ПОДВОДНЫЙ КАМЕНЬ.
Романъ М. Авдева. Въ двухъ частяхъ.
Современникъ, 1860, N X и XI.
Оригинал здесь —http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1861/JANVAR/podvkam.htm
‘Время’ N1, 1861
Подводный камень, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1861
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Г. Авдевъ принадлежитъ къ числу тхъ писателей, произведенiя которыхъ приводятъ критику въ особенное затрудненiе. Если мы не ошибаемся, первымъ его произведенiемъ были Записки Тамарина. Эти записки представляли точное и подробное подражанiе извстному роману Лермонтова: Герой Нашего Времени. Мы должны были указать на этотъ подражательный характеръ Записокъ Тамарина именно для того, чтобы объяснить читателямъ затрудненiе, въ которое поставлены теперь. Всего точне мы можемъ выразить его такъ, что произведенiя г. Авдева всегда составляютъ подражанiе, если не какому-нибудь извстному роману, или извстной повсти, то вообще романамъ и повстямъ. Можетъ быть выраженiе покажется страннымъ, но мы именно хотимъ сказать, что напримръ Подводный Камень не есть романъ, а только подражанiе роману. Писанiе всякихъ повствовательныхъ творенiй, какъ извстно, есть дло поэтическаго таланта. Если оно вытекаетъ прямо изъ такого таланта, то оно будетъ явленiемъ естественнымъ и простымъ. Но если оно вытекаетъ прямо и единственно изъ одного желанiя подражать, то произведенiя его необходимо будутъ сложныя, искуственныя, поддльныя.
Разбирать искуственныя произведенiя вообще трудно, особенно же трудно, когда они очень похожи на натуральныя. Г. Авдевъ принадлежитъ именно къ самымъ искуснымъ подражателямъ. Согласитесь въ самомъ дл, что нужно было необыкновенное искусство, чтобы заставить напечатать, читать и даже хвалить такое по-видимому явное подражанiе, такой совершенный сколокъ, какъ Записки Тамарина. Еще искусне г. Авдевъ въ послднемъ произведенiи. Прочтите, какiя у него великолпныя и точныя описанiя природы, полюбуйтесь мтко схваченными психологическими чертами, возмите его сравненiя, какъ все это отдлано! Въ особенности сравненiя — просто несравненны! Не могу удержаться, чтобы не привести теперь же одного. Нужно было упомянуть о слабомъ луч надежды, и г. Авдевъ говоритъ, что эта надежда была едва замтна, ‘какъ слабый свтъ молодого мсяца на пасмурномъ неб, невидимъ, не прочеркнулъ сквозь облака ни однимъ лучомъ, но чувствуется по неяснымъ очертанiямъ предметовъ, которые начинаютъ проступать и выдвигаться изъ темноты.’
Не правда ли, какъ это красиво? Но чмъ тщательне лпитъ г. Авдевъ свою мозаику, чмъ правильне располагаетъ свои узоры, тмъ сильне онъ дйствуетъ на читателей и тмъ трудне критику опредлять и выражать черты искуственности, которою отличается весь романъ.
Начнемъ прямо съ главнаго, съ идеи и сюжета романа. У художника идея воплощается въ сюжетъ, лица создаются живыя, такъ что они не могутъ дйствовать иначе, какъ дйствуютъ въ роман. Иногда, если идея слаба или мелка, какъ напримръ часто бываетъ у Диккенса, лица и событiя своею глубокою жизненностiю совершенно закрываютъ и поглощаютъ ее. У подражателя идея выставляется на-голо и лица дйствуютъ какъ на пружинахъ, такъ именно, какъ угодно автору ради его идеи. Поэтому, для того, чтобы всего ясне опредлить идею романа г. Авдева и посмотрть, не искуственно ли она навязана лицамъ, нужно только разсказать дйствiя этихъ лицъ. Разсказывать вкратц настоящiй романъ дло трудное, но у г. Авдева канва оказывается чрезвычайно простою.
