, и много раз переходя из одних рук в другие, она ничего систематически не проходила и дома могла получить лишь самое первоначальное образование, или, вернее, грамотность, рядом с такими практическими искусствами, считавшимися тогда наиболее необходимыми для девушки, как шитье, вышивание, плетение кружев и т.п. О каком-либо серьезном воспитании не могло быть и речи. При больших способностях, живости ума, воображения и любознательности, которыми девочка была с избытком одарена, ей не трудно было одолеть быстро всю премудрость тогдашнего девического домашнего воспитания и учения в провинциальном помещичьем быту, а затем началось уже ее самообразование и саморазвитие, обусловленное страстной любовью к учению и умственной работе. Увлечение литературой и особенно поэзией началось, по-видимому, очень рано. Есть свидетельство, что уже 15-летней девочкой она пробовала слагать свои мысли в стихах. К сожалению, никаких следов ранних ее упражнений не дошло до нас, как и вообще об ее литературных занятиях до петербургского периода ее жизни мы не имеем никакого ясного представления. Нет у нас также никаких определенных сведений о том, как часто и подолгу ли она живала в Москве с жившими там или приезжавшими туда на побывку родными своими, у которых временно пребывала, т.е. с тетками, сестрами и женатым братом. Одно несомненно: в этот период своей юности и молодости, до 25-летнего возраста Бунина не только посещала Москву, но, по всей вероятности, и живала там по зимам, и если по условиям своего положения не могла систематически восполнять пробелы своего образования, все же пользовалась всем для удовлетворения своих литературных влечений. А по семейным связям и отношениям она могла иметь к тому возможности и случаи. Её родные, кроме брата Василия Петровича, особенно одна из теток, Усова, имела знакомства в литературном мире. Между прочим, к их родственному кругу принадлежала семья тамбовских землевладельцев Бланков, детей известного московского архитектора Карла Бланка (ум. 1793 г.), его сын, Борис Карлович, был небезызвестным, очень плодовитым, ‘неистощимым’, как его прозывали, но довольно бесталанным стихотворцем уже вырождавшейся сентиментальной школы: он был всего на 5 лет старше А. П., но, конечно, мог быть ее руководителем в литературных сферах. Он женат был на родной племяннице Буниной, т.е. дочери ее сестры Варвары Петровны Усовой. Другая ее сестра, Мария, как мы упоминали уже, была за отставным военным, Н. П. Семеновым (рязанским), которого сын Петр Николаевич, будущий талантливый автор, воспитывался немного позже вместе со своим двоюродным братом М. В. Милоновым (поэтом) в Московском Университетском пансионе, а впоследствии женился на дочери Петра Карловича Бланка, брата Бориса. Таким образом, все четыре родственные семьи (Усовы, Бунины, Бланки и Семеновы), в своих представителях двух поколений, были в конце 18 и начале 19-го века в некоторой мере причастны к литературному движению и жизни высшей интеллигенции тогдашней Москвы. Неудивительно, что таланты и вкусы юной А. П. имели возможность так или иначе постепенно развиваться и изощряться, когда она на время попадала в Москву (а, вероятно, иногда и заживалась там) и соприкасалась с ее литературными сферами, знакомясь и чтением, и лично, с их выдающимися представителями. К сожалению, у нас нет определенных указаний на знакомства и встречи А. П. с теми или другими московскими писателями и литературными светилами Москвы 1780-х — 90-х годов, но уже ее семейные связи с Б. К. Бланком, принадлежавшим к одному из кружков московских литераторов (он был ровесник П. И. Шаликова и был позже его сотрудником по изданию журналов вместе с М. Н. Макаровым) делают вероятным предположение Хмырова, что у нее не могло не быть встреч и общения со многими московскими писателями не только второстепенными, но и выдающимися (напр., с И. И. Дмитриевым). А московский литературный мир насчитывал в те годы в своей среде не мало звезд как большой, так и средней величины, не считая более мелких. Из старшего поколения там доживали тогда свои дни Фонвизин (ум. 1792), Херасков (ум. 1807) и известный своими одами В. Н. Петров (ум. 1799), за ними шли приобретшие немалую популярность такие поэты, журналисты и драматурги, как Василий Львович Пушкин, В. С. Подшивалов, Н. П. Николев, Шатров а другие, но особенное значение и влияние не молодежь приобретали плоды деятельности Н. И. Новикова и начинавший свою литературную карьеру Карамзин и затем Дмитриев. Инстинктивно чувствовавшая свое призвание и упражнявшаяся в стихотворстве, Бунина не могла не зачитываться всем, что попадало ей в руки из сочинений названных писателей, и без сомнения имела возможность перечитывать большую часть выходивших в 1790-х годах московских журналов (под редакцией Карамзина, Подшивалова и др.), напр. ‘Московский Журнал’, ‘Приятное и полезное препровождение времени’, карамзинские издания ‘Аглаю’ и ‘Аониды’ и проч. Понятно, что и тогдашний московский театр и драматургия, в лице своих лучших представителей, производили сильное впечатление на восприимчивую, чувствительную А. П., переживавшую тогда бурный расцвет своей молодости.
Однако же, будучи связана своим более или менее подневольным положением в приютивших ее семьях, хотя и родных, но не бравших на себя роли руководства ею и, вероятно, мало считавшихся с ее вкусами и стремлениями, А. П. едва ли располагала достаточной свободой и временем для своих любимых занятий. Между тем, развивавшийся интерес ее к литературе и усиленное чтение должны были убедить ее в ее полной неподготовленности для самостоятельной работы, крайней скудости ее познаний , и совершенно естественно в ней созрело решение при первой возможности вырваться на волю из связывавших ее жизненных пут и условий, и создать себе новую самостоятельную жизнь и независимость. В Петербурге жил уже один из ее старших братьев офицер-моряк И. П. Бунин, также незаурядная личность, со связями в Петербургском свете, и А. П., получив от братьев свою небольшую часть капитала, решилась переселиться на свой страх в северную столицу. Мы не знаем точной даты этого важнейшего события в ее жизни, равно и всех его обстоятельств и подробностей. По-видимому, это произошло очень скоро по вступлении на престол Александра I, т.е. не позже 1802 года. Хмыров сообщает, будто в этом году, когда А. П. жила у своей второй сестры М. П. Семеновой, зять ее Н. П. Семенов, собираясь отдать сына в учебное заведение в Петербурге, на усиленную просьбу А. П. взять ее с собой для свидания с братом, согласился исполнить ее просьбу, а раз попав в Петербург, она, несмотря на все уговоры, не захотела вернуться и осталась в Петербурге. Но этой версии несколько противоречит то, что в действительности Семенов отвозил своего старшего сына П. Н., в Петербург (в Измайловский полк) только в 1807 году, когда Бунина давно была уже там, а из ее собственных слов (в автобиографических стихах) можно заключить, что она поехала в Петербург самостоятельно, уже решив заранее поселиться там. Однако же, из одного собственного ее намека можно заключить, что в этом шаге ей помог существенно ее вышеназванный зять Н. П. Семенов14. Как бы то ни было, в начале столетия она уже устроилась в Петербурге. Здесь, без сомнения, ей оказал большую помощь в этом брат Иван Петрович, в первое время у нее были и свои небольшие средства, нашлись у нее скоро и участливые покровители (вероятно, и по семейным связям) и почитатели.

IV.

