Н. А. Лейкинъ.
Н. А. Лейкинъ.
Мученики охоты.
Мученики охоты.
Юмористическіе разсказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880.
ПОЭТЪ.
ПОЭТЪ.
Поэт, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Къ купцу Переклонову, торгующему суровскими товарами на Апраксиномъ двор, поступилъ на мсто новый приказчикъ. Это былъ молодой блондинъ съ блднымъ цвтомъ лица и еле пробивающейся бородкой. Хозяйская дочка, Катенька, какъ только увидала его, сейчасъ-же сказала своей сестр Устиньк:
— Видла нашего новаго приказчика? Даромъ что приказчикъ, а такой интересный, что даже въ предметы годится, чтобъ интригу съ нимъ заводить. Совсмъ кавалеръ!
— Ну, ужъ… отвчала Устинька.— Нешто можетъ быть настоящимъ кавалеромъ человкъ, у котораго сюртукъ ниже колнъ? Тутъ безпримнно спинжакъ нуженъ и чтобъ цвтныя брюки… Опять-же чтобъ завивка волосъ и усы колечкомъ или въ шпильку…
— Сертукъ ниже колнъ! Вдь длиннополый сертукъ къ нему не приросъ. Можетъ быть у него и спинжакъ есть въ сундук. Одно вотъ, что имя у него такое не подходящее: Панфилъ, а то-бы кому хочешь, такъ подъ кадрель…
Приказчикъ только-что перевезъ свои пожитки въ молодцовскую комнату, сейчасъ-же повсилъ надъ своей кроватью, на стн, орховую рамку. Въ ней подъ стекломъ былъ вставленъ номеръ какого-то иллюстрированнаго журнала. На выставленной страниц было напечатано стихотвореніе и подъ нимъ подпись: ‘Крестьянинъ Панфилъ Тарабаровъ’.
— Это у тебя что-же за рама? спросили его вечеромъ товарищи.— Патентъ на распивочно и раскурочно, что-ли?
— Какое невжество въ собственныхъ понятіяхъ! Нешто не видите, что это пропечатанные стихи съ моимъ именемъ и фамиліей? Свидтельство о томъ, что во мн есть поэзія, такъ какъ я въ свободное время стихи сочиняю, далъ онъ отвтъ.
— Сочинитель? Скажи на милость! Да ты не врешь?
— Зачмъ мн врать? Для того, чтобъ не было сумннія, вотъ я и выставилъ свои стихи подъ рамкой. Тутъ и имя и фамилія.
— Да, можетъ, теб ихъ какой-нибудь пропойный чиновникъ за два двугривенныхъ въ трактир написалъ. Такихъ стрюцкихъ много есть. Въ прошломъ году у насъ по рынку одинъ писатель ходилъ, такъ за гривенникъ какой хочешь куплетъ строчилъ. Теперь-то только не ходитъ, потому спился и отъ внутренняго перегара въ больниц умеръ.
— Возраженіевъ на ваши преніи я не буду длать, а вотъ какъ по ночамъ начну писать, то тогда и увидите.
‘ Къ нему подошелъ старшій приказчикъ.
— Коли ты это и взаправду сочинитель, то смотри остерегись. У насъ хозяинъ этого смерть не любитъ и сейчасъ со двора сгонитъ, посовтовалъ онъ.— У насъ одинъ не съ сочинительствомъ, а только съ гитарой поступилъ, и то житія его было всего четыре дня. Какъ увидалъ — въ шею. Коли хочешь у насъ жить, то сибирь эту брось. Сними рамку-то, да убери въ сундукъ, прибавилъ онъ.
Поэтъ горько усмхнулся и произнесъ:
— Ни въ жизнь не сниму я почетъ моей славы! Въ гробъ лягу и туда велю эту раму съ собой положить!
— Какъ знаешь. Ты смотри насъ только не пропечатай въ газетахъ-то, усмхались приказчики и стали шептаться:— Писатель! Вотъ т клюква! А вдь и съ виду-то не мудрый.
Слава о сочинительств Тарабарова быстро разнеслась по дому.
— Не сносить ему своей головы, проговорила хозяйка.— Завтра-же Наумъ Савельичъ его протуритъ, какъ пить дастъ.
— А вы маменька молчите и не сказывайте про его писательство. Зачмъ губить человка? Можетъ быть онъ смирный, упрашивала мать старшая дочка Катенька.
— Мн что, а только вдь ты знаешь твоего отца. Онъ никакихъ качествъ не любитъ. Придетъ изъ бани, узнаетъ объ этомъ и сгонитъ.
Одинъ изъ приказчиковъ отнесся къ поэту сочувственно.
— И часто у тебя эти стихи въ газетахъ пропечатываютъ? спросилъ онъ поэта.