Сороколтнiй холостякъ Соковлинъ, живущiй въ деревн, встрчается у сосдей съ шестнадцатилтнею двушкою, Наташею, они полюбили другъ друга. Прежде чмъ они успли признаться въ этомъ одинъ другому, является въ деревню студентъ Комлевъ, уже прежде знакомый съ Наташею. Соковлинъ воображаетъ, что Наташа любитъ Комлева, онъ уступаетъ ему поприще и запирается дома. Между тмъ Комлевъ ясно видитъ, что Наташа любитъ Соковлина, онъ уступаетъ ему поприще и узжаетъ въ университетъ. Когда Соковлину случилось опять побывать въ семейств Наташи, онъ наталкивается съ нею на объясненiе въ любви. Соковлинъ ршается жениться на Наташ, но говоритъ ей: — я старикъ, чувства не зависятъ отъ насъ, если ты, будучи моей женою, полюбишь другого, общайся сказать мн. Наташа общается.
Черезъ шесть лтъ Комлевъ зазжаетъ къ Соковлину. Посл нсколькихъ свиданiй Наташа влюбляется въ него. Соковлинъ замчаетъ это и говоритъ жен: что же ты мн не сказала? Нсколько времени онъ выжидаетъ, но когда страсть жены дошла до крайней степени, до обмороковъ, Соковлинъ детъ къ Комлеву. Я узналъ отъ жены, говоритъ онъ ему, что вы влюблены другъ въ друга. Хотите вы жениться на ней? Я буду хлопотать о развод. Не хочу, отвчаетъ Комлевъ. А, такъ вы хотите — такъ? возражаетъ Соковлинъ. Поговорите съ ней сами. Комлевъ слушается. Они видаются съ Наташей ночью, въ саду, и уговариваются хать за границу. Соковлинъ, когда ему сказала объ этомъ жена, самъ все приготовляетъ къ ея отъзду и прощается съ нею. Шесть или восемь мсяцевъ Наташа между прочимъ здитъ съ Комлевымъ по Европ. Въ одно прекрасное утро въ Париж Наташа чувствуетъ, что страсть ея прошла. Разстанемся, говоритъ она Комлеву. Какъ знаете, отвчаетъ онъ. Наташа собирается хать, Комлевъ пожимаетъ ей руку и увряетъ въ своемъ почтенiи. Наташа прiзжаетъ къ Соковлину. Тотъ съ радостiю принимаетъ ее. Черезъ нсколько времени любовь ихъ вполн возстановляется — и тмъ кончается весь романъ.
Да что же это такое? спроситъ читатель. Разв такъ бываетъ когда-нибудь? Разв можетъ или должно быть что-нибудь подобное? И дйствительно, ошибка противъ дйствительности нестерпимая, вопiющая. Мы совершенно ручаемся за точность нашего изложенiя, мы разсказали именно только то, что длаютъ герои романа, опуская совершенно то, что они чувствуютъ, такимъ образомъ и оказалось, что совершенно невозможно подобрать какiя бы то ни было чувства, которыя бы подходили подъ эти удивительныя дйствiя. Живые люди такъ не дйствуютъ, такъ могутъ дйствовать только фантомы, находящiеся въ полномъ распоряженiи автора, или люди совершенно не владющiе собою и слпо покорные какому-нибудь предразсудку. Вс дйствующiя лица исповдуютъ независимость и свободу чувствъ, необходимость имъ покориться, но доходятъ въ этомъ ученiи до того, что ради принципа дйствуютъ совершенно вопреки всмъ своимъ чувствамъ. Нужно быть сочиненнымъ съ головы до ногъ, для того чтобы, какъ Соковлинъ, хать предлагать свою жену другому. Какой смыслъ и какая нужда была въ этомъ? Зачмъ Соковлинъ такимъ нелпйшимъ образомъ мшается въ чужiя дла? Разв не могла Наташа во имя свободы чувства сама оставить мужа и даже сама собраться въ дорогу? Эту несчастную Наташу два раза Соковлинъ уступаетъ Комлеву и два раза Комлевъ уступаетъ Соковлину. Уступка совершается тотчасъ же, безъ всякой борьбы, даже безъ малйшаго покушенiя на нее. Хоть бы случайно, хоть бы забывшись, кто-нибудь изъ героевъ попробовалъ потягаться съ противникомъ, ничего подобнаго нтъ. Комлевъ и Соковлинъ очевидно ужасно боятся стснить свободу чувства Наташи, какъ-будто борьба между ними могла бы быть для нея стсненiемъ и не должна бы была напротивъ послужить только средствомъ къ полному раскрытiю самого чувства. Они страшно стсняютъ себя, для того чтобы не стснять Наташи, какъ-будто каждый изъ нихъ увренъ, что примись онъ дйствовать на Наташу, то помшалъ бы развитiю чувства, уничтожилъ бы въ ней любовь къ своему сопернику, и что тогда въ Наташ уже ровно ничего бы не осталось. Наташа разсматривается какъ маленькая двочка, которую всегда можно смутить и сбить съ толку.