Из всего 20-летнего (с небольшим) периода жизни Анны Петровны в Петербурге только половина проведена ею, как уже выше сказано, в напряженной работе учения, самообразования и в творчестве. Во второе десятилетие, приблизительно с 1815 по 1824 год (до окончательного отъезда из Петербурга), неизлечимая и мучительная болезнь совершенно затормозила ее литературную деятельность. В последние годы своего пребывания в Петербурге она успела только издать свои поэтические труды в 3-х книжках. По приезде в столицу в 1802 году Бунина не теряла времени и не жалела своих ничтожных средств для самой разносторонней подготовки к литературной работе, чтобы наверстать потерянные для серьезного образования годы и пополнить существенные пробелы в своих познаниях в важнейших науках и всего более, конечно, в словесных. Она брала учителей по разным предметам, изучала иностранные языки — французский, немецкий и английский и их литературу, вообще усерднее всего словесные науки и русскую словесность и поэзию — прежде всего. По словам бывавшего у нее в школьные свои годы автора мемуаров Эр. Стогова, учил ее русской словесности его корпусный учитель Гроздов. Но, вероятно, с последним она лишь начала свои занятия, так как главным ее руководителем по этому предмету, как известно, был в то время состоявший, именно с 1802 г., непременным секретарем Российской Академии член ее П. И. Соколов, известный уже тогда своими трудами по русской грамматике, а позже переводами классиков и библиографическими работами. Несомненно, его преподаванию и руководству А. П. обязана очень многим в своих успехах в словесной науке и поэтических опытах. Нельзя не предположить, что через него у Буниной легко могли завестись знакомства в кругу членов Российской Академии и вообще в ученом и литературном мире. Ввозможно, впрочем, и то, что Соколов заинтересовался ею уже по указанию кого-либо из членов Российской Академии. Здесь следует принять во внимание родственные и семейные связи Буниной. Упомянутый уже брат ее морской офицер, участник шведской войны 1788 г., проведший более 2-х лет в плену у шведов (в Упсале при Упсальском университете)15, Иван Петрович Бунин (ум. 1858), живой, талантливый весельчак и затейник, притом и музыкант, имевший большой успех в свете, представил свою сестру в дома наиболее интересных ей выдающихся лиц, близких к литературе, или близких ему по морской службе и по старым семейным связям (по Рязани и Тамбову). Вероятно, через брата же, как моряка, А. П. была гостеприимно и тепло принята в домах адмирала А. С. Шишкова и затем Н. С. Мордвинова. Одним из первых ее покровителей был вышеупомянутый генерал Ахвердов (см. воспоминания Эр. Стогова), но как возникло дружеское к ней участие его семьи, нам в точности неизвестно. Всего вероятнее, что и тут были традиционно-семейные связи. Военная семья Ахвердовых (их было несколько братьев) могла быть товарищески знакома с названным выше отставным офицером, героем многих Суворовских походов — зятем А. П. (мужем ее сестры, у которой она жила как раз перед переездом в Петербург) — Николаем Петровичем Семеновым. Через Шишкова или также через брата А. П. стала лично известна другим членам основанной черев несколько лет (в 1811 г.) ‘Беседы Любителей Русского Слова’, напр. Державину, Крылову и другим знаменитостям. Подробности и последовательность всех этих знакомств нам неизвестны, но так или иначе более живое и дружеское общение Буниной с корифеями литературы последовало, конечно, уже по выступлении ее со своими первыми произведениями и поэтическими опытами в печати в 1806-1808 годах.
Не менее трех лет (1803-1805) упорной, сосредоточенной работы Бунина употребила на ревностное учение и самообразование, но и в этот период, конечно, давала волю и своему поэтическому воображению и вдохновению, уделяя свободное время стихотворству, но преждевременно выступать на литературную арену, не уверившись в своих силах, она долго воздерживалась по отличавшей ее скромности и отсутствию самонадеянности, хотя естественное чувство авторского самолюбия и соревнования не могли не соблазнять ее. Печататься, притом сперва анонимно (и как сама говорит, всегда руководствуясь советами своих просветленных наставников), она начала не ранее 1806 года и, прежде всего, по старый своим связям, в Москве — в тамошних журналах (особенно в ‘Московском Курьере’, 1806 г., и в изданиях Шаликова, напр. ‘Аглае’). В Петербурге она впервые серьезно выступила в печати в 1808 г. сокращенным переводом с французского ‘Правил поэзии аббата Батте, с присовокуплением российского стопосложения — в пользу девиц’, ставшим тогда очень популярной и полезной книгой-руководством. Одновременно стали появляться в петербургских журналах некоторые ее мелкие лирические произведения16, а уже вскоре затем она собрала в отдельное издание под названием ‘Неопытная Муза’ почти все, ею сочиненное за этот наиболее плодотворный период ее творчества с 1805 по 1812 г. В 1809 г. вышел первый томик принятой очень благосклонно читателями ее ‘Неопытной Музы’ с инициалами А. Б. и виньеткой с подписью ‘Лира спасла меня от потопления’, в который вошла большая часть ее мелких стихотворений за это время, а в 1812 г. 2-й томик уже с ее полным именем, где напечатаны последующие, более зрелые вещи, и в том числе ее знаменитая поэма ‘Падение Фаэтона’, баснословная повесть (сюжет из Овидия), читанная Крыловым в собрании ‘Беседы Любителей Русского Слова’. Затем отдельно вышли ее прозаические очерки ‘Сельские вечера’ и дидактическая поэма ‘О счастьи’ в 4-х песнях. В эту пору поэтический дар А. П. получил уже общее признание и в печати и в обществе17. Все то немногое что она успела написать после 12-го года, т.е. в 1814-15 годах, уже находясь под угрозой быстрого развития своей неизлечимой болезни, вошло в общее собрание ее сочинений 1819-21 г.
Выше было упомянуто о том, что небольшие свои наследственные средства (небольшой капитал давал ей всего 600 руб. годового дохода) она употребила на свое научное самообразование, но этих денег хватило не надолго, и она очутилась в очень трудном положении, принужденная делать долги, так как брат ее тоже имел скромные средства. Вот тут-то и пришли ей на помощь почитатели ее таланта из числа принявших в ней живое участие лиц высокопоставленных как в служебном мире и свете, так и в литературных сферах. Первые шаги ее на избранном ею поэтическом поприще нашли себе, как мы видели, могущественное поощрение в виде материальной поддержки (в виде ежегодной небольшой пенсии) или пособий со стороны членов царской семьи (императриц Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны)18, а с другой стороны она нашла большую нравственную поддержку и сочувствие целого ряда светил литературы. Обладая живым умом и общительностью, даром слова, женской грацией и привлекательной наружностью, А. П. невольно снискала симпатии и уважение в тех кругах, где ее принимали по связям семейным и дружеским, и там, где ценили ее литературный талант и ее преданность своему призванию и русской словесности. Таким образом, в эти лучшие годы своей деятельности она и в интимной жизни, и в свете, и в литературном кругу была окружена той атмосферой участия и благоволения, которые так важны для всякого успеха.

V.

Посмотрим же теперь, какие дошли до нас в современных Буниной памятниках литературы и в источниках (мемуарах, корреспонденции и проч.) отзывы о ней и свидетельства об отношении к ней ее выдающихся современников, особенно из литературного мира. Эти свидетельства, рядом с некоторыми сохранившимися ее собственными записями или мелькающими в ее поэзии признаниями и намеками, могут всего лучше дорисовать нам ее духовный, нравственный образ.
Знавший А. П. близко, еще будучи школьником, упомянутый Эразм Стогов, писавший впоследствии по памяти, передавая свои впечатления юности, рассказывает между прочим: ‘Бунина была небольшого роста, немного продолговатое лицо, черные волосы, но лицо белое с прекрасным румянцем, очень живые, блестящие глаза, движения грациозны — была замечательно хорошенькою … Говорила она прекрасно, почти всегда господствовала в гостиной и за обедом…’ Кроме Стогова, после 1808 г., близкими к ней, пользовавшимися ее покровительством, были ее родные племянники Семеновы: трое поступившие в гвардию, а младший, Василий Николаевич (будущий цензор), — в Царскосельский Лицей, они часто посещали добрую свою тетушку. Стогов рассказывает, что, когда она готовилась к каким-либо торжественным приемам (вероятно, при дворе), ‘к туалету ее не допускались племянники-гвардейцы, я один имел дозволение прислуживать.’ Однажды на вопрос Стогова: ‘Вы, тетенька, такая хорошенькая, беленькая и румяная, для чего вы белитесь и румянитесь?’ она отвечала: ‘Глупенький! Это этикет двора: я могу сконфузиться, побледнеть или покраснеть, а побелившись, я не изменюсь в лице.’
По-видимому, одним из первых лиц высшего круга, принявшим теплое участие в судьбе А. П., был упомянутый уже генерал Николай Исаевич Ахвердов, человек, по всем данным, редких нравственных достоинств и доброты19. Он состоял наставником великих князей в их отроческом возрасте и его предстательству обязана Анна Петровна началом того материального обеспечения, которым была поощрена ее литературная деятельность. Под именем ‘Пармена’20 она изображает и воспевает его в двух своих произведениях. В одном, ‘Похвала любви’, написанном по вызову Ахвердова для состязания с ним в этой теме (он, очевидно, тоже пописывал стихи), она, разносторонне трактуя эту тему и признавая себя бессильной по своей сиротской доле изображать такие виды любви, как привязанности семейные, одушевленно воспевает те проявления истинной, действенной и бескорыстной любви, которую она видит перед собой в семейной жизни и в лице самого Пармена. Как раз в это время (к сожалению, не знаем, когда именно) А. П. проживала, очевидно, в доме у Ахвердова, очень счастливого в своей супружеской жизни: не имея собственных детей, он с родительской нежностью воспитывал племянников. Обращаясь к этой ‘горячей любви Пармена к добру’, она между прочим говорит:
‘Не ты ли в дом его меня с собой свела!
