Петръ Николаевичъ Красновъ
Подвигъ
Романъ
Томъ I
ГЛАВА ПЕРВАЯ, КОТОРАЯ МОГЛА БЫ БЫТЬ И ПОСЛДНЕЙ И КОТОРОЙ МОГЛО БЫ И ВОВСЕ НЕ БЫТЬ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, КОТОРАЯ МОГЛА БЫ БЫТЬ И ПОСЛДНЕЙ И КОТОРОЙ МОГЛО БЫ И ВОВСЕ НЕ БЫТЬ.
+++
+++
+++
+++
Подвиг, Краснов Петр Николаевич, Год: 1932
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Такъ бываетъ во сн. Вдругъ незримыя, душевныя, внутреннiя очи откроются въ полномъ мрак. И — нтъ мрака. Никогда невиданные города, помстья, лса, сады, люди, сцены, приключенiя мелькаютъ, смняются, исчезаютъ, появляются вновь. Плетется колдовской разсказъ, увлекаетъ … и … закрылись духовныя очи … Мракъ … Небытiе … Усилiемъ сознательной воли откроешь глаза. Куда двались города, лса, поля, весь пестрый калейдоскопъ никогда невиданныхъ людей?
Передъ изумленными и разочарованными глазами въ мутномъ свт, идущемъ изъ узкаго отельнаго корридора, сквозь окно надъ дверью проявляются бдная комната, стулъ изъ соломы, грязный коврикъ, раковина умывальника и старая ошарпанная портьера. Вся пошлость бдной жизни въ изгнанiи, безъ Родины, безъ цли существованiя потрясетъ все существо… Съ тоскою закроешь глаза … Опять мракъ … Небытiе … Потомъ снова какiя то очи открылись, сознанiе, пониманiе пробудилось … Какое геройство!… Какiе подвиги!.. Красота какая!.. По крутой, почти отвсной гор несется крошечный вагончикъ — такихъ и не бываетъ на свт — выше, выше … Тамъ, съ вершины — голубыя дали, и въ нихъ дрожитъ, играетъ, тнями переливается несказанно прекрасный городъ. Онъ голубой, прозрачный… Сонное виднiе говоритъ его имя… Схватить? … Запомнить? …
Гуще, сильне мракъ.
Какъ же звали тотъ голубой, прекрасный, далекiй, недостижимый городъ? …
Сквозь портьеру глядится утро. Дождь бьетъ въ стекла. Жизнь монотонно шумитъ внизу. И сонный городъ и имя его исчезли изъ памяти, ушли изъ сознанiя… Навсегда …
То былъ сонъ…
Сномъ казался заливъ, полукругомъ врзавшiйся въ берегъ. Алыя краски на запад погасали. Берега темнли. Плоскiй, лвый, — тамъ, гд широко разлилась Луара, исчезъ во мрак. Правый, гд темныя скалы слились съ домами и деревьями и черными зубцами вырисовались въ темнвшемъ неб, точно сказочный городъ, дрожалъ въ лиловатой дымк. На далекомъ мысу, за ркой, краснымъ огнемъ вспыхнулъ и угасъ маякъ. Ему блымъ огнемъ отвтилъ другой, за Круазикомъ. На горизонт, на далекомъ острову, каждыя пять секундъ сталъ загораться блый огонекъ. Море сливалось съ небомъ въ общей мгл. Вспыхнули звзды. Заиграли алмазами.
Берегъ на много верстъ опоясался вереницею яркихъ электрическихъ фонарей. Отъ ихъ смлаго, наглаго свта море стало казаться темне.
Красота несказанная была кругомъ. Черные валы съ тихимъ ропотомъ вставали надъ уснувшимъ моремъ, шли къ берегу, становились длинне, уже, и вдругъ опнивались шипящей, блой полосой, разсыпались о прибрежный песокъ и исчезали. Сзади нихъ поднимались другiе, тянулись черными чертами, вспыхивали блой пной и замирали съ шипнiемъ на берегу. Море дышало въ ночномъ сн. Кто то Незримый и Могучiй линовалъ по нему черныя полосы и сейчасъ же стиралъ блестящими, серебромъ играющими чертами.