Вотъ почему въ роман нтъ никакого дйствiя, дйствуетъ только одна Наташа, да и та дйствуетъ необыкновенно просто, т. е. предается то одному, то другому герою. Герои же не двинутъ пальцемъ и только выжидаютъ своего благополучiя.
Судя по однимъ событiямъ романа, можно подумать, что въ нихъ участвуютъ люди страшно холодные, вполн лишонные теплаго чувства. Между тмъ, само собою разумется, что романъ наполненъ описанiями чувствъ и волненiй, и что въ этихъ чувствахъ и волненiяхъ и состоитъ все дло. Что же они чувствуютъ? спроситъ любопытный читатель. Что чувствуютъ люди, поступающiе такимъ необыкновеннымъ образомъ?
Они чувствуютъ самыя обыкновенныя чувства, или чувства, къ какимъ склонны и вс другiе простые смертные, въ этомъ и состоитъ главное противорчiе романа. Герои ничего не длаютъ, но они сильно ревнуютъ другъ къ другу, до смерти злы одинъ на другого и даже испытываютъ отъ поведенiя Наташи страшную неловкость въ отношенiи къ ней, нчто въ род довольно замтнаго презрнiя. Они не смютъ прямо упрекнуть ее, даже увряютъ ее въ своемъ почтенiи, но упрекъ сильно шевелится у нихъ на душ, и потому они становятся въ очень затруднительное положенiе. Соковлину и жен просто стыдно другъ другу въ глаза глядть, однако же они смотрятъ и даже улыбаются и въ этомъ состоитъ вся драма. Вся драма заключается въ томъ, что люди говорятъ не то, что чувствуютъ, длаютъ не то, что желаютъ, однимъ словомъ — фальшивятъ на каждомъ шагу. Весь романъ какъ-будто написанъ, чтобы доказать, какъ неловко бываетъ людямъ, когда они вздумаютъ дйствовать неискренно, не по влеченiю своихъ чувствъ, а по правиламъ, вычитаннымъ изъ какого-нибудь журнала. Изображать такимъ образомъ свободу чувства — довольно странно. И въ самомъ дл, какая странная судьба, какiе жалкiе люди — эти Соковлинъ и Комлевъ. Въ особенности Соковлинъ — главное лицо романа — представляетъ фигуру, такъ смшно поставленную, и терпитъ такую горестную долю, что конечно никто не ршился бы походить на него.
Вообще авторъ вывелъ въ своемъ разсказ людей боле или мене уродливыхъ, слдовательно не отличающихся глубиною натуры. Кажется г. Авдевъ желалъ выставить своихъ героевъ лицами особенными, принадлежащими къ первымъ рядамъ передовыхъ людей. Трудно сказать, глубоко ли ихъ мышленiе, но что касается до чувствъ, то они положительно мелки и ничтожны. Изъ героевъ романа совершенно послдователенъ одинъ Комлевъ и безъ сомннiя онъ же и самый счастливый. Только позавидовать его счастью довольно мудрено. Онъ прожилъ съ Наташею шесть или восемь мсяцевъ и за тмъ разстался съ нею безъ малйшаго горя. Точно такъ онъ безъ сомннiя станетъ жить по нскольку мсяцевъ со множествомъ другихъ женщинъ и будетъ совершенно доволенъ. Кому это нравится, тотъ легко можетъ устроить такимъ образомъ свою долю, но большого счастья тутъ очевидно нтъ. Чтоже касается до Соковлина и Наташи, то они вовсе непослдовательны, тогда какъ извстно, что нтъ ничего послдовательне, какъ сильныя натуры и сильныя чувства. Соковлинъ просто смшонъ. Когда онъ явился къ Комлеву съ предложенiемъ своей жены, онъ говоритъ ему, что она не принадлежитъ къ ‘тмъ женщинамъ, которыя любятъ и мужа и любовника, или терпятъ одного при другомъ.’ Соковлинъ конечно хочетъ такимъ образомъ выставить возвышенность чувства своей жены, какая странная непослдовательность! Вдь если чувства не зависятъ отъ насъ, то почему же не предоставить имъ и въ этомъ случа совершенную свободу? Тмъ боле, что на дл слова Соковлина едвали не совершенно ложны. Когда онъ посадилъ Наташу въ карету, чтобы отправить къ Комлеву, Наташа ‘обвила руками голову мужа и страстно цловала его’, это было вечеромъ, а передъ этимъ ночью она также страстно цловала Комлева и на другой день, догнавши его на дорог въ Москву, вроятно не отказала же ему въ ласкахъ. Слдовательно хотя не одинаково страстно, но она могла ласкать и мужа и любовника въ одно время.