Смотри, теперь я в нем, как в собственном, смела:
Кричу, шумлю, повелеваю,
То лучшую себе светлицу избираю
И, в ней живя, смеюся иль тружусь,
То, свой пременный теша вкус,
В другой себя хозяйкой назначаю,
То слова не хочу промолвить я ни с кем
Сижу задумчива, мрачна, грустлива,
То делаюся вдруг безмерно говорлива, —
И добрый мой Пармен доволен всем!
С супругою его умильной, благонравной,
Как с кровною живя сестрой,
Я их смиренный дом, земному раю равный,
На пышный не сменю дворец златой!
Пою любовь к добру счастливого Пармена,
Да веют надо мной во век ее знамена!
В другом стихотворении ‘Воззвание благочестивого мужа к Мариину уединению’, 1812 г. в июне, Бунина влагает в уста Пармена, по его же просьбе, поэтическое славословие его любимому местопребыванию — Павловску, куда он вернулся после продолжительного отсутствия. Здесь же он 5 лет спустя и скончался, в 1817 году. ‘Память сего мужа (читаем в послесловии А. П. к стихам), примерного дарованиями, любовью к трудам, великодушием и честностью пребудет незабвенною от всех, кто только знать его удостоился.’ Заметим еще, что в сохранившемся альбомчике А. П. Буниной имеются стишки за подписью N. Ах. — несомненно Ахвердова, записанные 3-го февраля 1816 г. в день ее именин, и вслед за ними — стихотворный отклик на них самой А. П., где она признает их автора своим ‘истинным другом, нежным доброхотом'[21].
После Ахвердова наибольшее активное участие в ее судьбе принял адмирал А. С. Шишков. Мы не знаем в точности, как и когда произошло сближение их, но во всяком случае еще до возникновения в 1811 г. ‘Беседы Любителей Русского Слова’, вероятно, вскоре по выступлении в печати А. П. (ок. 1808 г.), когда ею серьезно заинтересовались члены Российской Академии. Известно, что при основании ‘Беседы’ в число ее почетных членов избрана была и Бунина (рядом с другой писательницей Волковой), о чем упоминает сам Шишков в своих ‘Записках'[22]. Там же находим его сообщения об увенчавшихся успехом хлопотах его относительно материального обеспечения Буниной, а именно увеличения пенсии до 2000 р. Рассказывая там с чувством удовлетворения о событиях 1813 г. — по пути в Пруссию — об успехе сочиненных им по поручению Государя манифестах к населению Пруссии, он прибавляет: ‘Другое, случившееся со мной здесь удовольствие состояло в том, что удалось мне, при помощи князя Смоленского, известной по успехам в словесности девице нашей Буниной исходатайствовать весьма нужную для недостаточного ее состояния пенсию по две тысячи рублей в год.'[23] О том же он сообщает в письме к жене от 2 февраля, прибавляя: ‘Кажется, это ее успокоит и сделает довольною. Она должна благодарить за сие Катерину Ильинишну (жену князя), потому что Михаил Ларионович (т.е. Кутузов) много в том содействовал.'[24] Выше уже приведены были отрывки из стихотворного письма Анны Петровны к Шишкову по случаю этой столь важной для нее поддержки. В письмах Шишкова к жене не раз еще идет речь о Буниной, о которой он с участием осведомляется. Когда основалась ‘Беседа Любителей Русского Слова’, и еще ранее на литературных вечерах у Шишкова и Державина, А. П., посещая эти собрания, имела случай еще более расширить круг своих знакомств и общения с корифеями литературы. Тут она в 1810-12 г. могла ближе сойтись с Державиным, Дмитриевым, А. С. Хвостовым, Крыловым и многими другими. Именно тогда Крылов, читавший нередко свои басни в ‘Беседе’, с большим своим умением и к большому успеху Буниной прочел в торжественном собрании ‘Беседы’ (в несколько сокращенном виде и с редакционными поправками Шишкова) ее самое значительное произведение, баснословную повесть ‘Падение Фаэтона’, это литературное событие еще более содействовало популярности и славе А. П. Она откликнулась на него такими стишками:
К Крылову:
‘Читая баснь паденья знаменита,
Улыбкой оживил ты лица всех гостей,
И честь того прешла к стране пиита.
Во мзду заслуги сей
Я лавры, сжатые тобою,
Себе надменно не присвою,
Когда б не ты ее читал,
Быть может Фаэтон вторично бы упал!’
Державин, в бумагах которого нашелся автограф стихов А. П. к Шишкову, также еще до основания ‘Беседы’ знал Бунину и ценил ее дарование. В упомянутый выше альбомчик ее он еще в начале 1810 г. внес свою запись с похвалою ее ‘приятным, звонким стихам и тонкому уму'[25].
В 1815 г., следовательно, незадолго до своей смерти, Державин отозвался стишками ‘Анне Петровне Буниной’ по поводу ее напечатанной в ‘Беседе’ идиллии ‘Ливия’, которую Шишков называл ‘прекрасною'[26]. Вот они:
‘Холодный камень сей ты тайною пилою
Вотще заботишься пилить, —
Здоровье тем свое лишь можешь повредить,
Но с разумом, приятностью, красою
Отважься на него любовною стрелою,
Ты сердце в нем властна, как громом, раздробить.'[27]
Нам ничего неизвестно о личном знакомстве Буниной с Карамзиным, но, несомненно, последний умел ценить ее талант. Первый биограф Буниной, скоро после ее смерти (в 1831 г.), ссылается на слова Карамзина: ‘Ни одна женщина не писала у нас так сильно'[28].
Что касается его друга И. И. Дмитриева, то известно, что его взаимная дружеская приязнь с Буниной, возникшая в ту же пору, вероятно, на почве более раннего литературного, а может быть и личного знакомства, еще до переселения Дмитриева в Петербург в 1810 г., подавала даже повод к слухам о возможности брачных уз между ними[29]. Очень вероятно, что Бунина была влюблена или неравнодушна к Дмитриеву (она вообще была натура увлекающаяся, даже страстная), но, несомненно, прежде всего она была горячая почитательница его поэтического творчества и после его отставки послала ему однажды (анонимно) в дар вышитого на канве гения. На этот случай Дмитриев, наверно догадываясь от кого дар, написал известное шестистишие:
‘Нечаянный мне дар целую с нежным чувством!
Лестнее сердцу он лаврового венца.
Кто ж та, которая руки своей искусством
Почтила… в старости счастливого певца?
Не знаю, остаюсь среди недоумений…
Так будь же от меня ей имя: Добрый Гений.'[30]
О чувствах Буниной к Дмитриеву знал между прочим и Державин, который в письме к И. И. 10 июля 1810 года писал: ‘С Анной Петровной мы иногда видимся и беседуем о Вас, и как она застенчива и скромна, то всякий раз при имени Вашем заикается и дрожит: это, я думаю, от того, что столь нежного и приятного стихотворца, как Вы, иначе невозможно вспомнить, но как теперь разобран через Неву мост, то и не могу я ее скоро видеть и поблагодарить за то, что она подала повод Вам ко мне писать.’31 Буниной интересуются и другие литераторы из того же круга. Сведения о ней передает, напр. Гнедич в своей переписке с Капнистом32. Греч, выступивший на литературное поприще почти одновременно с Буниной (1806-1808 г.) признает, что ‘она занимает отличное место в числе современных писателей и первое между писательницами России’33. Крылов, как мы видели, читает торжественно ее стихи в ‘Беседе’. В таких благоприятных условиях сочувствия и поощрения прошла главная и лучшая эпоха поэтической деятельности А. П. до 1815 г.
Следует, однако, повторить здесь, что господствовавшее еще тогда в обществе предубеждение во взгляде на призвание и роль женщины, отрицавшие ее равноправие с мужчиной, особенно в области умственного труда и общественной деятельности, отражалось до известной степени и в воззрениях даже лучших и образованнейших представителей высшей интеллигенции, литературы и науки (по Батюшкову, всецело признававшему дарование Буниной, ее пьеса ‘О счастьи’ — ‘предмет слишком важный для дамы’). Это не могло не сказываться невольно и на отношении к Буниной перечисленных здесь покровителей и почитателей ее поэтического таланта, и она не могла этого не сознавать и не чувствовать… Известно, что в защиту прав женщин-поэтесс, ярко, заявивших о себе в лице и карьере Анны Петровны, красноречиво выступил в одном из прекрасных своих произведений талантливый поэт и сатирик (рано умерший, 29 лет в 1821 г.) М. В. Милонов[34]. Это послание ‘К А. П. Буниной — О приличии стихотворства прекрасному полу’ начинается так:
‘Природа в щедрости для чад своих равна,
Пристрастного в дарах не ведает раздела.