Конечно: — сонъ …
Снилась женщина, зябко кутавшаяся въ дорогой, широкiй мхъ. Она сидла въ деревянномъ отельномъ кресл у желзныхъ сквозныхъ перилъ набережной. Голубая шляпка съ внизъ спущенными полями скрывала золото ея волосъ. Свтло голубой жакетъ и юбка, такая же, точно такой же матерiи сумочка — все добротное, дорогое, въ лучшемъ магазин, у моднаго портного сдланное, необычайно шли къ ея юному, нжному, не испорченному жизнью лицу. Точно голубая птичка прилетла изъ далекихъ, заморскихъ странъ и услась въ кресл на берегу океана.
Противъ нея, придвинувъ другое, такое же тяжелое кресло, сидлъ старикъ. Смятая, видавшая виды, испытавшая дожди и сушку на печи, мягкая шляпа съ отвисшими, кривыми, точно мышами изъденными полями, широкое пальто поверхъ костюма, тоже видавшаго виды, съ бахромой внизу штановъ и въ соотвтствiи съ костюмомъ — старое тонкое лицо, сдые, не модные усы, все тоже изношенное, истомленное лишенiями и страданiями, старомодное, ‘старорежимное’ — такъ не шло оно къ женщин — синей птиц, принцесс грез, прилетвшей изъ далекихъ странъ, какъ не подходитъ отельный номеръ бженской яви къ лучезарному, голубому виду прозрачной долины бженскаго сна.
Старикъ разсказывалъ длинную исторiю. Женщина иногда задавала вопросы. Иногда дополняла разсказъ старика своими переживанiями въ этотъ страшный и великiй годъ мiровыхъ потрясенiй.
Онъ разсказывалъ: — мелкая, безотрадная людская пошлость. Жизнь изо дня въ день. Свары и ссоры, сплетни и безудержная болтовня, нищета, бдность, муравьиная бготня за заработкомъ — людской муравейникъ — это и была жизнь, явь, подлинное бытiе… Она слушала, широко раскрывъ, — въ темнот они блистали, — свои голубо-зеленые глаза, изумлялась, возмущалась, пожимала плечами, ежилась, кутаясь въ пушистый, нжный мхъ.
Но понимала: — такъ оно и было, ибо и ея коснулась пошлость людской жизни. Такъ должно было быть на земл, гд стало тсно жить…
А потомъ, какъ во сн, открывались внутреннiя, душевныя очи и вдругъ въ призрачной, голубой дали появлялись сильные духомъ люди, великiе изобртатели, мастера, техники, храбрые, волевые мужи, создавалась какая то таинственная организацiя, уносилась въ далекiя страны, въ мiръ, не тронутый людской пошлостью, и оттуда шла бороться за правду.
И самая борьба казалась сномъ. Кошмарнымъ сномъ казался разсказъ о жизни рабовъ на далекомъ свер. Ихъ освобожденiе казалось сонной мечтой.
И снова были простыя слова яви. Все покрывалось мракомъ людской пошлости.. Глупая сплетня, ненужное пошлое хвастовство, трусость маленькой души — и отъ этого — крушенiе дла и гибель самоотверженныхъ людей.
И опять шелъ разсказъ о ряд героическихъ подвиговъ, о любви къ Родин, готовой на жертву, о справедливости, о торжеств правды и въ самой смерти.
Было, какъ въ мор, что было передъ ихъ глазами — блая полоса стирала черную и исчезала, тихо тая въ песк, и на мсто ея сейчасъ же вставала другая, чтобы исчезнуть, какъ и первая… И такъ въ утомительномъ постоянств.
Сонъ? …
Да … Какъ сонъ …
— Они вс погибли?
Старикъ, молча, наклонилъ голову.
Женщина въ душевномъ порыв положила красивую холеную руку на жесткую, загорлую руку старика и повторила дрожащимъ отъ слезъ голосомъ.