Разставшись такъ трогательно съ женою, Соковлинъ очень тосковалъ. Одна изъ причинъ тоски та, что ‘онъ не знаетъ и не позволяетъ себ узнавать, гд и какъ живетъ Наташа: счастлива или нтъ, близко или далеко.’
Спрашивается, отчего же это? Что ему мшаетъ вести съ ней переписку? Если онъ такъ уважаетъ и любитъ жену, если собственноручно отдалъ Комлеву, то отчего же не писать къ ней?
Мы привели только немногiя, бьющiя въ глаза черты непослдовательности Соковлина. Но если бы самъ авторъ врно оцнилъ характеръ и положенiе своего героя, онъ нашолъ бы здсь богатый источникъ комическихъ сценъ. Что за безподобная путаница! Какiя безчисленныя противорчiя между чувствами и дйствiями, между мыслями и словами! Человкъ ревнуетъ сильнйшимъ образомъ и — оставляетъ жену на един съ любовникомъ, чувствуетъ злобу къ Комлеву и — самъ устроиваетъ его блаженство (техническiй терминъ), возмущенъ до глубины души поведенiемъ жены и — обращается къ ней съ медовыми рчами и т. д. Однимъ словомъ — человкъ дйствуетъ по журналу, и хотя выходитъ ужасно скверно, но показываетъ видъ, что ему ничего, что онъ такъ длаетъ по собственному сердечному влеченiю.
Если вс отношенiя между Соковлинымъ и его женою натянуты и фальшивы, то не мене неестественности и въ отношенiяхъ Комлева и Наташи, не смотря на то, что они обработаны авторомъ съ самою прилежною тщательностiю. На основанiи того, что чувства отъ насъ не зависятъ, авторъ заставляетъ Наташу и Комлева влюбиться другъ въ друга почти безъ всякаго повода. Страсть овладваетъ ими какъ болзнь, какъ навожденiе. Комлевъ сначала говоритъ Наташ маленькiя грубости. Наташа спрашиваетъ его, что это значитъ и отчего онъ не хочетъ быть дружелюбнымъ къ ней? Комлевъ отвчаетъ: ‘Неужели вы думаете, что человкъ еще молодой и свободный можетъ встрчаться съ женщиной какъ вы, въ добавокъ съ женщиной, которая ему нравилась, безъ того, чтобы ему не хотлось ея любви, когда и безъ того ни одинъ мущина не встрчаетъ равнодушно симпатичную ему женщину!.. Но я уважаю вашего мужа и не позволяю себ смущать гармонiю вашей жизни… Короткость скользка… Теперь хотите вы этой короткости?’ Наташа даже немножко обижается этою премудрою рчью, въ которой Комлевъ прямо объявляетъ ей, что въ ней можетъ родиться непобдимая любовь къ нему, господину Комлеву. Но въ тоже время она взглянула на Комлева — и дло кончено: отъ этого взгляда страсть родилась и стала возрастать. За тмъ по заведенному въ роман порядку, герои ничего не длаютъ, Комлевъ изрдка видитъ Наташу, но не наедин, и почти не говоритъ съ ней, но страсть растетъ. Такъ что очутившись съ Наташею на един, Комлевъ вдругъ начинаетъ разговоръ такъ:
‘Что же? довольно молчать и терпть?’ Читатель согласится, что подобное объясненiе въ любви чрезвычайно оригинально. Понятно, что Наташа растерялась, она даетъ себя цловать, но ничего не отвчаетъ Комлеву. За тмъ Наташа пишетъ Комлеву записку: ‘Не здите къ намъ, не пишите ко мн и не ищите случая меня видть. Я васъ прошу объ этомъ, я этого требую.’ Комлевъ отвчаетъ: ‘Буду ждать’. Лаконизмъ въ полномъ смысл образцовый.