О милый, нежный пол, ужель исключена
Навек из твоего поэзия удела?’
Пьеса эта очень показательна и любопытна также в смысле характеристики А. П. В конце ее, поэтически восхваляя и ее, и своих учителей и вдохновителей в творчестве, он заключает так:
‘Пой, муза скромная, стремись в их дивный след,
Для гения преград, различий в поле нет.
Свой разум расширяй наукою пространной,
Столь тесно с таинством поэтов сочетанной,
Будь душ отрадою, владычицей сердец,
По чувствам — женщина, по знаниям — мудрец.'[35]
Для характеристики некоторого как бы снисходительного, немного ‘свысока’ отношения к Буниной, как к женщине-поэту, ее старших друзей-писателей (особенно Шишкова) и того, как она на это реагировала, нельзя не привести несколько любопытных ее записей в прозе в дошедшем до нас ее альбомчике. Здесь вслед за четырехстишием Державина вписал ей стихотворный комплимент Шишков:
‘От прелестей твоих стихов
Все, все без обороны.
Так каркнем же хоть пару слов
И мы, вороны,
Нам кажется, ты то между людей,
Что между нами соловей.’
За этим Шишков вписал в стишках, двустишиях и в прозе ряд сентенций и мнений поучительного и нравоучительного характера, заключив их таким изречением: ‘Всего похвальнее в женщине кротость, в мужчине — справедливость. А. Ш.’ Очевидно, несколько задетая за живое этим взглядом и вообще поучениями его, Бунина тут же вписала несколько своих размышлений, которые по характерности заслуживают быть приведенными: ‘Кротость в женщине бывает двоякая: одна есть драгоценнейший ее монист36, другая бесславие. Унижая себя, теряет она главное и единственное пола своего преимущество… Мужчинам не противна бывает сия двоякая женщины кротость. Пользуясь ею, покушаются они на все и делаются самовластными господами. Помещику не противно иметь многих слуг. Чем их более, тем более для него выгод, но спросим у сих слуг, не пожелают ли они сделать некоторого с помещиком своим условия… Мужчинам еще полезнее кротость тех женщин, которые пробегают одно с ними поприще… Стихотворец охотнее осыпает похвалами женщину-писательницу, нежели своего сотоварища, ибо он привык о себе думать, что знает больше, чем она. Он готов расточать им похвалы самые даже неумеренные.’37 Приведем еще одну тут же уцелевшую запись А. П.: ‘Мадригалы нравятся женщинам легкомысленным. Та, которая привыкла рассуждать, желает только, чтобы с нею достойно обходились. Не хвали ее, но не приноси в жертву своей гордости: она станет более тебя тогда любить, нежели как по своенравию ты вдруг то начнешь осыпать ее неумеренными хвалами, то унижать неуместным господством.’
Мы уже выше отметили, что если Бунину, как поэтессу, так поощряли и справедливо оценивали выдающиеся представители старшего, еще современного ей, но уже сыгравшего свою роль поколения писателей, то, разумеется, несколько иначе относилось к ее творчеству последующее молодое, восходящее поколение новой литературной школы Карамзина, возглавляемое своими первыми славными вдохновителями, образцами и учителями Жуковским и Батюшковым, и выдвинувшее, во главе с молодым заблиставшим вскоре несравненным и непревзойденным поэтический гением — Пушкиным, целую плеяду таких замечательных поэтов, как Вяземский, Дельвиг, Баратынский, Языков, Козлов и другие. Ведь как раз, после эпохи отечественной войны, когда А. П. Бунина уже заканчивала свою литературную карьеру (в 1815 г.), по почину Блудова возник знаменитый ‘Арзамас’ и вскоре разгорелась литературная борьба между ним и ‘Беседой Любителей Русского Слова’, особенно в лице Шишкова и его приверженцев (напр. Шаховского)38. Неудивительно, что этот сатирический обстрел ‘Беседы’, в котором приняли участие, начиная с Блудова, и Вяземский, и Батюшков, и сам Пушкин с их друзьями меньшего калибра, задел несколько и пользовавшуюся симпатиями и покровительством ‘Беседы’ русскую Сафо, которую, впрочем, без всякого основания и несправедливо, ставили некоторые арзамасцы и их приверженцы на одну доску с такой бездарностью, как пресловутый граф Д. Хвостов39. Шутливо-насмешливее отношение ‘Арзамаса’ к Буниной, в связи с литературной ее опекой и слабостью к ней Шишкова, я имею здесь возможность иллюстрировать любопытным, еще не опубликованным материалом, благодаря любезности предоставившей мне его М. С. Майковой, а именно небольшим извлечением из интереснейших протоколов заседаний ‘Арзамасского Общества’, составляющих предмет ее изучения.
Известно, что одна из забавных литературных затей остроумных полемических выступлений членов ‘Арзамаса’ на их собраниях состояла в том, что как вновь принимаемый член, так и каждый из основателей общества в свою очередь, в подражание обычаю французской академии, должен был в первой своей речи выбрать своим сюжетом заимообразно и напрокат одного из живых покойников ‘Беседы’ или Российской Академии и сказать ему похвальное надгробное слово, а на него очередной председатель собрания (новый всякий раз) должен был ответить оратору пристойным приветствием, в котором искусно смешал бы похвалы ему с похвалами усопшему. В ноябре 1815-го года член ‘Арзамаса’ Д. В. Дашков писал в Москву кн. Вяземскому (будущему ‘Асмодею’), зазывая его поскорее приехать и вступить в их круг40, что ‘у них отпели уже пятерых таких мертвецов, что особенно Светлана (т.е. Жуковский) превзошла себя, отпевая петого и перепетого Хлыстова (т.е. гр. Д. Хвостова).’ Секретарем (составляющим протоколы) был у них то несравненный в этом деле Жуковский, то Блудов (Кассандра). И вот, по всем соображениям времени и обстоятельств, приблизительно в ту же пору (в конце 1815 г.) состоялось отпевание очередного живого мертвеца из ‘Беседы’, описанное в сообщенном мне протоколе. Надгробную речь говорил член ‘Старушка’, т.е. Сергей Семенович Уваров, и отвечал ему и приветствовал его председательствовавший на сей раз член ‘Чу’ (т.е. Д. В. Дашков), а живым покойником из ‘Беседы’, избранным ‘Старушкой’, оказывается наша поэтесса А. П. Бунина, почетный член ‘Беседы’, русская Сафо.
В речи оратор изображает трагическое приключение, лишившее нас, говорит он, красы нашего Парнаса. Среди ‘Беседы’ цвела некогда нежная и скромная певица, юная Сафо, которою увлекся Седой Дед (т.е. Шишков) и которая благодарно была предана ему. Но вот какие то враги исторгли из объятий Седого Деда нежную деву, у которой явились соперницы. Это до того сокрушило и убило нашу Сафо, что она со своими творениями села в челнок и поплыла по Неве в глубокой задумчивости, бросая взоры на Адмиралтейский шпиц, затем прочла две страницы из разговора о словесности и… бросилась в море… Седой Дед распустил слух об отплытии певицы в Англию для излечения некой тайной болезни41, а после того в Седом Деде произошла большая перемена: в его речах и мыслях обнаружилась вялость, недостаток логики и здравого разума. Все твореная Сафо покоятся теперь в волнах и ее одами гордится один только Сын Отечества.
Уже из этой речи, а еще больше из ответа на нее члена ‘Чу’ видно, что главное острие этой шутливой насмешки направлено было не столько на самое А. П. Бунину, сколько на закабалившего ее для своей ‘Беседы’ Седого Деда (т.е. Шишкова), обратившего ее в свою веру, т.е. ересь, и таким образом ее литературно и идейно погубившего… и что ‘Арзамас’ даже не прочь был бы переманить ее к себе (как перед тем — Жихарева).