— Они погибли… Значитъ — дiаволъ побдилъ Бога… Зло побдило Добро… И правды опять нтъ на земл… Это былъ мигъ… Просвтъ… Сонъ?…
Старикъ не отвчалъ. Ни молодая женщина, ни онъ не замтили, какъ за этимъ разсказомъ о томъ, какъ пошлость боролась съ героизмомъ прошло время. Фонари на набережной погасли. Блдный разсвтъ начинался на берегу, за отелемъ. Море ушло, обнаживъ плотно убитый песокъ. Звздъ въ неб не было. Огни маяковъ стали блдными и ненужными… Сейчасъ встанетъ солнце.
— О, нтъ… Напротивъ, — вдругъ, точно очнувшись, съ оживленiемъ, сказалъ старикъ. — Тамъ, на далекомъ свер, народъ всталъ за правду… За вру, царя и отечество… Тамъ за эти полгода создана Имперская армiя. Ей все покоряется… И, если не помогугь ваши соотечественники?… Простите, что я такъ говорю, мистрисъ Холливель…
— Говорите… Что же длать? Вы правы… Я понимаю… Нтъ… Они теперь не помогутъ… Имъ не до того теперь… Такъ что же, если не помогутъ?
— Наши побдятъ…
— Правда, что эту армiю ведетъ?…
— Ващъ отецъ, мистрисъ Холливель, ротмистръ Ранцевъ. Рядовому Русскому офицеру Господь далъ быть поборникомъ правды и спасителемъ Россiи.
— А какъ же — ‘les coccinelles’?… Я не умю, какъ это будетъ по русски…
— Божiя коровки.
— Да, эти маленькiе, срые люди?… Они?… Не мшали?…
— Напротивъ… Они много помогали этому длу… Они пошли за своими начальниками… Безъ маленькихъ людей не сдлаешь великаго дла… Они тоже нужны… Да и не все тамъ были Божiи коровки…
— А капитанъ Немо?…
— Онъ, какъ и хотлъ… Онъ былъ Русскiй артиллерiйскiй офицеръ. Онъ былъ скроменъ. Онъ все сдлалъ, все создалъ, отдалъ на дло все свое состоянiе и… ушелъ…
— Такъ, значитъ, острова Галапагосъ?
— Ихъ не было…
— Да, въ самомъ дл… Но ‘огонь поядающiй’ — такъ вы мн нсколько разъ разсказывали о немъ. Онъ попалилъ не только виноватыхъ, но и правыхъ.
— Не знаю, поймете ли вы меня, мадамъ?… По русски такъ говорится: — ‘гд лсъ рубятъ — щепки летятъ’… На войн, знаете, не безъ урона…
— О, я хорошо по Русски понимаю… Лучше, чмъ говорю… Во мн Русская кровь…
— Я знаю… Я васъ вдь вотъ такой маленькой видалъ. Вамъ не было тогда и двухъ лтъ.
— Да… Я знаю… Вы мн говорили… Прощайте, генералъ… Я не знаю, какъ мн васъ благодаритъ за вашъ разсказъ…
— Никакъ… Я былъ радъ подлиться съ вами тмъ, что я зналъ, что еще такъ недавно было величайшей тайной, секретомъ, и что теперь стало достоянiемъ газетъ и… толпы…
Они встали… Женщина горячо пожала руку старику и пошла широкими, быстрыми шагами къ громадному отелю, гд едва начиналась утренняя жизнь. Сонные лакеи въ жилетахъ и синихъ фартукахъ подметали высокую, нарядную прихожую.
Старикъ пошелъ вдоль набережной. Ему въ сущности некуда было идти. Его поздъ отходилъ въ девять часовъ. Было едва семь. Зимнее солнце еще не вставало.
Было тепло, какъ лтомъ. Съ океана, должно быть, изъ тхъ далекихъ южныхъ странъ, о которыхъ разсказывалъ старикъ, шло нжное ласкающее дыханiе жаркихъ острововъ…
Все это было, какъ сонъ…