И въ самомъ дл, отчего не подождать, когда заране увренъ, что страсть непобдима и въ свое время выростетъ? Дйствительно Наташа и Комлевъ не видятся, а страсть растетъ. Наконецъ она доросла до того, что Комлевъ вдругъ пишетъ Наташ: ‘Я не могу ждать доле. У меня нтъ силъ. Я или явлюсь къ вамъ, или уду, или разобью себ голову.’ Коротко и ясно. Наташа падаетъ въ обморокъ. Тутъ-то Соковлинъ, до сихъ поръ занимавшiйся только печальными наблюденiями надъ возрастанiемъ страсти, вздумалъ отличиться дятельностiю и похалъ къ Комлеву предлагать жену.
Если судить по обыкновеннымъ понятiямъ, то Комлевъ выражается самоувренно до дикой грубости. Но Комлевъ увренъ не въ себ, а только въ сил страсти. Вотъ почему и Наташа не обижается, понимая, что Комлевъ дйствуетъ по журналу, и потому не ставя ему лично въ вину его выходки.
Да и вообще вс разговоры романа отличаются величайшею искуственностiю, его герои говорятъ совсмъ не по-человчески. Они не просятъ, не упрекаютъ, не жалуются, даже не хвалятъ, не ласкаютъ словами. Во всемъ роман нтъ ни одной нжной рчи, ни одного разговора полнаго любви! И все это для того, чтобы любовь являлась, росла, измнялась и пропадала — независимо отъ героевъ, чтобы она распоряжалась ими совершенно безъ ихъ собственнаго участiя.
Какъ будто въ вознагражденiе за отнятую способность къ простымъ человческимъ рчамъ, авторъ одарилъ своихъ героевъ способностiю говорить тамъ, гд обыкновенные люди молчатъ, и вести такiе разговоры, на которые ни у кого другого языкъ бы не поворотился. Герои романа ужасно любятъ откровенность, именно въ тхъ случаяхъ, когда она совершенно ненужна и неумстна. Мужъ спрашиваетъ жену, сильно ли она влюблена въ его друга. Онъ нарочно детъ поговорить объ этомъ къ любовнику, а тотъ съ своей стороны объясняетъ ему, какъ онъ понимаетъ свою любовь къ его жен. Жена не только узжаетъ отъ мужа къ любовнику, но считаетъ долгомъ непремнно сперва зайдти къ мужу и сказать: другъ мой, я ду. Когда Наташа покидаетъ Комлева, она могла бы сдлать это тихо, ухать тайкомъ, оставить ему письмо и т. п. Нтъ, они сперва садятся рядкомъ на диванъ и она говоритъ: другъ мой, страсть моя къ теб прошла. Разстанемся! А онъ, вмсто того, чтобы сказать: къ чему же вы мн это говорите? отвчаетъ ей: какъ вамъ угодно, позвольте при этомъ случа уврить васъ, что я васъ ни мало не презираю.
Что за странная охота къ разговорамъ въ такiя минуты! Что это, стремленiе къ размну чувствъ и мыслей, или нжное взаимное участiе?