Ответ ‘Чу’ настолько показателен в этом смысле, что было бы жаль не привести его здесь почти дословно. По словам ‘Чу’, арзамасцы ‘с недоумением смотрят на спутницу ‘Старушки’ и стараются по виду узнать, к какому царству природы она принадлежит. Черные старушки любят смущать покой усопших в гробах… Мы не удивляемся, видя здесь сие тело, исторгнутое Вами напрокат из обширного кладбища словенофилов… На челе сего трупа видна печать ‘Беседы’… Труп сей покрыт весь беседною проказою, но духовная кожа его белее и чище телесной. Вы назвали сию почившую певицу Сафо и седого ее любителя Фаоном: признаюсь Вам, что я бы лучше столкнул с Левкадийского мыса сего ветхого деньми Фаона и сберег бы сию Сафо, не для него сотворенную… Он был виною ее преждевременной смерти. Он погубил ее Неопытную Музу и подобно лукавому дьяволу посадил плевелы, которые подавили возрастающую певицу!’ Обращаясь затем к ‘Старушке’, столь искусной в колдовстве и заклинаньях, он взвывает: ‘Почто не можете Вы разрушить вечный, очарованный сон лежащей перед Вами сестры нашей и потом, сняв с очей ее бельма заблуждений, возвратить ее рассудку. С каким бы удовольствием дали мы ей почетное место в мирном ‘Арзамасе’. Она отреклась бы от всех прелестей дьявольских, от наваждений Седого Мешкова (Шишкова) и его клевретов, отреклась бы от них и загладила бы имя свое и своего Фаэтона, начертанного неуклюжими буквами в сочинениях ‘Беседы’. Так имя сие не осталося 6ы на огромной пирамиде, воздвигнутой в лавке Глазунова… Пирамида ‘Чтений’ возвестит потомству славу беседников, сих людей превыше своего времени… Но Вы молчите, почтенная Старушка, и взор Ваш с сожалением устремлен на труп неподвижный. Мрачный Тартар и мрачнейшая дочь Хаоса Словена не возвращают жертв своих. Заветы высших сил неизменимы. Воздадим последний долг усопшей певице, и совершив печальный обряд предадимся радости с которой должны мы встречать Новую сестру свою…’ (т.е. ‘Старушку’ — Уварова) и проч.
Таким образом, ясно, что Бунину в кругу арзамасцев считали жертвой, так сказать, литературного воспитания и влияния Шишкова и его ‘Беседы’. Между тем, как мы уже видели, ее поэтическое очарование было уже ранее (в 1811 г.) беспристрастно оценено и признано чутким и справедливым Батюшковым, будущим членом ‘Арзамаса’, написавшим за 2 года перед тем приведенный выше мадригал на ее счет. Вот что он писал в августе 1811 г. Гнедичу42: ‘…что делают все, и в этом числе Бунина, с которой я примирился. Она написала ‘О счастии’. Предмет обширный и важный, слишком важный для дамы. В ее поэме нет философии (а предмет философский), нет связи в плане, много чего нет, зато есть прекрасные стихи. Прочитай конец 3-ей песни, описание сельского жителя. Это все прелестно. Стихи текут сами собой, картина в целом выдержана. Краски живые и нежные. Позвольте мне, милостивая государыня, иметь счастье поцеловать Вашу ручку. Клянусь Фебом и Шишковым, что Вы имеете дарование.'[43]

VI.

Мы не знаем в точности, когда впервые показались признаки начавшей развиваться опасной и разрушительной болезни рака (на груди) у Буниной, но можно думать, что А. П., если и замечала и подозревала ее (о чем, может быть, свидетельствует проявлявшееся в ее поэзии уже довольно рано грустно-меланхолическое и пессимистическое настроение, как бы предчувствие угрожавшего ей бедствия), все же не обращала на это обстоятельство должного внимания, не принимала никаких мер и, вероятно, скрывала его от близких. По-видимому, болезнь, получившая скоро явное и опасное развитие, была констатирована лишь в 1814 году, и тогда только, благодаря вмешательству друзей и самых высокопоставленных ее покровителей (самого Александра I-го), были предприняты и серьезное лечение, при самом внимательном уходе и заботах о больной, и наконец заграничное путешествие для пользования у знаменитых врачей, но было уже поздно: никакие медицинские средства не могли остановить рокового болезненного процессе и усиления страданий А. П. Разумеется, это должно было оказать подавляющее влияние и на психику больной, и на всю ее жизнь, и на творческую ее деятельность. С 1815 г. ее поэтическая работа в связи с такими неблагоприятными условиями замирает, и она лишь изредка поэтически откликается на те или другие затронувшие ее события и впечатления. Для характеристики личности, нравственного образа А. П. и отношения к ней окружающих и знавших ее сильных мира имеет значение то общее горячее сочувствие и участие, которые были выказаны ей со всех сторон в это время, особенно при отъезде ее за границу, когда ее торжественно провожали друзья и почитатели с подношением стихов в ее честь (Шаликова, Степанова, Пучковой)[44].
Интерес и участие к судьбе Буниной в царской семье и в обществе побудили самого Государя Ал. П. принять все меры для успешного излечения ее сперва дома, в Петербурге: безвозмездно пользовали ее лучшие доктора и отпускались ей все лекарства, и устраивался всякий для нее комфорт, но когда все меры и средства оказались бессильными, решено было отправить ее для излечения за границу, именно в Англию, славившуюся тогда своими докторами, целебной водой и методами лечения, причем Государь оплатил все путевые издержки. Туда (г. Bath)[45] уехала Бунина еще в начале 1815 г., пользовалась известными батскими водами и другими средствами и прожила там около двух лет, но от жестокого недуга своего не избавилась, и в 1817 г. вернулась все в том же состоянии. Путешествие это обогатило, конечно, Бунину массою новых впечатлений и знаний, но, к сожалению, ей уже мало пришлось ими воспользоваться для любимой ее литературной работы, парализованной ее мучительным недугом. За время этого путешествия Бунина писала свои записки, быть может, в форме писем к родным или особо, но, к сожалению, эти записки или переписка, как и другие интимные ее записки, о которых она сама сообщает (в завещательном письме), оставшиеся в руках родных, до нас не дошли, а несомненно они должны были представлять очень интересный материал. И в Англии А. П. не совсем забросила свое перо. Там под впечатлениями новой для нее природы написано ею между прочим поэтическое послание ‘Призывание Мальвины из Брайтона в Бат или с приморского берега в загородный дом’ в начале марта 1815 г. (посв. гр. М. В. Вальман). Есть известие, что и в Англии русские покровители не оставляли А. П. без материальной поддержки46.
По возвращении из заграницы Бунина провела в Петербурге еще несколько лет (до начала 1824 г.), в течение которых приготовила и выпустила в трех томиках ‘Собрание’ своих стихотворений. I и III тома (выш. в 1819 г.) посвящены лирике: в I-м сосредоточены более крупные, серьезные и идейные пьесы, между прочим, оды и гимны, отзвуки пережитых душевных настроений и испытаний, которым А. П. придавала наибольшее значение, а в III — идиллии, послания, пьесы на разные случаи, альбомные, ‘разговоры’, эпитафии, басни и прочие мелкие пьесы. Наконец, II том (выш. в 1821 г.) посвящен дидактической поэзии и содержит между прочим стихотворный трактат ‘О счастьи’ я стихотворный перевод ‘Науки о стихотворстве’ Буало, тут же напечатана и ее баснословная повесть нравственного значения, знаменитый ‘Фаэтон’. В издании этих трудов, несомненно, оказала ей свое всяческое содействие, кроме влиятельных друзей из литературного мира, и Российская Академия. Если поэтическое творчество Буниной уже не возобновлялось в 20-х годах, то причиной тому были, думается, не только ее болезнь и физические страдания, но и ясное сознание, что русская поэзия и литература шагнули на ее глазах, в лице новых восходящих светил своих, так далеко вперед, что для нее, шедшей по старым литературным традициям и приемам, время уже прошло, и остается сложить оружие перед победным шествием новой блестящей эпохи расцвета словесного искусства47. Это сознание, вместе с усиливающейся болезнью и естественным предчувствием скорой роковой развязки, побудило ее искать покоя и приюта для углубления в себя и в свой внутренний мир и для нравственного своего усовершения — в другой более подходящей жизненной обстановке, и в начале 1824 года она окончательно оставила столицу и переселилась к близким родным своим в Рязанскую губернию. Там она прожила еще около 5 лет — тяжелых по физическим страданиям, но по крайней мере скрашенных нравственно сердечно-теплым и нежным отношением к ней и уходом в доме своего двоюродного племянника Дмитрия Максимовича Бунина и его жены Елизаветы Петровны (рожд. Бланк) — в с. Денисовке (Раненбургского уезда).