— Пропечатали всего одинъ разъ, но пишу я часто. Главная штука въ томъ, что человкъ я маленькій и никакой руки у меня по редакціямъ нтъ. Что я, братецъ, однхъ почтовыхъ марокъ издержалъ, стихи эти самые въ газету посылавши — страсть! разсказывалъ онъ.— Марку на письмо и марку на отвтъ и никакого отвта! Вотъ ежели-бы генералъ какой-нибудь у меня былъ знакомый и рекомендацію о моей личности сдлалъ, то разумется, сейчасъ-бы пропечатали.
— А вотъ къ намъ ходитъ въ лавку одинъ генералъ закупать — попроси его.
— Гд-жъ въ лавк просить! Въ лавк не сподручно. Вотъ эти стихи, что въ рамк-то, исправили и пропечатали безъ рекомендаціи. Тутъ я насчетъ деревенскихъ чувствъ писалъ. Теперь я пишу насчетъ городской тоски и людской несправедливости, но все неудача. Ходилъ я и самъ къ редакторамъ, вотъ какъ безъ мста былъ…
— Ну, и что-же?
— Возвратили все что было имъ послано, и сказали, что безграмотно. Чудаки! Гд-же грамотности-то набраться, коли я на мдныя деньги учился?
Спустя нкоторое время онъ встртился въ корридор съ хозяйской дочкой Катенькой и поклонился. Та улыбнулась и закатила подъ лобъ глазки.
— Скажите пожалуйста, вы стихи пишете? окликнула она его — пишу-съ ради терзаніевъ моего сердечнаго вопля. Эти стихи у меня вотъ гд сидятъ! отвчалъ онъ, указывая на затылокъ.— Но я изъ-за стиховъ вс заушенія стерплю.
— Зачмъ-же заушенія?
— Затмъ, что не любятъ поэтовъ среди нашего приказчицкаго званія и купечество такое невжество доказываетъ, что какъ только хозяинъ узнаетъ, что писатель — сейчасъ въ загривокъ и вонъ изъ дома.
— А вы не признавайтесь, что вы сочинитель. Послушайте, вы мн напишите въ альбомъ стихи. У меня альбомъ есть, куда я картинки вклеиваю.
— Коли это вамъ не противно, то въ лучшемъ вид. Только я все больше грустную тоску людской несправедливости описываю и больше насчетъ притсненій.
— А про любовь вы не можете?
— Извольте и про любовный пылъ могу.
— Мерси вамъ за это. А альбомъ я вамъ сейчасъ съ кухаркой въ молодцовскую пришлю.
Купецъ Переклоновъ вернулся изъ бани, попилъ чайку, пощелкалъ на счетахъ около конторки, что-то соображая, и началъ разсматривать адресный билетъ ново-опредлившагося приказчика.
— Что за дьявольщина! сказалъ онъ.— Въ семь мсяцевъ на пяти мстахъ перебылъ! Ужъ чистъ-ли онъ на руку? Впрочемъ, вс атестаты такіе, что велъ себя добропорядочно. Позовите-ка ко мн этого новаго Панфила Тарабарова.
Приказчикъ явился.
— Отчего это у тебя, молодецъ, паспортъ такъ перемаранъ? Прыгаешь ты съ мста на мсто словно сорока, отнесся къ нему съ вопросомъ хозяинъ.
— Изъ-за поэзіи-съ, отвчалъ тотъ.— Говорю вамъ прямо, что изъ-за поэзіи, потому шила въ мшк не утаишь и вы все равно рано-ли, поздно-ли узнаете.
— То-есть, какъ это изъ-за поэзіи? Изъ-за какой такой тамъ поэзіи?
— А такъ, что я сочинительствомъ стиховъ во время ночнаго отдыха занимаюсь. Ну, и не держутъ на мст.
— Такъ ты сочинитель?
— Сочинитель-съ. Только вы, хозяинъ, будьте покойны: у меня въ талант этого нтъ, чтобъ критику насчетъ купечества, а я просто душевный вопль описываю.
— Ну, такъ тебя мн и даромъ не надо. Съзжай долой съ квартиры!
— Да помилуйте, за что-же-съ? Я и на счетъ домашнихъ безпорядковъ никогда не писалъ. Пущай тамъ помойная яма воняетъ или лстница не освщена — мн это наплевать, потому, я такой критикой тоже не занимаюсь, а просто стихи…
— А вотъ ежели ты еще много будешь разговаривать, то я велю молодцамъ тебя въ шею пихать! Ты зачмъ при найм не сказалъ, что ты сочинитель? Чтобъ въ квартиру залзть и вынюхать все? Вонъ! Сейчасъ-же вонъ! И ночевать не позволю!
Хозяинъ швырнулъ приказчику въ лицо паспортъ. Какъ оплеванный пришелъ въ молодцовскую приказчикъ и сталъ сбирать свои пожитки.
— Ну, что? Не говорили-ли мы теб? сказали ему товарищи.
— Великое невжество въ своемъ состав! Но претерпвшій до конца спасется! Поэзію свою я ни въ жизнь не оставлю, потому когда-нибудь будетъ и на моей улиц праздникъ! трагически произнесъ поэтъ, а слезы такъ и капали изъ его глазъ.