Если подобнымъ образомъ прослдить весь романъ, вглядться во вс его подробности, то отъ него живой нитки не останется, — такъ все въ немъ отзывается отталкивающею, нестерпимою искуственностью. Наши отзывы вообще могутъ показаться рзкими, но только потому что, какъ мы говорили, трудно довести до осязательной ясности всю дисгармонiю произведенiя у такого искуснаго разскасчика, какъ г. Авдевъ. Легко понять, что чмъ незначительне подробность, тмъ ближе она къ естественности, слдовательно тмъ трудне указать на ея поддльность, хотя для внимательнаго глаза эта поддльность столько же нестерпима. Поэтому мы не будемъ доле останавливаться на художественной критик, хотя въ этихъ мелкихъ чертахъ и состоитъ наибольшая привлекательность, наибольшiй обманъ романа. Разсказъ идетъ легко и разнообразно, читается съ любопытствомъ и можетъ дйствительно возбудить въ душ, если не живые образы, то покрайней мр призраки. Наблюдательности въ роман много, но каждая черта дйствительности стоитъ отдльно и въ расположенiи ихъ отзывается холодное склеиванiе и недостатокъ жизни, которая бы ихъ связала. Между прочимъ послднее замчанiе: у г. Авдева грунтъ совершенно затушованъ, среды, въ которой вращаются герои, невидно, и они являются точно не на земл, а на облакахъ. Авторъ заблаговременно уморилъ мать Наташи, ни у Комлева, ни у Соковлина нтъ ни души ни родныхъ, ни знакомыхъ, два три лица, которыя мелькомъ являются, не имютъ для героевъ никакого значенiя, и наконецъ дворня, слуги — мелькаютъ какъ тни. Разумется среда должна была представить сопротивленiе дйствiямъ героевъ, стоя на твердой земл, они не могли такъ дйствовать, вотъ почему авторъ всмъ пожертвовалъ и помстилъ героевъ на облак, тамъ ими руководитъ, ихъ наказываетъ и счастливитъ только одна сила — любовь. Замтимъ, что въ роман есть еще ребенокъ, сынъ Наташи отъ Соковлина. Мы объ немъ не говорили по той простой причин, что онъ не иметъ никакого влiянiя на событiя, которыя творятся около него. Странно!
Разсказъ автора, какъ разсказъ не естественный, а сочиненный, отличается величайшею холодностiю. Онъ весь въ одномъ тон, онъ не ускоряется ни на волосъ даже въ патетичнйшихъ мстахъ, все сдлано очень старательно, но читатель удивляется, замчая, что старанiе было одинаково хладнокровно во все теченiе разсказа.
Довольно однакоже объ эстетическихъ требованiяхъ! Эти требованiя, какъ многiе увряютъ, есть дло проигранное, къ литературнымъ произведенiямъ нынче любятъ примнять извстное правило нравственности, т. е. цнится благое намренiе, а не выполненiе. И въ самомъ дл, не лучше ли зацпить живой вопросъ, хотя бы и не вполн живымъ произведенiемъ? Кто говоритъ! дло очень хорошее, да только возможно ли это сдлать? Живые вопросы не такъ-то легко даются всякому, кто вздумаетъ ихъ излагать художественно, для этого нужно ни больше ни меньше какъ то, чтобы поэтъ высказалъ ихъ вслдствiе живой потребности своего творчества. Сколько трудовъ употребилъ г. Авдевъ! А между-тмъ что же вышло? Мы видли, какихъ лицъ онъ вывелъ. Сказать ли теперь, какъ должны были вести себя эти лица въ жизни, если бы ихъ дйствiя не были сочинены? Отгадать это не такъ трудно.
Въ дйствительности, въ настоящей жизни Наташа не увлеклась бы излишнею откровенностiю, полюбивши Комлева, она бы скрыла это отъ мужа и имла бы съ Комлевымъ тайную связь. Мужъ, еслибы и догадался, скрылъ бы это отъ всхъ, поревновалъ бы, помучился бы, но разумется не сталъ бы бить жены или подавать на нее жалобу въ консисторiю. Между ними появилась бы холодность и непрiязнь. Они переселились бы на разныя половины. Но когда Наташа исчерпала бы до глубины всю сухость Комлева, она бы охладла къ нему, поссорилась бы съ нимъ и научилась бы больше цнить своего мужа. Если только дло не осталось скрытымъ, то между женой и мужемъ вроятно происходили бы сцены горькихъ упрековъ и обвиненiй. Но добрый мужъ, замтивъ, что все уже кончилось и, также какъ у г. Авдева, извиняя жену тмъ, что она слишкомъ молода, а онъ слишкомъ старъ, могъ бы конечно и помириться съ женою.
Мы предполагаемъ самое лучшее, самое простое окончанiе дла. Наташа, если только урокъ жизни былъ довольно памятенъ, можетъ быть на всегда бы успокоилась. Но мы говоримъ о дйствительной Наташ. Что же касается до Наташи г. Авдева, то этого никакъ нельзя сказать. Въ одно прекрасное утро она можетъ вспомнить, что чувства отъ насъ не зависятъ, и слдовательно влюбиться въ перваго встрчнаго. Романъ г. Авдева, очевидно не изображаетъ всей судьбы Наташи. Намъ очень странно, почему Наташа, разлюбивши Комлева, не влюбилась въ какого-нибудь француза. Любовь къ Комлеву въ роман объясняется тмъ, что онъ человкъ молодой и что она ему нравилась. Какъ же это въ Париж не нашлось молодыхъ людей, которымъ бы Наташа понравилась? Да и вообще ужели одному Комлеву достанется счастiе быть для нея подводнымъ камнемъ?