Биографических источников для последнего десятилетия жизни А. П. почти не сохранилось. Немногие, дошедшие до нас, относятся к последним четырем годам, проведенным Буниной в Петербурге. Но они все же бросают достаточный свет на обстановку жизни ее в эти годы. Это — опубликованные нами ее письма 1619-23 г. к одному из ее племянников (Семеновых). именно к Михаилу Николаевичу, тогда измайловскому офицеру48. Старший из братьев, поэт-пародист, герой Отечественной войны, Петр Николаевич, тогда (в 1820) уже оставил службу и переехал на житье в деревню49, следующие два, Николай и Михаил служили в Измайловском полку, а младший Василий Николаевич (будущий цензор), окончивший в 1820 г. Царскосельский Лицей (товарищ Пушкина) оставлял тогда военную службу и с протекцией Анны Петровны переходил в штатскую — под начальство Шишкова, по ведомству народного просвещения. А. П. трогательно участливо и сердечно относилась к своим племянникам, как это видно из этих сохранившихся немногих писем ее к Михаилу Николаевичу. Вообще они интересны в смысле ее характеристики, а также знакомят с ее окружением и положением в обществе. Из них видим мы, по ее сетованиям, как уже слабы были тогда ее силы и плохо самочувствие. В 1819 г. она пишет: ‘Не выходя из порядка вещей и уступая природе, чувствую: руки дрожат, зрение притупилось, память изменяет и голова завирается’, а в конце 1821 г.: ‘…я другую неделю страдаю от грудной болезни. Думаю, от забот и тревог открылась тяжкая рана, а скука ее поддерживает.’ В следующем 1822 г. в декабре из Ревеля она писала: ‘Напрасно ты думаешь, что мне весело в Р. Может ли быть весело тому, кто приближается к смерти?… Здоровье мое очень плохо, грудь делается хуже и хуже, и кажется будто идет к развязке…’ Это было еще за 7 лет до кончины. Из тех же писем мы узнаем, что известие об отъезде Буниной навсегда из Петербурга, где ее так ценили и баловали все ее знавшие, вызвало большое удивление и в высших сферах и, между прочим, личный запрос к ней об этом самого Государя, на который ей пришлось ответить особой запиской. Чем выразилось участие Государя при ее оставлении столицы, нам неизвестно, но во всяком случае ее последние годы жизни были материально обеспечены. Это видно уже из того, что из своего деревенского местопребывания у четы Буниных она предпринимала еще с лечебной целью, но, конечно, без результата, поездку на воды в Липецк в 1826 г. и два путешествия на Кавказские воды в 1826 и 1827 годах, куда ее сопровождали ухаживавшие за ней те же племянники Бунины.
Другой современный источник, в котором мы находим отрывочные известия о Буниной, ее жизни, связях и отношениях, это — сохранившийся дневник (аккуратные поденные записи) за весь 1823 год того же Измайловского офицера, племянника А. П., Михаила Николаевича Семенова50, довольно любопытный в историко-бытовом отношении. Здесь также рисуется нежное участие Буниной к своим младшим трем племянникам, которых она знакомит в своем кругу, но которых между прочим она старается удерживать от всяких увлечений и соблазнов полковой и светской жизни. Здесь отмечаются и вышеупомянутые обстоятельства, сопровождавшие окончательный отъезд из Петербурга Буниной. Как же использовала Бунина свои досуги среди тех непрестанных страданий, которые терзали ее, особенно в течение трех последних лет жизни? Несмотря на все, она и тут осталась верна себе любовью к литературному труду, который оставался ее душевной отрадой до последнего часа: в деревенской тиши она переводила с английского языка проповеди известного шотландского писателя Блэра (Blair), которых успела перевести 20, напечатанных еще при жизни ее в 1826 г. в Москве, под заглавием ‘Нравственные и философические беседы’, при этом, из-за страданий она не могла лежать и проводила целые часы и днем и ночью на коленях, что ее облегчало. Предчувствуя скорый конец, она хлопотала письменно в цензуре в Москве и Петербурге о скорейшем разрешении издания и покупке части его для расплаты с типографией, о чем в цензурном архиве сохранилось целое ‘дело’ с ее письмом от сент. 1828 г. к министру кн. Ливену51. Написав заблаговременно последнюю волю и завещание с письмом к своему благодетелю Д. М. Бунину, она тихо скончалась 4 декабря 1829 г.52 и погребена в селе Урусове рядом с отцом, где уже впоследствии поставлен ей памятник заботами внука ее родной сестры, нашего славного географа П. П. Семенова-Тян-Шанского.

VII.

Нравственный образ Буниной, ее душевный строй и характер в значительной мере раскрывается нам и в ее сочинениях, и в фактах ее биографии и литературного поприща: ее живой, впечатлительный, пылкий и деятельный темперамент, ее сильный характер, ее женственный, общительный и приветливый нрав, ее горячее и привязчивое сердце, твердость в нравственных принципах, независимость взглядов и строгость к себе — все это подтверждается тем, что дают нем ее поэзия и свидетельства о ее жизни. Но как у каждого человека, так и у нее были, конечно, свои слабости, которые каждый лучше всего сам в себе сознает, а Бунина была ив тех натур, которые особенно строго и глубоко себя анализируют, особенно живо чувствуют свои недостатки и не скрывают их. И потому образ ее перед нами дополняется, за утратой ее интимных записей, автобиографическим, характера исповеди, наброском в предсмертном письме к своему благодетелю Д. М. Бунину, из которого мы позволяем себе сделать несколько извлечений. Начав свое письмо с искренней благодарности за ‘простое, бесхитростное и деятельное дружество, составлявшее в течение 4 лет отраду и счастие ее бедственной жизни’, она продолжает так: ‘Тяжко и бурно было бытье мое. Первые годы были исполнены душевных, последние — телесных скорбей и недугов… Оставляю тебе мои записки. Они вовсе не приносят мне особенной чести: не хочу стяжать уважения, которого не достойна. Хочу предстать пред вами без всяких внешних украшений. Сии тайные записки откроют вам, почему поступки мои не всегда были сообразны между собою и один другому часто противоречили… Смело исповедаю, что при других обстоятельствах я была бы гораздо лучше, нежели какова ныне. В сердце моем… насаждено благое семя правоты и чести, которые чтила я не только от юности моей, но и от самого еще младенчества. Орудия, служившие ко вреду моему, могли бы, при лучшем воспитании, быть направлены к единому благу. Что вело меня к напастям и погибели? Чрезмерная нежность сердца, пылкие страсти, мечтательное воображение и постоянство в избранных путях. Меняться я не могла и, не взирая на чудесные переходы от одного рода жизни к другой, всегда в сущности оставалась одинаковою. Те же друзья, те же пристрастия, те же самые вкусы и то же влечение сердца. Сии свойства должны обратиться в достоинства человека, если он не получил превратного воспитания. К несчастью, мне, можно сказать, не дано никакого воспитания. Я была попущена ловить дурные и хорошие примеры без указателя, который означал бы место для одних — одесную, для других — ошую.’… При несчастиях я стенала безотрадно, если в душе моей возгорался какой-либо пламень, я думала: ‘душа моя создана пламенною, охладить ее не в моей воле.’ Я знала твердо, что надлежит обуздывать себя там, где необузданность может повредить ближнему, никому не вредила и даже не желала зла. Сим я думала исполнить все свои обязанности… Между тем падала из бездны в бездну, ввергалась из напасти в напасть. Все сие, мой милый и бесценный друг, увидишь в моих тайных записках… Когда прочтешь, вникнешь и сообразишь обстоятельства, то вручи сии записки П. Н. С. (т.е. поэту П. Н. Семенову, старшему сыну сестры ее М. П.). Отец его (т.е. Н. П. Семенов) был нежным моим отцом, действующею пружиною моего спасения и, вероятно, многое сообщил ему… 4 декабря 1927 г.’
Это, письмо было напечатано в ‘Дамском Журнале’ Шаликова в январе 1831 г. (No 1, ч. XXXIII), быв прислано издателю вместе с отрывком из ‘Завещания’ ее (напечатанном там же в No 2) самим Д. М. Буниным при следующем письмеце: ‘Вы желаете иметь биографию Анны Петровны Б. для напечатания в Дамском Журнале, я сам желал бы того и, будучи соединен с покойницею в последние пять лет ее страдальческой жизни живейшею дружбою, мог бы сообщить Вам многое, как близкий и беспристрастный ценитель изящнейших качеств души ее, радуясь случаю делить чувствования свои перед целым светом. Но обязанность сей же самой дружбы налагает на меня совершенное безмолвие.’ Бунин нашел единственно возможным сообщить предсмертное письмо и завещание А. П. ‘Вы, пишет он, сами усмотрите из этой рукописи, что я почти ни на что не должен решиться…’ Однако же обнародовать эти документы он ,разрешил издателю. ‘Вот все, прибавляет он, что ответствует на решительное желание Ваше. Решительный моряк-неграмотей, всегда Вас любящий искренно Дмитрий Бунин’.
В заключение нашего очерка нельзя не повторить уже сказанного в самом начале, что А. П. Бунина в истории нашей словесности первых двух десятилетий 19-го века и в культурном, и в общественном движении этих лет представляет, несомненно, явление достаточно интересное и знаменательное, чтобы о нем вспомнить в наши дни. Она в самых неблагоприятных бытовых и общественных условиях сама себя воспитала и образовала, стойко и с достоинством пробила себе дорогу к области умственного творчества и к литературной известности, борясь в личной жизни своей с косностью и предубеждениями своего времени и окружавшего общества, она выступила одной из первых и наиболее энергичной и талантливой пионеркой женского умственного и литературного труда и своим примером воплотила идею равноправия женщины с мужчиной в семейном быту, в культурном прогрессе и общественной жизни, она явила собой и исповедовала начало самостоятельности и свободы женщины, уважения и соблюдения ее человеческого достоинства наравне с мужским полом, и глубоко негодовала (как мы видели в ее собственных записях) на прискорбное бытовое явление угнетающего господства последнего над ‘слабым’ полом, приравнивая его к крепостному праву, к рабству слуг и народа в отношении к помещику, выказывая тем и свое глубокое отвращение к крепостничеству и свободолюбивые идеалы. Этот же ее жизненный идеал духовной независимости является и одной из тем в ее поэтическом творчестве. Свою ‘Песнь свободе’, посвященную поэту Ю. А. Нелединскому-Мелецкому, относящуюся, по-видимому, к эпохе ее трудов и (трехлетнего) затворничества, она, обращаясь к свободе, заканчивает строкой:
‘Я мрачных стен моих темничных,
В которых ты одна со мной
Часов в теченье трехгодичных,
Как друг, присутствовала, мой,
На светлу не сменю неволю
И блеском злата и честей
Не соблазню души своей.
Без ропота на скудну долю,
В убожестве глаза смежу,
Но цепь на выю не взложу.’

ПРИМЕЧАНИЯ

    — Доклад в Обществе Древн. Письменности в 1930 г.
    — См. соч. Батюшкова, т.1,2, стр. 72, 321-2. Известно, что по старой легенде знаменитая древнегреческая поэтесса Сафо, влюбленная в юношу Фаона, в котором не встретила взаимности, бросилась в море c Левкадской скалы. Бунина, говорят, была влюблена в Дмитриева, которого может быть и имел в виду Батюшков.
    — Стихи Буниной начинаются так:
‘Блеснул на западе румяный царь природы,
Скатился в океан, и загорелись воды’.
В лицее при Пушкине к выписанному кем-то первому из этих стихов, по незнанию приписанному бездарному первокурснику Мясоедову, один из остряков товарищей, вероятно, Илличевский (подозревали самого Пушкина) приписал продолжение:
‘И удивленные народы
Не знают, что начать:
Ложиться спать или вставать.’
См. В. П. Гаевский ‘Пушкин в Лицее и его лицейск. стихотворения.’ Современник 186З, ч. 8., Я. Грот, Пушкин, его лицейские друзья и наставники’, стр. 71[, К.Я. Грот, ‘Пушкинский Лицей’, СПб, 1998, стр. 349 прим. Е.Ф.]
    — Соч. Белинского СПБ. 1896 г. т. VII, стр. 102-103
    — Было прочитано Крыловым в ‘Беседе любителей русского слова’. За него получила она от императрицы Елизаветы Алексеевны золотое изображение лиры для ношения на плече.
    — К этому перечню можно прибавить еще ее басни и многочисленные пьесы так назыв. легкой поэзии.
    — В ‘Сыне Отеч.’ 1820 г. рецензент (Кюхельбекер) писал: ‘Разбор лучших ея стихотворений принес бы словесности, по нашему мнению, истинную, существенную пользу’.
    — Стогов писал свои рассказы поздно, по памяти, и уже поэтому они требуют осторожности и критики. Русск. Стар. 1879, т. 2, стр.52-53.
    — Для примера приведем здесь маленькую выдержку — картинку из детских воспоминаний. Описывая деревенскую обстановку, обилие ягод и плодов в родительском саду, она упоминает и о домашнем пчельнике, что был свой мед…
‘…И даже патока своя.
Затем, что были пчелы:
Что день, то два иль три роя,
А люди-то бегут и принимают в полы.
Голубушки! Как бы теперь на них
Гляжу, на пчелок сих!
Летит красавица, вся словно золотая,
Тащит в двух задних лапках мед,
То липочку, то розу пососет,
Передней лапочкой из ротика возьмет,
Да в заднюю передает.
Подчас их цела стая,
И каждая поет!
А я, поставя уши рядом с веткой,
Учусь у них жужжать
И, мысля подражать,
Клохчу наседкой.
Сама же думаю: точь в точь переняла —
Ребенок я была!
Однако, детская мне в пользу шалость эта.
От пчелок я и в поздни лета
Навыкла песнью труд мой услаждать,
При песнях работать,
За песнью горе забывать.
Однажды, помню, я цветок сорвать хотела,
Под листиком, таясь, пчела сидела,
Она меня в пальчишко — чок!
Как дура, я завыла.
Уж матушка землей лечила,
Да сунула коврижки мне кусок.
В ребенке не велик умишко,
И горе, и болезнь — все вылечит коврижка!
Умом я и поднесь не очень подросла,
Прилично ль? столько наврала,
От главной удаляся цели.
Простите, на беду,
Некстати пчелки налетели.
Теперь же Вас назад сведу
На прежнюю беседу.’
и т.д.
    — Последний, как и письма к М. Н. Семенову, были напечатаны нами довольно давно (Русский Архив 1908 г., кн. 4 (письма) и там же, 1902 г. (альбом)).
    — Последним мне известным воспоминанием о ней является еще более краткий очерк А. П. Чехова (отчасти основанный на очерке Хмырова) в Историческом Вестнике 1895 г., т.12.
    — Напр., из материалов по истории известного общества ‘Арзамас’, как увидим ниже, а также из бумаг семейного архива.
    — [Родство рязанских Буниных с тульскими, к которым принадлежит В. А. Жуковский, с предками И. А. Бунина и граверами Буниными не доказано. Е.Ф.]
    — Быть может он и провожал ее в Петербург.
    — См. Труды Я. К. Грота, т. IV, стр. 461.
    — Напр., в ‘Любителе Словесности’ Остолопова (1806 г.) и в ‘Драм. Вестнике’ Шаховского, (1808 г.).
    — В дошедшем до нас одном частном письме 7 нюня 1813г. Вас. Мих. Попова (изв. мистика) к Дм. П. Рунину с просьбой о содействии Б-ой в путешествий говорится о ней как об ‘известной нашей писательнице, коей творения в стихах и прозе сделали бы честь и мужчине…’ Русск. Стар. 1895 г., т. 84, No 12, стр. 124.
    — Следует заметить, что Бунина, вынужденная обстоятельствами, при всем повышенном чувстве достоинства, ее отличавшим, мириться с таким своего рода меценатством, все же в душе переживала его болезненно. Биограф ее Чехов упоминает об одном письме Нелединского-Мелецкого к Нелидовой из Твери, где он познакомился с А. П., о таком ее отношения к денежным пособиям и что такие подарки ставили ее в неловкое положение. Ист. Вестн. 1845, No 14, стр. 172-3.
    — На могильном его памятнике (на Волковом кладбище) он охарактеризован очень лестно и трогательно: ‘Сшедши с поприща мира сего толико же добродетельным, колико счастливым’, сказано в заключение: ‘столь же чтимый, сколь оплакиваемый.’
    — Это имя, по идее Буниной, связывает два образа, с которыми она сближает своего друга: Пармен — славный полководец Филиппа и Александра Великого в персидск. войнах и Пармений -один из 70 апостолов и мучеников.
    — См. Русск. Арх. 1902, март (наша статья об этом альбоме).
    — Изд.1870 (Берл.), стр.116: 3-ей писательницей, не упомянутой Ш-м, была кн. Урусова.