Точно также трудно понять, почему романъ г. Авдева односторонне изображаетъ жизнь. Вдь по смыслу его каждая хорошенькая женщина есть подводный камень для всякаго мужчины. Почему же Комлевъ или Соковлинъ влюбляются только въ одну Наташу? Вдь и у нихъ чувства отъ нихъ самихъ не зависятъ. Слдовательно для полноты картины нужно было бы представить напримръ, что Комлевъ гд-нибудь въ Италiи воспламеняется страстью къ какой-нибудь Анунцiат, или что Наташа, возвратившись къ мужу, застаетъ его влюбленнымъ въ жену сосда, и уже въ такомъ состоянiи, что онъ не можетъ ждать боле.
Что же выходитъ изъ всего этого? Намъ кажется то, что если въ произведенiи нтъ художественной правды, то въ немъ не будетъ и никакой правды, никакой идеи, какъ бы старательно ни выставлялъ ее авторъ изъ-за дйствующихъ лицъ. Въ самомъ дл чему научаетъ романъ г. Авдева? Т. е. какое явленiе жизни становится намъ понятне, освщается въ своей глубин? Наконецъ тотъ же вопросъ въ простйшемъ его вид — какимъ лицамъ заставляетъ авторъ симпатизировать читателя?
Никакимъ, ни одному лицу. И прежде всего — никакъ не Соковлину, главному лицу романа. Даже снисходительный фельетонистъ С. Петербургскихъ Вдомостей (11 декабря) не сочувствуетъ его поступку, когда онъ съ радостiю принимаетъ возвратившуюся жену. Наташу хвалить тоже невозможно. Ея страсть такъ похожа на вспышку, на неразумное увлеченiе, что конечно она лучше бы сдлала, если бы обуздала ее и не нарушила ею такъ жестоко своего семейнаго счастья. Комлеву конечно вовсе нельзя сочувствовать, по окончанiи романа никто даже не повритъ, что Комлевъ испытывалъ страсть до того сильную, чтобы, какъ онъ писалъ, не могъ боле ждать. Читатель остается въ полномъ смысл слова равнодушнымъ зрителемъ этихъ удивительныхъ героевъ, и слдовательно ничему отъ нихъ научиться не можетъ.
Мы надемся, что насъ не обидятъ подозрнiемъ, будто бы мы противники свободы чувства. Вопросъ этотъ не принадлежитъ къ тмъ, въ которыхъ бы возможно было колебанiе. Не только въ отношенiи къ Соковлину, Наташ и Комлеву, но и во всхъ другихъ случаяхъ безъ исключенiя мы желали бы, чтобы люди дйствовали полюбовно, по взаимному соглашенiю, чтобы сила никогда не вмшивалась въ опредленiе отношенiй между людьми, особенно же сила лицъ постороннихъ, или сила укоренившихся мннiй. Но одна свобода еще ничего не значитъ. Еще боле, чмъ за свободу чувства, мы стоимъ за самое чувство, за его глубину и правду. Мелкiя и фальшивыя чувства насъ не порадуютъ, если они пользуются принадлежащимъ каждому чувству правомъ свободнаго проявленiя. Мы нисколько не намрены находить непозволительными дйствiя Соковлиныхъ, Наташъ и Комлевыхъ, мы говоримъ только, что эти дйствiя вытекаютъ изъ мелкаго источника, что они далеки отъ истинной глубины человческихъ чувствъ и что если мы желаемъ свободы чувства въ обществ, то вовсе не для того, чтобы чаще повторялись подобныя дйствiя. Отъ свободы чувства мы ждемъ другого. Мы надемся, что чувства станутъ сильне, чище, долговчне. Свобода принадлежитъ чувствамъ вовсе не потому, что чувства измнчивы, капризны, безотчетны и неразумны, но потому, что они бываютъ глубоки, послдовательны, проникаютъ собою всю жизнь души и слдовательно, хотя безсознательно, но высоко-разумны.