    — Изд.1870 (Берл.) стр. 176.
    — Там же, стр. 318. Любопытно, что указ о Буниной был с другими бумагами потерян фельдъегерем, и Шишкову пришлось вторично давать государю его подписать. См. стр. 322.
    — См. Русск. Архив 1902 г., март.
    — Зап. II, стр. 328.
    — Соч. Державина, т.III, стр. 436.
    — См. Дамск. Журн, 1831, ч.ХХXIII, стр. 129. Примеч. издателя.
    — Слух о женитьбе Дмитриева прошел уже в 1804 г. См. соч. Державина, т. VI, стр. 147, письмо к Дмитриеву (по словам Я. К. Грота, речь могла быть о Буниной или Плюсковой).
    — Соч. Дмитриева, изд. 5-е 1818 г., ч.II, стр. 71.
    — Соч. Державина, т. VI, стр. 192.
    — Соч. Державина, т. VI, стр. 375.
    — Рассвет, 1861 г. No 1, стр. 226.
    — Милонов, как двоюродной брат П. Н. Семенова, родного племянника А. П., был с ней и в свойстве и в дружеских отношениях.
    — Соч. Милонова, изд. Смирдина, Спб. 1849, стр. 147-154.
    — Драгоценное украшение на шее, ожерелье.
    — Два последние изречения были тщательно вычеркнуты кем то, но разобраны нами, а следующие странички совсем вырезаны.
    — О чествовании Шаховского ‘в доме Буниной’, см. прим. Модзалевского в ‘Письмах Пушкина’, т. I, стр. 230 еще стр. 181, 182 и 185.
    — См. Н. М. Языков. Письма к родным (из Ревеля) в апреле 1823, стр. 64, срв. ‘Первое послание цензора’ Пушкина, 1824 (Мороз. изд. I, 315) ‘Хвостова, Буниной единственный читатель’.
    — Письмо Дашкова от 26 ноября 1815 г. См. Русский Архив 1866 г., стр. 498-501.
    — Это была очень некрасивая и непозволительная насмешка, так как было всем известно, что Бунина была отправлена в 1815 г. в Англию для пользования местными водами от развивавшегося рака в груди. К. Г. [Полный текст выступления ‘Старушки’ с подробным разбором см. статью О. Проскурина ‘Бедная певица’ Е.Ф.]
    — Сочинения Батюшкова, т, III, стр. 135-136.
    — Еще до этого, в 1809 г., когда вышел I-ый томик ‘Неопытной Музы’ Буниной, в журн. ‘Вестник’ была помещена лестная для автора рецензия, в которой читаем: ‘Г-жа Б. имеет истинный дар в стихотворстве. Можно без лести сказать, что многие произведения пера ее принесли бы честь и лучшим нашим поэтам.’ Затем автор дает извлечения из ряда наиболее привлекших его внимание пьес к с большой похвалой отзывается об ее стихотворном переводе I-ой песни ‘Наука о стихотворстве’ Буало, находя его несравненно лучше и ближе к подлиннику, чем перевод гр. Хвостова. ‘Цветник’,1809, No VII. Но и гораздо позже, когда в области поэзии совершился резкий поворот к новому блестящему ее расцвету, были компетентные голоса,отдававшие справедливость ее дарованию и деятельности, что видно, напр., из критического очерка, помещенного в 1820 г. в ‘Сыне Отечества’ Греча о вышедшей в 1819 г. I-й части ее ‘Собрания стихотворений’, за подписью В. К., т.е. Кюхельбекера, Рецензент пишет: ‘Стихотворения Буниной заслуживают во многих отношениях внимания публики. Г-жа Б. — женщина-поэт, явление редкое в нашем отечестве, и сверх того — поэт с дарованием, поэт — не подражатель. Подробный разбор лучших ее стихотворений принес бы словесности, по нашему мнению, истинную, существенную пользу.’ Очень сочувственно отзываясь о стихах ‘Майская прогулка болящей’, которые называет ‘прелестными’, он так выражается об языке Буниной: ‘Слог ее не есть слог новейшей поэзии, очищенный трудами Дмитриева, Жуковского, Батюшкова. Г-жа Б. шла своим путем и образовала свой талант, не пользуясь творениями других талантов.’Критик приводит большие цитаты из 2-х произведений Буниной (со своими заметками) .’Сын Отеч.’, 1820, No ХVI, стр. 166-74. (Отзыв повторен в Невск. Зрителе, 1820, I, март).
    — ‘Гос. Музеум’, 1815, No 9 (Шаликов), ‘Сын Отеч.’, 1815, No 32 (Степанов), ‘Сын Отеч.’ 1815, No 3З (Пучкова).
    — В римскую эпоху — AquФ Salis.
    — См. Остафьевский архив, т. I, стр. 62, письма А. И. Тургенева к Вяземскому в ‘Примечаниях’ В. И. Саитова, I. См. еще А. П. Чехов, Истор. Вестн. 1895, т. 62, стр. 171.
    — Если она в эту пору уступала изредка своему литературному влечению, то лишь в мелочах и легком жанре. Последние ее стишки ‘Ближним’ и ‘К. Н. П-й’ напечатаны в Дамск. Журнале 1830 г., No 47-48, ч.ХХХII, стр. 21.
    — См. Русский Архив, 1906 г., кн. 4.
    — Очерк о нем (доклад в ‘Пушк. Доме’ в 1924 г.), предназначенный для напечатания (в изд. ‘Пушкин и его современники’) еще ждет своей очереди.
    — Этот дневник любопытен еще сообщениями о жизни и настроениях измайловских офицеров незадолго до событие 1825 г., дополняющими и комментирующими рассказы о них товарища двух братьев Семеновых — известного декабриста А.С. Гангеблова, в его ‘Воспоминаниях’, напечатанных в Русском Архиве 1886 г., т. IV, стр. 161, в которых он много говорит о своей дружбе с Семеновыми, особенно с Михаилом Николаевичем. Рукопись дневника находится в Пушкинском Доме, наша статья о нем еще не напечатана.
    — В этом письме А. П., благодаря кн. К. А. Ливена за высказанное в его письме лестное о ней мнение и обещание своего покровительства, просит его ускорить цензурное разрешение для двух последних проповедей Блера, передаваемых то в духовную цензуру, то в светскую, за которыми произошла остановка в выпуске книги, что так важно для нее, ‘страдающей 2 года на смертном одре и желающей видеть труды свои не втуне пропавшими.’ Вместе с тем, приложив отпечатанные листы, Бунина просит, для расплаты с типографией, купить у нее для учебных заведений хоть 100 экземпляров, так как из-за заваленности работой академической типографии обещание Шишкова напечатать этот труд на академический счет не осуществилось. Без сомнения, просьба А. П. была исполнена (в ‘деле’ имеются последующие представления и отношения, и начатое 16 ноября, оно кончено 27-го). Хранится дело в Центр. Ленингр. Архиве, No 207304, к. 59-44. Сообщением мне сведений об этом документе и доставлением мне копии письма, А. П. я обязан сотрудн. Пушк. Дома П. И. Зиссерману.
    — Эпитафию ей написал гр. Хвостов, ‘Дамский Журн.’ 1830, ч. 29, стр.59. Ее некролог непечатан в ‘Северной Пчеле’, No 154, 1829 г. Там читаем: ‘4 дек. в Рязанской губ., в с. Денисовке (Раненб. у.) скончалась знаменитая стихотворица А. П. Бунина. С самого вступления ее на поприще отечественной словесности она была предметом благосклонного внимания публики… 25 лет дарила она словесность нашу произведениями, исполненными глубоких чувств, прекрасных картин и чистейшей философии’, и проч.
Грот Константин Яковлевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Альбом Анны Петровны Буниной, Грот Константин Яковлевич, Год: 1912
  2. (Предисловие к 5 тому Собрания сочинений Я. К. Грота), Грот Константин Яковлевич, Год: 1903
  3. О новом издании трактата Л. Штура ‘Славянство и мир будущего’, Грот Константин Яковлевич, Год: 1909
  4. Химические Изыскания…, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1845
  5. Природный русский стихотворец, Свиньин Павел Петрович, Год: 1818
  6. Руководство к Первоначальному изучению Всеобщей Истории, сочинение Фольгера, Майков Аполлон Николаевич, Год: 1848
  7. Арифметический Самоучитель Геометрии, Механики, Физики и Астрономии, с чертежами и рисунками Александра Львова, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1848
  8. (О переводе), Полевой Николай Алексеевич, Год: 1832
Электронная библиотека